Вильгельм Завоеватель

Глава 1

Корабль то поднимался на гребне волны, то нырял между волнами. Один из пленных застонал и свернулся калачиком. Рауль стоял у фальшборта и смотрел на море. Бледный свет луны серебрил воду. То здесь, то там волна пенилась, и казалось, что с неба упала звезда. На мачтах висели фонари, которые, словно маяки, предупреждали суда о приближении корабля герцога. На корме была наспех сооружена каюта. Вместо двери висела кожаная занавесь. Иногда она приоткрывалась от ветра, и сквозь щель пробивался жёлтый свет. Прямо на палубе под навесом лежали заложники. Пламя факела освещало три фигуры, скорчившиеся на шкурах. Наверху ветер трепал паруса. Время от времени был слышен хлопок паруса и скрип канатов.

Снова застонал самый молодой из заложников. Рауль обернулся, и на губах его заиграло подобие улыбки — мальчик был таким юным и несчастным. Человек, державший ребёнка на коленях, поднял голову, и его холодные голубые глаза встретились с глазами Рауля. Затем он снова склонился над белокурой головкой, лежащей у него на коленях.

Мгновение Рауль колебался, но затем стал решительно пробираться к навесу, стараясь не наступить на спящих. Голубоглазый мужчина взглянул на него, но выражение его лица не изменилось. Коверкая саксонские слова, Рауль, на котором лежала ответственность за состояние и удобство заложников, попытался заговорить с ним. Пленник улыбнулся и проговорил:

— Я знаю ваш язык. Моя мать была нормандкой, родом из Ко. Что вы хотите от меня?

— Я рад, что вы знаете нормандский, — ответил Рауль. — Давно хотел с вами побеседовать, но я плохо говорю по-вашему. — Рауль перевёл взгляд на юного пленника. — Мальчик болен? — спросил он. — Я принесу ему вина. Он станет пить?

— Очень любезно с вашей стороны, — ответил мужчина, которого звали Эдгар. Саксонец разговаривал так учтиво, что, казалось, он пытается отдалиться от собеседника. Затем он наклонился над мальчиком и спросил его о чём-то на своём языке. Ребёнок — Хакон, сын Свена, внук Годвина — лишь простонал в ответ и спрятал бледное, измождённое лицо в полах плаща Эдгара. — Милорд никогда не был на море, — сухо объяснил Эдгар слёзы Хакона.

Третий пленник, Улноф, младший сын Годвина, был немного старше Хакона. Проснувшись от голосов, он присел, стал оглядываться и тереть глаза. Эдгар что-то сказал ему. Мальчик с интересом взглянул на Рауля и улыбнулся с царственной снисходительностью.

Когда Рауль вернулся на палубу с бокалом вина, Хакон лежал неподвижно, измученный очередным приступом дурноты. К его губам поднесли бокал, он пару раз глотнул сквозь рыдания и поднял опухшие от слёз глаза на Рауля. Тот улыбнулся, но мальчик, робкий, а может быть, и враждебно настроенный, лишь крепче прижался к Эдгару. Выпив вина, он почувствовал себя лучше и заснул. Эдгар укутал его в меха и проговорил:

— Благодарю, норманн.

— Меня зовут Рауль де Харкорт, — ответил Рауль, решивший до конца проявить дружелюбие к этим людям. — Мальчик слишком молод, чтобы покидать отцовский дом. Через день-два он почувствует себя лучше.

Эдгар ничего не ответил. Его молчаливость была скорее признаком сдержанности, чем грубости, но от этого Эдгар отнюдь не становился приятным собеседником.

— Он будет теперь спать, — проговорил Рауль. — Позовите меня, если вам что-нибудь понадобится.

В ответ Эдгар лишь слегка наклонил голову. Когда Рауль ушёл, Улноф спросил:

— Кто этот человек, Эдгар? Что он говорил?

— Это тот, кого мы видели скачущим рядом с герцогом Вильгельмом. Он сказал, что его зовут Рауль де Харкорт.

— Мне он понравился, — решительно сказал Улноф. — Он хорошо отнёсся к Хакону. Хакон ещё глуп. Плачет, потому что ему плохо. Он не хочет плыть в Нормандию, — продолжал Улноф. — А я так даже рад, что плыву туда. Герцог Вильгельм обещал подарить мне боевого коня лучших кровей, чтобы я не скучал. Я буду участвовать в турнирах, охотиться на оленей в лесах Кьювиля, и герцог Вильгельм пожалует мне титул рыцаря.

Немного помолчав и не услышав в ответ ничего, мальчик раздражённо сказал:

— Подозреваю, тебе тоже не нравится эта затея, как и Хакону. Наверное, ты бы даже согласился быть признанным вне закона вместе с моими братьями?

Эдгар неотрывно смотрел на серебряную воду, отделявшую корабль от удалявшегося берега Англии. Пожав плечами, Улноф отвернулся и вскоре опять задремал.

Эдгар поглаживал голову Хакона. Последние слова Улнофа задели его за живое. Он действительно скорее бы согласился оказаться сейчас в Ирландии с ярлом Гарольдом, чем здесь с герцогом Нормандским. Когда с елейной улыбкой на губах король Эдуард объявил Эдгару, что тот едет в Нормандию, Эдгар понял, что ненавидит глупого короля. Если бы не запрет отца, он был бы на стороне Гарольда. Горько усмехнувшись, Эдгар подумал, что короткое изгнание с ярлом пришлось бы больше по душе отцу, чем эта длинная ссылка, которая может затянуться на многие годы, полные кошмара.

Герцог приехал в Англию несколько недель назад и жестоко усмирил волнение, поднятое другим иностранцем. Тот, другой, к норманнам не имел никакого отношения. Виновником беспорядков в Дувре стал граф Юстас Булонский. Он приезжал в Англию также по приглашению короля Эдуарда, но после отъезда графа его люди оскорбили жителей Дувра. Дело кончилось кровавой стычкой. Граф Юстас тайно вернулся в Лондон и пожаловался королю.

Вспомнив об этом, Эдгар нахмурился. Подданные короля Эдуарда, а особенно люди южных земель ярла Годвина надеялись, что король со скандалом вышлет графа из страны. Правда, Эдгар уже тогда говорил, что король не будет ссориться с иностранцами, которых он так любит. И всё же сейчас при мысли о том, что Эдуард пообещал Юстасу возместить убытки, у Эдгара сами собой сжимались кулаки.

Кулаки сжали и другие, особенно сильный духом Годвин и его сыновья: Гарольд, ярл Уэссекса, и Тостиг, неугомонный третий сын Годвина. И теперь из всех своих подданных именно к ярлу Годвину король питал лютую ненависть. Ведь он считал, что, когда престол занял незаконнорождённый сын великого Кнута, Годвин обманул Альфреда, брата Эдуарда, и убил его во время несчастливой экспедиции в Англию. Когда наконец Эдуард сел на трон, у Годвина в руках было столько власти, что Эдуарду пришлось закрыть глаза на это тёмное дело. Более того, ему даже пришлось жениться на дочери графа Эгите, хотя это было не совсем ему по вкусу. Свадьба состоялась, но женщине она не принесла счастья. Люди говорили, что она ни разу не лежала в целомудренной постели короля. Она так и не родила ребёнка, и даже набожность не стала ей утешением.

Когда в Дувре вспыхнуло восстание, Годвин поднял своё войско на защиту оскорблённых горожан. Король спешно собрал своих советников в Глостере. Годвин с сыновьями остановили армию в нескольких милях от города и отказались участвовать в переговорах. В ещё большей растерянности Эдуард созвал новое совещание уже в Лондоне. Лондон всегда был верен королю. Сюда приехали и многие знатные лорды королевства, среди которых был Сивард, великий ярл Нортумбрии, и Леорик из Мерсии со своим хладнокровным сыном Альфгаром. Власть Годвина давно не давала им покоя. Заручившись поддержкой этих лордов, король объявил об изгнании Годвина и двух его младших сыновей, Гарольда и Тостига. Старший сын, Свен, был изгнан ещё раньше за многочисленные проступки, самым тяжким из которых стало похищение не кого иного, как настоятельницы монастыря.

Признав главных своих противников вне закона, Эдуард решил, что наступило время разобраться и с королевой. Упрятав жену в монастырь Уорвелла и завладев её богатством, Эдуард стал вести ещё более монашескую жизнь, чем раньше. Королева не жаловалась. Она достаточно хорошо знала, что за кровь течёт в венах её родных, и не сомневалась, что они скоро вернутся. Тем временем граф Годвин и Тостиг поплыли во Фландрию, а Гарольд, всегда отличавшийся своей независимостью, уехал в Ирландию.

Король чувствовал себя в полной безопасности. Однажды в приливе благодушия он вылечил нищенку от язвы желудка, положив ей руку на живот, и теперь ещё больше уверился в том, что обладает чудесным даром.

В таком состоянии самодовольства и самолюбования и застал короля Вильгельм. Герцог был торжественно введён в резиденцию короля Англии. Эдуард сошёл с возвышения, на котором стоял трон, и по-отечески обнял нормандца. Со слезами на глазах он пытался обнаружить сходство между этим суровым красивым юношей и непоседливым мальчиком, которого он видел десять лет назад. Впав в старческие воспоминания, король рассказывал о рождении и детстве Вильгельма. Герцог улыбался. Делая вид, что внимательно слушает старика, он следил за его окружением.

Воспользовавшись возможностью, Эдуард рассказал герцогу и о последних новостях, не забыв упомянуть и об исцелении язвы. Он просто ликовал, рассказывая о том, как он своей сильной рукой восстановил порядок в стране. Испытывая гордость за себя, король разговаривал с юношей, который в двадцать три года заслужил репутацию человека, способного держать ситуацию в руках.

Эдуард явно ожидал похвалы. Он её получил, но лоб Вильгельма был нахмурен.

— Значит, я не увижу сына Годвина Гарольда, — медленно проговорил он. Эдуард счёл эти слова благодарностью в его адрес.

Пользуясь доверием Вильгельма, Рауль знал многие его тайны и планы и теперь прекрасно понял смысл слов герцога. Вильгельм хотел встретиться с Гарольдом, воином, заслужившим такую же славу в Англии, какую сам Вильгельм заслужил в Европе. Рауль знал о давнем обещании Эдуарда сделать Вильгельма наследником трона, если у него не будет своих детей. Вероятно, сейчас герцог хотел понять, что за человек Гарольд. Ведь в будущем он, возможно, станет играть весомую роль в его жизни. Таковы были предположения Рауля. Теперь, когда герцог взял с собой в Нормандию двух близких родственников Гарольда и влиятельного лорда, эти предположения, казалось, подтвердились. Наверняка Гарольд претендовал на английскую корону, и Улноф, Хакон и Эдгар становились, таким образом, заложниками его действий.

Рауля охватил страх. Пытаясь заглянуть в будущее, он видел лишь тучи, сгущавшиеся над Вильгельмом. Все они были грозовыми, и того и гляди могла сверкнуть молния. Неожиданно Раулю пришла мысль, что было бы лучше, если бы у Эдуарда родился наследник. Ведь Вильгельм принадлежал Нормандии. Англия всегда была чужой и недружелюбной страной, чьи своенравные светловолосые обитатели провожали иностранцев недобрыми взглядами. Они не брили бород, как варвары, напивались вина, чтобы заснуть, были необразованны, жили в грубо построенных домах и были до крайности скупы. Рауль слышал, что они были очень распущенны. Один норманн, живший при дворе короля Эдуарда, рассказал несколько скандальных историй. Говорили, что, если служанка благородного человека родит от него ребёнка, он обязательно продаст её в рабство какому-нибудь восточному купцу. Рауль не очень верил этим рассказам, но саксонцы ему не нравились, и, когда белые скалы Дувра скрылись из виду, юноша с облегчением вздохнул.

Вдруг он почувствовал, что кто-то положил руку на его плечо. За спиной Рауля стоял герцог, неслышно вышедший из каюты.

— Вы тоже не спите, милорд? — проговорил Рауль.

Герцог кивнул. Дул холодный бриз, и Вильгельм запахнул накидку.

— Я еду во Фландрию.

Рауль улыбнулся. Два года назад, после падения Домфрона, они путешествовали по Фландрии. При дворе графа Болдуина Мудрого в Брюсселе герцог обратил внимание на леди Матильду, дочь графа. Затем произошла странная вещь. Леди сидела рядом с отцом. Её обрамленное белокурыми локонами заострённое личико было бледным, как лепестки лилии, а руки бессильно лежали на коленях. Посмотрев на герцога, она не сводила с него сосредоточенного взгляда довольно долго. Зелёные, с коричневыми крапинками глаза леди Матильды напоминали два больших озера. Взгляды леди и герцога встретились. Рауль, видевший это, заметил, как Вильгельм весь напрягся, а рука его сжалась в кулак. Короткий обмен взглядами перевернул всю его жизнь. Герцог принял решение. Позже, в своих покоях, он сказал:

— Я сделаю эту леди герцогиней Нормандии.

— Но, милорд, она замужем за неким Хербордом, фламандцем, — удивлённо выпалил Фиц-Осберн.

Герцог бросил на него недовольный взгляд.

— Эта женщина создана для меня, — грубо оборвал он.

Фиц-Осберн, обеспокоенный тем, что лев решил полакомиться добычей другого зверя, попытался заинтересовать Вильгельма сестрой Матильды, которая считалась более красивой. Он восторгался глубиной её голубых глаз и пышным телом, пока не заметил, что герцог не слушает его. Матильда, бледная, худощавая женщина, сдержанная и полная загадок, покорила сердце, прежде недоступное для женских чар. День и ночь перед глазами Вильгельма стоял её образ: глаза-озера и загадочная улыбка.

Позже выяснилось, что леди была вдовой и не собиралась выходить замуж во второй раз.

Люди герцога поработали на славу. Сделав множество намёков, они получили массу уклончивых ответов. Вильгельм примчался в Нормандию и сообщил своему совету о намерении жениться. Казалось, все были довольны таким решением герцога, кроме одного человека, архиепископа Може, которому было выгодно, если бы герцог умер холостяком. Вильгельм назвал имя будущей невесты. Совет сразу понял, что выбор герцога действительно был мудрым: отец леди — независимый граф, к тому же очень могущественный. Союз с Фландрией укрепит положение Нормандии в Европе.

Люди герцога начали действовать, но очень осторожно, вопреки обычной напористости. Секретные гонцы привозили из Брюсселя неутешительные новости. Ответы графа Болдуина повергали соседа в нетерпение. Леди слишком недавно овдовела, чтобы снова думать о брачных узах. Кроме того, она состояла с герцогом в родстве, поэтому их брак мог вызвать недовольство церкви.

Архиепископ Може с радостью ухватился за эту идею. Именно он решил проверить, противоречит ли церковным канонам такой брак. Решение его было не в пользу герцога. Може прекрасно знал племянника и нажимал на нужные струны. Вильгельм испытывал глубокое уважение к церкви, и вера его была настолько тверда, что он скорее согласился бы остаться холостяком, чем взять в жёны женщину, которая стала его первой любовью, без одобрения этого союза церковью. Однако проницательный Може недооценил твёрдости воли племянника.

Лев начал показывать зубы. Священнослужители, не подозревая о том, что над их головами сгущаются грозовые тучи, собрались, чтобы обсудить возможный брак герцога. Энергичным противником Може был Одо, епископ Байо, сводный брат Вильгельма. В пылу споров никто и не заметил нарастающего гнева герцога. Гром грянул, когда мудрейший человек в Европе Ланфранк, настоятель аббатства Хелуина в Беке, объявил о том, что брак невозможен из-за того, что жених и невеста состоят в родстве.

Если сначала всем казалось, что любовь смягчит герцога, то послание, которое он отправил Ланфранку, развеяло эту иллюзию. Гонец Вильгельма спешил так, что чуть не загнал лошадей. От имени герцога Ланфранку было приказано покинуть Нормандию в три дня.

Будь на месте Ланфранка другой человек, дело кончилось бы бедой. Но Ланфранк знал своего герцога. Выслушав приказ в глубоком молчании, он ненадолго задумался. Ланфранк переводил взгляд с одного человека на другого, приехавших вместе с гонцом. Наконец лицо его просветлело: он увидел того, кого надеялся увидеть. Настоятель ушёл, а человек, которого он узнал, тайком пробрался в его келью. Он опустился на колени и поцеловал руку Ланфранка.

— Вы знаете нашего господина, отец, — проговорил он, глядя в глаза настоятелю.

— Да, мне ли не знать его. В гневе он не раздумывает, и это приведёт его к беде.

— Но его гнев быстро проходит.

Ланфранк поправил сутану. На губах его появилась улыбка.

— Ты привёз мне утешение, Рауль де Харкорт?

— Нет, кто дерзнёт утешать Ланфранка? Скажу лишь, что завтра вечером мы поедем на восток.

— Иди с Богом, сын мой, — мягко сказал Ланфранк.

На следующий день, оседлав клячу, настоятель отправился в изгнание. Он взял с собой очень мало людей. Направление, которое он выбрал, показалось странным для сопровождавших его монахов, но, когда они сказали ему об этом, Ланфранк ответил загадкой и продолжал свой путь.

Час спустя впереди показалась группа всадников, поднимавшая облако пыли. Один из монахов прошептал на ухо настоятелю, что, к несчастью, по этой же дороге скачет герцог. Он предложил свернуть в лес, на что Ланфранк тихо, но твёрдо ответил:

— Мы будем продолжать свой путь. Всё в руках Божьих.

Кавалькада была уже близко. Когда герцог поравнялся с Ланфранком, тот натянул поводья. Скакун Вильгельма тоже остановился. Монахи и рыцари стояли в полном молчании.

— Святой отец! — воскликнул Вильгельм. — Вы ещё не уехали, гордый священник?

— Милорд, — проговорил Ланфранк, — я поеду быстрее, если вы найдёте мне хорошего коня.

Лоб герцога был всё ещё нахмурен, но в глазах появились весёлые искорки.

— Ланфранк, — проговорил Вильгельм. — Видит Бог, вы далеко зашли!

— Мне бы вашего скакуна, милорд, и к заходу солнца я был бы очень далеко.

— Ради Бога, не заговаривайте мне зубы! — Вильгельм наклонился в седле и взял уздечку Ланфранка. — Поворачивайте, святой отец, вы поедете со мной.

— Нам с вами не по пути, милорд, — твёрдо ответил Ланфранк.

— Будет по пути, обещаю. Или вы против меня, настоятель?

— Ни в коем случае. Но вы слишком торопитесь, сын мой.

— Тогда научите меня, святой отец. Покажите, как мне сдерживать свои желания.

— Это очень легко, — ответил Ланфранк и вместе с герцогом поскакал к аббатству.

Результатом всего этого стала поездка Ланфранка в Рим по поручению герцога. Вильгельм был готов понести наказание за свой нрав и попросил Ланфранка благословить его. Официальной причиной поездки Ланфранка в Рим был спор с Беренжером. Ввязавшись в евангелический спор с величайшим учёным своего времени, Беренжер был достоин лишь сожаления. Однако он продолжал пылко отстаивать свою точку зрения, и казалось, это будет продолжаться вечно. Пять лет понадобилось Ланфранку, чтобы доказать свою правоту, и он сделает это на совете, в Туре. Но не будем забегать вперёд. Когда спор только начал разгораться, Ланфранка ждали более важные и неотложные дела, и Беренжер со своим лживым учением служил лишь прикрытием тайных действий настоятеля.

Несмотря на все ухищрения Вильгельма, дело его не продвигалось. Ни из Рима, ни из Фландрии новостей не было. Герцог отправился в Англию под предлогом навестить своего духовника. Он долго скрывал свои чувства, и все решили, что он отказался от намерения жениться. Но, когда английские берега скрылись в темноте, он вдруг сказал Раулю:

— Я еду во Фландрию.

Рауль улыбнулся:

— Мы думали, вы отказались от этой затеи, милорд.

— Ха, неужели ты тоже так думал, Рауль?

— Ну нет, только не я. Но в последнее время у вас появились более серьёзные проблемы, — многозначительно заметил Рауль.

Вильгельм бросил взгляд на заложников.

— Ты слышал, как король Эдуард подтвердил своё обещание. Англия будет моей.

— Я слышал, — медленно проговорил Рауль. — Но так считает лишь он.

— И я! — вскричал Вильгельм.

— Милорд, но есть и другие претенденты на трон. Свои притязания на трон может выдвинуть Эдуард Ателинг или его сын. Существует Гарольд Годвин-младший, которого любят саксонцы.

— Англия будет принадлежать сильнейшему, — заявил Вильгельм. — Верь мне. Я смотрю далеко вперёд.

— Я тоже, — мрачно проговорил Рауль. — Прольётся много крови. Что станет с нашей Нормандией?

Мгновение Вильгельм молчал. Взгляд его был сосредоточен на далёком горизонте. Всё ещё смотря вперёд, он сказал:

— Пока я жив, я могу держать в узде Францию и Анжу, которым не терпится захватить мои земли. Но после моей смерти, рано или поздно, Франция проглотит всё. Моя нация погибнет, растворившись в наплыве французов. Я отвоюю для Нормандии новый кусок: королевство вместо герцогства моего предка Ролло. Эта земля будет защищена океаном, а не ненадёжными крепостями. На этой земле будет жить моя нация и будут помнить моё имя.

— Тогда Нормандию поглотит Англия, — возразил Рауль.

— Возможно. Но видит Бог, нормандцы будут жить!

Оба замолчали. Наконец Рауль заговорил:

— Но не забывайте о Гарольде, сыне Годвина. Его любит народ, и у него большие амбиции. Неужели вы надеетесь удержать его на таком тонком поводке? — Рауль кивнул в сторону заложников.

— Конечно, нет! — рассмеялся Вильгельм. — Кузен Эдуард заставил меня взять их с собой. Но от этого не будет никакого вреда.

— Жаль, что мы не видели ярла Гарольда, — задумчиво продолжал Рауль. — Что ни говори, он настоящий рыцарь.

— Их целый выводок, — презрительно заметил Вильгельм. — Одного я посадил в клетку, — герцог кивнул в сторону Улнофа. — Его я буду держать крепко, поверь моему слову. Но осталось ещё пятеро: Свен, Гарольд, Тостиг, Гирт и Леуф. Двое — ещё мальчишки, но в их венах тоже течёт кровь Годвина. Свен, настоящий хищник, не придерживается ни одной священной заповеди. Тем лучше для нас: он сам выроет себе яму. Тостиг от избытка энергии ведёт себя как бешеный кабан, и я не буду герцогом Нормандским, если он не свернёт себе шею. Остался Гарольд, которого мы так и не увидели. Придёт время, и Бог нас рассудит. Эдуард боится его, и потом, король так перегружен работой. — Губы Вильгельма скривились в презрительной усмешке. — Король Англии! Лики святые и король Англии!

Из темноты раздался чей-то голос:

— Один святой лик, брат мой. «Король, король, против тебя поднимается грозная сила», — говорят советники короля. «Тише, друзья мои, — бормочет святой. — Есть дела поважнее». Он кладёт руки на раны немощного слуги и молится. Таков твой король, брат.

Галет вышел на свет, встал в позу и ухмыльнулся.

— Не смейся над святым, — приструнил Вильгельм. — Видит Бог, Эдуард творит чудеса!

— Однако он не смог сотворить сына, чтобы тот унаследовал трон, — усмехнулся Галет. — Дома от нечего делать ты тоже будешь исцелять прокажённых, брат?

— Мне не дана такая власть, дурак.

— Жаль, что в тебе так мало святого! — вскричал Галет. — Быть святым — великое дело. Кузен Эдуард проводит свои дни в молитвах, а ночи — в видениях. Бедная королева! «Не хотите ли родить сыночка, который станет королём после вас, душечка?» — «Фи, фи! — кричит кузен Эдуард. — Я слишком чист, чтобы опускаться до такого». Он перебирает чётки, просит Господа и мать его благословить воздержание и бросает Англию, словно кость, на растерзание двум псам. Славная будет грызня!

Герцог улыбнулся:

— Ты знаешь слишком много, мой друг. Осторожней, не то я отрежу тебе уши!

— Тогда мне придётся вернуться в Англию и просить короля подержать руки и надо мной. Клянусь, у меня вырастет пара благородных ослиных ушей.

— Довольно, — оборвал шута Вильгельм. — Я хочу спать, — зевнул он. — Идём, Рауль.

— Поспи ещё немного на своём тюфяке рядом с герцогом, — рассмеялся Галет. — Скоро тебе не будет места в покоях Вильгельма. «Я иду спать, жена», — скажет он. И тотчас: «В конуру, Рауль!»

Оба засмеялись над шуткой Галета, но герцог тут же нахмурился. В каюте он бросился на кровать и, глядя на факел, проговорил:

— Последняя стрела была метко пущена в цель.

Рауль задёрнул дверной проем занавесью.

— Я с лёгким сердцем уйду в конуру, — пообещал он.

— Да, но когда? — Вильгельм посмотрел на Рауля и снова на факел. — Моё терпение вот-вот лопнет. Я ждал слишком долго! Я должен услышать «да» или «нет». Едем во Фландрию!

— Как вам угодно, сеньор, но вы ещё не научились принимать отказы, — усмехнулся Рауль.

— Я ещё не имел дела с женщинами, — ответил Вильгельм, — и ничего не знаю о них. Что на уме у этой прелестной дамы? Что означают улыбки женщин, когда они говорят колкости? К женской душе нужен особый подход. Она так глубока, так загадочна! Она подобна крепости, и укрепления её так сильны, что моя осада тщетна. Пока я жду, она сопротивляется ещё сильней. Я слишком хороший полководец.

Вильгельм вскочил с постели и стал нервно шагать по каюте.

— Она как огонёк вдали, зовущий и обещающий покой!

— Огонёк, — повторил Рауль. — А вы? Вы — разбушевавшееся пламя?

— Я горю. Ведьма! Такая хрупкая, что могу сломать её. И я это сделаю!

— Господи! — вырвалось у Рауля. — Неужели так проявится ваша любовь?

— Любовь! — Вильгельм долго обдумывал это слово. — Я обожаю и ненавижу её, — наконец мрачно проговорил он. — Не знаю, действительно ли я люблю её, зато знаю, что она моя. Моя! И если я захочу, то буду держать её в своих объятиях, прижимать её губы к моим или, если захочу, буду причинять ей боль. Она манит меня, отталкивает и бросает мне вызов. Чего бы мне это ни стоило, я сделаю так, чтобы она была рядом!

— Какие новости от Ланфранка, сеньор? — поинтересовался Рауль.

— Никаких! Он пишет мне о терпении и ещё раз о терпении. Но она будет моей!

— Милорд, мне кажется, архиепископ не поддастся на уговоры. Вы послали Ланфранка в Рим, но Може наверняка послал туда своего человека, который сейчас что-то шепчет в другое ухо папы.

— Это дело Може! — зло заметил герцог. — Думаю, мне стоит избавиться от этой лисы. Интересно, он хочет заполучить мой трон для своего брата из Аркеса или для незаконнорождённого сына Мишеля?

— Кто знает? Остерегайтесь его, милорд! Кое-кто уже поговаривает об отлучении вас от церкви. Что вы будете делать в этом случае?

— То же, что и сейчас! — в ярости вскричал герцог. — Если Може рассчитывает на мою благосклонность и родственные чувства, то он плохо меня знает. Я буду благосклонен до поры до времени, но если он хочет иметь во мне врага, пусть будет так! — Вильгельм расстегнул плащ и отбросил его в сторону. — Я доверяю Ланфранку и полностью полагаюсь на него. — Вдруг на лице Вильгельма появилась озорная мальчишеская улыбка. — В остальном, Рауль, я полагаюсь на себя и еду во Фландрию.

— Хорошо сказано, — одобрил Рауль. — Пожалуй, я заключу пари с Осберном на результат этой поездки.

Герцог снова лёг.

— И снова выиграешь, — засмеялся он.

— Вы ещё не знаете, на чьей я буду стороне, — пробормотал Рауль.

Герцог сел в кровати.

— Ты что, хочешь поколебать... — начал он, но остановился, догадавшись, что Рауль просто подсмеивается над ним.

— Спорь как хочешь. Тот, кто спорит против меня, всегда проигрывает, — сказал он и закрыл глаза.

Тон его был вызывающим. Но человек, хорошо знавший Вильгельма, мог бы сказать, что на этот раз герцог был не так уверен в успехе.

Глава 2

Из троих заложников Эдгар был больше всего потрясён увиденным в Руане и меньше всех показал эго. Улноф в свойственной ему манере восторженно вскрикивал на каждом шагу и довольно быстро привык к новой жизни. Хакон с удивлением смотрел на этот странный мир, но был слишком мал, чтобы задумываться о нём. Лишь Эдгар чувствовал себя чужим и одиноким в толпе иностранцев.

Ещё долго он будет помнить своё впечатление от Руана. По сравнению с его родными серыми стенами далёкой Англии нормандский двор сиял великолепием. Просторный дворец герцога был построен не из дерева, как привык Эдгар, а из камня. Залы со сводчатыми потолками соединялись друг с другом причудливо выделанными арками. Дом Эдгара в Уэссексе был деревянным. Изнутри его украшали рисунки, а грубые поверхности закрывали портьеры. Поэтому для посетителей дом казался тёплым и уютным. Во дворце герцога тоже висели вышивки, но они не были похожи на саксонские. Гобелены, причудливо расшитые золотым и пурпурным шёлком, не пестрели яркими узорами, как любили саксонцы. Они обычно служили занавесями или покрывалами, но никогда не закрывали стен, украшенных лепниной. Эдгар бродил по бесконечным гулким галереям замка, и ему казалось, что холод камня передаётся ему.

За обедом Эдгар долго не мог побороть желание попросить что-нибудь из английской кухни. Его желудок никак не хотел смириться с пищей нормандцев. Вместо бедра барашка, зажаренного на вертеле, подавали дичь, нашпигованную острыми пряностями; морских свиней с пшеничной кашей на гарнир; цыплёнка, посыпанного лепестками роз; желе; дельфинов, запечённых в фольге; фигурки ангелов из марципанов, украшенные листьями боярышника и ежевики. Даже кабанья голова, которую под фанфары внесли в обеденный зал, была нашпигована до такой степени, что с трудом узнавался её вкус. Павлину, пище богов, Эдгар предпочёл бы гуся. Он смотрел, как слуги несут лебедей, каплунов в соусе, фаршированных кроликов, цапель, и мечтал о том, чтобы вместо этих изысканных блюд на подносах лежала оленина или баранина.

Блюда подавали на серебряных подносах, солонки блестели позолотой и были инкрустированы драгоценными камнями. Стол украшали кружевные салфетки. Вино наливалось не в роги, а в золотые кубки и янтарные чаши, расписанные голубым и красным. Повсюду сновали пажи, сенешали, камергеры, толпы слуг, а горничные следили за порядком при дворе и создавали уют. Эдгар не переставал удивляться обилию стульев, скамеечкам для ног, соломенным матрасам на кроватях, оленьим шкурам и шторам на окнах. Даже окна дворца сияли хрусталём и бериллом. Эдгар знал, что во дворце короля Эдуарда в Вестминстере и в домах богатых и знатных ярлов тоже были такие окна, но из-за сильных и частых ветров они обычно были закрыты ставнями.

В Нормандии мужчины носили длинные туники из дорогой материи. Каждый имел слугу, поэтому дворец был переполнен. Слуги спорили и путались в своих обязанностях. Великолепие! Роскошь! Но сердце Эдгара рвалось домой, в Англию, где не было такой утончённости во всём. Эти нормандцы сорят деньгами, украшая себя, свои жилища и монастыри. Англичане же ценят дорогие вещи, пока их тарелка полна, а вино льётся через край.

Чувство презрения к расточительности нормандцев сменилось удивлением к их умеренности в еде и питье. Они были более экспансивными и одновременно более сдержанными, чем саксы. Сакс не находил ничего плохого в том, чтобы наесться до отвала и напиться до одури. Норманн, заслуживший репутацию обжоры или пьяницы, вызывал презрение у окружающих. Англичанина было очень сложно разозлить, норманн, напротив, выхватывал меч при каждом обидном слове, и вспыхивала вражда. Когда затрагивались интересы нормандцев, они были так беспощадны, что с ними не мог сравниться ни один сакс. Но если в Англии любовь и уважение к церкви почитались всё меньше, нормандцы строго соблюдали все религиозные обряды. Умение читать и писать больше не считалось здесь признаком учёности.

Всё это было непривычно и чуждо Эдгару, в отличие от Улнофа, который уже через неделю остриг волосы и удлинил тунику, до этого едва достававшую ему до колен. Ещё до приезда Эдгар был готов ненавидеть каждого, и теперь лишь удостоверился, что имеет для этого все основания. Ему на пути встречались такие люди, как безнравственный подхалим Може, утопающий в роскоши, и жестокий невоздержанный лорд Мулине ла Марш, издевающийся над слугами. Но были среди них и другие: умный, верный герцогу де Гурней, исполненный рвением Фиц-Осберн, мудрый политик Ланфранк, дружелюбные Рауль де Харкорт и Гилберт де Офей. Все они и подобные им не могли не вызвать у Эдгара уважения. Как пчёлы вокруг улья, мелькали они перед удивлённым взором Эдгара. Во дворце то и дело слышались великие имена: Тессон из Тюренна; Сент-Совер; Гиффорд из Лонгвилля; Роберт, граф Мортен, сводный брат герцога; Одо, ещё один сводный брат герцога, иногда приезжавший из Байо в облачении епископа; Роберт, граф О, чей задорный смех странно контрастировал с нахмуренным лбом его брата Бюсака; Вильгельм Малет, наполовину норманн, наполовину сакс; де Альбини, Грантмеснил, Ферьерс, Монтгомери, Монфор, Эстотвиль. Имена и люди мелькали как в калейдоскопе. Всё это были величественные, неприступные сеньоры. Одни были опасны своими амбициями, другие — острыми мечами. Кто-то был известен своей высокомерностью, кто-то — нетерпимостью. Все они что-то отвоёвывали, что-то замышляли, пробивали себе дорогу в мире, который казался слишком мал для них.

Среди этих людей выделялся герцог, человек непостоянный, как ветер, мудрый, как Ланфранк, нетерпеливый, как Фиц-Осберн, но всегда уверенный в себе и чётко видящий цель. Его можно было бы ненавидеть, но уж никак не презирать. Эдгар ни за что бы не полюбил Вильгельма, но не уважать его он не мог. Ради ярла Гарольда он должен был проявлять уважение к герцогу, хотя и знал, что тот никогда не стремится завоевать ничьей любви, ни презрения. Эдгару казалось, что Вильгельм сделан из стали. Гарольд же, наоборот, привлекал людей своей добротой и сердечностью. Может быть, Вильгельм в своём величии был не подвержен человеческим слабостям. Любовь Эдгара к Гарольду кричала «нет» этой мысли. И всё же чем ближе юноша узнавал Вильгельма, тем больший страх закрадывался в душу. Герцог может всецело отдаваться веселью, быть неожиданно добрым, но ничто не помешает ему в достижении поставленной цели. Эдгар чувствовал, что ради этого Вильгельм пойдёт на всё, отбросив в сторону угрызения совести м милосердие, безжалостно склоняя или силой заставляя людей подчиниться его несгибаемой воле.

И всё же герцог внушал уважение. Ему были преданы такие люди, как Рауль де Харкорт, сумевший подружиться с Эдгаром. В порыве ностальгии по дому Эдгар как-то сказал:

— Ты думаешь, твоя преданность что-то значит для него? Я уверен, что ни дружба, ни вражда не играют для него никакой роли.

Рауль засмеялся:

— Да ты, оказывается, хорошо его узнал! Мне казалось, ты слишком горд, чтобы вообще замечать нормандцев.

— Тебе нравится подшучивать надо мной, но ты же знаешь, что это не так, — покраснел Эдгар.

— Конечно, я подшучиваю над тобой, если ты слишком высоко задираешь свой нос, — ответил Рауль. — Никогда не думал, что англичане бывают такими упрямыми.

Эдгар совсем залился краской.

— Если я был неучтив, то прошу меня простить.

— О саксонский варвар, теперь ты стал ещё упрямее!

Эдгар сжал кулаки.

— Ты никогда больше не назовёшь меня так... нормандский юнец.

— Но ты можешь звать меня юнцом сколько угодно.

Эдгар сел рядом со скамейкой, на которой растянулся Рауль, и горестно покачал головой.

— Ты вызываешь меня на разговор, чтобы посмеяться надо мной, — проговорил он, — или чтобы вывести меня из себя и увидеть мою варварскую суть.

— Ну что ты! Просто я поспорил с Гилбертом де Офеем, что, уезжая, ты будешь ненавидеть нормандцев, — успокоил его Рауль.

— Я не испытываю к ним ненависти, — ответил Эдгар. — Я говорил тебе, что моя мать тоже была из ваших краёв. Я не понимаю нормандцев, а быть изгнанником в чужой стране тяжело вдвойне. Но я не настолько глуп, чтобы ненавидеть человека лишь за то, что он не сакс.

— У тебя благородная душа, — нехотя похвалил Эдгара Рауль. — Скоро ты даже полюбишь нас.

На губах Эдгара заиграла еле заметная улыбка.

— Например, тебя, Гилберта и многих других. Я благодарен вам за вашу доброту.

Рауль увидел в зале Гилберта де Офея и помахал ему рукой.

— Гилберт, Эдгар благодарит нас за доброту. Сегодня он очень горд.

— Он всегда очень горд, — ответил де Офей, приближаясь к собеседникам. — Он назвал меня ленивым псом за то, что я пригласил его сегодня на соколиную охоту. В Англии не знают, что такое соколиная охота!

— Ничего подобного я не говорил! — возразил Эдгар. — Мы любим охоту и состязания так же, как и вы, а может, и больше. Просто у меня не было настроения.

Гилберт сел на скамейку.

— Что ж, скоро тебе удастся немного отдохнуть от нас. Мы уезжаем. Да, Рауль?

Рауль кивнул.

— Мы избавим тебя от своей компании. Герцог отправляется во Фландрию, и мы едем с ним.

— Очень жаль, — проговорил Эдгар. — Мне будет вас не хватать. Когда вы вернётесь?

— Кто знает? — пожал плечами Рауль.

Эдгар улыбнулся одними глазами:

— Я думаю, герцог знает. И если уж кому и знать, то только тебе.

— Ты замечаешь больше, чем может показаться, — усмехнулся Гилберт. — Конечно, он знает. Но тебе никогда не добиться от него ответа.

— Я действительно не знаю, — повторил Рауль. — Вы считаете, Вильгельм выдаёт свои секреты каждому встречному? — Рауль посмотрел на Эдгара: — Может быть, мы увидим Тостига, который, говорят, сейчас гостит у графа Болдуина.

Эдгар фыркнул:

— А мне какое до этого дело? Я не его подданный.

— Неужели? — брови Рауля поднялись в изумлении. — Но ты подданный Гарольда, не так ли?

— Гарольд не Тостиг, — отрезал Эдгар.

— Я уверен, что ты мечтаешь о встрече с Гарольдом, — хитро подмигнул Гилберт. — Он много значит для тебя.

Эдгар промолчал, но румянец вновь выдал его чувства.

— Каков он? — продолжал Гилберт. — Он похож на Улнофа?

— Улноф! — презрительно воскликнул Эдгар, — Гарольд ни на кого не похож. Если бы вы видели его, то поняли бы, почему его нельзя сравнивать с остальными братьями.

Вдруг Эдгар замолчал и крепко стиснул зубы, словно сожалея о вырвавшихся у него словах. На поддразнивание Гилберта он отвечал лишь свирепым взглядом из-под нахмуренных бровей. Вскоре Рауль поднялся и пошёл к лестнице, бросив через плечо:

— Идём, сакс, иначе ты вцепишься в горло бедному Гилберту.

По дороге в галерею Рауль мягко проговорил:

— Ты принимаешь наши слова чересчур серьёзно. Гилберт не хотел тебя обидеть.

— Я знаю, — Эдгар перегнулся через перила. Его голубые глаза горели. — Я легко выхожу из себя. Улноф стал одеваться, как нормандцы, он копирует ваши манеры. Это разозлило меня. Мне больно... здесь. — Эдгар показал на грудь.

— Почему? — удивился Рауль. — Он молод и, в отличие от тебя, не считает нас врагами.

Рауль слегка повернул голову и увидел, что Эдгар пристально смотрит на него.

— Ты можешь доказать, что вы не враги? — тихо спросил Эдгар.

— Хорошего же ты о нас мнения!

— Не о тебе. Мой враг — герцог, потому что я подданный Гарольда и Англии. Я знаю, почему я здесь и почему здесь Улноф и Хакон. Но вы никогда не удержите Гарольда на такой тонкой ниточке.

Рауль не ответил. Он изумлённо смотрел на Эдгара, гадая, как много тот знает. Эдгар скрестил руки на широкой груди.

— Король Эдуард может передать свой трон кому-то другому, — медленно проговорил он. — Но герцог Вильгельм получит его только после нашей смерти.

Его глубокий грубоватый голос отдавался в глубоких стенах галереи. Вдруг воцарилась тишина, и на Рауля словно снизошло озарение. Он увидел Эдгара у своих ног. Его золотые кудри были запачканы кровью, а руки безвольно раскинуты. Рауль закрыл рукой глаза, словно пытался отгородиться от ужасного видения.

— Что с тобой? — спросил Эдгар.

— Ничего. — Рауль опустил руку. — Я не враг ни тебе, ни Англии. Это не в моих интересах.

— Но ты пойдёшь за своим хозяином, а я — за своим, — возразил Эдгар. — Возможно, ваши желания и не совпадут, но, я думаю, это ничего не изменит. Мы выбрали свой путь и будем следовать за разными людьми. Для нас обратной дороги нет.

Раулю показалось, что Эдгар вздрогнул.

— Что значат наши ничтожные чувства, наша любовь и ненависть? Ты считаешь меня своим другом, но придёт время, и нас затянет водоворот сражений.

— Но дружба останется, — возразил Рауль.

— Как бы мне хотелось... Как бы мне хотелось... — Эдгар вздохнул и покачал головой. — Кто знает, какими дорогами нам придётся пройти, прежде чем всё это кончится. Скорее возвращайся из Фландрии. Я буду скучать.

В конце недели герцог покинул Руан и двинулся во Фландрию. В свите Вильгельма были его брат, граф Мортен, Роберт из О и Роджер де Монтгомери. Очень быстро герцог доехал до Лилля, где тогда располагался двор. Граф и миледи оказали гостям радушный приём. Мудрый граф выслушал речь Вильгельма не моргнув и глазом, хотя и понял, что это лишь предлог для появления норманна при его дворе. Он приказал своим людям проводить герцога в его покои и выполнить любые пожелания великого правителя Нормандии. В течение часа граф мило беседовал с Вильгельмом, затрагивая все вопросы, могущие вызвать у герцога хоть какой-то интерес. О браке же не было сказано ни слова. Вильгельму не сиделось на месте, но он сумел сдержаться. Как только церемония прощания закончилась и за спиной герцога закрылась дверь, он хлопком подозвал слугу.

Когда свита Вильгельма узнала, что он отверг три туники и уволил цирюльника за плохое бритье, удивлению не было предела. Вильгельм никогда не обращал внимания на свой внешний вид. Обеденный выход герцога был более чем помпезным. Его сопровождала многочисленная свита и представители фландрского двора. На Вильгельме была длинная алая туника, расшитая золотом. Голову его украшал золотой венец, а руки — массивные браслеты, на плечи был накинут длинный до пят плащ — свидетельство высокого положения Вильгельма. Это великолепие было ему очень к лицу. Графиня Аделия, француженка, взглянула на герцога с одобрением и прошептала Джудит, что Матильда очень сглупит, если пропустит такого сеньора.

В ожидании прибытия благородного гостя придворные в зале разбились на группки. Когда Вильгельм стал спускаться по лестнице, граф Болдуин вышел ему навстречу. С графом были миледи и сыновья, Роберт и Болдуин. Подавая герцогу руку, графиня, улыбаясь про себя, заметила, как он быстрым взглядом окинул весь зал.

Вильгельм поцеловал пальцы графини и попросил её разрешения представить графов Мортена и О. Миловидная графиня не обратила внимания на графа Мортена, немногословного прямолинейного юношу, зато с удовольствием позволила графу О сопровождать её к столу.

По знаку отца леди Джудит сделала реверанс герцогу. Бросив ему взгляд, приглашающий к знакомству, девушка получила в ответ лишь сдержанный кивок головой. Если что-то забавляло её, Джудит всегда смеялась. Засмеялась она и сейчас.

— Милорд, я счастлива снова видеть вас здесь, — наконец таинственно проговорила она.

Герцог поблагодарил Джудит, приложил её руку к своим губам и снова повернулся к графу Болдуину, который что-то говорил ему.

Болдуин сделал знак крепко сложенному молодому человеку, полуразвалившемуся на стуле, и представил его герцогу. Это был Тостиг, сын Годвина. Ровесник Вильгельма, он развязной походкой подошёл к герцогу и окинул его дерзким взглядом. Лицо Тостига с неправильными, но приятными чертами легко заливалось румянцем. Он походил на драчуна, что соответствовало действительности, и, судя по всему, не ценил жизнь. Граф Болдуин сообщил, что Тостиг был недавно обручён с леди Джудит.

Глаза Вильгельма загорелись. Он тут же пожал руку Тостигу:

— Желаю тебе счастья и надеюсь, что моё обручение состоится так же скоро, как и твоё.

Граф погладил бороду, но не проронил ни слова. Через некоторое время он усадил герцога по правую руку от себя. Глаза его скользнули по зале, и он увидел, как входит его вторая дочь. Вильгельм проследил за взглядом графа и замер, словно гончая, учуявшая дичь. Казалось, сейчас он вскочит и бросится вперёд.

Леди Матильда медленно приближалась к столу. В руках её был кубок с вином — символ начала церемонии. Подол её тёмно-зелёного платья складками ниспадал до пола. Из-под зелёной вуали, приколотой к волосам драгоценной заколкой, выбивались золотистые локоны. Взгляд Матильды был прикован к кубку, алые губы плотно сжаты.

Она подошла к столу с той стороны, где сидел герцог, и, подняв кубок, произнесла:

— Да здравствует герцог! — Голос Матильды струился как ручей. Она подняла глаза и бросила быстрый взгляд на Вильгельма. Ему показалось, что вспыхнуло зелёное пламя. Леди Матильда опустилась на одно колено и приложила губы к кубку. Вдруг герцог резко поднялся, и Матильду охватила странная тревога. Она сделала шаг назад, но, сумев сдержать вдруг нахлынувшие чувства, твёрдой рукой передала кубок Вильгельму. Глаза её ослепляло сияние алого и золотого, а смуглое лицо герцога неотвратимо притягивало к себе её взгляд.

— Леди, я пью за вас, — эти слова герцога звоном отдались в ушах Матильды.

Вильгельм развернул кубок и намеренно приложил губы к тому месту, откуда пила Матильда.

Герцог осушил кубок в полнейшей тишине. Сотни взглядов были прикованы к нему. Лишь граф внимательно изучал узор на солонке.

Поставив кубок, Вильгельм предложил Матильде сесть рядом. Леди подала ему руку, и от неожиданного прикосновения пальцев Вильгельма по телу её пробежала дрожь.

Вдруг все разом заговорили, словно вспомнив о правилах хорошего тона. На герцога теперь бросались лишь мимолётные взгляды. Он же вообще не обращал никакого внимания на окружающих. Для него существовала только Матильда. Сидя практически спиной к графу Болдуину, Вильгельм положил руку на спинку стула Матильды и пытался разговорить её.

Однако все его попытки были тщетны. Матильда односложно отвечала и совсем на него не смотрела.

Граф Болдуин был занят едой и разговором с Робертом из Мортена, который сидел напротив. Тостиг развалился на стуле, поглощая еду, и в перерывах между блюдами нежно поглаживал руку Джудит. Он много пил и в конце концов стал вести себя весьма непристойно. Его грубый смех всё чаще заглушал гул голосов. Он выкрикивал тосты и проливал вино на стол.

— Да здравствует Вильгельм Нормандский! — крикнул он, с трудом поднявшись на ноги.

Вильгельм обернулся. Увидев шатающегося Тостига, он презрительно усмехнулся, но тут же поднял кубок и выпил за здоровье саксонца. Обернувшись к Матильде, он проговорил:

— Итак, Тостиг одел обручальное кольцо на палец вашей сестры. А вы знаете, зачем я приехал во Фландрию?

— Я плохо разбираюсь в государственных делах, милорд, — холодно ответила Матильда.

Если она рассчитывала пресечь дальнейшие попытки Вильгельма объясниться, то она явно недооценивала его.

— Я приехал по делу, не носящему официальный характер, — улыбнулся он. — Затронуто моё сердце.

— Я не подозревала, что Воинственный Герцог интересуется и такими вопросами, — не смогла удержаться Матильда.

— Видит Бог, — проговорил Вильгельм, — в данную минуту меня интересует только это.

Матильда закусила губу. Зная о том, что из-за стола их никто не увидит, Вильгельм вдруг до боли сжал обе руки Матильды. Сердце её забилось как сумасшедшее, а щёки залил румянец. Герцог удовлетворённо улыбнулся.

— Ба! Под маской спокойствия горит настоящий огонь, — тихо проговорил он. — Скажите честно, вы так же холодны, как кажетесь, или в ваших венах течёт горячая кровь?

Матильда отдёрнула руки.

— Если я и горю, то не из-за мужчины, — ответила Матильда презрительно. Но страстный взгляд Вильгельма снова заставил её потупить глаза и отвернуться.

— Вы скоро пожалеете о своих словах, леди!

— Герцог, не забывайте, что однажды я уже была замужем.

Вильгельм усмехнулся и не обратил внимания на эти слова. Матильда сочла его смех признаком неблагородного происхождения и скривила губы, но герцог вновь ввёл её в замешательство:

— Я нашёл человека, который достаточно силён, чтобы снести твои стены, о Спрятанное Сердце!

Матильда подняла глаза и изучающе посмотрела на герцога. Дрожа всем телом, она сложила руки на груди, словно пытаясь воздвигнуть барьер между собой и им.

— Мои стены крепки и будут такими до конца! — проговорила она.

— Вы бросаете мне вызов, леди? Кто вы? Мятежная душа? Что вы знаете обо мне? Вы, которая называет меня Воинственным Герцогом?

— Я не ваша подданная, милорд, — ответила Матильда. — Если я действительно крепость, обнесённая стенами, то нахожусь за пределами ваших границ.

— То же самое говорил мне владелец Домфрона, — возразил Вильгельм. — Но сегодня Домфрон называет меня господином.

Вильгельм на мгновение замолчал, и Матильда поняла, что не может оторвать от него глаз.

— Поступайте как знаете, Матильда. Я принимаю ваш вызов.

Щёки Матильды вновь покраснели, но она сдержала себя. Герцог может не понять, что зашёл слишком далеко, увидев, что Матильда отвернулась от него и переключила своё внимание на брата Роберта, сидевшего неподалёку. И если Вильгельм заметил это, то Матильда больше не сможет смутить его. Всё время она чувствовала на себе его властный взгляд, поэтому с облегчением вздохнула, когда обед закончился. Наверх Матильда поднялась с графиней и сестрой. Она была всецело погружена в свои мысли и теребила косу, как всегда в минуты волнения. Графиня собиралась было заговорить с дочерью, но так и ушла в свои покои, не проронив ни слова. Дамы сели за вышивание, но Матильда резко отодвинула свою вышивку и подошла к окну. Думая о своём, она стала пальчиком что-то рисовать на стекле.

Вскоре Джудит подошла к ней. Обняв сестру за талию, она тихо рассмеялась:

— Да ты вся горишь! Что с тобой сделали во время обеда, милочка?

— Отвратительные манеры! — выпалила Матильда, еле сдерживая гнев.

— Что за слова! Он отвратителен тебе, но страстен и будет для тебя прекрасным любовником. — Джудит погладила сестру по щеке. — Он смотрит на тебя голодными глазами! Самец, готовый наброситься на маленькую прелестную самочку.

— Я не для него.

— Думаю, пройдёт не так много времени, и ты станешь рассуждать совсем по-другому.

— Я своё отлюбила.

Джудит усмехнулась и крепче обняла сестру:

— Девочка моя, у тебя был лишь один мужчина, и я сомневаюсь, что он вообще тронул твоё сердце. Лично мне герцог Вильгельм кажется более привлекательным, нежели Херборд. Конечно, Херборд был очень мил, но в нём не хватало огня. А ты... ты была ему просто не по зубам!

Матильда молчала, но слушала сестру в странном напряжении.

— Если папа римский даст разрешение на брак, — вкрадчиво проговорила Джудит, — наш отец, я уверена, будет рад этой свадьбе. Вильгельм — сильный покровитель.

Матильда гордо подняла голову:

— Но я — дочь Фландрии, рождённая в законном браке.

— И что из этого? — изумилась Джудит. — Нормандия — неплохой кусок для нашей Фландрии.

Глаза Матильды сузились:

— Этот незаконнорождённый юнец хочет прыгнуть слишком высоко! В моих венах течёт кровь короля, а не дубильщика!

— Он — герцог Нормандии, — возразила Джудит. — Всё остальное не имеет значения.

— Его неблагородная кровь смешается с моей?! — вскричала Матильда. — Этому не бывать! Никогда!

— Дай Бог тебе сил, сестрёнка, — медленно проговорила Джудит. — Прости, наверное, я случайно узнала твою тайну.

— У меня достаточно сил, чтобы бороться с нормандским волком!

— Но хватит ли их, чтобы побороть собственные желания? Непоседливое дитя! Неуёмное сердце! Тебе не видать покоя, пока Вильгельм не будет с тобой, как этого хотите вы оба.

Матильда сама не знала, была ли Джудит права в своих догадках. Она боялась ночи, этой и всех последующих. Образ Вильгельма преследовал её. Матильда просыпалась, дрожа от странных снов, с мыслью о том, что герцог неизбежно подчинит её своей воле. Он действительно хотел овладеть ею и показал это очень скоро. Игра в кошки-мышки была невыносима для чувствительной женщины. Она сама не знала, чем всё может закончиться. По ночам она сидела в постели, обхватив колени руками. В такие минуты она действительно была похожа на ведьму. Волосы золотились при свете луны, невидящие глаза смотрели в пустоту, но мозг работал и снова прокручивал происшедшее. Спрятанное Сердце! Отдалённая Крепость! Губы медленно расползались в улыбку. Матильда снова и снова вспоминала слова герцога — то с любовью, то с сомнением. Женщина в ней была рада очаровать и пленить Вильгельма, но здравый смысл подсказывал, что это опасно: демон, сидящий в нём, может сорваться с цепи. Она вела опасную игру с человеком, не знакомым с тонкостями любовного романа, и иногда расплачивалась за это. Неблагородная кровь! Манеры бюргера! Матильда потрогала синяк на руке. Боже, да этот человек сам не осознает своей силы! Матильда покачала головой, нахмурилась, но не смогла подумать плохо о герцоге. Если она сама разожгла его страсть и пострадала, то в этом не его вина. Когда Вильгельм до боли сжал руку Матильды, она поняла, что всецело зависит от его милосердия, хотя очень сомневалась, что ему присуще это качество. И всё же она боялась его грубой силы. Что же действительно вызывало страх у Матильды, так это его непостижимая власть над ней. Именно это заставляло её дрожать по ночам и не давало ей покоя, даже когда герцог был далеко. Несмотря на то что она уже была замужем и овдовела, сердце её никогда не билось так, как в тот момент, когда герцог вошёл во дворец её отца и бросил на неё свой тяжёлый взгляд. Тогда она заметила, что в глазах его вдруг зажёгся какой-то внутренний свет. Он чувствовал себя победителем. Ей казалось, что она обнажена под его взглядом, пока гнев не сменил возбуждение и восторг. Спрятанное Сердце! Отдалённая Крепость! Ах, если бы это было так!

Матильда покачала головой. Беззащитные, хрупкие женщины! Стиснув зубы, она стала готовить укрепления для своей крепости. Здесь было над чем подумать. Она снова положила голову на колени. Лунная дорожка осветила ведьму, обдумывающую колдовство, неподвижную и сосредоточенную.

Матильду охватила ненависть. Нормандский волк, безжалостно охотящийся за жертвой! Дева Мария, помоги сделать так, чтобы волк приполз к её ногам!

В голове неотступно мелькал образ Вильгельма, болела рука, сердце гулко билось в груди. Матильда сжала грудь руками, словно пытаясь остановить его. «О, Воинственный Герцог! Оставь меня в покое!» Матильда ещё долго молилась. Ночью ей приснился тот же странный сон.

Глава 3

Игра в кошки-мышки продолжалась. «Кошка» становилась смелей, а действия «мышки» не были понятны ни «кошке», ни ей самой. Что по этому поводу думал мудрый граф, никто не знал. Он вёл себя по отношению к герцогу очень учтиво, незаметно наблюдая за ним, и беседовал с ним обо всём, кроме брака. Матильда, разговаривая с Вильгельмом, смиренно держала руки на коленях и скрывала свою тайну под загадочной улыбкой. Герцог мог почувствовать неладное, видя странный блеск в её глазах. Но что он знал о женщинах? Абсолютно ничего, в этом он мог поклясться.

Проведя рукой по шее, полным грудям и талии Матильды, Вильгельм вскричал:

— Неужели всё это пропадёт зря? Вы созданы для мужчины, миледи, не отрицайте!

Улыбка герцога говорила о такой страсти, что против воли Матильда снова задрожала. Она смогла ускользнуть от него, но герцог чувствовал себя победителем. Её укрепления против ожидания не выдерживали под натиском врага. В эту минуту другая женщина бросилась бы в его объятия. Но дочь графа Болдуина руководствовалась не только чувствами и сердцем. Если бы герцог пробил брешь в стенах её крепости, это бы только сильнее разожгло огонь её гордости. Загнанная в угол, она будет бороться ещё отчаяннее.

— Так ты можешь обжечься, милая, — как-то предостерегла сестру Джудит.

— Я заставлю встать его на колени! — Это было всё, что она могла сказать. — Он очень самонадеян, но ему придётся узнать, какая пропасть лежит между благородным и незаконнорождённым происхождением.

Герцог не имел об этом ни малейшего представления. Другие, возможно, догадывались. Рауль был одним из тех, кто знал, как Матильда разжигает огонь вражды. Этим он был обязан леди Джудит, которая будто нехотя раскрыла секрет и рассмеялась, увидев, что Рауль изменился в лице.

— Мадам, — твёрдо проговорил он, — леди Матильде следует быть очень осторожной. Она не знает, с кем имеет дело.

— Ну, я думаю, он её не съест, — мягко проговорила Джудит. Она видела, что Рауль был очень взволнован, и решила, что стоит об этом рассказать сестре.

Слов Рауля было достаточно, чтобы разжечь аппетит Матильды. Неожиданно она стала уделять внимание Раулю. На охоте леди даже пожелала скакать рядом с ним. Матильда довольно искусно повела разговор в нужном ей направлении. Еле заметно улыбнувшись, она вскоре сказала:

— Не сомневаюсь, сеньор, что друзья герцога сильно преуспели, советуя ему бросить его новую затею.

— Герцог не принимает советов, леди, — отрезал Рауль.

Матильда бросила на него оценивающий взгляд.

— У него вскружилась голова, — произнесла она. — Если я и выйду замуж во второй раз, то мой жених будет такого же благородного происхождения, что и я. Я говорю с вами так откровенно, потому что уверена, что вы пользуетесь доверием герцога, — добавила Матильда, мгновение поколебавшись между намерением казаться гордой и неприступной и желанием добиться цели во что бы то ни стало.

Рауль покачал головой. Перехватив взгляд Матильды, он прочитал её мысли, и ему стало жаль леди: ею овладели две страсти, разные по сути, но равные по силе.

— Леди, мой вам совет, — проговорил он. — Не используйте это оружие против моего хозяина. Если вы разбудите в нём гнев, вас не спасёт ни то, что вы женщина, ни то, что вы дочь правителя Фландрии.

Матильда по-прежнему улыбалась. Со стороны могло показаться, что слова Рауля лишь раззадорили её.

— Он — мой сеньор, и я его люблю и уважаю, — продолжал Рауль, — но я знаю его нрав. Леди, если вы выпустите на свободу демона Нормандии, вам останется уповать лишь на Бога.

Рауль всей душой желал остановить Матильду, но он глубоко ошибался. Матильда разошлась не на шутку. Выпустить демона, спящего в мужчине, было ей как раз по душе. А существует ли демон на самом деле? Какая женщина сможет удержаться от соблазна увидеть всё самой?

В конце недели герцог уехал к своей границе. Вскоре в Лилль пришла депеша, в которой Вильгельм официально просил руки Матильды. О родстве, мешающем вступить в брак, не было сказано ни слова. Что бы ни говорили герцогу его советники, он не намерен был ждать ни часа дольше. Не слушал он и Рауля, которого отправлял с депешей. Испробовав все варианты, Рауль в отчаянии проговорил:

— Милорд, её ответ будет «нет», но вы ещё не научились получать отказы.

— «Да» или «нет», но ответ будет, — отрезал Вильгельм. — Видит Бог, эта осада чересчур затянулась! Иди и требуй от моего имени ключи от этой крепости!

Посольство двинулось в путь на следующее утро. В Лилле его уже ждали. Оказав посланникам должный приём, их проводили в зал, где граф давал аудиенции.

Рауль вошёл в зал в сопровождении Монтгомери. Оба были одеты очень богато и вели себя как подобает случаю.

Зал был переполнен фландрскими лордами и советниками. На возвышении на троне сидел граф — с миледи по правую руку и Матильдой по левую.

Рауль и Монтгомери подошли к возвышению. Приветствие графа было очень тёплым, но леди Матильда на мгновение подняла глаза и бросила на Рауля взгляд, не предвещавший ничего хорошего.

Рауль зачитал послание герцога притихшему двору. Как только он закончил, по залу прокатился гул голосов, но тут же все замерли. Граф, теребя мантию, произнёс полагавшиеся по такому случаю фразы: он понимает, какая честь оказана его дочери, но этот вопрос требует тщательного обдумывания.

— Мой господин, милорд, полагает, что вы знали о его намерении уже в течение нескольких недель, — произнёс Рауль с обезоруживающей улыбкой.

Граф посмотрел на дочь. Было ясно, что он растерян. Болдуин снова заговорил, на этот раз о факте родства, которое может воспрепятствовать браку. Казалось, это было его спасительным оружием.

Однако Рауль уничтожил и это препятствие:

— Герцог надеется, и не без основания, что эта проблема может быть разрешена. Ваша светлость, вероятно, знает, что настоятель монастыря Ланфранк всё ещё находится в Риме. Он шлёт нам утешительные известия.

В ответ на это граф Болдуин вновь разразился длинной речью. Суть её сводилась к тому, что он был бы рад сделаться союзником Нормандии, но его дочь уже не юная девушка, судьбой которой можно было бы легко распорядиться, и, возможно, не желает выходить замуж во второй раз, поэтому она должна дать ответ сама.

Наверное, только Рауль из всех находящихся в зале догадывался о том, что скажет Матильда. Ни граф, ни графиня не имели об этом ни малейшего представления.

Леди Матильда медленно поднялась и поклонилась отцу. Она начала говорить громко и отчётливо, тщательно подбирая слова:

— Мой сеньор и отец, я благодарна вам за заботу обо мне. Если бы вы велели мне снова выйти замуж, я, сознавая свой дочерний долг, подчинилась бы вашей поле. Этого требует моя и ваша честь.

Матильда остановилась. Стоя рядом с ней, Рауль заметил, что уголки её губ приподняты в улыбке, и приготовился к худшему.

— И всё же позвольте мне умолять вас, сеньор, отдать мою руку тому, чьё происхождение так же благородно, как моё, и не позволить крови дочери Фландрии смешаться с кровью человека, чьи предки были горожанами.

Матильда закончила говорить таким же ровным голосом, каким и начала. Снова поклонившись отцу, она села и скромно потупила глаза.

В зале воцарилась гнетущая тишина. Бросая друг на друга изумлённые, испуганные взгляды, придворные задавали себе лишь один вопрос: как нормандцы воспримут такое оскорбление?

Монтгомери вспыхнул и, сделав шаг вперёд, спросил:

— И таков ваш ответ?

Рауль перебил друга и обратился к графу Болдуину:

— Милорд, я не дерзну передать моему господину эти слова. — Увидев посеревшее лицо графа, Рауль понял, что неучтивый ответ Матильды был подготовлен без его ведома. — Милорд, я жду ответа Фландрии на послание моего господина, — повторил Рауль.

Граф с благодарностью воспользовался лазейкой, предложенной Раулем. Он постарался сгладить впечатление, произведённое на всех словами Матильды.

— Господа, — начал он. — Фландрия понимает, какая честь оказана ей, и если она вынуждена отказаться от предложения герцога, то лишь с большим сожалением. Нам следовало бы с радостью выдать нашу дочь замуж за герцога Нормандского, но леди Матильда не желает выходить замуж второй раз.

Граф говорил очень долго, стараясь смягчить оскорбление, нанесённое его дочерью. Наконец посланники удалились: один — в задумчивости, другой — презрительно пожимая плечами. Никто так и не узнал, что сказал дочери граф Болдуин, но известно, что поздно вечером он послал за Раулем де Харкортом. Их аудиенция длилась без малого час.

— Мне очень жаль, что всё так вышло, сеньор, — сказал граф.

Было видно, что он взволнован до глубины души.

— Надеюсь, хуже не будет, — сухо заметил Рауль.

Эти слова мало успокоили встревоженного графа:

— Я призываю вас в свидетели, сеньор. Слова, нанёсшие оскорбление Нормандии, принадлежали не мне.

— Граф, — улыбнулся Рауль, — я думаю, не стоит запоминать то, что говорят женщины.

Граф вздохнул с облегчением, но Рауль многозначительно добавил:

— В зале был не только я, милорд!

— Господи! — вне себя воскликнул граф. — Все беды от женщин!

Его дочери наверняка польстили бы эти слова. Выйдя из комнаты графа, Рауль натолкнулся на Матильду. Он выставил вперёд руку, чтобы избежать столкновения, и почувствовал биение сердца Матильды. При свете факела она была очень бледна, но глаза её горели зелёным огнём. Рауль всё ещё не отнимал руки, но Матильда молчала. Не сводя взгляда с Рауля, она прошептала:

— Донесите мой ответ дословно, сеньор, прошу вас.

— Я сделаю всё возможное, чтобы забыть его, — ответил Рауль.

Он положил руку на плечо Матильды.

— Вы сошли с ума, леди, если осмелились произнести такие слова. Разве это благородно? Да, вы избрали нелёгкий путь.

Матильда тихо рассмеялась: «Пусть знает, что я думаю о нём. Я не для него».

Рауль опустил руку. Он не мог понять Матильду, но ему казалось, что ею двигало нечто большее, чем ненависть.

— Дай Бог, чтобы ваш смех не превратился в слёзы, — проговорил он.

Рауль хотел ещё что-то добавить, но Матильда снова прошептала:

— Так не забудьте, что я сказала.

— Миледи, что за безумие охватило вас? Чего вы ищете?

— Наверное, мой женский ум не в состоянии ответить на эти вопросы. Передайте ему, что мои укрепления ещё держатся! — В голосе Матильды послышался вызов. Она бросила на Рауля взгляд, полный тревоги.

— Вы уверены в этом, леди?

Стрела была пущена наугад, но, кажется, попала точно в цель. Матильда отшатнулась, дыхание её стало чаще. Рауль ушёл в свою комнату. Чувство удивления Матильдой сменилось в нём страхом за неё.

Немного остыв, Монтгомери сообразил, что то, что они слышали днём, не стоит сообщать герцогу. Он согласился с Раулем, что надо молчать о происшедшем, но по дороге домой постоянно вспоминал об этом.

Первой, кого встретил Рауль дома, была Мабилль, жена Монтгомери. Рауль чуть было не выругался от досады. Несмотря на свой юный возраст, эта леди, дочь и наследница Тальвеса, изгнанного лорда Белисма, уже заслужила недобрую славу сплетницы и интриганки. Рауль был более чем уверен, что она сможет вытянуть из Монтгомери абсолютно всё.

Герцог встретил своих посланников в официальной обстановке. Рауль передал ему уклончивый ответ Болдуина, однако, как ни старался, не заметил, чтобы выражение его лица изменилось. Минуту-две герцог молчал, но затем вдруг поднял глаза и спросил:

— Что сказала леди Матильда?

Роджер де Монтгомери растерялся и засуетился. Рауль честно ответил:

— Она просила передать вам, милорд, что её укрепления ещё держатся.

— Смелая женщина, — рассмеялся Вильгельм. — Понятно, — протянул он, сжав кулаки. — Понятно.

Герцог отпустил гонцов. Рауль пошёл в свою комнату. Роджер, всё ещё растерянный и смущённый, отправился на поиски жены.

Понять, какую пользу для себя хочет извлечь из своей затеи Мабилль, было невозможно. Те, кто ненавидел её, а таких было много, не сомневались в том, что ею двигала просто страсть к интригам. Как бы то ни было, она выведала секрет у Монтгомери и, не теряя времени, пустила в ход своё мастерство.

За ужином Мабилль уже сидела рядом с герцогом. Во время еды они перебрасывались незначительными фразами, но когда ужин подходил к концу, Мабилль, глядя горящими глазами на герцога, похвалила его за хорошее настроение.

— А с чего бы ему быть плохим, леди? — удивился Вильгельм.

Голос Мабилль был сладок как мёд, когда, смакуя каждое слово, она мягко спросила:

— Милорд, а на кого похожа эта жестокая красавица, которой так трудно угодить?

Вильгельм нахмурился, но ответил достаточно вежливо. Рука Мабилль скользнула по подлокотнику, она медленно подняла глаза на герцога и прошептала:

— Мой сеньор, вы сносите её оскорбления слишком великодушно. — Пальцы Мабилль теребили его рукав, губы дрожали, глаза затуманились. Она таяла от нежности. — Но как она осмелилась? — Мабилль презрительно вскинула голову, но затем снова скромно её опустила. — Простите, сеньор! Во мне говорит моя верность вам.

Монтгомери, сидевший напротив, провёл языком по пересохшим губам. Он посмотрел на Рауля, но тот ничего не слышал.

Вильгельм резко поставил кубок на стол.

— Черт возьми, мадам, что всё это значит?

Мабилль, казалось, была смущена.

— Простите, милорд! Я сболтнула лишнее.

Она испуганно посмотрела на своего господина, которого охватило мрачное предчувствие.

Герцог заметил её взгляд, на что и рассчитывала Мабилль.

— Вы сказали или слишком много, или слишком мало, мадам! — При этом он посмотрел на Монтгомери. Его горящий взгляд был полон угрозы, но герцог не проронил ни слова. Зал он покинул явно не в лучшем настроении. Однако надежды Монтгомери на то, что Вильгельм больше не коснётся этой темы, не оправдались. Очень скоро слуга герцога передал Монтгомери приказ подняться в его покои. Монтгомери вышел, с упрёком посмотрев на довольно улыбающуюся жену. «Дьявол в ангельском обличье», — горько усмехнулся он.

Герцог был один. Не в силах усидеть на месте, он шагал по комнате. Увидев в дверях Монтгомери, он поманил его пальцем:

— Входи, мой честный гонец, входи! Что же ты рассказываешь своей жене, что боишься сказать мне?

Монтгомери начал было что-то объяснять, но, запутавшись в словах, стал умолять Вильгельма спросить обо всём Рауля де Харкорта.

— Я спрашиваю тебя, Монтгомери! — стукнул кулаком по столу герцог.

— Леди Матильда поспешила с ответом, не посоветовавшись с отцом, милорд. Так сделала бы любая женщина. Официальный ответ мы получили от его светлости графа. Его мы и передали вашей милости.

— Говори, Монтгомери! — проревел герцог.

— Милорд, я лишь сопровождал Рауля де Харкорта. Из его уст вы можете точно узнать, что произошло в Лилле.

Увидев, какими глазами герцог смотрит на него, Монтгомери покрылся липким потом и поспешил ответить:

— Милорд, если мы и совершили ошибку, пытаясь скрыть от вас слова леди Матильды, то только потому, что не хотели причинить вам боль. К тому же нам показалось, что подобных слов вам слышать не стоит.

— Ты совершил ошибку, Монтгомери, когда рассказал своей жене то, что не решился сказать мне!

С этим бедняга был абсолютно согласен. Он вдруг выпрямился и произнёс с достоинством в голосе:

— Моя судьба в ваших руках, милорд.

— Выкладывай-ка всю правду, пока я не поднял ещё большего шума, — проговорил герцог.

— Леди Матильда сказала, что готова покориться воле отца и выйти замуж. Но она умоляла, чтобы он выбрал ей жениха, чья кровь... Кто был бы... Сеньор, леди Матильда говорила о происхождении вашей светлости, но я не осмелюсь повторить её слова.

— Думаю, будет лучше, если ты это сделаешь, Монтгомери, — тихо проговорил герцог.

Его спокойствие было похоже на затишье перед грозой.

Опустив глаза, Монтгомери выпалил:

— Леди Матильда просила, чтобы отец не отдавал её в жёны человеку, родившемуся вне брака.

— Ха-ха! И это всё, что она сказала?

Как и при дворе графа, Монтгомери вновь охватила ненависть.

— Нет, милорд, не все. Леди отзывалась о вас весьма оскорбительно и заявила, что не желает, чтобы её кровь смешивалась с кровью человека, чьими предками были простые горожане.

Рауль вошёл в комнату как раз в тот момент, когда у Монтгомери с языка сорвались эти необдуманные слова. Он закрыл за собой дверь, но знал, что уже поздно что-то предпринимать. Сгладить впечатление, произведённое ими на герцога, было невозможно. Заметив, что Рауль показывает ему на дверь, Монтгомери вздохнул с облегчением и улизнул. Услышав вдогонку от Рауля: «Болтливый глупец!» — он даже не рассердился.

Встав спиной к двери, Рауль с почтением перенёс первый взрыв гнева Вильгельма. Выбрав удобный момент, он сказал:

— Монтгомери плохой рассказчик. Действительно, она произнесла эти слова, но сказала это, повинуясь чисто женской прихоти ранить побольнее того, кто волнует её сердце и учащает его биение. Мне кажется, вы поступите мудро, если проигнорируете её слова.

— Я заставлю её пролить кровавые слёзы, раскаиваясь во всём! Гордая вдова! Дерзкая девчонка! — Вильгельм нервно ходил по комнате. — Я не гожусь ей в любовники. Ну так пусть узнает во мне врага!

Герцог резко остановился у окна и стал неотрывно смотреть на луну. Пальцы барабанили по каменному подоконнику. Вдруг он рассмеялся:

— Я отправляюсь в Лилль. Если ты едешь со мной, собирайся! Если же остаёшься, вели моему слуге Эранду седлать мне коня.

— Благодарю, милорд. Я еду с вами. Но не вижу смысла в этой поездке.

— Леди Матильда не узнала меня до конца, — мрачно сказал герцог. — Её послание было адресовано человеку, ничего из себя не представляющему, ничтожеству. Но я не таков. И она убедится в этом.

Герцог замолчал. Он не хотел и слышать о том, чтобы не ехать в Лилль. Встревоженный не на шутку, Рауль ушёл распорядиться о лошадях и переговорить с графом О. Он надеялся, что, немного подумав, Вильгельм остынет, но ошибся. Когда Рауль снова его увидел, герцог был спокоен, но не прислушался к доводам ни Рауля, ни кузена. Роберт пытался отговорить герцога, то превращая всё в шутку, то переходя на крик. Но он слишком хорошо знал своего господина, чтобы надеяться, что тот изменит своё решение. Роберт боялся какого-нибудь безрассудного поступка Вильгельма, который тот ещё мог совершить по молодости. Уныло посмотрев на Рауля, Роберт рискнул предложить кузену, чтобы того сопровождал вооружённый отряд. Предложение было с презрением отвергнуто. Вильгельм вскочил в седло и пустил коня галопом.

— Я боюсь его! — воскликнул граф. — Дьявол на свободе, Рауль!

Рауль крепче сжал уздечку Версерея и усмехнулся:

— Дай Бог нам скорее закончить эту любовную эпопею!

Всадники гнали во весь дух. Путь, который обычно проезжали за два дня, они покрыли в одну ночь. Лишь один раз, на рассвете, герцог остановился сменить лошадей. Отдыхать было некогда; ели всадники стоя и очень быстро. Герцог говорил мало. Чем ближе они подъезжали к Лиллю, тем нетерпеливее он становился. Рауля, валившегося от усталости, вновь охватил приступ безудержного немого смеха. Он слишком устал, чтобы думать о том, как герцог собирается себя вести с дочерью графа Болдуина, но ему было ясно, что в таком состоянии было невозможно предстать перед изысканным двором Фландрии. Заляпанный грязью, он скорее выглядел как гонец, посланный со срочным поручением, чем правящий герцог. Правда, говорить ему об этом было бесполезно. Рауль даже не удивился, когда часовые не стали останавливать мчащегося во весь опор и врывающегося прямо во дворец всадника.

В дверях главного здания дворца герцога наконец узнали. Изумлённый и испуганный слуга уставился на него и позвал других слуг. К Вильгельму, выпрыгивающему из седла, подбежало несколько пажей. Кланяясь герцогу, с опаской пытаясь выведать причину его неожиданного приезда, слуги предлагали проводить его в покои графа. Герцог отмёл все эти предложения без церемоний. Велев Раулю подержать его коня, он сказал:

— Я здесь не задержусь надолго.

Оттолкнув почтительных слуг, он быстро прошёл во дворец.

В зале в ожидании ужина беседовали шесть или семь человек. Одним из них был Тостиг.

— Боже мой, да это норманн! Из-за чего такая спешка, герцог?

Один из придворных вскочил и начал быстро говорить, что граф с сыновьями вот-вот вернутся с охоты, но замолчал, видя, что герцог его не слушает. Прежде чем кто-то что-то понял, Вильгельм уже пересёк зал и взлетел по лестнице. И всё же все успели увидеть, что на ремне у него висел меч, а в правой руке была плеть.

Мгновение все были в оцепенении. У всех была одна мысль: нормандский герцог сошёл с ума.

Матильда вышивала в своей комнате тонкое покрывало для алтаря. Леди Джудит помогала сестре. Рядом с двумя склонёнными белокурыми созданиями сидели служанки: кто шил, кто тоже вышивал. Девушки вполголоса разговаривали, когда дверь в комнату вдруг резко распахнулась. Иголки так и не завершили стежок; шесть испуганных пар глаз смотрели с недоумением.

На пороге стоял Вильгельм — нелепая фигура в комнате, источающей запах духов. Увидев глаза герцога, одна из служанок схватилась за руку подруги.

Матильде показалось, что она лишилась дара речи. Её душило непонятное чувство: то ли страх, то ли радость победы. Она видела, что сапоги и плащ герцога были покрыты дорожной пылью, а на бледном лице от усталости обозначились морщины. Её губы тронула еле заметная улыбка.

— Что вам здесь надо, милорд? — наконец воскликнула Джудит.

Голос её дрожал от изумления. Она поднялась и сделала шаг вперёд, глядя то на герцога, то на сестру.

Вильгельм подошёл к Матильде, которая сидела неподвижно, наблюдая за ним. Он нагнулся (Матильде показалось, что он налетел на неё), схватил её за руки так больно, что у неё перехватило дыхание, и резким движением поднял её на ноги.

— Ваше послание дошло до меня в точности, — сказал он. — Я привёз вам свой ответ.

— Господи святый! — вскричала Джудит, сообразившая, что сейчас произойдёт.

Одна из служанок заметила в руке герцога плеть и заплакала.

— Вы не посмеете! — сквозь зубы проговорила Матильда.

— Я посмею, мадам, — возразил Вильгельм.

В первый раз Матильда увидела такую улыбку: её скорее можно было бы назвать оскалом.

— За то же оскорбление, что вы нанесли мне, гордая вдовушка, мужчинам я отрубал руки и ноги.

Вильгельм вытолкнул её на середину комнаты.

— Я пощажу ваши ноги, мадам. Но, видит Бог, бока ваши пострадают!

Служанки, дрожа от страха, забились в угол, пытаясь спрятаться от неминуемого. Кто-то смотрел на всё непонимающими глазами, кто-то всхлипывал от ужаса. Плеть просвистела в воздухе. Всхлипывающая девушка закрыла лицо руками и только вздрагивала каждый раз, когда слышала удар плети.

Леди Джудит сумела совладать с собой. Когда Вильгельм занёс над Матильдой плеть, она проскользнула к двери и что было сил навалилась на неё — так, чтобы никто не мог её открыть. Старшая из служанок, не в силах видеть унижение госпожи, хотела было бежать за помощью, но Джудит остановила её:

— Глупая, ты что, хочешь, чтобы весь двор узнал, что леди Матильду выпороли плетью? Она не поблагодарит тебя, если ты выставишь её раны на обозрение всему миру.

Матильда плакала, но, закусив губу, не позволяла вырваться ни единому стону. Её платье было порвано, а волосы растрепались. Пальцы Вильгельма по-прежнему тисками сжимали её кисть. Наконец его безжалостная хватка ослабела, и ноги Матильды подкосились под последним ударом. Вильгельм отшвырнул плеть и, обхватив Матильду за талию, прижал её к себе.

— Мадам, вы будете презирать меня, — прошептал он, — но, клянусь небом, вы меня никогда не забудете!

Прижав к себе леди ещё крепче, он поддержал её откинутую голову. Прежде чем Матильда успела понять, что сейчас произойдёт, он страстно поцеловал её в полуоткрытые губы. Матильда застонала. Вдруг герцог грубо расхохотался, с силой оттолкнул Матильду и развернулся на каблуках. В полуобморочном состоянии леди упала на пол.

В дверь начали громко стучать. Из коридора доносились возбуждённые голоса.

— Откройте! — приказал герцог.

Джудит с удивлением посмотрела на него, слабо улыбнулась и преклонила колено.

— Да, Вильгельм Нормандский, вы храбрый человек.

Она распахнула дверь. С порога раздались негодующие возгласы, зазвенели мечи. Герцог оскалился и решительно шагнул вперёд. Так хищник готовится к прыжку, увидев жертву. Перед ним все невольно расступились. Вильгельм оглядел их. Он даже не попытался вынуть меч. Наоборот, он миролюбиво сложил руки на груди.

— Ну, господа? — саркастически спросил он. — Что вы желаете?

Люди явно не могли решиться на что-то определённое. Они переглядывались друг с другом, вопрошающе смотрели на Джудит. Джудит засмеялась и сказала:

— Оставьте его, этот орешек вам не по зубам.

— Но леди!.. — начал было один из придворных.

— Леди Матильда! — выпалил другой.

Третий шагнул вперёд, слова застревали у него в горле:

— Милорд! Вы сделали большую ошибку! Ваше высокое положение... Вы...

— Тьфу! — сплюнул Вильгельм.

Он положил руку на плечо этого человека и отодвинул его со своего пути. Было ясно, что ему нет ни до чего дела. Не отдавая отчёта своим действиям, бессознательно подчиняясь властному взгляду герцога, люди расступились перед ним.

Вильгельм ушёл. Рауль не находил себе места, пока не увидел в дверях господина. Он вздохнул с облегчением, но секунду спустя увидел за его спиной разъярённые лица и испугался, не дошло ли дело до мечей. Но, видимо, всё обошлось. Герцог взял уздечку и вскочил в седло. Он заметил, что несколько человек бегут к нему, и неожиданно рассмеялся.

Этого простить было нельзя, даже нормандцу. Двое схватили за уздечку коня герцога, но Рауль обнажил меч.

— Нет, друзья мои, я думаю, не стоит, — проговорил Вильгельм и пришпорил коня. Его по-прежнему забавляло происходящее. Храпя, конь рванулся вперёд, оттолкнув одного из людей графа и лягнув другого. Прежде чем кто-либо смог пошевелиться, герцог был уже далеко. Стук подков по мостовой становился всё глуше и глуше, пока наконец не стих окончательно.

В покоях Матильды девушки пытались поднять госпожу и привести её в чувство. Она недоумевающе смотрела на синяки на запястьях. Служанки были встревожены тем, что она была так молчалива и сосредоточенна. Джудит велела им выйти из комнаты и вопреки протестам закрыла дверь. Вернувшись к Матильде, она села рядом с сестрой.

— Девочка моя, а ведь я тебя предупреждала.

Губы Матильды растянулись в жалкое подобие улыбки:

— Ты жалеешь меня, Джудит?

— Только не я, милая. Ты знала, на что шла.

Матильда выпрямилась, но лицо её исказила гримаса боли.

— Что они сделали с ним?

— Что они могут сделать с таким, как он?

— Ничего, — согласилась Матильда. — Но они могли убить его. Неужели он не подумал об этом?

Матильда подняла руки и снова потрогала синяк. Вдруг её прорвало: уткнувшись в грудь Джудит, она жалобно всхлипнула:

— Мне было так больно, Джудит!

Глава 4

После спешного отъезда герцога в Лилль нормандский двор жил в ожидании. Вести о том, что произошло во Фландрии, просочились и сюда и теперь передавались из уст в уста, приобретая все новые подробности. Однако никто не решался сообщить их самому герцогу. Кое-кто с видом знатока предсказывал, что граф Болдуин пойдёт на Нормандию войной, но предсказания не подтвердились. Никто не знал, что надумал граф, вернувшись в тот роковой день с охоты и застав дочь в синяках и порванном платье, а придворных — в бессильной ярости. Какими бы ни были его чувства, он ни за что не позволил бы им стать причиной вражды, не имея на то более веских оснований. Граф был могущественным правителем и не из разряда трусливых, но у него не было ни малейшего желания вступать в войну с Нормандией.

— Лишь один человек на земле владеет искусством ведения войны. И этот человек — герцог Вильгельм. Этим всё сказано.

Придворные решили, что граф слишком мягко отнёсся к дерзкой выходке герцога. Леди Матильда залечивала ссадины и молчала. Граф Болдуин писал осторожные письма герцогу в Руан и тщательно обдумывал его ответы. Он посчитал разумным сказать своей дочери о том, что она конченая женщина. Матильда испуганно посмотрела на него.

— Какой принц подберёт то, что втоптал в грязь норманн? По-моему, тебе прямая дорога в монастырь.

— Какой принц протянет руку, чтобы взять то, что жаждет норманн?

— Ты не понимаешь, что произошло, девочка моя, — возразил граф. — Норманн больше не вспомнит о тебе.

— Ничего подобного. Он не успокоится, пока я не буду лежать в его постели, — ответила Матильда.

— Об этом ещё рано говорить, — нахмурился граф и на этом закончил разговор.

В Руане решили, что герцог оставил идею жениться на фландрской леди. Однако Ланфранк всё ещё не был отозван из Рима. Архиепископ Може долго размышлял над этим в своём дворце, отправляя в рот сладкое печенье. В конце концов он решил написать брату Аркесу. Тот был практически пленником в своём замке, так как рядом стоял гарнизон герцога. Може мог только догадываться о намерениях герцога, но он знал о твёрдости воли Вильгельма.

По дороге домой герцог проговорил с беспощадностью в голосе:

— Она ещё будет моей, но, видит Бог, ей придётся несладко!

— Если вы так считаете, — резко возразил Рауль, — то не лучше ли было бы выбрать в невесты ту, кого вы полюбите, а леди Матильду оставить в покое?

— Я поклялся, что Матильда будет моей, и никакая другая женщина её не заменит. Люблю ли я её или ненавижу, но она будет моей.

— Трудная задача, Вильгельм, — только и мог сказать Рауль.

— Но я решу её, верь мне.

Больше герцог не упоминал о Матильде ни при каких обстоятельствах. В Руане его ждали другие дела, и он окунулся в них с головой, оттеснив мысль о женитьбе на задний план. Весь оставшийся год он был поглощён подготовкой и проведением гражданских и церковных реформ и усмирял недовольных баронов, к которым проявлял излишнюю строгость. Даже Эдгар вынужден был отдать должное герцогу:

— Да, он настоящий правитель. Мне всегда казалось, что он раб своих эмоций.

Гилберт де Офей, которому были адресованы эти слова, рассмеялся и спросил, что послужило для них поводом. Лорды сидели у окна верхнего этажа дворца, откуда открывался великолепный вид на Сену и Кьювилльский лес. Глядя вдаль, Эдгар задумчиво проговорил:

— Его новые законы, а также то, как он расправляется с людьми, представляющими опасность для герцогства. Он очень хитрый, очень тонкий политик.

— Ты хорошо изучил его, мой милый сакс, — заметил Гилберт.

Эдгар сжал руку Гилберта, и взгляд его голубых глаз омрачился.

— А что мне остаётся? Только и наблюдать за другими людьми, — горько сказал он.

— Мне казалось, ты всем доволен.

— Нет. И никогда не буду, — ответил Эдгар.

Заметив, что Гилберту неприятны эти слова, он добавил:

— Благодаря дружбе, твоей и Рауля, я больше не чувствую такой горечи одиночества, как раньше.

— Насколько я могу судить, другие тоже. Рауль всегда рядом с тобой. Ты ведь считаешь его своим братом, не так ли? Вы так хорошо понимаете друг друга?

— Да, — коротко ответил Эдгар. Он поправил плащ на коленях. — У меня никогда не было брата. Была лишь сестра, Элфрида. — Эдгар тяжело вздохнул. — Она была совсем малышка, когда я уехал. Но думаю, что она уже выросла.

— Может быть, через несколько месяцев ты будешь свободен и сможешь вернуться в Англию, — попытался Гилберт утешить Эдгара, тоскующего по дому.

— Может быть, — тихо проговорил Эдгар.

Но желания вернуться в Англию у него становилось всё меньше. Прожив так долго в Нормандии, невозможно было не полюбить её. У Эдгара появились друзья. Невольно он стал интересоваться делами герцогства. С печалью он думал, что становится похож на Улнофа.

Когда Нормандию охватило восстание Бюсака, он забыл о своём сакском происхождении и о том, что в Нормандии он пленник. Эдгар так долго находился при нормандском дворе и так часто участвовал в разговорах о благе герцогства, что попытка нарушить спокойствие этой страны возмутила его так же сильно, как и нормандцев.

Он видел, как ко дворцу подъехал гонец, весь в дорожной пыли, а через час встретил Рауля.

— Ты слышал, что случилось? — спросил де Харкорт. — Вильгельм Бюсак поднял восстание в графстве О против герцога.

— Кто выступит против Бюсака? — нетерпеливо спросил Эдгар. — Лорд Лонгвилль или сам герцог? Я бы присоединился к ним.

— Сам герцог, — ответил Рауль, притворившись, что не услышал предложения Эдгара.

Друзья шли по галерее, обсуждая, кто может присоединиться к Бюсаку, а кто выступить против него, как вдруг Эдгар понял, что говорит, как норманн. Он замолчал, не чувствуя себя ни нормандцем, ни саксом, а лишь молодым человеком, который хотел поехать на войну со своим другом.

Герцог быстро разделался с повстанцем, в этом ему горячо помогали братья мятежника: Роберт, который так неосторожно вверил замок О попечению Бюсака, и Хью, аббат Люксейля, срочно прискакавший в Руан, чтобы убедить герцога принять строгие меры, но опоздал. Этот совет был излишним. Герцог уже уехал в О, где, проведя свою самую короткую осаду, штурмом взял замок, расправился с оставшимся гарнизоном и принял решение силой выслать Бюсака из страны. Скоро до Нормандии дошли слухи о том, что Бюсак попросил убежища у короля Франции, которое и было предоставлено ему с большой любезностью. Этот шаг Франции многое означал: король начал проявлять враждебность по отношению к герцогу Вильгельму.

Восстание Бюсака было лишь одним из многих, охвативших Нормандию. Нормандия, четыре года помнившая о поражении при Вал-ес-Дюне, снова начала поднимать голову. Герцогство больше не находилось всецело во власти Вильгельма, и он хорошо понимал это. Большая часть лордов была всё ещё с ним. Крестьяне и горожане служили ему верой и правдой, так как он был справедлив к ним. Но встречались среди них и такие, кто предпочитал нынешней жизни прежнее беззаконие. Разбои снова стали привычным делом, убийства и пожары являлись наиболее частым способом разрешения конфликтов. Бароны пытались присвоить себе как можно больше земель, но герцог старался не замечать этого. Рука Вильгельма со строгостью карала только тех, кто нарушал спокойствие в его стране. Но и на второй год изгнания Бюсака из Нормандии волнения в стране, как рябь на воде, не прекращались. Пока бароны ограничивались набегами на соседские земли. Как-то раз произошло убийство во время свадебного пира, в другой раз банда разбойников на десятки миль сделала невыносимой жизнь честных горожан. Будь то убийство или разбой, можно было не сомневаться, что все эти действия тщательно готовились людьми, прятавшимися в Аркесе.

Спустя год после событий в Лилле до Нормандии дошли вести о том, что ярл Годвин и его сын Гарольд объединили свои войска. Затем герцог узнал, что король Эдуард вновь призвал Годвина и обоих его сыновей и подарил Тостигу, недавно женившемуся на Джудит, графство Нортумбрия. Глаза Эдгара засветились новым светом. Даже Улноф, на которого норманны оказали такое огромное влияние, стал хвастать, что король Эдуард не смеет выступать против людей своей крови. Казалось, герцог Вильгельм мало обращает внимания на происходящее, но однажды, оставшись наедине с Раулем в своих покоях, он стукнул кулаком по столу и в отчаянии воскликнул: «Что за ничтожество этот Эдуард! Но я думаю, тебе не стоит об этом говорить всем остальным», — добавил Вильгельм.

Ярл Годвин недолго прожил после восстановления своих прав. Весной стало известно о его смерти. Купцы из Англии привезли в Нормандию странную историю. Они говорили, что рука Господня сразила ярла Годвина у ног короля. Во время пира, устроенного королём в знак примирения, ярл попросил своего сына Гарольда принести ему нового вина. Подойдя к отцу, Гарольд чуть не упал, споткнувшись обо что-то. Он сумел восстановить равновесие и услышал, как ярл вспоминает старую пословицу: «Брат помогает брату». Король Эдуард, который не был столь взбудоражен происходящим, мрачно проговорил:

— Да, мой брат Альфред тоже помог бы мне, будь он жив.

Ярл слышал о смерти Альфреда более чем достаточно. Не в его привычке было обращать внимание на стрелы, часто летящие в его сторону. Но в тот момент он был слишком пьян, чтобы не обидеться на слова короля. Разломав кусок хлеба, он разгневанно посмотрел в глаза Эдуарда и громко проговорил:

— О, король! Если я как-то причастен к смерти Альфреда, пусть этот кусок хлеба застрянет у меня в горле!

С этими словами он демонстративно положил в рот хлеб, но вдруг стал дёргаться в конвульсиях и с пеной на губах упал на пол. Через час он был уже мёртв. А король Эдуард покачивал своей головой, словно бы говоря, что он вовсе не удивлён.

Но все эти захватывающие новости, даже растущая власть Гарольда не могли долго интересовать герцога. Гораздо больше его волновали дела в родной Нормандии, разваливающейся на части.

Они и привели его в беспокойный Котантен, откуда герцог собирался отправиться дальше на запад в сопровождении Сент-Совера. Конь его был готов, а рыцари ждали приказа о выступлении. Но в Валоньезе его догнал гонец на загнанной лошади. Усталый, он спешился и протянул герцогу запечатанный пакет. Вильгельм вскрыл кинжалом пакет, и из него высыпались тоненькие листы бумаги.

Послание было от Фиц-Осберна. В нём сообщалось, что не успел герцог пересечь Вир, как граф Аркес, находившийся под присмотром людей Вильгельма, стал настоящей угрозой для безопасности Нормандии. Он переманил гарнизон на свою сторону и теперь являлся хозяином замка, захватывая окрестные земли и обращая местных крестьян в своих рабов.

Герцог помрачнел. Изрыгая проклятия, он смял письмо в руке. Лорд де Сент-Совер встревоженно спросил, что случилось. И получил исчерпывающий ответ: герцог протянул ему скомканное письмо. Тот разгладил его и начал читать, в то время как остальные воины собрались во дворе и, гадая, что же будет дальше, стали перешёптываться.

Герцог взял уздечку Малета и, прежде чем виконт Котантена закончил читать послание сенешаля, был уже в седле. Конь под ним от нетерпения переступал на месте.

— А теперь я посмотрю, кто из вас готов, — вспомнил чьи-то слова герцог. — Теперь я посмотрю, кто поедет со мной в Аркес, господа.

Вильгельм пришпорил Малета, и чалый понёсся вперёд. Едва люди успели разбежаться, чтобы не попасть под конские копыта, как герцог был уже очень далеко.

Несколько десятков человек поскакало за ним, и лишь шестеро выдержали длительную ночную скачку. По дороге из Валоньеза в Байо их стало ещё меньше. В Байо герцог быстро переговорил с младшим братом — епископом и через час уже был в пути. Его рыцари послушно следовали за ним, зная, что спешка не была очередным капризом господина. Но сейчас к армии графа Аркеса могло подойти подкрепление. Король Франции, всю жизнь завидовавший успехам Вильгельма, как говорили все вокруг, спешил на помощь графу. Остановить эту кровавую компанию герцог мог, лишь приехав в Аркес прежде него.

Миновав Каен, всадники поскакали к Понт-Одемару. Конь Гилберта де Офея не выдержал.

— Гилберт, ты остаёшься? — спросил Рауль.

— Этот паршивец очень устал, — горько проговорил Гилберт. — Кто поедет с Вильгельмом?

— Нил, два его человека, де Монфор, виконт Овранш, я и ещё несколько человек. Прости, мне надо спешить, иначе я никогда не догоню Вильгельма.

— Если я найду коней, то присоединюсь к вам.

Гилберт помахал всадникам вдогонку и стал потирать уставшие ноги.

В Ко-де-Беке конь Рауля пал. Герцог расположил своё маленькое войско на берегу реки. И узнал последние новости от отряда из трёх сотен человек, который направлялся воевать против графа Аркеса. Рауль был послан в столицу с посланием Фиц-Осберну, и Сент-Совер проводил его, показав тропу, благодаря которой Рауль мог сократить путь.

— С Богом! — улыбнулся он. — Теперь я немного побуду стражем герцога, хотя тебе это может и не понравиться.

Рауль покачал головой.

— Теперь во мне не так много сил, — признался он. — Я страшно устал: ещё час — и я бы просто свалился с коня. Не оставляй его. Ведь даже если все его люди будут измождёнными лежать на дороге, он всё равно продолжит свой путь.

— Ты не должен бояться этого, — пообещал виконт и вернулся к Вильгельму.

Перейдя вброд реку, герцог, казалось, погнал ещё быстрее по дороге на Бон-ле-Конт, а оттуда на Аркес по полям и лесам. В нескольких милях от Аркеса он встретил свой отряд. При виде господина командир отряда онемел от удивления, так как считал, что герцог был всё ещё в Котантене. Некоторое время он молчал, не в силах сказать и слова.

— Ну что же ты! — нетерпеливо воскликнул герцог. — Не смотри на меня волком. Какие новости от моего дяди?

Хелуин из Бондвилля наконец пришёл в себя и обрёл дар речи:

— Извините, милорд! Я не надеялся увидеть вас здесь так скоро.

— Вполне понятно, — улыбнулся герцог. — Но ты видишь меня, и я очень хочу услышать от тебя что-нибудь ободряющее.

Поняв этот прозрачный намёк, Хелуин пустился в рассказ о поражении в Талло. Его люди поняли, что граф собрал сильный отряд хорошо вооружённых воинов, и было бы глупо атаковать его силами меньше чем в три сотни человек. На сторону Аркеса встали многие лорды. Они вели себя просто вызывающе.

— Милорд! — умолял Хелуин. — Прошу вас, возвращайтесь в Руан и соберите армию, достаточную, чтобы разбить мятежников. Нас очень мало, да и отряды разбросаны в разных местах. Граф раздавит нас, как букашек.

— Ты так считаешь? — спросил герцог. — Если позволишь, я возглавлю твой отряд и сам попытаю счастья.

— Милорд, я не могу позволить вам так рисковать! — воскликнул Хелуин, не в силах сдержать тревоги.

— Ты думаешь, тебе удастся остановить меня? Тебе не стоит даже пытаться. — Герцог похлопал его по плечу. — Как, неужели ты боишься? Поверь мне, как только повстанцы увидят меня, они не решатся даже вступить в бой.

— Милорд, до нас дошли известия о том, что к ним подходят подкрепления, поэтому мы решили держаться в стороне, пока не наберём достаточно сил для сражения.

— Вот это новости! — воскликнул герцог. Он спешился и потрепал гриву своего измученного коня, — Коня мне! — Вильгельм огляделся и, увидев подводимого коня, улыбнулся. Похлопав всадника по колену, он проговорил: — Слезай, мой друг!

Тот спрыгнул с лошади, недоумевая, как же сражаться без неё. Но герцога это не волновало. Он начал вносить свои поправки в расположение маленькой армии. Шесть человек, сопровождавших его всю дорогу от Валоньеза, должны были прикрывать его со спины, а всё войско — двигаться вперёд с большой скоростью. Вскоре они прискакали на болотистое поле, простиравшееся вплоть до Аркеса и моря.

Поле разделялось узкой дорогой, ведущей от Эуле к Варену, по которой и можно было добраться до замка. Слева от неё поднимались холмы, справа на небольшом расстоянии густой лес скрывал башни Аркеса.

Замок стоял на возвышенности, и подход к нему был защищён глубоким рвом. К замку вела лишь одна тропинка, да и та приводила к ещё одному рву, выкопанному вокруг стен.

Когда герцог со своим отрядом подошёл к замку, люди графа возвращались домой, сгибаясь под тяжестью награбленного. Отряд выглядел весьма внушительно. Ричард, виконт Овранш, родственник герцога со стороны его сводной сестры, бросил унылый взгляд на Нила и что-то пробормотал герцогу об осторожности.

В ответ Вильгельм взял копьё у своего оруженосца.

— Брат Ричард, — проговорил он, — я очень хорошо знаю, на что иду. Как только эти люди увидят, что сам герцог здесь, они сдадутся без боя.

Вильгельм скомандовал двигаться вперёд, и войско направилось к подножию холма, на котором стоял замок.

Люди графа были застигнуты врасплох. Не зная, куда девать своё добро, они всё же смогли выстроиться в боевой порядок. Нил де Сент-Совер выкрикнул: «Герцог! Герцог!» Его крик подхватил хор голосов. С воинственным видом люди Хелуина двинулись на повстанцев.

Вожди мятежников услышали крик Нила, и мгновение спустя они действительно убедились, что во главе отряда был герцог. Люди переполошились. Увидя, как сверкает шлем герцога, они запаниковали. Если герцог, который должен был быть в это время на другом конце Нормандии, пересёк страну за такое короткое время ради Аркеса, то повстанцам нечего было и думать о победе. Не могло быть и речи о том, чтобы поднять боевой дух бойцов. Они прекрасно знали, каким воином был Вильгельм. В первую же минуту они, растерявшись, отступили, а затем, бросая награбленное, устремились к замку, ведь только там они были в безопасности.

Отряд герцога преследовал их до самых ворот замка. Там завязалась отчаянная битва, и некоторое время казалось, что Вильгельм сумеет прорваться через укрепление. Однако гарнизон, засевший в замке, сумел отбить атаку и поднять мост. Со стен на осаждавших посыпались камни. Нил де Сент-Совер схватился за уздечку и потянул коня герцога в сторону.

— Боже мой! — вытаращив глаза от удивления, бормотал Хелуин. — Они бежали от нас, как олени от гончих псов.

— Да, мой друг! — усмехнулся герцог. — Похоже, ты оценил моё мастерство.

— В полной мере, милорд! — не в силах больше ничего сказать от изумления, Хелуин молча поскакал по холму.

Вскоре к герцогу присоединилась армия, возглавляемая Вальтером Гиффордом из Лонгвилля. Люди Аркеса с беспокойством наблюдали за приготовлениями к осаде, которые велись под стенами замка. Граф Аркес нервно покусывал губу, но, увидев, что его командиры дрожат от страха, грубо рассмеялся и пообещал подкрепление от французского короля.

Король Генрих действительно пытался прислать им подкрепление, но он надеялся соединиться с войсками графа прежде, чем к замку прибудет герцог. Король пересёк границу Нормандии в сопровождении графа Понтье и захватил пограничный замок Молин в Гесмесе. Не встречая сопротивления, он благополучно продвигался к Аркесу, когда до него дошли известия о происшедшем, поэтому король был осторожен. Он не знал, что его вассал давно наблюдал за войсками союзников, которые собирались присоединиться к графу Аркесу.

— Пусть Генрих нанесёт удар первым, — сказал герцог. — Ведь когда-то я принёс ему омаж[15], и он всё ещё мой сеньор.

Армия короля продвигалась вперёд, всё более уверенная в победе, так как нигде не было видно войск герцога. Генриху донесли, что блокаду Аркеса ведёт Вальтер Гиффорд, а не герцог. От удовлетворения он потёр руки и пообещал своим воинам близкий конец. Конец действительно был близок, но едва ли король Генрих мог предполагать именно такой исход. В Сент-Обене он попал в засаду, устроенную герцогом. И хотя сам он остался жив, но потерял большую часть своих воинов. Граф Понтье был ранен прямо на его глазах. Генрих решил, что самое время отступать, и проделал уже большую часть пути, когда герцог Вильгельм узнал о захвате замка Молин. Герцог никак не отреагировал на это и снова возглавил осаду Аркеса. Именно тогда король понял, что, поспешив захватить его собственность, он освободил своего вассала от феодальных обязательств, которые до сих пор Вильгельм выполнял с большой точностью. Генриху ничего не оставалось, как вернуться домой и разрабатывать план завоевания Нормандии. Граф Аркес, прекрасно зная своего племянника, согласился сдаться.

Некоторые его сторонники были недовольны таким решением графа, утверждая, что замок мог выдерживать осаду ещё многие месяцы. Однако граф в отчаянии возразил:

— Мы позволили Вильгельму отрезать нас от Франции, и с отступлением трусливого короля умерла и наша надежда. Неужели вы так и не узнали Вильгельма как следует! — Граф сцепил руки, негодуя на собственную оплошность. — Ведь когда он ещё лежал в колыбели, я в шутку сказал как-то Роберту, его отцу: «Не пришлось бы нам остерегаться его, когда он вырастет». Боже! И эти слова оправдались. Неужели это было пророчеством? Ведь с тех пор герцог всегда препятствовал мне, что бы я ни делал. Я конченый человек! — Граф закрыл руками лицо и долго ещё молчал, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Но мы ещё можем сразиться с ним, — твёрдо проговорил один из его друзей. — Неужели вы так быстро потеряли надежду, граф?

Граф поднял голову и горько ответил:

— Я знаю, что игра моя окончена. Я надеялся застать Вильгельма врасплох, и мне это не удалось. Я разбит, и нет нужды голодать, чтобы затем всё равно сдаться. Я нанёс удар, который рикошетом отскочил от Вильгельма. Дважды его ударить нельзя, — голос графа задрожал. — Попробую поговорить с ним, — продолжил он. — Он не мстительный человек. — Граф снова поднёс руки к лицу. — Боже мой, Боже мой! — бормотал он в отчаянии. — Каким я был идиотом, что доверился французскому королю! Ведь я мог справиться и без него.

Граф отправил к Вильгельму гонца с посланием, в котором просил лишь сохранить жизнь ему и его людям. Хотя решение Аркеса и не понравилось его друзьям, это был политический шаг. Граф хорошо знал герцога. Вильгельм пойдёт на любые ухищрения, чтобы заставить дядю сдаться. Но когда он увидит, что достиг цели и враг признает себя разбитым, враждебность в нём сменится милосердием. Те, кто считал Вильгельма тираном, сильно ошибались. Когда в нём будили дьявола, он был готов на всё, но ни разу не проявил мстительность перед побеждёнными. Вильгельм тут же принял условия, поставленные Аркесом, и, когда ворота были уже подняты перед ним, въехал в замок в сопровождении своих рыцарей и позвал дядю для разговора.

Граф Аркес вошёл в комнату, где его ждал племянник, без оружия и без сопровождения. Это был гордый человек, который теперь терпел страшные унижения. Когда он увидел, что герцог один, то понял, что Вильгельм хочет пощадить его и не унижать ещё больше. Граф закусил губу, благодаря племянника за его милосердие и в то же время ненавидя его за это.

— Дядя, — начал герцог, не отрываясь глядя на графа, — ты причинил мне много зла, и настало время положить этому конец.

Аркес улыбнулся.

— Тебе что-то не нравится, племянник? — удивился он. — Ты стал хозяином моего замка и сидишь на троне, который с таким же успехом мог быть и моим.

— Если ты хочешь напомнить, что я был рождён вне брака, то, слава Богу, ты не решаешься сделать это в моём присутствии, — резко заметил герцог. — У меня есть причины быть недовольным, ведь ты поклялся быть мне верным, когда я родился.

Граф взглянул на герцога:

— Вильгельм, я бы уничтожил тебя, если бы на то была воля Божья.

Герцог улыбнулся:

— Наконец-то ты заговорил начистоту. Я знаю, все эти годы ты был моим врагом. Какие у тебя дела со старым графом Мортеном, которого я выслал из страны? И что за отношения связывают тебя с Анжуйским Молотом[16]?

— Все они одного поля ягоды, как и Генрих Французский, — презрительно проговорил граф. — Мне не стоило связываться с ними.

— Да, тогда бы ты преуспел, — Вильгельм бросил на графа оценивающий взгляд. Он не был враждебным. — Ты бросил мне в спину немало камней, и, я думаю, мы должны прекратить эти отношения.

— Ни Гюи Бургундский, ни Мартелл, ни даже Франция не были такими опасными врагами, как я, Вильгельм, — надменно проговорил граф.

— Ты прав, ведь в нас течёт одна кровь — кровь потомков ярла Ролло, — согласился Вильгельм. — Но ты никогда не сможешь победить меня.

Граф отошёл к окну и стал смотреть на серые поля, простиравшиеся далеко вперёд. Мимо пролетела чайка. Траурный крик её разрезал тишину. Солнце закрывали серые облака, а далеко впереди деревья сгибались под сильным ветром. Граф смотрел на всё это невидящим взглядом.

— Не могу понять, почему ты всё ещё жив? — проговорил он вполголоса. — Ты должен был погибнуть очень давно. У тебя слишком много врагов.

Аркес обернулся и увидел, что герцог саркастически улыбается. Это была улыбка уверенного в себе человека. Еле сдержав приступ гнева, граф медленно произнёс:

— Когда ты родился, говорили что-то о предсказаниях, о странных снах твоей матери... Никогда не думал, что окажусь здесь перед тобой в таком положении, — Аркес поднял руку, и она безвольно упала. — Ты родился под счастливой звездой, Вильгельм.

— Я прошёл суровую школу, — ответил герцог. — Многие претендовали на моё место, и ты — не последний. Но никто не сможет отнять у меня то, что мне принадлежит.

Наступила тишина. Отрешённым взглядом Аркес смотрел на племянника, словно оценивая его.

— Но то, что принадлежит другим? — спросил он. — Интересно, что ты сможешь отхватить себе, прежде чем в тебе иссякнут силы? Да, я был идиотом, что ввязался в это. Что теперь?

— Я забираю себе Аркес, — ответил Вильгельм.

Граф кивнул.

— Ты приготовил для меня клетку?

— Нет, — проговорил Вильгельм. — Ты свободен и можешь идти куда тебе заблагорассудится.

Граф цинично рассмеялся:

— Если бы победа была моей, я тут же разделался бы с тобой, Вильгельм.

— И поступил бы очень мудро, — мрачно заметил герцог.

— Неужели ты не боишься, что я снова попытаюсь осуществить то, что мне не удалось сделать сегодня? — спросил граф.

— Нет, не боюсь.

— Ты лишил меня всех земель и просишь остаться в Нормандии. Благодарю тебя, Вильгельм.

— Я не прошу тебя ни оставаться, ни уходить. Ты свободен и можешь делать что угодно.

Не говоря ни слова, граф ещё долго шагал по комнате. Его охватило леденящее чувство полного поражения. Он вдруг почувствовал себя очень постаревшим и очень уставшим. Смотря на уверенного в себе герцога, он понял, что грудь его болит от ненависти. Вильгельм был прав. Теперь ему нечего бояться. Жизнь графа скоро окончится, амбиции его так и остались неудовлетворёнными. Их место заняла усталость. Вильгельм же ещё не достиг своего расцвета, перед ним была вся жизнь и множество битв, из которых он будет неизменно выходить победителем. Графа охватила дрожь. Внутри закипала ревность — ревность к молодости и силе, ревность к могуществу другого человека. Он с усилием распрямил плечи, ближе подошёл к столу, у которого стоял Вильгельм, и проговорил:

— Я не смогу жить спокойно рядом с тобой. Разреши мне уехать из Нормандии.

Герцог кивнул:

— Я думаю, ты правильно решил. В Нормандии не хватит места для нас двоих.

— Ты благороден.

Глава 5

Известия о происшедшем достигли и Фландрии. Но после мрачных событий в Лилле герцог Нормандский словно не существовал для двора графа Болдуина. После свадьбы Джудит Матильда поняла, что ей придётся расстаться с сестрой. И очень скоро она проводила её на корабль, отплывающий в Англию.

— Видит Бог, — пробормотала она, глядя на Тостига, — я бы никогда не вышла замуж за такого человека.

Графиня Аделия резко заметила:

— Да уж конечно ты закончишь свои дни вдовой, моя девочка.

— Мадам, лучше пусть будет так.

— Не говори со мной таким тоном, дочь! — проговорила графиня. — Я слишком хорошо знаю, что у тебя на уме.

Матильда замолчала, опустив глаза. После того «свидания» с Вильгельмом она стала задумчивей и молчаливей. Поэты прославляли её замороженную красоту. Великое множество бездарных стихов восхваляло её колдовские глаза. Девушка слушала искренние речи поклонников с такой загадочной улыбкой в глазах, что многие мужчины сходили с ума от желания овладеть ею. Певец из Франции разливался у её ног страстной песнью и бледнел от безнадёжной любви. Она позволила ему поцеловать её руку, но позже не могла вспомнить, какого цвета его глаза — голубые или карие. Матильде было жаль поклонника, но, пока он пел, она думала о страстном и жестоком герцоге Вильгельме. Молчание норманна после столь бурной последней встречи она пыталась объяснить себе разными способами, но не могла. Поэт ушёл опечаленным. Прошло несколько дней, и леди Матильда начала скучать по нему. Но когда она узнала, что теперь он поёт при дворе графа Булонского, то только вздохнула с удивлением и сожалением.

Первые новости из Нормандии привёз странствующий торговец из Ренна. Два раза в год он совершал своё путешествие во Францию и Нормандию, а затем через Понтье и Булонь добирался до севера Фландрии. На этот раз караван торговца приехал в Брюссель позже обычного. Он привёз и прекрасные ткани, и затейливые украшения из драгоценных камней в золотой оправе, а также диковинки с Востока, безделушки из Испании, посуду из Лиможа. Но торговец не мог показать свой товар нетерпеливым горожанкам, прежде чем обитатели дворца не выберут что-нибудь себе по душе. Он разложил вышивки перед графиней и её дочерью. Служанки вскрикивали от восторга, но Матильда расправила ткань и отложила её в сторону.

— Я вышиваю гораздо лучше, — проговорила она.

Графиня выбрала кое-что для себя и сказала, что управляющий заплатит за это. Она ушла, а торговец стал показывать Матильде зеркальца в серебряной оправе, шкатулки филигранной работы, вилки с двумя зубцами, драгоценные духи из Аравии. Матильда перебирала всё это своими нежными пальчиками, пока торговец расхваливал товар и пытался заинтересовать её.

— А что покупают леди в Нормандии? — спросила она.

Торговец был рад поговорить. Он оказался в Нормандии как раз во время мятежа Аркеса и знал о том, что волновало сейчас её жителей.

— В Нормандии сейчас неспокойно, миледи. Для честного торговца опасно выходить на дорогу. В Гесмесе я потерял два каравана. Одна из моих лошадей была угнана разбойником. Но герцог скоро наведёт там порядок.

Торговец разложил перед Матильдой ковёр.

— Миледи, я приберёг его для вас! У меня их было два, когда я выехал из Реймса, но один купил герцог. Не сомневаюсь, он не отказался бы и от второго, но я не стал ему показывать его.

Торговец что-то долго говорил о достоинствах этого ковра, но Матильда прервала его нетерпеливым вопросом:

— Неужели герцог Вильгельм придаёт какое-то значение таким вещам?

— Он — великий правитель, выбирает только самое лучшее и диковинное; если бы не его благоразумие, купил ещё больше без сожаления. Граф Булонский... — торговец недоговорил, состроив гримасу и пожав плечами. — Герцог Вильгельм совсем не таков. Ему сложнее угодить, но он никогда не торгуется из-за цены. В этом году, увы, торговля шла не очень хорошо, так как герцог был занят своими делами, но обещаю вам, миледи, Нормандия вновь обретёт своё величие.

Так Матильда узнала о восстании Бюсака. Раскрыв рот она слушала торговца; сердце, казалось, вот-вот вырвется из груди.

— Он победил? — едва слышно спросила она.

— Не сомневайтесь, миледи. Он неуловим для врагов. Великий правитель, мудрый и жестокий лорд. Миледи, взгляните на бирюзу, она достойна королевы.

Матильда выбрала ещё кое-что, потом отпустила торговца и долго сидела, перебирая в уме только что услышанное. Насколько она могла судить, герцог выбросил её из головы. Он занялся куда более интересными делами. Образ Вильгельма стоял перед её глазами. Она хорошо знала, с каким самозабвением он может посвятить себя целиком проблеме, волнующей его в данный момент, забыв обо всём остальном. Подогнув колени, она положила на них голову. Вспомнит ли о ней Вильгельм, когда дело будет закончено? Матильду терзали сомнения, она не находила ответа. Он должен вспомнить о ней. Он должен помнить о ней даже тогда, когда не видит её лица.

Прошли месяцы. Из далёкой и холодной Нортумбрии от Джудит доходили иногда весточки. Но из Нормандии не было ни слова. Дрожа от нетерпения, Матильда сумела надеть на себя маску спокойствия. Почему-то она была уверена, что Вильгельм повторит попытку в ответных действиях. И всё же герцог молчал. Делал он это для того, чтобы возбудить интерес Матильды или она стала ему безразлична?

Во Фландрию снова приехал торговец. Матильда спросила его, что слышно из Нормандии, и получила хорошие новости в ответ, хотя они мало утешили её. Герцог был в отличном настроении, когда торговец видел его в последний раз. Он купил несколько драгоценностей, способных украсить любую женщину. Торговец с видом знатока поднял бровь:

— Дело идёт к свадьбе.

Однако, когда Матильда попыталась расспросить его поподробней, он мало что сумел рассказать. В Нормандии считали, что герцог собирается жениться, при этом назывались разные имена, но никто не мог сказать точно, какая из женщин будет осчастливлена.

Матильда с обезумевшими глазами смотрела на торговца. Служанки испугались за госпожу. В такие моменты действия её могли быть непредсказуемыми. Но она не обратила на них никакого внимания и очень скоро смогла овладеть собой. Не стоило показывать окружающим, какая буря разыгралась в её душе. Пока Матильда считала, что Вильгельм всё ещё желает её, она могла сохранять спокойствие. Но весть о предстоящей свадьбе подействовала как удар хлыста, разбудивший в ней чувства собственницы. Матильда сжала кулаки. Если бы он был сейчас здесь, если бы она могла добраться до той женщины! Матильда ненавидела их обоих. Тщательно пряча свой гнев, она прислушивалась к каждой новости, приходящей из Нормандии.

Прошёл ещё год. Если герцог молчал, чтобы наказать Матильду, то он преуспел. Неизвестность не давала ей спать по ночам. Она была груба со служанками, нетерпелива с певцами, восхвалявшими её достоинства. Один благородный фламандец положил к её ногам своё сердце. Она улыбнулась. Он опустился на колени, чтобы поцеловать подол её платья, называя её замороженной принцессой, возвышенной, неприкасаемой. Матильда не смотрела на него. Бедняге не на что было надеяться. Этой женщины невозможно было добиться, распластавшись у её ног и восхваляя её в песнях. Мужчина должен был бороться за предмет своего обожания, брать её сердце без спроса, а не вымаливать её руки, действовать решительно, а не стоять в немом благоговении. Несчастный претендент был отпущен. Вряд ли Матильда вспоминала о нём, когда он ушёл.

Когда Матильда снова услышала о Нормандии, речь шла не о свадьбе герцога, а о войне и победах. Граф Болдуин, знавший о событиях в Аркесе, поведал о поражении короля Франции, о бегстве графа Хью из Молина ещё до того, как герцог приехал туда, чтобы вернуть то, что ему принадлежало.

— Я ещё не встречал человека, который бы умел так управлять своей судьбой. Дочь моя, ты прогадала, когда отвергла герцога Вильгельма Нормандского.

Матильда ничего не ответила, но внимательно прислушивалась к разговорам о победах герцога, которые велись при дворе отца. Те, кто знал о Нормандии, говорили, что граф Аркес несколько лет назад был самым опасным врагом Вильгельма. Они рассуждали о том, что было бы, если бы герцог приехал в Аркес позже Генриха или если бы он не смог ввергнуть в панику отряд графа. Граф Болдуин, слушая все эти рассуждения, сухо заметил:

— Господа, в этом мире есть два человека, которые не полагаются на «если», — это герцог Вильгельм и я.

Получив отпор, придворные замолчали. Граф Болдуин задумчиво смотрел в окно.

— Мы ещё услышим о Нормандии, — проговорил он. Отведя взгляд от окна, он повторил: — Да, мы ещё услышим о ней. Вал-ес-Дюн, Молин, Алансон, Домфрон, Аркес — он набирает силу. Он всегда победитель. — Граф печально покачал головой.

Его сын, Роберт Фризский, многозначительно улыбнулся:

— Ты думаешь, что король Генрих был бы доволен твоими словами?

— Сомневаюсь, сомневаюсь, — вздохнул граф Болдуин. — Я очень удивлюсь, если вскоре Франция не вступит в Нормандию, чтобы отомстить ей.

— Да, прольётся немало крови.

— Ты мастер предвидения, сын мой, — проворчал граф.

Из известий, доходивших до Фландрии, стало понятно, что спокойствие в Нормандии восстановилось. Отрывочные новости о политических шагах герцога, таких, как подписание мирного договора между противниками, изгнание из страны недовольных и появление при дворе герцога новых проверенных людей, доходили до Брюсселя разными путями, и встревоженные люди своими рассказами, казалось, напоминали леди Матильде, как далёк от неё стал Вильгельм. Он грезился ей летящим навстречу великим делам, сметая всё на своём пути и оставляя её далеко позади. Матильда протягивала руки, словно пытаясь задержать его, заставить его поймать её и нести в своё великое будущее. Она так хотела, чтобы он снова был рядом с ней. Спрятанное Сердце дрожало как колосок на ветру. Герцог всё же заставил её бояться. Она боялась неизвестности.

Дела приняли скверный оборот. Матильда пыталась выяснить хоть что-то о намечающейся свадьбе герцога. Его молчание угнетало её. Она теряла последнюю надежду. Заставляя себя спокойно выслушивать вести об обручении Вильгельма, она задрожала как листок, когда услышала о приезде в Брюссель нормандского посольства.

Отец велел ей прийти, и она вошла в его покои с лицом, ничего не говорящим о буре, разыгравшейся в её душе.

— Дочь моя! — проговорил граф Болдуин. — Господин Рауль де Харкорт снова здесь, и его сопровождают высокопоставленные сеньоры. Они прибыли с предложением ко мне. Герцог пожелал вернуться к делу двухлетней давности, и это очень пугает меня. — Граф посмотрел на дочь свирепым взглядом. — Я сдержу своё слово, Матильда. Я не заставлю тебя снова выходить замуж, но, если ты ценишь свою жизнь и мою честь, постарайся, чтобы с твоих губ не слетело ни одного неосторожного слова.

— Что я должна сказать? — прошептала Матильда.

— Ты лучше меня знаешь своё сердце, — проговорил отец.

— Видит Бог, я его не знаю.

Граф Болдуин с минуту смотрел на неё в молчании.

— У тебя было два года, чтобы узнать его, — сухо заметил он.

Матильда теребила косу.

— Дайте мне ещё час, милорд, — попросила она.

— Дитя моё, у тебя есть ещё время. Но как только посланцы придут ко мне, ты должна будешь дать ответ. И, ради Бога, позаботься о том, чтобы мне не пришлось отвечать за тебя во второй раз.

Матильда ушла, но ей не пришлось долго ждать приказа графа прийти в тронный зал.

Сердце её готово было выпрыгнуть из груди, пальцы судорожно перебирали складки платья. Матильда украдкой взглянула из-под длинных ресниц и увидела Рауля де Харкорта, с тревогой смотревшего на неё. Только сейчас она почувствовала, что всё в её руках, всё зависит от неё, и её губы дрогнули в улыбке. Вот чего она желала всю свою жизнь. Матильда прошла на своё место рядом с троном отца и села.

Граф Болдуин обратился к ней, не тратя времени. Он сообщил, что герцог Вильгельм просит её руки, будто такое предложение никогда ей не делалось и не было ею же отвергнуто. Матильда едва разбирала его слова. Сейчас перед ней стояла другая проблема. Мысли прерывались обрывками слов графа. Он говорил о разрешении на брак католической церковью. Матильда мельком заметила какие-то свитки. Граф что-то упомянул о епитимье. Леди Матильда должна была построить церковь на свои средства, если выйдет замуж за Вильгельма. Она смотрела на отца таким невидящим взглядом, что граф терялся в догадках — о чём же она может думать в эту минуту.

Наконец поток слов прекратился. Матильда выпрямилась на стуле, держа руки на коленях. Тишина была такой плотной, что, казалось, обволакивала зал как туман. Леди Матильда чувствовала, что все эти люди ждут её ответа. Но за всё это время она так и не придумала, что ей сказать.

Она провела языком по пересохшим губам. Опустив глаза, она увидела голубые вены, выступавшие на её руках. «Сын горожанина, выродок дубильщика!» Матильда заметила, что подол её шёлкового платья смят, и разгладила его. Если она отвергнет герцога во второй раз, сможет ли она снова видеть его лицо? Матильда не была уверена, хочет ли она этого. Перед глазами её стоял образ герцога в последний его приезд, смотревший на неё из-под нахмуренных бровей. Жестокий любовник, ужасный жених! На одном из ногтей Матильды была белая чёрточка. Она стала смотреть на неё, и казалось, для неё нет ничего важнее. Спрятанное Сердце! Затаённая Крепость! Матильде почудилось, что она снова видит синяк, который был на её руке два года назад. Отказать ему? Она боялась его, ненавидела, она была не для него.

Граф Болдуин заговорил:

— Дочь моя! Мы ждём твоего ответа.

Матильда услышала собственный голос:

— Милорды! Я с радостью даю своё согласие.

Матильда плохо помнила, что происходило потом. Позже Рауль подошёл к ней и поцеловал её руку. Видя непонимание и растерянность в глазах Матильды, он попытался её утешить:

— Миледи, не унывайте. Вы будете счастливы в этом союзе!

Доброе выражение его глаз успокоило Матильду.

— Господи, я не знаю, почему сказала это! — призналась она. — Мне страшно.

— Мадам, выбросьте эти мысли из головы. Если вы и столкнулись когда-то с жестокостью моего хозяина, то скоро узнаете его совсем с другой стороны. Вы ничего не хотите ему передать через меня?

— Нет, — ответила она. — А что он передал мне?

— На словах ничего, миледи. Лишь это.

Рауль раскрыл ладонь, и миледи увидела на ней массивный перстень.

— Он просил меня надеть от его имени этот перстень на вашу руку, но я сделаю это, лишь когда мы останемся наедине, поскольку мне кажется, что здесь, в этой зале, на нас обращают слишком много внимания. — Рауль улыбнулся. — Идемте, миледи.

Матильда позволила ему взять её руку. Она успела заметить, что на перстне были выгравированы львы, символ Нормандии. Как только она почувствовала этот перстень на своём пальце, её охватила дрожь. Ей казалось, что она ощущает присутствие герцога и его класть над ней. Так брошенная перчатка сохраняет запах духов её владельца. Дрожащим голосом Матильда проговорила:

— Он мне слишком велик, слишком тяжёл.

Рауль рассмеялся:

— Мадам! Я передам герцогу, что он послал вам перстень, который плохо смотрится на вашем маленьком пальчике.

— Да, передайте ему это, пожалуйста, — согласилась Матильда.

Больше она не видела этого посланника. На следующий день они были в пути. Единственное, что могло напомнить ей о недавнем визите, был только мужской перстень, чересчур массивный для женского пальчика.

Очень скоро служанки Матильды начали хлопотать о свадебном наряде. Подбирали ткань, нитки, выбирали фасон. Всё это происходило без участия Матильды, которая была как во сне. Храня молчание, она безучастно смотрела на приготовления к свадьбе, теребя в руках перстень Вильгельма.

Матильда думала, что герцог сам приедет в Брюссель. Но он лишь посылал ей подарки и высокопарные письма на латинском языке с подписью: «Ego Willelmus cognomine Bastardus»[17]. Увидев первый раз эту подпись, Матильда вспыхнула. Почему он так написал? Чтобы её подразнить? Позже она узнала, что это была его настоящая подпись. Она рассмеялась, подумав, что это было вполне в его духе — напоминать лишний раз людям о своём прозвище. Больше о Вильгельме не было известий. Так как он держал себя холодно, Матильда со всеми основаниями предположила, что страсть его угасла. Такое отношение уязвляло Матильду. И когда наконец свита невесты направилась к нормандской границе, во главе её ехала холодная, опасная, умеющая держать себя в руках женщина.

Герцог послал навстречу невесте свиту, которая должна была поехать в О, где и намеревались сыграть свадьбу. Выглядывая из окна кареты, леди Матильда видела блеск украшений и стали. Кортеж графа Болдуина затмило великолепие нормандской кавалькады. Леди Матильда была поражена эскортом, посланным Вильгельмом. Сам он мог оказаться холодным при встрече невесты, но демонстрировал своё величие и великолепие своего двора, как павлин демонстрирует красоту своего оперения, чтобы произвести впечатление на самку. В О кортежу графа был оказан помпезный приём. Матильда скрывала лицо под вуалью и вела себя очень скромно. Однако ничто не ускользало от её внимания. Замок кишел благородными лордами, их жёнами, рыцарями, пажами и камердинерами. Всё плыло перед глазами Матильды, поэтому она с благодарностью откликнулась на предложение пройти в покои, которые были для неё приготовлены.

Здесь её собственные служанки, до этого искоса поглядывавшие на придворных дам, приставленных герцогом к миледи, искупали её и одели для первой встречи с женихом. Матильда очень терпеливо переносила все приготовления и предоставила служанкам возможность одеть себя так, как им нравилось. Затем она подошла к узкому окну и стала смотреть на серые долины, лежащие внизу. Она думала о том, как бесцветна и уныла была Нормандия.

К ужину её проводила графиня Аделия, которая поднялась в покои дочери, чтобы удостовериться в том, что служанки справились со своей задачей. Графиня любезно разговаривала с нормандскими дамами. Легкомысленная болтовня матери заставляла леди Матильду трепетать в ожидании чего-то ужасного.

Женщины шли по бесконечным галереям, украшенным гобеленами. Графиня вела дочь под руку. Перед ними и позади них шли придворные дамы. И шаги гулко отдавались в каменных стенах.

В первую минуту Матильде показалось, что банкетный зал залит светом тысяч свечей. Маленькие огоньки ослепляли её. Она видела лишь жёлтые языки пламени, пока шла по залу к возвышению. Наконец Матильда преодолела весь этот путь и услышала голос отца, а затем более низкий голос, который заставил её вздрогнуть как от удара. Она узнала его. Руку Матильды кто-то сильно сжал, но пожатие это не было уверенным. (Сквозь пелену Матильда смутно увидела лицо герцога, наклонившегося, чтобы поцеловать её руку. Он проговорил одну или две официальные фразы и тут же отпустил её руку. Матильда сидела за столом рядом с ним. Но разговор вела с Фиц-Осберном, сидевшим напротив. Казалось, герцог был занят беседой с графом Болдуином и графиней. Когда же он обращался к Матильде, то говорил с ней так, будто она была всего лишь знакомой, и всё же не отводил от неё глаз.

Матильда начинала приходить в себя, взгляд её прояснился, и она начала замечать всё, что происходит вокруг. Она была благодарна Фиц-Осберну, который вёл себя очень сдержанно по отношению к герцогу. Заметив, что ей принесли золотой поднос с разными изысканными блюдами, Матильда попробовала всего понемногу, выпила глоток вина и вскоре вышла из зала с матерью и своей свитой.

Графине очень понравился О, и она с нетерпением ожидала поездки в Руан, где после свадьбы герцог обещал устроить большой праздник. Графиня была очарована великолепием герцога и надеялась, что дочь будет счастлива с таким благородным человеком.

Матильда лежала на огромной кровати с балдахином. В ответ на слова матери она тихо проговорила:

— Я вполне довольна, мадам.

Она проводила её взглядом до дверей и снова начала думать о том, что означает холодность герцога. Сон пришёл не сразу да и не дал ей покоя, и Матильда несколько раз в ужасе просыпалась.

Весь следующий день она не видела герцога и встретила его лишь на свадебной церемонии в кафедральной церкви Нотр-Дам-де-О. Её сопровождал отец. Замок О был переполнен любопытными, съехавшимися из окрестных городов и деревень, чтобы поглазеть на свадьбу герцога. Граф был одет в длинное платье, украшенное драгоценными камнями; длинный подол платья Матильды несли несколько человек. Когда она вошла в церковь, то нашла глазами герцога, ждавшего её у ступени алтаря. Рядом с ним был сводный брат Мортен и несколько лордов, которых она видела впервые. Герцог был одет в пурпурное платье, прошитое золотыми нитями, на поясе висел меч, а шлем окаймляло золотое кольцо. Его мантия свисала до пола красивыми складками. Золотые узоры блестели при каждом движении Иильгельма.

Церемонию венчания проводил Одо, епископ Байо. С ним были ещё два епископа. Несмотря на тот факт, что Матильда была вдовой, а не девушкой, в первый раз выходящей замуж, четыре рыцаря держали над её головой фату.

После того как молодожёны обменялись клятвами верности и были благословлены, в замке устроили пир е акробатами и менестрелями. По залу на длинной цепи водили медведя и обезьянку, скакавшую на задних чипах. Медведь под звуки тамбурина что-то пританцовывал. Затем в зал вбежали акробаты, и менестрель исполнил великолепную оду герцогине, играя на арфе и рожке.

На рассвете слуги графа О развесили гирлянды из цветов, устлали пол свежим тростником и поставили на стол множество изысканных блюд, которые личные повара герцога готовили в течение трёх дней. Они предназначались не для того, чтобы их ели, а для того, чтобы ими восхищались. Все они были выкрашены в разные цвета, украшены позолоченными листьями и серебряными узорами. Перед герцогиней стоял свадебный пирог. Кремом на нём была выведена фигура женщины, ждущей ребёнка. Ведь таков был желаемый результат брака герцога. На одном из столов стоял павлин и полном оперении. Никто не мог даже предположить, что под этими перьями была настоящая птица, искусно приготовленная мастерами.

В зал вошёл лакей, держа на вытянутой руке поднос с головой дикого кабана, украшенной лепестками диких роз. Из его рта торчал свиток, на котором было написано стихотворение, восхвалявшее невесту. Затем было внесено фирменное блюдо Вильгельма — оленина в бульоне и соус, при виде которого раздались радостные возгласы гостей. Повара сделали из фольги эмблемы Фландрии и Нормандии и соединили их печатью, на которой было написано: «Будьте счастливы на этом празднике. Да поможет Бог герцогу и герцогине».

Пажи не переставали бегать от стола к столу с флягами вина. Мужчины произносили тосты за герцогиню, и в воздух поднимались сотни кубков. Матильда сидела на троне рядом с герцогом, улыбалась, говорила ничего не значащие фразы и снова и снова бросала украдкой взгляд на человека, сидевшего рядом, чьё лицо ничего не выражало. Однажды, почувствовав на себе её взгляд, Вильгельм посмотрел на Матильду. Глаза его блестели, а на лице появилась жестокая улыбка победителя.

— Теперь ты моя жена, — проговорил он сквозь зубы.

Матильда отвернулась, чувствуя, как кровь прилила к её щекам. Наверное, он женился на ней, чтобы отомстить. Умерла ли в нём любовь? Матерь Божья, не допусти этого!

Матильда постаралась взять себя в руки. Она вдруг поняла, что граф Роберт что-то говорит ей:

— Миледи, как же вы решились дать согласие на брак с моим кузеном, после того как он столь жестоко обошёлся с вами?

Матильда ответила:

— Мне показалось, что человек, осмелившийся избить меня во дворце моего отца, должен обладать большой смелостью и подходит мне, как никто другой.

— Браво, герцогиня, — зааплодировал граф.

Матильда подняла глаза и увидела, что герцог смотрит на неё. Он слышал её ответ графу Роберту, и в его взгляде было не что иное, как восхищение. Он протянул к ней руку, но тут же сдержал себя и вместо этого сжал подлокотник своего кресла. Сердце забилось в груди Матильды. Наконец-то она стала понимать его. Она продолжала разговор с графом О и Робертом Мортеном, которые смотрели на неё с нескрываемым восхищением. Обед длился ещё много часов. Застолье становилось весёлым. Постепенно женщины обступили Матильду со всех сторон и повели в покои невесты. Она шла улыбаясь. Последнее, что она видела, были мужчины, поднимающие кубки за её здоровье, и Вильгельм, стоявший у стола и провожавший её взглядом из-под густых чёрных бровей.

Придворные дамы раздели Матильду и положили рядом с кроватью тяжёлый наряд невесты. Они расплели её тугую косу и расчёсывали её до тех пор, пока волосы не стали блестящими и шелковистыми. Матильду положили в постель герцога с шёпотом и прибаутками. За дверью послышались чьи-то голоса и шаги. Служанки подкрались к двери и распахнули её. На пороге стоял жених с друзьями, отпускавшими весёлые шутки. Служанки вышли из комнаты, и дверь за герцогом была закрыта.

Голоса становились всё тише, шаги затихали вдали. Несколько мгновений Вильгельм стоял, молча глядя на невесту. Глаза его горели каким-то странным светом, губы были плотно сжаты, и весь он казался сжатым как пружина. Он подошёл к кровати.

— Итак, жена, — проговорил он с торжествующей ноткой, — как теперь твои укрепления?

Глаза Матильды засветились. Всё былое её желание отомстить ему куда-то исчезло. Улыбнувшись, она проговорила:

— Милорд! Вы взяли меня, чтобы любить или чтобы ненавидеть? Я должна знать это!

Вильгельм сложил руки на груди.

— Я взял тебя, потому что поклялся завоевать тебя, а я всегда сдерживаю свои обещания. И не отпущу тебя до тех пор, пока ты не признаешь во мне господина.

Матильда выскользнула из-под шкурок горностая, которые служили одеялом, и встала перед Вильгельмом. Стройная, с белоснежной кожей, она была похожа на сказочное существо.

— Я думаю, тебе это не доставит удовольствия, — проговорила она, не сводя с Вильгельма глаз. — Мои укрепления разрушены, но доберёшься ли ты до Спрятанного Сердца?

Матильда стояла так близко к герцогу, что ей казалось, она чувствует битву, происходившую в его сердце. Схватив Матильду за плечи, Вильгельм неуверенно проговорил:

— Видит Бог, я поклялся, что ты не увидишь моей доброты и мягкости.

Матильда ничего не ответила. Она лишь улыбалась, и улыбка эта смягчала сердце Вильгельма. Он взял её на руки, грубо прижал к себе и начал целовать её ресницы, глаза и губы до тех пор, пока она не стала вырываться, так как ей не хватало воздуха. Матильда прижалась к нему, и лёд её сердца растаял, а тело горело в огне. Покачиваясь на волнах его страсти, она услышала, как Вильгельм шепчет: «Я люблю тебя! Видит Бог! Любовь моя так сильна, что заполняет всё моё сердце».