Виноватых нет

Так не бывает

Мы сидели на лавочке, засыпанной кленовыми листьями. Солнце нагревало нам макушки. Я разглядывала своё новое тело — костлявое и большерукое.

— Изучай, изучай, — неприятно проскрипел Сельцов моим голосом. Боже, неужели я так говорю? — Тебя впереди ждут ба-а-альшие сюрпризы.

— Тебя, между прочим, тоже, — отругнулась я.

— Допрыгалась?

— При чём тут я?

— А ты не догадываешься?

Я отвела волосы с лица и посмотрела на Сельцова. Он сидел, некрасиво ссутулив мою спину, и ковырял землю носком моей туфельки. Это было дико.

— Этого не может быть, — сказала я.

— Я же сказал, что ты дура, — губы на моём лице скривилась. — Сидишь в чужом теле и бормочешь: «не верю, не верю»!

— Послушай, Сельцов…

— Какой я теперь Сельцов! Сельцов теперь ты.

И я почему-то не возмутилась. Прислушалась к себе.

Мысли и чувства оставались прежними. А ощущения — нет. Во-первых, глаза Сельцова оказались лучше моих. Сейчас я могла разглядеть листья на самых верхних ветках. Раньше они сливались в одно размытое пятно. А вот запах осени ощущался намного слабее. Кроме того, я ещё не научилась двигаться в этом теле плавно. Руки-ноги дергались, и со стороны, наверное, это смотрелось забавно. Похожие проблемы были у Сельцова — бывшее моё тело двигалось вяло и некрасиво.

Получилось, что я осталась собой только на половину.

Когда-то давно, ещё до школы, папа учил меня кататься на велосипеде. Пока я смотрела на него со стороны, вопросов не возникало. А когда я села в седло… Вроде и педали кручу — я, и рулю — тоже я, но велик живёт своей жизнью. То поедет непонятно куда, то на бок валится, то встанет как вкопанный. Кучу синяков набила, пока мы не слились с ним в одно целое.

Вот и сейчас я не чувствовала единения с телом. Простые движения, которые раньше делались сами собой, теперь приходилось контролировать. Поэтому ни на секунду не удавалось забыть, что я больше не я. Я теперь — мы. И Сельцов в моём теле — не он и не я… Кстати, у него ведь есть имя…

— И мне надо привыкать говорить о себе в женском роде, — задумчиво сказал Игорь-я. — А тебе — в мужском.

— Ты думаешь, это навсегда? — я по-настоящему испугалась. Даже первый страх, там, на Совете, был не таким. Тогда был шок, и больше удивления, чем страха. А теперь…

Игорь-я негромко сказал:

— Не знаю.

И я представила себе всю жизнь. Чужую жизнь, которую мне придётся прожить.

Приходить в чужой дом. Жить с чужими родителями. Мыть и одевать чужое тело. В то время, когда кто-то будет что угодно вытворять с моим… Потом бриться, служить в армии, и до самой смерти носить чужое лицо…

На своём месте я бы заплакала. А сейчас глаза остались сухими. Только зубы почему-то сжались, и вздёрнулась голова. Взгляд сам собой заскользил по верхушкам деревьев.

Игорь-я спросил:

— Что делать будем?

Я пожала плечами. Вернее, хотела пожать, а получилось, что передёрнулась, как от озноба.

— Ты же у нас умная, — усмехнулся Игорь-я. — Придумай что-нибудь.

— Придумаю. Пока я точно знаю, чего делать нельзя.

— Чего?

— Рассказывать кому-то, что случилось.

— Да я и не собирался. Тьфу, блин. Не собиралась.

Я немного подумала и предложила:

— Давай, когда мы вдвоём, будем говорить о себе, как привыкли. Я — в женском роде, ты — в мужском. Всё равно ведь я знаю, что ты не я, и наоборот. Глупо получается.

— А ты думаешь, мы часто будем вместе? — недоверчиво поднял бровь Игорь-я.

— Конечно. А с кем ещё можно обсудить ситуацию? Да и потом, ты думаешь, я вот так, с ходу, смогу изображать тебя, а ты меня? Нам нужно многому друг друга научить.

— Действительно… Кстати, а ты не хочешь рассказать всё своему отцу? Он у тебя прикольный дядька.

— Прикольный-то прикольный, но, знаешь, как он любит говорить? Самые недоверчивые люди — это фантасты и экстрасенсы. Потому что и те, и другие точно знают, что есть на самом деле, а что придумано.

— Он что, экстрасенс?

— Вроде нет. Но он критик и фантастику хорошо знает.

— Думаешь, он нам не поверит?

— А ты бы поверил?

— Вряд ли.

— Ну и куда отправят двух подростков, которые будут настойчиво утверждать, что поменялись телами? Догадываешься? Я в дурдом не тороплюсь.

— Самое страшное не это, — задумчиво отозвался Игорь-я. — Хуже всего будет, если нам всё-таки поверят.

— Почему?

— Думаешь, нам тогда позволят по улицам разгуливать? Ещё дальше запрут, чем в психушку. В институт какой-нибудь закрытый, и будут изучать. Ты хочешь, чтобы тебя забрали на опыты?

— Твои родители тебя отдадут? — изумилась я.

— А их и не спросят. Как и твоих.

— А если они никому не скажут?

Игорь-я грустно посмотрел на меня.

— Знаешь, взрослые почему-то всегда против детей объединяются. У них как будто сговор. Вроде бы дети им не чужие, а свои собственные. Но почему-то мамы не за них, а за учителей.

— Неправда, — заспорила я и поняла, что Игорь-я прав. Да, мой папа — за меня. С мамой сложней.

Подул ветер, и с клёна спланировало несколько листьев. Один опустился на мне-Сельцову на голову, другой — Игорю-мне на плечо. Мы потянулись к ним одновременно. Я — к бывшему своему телу, Игорь — к бывшим своим волосам. Я почему-то смутилась и опустила руку. А Игорь-я взял лист и вдруг улыбнулся:

— Надо привыкать. Пойдём ко мне, покажу, где что.

— А у тебя кто дома? — испугалась я.

— Да никого. Предки придут не раньше семи.

— И что мне тогда делать? — запаниковала я. Сейчас, уже совсем скоро, мне придётся жить чужой жизнью.

— Да ничего. Мама спросит: «Уроки выучил?», ответишь: «Выучил». Проверять она не будет. Спросит: «Как дела в школе?», скажешь — «Нормально». Вот и всё.

— А если она ещё что-то спросит?

— Не спросит.

— И что, твои родители каждый день повторяют одно и то же? Как роботы?

Игорь-я посмотрел на меня колючими глазами. Не думала, что на моём лице можно сделать такое непримиримое выражение.

— Ладно, — быстро сказала я. — Там посмотрим. Но пошли лучше сначала ко мне. Папа придёт к пяти и будет занят. А потом мы с ним поговорим.

— О чём?

— Есть одна идея. По дороге расскажу.

До прихода отца я успела показать Игорю всю квартиру. Потом на лестнице раздались голоса, щелкнул замок, и папин голос мягко произнёс:

— Давайте продолжим нашу беседу в кабинете…

Хлопнула дверь, и слов стало не разобрать.

Мы засели в моей комнате. Игорь-я пристроился на краешке дивана и огляделся.

— У вас уютно.

— Ага. Смотри, учебники вот здесь, на полке. Ручки-тетрадки — в верхнем ящике стола. Будешь уроки учить — просто передвинешься, чтобы тебе комп не мешал.

— А у тебя машина какая?

— В смысле? — я не сразу поняла, чём он. — А, ты про компьютер… Мощный какой-то, я точно не знаю. Папа год назад покупал, сказал, самый крутой, чтобы с запасом. Показать?

— Ну, если его без тебя можно будет включать…

— Можно, конечно. Ты же должен быть как я. Если к компу не подойдёшь, будет подозрительно… Вот, смотри.

Хорошо, что файл с дневником запаролен — когда-то я «закрыла» его просто ради интереса. Можно не волноваться. А все прочие файлы у меня не секретные. Лишь бы он в «аське» от моего имени не писал!

У компа время летит быстро. Не знаю, сколько мы просидели. На часы я посмотрела, только когда в коридоре снова раздались голоса.

— Вы так ничего и не поняли! — резко бросил высокий женский голос. Молодой и неприятный, визгливый.

— Увы, — ответил папа. Судя по голосу, он улыбался. — Где уж мне, старику, понять молодёжь!

Собеседница юмора не поняла.

— Моей мамочке побольше вашего будет, а она старушкой себя совсем не считает. Как и бабушка, впрочем. Это страшно, что вы себя таким считаете, правда, страшно. Аж как-то даже холодно стало.

— А вы одевайтесь теплее, — спокойно отозвался отец. — Осень, простудиться недолго.

— Я с вами серьёзно, а вы…

— Не обижайтесь.

— Я обижаюсь только на близких людей. А их от силы десять. Остальные — кто они такие, чтобы на них обижаться?

В голосе гостьи звучали истерические нотки. Или близкие слёзы. Папа, наверное, это тоже слышал. Он сказал:

— Мне жаль, что ничем не могу вам помочь. Хотя, если вы подумаете надо моими словами…

— Да-да, — зло перебила девушка. — Я слышала уже, что мои сказки — это не литература. Но хочу на прощание рассказать историю… Одного астролога пригласили принять участие в научной конференции. Он сдуру согласился, а когда приехал, выяснил, что туда собрались ученые-астрономы со специальной целью: доказать в очередной раз всему человечеству, что астрология — не наука. И его позвали, оказывается, в качестве мальчика для битья. Чтобы пинать на глазах у почтеннейшей публики. Как вы это любите…

Папа молчал. Гостья вздохнула и продолжила:

— Ему это все, конечно, не понравилось. Но ехать обратно было по какой-то причине нельзя. Вероятно, дорога уже оплачена организаторами — ну, как водится, нужно отработать. В первый же день за завтраком мудрый астролог громко сказал неодобрительно разглядывающим его астрономам: «А знаете ли вы, господа, что астрология — вовсе не наука?» Господа опешили. Они-то рассчитывали сами эту фразу твердить дружным хором на протяжении трех суток, с утра до ночи, чтобы заезжему гостю, колдуну проклятому, было больно и обидно. «А что же это такое, если не наука?» — спрашивают они наконец. «Астрология — это искусство», — объявил астролог. И тогда астрономы расслабились, обрадовались, стали подсаживаться за его столик, знакомиться, хлопать по плечу.

Она говорила пренебрежительным тоном, и в нём слышалось — вот такие вы, «серьёзные люди». Папа никак не комментировал. Я представила, как он стоит, сложив руки на груди и прислонившись к косяку. И смотрит внимательно, без улыбки. Не дождавшись реакции, писательница продолжила:

— Никакого публичного избиения так и не получилось. Напротив, астрономы то и дело подкарауливали гостя в темном коридоре и, смущенно озираясь по сторонам, просили составить гороскоп — им и членам их семей. Потому что если астрология не наука, а искусство — значит, вполне можно ученому человеку ею пользоваться. Это вроде как в кино ходить или книжку читать. Ничего страшного. Вдохновившись этим примером, спешу вас заверить: то, чем занимаюсь я, конечно же, не литература. Совсем не литература. Ни в коем случае не литература. Упаси Боже. Так, искусство.

Последние слова она произнесла горько и устало. Сейчас папа должен сказать: «Ваша точка зрения тоже имеет право на существование». Но он ответил:

— У вас жуткая каша в голове. Литература и искусство не существуют отдельно друг от друга. Откройте словарь и посмотрите. Вы ищите для себя уловки, отговорки, чтобы не внять голосу разума. И таким образом, просто зря тратите время. Свое и тех, кому приходится вашу банальщину читать. Потом, когда станете старше, вы сами увидите…

— Я никогда не стану старой! Никогда не стану взрослой в этом вашем смысле! — закричала гостья. — Никогда я не назову себя старухой! Пусть у меня лучше язык отвалится! Теперь я понимаю, почему мои сказки не хотят публиковать! Из-за критиков, из-за тех, кто разбирает чудеса на кусочки, стремясь докопаться до внутренностей, их истинной сущности, разобрать, разложить по полочкам, чтобы был порядок. Из-за тех, кто считает себя стариками. Из-за таких, как вы!

Хлопнула дверь, и всё стихло.

— Крут у тебя папаша-то, — с восхищением сказал Игорь-я. — Как он эту дуру отбрил!

— Почему дуру?

— Она верещит, как поросёнок. Разве так говорит тот, кто прав?

По коридору к нам шёл папа, грохоча жесткой подошвой туфель по паркету. Даже не переобулся! А я, между прочим, вчера пол мыла!

Игорь-я тоже услышал шаги и вскинул растерянные глаза. Мои глаза! С совершенно телячьим беспомощным выражением. Неужели я так же смешно выглядела, когда не знала, что делать?

— Ничего, — прошептала я. — Справимся. Давай.

Папа вошел, и я встала. Для отца — поднялся какой-то нескладный парень. Он кивнул мне и оглянулся на Игоря-меня.

— Это Сельцов. Мой одноклассник, — легкомысленно произнёс Игорь-я.

Боже, что за тон!

Папа внимательно посмотрел на меня-Сельцова и протянул руку:

— Юрий Иванович.

— Игорь, — ответила я.

В его рукопожатии чувствовалась уверенность и сила, но при этом — аккуратность и уважение. Не знала, что всё это можно передать из ладони в ладонь и всего за несколько секунд.

— Рад гостю, — доброжелательно сказал отец. Если я приведу домой медведя, отец так же заинтересованно улыбнётся и предложит чаю. Или мёда — что там медведю предлагают?

— Папа, — продолжил Игорь-я. — У нас тут спор возник. Вот он хочет написать фантастический роман про парня и девчонку, которые поменялись телами. А я ему говорю, что это избитый сюжетный ход. Одних фильмов на эту тему снято тысячу штук.

— Ну-ка, ну-ка, — папа сел на диван напротив меня. — Расскажи, это интересно.

— Интересно? Но про это ведь тысячу фильмов сняли?

— В хорошей книге главное — не опорная точка сюжета, а персонажи. Картонные они или живые. Если читатель поверит в твоих героев, будет совершенно неважно, какое фантастическое допущение ты взял.

— А как же сюжет?

— Сюжет, конечно, должен быть непротиворечив, логически выстроен от экспозиции и до кульминации… Я понятно объясняю?

— Да, мы проходили по литературе, — кивнула я-Сельцов, и проклятые волосы снова упали мне на глаза. — И всё? Можно писать о чем угодно?

— Практически, да.

— Но не получится ли тогда банальщина?

— Подслушивать нехорошо, — улыбнулся отец.

Я изобразила смущение. Вернее, попыталась изобразить. Лицо Сельцова подчинялось плохо, оно казалось жестким, застывшим. Как он с таким живёт?

Папа спокойно продолжил:

— Если у тебя ничего нет, кроме затасканного фантастического элемента, получается банальность. Волшебники, например, сами по себе уже надоели. Чтобы получилась сказка, надо, чтобы они ещё делали что-то интересное. Так и звездолет сам по себе не делает текст фантастикой… Поэтому важно, как ты сыграешь в эту игру. Должно быть понятно, какую мысль ты хочешь выразить своим произведением. Что ты хочешь сказать?

— Не знаю. Наверное, что жизнь иногда преподносит неприятные сюрпризы. Вроде бы всё хорошо, и вдруг — бац! И мир взорвался.

— Ну, для этого не обязательно менять героев телами. Под эту мысль подойдёт любой криминальный боевик. Или фантастика катастроф. Сам говоришь — «мир взорвался». Летящий к земле астероид волне годится.

Папа, как обычно, в своём репертуаре. Вместо того чтобы помочь, ещё больше запутывает.

— Так что мне, не писать, что ли?

— Почему не писать? — усмехнулся отец. — Сейчас многие пишут по принципу «пойду туда, не знаю куда», даже взрослые авторы. Может, и вылезет идея, да и сюжет прорисуется. Но тогда — второй вопрос: герои. Они — какие?

— Парня я с себя списываю, — бухнула я-Сельцов. — А девочку — с неё.

Папа оглянулся на того, кого принимал за свою дочь.

— Смотри, тебя канонизируют в литературе.

— Больно надо, — буркнул Игорь-я.

— А почему такой выбор прототипов? — снова обратился ко мне отец.

— Ну, себя я хорошо знаю. А Лера мне просто нравится.

— Упырь, — еле слышно произнёс Игорь-я.

Папа вдруг закрыл глаза. Покрутил головой, встряхнулся, посмотрел на меня внимательно и снова зажмурился.

— Ну-ка, скажи ещё что-нибудь.

— В смысле? — растерялась я.

— Вот что, мои дорогие, — папа посмотрел на нас по очереди. Удивлённо и обиженно. — По-моему, вы меня дурачите.

Игорь-я дернулся, словно сбежать хотел, но передумал.

— Когда говоришь ты, — продолжил папа, глядя на меня-Сельцова, — я слышу интонации своей дочери. А в тебе, — он оглянулся на Игоря-меня, — я Леру совершенно не узнаю.

— И что? — выдавила я.

— А то, что никакую повесть никто не пишет. Это случилось с вами на самом деле. Я прав?