Вилла загадок

Мартовские иды[9]

– И сколько же она там пролежала? Ответьте мне, если не трудно.

Тереза Лупо стояла рядом с бронзовым трупом, лежавшим на блестящем стальном столе морга. Казалось, она была страшно собой довольна. Прошло уже две недели, как Ник Коста и Джанни Перони обнаружили на глинистых берегах Тибра, всего в паре километров от моря, это самое тело и плачущую чету американских туристов. Бобби и Лайэн Декстеры уже вернулись домой, в штат Вашингтон, советовались с адвокатами относительно развода и решали, кому достанутся кошки; при этом они были страшно счастливы, что вырвались из Европы без проблем с законом. За прошедшее время Коста и Перони если и не стали одной командой, то по крайней мере несколько притерлись друг к другу и теперь терпеливо ждали, когда же наконец закончится их нелепое сотрудничество.

Найденное тело несколько дней не сходило со страниц мировой прессы. Журналисты раздобыли снимок безмятежного лица, проступающего из-под зловонного торфа. Это было настоящей загадкой. Никто не мог сказать, сколько пролежало это тело в земле, умерла ли эта девушка естественной смертью или стала жертвой таинственного преступления. В ряде итальянских таблоидов появились дикие спекуляции на тему о неких древних культах, где убивали последователей, не сумевших пройти инициацию.

Ник Коста не обращал на это внимания. До тех пор, пока Тереза Лупо не вынесет свой вердикт, рассуждать о чем-то было просто бессмысленно. Теперь же она явно пришла к определенному решению. Их пригласили в морг к десяти утра, а в двенадцать Тереза планировала собрать пресс-конференцию, чтобы рассказать журналистам о своих выводах. Уже тот факт, что она обошлась без разрешения Лео Фальконе, говорил о многом. Например, о ее уверенности в том, что дело не имеет уголовной подоплеки. Их с Перони пригласили из простой вежливости. Ведь это они нашли тело и потому заслужили право первыми узнать его тайны. Правда, сам Коста прекрасно бы без всего этого обошелся. У него вновь появился вкус к полицейской работе, и уже начинало казаться, что что-нибудь из этого получится. Если дело действительно закрыто, он мог бы с большей пользой заняться живыми людьми.

Сейчас они втроем – Фальконе, Перони и Коста – сидели на холодной твердой скамье, глядя, как патологоанатом поспешно осматривает труп. Коста понимал, что это для нее значит – последний прогон перед пресс-конференцией, которая является важным этапом на пути к ее окончательному возвращению в полицию. После дела Денни Тереза Лупо ненадолго ушла с этой работы, поклявшись никогда больше не возвращаться. Она была близка с Люкой Росси и сожалела о ее смерти, вероятно, больше всех других своих коллег. Наверное, даже больше, чем Ник Коста, и уж тем более Фальконе, который хотя и переживал гибель своей сотрудницы, но был слишком поглощен работой, чтобы это чувство захватило его надолго.

Эта скорбь все время ее преследовала и в конечном счете вернула к работе. Тереза оказалась такой же, как все они, – служба стала для нее наркотиком. Ей хотелось больше узнать о своих "клиентах", понять их жизнь и обстоятельства, приведшие на ее секционный стол. "Ей нравится разгадывать эти тайны, и она этого не скрывает", – думал Коста. Груз, который она несла, чуть уменьшился. "Конский хвост" сменила классическая прическа деловой женщины: короткие черные волосы были тщательно уложены, скрывая массивную шею. Голубые, немного навыкате глаза стреляли по сторонам. В этой женщине чувствовалась одержимость, нечто отпугивающее мужчин. Но возможно, именно из-за этого обстоятельства все в полиции хотели завоевать симпатию патологоанатома, несмотря на ее свирепый характер и острый язык...

– Десять лет. Ну, максимум двадцать, – предположил Перони. – Хотя откуда мне знать? Я всего лишь разжалованный полицейский из отдела нравов. Лео пришлось взять на себя ответственность за все мои промахи. Я ведь привык иметь дело с людьми, про которых заведомо знаю, что они виновны. Вся эта детективная работа... это не мое.

– Что, что? – Фальконе приложил руку к своему уху.

– Синьор, – кротко сказал Перони, – вам пришлось брать на себя ответственность, синьор.

На Фальконе был серый костюм, этим утром казавшийся вполне новым. Теребя остроконечную седую бороду, он молча смотрел на тело и думал о чем-то своем. Лишь вчера он вернулся из отпуска, который провел в теплых краях. Его лицо и лысину покрывал темно-коричневый загар – почти такого же цвета, что и труп. Мыслями инспектор находился далеко отсюда – может, на пляже или где он там отдыхал, а может, как раз обдумывал расстановку сил. В городе бушевала эпидемия гриппа, и в полицейский участок все время звонили заболевшие сотрудники. Сегодня там было не меньше пустых столов, чем в рождественское утро.

Тереза усмехнулась. Перони сказал именно то, что она ожидала услышать.

– Даже для разжалованного полицейского из отдела нравов это вполне разумное предположение. И чем же ты его обосновываешь?

Он махнул рукой в сторону стола:

– Взгляните на нее. Она уже немного разложилась, но воняет не слишком сильно. Плесени вообще нет. Уверен, что ты видела кое-что и похуже. Да и вони, вероятно, было побольше.

Она кивнула:

– Запах – это следствие обработки. С тех пор как мы ее сюда привезли, она все время лежит под душем. Пятнадцатипроцентный раствор полиэтиленгликоля в дистиллированной воде. Я много занималась этой девушкой. Читала книги, говорила со знающими людьми. По электронной почте связалась с некоторыми английскими учеными, знающими, как обращаться с телом в таком состоянии.

– А разве мы не должны в конце концов ее похоронить? – полюбопытствовал Коста. – Ведь именно так поступают со всеми мертвыми?

На ее большом бледном лице отразилось удивление:

– Ты что, шутишь? Да разве университет такое позволит?

– А с каких это пор они ею распоряжаются? – спросил он. – Сколько бы лет ей ни было, она все равно человек. Если уголовного расследования не будет, то в чем тогда проблема? Каким это образом труп превратился в образец? Кто это решает?

– Я, – внезапно очнувшись от своих раздумий, резко сказал Фальконе.

Коста посмотрел на него с недоумением. С Фальконе происходило что-то странное. Сейчас он выглядел не таким холодным и сдержанным, как обычно, а казался необыкновенно мрачным, хотя сотрудники вообще редко видели у него какие-либо проявления человеческих эмоций. "С кем же он ездил отдыхать?" – думал Коста. Неудачный брак Фальконе распался уже много лет назад. С тех пор периодически возникали слухи о каких-то его связях, но все же это были не более чем слухи. В полицейском участке для Лео Фальконе существовала только работа. Когда же он оттуда уходил, то полностью отделял себя от сослуживцев, ни с кем не общался, ни с кем не ужинал. Возможно, инспектор, всегда такой спокойный, такой сдержанный, когда дело касалось жизни других, не слишком успешно устроил свою собственную. Вероятно, он ездил в отпуск один и, словно отшельник, сидел там на пляже и читал книгу, становясь все чернее и чернее, все несчастнее и несчастнее.

– Послушайте! – взмолилась Тереза. – Сейчас вам все станет ясно. Пара десятилетий? Что ж, неплохая догадка. Только должна тебе сказать, что ты немного ошибся. Так, на пару тысячелетий.

– Кто-то вешает нам лапшу на уши, Лео. Прошу прощения, синьор. Что это за чепуху ты городишь?

– Подождите, подождите! – погрозила она ему пальцем. – Точно сказать не могу – пока не могу, – но очень скоро, надеюсь, сумею дать тебе довольно точный ответ. Это тело все время пролежало в торфе. Едва ты опускаешь труп в такого рода болото, он сразу же консервируется. Это что-то среднее между мумификацией и дублением, причем такой процесс совершенно непредсказуем. Плюс отсутствие промышленных стоков в этой местности и бог знает что еще. Некоторые части тела у нее твердые, почти как дерево, другие участки достаточно мягкие. По некоторым причинам – которые скоро станут очевидными – я не стала делать вскрытие, так что не знаю, каково состояние внутренних органов. Но дата у меня уже есть. Торф не позволяет применить обычный радиоуглеродный метод. Не вдаваясь в технические детали, скажу только, что в воде кислота растворяется – как и все остальное, что используют для радиоуглеродного анализа. Кое-что, конечно, можно попробовать, вроде содержания холестерина, на который вымачивание практически не влияет. Однако сейчас я как раз работаю с органическим материалом, который находился у нее под ногтями. Получается что-то между пятидесятым и двухсот тридцатым годом от Рождества Христова.

Они молча смотрели на нее.

– Неужели это и вправду возможно? – спросил наконец Фальконе.

Подойдя к письменному столу, она взяла лежавший рядом с компьютером большой коричневый конверт.

– Конечно. Нового тут ничего нет. Археологи даже придумали для этого специальный термин – "торфяные тела". Они пролежали не одно столетие, но никто об этом не знал до тех пор, пока торф не стали добывать в промышленных масштабах. Район, прилегающий к Фьюмичино, слишком мал для коммерческой разработки. Имейте в виду – нынешней зимой прошло много дождей. Возможно, они смыли верхний слой земли, что и облегчило находку.

Она подала им пачку цветных фотографий. Это были трупы, коричневые трупы, скрюченные, наполовину высохшие, частично мумифицированные и очень похожие на то тело, что лежало сейчас на секционном столе.

– Вот смотрите, – указала она на первый снимок, где была изображена голова мужчины, по цвету напоминающая кожу. Черты лица сохранились почти идеально – спокойное, умиротворенное выражение, закрытые глаза, словно мужчина спал. На голове у него находилось некое подобие кожаной кепки, грубые швы все еще хранили следы стежков. – Толлунд, Дания. Найден в тысяча девятьсот пятидесятом году. Выражение лица пусть вас не обманывает. Вокруг шеи у него была обмотана веревка. За что-то его казнили. Там был хороший радиоуглеродный материал, позволивший определить дату смерти – около двух тысяч лет назад. А вот еще...

На следующем снимке тело было изображено во всю длину – мужчина, привалившийся к камню. Усох он гораздо сильнее, шея была повернута под странным углом, на голове виднелись блекло-рыжие волосы.

– Граубаль – это тоже в Дании, довольно близко от первого места. Он даже старше – третий век до нашей эры. У него перерезано горло от уха до уха. В кишечнике найдены следы ergot fungus – магического гриба. Представить, что произошло, не так уж и легко, однако прослеживается общая закономерность. Эти люди умерли насильственной смертью, возможно, это было частью какого-то ритуала. Каждый раз применялись наркотики. А вот еще...

Она подавала им снимки – один мумифицированный труп за другим, многие скрючены в той напряженной позе, которая слишком хорошо знакома любому полицейскому, видевшему последствия убийства.

– Девушка из Иде, Голландия, зарезана и задушена. Ей было лет шестнадцать. Человек из Линдоу, Англия. Избит, задушен и затем утоплен в болоте. Человек из Детгена, Германия. Избит, зарезан и обезглавлен. Женщина из Борремоза, Дания, лицо пробито, возможно, молотом или киркой. Все это люди из примитивных, языческих аграрных сообществ. Возможно, они сделали что-то неправильно. Возможно, это было жертвоприношение. Для этих племен торфяные болота нередко имели некое сверхъестественное значение. Может, их принесли в жертву богу болот или что-нибудь в этом роде – я не знаю.

Фальконе отложил снимки, которые как будто его нисколько не заинтересовали.

– Меня не волнует, что произошло в Дании пару тысяч лет тому назад. А вот что случилось здесь? Как, собственно, она умерла?

Терезе Лупо это не понравилось. "Она явно ожидала более щедрых похвал, – подумал Коста. – Тем более что их заслужила".

– Послушайте! – вспылила она. – У нас ограниченные возможности. Как сказал Ник – тело или образец? Слава Богу, я сама способна это решить. Это очень старый труп. Я не историк, а патологоанатом. Есть люди, которые могут выполнить полное вскрытие и все остальное. Так что это не наша забота.

– Как она умерла? – повторил Фальконе.

Она посмотрела на застывшее лицо. Тереза Лупо всегда испытывала к своим "клиентам" некоторую жалость. Даже если они умерли две тысячи лет назад.

– Как и все остальные. В мучениях. Ты это хотел узнать?

– Обычно это первое, что нам нужно знать, – сказал Фальконе.

– Обычно да, – согласилась она и жестом указала на труп: – А что, разве это вполне обычно?

Когда-то Эмилио Нери считал глупостью свою приверженность к этому дому на виа Джулия. Эту собственность он приобрел тридцать лет назад в счет неоплаченного долга у одного тупого банкира, который слишком любил играть. Нери, тогда еще подающий надежды капо[10] одной из римских банд, с неохотой вступил во владение. Он предпочел бы отвезти этого придурка куда-нибудь за город и вырвать у него глаза, а потом закопать. Однако в те времена им командовали другие.

Прошло еще десять лет, прежде чем Нери стал полноправным доном, который непосредственно отдает приказы о казнях и отслеживает каждую сделку, проходящую через семейные бухгалтерские книги. К тому времени банкир снова вернулся к делам и никогда уже не влезал в долги – к большому разочарованию Нери.

В семидесятых виа Джулия все еще была обычной римской улицей, а не тем прибежищем богатых иностранцев и торговцев антиквариатом, в которое ей предстояло превратиться. Построенная в шестнадцатом веке архитектором Браманте для папы Юлия II, она шла параллельно реке и первоначально должна была стать парадным входом в Ватикан со стороны Кастель Сант-Анджело. В двух минутах ходьбы находился рынок Кампо деи Фьори. До Трастевере[11] было разве что на минуту больше – достаточно перейти средневековый пешеходный Понте-Систо. Хорошими летними вечерами Нери регулярно совершал подобные прогулки, останавливаясь на середине моста, чтобы посмотреть на огромный, залитый солнцем купол собора Святого Петра. Виды его никогда особенно не интересовали, но этот почему-то очень нравился. Возможно, именно потому он и сохранил за собой этот дом, хотя теперь мог позволить себе едва ли не любую римскую недвижимость и уже приобрел дома в Нью-Йорке, Тоскане, Колумбии и два сельских поместья на своей родной Сицилии.

Прогулка до Трастевере помогала ему немного отвлечься от забот. Да и рестораны здесь были хороши, а такому искушению Нери никогда не мог противостоять. До пятидесяти лет он был относительно стройным, крупным, сильным мужчиной, который легко навязывал свою волю, а при необходимости прибегал к грубому физическому насилию. Затем пища и вино сделали свое дело. Теперь, в шестьдесят пять, он явно страдал избыточным весом. Глядя на себя в зеркало, он иногда думал, что с этим надо что-то делать. Но потом вспоминал, кто он такой, и понимал, что это не имеет значения. У него были деньги, о которых только можно мечтать. Красивая жена, которая во всем ему угождала и была достаточно умна, чтобы не замечать, когда ему требовалось немного расслабиться. Пусть он толстый. Пусть тяжело дышит и у него дурно пахнет изо рта, так что поминутно приходится жевать освежающие пастилки. Кого это заботит? Ведь он Эмилио Нери, дон, которого боятся в Риме и его окрестностях. Он влиятельный человек. На его оффшорные счета поступают средства от проституции, торговли наркотиками, отмывания денег и разного рода полулегальных занятий. Ему все равно, как он выглядит, чем от него пахнет. Это их проблемы.

Такую вот безмятежную жизнь омрачало лишь одно существо, которое иногда приводило его в раздражение. Оно жило этажом выше шестерых совершенно бесполезных слуг, нанятых просто для того, чтобы заполнять пространство и стирать пыль, пока она не успела даже осесть. Они с Аделе занимали два верхних этажа с обширной террасой, пальмами и фонтанами, а как раз под ними жил его единственный сын Мики, приехавший домой погостить. Он три года провел в Штатах, чертовски огорчая тамошних друзей Нери. Это была временная мера: Нери хотел присмотреть за мальчиком, убедиться, что тот опять не начал баловаться с наркотиками. Как только тот хоть немного успокоится, он отпустит его на волю. Найдет ему квартиру где-нибудь в городе или отправит на Сицилию, где за ним присмотрели бы родственники. Отчасти Нери делал это из чувства самосохранения – ведь Мики вырос внутри организации и мог доставить неприятности, начав трепать языком. Но и отцовскому терпению настал предел, поскольку Мики оказался настоящим придурком. Возможно, он унаследовал это от своей матери, посредственной американской актрисы, с которой Эмилио познакомился через одного жуликоватого продюсера, когда отмывал деньги через картину Феллини... Брак продлился пять лет, после чего Нери понял, что должен или развестись с этой сукой, или убить ее. Сейчас она почивала на лаврах под флоридским солнцем, всем своим обликом напоминая игуану – единственное животное, которое может сравниться с ней по части лени.

Мики никогда не хотелось жить с мамочкой, он всегда предпочитал общество отца. Уже сейчас, воображая себя доном, он не упускал случая показать свою значимость. Были у него и проблемы с женщинами – он просто не мог оставить их в покое, независимо от того, замужем они или нет. Единственное его достоинство заключалось в том, что он боготворил своего отца. Все остальные, включая Аделе, подчинялись ему из страха, Мики же охотно повиновался совсем по другим причинам. Большинство детей до семи-восьми лет идеализируют своих отцов, а потом начинается переоценка ценностей. Для Мики же время словно остановилось. Низкопоклонство было у него в крови, и Эмилио Нери почему-то находил это трогательным и совершал абсолютно безумные поступки. Например, позволял парню шляться по дому, когда ему заблагорассудится, хотя они с Аделе, которая в свои тридцать три была всего на год его старше, терпеть друг друга не могли. И долго игнорировал проблемы, возникшие, когда Мики чересчур близко познакомился с выпивкой и наркотиками, – проблемы, с которыми оказалось довольно трудно справиться.

Иногда Эмилио думал о том, кто кому потакает. С тех пор как Мики вернулся домой, он стал задумываться об этом довольно часто.

Было уже позднее утро, и с самого завтрака эти двое постоянно цапались. Аделе, все еще в розовато-лиловой шелковой пижаме, развалившись на софе, просматривала каталог какого-то дома мод. По мнению Эмилио, она выглядела просто великолепно, но он понимал, что это дело вкуса. Она то и дело отхлебывала свежевыжатый ярко-оранжевый апельсиновый сок, по цвету почти не отличавшийся от ее чрезмерно коротких волос. Слуги килограммами закупали эти фрукты на рынке, и Аделе наблюдала, как Надя, мрачная повариха, которую она лично взяла на работу, выжимает из них сок. Аделе питалась практически одним апельсиновым соком, что прямо-таки сводило Мики с ума. "Наверное, из-за этого она такая тощая", – говорил он. Подобными разговорами он постоянно изводил своего старика. "Зачем было жениться на рыжей бабе, похожей на карандаш, если ты мог заполучить едва ли не любую римскую женщину?"

– Я и сейчас могу заполучить любую римскую женщину, – сказал ему Эмилио.

– Ну да. И что же тебе мешает?

– Просто не хочу иметь то, что есть у каждого. Понял?

– Нет, я не могу этого понять.

Тогда Эмилио обнял его своей большой рукой. Мики унаследовал внешность матери – тоже был худощавым, мускулистым и симпатичным. Но Эмилио презирал сына за то, что тот одевается не по возрасту и красит свои длинные, до плеч, волосы, придавая им неестественно светлый оттенок.

– Хватит! Что вы все время грызетесь? Прекратите – по крайней мере пока я рядом.

– Извини, – почтительно ответил Мики.

Старик и сам до конца не понимал, чем привлекла его Аделе. Она была не похожа на других женщин, с которыми ему приходилось спать, – холодная, предприимчивая, целеустремленная. Несмотря на молодость, она научила его нескольким новым трюкам. Возможно, дело именно в этом, а уж никак не в личности, о которой он, в сущности, не имел представления, не считая ее безмерных потребностей в деньгах и внимании. По правде говоря, она была просто дорогой игрушкой, живым украшением его жизни.

– Итак, – по очереди оглядев обоих, сказал Нери, – что собирается сегодня делать мое семейство?

– Может, куда-нибудь поедем? – спросила она. – Где-нибудь пообедаем.

– К чему все эти хлопоты? – усмехнулся Мики. – Можно послать кого-нибудь в Кампо, чтобы купил тебе пару листьев салата. Этого хватит на неделю.

– Эй! – взревел старик. – Придержи язык! И перестань гонять слуг за разной ерундой. Я плачу им не за то, чтобы они носили тебе сигареты.

Ничего не ответив, Мики вернулся к журналу, посвященному спортивным автомобилям. Нери знал, о чем он думает: "А за что же ты тогда им платишь?" Нери не хотел, чтобы слуги жили прямо в доме, но Аделе сказала, что их положение этого требует. Он же босс, значит, у него должны быть слуги. Тем не менее это его раздражало.

Эмилио Нери вырос в традиционной римской рабочей семье, положив массу усилий на то, чтобы выбраться из трущоб Тестаччо, и присутствие всех этих миньонов его до сих пор смущало. Ну пусть там дежурит пара охранников – это не проблема. Дом существует для семьи, а не для чужаков.

– У меня дела, – сказал Эмилио. – Нужно кое с кем увидеться. Вернусь к концу дня.

– Тогда я пойду за покупками, – разочарованно протянула она.

Мики неодобрительно покачал белокурой головой – Аделе делала слишком много покупок.

– Ты!

– Я, – закрыл журнал Мики.

– Пойдешь к этому вшивому Коцци. Заберешь деньги и проверишь несколько счетов. Этот мерзавец как-то ухитряется нас обманывать. Я это точно знаю. Мы за неделю должны получать от него больше, чем он отдает за месяц.

– И что сделать, если я что-то замечу?

– Если что-то заметишь? – Подойдя поближе, Нери взъерошил его дурацкие волосы. – Не разыгрывай из себя крутого парня. Этими вопросами займусь я.

– Но...

– Ты слышал, что я сказал.

Нери окинул взглядом обоих. Аделе вела себя так, словно мальчика вообще не существовало.

– Хотел бы я, чтобы свою энергию вы направили на мирные цели. Тогда моя жизнь стала бы чуточку легче.

Он ждал, но они даже не взглянули друг на друга.

– Вот она, семья! – проворчал Нери и, позвонив вниз, велел подать "мерседес", затем, набрав цифровой код, отпер большую металлическую дверь. Чем не тюрьма? Прятаться за охранниками, ездить в бронированной машине. Что поделаешь – уж таков сейчас мир. – Пока! – бросил Эмилио Нери и ушел не оглядываясь.

Мики немного подождал, делая вид, что продолжает читать. Наконец отложил журнал в сторону и посмотрел на женщину. Та уже покончила с апельсиновым соком и снова откинулась на кушетку – глаза закрыты, блестящие рыжие волосы разметались по белой кожаной обивке. Притворилась, будто дремлет, но оба знали, что это не так.

– Может, он и прав, – сказал Мики.

Аделе открыла глаза и лениво повернула голову, ровно настолько, чтобы встретиться с ним взглядом. "У нее очень красивые глаза, ярко-зеленые и живые. Взгляд, правда, не слишком смышленый, – подумал он. – Скорее ничего не выражающий, скрытный".

– Насчет чего?

– Нам стоило бы немного подружиться.

Она настороженно посмотрела на дверь. На лице явственно обозначился страх.

Встав, Мики потянулся и зевнул. На нем были черная футболка и облегающие модельные джинсы. Тремя этажами ниже громко хлопнула массивная входная дверь, и сразу же послышалось урчание отъезжающего "мерседеса".

Поднявшись с кушетки, Аделе Нери подошла к двери и задвинула засов, затем, приблизившись к своему пасынку, потянула вниз молнию на его ширинке и ухватилась за то, что было внутри.

– Тебе придется купить новую пижаму, – сказал Мики.

– Что?

Он сильно рванул ворот ее блузки. Шелк разорвался, обнажив маленькие белые груди. Немного их пососав, он стянул с нее брюки и помог окончательно освободиться от одежды. Пошарив руками по телу, он поработал языком над ее маленьким пупком, после чего опустился ниже, углубившись в заросли каштановых волос.

Распрямившись, Мики обхватил руками ее тугие ягодицы, сжал бедра и, приподняв женщину, прижал спиной к двери. Зеленые глаза смотрели прямо на него. Возможно, на сей раз они что-то выражали – например, вожделение. А может, и нет.

– Пока ты не оказалась поблизости, не испытывал особого желания трахать тощих цыпочек, – пробормотал он. – А теперь мне больше никого другого и трахать не хочется.

Она проворно работала руками, движения были грубыми и резкими, нежными и деликатными. Его плоть твердела прямо на глазах. Джинсы уже были спущены. Она обхватила ступнями его талию и, крепко держась, направила в себя его член.

– Если он когда-нибудь об этом узнает, Мики...

– ...мы покойники, – продолжил он, и их тела слились воедино.

Резко подавшись вперед, Мики Нери вонзился в женщину. Ничего лучше он до сих пор не испытывал. В ответ она пронзительно вскрикнула. Придя в неистовство, Аделе кусала его за шею, вцеплялась в длинные волосы, шептала на ухо грязные слова. Тогда он вошел еще глубже – так глубоко, как только мог.

– Но дело того стоит, – выдохнул Мики, уже зная, что должен максимально продлить удовольствие. Возможно, она и здесь владеет какими-то трюками. – Без всякого сомнения.

– Ладно, – отрывисто бросила Тереза Лупо. – Над этим мне пришлось немало попотеть, но постараюсь изложить как можно короче. Смотрите...

Все обступили лежавший на столе труп. "Умершая была довольна молода, – подумал Коста, – подросток. Лет семнадцати..." Ее лицо каким-то чудом все еще казалось живым и, несомненно, было красивым, с саксонскими или, возможно, скандинавскими чертами. Их идеальная симметрия в сознании Косты ассоциировалась со светловолосыми северянами. Кто-то уже вымыл часть ее спутанных волос, и теперь они выглядели грязно-желтыми, с чуть красноватым оттенком – из-за торфа. От тела исходил резкий запах.

– Как вы помните, – продолжила Тереза, указывая на разрез вокруг шеи, – наш предприимчивый американский друг пытался отделить ее голову, считая, что имеет дело со статуей. Эта рана нанесена острым краем лопаты. Между прочим, удивляюсь, что вы, ребята, отпустили его без всяких обвинений, но это ваше решение, не мое.

– Вот-вот! – согласился Перони.

– Это уже дело прошлое, Джанни, – сказал Коста. – Что мы могли ему предъявить?

– Вождение в пьяном виде? – предложил Перони.

– Это не позволило бы задержать их в нашей стране до суда.

– А как насчет неуважительного отношения? – мрачно усмехнулся старик. – Ладно, ладно. Это не преступление. По крайней мере не должно быть таковым.

– Согласна, – улыбнулась Тереза. Взяв указку, она коснулась участка шеи чуть повыше глубокого разреза, сделанного лопатой Бобби Декстера. – Здесь все-таки можно увидеть, что случилось до этого. Лопата нанесла не первый удар. Девушке перерезали горло. Причем сзади. Судя по ране, от уха до уха. Если бы они подошли спереди, мы получили бы разрез из середины в сторону. Вот... – На столе лежали увеличенные снимки шеи. – Вот разрез, который сделал тот козел. На ткани практически нет земли. Но вот здесь...

Они внимательно рассматривали снимки. Выше следа от лопаты, несомненно, виднелась старая рана, четко окрашенная коричневой кислой водой.

– Это случилось отнюдь не две недели назад. А незадолго до того, как ее закопали в торф. Они ее убили.

– Хорошая работа, – кивнул Фальконе. – Это все, что я хотел знать.

– Есть кое-что еще, – стараясь не выдать своего волнения, сказала она.

Фальконе засмеялся, что явно не понравилось Терезе.

– Можете не уточнять, доктор. Вы раскрыли дело. У вас есть мотив, вы знаете, когда и кто это сделал.

– Последнее неизвестно даже мне. Что же касается остального... чуточку подождите.

Улыбнувшись, инспектор махнул рукой в знак того, чтобы она продолжала.

На столе лежала какая-то книга. Тереза взяла ее в руки и подняла вверх, чтобы всем было видно. Книга называлась "Дионис и Вилла загадок". На обложке был изображен древний рисунок: женщина в порванном платье в ужасе закрывает лицо руками под пристальным демоническим взглядом какой-то нечисти. За долгие годы картинка вытерлась, так что чудовище почти невозможно было разглядеть. Тем не менее все присутствующие понимали, что здесь изображено – некая церемония, в ходе которой женщину, возможно, изнасиловали. Или даже принесли в жертву.

– Это написал профессор здешнего университета, – пояснила Тереза. – Мне ее рекомендовал один ученый из Йеля, который занимался торфяным телом, найденным в Германии недалеко от древнеримского поселения.

– Это как-то связано с нашим делом? – спросил Фальконе.

– Думаю, что да. Большинство этих смертей не были случайными. Там совершался какой-то ритуал. Парень, написавший книгу, пытается понять, что это могло быть.

– Это как-то связано с Дионисом? – спросил Коста. – Ну и что же здесь особенного? Все это есть в Помпеях. Мы были там на экскурсии, когда я учился в школе.

– И мы тоже, – добавил Перони. – Тогда я первый раз в жизни напился.

– О Господи! – сказала она. – Что вы за народ! Да, Ник, эта Вилла загадок действительно находится в Помпеях и, если верить тому парню, который, как мне сказали, является лучшим в мире экспертом по мистериям Диониса, имеет большое значение. Но она была не единственной. Помпеи – это провинция. Их не сравнить с другими местами – особенно с Римом. Спросите себя: у кого самые большие церкви – у нас или у них?

– Понятно, – вздохнул Фальконе. – И что же сказано в этой книге?

Она помахала перед ним обложкой. Изображение испуганной женщины выглядело вполне современно.

– Культ Диониса заимствован из Греции. Возможно, вы лучше знаете его под именем Бахуса.

– Это который связан с пьянкой? – удивился Перони. – Ты хочешь сказать, что все это результат пьяной оргии?

– Ты насмотрелся скверных фильмов, – скривилась она. – Культ Диониса – это больше, чем выпивка. Это был тайный языческий культ, запрещенный еще в дохристианскую эпоху из-за того, что там творилось. Хотя искоренить его было нелегко. В Греции и на Сицилии дионисийские ритуалы исполнялись еще несколько столетий назад. Может, и до сих пор исполняются, просто мы об этом не знаем.

Фальконе выразительно посмотрел на часы:

– Моя юрисдикция ограничивается Римом.

– Хорошо, хорошо! – согласилась она. – Рим так Рим.

Тереза Лупо открыла книгу на странице, отмеченной желтым стикером.

– Здесь есть несколько снимков, сделанных в Остии. Это тоже провинция, но примерно в то время, когда девушку засунули в торф, там находился римский портовый город, гораздо больше Помпей. Много богатых людей, много крупных вилл на окраине, включая вот эту... – Тереза указала ее расположение на карте, затем перевернула страницу. Они увидели серию фотографий старого, похожего на церковь строения, а также несколько снимков интерьера с настенными росписями. Одна сценка воспроизводила рисунок из книги. На других фотографиях был изображен фриз с танцующими и совокупляющимися фигурами, человеческими и мифическими. – В Помпеях такой настенной живописи гораздо больше. На них, как считает автор, изображена церемония инициации. Нельзя сказать, что в наши дни кто-нибудь хорошо в этом разбирается. Суть дела в том, что такие изображения были везде – и в Остии, и в Риме тоже. Возможно, где-то недалеко от центра находится некий крупный тайный объект – святая святых.

– То, что он называет Виллой загадок? – спросил Коста.

– Именно так, – кивнула она. – Вероятно, там и умерла эта бедная девочка. Я внимательно изучила грязь под ее ногтями. Она не из поймы. И вообще не из Остии. Откуда-то из центральной части Рима.

– Ты хочешь сказать, что это было нечто вроде храмов? – удивился Перони. – Тайных храмов?

– Не совсем. Что-то вроде негласных домов развлечений, которые можно использовать в нужное время.

Перони провел пальцем по снимкам.

– И там убивали людей?

– Не знаю, – пожала плечами Тереза. – Когда читаешь эту книгу, кажется, что автор знает, о чем говорит, но иногда он явно сочиняет. Он считает, что если инициация проходила как-то не так, наступали трагические последствия. С представителем бога требовалось исполнить некий таинственный акт – вероятно, сексуального характера. Все были пьяные в стельку, так что, думаю, они добивались от этих детей всего, что хотели. Но если посвященная вдруг отступала... – Конец фразы не нужно было договаривать.

– Она девственница? – спросил Перони.

– Я ведь уже говорила, что не стала делать полное вскрытие, поскольку не имела представления о дате. Теперь, когда мы ее знаем, я могу передать тело археологам из университета. Если они захотят, то узнают это. Судя по тому, что я видела, ничего определенного сказать нельзя. А тебе что, очень надо это знать?

– Может, и не надо, – согласился он. – Послушай, как я уже говорил, я не детектив, но мне кажется, что здесь нет каких-то серьезных доказательств. Может, все это простое совпадение. Кроме того – мне неприятно это говорить, но приходится, – датировка относится лишь к грязи у нее под ногтями, но не к ней самой.

– Да знаю, знаю! – отмахнулась она. – Подожди немного и убедишься, что у меня все же кое-что есть. Ты видишь, что у нее в руке?

Девушка держала в руке нечто вроде жезла или штандарта, примерно в метр длиной, прижимая к боку верхнюю его часть. Основание было круглым и шишковатым.

– Именно так описано в книге, причем это не просто предположение. Оно основывается на исторических источниках. Я взяла пробы. Эта штука сделана из нескольких связанных вместе пучков фенхеля. Сверху находится сосновая шишка, вставленная внутрь. Такая штука называется "тирс"[12]. Она постоянно использовалась в дионисийских ритуалах. Смотрите...

Она перелистала страницы и нашла изображение полуодетой женской фигуры, которая размахивала точно таким же предметом перед лицом получеловека-полусатира, смотревшего на нее с вожделением.

– Это использовалось для защиты. И очищения.

– Ты его тоже датировала? – спросил Фальконе.

– Радиоуглеродный метод стоит больших денег, – напомнила она. – Ты хочешь, чтобы я потратила их вот на это, а не на что-нибудь свеженькое, с улицы?

Фальконе кивнул.

– Я просто спросил. Ты проделала очень большую работу, доктор. Мои поздравления.

У него по-прежнему был не слишком заинтересованный вид.

– Осталось еще одно, – быстро сказала она, словно боялась, что теперь они покинут помещение.

– И что же это?

– Как вы помните, они нашли ее при помощи металлоискателя. Странно, правда? На теле нет ничего металлического. Ни ожерелья, ни колец, ни браслета.

Она ждала вопросов, но их не последовало. Тереза взяла рентгеновский снимок и положила его на живот трупа.

– Видите?

Это был снимок черепа. В нижней его трети виднелся небольшой светлый объект.

– Под языком лежит монета, – пояснила она. – Чтобы заплатить Харону, лодочнику, который перевозит мертвых через Стикс в Преисподнюю. Без этого туда не попасть. Здесь мне не нужна никакая книга. В детстве я очень любила мифологию.

К удивлению Косты, Фальконе внезапно оживился:

– Она у тебя? Я имею в виду монету.

– Пока нет. Я ждала вас.

– Тогда...

– У меня что, нет других дел?

Они прекрасно знали, что есть. Но еще они прекрасно знали, как она любит демонстрировать свою правоту.

Тереза посмотрела на лицо девушки, на ее полуоткрытый рот с безукоризненным рядом зубов. Затем перевела взгляд на снимок, гадая, с чего начать.

Взяв скальпель, Тереза Лупо одним точным движением надрезала левую щеку девушки на уровне нижней губы. Отложив скальпель, она взяла небольшие блестящие щипцы.

– Сейчас умеют датировать монеты. Если эта окажется в указанных мной пределах, надеюсь, что вы, синьоры, пригласите меня на ужин в ресторан по моему выбору.

– Договорились, – немедленно ответил Фальконе.

– Ура! – с притворной радостью воскликнула Тереза, потрясая в воздухе щипцами. – Ужин с полицейскими! Какое счастье! И о чем же мы будем говорить? О футболе? О сексе? Об экспериментальной философии?

Щипцы проникли внутрь разреза, и Тереза принялась ловко орудовать инструментом.

– Передай мне один из тех подносов, – кивнула она Косте. – Вам, ребята, это дорого обойдется.

Она осторожно вытащила щипцы из раны и поместила что-то на поднос. Затем налила на него немного жидкости и крошечной щеткой принялась осторожно очищать извлеченный предмет.

Это была небольшая блестящая монета, серебристая по краям и бронзовая в середине, хотя под воздействием торфа и то и другое окрасилось в бронзовый цвет. Такие монеты они уже где-то видели.

Тереза Лупо склонилась над большим увеличительным стеклом. Все четверо сгрудились вокруг, пытаясь рассмотреть монету. Тереза перевернула ее, затем еще раз – просто чтобы до конца убедиться в своей правоте.

Стоявший рядом Перони покачал головой.

– Мой сын собирал монеты, пока кто-то не сказал ему, что это не модно. Я помогал ему сортировать коллекцию. И как-то купил точно такую же монету, в прекрасном состоянии. Она была датирована тысяча девятьсот восемьдесят вторым годом, когда их только-только начали выпускать. Пятьсот лир. И знаете что? Это была первая в мире биметаллическая монета. Никто до тех пор не делал монет – серебряных по краям и бронзовых в середине. И еще одно. Если вы посмотрите на лицевую сторону, то над изображением Квиринале[13] увидите ее стоимость, написанную шрифтом Брайля[14]. В этом она тоже уникальна.

Его никто не слушал.

– Эй, ведь старый глупый полицейский делится с вами ценной информацией! – возмутился Перони. – Вы хоть делаете заметки или я говорю самому себе?

– Черт! – со злостью глядя на монету, прошептала Тереза Лупо. – Черт!

– Ты хочешь сказать, что тело пролежало в торфе не больше двадцати лет? – спросил Коста.

– И даже меньше, – ответил Фальконе.

Все повернулись в его сторону. Вернувшись к своему портфелю, инспектор достал оттуда папку и вынул из нее некую фотографию. На снимке была изображена улыбавшаяся в объектив девушка-подросток с длинными светлыми волосами до плеч.

Фальконе положил снимок на грудь трупа. Черты лица были идентичными.

– Так ты знал?! – воскликнула Тереза, не в силах сдержать удивление и гнев.

Перони тихо смеялся, плечи его вздрагивали, словно подключенные к какому-то механизму.

Наклонившись, Фальконе рассматривал что-то на левом плече девушки. Какую-то метку. Возможно, татуировку.

– Просто думал, с чего начать. Не забывай, доктор, – я ведь вернулся из отпуска только вчера. Мне едва хватило времени, чтобы выкопать из подвалов... – он помахал в воздухе папкой, – вот это.

– Так ты знал? – повторила она.

Он еще раз осмотрел метку. Коста последовал его примеру. Это была круглая татуировка размером с монету – безумное кричащее лицо с огромными губами и длинными, заплетенными в косички волосами.

– Должно быть, это маска из римской комедии имперского периода, – сказал Фальконе. – Дионис был еще и богом театра. Такие использовались для его культа. Ты все равно заслужила этот ужин, доктор. Я выполню обещание. Ты почти угадала – ошиблась всего на пару тысячелетий.

Тереза Лупо ткнула ему в грудь указательным пальцем:

– Ты знал? Тогда сам жри свой гребаный ужин.

– Как скажешь, – ответил он.

Все пристально смотрели на него. Фальконе не сводил глаз с татуировки. В его голове шел какой-то процесс, но он не склонен был пока говорить.

– Тебе нужно отменить пресс-конференцию, – заметил он.

– Еще бы! – пробормотала она. – Но как я объясню?..

– Извинись. Скажи, что у тебя болит голова. Что у нас нет людей из-за гриппа и прочего. Это ведь действительно так. – Он взял лежавшую на груди девушки фотографию и положил ее обратно в конверт.

Коста подумал, что Фальконе даже не сообщил им, как зовут жертву, и удивленно воскликнул:

– Синьор!

– Что такое, синьор Коста? – Взгляд Фальконе ничего не выражал. – Очень рад, что вы снова с нами.

– Что мы должны теперь сделать?

– Наверное, поймать парочку жуликов. Отправляйтесь в Кампо – там сейчас полно карманников.

– Я имею в виду – с этим.

Фальконе в последний раз взглянул на труп.

– Ах, с этим? Ничего не делайте. Бедная девочка шестнадцать лет пролежала в торфе, и день или два ничего тут не изменят.

Он обвел их взглядом.

– Я хочу, чтобы вы поняли. О том, что здесь находится, не должна знать ни одна живая душа. Никто и нигде. Если вы мне понадобитесь, я позвоню.

Они молча смотрели, как он уверенной походкой выходит из комнаты. Тереза Лупо перевела взгляд на тело, на ее бледном лице были написаны скорбь и разочарование.

– Я все сделала как положено! – простонала она. – Точно знала, что произошло. Я говорила с этими учеными. Господи...

– Ты же слышала его слова, – заметил Коста. – Ты и вправду хорошо поработала. Он не шутил.

Тереза провела пальцем по коричневой коже мертвой девушки. В сочувствии Ника Косты она не нуждалась. Разочарование прошло, сменившись чем-то новым, более интересным.

Лежащий на секционном столе труп больше не был историческим артефактом. Это была жертва убийства, которая требовала ее внимания.

Взглянув на зажатый в ее руке серебристый скальпель, Коста повернулся к Перони.

– В Кампо так в Кампо, – вздохнул он.

Напарник согласно кивнул.

– Мне кажется, здесь действительно нет никакой спешки, – произнес Перони, когда они сели в машину. – Просто хотелось бы, чтобы Лео сказал нам чуточку больше. Терпеть не могу пребывать в неизвестности.

Коста пожал плечами. Он знал Фальконе достаточно хорошо, чтобы не удивляться.

– Скажет, когда найдет нужным. С ним всегда так.

– Я знаю. В "нравах" с ним было бы одно мучение. Там всегда нужно ладить с людьми.

Перони давно следил, как Фальконе взбирается по служебной лестнице. Их отношения было трудно определить – этакая смесь дружеских чувств и взаимного недоверия. Ничего удивительного здесь не было. Этот способный, толковый полицейский мог вести себя очень жестко, если считал, что дело того стоит. Временами он бывал просто непреклонным. Собственная популярность его нисколько не беспокоила. Иногда Коста думал, что Фальконе сам провоцировал те антипатию и даже ненависть, которые он вызывал. Так легче было принимать жесткие решения.

Закурив сигарету, Перони выдохнул дым в окно.

– Ты еще не приглашал на свидание Барбару Мартелли?

"С чего вдруг он об этом вспомнил?" – удивился Коста, а вслух сказал:

– Пока что не нашел подходящего повода.

Выражение лица Перони говорило: "Ты что, шутишь?"

– Я пока не готов. Ясно?

– По крайней мере это честно. Когда ты последний раз был с женщиной? Не обижайся, что я спрашиваю. В "нравах" мы все время говорим о таких вещах.

– Думаю, у вас в "нравах" это время измеряется в часах, – не задумываясь ответил Коста и сразу же пожалел о своих словах.

Лицо Перони вытянулось – высказывание Косты явно его задело.

– Прости, Джанни. Я не хотел. Случайно вырвалось.

– Ну, по крайней мере теперь мы называем вещи своими именами. Надеюсь, это значит, что мы можем говорить друг другу все, что хотим.

– Я не...

– Все нормально, – прервал его Перони. – Не извиняйся. У тебя есть полное право говорить мне, когда я веду себя как идиот.

Перони был не таким простым, каким предпочитал казаться. Коста давно уже это понял. В глубине души он тоже хотел обсудить то, что случилось, хотя и старался делать вид, будто избегает этой темы.

– Почему ты так поступил, Джанни? Ведь у тебя была семья. Ну, когда ты пошел к проститутке.

– Ой, только не надо! Такие вещи случаются каждый день. Думаешь, одни холостяки время от времени возбуждаются?

– Нет. Просто насчет тебя я бы так не подумал.

Перони глубоко вздохнул.

– Помнишь, я как-то тебе говорил – у каждого есть эта червоточина.

– Но не каждый дает ей волю.

– Нет, – медленно покачал он своей большой уродливой головой. – Каждый – так или иначе, иногда даже не зная об этом. Почему я так поступил? На это есть очень простой ответ. Та девушка была чертовски красива. Стройная, молодая блондинка. И молодая. Ах да, я уже об этом сказал. Может, она заставила меня воскреснуть. Когда ты двадцать лет женат, забываешь, что это такое. Только не говори, что, дескать, и твоя жена тоже забывает. Значит, я вдвойне виноват.

Коста промолчал, боясь перейти черту и разрушить те хрупкие отношения, которые они сумели наладить за последние несколько недель.

Удивленный его молчанием, Перони нахмурился:

– А-а, я понял. Ты думаешь: "Да кем себя считает этот отвратительный ублюдок? Может, Казановой?"

– Ты и вправду не похож на великого любовника. Только и всего. Если ты не против, что я так говорю.

– Правда?

– Правда. – Коста понимал, о чем он думает. Но посмеет ли произнести это вслух?

– Ты хочешь назвать меня уродом? Время от времени такое случается, Ник. И должен тебе сказать, что мне это не нравится.

– Н-нет... – запнулся Коста. – Просто я думаю...

– О чем?

– Что, черт возьми, с тобой случилось?

Джанни Перони расхохотался.

– Ты меня убиваешь! Правда, правда. За все время, что я здесь работаю, ты первый прямо задал мне этот вопрос. Можешь в это поверить?

– Да, – неуверенно произнес Коста. – Я хочу сказать, что это очень личное. Люди боятся, что ты не так поймешь.

– Какое там личное! – отмахнулся Перони. – Вам, ребята, приходится каждый день видеть эту отвратительную рожу, когда вы приходите на работу. А я вынужден с этим жить. Это... – он ткнул в себя толстым пальцем, – факт, от которого никуда не скроешься.

Коста понял, что попал в точку.

– Ну и?..

Перони снова засмеялся и покачал головой:

– Невероятно! Строго между нами, ладно? Без передачи. Этого никто не знает. Многие ребята считают, что я получил это в схватке с бандитом или что-нибудь в этом роде. И гадают, как же теперь выглядит тот, другой. Меня это вполне устраивает.

Коста согласно кивнул.

– Со мной это сделал полицейский, – продолжил Перони. – Мне было двенадцать лет. Это был деревенский полицейский. А я был деревенским ублюдком – в буквальном смысле. Моя мамочка работала на одну супружескую пару, которая содержала бар, и время от времени залетала. Она всегда была немного наивной. Так что я двенадцать лет пробыл деревенским ублюдком и все эти годы терпел соответствующее отношение. На меня плевали. Меня били. Надо мной смеялись в школе. Но как-то раз один идиот-одноклассник, который и был моим главным мучителем, зашел чересчур далеко. Сказал что-то о моей мамочке. И я избил его до полусмерти. Первый раз в жизни. Хочешь правду? И единственный. Потом в этом не было нужды. Просто посмотрю на человека, и...

– Готов в это поверить, – согласился Коста.

– Вот и хорошо. К несчастью, гад, которого я избил, был сынком деревенского полицейского. И вот на сцену выступил Папа, и Папа был пьян. Одно к одному. Он поработал ремнем, но ему показалось этого мало. Так что он пошел и принес кастет, который носил, как ты понимаешь, исключительно ради самозащиты, и зажал его в кулаке. – Перони задумчиво смотрел на проезжавшие мимо машины. – Через два дня я очнулся в больнице, лицо как тыква, мама сидит рядом. Первое, что она сказала: "Никому ничего не говори, он деревенский полицейский". Второе, что она сказала: "Не смотрись пока в зеркало".

– Ты мог кому-нибудь пожаловаться, – заметил Коста.

– Ты ведь городской парень, правда? – испытующе посмотрел на него Перони.

– Думаю, да.

– Оно и видно. В любом случае недели через две я вышел из больницы и заметил, что все изменилось. Люди, увидев меня, опускали глаза. И знаешь, что хуже всего? Тогда я помогал своему дяде Фреддо продавать по воскресеньям поросят. И снова этим занялся. А что еще делать? Через какое-то время он пришел ко мне, весь в слезах, и отказал мне от места. Никто не хотел покупать еду у парня с таким лицом. Это было самое худшее. Когда я подрос, то хотел только выращивать этих поросят и продавать их по воскресеньям. Эти ребята... они все казались такими довольными. Но... – Он сложил руки на груди, откинулся на сиденье и посмотрел на Косту. – И тогда я стал полицейским. А что еще было делать? Хотел досадить тому старому ублюдку, который меня изуродовал. Но главная причина, если хочешь знать, была в другом – я стремился все уравновесить. На этой работе я никого и пальцем не тронул. И не трону, если на то не будет очень веской причины, а за двадцать с лишним лет я таковой пока не обнаружил. Все дело в балансе.

– Мне очень жаль, Джанни, – только и смог сказать Коста.

– А чего жалеть? Я смирился с этим уже много лет назад. Это ты последние полгода не отрывался от бутылки. Это мне тебя жаль, парень.

Возможно, он это заслужил.

– Прекрасно. Значит, мы квиты.

Перони окинул его проницательным взглядом.

– Я вот что скажу тебе, Ник. Ты начинаешь мне нравиться. В душе я знаю, что буду скучать по тому времени, что мы работаем вместе. Хотя, как ты понимаешь, не хочу его продлевать. Тем не менее позволь дать тебе дружеский совет. Перестань себя обманывать и считать каким-то особенным. Это не так. Миллионы людей пытаются примириться со своими изломанными жизнями. Мы с тобой всего лишь двое в большой толпе. А после этой маленькой лекции... – Он выждал, пока Коста парковал машину. – У меня к тебе одна просьба. – Перони с надеждой взглянул ему в лицо. – Прикрой меня. Мне нужно сделать кое-что важное. Встретимся здесь в два часа.

Коста растерялся. Не было ничего необычного в том, чтобы отлучиться на пару часов, просто он не думал, что Перони относится к полицейским такого типа.

– Ты ничего не хочешь мне объяснить? – спросил он.

– Это личное дело. Завтра день рождения моей дочери, и я собираюсь послать ей что-нибудь, чтобы она не считала своего отца полным ничтожеством. С Кампо ты и сам справишься. Только не связывайся с крутыми мерзавцами, хорошо?

Стараясь сосредоточиться, Лео Фальконе читал бумаги из принесенной с собой папки. Он не хотел торопить события. Предать дело огласке значило насторожить тех, кого он хотел допросить, хотя, учитывая, насколько плохо в полицейском участке умеют хранить секреты, они, вероятно, уже и так все знают. Подобная пауза помогала ему также настроиться на работу после отпуска, проведенного в полном одиночестве в одном из фешенебельных отелей в Шри-Ланке. Он не встретил ни одного интересного собеседника и едва выносил присутствие других людей. Такая нудная и утомительная замена обычной рутины только раздражала. Он даже рад был вернуться за письменный стол, к сложному делу.

Однако сейчас его охватило довольно редкое чувство неуверенности в своих силах. К своему удивлению, во время долгого и скучного отпуска Фальконе остро почувствовал собственное одиночество. После развода прошло пять лет. За это время у него были женщины – привлекательные, интересные. Но ни одна из них не потрясла его настолько, чтобы он изменил традиции – ужин, кино и постель. Прошлой ночью, неожиданно для себя выпив целую бутылку чудесного, душистого и дорогого "Брунелло", он вдруг понял, что в его жизни были только две настоящие любовницы: его жена Мэри, англичанка, которая вернулась в Лондон, чтобы продолжать карьеру юриста, и женщина, из-за которой он и расстался с женой – Ракеле д'Амато.

Сейчас, при свете дня, лишь слегка затененного следами похмелья, он обнаружил любопытное совпадение. В Шри-Ланке он впервые за последние годы сознательно вспомнил этих двух женщин. А возвратившись в Италию, обнаружил, что они вновь вернулись в его жизнь. Мэри написала ему письмо, приглашая на свою свадьбу, которая должна была состояться в загородном доме в графстве Кент, – она собиралась выйти замуж за богатого английского юриста. Он нашел отговорку и отказался. "Наверное, – думал он, – она этого ожидала, а приглашение было сделано из чистой любезности, не больше". Его неверность глубоко ранила Мэри, а ее внезапный отъезд, без малейшей попытки примирения, причинил ему сильную боль, гораздо более сильную, чем он готов был признать. А может, эту боль причинила ему Ракеле д'Амато, которая покинула его с не меньшей решимостью, но гораздо менее учтиво, в тот самый момент, когда он стал свободен.

Он так и не простил себе того, что произошло. Не простил он и их. А теперь Мэри собиралась замуж, а Ракеле, которая была преуспевающим адвокатом, превратилась в следователя, успешно продвигавшегося по службе в ДИА – организации, с которой он должен был вскоре связаться благодаря Терезе Лупо.

Его чувства к ДИА не ограничивались тем недавним всплеском горечи, которую он испытал после происшествия, разрушившего карьеру Джанни Перони, тем более что оно не касалось реальной борьбы с преступностью. Они имели глубокие корни. В полицейском участке вряд ли можно было найти хотя бы одного сотрудника, который не слышал этой аббревиатуры и не испытывал при ее упоминании благоговейного трепета. С тех пор как личность мертвой девушки была установлена, избежать контакта с ДИА не представлялось возможным. Собственно говоря, он должен был это сделать в тот самый момент, когда понял, каких людей надо допросить.

Глядя на лежащую перед ним стопку бумаги, Фальконе пытался вспомнить, каким представлял это дело вначале. Шестнадцать лет назад он был простым детективом. Главным инспектором тогда являлся Филиппо Моска, человек старого закала, не особенно скрывавший свою дружбу с людьми, которых обычно избегали.

Об исчезновении Элеанор Джеймисон сообщили 19 марта, через два дня после того, как ее в последний раз видел приемный отец-американец. Ей только что исполнилось шестнадцать лет, она жила на Авентинском холме, на арендованной Верджилом Уоллисом вилле, с момента своего приезда из Нью-Йорка в прошлое Рождество. Девушка была англичанкой. Ее мать оставила Уоллиса за год до этого, прожив с ним в браке всего полгода. Фальконе так и не узнал, да и не смог бы узнать, почему женщина покончила с собой в Нью-Йорке через десять дней после исчезновения своей дочери.

Дело было весьма неприятным. Уоллис оказался довольно любопытным человеком – образованным чернокожим выходцем из гетто, манерами смахивавшим на профессора. Тогда ему было под пятьдесят, о своем бизнесе и прошлом он отзывался весьма неопределенно, свидетельские показания давал неохотно, о девушке, ее друзьях в городе и каких-то мотивах, которые могли бы подтолкнуть ее к бегству, ничего толком не рассказал. Он даже не смог внятно объяснить, почему заявил о ее исчезновении лишь через два дня, сославшись на важные встречи, заставившие его на это время уехать из города. Он неохотно отдал те немногие фотографии, которыми располагал, где была изображена молоденькая, наивная девушка, улыбчивая, очень хорошенькая, со светлыми волосами до плеч. А на ее плече, хорошо заметная на снимке, сделанном за день до исчезновения, виднелась любопытная татуировка, происхождение которой Уоллис объяснить не мог. На Фальконе она с первого взгляда произвела сильное впечатление. Это было время повального увлечения татуировками, их делали себе все рок-звезды и кинознаменитости. Однако здесь было нечто другое – древний иероглиф смотрелся довольно странно, больше напоминая товарный знак, нежели какую-то модную штучку.

Насколько они могли судить, это также было не слишком на нее похоже. По словам Уоллиса, Элеанор некоторое время путешествовала по Италии, затем прошла двухнедельный интенсивный курс итальянского языка в лингвистической школе возле Кампо. Это была умная девочка, на экзаменах она получила хорошие оценки и собиралась поступить в художественный колледж во Флоренции. Вне школы у нее было мало знакомых и, если верить Уоллису, никаких кавалеров, даже в прошлом. Из того, что смогла выяснить полиция, нельзя было понять причину ее внезапного исчезновения. По словам ее отчима, в девять часов утра семнадцатого марта она отправилась на занятия на своем мотороллере, а назад так и не вернулась.

Уже через два дня группу Моски охватило то отвратительное чувство беспомощности, которое обычно возникает при расследовании дел о похищениях. Никто не видел Элеанор по пути в город. Показанная по телевидению реконструкция ее последнего маршрута по городу не дала никаких результатов. Она словно внезапно исчезла с лица земли.

Фальконе хотелось ругаться матом, поскольку уже с самого начала это дело дурно пахло, а очень скоро ему намекнули, в чем тут проблема. На третье утро Моска отвел его в сторону и по секрету рассказал о том, что слышал прошлым вечером от своего приятеля из министерства иностранных дел. Верджил Уоллис вовсе не был, как он утверждал, порядочным джентльменом из Лос-Анджелеса, который настолько любил Рим, что собирался купить здесь второй дом. На самом деле среди гангстеров Западного побережья США он являлся довольно крупной шишкой, черным воротилой, который сумел выбиться наверх, чтобы по полгода жить в Италии ради каких-то своих преступных целей. Интерпол следил за Уоллисом уже много лет, но никак не мог привлечь его к ответственности за широкий круг преступлений, от рэкета до убийств. Не могли похвастаться особыми успехами и занимавшиеся делом Уоллиса карабинеры[15].

Это было незадолго до создания ДИА. Тогда, как и сейчас, гражданская полиция вела нелегкое состязание с карабинерами, являвшимися частью вооруженных сил. Границы ответственности были по меньшей мере нечеткими, а иногда сознательно размытыми. В глубине души Фальконе разделял мнение недовольных, призывавших к созданию одной-единственной полицейской службы. Такое решение казалось вполне логичным и даже неизбежным. Однако руководство обеих организаций считало это ересью, за которую можно было поплатиться работой. Поэтому Фальконе никогда не высказывался по данному вопросу, что в любом случае не имело никакого значения. С момента появления на сцене ДИА (еще одна сложность во взаимоотношениях тех, кто пытался справиться с нарастающей волной преступности) эта служба с каждым годом становилась все сильнее.

А Верджил Уоллис по-прежнему оставался на свободе. Несмотря ни на что.

Моска тихо прикрыл дело Элеанор Джеймисон, поместив его в разряд бесперспективных до появления новых улик. Связи Уоллиса с итальянскими гангстерами были далеко не простыми. Информация, полученная с большим трудом и с немалым риском для тех, кто ее поставлял, отводила ему роль этакого преступного дипломата, посредника, старающегося скоординировать интересы своих сообщников и сицилийцев. В глазах Фальконе это имело смысл. Преступное сообщество Западного побережья, которое представлял здесь Уоллис, не слишком контактировало с итальянскими организациями в США, и это создавало почву для недоразумений. Боссы давно уже поняли, что сотрудничество даже с теми, кого ненавидишь, приносит больше долларов, нежели безжалостная конкуренция и борьба за сферы влияния. В наши дни никто не выходит на баррикады из соображений чести; наступили прагматичные времена, когда главное – это деньги.

Фальконе присутствовал на трех допросах Уоллиса, но так и не смог понять этого человека. В отличие от всех других преступников, которых ему доводилось видеть, американец казался разумным и четко излагал свои мысли. Он был хорошо начитан. Об истории Древнего Рима знал больше некоторых итальянцев. Говорили, что на роль дипломата его готовили много лет, выходец из черного гетто в Уоттсе даже получил диплом юриста. Он неплохо умел сглаживать острые углы в условиях, когда отношения постоянно балансируют на грани катастрофы.

Но здесь существовала одна большая проблема. Если слухи были верны, Уоллис контактировал с Эмилио Нери, жестоким головорезом, поднявшимся из трущоб Тестаччо на самую вершину римского преступного сообщества, безжалостно устраняя любого, встававшего у него на пути. Теперь Нери арендовал ложу в оперных театрах Италии и США, имел прекрасный дом на виа Джулия и целую армию телохранителей и слуг. Это место Фальконе отлично знал по собственным бесплодным визитам. Старый негодяй тщательно отработал собственный элегантный образ, предназначенный для игры на публику. Правда, попадались на эту удочку лишь те, кто был слишком глуп или слишком труслив, чтобы видеть правду. Практически с самого начала своей службы в полиции Фальконе внимательно следил за его карьерой. И не без оснований. Нери подкупал любого, кто только соглашался взять у него деньги, – просто ради того, чтобы иметь его на своей стороне. Сам Фальконе отклонил плохо замаскированную взятку, предложенную ему одним из приспешников Нери, когда расследовал дело о рэкете в отношении небольшого магазинчика возле Корсо, – дело, которое Филиппо Моска прикрыл как раз тогда, когда в нем был достигнут значительный прогресс. За последние десять лет посадили трех коррумпированных полицейских, которые находились на содержании у Нери. Никто из них так и не назвал источник средств, поступивших на их банковские счета, предпочитая сесть в тюрьму, нежели разгневать того, кто их купил.

Что отличало Нери от коллег-преступников, так это маниакальная система контроля, установленная им в пределах собственной "семьи". Большинство боссов его ранга давно уже не утруждали себя повседневной работой по управлению своей преступной организацией. А вот Нери никогда не покидал передовой – это вошло у него в привычку еще со времен Тестаччо. Он слишком любил свое дело. Говорили, что время от времени он лично творил расправу, причем с той же жестокостью, которую проявлял в молодости. Возможно, один из его прислужников в это время держал провинившегося. Фальконе слишком часто заглядывал в его пустые серые глаза, чтобы не понимать, какое удовольствие это ему доставляет.

Хорошо зная непостоянную и изменчивую натуру Нери, Фальконе, прочитав последнюю страницу отчета, все понял. Уоллис и Нери сначала были лучшими друзьями. Их семьи ужинали вместе. За шесть недель до смерти Элеанор Джеймисон и Уоллис провели некоторое время с семьей Нери в одном из их обширных поместий на Сицилии. Была заключена какая-то неизвестная сделка. Американцы остались довольны – как и местные бандиты.

Затем, приблизительно в момент исчезновения девушки, отношения внезапно омрачились. Ходили слухи, что, находясь на Сицилии, Уоллис через голову Нери провел там переговоры с одним из старших боссов, о чем Нери должен был скоро узнать. Говорили также о неудачной сделке по наркотикам, оставившей американцев без денег, что, конечно, привело их в бешенство. Нери никогда не упускал возможности присвоить себе каждый доллар, проходивший через его руки, – даже сверх своей "законной доли".

Между Уоллисом и Нери произошла бурная сцена. Один информатор сообщал даже, что они подрались. После этого оба попали в немилость к своему начальству. Нери лишился роли посредника с американцами. Уоллис тоже получил нагоняй, хотя прожил в Риме еще полгода, в основном занимаясь спасением собственной репутации. Это был сложный период. Два месяца спустя помощника Уоллиса нашли с перерезанным горлом в машине, стоявшей возле борделя в Тестаччо. Вскоре после этого один из находившихся на содержании у Нери полицейских был найден мертвым – он якобы совершил самоубийство. Фальконе размышлял, нет ли здесь связи. Может, нынешняя находка полумумифицированного тела вновь заставит старые призраки подняться из могил? А если это произойдет, как будут теперь развиваться события, когда ДИА все время заглядывает ему через плечо?

Лео Фальконе взглянул на часы. Начало первого. Подумав о сложностях, связанных с делами известных гангстеров, он достал записную книжку и набрал номер.

– Да?

Холодный, равнодушный голос Ракеле д'Амато все еще имел над ним определенную власть. Фальконе на миг усомнился, звонит ли он ей ради дела или по личным причинам. "И то и другое, – подумал он. – И то и другое..."

– Интересно, где ты сейчас? Кому ни позвоню, все дома, лежат больные в постели.

Она ответила не сразу:

– Теперь я провожу в постели гораздо меньше времени, Лео. Даже больная.

В ее голосе звучал намек. Фальконе понимал, что она имеет в виду, или по крайней мере думал, что понимает. После того как их связь оборвалась, в ее жизни никто больше не появился. Фальконе проверял это время от времени.

– Может, найдешь пару часов со мной пообедать? – спросил он.

– Пообедать? – Ракеле явно обрадовалась. – Что за сюрприз! Когда?

– Сегодня. В баре, куда мы ходили раньше. Я был там вчера вечером. Они получили из Тосканы новое белое вино. Ты должна его попробовать.

– Я не пью вино за обедом. Это удел полицейских. Кроме того, у меня уже назначена встреча. Я спешу. У нас тоже сегодня все болеют.

– Тогда вечером. После работы.

– Неужели по вечерам ты теперь не работаешь, Лео? – вздохнула она. – Что случилось?

– Ничего не случилось. Просто я подумал...

Фальконе смешался. Она всегда говорила, что их разлучила работа. Это было не так. Их разлучили его чувство собственника и страсть к ней, которая никогда не встречала должного ответа.

– Не извиняйся, – сухо сказала она. – Для меня это теперь не проблема. Уже не проблема.

– Прости.

– Не стоит просить прощения. – В голосе Ракеле прозвучала новая нотка. Серьезная, профессиональная. – Ты нашел тело. Это не девочка Уоллиса?

– Да, это она, – вздохнул Фальконе, прикидывая, кто мог проговориться.

– Не злись, Лео. Я ведь тоже работаю.

Труп пролежал в морге две недели, так что любой мог увидеть татуировку и сделать элементарный вывод. Догадаться, кто именно проболтался, было невозможно.

– Конечно. И у тебя неплохо получается, Ракеле.

– Спасибо.

И зачем только судьба свела его с двумя юристками, а не с другими женщинами, чуть менее любопытными? И чуть более склонными прощать.

– Что ж, тогда мы встретимся! – объявила она. – Я тебе позвоню. А сейчас мне надо идти.

Она даже не спросила, устроит ли это его. Ракеле ничуть не изменилась.

– Лео!

– Да? – Он знал, что она скажет.

– У меня к тебе чисто профессиональный интерес. Не более того. Надеюсь, ты это понимаешь?

Лео Фальконе это понимал, но не переставал надеяться.

Перейдя оживленную улицу, Коста направился к Кампо деи Фьори. Когда-то он жил здесь и с этим местом было многое связано. Иногда он скучал по Кампо. В те годы он был молодым и наивным, судьба еще не успела как следует его обкатать. Здесь он испытал первые мимолетные увлечения, которые Джанни Перони, вероятно, вообще не признал бы за любовную связь. Да и само это место притягивало его к себе, хотя мощенную булыжником площадь в лучшем случае можно было назвать неопрятной, а рынок привлекал слишком много туристов. Цены здесь зашкаливали. Тем не менее это был кусочек настоящего Рима, живое сообщество, никогда не отрывавшееся от своих корней. Пройдя по виа деи Джуббонари на площадь, Коста, как всегда, испытал прилив удовольствия.

Торговля шла бойко – продавали раннюю капусту, цикорий, калабрийский сыр и сочные апельсины из Сицилии, пролежавшие холодное время на складе и теперь годившиеся разве что на сок. Грибной ряд ломился от всякого рода даров леса, включая свежие опята и сушеные белые. В углу теснилась кучка торговцев рыбой и морскими гребешками, гигантскими креветками и мешками свежих мидий. Протолкавшись вперед, Коста в одиноко стоявшем фургоне с надписью "Алиментари"[16] купил себе кусок пармезана.

– У нас есть хороший прошутто[17], синьор полицейский, – узнав его, сказала какая-то женщина. – Вот смотрите...

Она показала на розовый окорок. Если бы Ник Коста ел мясо, лучшего, пожалуй, было бы не найти во всем Риме.

– Я – пас.

– Вегетарианство – противоестественная привычка, – заметила женщина. – Приходите, когда у вас будет время, и мы с вами подробно все обсудим. Вы меня беспокоите.

– Господи! – воскликнул Коста. – Слишком много людей обо мне беспокоятся.

– Это значит, что у вас не все в порядке.

Прошутто он все-таки взял. Но, отойдя подальше, отдал его чумазому мальчишке из косовских албанцев, попрошайничавшему на площади, скверно играя на древней скрипке. После этого он передал его отцу банкноту в десять евро. Еще один ритуал, который он давно перестал исполнять – ежедневно, два раза в день, как учил его покойный отец. Пребывание в Кампо напомнило ему о том, почему это так важно. Он провел слишком много времени наедине с собой, сидя взаперти в своем деревенском доме и предаваясь размышлениям. Иногда нужно выбираться наружу – и будь что будет.

Протолкавшись сквозь толпу в Иль Форно и попробовав пиццу "бьянка", соленую, только что из печи, он вдруг увидел сцену, заставившую его остановиться. Лео Фальконе был прав: Кампо привлекает к себе туристов, а с туристами всегда связаны какие-то неприятности. Карманники, кидалы, а иногда кое-что и похуже. Здесь всегда дежурят полицейские, в форме и в штатском. Карабинеры тоже любят здесь ошиваться. Припарковывают в самых неудобных местах свои сверкающие "альфы" и стоят, облокотившись на капот, рассматривают толпу из-за черных стекол дорогих солнцезащитных очков, красуясь в отутюженной темной форме.

Коста всегда старался избегать их общества. Ему хватало соперничества в самом полицейском участке. Демаркационная линия, разделяющая эту армейскую службу и гражданскую полицию, была довольно неясной. Они могли арестовывать одних и тех же людей в одних и тех же местах. В большинстве случаев вопрос сводился к тому, кто появился первым. Старая шутка гласила, что красавчики поступают в карабинеры ради формы и женщин, а умные и уродливые отправляются в гражданскую полицию, поскольку это максимум того, что они могут получить. Нельзя сказать, чтобы она была большим преувеличением.

Сейчас парочка карабинеров стояла навытяжку перед своим автомобилем, а стройная светловолосая женщина горячо объясняла им что-то на ломаном итальянском, размахивая большой фотографией.

"Не вмешивайся", – сказал себе Коста, но все равно двинулся в их сторону.

Женщина была вне себя от ярости. Кроме того, хорошо знала несколько итальянских ругательств. Откусив кусок пиццы, Коста прислушался к их разговору.

Но тут он взглянул на снимок и похолодел, вздрогнув так, что пицца выпала у него из рук.

Он понимал, что это безумие, но запечатленное там лицо напомнило ему о фотографии, которую Лео Фальконе бросил сегодня на странный труп, лежавший на секционном столе у Терезы Лупо, – старый снимок светловолосой девочки на заре взрослой жизни, сулящей только любовь и радость.

"Но это еще ничего не значит", – крутилась у него в голове старая-старая песня.

Карабинеры были самые что ни на есть отборные. Первоклассные остолопы, заботящиеся больше о сохранности своих темных очков, нежели о том, что происходит у них прямо перед носом. Кажется, одного из них он даже узнал. А может, и нет. Они все на одно лицо. Эти двое и говорили одинаково в нос – этакие представители среднего класса. На женщину они смотрели с явной насмешкой, всем своим видом выражая крайнюю скуку.

– Вы меня слушаете? – крикнула она.

– А что, разве у нас есть выбор? – ответил один из них, видимо старший. Вряд ли ему было больше тридцати.

– Это, – взмахнула она фотографией, – моя дочь. Ее только что похитили. А вы, идиоты, смотрели и зевали!

Младший из карабинеров бросил на Косту взгляд, говоривший: "Не вздумай вмешаться". Ник Коста не сдвинулся с места.

Разговорчивый снова прислонился к "альфе", поерзал задом по сверкающему капоту, достал пакетик жвачки и отправил одну себе в рот.

Женщина стояла перед ними, яростно уперев руки в бока. Коста еще раз взглянул на фотографию, которую та держала в руке. Они могли бы казаться сестрами с разницей в десять – пятнадцать лет. Фигура женщины была лишь чуточку тяжелее, а волосы немного темнее, чем у дочери.

Подойдя ближе, он подождал, пока она переведет дух, и спросил, с трудом вспоминая английские слова:

– Могу я чем-нибудь помочь?

– Нет! – вскинулся старший карабинер. – Ты можешь просто отойти в сторону и заняться своими делами.

Она посмотрела на Косту, обрадовавшись уже тому, что может наконец заговорить по-английски.

– Вы можете привести мне настоящего полисмена?

Он вытащил свой значок.

– Я и есть настоящий полисмен. Ник Коста.

– Вот черт! – пробормотал сзади жующий карабинер. Оторвавшись от машины, он встал перед Костой, немного превосходя его в росте. – Ее дочь-подросток сбежала отсюда с бойфрендом на мотоцикле. Она считает это похищением. А мы думаем, что детка просто решила поразвлечься. – Солнцезащитные очки смотрели на женщину мертвым взглядом. – Мы считаем это вполне очевидным. Если хочешь поиграть в сыщика – ради Бога. Забирай ее от меня в подарок. Только забирай поскорее. Я тебя умоляю!

Коста едва успел перехватить ее локоть, дернувшийся в сторону карабинера. Иначе идиот в темной форме принял бы это за нападение.

– Вы это видели? – спросил он.

– Ага, видели, – подал наконец голос младший. – Это трудно было не заметить. Такое впечатление, что ребенку захотелось все испытать. Чего только не насмотришься, околачиваясь в Кампо! Несколько дней назад поймали одну парочку, которая здесь трахалась. Среди бела дня. А она хочет, чтобы мы тут начали бегать только из-за того, что ее дочка прыгнула к кому-то на мотоцикл.

Женщина покачала головой и посмотрела в сторону Корсо, куда, как догадался Коста, уехал мотоцикл.

– Это на нее не похоже, – сказала она. – Не могу поверить, что все это со мной происходит. Не могу поверить, что вы меня даже не слушаете.

Она закрыла глаза, и Коста решил, что она сейчас заплачет. Он посмотрел на часы. Перони вернется к машине через сорок минут. Время еще есть.

– Позвольте, я угощу вас кофе.

Поколебавшись, она уложила фотографию обратно в конверт. Там были и другие, заметил Коста и снова подумал, что, может, у него разыгралось воображение. Девушка выглядела точной копией подростка на снимке у Фальконе.

– Вы такой же, как они? – спросила женщина.

– Нет, – ответил он, стараясь, чтобы карабинеры слышали каждое слово. – Я гражданский. Все это слишком сложно. Иногда даже для нас.

Она опустила конверт в сумку и повесила ее на плечо.

– Тогда пойдемте.

– Хорошая работа, – сказал Коста и похлопал по руке старшего. – Мне всегда нравилось, как вы, ребята, работаете с гражданами. Это так облегчает нашу жизнь.

Затем, игнорируя обрушившийся на него поток ругательств, он взял потерпевшую за руку и повел прочь. Она была только рада. Когда напряжение спало, женщина переменилась. Одета она была просто – джинсы и старая, выцветшая джинсовая куртка. Но это ей как-то не шло, наводя даже на мысль о маскировке. В ней было нечто неуловимо-элегантное, но Коста не мог точно определить, что именно.

Завернув за угол, Коста повел ее в крошечное кафе, разместившееся в тупике за площадью. На стойке стояли кувшины с кофе и сливками.

Женщина непринужденно облокотилась на стойку.

– Меня зовут Миранда Джулиус, – сказала она. – Все это чистое безумие. Может, я действительно сошла с ума? И вы еще пожалеете о том, что позвали меня сюда...

Коста слушал, как она рассказывает свою историю – медленно, обстоятельно, с деликатностью, которая не часто ему встречалась.

– И в чем же тут загвоздка? – закончив свой рассказ, спросила Миранда.

– Ни в чем.

Она посмотрела на него с дружеским любопытством.

– Я так не считаю.

А он раздумывал над ее словами. Может, девушка и вправду сбежала от матери с бойфрендом, которого та ни разу даже не видела? И все вполне невинно? Ее подозрения основаны не на фактах, а на одной интуиции. Она просто чувствует, что что-то не так. Можно понять, почему эти козлы карабинеры от нее отмахнулись.

– Вы говорили, что вчера она пришла с татуировкой.

– Глупость, глупость! Просто еще один повод для ссоры. Все должно было сложиться иначе. Не для этого мы приехали в Италию.

Миранда покачала головой. Теперь он видел, что женщина выглядит старше, чем показалось на первый взгляд. У ярких, умных глаз лучились морщинки, лишь добавлявшие шарма ее лицу, которое в молодости было чересчур хорошеньким. Женщина походила на модель, с возрастом занявшуюся физическим трудом только для того, чтобы сделать жизнь интереснее.

– Какая она?

– Татуировка? Нелепая. А чего еще можно ожидать от шестнадцатилетней девочки? Судя по всему, она сделала ее пару дней назад и лишь вчера набралась храбрости, чтобы сказать мне о ней, когда прошли рубцы. Она говорит, что это его идея. Но ей татуировка, естественно, понравилась. Хотите взглянуть?

– На что?

Миранда вытащила из сумки папку со снимками.

– Я фотографировала, просто для архива. А сегодня утром проявила пленку, вот почему все это сейчас со мной. Между прочим, я работаю фотографом – если хотите, можете называть это одержимостью.

Перебрав фотографии, она выбрала одну и бросила на стол. На ней крупным планом было снято плечо девушки с татуировкой – черной унылой маской.

– Вы знаете, что это такое? – спросил Ник.

– Она мне сказала. Театральная маска или что-то в этом роде. Если бы это была какая-нибудь "Грейтфул дед"[18], я бы еще поняла. Когда я захотела заснять ее для архива, ей это не очень понравилось. Но я настояла, – с внезапной искренностью сказала она. – Татуировка! Господи, если бы в ее возрасте я сделала татуировку! – Она помолчала. – Мистер Коста!

– Ник.

– Что все-таки случилось?

– Не знаю. Мне нужно позвонить. Дайте мне минуту.

Она была явно испугана.

– Возможно, ничего страшного, – произнес он и сам почувствовал, насколько неубедительно прозвучали его слова.

Миранда Джулиус снимала квартиру на верхнем этаже Театро ди Марчелло, обширного, похожего на крепость комплекса, разместившегося в тени Капитолийского холма. Она нашла ее через Интернет – владелец предложил хорошие условия аренды на те два месяца, что были им нужны, а место оказалось древнее, можно сказать, историческое. Хотя за прошедшие столетия тут многое изменилось, строительство театра началось еще при Юлии Цезаре и закончилось при его приемном сыне Августе, а само здание использовалось то как крепость, то как частный дворец до тех пор, пока не превратилось в жилой дом. Окна квартиры выходили на реку и остров Тибр. Сквозь двойной стеклопакет пробивался ровный гул машин. Мимо этого здания Ник Коста проходил бессчетное количество раз, но внутри никогда не был. Теперь он понимал, что не стоит завидовать тем, кто здесь живет. Слишком шумно, слишком большая оторванность от города. Здание находилось в Риме, но не являлось его частью.

Ника также смущало, что он, возможно, перестарался. Не обсудив дело с Перони, он сразу позвонил Фальконе, что, вероятно, было ошибкой. Коста поставил напарника перед фактом и рисковал также нарваться на гнев Фальконе, пригласив Терезу Лупо. Ему казалось это важным, поскольку Тереза постоянно цитировала им в морге прочитанную книгу. Если он не ошибается, только она имеет непосредственный доступ к нужным исследованиям. Теперь они вчетвером сидели и слушали Миранду Джулиус, гадая, не является ли все случившееся простым совпадением.

Миранда Джулиус и ее дочь Сюзи за неделю до этого приехали в Рим из Лондона. Миранда работала там фотокорреспондентом и разъезжала по свету с заданиями агентства. Сюзи большую часть жизни прожила с бабушкой. Она училась в местном колледже, но мать попросила освободить ее от занятий на два месяца, чтобы вместе пожить в Риме и получше с ней познакомиться. Сюзи записалась на курсы итальянского языка в лингвистической школе на пьяцца делла Канчеллерия – туда же ходила покойная Элеанор Джеймисон. В свободное время они с матерью посещали римские художественные галереи. Через несколько дней у Сюзи появился друг – не из самой школы, а откуда-то неподалеку. По ее словам, этот парень пока не хотел знакомиться с ее матерью, по причинам, о которых можно было только догадываться.

– Сколько ей лет? – спросил Фальконе.

– В декабре исполнилось шестнадцать.

– А вам?

Тереза гневно на него посмотрела. Фальконе всегда вел себя с женщинами чересчур прямолинейно, что почти граничило с грубостью.

– Мне тридцать три, инспектор, – спокойно ответила Миранда. – Уверена, вы уже все подсчитали. Я забеременела, когда училась в школе. Ее отец был полным ничтожеством, он бросил нас еще до ее рождения. – Аристократический выговор плохо сочетался с ее затрапезным видом. Она явно была богата. Одна такая квартира должна была обойтись ей недешево. – Разве это важно? – спросила она. – Вопросы меня не смущают, но мне хотелось бы знать, зачем они.

– Когда пропадает подросток, может быть важно абсолютно все, – пояснил Коста.

Отвернувшись от Фальконе, Миранда посмотрела в окно на проезжающие мимо машины.

– Если она действительно пропала. Возможно, я все преувеличиваю. Сюзи в любой момент может войти в дверь, и как я тогда буду выглядеть?

Она наблюдала за их реакцией с фальшивой уверенностью, смешанной со страхом, и Коста никак не мог избавиться от мысли, правильно ли он поступил.

– Может, вы все-таки объясните мне, почему отнеслись к этому столь серьезно?

Фальконе проигнорировал ее вопрос.

– Татуировка. Расскажите нам о ней.

– Ну что тут сказать? – Она непонимающе пожала плечами. – Я заметила, что Сюзи все время прикрывает плечи. А вчера она сама объявила об этом. Ее парень предложил это сделать. И даже сказал, как она должна выглядеть, и отвел в какой-то дурацкий тату-салон. И заплатил за работу – вы можете себе это представить?

– А у него есть имя? – поинтересовался Коста. – Она не говорила, где он живет?

Она покачала головой.

– Очевидно, Сюзи не была готова нас познакомить. Пока не готова.

– Почему? Она называла причину?

– Она еще ребенок. Моложе даже своих лет. Все еще на той стадии, когда стесняются родителей. А что мне было делать? Она же не проводила с ним ночи или что-то в этом роде. И вот это как раз и странно. По правде говоря, я никогда не претендовала на звание матери года. Пока Сюзи росла, я в основном находилась в каких-нибудь Богом забытых уголках земли, фотографируя мертвых людей. Но я все же знаю свою дочь. Мы можем говорить откровенно. Она не спала с этим парнем. Пока не спала. Похоже, они чего-то ждали. Собственно говоря... – она заколебалась, не зная, стоит ли заходить так далеко, – ...она вообще ни с кем не спала. Сюзи девственница. Это ее собственное решение. Возможно, она видела перед собой мой пример и поняла, куда это может привести.

– А чего они ждали? – спросил Фальконе.

– Если бы я знала, я бы вам это сказала! – отрезала она. – Но я уверена в одном. Это должно было случиться через два дня. Семнадцатого марта. Я слышала, как она договаривалась по телефону о встрече с ним и голос ее звучал возбужденно. Конечно, со мной она об этом не говорила.

Коста подумал насчет даты. Слишком много совпадений.

– Можем мы осмотреть ее комнату?

– Разумеется. В конце коридора, там все прибрано.

Фальконе кивнул Косте. Тереза, не дожидаясь разрешения, устремилась за ним. Вдвоем они прошли по коридору, невольно прислушиваясь к бубнящему за спиной Фальконе. Коста не мог удержаться от соблазна взглянуть туда, где, по его предположению, находилась спальня Миранды. Там как раз не было прибрано – разбросанная одежда, пара профессиональных фотокамер и открытый ноутбук, готовый к работе.

– О Господи! – простонала Тереза. – Ну и манеры! Разве можно представить, что он был женат? А что, собственно, мы ищем, Ник? Ради Бога, скажи, зачем я здесь? Из-за пропавшей девочки?

– Извини. Просто я подумал, что тебе захочется немного побыть в роли полицейского.

Она остановилась и смерила его гневным взглядом.

– У меня в морге остался недоделанный труп. Тот самый, который выглядит на две тысячи лет, но пролежал в земле всего шестнадцать. У меня научные работы, названия которых даже выговорить трудно. И ты думаешь, мне может понравиться что-то такое?

Он открыл дверь в комнату девочки:

– Так ты будешь смотреть или нет?

– Дай мне войти. – Проскользнув мимо, она замерла на месте, затем осторожно закрыла за собой дверь, отсекая голос Фальконе. – Это комната подростка? Черт возьми, да у меня самой больше беспорядка. Ты только посмотри... – Тереза рассуждала вслух. Косте всегда это нравилось. – Разве мать может так выглядеть? Как старшая сестра своей дочери? Господи, да она ведь всего на год меня моложе, а проведи ее по полицейскому участку, и даже последний козел начнет хвататься за хрен и тяжело дышать – вы ведь это страшно любите.

– Они и на тебя бы так реагировали, если бы не боялись, что ты их треснешь.

Она сердито на него посмотрела:

– Ты и сам на нее пялился. Я видела...

Игнорируя ее выпад, Ник подошел к столу, стоявшему возле односпальной девичьей кровати. На нем лежала папка с черно-белыми фотографиями большого формата. Он бегло просмотрел их: Афганистан, Палестина, Руанда, какие-то неизвестные африканские страны – все войны, упоминавшиеся в газетах за последнее десятилетие. Тереза подошла к нему и встала рядом.

– Она именно это имела в виду? Когда сказала, что ездит по свету, фотографируя мертвых людей?

– Очевидно, она военный корреспондент.

Трупы лежали на земле, изуродованные, окровавленные. В объектив большими, как блюдца, глазами смотрели осиротевшие дети.

– На этом фоне моя работа выглядит почти нормальной, – сказала Тереза. – Что заставляет ее заниматься таким делом? Особенно если дома ждет ребенок?

– Не знаю. – "Почему эти снимки находились в комнате Сюзи? Потому что они ей нравились? Или потому, что она сама постоянно задавала себе этот вопрос? Как-то здесь все чересчур сложно", – подумал он.

– Если бы у меня была мать, которая делала подобные снимки, я сама бы от нее сбежала, – задумчиво проговорила Тереза. – Ты понимаешь, что я имею в виду?

Ник не раз искал пропавших детей и знал, что они обычно чувствуют. Тут все было не так.

– Конечно, понимаю. Как правило, дети бегут не к чему-то, а от чего-то. Ты действительно думаешь, что здесь происходит именно это? Они ведь на отдыхе, Тереза. Я даже и вспомнить не могу, со сколькими побегами уже имел дело. И ни разу это не касалось иностранных туристов.

– Понятно, – тихо сказала она. – И все же...

На тумбочке лежала пачка семейных фотографий. Миранда Джулиус не расставалась с фотокамерой. В основном это были фотографии девочки, веселой, радостной. Некоторые снимки были сделаны кем-то посторонним, возможно, случайным прохожим или официантом: мать и дочь возле виллы Боргезе, на Испанских ступенях, вот они, смеясь, едят пиццу. Глядя на эти снимки, Коста чувствовал себя виноватым. Если он прав, Сюзи Джулиус сейчас в большой опасности и любой исход дела причинит ее матери боль или даже скорбь. Совершенно очевидно, что мать и дочь были близки, что они любили друг друга.

Тереза тоже разглядывала фотографии.

– Хорошие снимки, – заметила она. – Приятно сознавать, что она снимает не только мертвых.

Ему показалось, что в голосе Терезы Лупо прозвучала горечь: "Смотри и завидуй, потому что ты никогда этого не узнаешь, никогда не почувствуешь эту боль и эту радость".

– Ты можешь представить такую ответственность? – спросила она. – Каково это – знать, что кто-то так сильно от тебя зависит?

Он подумал о своем покойном отце. Ник знал, как это бывает, но лишь с позиции того, о ком заботятся.

– Это видно по ее лицу, – продолжила Тереза. – Что бы ни случилось, поссорились они или нет, сейчас она сидит и спрашивает себя: можно ли было что-нибудь сделать?

– Так всегда бывает, – пояснил он. – Ты же патологоанатом – и потому этого не видишь.

Она взяла одну из лучших фотографий: мать и дочь смеялись на фоне бледного зимнего солнца в Понте-Систо.

– От того, что так всегда бывает, легче не становится.

– Не становится. – "Может, это память играет со мной в такие игры, заставляя искать сходство?" – думал Коста. Трудно сопоставить этого живого, веселого подростка с лежащим на сером столе коричневым трупом. – Она действительно похожа на мертвую девушку? Или это лишь игра моего воображения? Может, это сходство и послужило исходным толчком? И тот, кто сделал это шестнадцать лет назад, снова почувствовал тот же зуд?

– По-моему, немного притянуто за уши, – пожала плечами Тереза. – Она светловолосая, хорошенькая, молодая – если ты это имеешь в виду. Судя по снимкам, немного худощавее большинства итальянок. Мать больше подходит к нам по размерам. Ник, в Риме полно тощих молодых блондинок. С чего это ему понадобилось ждать целых шестнадцать лет? Подумай сам: скорее всего она просто сбежала.

Он попытался связать воедино множество разрозненных фактов.

– А по-моему, тут что-то не так. Что, черт возьми, все это значит? Что там сказано в книге, которую ты читала? Как именно это происходит? Откуда они берут своих жертв?

– Это не жертвы, Ник, – поправила она. – Если ты так думаешь, то ничего не понимаешь. То, что с ними происходит, – это привилегия, даже если в те времена считали иначе.

– Если только не будет никаких отклонений, – напомнил он ей.

– Если не будет никаких отклонений. Но такое случалось не часто. Этих девочек приносили в дар. Некоторые из них были рабынями, которых отдавали хозяева. Некоторых приводили собственные отцы. Они проходили через этот ритуал и выходили обновленными. Служительницами бога – ни больше ни меньше. Это же должно было что-то значить!

– Только вот что? – пробормотал он. – Мне все равно кажется, что что-то тут не так.

– Не спрашивай меня. Я ведь патологоанатом, а не археолог, И не полицейский. И, если уж на то пошло, не психолог. Ты сам себя послушай. "Тут что-то не так". Ты действительно собираешься сказать это Фальконе?

Но Коста не сомневался, что она тоже увидела здесь какую-то связь. Он понял это по ее лицу – оживленному и вместе с тем немного испуганному.

– Ты одна здесь владеешь этой темой. Ну пожалуйста...

– Не заставляй меня, Ник. Не стоит принимать на веру все, что я говорю. Я боюсь допустить неточность. Меня учили совсем другому.

– Ты только укажи направление. А я проверю. Обязательно проверю. Расскажи мне побольше об этом ритуале.

– Я знаю только то, что прочитала. Церемония связана с посвящением избранных девочек во взрослую жизнь. В один и тот же день – семнадцатого марта. Звучит знакомо? Это было время веселья. Разумеется, там присутствовали и мужчины. Священники, прихлебатели, надеявшиеся, что им что-то перепадет. Они пили, танцевали, глотали любые древнеримские наркотики, какие только могли найти. А потом проделывали друг с другом разные штуки, при виде которых даже "Ангелы ада"[19] засмущались бы и бросились прочь, решив, что дело зашло слишком далеко. Но все это творилось ради девочек. Давало им нечто такое, что они могли использовать во взрослой жизни. Может, какие-то преимущества. Или же членство в клубе, которым можно было потом как-то воспользоваться.

Коста молча смотрел на нее, ожидая продолжения.

– Послушай! – воскликнула она. – Автор этой книги сам сказал, что все это одни догадки. Никто не знает, что именно там происходило. Известно только, что иногда это переходило всякие границы. В конце концов римляне это запретили – задолго до того, как христиане принесли сюда мир и любовь. Власти сочли это недопустимым и выслали организаторов, кое-где их даже казнили, а потом снова разрешили церемонию, но уже в ином варианте – как некий веселый праздник, называемый "либералиями". Если помнишь, точно такой же фокус потом проделали с Рождеством. Что ему предшествовало? Кто знает...

– Так может, через две тысячи лет кто-то играет в те же самые игры? Используя те же самые ритуалы? – предположил Ник.

– Мы этого не знаем. У нас есть только татуировка. Дата...

– И мертвое тело.

– Которое не имеет никакого отношения к этой девушку – не сдавалась Тереза. – Не обманывай себя. Мать, вероятно, права: ребенок вернется назад, довольный, что сделал это необычным способом. Подумать только, шестнадцать лет, а она еще девственница! Что за образ жизни они ведут?

Коста ее не слушал. Он делал привычную работу – открывал ящики и просматривал их содержимое, правда, вел себя при этом чуточку аккуратнее большинства своих коллег. Ник Коста не переворачивал вещи вверх дном и не вываливал их на пол. Просто тщательно просеивал содержимое, чувствуя себя при этом незваным гостем.

– Ты понимаешь, – пробился в сознание голос Терезы, – если бы я сейчас кого-то встретила и мы сделали ребенка, то когда этот ребенок достиг бы возраста Сюзи Джулиус, мне было бы уже за пятьдесят. Так кто же тут девственница?

Открыв нижний ящик, Коста просунул руку под аккуратно сложенную ночную рубашку и поднял взгляд на Терезу.

– Что там? – спросила она.

Он вытащил пару предметов – загадочные, нехорошие вещи. К сушеному стеблю какого-то растения клейкой лентой была примотана сосновая шишка. Все это походило на поделку со школьного урока труда.

– Она училась это делать, – мрачно заметила Тереза.

– Напомни, как это называется? – попросил он.

– Это называется "тирс". – Забрав у него жезл, она принюхалась к стеблю, и лицо ее вытянулось. – Это фенхель, – сказала она. – Как тот, что достали из торфа.

– А это? – Пластиковый мешочек был полон семян. Коста сунул в него нос. – Это не наркотик.

– Точнее, не обычный наркотик.

Она с несчастным видом заглянула в пакет.

– Тереза!

– У мертвой девушки я нашла нечто подобное. Сейчас жду результат лабораторных анализов. Мой скромный кулинарный опыт позволяет заключить, что это смесь семян. Тмин. Кориандр. Все тот же фенхель. Еще, возможно, нечто галлюциногенное. Какие-то грибы...

Он ждал, недоумевая, откуда она все это знает.

– В книге написано, что это часть ритуала. Небольшой подарок от бога. Благодарность за то, что он собирается получить взамен.

– И что же это?

Тереза молчала.

– Догадайся, – попросил Коста. – Пусти в ход свою женскую интуицию.

– Если ведешь себя правильно – получаешь рай. Теряешь девственность – вероятно, с каким-нибудь храмовым ничтожеством в жуткой маске, похожей на ту, что изображена на татуировке. Все это связано с экстазом. Физическим экстазом, духовным, умственным... – Она задумалась, пытаясь вспомнить. – В книге говорится, что семнадцатое марта считалось днем, когда римские мальчики достигали зрелости. Неофициально женщины тоже приобретали какой-то особый статус. По крайней мере связанные с этим культом.

– А если ведешь себя неправильно? Если говоришь "нет"...

– Тогда, думаю, встречаешься с разгневанным богом. – Она помолчала. – Ты и вправду веришь, что бедная девочка в этом замешана? И думает, что просто играет в какую-то игру?

Коста посмотрел на самодельный жезл и мешочек с семенами.

– Такая возможность существует, И мы не можем ее игнорировать.

– Этого недостаточно, чтобы Фальконе смог нажать на какие-то кнопки.

Тереза была права. Кроме нескольких случайных совпадений, у них ничего не было. Они по-прежнему не могли ответить на самый существенный вопрос: почему именно Сюзи? Почему выбрана девочка-англичанка, приехавшая в Рим всего неделю назад?

Они вернулись в гостиную. У Миранды Джулиус покраснело лицо и припухли глаза. Должно быть, Фальконе ее не пощадил. Взглянув на вошедших, она сразу поняла, что дело плохо.

– Что вы нашли?

Коста показал ей тирс и пакет с семенами.

– Вы раньше это видели? Знаете, что это такое?

– Не имею понятия, – покачала она головой. – Где вы их взяли?

– У нее в спальне, – ответил Коста.

– Но что это? – Она едва сдерживала слезы.

– Может, это простое совпадение... – начал было Коста.

– Это может быть чем угодно, – прервал его Фальконе. – Мы займемся исчезновением вашей дочери, миссис Джулиус. Разошлем ее описание. Обычно в таких случаях ребенок возвращается домой. Иногда звонит. Возможно, в тот же день.

– Послушайте, – вмешалась Тереза, – время пока есть. Тут много моментов, которые можно отработать. Если...

Встав, Фальконе грозно на нее посмотрел.

– Доктор, – проворчал он, – давайте договоримся. Я не вскрываю трупы, а вы не допрашиваете потенциальных свидетелей.

Косте на миг показалось, что она сейчас его ударит: последствия трудно было себе представить. Но вместо этого Тереза подошла к Миранде Джулиус, села рядом с ней на кушетку и обняла за плечи.

Фальконе отвел в сторону Косту и Перони.

– Это серьезно, – сказал Коста. – Знаю, что выглядит странно, но...

– Не учи меня, что делать! – резко оборвал Фальконе. – К обычным еженедельным сводкам мы можем прибавить лишь одно явное дело об убийстве и одно – об исчезновении подростка. Которые ничто не связывает. Тут не на что опереться. Не обманывай себя, Ник. Если бы...

Коста взглянул на Фальконе. Жаль, что инспектор не любит раскрывать свои карты. Да, это совпадение, но все-таки не стоит его игнорировать.

– Мы можем направить ее снимок в прессу, – предложил Коста.

– И что же мы скажем? – спросил Фальконе. – Вот девушка, которую мать не видела с самого утра? Хочешь выставить нас круглыми дураками?

– Меня не волнует, как мы будем выглядеть.

Перони похлопал Косту по спине:

– Подумай об этом, Ник. Так какие будут указания?

– Распространить снимок по внутренним каналам, – приказал Фальконе и направился к двери под гневным взглядом Терезы Лупо, все еще сидевшей на кушетке. – Обеспечить, чтобы все могли его увидеть. И отыскать запись камер слежения на Кампо. Попозже мы на нее взглянем. Возможно, ты прав, Ник. Просто пока я не готов в это встревать. Кроме того, у нас уже есть начатые дела. – Он мрачно посмотрел на Косту. – И обрати внимание на слово "мы". Не впутывай сюда свою подругу из морга. У нее другие обязанности.

Совершая обход, Эмилио Нери большую часть физической работы возлагал на Бруно Буччи, мускулистого тридцатилетнего гангстера из Турина. Буччи был у него на содержании еще с тех пор, когда подростком управлял наркодилерами у вокзала Термини. Нери он нравился и как работник, и как человек. Молчаливый, лояльный и настойчивый, он знал, когда можно говорить, а когда лучше прикусить язык. Он никогда не возвращался, не выполнив работу – в чем бы она ни заключалась. Если Нери хотел лично кого-нибудь избить, Буччи всегда был готов подержать придурка, чтобы тому не пришли вдруг в голову дурацкие мысли – поскольку человеку, переделывающему ему лицо, перевалило за шестьдесят и он хрипит и сопит как паровоз.

Иногда Нери задумывался, почему Мики столь сильно от него отличается. В противном случае он не так переживал бы о том, что произойдет с его империей, когда он станет слишком стар, чтобы ею управлять. А это случится уже скоро. И дело не в возрасте. Нери был уверен, что смог бы править еще лет десять, не ослабляя хватки. Его угнетало что-то другое – может, скука, может, ощущение, что он находится не на своем месте. Большой дом, слуги, даже Аделе, избалованная кукла... все эти атрибуты власти и богатства казались нереальными, даже ненужными, этакими шелковыми решетками той тюрьмы, которая грозила утопить его в роскоши.

Пора было подумать о передаче полномочий – это он прекрасно понимал. Проблема заключалась в характере Мики. Мальчишка делал то, что ему говорят, но при этом проворачивал на стороне какие-то свои тайные делишки. Нери слишком часто приходилось улаживать разного рода неприятности – с наркотой, женщинами, деньгами. Правда, в таких случаях Мики никогда не лгал. От Нери требовалось лишь одно – задать нужные вопросы.

Увы, ему приходилось заниматься этим с тех самых пор, как Мики исполнилось двадцать. Но теперь это стало для него слишком утомительным. Вероятно, здесь можно было бы достичь некоего компромисса: допустим, Буччи занимается бизнесом, а Мики просто стрижет купоны.

Нери попытался представить себе реакцию Буччи. Он знал, что сделает в подобной ситуации любой порядочный гангстер с амбициями выходца из рабочей семьи. Подождет, пока старик выйдет из игры, а затем заберет себе все, отправив избалованного наследника в таксисты или, что более вероятно, однажды утром не дав ему проснуться. "Наверное, так устроен мир", – думал Нери. На его месте он поступил бы так же. Семьи несовершенны и вовсе не обязаны существовать вечно.

Утром, когда они ездили по городу, собирая долги, Нери с возмущением вспоминал, как Мики и Аделе ругаются в его присутствии, и решил наказать их обоих. Эта тема не выходила у него из головы, и он не мог понять почему. Мозги работали уже не так быстро, как раньше. Что ускользнуло от его внимания? Какая-то новая махинация Мики? Откинувшись на заднее сиденье бронированного "мерседеса", он закрыл глаза, страстно желая избавиться от этой напасти. Маленькая сучка уже спустила по кредитным карточкам целое состояние. Он хорошо знал об этом, ведя учет каждой лиры из тех гигантских счетов, которые приходили к нему каждый месяц. С Мики дело обстояло не лучше. Мальчишка стремился обладать всем, что имело двигатель внутреннего сгорания. За четыре месяца он сменил четыре спортивных машины, кучу мотоциклов и едва не приобрел четырехместный "пайпер-команч", но хозяин летной школы позвонил Нери по мобильнику и сообщил, что именно собирается купить его сын. Кроме этого, были женщины. Всех сортов и цветов кожи, любого происхождения. Их объединяло одно: непомерная жадность к деньгам – которые, кстати, Мики не принадлежали.

По-своему Нери любил обоих. А вернее, ему нравилось владеть ими, чувствовать их полную от него зависимость. Взамен они должны были следовать определенным правилам, одно из которых предписывало никогда не проявлять в его присутствии взаимную антипатию. Однако они были просто не в состоянии себя сдержать, и это обстоятельство с каждой минутой раздражало его все больше, отвлекая от дел. Однажды он даже не стал смотреть, как Буччи выбивает дух из одного вороватого сутенера из Термини, ради звонка Мики, чтобы поинтересоваться, как тот отрабатывает свое содержание. А взамен получил лишь запись с его автоответчика. Позднее он велел Буччи немного подержать Тони Лукарелли, хозяина бара из Трастевере, растратившего деньги, которые должен был заплатить Нери, на одну алжирскую бабу. Нери лишь несколько раз ударил Лукарелли в лицо – не сильно, потому что на самом деле не особенно на него злился. Лукарелли в общем-то был славным парнем, просто желание поразвлечься превосходило его финансовые возможности.

Но глупый бармен все испортил, свалившись на пол и начав вопить, вместо того чтобы встретить наказание по-мужски. Нери хотел было натравить туринца на это ничтожество, плачущее в кладовой, как ребенок, но у него из головы не выходила Аделе: бесстрастная, равнодушная Аделе, которая смотрит на его сына как на пустое место, так холодно, словно делает это нарочно, словно над чем-то смеется. Велев Буччи не слишком терзать Лукарелли, он позвонил ей и снова не дозвонился. Что за ужасный день! Жизнь была бы гораздо проще, если бы не приходилось всюду ходить с телохранителем, стерегущим каждый его шаг. Конечно, нельзя быть боссом и не иметь врагов, но иногда это здорово портит настроение.

Нери больше никого не избивал. Просто заставлял провинившихся смотреть на Буччи и спрашивал, как они себя чувствуют. Во время обеда, который по идее должен был доставить ему одно удовольствие, он встретился со старым другом из Ватикана, чтобы обсудить еще одну сторону своего бизнеса: оффшорные зоны и уход от налогов, тайные банковские операции и двойная бухгалтерия. Они обедали в небольшой траттории, владельцем которой был человек, некогда работавший у Нери, так что здесь ему никогда не приходилось платить по счетам. Боясь быть замеченным, человек из Ватикана вернулся на работу, съев всего лишь спагетти карбонара[20]. Нери задержался, чтобы насладиться мясом молодого барашка с цикорием и выпить сабайон[21].

Мики и Аделе по-прежнему не выходили у него из головы.

Затем ему позвонили и сообщили о том, что происходит в полицейском участке. Мысленно вернувшись к событиям шестнадцатилетней давности, он сделал кое-какие пометки в маленьком блокноте, который носил во внутреннем кармане пиджака. Здесь хранилась вся необходимая информация. Теперь он постоянно нуждался в этом блокноте – память была уже не та.

– К черту! – проворчал он, глядя на стоящие перед ним пустые тарелки. – Это уже история. Я слишком стар и слишком богат, чтобы уделять внимание такой ерунде.

Когда он вышел в глухой переулок, примыкавший к пьяцца ди Рисорджименто[22], Бруно Буччи с каким-то странным видом сидел возле черного «мерседеса». Нери не сразу понял, в чем тут дело, – оказывается, на большом, невыразительном лице Буччи отражались некие эмоции. Он явно был огорчен.

Подойдя, Нери присел рядом с ним на кирпичный выступ. Стоял прекрасный день. Весна вступала в свои права. Небо сияло голубизной, солнышко припекало. Мимо проходили хорошенькие девушки в ярких платьях с длинными загорелыми ногами. Наверное, они посещают солярий, решил Нери, а может, дружки вывозят их на Карибы, чтобы немного полежать на солнце и много – в постели. Бывали времена, когда Эмилио Нери чувствовал себя достаточно свободным, чтобы заниматься тем же самым.

– Машина сдохла, – сообщил Буччи. – Не заводится. Покачав головой, Нери бросил взгляд на черную гору металла.

– За такие-то деньги! И что тебя смущает? Или я сам должен этим заниматься?

– Я звонил в гараж. Они сказали, что нужно ждать два часа. Завтра я туда наведаюсь – объясню кое-что один на один.

Нери заглянул в его карие глаза. Они почти всегда казались пустыми, но это была просто игра. Буччи – умный малый, своего не упустит.

– Так и сделай, – одобрил Нери, похлопав его по колену. – Я вот что тебе скажу. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на такую ерунду. На вторую половину дня я тебя отпускаю. На сегодня все закончено. Сейчас весна. Возвращайся к этому сутенеру, пусть он окажет тебе дополнительную услугу и доставит удовольствие.

Буччи неловко повернулся:

– Это прекрасно, босс, но такие штуки мне не нужны. Не сейчас. Хотя я очень ценю вашу заботу.

Взглянув на него, Нери снова вспомнил о Мики.

– Ты молодец, Бруно. Я рад, что ты на меня работаешь.

– Я тоже. Давайте я поймаю такси. Пригоню его сюда и вернусь вместе с вами.

– Нет! – засмеялся Нери. – Я говорю серьезно. Немного встряхнись, взбодрись. Сегодня я уже покончил с долгами. Иногда это дело доводит меня до безумия. А тебе нужно поразвлечься. Займись нынче вечером какой-нибудь цыпочкой. Ради меня.

– Вы очень добры ко мне, – ответил Буччи. Его карие глаза снова стали пустыми. – Но я не хочу оставлять вас одного.

– О чем это ты? – нахмурился Нери. – Я что тебе, какой-нибудь инвалид? Ты думаешь, я не могу сам о себе позаботиться?

– Что вы, босс! – заволновался Буччи. – Просто... вы всегда говорили...

– Плевать на то, что я всегда говорил! Теперь я говорю совсем другое. Кто, черт побери, сейчас может против меня что-нибудь замышлять? Кроме того, я намерен добраться до дома необычным путем... – Нери усмехнулся. – Мужчине иногда нужно почувствовать себя свободным. Ты меня понимаешь?

– И как же вы собираетесь добраться домой?

– Оригинальным видом транспорта. Заверну за угол и сяду в автобус. Мне хочется заглянуть в глаза незнакомцам, понять, что им нужно. Я не делал этого много лет. Это ошибка. Нельзя жить в такой изоляции – перестаешь понимать людей.

– В автобус? – повторил Буччи.

– А почему бы нет?

Нери немного помолчал. Он не любил делиться с другими своими проблемами.

– Не возражаешь, если я спрошу тебя кое о чем?

– Нет.

– Этот мой глупый мальчишка, Мики. И Аделе. Как ты думаешь, что мне с ними делать, а? Они просто сводят меня с ума.

Бруно Буччи беспокойно заерзал. Удивляясь такой странной реакции на свои слова, Нери не мог поверить глазам: человек из Турина медленно заливался румянцем.

– Ты что, язык проглотил? Что я такого спросил?

– Мне хотелось бы вам помочь, босс, – наконец заговорил Буччи. – Вы знаете, что это так. Если я могу что-нибудь сделать... только скажите.

– Сделать! – засмеялся Нери, все еще удивляясь его реакции. – О чем ты говоришь, Бруно? Я лишь спросил твое мнение. Это моя проблема. Сын, которого я люблю. Жена, которую я люблю. И оба не могут друг друга видеть. Думаешь, я прошу тебя что-то здесь исправить? Господи...

– Я не знаю, что вам ответить.

Он похлопал Буччи по плечу:

– Ну да, конечно. Ох уж эти северяне! Считаете, будто у вас есть ответы на все вопросы, только не желаете их высказывать.

– Вы задали мне трудную задачу, – проговорил Бруно Буччи. Его карие глаза смотрели на Нери без всякого выражения.

– Вот. – Нери сунул ему несколько крупных банкнот. – Ты прав. Это мое дело. Мне не следовало ставить тебя в неловкое положение. Иди развлекайся. Как угодно. Мне все равно. "Только скажите". Когда-нибудь вы меня этим убьете.

Бруно Буччи поднялся и пересчитал банкноты.

– Спасибо, – поблагодарил он.

Нери проводил взглядом его широкую спину.

– Повиновение! – сказал он самому себе. – Вот чего не хватает современному миру.

Завернув за угол, он вышел на площадь, вспоминая, когда последний раз ездил на автобусе и каково это – чувствовать себя молодым.

Хорошее настроение продлилось недолго. Очередь, иностранцы, которые толкались и задавали глупые вопросы. Чтобы пробиться к дверям, ему понадобилось десять минут. К тому времени, когда Эмилио Нери вошел в автобус, его мысли вновь вернулись к дурацкой ситуации в семье.

Свободных мест не было, но какой-то хорошо одетый, приветливый мужчина примерно одних с ним лет встал и предложил ему присесть.

Глядя на незнакомца, Нери размышлял, почему допустил такую оплошность и отказался от предложения Буччи поймать такси. "Потому что я старый дурак, – подумал он. – И возможно, об этом уже стали догадываться".

Мужчина широко улыбался. Нери не понимал, как вообще можно улыбаться в переполненном, дурно пахнущем автобусе. Сам он не мог дождаться момента, когда эта штуковина переползет через мост и окажется на виа Аренула, чтобы он мог сойти и добраться до дома по виа Джулия.

– Сидите сами! – проворчал Нери. – С чего вы взяли, что мне нужно уступать место?

– Да так, – продолжал улыбаться мужчина, похожий на афериста или плохого актера из фильмов Феллини. – Просто я подумал...

– Вы неправильно подумали! – отрезал Нери и схватился за ремень, мечтая упасть на скамью и снять нагрузку со своих потеющих ног. Но там уже сидел какой-то чернокожий подросток в наушниках, из которых доносился шипящий звук.

Вместе с толпой пассажиров он вышел на виа Аренула. Чтобы перейти оживленную улицу, пришлось ждать почти пять минут. Когда, задыхаясь и истекая потом, он добрался до дома, его мысли все еще занимала перебранка Мики и Аделе, изредка уступая место звонку из полицейского участка.

В доме было пусто, хотя Нери хотелось, чтобы Мики и Аделе оказались на месте. Когда зазвонил телефон, Нери понял, что старый труп действительно восстает из мертвых и предотвратить это невозможно.

Через двадцать минут, покинув Театро ди Марчелло, Ник Коста и Джанни Перони вслед за машиной Фальконе въехали на небольшую частную стоянку, расположенную возле холма Яникулум – обширной парковой зоны, возвышающейся над Трастевере и выходящей на реку.

Проглотив вторую за день булочку с паркеттой, Перони стряхнул крошки на пол "фиата" и сказал:

– Знаешь, мне нравится, как ты водишь, Ник. Ты осторожен, но не слишком, всегда учитываешь обстановку и при необходимости можешь немного прибавить скорость. Когда меня восстановят в должности, я предложу тебе работу, мой мальчик. Будешь везде меня возить. Большинство ребят, с которыми я ездил, постоянно сталкиваются с другими машинами, что немного огорчает такого чувствительного человека, как я.

Развернув шоколадку, он откусил кусок плитки и снова засунул ее в карман.

– Если будешь так есть, скоро наберешь вес, – заметил Коста. – Это ненормально.

– Уже пятнадцать лет я вешу одинаково. Сжигаю жир – из-за нервного напряжения и тому подобного. Ты видишь только внешнюю мою оболочку. Спокойный, сдержанный, всегда бдительный, страшный, как лошадиный зад, – как раз такой, каким хочу казаться. Но внутри я просто кипящий котел, раздираемый эмоциями. Травмы, которые я получил, сожгут любое количество холестерина и углеводов. Подумай сам – разве с начала нашего знакомства ты видел на мне хоть один лишний грамм?

– Нет.

– Кроме того, нужно помнить, что мясо – даже та дрянь, которую под этим названием продают в Риме, – и хлеб служат лучшим противоядием против гриппа. Забудь всю эту чепуху насчет фруктов и овощей. Ты когда-нибудь видел шимпанзе? Эти гребаные мутанты все время чихают. Или делают кое-что еще. Иногда одновременно.

– Никогда не видел чихающих шимпанзе, – заметил Коста.

– Тебе надо развивать свою наблюдательность. Ну что, пожать тебе за это руку или я все-таки могу немного вздремнуть в машине? Эти мумифицированные тела и уроки римской истории сильно утомляют таких ночных животных, как я.

Вынув пачку сигарет, Перони увидел его лицо и усмехнулся:

– Ладно, ладно. С тебя хватит и одного одолжения в день. Что касается девочки-англичанки, то Фальконе в данных обстоятельствах делает все, что может, – рассылает фотографии, получает видеозаписи. Я, конечно, не детектив, но то, что говорит ее мать, выглядит весьма неопределенно.

– Так часто бывает. А разве в "нравах" как-то по-другому?

– По-другому, – кивнул Перони. – Мы не расследуем преступления, а применяем закон. Стараемся все держать под контролем, чтобы действительно невиновный не пострадал, а наркоты было как можно меньше. Я не такой, как ты. Хочешь правду? Я что-то вроде социального работника. Запомни – если дело доходит до насилия или чего-нибудь похуже, у нас все сразу выходит из-под контроля. Мы просто лицензированные информаторы, собирающие слухи, которые вы, ребята, можете использовать. Согласись, та еще работа.

– А если тебе самому нужна какая-то информация?

– Я задаю вопросы, – ответил Перони. – Иду и спрашиваю. Я это хорошо умею. Прямо, без всяких околичностей. Иначе нельзя. Поэтому хочу спросить еще раз: в чем тут проблема? Ты жаждешь подольше побыть вместе с матерью? Мужчина всегда учитывает сексуальную сторону, но ведь я уже говорил тебе – пригласи Барбару на свидание. Она хорошая девушка.

– К чему ты это?

Перони бывал порой чересчур прямолинейным. И чересчур наблюдательным.

– К тому, что я видел, как ты смотрел на эту англичанку. Пойми меня правильно. Для секонд-хэнда она великолепно выглядит. Она тебя старше, но это не всегда плохо. Она не в моем вкусе. То ли видела слишком много страшных снов, то ли чересчур много пила.

– Просто я думаю, что здесь все гораздо серьезнее, – ответил Коста. Напарник не слышал всего, а может, сознательно занижает планку.

Перони сжал его руку:

– Ник, ты помнишь, что сказал Фальконе? Он сказал, что, возможно, ты прав. Но постарайся не горячиться. Ты только что вернулся к работе. В полицейском участке есть люди, которые считают Фальконе сумасшедшим за то, что он вообще дал тебе шанс. У тебя сейчас испытательный срок. Как и у меня.

– И ты думаешь, что, настаивая, я могу испортить все и тебе, и себе?

– С этой точки зрения, пожалуй, да, – согласился Перони. – Отчасти это так. Но прежде всего я думаю о тебе. Правда! За последние недели я узнал тебя лучше. Иногда ты принимаешь удар на себя. Чужая проблема становится твоей.

– Благодарю за комплимент.

– Это сомнительный комплимент. Обратная сторона заключается в том, что так можно здорово нарваться. Или здорово напортачить.

– Я не напортачу, Джанни. Забудь обо мне. Как насчет пропавшей девочки? Что, если между ними есть какая-то связь? Все эти ритуалы...

– Овощ и несколько семян? – усомнился Перони. – Послушай, ее ведь не зря зовут Бешеной Терезой. Я ее очень люблю, но согласись, что это здорово притянуто за уши. Даже если она наполовину права относительно трупа, это не может иметь отношения к девочке Джулиус. Между ними шестнадцать лет разницы. И абсолютно ничего общего, кроме внешности. Что ты хочешь сказать? Что кто-то продолжает все это идолопоклонство? Тогда почему мы ничего об этом не слышали? Ты что, считаешь, что после той торфяной девушки в Риме не видели ни одной симпатичной блондинки?

Это был хороший вопрос. Ник и сам об этом думал.

– Возможно, до сих пор все шло нормально. Ведь убивают только в том случае, когда ничего не получается. Когда девушка отказывается от игры. А впрочем, я не знаю.

Перони кивнул.

– Значит, эта Джулиус должна только позволить тому гаду себя поиметь? После этого она свободна?

"Не просто свободна", – подумал Коста. Он вспомнил, что говорила Тереза. Девушку ждет награда. Она вкушает райское наслаждение. Становится посвященной, членом клуба. И в следующий раз видит ритуал уже изнутри. Смотрит, как это происходит с другой.

– Вероятно, – сказал он.

– Не бог весть что. Женщины проходили через это с тех самых пор, как все мы вылезли из грязи.

"Джанни Перони принадлежит к другому поколению", – напомнил себе Коста.

– В нынешнем веке это серьезное дело.

Перони бросил на него острый взгляд.

– Прости. Во мне говорит динозавр. Забудь об этом, ладно? Мой тебе совет – не высовывайся и делай, что говорят. Только так можно добиться успеха в нынешней полиции.

Рядом зашумел мотор спортивной машины. На стоянку въехал черный "альфа-ромео-купе" и припарковался неподалеку от машины Фальконе. Коста смотрел, как оттуда вышла элегантная женщина в строгом темном жакете и облегающей юбке выше колен и, приобняв Фальконе, коснулась губами его щеки.

– О черт! Плакал мой сон. – Перони зажмурился. – Выходит, Бога нет. А если есть, то он настоящий ублюдок. Вот еще одна причина прислушаться к тому, что говорит динозавр. Знаешь, кто это?

Коста покачал головой.

– Снежная королева из ДИА, Ракеле д'Амато. Она там ворочает большими делами. Например, устраивает облавы в борделях и никого заранее не предупреждает, понятно? Послушай меня – никогда, никогда не водись с ней, ладно? До тех пор, пока не дослужишься до инспектора, но даже тогда лично я надел бы перчатки. Именно с этой женщиной путался Фальконе, пока об этом не узнала его жена. Какого черта она здесь делает? Точнее сказать, какого черта мы здесь делаем? С вами, ребята, совсем запутаешься.

Фальконе и женщина оживленно беседовали возле ворот. Это была чисто профессиональная беседа – во всяком случае, со стороны женщины.

– Мне нужно еще что-нибудь о ней знать?

– Конечно, – сказал Перони. – Она ненавидит полицейских. По крайней мере... я все же выскажусь более точно. Она имеет на нас зуб. Может, это как-то связано с ее отношениями с Фальконе. Мы все козлы. Да еще, по всей видимости, и вороватые. Перед тем как вздрючить меня, она в прошлом году убрала за взятки двух человек из "наркотиков".

– Так им и надо, – нахмурился Коста, который ненавидел продажных полицейских и не понимал, как можно им сочувствовать.

– Ах да, я совсем забыл! – простонал Перони. – Ты же у нас совестливый. Позволь мне кое-что объяснить тебе, сынок. Это были хорошие ребята. Они отправили в тюрьму массу тех, кто должен там сидеть. Если ты сам этим не занимаешься, не надо относиться к людям с предубеждением. В этой сфере иногда бывает трудно оставаться чистеньким, иначе с тобой вообще никто не станет разговаривать.

Коста молча смотрел на своего напарника. Он не понимал Перони. Иногда тот говорил такие вещи, которые его огорчали.

– Как бы то ни было, – продолжал Перони, – у этой суки есть характер. Говорили, год назад ее кто-то заказал.

Работа в ДИА была опасной. Коста знал одного из сотрудников службы, который был тяжело ранен при взрыве бомбы на Сицилии. В ДИА работали не только полицейские, но и адвокаты. Гангстерам они почему-то казались более легкими жертвами.

– Она все еще в списке?

– Как видишь, до сих пор жива.

Выйдя из машины, Перони направился к воротам, Коста следовал за ним по пятам. Ракеле д'Амато было за тридцать. Худощавая и стройная, она относилась к тому типу деловых женщин, которых можно было назвать привлекательными. У нее было много достоинств. Ростом чуть выше Косты, она обладала фигурой, которой могли бы позавидовать многие женщины. Костюм лишь подчеркивал ее стройную талию. Под расстегнутым жакетом виднелась кремового цвета шелковая блузка с довольно низким вырезом. У д'Амато было холодное, красивое лицо с дежурной улыбкой, багрово-красная губная помада и длинные каштановые волосы, туго стянутые сзади. "С Фальконе они составили бы впечатляющую пару, – подумал Коста. – Только вот как у них обстояло бы дело со взаимным доверием?"

– Я, конечно, не возражаю, но почему здесь гражданские? – поинтересовался Перони.

Ракеле д'Амато с улыбкой повернулась в его сторону.

– О! Дайте-ка я вспомню вашу фамилию. Детектив Перони, не так ли?

– Ну да, – усмехнулся он. – А я думал, вы меня не узнаете в одежде. Не могу припомнить, чтобы в тот памятный вечер вы хоть раз взглянули мне в лицо. Ну да ладно. Познакомься с дамой из ДИА, Ник. Ракеле д'Амато. Не правда ли, она прелестна? Почему у нас в полиции нет таких хорошеньких?

Коста лишь молча улыбнулся.

– Итак, – продолжал Перони, – вы просто проезжали мимо? Не надо отвечать. Очень мило, что вы решили остановиться и сказать нам "Привет!". Между прочим, именно это мы и называем работой полиции. Перед вами три последних римских стража порядка с незаложенной носоглоткой, хотя я не могу гарантировать, что это долго продлится с моим напарником-вегетарианцем. Вам лучше уйти, пока не случилось чего-нибудь ужасного.

Грозно взглянув на него, Фальконе нажал кнопку видеофона:

– Синьорина д'Амато здесь потому, что я попросил ее о помощи.

Перони не собирался отступать.

– Вы хотите сказать, что здесь тоже бордель? Боже мой! В наше время они появляются в очень странных местах. Ай-яй-яй! А я-то ничего не понял. Значит, этот парень тоже гангстер? Не может быть! Не припоминаю, чтобы кто-нибудь из них жил в этой части города. Больше похоже на дом какого-нибудь плейбоя или что-нибудь в таком роде.

Это было точное наблюдение. Усадьба находилась в добрых ста метрах от больших прочных ворот и напоминала виллу имперского периода – одноэтажный дворец с открытым внутренним двориком. Ведущая к дому дорожка была уставлена классическими статуями. В конце нее находились большой пруд для разведения рыбы и фонтан.

Ракеле д'Амато смерила взглядом Косту; Перони стоял рядом и ухмылялся.

– Вас я не знаю. Раз Лео назначил вас его напарником, значит, вы совершили что-то исключительно плохое.

– Ник Коста, – протянул он руку. – Люблю сложные проблемы.

– Я тоже, – проворчал Перони.

– Ну, с формальностями покончено, – заключила она. – Я здесь потому, что без меня вы ничего не сделаете. Увы, дела обстоят именно так. У Уоллиса есть свое прошлое. Сейчас он меня не беспокоит, но у него есть прошлое. И он знает людей, которые меня беспокоят. Этого достаточно?

Коста взглянул на лицо, появившееся на экране видеофона: среднего возраста негр, приятной наружности, безупречно говорит по-итальянски.

– Полиция, – сказал Фальконе, подняв свое удостоверение. – Нам нужно поговорить.

– Что вы хотите? – спросил негр.

– Речь идет о вашей падчерице, синьор Уоллис. Мы нашли тело, и теперь требуется его опознать. Будьте добры.

Коста следил за лицом человека на экране. Слова Фальконе причинили ему боль.

– Входите, – бросил Верджил Уоллис, и тут же зажужжал замок на воротах.

За те три года, что он проработал заместителем Терезы Лупо, Сильвио ди Капуа многое узнал. Она показала ему метод вскрытия, о котором никогда не говорят на медицинском факультете. Научила едким замечаниям на тот случай, если полицейских начинает тошнить или рвать. Внедрила его в полицейский участок, представив нужным людям, так что он стал ее глазами и ушами, источником всех свежих сплетен. Но самое главное, Тереза познакомила ди Капуа – воспитанного монахами добропорядочного католика, человека, который в свои двадцать семь лет не знал близости с женщиной, – со всеми богатствами языка, освобожденного от ограничений, налагаемых традицией и правилами приличия.

До знакомства с ней он полагал, что итальянский – это тот структурированный, цивилизованный язык, который он знал по книгам, газетам и разговорам с товарищами по учебе в монастырской школе. Тереза Лупо за несколько недель развеяла этот миф, заполнив его голову всякого рода пристрастиями и жаргонными выражениями, столь цветистыми и сочными, что охваченному благоговейным страхом наивному ди Капуа показалось, будто он вступил в некий прекрасный новый мир.

Даже спустя три года ему чрезвычайно нравилось слушать ее живую, образную речь, открывавшую потаенные глубины родного языка, сильно отличавшегося от того, что он знал в детстве. Теперь он тоже ругался как извозчик, не всегда уместно и в отличие от нее не всегда вовремя. Иногда он ошибался, что приводило к неловким ситуациям, а как-то раз один гориллоид в форме едва не побил его, приняв дружеское подтрунивание за некий смутный намек на нетрадиционную ориентацию.

Иногда он представлял себе роман со своей начальницей. В его мечтах это происходило самым целомудренным образом, исключающим физическую близость, которую Сильвио ди Капуа читал столь же непонятной и ненужной, как и в тот день, двенадцать лет назад, когда ему впервые рассказали о ней в школьном дортуаре.

Но подобные мысли не особенно его донимали, поскольку ди Капуа прекрасно сознавал свои недостатки. Прежде всего он был значительно ниже Терезы. Его редкие черные волосы начали выпадать, когда ему едва исполнилось восемнадцать, и теперь лишь окаймляли лысый череп, причем он ленился их даже нормально постричь. Его срывающийся фальцет многих чрезвычайно раздражал. Он был склонен к полноте. Его круглое лицо казалось настолько невыразительным, что ему все время приходилось заново представляться. Наконец, он выглядел лет на десять моложе своего истинного возраста. Жизнь Сильвио ди Капуа была всего лишь случайностью в общем потоке человеческой истории, и он прекрасно это понимал. Тем не менее его восхищение Терезой Лупо граничило с обожанием, и это чувство с каждым днем нынешней жаркой весны крепло все больше.

Была еще кличка, которую в прошлом году дал ему один словоохотливый гаишник и которая приклеилась к нему намертво, постоянно раздражая. Никто не смел в глаза называть Терезу Лупо "Бешеной Терезой", а вот положение Сильвио ди Капуа было не столь прочным, так что ему приходилось откликаться. Иногда даже Тереза Лупо использовала это проклятое прозвище.

Он только что сунул тело, вытащенное из болота, обратно в "душ", как это называют в морге, когда в дверях возник мордоворот из следственного отдела. Внимания ди Капуа теперь ожидал лежавший на столе мертвый наркоман. Немного поработав с этим грязным волосатым трупом – обычная проверка на передозировку, – Тереза с коротким напутственным словом передала его ди Капуа, а потом схватила пальто и исчезла. Погрузившись в свои мысли, Сильвио склонился над компьютером – надо было внести кое-какие данные.

– Эй, Монашек! – гаркнул полицейский. – Тебе надо войти в "Гугл" и набрать там слово "жизнь". А пока скажи мне, где Бешеная Тереза? Фальконе велел, чтобы отчет о вскрытии лежал на его столе как можно скорее, и я не хочу его расстраивать.

Оторвавшись от экрана, ди Капуа мрачно посмотрел на придурка:

– Доктора Лупо нет на месте.

Полицейский в это время принялся перебирать инструменты, трогать скальпели и так далее – в общем, соваться куда не следует. Принюхавшись к трупу, он осторожно приподнял щипцами серый, дряблый пенис мертвеца.

– Послушай, сынок! Не надо мне дерзить. Мне хватает и одной Терезы. Что случилось с этой женщиной? Каждый день она словно выходит на баррикады. Только не говори мне, что у тебя та же самая проблема.

Ди Капуа встал и протиснулся между этим ничтожеством и трупом.

– Нельзя приближаться к наркоманам, не сделав соответствующих прививок, – сказал он. – Есть теория, что можно схватить СПИД даже через запах. Ты об этом знаешь?

– Ты шутишь! – отшатнулся полицейский.

– Нисколько. Ранние симптомы те же, что и у гриппа, который сейчас распространяется. Боль в горле. Насморк. – Он выдержал паузу. – И в носу так свербит, что все время хочется его почесать.

Потянув воздух, полицейский обтер лицо грязным носовым платком. Ди Капуа указал на плакат, висевший над секционным столом.

– Ты, наверное, не знаешь латынь?

Полицейский уставился на надпись. "Hic locus est ubi mors gaudet succurrere vitae".

– Почему же? "Чтобы здесь работать, не обязательно быть психом, но это помогает".

– Не совсем: "Это место, где смерть торжествует в назидание живущим".

– Что это еще за бред?

Ди Капуа окинул взглядом труп. Бескровный Y-образный надрез, сделанный Терезой, – от плеч к середине груди и далее до самого паха – выделялся на коже мертвеца темными тонкими линиями. Точно такая же линия очерчивала скальп, который можно было сдвинуть для облегчения доступа внутрь черепа. Обычно ди Капуа звал кого-нибудь на помощь, но теперь, когда Тереза куда-то ушла, а остальные болели гриппом, помочь было некому. Кроме полицейского.

– Так говорят патологоанатомы, – ответил Сильвио и, твердой рукой достав вибропилу, отвернул скальп и начал аккуратно вскрывать свод черепа.

Полицейский побледнел и икнул.

– Только, пожалуйста, смотри, чтобы тебя не вырвало в морге, – предупредил ди Капуа. – Это плохая примета.

– Черт! – выдохнул несчастный, следя выпученными глазами, как электропила прокладывает себе дорогу.

– Предварительный отчет лежит вон там, – кивнул ди Капуа в сторону стола Терезы, где рядом с компьютером лежала канцелярская папка. – Обрати внимание на слово "предварительный". И в следующий раз, между прочим, называй меня "Сильвио". Или "доктор ди Капуа". Ты понял?

– Ага, – выдохнул полицейский.

Ди Капуа смотрел, как этот идиот освобождает помещение, одной рукой прижимая к себе отчет, а другой зажимая рот.

– К чему так суетиться? – усмехнулся он. – Господи, ведь это всего лишь мертвое тело!

А вот кое о чем действительно стоило побеспокоиться. Например, о Терезе. О том, куда она ушла в таком бешенстве, что он даже не посмел задать ей вопрос. О том, почему она сует нос в работу полиции. Причем не в первый раз. А самое главное – почему не замечает его чувств?

– А вы знаете, какой сейчас месяц? – спросил Верджил Уоллис. – Месяц Марса. Вам известно, что это означает?

Они сидели в центральной комнате похожей на крепость виллы. Обстановка была довольно странной – полувосточной, полуримской. Рядом со статуями имперского периода (возможно, копиями) стояли хрупкие фарфоровые вазы, расписанные в японском стиле: хризантемы и деревенские пейзажи, богато населенные застывшими фигурками. Чай подавала стройная восточная девушка в длинном белом халате. Уоллис едва замечал ее присутствие.

Пока они шли к вилле, Ракеле д'Амато успела им сообщить, что Уоллис давно оставил гангстерское сообщество и теперь большую часть времени проводит в Италии и Японии, искусство которых приводит его в восхищение. На покое он сделался страстным поклонником имперского Рима и эпохи Эдо. На вид Уоллису можно было дать лет пятьдесят – на десяток меньше его настоящего возраста. Высокий, ладный и крепкий, он был коротко подстрижен, на энергичном, с тонкими чертами лице выделялись большие, умные, живые глаза. Без подсказки д'Амато Коста принял бы его за интеллектуала, солидного писателя или художника. О его прошлом свидетельствовало лишь одно обстоятельство (о чем она также предупреждала). Перед тем как приехать в Рим в качестве эмиссара, Уоллис несколько лет провел в Токио на связи с сумиеси-гуми, одной из трех крупнейших "семей" якудза. За это время в ходе какого-то ритуала братания с японскими гангстерами у него исчез мизинец на левой руке. В отличие от большинства экс-якудза Уоллис не пытался замаскировать утрату с помощью протеза, вероятно, считая себя выше этого. А может, если верить Ракеле д'Амато, не желая оглядываться на прошлое. Коста тоже считал, что это свидетельство принадлежности к некоему братству. Если Тереза Лупо права, подобное сообщество и заявило свои права на жизнь его приемной дочери.

– Войну? – предположил Коста. – Марс – бог войны. Уоллис велел девушке принести еще зеленого чая.

– Правильно. Но он был не только богом войны. Уж поверьте мне – ведь именно этим я занимаюсь в последнее время, по крайней мере последние полгода, пока нахожусь здесь. – Его итальянский был почти безупречным. Закрыв глаза, Ник Коста мог бы принять его за местного жителя. Мягкий, интеллигентный выговор Уоллиса напоминал речь университетского профессора. – Марс был отцом Ромула и Рема, так что в определенном смысле являлся самым настоящим отцом Рима. Его больше боготворили за это, нежели за военную ипостась. Месяц Марса посвящался благосостоянию государства, что для римлян означало благополучие всего мира. Возрождение и обновление через силу и мощь.

– А как насчет жертвоприношений? – спросил Коста. Уоллис помолчал, взвешивая его вопрос.

– Не исключено. Кто знает, что можно было увидеть на этом самом месте две тысячи лет назад? – Он окинул взглядом их озадаченные лица. – Нет ответа? А я думал, что ДИА известно все. Я построил эту виллу с нуля на месте древнего храма. Это заняло все мое время. Многие предметы из тех, что вы сейчас видите, выкопали прямо из земли. И здесь еще немало осталось. Надеюсь, вы не расскажете об этом археологической инспекции? Я ведь завещал их городу. Согласитесь, никто не пострадает, если они побудут пока со мной. У вас хватает этого добра.

– Мы здесь не из-за статуй, – сказала Ракеле д'Амато.

Уоллис посмотрел на нее, и в его глазах промелькнуло холодное презрение.

– Послушайте, о чем говорят в Риме. Когда вы вырастаете в таком месте, как это, то ничего вокруг не замечаете. Тем не менее люди меняются. Лет десять назад было легче иметь дело с теми, кто принимает решения. Они были более... сговорчивыми. Разумеется, сегодня я бы так не поступил. Все изменилось. И я в том числе. – Он помолчал. – Синьора, вы ведь из ДИА. Разумеется, мы уже встречались. Сколько раз? Два? Три?

– Насколько я помню, дважды.

– Точно. Тогда у меня было на это время. Сейчас все по-другому, и ваше присутствие излишне. Общеизвестно, что я вышел в отставку после исчезновения моей падчерицы. Для вашего визита нет никаких оснований. В нынешних обстоятельствах я могу понять, почему полиция вступила со мной в контакт. Тем не менее мне нечего вам сказать.

Поймав взгляд Косты, Перони подмигнул и поднял вверх большой палец.

– Все это ясно... – начала она, застигнутая врасплох его искренностью.

– Тогда почему вы здесь? – прервал он ее.

– Из-за вашего прошлого.

– Прошлого! – подчеркнул он. – Я пытаюсь не сгущать краски, но вы должны меня понять. Мне это напоминает о двойной потере.

– Двойной потере? – повторила она.

– Моя жена умерла в Нью-Йорке после того, как исчезла Элеанор.

– Я забыла об этом, – смутилась д'Амато. – Прошу прощения.

– Забыли? – Это скорее его удивило, нежели обидело. – Такую деталь?

Она отчаянно пыталась не дать разговору угаснуть.

– А в чем дело? – пришел на выручку Коста.

– Спросите ее, – кивнул Уоллис. – Как я уже говорил, предполагается, что они должны все знать.

– Не могу вспомнить, – пробормотала д'Амато.

– Да что вы? – На красивом лице Уоллиса появилось торжествующе-ироническое выражение, и Ник Коста подумал, что в душе этого человека все еще таится нечто темное. – А вы почитайте досье. Мы с женой разошлись за год до того, как это случилось. Я снял ей квартиру на пятидесятом этаже высотного здания возле Рокфеллеровского центра[23]. Когда пропала Элеанор, она спрыгнула с балкона.

Все трое переглянулись, пытаясь представить, как именно Уоллис относится к этому событию.

– Прошу прощения, – заговорила д'Амато. – Тем не менее правила требуют, чтобы представители ДИА присутствовали при полицейском допросе людей с вашей биографией.

Уоллис печально улыбнулся:

– С какой еще биографией? Против меня никто не выдвигал никаких обвинений, я никогда не сознавался ни в каких преступлениях. Очевидно, я никогда и не совершал никаких преступлений.

– Тогда я приношу свои извинения, но таков порядок.

– Итальянская любовь к бюрократии, – пожал плечами Уоллис. – Это одна из тех немногих вещей, которых я не понимаю. Не хочу вас оскорблять, синьора, но вынужден повторить еще раз: вы ведете себя неправильно. При сложившихся обстоятельствах я не вижу способа уклониться от разговора с полицией, но вы – другое дело. – Он указал на двустворчатые двери, выходящие во внутренний дворик. – Ничего личного, но вам придется уйти. Не уйдете, – не стану говорить ни с кем. Будьте добры...

– Я... – запнувшись, она обернулась к Фальконе за поддержкой.

Инспектор только пожал плечами. Перони тихо засмеялся.

– Это совершенно против правил, – прошипела она. – Мы... – она со злостью посмотрела на Фальконе, – еще поговорим.

Улыбнувшись, Уоллис проследил, как д'Амато торопливо выходит из комнаты.

– Есть такая японская поговорка: "Вчерашний враг – сегодняшний друг". Увы, не всегда. Какая жалость! Она очаровательная женщина.

– Первый раз слышу, чтобы ее так называли, – проворчал Перони.

Уоллис посмотрел на него с упреком.

– Вы считаете, что нашли мою падчерицу. Вы в этом уверены?

– Мы уверены, – сказал Фальконе.

– Тогда какого черта так долго мне об этом не сообщали? С тех пор как нашли тело, прошло уже две недели.

– Вы знали, что тело у нас? – растерялся Фальконе.

– Вам следует отдать мне должное, – любезно подтвердил Уоллис. – Пусть Элеанор не моя дочь, но я все равно ее любил. Она была замечательным ребенком. Умная, очаровательная, внимательная. Я любил и ее мать, хотя это было нелегко. За это я себя осуждаю, но Элеанор... – Заговорив о ней, он преобразился. – Она взяла от своей матери все лучшее и превзошла ее. Уже в шестнадцать лет она была полна жизни, всем интересовалась. Историей. Языками. – Он обвел рукой помещение. – Позвольте мне сказать вам то, чего я никогда не сказал бы этой женщине из ДИА. Элеанор и ее мать подарили мне... все это.

– Каким образом? – удивился Коста.

В глазах Уоллиса мелькнула давняя боль.

– Они открыли для меня новый мир. Просветили меня, мальчика из гетто, который мог только мечтать о чем-то подобном. Дома мне помогли получить диплом юриста. Именно тогда я почувствовал вкус к латыни. Но до появления Элеанор и ее мамы не успел этим заразиться. По иронии судьбы, если бы она осталась жива, я не стал бы тем, чем являюсь сегодня. Именно ее исчезновение заставило меня задуматься, кто я такой. Эта утрата изменила мою жизнь. Но для нее это была плохая сделка. Лучше бы этого никогда не случилось. – Он посмотрел на Фальконе. – Разумеется, я знал, что найдено тело. Родитель, потерявший своего ребенка, пусть приемного, иначе смотрит на публикации в газетах. Мы думаем: неужели это конец? Действительно ли мы об этом знаем? Источником боли становится даже не сама утрата. Не возникающие в мыслях образы, как именно она могла умереть, а отсутствие точных сведений, сомнение, которое грызет тебя день и ночь.

Уоллис беспомощно взмахнул руками. Больше ему нечего было сказать.

– Вы могли нам позвонить, – заметил Коста.

– Каждый раз, когда находили тело девушки? Вы представляете, как часто мне пришлось бы звонить? И как скоро люди стали бы считать меня чудаком?

Он был прав. Ник Коста повидал много дел о без вести пропавших и знал, что бывает, когда расследование заходит в тупик: ни тела, ни каких-либо зацепок или предположений о том, как человек исчез. Слишком часто складывалась ситуация, когда безутешные родители одолевали полицию, которая стремилась сплавить их в службу психологической помощи, где, в сущности, только и могли им как-то помочь.

– Так вы уверены? – снова спросил Уоллис. – Абсолютно уверены?

– Да, – подтвердил Фальконе.

– Но ведь в газетах вроде бы говорилось, что телу много лет?

– Это была ошибка патологоанатома, – нахмурился Фальконе. – Тело лежало в торфе, из-за чего было трудно провести нормальные тесты. Кроме того, я был в отпуске, так что поблизости не оказалось участников первоначального расследования, которые сумели бы сложить вместе два и два.

– Каждый может ошибиться, – согласился Уоллис. – Чего вы хотите от меня?

– Мне нужно, чтобы вы проехали в полицейский участок для опознания.

Уоллис покачал головой.

– Какой смысл опознавать труп через шестнадцать лет? Тем более что вы и так уже все знаете.

– Это не то, что вы думаете, – вмешался Коста.

– Отчего же? Ее снимок печатали в газетах. В свое время я видел его. Но то, что у вас есть, – не моя приемная дочь. Это труп. Я договорюсь насчет погребения. Я ее увижу, когда мы оба будем готовы.

– Нет! – твердо сказал Фальконе. – Это невозможно. Речь идет об убийстве, синьор Уоллис. Тело не вернут до тех пор, пока я не разрешу. Если мы отдадим кого-то под суд... – В его голосе звучала неуверенность, и это почувствовали все.

– Если... – пристально глядя на него, повторил Уоллис. – Мне нужно, чтобы вы вспомнили то время. Нам придется вновь открыть дело. У нас есть записи, но возможно, вы сообщите нечто новое.

– Мне нечего вам сообщить, – немедленно ответил Уоллис. – Ничего нового. Тогда я рассказал все, что знал. Теперь помню еще меньше, и, может быть, это к лучшему.

– А вы подумайте! – предложил Коста.

– Мне не о чем думать.

– Девушка была убита, – напомнил Коста. – Жестоко убита. Вероятно, в ходе какого-то ритуала.

– Ритуала? – удивленно заморгал Уоллис.

– Древнеримского ритуала. Вероятно, дионисийского, – с надеждой продолжил Коста. – В Помпеях есть одно место – Вилла загадок. Некий университетский профессор написал об этом книгу. Вы ее читали?

Уоллис склонил свою коротко стриженную голову. Что-то в этой идее его заинтриговало.

– Я в курсе исторических фактов, но не гипотез. Я ничего не знаю ни о каких дионисийских ритуалах.

Коста взглянул на Фальконе. На вилле было полно предметов имперского периода – ведь она построена на месте древнего храма. Насколько ему было известно, Уоллис шесть месяцев в году увлеченно занимался историей и просто не мог обойти эту тему.

– Мистер Уоллис, – тихо сказал Фальконе. – Может, это совпадение, но пропала еще одна девушка. Возможно, она с кем-то сбежала. Также возможно – и я говорю об этом не более уверенно, чем о первом варианте, – что кто-то продолжает исполнять те ритуалы, во время которых была убита ваша приемная дочь. Вероятно, одно и то же лицо. Вы не предполагаете, каким образом Элеанор могла узнать об этом культе?

На бесстрастном лице Уоллиса появилось удивление:

– Вы что, шутите? Она была слишком умной, чтобы связываться с такой ерундой. Кроме того, я бы об этом что-нибудь знал, разве не так?

– А вы не знали? – спросил Коста. – Тот день, когда она пропала, был такой же, как и все?

Уоллис окинул его мрачным взглядом.

– Я все рассказал вам шестнадцать лет назад. В тот день она села на свой мотороллер и поехала в лингвистическую школу. Я проводил ее взглядом, и знаете что? Я в самом деле беспокоился. Такой ребенок едет на мотороллере по центру Рима. Я беспокоился, что кто-то может ее сбить. Какой я был сообразительный, правда?

Фальконе подал ему одну из фотографий, взятых в квартире Миранды Джулиус: счастливо улыбающаяся Сюзи неподалеку от Кампо. Реакция была необычной: кажется, это шокировало Уоллиса больше, чем все, до сих пор сказанное. На его лице отразилась та самая боль, которую Коста видел у ворот по видеофону. Закрыв глаза, он почти минуту молчал.

Потом по очереди окинул их взглядом:

– Что за ерунда? Вы считаете, что можете взять меня на такие вот трюки? – Он покачал головой, не в силах продолжать.

– Это не трюк, – тщательно подбирая слова, сказал Коста. – Это девушка, которая только что исчезла. Она с кем-то встречалась. С кем-то, кто убедил ее сделать татуировку на плече, точно такую же, как у Элеанор. Кто-то уговорил ее принять участие в этих ритуалах, обещав нечто необычное. Семнадцатого марта – в тот самый день, когда пропала Элеанор. Вы ее не знаете?

Внимательно его выслушав, Уоллис вновь взглянул на фотографию и вернул ее Фальконе.

– Нет. Извините меня – мне не следовало терять самообладание. Просто девушка напомнила Элеанор. Ее волосы... такие же светлые. Только и всего. Думаю, именно этого вы и добивались.

Фальконе проигнорировал его гневный взгляд.

– Мне нужна правда. Вот почему мы здесь. И ничего больше.

– Для меня это уже прошлое. Это у вас должны быть какие-то идеи. – Казалось, Уоллис умолял оставить его в покое.

– Никаких, – горько сказал Фальконе. – Труп. Несколько совпадений. – Он пристально посмотрел на Уоллиса: – И вы.

– От меня вам не будет никакой пользы, инспектор. От меня никому не будет пользы. Я просто старик, пытающийся вновь обрести равновесие. Моя приемная дочь давно умерла. Видимо, это действительно так. Невозможно поверить, что они вот так могут просто исчезнуть, выйти замуж, родить детей и ни разу не позвонить. Дайте мне ее оплакать. А теперь еще эта пропавшая девушка. Если я смогу что-нибудь сделать, я сделаю – обещаю вам это.

– Мне нужно, чтобы вы приехали в участок, – заволновался Фальконе. – Опознали тело. Просмотрели показания, которые тогда дали...

– Показания, которые я дал шестнадцать лет назад! Сейчас мне нечего к ним добавить.

– Бывает, сэр, – прервал его Коста, – лучше вспоминается, когда видишь вещи в отдаленной перспективе. Мелкие детали, которые раньше ничего не значили, теперь становятся важными.

– Нет, – твердо сказал Уоллис. – Мне уже тогда хватило всей этой чепухи. Послушайте, я что, под подозрением? Может, мне нужно проконсультироваться с адвокатом?

– Если вам этого захочется, – ответил Фальконе. – В том, что касается меня, вы вне подозрений.

– Тогда вы не сможете заставить меня пойти с вами. Не забывайте, джентльмены, – я ведь получил диплом юриста.

Меня направили учиться люди, которые отчаянно нуждались в адвокатах. Пусть это было американское право, но общий подход мне известен. Не надо со мной шутить, я этого не допущу. Наша встреча подошла к концу. Я выберу похоронное бюро, которое будет вести переговоры насчет тела. Когда вы будете готовы, я похороню ребенка.

Уоллис хлопнул в ладоши. В комнату вошла девушка в белом халате и склонила голову, ожидая приказаний.

– Джентльмены уходят, Акико. Проводите их, пожалуйста.

Поклонившись, девушка выразительно посмотрела на дверь.

– "Давайте договоримся. Я не вскрываю трупы, а вы не допрашиваете потенциальных свидетелей". Кем это Фальконе себя возомнил? Если бы не я, он не знал бы и половину того, что знает сейчас. Конечно, благодарности от него не дождешься. Просто немного уважения – и на том спасибо.

Тереза Лупо сидела за рулем своего вишневого "сеат-леон", со скоростью 160 километров в час мчавшегося по автостраде мимо аэропорта Фьюмичино в сторону побережья. Ее замечания были адресованы болтающемуся на лобовом стекле оранжевому коту Гарфилду, усыпанному серым табачным пеплом. Кот был ее постоянным спутником во время одиноких путешествий и умел хорошо слушать.

Пока она ехала на работу, слова Фальконе не выходили у нее из головы. Они не покидали ее и когда она составляла предварительный отчет о теле из болота, основанный всего на нескольких исследовательских процедурах. Тереза искренне надеялась, что это не повлияло на ее объективность. По сути дела, к тому, что они уже знали о трупе, добавить было нечего. Девушка умерла от того, что кто-то перерезал ей горло. Ножевое ранение, определила Тереза, было гораздо более аккуратным, чем во времена Древнего Рима. Коллекцию зерен и семян она направила эксперту по растениям во Флоренцию. Все это были бесспорные факты, и, хотя утром планировалось провести более тщательное вскрытие, Тереза Лупо инстинктивно чувствовала, что ничего мало-мальски ценного это уже не даст. Все те обрывки информации, которые помогали им в обычных случаях – нити материи, краска, волосы, следы крови и прежде всего ДНК, – либо вообще отсутствовали, либо были уничтожены ржавыми кислыми водами, омывавшими тело несчастной девочки.

Терезу чрезвычайно раздражало скептическое отношение Фальконе к ее первоначальной теории. Ну, пусть девушка умерла не две тысячи лет назад, как она сначала думала, а всего шестнадцать. Но ведь ее догадка, что все это как-то связано с загадочными обрядами культа Диониса, по-прежнему оставалась на повестке дня. Обнимая напряженную, нервную Миранду Джулиус в ее квартире в Театро ди Марчелло, Тереза понимала, что Ник прав. Кто и почему исчез вместе с Сюзи? Эта часть головоломки все еще требовала объяснений. Вероятно, она являлась самой главной – ведь Сюзи, как они считали, все еще была жива.

Фальконе отнесся ко всему как обычный полицейский. Может, он и прав – как это всегда бывает. Тем не менее Тереза не могла отделаться от мысли, что они ведут некий интеллектуальный спор, который требует своего разрешения. Завтра, когда Сюзи Джулиус наверняка не появится, Фальконе мог бы, если бы захотел, послать людей на улицы для ее поиска. Он мог бы направить ее фотографии на телевидение и в газеты, в надежде, что кто-то ее узнает. Эти действия, считала она, были бы вполне уместными, хотя и немного запоздалыми. Однако Фальконе упускал из виду гораздо более важный вопрос. Элеанор Джеймисон кто-то вовлек в древний ритуал, которому уже две тысячи лет. Почему? Что за люди могли так поступить? Что ими двигало? И наконец, – с ее точки зрения, это был весьма существенный момент, – откуда они черпали свои идеи? Неужели существует некая инструкция, передаваемая из поколения в поколение? И если да, то кем?

У Терезы Лупо не выходила из головы Миранда Джулиус. Она не представляла себе, каково это – быть матерью, – а инстинкт подсказывал, что никогда и не узнает. И все же она ощущала те сильнейшие эмоции, которые испытывала женщина, сидевшая на софе в этой безликой квартире, похожей на жилище одинокого человека. Возможно, Миранда была плохой матерью. Или девочка, упрямая и взбалмошная, играла в какую-то свою игру. Розыски без вести пропавших часто связаны с детским капризом. Но их это не касается. Они обязаны действовать так, словно совершено самое страшное преступление, пока Сюзи Джулиус не вернется к своей матери.

Или действительно не вернется.

Вот почему она словно сумасшедшая мчится по автостраде в сторону Остии. Вот почему игнорирует правила, поставив под угрозу собственную карьеру. Нужно больше узнать о том, что столь мало интересует Фальконе: почему кто-то решил возродить к жизни эти древние ритуалы?

На эту тему стоило говорить только с одним человеком – профессором Римского университета Рандольфом Кирком. Его книга по-прежнему тревожила ее воображение, не говоря уже о том, что была единственной научной работой по данной проблеме из всего, что она смогла найти. Собственно, наполовину научной, наполовину популярной. Складывалось впечатление, что Кирк знает ответы абсолютно на все вопросы, но не хочет их выдавать. Возможно, где-то есть продолжение. И ей позволят с ним ознакомиться, когда она попадет на раскопки, где, как выяснилось, сегодня работает Рандольф Кирк.

Она съехала с автострады, чтобы свериться с картой. Отсюда было рукой подать до того места, где нашли тело девушки, – два-три километра. В голове мелькнула одна мысль, но она тут же отогнала ее прочь. Через пять минут она уже была возле участка по проведению археологических раскопок Остии Антики. Участок был обнесен забором с колючей проволокой. Надавив на кнопку звонка, Тереза усомнилась, что его кто-нибудь услышит. За изгородью удалось разглядеть лишь пару передвижных домиков, припаркованных неподалеку.

Через некоторое время показалась одинокая фигура – лысый мужчина лет пятидесяти, с редкой бородкой, очками с толстыми стеклами и отсутствующим взглядом. Рандольф Кирк оказался примерно одного с ней роста. Румяные щеки, нос, похожий на розовую подушечку для булавок – вероятно, от пьянства. Шел он странной переваливающейся походкой, словно у него были проблемы с бедренными суставами. Вместо ожидаемого костюма в стиле "сафари" на нем были просторные дешевые джинсы и блекло-зеленая ветровка. Тереза не могла сдержать разочарования. Она-то надеялась встретить кого-то вроде Индианы Джонса – небрежную, но романтическую натуру. Возможно, раскопки старых домов не привлекают к себе подобный тип людей.

И тут профессор чихнул, и так громко, что мог бы разбудить мертвых. Тереза непроизвольно закрыла глаза, опасаясь быть оплеванной. Когда она их открыла, Рандольф Кирк ковырял в своем большом красном носу так ожесточенно, словно самый последний наркоман, весь покрытый темными наколками, напоминающими непонятные иероглифы.

– Профессор Кирк? – спросила она, улыбаясь и пытаясь выбросить из головы назойливые слова "Сопливый Нос, Сопливый Нос".

– Да? – оглянулся он.

Тереза решила, что Кирк здесь один. Неужели одинокая женщина может так напугать?

– Тереза Лупо. Я вам звонила. Насчет книги.

По телефону она здорово ему польстила – тем, кто пишет книги, это всегда нравится.

– Ой, простите! – ахнул он и атаковал замок с помощью* целой связки ключей. – Я так невежлив! Пожалуйста, входите. Очень рад вас видеть.

Он говорил с тем четким акцентом, с которым говорят по-итальянски образованные англичане – например, ученые из Кембриджа и Оксфорда, считающие себя выше местного сленга и просторечия.

Кирк снова оглушительно чихнул.

– Проклятый холод! Ненавижу.

Тереза последовала за ним, соблюдая должную дистанцию. Они прошли мимо раскопанных остатков древней виллы, покрытых лесами и брезентом, и двинулись дальше, к одному из двух передвижных домиков. Там Кирк провел ее в свой кабинет, где царил полный беспорядок. Везде валялись бумаги, куски камня, фотографии росписей. Сквозь единственное маленькое окошко едва пробивался свет. Профессор тут же плюхнулся в старое кожаное кресло, выглядевшее так, словно его тоже вытащили из раскопа. Тереза пристроилась на стоявшем напротив ненадежном металлическом табурете, очевидно, предназначенном для студентов. Когда профессор предложил ей банку теплой колы, она отказалась.

– Вам понравилась книга?

– Очень понравилась, профессор. Она раскрыла мне глаза. Знаете, я всегда считала этот период истории чрезвычайно интересным, но вы пролили свет на многие неизвестные мне аспекты.

– Да! – вздохнул он и запил колой несколько таблеток. – Вы преувеличиваете. А знаете, я так и не получил за это никаких денег. Проклятый издатель заплатил мне за рукопись гроши, отпечатал несколько экземпляров и спрятал их где-то в гараже. Просто чудо, что вы ее нашли.

– Чудеса иногда случаются.

– Случаются, – согласился он и приветственно поднял банку.

Тереза посмотрела в окно. Вокруг не было ни души.

– Что, сегодня раскопок нет?

– Остальная часть группы на неделю отбыла на практику в Германию. Я приехал, чтобы заняться кое-какой канцелярской писаниной.

– А вам обязательно было выходить на работу? Учитывая эпидемию гриппа и все такое прочее?

– Просто необходимо, – сказал Кирк и добавил с некоторой помпезностью: – Знаете, я ведь все-таки заведующий кафедрой!

– Ну конечно! – сочувственно отозвалась она, не в силах отвести взгляд от носового платка, который снова был пущен в ход.

– Хотите ее увидеть?

– Кого?

– Нашу Виллу загадок, что же еще? Обычно мы никого не пускаем без разрешения. И бываем в этих вопросах весьма щепетильными. Вы не представляете, сколько воруют! Лишь пару недель назад возле ворот рыскали двое американцев с металлоискателем – можете себе представить? Пришлось послать пару ребят, чтобы их отпугнуть.

– Понятно. Может быть, потом.

Кажется, профессор был разочарован реакцией Терезы. Она должна была проявить больше энтузиазма.

– Конечно, она не так знаменита, как вилла в Помпеях, но не менее интересна.

– Она так же велика?

– О да! Возможно, даже больше – это выяснится, когда закончим раскопки.

– А они такими и были? Храмы вроде этого?

Кирк поморщился, словно не ожидал подобного вопроса.

– Храмами их назвать нельзя. Это частное религиозное сооружение. Храмы имеют публичный характер.

– Ну конечно. – Она подумала о грязи, найденной под ногтями умершей девушки. Она явно не из Остии. Несомненно, это римская грязь. – Я просто подумала... если вы нашли столь впечатляющее сооружение в пригороде... Как выглядело бы нечто подобное в Риме?

– Огромным. Поразительным! – воскликнул он. – Я думаю, оно где-то есть. Ждет своего открытия. Я написал в книге, что это Вилла загадок. Средоточие культа. Место, которое, вероятно, мечтал посетить каждый приверженец. Разумеется, никто не даст мне денег на такие поиски. – Он грустно посмотрел на лежавшие перед ним бумаги. – Даже если бы у меня появилось время.

Странная смесь самоуверенности и жалости к себе. Стремление предугадать дальнейший ход событий – вероятно, этому посвящена вся его книга.

– Я бы с удовольствием все здесь осмотрела, профессор, – сказала Тереза. – Но сначала задать должна вам несколько важных вопросов.

– Что должны сделать? – внезапно забеспокоился он. Она оперлась локтями о стол и посмотрела ему в глаза.

Рандольф Кирк выглядел неважно, и дело было не только в погоде. Он казался уставшим, словно долгое время недосыпал. И чересчур нервным.

– Хочу вам кое в чем признаться, профессор. Представившись вашей коллегой, которой нужна некоторая помощь, я была не совсем откровенна.

– А это не так? – тихо спросил он.

Она достала свое удостоверение.

– Профессор, в общем-то все это неофициально. Собственно, никто в полицейском участке даже не знает, что я здесь, поэтому не стоит беспокоиться. О причинах своего визита я умолчу, чтобы зря не тратить ваше время.

"Ты все равно в это не поверишь, – подумала она. – Поскольку даже не представляешь, какими глупыми бывают полицейские, когда речь идет об использовании потенциала ученых".

– Суть дела вот в чем. Я патологоанатом, приписанный к государственной полиции. Сейчас у меня на столе лежит труп, который, похоже, подвергся тем ритуалам, которые вы столь подробно описали в своей книге. Труп нашли те самые американцы, что здесь побывали. В газетах об этом писали.

– Разве? – пролепетал он. Рандольф Кирк не походил на человека, который читает газеты или смотрит телевизор.

– У нее на плече татуировка. Кричащая маска. Она сжимает в руке тирс – фенхель с сосновой шишкой. В одном из карманов обнаружено зерно – именно того сорта, о котором вы писали. Тело было найдено недалеко отсюда – в торфе, который его сохранил, но исключил обычные методики датировки, что сбило меня с толку... на некоторое время.

Он охнул, старое кожаное кресло громко заскрипело.

– Все это описано в вашей книге, – начала раздражаться она. – Ей тоже было шестнадцать лет. Возраст совпадает. Отличие заключается лишь в том, что ей перерезали горло. Сзади. Одним движением, острым ножом.

Тереза Лупо жестом изобразила, как это было сделано. Румяные щеки Кирка побелели, он опять вытер лицо платком.

– Я ошиблась. Это не торфяное тело, пролежавшее две тысячи лет. Возможно, девушку принесли в жертву, а затем погребли в торфе. Мы знаем, кто она. Или по крайней мере думаем, что знаем. И умерла она шестнадцать лет назад. Ей даже положили в рот монету. Плату для перевозчика. Представляете?

– Нет, – прошептал он. – Не могу себе представить.

– Мне просто нужно понять, что двигало этими людьми. Что именно они надеялись получить? Знание?

– Нет, не знание, – покачал он головой.

– Тогда что? Некие личные блага? Или это можно сравнить с членством в клубе?

– Клуб? – задумался он. – Это интересная идея. Тереза едва сдержала досаду.

– Я надеялась, что вы мне поможете, поскольку многое знаете обо всех этих ритуалах. Дело в том, что сегодня пропала еще одна девушка. – Она искала слова, чтобы описать эту странную ситуацию. – Все выглядит очень похоже. Словно послезавтра, семнадцатого марта, может произойти нечто подобное.

– Семнадцатого марта?

Оказывается, кроме ковыряния в носу, у него есть еще привычка двигать очки вверх и вниз указательным пальцем правой руки. Наверное, это признак раздумий, догадалась Тереза.

– Вы служите в полиции?

– Нет, – поправила она. – Я патологоанатом, работающий с полицией.

– Почему вы не сказали им, что едете сюда?

– Потому что... – Это был странный вопрос, но она игнорировала прозвучавший в голове сигнал тревоги. – Вы поможете мне, профессор?

Очки вновь поползли вверх, а затем опустились. Странный он какой-то тип.

– Простите, – внезапно поднявшись с кресла, сказал профессор Рандольф Кирк. – У меня проблемы с пищеварением. Мне нужно выйти.

Подойдя к двери, он остановился и посмотрел на Терезу:

– Подождите, пожалуйста. Я немного задержусь. Тридцать минут спустя, чувствуя себя очень глупо, она встала и повернула рукоятку двери. Рандольф Кирк ее запер. Быстро подойдя к окну, она внимательно осмотрела раму. Древний запор давно проржавел. С тех пор как его открывали в последний раз, должно быть, прошли годы.

– Черт! – простонала она. – Черт, черт, черт и еще дважды черт!

На мобильном телефоне сигнал был еле виден. Она судорожно соображала, кому позвонить и что сказать. Фальконе наверняка придет в ярость – как будто это самая большая из ее нынешних проблем.

"Не волнуйся, детка, – попыталась она себя успокоить. – Это же ученый, с носом, как ананас, и вирусами гриппа, танцующими макарену в его венах. Пока он не проломит эту дверь мотыгой, у меня нет оснований для беспокойства".

Она осмотрела помещение в надежде найти что-нибудь пригодное для самообороны. На шкафу лежал небольшой молоток – только и всего.

– Ник! – пробормотала она и начала набирать номер. – Приезжай и спаси меня, Ник. О черт...

Телефон звякнул и умолк. Снаружи раздался какой-то звук. Судя по шуму двигателя, приближался довольно мощный мотоцикл.

Она отключила телефон и прислушалась. Это могло оказаться важным.

Через пару секунд Тереза Лупо больше ничего не слышала. Какая-то неведомая сила, возможно шум крови в ушах, заглушила звуки за дверью. Смерть была ей знакома, но, так сказать, в конечном варианте. А сейчас она оказалась в роли непосвященного, случайно оказавшегося свидетелем развертывающегося в полумраке нелепого шоу. Даже когда она была врачом и люди умирали при ней в больнице, это казалось в общем-то естественным. Что происходило с "клиентами", оказывающимися на ее сверкающем столе, оставалось за кадром. Она и представить себе не могла, каково быть свидетелем подобного.

А сейчас, всего в нескольких метрах, за хлипкой дверью кабинета профессора Рандольфа Кирка, шла как раз такая, невидимая для нее драма. Сквозь стук собственного сердца Тереза слышала, как она разворачивается, подобно сцене из радиоспектакля, звуки которого доносятся из соседнего окна. Два человека разговаривали на повышенных тонах – один напористо, другой с неподдельным страхом.

Затем раздался крик и громкий, все заглушающий звук выстрела.

На мгновение она перестала дышать. Там что-то произошло. Тереза вдруг ощутила с какой-то мрачной, пронзительной четкостью, что в это самое мгновение оборвалась человеческая жизнь – если точнее, жизнь профессора Рандольфа Кирка. Живое существо исчезло с лица земли, и самым жутким во всем этом было то, что Тереза Лупо почувствовала, как нечто, возможно его дух, его уходящая тень, прошло сквозь ее собственное тело, отпечатав в сознании одно-единственное слово: "Беги!"

Она ничего не соображала, едва могла дышать. Снаружи раздались шаги, и Тереза замерла, глядя на дверь и слыша, как кто-то звенит ключами, выбирая тот, что подходит к замку.

– Выключи эту чертову штуку! – рявкнул инспектор. – Мне нужно подумать.

Они сидели в кабинете Фальконе, просматривая записи камер слежения в Кампо, когда у Косты внезапно зазвонил телефон. Всего один раз – и Коста сбросил вызов. Настроение было скверным. Ракеле д'Амато со своим уязвленным самолюбием не желала отрабатывать связи Сюзи Джулиус. Фальконе хмурился на скудный предварительный отчет об Элеанор Джеймисон, полученный от Терезы Лупо. Видеозапись сначала показалась Косте вполне приемлемой, но это все равно раздражало.

На мотоциклисте был сверкающий шлем с непроницаемым забралом и черный кожаный костюм – ну просто классический уличный преступник, похищающий сумочки. На девушке было прямо-таки написано, что она туристка. Вот она пробирается сквозь редкую толпу в Кампо, одетая в футболку и черные джинсы, с небольшой холщовой сумочкой через плечо, прямо перед носом у двух карабинеров в форме, зевающих возле своей машины и нисколько не интересующихся происходящим.

Коста не верил своим глазам. Сюзи словно убегала от чего-то, или по крайней мере так ему показалось.

Вот промелькнула рука мотоциклиста. С девушкой происходило что-то странное: Коста не мог понять, плачет она или смеется. Затем появилась еще одна фигура – это была Миранда Джулиус, которая мчалась мимо торговцев, крича в спину своей уезжающей дочери.

Коста не знал, правильно ли все это понимает. Иногда полицейские берут на себя слишком много, вмешиваясь в домашние споры, которые лучше оставить в покое. Ошибочно толкуя события, они в конце концов оказываются в дурацком положении. Подбежав к мотоциклу, Сюзи быстро поцеловала край шлема и вскочила на заднее сиденье, обхватив мотоциклиста за талию. Машина встала на дыбы и, виляя, рванулась вперед.

Когда мотоцикл поворачивал за угол, девушка обернулась и, одной рукой держась за талию мотоциклиста, стала искать кого-то взглядом. Миранда остановилась, затем оглянулась, на карабинеров. Она тяжело дышала. Поднеся пальцы к губам, Сюзи послала воздушный поцелуй, и мотоцикл исчез, свернув на Корсо.

Может, девушка-подросток просто сбежала со своим бой-френдом? "Возможно", – подумал Коста. Это должно было выглядеть как обычная семейная драма, вероятно, даже предназначенная для публики. Может, для девушки все так и выглядело. Тем не менее здесь имелось нечто странное. Мотоцикл был без номеров. Кроме того, даже уличная шпана не надевает такие черные костюмы, да еще и шлемы с непрозрачными забралами. Не используют они и такие большие, мощные мотоциклы. Маленькие мотороллеры дешевле и более маневренны. Все это слишком напоминало розыгрыш.

– Мне это не нравится, – заметил он, когда видеозапись подошла к концу. – Почему у мотоцикла нет номеров?

– Может, мы сосредоточимся на более серьезных задачах? – вскинулась Ракеле д'Амато. – Я здесь не для того, чтобы выслеживать беглых подростков.

– Это может быть взаимосвязано, – возразил Фальконе. – Коста прав. Происходит нечто странное.

Он встал и распахнул дверь кабинета. В соседнем помещении сидело человек десять – из-за гриппа на службу вышла едва половина списочного состава. Фальконе взглянул на полицейского, ближе всех сидевшего к дверям его кабинета.

– Бианки! Кто тут лучше всех разбирается с видеозаписями?

Прежде чем ответить, подчиненный немного подумал.

– Вы имеете в виду тех, кто здесь? Я. Риччи – настоящий эксперт по этому делу, но он сейчас дома, чихает так, что глаза едва не выскакивают. Впрочем, я могу ему позвонить, вдруг он чего посоветует? А что нужно?

– Снимите записи с камер в Корсо. Установите, куда этот мотоцикл потом поехал.

– Видите ли, синьор, это большая работа, – замялся Бианки. – Каждая камера покрывает не больше сотни метров. Я ведь занимался этим раньше. В день можно просмотреть не больше километра. Если он далеко отъехал, на это понадобится неделя – если еще повезет.

Фальконе недовольно скривился и снова окинул взглядом помещение:

– Даю один день. Может, он недалеко уехал.

– Конечно, – кивнул Бианки.

– И направьте в прессу пару фотографий. Не особенно нажимайте, чтобы не вызвать паники. Просто скажите, что пропала девушка и мы собираем информацию. Пока, мол, нет оснований беспокоиться, но мы все равно хотим, чтобы она отозвалась либо кто-нибудь о ней сообщил.

– Будет сделано, шеф, – сказал Бианки и снял трубку телефона.

Фальконе закрыл за собой дверь, вернулся к своему столу и посмотрел на д'Амато.

– А теперь расскажи мне об Уоллисе то, чего я не знаю.

– Ты это серьезно? – удивилась она. – Насколько я понимаю, он вообще не желает со мной говорить. А когда дойдет до серьезного разговора, и с тобой не станет.

– Не думаю, что это самостоятельная фигура, – возразил Коста. – По крайней мере совершенно самостоятельная. Он словно все время оглядывается. Почему так?

Она одарила его холодным взглядом. Явно знала ответ, но не собиралась, делиться информацией.

– Ну так что? – спросил Фальконе.

Д'Амато тихо выругалась.

– Он здорово поссорился с одним гангстером, с которым до этого неплохо ладил. С Эмилио Нери.

– Это нам известно, – нетерпеливо бросил Фальконе.

– Возможно! – отрезала она. – Но вы понимаете последствия? Обе стороны, американцы и сицилийцы, вынуждены были вмешаться, чтобы развести их в разные стороны. Большие люди этого не любят. Уоллиса наказали отставкой. Он по-прежнему не у дел. Мне кажется, если они решат, будто он снова вмешивается не в свое дело – даже всего лишь станет с нами чересчур откровенен, – его ждут большие неприятности.

– А что с этим Нери? – спросил Перони. – Я помню его по своей работе. Как его наказали?

– Немного пожурили, – пожала плечами д'Амато. – Нери ведь играл на своем поле, где сумел преуспеть. А кроме того... Нери – совсем другого поля ягода. Уоллис образован. Не переступает определенных границ. Для него все это бизнес, а не какая-нибудь личная вендетта. Нери же при случае ограбит могилу своей бабушки, а потом еще будет этим хвастаться.

"Все это не объясняет, что случилось с падчерицей Уоллиса, – подумал Коста. – И где сейчас находится Сюзи Джулиус?"

– А что, если Нери как-то связан со смертью девушки? – предположил он. – Может, он таким образом наказал Уоллиса?

– Нери – настоящий головорез, – сказал Фальконе. – Если бы он захотел кого-то убить, то убил бы самого Уоллиса.

Он повернулся к д'Амато:

– Между прочим, ты не права, если считаешь, что у Нери нет никаких принципов. Даже такие, как он, соблюдают определенные правила. Иначе не удержать свои позиции по отношению к собственным людям. Убить девочку-подростка, чтобы наказать другого гангстера... Вряд ли это возможно. Кроме того, это стало бы известно, иначе к чему трудиться? А если бы он взял на себя ответственность, мы бы об этом услышали.

– Все равно полно причин, чтобы с ним поговорить, – не уступала д'Амато. – Это не повредит.

– Я понял! Я все понял! – воскликнул Перони. – Разумеется, раз это связано с оргпреступностью, ДИА должна быть в курсе. А простое убийство не имеет к вам никакого отношения.

– Я просто пытаюсь помочь! – возмутилась она. – Когда вы наконец перестанете видеть во мне врага?

Присвистнув, Перони отвернулся к окну.

– А девушка? – поинтересовался Коста. – Сюзи Джулиус? Какое она имеет к этому отношение?

Фальконе бросил взгляд на застывшее изображение: Миранда Джулиус неотрывно смотрит вслед уехавшему мотоциклу.

– Черт побери, я бы тоже хотел это знать! Будем надеяться, что она всего-навсего относится к числу сбежавших подростков. Пока я не обнаружу чего-нибудь другого, нам придется считать это делом о пропавшем подростке. Если появятся любые сведения о том, что за этим стоит нечто большее, – подчеркиваю, любые, – я должен узнать об этом немедленно. А до тех пор... – он убедился, что Коста на него смотрит, – давайте четко определим наши приоритеты. У нас есть дело об убийстве, и именно на этом мы должны сосредоточиться. Это единственное, что мы сейчас знаем наверняка.

– Сюзи Джулиус все еще жива... – У Косты не выходило из головы лицо ее матери, равно как и ужасные предчувствия.

– Я знаю, – твердо сказал Фальконе. – Мы делаем все, что можем, Ник.

– А мы тоже участвуем? – поинтересовалась д'Амато. – Ты знаешь правила, Лео. Это связано с организованной преступностью. Нравится тебе или нет, но люди, о которых ты говоришь, давно уже по уши в этом увязли. Например, тот же Нери.

– Да, да. Вы участвуете. – Фальконе взглянул на часы и посмотрел на нее: – При условии, что наши права равны. Понятно?

– А как же иначе? – улыбнулась она.

Фальконе поднялся, остальные последовали его примеру.

– Давайте побеседуем с этой гарпией из морга. Отчет весьма скудный, и она должна это понимать.

Когда они вышли из комнаты, Коста взялся за телефон. Он никогда не пропускал звонки, не желая ни на секунду терять связь с действительностью.

Телефон зазвонил уже на середине коридора. Голос Терезы Лупо был таким громким, что едва не оглушил Ника.

После короткого сообщения телефон опять замолчал.

Иногда идиотские события происходят самым естественным образом.

Вы сидите в фальшивой древнеримской вилле и пытаетесь вспомнить, как в былые дни вам приходилось бороться, чтобы выжить.

Вы собираетесь разбить древним монитором окно в кабинете погибшего ученого, прекрасно зная, что даже в случае успеха не сможете в него протиснуться, поскольку оно слишком мало.

А в случае с Эмилио Нери, чей телефон в этот день едва не раскалился докрасна, вы мечетесь по своему роскошному дворцу, расположенному на виа Джулия, преследуемый призраками прошлого, проклиная своего бестолкового сына и расточительную жену и недоумевая, куда они подевались, когда вам нужно на них наорать.

Страх и ярость нередко соседствуют. Глядя, как всего на расстоянии вытянутой руки поворачивается рукоятка двери, Тереза Лупо отчаянно пыталась собраться с мыслями. И победил первобытный инстинкт. Схватив обеими руками крошечный молоток, она отступила в сторону и стала ждать.

Через мгновение замок щелкнул и дверь начала медленно открываться. Тереза затаила дыхание, гадая, что ожидает увидеть убийца – затаившуюся в углу, съежившуюся от страха фигуру?

– Я не боюсь, – прошептала она и выбрала момент, когда дверь приоткрылась на сорок пять градусов и убийца оказался между ее краем и дверной рамой.

У Терезы были мышцы патологоанатома и достаточный вес. Набрав воздуха, она чуть отступила и ударила плечом фанерный створ, зажав мотоциклиста словно в тиски. Она навалилась сильнее. Послышался высокий, пронзительный крик боли. Заглянув за край двери, Тереза Лупо увидела человека, одетого в черную кожу, лицо скрывало темное забрало шлема. Присев на корточки, человек держался за грудь – видимо, Тереза поломала ему пару ребер. По крайней мере она на это надеялась. На грязном полу кабинета валялся длинный черный пистолет – там, куда его уронил убийца. Пнув его ногой, Тереза с ужасом увидела, что оружие отлетело всего на метр, не больше. Отбросив в сторону молоток, она схватила мерзавца за заднюю часть шлема и рванула вперед.

Мотоциклист буквально влетел в комнату. Он был невелик ростом. Если бы Тереза Лупо осуществила свое давнее намерение и ходила на занятия по самообороне, она вполне могла бы с ним справиться. Избить до полусмерти. Привязать к креслу. И на всякий случай помахать над пистолетом волшебной палочкой. Как Линда Гамильтон из "Терминатора-2", вся состоящая из мышц и жажды мести. Или еще что-нибудь в этом роде. Голова опасно кружилась. Сильно лягнув мотоциклиста, Тереза протиснулась в дверь и обрадовалась льющемуся в окна предвечернему свету.

Захлопнув за собой старый обшарпанный створ, она повернула в замке ключ и швырнула связку в глубь помещения, задыхаясь, не зная, что делать дальше.

"О Боже!"

Профессор Рандольф Кирк лежал на полу в кровавой луже, лицо обращено вверх, мертвые глаза смотрят в потолок. Во лбу зияет неровная черная дыра, наполненная запекшейся кровью. Она автоматически подумала об аутопсии. Обо всех разрезах, обо всех органах, которые необходимо исследовать, чтобы прийти к вполне очевидному выводу: этот человек умер из-за того, что кто-то всадил ему в мозг кусочек металла. "Не вижу никаких признаков улучшения его состояния. Вероятнее всего, это постоянное увечье".

Трясущимися руками Тереза Лупо снова достала из жакета свой телефон и, стараясь не ошибиться, набрала номер Ника Косты.

Его голос показался неожиданно юным.

– Ник, Ник! – закричала она. – Я в полном дерьме. Помоги мне!

В трубке молчали. Она гадала, действительно ли слышит его дыхание или это просто помехи.

– Рядом с Остия Антика! – прокричала она. – В том месте, о котором я говорила. Пожалуйста...

Сзади раздался звук – такой громкий, что его должен был услышать Ник Коста и убедиться в том, что дело действительно серьезно. Звук, напомнивший Терезе Лупо, что в некоторых делах она и вправду ничего не смыслит.

У убийцы остался еще один пистолет.

– Идиотка! – прошипела она и выскочила за дверь; позади звучали выстрелы в замок.

Три полицейские "альфы" мчались по городу с включенными сиренами и мигающими голубыми огнями. Фальконе сидел в передней машине, Перони вел ее по самой середине дороги, разгоняя всех в стороны. Вцепившись в приборную доску, Коста пытался понять, что происходит.

– Вот глупая сука! – пробормотал Фальконе. Они поговорили с Монашком, который, напуганный до смерти, сообщил им, куда направилась Тереза. – Кем она себя воображает?

– Мы должны были сами с ним встретиться, – буркнул Коста.

Сидевший сзади Фальконе ткнул его в плечо.

– Он был у меня в списке на завтра, хитрожопый. Нужно действовать постепенно. – Инспектор откинулся на сиденье и уставился на серые дома пригорода. Вдалеке, окутанное облаками смога, садилось ядовито-красное солнце. Город выглядел мрачным и мертвым. – И мы никуда не сунемся на свой страх и риск. Как вы, наверное, заметили, здесь замешаны очень большие люди. А я не хочу рисковать. Ненавижу похороны.

Ракеле д'Амато ехала в задней машине – так распорядился Фальконе.

– Боюсь повториться, – заметил Перони, – но зачем нам женщина из ДИА?

– Кто знает? – ответил Фальконе. – Сначала надо доехать.

– Она встречалась с каким-то университетским профессором? – поинтересовался Перони. – Какие дела с мафией могут быть у такого человека?

Фальконе ничего не ответил. Перони резко затормозил, чтобы избежать столкновения с уборочной машиной, затем опустил стекло и громко выругался.

Она вернулась в пять тридцать, нагруженная сумками с лейблами лучших дизайнеров. Выглядела Аделе идеально – она всегда выглядела именно так. Рыжие волосы были подстрижены и стали чуть светлее. Идеальная укладка. Брючный костюм из мятого белого шелка и серый жакет – Нери не знал, новые они или нет. Она покупала так много одежды, что, наверное, еженедельно выбрасывала половину лишь для того, чтобы освободить место.

Проследив взглядом, как она идет на открытую кухню, Нери сделал себе спремуту, разбавив сок "Столичной".

– Где тебя черти носят? Я не мог дозвониться.

– Аккумулятор сел.

– Тогда в следующий раз заряжай перед уходом. Если следующий раз вообще будет. Возможно, мне придется ввести комендантский час.

Подойдя, она поцеловала его в щеку, лениво скользнув свободной рукой по ширинке.

– Неудачный день, милый?

– Ужасный. И где только ходят члены моей семьи, когда я в них нуждаюсь?

Аделе заморгала. У нее были длинные, очень изящные черные ресницы. Любопытно, сколько они стоят?

– Ты во мне нуждаешься? – Она вновь опустила руку, но Нери оттолкнул ее в сторону.

– У меня нет времени на эту чепуху.

– Но что еще я могу для тебя сделать? – откровенно спросила она. – Что же еще?

– Ты должна быть моей женой. Должна быть дома. Поддерживать меня. Вместо этого я держу здесь своих людей и глупых слуг, которые валяют дурака, бездельничая внизу.

– Какая же поддержка тебе нужна?

Он уже не хотел, чтобы Аделе затрагивала эту тему. Обычно так и было, но в последнее время она изменилась. Это началось, когда к ним приехал Мики. Этот мальчишка вроде песчинки в устрице: вечно попадается на зуб, вечно мешает – и никаких жемчужин. Нери подозревал, что он и на стороне проворачивает какие-то аферы, о которых молчит, сколько его ни расспрашивай. Идиотская одежда и крашеные волосы уже начали его раздражать. А их отношения с Аделе! И тут в голове что-то щелкнуло. Нери прекрасно знал, что иногда ты видишь только то, что хочешь или предполагаешь увидеть. И не замечаешь правды.

– Так, ничего. Мики был с тобой? Ему давно пора вернуться.

– Со мной? – Она посмотрела на него как на сумасшедшего. – Неужели мне недостаточно, что он здесь болтается? Это твой сын, а не мой. Сам и узнавай, где он шляется.

Нери не мог поверить своим ушам. Она никогда еще так с ним не разговаривала. Он поднял руку:

– Следи за своим языком!

Аделе погрозила ему тощим пальцем:

– Не смей меня бить, Эмилио! Даже не думай об этом.

Он сжал пальцы в кулак, собираясь ее ударить, но не стал это делать. У него слишком много забот, чтобы отвлекаться на такие глупости. С Аделе он разберется позже. А если понадобится, то и с Мики.

– Где он? – повторил Нери.

– Я не видела его с утра. Он ушел еще до полудня. Может, трахается в машине с какой-нибудь дурацкой проституткой. Ведь он любит такие занятия, не так ли?

Они уже спорили об этом раньше. Два месяца назад полиция застала Мики с дешевой африканской проституткой в принадлежащем самому Нери старинном "альфа-спайдере" – в переулке возле виа Венето. Глупый мальчишка даже не знал законов, позволяющих полиции конфисковать машину. Чтобы получить ее назад, Нери пришлось применить весь свой дар убеждения плюс дать солидную взятку. Снова расход – отцовство обходится ему недешево. Извлек ли Мики какой-то урок? Вряд ли. Мальчишку это не беспокоит.

– Послушай! – Нери сжал точеные тощие плечи и как следует ее встряхнул. – Послушай меня внимательно.

Она высвободилась, но явно забеспокоилась. "Возможно, – подумал Нери, – почувствовала, что атмосфера изменилась, и пытается понять, как это на ней отразится".

– На тот случай, если ты не заметила, для меня наступили не слишком хорошие времена, – сказал Нери. – Это значит, что и у тебя не все в порядке – если это вообще умещается в твоей глупой голове. Происходят скверные события, которые в моем возрасте совсем ни к чему. Кое в чем виноват я сам, кое в чем – другие люди, которым надо было вести себя осмотрительнее. Я просто хочу, чтобы ты это поняла.

– Скверные? – спросила она, удивленная его неожиданной откровенностью. – И насколько они скверные, Эмилио?

Снаружи послышался шум подъехавших машин. Они подошли к окну. Начался дождь, тонкие струи хлестали по крышам автомобилей, мчавшихся по Лунготевере.

Нери отметил, с каким удивлением Аделе смотрит на вышедших из двух машин людей. Она не дура и понимает, кто это такие. Обычно их даже не впускали в дом.

– Почему они здесь?

– Ты когда-нибудь была на войне? – произнес он запретное слово. Войны – последнее дело, они стоят денег и доставляют большие неприятности от тех людей, которым уже нечего терять.

– Конечно, нет.

– Ну так учись, – пробормотал он, обращаясь скорее не к ней, а к самому себе. – Мы называем это "войсками".

– Четыре колеса лучше двух, – повторяла Тереза Лупо, пока "сеат", подпрыгивая на ухабах, со скоростью сто двадцать километров в час несся по неровной проселочной дороге. Она успела прыгнуть в машину в тот самый момент, когда преследователь, пошатываясь, вышел из передвижного домика – шлем и черное забрало были на месте, из-за чего мотоциклист походил на вышедшее на охоту опасное насекомое.

Убийца ехал на мотоцикле, она – на машине. Вероятно, это давало ей некоторое преимущество. Было уже темно, с неба сеял противный мелкий дождь. "Четыре колеса лучше..."

Правда, сейчас это вызывало сомнения. Мотоциклист, казалось, попирал все законы гравитации. А машину на крутом повороте внезапно подбросило в воздух и завертело на месте.

Когда Тереза справилась с управлением и с облегчением увидела вдали огни главного терминала аэропорта, она набралась храбрости и посмотрела в зеркало заднего вида. Мотоцикл преследователя постепенно нагонял ее, гораздо лучше "сеата" справляясь со скользкой дорогой. В начале проселка их разделяли добрых три сотни метров, но теперь это расстояние уменьшилось наполовину. Проклятая колымага двигалась еле-еле.

– Блин! – беспомощно прошептала она и бросила взгляд на лежавший на соседнем сиденье мобильный телефон. Она даже не пыталась позвонить снова – чтобы вести машину, ей требовались обе руки. Сейчас надо думать только о спасении и ни о чем больше.

Тереза до отказа выжала акселератор и вихрем пронеслась мимо медленно ползущих грузовиков, один из которых, идя на обгон, съехал на обочину. Две фуры начали бороться за первенство, когда мотоцикл стремительно проскочил между ними – в щель не более метра шириной – и снова набрал скорость.

– О Господи! – Она снова посмотрела в зеркало заднего вида. – Что же я наделала? И где, черт побери, эти проклятые полицейские?

За это время терминал не слишком приблизился, кроме того, что-то ей подсказывало, что Паучью Голову не слишком волнуют его яркие огни. Она может влететь внутрь и броситься к стойке регистрации, а он помчится следом на своей сверкающей машине, остановившись только для того, чтобы всадить ей в голову пару пуль, а потом опять выскочит наружу, как и поступают все мотоциклисты.

"Четыре колеса лучше..."

Разрыв неуклонно сокращался. Еще пара секунд – и он сможет постучать прямо в боковое стекло.

– К черту! – крикнула она и резко свернула влево, одновременно ударив по тормозам.

Мотоциклист моментально приблизился к ее машине. Но не стал подступать вплотную, а тоже сбросил скорость, продолжая гнать мотоцикл по скользкой дороге, внимательно наблюдая за поведением жертвы.

– Вас понял, – пробормотала Тереза, рывком развернула "сеат" и вдруг обнаружила, что примерно в трехстах метрах впереди дорога перекрыта.

Там работали люди в белых куртках и желтых касках. Она подала звуковой сигнал, и рабочие начали разбегаться. Машину занесло. Руль задергался в руках, словно дикое животное.

Инстинктивно она замедлила ход и почувствовала, что машина снова ее слушается. Что-то ударило сзади и вышло через ветровое стекло, лишив Терезу возможности видеть дорогу. Между ней и надвигающейся черной пустотой встала непроницаемая преграда испещренного трещинами стекла. Она посмотрела на спидометр – девяносто километров в час. Кроме издаваемого машиной скрежета, Тереза ничего не слышала.

– Неважный выдался денек, – пробормотала Тереза Лупо, и тут кое-что отвлекло ее внимание.

В боковое окно просунулась длинная черная рука – насекомое готовилось смертельно ужалить.

Зная, что это глупо, Тереза тем не менее бросила руль и скорчилась на сиденье, прикрыв руками голову. В голове вертелись слова, которые обычно твердят в самолетах: "Пристегнитесь, пристегнитесь, пристегнитесь..."

"Сеат" подпрыгнул. Вселенная перевернулась вверх дном. На короткий миг Тереза поняла, что все рушится и ей начала открываться великая тайна под названием "смерть". Но пока "сеат" подпрыгивал и вертелся в воздухе, ее посетила еще одна тревожная мысль, от которой стало совсем плохо.

– Только не Монашек! – пробормотала она. – Пусть это сделает кто угодно, только не Монашек.

Послышался громкий скрежет металла, Тереза ощутила жгучую боль в верхней части черепа и почувствовала, как ее перекатывает внутри умирающего "сеата", словно горошину в банке.

А потом мир замер.

Тереза Лупо висела вниз головой, по лицу текло что-то теплое и липкое – очевидно, кровь. Она ощупала рану – всего лишь порез над правым виском.

– Что за гребаное сумасшедшее везение! – выдохнула она, подавляя желание расхохотаться.

Дверцу машины, устремленную к черному ночному небу, отчаянно дергали. Услышав голоса, Тереза скрючилась на переднем сиденье – может, это лезет насекомое? Весь мир казался ей враждебным. Логика и даже простая человечность куда-то разом исчезли.

Затем повеяло холодным воздухом и над ней склонились чьи-то лица. Мужчины откровенно высказывались о женщинах за рулем.

– Вы можете двигаться? – спросил человек в желтой каске и протянул ей руку.

Тереза попыталась приподняться, и ей это удалось. Все ограничилось ушибами да небольшим порезом на голове.

"Должно быть, он уехал", – подумала она. Он не посмел бы подойти к толпе, где все протягивают ей руки.

Тереза Лупо выбралась из машины, стараясь подавить истерику. "Сеат" лежал на боку посреди строительной площадки. В нескольких метрах от него зияла огромная дыра с забетонированными краями, способная вместить целый поезд.

– А где мотоцикл? – спросила она.

Мужчина, который помог ей выбраться, заглянул в темную дыру и пальцем указал вниз.

– Неважные дела, – сказал он. – Господи, как же он мчался!

– Тут глубоко?

– Очень глубоко. Мы строим тут метро.

– Ого! – Она не удержалась от улыбки, несмотря на синяки и, кажется, сломанное ребро.

В отдалении послышались звуки сирен, заполыхали огни полицейских машин. Тереза сразу вспомнила о Фальконе и его вспыльчивом характере. Затем подумала о Рандольфе Кирке и пропавшей девушке по имени Сюзи Джулиус, о которой в первую очередь и должна идти речь.

– Мы сейчас найдем кран, – сказал мужчина. – Вы что, с ним поссорились? Мы вызвали врача.

Тереза Лупо кивнула, разгладила одежду и попыталась сделать серьезное лицо, думая о том, как будет говорить с Фальконе.

– Врача? – переспросила она. – Спасибо, но со мной все прекрасно.

Мужчина посмотрел на нее как-то странно и кивнул в сторону провала.

– Это для него...

– Да? – Она подошла к краю бездны и глянула в пустоту. Затем Тереза Лупо подобрала большой кусок бетона, швырнула его вниз и, провожая взглядом, крикнула: – Наглый гребаный ублюдок...

Повернувшись, она взяла мужчину за руку. Тот вздрогнул от неожиданности.

– С этим я и сама разберусь, – улыбнулась она. – Я ведь врач. И работаю с полицией. Так что велите зевакам отойти. Здесь не на что смотреть.

Место раскопок было обнесено полицейским ограждением. Прожектора возле передвижного домика освещали расплывшиеся на голом полу пятна крови. Работа с трупом была поручена Монашку – Тереза Лупо доказала, что из-за конфликта интересов не должна в этом участвовать. По правде говоря, ей просто хотелось работать со второй группой, наблюдая, как кран опускает свой крюк в большую черную дыру и достает оттуда труп, хотелось увидеть, как черное насекомое превращается в обычное мертвое тело.

Фальконе прислушался к ее аргументам и даже как будто не слишком разгневался. Возможно, он просто приберегал свою ярость до того времени, когда она сможет в полной мере ее ощутить.

Ник Коста смотрел, как Монашек со своими людьми убирают труп. Фальконе стоял в стороне, поглощенный разговором с Ракеле д'Амато, Перони пожирал их взглядом, время от времени недовольно хмыкая.

– Она здесь надолго, – не выдержал Коста. – Так что лучше с этим смириться.

– Что она вообще здесь делает? Этот парень не работал на гангстеров. Он же профессор.

– Мы не знаем, – возразил Коста. – А теперь знаем меньше, чем всего два часа назад.

В любом случае местонахождение Сюзи Джулиус неизвестно, хотя и ее имя, и сам факт таинственного исчезновения теперь таились где-то в глубине коллективного подсознания следственной группы, вытесненные туда более значительными, неотложными делами. Возможно, она даже где-то поблизости, но фактически уже мертва, поскольку все тщательно разработанное планы на ближайшие два дня внезапно утратили свою реальность. Он окинул взглядом раскопки, второй домик и приземистый силуэт древнеримской виллы.

– Пойду пройдусь, – объявил он. – Фальконе не станет по мне скучать.

Во втором домике вряд ли могло быть что-то интересное, а вот вилла, казалось, подавала определенные надежды. Вероятно, это была древняя церковь или что-нибудь в этом роде: кирпичные стены, скрепленные строительным раствором. Темнота скрывала подробности, но Коста догадывался, что строение окрашено в тот же медовый цвет, что и древняя кирпичная кладка на старой Аппиевой дороге, где он вырос. Здание представляло собой прямоугольник со стороной примерно сорок метров с открытым внутренним двором и неразличимой в темноте мозаикой. Перед входом высилась колоннада. Войдя внутрь, Коста оказался в холодной, сырой прихожей с двумя примыкающими помещениями, ведущими в глубь здания, открытыми и пустыми. Центр здания, должно быть, представлял собой лишенный окон зал. Это была странная конструкция. В нормальном доме такое полностью исключалось, поскольку было просто лишено смысла.

Вход во внутреннюю часть преграждала старая дверь, обшитая деревянными панелями и закрытая на ржавый висячий замок. Отойдя к машине, Коста вернулся с большим фонарем и ломом. Чтобы справиться с замком, ему понадобилось чуть больше минуты. Фонарь озарил ярким светом голые стены – помещение оказалось пустым. Тогда к чему замок на дверях? Что он защищает?

Коста тщательно обследовал небольшое, лишенное окон пространство – пусто. Но уже собравшись уходить, он зацепился ногой за деревянную панель, выступающую из древней кирпичной кладки. На вид она была вполне современной. И в ней тоже торчал висячий замок, на сей раз новый и блестящий.

С помощью лома Коста сумел его открыть. Удалив панель, он обнаружил под ней уходящие в черноту узкие, низкие ступени, ведущие в какое-то подземное помещение.

Здесь было освещение. По одной стороне лестницы шли провода, у ее подножия на грубо обработанной стене виднелся электрический рубильник. Впереди с потолка свисала лампочка, возможно, не единственная. Ник Коста ничего не понимал в археологии, но все это показалось ему странным. Разве они не используют переносные прожекторы? Тем не менее электрические лампочки выглядели вполне обыкновенными – вроде тех, что висят дома.

Коста остановился. Подобные вещи обычно делают вдвоем – ведь здесь может прятаться кто-то еще. Это прекрасное место, чтобы переждать, пока все закончится. А потом оттащить Сюзи куда-нибудь подальше. Или просто оставить тело на покрытой плесенью земле.

– Нет времени, – сказал он себе. Кроме того, ему уже надоели усталые взгляды, которыми его одаривают каждый раз, когда он заговаривает о девушке.

Он вынул из кобуры пистолет, прижался к стене и начал медленно спускаться вниз. Температура упала на пару градусов. Пахло плесенью.

Не было слышно ни звука. Спустившись, он щелкнул выключателем и двинулся дальше – вход оказался таким низким, что пришлось пригнуться.

Помещение было ярко освещено. Видимо, здесь уже провели какую-то реставрацию: невероятно, чтобы оригинальные настенные росписи через две тысячи лет совершенно не потускнели. А может, они вовсе не древние и кто-то нарисовал их совсем недавно?

Глядя на рисунки, Коста думал: "Вот они, кошмары". А возможно, все это было в реальности. Кто-то сделал отчаянную попытку выдавить этот яд из человеческого сознания, перенеся существующих в нем демонов в древние языческие образы.

Прямоугольное помещение обрамляла серия рисунков с одинаковым красным фоном. Каждую сцену венчал символический мозаичный фриз с изображением дельфинов и морских чудовищ. Рисованные колонны отделяли одну картину от другой. Насколько мог понять Коста, их нужно было смотреть по очереди – связанные между собой образы рассказывали определенную историю. Если верить краткой лекции Терезы, это было связано с инициацией в дионисийские мистерии.

Справа от него, рядом с дверью, история, очевидно, брала свое начало. Какой-то импозантный мужчина – возможно, бог – лениво развалился на золотом троне, с обеих сторон от него рогатые сатиры пристально всматривались в серебряные чаши с водой. У ног божества лежала молодая женщина с лицом, прикрытым вуалью, в руке она держала фаллический символ с сосновой шишкой на конце – тирс. Дальше на длинной стене располагались три следующие картины. Обнаженный ребенок вслух читал свиток с текстом. Взявшись за руки, три танцовщицы с восторженными лицами плясали вокруг урны. Старуха в темной мантии, спрятавшись за гниющим стволом дерева, со злостью смотрела на красивую молодую женщину, которая, сидя перед зеркалом, играла своими волосами.

Стена напротив входа была украшена одной-единственной картиной – молодая женщина в чертогах бога. Черные рабы бичуют ее плетьми. На заднем плане сатиры играют на лютнях. На лице новообращенной написан ужас. Бог смотрит на нее с вожделением.

Коста повернулся к левой стене. Там были другие ритуалы: бичевание, возлияния, танцы, совокупление. На четырех картинах изображалась совершенно безумная оргия, напоминающая творения Иеронима Босха. Бесчувственные тела напившихся до чертиков гуляк. Молодая мать, одной грудью кормящая ребенка, другой – козла. Женщины, обнимающие лошадей и львов. Две девушки, сошедшиеся в кровавой схватке, катаются по полу, пытаясь выцарапать друг другу глаза.

Последняя картина также изображала двух женщин. Одна из них направлялась к богу с повязкой на глазах. Второй перерезал сзади горло ухмыляющийся сатир, прижимающийся пахом к ее ягодицам.

Коста повернулся к финальной сцене, расположенной по другую сторону двери. Бог по-прежнему сидел на троне, но теперь на лице у него была маска, вульгарная кричащая маска, изображенная на татуировках, которые Коста видел на теле мертвой Элеанор Джеймисон и, вероятно, пока еще живой Сюзи Джулиус. Но все это были лишь бледные подражания. На лице бога отражалась слепая алчная ярость, которую невозможно передать с помощью каких-либо знаков на коже.

Новообращенная стояла перед ним обнаженной, лицом к зрителям, а бог яростно атаковал ее сзади, крепко сжимая рукой ее левую грудь. Лицо женщины было частично прикрыто вуалью. Широко раскрытый рот зашелся в крике. Между ее раздвинутых бедер виднелся его мощный эрегированный член. Многочисленные сатиры и прихлебатели смотрели на происходящее бешеными глазами.

"Было ли это тем самым испытанием, от которого отказалась падчерица Уоллиса? – думал Коста. – Возможно, в помещении, очень похожем на это. А если бы она не отказалась, где бы была сейчас? Да где угодно, – решил он. – Если Тереза права, эта вилла всего лишь форпост. Где-то в Риме находится Вилла загадок, сердце этого культа, потаенный храм – подобно этому, погребенный под землей".

Что-то не складывается. По крайней мере один человек не вписывается в эти рамки. Рандольф Кирк не мог мчаться на мотоцикле через Кампо со счастливой Сюзи на заднем сиденье. Это был молодой человек, которого она знала.

Коста попытался рассуждать логически. Раскопки здесь давно не ведутся – никаких следов недавних работ. Тем не менее сюда регулярно приходили – он заметил окурок от сигареты и несколько оберток от конфет. Вообще-то это собственность университета, так что сооружение вполне могли использовать для занятий.

Он обошел углы, освещая фонариком темные места. Неподалеку от изображения бога и кричащей новообращенной что-то сверкнуло. Достав из кармана пластиковый пакет, Коста присел на корточки и подобрал предмет с пола. Это была резинка для волос, какие носят маленькие девочки, с переплетениями ярко-красного, зеленого и желтого цвета. Коста тщательно обследовал оставшуюся часть комнаты, но ничего интересного не обнаружил.

После этого он вновь поднялся по ступенькам и вернулся в передвижной домик. У Фальконе был усталый и мрачный вид. Д'Амато молча стояла рядом.

– Бригада экспертов осмотрит это место, когда все здесь закончит, – сказал он, выслушав Косту. – Через шестнадцать лет, Ник, вряд ли что могло остаться – если ты думаешь именно об этом. Кроме того, Лупо уже говорила, что, возможно, ее убили где-то в городе.

– Я знаю, – ответил он и показал резинку для волос. – Но вот это пролежало тут гораздо меньше времени.

– Такие штуки носят дети, – взглянув на пластиковый мешочек, сказала Ракеле д'Амато. – Неужели сюда пускали детей?

Коста вспомнил рисунки на стенах.

– Не могу себе этого представить.

– В наши-то либеральные времена? – приподнял седую бровь Фальконе. – Послушай, уже поздно. Если ты считаешь, что нужно спешить, иди повстречайся с матерью. Один. У нас не хватает людей. Если она это поймет, иди в лабораторию. Таких случаев может быть миллион – нужно знать это наверняка. Потом немного отдохни. Завтра нам всем придется работать сверхурочно.

– Это точно! – прошептала д'Амато.

Они обменялись взглядами, и Коста подумал, что между ними явно что-то происходит. Не может ли это повлиять на выводы Фальконе, как правило, безупречные?

Внимательно взглянув на него, Фальконе отвел его в сторону.

– Как ты себя чувствуешь? У тебя замученный вид. Ты не пил?

– Нет! – отрезал Коста. – Вы мне кто – начальник или опекун?

– Всего понемногу. По крайней мере сейчас.

Коста медлил, надеясь узнать что-то новое.

– Мы проедем с тобой часть пути, – сказал Фальконе. – Во Фьюмичино уже приехала бригада, которая заберет тело. Кажется, Бешеная Тереза ждет не дождется момента, когда можно будет до него добраться.

– Можно ли ее за это винить? – вмешалась д'Амато.

– Очень даже можно, – пробормотал Фальконе и двинулся вперед так быстро, что остальным пришлось бежать за ним вдогонку.

Дождь прекратился. В самом сердце Рима постепенно воцарялась тишина. Щедрая луна всматривалась в свое отражение, плавающее в черных водах Тибра. Дневное тепло исчезло, напоминая, что зима еще сопротивляется.

Аделе Нери лежала в спальне одна. Ее муж грубо разговаривал с теми серыми, мрачными людьми, которых он впустил в их жизнь. Голоса просачивались сквозь закрытую дверь, вторгаясь в самые тайные мысли. Мики не было видно. Он даже не звонил. Все это казалось необычным, но не слишком странным. В последнее время он безумствовал больше прежнего. Отчасти это было связано с наркотиками, отчасти – со сделками на стороне, расплаты за которые Мики чрезвычайно боялся. Но главным здесь было внезапное и страстное влечение к мачехе, которому та нисколько не противилась. Ей нравилась его зависимость, а то, что она с ним делала, сводило Мики с ума. Некогда Аделе имела некоторое влияние на Эмилио, но оно всегда было ограниченным, слабым, а теперь ослабело еще больше. Эмилио ощущал свой возраст, понимая неизбежность перемен.

С Мики было по-другому. Он делал все, что она попросит. Абсолютно все. К тому же он был молод. Не просто пару минут молотил, а затем откатывался в сторону и начинал храпеть. Он давал ей кое-что взамен. Хотя, размышляя об этом, Аделе Нери понимала, что все эти вещи больше не играют для нее прежней роли. Мир физических ощущений имеет свои границы. С возрастом понимаешь, что в жизни есть более важные, хотя и не столь наглядные цели – власть, благополучие, безопасность. Возможность управлять своей собственной судьбой.

Кроме того, Мики был не единственным, кого она держала в подобном рабстве. Аделе думала об этом и удивлялась, что сумела столько времени скрывать своих тайных любовников. Конечно, она была осторожной и осмотрительной, выбирала тех, кто не станет болтать. Тем не менее Эмилио Нери оставался подозрительным и мстительным человеком. Сейчас в его глазах появилось нечто такое, от чего становилось не по себе. Однажды он ее раскроет, а что будет потом, можно только догадываться. В такой жизни, как у нее, это просто неизбежно: страстное увлечение, потом сдержанное удовлетворение, а затем конец путешествия – скука, лень, катастрофа. Если не спланировать все заранее.

Если не уйти, когда настанет подходящий момент. Эмилио становится медлительным и глупым. Пора подумать о наследнике – пока весь песок не вытечет, а империя не рассыплется в прах.

Припарковав машину возле темнеющей громады древнеримского театра, Ник Коста подошел к парадной и нажал кнопку звонка. Он все еще пытался упорядочить свои мысли, понять, что происходит. Словно распутывал моток пряжи.

– Да? – В ее голосе звучали беспокойство и надежда. Ответив, он ощутил ее разочарование и страх.

– Я ненадолго, – заспешил он. – Мне нужно кое-что проверить. Извините.

– Не извиняйтесь, – проговорила Миранда Джулиус, пропуская его внутрь.

В гостиной, куда все еще доносился шум машин с Лунготевере, она была одна – в просторной белой пижаме и красном халате. Влажные волосы после душа казались темными. Сейчас она выглядела моложе, возможно, из-за глаз – огромных, ярко-синих. Боль придала ее лицу хрупкую, напряженную красоту. Коста боялся думать о том, что она чувствует.

– Никаких новостей? – коротко взглянув на него, спросила она.

– Нет. Извините.

Миранда вздохнула. "Именно этого она и ожидала", – подумал он.

– Хотите выпить? Или вам не положено?

Она сжимала в руке бокал красного вина. Ник помнил, как часто после смерти отца бросался в это благоуханное озеро и каких усилий стоило потом вынырнуть наружу и просохнуть. Это влечение неистребимо.

– Если только немного, – сказал он, и она направилась в кухню, откуда вышла с бутылкой "Бароло"[24] – хорошей выдержки, весьма дорогого.

– Здесь всю ночь не прекращается движение. Не могу заснуть. Сижу и думаю... Хоть что-нибудь о ней известно?

Он уже видел женщин в подобных ситуациях. Иногда они сразу ломались. Иногда выворачивались наизнанку. Миранда Джулиус выглядела совсем иначе – кажется, она решила противостоять боли. Коста надеялся, что это продлится как можно дольше.

– Нет, – честно ответил он. – Еще рано. Это ни хорошо, ни плохо – просто дело обстоит именно так. Судя по всему, она вполне может оказаться очередной беглянкой. Вы удивитесь, если узнаете, как часто такое случается.

Миранда подняла свой бокал:

– Спасибо, Ник. Спасибо за ваши усилия.

Она не удержала бокал, и несколько пурпурных капель осталось у него на пиджаке.

– Простите! – извинилась Миранда, вытирая ткань салфеткой. – Я уже выпила пару бокалов. Это помогает.

– Не беспокойтесь.

Он попробовал вино. У него был великолепный вкус.

Коста вынул из кармана пластиковый мешочек.

– Маловероятно, но все же я должен спросить. Узнаете? У Сюзи было что-нибудь в этом роде?

Она посмотрела на разноцветную резинку.

– Да... думаю, что да. Но это не такая уж редкая вещь.

– Я знаю.

Он последовал за ней в спальню девочки. Вместе они просмотрели одежду и белье. "Все аккуратно сложено", – отметил Коста. В прикроватной тумбочке лежало несколько резинок для волос – ничего похожего.

– Где вы ее нашли? – спросила Миранда.

– Она может принадлежать кому угодно. Я отнесу ее в лабораторию, но мне нужна еще какая-нибудь вещь, чтобы было с чем сравнить. Например, щетка для волос.

На туалетном столике их лежало сразу две. Миранда кивнула, и Коста взял ту, которая побольше. На щетке было полно мягких золотистых волос – чуть более светлых, чем у матери.

Синие глаза пристально смотрели на него:

– Так где же, Ник?

– Сегодня днем возле аэропорта убили человека. Университетского профессора, который вел там раскопки. Вероятно, он был вовлечен в некий культ. Тамошняя вилла, кажется, использовалась для каких-то церемоний – возможно, совсем недавно. Точно мы не знаем.

– Убили?

– Пока не ясно почему. Сомневаюсь, что здесь вообще есть какая-то связь. Нет никаких свидетельств, что Сюзи там была. Разумеется, мы проверим эту резинку для волос.

– А эта... – Она сжала бокал, плечи поникли. – Эта церемония... От нее еще кто-нибудь пострадал? До этого?

– У нас нет данных о том, что с Сюзи что-то случилось, – твердо сказал Коста.

– Но вы знаете что-то еще. Об этом ритуале. Ведь он проводится не впервые?

– Может, и не впервые, – признал он.

– И кто-то уже умер?

– Шестнадцать лет назад. С тех пор прошло много времени.

Синие глаза смотрели на него неотрывно.

– И кто же она была?

– Пока не знаю. В любом случае это может оказаться простым совпадением.

Он видел, что она ему не верит. Вернувшись в гостиную, Миранда Джулиус налила себе еще вина и встала возле стола – нервная, подавленная. Увидев, что она дрожит, Коста осторожно обнял ее за плечи.

– Хотите, я приглашу кого-нибудь, Миранда. Женщину-полицейского. Вам нельзя оставаться одной.

Она была очень напряжена, словно пыталась понять нечто важное. Коста почувствовал, как неудержимо влечет его к этой странной женщине.

– А знаете, чем интересны дети? – неожиданно спросила она. – Они сводят вас с ума, и они же дают вам возможность сохранить рассудок. Чтобы понять это, потребовались годы – вот почему я избегала Сюзи. Жизнь с ней заставила бы меня быть ответственной. Стать чем-то таким, чем я не являюсь. Поэтому я просто бросила ее и сбежала – в такие места, где все глупо и бессмысленно и где я могла вообще забыть о ее существовании.

– И что же изменилось? – спросил он.

– Вы думаете, что-нибудь изменилось?

– Но ведь вы же здесь. Вы приехали с ней. Судя по вашим словам, раньше это исключалось.

Кажется, она оценила его догадку. Коста убрал руки. Иногда в голову приходят незваные мысли...

– Я решила наконец поступить правильно, – объяснила Миранда. – Я же почти забыла о ней. А ведь она – часть меня самой...

Она быстро наполнила бокалы и залпом выпила вино.

– Сюзи этого не заслужила. Так что я купила билеты и сняла эту квартиру. Все делалось в последнюю минуту. Мне показалось, что это хорошая идея. Просто встать и поехать. Вместе.

– Но почему именно сейчас?

Кажется, ей было больно углубляться в эту тему. И зачем ему вообще знать об этом?

– Думаю, потому, что мне понадобилось чье-то общество. В моей жизни образовалась брешь, и я эгоистически решила, что, может, настала пора заполнить ее своей дочерью.

Она склонила голову набок, задумалась.

– В прошлом году, еще работая, я торчала в очередной дерьмовой дыре на Ближнем Востоке, наблюдая, как люди пытаются друг друга перестрелять. Тогда у меня был мужчина. Репортер. Француз. С ним было весело. Только и всего. Но этого оказалось достаточно. Все, что мне нужно. Потом в один прекрасный день он вскочил в джип и...

Опустив бокал, она подошла к нему ближе.

– Это была всего лишь автокатастрофа. Представляете? Все эти годы мы гуляли под пулями, ездили по минным полям. И вот однажды он выезжает на дорогу и какой-то идиот вместо того, чтобы повернуть направо, поворачивает налево. Бац – и они врезаются в скалу. Мертвые.

– Мне жаль.

– Чего жаль? – строго спросила она. – Вы же его не знали. И меня не знаете.

Ее дыхание отдавало вином, а тело пахло иначе. Дорогими духами.

– К тому же я его не любила. Он мне просто нравился. Я его уважала. Еще до того, как все это случилось, я обещала себе, что брошу его. Так было бы легче. А получилось только хуже.

Она протянула руку и коснулась пальцами его груди. Коста отступил и поднял руки.

– Миранда, вы расстроены. Разрешите, я пришлю сюда женщину из полиции.

– Не хочу.

Голос ее дрожал, но скорее от усталости, чем от выпивки, подумал он.

– Простите, – прошептала она. – У меня такая привычка, когда дела идут плохо. Спать с незнакомцами. И знаете что?

Он не мог вымолвить ни слова. В голове теснились запретные мысли.

– Иногда это помогает. Иногда это лучшее, что только можно найти.

Она мягко обняла его, ее влажная голова опустилась ему на грудь. Ник Коста почувствовал, как теплые губы коснулись его шеи.

– Сегодня ночью я не хочу быть одна. Ну пожалуйста! Если хочешь, просто обними меня. Только не уходи. Ну пожалуйста...

Он все же отстранился, и это было очень трудно.

– Мне надо идти. Утром я вам позвоню. Все будет хорошо. Я обещаю.

Она смотрела на него отчаянным, зовущим взглядом.

– Конечно, – сказала Миранда, и было невозможно догадаться, о чем она думает.

Снаружи было холодно, моросил дождик, скрывая луну словно вуалью. Подходя к машине, Ник размышлял, насколько готов был уступить, права ли она и имеет ли это вообще какое-либо значение.

Терезу Лупо разбудили яркие огни крана, работающего у глубокой шахты. Словно поддразнивая, носилки раскачивались из стороны в сторону. Зевнув, она посмотрела на часы. Было около полуночи. День казался бесконечным. Покрытое синяками тело ужасно болело, отчаянно хотелось спать. Но ведь кто-то пытался ее убить, что было для нее в новинку, так что труп убийцы заслуживал внимания. Чтобы разобраться в своих ощущениях, следовало заглянуть в его мертвые глаза.

Перед тем как она уснула, Фальконе около часа висел на телефоне. После краткого отчета Терезы о том, что случилось в кабинете Рандольфа Кирка, он с ней почти не разговаривал. Если наказание заключается только в этом, значит, ей повезло. Тереза Лупо понимала, что уже несколько раз переступила границы дозволенного, но, если это поможет найти Сюзи Джулиус и распутать загадку смерти Элеанор Джеймисон, овчинка стоит выделки. Возможно, тогда ей все простят.

Ракеле д'Амато сидела в своей машине и ни с кем не разговаривала. Бригаду из морга разделили между раскопками и аэропортом, люди работали молча, понимая, что здесь что-то не так. "Все дело в том, – думала Тереза, – что представители трех государственных служб – полиции, морга и ДИА – едва общаются друг с другом. В чисто профессиональные отношения вмешиваются личные мотивы, ущемленное самолюбие и прошлые дела. И я тоже приложила к этому руку".

– К черту! – прошептала она. – Если мы узнаем о девочке хоть чуть-чуть больше, значит, не такие уж мы дураки.

Фальконе отвел в сторону Перони, д'Амато вылезла из машины и присоединилась к ним. Все трое выглядели измученными.

– У нас есть тело, – проворчал инспектор. – Полагаю, ты хочешь его увидеть.

– Еще бы! – Она провела не один час, ожидая, когда его вытащат на поверхность. Пришлось привезти дополнительное оборудование, длинные тросы, людей в белых касках, которые исчезли в глубине, удивленные и раздраженные предстоящей задачей. Ведь это же не место преступления, а строительная площадка.

Теперь, когда привязанный к носилкам труп лежал на земле под яркими лучами прожекторов, Терезе Лупо уже не так хотелось увидеть его лицо. Образ черного насекомого, пытающегося отнять у нее жизнь, и без того будет преследовать ее очень долго.

– Что от меня требуется? – спросила она, подходя к собравшейся возле тележки небольшой толпе.

– Неплохо было бы его идентифицировать, – сказал Фальконе.

– Я могу снять шлем, вывернуть карманы. Как насчет мотоцикла?

– Уже проверили, – ответил Фальконе. – Номер фальшивый, но мы смогли идентифицировать его по номеру на раме. Угнан в Турине три недели назад. Там недавно украли несколько мощных машин. Подозревают, что действует какая-то организованная группа.

– Так и есть, – добавила д'Амато. – Туринские гангстеры все время их сюда переправляют. По оперативным данным, в этом замешан Нери. И не только он. Но...

– Потом, – отмахнулся Фальконе.

Труп лежал на носилках лицом вверх, его конечности располагались под странными, неестественными углами – как у сломанной куклы. Левая рука почти выскочила из сустава, рядом с костью и разорванными мышцами виднелась полоска обнаженной кожи. Тереза Лупо велела погасить мощные прожекторы, которые ее ослепляли. Света хватало и без них.

– А он меньше, чем я думала...

Наверное, так и должно быть. Обычно она видит уже мертвых людей и не имеет представления, какие они, когда дышат, разговаривают, – когда живут.

Фальконе посмотрел на часы и вздохнул.

– Терпение! – пробормотала Тереза и присела на корточки, пытаясь разобраться в своих ощущениях и понять, следует ли оказать мертвому то обычное уважение, которое она старается проявлять при каждом вскрытии.

Мотоциклист, вероятно, умер в тот момент, когда ударился о стенку колодца, прежде чем его разбитое тело вместе с мотоциклом упало на дно. Шея была сломана, вдавлена в правое плечо. Шлем, правда, устоял – но и только. Он весь пошел трещинами, поцарапанное забрало было покрыто пылью и грязью.

– Бедный ублюдок! – прошептала она и отделила ремешки шлема. В нормальных условиях она отшила бы Фальконе. К чему работать глубокой ночью, в глухом месте возле самого Фьюмичино? Он может подождать, пока она не вернется в морг, где есть все необходимые инструменты. Но он не хотел ждать, да и она не хотела. В любом случае мотоциклист уже умер, а пышных похорон явно не предвидится.

Тереза Лупо велела одному из ассистентов морга принести ее медицинский саквояж, достала скальпель, аккуратно разрезала ремешок и осторожно потянула шлем вверх. Ощутив некоторое сопротивление, она изменила положение черепа и нашла более легкий путь. Пластмасса лопалась под ее пальцами, искалеченный труп подался вперед, и Тереза медленно, с величайшими предосторожностями удалила разбитый шлем.

Под ним оказалась копна запачканных кровью светлых волос.

Отвернувшись, Перони длинно выругался. С минуту все молчали.

В ярком свете переносных дуговых ламп перед ними лежала Барбара Мартелли из дорожной полиции, о которой мечтало большинство мужчин полицейского участка. Ее светлые локоны обрамляли лицо, искаженное предсмертной гримасой. Мертвые глаза были наполовину открыты. Зубы, такие красивые и белые, превратились в крошево. За побледневшими губами в горле виднелась запекшаяся кровь, темная и тягучая.

– О Господи! – ни к кому конкретно не обращаясь, крикнул Перони. – О Господи!

Нагнувшись, Тереза Лупо расстегнула молнию на куртке, обнажив под разорванной кожей окровавленный торс. На Мартелли была ее форменная рубашка. На груди, до самого горла расплывалось мокрое черное пятно. Тереза хорошо помнила эту женщину. Она действительно сильно отличалась от других женщин-полицейских. Тереза видела, как она заходит в участок, зная, что к ней прикованы взгляды всех мужчин, а также многих женщин, и думала, каково это – быть такой привлекательной и сколько времени и сил требуется на уход за этим телом, идеальным от природы. Тогда в ней говорила ревность, но теперь все это казалось мелочным. Тереза Лупо никак не могла сложить вместе части головоломки. Почему именно Барбара Мартелли оказалась тем наемным убийцей, – прошу прощения, наемной убийцей – посланной, чтобы отправить в ад Рандольфа Кирка? По собственной ли инициативе Мартелли решила распространить эту смертоносную привилегию на запертую в соседней комнате злополучную докторшу, или же выполняла чей-то приказ? И если да, то чей? Время словно повернуло вспять – с каждой уходящей минутой они знали все меньше, а мир становился все более мрачным и менее логичным.

– По правде говоря, я и сама смотрела в другую сторону, – обращаясь к себе, тихо промолвила Тереза.

Но тут она еще кое-что увидела и не могла поверить собственным глазам.

Из задумчивости ее вывел Фальконе, опустив руку ей на плечо.

– Спасибо, доктор, – сказал он.

– Да ладно.

– Нет. – Инспектор имел в виду нечто другое – странно, что она этого не поняла. – Я хотел бы за все тебя поблагодарить. Теперь у меня есть еще и мертвый полицейский.

– Что?

Фальконе повернулся к ней спиной и пошел прочь. Она не могла поверить, что такое возможно. Даже Перони выглядел смущенным.

– Эй! – крикнула она.

Он повернулся, и Тереза применила трюк из тех давних времен, когда недолго играла в женское регби – пока ее не выставили из команды за слишком частые нарушения правил.

Тереза Лупо сделала выпад и зацепила ногу Фальконе, лишая равновесия, затем рванула его за куртку и повалила на землю, навалившись сверху. Покачав головой, Перони вновь начал ругаться, глядя на них с откровенным презрением. Потрясенная Ракеле д'Амато молча наблюдала за этой маленькой драмой. Терезе не хотелось думать, что чувствуют сейчас ее подчиненные из морга. Наверное, хватаются за голову.

"К черту!" – беззвучно произнесла она и поволокла Фальконе к трупу, затем, отпустив его, указала на плечо умершей женщины – то самое, которое наполовину выскочило из сустава.

– А вот это ты видишь? – крикнула она, пригибая голову инспектора вплотную к разорванной плоти. – Ты это видишь?

Фальконе задыхался, пытаясь сохранить хотя бы некоторое достоинство.

– Да, – выдавил он, и ей показалось, что в его холодном тоне прозвучала нотка сожаления, даже, может быть, извинения.

Она была маленькой, но отчетливой – эта аккуратно нанесенная на кожу Барбары Мартелли иссиня-черная метка. Лицо с копной волос, похожих на извивающихся змей, и усмехающийся рот с полными губами, который вопит, вопит, вопит.

– Не стоит благодарности! – тихо сказала Тереза Лупо и заорала на своих людей, приказывая им грузить тело.