Виллисы

— Стоп! — балетмейстер устало вздохнул. — Это не балет! Это… художественная гимнастика! — придумал он наконец самое страшное ругательство, отвернулся и ушел к краю сцены.

Все молча ждали на своих местах, расслабившись, пользуясь передышкой. Балетмейстер прошелся по авансцене. Махнул Астахову, чтобы тот оставил его с девчонками.

— Анна Павлова: «Балет — это…» — требовательно начал он.

— «…не техника, это душа», — вразнобой закончили девчонки.

— Так где у вас душа? Одни мускулы! Не сломать бы линию да прыжок не смазать!.. Свет! — вдруг крикнул он, обернувшись к световому пульту. — Свет ко второму акту!

Прожектора погасли, затем включился свет второго акта «Жизели» — мертвенно-голубое лунное сияние. Белые костюмы девчонок вспыхнули в полутьме холодным фосфорическим светом, на безжизненно-голубых лицах легли глубокие синие тени.

— Это древняя легенда. Вы — виллисы. Невесты, не дожившие до своей свадьбы. До своего счастья… — балетмейстер медленно двигался между замерших девчонок. — В этих белых свадебных платьях вас опустили в могилы… Жизнь где-то там, наверху, там кто-то смеется, кто-то плачет, кто-то любит, а вы лежите в тесных сырых гробах под землей… Земля давит… Ночью виллисы встают из могил и убивают одиноких путников. Всех. Без пощады. Но только мужчин!.. Вы когда-нибудь думали — как виллисы их убивают?

— Кружат в смертельном танце, — сказала Ийка.

— Первоклассникам расскажешь, — отмахнулся балетмейстер.

Кто-то неуверенно засмеялся.

— Совершенно верно, — поднял палец балетмейстер. — Получить хотя бы подобие любви, которой вы, невесты, не успели насладиться там, наверху… А ты, Мирта, — обернулся он к Юльке, — ты поднимаешь виллис на эти смертные игрища, и ты обрекаешь путников на смерть. За что?

Юлька пожала плечами.

— Подумай, какое чувство так же сладко, как любовь? И так же, как любовь, способно смести любые преграды? — Балетмейстер близко наклонился к ее лицу. Он был похож на злого колдуна — с длинными прядями седых волос, узко и глубоко посаженными глазами. — Это — месть! Праведная месть!.. Виллисы не убийцы, они несут праведную месть мужской половине рода человеческого. За себя и за всех будущих виллис… За всех тех, кого каждый день убивают мужчины своим эгоизмом, ложью, похотью… И когда на ваше кладбище приходят Ганс и Альберт, лесничий и граф, которые, не поделив, лишили рассудка и жизни чистую наивную девочку, — разве смеют они безнаказанно топтать землю, которая давит на вас? И пусть эта деревенская дура Жизель лопочет о любви и пытается защитить Альберта — разве достоин он чего-нибудь, кроме презрения и смерти?

— Не достоин, — сказала Юлька.

— А теперь расскажи все это мне. Только без слов… — балетмейстер, пятясь, отошел на авансцену. — Свет!

Юлька зажмурилась от ослепительного света прожекторов.

— Начали!

Грянула рваная, громкая музыка. Полыхали разноцветные мигалки, вращался под потолком зеркальный шар, разбрасывая по залу зайчики, над танцующей толпой на подиуме извивались трое девчонок — ритм-группа — в сверкающих комбинезонах, с черными большими, как карнавальные маски, тенями вокруг глаз. Самовлюбленный диск-жокей кокетничал с залом.

Игорь и Юлька сидели на высоких стульчиках у стойки бара. Игорь потягивал через соломинку коктейль, перед Юлькой стоял такой же нетронутый.

— Попробуй.

— Не хочу. — У Юльки болела голова от шума, трескучей однообразной музыки, мигалок, мельтешения лиц.

— Слабенький ведь. Ну. чуть-чуть — за папу, за маму…

— Я тебе сто раз говорила: я не пью! Ни чуть-чуть, ни много! Ни слабого, ни сильного! Ничего!

Игорь помолчал. Они большую часть времени молчали сегодня. Нехорошее было молчание. Похоронное.

— Как они? — спросил Игорь, указывая на девиц в комбинезонах. — С точки зрения профессионала?

Юлька нехотя, мельком оглянулась через плечо.

— Никак. Спины нет. Ноги деревянные.

— Ты бы, конечно, лучше станцевала.

— Меня бы под пулеметом не заставили.

— Ну конечно! — ехидно сказал Игорь. — Профанация великого искусства!

Теперь Юлька сдержалась, промолчала.

— Может, все-таки потанцуем? — снова начал Игорь.

— Я устала.

— Ну для меня ты можешь?

— Ты понимаешь, что я — устала?!

— Здесь тебе тоже не нравится?

— Нет.

— Почему?

— Я не знаю, зачем ты меня таскаешь по всем этим… притонам! Ты меня хочешь видеть или заодно и меня?

— А куда идти? — взвился наконец Игорь. — Ко мне ты не хочешь, к моим друзьям ты не хочешь, к тебе не пускают, пить ты не хочешь, танцевать не хочешь, через час двадцать тебе обратно! Как с тобой общаться?

— Ну и не общайся… — чуть слышно буркнула Юлька.

— А-а! Звезда российского балета! — к ним проталкивался Валерка. — А где моя Лена?

— Лена в интернате, — сжав зубы, сказала Юлька.

— В следующий раз приходи с Леной… Что так скучно? — спросил он, оглядываясь. — Сидите, как седалища!.. Слушай! — обернулся он к Юльке. — Правда, Игореха говорил, вы там по пять часов пляшете?

— Бывает и больше.

— Это лажа все! Порхать на цыпочках и я смогу. А рок выдержишь? Нон-стоп?.. Погоди… — Он стал проталкиваться к подиуму.

— Чего он? — подозрительно спросила Юлька.

Игорь пожал плечами.

Валерка уже договорился о чем-то с диск-жокеем.

— Внимание, друзья! А теперь — страничка в стиле ретро. Наш добрый старый рок-н-ролл! — объявил диск-жокей. — Но это не просто танец, это конкурс. У нас в гостях балерина из Большого театра. Вот она… да-да, в голубом свитере… Прощу любить и жаловать, ее зовут Юля. Улыбнитесь, Юля!..

Толпа отхлынула от нее, образовав круг. Юлька стояла ни жива ни мертва, такого поворота событий она никак не ожидала.

— Юля вызывает любую желающую. Урок рок-н-ролла — сорок пять минут! Нон-стоп! Условия просты: танцуем в полную силу, партнеры меняются через каждые десять минут! Победителя ждет сюрприз… Итак, начинаем! Матч века! Профи против любителей!

Растерянная, с пунцовыми щеками, Юлька готова была провалиться сквозь землю. Валерка за руку тащил ее в круг, она изо всех сил упиралась. Толпа, радостно ждущая развлечения, возмущенно загудела.

— Как же так, Юля? — укоризненно кричал диск-жокей. — Завлекла и бросила? Ну, смелее, смелее!.. Ну-ка все, дружно: Ю-ля! Ю-ля! Шай-бу! Шай-бу!

Юлька беспомощно оглянулась на Игоря. Тот мстительно усмехнулся. Юлька отвернулась, грубым рывком освободилась от Валерки и сама вышла в центр круга. Рядом встали еще три девицы.

— Итак, засекаем время… Пять! Четыре! Три! Два! Один! Начали!..

— Пари! — заорал Валерка. — Ставлю часы против червонца! Ну! — он стащил часы и помахал над головой. — «Кассио» с калькулятором! — он ударил с кем-то по рукам. Кругом возбужденно галдели, спорили на коктейли, лезли на подоконники, на банкетки, чтобы лучше видеть. С подиума снисходительно смотрели девицы в комбинезонах.

Юльке достался опытный партнер, он уверенно крутил ее в ту и в другую сторону, в четыре оборота с перехватом руки. Юлька танцевала с каменным лицом, стараясь фиксировать взгляд в одной точке. В прошлом году у них был экспериментальный курс современного танца, классический рок она знала.

— Смена партнера! — крикнул диск-жокей.

Одна девчонка сошла минут через пятнадцать — видно было, что она танцует себе в удовольствие и не будет уродоваться на потеху публике.

— Смена партнера!

Вторая девчонка, пущенная неумелой, но сильной рукой, не устояла на ногах и врезалась в толпу. Третья — Юлька сразу ее отметила — то ли гимнастка, то ли из спортивного рок-н-ролла, работала просто, экономно, на выигрыш. Юлька не видела, когда и куда она исчезла из круга.

— Тридцать минут! Смена партнера!

Лица партнеров мелькали у Юльки перед глазами, все остальное слилось в одну пеструю полосу. В дискотеке было душно, свитер набух от пота, туфли скользили по полу.

— Давай-давай, крути! — орали те, кто ставил против нее.

— Нормально танцуйте! Так кого хочешь загонишь! — кричали те, кто поставил на Юльку.

Ноги горели в тесных туфлях. Юлька держалась из последних сил, она уже «поплыла» от усталости и бесконечного вращения.

— Готова! — радостно завопил кто-то.

Последний партнер подхватил ее почти на лету. Мелькнуло лицо Игоря, он прорывался к Юльке сквозь толпу, его отталкивали.

— Пять минут!..

— Три!..

— Одна минута!!

— Победа!!!

Круг исчез, заполненный ликующей толпой, выигравшие орали и поздравляли друг друга.

— Приз королеве вечера! — надрываясь, кричал диск-жокей, потрясая каким-то плакатом с патлатыми мордами. — Юля, где вы? Все дружно ищем королеву вечера!..

Юлька, покачиваясь, брела по коридору. Гул дискотеки остался позади. Она села на банкетку, сняла туфли. Пальцы и пятки были стерты, колготки пропитались сукровицей. Она сжала горящие ступни ладонями, морщась от боли.

Подбежал взъерошенный, запыхавшийся Игорь.

— Юлька!.. — он увидел ее сожженные ноги, кровь на ладони, сел напротив у стены и крепко несколько раз ударил себя кулаком в лоб. — Дурак! Ох дурак!

— Видеть тебя не могу! — сквозь зубы сказала Юлька. — Я не хочу тебя больше видеть! — Она встала и, держа туфли в руках, пошла к двери.

Опираясь на перила, Юлька поднялась в интернат. Мальчишеское крыло было уже заперто, свет в коридорах выключен.

Она молча расписалась в журнале увольнений. Галина Николаевна выразительно посмотрела на часы.

— Что происходит. Юля?

Юлька хмуро глядела в сторону.

— То есть я понимаю, что происходит. Я хочу спросить — о чем ты думаешь? Месяц до выпускного!.. До лета не могла дотерпеть, надо было сейчас влюбиться?

Юлька усмехнулась:

— А что, можно выбирать — когда?

— Не можно, а нужно! И всю жизнь тебе придется думать — что можно, чего нельзя и в какое время, — Галина Николаевна придвинула к себе раскрытую книгу и сухо сказала: — Замечание. Еще раз опоздаешь — не обижайся…

Девчонки уже спали. С кровати Середы было снято белье, голая кровать смотрелась сиротливо, как могила.

Юлька включила свою лампу, пригнула вниз, стала раздеваться. Замерла, взглянула на Титову. Та лежала, уткнувшись лицом в подушку поджав колени к груди. Юлька погасила свет, забралась под одеяло.

Через минуту ей снова почудился странный звук. Юлька села, прислушалась. Тихо позвала:

— Нина…

Титова не ответила. Юлька включила и приподняла лампу, подошла к подруге.

— Нина…

Та вдруг застонала сквозь зубы, мучительно выгибаясь всем телом. Юлька с трудом повернула ее к себе — и отшатнулась. Лицо Титовой блестело от пота, тусклые глаза закатывались под веки, подушка и простыня были в мокрых желтых пятнах.

— Не надо… — простонала она. — Не зови… пожалуйста…

— Галина Николаевна! — Юлька в ужасе бросилась к двери. — Галина Николаевна!!

— Не надо…

Воспитательница уже бежала по коридору.

— Там… — Юлька указывала рукой. — Там…

Ия стояла в ночной рубашке, издалека испуганно заглядывая в лицо подруге. Галина Николаевна включила верхний свет.

— Нина, что с тобой? — она склонилась над постелью. — Врача! Живо!

Ийка метнулась в дверь.

— Нина… Ты меня слышишь?.. — Галина Николаевна встряхивала ее за плечи. — Посмотри на меня…

В комнату заглядывали встревоженные девчонки. Растолкав их, вбежал врач, присел на кровать.

— От света! — скомандовал он. Оттянув веки, заглянул Нине в глаза. — Ты пила что-нибудь?

— Я не нарочно… честное слово…

— Что ты выпила?!

— Я не нарочно… — Нина снова судорожно выгнулась, ее рвало желчью.

Врач заметил блестящую упаковку в тумбочке, выдвинул ящик — вперемешку с заколками, письмами, косметикой на пол посыпались голубые капсулы.

— Сколько ты выпила? — он поднес лекарство к глазам Нины.

— Только Наталье Сергеевне не говорите… пожалуйста…

— «Скорую»! — крикнул врач. — А вы куда смотрели, лебеди? — обернулся он к Юльке. — Только в зеркало пялитесь, вокруг ни черта не видите!

Доктор из «скорой помощи» выгнал девчонок в коридор. В полуоткрытую дверь было видно, как он колдует с длинным резиновым зондом. Потом в интернат поднялся небритый, хмурый шофер с носилками, и Нину, укутанную по горло одеялом, пронесли к лестнице.

Вдоль всего коридора стояли у дверей своих комнат девчонки, старшие и малыши. Сквозь запертую стеклянную дверь смотрели со своего крыла ребята.

— Спать! — крикнула Галина Николаевна. — Всем спать!..

В комнате тошнотворно пахло желчью. Ия тихо всхлипывала на своей кровати.

— Юль… — позвала она. — Юль, можно я к тебе? Я боюсь…

Она перебралась к Юльке, прижалась мокрой щекой к ее плечу.

— С тобой не страшно… Ты сильная…

Юлька молча смотрела в темноту широко открытыми глазами.

— И-и, легко… За рукой… Азарова, не умирай!

Наталья Сергеевна, как всегда подтянутая, гладко — волосок к волоску — причесанная, в гарнитуре тяжелого старинного серебра, раздраженно ходила по залу. Урок начался с долгой, томительной паузы, потом Наталья очень спокойно спросила, кто еще принимает таблетки. Девчонки промолчали, хотя перед проверкой на форму многие пили мочегонные лекарства. Работали особенно старательно, чтобы ничем не выделяться среди других — все понимали, что сегодня кому-то сильно достанется.

— Сергиенко, я тебя в первый класс отправлю, арабеск учить!..

Юлька работала вяло, через силу, повторяла заученные до автоматизма движения, глядя перед собой пустыми глазами.

— Сергиенко!.. Я кому говорю! — Наталья Сергеевна вдруг бросилась к Ольге, с размаху ударила ее по лицу раз, другой. — Дура! Дура! Дура!.. Оторвать?! — заорала она. — Оторвать руку? Мешает?!

Ольга растерянно улыбалась дрожащими губами, не понимая, что надо делать.

Наталья Сергеевна рванула ее за плечо, как куклу, и, не сдержавшись, пнула по опорной ноге, под колено:

— Кор-р-рова!

Бить Наталья умела, удар пришелся в надкостницу — Ольга охнула и начала сгибаться.

— Стой!!

Сергиенко медленно, пересиливая боль, выпрямилась и встала в прежнюю позу, заученно улыбаясь. В длинных ресницах копились слезы.

— Не смей. Выгоню, — тихо, угрожающе сказала Наталья.

Девчонки замерли у станка, боясь шелохнуться.

— Я сказала, не смей!

Ольга изо всех сил распахивала глаза, поднимала лицо, чтобы слезы не выкатились на щеки.

Наталья наконец отошла от нее и медленно двинулась вдоль станка. Девчонки стояли в арабеске, глядя в затылок друг другу, ноги уже тряслись от напряжения.

— Я не прошу ничего сверхъестественного. Я объясняю элементарные вещи! Как можно не понимать!.. Дуры тряпичные!.. В Австралию вас таких везти? Со стыда сдохнуть!.. Зла на вас не хватает!.. С начала!..

— Стоп!.. Азарова, что происходит? На тебе что, воду возили?!

— Не надо на меня орать.

— Что-о?.. — Наталья Сергеевна повернулась к ней, изумленно вскинув брови.

— Я тоже человек. Такой же, как и вы, — тихо, но твердо сказала Юлька.

Это была небывалая, неслыханная наглость. Девчонки обмерли от ужаса. Наталья резко шагнула к ней. Юлька напряглась, но глаз не отвела, смотрела в упор исподлобья, ожидая удара и отчетливо понимая, что, если Наталья ударит ее сейчас, она уйдет из зала — и пропади все пропадом, все восемь лет непрерывного, на пределе сил труда…

Наталья Сергеевна некоторое время мерила Юльку взглядом, потом размахнулась и ударила Нефедову по спине:

— Плечи брось!

И отошла, нервно, зло сжимая губы.

— Юль, не зли ее, — чуть слышно прошептала сзади Ийка. — Ты же видишь…

— Встали на прыжки!..

— Сто-оп! — Наталья Сергеевна досадливо хлопнула в ладоши. — Азарова, что такое, в конце концов! Примой себя почувствовала — вполноги работаешь? Ты понимаешь, что ты чужое место заняла?

— Я не виновата! — крикнула Юлька. — Я не просила!

— Иди сюда, — велела Наталья Сергеевна.

Юлька подошла, остановилась напротив.

Педагогиня холодно смотрела на нее сверху вниз, уперев руки в пояс.

— Что-то ты разговорилась, девочка. Голос прорезался? — сказала она. — Все к станку, Азарова продолжает.

Девчонки отошли к станку. Юлька осталась одна посреди зала.

— Начали! — зло, отрывисто скомандовала Наталья Сергеевна. — Не то. Еще раз… — Она подождала, пока Юлька вернется к ней. — Начали… Стоп! Еще раз!..

Концертмейстер долбил по клавишам одну и ту же мелодию.

Юлька начинала комбинацию и снова по команде возвращалась в центр зала, с трудом переступая на чугунных ногах. В ушах стоял густой звон. Ее мутило, то ли от усталости, то ли от запаха дорогой косметики Натальи Сергеевны.

— Не то! Еще раз!.. Начали!..

Носки туфель пропитались кровью, на влажном полу за Юлькой оставались бледные розовые следы.

— Еще раз!..

Наконец Юлька упала. Наталья стояла над ней, нетерпеливо постукивая каблуком по полу. Юлька поднялась и снова встала перед педагогом, сдувая пот с верхней губы, с ненавистью глядя сквозь багровые вспышки в глазах в холодное, холеное лицо Натальи Сергеевны.

Та молча смотрела на Юльку. Под облепившим тело мокрым хитоном видно было, как бешено колотится Юлькино сердце.

— Когда будешь работать, как она, когда станцуешь, как она, тогда скажешь, что не виновата, — негромко сказала Наталья Сергеевна. Обошла ее и обратилась ко всем: — С завтрашнего дня меняется расписание. Вместо пятого урока — дополнительный класс. Репетиции каждый день и в субботу. Для Азаровой — и в воскресенье…

Юлька побрела за девчонками в раздевалку. Опираясь рукой, села на скамейку. Наклонилась развязать туфли — с подбородка сорвались тяжелые капли пота.

— Иди сюда, я сказала! — Ольга Сергиенко ударила кулаком по лицу младшую девчонку. Та качнулась, чуть не упала — и опять покорно встала напротив, опустив голову.

— Чего воюешь? — спросила Ильинская, проходя мимо.

— Нажрались, суки, весь душ в интернате заблевали! Нет, ты представляешь! — Ольга снова ударила девчонку. — Я в четвертом классе первый раз выпила! Стой, я сказала!..

— Завтра покупатели из Станиславского, — подбежала Ийка. — На классе будут и на репетиции!

— Ты что, правда? — оживились старшеклассницы.

— Ну! В учебке говорили, я слышала.

— Теперь косяком пойдут, — сказала Нефедова.

— Юль, слышишь? — Ия подошла к Юльке. — Покупатели… Юль…

Юлька сидела неподвижно, наклонившись вперед, тоскливо глядя перед собой. Она слышала голоса вокруг, гулкие, как из космоса, но с трудом разбирала слова.

Чолпан заглянула снизу ей в лицо.

— Отрубилась, — удовлетворенно сказала она. — Помнишь, в том выпуске у девки крыша поехала?

— А-а, Медведева, — вспомнила Илья. — Москвичка.

— Ну! На нее педагог наорал… После класса домой пошла. На автопилоте. Все нормально. А в раздевалку забыла зайти. Представляешь, картинка: март месяц, снег еще, а она в купальнике пилит! В метро уже взяли…

— Юль, ты в душ пойдешь? — спросила Ийка. — Опоздаем же.

Юлька представила дорогу до душевой — в конец раздевалки, и две ступеньки вверх, потом обратно. Она, не вставая, сняла с вешалки школьную форму и стала натягивать ее сидя, прямо на мокрый хитон.

…Историк что-то рассказывал у доски, увлеченно размахивая руками. Ильинская прицепила громадную клипсу-кольцо к носу и изображала знойную африканку. Нефедова строила глазки Демину. Ия рядом писала письмо.

Юлька тоскливо смотрела в окно. Там было солнце, в школе напротив кончились уроки, по тротуару шли мальчишки и девчонки в такой же синей форме под распахнутыми куртками.

Впереди был дуэт и народный, репетиция, гастроли, выпускной и двадцать лет каторги.

Репетиции теперь были каждый день, а в воскресенье Наталья Сергеевна занималась с Юлькой — вдвоем в пустом гулком зале. Юлька потеряла счет времени, засыпала стоя под душем, в раздевалке, на уроках. Игорь несколько раз приходил в училище, но Юлька выползала к нему абсолютно мертвая, с глубокой синевой вокруг глаз. Они сидели в вестибюле под фикусом, о чем-то говорили — Юлька туго соображала, переспрашивала каждое слово, улыбалась и старалась не заснуть.

Выходные дали только на майские праздники, накануне вылета. Юлька проспала почти сутки, до вечера, вечером взяла увольнение, позвонила Игорю и попросила забрать ее из интерната куда-нибудь.

— А чья это квартира? — спросила Юлька. Она бродила по комнате, разглядывая непонятные карты на стенах, ледоруб, страховочный пояс, расслоившийся от времени желтый бивень, разбросанную по полкам коллекцию разноцветных минералов.

— Наша! Все наше! — раскинул руки Игорь. — Хочешь — на стуле сиди, — он уселся на стул, тотчас вскочил. — Хочешь — на столе танцуй! Хочешь, — он распахнул дверь ванной, — мойся целый день…

— Не хочу.

— Не хочешь — не мойся!.. Хочешь, — он широким жестом указал в сторону крошечной кухни, — суп вари!

— Да я готовить не умею! — засмеялась Юлька. — Только яйца в стакане с кипятильником!

— А хочешь… — Игорь осторожно обнял Юльку сзади за плечи.

Она так же осторожно освободилась, потянувшись за малахитовым камешком.

— А правда, чье это?

— Мужика одного. Вон он, — Игорь кивнул на большую фотографию бородатого смеющегося парня в поднятых на лоб темных очках. — Альпинист. Такой же повернутый, как ты. Года три назад на Памире сорвался — по частям склеили.

— А где он сейчас?

— В Непале. На горе Джомолунгме. Или где-то поблизости.

— Он не спрашивал, зачем тебе ключ? — подозрительно спросила Юлька.

— Нет. Здесь всегда кто-то живет, когда он в горах. Теперь мы с тобой.

— Мы недолго.

— Ты когда улетаешь?

— Третьего. Послезавтра.

— Ты же вернешься.

— Потом экзамены… — Юлька встала на колени на диван и оперлась на подоконник, подняв, как крылышки, острые плечи. — «Вечерний город». Самая лучшая картина. А главное — абсолютно понятная…

С двадцатого этажа, насколько хватало глаз, до горизонта, видны были огни огромного города, праздничная иллюминация, желтое зарево фонарей над уходящими вдаль проспектами. Вот чего не хватало ей все восемь лет в Москве, такой мелочи: этой тихой маленькой квартиры, где можно хоть ненадолго спрятаться от всех и просто смотреть в окно на огни вечернего города.

Игорь повернул ее к себе.

— Подожди… А чего он подглядывает? — пожаловалась Юлька на портрет хозяина.

— Кто?.. Это же фотография.

— Нет, а чего он смеется?..

…На стене белел изнанкой портрет. На полках в ряд стояли чьи-то гипсовые бюстики, каспийский черт, человечки из моржовой кости, африканские куклы — все лицом к стене.

Игорь лежал под пледом, закинув руку за голову. Юлька уткнулась ему в плечо.

— У тебя никого раньше не было? — спросил Игорь.

— Я что-то делаю не так?

— Нет, что ты! Извини… — Игорь поцеловал ее в макушку. — Можно я задам один вопрос? Только ты не обижайся, ладно?

— Угу.

— Вот когда вы танцуете там, каждый день… тебя ведь тоже… мужики обнимают…

— Ты что? — Юлька приподнялась на локте. — Это не мужики, это партнеры.

— Разговор был недавно… смешной… — Игорь смущенно потер нос. — Парень один говорил, что балетные мужики перед спектаклем специальные таблетки принимают… ну… чтобы не реагировать на женское тело…

— А-а! — Юлька со смехом повалилась на спину. — А ты что-нибудь чувствуешь, когда к тебе в метро прижимаются?

— Ну… смотря кто прижимается, — нашелся Игорь. Он обнял Юльку, она снова уткнулась ему в плечо.

— Вот так прирасту к тебе, как сиамский близнец, — жалобно сказала она. — И чтобы все от меня отстали… И чтоб никогда никуда не уходить…

— А я тебя все равно не отпущу.

— Нельзя… — Юлька вздохнула и подняла голову. — А сколько времени?

— Не знаю. Часов десять.

— Сколько?! — Юлька дотянулась до часов на подоконнике, глянула на стрелки. — Ты что, нарочно, да? Нарочно? Ты же знаешь, во сколько мне надо! — Она вскочила.

Игорь тоже приподнялся.

— Да почему я должен все время об этом думать? Ну хотя бы сегодня ты можешь опоздать? Первое мая! Завтра тоже выходной!

— Отвернись! — Юлька, путаясь в рукавах, натягивала свитер. — Обязательно надо все испортить…

— Я что, по часам должен жить?! — взорвался Игорь. — Сейчас репетиции, потом экзамены, потом стажировка — еще год, да?.. Слушай, если ты сейчас уйдешь…

— То что? — Юлька, уже одетая, напряженно обернулась к нему.

— Во сколько завтра? — сдался Игорь.

— Завтра я не могу.

— Что у вас там, концлагерь, что ли! Если захочешь — сможешь! В общем, завтра я жду тебя здесь!

— Ты мне приказываешь? — Юлька повернулась и пошла к двери.

— Прошу! — крикнул Игорь. — Ну подожди, я провожу!..

Юлька изо всех сил хлопнула дверью.

Выскочив на улицу, она растерянно огляделась — она весьма приблизительно представляла, где находится, сюда Игорь вез ее на такси, — увидела невдалеке подсвеченный прожекторами университет и побежала к нему. Рядом пристроилась пестрая, как новогодняя игрушка, «Лада». В салоне гремела музыка, на заднем сиденье хохотали ярко накрашенные девицы, из переднего окна высунулся чуть не по пояс парень в темных очках, с надрывом, под Озерова, комментировал:

— Итак, дорогие друзья, мы с вами видим финал марафонского забега. Позади долгий, трудный путь, но посмотрите, как легко, как красиво бежит лидер! Последние метры дистанции…

Юлька метнулась через дорогу перед самым носом машины. «Лада» взвизгнула тормозами, комментатор ударился головой в боковую стойку.

— Жить надоело?! — крикнул водитель. — Идиотка!

Смотровая площадка перед университетом была запружена праздничной толпой. Компания молодых ребят попыталась остановить Юльку, она вырвалась и побежала дальше. Дорогу преградил милиционер:

— Куда, девушка! Обходите!

Юлька бросилась вдоль натянутого между деревьев каната с флажками. За канатом вдруг полыхнуло пламя, грохнул оглушительный залп. Юлька шарахнулась в сторону, едва не сбив кого-то с ног. Площадку залил яркий красный свет.

— Ура-а-а!! — разноголосо закричала ликующая толпа.

Над Москвой тут и там взлетали гроздья салюта…

Галина Николаевна читала под настольной лампой. Юлька остановилась рядом, с трудом переводя дыхание. Коридоры были темны. За ближней дверью слышался приглушенный смех.

Юлька расписалась в журнале, положила ручку. Воспитательница дочитала страницу, перелистнула.

— Галина Николаевна…

— Иди спать, — сухо сказала та, не отрываясь от книги.

Юлька сидела на подоконнике в темной комнате, курила в форточку. В комнате было уже две голые кровати, отчего вид у нее стал еще неприкаяннее. Юлька сосредоточенно, подробно разглядывала бледно-салатовые пустые стены (вешать что-либо на стены категорически запрещалось, чтобы не портить краску), четыре одинаковые тумбочки у изголовья кроватей, четыре стула, два шкафа, узкое окошко в коридор над дверью, матовые плафоны под низким потолком, желтые шторы, такие же, как во всех комнатах, коридорах, классах и кабинетах училища.

В интернате было тихо. Ткшина стояла в комнате глухая и плотная, как бетонный губ.

Юлька стряхнула пепел, задумчиво повертела сигарету в пальцах. Медленно опустила к открытому коробку спичек. Спички с шумом вспыхнули, на мгновение ярко осветив комнату.

Ийка подпрыгнула на кровати:

— Ты что, с ума сошла?

— Салют, — пояснила Юлька. — Праздник. Ура-а-а…

— Совсем спятила, — Ийка повернулась на другой бок.

Надевая на ходу куртку, Юлька заглянула в комнату воспитателя.

— Я до десяти, Галина Николаевна.

— Нет, — коротко ответила та.

— Я вовремя, честное слово.

— Ты лишена увольнения.

Юлька остолбенела, растерянно глядя на воспитательницу.

— За что?

— За опоздания. Я тебя предупреждала.

— Галина Николаевна, миленькая, пожалуйста! — в отчаянии сложила Юлька руки. — Потом хоть месяц буду сидеть! Честное слово! Хотите, вот здесь сяду и буду сидеть. Только сегодня, Галина Николаевна! Хоть на час. Мы улетаем завтра! Мне очень нужно, очень, очень…

— Сядь, — Галина Николаевна указала на стул. — Садись-садись…

Юлька присела на краешек, готовая тотчас вскочить и бежать.

— Я тебе расскажу одну очень интересную историю, — Галина Николаевна коротко усмехнулась. — Видишь ли… — На столе зазвонил телефон, она сняла трубку. — Интернат… Добрый… Не зовем. Это служебный телефон. — Она повесила трубку и сплела пальцы. — Так вот… Я представляю, что это за час, который стоит месяца. И знаю, чем это кончается… В общем, послушай. Училась здесь девочка из Смоленска. Давно. Ты не родилась еще. Способная была девочка, конкурс в Праге выиграла. Большой впереди светил. И работала, работала… И устала… И встретился ей в этот момент необыкновенный, а может, наоборот — обыкновенный, нормальный человек, который взял ее за руку и повернул в другую сторону. И увидела девочка, что есть, оказывается, совсем другая жизнь. Другая — без вонючих потных раздевалок, без кровавых тряпок на ногах — где не надо каждый день «через не могу». Кое-как доучилась, вышла замуж, родила, кончила институт, жила легко и счастливо. Нормально… А через много лет, когда дети выросли, девочка вдруг огляделась и увидела, что пусто кругом, холодно. Жизнь-то не получилась, а если и было что-то, то там, в начале… А кто виноват? Кто-то ведь должен быть виноват? Сама виновата, и муж виноват, и дети. И тот, кого рядом не оказалось вовремя, кто бы за волосы к станку подтащил и носом ткнул: здесь твое… Вот такая невеселая история…

Галина Николаевна помолчала.

— Я все вижу, Юля, и все понимаю. И я тебя не отпущу. Я не хочу, чтобы когда-нибудь, через много лет, ты плакала в зале, глядя, как танцуют твои подруги. Я тебя не отдам… Ты просто устала, Юля. Это надо пережить. Перетерпеть. Все будет хорошо… Ну, что молчишь? — мягко улыбнулась она. — Скажи что-нибудь…

— Дайте увольнение, — сказала Юлька.

— Не дам!

— Я сама уйду!

— Иди, — спокойно разрешила Галина Николаевна. — Ты взрослый человек. Ты знаешь, что за это будет.

— Ну и пусть! — крикнула Юлька. — Я не в тюрьме! Вы не воспитатель, вы надзиратель!

Галина Николаевна отвернулась…

Юлька сбежала с лестницы, двумя руками толкнула тяжелую стеклянную дверь.

— Азарова, а увольнительную? — крикнула вслед вахтерша.

Юлька решительно шагала по центральной аллее, зная, что Галина Николаевна видит ее сейчас из окна. Свернула к Комсомольскому проспекту. Но чем дальше уходила она от училища, тем медленнее шла, труднее передвигала ноги, будто натягивалась невидимая нить. Был яркий, по-настоящему майский день, по проспекту непрерывным потоком неслись машины, неторопливо гуляли или спешили куда-то по своим делам люди. Можно было добежать до метро, молено было просто поднять руку — среди машин мелькали зеленые огоньки такси, а в кармане у Юльки был трояк с мелочью.

Она сделала еще шаг. Толкнула носком камешек на меловых «классах». Повернулась и побрела обратно.

Юлька ждала у входа в Шереметьево-2, вглядываясь в людей, выходящих из машин и рейсовых автобусов. Радостно возбужденные сокурсники носились взад и вперед, Демин нащупал луч фотоэлемента, открывающего двери аэропорта, шутовски кланялся входящим, широко поводил рукой — и двери распахивались.

— Нет? — сочувственно спросила Ия, подходя.

Юлька покачала головой…

— Привет из-за бугра! — махал Демин из-за таможенного барьера…

Круглолицый, румяный пограничник пролистал Юлькин паспорт, взглянул на фотографию.

— Повернитесь ко мне, пожалуйста… Девушка!

— Что? — обернулась на мгновение Юлька и снова уставилась на толпу за барьером, торопливо обшаривая глазами лица провожающих.

Пограничник звучно шлепнул печатью по странице и бросил паспорт на стойку.

— Следующий!

Юлька последний раз оглянулась, пересекла границу и пошла за своими.

Весь бесконечный — почти сутки — томительный перелет Юлька провела в полусне, не в силах ни всерьез заснуть, ни окончательно проснуться. В памяти остались лишь отдельные картинки — то ли реальность, то ли обрывки сна: огни взлетной полосы, мчащиеся навстречу и круто уходящие вниз… компьютерная карта на экране в конце салона, маленький зеленый самолетик движется на юг… посадка в Дубае — «Боинг» снижается над черным ночным морем, в аэропорту арабы в бедуинских платках покупают видеокамеры и кухонные комбайны, пограничница в форменной зеленой шапочке, с пистолетом на ремне быстро, деловито ощупывает грудь и задницу в поисках тайника с наркотиками… гроза над Индийским океаном — кажется, что у самого крыла бьют молнии, громадные столбы прозрачного голубого огня… Сингапурский аэропорт Чанги, похожий на город за стеклянными стенами, с водопадом, улицами и площадями, магазинами и офисами, неоновыми рекламами… красная пустыня в разрывах облаков — это уже Австралия… ослепительная улыбка стюардессы, «экипаж извиняется за задержку с посадкой, индонезийский лайнер под нами имеет проблемы… девки, мокрые в своих теплых весенних куртках, тащат сумки к автобусу под жгущим солнцем, солнце плавится в зеркальных стенах небоскребов, солнце всюду, от солнца устают и слезятся глаза… огромный прохладный холл отеля с кроваво-красной ковровой дорожкой на мраморных ступенях и золочеными светильниками, скоростной лифт на двадцать четвертый этаж… только бы не упасть, не заснуть прямо в стеклянной душевой кабинке… и наконец волшебная, чудесная, глубокая, вкусно пахнущая, без единой складочки белоснежная подушка…

Проснувшись на следующее утро, Юлька долго соображала, где находится, разглядывала просторный, залитый солнцем номер с пушистым паласом на полу, раздвижной стенкой, отделяющей спальню с двумя широкими кроватями от комнаты с ампирными креслами, журнальным столиком и сервантом. Рядом спала Ийка, ее одежда валялась на полу — куртка в гостиной, джинсы на пороге спальни, колготки и свитер у кровати — наверное, раздевалась на ходу из последних сил.

Юлька вскочила и подбежала к окну. За окном был открыточный, нереальный пейзаж: васильковое небо, теснящиеся вокруг небоскребы, далеко внизу сплошным потоком ползли по улице машины, справа на берегу залива виден был Опера-Хаус — Юлька сразу узнала знаменитый австралийский театр, три его высоких бетонных гребня, похожих на полные ветром паруса, — слева просвечивали ажурные стальные кружева Харбор-Бридж — громадного моста, пересекающего залив, под ним качались на волнах яхты, и со всех сторон, на сколько хватало глаз, спускались к голубой глади залива красные черепичные крыши особняков, утонувших в густой тропической зелени.

Юлька перевела стрелки на восемь часов вперед. Она никак не могла до конца осознать, что находится за тридевять земель от дома, в другой части света, в другом полушарии, в другом мире, даже в другом времени года, — слишком уж все было похоже на цветной счастливый сон.

Это ощущение нереальности не покидало ее и в автобусе, когда добродушный толстяк Волли вез девчонок на урок в местную балетную школу. Волли крутил руль и что-то рассказывал по-английски, указывая то налево, то направо, нимало не заботясь, понимают его или нет. Илья, немного соображающая в английском, сидела рядом с ним и переводила, половину сочиняя от себя. Про тонкую, как игла, телебашню она сообщила, что это памятник солистке Опера-Хаус, умершей от диеты.

Балетная школа была не хуже и не лучше московской — такой же примерно зал, только пол ровный, без наклона, такая же пропахшая потом раздевалка. Переодевались девчонки вместе с австралийками, объясняясь с ними жестами и громко между собой обсуждая их. Австралийки были «не фонтан»: две-три классические фигуры, остальные «коряги» с неважными ногами, плохонькими стопами. Но убила всех вкатившаяся в раздевалку веселая толстуха килограмм под семьдесят.

— А этот бомбовоз тоже балетный? — изумилась Илья.

— Она платит — она учится, — неожиданно ответила высокая зеленоглазая австралийка, переодевавшаяся рядом с Юлькой. — Это ее право.

Девчонки разом затихли, Илью аж в жар бросило.

— Говоришь по-русски? — спросила Юлька.

— Очень плохо… Но очень хорошо понимаю, — усмехнулась та. — Меня зовут Тамми, — протянула она Юльке руку.

Показательный урок походил на спектакль — заботливый педагог, примерные ученицы. Девчонки стояли у станка через одну — наши в розовых хитонах, австралийки в зеленых купальниках. За спиной у Натальи Сергеевны припали к своим камерам телевизионщики, под зеркалом на скамейках и прямо на полу сидели младшие девчонки. Наталья сбавила нагрузку — австралийки были заметно слабее физически, — не орала и не ругалась, замечания делала с улыбкой, и девчонки подыгрывали ей, старались.

Юлька занималась с удовольствием, мышцы, уставшие от долгой неподвижности, требовали работы, а за окном было солнце, почти забытое в пасмурной Москве, а впереди был целый день, полный чудес…

Поклон педагогу, поклон концертмейстеру — и девчонки гурьбой двинулись к выходу. К Наталье Сергеевне тотчас подскочил репортер с микрофоном, она на мгновение обернулась, крикнула:

— Азарова!

Юлька задержалась у дверей.

Наталья по-английски отвечала на вопросы репортера, в конце даже, наверное, пошутила, потому что оба засмеялись, потом обратилась к администратору-австралийцу. Юлька нетерпеливо переминалась у двери, она хотела еще поговорить с Тамми.

Когда все вышли, Наталья Сергеевна подошла к Юльке.

— А ты куда собралась, лебедь ты моя? — уже другим, знакомым, без тени улыбки голосом спросила она. — Ты что думала — на экскурсию приехала? Австралия — для корды. А у тебя премьера двадцать пятого. Работаем!

И Юлька вдруг с ужасом поняла, что не видать ей ни Австралии, ни солнца, ни чудес — ничего, кроме этого зала, так похожего на московский. Она медленно, обреченно сняла халат и вышла на середину пустого, гулкого зала.

— Ах, какая злая! — удовлетворенно сказала Наталья. — Это хорошо. Очень хорошо. Вот если я разозлюсь — это будет плохо. Начали!..

Белый «мерседес» мчался по вечерним улицам Сиднея. Наталья Сергеевна курила на переднем сиденье, рядом с водителем. Юлька одна сидела сзади, безвольно покачиваясь всем телом на поворотах, смотрела на мелькающие за окном огни реклам.

Еще из коридора она услышала многоголосый смех в своем номере. На кроватях раскиданы были обновки — пестрые футболки. трусы-«недельки», купальники, кепки с длинным козырьком. Ильинская, держа в руке механический массажер весьма недвусмысленной формы, гонялась за Олькой Сергиенко. Догнала, повалила на кровать, задирая юбку. Та, визжа, отбивалась. Девчонки, набившиеся в номер, хохотали.

Юлька остановилась у двери, с каменным лицом наблюдая за общим весельем, чувствуя, как поднимается в груди глухая злоба на девок. Уж они-то своего не упустили — болтались по городу в свое удовольствие, пока она пахала в зале как проклятая. Теперь Юлька поняла, почему девчонки, попав в Большой, не рвались в солистки. Корда незаменима, корда всегда нарасхват. Солисты дерутся за роли, а корда катается по свету, почти не заезжая в Союз. Отстояла «Лебединое» или «Жизель» и — гуляй, рыскай по распродажам, валяйся на пляже.

— Юльке покажи. Лен! — заметила наконец ее Ийка.

— Ей нельзя. Она еще живого не видела, — ухмыляясь, ответила Илья.

— Выметайтесь все отсюда, — негромко сказала Юлька.

Смех затих, девчонки удивленно уставились на нее.

— Пошли вон отсюда все, я сказала! — крикнула Юлька. — Шмотье свое забирайте!

— Ты чего, Юль? — неуверенно улыбаясь, спросила Сергиенко.

— И чтоб я бардака больше в моем номере не видела!

Юлька уверена была, что кто-нибудь из девчонок ответит, ну хоть Илья фыркнет, что, мол, не больно-то и хотелось, но присмиревшие девчонки, послушно разобрав свои покупки, тихо одна за другой вышли.

— Юль, что-нибудь случилось? — растерянно спросила Ийка.

— Нечего сюда корду таскать, — Юлька наконец прошла в номер, швырнула сумку на кровать. — Сама к ним ходи, если жить без них не можешь…

Обиженная Ийка скоро легла спать. Юлька постирала хитон и лосины, разделась, погасила свет и забралась с ногами на подоконник, как в Москве, в интернате. Курила, глядя вниз, на белый теплоход, плывущий под мостом, на публику, расходящуюся с вечернего спектакля в Опера-Хаус, на гирлянды в темной зелени Ботанического сада.

Прошлась босиком по мягкому пружинящему ковру. Включила телевизор, одну программу, другую, третью… Бесцельно открыла холодильник. Там стояли маленькие разнокалиберные бутылочки. Юлька зажала сигарету в губах, присела и стала разглядывать яркие этикетки, пытаясь прочитать названия…

Когда Ийка проснулась среди ночи, телевизор гремел на полную громкость, а Юлька сидела по-турецки перед открытым баром, держа в одной руке сигарету, в другой очередную бутылочку. Пустые она аккуратно, рядком, выстраивала на полу.

— Юль… — приподнялась Ийка. — Юль, ты что делаешь?!

— Х-хочешь?.. — с трудом выговорила Юлька, широким жестом указывая на бар. — Здесь еще много… «Камус»… А х-хочешь… «Кем… белл»?.. А шампанское я все выпила — нету…

— Ты знаешь, сколько это стоит?! Там же на бумажке написано!

— А-а!.. — Юлька махнула рукой и отпила еще глоток. — Пускай Наталья разбирается… А я по-английски не умею… Я неграмотная…

Утром Юльку мутило и качало, от нее разило на весь автобус. Девчонки шушукались, ухмылялись и злорадно ждали, как влетит ей от Натальи в классе. А Юлька нагло дохнула той перегаром прямо в лицо, отчетливо понимая, что ничего Наталья ей не сделает, даже пальцем не тронет. И действительно, педагогиня только досадливо поморщилась и отошла, а после урока сказала:

— Потерпи. Перед выпускным отдохнешь.

И снова потянулись дни тяжелой работы, неотличимые один от другого: класс, репетиция вдвоем с Натальей, общая репетиция, спектакль или концерт. Все свободное время Юлька спала у себя в номере, лишь изредка выходя в ближайшие магазины посмотреть какие-нибудь тряпки для себя и подарки для сестер.

В воскресенье Наталья Сергеевна отпустила ее на пляж вместе со всеми.

Автобус долго выбирался из забитого машинами центра города, потом вырвался на широкую набережную и покатил вдоль океана, то взбираясь по серпантину на заросшие соснами хребты, то спускаясь к самому берегу Ребята и девчонки уже успели, видимо, подружиться с толстяком Волли, пели песни, и Волли, нещадно коверкая русские слова, подпевал. По пути остановились у магазинчика, и Волли загрузил в автобус ящик кока-колы.

Мэнли, курортный пригород Сиднея, уютно расположился между двух зеленых хребтов, закрывающих его от ветра. Вычурные разноцветные особняки теснились вдоль широкой округлой бухты. Ребята и девчонки, на ходу скидывая одежду, бросились к воде. Юлька тоже окунулась в прохладную соленую воду Тихого океана, побродила по ровному красноватому песку в кружевах пены и спряталась в тень — среди загорелых девчонок она одна была белая, синюшная, как мороженый цыпленок.

Девчонки и ребята играли в футбол на берегу большим надувным мячом, азартно, весело, с визгом и воплями. Девчонки бегали в одних плавках — уже переняли здешние пляжные манеры, не стеснялись ни прохожих на набережной, ни своих ребят.

— Ольга! — крикнула Юлька. Она сама не знала, зачем ей нужна Сергиенко, просто хотелось хоть как-то нарушить это щенячье беспечное веселье.

Ольга подбежала, остановилась перед ней, тяжело дыша, вытирая потный лоб.

— Воды принеси, — велела Юлька. Пить она не хотела, интересно было — принесет или нет. Но Сергиенко без звука помчалась к автобусу, принесла запотевшую холодную банку кока-колы и вернулась в игру.

— Хай! — окликнула Юльку высокая австралийка в цветастых шортах и свободной майке, спускаясь с набережной на пляж.

— Тамми? Привет! — обрадовалась Юлька. — Ты откуда здесь?

— Еду в Мэнли, вижу ваш автобус, пошла смотреть вас… Хай! — помахала Тамми девчонкам. — Я работаю там, недалеко.

— Ты уже работаешь?

— Конечно. Надо платить за учебу. Если бы я училась бизнесу, как хотел отец, он платит, я хочу балет — я плачу.

— А где работаешь? В театре?

— Нет, — засмеялась Тамми. — Хочешь посмотреть мою работу? Поехали, это реально недалеко.

— Я с нашими, — неуверенно сказала Юлька.

— А, ерунда. Я тебя верну в отель. Поехали!

Синий двухместный «форд» Тамми стоял на набережной. Юлька уселась в глубокое кожаное кресло — сиденьем его даже назвать было неловко. Тамми включила передачу и с места набрала скорость, уверенно вклинившись в поток машин. В салоне было прохладно, тихо журчал кондиционер. Тамми не глядя вытащила из сумки кассету, вставила в магнитофон.

— Это твоя машина? — спросила Юлька.

— Да, мой отец подарил, чтобы везде не опоздать. У тебя пока нет машины?

Юлька усмехнулась и покачала головой.

— Тамми, я хотела спросить: откуда ты знаешь русский?

— О, моя первая педагог была русская. Баронесса Орлова. Она танцевала в России, в Большом. Очень старая. Я тоже хотела в Большой, даже пошла учить русский на специальный курс… Но потом я стала более умной. Я поняла, что это была мечта, которую нельзя… догнать, дойти… Большой — это слишком высоко, — показала она рукой. — Я знаю, тебя уже пригласили после колледжа в Большой?

Юлька кивнула.

— Сколько ты будешь получать там в первое время?

— Сто долларов.

— О-о, — Тамми удовлетворенно покачала головой. — В день?

— В месяц.

Тамми удивленно глянула на нее — не шутит ли.

— Но как ты будешь жить?

— Как все живут, — пожала плечами Юлька. — А ты сколько в Опера-Хаус?

— Первый год немного. Пятьдесят тысяч долларов в год. — Тамми развернулась и остановила машину около невзрачного серого здания. — Приехали. — Она выключила мотор и задумчиво сказала: — Ты знаешь, я согласилась бы танцевать в Большом даже бесплатно. даже если быть совсем бедной и совсем голодной. Но потом я вернулась бы сюда как балерина из Большого и получила бы сто тысяч в год…

В сером здании был, наверное, дешевый спортзал со станком на одной стене и небольшим зеркалом на другой. Полтора десятка девчонок-дошколят в купальниках и балетках, увидев Тамми, выстроились у станка.

— Вот здесь я работаю, — сказала Тамми. Она громко заговорила что-то по-английски, указывая на Юльку — та разобрала только волшебное слово «Большой». Малыши разом, разинув рты, уставились на нее восторженными глазами.

— Я сказала, что сегодня у них праздник, — хитро улыбаясь, пояснила Тамми. — Сегодня у них будет вести урок балерина из Большого. Начинай.

— Как? — растерялась Юлька. — Я же не умею.

— Как в России. Как в Австралии. Как во всем мире.

Юлька вышла вперед.

— Плие, — она показала первое движение. И поймала себя на том, что каждым жестом, даже голосом копирует Наталью Сергеевну.

В последний день гастролей организаторы устроили прием а-ля фуршет. После первых тостов Наталья куда-то исчезла, и девчонки не таясь курили и пили шампанское. Юлька жутко устала после спектакля, но в зале не было ни одного стула, и она стояла со своим бокалом, привалившись к колонне в дальнем углу.

Вскоре к ней подошел австралиец-администратор и передал, что ее ждет Наталья Сергеевна для разговора. Он провел Юльку по лабиринту коридоров и открыл дверь кабинета, где за низким столиком сидели трое фирмачей и Наталья. Все смотрели на Юльку, неуверенно остановившуюся на пороге.

— Садись, — кивнула Наталья Сергеевна.

Юлька села напротив нее, утонув в мягком кожаном кресле.

— Господин Макферсон — руководитель балетного театра в Мельбурне, — Наталья неторопливо стряхнула пепел с сигареты. — Он предлагает тебе работу в своем театре. Контракт на три года. Зарплата — тысяча долларов в неделю, то есть пятьдесят тысяч в год… Что там еще?.. Квартира и машина оплачиваются театром, — она, непонятно улыбаясь, внимательно смотрела на Юльку. — Господин Макферсон спрашивает, согласна ли ты на этих условиях работать в его театре?

Юлька сидела, плотно сжав колени, глядя в пол перед собой. Осторожно глянула на педагогиню.

Фирмачи, вежливо улыбаясь, ждали.

— Не знаю… Я не думала…

— Ну, ты хотела бы танцевать в Австралии?

— Конечно… Но ведь у меня стажировка в Большом.

— Значит, — медленно сказала Наталья Сергеевна, — я перевожу, что ты благодаришь за лестное предложение, что ты была бы счастлива и так далее, но имеет смысл вернуться к этому разговору через год. Ты именно это хотела сказать?

— Да, — кивнула Юлька.

Наталья Сергеевна обратилась к фирмачам по-английски.

— О, Бол-шой! — те понимающе закивали, улыбаясь, разводя руками.

Все встали. Фирмачи пожали Юльке руку.

— Господин Макферсон говорит, — переводила Наталья Сергеевна, — что его представитель прилетит в Москву следующей весной и просит в течение этого года не подписывать другие контракты без согласования с ним.

— Да, хорошо.

— Кроме того, он хотел бы, чтобы этот разговор остался между нами.

— Конечно.

Юлька и Наталья Сергеевна вернулись в зал.

— Что там, Юль? — шепотом спросила Ийка.

— Да так, ерунда… — не глядя ответила Юлька, с трудом сдерживая победную улыбку.

На прощанье девчонкам подарили по большому игрушечному медвежонку коале. Юлька получила своего и снова встала рядом с Натальей Сергеевной.

— Ну, как настроение? — спросила та.

Юлька засмеялась, пожала плечами.

— Еще бы, — усмехнулась Наталья Сергеевна. — Я, честно говоря, боялась, что ты, как услышишь про Австралию, забудешь и про Большой и про все на свете.

— Я просто подумала, что если они хотят меня пригласить, то пригласят и через год, — Юлька потерлась щекой о мягкую мордочку коалы. — А покупать девочку из училища и балерину из Большого — это разные вещи.

Наталья, поднесшая было зажигалку к сигарете, изумленно глянула на Юльку. Медленно покачала головой:

— А ты молодец, девочка…

В отель Наталья Сергеевна поехала со всеми вместе на автобусе. Юлька сидела рядом, держа на коленях медвежонка и рассыпающийся букет бархатных гвоздик.

Наталья долго молча смотрела в окно, на мозаику ночных огней.

— Я договорилась на фирме, — не оборачиваясь, негромко сказала она. — Тебе поменяли билет. Полетишь через Японию. Оттуда рейс на Хабаровск. Двадцатого вернешься в Москву. Поняла?

— Спасибо… — Такого подарка Юлька не ожидала.

— Давно дома не была? — по-прежнему глядя в окно, спросила Наталья Сергеевна.

— Восемь лет.

Педагогиня помолчала.

— Я, когда начинала в театре, три года мать не видела. Полтора часа на самолете. Некогда было… Если хочешь чего-то добиться, приходится переступать через людей… Сначала через себя. Потом через самых родных и близких… Сначала тяжело. Потом ожесточаешься.

— Я так не хочу, — тихо сказала Юлька.

Наталья Сергеевна жестко усмехнулась.

— Однако танцуешь вместо лучшей подруги — и ничего, уже не болит, верно?.. И у Титовой ни разу в больнице не была? Времени нет, правда?

Юлька опустила голову.

— А если честно, то и домой не очень хочется, — добавила Наталья.

— Очень… — шепотом сказала Юлька.

Педагогиня посмотрела на нее, снова усмехнулась и бросила ей на колени журнал:

— На, дома покажешь, — и отвернулась.

С яркой глянцевой обложки ослепительно улыбалась Юлька.

Кроме Юльки, в «кукурузнике» из Хабаровска летело человек шесть: солидный дядька в шляпе баюкал на коленях пухлый портфель — наверное, начальство из краевого управления; работяги с рудника, не дожидаясь взлета, начали резаться в карты; бабка гордо обнимала свой бесценный рюкзак, набитый буханками хлеба и сгущенкой. На входной двери красовалась строгая надпись: «Открывать дверь во время полета категорически запрещается!»

Дверца кабины была распахнута и привязана проволокой. Второй пилот, парень чуть старше Юльки, поглядывал на нее, явно нездешнюю — в белой куртке, свитере с австралийским звездным флагом, бордовых джинсах и новеньких кроссовках. Поймав ее взгляд, он подмигнул и похлопал ладонью по штурвалу: хочешь порулить?

Юлька засмеялась и кивнула, приняв за шутку, но парень затащил ее в кабину и усадил в кресло вместо себя. Первый пилот, пожилой мужик, улыбнулся, указал на правый штурвал:

— Держи! — крикнул он сквозь грохот мотора.

— Я не умею!

— Научим!

Юлька взялась за ребристые рукояти штурвала.

— Москвичка? — крикнул парень. — Я москвичей за километр узнаю! Гимнастка?

— Балерина!

— Ну-у! Не из Большого, случаем?

Юлька утвердительно кивнула. Парень присвистнул.

— Когда обратно?

— Двадцатого!

— Давай двадцать первого! Со мной полетишь!

Понятно было, что самолет ведет первый пилот, но все равно здорово было держать штурвал и видеть перед собой огромный горизонт. Внизу, под крыльями биплана проплывала тайга, ползли по раскисшему зимнику лесовозы, вдалеке пестрели крыши райцентра.

Самолет вдруг клюнул вниз, Юлька в ужасе вцепилась в штурвал, не зная, что делать. Летчики добродушно засмеялись:

— Проверка реакции!

Юльке повезло — прямо с самолета она успела на автобус, два раза в день идущий до Рудника. Старый раздрызганный «пазик», завывая мотором, полз по ступицу в грязи. Юлька сидела на продавленном кожаном сиденье, держась двумя руками, чтобы не слететь на пол от качки. Пассажиры искоса разглядывали яркую гостью.

— Не пойму что-то, — сказала наконец пожилая тетка, — ты Азаровых, что ль, дочка?

— Да.

— Так это ж Азаровых старшая! Москвичка! — оживился автобус.

— Юлька Азарова! Балерина!

— А я смотрю, вроде лицо знакомое, а вроде б и нет, — радостно запричитала тетка. — Дай, думаю, спрошу! Что ж ты так редко к матери? Сколько ж тебя не было?

— Восемь лет почти, — ответила другая. — Она уехала — тем летом завал на шахте был…

Сумасшедшая карусель гастролей, расцвеченные рекламой чужие города, международные аэропорты, зеркальные стены учебных залов, розовые хитоны и атласные ленты пуантов — все осталось в каком-то ином, нереальном мире, а здесь, в настоящем, осязаемом, гнулись под ногами скользкие дощатые мостки, переброшенные через весеннюю бездонную хлябь, неторопливо шагали люди в ватниках и резиновых сапогах, и возвышался за поселком рыжий дымящийся террикон.

Юлька поднялась на крыльцо. Навстречу ей выскочила Зойка — и с разбегу, как мчалась куда-то по своим делам, так и бросилась на шею.

— Юлька! Ты? Нет, правда, ты? Надолго?

— На три дня, — Юлька расцеловалась с сестрой. — Мать дома?

— Дома… — Зойка вдруг замялась.

Юлька шагнула в дом, удивляясь тому, каким он стал низким и тесным, — будто усох и в землю ушел, что ли? Весело, широко распахнула дверь в комнату — и застыла на пороге.

Мать сидела у стола, кормила грудью ребенка. Большой выпуклый лоб, темно-карие живые глаза, неистребимая азаровская порода. Сколько ему — месяца три? Значит, только после родов мать решилась написать ей об отце…

Так они и замерли все — Юлька, Зоя у нее за плечом, Катя, вышедшая из другой комнаты, мать. Даже младенец вдруг затих. И это — пропахший стиркой дом, пеленки, висящие крест-накрест по комнате, осунувшееся от недосыпания лицо матери и ее виноватый взгляд, и красные пятна диатеза на пухлых детских щеках — тоже было из реального, настоящего мира.

Юлька наконец очнулась, прошла в комнату, поцеловала мать, кивнула:

— Брат?

— Сестричка, — мать облегченно улыбнулась. — Мария.

Сестры бросились распаковывать Юлькину сумку, доставать подарки.

К вечеру в доме стали собираться соседи: кто мимо проходил, кто за солью заглянул — вскоре «проходивших мимо» было уже человек двадцать, на столе появилась водка и закуска. Юлька сидела во главе, рядом Зойка и Катя, похожие на сестру, как матрешки, — обе в новых австралийских футболках. Четвертая сестра болтала ногами в своей кроватке, таращилась вокруг, ошалев от невиданного наплыва людей.

— Ты что ж, видела все это или так купила? — спросил тощий дед в очках, разглядывая снимки.

— Конечно, видела. Это же фотографии, не открытки. Просто на «Кодаке» напечатаны, краски яркие. Вот это из моего номера, из окна сняли. Я в «Интерконтинентале» на двадцать четвертом этаже жила… — начала было Юлька.

— Ты главное скажи, — перебил какой-то мужик. — Кенгуру видела?

— Видела. Мы в национальный парк…

— Карман есть? — снова перебил мужик.

— Есть, — озадаченно ответила Юлька.

— Значит, все в порядке! Можно жить!.. У меня червонец за подкладку завалился, — обернулся он к соседу, — гадюка говорит: заначил!..

— Да расскажи толком про Австралию-то! — не унимался дед.

— Как другая планета, — начала Юлька. — Все наоборот. Даже машины по другой стороне ездят. Я на переходе во все стороны смотрела, — не поймешь, откуда появится. Один раз идем с девчонками по Пит-стрит — это центральная улица в Сити…

— Да что тебе Австралия, дед! — крикнул здоровенный усатый малый, уже изрядно набравшийся. — Что она есть, что нет! Ты в Хабаровске-то когда последний раз был?.. Ты вот скажи лучше, — прищурился он на Юльку, — правда, что народное звание не присвоят, если пяти мужей не было? — Он захохотал.

— Уймись, кобель! — замахнулась на него соседка.

Юлька досадливо сжала губы. Она не так представляла себе встречу с земляками, когда летела сюда через полмира. Собрались послушать про Австралию — так слушайте о том, чего сами никогда в жизни не увидите.

А ей рта не давали открыть, говорили все разом — о талонах на сахар, о рассаде, Горбачеве и ценах. Обновы для матери и сестер обсудили и не одобрили: «Пестровато будет». Фрукты тоже не произвели впечатления: авокадо — «паштет в кожуре», киви — «ничего, но яблоки не хуже будут», папайя и вовсе — «мыло земляничное».

— Юль! Юль! — давно пыталась докричаться до нее через стол конопатая девчонка. — Ты скажи — носят-то там чо?

— Да тебе-то что? Ты все равно здесь такого не купишь, — грубовато ответила Юлька.

— А вас по какой диете кормят там? — спросила другая.

— А?.. — Юлька глянула в окно и поднялась, стала проталкиваться к двери.

Мать попыталась остановить ее, махнула рукой и крикнула:

— Чего стаканы пустые? Витька, осталось там чего? Наливай…

Никто не обратил особого внимания на Юлькин уход.

Она вышла на крыльцо, притворила за собой дверь и встала, уперев кулаки в пояс. От калитки размашисто шагал моложавый красивый мужик, держа на отлете букет невесть откуда взявшихся в Руднике гвоздик. Он остановился перед Юлькой.

— Чего надо? — спросила она.

— Чего надо? — улыбнулся он. — На старшую вот пришел посмотреть. Имею право?

— Не имеешь, — отрезала Юлька. — Вали к своей бухгалтерше.

— Что ж ты такая суровая, Юлька? Сто лет уж…

— Вали, я сказала! И не ходи сюда больше, все равно ничего не выходишь. Даже если мать разжалобишь — все равно, приеду и выгоню!

— Ну пусти, Юлька, — улыбнулся отец. — Не позорь перед людьми-то…

— Перебьешься. Мать вытерпела… Иди, говорю! Полено сейчас возьму — на всю жизнь опозоришься!

Отец засмеялся, покачал головой.

— В кого ж ты уродилась такая?.. — Он пошел к калитке. Внезапно обернулся и весело крикнул: — Как там у вас: браво-о-о! — и метнул цветы в Юльку.

Гвоздики широко рассыпались по крыльцу, на ступеньках, в грязи…

В маленькой комнатушке сестер было жарко натоплено. Юлька и Зоя сидели с ногами на кровати под ковриком с оленями, шептались, чтобы не будить спящую рядом Катю.

— Не пойму я чего-то, Юль, — хрипловатым баском говорила Зоя. — Письма твои читаю… Любишь — люби. Чем он тебе мешает-то?

— Не так всё просто, Зойчонок, — Юлька задумчиво отвернулась к темному окну, положив сигарету на край блюдца. — Если бы это не было так серьезно — все так легко было бы: хочешь — люби, не хочешь — не люби… Понимаешь, он слишком много места занимает у меня в жизни…

Сестра вытащила сигарету из красивой пачки, прикурила от Юлькиной, затянулась, повертела в пальцах, разглядывая золотой ободок.

— Света была — от бога, а мне пахать надо и больше не думать ни о чем. Будто в метро бежишь вверх по эскалатору, который вниз. И так всю жизнь… — Юлька обернулась. — Ты что это делаешь?

Она хотела выхватить сигарету у сестры, но та спокойно отвела руку.

— Да брось ты, Юль… — улыбнулась она. — Ты что думаешь, я все маленькая девочка? Я уж работаю давно.

— Где?

— На швейной. В райцентре.

— А школа?

— Вечернюю кончу… Осенью замуж пойду.

— За кого? — совсем растерялась Юлька.

— Да был сегодня, усатый, Витька, — она тихо засмеялась. — Напился опять… И с отцом ты зря. Он уж два года с нами. Мать тебе все сказать боялась… К соседям ушел, чтоб праздник не портить.

— Что же ты, — сказала Юлька. — Ты же старшая осталась…

— А что я? Мы без него не прожили бы, — спокойно сказала Зойка. — Зря ты, Юль. Не лезь. Только-только по-человечески жить стали… И в Хабаровск тебе не надо. Если в Москве оставят — оставайся. А мы к тебе приезжать будем, когда выберемся.

Юлька подавленно молчала, не глядя на нее.

— Сколько там времени? — нажала подсветку на часах. — У-у, спать пора… — помолчала еще, сказала: — Поеду завтра.

— Ты ж говорила — на три дня? — удивилась Зойка.

— Премьера скоро. Работать надо.

Тесный дощатый аэропорт райцентра был переполнен. Люди спали, сидя на скамьях плечом к плечу, на полу на расстеленных ватниках, на чемоданах. Юлька с трудом разомкнула опухшие веки, подняла голову с унылого, мятого коалы, который служил ей подушкой. Подошла к девушке в голубой форме, одной на три окошка: «Касса», «Почта», «Диспетчер».

— Сегодня тоже не будет? — сдерживаясь, спросила она.

— Ну что я могу сделать? — устало ответила та.

— Не знаю! Спецрейсы у вас какие-нибудь должны быть? Начальство у вас летает? Райком, милиция, пожарники, санитары!

— Нет ничего, девушка…

— У меня премьера в Большом театре! — заорала Юлька. — Вы понимаете, что вам будет? Где начальник?

— Да чем вам начальник поможет? Он же не Господь Бог!..

— Привет российскому балету! — улыбаясь, к ним подошел мокрый с ног до фуражки молодой летчик, который дал Юльке порулить в «кукурузнике». — А я так и знал, что вместе полетим!

— Когда?! Когда-нибудь вообще можно улететь из вашей мухосрани?

— Тоже мне, столица! — обиделся летчик. — Не видишь — циклон идет, — кивнул он за окно.

— Летуны… хреновы! — Юлька поняла, что сорвется сейчас на истерику, и выскочила на крыльцо, изо всех сил грохнув дверью. Сигареты кончились — и «Данхилл», и московская «Ява», она стрельнула у мужика «Приму». Тот чиркнул спичкой, собираясь завести разговор про жизнь, но Юлька прикурила от своей зажигалки и облокотилась на перила спиной к нему, сплевывая липнущий к губам табак, тоскливо глядя в серую пелену дождя.

Дождь лил стеной, с навеса над крыльцом хлестали мутные потоки. На летном поле, раскисшем, как перестоявший на столе студень, выстроились друг против друга «кукурузники» и вертолеты. Юлька безнадежно глянула в небо — ни просвета…

Она вторые сутки сидела в райцентре, изнывая от тоски, тесноты и неподвижности. от ненависти к сгрудившимся вокруг людям, терпеливым и покорным судьбе, как стадо баранов. Можно было переночевать дома — попутки на Рудник шли одна за другой, но возвращаться Юлька не хотела. Восемь лет жила мечтой о доме, от письма до письма, собиралась работать в Хабаровске, а выяснилось, что дома-то она давно чужая — хоть дорогая, но гостья, что и без нее жизнь худо-бедно наладилась. Самое удивительное, что Юлька теперь понимала отца: думал переломить судьбу, сбежать от этого убогого, тусклого существования, где все безнадежно и неизменно до гробовой доски. Но не сумел, вернулся. А Юлька уже не вернется.

А ведь Наталья Сергеевна все это знала заранее, когда отпускала ее домой. Может, потому и отпустила.

Юлька вдруг почувствовала, что смертельно соскучилась по своей комнате в интернате, раздевалке и гримерке, по каждой половице в каждом зале. Господи, когда же кончится этот дождь? Неужели на свете бывает солнце?..

Она вернулась в аэропорт:

— Хоть позвонить от вас в Москву можно?

— Можно. Только долго ждать.

Юлька стояла в одинокой переговорной кабине, прижимая трубку к уху, закрыв другое ладонью.

— Связь по радио… — оповестил космический голос.

— Алло!.. Алло!.. Наталья Сергеевна! Это Азарова! Наталья Сергеевна, я опаздываю. Здесь погода нелетная, вторые сутки уже!

— Двадцать пятого «Жизель»! Ты что, с ума сошла?!

— Я и так, и так пробовала — никто не летает! Циклон какой-то. Говорят, еще дня на три.

— Циклон, — раздраженно повторила Наталья Сергеевна. — Где ты находишься?

— Алексеевский район, аэропорт Алексеевка. Триста километров от Хабаровска.

— Хорошо. Позвони через два часа.

Юлька повесила трубку. Она не сомневалась, что Наталья сегодня же вытащит ее отсюда — хоть на ракете. В крайнем случае отменит циклон.

Она вышла из кабины.

— Все? — удивилась девушка. — У вас четыре минуты еще.

— А можно другой номер набрать? — неуверенно спросила Юлька.

— Давайте быстрее, пока линия свободна. Какой номер?..

— …Связь по радио, — напомнил космический голос.

— Да, — сказал Игорь.

Юлька молчала, у нее бешено колотилось сердце. Трудно было говорить вот так — неожиданно, не собравшись, через всю страну, из переполненного зала, за оставшиеся четыре минуты…

— Алло!.. Слушаю!

Девушка вопросительно кивала за стеклом: не слышно?

— Привет, — сказала наконец Юлька.

— Здравствуй.

Теперь они молчали вдвоем.

— Что же ты не пришел меня проводить? — спросила Юлька. — Я тебя ждала.

— Я тебя тоже ждал… в тот вечер…

— Меня не отпустили. Но это уже не важно, — торопливо сказала Юлька.

— Это действительно уже не важно. Юлька! Я хочу сказать тебе одну вещь, только это долго и не по телефону…

— Я тоже должна тебе сказать…

— Алло, — вклинилась хабаровская телефонистка. — Заканчиваем!

— Ты когда прилетишь? — закричал Игорь.

— Не знаю. У меня двадцать пятого спектакль, ты подожди меня потом…

— Конечно! Я обязательно приду! Юлька…

— Разъединяю, — равнодушно сказала телефонистка.

Яркое солнце било в окна автобуса, квадрига Аполлона рвалась с портика Большого в высокое чистое небо, и первые зрители уже толпились у колонн.

«Икарус» остановился перед служебным входом. Первым на нижнюю ступеньку автобуса соскочил Гёнка Демин и уперся руками, сдерживая остальных.

— Демин, — прикрикнула Галина Николаевна. — Детский сад, честное слово!

Демина выпихнули из двери, следом начали выходить старшеклассники.

— Не вижу репортеров, — Астахов в модных черных очках с лейблом вполовину одного стекла огляделся и скорбно поджал губы.

— Этикетку сдери — может, увидишь.

— А цветов корзину не хочешь?

— А вон цветы. И кому бы это?

Поодаль стоял с цветами в опущенной руке Игорь.

— Илья — фас!

— Это Азаровой мальчик, — равнодушно сказала Ленка.

— Смотри, — Ийка показала глазами на Игоря. Юлька кивнула.

— Иди. Я догоню. — Она отдала Ие сумку, сунула руки в карманы куртки и медленно пошла к Игорю.

— Азарова, после спектакля наговоришься, — крикнула Галина Николаевна.

— Я сейчас, — не оборачиваясь сказала Юлька. Она подошла к Игорю, остановилась напротив, глядя под ноги. — Я же просила после…

— Долго ждать. Понимаешь, я все это время думал, — быстро, сосредоточенно заговорил он. — Мне было очень плохо без тебя…

— Подожди, — торопливо сказала Юлька. — Не надо. Я должна тебе сказать…

— Не перебивай. Сначала я… Я долго думал и понял одну простую вещь: я тебя люблю. Черт с ним, с твоим балетом. Я постараюсь его понять, раз это твое дело. Я буду ждать, сколько надо, сколько скажешь. Пусть будем редко видеться — все равно. Понимаешь: я тебя люблю…

Юлька молчала. Она не ожидала этого, и говорить теперь было еще труднее.

— Я тоже… хочу сказать тебе одну простую вещь… — начала она. Тоскливо глянула вслед уходящим одноклассникам, коротко вздохнула, собираясь с силами. — Я тебя не люблю… — она подняла глаза и улыбнулась. — Понимаешь, я просто устала. Надо было отвлечься. У нас так бывает. Советуют даже… А теперь все нормально. Ты извини… Ты не приходи больше, ладно? Ни сюда, ни в интернат. Я все равно не выйду.

— А обо мне ты подумала? — тихо спросил Игорь.

— У меня времени нет думать, работать надо, — засмеялась Юлька. — Извини, мне пора.

Она повернулась и пошла к дверям с застывшей, будто приклеенной к лицу улыбкой. Она знала, что Игорь смотрит вслед, и все быстрее шагала, чтобы не остановиться, не обернуться и не заплакать.

В белом подвенечном платье Юлька лежала на гробовой плите с безжизненно скрещенными на груди руками, вместо глаз темнели глубокие синие тени.

— Все в порядке? — негромко спросила Наталья Сергеевна.

Юлька чуть заметно кивнула.

Заработал подъемник, и Юлька, как привидение, встала среди крестов и надгробий. Она открыла глаза, холодно, надменно глянула в зал и шагнула вперед, чтобы властным жестом вызвать из могил прекрасных и жестоких виллис на полночный танец.