У подножья горы, где маяк наблюдает за бухтой,
где как будто прибоем на склон занесло незабудки,
а побеги настурций в цвету забрались на причал –
в этих райских местах, где в воде отражается берег,
много разных чудес – от сирен до жуков-скарабеев –
это озеро Мичиган, Тун или, может быть, Чад;
вот туда, в те края, иногда я в моменты печали
отправляюсь ночами – иду по пустому причалу
и смотрю на мерцанье далёких озёрных огней,
на безжизненный в лунном свечении пляж опустелый,
на маяк, прорезающий полночь прожектором белым,
на чернильную гладкую воду и звёзды на дне…
Я давно это озеро знаю в мельчайших деталях –
от каскадов задумчивых ив в предзакатной потали
до названий притихших причаленных лодок и яхт –
с панорамой размытой, в тенях и оттенках бесцветных,
так похожей на сон в меланхолии лунного света,
что иллюзией кажется ночь, и вода, и маяк;
здесь с такой остротой ощущаешь свою одинокость,
безвозвратность потерь; лёгкий ветер озёрный доносит
дальний звон, перекличку сирен, тихий шелест листвы;
для чего ты всё так, как случилось, о Господи, сделал?
Уплывают во тьму к молчаливым лугам асфоделий
незабудки и россыпь настурций и трав полевых…
Мне нельзя здесь бывать – этот воздух для психики вреден,
я болею потом, но проходит какое-то время,
и меня снова тянет какая-то сила сюда
непонятно зачем – мне совсем не становится легче,
пустоту и тоску ни вино и ни время не лечат,
ни маяк в темноте, ни воды бесконечной слюда…
Опрокинуто звёздное небо в безмолвную заводь,
вдалеке в лунном свете мелькают огни, ускользая –
то ли духи озёрные, то ль караван кораблей –
между тем перспектива бледнеет, тускнеет пространство,
распадаясь на зыбкое множество пятен абстрактных,
растворяется фата-морганой и тает во мгле;
возвращаюсь под утро домой, по дороге замёрзнув,
наливаю вино в тишине беспросветной и мёртвой,
пью, грущу, вспоминаю – и видятся в красном вине
огоньки карусели озёрной… Господь милосердный,
пусть реальность моя будет тягостной, скудной и серой,
но пусть будет блестеть это лунное озеро в ней…