Виллисы

Такие морозы иногда случаются в последних числах февраля — будто напоследок, зиме вдогонку. Ранним вечером вымирает Москва, воздух едва прозрачен от взвешенных колючих льдинок, свет окон, реклам и фонарей расплывается, как чернила на сырой бумаге, грохочут по ледяным ухабам троллейбусы — промерзшие жестяные короба, в которых еще холоднее, чем на улице, — из метро валит тяжелый пар и пахнет баней, редкие прохожие, до глаз укутанные шарфами, спешат домой, каждый в одиночку храня свой островок тепла. Господи, дай сил перетерпеть, перевалить через эту бесконечную зиму, дожить до ручьев и зеленой травы.

Господи, неужели бывает лето на земле?

В последнем письме мать виновато, вполстрочки, после «крепко целую» и приветов от родни и знакомых, сообщала, что вернулся отец, и Юлька, едва дождавшись конца репетиции, помчалась на междугородку звонить в Рудник — соседям через улицу, у которых стоял телефон.

На том краю земли давно была ночь, Юлька переполошила соседей, слышно было плохо, мать тотчас начала плакать. «Гони его, поняла? — кричала Юлька, приставив ладонь к трубке. — Гони к черту! И чтоб за километр не подходил, ты поняла?!» — «Жалко…» Сквозь стекло переговорной кабины на нее пялился солдат-узбек с серыми обмороженными ушами. Юлька повернулась к нему спиной. «А себя тебе не жалко? А Зойку с Катькой не жалко?» — «Жалко…» — и снова слезы. На редкость содержательный получился разговор. «В общем, я сказала: гони, и все! А если пустишь — я летом приеду и выгоню, ты меня знаешь!» — Юлька грохнула трубку на рычаг.

Троллейбуса долго не было — наверное, опять оборвались где-то обледеневшие провода, — и Юлька пошла пешком, срезая дорогу, через Арбат. Москву она знала плохо, только район вокруг училища да центральные улицы, сразу заблудилась и теперь металась по темным, наполовину выселенным переулкам, наугад сворачивая то налево, то направо. Короткая нейлоновая куртка от мороза стояла колом, под нее задувал ветер, колени одеревенели и едва гнулись, и Юлька вдруг с ужасом поняла, что никуда не выйдет, просто упадет и замерзнет посреди огромного чужого города под равнодушным взглядом чьих-то теплых окон.

Она нырнула в подъезд, дернула внутреннюю дверь — заперто. Всхлипывая, перебежала в дом напротив. Здесь над замком был крупно выцарапан код, Юлька потыкала в кнопки окоченевшими, негнущимися пальцами, замок нехотя щелкнул, она вошла и поднялась на второй этаж. Откинула капюшон, зубами стащила варежки и всем телом прижалась к высокой батарее, просунув руки между секциями.

Больно заныли отходящие от мороза пальцы, куртка оттаяла, свитер стал понемногу пропитываться теплом. За дверью соседней квартиры слышался звук наполняемой ванны — гулкий, уютный. Неразборчиво бубнил телевизор. Прошаркали по коридору шлепанцы. Юлька представила себе эту квартиру с высоченными потолками, ванную с мягким ковриком, набором косметики на полочке под зеркалом, кухню со стопкой тарелок в раковине, комнату с длинными, наискосок, тенями от настольной лампы. И ее обитателей, неторопливо, обстоятельно пьющих чай, не подозревая, что рядом с ними чуть не замерз живой человек…

Внизу хлопнула дверь подъезда, загудел, поднимаясь, лифт и остановился на втором этаже. Юлька отскочила от батареи и принялась деловито рассматривать номера квартир, ожидая, когда человек пройдет. Но шаги замерли у нее за спиной. Тетка с авоськой, набитой пакетами молока, бдительно следила за ней. Юлька подумала, что молоко в пакетах замерзло и, если разорвать картонку, молоко будет стоять в тарелке голубоватым столбиком, потихоньку оплывая.

Она осмотрела все четыре квартиры и пошла вниз по лестнице.

— Вам кого? — спросила тетка.

— Мне?.. Так… — не оборачиваясь, ответила Юлька.

— А если так, нечего по подъездам шляться!.. Подзаборники!

Никогда еще бетонный бастион училища не казался ей таким родным и надежным. Три ряда сплошных окон мирно и весело светились в глубине заснеженного сквера. Юлька пробежала по центральной аллее к крыльцу, еще из-за стеклянных дверей увидела в интернатском вестибюле двух чужих парней и вахтершу Ольгу Ивановну, стоящую перед ними с раскинутыми руками.

— Не пущу! Я сказала — не пушу!

Один из парней присел, пытаясь прошмыгнуть под рукой.

— Куда? — Ольга Ивановна ухватила его за куртку. — Родителей не пускаем, а вас, кобелей…

Юлька стряхнула снег с сапожек и вошла, растирая варежками онемевшие щеки.

— Да свой я, бабуля, свой! — не унимался долговязый, почти наголо стриженный парень. — Не признала? Хочешь — спляшу?

— Свой! Я таких своих видела! Лезут, как медом намазано!

В глубине вестибюля тянулись на ужин интернатские ребята и девчонки. Все с любопытством оглядывались на баталию у дверей.

— Девушки! Милые! — заорал долговязый, над головой у вахтерши простирая к ним руки. — Лену позовите! Лену! Беленькая такая!..

— Да уйдешь ты по-хорошему или нет? Милицию вызову!

Юлька хотела обойти парней.

— Юля! Азарова! — окликнула ее Ольга Ивановна. — Объясни им, Лену какую-то…

— Юля! Юлечка! — тотчас переключился на нее долговязый, придержал за локоть.

Юлька с такой силой вырвала руку, что тот растерялся.

— Понял: без рук, — он миролюбиво поднял ладони. — Юлечка, вся надежда на вас. Не дайте разбиться несчастному сердцу… Лена. Беленькая такая. Худая. Высокая. Танцует виллису в «Жизели»…

— Вы видели «Жизель»? — сухо спросила Юлька.

— Виноват. Но непременно…

— Там шесть троек виллис. И два состава. Умножать умеете?..

Второй парень молча смотрел на Юльку и улыбался.

— …Все высокие. Толстых нет. Лен — человек десять.

— От винта! — безнадежно сказал долговязый. — По такому дубильнику зря перлись!..

— Арза. идешь? — окликнула Юльку Света Середа.

— Сейчас. Очередь займи.

— А это кто? — вскинулся долговязый вслед рослой русоволосой красавице Светке. Чуть стойку не сделал, как бобик.

— А это — не про вашу честь, — с удовольствием сказала Юлька. — Еще есть вопросы?

— Есть, — сказал, улыбаясь, приятель долговязого. — Ты тоже виллиса?

— Да.

— А тебя как найти?

— А меня искать не надо. Лену свою ищите. — И Юлька направилась в столовую.

— Меня зовут Игорь, — сказал парень вдогонку.

— Очень приятно, — не останавливаясь, ответила она.

— Все понятно? — затараторила у нее за спиной Ольга Ивановна. — Все, давай-давай! Ищут сами не знают кого. Вон в городе полно их ходит, другую найдете. А у нас девочки серьезные, им гулять с вами некогда…

Юлька, на ходу снимая куртку, вошла в столовую, взяла талон на ужин у дежурного воспитателя Галины Николаевны и пристроилась в очередь рядом с Середой.

— Кто это? — кивнула та в сторону вестибюля.

— Опять Ленку ищут. Достали уже. Хоть не говорила бы, где учится.

— Ты что! Это же коронный номер: «Ах, здравствуйте, я балерина!» Она на улице по пятой ходит. — Света развела носки на девяносто и засеменила так с подносом в руках.

Они сели за свободный столик в своем ряду. В просторном зале было еще два ряда столов — центральный для москвичей, а дальний, с мягкими креслами и салфетками, — преподавательский. Вечером ни москвичей. ни педагогов не было, но интернатские привычно занимали свою треть.

— Домой звонила?

— Угу… Папаня объявился! — Юлька удивленно покачала головой. — Сволочь… Мать ревет… Скорей бы лето. Я бы этого подонка в шею выперла…

— Кого это? — поинтересовался Генка Демин, подсаживаясь к ним. — Не меня?

— Ты живи пока… Илья! — Юлька помахала рукой, подзывая Ленку Ильинскую. — Длинный, лысый, в синей куртке — твой?

Ильинская — «худая, высокая, беленькая такая» девчонка — подошла к столику с полным подносом. Против обыкновения, она ужинала в училище, обычно же сразу после уроков уносилась в город, на дискотеку или в ресторан — куда позовут. Крошечный ротик, круглые, всегда будто бы изумленные глаза, брови по-детски домиком — ангел небесный.

— А-а, блин, панк недоделанный, — равнодушно сказала она. — Понту навалом, блин, а сам студент общежитский, на метро катает.

— Главное, чтоб человек был хороший, — ухмыляясь, поучительно сказал Демин.

— Ага… Пойди в первом классе скажи.

— Тебе бы, Илья, академика, — посочувствовала Середа.

— Угу, — кивнула Ленка с набитым ртом. Она, всем девчонкам на зависть, ела сколько влезет, жрала пирожные и кремовые торты, занималась при этом вполноги — и ни на грамм не выходила из формы.

— Лучше военного! Полковника! — подхватила Юлька.

— Ты что! — возмутился Демин. — Генерала!

— Угу, — кивнула Ленка. Игра была привычная для всех.

— Рэкетира!

— Режиссера!

— И чтоб хата напротив Кремля! Пятикомнатная!

— И «мерседес»! Илья, прокатишь?

— Не, для разминки можно и инженера, — сказал Демин. — Главное, чтоб москвич!

— Да ладно, блин, достали! — завелась наконец Ленка. — Сами-то в Москве останетесь, не в Большом, так в Станиславского. А я чего, головой больная — в Мухосрань ехать?

— Арза! — допивая на ходу компот, подошел киргиз Хаким в вышитом национальном халате. — Титова ужинать будет?

— Нет.

Хаким направился к воспитательнице.

— Титовой не будет, — сообщил он, протягивая руку.

— По третьему кругу? — удивилась Галина Николаевна, но все же отдала ему еще один талон. — Тебе плохо будет, Хаким!

— Не, — Хаким, широко улыбаясь, погладил себя по животу. — Мне будет хорошо…

Парней в вестибюле уже не было, вахтерша вязала за своим столом.

Юлька, Света, Ильинская и Демин прошли к интернатской лестнице. Генка был первым учеником в классе и партнером Середы, но если Светку нельзя было не увидеть даже в толпе на улице — прима! — то Демин был шпана шпаной, верткий, юркий, он вообще не умел ходить спокойно. Он вдруг мощно выпрыгнул и с размаху обхватил Ленку за талию.

— Илья, — проворковал он, кося на нее плутоватые цыганские глаза. — А возьмешь меня замуж?

— Прямо сейчас? — невозмутимо отозвалась та.

— Нет, вообще.

— Запросто. Только лет через пять, Генчик, когда квартиру купишь.

— Ха! Тогда меня любая возьмет! — Генка запрыгал спиной вперед по лестнице, отбивая дробь на каждой ступеньке. — Любая возьмет! Хоть такой я обормот!

С третьего этажа из интернатского холла раздавалась какофония рояля. На площадке стояла Ия Чикваидзе, прижимая к груди папку с нотами.

— Юль, — плаксиво протянула она. — Скажи им! От классов ключа нет, а мне завтра фо-но сдавать…

— Сама сказать не можешь?

— Ага! Ты знаешь, куда они меня посылают?

У рояля бесилась малышня — только ногами на клавишах не прыгали. Маленькая Юлька, едва достающая подругам до плеча, грозно свела брови и уперла кулаки в бок.

— Атас! Арза идет! — крикнул кто-то, и малышей как ветром сдуло.

Ия подсела к роялю, разложила ноты.

— Юль, ты постой немножко, а то они опять прибегут…

От холла влево и вправо уходили длинные коридоры интерната: налево жили девчонки, направо ребята. Интернатские — от десяти до восемнадцати, первоклассники и старшекурсники вперемешку — смотрели телевизор, носились по коридорам, бродили из комнаты в комнату.

Юлька осталась охранять Ию, Середа пошла в учебную часть поболтать и узнать новости у молоденькой секретарши, Ильинская направилась к ребятам, Демин — к девчонкам.

Рядом с холлом в комнате воспитателя стоял телефон. Чолпан Хайрутдинова, пользуясь моментом — пока воспитатель внизу, на ужине, — нежно лепетала в трубку. Демин подкрался, тесно прижался сзади, принялся щекотать ее под ребрами.

— Да… Что ты говоришь?.. — сдавленным голосом продолжала Чолпан, отбиваясь. — В самом деле?.. — Не выдержала, прикрыла ладонью трубку, злобно зашипела: — Да отвали ты, козел!

В комнате неподалеку роковой красавец Астахов возлежал поперек кровати, закинув ногу на ногу, бренчал на гитаре, и старшекурсники, набившиеся в комнату, хором орали матерные частушки и ржали. Демин присоединился к ним.

Галина Николаевна поднялась в интернат.

— Титова у себя? — спросила она у Ийки.

Та кивнула, не отрываясь от нот.

— Автомат внизу. — Галина Николаевна отняла трубку у изнывающей от нежности Чолпан. — Разгоню! — пригрозила любителям частушек и быстро пошла дальше по коридору.

Одна из дверей внезапно распахнулась, и под ноги ей выпала спиной вперед растрепанная третьеклассница. Следом вылетела подушка, и дверь захлопнулась.

Галина Николаевна остановилась и решительно шагнула в комнату. Стоявшая на тумбочке с занесенной уже подушкой девчонка не успела сдержаться и с размаху ударила ее по голове. В ужасе закрыла рот ладошкой:

— Извините, Галина Николаевна…

— Спасибо, — спокойно ответила та. — Больше никто не хочет попробовать? — Она оглядела остальных участниц сражения, красных, с налипшими на потные физиономии перьями.

Пострадавшая в коридоре у нее за спиной беззвучно хохотала и корчила рожи подругам.

— В воскресенье вместо увольнения будете стирать наволочки! — Галина Николаевна двинулась дальше.

Нина Титова сидела в своей комнате, зашивала балетки.

— Ты опять не ела, Нина? — мягко сказала Галина Николаевна. — У тебя скоро голодные обмороки начнутся… Надо есть, Нина, хоть немного. Ты же здоровье угробишь…

— Я в буфете обедала, — ответила Нина, не поднимая головы.

— Я говорила с буфетчицей — она тебя даже в лицо не знает.

— Я взрослый человек! — истерически крикнула Нина, резко обернув к ней болезненно-бледное лицо. — Что вы за мной шпионите?!

Галина Николаевна укоризненно покачала головой и вышла.

— Девки! Девки-и-и!! — Середа мчалась по коридору, размахивая листком бумаги. — В мае в Австралию летим!

Смолкла гитара, захлопали двери, со всех сторон бежали к ней старшекурсники, — обступили, галдя, выхватывая листок со списком друг у друга. Опоздавшие прыгали за спинами, тянули руки.

— Да тише вы! Не порвите! Я на пять минут выпросила!

Нина Титова молча, грубо протолкалась в центр толпы, заглянула в список и ушла обратно в комнату. Ильинская, не найдя своей фамилии, деловито огляделась и вцепилась в Юльку:

— Арза, миленькая, купи мне там часики, ладно? Они копейки там! Маленькие такие, ладно?

— Не завтра же летим, — отмахнулась Юлька.

— Нет, если кто будет просить, ты скажи, что я уже просила, ладно?

В половине одиннадцатого Галина Николаевна прошла по комнатам, выгоняя ребят на свое крыло. Те прятались, перебегали из комнаты в комнату. Наконец Галина Николаевна встала у стеклянной двери, отделяющей мужское крыло:

— Что мне, бегать за вами, что ли? Закрываю!!

Мимо промчались, толкаясь и запрыгивая друг другу на закорки, малыши. Астахов неторопливо прошествовал с гитарой на плече.

— Монастырь! — с выражением процедил он.

— Иди-иди! — Галина Николаевна подтолкнула его и бесцеремонно добавила коленом в зад. — Монах!.. Все?

— Я! Я еще! — Демин выскочил из дальней комнаты.

Галина Николаевна заперла за ним дверь на ключ. Демин с той стороны расплющил нос о стекло, скребся, изображая муки страсти.

— Господи! Каждый день одно и то же… — Галина Николаевна спрятала ключ в карман. — Пластинку смени.

Она погасила свет в коридоре, села в своей комнате, устало прикрыла глаза. За одинаковыми пронумерованными дверями с фамилиями жильцов слышалась приглушенная возня, смех — девчонки укладывались спать.

Юлька, Света и Нина сидели в ночных рубашках на подоконнике, курили в приоткрытое окно, передавая сигарету друг другу. Красный огонек по очереди выхватывал из темноты их лица. За окном в сквере едва светились в морозном тумане зеленые фонари.

Ия спала. Она мгновенно засыпала, приняв горизонтальное положение, — в раздевалке, в гримерке между выходами.

— А в Австралии сейчас лето… — мечтательно сказала Середа.

Юлька досадливо покосилась на нее, глянула на мрачную Нину. Светка иногда была жутко бестактна, потому что искренне не замечала, что творится вокруг, жила в каком-то другом, добром и спокойном мире. Ко всем была одинаково доброжелательна и, в общем, одинаково равнодушна. Осенью отчислили ее землячку из Киева — Светка не пришла проводить, гуляла в парке, смотрела на опавшую листву: забыла. И про то, что Нину не берут в поездку, сто раз успела забыть.

— Да брось ты, Нин, — сказала Юлька. — Сто раз еще списки поменяются. Вот увидишь — все вместе поедем.

— Даже Нефедову взяли, — Нина прикусила губу, чтобы не расплакаться. — Пятьдесят три кило!.. Кобыла кривоногая!

— С таким папой хоть одноногая, — усмехнулась Юлька.

За окном на широком карнизе внезапно появилась темная фигура. Света взвизгнула, попыталась закрыть окно, но Астахов уже залез к ним на подоконник.

— Куда? А ну, вали обратно! — Света и Нина щипали его. Астахов только ежился.

— Тихо, девки, тихо, — соскочил на пол, осторожно выглянул за дверь.

— Обратно через нас пойдешь — ноги оборву, понял, ты?.. — предупредила Юлька.

Астахов бесшумно выскользнул в коридор.

— К кому это он? — спросила Света.

— К Чолпанке, наверное, — ответила Юлька.

— Да нет, ко второму курсу, — сказала Нина.

— А этот, пониже, ничего был, а? — Света толкнула Юльку коленом.

— Где?

— Ой-ой-ой! — хитро прищурилась Света. — Да внизу, перед ужином. А смотре-ел на тебя…

— Ну и что?

— Ты знаешь, я думаю — он придет еще.

— Отстань.

Нина вскинула голову, прислушиваясь к шагам в коридоре.

— Галина!

Юлька метнула сигарету в окно, девчонки попрыгали в кровати, накрылись одеялами и замерли.

Галина Николаевна открыла дверь, включила свет.

— Кто курил?

Ийка села на кровати, испуганно хлопая глазами спросонья. Остальные старательно спали.

— Кто курил, я спрашиваю?! Напишу всем по замечанию — не плачьте потом!..

— Как думаешь — напишет? — шепотом спросила Нина, когда дверь за воспитательницей закрылась. — У меня уже есть одно.

— Да нет, пугает, — шепотом ответила Света.

— А надымили — фу! — пробормотала Ия.

— Ладно, девки, спим…

Юлька лежала с открытыми глазами, закинув руку за голову. Привычно ныли суставы и мышцы ног, болела правая стопа. Юлька подтянула колено к груди, ощупала пятку — жесткий болезненный бугор еще увеличился, «шпора» росла. Надо было оперировать прошлым летом… Теперь поздно: впереди экзамены, первый год в театре. Пока терпимо, потом сколько-то можно продержаться на заморозке. Юлька давно привыкла к ежедневной боли: если ничего не болит — значит, плохо работала, день прошел впустую…

Потом вспомнился разговор с матерью, и опять подкатила к горлу злая обида. Для самой Юльки все было ясно и просто: отец — враг. Не враг даже — чужой человек. Юлька и думать забыла о нем, если бы не письмо матери.

Отец ушел восемь лет назад, в последнюю Юлькину зиму в Руднике. Что отец ушел, объяснили сердобольные соседки, зачастившие к матери. А что значит ушел? — жил через улицу, каждый день встречался у магазина или Дома культуры под руку с молодой красивой теткой, бухгалтершей из леспромхоза. Юлька цеплялась за отцовский рукав, тянула домой: «Пойдем, пап, ну пойдем! Мамка плачет!» Потом мать начала пить, не столько от горя, сколько от внимания участливых к чужой беде соседей. Распахивалась дверь, Витька, Юлькин одноклассник, живущий через забор, радостно кричал, едва видный в густых клубах морозного пара: «А ваша-то опять напилась, несут!», следом соседи или вовсе незнакомые мужики волокли мать, и соскочившие наполовину материны сапоги гребли носками снег.

Позже Юлька узнала, что мать виделась с отцом, просила — не вернуться, не денег — уехать куда-нибудь, но те не уехали, так и ходили под руку в Дом культуры в кино и на праздничные собрания, гордые, не слышащие ни шепота, ни громкой ругани за спиной.

Однажды, весной уже, Юлька подкралась к дому, где бухгалтерша снимала комнату, — те смотрели телевизор, обнявшись перед экраном, — и просадила оба стекла ржавым тяжелым замком, найденным здесь же, в чужом дворе. Стекла еще сыпались на пол, а отец уже выскочил в апрельскую грязь в шлепанцах и в майке. Юлька и не пыталась убежать, стояла, ждала, сунув руки в карманы. Отец замахнулся было, узнал дочь и сказал только, подтолкнув к калитке: «Дура ты, Юлька, ей-богу…»

Неужели мать забыла, как поднимала ее с постели, вернувшись среди ночи, и втолковывала, раскачиваясь на валком табурете на кухне: «Всем им одного надо, Юлька, поняла? Говорят — заслушаешься, а нужно всем одного, запомни, какой бы ни был…»Десятилетняя Юлька стояла перед ней и запоминала…

Раньше всех из девчонок «сорвалась с резьбы» Ленка Ильинская — в пятом классе, в пятнадцать лет. Отпросилась на выходные к тетке в Подмосковье, а оказалось — летала на юг со взрослым парнем-журналистом. Мелькал такой — умница в больших роговых очках — по телевизору, путал взрывоопасной обстановкой на Ближнем Востоке. Все было рассчитано по минутам: в пятницу с уроков на самолет, в понедельник с самолета в класс. Ленка в душе хвасталась загаром, взахлеб рассказывала разинувшим рот девчонкам, как красиво все это было — ночью на берегу моря, шампанское, шум прибоя, — и вдруг заревела: «Дуры! Вы даже представить не можете… как в сказке!..»

Неделю она ждала продолжения сказки, не дождалась и сама пошла искать любимого. А когда нашла, тот досадливо покривился и сказал: «Слушай, ведь здорово было, правда? Пусть так и останется. Зачем все опошлять? Ждать, когда жена в отпуск уедет? Ключи у друзей клянчить? Давай просто будем вспоминать. Надо уметь устраивать себе маленькие праздники…» Месяц Ленка ходила как пьяная, с безумными глазами, а потом — понеслась напропалую.

Вскоре она залетела. Очередной мальчик, виновник торжества, тут же исчез, растворился в пространстве. Самое страшное было то, что трехмесячный срок выходил задолго до каникул, а отчисляли за это мгновенно, без разговоров. Ленка перепробовала все, травилась йодом и таблетками, потом, по совету старших девчонок, переспала с семейным мужиком и свалила все на него. Тот с перепугу устроил ее на подпольный аборт. После уроков Ленка поехала в больницу, вечером вернулась в интернат, на следующий день танцевала во Дворце съездов, а после спектакля обливалась кровью в гримерке. Кто-то настучал, и в понедельник утром, перед началом урока педагогиня Наталья Сергеевна вызвала ее, обмершую от ужаса, в центр зала, отхлестала по щекам и сказала, обращаясь ко всем:

— Не умеешь — не берись! — брезгливо кивнула Ленке. — Пошла на место. Работаем!..

Следом за Ильей начались романы у других девчонок. Только Света ничего не замечала до поры до времени. Потом вдруг заинтересовалась разговорами в раздевалке, внимательно слушала, выбрала мальчика из тех, что табуном ходили за ней, поманила пальчиком… а после пожала плечами — ничего особенного! — и тут же забыла про него.

Юлька никого не осуждала, только совсем уже не понимала, когда в интернате — в комнате, где еще три девчонки то ли спят, то ли притворяются…

Все это не для нее. Она ученая. Когда с ней пытались знакомиться, Юлька с каменным лицом проходила мимо, а коснись кто — ударила бы не задумываясь.

Всем им одного надо. И этому долговязому панку, которому все равно, что Илья, что Света. И его приятелю… А вдруг правда придет?.. Юлька засыпала, мысли путались. Контрольная по французскому… Надо написать Зойке, старшей из оставшихся дома сестер, — выяснить, что там происходит… Последние пуанты остались, все разбила. Надо заказывать новые, а денег нет и не будет…

Юлька проснулась ночью от голода. Потянулась было к тумбочке, где лежали на этот случай маленькие черные сухари, но услышала, как тихо плачет в подушку Нина, — и затаилась, согнувшись от голодной, сосущей боли в животе.

А утром за окном были те же густые синие сумерки; девчонки, молчаливые, медлительные, нечесаные, в наброшенных на плечи халатах, тянулись в умывальник с полотенцами и зубными щетками — малыши спали на ходу, налетали друг на друга и на стены, — стелили постели, шли в столовую на завтрак, складывали в пакет балетки и пуанты, собирали перед зеркальной дверцей шкафа волосы в «кичку» на затылке, натягивали лосины, купальники и хитоны, расходились по залам, занимающим весь периметр второго этажа, навстречу из своего вестибюля поднимались румяные с мороза, шумные москвичи, коротко звенел звонок, объявляя начало занятий, и все длилось, длилось бесконечное зимнее утро.

Первым уроком сегодня был класс — классический танец. Педагог Наталья Сергеевна, как всегда подчеркнуто прямая, со вскинутым холодным холеным лицом, с двойной ниткой жемчуга на высокой шее, вошла в зал.

Поклон педагогу, поклон концертмейстеру, и девчонки разошлись по привычным местам у станка. Место у станка имело свое значение и строго соответствовало табели о рангах, — человек посвященный сразу мог увидеть, кто есть кто. На средней палке, напротив зеркала стояли первые ученицы — в центре Света Середа, рядом с ней Юлька и Ия. На правой, у окна, — середняки, «корда», кордебалет, на левой, которую заслонял от зеркала рояль, — «глухая корда». Крайней, «под роялем», стояла Нина.

За восемь лет все девчонки не раз поменяли место у станка. Только Света неизменно стояла в центре. Она была не просто первой — единственной, выше оценок, экзаменов, интриг педагогов и богатых родителей, всей околобалетной суеты, — потому что такой балериной можно только родиться. Она танцевала так же естественно, как ходила или смеялась. Училась легко, будто вспоминала подзабытые движения, даже на ежедневных занятиях по классу не просто работала — танцевала свое настроение, утро за окном — светлое или пасмурное. Именно на Свету Наталья Сергеевна ставила выпускной спектакль — не «Коппелию» или «Тщетную предосторожность», а «Жизель» с Надеждой Павловой в главной партии: Павлова — Жизель, Светлана — Мирта. Расчет был очевидный: сходящая уже, отяжелевшая Павлова в первом акте и эффектный выход Светы в сложной прыжковой партии Мирты — во втором…

Еще недавно рядом со Светой у станка стояла Нина, резкая, немного грубоватая, но очень сильная по технике. У нее был фантастический прыжок — она вылетала как из пушки. Как-то на спор с девчонками прокрутила сорок восемь фуэтэ. На втором курсе Нина вдруг стала разъезжаться вширь, по-бабьи округлились бедра, появился выпуклый, как у гусыни, живот, толстые защипы на боках, исчезла талия. Она начала курить, пыталась голодать и заниматься йогой, но фигура по-прежнему оплывала, вес нарастал. Нина уже с трудом выдерживала весь урок на пальцах, дважды рвала связки. Она оказалась среди «корды», отошла по правой палке от зеркала в дальний угол, потом в обратном направлении — по левой.

Юлька двигалась тем же путем ей навстречу, какое-то время они стояли рядом у окна, потом разминулись, и к середине третьего, выпускного курса Юлька твердо встала рядом со Светой, а Нина очутилась «под роялем».

— …И-и… а-тю-тюд!! Держим!.. — Наталья Сергеевна неторопливо ходила по залу, глядя как будто бы в пол, но видя всех сразу. Не оборачиваясь, крикнула: — Чикваидзе, пять копеек потеряла?

Ия торопливо вскинула голову. У нее была дурная привычка смотреть на опорную ногу.

Год назад Наталья выдрала ей клок волос: раз сказала, другой, потом подошла, взяла за волосы и ласково процедила сквозь зубы:

— А головку, деточка, надо держать вот так! — и повернула…

— Четче! Раз-два-три… Хайрутдинова, спину возьми!.. семь-восемь — поворот!..

Девчонки в розовых хитонах работали экзерсис. Титова занималась в глухих болоньевых штанах: сушила бедра. Это было нарушение формы, но Наталья демонстративно не обращала на нее внимания.

Юлька мельком глянула за окно. Там понемногу, трудно светало, в школе напротив старшеклассники склонились над тетрадями, очкарик за последним столом смотрел в окна училища.

— Середа, так проститутки на Калининском задом вертят!

Света работала непривычно осторожно, зажималась, не успевала за остальными. Наталья Сергеевна начала раздражаться.

— Нефедова, на высоких полупальцах работаем!.. Держи ногу! Пах открой! — Она с размаху ударила ее ладонью в низ живота. — Выше! Выше колено! — подняла сзади ей ногу двумя руками, пнула снизу в бедро. — Да что вы вареные все сегодня?! Спите много? Пошли на середину!

Юлька подхватила лейку, пробежала взад и вперед, смачивая наклонный пол. Началась вторая часть урока — середина зала. Все тяжелее становилось дыхание, чаще взлетали и опускались острые ключицы, выбившиеся из-под заколок волосы налипали на лоб, промокали, темнели под мышками и вдоль спины хитоны.

— Хайрутдинова, спину возьми! Сто раз тебе, дуре, повторять?.. Азарова, о чем замечталась? В Австралию душа летит?

— Середа! Сто-оп! — Наталья Сергеевна раздраженно хлопнула в ладоши.

Концертмейстер оборвал мелодию. В наступившей тишине Наталья Сергеевна выдержала долгую паузу. Девчонки замерли. Когда у Светки что-то не клеилось — доставалось всем.

— Середа, ты что, нарочно это делаешь?.. — негромко спросила Наталья Сергеевна. — Пойди сюда.

Скрестив руки на груди, она подождала, когда Света подойдет.

— Что с тобой сегодня?

— Бедро болит, Наталья Сергеевна.

— Ну так иди в медчасть! Сама вполноги работаешь и остальным мешаешь!

— Оно совсем немножко ноет, — виновато сказала Света. — Только когда…

— Врачу объяснишь, — отвернулась Наталья Сергеевна. — Так, встали на прыжки!

— Можно я закончу? — спросила Света.

— Нельзя. Алексей Семенович, пожалуйста…

Света накинула халат и, чуть прихрамывая, вышла из зала.

Начались прыжки.

— Выше мах!.. Выше!.. Выше!.. Раз!.. Раз!!

В конце урока на девчонок страшно смотреть. Трясутся от напряжения мокрые лица. Пот уже ручьями течет по шеям, с висков, срывается каплями со скул. Кто втягивает щеки, кто скалится.

— Раз!.. Раз!.. Легче!.. Улыбку дай!..

Ни одной связной мысли в голове. Только красные вспышки перед глазами. Только мат сквозь стиснутые зубы вместе с дыханием. А стрелка часов на стене будто прилипла. Ноги гудят, как чугунные. Колени подламываются сами собой. Мягкие балетки жгут стопу, как наждак. Душа вылетает вперед и вверх, а неподъемное тело едва волочится следом.

— Да спину!! — Наталья Сергеевна с размаху ударила кулаком по спине Чолпан. Та чуть не упала, прогнулась от боли. — Иначе не понимаешь?! Раз!.. Раз!..

После звонка и финальных поклонов девчонки побрели в раздевалку. Чолпан, закинув руку, ощупала синяк на спине:

— Собака! Гляди, прямо по позвоночнику…

Никто не взглянул на нее, девчонки стягивали мокрые хитоны и колготки. Все сами ходили с синяками. Когда бьют — это хорошо, хуже — когда не обращают внимания. Давно не били — скоро выгонят.

— А это чье? — увидела Чолпан рядом со своей вешалкой школьное платье.

— Мое, — третьеклассница только что вышла из душа, стояла позади нее вся в капельках воды.

— Это твое место, ты, мокрощелка?! — Чолпан сорвала ее одежду и швырнула в дальний угол, где раздевались младшие девчонки. — Еще раз увижу — морду разобью!

Девчонка покорно пошла поднимать платье.

Старшеклассницы, обмякшие, лоснящиеся от пота, сидели нагишом, вытянув чугунные ноги, тупо глядели перед собой пустыми плоскими глазами. Шли в душ, засыпали стрептоцидом, перевязывали шелковыми лентами сочащиеся сукровицей пальцы ног, переодевались в школьную форму.

Нина вылила пот из болоньевых штанов, выжала хитон. Встала на весы, погоняла гирьку и зло отшвырнула ее в конец шкалы.

Только неугомонная Илья в спущенном до пояса хитоне возбужденно рассказывала кому-то:

— Ну, я им пару батманов кинула, — она с болтающимися до полу рукавами изобразила канкан между скамейками. — Нет, ты представляешь, юбка-то — во! Они хохотальнички поразинули, блин, а я будто не въезжаю, типа «что такое, я девушка скромная»…

— Ну и что они тебя — сразу или в очередь? — спросила Нина.

— Что? — улыбаясь, обернулась Ленка.

— Ничего! На улицу пойди расскажи, как ты трахалась! — крикнула Нина.

— Начина-ается… — досадливо протянула Нефедова.

— А что, завидно, да? — Илья развернулась к Нине, по-бабьи уперла руки в бок. — Что, поделиться?

— Спасибо! Я не такая блядь, как ты!

— Ха, конечно! Кому ты нужна, корова! Протухла на своей диете!

— Да хватит, надоело! — сказала Нефедова.

— А ты сиди молчи! — закричала Нина. — Сколько за тебя предки заплатили?

— Ты что, Нин… Нин, перестань, — испуганно зашептала Ийка.

— Что? — взвилась Нефедова. — А ты знаешь, да? Ты видела? Сама скоро вылетишь отсюда!

— Посмотрим еще, кто вылетит!

— Тихо! — крикнула Юлька.

Уже никто никого не слышал, в раздевалке стоял общий гвалт.

— А ну, тихо!! — заорала Юлька. — Умолкни, я сказала! А ты сядь! Достали!

Младшие девчонки притихли на своих скамейках, наблюдая за ссорой старших.

— Жопу отожрала, а я, блин, виновата, — буркнула Илья, доставая из сумки сигареты.

— Заткнись! — крикнула Юлька.

— Корова…

— Заткнись, я сказала!

В раздевалке наконец стало тихо. Мрачные девчонки разошлись по своим местам, не глядя друг на друга. Юлька сорвала полотенце с вешалки и пошла в душ. Чем ближе к экзаменам, тем чаще вспыхивали в раздевалке ссоры, девчонки истерили, заводились по любому поводу…

Юлька, блаженно прикрыв таза, стояла под душем. Тонкие острые струйки кололи плечи и грудь. В углу душевой торопливо докуривали Илья и Чолпанка.

И снова звонок. На истории Юлька дремала, подперев голову руками, поглядывала сонно, как пишет Ия письмо на родном языке непонятными закорючками. На химии вязала новые гетры.

Потом снова переодевались — к народному танцу: в черные купальники и юбки, туфли с мощным каблуком. На уроке что-то не заладилось, как бывало иногда, все безбожно врали и путали друг друга.

— Азарова, ты же ведешь! Ты же первая идешь!.. Середы нет — как стадо баранов! — Народница ругалась, но никого не трогала: народно-характерный — не основной предмет, здесь старшеклассницы могут послать тебя далеко и красиво.

Потом был обед, такой пресный, что повтори его тут же — и все равно не наешься и не поймешь вкуса. Но и тот половина девчонок пропустили.

Потом литература, и опять переодевались в купальники и длинные шопеновские пачки к дуэту. Света выдала недавно: «А вот угадайте, кто я? Раздеваюсь-одеваюсь, раздеваюсь-одеваюсь, раздеваюсь-одеваюсь. Вы думаете, я проститутка? Нет, я балерина». В других училищах давно отменили школьную форму, но директриса на каждом собрании долбила, что московская школа — лицо советского балета, что форма дисциплинирует, и, бывало, опаздывающие девчонки кое-как натягивали школьные юбки и пиджаки прямо на мокрые купальники.

После дуэта Юлькин класс отправили в фотоцех, «на клеточки». В подвале тупиковая стена была расчерчена в крупную клетку, девчонки по одной выходили в комбинезонах под слепящий свет ламп — спиной к стене, пятки вместе, руки по швам, подбородок вверх, потом профиль слева. Двойные фотографии, похожие на «их разыскивает милиция», подкалывались в личное дело — по ним каждый год перед экзаменами проверяли форму: длину ног, ширину бедер, у кого коротка голень, у кого крупная голова или великовата грудь.

В кабинете анатомии, увешанном схемами человеческих костей, Юлька раскрыла наконец учебник французского, полистала и принялась рисовать узоры на полях. Хаким за соседним столом, скучно подперев одной рукой голову, другой тискал Ильинскую. Та невозмутимо красилась, разложив косметику.

— Что, на дуэте не нащупался? — спросила она, поправляя тени.

— Не, скелет учу…

На улице темнело, в классе зажгли свет — тянулся к концу длинный день, обыкновенный день, неотличимый от других таких же, которые оставляли за собой только привычную боль в ногах и забывались раньше, чем коснешься головой подушки.

Середа вернулась к последнему уроку, математике, села на свое место перед Юлькой.

— Ты что так долго?

— На рентген ездила, — Света обернулась к ней — и вдруг улыбнулась безмятежно и счастливо.

— Ты чего? — спросила Юлька, тоже невольно улыбаясь.

— Весна скоро…

— Экзамены скоро, — буркнула Ия, не отрываясь от тетради.

Когда девчонки после репетиции в учебном театре возвращались в интернат, Юльку окликнула из своей комнаты Галина Николаевна и сказала, что ее ждут внизу.

— Кто? — удивилась Юлька.

— Не знаю. Тебе виднее.

Юлька, как была, в купальнике и клетчатой мужской рубашке вместо халата, сбежала в вестибюль и замерла, едва не натолкнувшись на Игоря. Тот ждал около вахты, сунув руки в карманы необъятной кожаной куртки.

— Привет, — улыбаясь, сказал он.

— Здравствуйте. Вам Лену позвать? — не глядя на него, хмуро спросила Юлька.

— Какую еще Лену? Я к тебе.

— Час уже ждет, — подала голос вахтерша. Похоже было, что Игорь времени зря не терял и успел обаять суровую Ольгу Ивановну.

— Зачем? — спросила Юлька.

— Идите погуляйте, — посоветовала вахтерша. — Что же здесь секретничать.

— У меня увольнительной нет.

— Так пойди возьми. Или здесь погуляйте, недалеко. Что ты все одна, не ходит к тебе никто. Как неживая прямо. И мальчик такой симпатичный, вежливый, не то что другие…

Игорь только подмигивал Юльке: слушай, что умные люди говорят.

В вестибюле было полно народу: стояла очередь к двум автоматам, старшие курсы шли в увольнение, младшие возвращались. Юлька, только чтобы скрыться от любопытных глаз, схватила у кого-то из девчонок куртку и, надевая на ходу, выскочила из училища.

От свежего морозного воздуха у нее закружилась голова. Она быстро отошла от крыльца в сквер — Игорь едва поспевал следом — и резко обернулась:

— Ну?

— Что?

— Зачем пришли? — Юлька воровато глянула вверх, на окна интерната. Голые деревья просвечивали насквозь, в окнах маячили лица девчонок. Ох, разговоров будет!

— Знаешь, давай на «ты»? — предложил Игорь.

— Давайте. Мне все равно.

— Вы всегда так поздно заканчиваете? — кивнул Игорь на училище.

— Десятый урок — в шесть. Потом репетиция до восьми.

— А потом?

— Ужин.

— А потом?

— Уроки надо делать.

— Дисциплина… — протянул Игорь. — А в субботу?

— Как обычно.

— Ну воскресенье-то?! — развел руками Игорь.

— Утром спектакль во Дворце съездов. «Тщетная предосторожность».

— Я приду?

— Приходите, — пожала плечами Юлька. — Мне все равно. Если билет достанете.

— А ты — прима? — улыбнулся Игорь. — Или как это называется?

— Нет. Я вторая, после Светы. Вы ее видели в тот раз.

— Обидно быть второй?

— После Светы — нет. Ей даже завидовать нельзя.

— А Лена?

— А ваша Лена — глухая корда, — с неожиданным злорадством сказала Юлька.

— Что? — не понял Игорь.

— Кордебалет… Ладно, все. Мне пора. Французский учить надо, — повернулась идти Юлька. Французский, конечно, мог и повременить, но она сгоряча выскочила на улицу с голыми ногами и теперь нещадно мерзла.

— Ну так я подожду после спектакля, — утвердительно сказал Игорь.

— Мне все равно.

— Тебе действительно все равно? — спросил Игорь.

Юлька молчала, опустив голову. Исподлобья глянула на него. Игорь ждал, улыбаясь. И чем дольше тянулось молчание, тем больше краснела Юлька сквозь морозный румянец.

Досадливо провела ладонью по горящей щеке. Наконец грубовато сказала:

— Ладно.

— Что?

— Ждите. — И она побежала к училищу.

Как нарочно, первой, кого встретила Юлька в интернате, была Ильинская.

— Хо-хо-хо… — вытянув губы трубочкой, ехидно пропела Илья. Юлька резко обернулась к ней, та отскочила и поплыла дальше, виляя бедрами и посмеиваясь. Значит, весь интернат уже в курсе.

Юлька вошла в комнату и воинственно оглядела девчонок. Те сидели на кроватях с учебниками. Юлька переоделась, натянула на ледяные ноги толстые гетры, подчеркнуто-деловито, как ни в чем не бывало, убралась.

— Последняя крепость пала, — скорбно сказала Света.

— Что? — вскинулась Юлька.

— А?.. Историю читаю, — Света невинно продемонстрировала учебник. Девчонки сдерживали улыбки.

— А вообще, он ничего… — как бы про себя заметила Ийка.

— Ага…

— А главное — ну оч-чень вежливый! — сказала Нина.

— Не то что другие, — закончила Света.

Юлька схватила подушку, швырнула в нее и навалилась сверху под визг и хохот девчонок.

Ночью, засыпая, она вдруг физически ощутила, что где-то в огромном городе в это самое время думает о ней человек. Она даже смутно представила его комнату и вид из окна…

Юлька не любила, не знала и боялась Москву почти так же, как и восемь лет назад, когда нежданно-негаданно оказалась в училище. Для матери развод не прошел даром: вдруг полезла струпьями кожа со щек, и за неделю лицо превратилось в кусок сырого красного мяса. Она заперлась в доме, боясь показаться перед людьми таким чудищем, а летом ей дали отпуск и отправили в Москву, в медицинский институт — лечиться и сидеть на ученых конференциях, демонстрируя редкую форму нейродермита. Зойка и Катя остались в лагере на три смены, а на Юльку не хватило путевки, к матери пришлось взять ее с собой. Месяц Юлька жила в больнице, помогала нянечкам и на кухне, ночевала то в процедурной, то в кладовке — где позволяли дежурные сестры.

В одной палате с матерью лежала плаксивая издерганная тетка с таким же красным мясным лицом — балерина из Большого, которую выжили из театра на пенсию. Она и посоветовала матери показать Юльку в училище. Сама Юлька о балете не мечтала и вообще не думала, просто потому что не видела. Однако все данные — шаг, подъем, выворотность — у нее действительно оказались на редкость. «Хороший материал», — повторили в училище теткины слова, и Юльку приняли. Много позже Юлька поняла, что для матери это было спасение, подарок судьбы: троих детей она не потянула бы.

До первого сентября было еще далеко, но везти Юльку через всю страну домой, а потом обратно было слишком дорого, и мать оставила ее в интернате дожидаться начала занятий — не предполагая, даже в мыслях не имея, что расстается с ней на все восемь лет. Каждое лето мать пыталась собрать деньги Юльке на билет, и каждый раз денег не хватало, каждый раз Юлька ехала в подмосковный летний лагерь училища.

А тогда, в первую ночь, одна в пустом интернате, Юлька свернулась калачиком под одеялом и тихо заплакала, бездомная, потерянная в глухом дремучем городе… Восемь лет прошло, а это детское ощущение осталось: она жила в бетонном бастионе училища, как в замке посреди заколдованного леса, где на каждом шагу неведомая опасность. Случалось, что неделю не выходила в город, даже в старших классах, когда разрешили увольнения, — жила на третьем этаже, занималась на втором, обедала на первом, гуляла во внутреннем дворе.

А оказывается, достаточно одного человека, чтобы огромный город стал живым…

Оркестр закрывал сцену плотным звуковым занавесом — в зале царила музыка, а на сцене раздавался не слышимый зрителю грохот пуантов, скрип канифоли под туфлями, тяжелое дыхание, короткие фразы, вскрик Светы, неудачно вставшей после прыжка на больную ногу, — шла работа.

Беспечная деревенская девушка Лиза с подружками сбежались в кружок посекретничать. Отвернувшись от зала, Середа болезненно оскалилась, сильно сдавила пальцами бедро.

— Болит? — сочувственно спросила Юлька, переводя дыхание.

— Терпимо…

Они разбежались к партнерам: Света — к Демину, Юлька — к Астахову. Мальчишки встали на колено и посадили их на бедро…

Юлька села чуть глубже, скользнула по влажным лосинам Астахова — и повалилась спиной на пол. Астахов, с искаженным от напряжения лицом, как штангист, рвущий вес, удержал ее за талию — у Юльки чуть голова не отлетела от рывка — и усадил на место.

— Куда ж тебя несет, зар-раза!.. — прошипел он сквозь радужную улыбку в зал.

— А ты чего спишь? Козел колчерукий!

Все произошло в одно мгновение, в зале никто ничего не заметил.

Друзья и подруги убежали за кулисы.

Девчонки, задрав пышные шопеновские пачки, поправляли купальники, переобувались. Рабочие сцены беззастенчиво пялились на них.

— Опять лосины дырявые… Зашить не могут, что ли? — Астахов задумчиво разглядывал дыру на ляжке. — Интересно, из зала видно?

— Кому ты нужен, смотреть на тебя! — огрызнулась Юлька. Она еще не отошла от пережитого на сцене испуга. Вот была бы картина — громыхнуться затылком об пол, растопырив ноги, как баба зимой у колонки. — Уронил — убила бы!

Она сменила пуанты на другие, помягче, с разбитым носком. Вытерла мокрую шею полотенцем. Спустила бретельки перекрутившегося, прилипшего к телу купальника. Демин стоял напротив, смотрел на нее странными, неподвижными глазами. Юлька вскользь глянула на него, оправляя форму, потом подняла голову, улыбнулась удивленно:

— Ты чего, Ген?..

Демин все не отводил глаз, и Юлька вдруг вспыхнула, торопливо прикрыла грудь руками.

— Не выспался, что ли? — грубо спросила она.

Демин наконец отвернулся к сцене.

Медсестра, присев на корточки, замораживала Свете бедро хлорэтилом.

— Быстрее!.. Быстрее!.. — Наталья Сергеевна держала Свету за плечо, чтобы подтолкнуть на сцену. — Все. Пошла!

Началось па-де-де. У Юльки было еще минут семь, она ушла в коридор за кулисами, где стоял монитор на сцену. Света и Демин танцевали коду. Света совсем сдала к концу спектакля, работала вполноги, осторожно, заранее боясь боли. Генка помогал как мог, он был не блестящим солистом, но идеальным партнером.

Из глубины коридора появилась Илья, она успела сбегать в артистический буфет и теперь жевала эклер. Удирающий от приятеля первоклассник едва не врезался в нее. Ленка умело, не глядя, отвесила ему подзатыльник и встала рядом с Юлькой перед монитором. попеременно откусывая от пирожного и облизывая крем с пальцев.

— Твой пришел, — равнодушно сообщила она.

Юлька внимательно смотрела на экран. Не выдержала, спросила не оборачиваясь:

— А ты откуда знаешь?

— Девки видели. Наверху сидит, — Ленка поискала, обо что бы вытереть руки, и вытерла о свою пачку.

— «Подругам» приготовиться к выходу, — послышался голос ведущего из динамиков.

Юлька направилась к сцене. И, стоя за тяжелой кулисой, ощутила уже знакомое: в огромном зале один человек думает о ней и ждет ее выхода.

Юлька со второго класса танцевала в КДС и давно перестала бояться зала. В заигранной до дыр «Тщетной предосторожности», если за кулисами не стоял педагог, они даже развлекались на сцене — скажем, в финале, когда закидывали цветами счастливых влюбленных, можно было влепить бумажным цветком кому-нибудь из своих в лоб и уворачиваться в толпе от жаждущих мести девчонок. Зал казался Юльке со сцены одним бледно-серым, аморфным существом, неделимым на людей.

И вот теперь она вдруг почувствовала, что зажимается, боится одного человека во всем зале. Тотчас разозлилась на себя и решительно шагнула под свет прожекторов…

После спектакля девчонки отдыхали в уборной, пропахшей потом, как конюшня, смывали грим. Света сидела, бессильно опустив руки, склонив голову. Наталья Сергеевна раздраженно ходила взад и вперед.

— Святых выноси! Дуня из культпросвета лучше станцует! Что с тобой, лебедь ты моя? — она наклонилась к самому лицу Светы. — Я с тобой разговариваю!.. Ну, скажи, что не можешь — замену бы дали! Чем вот так позориться!

— Пришел? — шепотом спросила Ия.

Юлька кивнула, быстро снимая тени вокруг глаз.

— Если домой будет звать — не ходи. Родители на даче, музыку включит и сразу под юбку полезет…

— Да отстаньте вы от меня! — не вытерпела Юлька. — Погуляю полчаса и приду!

Ребята и девчонки выходили из служебной двери в нижний коридор Дворца, где курили последние зрители, дожидаясь, пока схлынет толпа в гардеробе.

Неподалеку у зеркальной стены стоял высокий, чуть седоватый мужчина с тяжелым волевым лицом, похожий на породистого эрделя, — вполоборота разговаривал с товарищем, провожая глазами юных балерин.

— Илья — фас! — Демин ткнул в него пальцем.

Кругом засмеялись. Ильинская, нимало не смутившись, быстро, оценивающе оглядела Эрделя.

— Сигарету, блин! Сигарету дай, — зашипела она. Кто-то протянул пачку, Илья воровато стрельнула глазами по сторонам — нет ли педагогов, — небрежно зажала сигарету двумя пальцами и, разводя носки по пятой позиции, как бы мимоходом направилась к Эрделю. Тот с готовностью щелкнул золотой зажигалкой…

Юлька пропустила вперед сокурсников — Демин тащил компанию в кино — и вышла на крыльцо. Игорь ждал, с интересом изучая программку.

— Привет…

— О! Привет! — он оторвался наконец от программки и, подхватив Юльку под руку, бодро направился к выходу из Кремля.

— Ну как, понравилось? — не без гордости, даже чуть снисходительно, спросила Юлька.

— Здорово! Просто здорово! — Игорь восхищенно покачал головой. — Хай класс!.. Я же на самой верхушке сидел — ты выбегаешь, такая маленькая, беззащитная такая. И вдруг — смотрю… У вас что, декорации из фанеры, что ли? — неожиданно спросил он.

— Конечно, — удивилась Юлька.

— Нет, но ведь Дворец съездов, не урюпинский же театр! Неужели настоящую избу не могли сделать?.. Ты выбегаешь, маленькая такая, и вдруг — смотрю, эта изба за тобой ка-ак закачается! Ты же спиной к ней, не видишь, а она ходуном ходит! Я уже на сцену не смотрел почти, только на эту фанерку: упадет — не упадет?

— Да она закреплена, — засмеялась Юлька.

— Но я-то не знаю! Думаю — как грохнется сейчас на вас!.. А вообще здорово!.. Только, Юль, вот эти бабы в марлевых юбках…

— Какие бабы?

— Ну, эти… — Игорь заглянул в программку. — Пейзанки!.. Это что, так и должно быть — юбки из марли?

— Из тюля, — сказала Юлька, замедляя шаг и внимательно глядя на него. — Из чего же еще?

— Нет, но согласись — крестьянки в тюлевых юбках… Они же в поле работают, хлеб жнут. Странно как-то… Но все равно — здорово! Особенно финал, когда сорок человек выбежали и туда-сюда, туда-сюда! И такая мощь! Такая силища! Туда! Сюда! — вдохновенно размахивал Игорь руками. — Такая энергия! А в стране рабочих рук не хватает!! — вдруг во весь голос заорал он. — Заводы стоят!! Урожай убирать некому!! А они — туда-сюда, туда-сюда!!!

Юлька развернулась и молча пошла в другую сторону. Игорь догнал ее и невинно пристроился рядом.

— Ты куда?

— Отвали! — Юлька снова развернулась на сто восемьдесят.

Игорь не отставал ни на шаг.

— Юль, ты газеты читаешь? У нас демократия! Могу я иметь свое мнение?

— Нет! — отрезала Юлька.

— Почему?

— Только идиот может не понимать балет!

Игорь придержал ее за ремень сумки. Юлька изо всех сил тянула сумку к себе. Милиционер у кремлевских ворот давно уже пристально наблюдал за ними, держа наготове рацию.

— Ну извини, Юль. Я же в первый раз на балете, — осторожно сказал Игорь, сдерживая смех. — Может, чего не понимаю. Ты объяснишь, я врублюсь понемножку. Буду приобщаться к высокому… Пойдем, — он почти силком повернул ее к выходу.

Юлька шагала с суровым видом, хмуро сведя брови. Игорь искоса поглядывал на нее и улыбался.

— А куда мы идем? — спросила Юлька, когда они вышли наконец из Кремля к Манежу.

— Как куда? Ко мне.

— Зачем? — снова остановилась Юлька.

— Знакомиться с родителями.

— Вот так сразу? — недоверчиво спросила она.

— А чего тянуть? Упадем в ноги. Они нас благословят. Потом все весело танцуют среди картонных берез…

Юлька ожесточенно размахнулась и что было сил огрела его сумкой по спине.

Она глянула на просвет в пустую гостиную и кухню и вошла следом за Игорем в его комнату.

— А где родители?

— Наверное, на дачу свалили… Музыку любишь? «Битлз», — Игорь вытащил диск из стеллажа.

Юлька замерла у дверей. Все происходило именно так, как говорили девчонки: предки на даче, музыка. Сейчас начнется… Но отступать было уже поздно. Юлька сунула кулаки в карманы юбки и прошла в комнату.

— Мне все равно.

— Опять «все равно»?

— Ну поставь, — досадливо сказала Юлька.

Игорь врубил вертушку и развалился на диване нога на ногу.

— Садись, — похлопал он по дивану рядом с собой.

— Не хочу.

— Кофе хочешь?

— Нет.

— Слушай, ты сама-то замечаешь, что сначала говоришь «нет!», а потом уже думаешь?

Юлька независимо пожала плечами.

Игорь жил в двух шагах от Кремля, на тихой улице Грановского, но пока они дошли до увешанного мемориальными досками дома, Юлька сто раз готова была плюнуть на все, повернуться и уйти. В училище она привыкла к простым словам, когда говорится то, что слышится. Тебе могут сказать «ты мне нравишься», тогда можно ответить «ты мне тоже» или «извини», могут сказать гадость, тогда можно ответить тем же или просто дать в морду. А Игорь ни слова не говорил всерьез. То есть, наоборот, он все говорил абсолютно серьезно, а когда Юлька, как дура, верила и начинала объяснять или спорить, все оборачивалось хохмой. И обижаться было глупо, и терпеть глупо. Надо было разговаривать на его языке, которого Юлька не знала.

И квартира была совсем не похожа на ту, что привиделась Юльке в счастливом полусне. Громадная, пятикомнатная, в лакированном паркете отсвечивает морозное солнце, в гостиной старинная мебель — всякие резные конторки и кресла, гравюры на стенах.

А у Игоря, наоборот, все современное, стеллажи на роликах, низкий плоский диван-«сексодром». Юлька хоть и старалась не пялиться по сторонам, как бедная родственница, но увидела и компьютер на столе, заваленном бумагами и книгами, и видак с разбросанными вокруг кассетами, и, что особенно поразило, пылесос «Панасоник» в углу. А в окнах — купола и звезды Кремля, как на открытке. Юлька впервые в жизни была в такой квартире и вообще давно не была в нормальном человеческом доме.

А Игорь с улыбкой наблюдал, как она ходит по комнате, старательно выдерживая безопасное расстояние от дивана.

— Слушай, ты откуда такая?

— Ты все равно не знаешь, — с вызовом сказала Юлька.

— А все-таки?

— От Хабаровска час на самолете. И там еще автобусом. Поселок Рудник.

— А-а, сибирский характер, — понимающе сказал Игорь. — Есть женщины в русских селеньях…

— Ага. Есть.

— А как в балет занесло?

— А так. Мимоходом… Ну, а ты чем занимаешься?

— Учусь. В университете. Вторая древнейшая профессия — журналист.

— Да? А первая какая?

— Ну-у… — опешил Игорь. — Как бы это тебе объяснить…

Юлька в этот момент подошла слишком близко к дивану. Игорь раскинул руки — «как бы это объяснить?» — и будто невзначай обнял ее за талию. Юлька мгновенно вывернулась и отскочила.

— Что такое? — невинно поднял брови Игорь.

— Ничего, — буркнула Юлька. Она растерянно, двумя руками держалась за «молнию» на бедре и неудержимо краснела.

— Да что случилось? — уже всерьез сказал Игорь.

— У тебя булавка есть? — не глядя на него, спросила Юлька…

В огромной ванной, где можно было поставить гарнитур и жить, она развернула юбку, которую носила с пятого класса и которая за это время превратилась в мини, «молнией» вперед. От резкого движения старая «молния» лопнула по всей длине. Юлька, как сумела, закрепила ее булавкой. Вышла, поправляя булавку, ногой закрыла за собой дверь и, как шла, склонив голову, так вслепую и наткнулась на стоящего в прихожей мужчину.

— Привет, — поздоровался мужчина, с интересом разглядывая ее.

— Добрый день, — сказала вошедшая за ним женщина.

Юлька застыла в ужасе, ни жива ни мертва. Она представила, как выглядит сейчас, этакий замученный цыпленок с куцым хвостиком на резинке, в застиранном свитере и шерстяных колготках, вышедшая из ванной в задранной под грудь юбке.

— Здрасьте… — пролепетала она, пытаясь незаметно, сзади стащить юбку на место.

— А-а, давно не виделись! Какими судьбами? — появился в дверях комнаты Игорь. — А вот и предки, — пояснил он Юльке.

— Ты понимаешь, старый, — виновато сказал отец. — Ты будешь смеяться, но билетов нет. Воскресенье. Народ припал к живительному роднику.

— Давайте обедать, — сказала мать. — Этот обормот ведь вас голодом заморит.

Родители прошли на кухню.

— Я не пойду, — отчаянно зашептала Юлька. — Ты представляешь, что они подумали?

— Поздно боржом пить, когда желудок вырезали, — развел руками Игорь…

Пока мать разогревала суп в микроволновой печи, а Игорь с отцом выставляли на стол восьмиугольные стеклянные тарелки с закуской из холодильника, разнокалиберные приправы в бутылочках и резали хлеб, Юлька сидела за столом, неловко сложив руки на коленях.

— Познакомил бы с девушкой, — сказал отец. Они были очень похожи с Игорем, даже говорили с одной интонацией — абсолютно серьезно.

— Это — Юля! — торжественно сказал Игорь. — Юля — балерина!

— Интересно… Первый раз вижу рядом живую балерину. С президентами общался, а тут — пробел…

— Я не буду, — замотала головой Юлька, когда мать поставила перед ней тарелку с супом.

— Диета? — понимающе спросила та.

— Нет. Просто не хочу.

Отец тем временем достал бутылку вина и рюмки. Юлька накрыла свою ладонью.

— Сухое, — отец продемонстрировал этикетку с генеральским набором медалей. — Вам запрещают?

— Не люблю.

— Ну, за гостью, — все, кроме Юльки, выпили и принялись за первое.

— Был сегодня на балете, — сообщил Игорь.

— Не может быть!

— Может! — кивнул Игорь, дожевывая. — Юля потрясающе танцевала. Просто… душой исполненный полет… Сюжет — животрепещущий. Твои, па, международные дела — детский лепет. Пересказываю: дело происходит во Франции. Или в Германии. Семнадцатый век. Или восемнадцатый. А может, девятнадцатый — все равно… Итак, — Игорь таинственно понизил голос и простер руку, — юный пейзанин любит юную пейзанку…

Юлька пнула его под столом так, что Игорь затих, склонившись над тарелкой — то ли от боли, то ли от смеха.

— Я как раз в Англии был, когда Григорович приехал, — сказал отец. — Это даже не провал — хуже чем провал: они с юмором о гастролях писали. Похоже, у них наш классический балет ассоциируется с эпохой Брежнева — та же степень окаменелости.

— Кто-то должен сохранять традиции, — ответила Юлька.

— Я не о традициях, а об уровне. Как раз у них традиции сохранились в чистом виде, еще со времен Павловой и Нижинского. И, кстати, «Всемирная школа русского балета» — в Вашингтоне, а не в Москве. Что абсолютно закономерно. Потому что нынешний Большой — это действительно из области черного юмора.

— Большой есть Большой, — упрямо сказала Юлька. — И останется Большим.

Юлька и без них знала, что от Большого осталось одно название, последние приличные танцовщики разбегаются, а лучшие давно сбежали на Запад. Да и о каком уровне можно говорить, если одновременно двенадцать трупп — и все под маркой Большого — гастролируют по миру, заколачивают валюту, а в театре эти коллективы, наполовину состоящие из пенсионеров, называют «группы здоровья». И если в Таиланде или Лаосе Большой еще котируется, то в приличных странах спектакли идут на сценах провинциальных кинотеатров. Все это Юлька знала, но мгновенно заводилась, когда «чайники» начинали рассуждать о балете. Она же не сует нос в их дурацкие дела!

— Что вы пристали к девушке, — сказала мать. — Ешьте, Юля, — она поставила перед ней второе. — А правда, что балеринам два часа после еды нельзя сидеть?

— Почему? — пожала плечами Юлька. — Кто как хочет.

— А вы, простите, сколько весите?

— Сорок четыре триста.

— О господи! Вам, наверное, все время есть хочется? Столько ограничений…

— Да никаких ограничений, — досадливо сказала Юлька. — Не объедайся и работай в полную ногу.

— На Западе писали: Кириллова родила? — спросил отец.

Юлька кивнула.

— А от кого? Кириллов-то давно в Америке.

— Не знаю.

— А правда, Мельникова пыталась газом отравиться…

— Не знаю.

— …потому что застала мужа с мальчиком?

— Да! — сказала Юлька. — Правда! Балерины всегда голодные! Все со всеми трахаются! Все балетные мужики — педики!

За столом стало тихо. Юлька сидела красная, упрямо склонив голову. Игорь ухмылялся. Отец с матерью переглядывались.

— Там в семнадцать тридцать сеанс? — отец деловито посмотрел на часы.

— Кажется, так.

— Может, на лишний нарвемся…

— Не надо, — Юлька вскочила. — Спасибо. Мне пора.

Игорь догнал ее в прихожей, поймал за руку, затащил в свою комнату.

— Что случилось? — участливо спросил он.

— Ты зачем меня сюда привел?!

— Да тише ты.

— Нет, ты что им сказал про меня?

— Не ори! — Игорь врубил магнитофон, и дальше они общались, перекрикивая друг друга и вопящего нечеловеческим голосом певца.

— А мне наплевать! Пусть слушают!

— Да что они тебе сделали?

— В кино они пошли — сынуля девочку привел! Что одна, что другая — все равно! Девочка на два часа, да?!

— На три.

— Что? — опешила Юлька.

— Фильм двухсерийный.

— Ну знаешь!.. — Юлька выбежала из комнаты, на ходу подхватила в прихожей куртку.

Игорь снова догнал ее уже на лестничной клетке, когда Юлька изо всех сил давила кнопку лифта, нетерпеливо поглядывая вниз.

— Да подожди! Послушай! Тебя что, трогает, как они на тебя смотрят?

— Представь себе, трогает!

— Ты… ты потрясающе краснеешь, — вдруг улыбнувшись, сказал он. — Девятнадцатый век!

Юлька уже набрала воздуха, чтоб достойно ответить, но растерялась от неожиданного поворота. Глянула в зеркало, висящее напротив лифта, потрогала пылающие щеки.

— Просто сосуды близко, — ворчливо сказала она. Тут же спохватилась: — Ты мне зубы не заговаривай! Все равно больше не приду. Можешь других баб сюда водить! Спасибо за кормежку!

Открылись створки лифта, Юлька шагнула внутрь и тут же нажала кнопку.

Игорь наткнулся на закрывающуюся дверь и заорал вслед уходящему лифту:

— Слушай, у вас там все такие ненормальные?..

У подъезда училища маячила знакомая фигура.

— Илья! — Юлька замедлила шаг. — Ты чего тут?

— Гуляю! — воинственно ответила та.

— Ты что… напилась, что ли? — Юлька подошла ближе.

— Ну и… что дальше?.. — Ленка высокомерно вскинула голову. Она была пьяна в дым, едва держалась на ногах. Надо думать, Эрдель доставил ее к училищу, потому что иначе Ленку забрали бы на первом же перекрестке.

— Хорошо погуляла? — зло спросила Юлька. — Генерала нашла?

— Не… он женатый, козел… Во такой мэн! Х-художник… Меня будет рисовать. У меня фигура — полный отпад, поняла?.. Культура тела, блин… А натурщицы у них — коровы!.. Хочешь, познакомлю? Мне не жалко для тебя. Их трое там, х-художники… Все честно — пятерка в час… Обнаженка…

От нее несло за версту. Юлька затаивала дыхание, отворачивалась. Сама она не пила совсем, даже от запаха мутило. В последнюю зиму в Руднике она однажды нашла бутылку водки, припрятанную матерью, и выпила почти всю — наверное, чтобы матери меньше осталось. Зойка и Катя сидели напротив и внимательно смотрели, когда сестра начнет петь или плакать. Потом у Юльки стал синеть лоб, и они помчались в контору за матерью. Юлька ничего этого уже не помнила, позже узнала, что была в реанимации в райцентре. Мать ночевала на кушетке в приемной, а вернувшись домой, бросила пить, как отрезала…

Илья все болтала, раскачиваясь. На счастье, в конце аллеи появилась Света.

— Привет! — сказала Илья. — Тебя тоже… познакомлю…

— Чего она? — удивилась Света.

— Нарезалась. Подержи-ка ее… — Юлька зачерпнула горсть снега и принялась растирать физиономию Ильинской. Света, смеясь, крепко держала ее сзади за руки.

— Я не… Уй, блин!.. — вырывалась Илья.

— Вот так, — Юлька деловито вытерла ей лицо ее же шарфом. — Пошли.

Придерживая с двух сторон, они повели Ленку в училище. На вахте Света сразу подскочила к столу.

— Здрасьте, Ольга Ивановна, ой, Ольга Ивановна, тут ко мне прийти должны были — никто не приходил? Мальчик такой — ну, вы его знаете… — затараторила она, закрывая подруг спиной от вахтерши.

Юлька, подталкивая в спину, быстро провела Ильинскую к лестнице.

— А что ты, собственно, толкаешься? — уперлась вдруг та.

— Иди-иди!

— Нет, я спрашиваю, в чем дело? — надменно спросила Илья.

Юлька размахнулась и от души влепила ей звучный подзатыльник. Илья возражать не стала и скоренько пошла по лестнице, боязливо оглядываясь.

Света догнала их в холле интерната и нырнула в комнату воспитателя.

— Я распишусь за всех, Галина Николаевна? — она придвинула к себе журнал увольнений.

Но провести тем же приемом воспитательницу не удалось. Она откинулась на стуле, глядя в коридор, отстранила Свету и встала.

— Эй… Ильинская!.. Это что за вынос тела? Азарова! Ну-ка, обе сюда!

Девчонки замерли. Галина Николаевна взяла Ильинскую за подбородок, морщась от перегара.

— Хороша-а… — протянула она. — Сколько выпила?

— Кр. жку пива… — с трудом выговорила Илья, глядя честными глазами.

— Хороша-а… — Галина Николаевна брезгливо, двумя пальцами ухватила ее за плечо и повела обратно по коридору. — Ну-ка, пойдем. В изоляторе проспишься.

— Она нечаянно, Галина Николаевна… она не хотела, так получилось… Мы ее тихо отведем, никто не заметит… Простите ее, Галина Николаевна… — уговаривали Света и Юлька, поспевая за ними с двух сторон.

— А ну, брысь в комнату! С вами я тоже поговорю!.. — Галина Николаевна повела дальше несчастную, протрезвевшую от ужаса Илью.

На ночь Ленку заперли в изолятор…

Ия, конечно, уже спала как сурок. Раздеваясь, Юлька и Света вполголоса рассказали Нине, как по-крупному влипла Илья. Надо же было ей нарваться именно на Галину — та ее не любит и наверняка напишет докладную. А отчисляли из училища и за меньшие грехи: за курение, за опоздание с каникул и вовсе без видимых причин, чтобы освободить место блатным. Это помимо ежегодных отчислений за форму и неуспеваемость. За восемь лет курс сократился наполовину. Ленке до сих пор везло, хотя за свои приключения она раз десять могла вылететь из училища. Но теперь уж ей точно конец.

— Ну и отчислят. Ну и правильно сделают, — буркнула Нина. — Я плакать не буду.

— Не каркай, — оборвала ее Юлька.

— Подожди, а ты чего молчишь! — вдруг вспомнила, улыбнулась Света. — У тебя как?

— Никак, — Юлька легла и накрылась с головой, чтобы поскорее забыть несчастливый день.

На следующий день, наскоро переодевшись после занятий, старшекурсники торопились в холл, занимать места перед телевизором. В начале года Большой подарил своему училищу видак, но без кассет. Смотрели по десять раз то, что давали москвичи, иногда Галина Николаевна брала за свои деньги что-нибудь в прокате. А сегодня молодая секретарша принесла Свете давно обещанные «Белые ночи» с Барышниковым.

Мрачная Илья направлялась в учебную часть — получать, что причиталось.

— Ну что, Илья, «на ковер»? — сочувственно спросил Демин.

— Угу.

— Ни пуха!

— Да пошел ты… — Ленка скрылась в коридоре.

Демин шуганул с кресла малыша:

— Уступи дяде место! Молодец, вежливый мальчик. — Он развалился в кресле, заняв место и Юльке.

Следом мчались остальные — наперегонки, с визгом и хохотом, — сгоняли малышню, втискивались по двое и по трое, кого-то спихнули на пол. Опоздавшие рассаживались в ногах.

Последним неторопливо подошел Астахов.

— Хаким! — он деловито оглядел сидящих. — Хаким здесь?

— Здесь я.

— Тебя к телефону. Межгород.

Хаким встал, и Астахов тотчас юркнул на его место.

— Э! Ты меня обманул, да? — Хаким вцепился в рукав его халата. — Хитрый очень, да?

— Свободен!

На экране появились титры.

— Ну, жалей себя! — решительно сказал Хаким и разлегся у Астахова на коленях.

Подбежала запыхавшаяся Ильинская.

— Ну что, Илья?

— Ничего, — Ленка радостно развела руками. — Им не до меня там! Там такое… Свет! Середа! Тебя к завучу!

В ответ раздался дружный хохот.

— Поновей чего придумай!

— Может, сразу к Григоровичу?

— Свет, завуч зовет, — сказала Ильинская.

— Зачем? — громче всех смеялась Света.

— Отчисляют тебя…

Смех разом оборвался.

— Глупые шутки, Илья, — сказала Юлька.

— Да не шучу я!

— Ты что?.. — Света, все еще неуверенно улыбаясь, смотрела на Ильинскую. — За что? — дрогнувшим голосом спросила она.

— Откуда я знаю!

В тишине под напряженными взглядами ребят Середа медленно поднялась. Ильинская устроилась на ее месте. Света с надеждой оглянулась на нее, ожидая, что Ленка расколется, засмеется и все обернется злой шуткой.

Та не улыбнулась, и Света вышла.

— Илья, правда? За что?

— Чего пристали? — обозлилась Ильинская. — Меня послали передать — я передала…

Юлька рассеянно глянула на экран. Там танцевал Барышников — заросший щетиной, с воспаленными глазами метался по тесной комнате, ждал свидания, молил о любви девушку в белой тунике. А девушка-Смерть то манила, то с холодной улыбкой отбрасывала его, как надоевшую вещь, и все ближе подталкивала к петле, к петле, к петле…

— Я… буду лечиться… — чуть слышно сказала Света. Она потерянно сжалась в кресле перед столом завуча.

Завуч смотрела в окно, постукивая пальцами по столу. Наталья Сергеевна, подняв трубку, крутила диск телефона.

— Пойми, Света, — мягко сказал врач. — Это хронический процесс. Можно лечиться годами без всякого результата.

— Пусть операция…

— Какая операция? Тебе новый сустав приделают? — врач поднял со стола черный рентгеновский снимок. — Видишь, вот здесь темно? Идет нагноение. И дальше будет хуже… Да пойми, если ты будешь жить нормальной жизнью — даже лечиться не нужно, обострений не будет. Будешь танцевать — через год станешь инвалидом…

— Пускай!

— Что — пускай? Пускай — всю жизнь на костылях?

Света с надеждой посмотрела на Наталью Сергеевну. Та, досадливо морщась, нажала на рычаг и снова стала набирать номер.

— Не выгоняйте меня! Пожалуйста! — жалко крикнула Света. — Как я жить буду?!

— Только без истерики! — резко сказала завуч. — Будешь жить, как все живут… В общем, говорить здесь не о чем. Я звонила твоим родителям. В пятницу за тобой приедет отец.

Завуч открыла какой-то журнал. В кабинете стало тихо, только пощелкивал диск телефона. Света пусто смотрела перед собой.

— Иди к себе.

Света не шевельнулась, даже, кажется, не услышала.

Завуч переглянулась с врачом.

— Иди, Света, — мягко сказал врач, коснувшись ее руки. — Здесь уже ничего не поделаешь.

Света поднялась и, не взглянув на них, вышла. Наталья Сергеевна с силой опустила трубку на рычаг.

— Почему именно она… — сказала завуч. И то ли спросила, то ли добавила утвердительно: — «Жизель» отменяется… Опять «Тщетную» гонять будем…

— Кто сказал? — холодно вскинула брови Наталья Сергеевна.

— А кто танцевать будет?

Наталья Сергеевна не ответила.

— Два месяца до выпускного, — предостерегающе покачала головой завуч.

В кабинет заглянула секретарша, молча замахала врачу. Тот выбежал. В коридоре началась тихая возня.

— Я же все понимаю, Наташа, — сказала завуч. — Первый выпуск — и сразу «Жизель»! Другие такой материал, — кивнула она на дверь, — годами ждут, а тебе с неба в руки свалилось… Но что ж теперь делать? Танцевать ведь некому! На нее ведь ставили… — она со вздохом поднялась. — Себя пожалей! Ты что, первый год в балете? Провалишь «Жизель» — сожрут! И на костях попляшут! Все налетят, кто близко с тобой на сцене не стоял. Это в Большом ты была Наталья Карева, а здесь — молодой педагог…

Завуч неторопливо подошла к двери, приоткрыла. Врач и секретарша уже подняли Свету, усадили спиной к стене, врач тихонько шлепал ее по щекам, приводя в чувство.

Завуч вернулась к столу.

— В общем, твое дело, — добавила она суше. — А я считаю, рисковать не надо. Прогоним «Тщетную» или «Коппелию». Чикваидзе станцует… — она деловито придвинула к себе телефон. — Надо, чтоб присмотрели, пока отец приедет. Кто там с ней живет?..

Света неподвижно лежала на кровати, отвернувшись лицом к стене. Девчонки двигались по комнате осторожно, почти на цыпочках, разговаривали шепотом.

— Света… ты ужинать пойдешь? — наклонилась над ней Ия.

Юлька тронула ее за плечо: не надо.

— Принеси, — тихо сказала она.

— А ты?

— Не хочу.

Ия и Титова вышли. Тотчас в комнату заглянула Ильинская, громко зашептала:

— Арза, а тебя зачем вызывали? Не знаешь, кто вместо нее поедет?

Юлька стремительно вытолкнула ее в коридор, выскочила следом, прикрыв за собой дверь:

— Совсем спятила?

— А чего? — удивленно захлопала ресницами Ленка. — Ей-то уже все равно.

— Слушай, Илья… — сквозь зубы сказала Юлька, глядя в ее кукольное личико, но только махнула рукой и ушла в комнату.

Села на кровать напротив Светланы, подперла голову кулаками…

Утром и на большой перемене, когда Юлька заглянула в интернат, Света так же безжизненно-неподвижно лежала лицом к стене.

Об отчислении уже знало все училище, рядом с расписанием уроков висел приказ, подписанный директрисой. В раздевалках спорили, кто будет танцевать Лизу в «Тщетной» в выпускном спектакле — после Светы на курсе не осталось явной солистки, сразу несколько девчонок имели примерно равные возможности: Юлька, Ия, острохарактерная Чолпан, старательная, с прекрасными данными Ольга Сергиенко…

Класс и народный прошли как обычно, девчонки на средней палке сомкнулись, заполняя пустующее место. Педагоги будто не замечали отсутствия Середы.

Перед дуэтом в зал вместе с педагогом вошла Наталья Сергеевна.

— Середа отчислена по болезни, — спокойно объявила она.

Было так тихо, что отчетливо слышалась дробь каблуков в соседнем зале.

— Мирту танцует Азарова, — так же, без всякого выражения, продолжала Наталья Сергеевна.

По залу пронесся удивленный вздох. Юлька растерянно смотрела на невозмутимую педагогиню. Оглянулась на разинувших рот девчонок, еще не веря в реальность происходящего.

— В двойку виллис вместо Азаровой, — даже не взглянув на нее, продолжала Наталья Сергеевна, — Нефедова…

Кто-то чуть слышно присвистнул. Нефедова, дочка солистов Большого театра, была, в общем, неплохой — по крайней мере, не такой сволочной, как другие блатные, — девчонкой, только абсолютно неспособной к балету. Но по мере того, как курс сокращался после каждых экзаменов, она незаметно оказалась в первом составе, а теперь даже получила «двойку» — афишную партию. Она никак не отреагировала на слова Натальи — похоже, заранее знала весь расклад.

— На место Нефедовой из резерва…

Нина Титова внимательно смотрела в пол, влажный, только что политый…

— …Ильинская.

Ленка восторженно пискнула, даже подпрыгнула столбиком.

Нина не шевельнулась, только бессильно опустила плечи.

Наталья Сергеевна вышла. Педагог по дуэту, лысоватый, мощный, упер руки в пояс.

— Так, теперь слушаем сюда! Азарова работает с Деминым. Астахов — с Нефедовой. Юлька, по-прежнему ничего не понимая, перешла к Демину. Значит, она полностью заняла место Светланы, даже лучший партнер в наследство достался.

— Так. Начали…

Поклон педагогу, поклон концертмейстеру…

Юлька работала все с той же растерянной улыбкой. Отдыхающие у станка девчонки перешептывались, искоса поглядывая на нее.

— Сто-оп! Астахов!

Все остановились, мальчишки вытирали мокрые от пота партнерш ладони.

— А чего я, тяжеловоз? — буркнул Астахов. — Отъелась, как корова…

— Ну, ты!.. — взвилась Нефедова. Она действительно отъелась до безобразия, весила пятьдесят три кило, и после легкой Юльки работать с ней было непросто.

— Я же велел всем штангой заниматься!

— Я занимаюсь…

— Что у тебя с руками? — вполголоса сердито спросила Юлька, оборачиваясь к Демину. — Нормально держи!

— Я нормально держу…

— Я вижу, как ты занимаешься! Это что такое? — педагог тряхнул Астахова за руку так, что тот едва устоял на ногах. — Это мужская рука? Это тряпка половая!

— Я же чувствую — не так! — раздраженно сказала Юлька.

— Штанга каждый день! Понял?

— Понял, — буркнул Астахов.

— Студент твой тебя как надо держит? — усмехнулся Демин.

Юлька вспыхнула, мгновенно развернулась и съездила ему по физиономии.

Вокруг остолбенели, кто-то выразительно присвистнул.

— Азарова! Это еще что?!

— Ах негодяй! Вот тебе! Вот тебе! — Демин дурашливо шлепнул себя по рукам, по губам, по шее.

— Ничего. Все в порядке, — спокойно ответила Юлька.

— Еще раз увижу — пулей отсюда вылетишь! Прима зеленая!.. Продолжаем! Внимание! Ильинская, на меня внимание, а не на Демина!..

Повторяли поддержки. Юлька легко толкнулась, Демин подхватил ее сзади за талию и поднял на вытянутых руках над головой. Еще никто ничего не заметил, а педагог вдруг заорал не своим голосом:

— Держать!!

Демин мучительно прогибался, пытаясь удержать Юльку, но уже слишком далеко занес ее за спину. Юлька опрокинулась и полетела вниз головой, судорожно, как кошка, вывернулась в воздухе и упала на плечо, ударившись лицом в пол.

Девчонки запоздало взвизгнули. Демин кинулся было к Юльке, педагог оттолкнул его, повернул Юльку к себе, больно сдавил ей плечо, руку:

— Ключица на месте… Ничего страшного, — он поднял ее под мышки, поставил на ноги. — Иди в медчасть… Продолжаем!..

Юлька, закрыв лицо руками, покачиваясь, вышла из зала. Боли она почти не чувствовала, только кружилась голова. В общем, она легко отделалась: срываясь с этой поддержки за спину партнеру, балерины ломали позвоночник.

Молодой веселый доктор, любитель пощупать девчонок под видом осмотра (чем те активно пользовались — потом, перед проверкой на форму, можно было уговорить его списать килограмм-полтора в личном деле), протер ей ссадину на скуле перекисью, поднял палец:

— Смотри сюда… сюда… Не тошнит?

Юлька помотала головой, следя за пальцем.

— У нас на кафедре онкологии был профессор Рабинович. Он говорил: «Вы пока не наш»… Гуляй, — он повернул Юльку к двери и шлепнул по заднице. — Кости целы, остальное заживет.

Но Юльке было не до шуток, глаз быстро заплывал синевой. В кабинете химии она просидела весь урок, прижавшись скулой к холодному никелированному крану, торчащему из стола.

Одноклассники, как обычно, дремали, шили или валяли дурака. Ильинская от безделья терроризировала соседку, тихую кудрявую Ольгу Сергиенко.

— Вот смотрю я на тебя, Олька, и думаю, — подперев пятерней щеку, рассуждала Илья, — как это с тебя мужики не соскальзывают?

Ольга имела идеальный балетный верх — у нее вообще не было груди, даже намека, над чем каждый день хохмили девчонки в раздевалке. Ее шпыняли, тискали, щипали все кому не лень, и ребята и девчонки, а безответная Ольга только хлопала длинными ресницами и жалобно тянула: «Ну от-ста-аньте от меня, по-жа-а-луйста…»Педагоги мордовали ее больше остальных, Наталью она своей тупой рабской покорностью доводила до бешенства.

— Какая ты мягкая, Олька… — Илья, паскудно улыбаясь, запустила руку под стол. — Давай с тобой спать…

— Ну отста-ань, Лен…

— Ведь надоели мужики, правда? Ну их к свиньям!

— Ну Ле-ен…

Нина сидела одна — место Середы было свободно — и сосредоточенно смотрела на крепко сцепленные на столе пальцы. Потом вдруг встала и пошла из класса.

— Титова… — растерялась прерванная на полуслове химичка. — Десять минут до конца урока!

Нина молча вышла.

Перед дверью учебной части она постояла немного, опустив голову, собираясь с силами. Глубоко вздохнула, решительно постучала и открыла дверь. В кабинете, кроме завуча и Натальи Сергеевны, сидели несколько педагогов.

— В чем дело? — спросила завуч недовольно, отрываясь от расписания на следующую неделю.

Отступать было поздно.

— Наталья Сергеевна, — четко сказала Нина, глядя той прямо в лицо. — Меня отчислят?

В кабинете стало тихо. Педагоги удивленно обернулись, брови Натальи Сергеевны поползли вверх. Завуч покачала головой. Секретарша сжалась за машинкой в ожидании грозы.

— Я… — голос Нины предательски дрогнул. — Я не могу так… как приговоренная…

Лицо Натальи Сергеевны чуть смягчилось.

— Даже если мы допустим тебя до экзаменов — ты получишь двойку за форму, — сказала она. — В конце концов, в каждой профессии есть свои условия. Профессиональная пригодность… Балет — не только техника, это создание образа — это тебе не нужно объяснять? — Она, не вставая, взяла с полки личное дело и показала Нине ее снимок на клеточках — черный силуэт без лица. — Полюбуйся… Какой образ ты можешь создать с такой формой? С такими формами!.. Доярки Дуни?.. В общем, два месяца у тебя. Если не войдешь в форму… — она выразительно развела руками.

— Спасибо… Извините… — Нина тихо вышла.

— Совсем обнаглела, — сказала завуч.

— Какая форма! — усмехнулась народница. — Порода… Я ее мать видела — такая же корова…

— А поступала… — кто-то показал мизинец. — Ветер ее носил. Покупаем кота в мешке… Помните Петрову? В пятом классе метр девяносто, а родители нормальные.

— Петрова в баскетбол играет за сборную, по телевизору видел, — сказал педагог по дуэту.

— Раньше надо было отчислять, — сказала Наталья Сергеевна. — Только время теряли.

— А прыжок был — дай бог! — с сожалением сказала народница.

— Так. Наталья Сергеевна, значит, во вторник дополнительно два часа… — вернулась завуч к расписанию.

Нина, обмякшая, подавленная, брела по коридору. Неожиданно открылась директорская дверь, вышла директриса и представительная дама в колье под небрежно распахнутой норковой шубой. За дверью виден был огромный кабинет с картинами на стенах, бронзовыми статуэтками на массивном столе.

Движение в коридоре тотчас прекратилось, все замерли, обернувшись к директрисе, почтительно наклоняя головы.

— Здравствуйте… здравс…с-с-с… — негромко полетело вдаль по коридору.

Директриса под руку с гостьей прошли мимо отступившей к стене Нины, глядя куда-то поверх голов.

Нина вдруг вспомнила «Капитанскую дочку» — как Маша поехала в Петербург бросаться в ноги императрице. Просто им жилось тогда, с царями. Ей самой не так страшно было шагнуть с двадцатого этажа, как навстречу директрисе…

С того момента, как Наталья объявила новое распределение, Юлька почувствовала, что между нею и девчонками возникло непонятное отчуждение. Девчонки будто заново присматривались к ней. Еще вчера, грохнись она так с поддержки, замучили бы ахами и охами, а сегодня никто не подошел. На ужине в столовой Чолпан шутовски распахнула перед ней дверь: «Наша прима!» Вроде бы шутка, но с такой неприязнью…

Юлька задолго до отбоя ушла в комнату, но здесь было как на кладбище: Света по-прежнему не вставала, на тумбочке рядом с ее талисманом — большим музыкальным Ванькой-встанькой — остывал принесенный ужин, Нина, вернувшись после уроков, швырнула одежду на стул и упала лицом в подушку, Ия, как обычно, заснула, едва добравшись до кровати. Юлька тоже легла. Ворочалась под одеялом, слышала, как выгоняет Галина Николаевна мальчишек на свое крыло. Потом голоса и шум стихли…

Стукнула оконная рама, Юлька подняла голову, охнула, увидев темный силуэт за окном.

— Ну, ты у меня… — Она решительно привстала и вдруг узнала в темноте Демина. — Генка?.. Ты куда?

— К тебе, — тот бесшумно спрыгнул с подоконника.

— У тебя что, крыша поехала? А ну, вали отсюда! — шепотом сказала она.

— Да не бойся. Я не это… — Демин присел на край кровати. — Черт, замерз… Холодно там… — Он дрожал всем телом, обняв себя за плечи.

Юлька отодвинулась и села, завернувшись в одеяло.

— Чего тебе? — сердито спросила она.

— Сейчас… Погоди… — он все не мог согреться, зябко ежился. — Ты извини, Юль. Я не нарочно, честное слово. Понимаешь, за спину закинул…

— Ты для этого приперся?

— Нет. Не для этого… — Генка опустил голову, помолчал. — Понимаешь, Юль, я объяснить хотел…

— Днем ты не мог? — обозлилась Юлька. — А если Галина придет?

— Да когда днем?.. Понимаешь, Юль, я хочу сказать… Это не случайно сегодня. Я же работать не мог… Понимаешь, я… в общем… — он наконец решился: — Я тебя люблю, Юль…

— Все? — насмешливо спросила Юлька. — Ну, иди.

Генка покорно встал и двинулся к окну.

— Подожди… Сядь… — Юлька удивленно, недоверчиво заглянула ему в лицо. — Ты что, Ген… серьезно?

Генка молчал.

— Давно? — упавшим голосом спросила Юлька. Она еще надеялась, что все это очередная деминская хохма.

— Давно. Еще с пятого класса.

Юлька растерянно засмеялась.

— Смешно, да? — спросил Демин.

— Да нет… что ты… Извини… — Юлька хотела что-то сказать, не нашла что, снова засмеялась, торопливо прикусила палец. Ей никогда еще не объяснялись в любви, она не знала, как это должно происходить, но, наверное, не так неожиданно и глупо. — Я тоже тебя очень люблю, Ген. По-дружески… Бред какой-то… — Юлька совсем растерялась. — Все не как у людей…

Ия вдруг со вскриком поднялась на кровати и в ужасе уставилась на Середу.

— Она не дышит! Она не дышит!

Юлька вскочила, Титова сбросила одеяло и подбежала, Ия встала на колени, перегнувшись через спинку своей кровати. Они склонились над Середой, прислушиваясь.

— Слышишь?..

— Нет… А ты?

— Не пойму…

— Толкни ее…

— Сама толкни.

— Я боюсь…

Юлька осторожно тронула подругу за плечо, с замершим сердцем ожидая, что безжизненное тело легко подастся под рукой:

— Света…

Светлана равнодушно глянула на подруг и снова отвернулась к стене.

— Чего ты орешь! — напустилась Юлька на Ию.

— Мне показалось, она не дышит…

— Жрать надо меньше на ночь, дура! — крикнула Нина. — Казаться не будет! — Она легла и накрылась одеялом с головой.

— Между прочим, я совсем не ужинала, — оскорбленно сказала Ия. Она вдруг заметила в темноте Демина: — Ой! — нырнула под одеяло. — А вы чего там делаете?

— Ничего. Спи! — прикрикнула Юлька.

Ия послушно положила голову на подушку и тотчас уснула.

— Понимаешь, Ген, — чуть слышно зашептала Юлька. — Мы восемь лет вместе. Каждый день. Я за всю жизнь сестер меньше видела, чем тебя. Ты мне как брат. Я люблю тебя как брата. А по-другому… Я даже представить себе не могу… Ты извини… — Она потерянно замолкла.

— Что же мне делать, Юль? — тоскливо спросил Демин.

— Не знаю…

— А потом?.. Когда-нибудь?..

— Не знаю…

Они сидели рядом, глядя на светлые лунные квадраты на полу.

— А я знаю, — вдруг весело сказал Демин. — Я ведь у тебя не был. Все по-прежнему. — Он вскочил с кровати и попятился к окну, гипнотически поводя руками: — Я тебе приснился… приснился… приснился…

Он запрыгнул на подоконник. Неожиданно качнулся, взмахнул руками… Юлька бросилась к нему — схватить, удержать. Демин тотчас обнял ее, уткнувшись носом в макушку. Она замерла, боясь шевельнуться, чтобы не столкнуть его вниз.

— Не надо, Ген, — тихо сказала она.

Демин отпустил ее, усмехнулся:

— Спокойной ночи, сестричка, — и быстро, рискованно пошел по заснеженному карнизу.

Юлька следила за ним, пока Генка не исчез в своем окне. Снова забралась в постель.

Ее слегка знобило — наверное, выстудило комнату. А может, слишком много событий было для одного дня. Раньше если и случалось что-то из ряда вон, то было достаточно времени вспомнить, подумать, разобраться. И вдруг все понеслось кувырком…

Только этой любви еще не хватало! Как теперь вместе работать? Света со своим предыдущим партнером, влюбленным в нее по уши здоровенным прыщавым малым, на всякий случай закрутила роман, старательно улыбалась, даже целовалась на лестнице. «Ну и что? Зато знаю, что сам упадет, но не бросит».

Завтра Юлька встретится с Деминым, и они сделают вид, что ничего не было. И послезавтра, и еще два месяца они будут вместе каждый день, с утра до вечера, — и не разбежаться по сторонам, и не помочь как-то друг другу… И на каждой поддержке недоверчиво прислушиваться к рукам партнера…

Юлька подумала, что уже наверняка не сумеет заснуть этой ночью, — и через минуту спала.

Лунные квадраты, меняя форму, вытягиваясь, медленно плыли по комнате, добрались до Юлькиной постели. Она спала, подложив ладонь под щеку. Глубокие тени скрыли разбитую скулу. Юлька была удивительно красива сейчас, с почти прозрачным в лунном свете лицом.

Под одеялом угадывалось узкое, гибкое, детское еще тело. Сбившийся край одеяла обнажил тонкие лодыжки и грубые, изуродованные ступни, окостеневшие от мозолей, местами покрытые запекшейся коркой сукровицы и стрептоцида. Время от времени Юлька вздрагивала во сне и судорожно тянула носок, выгибая крутой подъем.

Света безучастно смотрела в темноту широко открытыми глазами.

Нина тихо плакала, уткнувшись в подушку.

Игорь появился именно в тот день, когда Юлька про себя твердо решила больше не ждать.

У Юльки чуть сердце не выпрыгнуло от радости, когда в интернат примчалась запыхавшаяся первоклассница с известием, что к «Азаговой мальчик птишел». Однако она не побежала тут же вниз, а не спеша переоделась в комнате, полистала учебник, выдерживая характер, и только потом неторопливо, с достоинством спустилась в вестибюль.

Царственно глянула по сторонам. Еще раз огляделась, уже с тревогой — Игоря не было.

— Ушел, — сказала Ольга Ивановна. — Сколько ж тебя ждать…

— Давно?

— Да только что.

Юлька вылетела на крыльцо, растерянно озираясь, не зная, куда бежать — в какую сторону он мог пойти и далеко ли ушел…

— Привет.

Юлька обернулась — Игорь стоял сзади, привалившись спиной к стене, и с интересом наблюдал за ней. Юлька покраснела и опустила глаза, с досадой сжимая губы.

— Мириться будем? — улыбаясь, спросил Игорь.

— Нет! — упрямо ответила она.

— Куда мы идем? — сварливо спросила Юлька, когда они миновали Крымский мост. Игорь быстро шагал впереди, Юлька с недовольным видом плелась сзади. Время от времени Игорь поддергивал ее за руку, перебегая улицу.

— Как куда? — удивился он. — В загс! У предков отметились, пора оформлять отношения. Паспорт взяла?

— Нет.

— Как нет?! — схватился за голову Игорь. — Ну вот… Так гибнут прекрасные порывы… Все, жизнь не сложилась, сердце разбито — меняем программу! Тогда загс в другой раз, а пока — свадебное фото! — он указал на огороженный пятачок перед воротами Парка культуры.

Здесь теснились огромные, в человеческий рост, куклы: Волк и Заяц, Винни-Пух, Гном, Обезьяна на пальме. Бородатый фотограф снимал дорогой камерой двух близнецов в обнимку с Гномом, родители ждали за кадром. Рядом на мольберте висели рекламные снимки.

— Вот! — Игорь взял один, показал Юльке. — Весомо, грубо, зримо! Искусство должно нести радость народу. А не кучке хилых балетоманов… Уважаемые москвичи и гости столицы! — заорал он. — Цветное фото на фоне памятника архитектуры сталинского периода! Память на всю жизнь! Из настоящего — в будущее!

— Да хватит орать, клиентов распугаешь, — сказал фотограф, подходя и пожимая ему руку. Достал из дипломата видеокассеты, отдал Игорю, тот вытащил из сумки другие. — Последний Блиер. Вторая копия, но посмотреть стоит. Остальное развлекуха… У тебя что?

— «Город женщин»…

— Забирай сразу, я Феллини всего на экране смотрел.

— Это Рассел… Лилиан Ковани… Тут бельмондятина какая-то…

— Паркер не появлялся?

— Нет пока. Появится — свистну… Это Юля, — сказал Игорь, когда быстрый, привычный обмен кассетами закончился. — Юля — балерина.

Фотограф кивнул, глядя на молодых родителей с малышом, который со слезами рвался к Винни-Пуху.

— Увековечишь, мастер? — спросил Игорь.

— Сейчас, подожди, — фотограф направился к клиентам.

— Фото свадебного кортежа, — Игорь взгромоздился на фанерный автомобиль, покрутил руль. — Потом, — он простер руку в сторону парка, — мороженое, пирожное, качели, карусели, кегельбан…

— У меня увольнение на два часа, — сказала Юлька.

— Как два часа? — насторожился Игорь. — Погоди, какое увольнение? Вас что, просто так в город не выпускают?

Юлька покачала головой.

— Идиотизм какой-то… — растерялся Игорь. — А если опоздаешь?

— Замечание.

— И что дальше?

— Три замечания — выгоняют.

— Кадетский корпус… Так, жизнь не складывается — меняем программу! — Игорь схватил Юльку за руку и побежал, маша свободному такси.

— Эй!.. — развел руками вслед фотограф. — А увековечить?

— Халтурщик! — закричал на бегу Игорь. — Ты променял свой талант на деньги! Ты потакаешь низменным вкусам! Мы — за высокое искусство!

— Куда? — упиралась Юлька.

— Там хорошо, — Игорь почти насильно запихнул ее в такси. — Вперед, шеф! На Патриаршие!..

В старом доме у Патриарших прудов с обвалившейся лепниной и вензелем владельца на фасаде они поднялись на второй этаж. Двери здесь, видимо, никогда не запирались. Игорь втащил Юльку в прихожую, заваленную куртками, шубами, дубленками, и повел по огромной, запутанной, как лабиринт, коммуналке. Всюду были толпы пестрого народа, в вечерних туалетах и затрапезных свитерах вперемешку, откуда-то слышалась английская речь, кругом лежали холсты, стояли подрамники и гипсовые головы.

— Жильцов выперли… Привет! Женька тут?.. Ремонт, под какую-то контору, а его леваки заняли. Такой вертеп советского авангарда… — объяснял на ходу Игорь, одновременно с кем-то здороваясь, кивая, пожимая руки. — «Бубновый валет» такой… Здорово! Женька здесь?.. Весь дом… Менты их штурмовали — ничего не могут сделать… Женьку не видел?..

У Юльки уже кружилась голова в этом водовороте.

Они наконец очутились в большой проходной зале, обставленной старой мебелью, где в креслах, на диване и прямо на полу сидели люди, пили вино, говорили все разом, нисколько не мешая друг другу. С Игорем поздоровались, но особого внимания на них с Юлькой никто не обратил — видно было, что свои люди здесь приходят и уходят, когда посчитают нужным.

— А-а! — истошно завопил вдруг долговязый стриженый парень. — Звезда советского балета! — тянуться было далеко, он залез коленями на журнальный столик и громко чмокнул ее в щеку.

— Это Валерка. Вы уже знакомы, — усмехнулся Игорь, отталкивая его.

— А где моя Лена? — спросил Валерка.

— Дома. То есть в интернате, — ответила Юлька.

— В следующий раз приходи с Леной.

Игорь усадил ее в продавленное кресло, сам сел на подлокотник. Им налили два стакана вина.

— Я не буду, — сказала Юлька.

— Ты действительно балерина? — спросил парень, сидящий на полу у стены в обнимку с гитарой.

— Учусь еще.

— Ноги специально выворачиваете? — спросил парень с гитарой. — Знак касты?

Юлька сидела, привычно развалив колени под широким шерстяным платьем и разведя носки в стороны. Она покраснела и сжала коленки.

— Вам удобно вот так? — сердито спросила она, скосив носки вовнутрь. — А мне неудобно, как вы. Суставы же развернуты.

— «Ах, эти ножки, ножки, ножки балерин, — негромко запел тот, подыгрывая на гитаре, — без вас бы я не смог прожить и день один…»

— А что, вам пить нельзя? — спросил другой.

— Просто не люблю.

— «…Ах, если бы я только, братцы, мог — я жизнь бы положил у этих ног!» — парень с гитарой неожиданно перешел на мелодию «маленьких лебедей».

— А правда, все балетные мужики — педики? — спросил другой.

— Все! Отстань! — торопливо сказал Игорь на секунду раньше, чем Юлька собралась ответить. — Женька, покажи, что еще натворил?

Женька, длинноволосый парень со смуглым, резким лицом, встал и направился в смежную комнату. Игорь повел Юльку следом.

В комнате-мастерской, где на всей небогатой мебели — стульях, столе, этажерке — пестрели следы засохшей краски, Женька, не выпуская сигарету изо рта, порылся в сваленных у стены холстах, выудил один, поставил на подрамник. Подождал, пока Юлька с Игорем оценят, поставил другой, третий.

Юлька осторожно склонила голову, пытаясь разобраться, где верх, где низ.

— Как?

Юлька неопределенно пожала плечами.

— Не нравится?

Юлька помедлила и решительно покачала головой.

— Почему?

— Непонятно.

— А что здесь понимать? Настроение… Вечер… Сумерки… А ты считаешь, все должно быть понятно, как «Летайте самолетами Аэрофлота»?

— Но вы же это рисовали для кого-то…

— Конечно, — улыбнулся Женька. — Для себя, любимого.

— Для себя — это не искусство, это самодеятельность, — заученно сказала Юлька.

— Да? — Женька почесал нос и глянул на Игоря. Тот не вмешивался в разговор и ухмылялся. — А-а… что такое искусство?

— Это десять процентов способностей и девяносто процентов работы, — упрямо сказала Юлька.

— Ну вот, уже и проценты пошли, — засмеялся Женька. — Это не искусство, это плановое хозяйство. Если бы я знал, что мне надо завтра встать к мольберту и отработать столько-то часов, я бы удавился… Понимаешь, это совдеповская идея — искусство для кого-то. Насильно осчастливить народ. А у меня нет мании величия, слава богу. Нравится кому-то — хорошо, не нравится — это дела не меняет…

Он говорил с тем терпеливым, доброжелательным участием, с которым объясняют ребенку очевидные вещи — например, почему днем светло, а ночью темно.

— Я в Бразилии был на карнавале: люди с утра до вечера танцевали на улице. Для себя. Вот это и есть искусство. А от звонка до звонка — это служба. Я не прав?

Юлька молчала.

— Ну вот я получаю удовольствие от того, что я делаю. А ты?.. Не от результата — на сцене, перед зрителем, — а от работы?..

Юлька по-прежнему молчала. Она никогда не думала, получает ли она удовольствие, пересиливая каждый день чугунную усталость под гестаповским взглядом Натальи.

— Значит, не нравится? — весело спросил Женька.

— Нет, — угрюмо сказала она.

— Ну, что ж делать… — Женька взял аэрозоль с краской и наискось перечеркнул картину жирной белой полосой.

— Зачем? — вскрикнула Юлька.

— Другую напишу. — Женька засмеялся, хлопнул Игоря по плечу и ушел в залу.

— У него картины в галереях по всему миру, — сказал Игорь. — В Штаты приглашали работать — мастерская, машина, квартира — не поехал. Живет как хочет… Пойдем, покажу шикарную картину, — он потащил Юльку в дальний конец коридора. — Главное — абсолютно понятная. Называется «Вечерний город». Гениально! Ты такого еще не видела!

Они вошли в темную комнату. Юлька обернулась, ища выключатель.

— Ее без света надо смотреть. Иди сюда… Вот! — Игорь подвел ее к окну.

— Где?

— Да вот же! — Игорь указал на окно, за которым светились фонари в голых ветвях и разноцветные гирлянды над замерзшим прудом, скользили на коньках по льду Патриарших люди. — Вечерний город. Правда, здорово?

— Знаешь что… — Юлька повернулась идти, но Игорь удержал ее и обнял.

Юлька тотчас уперла ему в грудь острый кулак.

— Между прочим, нас каратэ учили!

— Только не надо меня бить, ладно? — улыбнулся Игорь.

Юлька беспомощно отвела лицо.

— Тебе только это от меня надо?

— Нет, почему же? — абсолютно серьезно сказал Игорь. — Меня интересует твой богатый внутренний мир…

В глубине комнаты засмеялись. На диване лежала парочка и с любопытством наблюдала за ними.

Юлька оттолкнула Игоря и выбежала.

— Вы закрывались бы, что ли! — в сердцах сказал Игорь.

Он догнал Юльку в коридоре:

— Подожди… — толкнулся в одну комнату — заперто, в другую — шум и смех.

Навстречу им попался Валерка, он поманил Игоря в сторону, что-то сказал вполголоса, указывая в другой конец коридора.

Игорь в ответ покрутил пальцем у виска.

— О тебе же забочусь, — обиделся тот. — Там диван есть. Заодно и помыться можно.

Игорь досадливо оглянулся — не слышит ли Юлька — и что-то тихо, но резко ответил.

Валерка пожал плечами.

— Да брось ты из нее мадонну делать, — расслышала Юлька. — Их мужики каждый день лапают с десяти лет…

Юлька вспыхнула и бросилась вон из квартиры. Игорь догнал ее уже за дверью.

— Слушай, ты всегда уходишь по-английски?

— Пусти!

— Ну что опять случилось? Человек неудачно пошутил. У него с чувством юмора туго. Тяжелое детство…

Юлька молча вырвалась и пошла вниз по лестнице.

Вечером, когда Юлька сидела на кровати и угрюмо смотрела в учебник, в комнату вошла Галина Николаевна. Следом втянулись несколько девчонок, остальные столпились у дверей. Юлька, Ия и Нина разом вскинули головы к воспитательнице и тоже зачем-то встали, глядя на Свету.

Середа все так же неподвижно лежала лицом к стене. Галина Николаевна склонилась над ней.

— Света… — позвала она негромко. — Света, за тобой приехали…

Середа поднялась на руках и села. Лицо ее, потемневшее, с глубоко запавшими глазами, было совершенно спокойно, будто потеряло способность выражать хоть какое-то живое чувство. Она равнодушно оглядела подруг, воспитательницу, чуть свела брови, пытаясь понять, чего от нее ждут, что надо делать. Потом встала, вынула из шкафа большую спортивную сумку и принялась складывать в нее вещи.

В гробовой тишине раздавались только ее шаги и странный, едва слышимый высокий звук: все девчонки молча плакали. Под этот бесконечно тянущийся на одной ноте плач Света медленно двигалась между замерших, будто окаменевших девчонок, аккуратно складывала блузки, свитер, халат, юбку. Хитон оставила на плечиках в шкафу, попавшиеся под руку пуанты не глядя уронила на пол. Последний раз огляделась в комнате — не забыто ли что, взяла с тумбочки Ваньку-встаньку.

— До свидания. Света, — сказала Галина Николаевна.

Середа обернулась на голос, пусто посмотрела на воспитательницу и пошла по коридору. В тишине тилибомкал на каждом шагу Ванька-встанька у нее в руках.

Подруги двинулись следом. Вдоль всего коридора стояли, с жадным любопытством глядя на процессию, младшие девчонки.

В вестибюле Светин отец — растерянный, виновато улыбающийся маленький человек — суетливо подхватил сумку. За стеклянной дверью у крыльца светились красные стоп-сигналы такси.

Середа по очереди обнялась и расцеловалась с одноклассницами, равнодушно глядя за спину им неживыми глазами, повернулась и вышла за отцом.

Подруги высыпали на крыльцо, кто-то махнул рукой, но Света, не оглянувшись, села в машину, и такси тронулось.

— Ну чего ревете, дуры! — вдруг зло сказала сквозь слезы Ильинская. — Завидовать надо! Как нормальный человек жить будет!

Девчонки постояли еще на крыльце, зябко обняв себя за плечи, вытерли слезы и вернулись в интернат — за учебники, к телевизору, в музыкальные классы…

Только Нина не могла успокоиться, лежала на кровати, подтянув коленки к груди, уткнувшись в подушку, всхлипывала уже без слез.

В комнату заглянула Ольга Сергиенко, виновато сказала, глядя в сторону:

— Понимаешь, Юль… это… балетки порвала совсем… И денег нет… — как доказательство, она держала в руках рваные балетки. — Мы со Светкой одного размера… Ты только не подумай…

Юлька молча сунула ей Светины туфли и закрыла дверь. Присела рядом с Ниной.

— Ну что ты, Нин… Не надо…

— Я следующая… — с трудом выговорила Нина. — Я следующая буду…

— Что ты, — Юлька погладила ее по голове. — Никто тебя не выгонит. С чего ты взяла?..

— Разве это справедливо… — всхлипывала Нина. — Почему все так несправедливо?.. Разве она виновата?..

— Конечно не виновата. Никто не виноват… Ты попробуй заснуть, давай я тебя накрою, — уговаривала Юлька, гладила ее, пыталась убаюкать.

— Разве я виновата, что я такая? Я в сто раз лучше тебя танцую!..

— Конечно лучше.

— У меня прыжок лучший в России!

— Конечно лучший, все знают, — торопливо соглашалась Юлька.

— Разве я виновата? — у Титовой начиналась истерика. — А кто виноват?! Кто-то должен быть виноват! Ненавижу! Ненавижу! — она замолотила кулаками по бедрам, по животу, по груди. — Ненавижу этот мешок!!

— Не надо, Нин, перестань, не надо, — Юлька поймала ее руки, навалилась всем телом, крепко сжав запястья, зашептала на ухо: — Все будет хорошо… Вот увидишь… Честное слово, я обещаю… Ты похудеешь, все будет хорошо…

Титова наконец обмякла и расплакалась, уткнувшись ей в колени, как ребенок.

К выпускному спектаклю заказали новые костюмы — Наталья пробила со своими связями, обычно же училищу доставались обноски Большого. Еще недавно Юлька ездила со Светой на последнюю примерку, и вот теперь, когда привезли из мастерской готовые костюмы — белоснежные, даже пахнущие снегом, — Светы уже не было, а ее костюм наскоро ушили на Ильинскую…

Юлька медленно, вяло одевалась в шумной гримерке учебного театра, натягивала холодный атласный трэсс с маленькими крылышками на спине, длинную шопеновскую пачку. Огляделась — Ийки рядом не было — и сама, неловко вывернув руки за спину, стала застегивать костюм. Просить никого не хотелось. Отношения с девчонками окончательно испортились, ее будто вытолкнули из круга. Поначалу Юлька пыталась вести себя как ни в чем не бывало, но стоило ей подойти к девчонкам, как разговор затихал, девчонки подчеркнуто-нетерпеливо ждали, когда она отойдет. В классе перед контрольной могли долго и нудно искать лишнюю ручку, выпрашивать у кого-то, хотя на столе перед Юлькой лежали три. Однажды перед репетицией у Юльки пропал пакет с пуантами. Потом нашелся в старых декорациях за сценой, но Юльке влетело от Натальи за опоздание.

Говорят, раньше в училище подкладывали лезвие в пуанты. Встанешь на пальцы, подошва выгибается и — прощай, балет…

Свете никто никогда не завидовал, она была слишком высоко. А Юлька — одна из многих, выскочка.

В конце концов Юлька начала злиться, огрызаться на девок. Она-то чем виновата? Она не напрашивалась и сама до сих пор не понимала, почему Наталья выбрала именно ее. И пахала она теперь вдвое больше остальных, еле ковыляла после репетиции, все свободное время лежала, закинув гудящие ноги на спинку кровати. Не успевала читать, шить, стирать, даже помыться иногда не хватало сил. Не успевала учить уроки, но учителя, даже если изредка и вызывали ее к доске, тут же, не слушая, ставили пятерку под понимающие, неприязненные усмешки девчонок.

Оказавшись на месте Светы, Юлька все больше удивлялась ей: та и после двух репетиций кряду, осунувшаяся, улыбалась так же безоблачно, как всегда…

— Азарова! Это балет, а не трудовая повинность! Ты же актриса, черт тебя возьми! Лучше наври, но улыбнись! — крикнул балетмейстер.

Юлька вяло кивнула, прикидывая, сколько осталось до конца репетиции — полчаса? Минут сорок? Господи, продержаться бы, не упасть прямо здесь, на сцене.

— Еще раз! Начали!..

Репетировали расправу виллис с Гансом. Ганс-Астахов, безответный воздыхатель Жизели, пришел ночью на кладбище положить цветы на могилу любимой. Виллисы белой невесомой стаей, будто с дуновением ветра вылетали на сцену, кружили его в смертельном танце. Ганс бросался к ногам Мирты, моля о пощаде. Юлька надменно отворачивалась, и снова его подхватывали, передавая друг другу, жестокие нежные руки виллис, и снова Ганс полз на коленях к Мирте. И тогда Юлька с холодной улыбкой одним властным жестом объявляла приговор: смерть.