Витька с Выборгской

Для начала скажем прямо и честно: Витька Егоров вовсе даже не Витька Егоров, а совершенно другой человек. Его и зовут в жизни не так, и фамилия у него иная. Просто это маленькая хитрость — назвать его Витькой Егоровым. Но так надо. Пускай попробуют отыскать, о ком в самом деле речь! Витек Егоровых — тысячи, мало ли о каком из них пойдет рассказ?

Так что пусть будет Витька Егоров, проживающий в Ленинграде.

А вот тут никакой хитрости нет. Это сущая правда! Смешно было бы называть Ленинград, скажем, городом Энском. Такое вранье решительно ни к чему, и Витька первый уличил бы выдумщика и припер его к стенке, потому что из окна его квартиры виден именно Ленинград, а не какой-нибудь другой город.

Правда, если быть точным, из окна его квартиры на девятом этаже виден только квартал новостройки — море крыш с одинаковыми телеантеннами, повернутыми в одну и ту же сторону, тысячи окон, балконов, миллиарды кирпичей, аккуратно сложенных в дома, в кварталы, в целый микрорайон.

Такие районы всюду похожи друг на друга, и если у кого-нибудь вдруг возникнет сомнение, а действительно ли это Ленинград, пусть он тут же спустится с девятого этажа на лифте, пройдет мимо детской площадки, выйдет на трамвайную остановку и сядет в «девятку» или «тридцать второй». Через полчаса трамвай окажется на Литейном мосту через Неву, а отсюда — пожалуйста! — открывается весь город. Вон стоит крейсер «Аврора». Дальше видна Петропавловская крепость. Еще дальше, за Кировским мостом, стрелка Васильевского острова с ростральными колоннами, а на другом берегу Невы над крышами домов и дворцов блестит, золотясь на солнце, купол Исаакиевского собора, похожего на гигантскую старинную чернильницу с бронзовой крышкой…

Итак, доказано, что в Ленинграде живет один человек, которого отныне нужно называть Витька Егоров.

Теперь самое время дать его портрет, однако вся беда в том, что портрета у Витьки нет. Он у него еще не оформился, что ли, этот самый портрет. Поэтому, чтобы создать его, сохранив хоть каплю сходства с оригиналом, то есть с самим Витькой, придется описывать все в отдельности. Отдельно — вздернутый нос, которым Витька частенько шмыгает. Отдельно — его слегка оттопыренные уши. Отдельно — глаза неуловимого и какого-то очень разнообразного цвета.

Все по отдельности.

А вот портрета не получится, даже если все это сложить вместе. В лучшем случае выйдет что-то вроде абстрактной картины, которая не только ничем не поможет, но, напротив, сильно обескуражит любого нормального человека.

Конечно, можно воспользоваться обыкновенной фотокарточкой — чего проще? Но тут тоже есть загвоздка: на этой фотографии Витька изображен с окладистой бородой и гусарскими усищами. Это, понятное дело, явная приписка, выполненная шариковой ручкой с черной пастой. А другой фотокарточки под рукой нет.

Да, нелегкая задача давать портрет человека, у которого его еще нет. Ведь нужно найти в облике Витьки Егорова наиболее яркие черты, которые выражали бы самую суть характера.

У всех людей такие черты есть. Например, волевой подбородок. Или умная складка на переносице. Или глубокие залысины. Мало ли что.

А у Витьки Егорова ничего такого нет и в помине. Нет волевого подбородка, нет залысин, нет умной складки на лбу. А если что и бросается в глаза, то это несущественные и к тому же временные приметы: ссадинка, чернильный отпечаток на шее, огненная метка во всю щеку от крутого снежка или просто репейная колючка, впутавшаяся в белесые волосы. Все тут зависит от времени года и места действия.

Но вот вам — прекрасное время года! Осень, золотой сентябрь, сухо и тепло. И место действия подходящее — спортплощадка, где не менее тридцати ребят гоняют футбольный мяч.

Витька Егоров среди них — как же иначе?

А что если попросту подозвать его и взять у него интервью?

Еще никогда в жизни у Витьки Егорова не брали интервью!

Между тем тонко продуманными наводящими вопросами можно добиться от Витьки Егорова таких ответов, которые помогут глубже и полнее раскрыть его характер, заглянуть, как говорится, в душу нашего юного друга.

Рискнем?

Рискнем.

— Витя Егоров, можно тебя на минутку?

— Зачем?

— Во-первых, здравствуй…

— Здрасьте.

— Мы хотим задать тебе несколько вопросов.

— Для чего?

— Чтобы ты ответил на них. Скажи, пожалуйста, в каком ты классе?

— В шестом, а что?

— И как учишься?

— Нормально.

— Какой предмет тебе нравится больше всего?

— Все равно.

— Как же так?

— Я побегу, а? Без меня проиграют.

— Значит, увлекаешься спортом?

— Спортлото!

— Вот как? Хочешь выиграть?

— А кто не хочет?

— Ну, предположим, ты выиграл. И что же сделаешь с выигрышем?

— Сперва надо выиграть.

— И все-таки?

Витька Егоров молчит, ковыряет землю носком ботинка. Ухмыляется чему-то своему. Шмыгает носом.

Интервью, очевидно, заходит в тупик.

— Еще один вопрос, Витя. Кем бы ты хотел стать, когда вырастешь?

— Все равно кем.

— То есть — как? Тебе безразлично, кем ты будешь? Строителем, хирургом, капитаном дальнего плавания? Вот скажи, кто у тебя папа?

— У меня нет отца. Верней, есть где-то. Он ушел от нас.

— Гм…

Тонко продуманные наводящие вопросы рассыпаются на ходу. Интервью трещит по всем швам. Только не надо показывать виду.

— А мама кем работает?

— Проводницей в поезде.

— Значит, большую часть времени ты живешь один, самостоятельно?

— Чего тут такого? Привык уже. Да и не один. У нас в квартире еще живет Зоя…

В это мгновение спортплощадку оглашает невообразимый шум и крик, обе команды, сгрудившись у ворот, наперебой орут «го-о-л!» и «не-е было!»

— Нашим забили! — успевает выпалить Витька Егоров. — Говорил же, без меня проиграют! — и устремляется в центр гвалта, крича во всю мочь: — Не было гола, я видел!..

Ну что ж, следует признать, что задуманное интервью не оправдало надежд. Кое-что, конечно, стало яснее, но душа нашего юного друга Витьки Егорова, в которую так хотелось проникнуть поглубже, осталась закрытой, как дверь в чужую комнату.

Не взламывать же силой!..

А теперь возьмем карту нашей страны и найдем на ней Ленинград.

Это проще простого.

Вот Ленинград. От него на юг идет железная дорога: Москва, Тула, Курск, Орел, Харьков и еще дальше, в Крым, к Черному морю.

Это та самая дорога, по которой ездит проводницей Ольга Ивановна Егорова. Туда-обратно, туда-обратно. И кому, как не ей, порассказать бы про эту дорогу, но она всего не скажет, потому что всего не знает.

В самом деле, откуда ей знать, что если выйти на одной промежуточной станции и сесть в местный автобус, то через час он остановится на площади небольшого поселка, как раз у почты. И уж подавно не может знать Ольга Ивановна Егорова, что в один прекрасный день к почте подошла девочка и опустила письмо в почтовый ящик.

Письмо было адресовано в Ленинград и, вполне возможно, попало именно в этот поезд, только Ольга Ивановна ехала в своем пятом вагоне, а письмо — в почтовом.

Потом, уже в Ленинграде, Ольга Ивановна, закончив дела, отправилась домой, а письмо вместе с тысячами других писем прошло сортировку, определилось в нужное районное почтовое отделение и в скором времени оказалось не где-нибудь, а на столе директора школы.

Директор вызвал к себе Александру Михайловну Скворцову, воспитательницу шестого «б» класса и, когда она пришла в кабинет, сказал ей:

— Вам письмо!

— От кого? — изумленно спросила она.

— От некоей Лены Измайловой, — сказал директор, вертя в руках синий конверт.

— Не знаю такой, — с уверенностью сказала Александра Михайловна.

В конверт было вложено два письма. Одно поменьше, другое побольше.

Письмо поменьше гласило:

«Прошу передать это ученику шестого «б» класса, у которого имя или фамилия начинается на букву «Е».

— Странная просьба, — заметил директор.

— У детей свой мир, ничего странного, — не согласилась воспитательница и, прищурившись, стала вспоминать, кто у нее в классе имеется на букву «Е».

— Егоров! — воскликнула она через секунду.

— Витя Егоров? — засмеялся директор. — Ну, ну. Вам видней.

Письмо побольше было на целой странице в линейку, чистое и аккуратное, переписанное, видимо, с черновика набело. Очень старательное было письмо.

Вот оно, дословно:

«Здравствуй, незнакомый мальчик!

Пишет тебе Лена Измайлова, тоже ученица шестого «б» в нашей школе. Давай будем переписываться с тобой. Я нарочно просила, чтобы твое имя или фамилия начинались на букву «Е», потому что меня зовут Елена — тоже на букву «Е». Другого способа я не придумала. Этим летом мы ездили всем классом на экскурсию в Ленинград и жили как раз в твоей школе, в спортзале. Вот почему я пишу в твою школу, как в знакомую. Ленинград мне очень понравился. Мы были в Эрмитаже, в Русском музее, гуляли вдоль Невы и видели белые ночи. Какой ты счастливый, что живешь в таком городе! У меня теперь мечта еще раз приехать в Ленинград. Но это неизвестно, потому что мой папа офицер, летчик. Он служит там, где надо служить, а мы вместе с ним. Я хочу переписываться с тобой, чтобы ты писал мне про свой город, про себя. Может быть, мы станем друзьями. Желаю тебе успехов в учебе и в жизни. Пиши мне по адресу, который на конверте. Лена Измайлова».

— Ты, конечно, ответишь ей? — спросила Александра Михайловна, подождав, пока Витька прочтет это письмо. — По-моему, ты должен ответить. Во всяком случае, я сообщу Лене Измайловой, что ее просьба выполнена и письмо вручено. Я обязана это сделать. Остальное уж зависит от тебя.

— Чего от меня зависит? Я не просил, она сама накатала, — буркнул Витька, которому все это было ни к чему.

— Не накатала, а написала, — поправила его Александра Михайловна и ушла.

В классе никого не было. Витька посмотрел в окно — там сеял дождик, на спортплощадке стояли лужи, в них плавали желтые листья.

«Вот свалилось на мою голову, — подумал Витька о письме от какой-то неизвестной Лены Измайловой. — Делать ей больше нечего!»

Настроение у него стало серым, как погода за окном. В своей жизни он не написал и не получил ни одного письма. И не испытывал в этом решительно никакой потребности. А тут вдруг нате вам — переписывайся, да еще и по обязанности! Охота была!

Витькино решение было окончательным и бесповоротным. Он сделал из письма птицу и пустил ее под потолок. Птица совершила плавный круг и вернулась на парту. Как бумеранг. Витька скомкал птицу, сунул в карман. В другой карман запихнул конверт. Взял портфель и вышел из класса.

От школы до дома рукой подать. Тем более — бегом, под дождем, прыгая через лужи. В подъезде на лавочке сидит старик Никитин. Дышит воздухом. Дождь мешает Никитину проявлять активность, а так он всегда возле дома, с утра до вечера. То сгребает листья в кучу, то окапывает молодые деревца, то красит снаружи окна своей квартиры на первом этаже. Пенсионер, делать ему нечего, все ему не так, все не по нему! Нельзя бегать, нельзя шуметь, нельзя держать на лестнице детские коляски, ничего нельзя!

Витька заранее знает: сейчас этот Никитин обязательно к чему-нибудь придерется, начнет зудеть, морали читать. Значит, надо изловчиться и прошмыгнуть мимо так, чтобы старикан рта не успел раскрыть.

Витька прибавляет скорости и, перемахнув через лужу у подъезда, летит к двери. Именно — летит! Запнувшись за поребрик, он плашмя растягивается прямо у ног Никитина, фуражка в одну сторону, портфель в другую.

Никитин заливается ехидным смехом:

— Так тебе и надо, не будешь бегать как оглашенный!

Смех у него переходит в кашель, кашель опять в смех — весело ему, слезы утирает!..

Поднявшись, Витька подбирает портфель и фуражку, входит в подъезд. Боль в коленке, ладони саднит да и вообще удовольствие маленькое — шмякнуться на ровном месте, на глазах изумленной публики!

Грохнув за собой дверцей лифта, Витька нажимает кнопку девятого этажа.

А у нас есть возможность обогнать лифт и проникнуть в шестьдесят девятую квартиру до того, как Витька отопрет дверь.

Так и сделаем.

В квартире две комнаты, балкон и кухня. В комнате с балконом живут Витька и мама, в другой — Зоя Терехова. Двери в комнаты не заперты — здесь это не принято. Да и никаких замков нет. В передней на столике стоит телефон, а в кухне — телевизор «Ладога», купленный сообща. Как выразилась мама, «на две семьи». «Хотя, — подумал Витька, — какая же из Тереховой семья? Никакая Зоя не семья».

С появлением телевизора жизнь, конечно, стала краше.

Правда, если мама в рейсе, Зоя на фабрике, по телефону никто не звонит, а по телевизору ничего не передают, то кругом вообще ни души, не считая голубей, которые то и дело садятся на балконные перила, косят глупым глазом через стекло, а как только их пугнешь, лениво и недовольно взлетают, громко хлопая крыльями.

Еще год назад, когда Витька с матерью жил в старом облезлом доме, в огромной коммунальной квартире, стоило ему лишь высунуться из своей комнатенки и — его уже встречали, ждали, звали. Да и ребята какие были! С первых, можно сказать, шагов вместе. В одном дворе гуляли, в одну школу пошли, пять классов вместе отсидели. Все друг о дружке знали, все на глазах, в открытую. Уж коли товарищ, так товарищ — не выдаст, не продаст. А уж если недруг, то ему же хуже!

Теперь всех расселили по новым адресам, кого куда — в Купчино, на Гражданку, на правый берег Невы, а старый дом-громадину пустили на капитальный ремонт, выпотрошили, одни стены остались, в окнах небо просвечивает.

В новой квартире, конечно, стало удобней, просторней. И ванна есть, и лифт, и мусоропровод, но зато ребята незнакомые, все надо начинать заново, с имен и фамилий, и школа тоже новая, и учителя, и сам себя чувствуешь новеньким в классе!

Витьку посадили за одну парту с Федей Победимовым. Парень как парень, только суматошный очень — за все хватается, ничего до конца не доводит. Купили ему велосипед — гоняет на велосипеде. Купили фотоаппарат — щелкает, снимает, житья никому не дает. А потом вдруг бац! — марки собирает, одни марки на уме. И так все время, сплошные хобби, сегодня сам не знает, чем увлечется завтра.

Нет, Витьке не по душе такая целеустремленность в разные стороны. Семь пятниц на неделе! Может, поэтому и не завязывается у него с Победимовым узелок настоящей дружбы?

А вот с Зоей Тереховой совсем другое дело. Казалось бы — что общего? Она много старше — двадцать с лишним лет, вполне взрослая, работает на трикотажной фабрике, выступает в самодеятельности. Какое ей дело до шестиклашки? Просто соседи. А вот нет, оказывается, не просто соседи. Тут тебе и дружба, и равноправие, и полное взаимное доверие! Разве не равноправие, если Зоя с каждой получки покупает две карточки спортлото, одну себе, другую Витьке, и вечером оба они сидят за столом и, загородясь ладошками, чтобы не подглядывать, зачеркивают номера. Потом отсылают карточки и ждут не дождутся, когда в газете объявят результат тиража.

Правда, пока ни он, ни Зоя еще ни разу не угадали даже трех цифр.

«Опять не обрыбилось!» — смеется Зоя, и каждому ясно, что со следующей получки она снова приобретет две карточки. «Ну не дураки?» — беззлобно говорит Ольга Ивановна, а Зоя обнимает ее, хохочет, кружит по кухне: «Теть Лель, вот выиграю пять тысяч, разделим на двоих и уж так развернемся, так развернемся!» Витька, сияя, смотрит на мать, на Зою, шмыгает носом, рот до ушей, а в уме прикидывает, как бы сам он, Витька, развернулся с такой кучей денег? Планов у него на этот случай множество. Одно плохо, он сам чувствует, — все эти планы какие-то нетвердые, похожие на увлечения Федьки Победимова. Сегодня то, завтра это. Не годится так. Несерьезно. В жизни нужно крепко стоять на ногах и быть готовым заранее ко всему. Даже к выигрышу в спортлото!

Знать надо, чего ты хочешь в жизни…

И вдруг в передней звонит телефон.

— Вить, — говорит Зоя. — Если опять этот, меня нет дома и неизвестно, когда буду, ладно?

Мать качает головой и грозит ей пальцем.

Есть такой тип, который все время звонит. Кто он, откуда, какой — Витьке неведомо. Ни имени, ни фамилии, просто — Этот. Как кличка. Один только голос известен — бархатный, медовый басок.

И разве, скажите, не признав это величайшего доверия, если Зоя обычно поручает Витьке отвечать ему по телефону?

То-то же!

Витька не спеша идет к телефону. Пускай подождет, потерпит пускай, нам не к спеху.

— Витька! — кричит мать. — А если кто по делу?

Витька срывает трубку.

— Алло?

— Будьте любезны, попросите Зою, не голос, а мед из трубки.

— Ее нет дома, — неколебимо отвечает Витька, подмигивая стоящей поблизости Зое.

— А когда она будет? — горчит мед из трубки.

— Неизвестно.

Витька кладет трубку с чувством исполненного долга. Отшил Этого, выручил Зою, Зоя благодарно кивает, дарит улыбку, но улыбка почему-то не веселая, а глаза будто и не видят Витьку, смотрят мимо.

Был случай — Витька спросил прямо:

— Чего ему надо от тебя? Чего он пристает?

Зоя как раз была на кухне, гладила что-то, а заодно и Витькины брюки с отвислыми коленками. Гладила и как всегда пела:

Может, эта самая песня и навела Витьку на мысль спросить Зою в лоб:

— Чего он к тебе пристает?

Зоя не ответила, отмахнулась.

— Фантомас какой-то! — рубанул Витька.

— Вот именно что Фантомас, — усмехнулась Зоя.

И плотно замолчала.

Витька не в обиде. Понимает, не маленький, — есть вещи, куда нечего совать свой нос. Другое дело, он не из праздного любопытства, а из желания помочь, из чувства солидарности с Зоей. Но взрослым это невдомек — все равно не пускают туда. Что ж! Им же хуже…

Между тем Витька давно поднялся на девятый этаж, вышел из лифта, отпер шестьдесят девятую квартиру, разделся, отмыл руки, измазанные и ободранные об асфальт. Потом разогрел обед, поел, вымыл за собой тарелку. Так уж у них заведено с матерью. «Нянек нам с тобой, парень, по штату не положено», — эти слова Ольга Ивановна сказала раз и навсегда.

И вот Витька сам себе хозяин! Что хочу, то и делаю! Но сегодня, как ни странно, мысли вращаются вокруг письма от какой-то Лены Измайловой. Ведь все решил, как отрезал, так нет! Дурной занозой засело в него это никому не нужное письмо.

Витька достал его из кармана, мятое-перемятое, разгладил рукой. Вытащил и конверт с адресом. Ну и что из того, что я на букву «Е»? Фамилия, значит, моя виновата. А у самой-то фамилия на «И»! Но это не в счет, да? Веселенькое дело! Кто хоть она? Отличница небось. Дуреха какая-нибудь. Воображала. Отец у нее, правда, военный летчик…

Вдруг в квартиру позвонили. Звонок был короткий, как будто руку током дернуло. Витька спросил, не отпирая:

— Кто там?

— Зоя Терехова дома? — отозвался медовый голос.

Этот! Звонил-звонил по телефону, ничего не добился, теперь приперся сам. Открывать или не открывать?

— Нет ее! — внятно сказал Витька.

— Понятно, — огорчился Фантомас за дверью.

— На работе она, — пояснил Витька.

— Не ты ли мне по телефону всегда отвечаешь? — спросил голос, прозвучавший вполне по-человечески, без въедливости.

— А что? — на всякий случай подстраховался Витька.

— Открой, старик, я тебя не съем! — засмеялся Этот, сильно подкупив Витьку тем, что назвал его «старик».

Витька отпер дверь. На площадке стоял парень как парень, в куртке, в джинсах и держал три гвоздики, завернутые в прозрачный целлофановый кулек.

— Ну, будем знакомы очно, — сказал он своим бархатным баском. — Меня зовут Толя. Толя Плужников.

И протянул Витьке руку.

Они пробыли вместе минут десять, наверно, не больше, но Витьке показалось, что они давным-давно близко знакомы. Жизнь опрокидывала прежние телефонные представления. Фантомас снял маску, и под ней оказался нормальный парень. Даже симпатичный. Выяснилось, что он отслужил в армии, в позапрошлом году демобилизовался и вернулся к себе на завод. Немного поработал, а потом его направили в ПТУ обучать разным заводским наукам и профессиям молодых ребят из Вьетнама.

Перед тем как уйти, Толя Плужников попросил поставить цветы-гвоздички в вазу, чтоб не завяли. Витька предложил бутылку из-под кефира. Толя сказал: «Блеск!» И ушел, велев передать Зое привет.

До самого вечера Витька бился в противоречиях, и хотя за день он переделал немало всяких дел — начиная со сбора металлолома и кончая уроками на завтра, — противоречия эти не отпускали его и мучили. Тысячи вопросов возникали в голове. Как тут разобраться? Не предательство ли совершил Витька, познакомившись с Толей? Как к этому отнесется сама Зоя? Не пошатнет ли Витькино своеволие их равноправия и взаимного доверия?

Сложно все это складывалось, настолько сложно, что Витька, сам того не ожидая, прилег на диван и заснул.

Такого с ним никогда прежде не случалось!

Витька открыл глаза, и ему понадобилось время, чтобы сориентироваться, где он и который час. Дверь из комнаты была приоткрыта, и он услышал приглушенные голоса матери и Зои. Они сидели на кухне, разговаривали, и Витька неумышленно, краем уха, задел этот секретный разговор.

— Прямо не знаю, что делать, теть Лель, — говорила Зоя. — Выхожу из проходной, а он стоит и ждет. Я уж нарочно задерживаюсь на фабрике. Нет, все равно стоит и ждет!

— Да шугани ты его как следует, и дело с концом! — решительно предложила мама.

— Я, что ли, не шугала? Будьте здоровы, как шугала. А он ни в какую. Это, говорит, сильнее меня…

Витька понял, что цветы-гвоздики в бутылке из-под кефира выдали его с головой. Правда, никто ему слова не сказал — ни Зоя, ни мать. Приходил Этот? Приходил. От него цветы? От него. И все. А цветы-гвоздики даже переставили из бутылки в хрустальную вазочку.

Теперь к Витькиным противоречиям прибавились Зоины. Одни мучили его, другие ее, все запуталось, и размотать этот клубок Витька не мог.

Утром, завтракая наспех, Витька все же рассказал матери про Толю Плужникова. Зои уже не было, и он вложил в слова об этом парне свое, в общем, положительное впечатление.

Ольга Ивановна пожала плечами:

— Насильно мил не будешь… Ладно, не твоего ума дело. Беги-ка в школу, не то опоздаешь! — И вдогонку: — Ключ, смотри, не потеряй!

Несколько дней спустя Александра Михайловна поймала Витьку Егорова на переменке и спросила:

— Ты так и не ответил на письмо Лены Измайловой?

Витька шмыгнул носом.

— Некрасиво, Егоров. Очень некрасиво. Не по-мужски.

— А чего писать-то? — буркнул Витька, задетый, однако, за живое.

— Это тебе не диктовка. Напиши про наш легендарный город. Она же просит, кажется?

Честно говоря, он почти позабыл про письмо, и безвестная Лена Измайлова вообще заслонилась прошедшими днями, наполненными всякой всячиной, но сейчас эта настырная девчонка, которую он и в глаза не видел, снова возникла на горизонте, но не как девчонка, пусть даже настырная и всякая такая, а как обязанность, которую Витька никогда на себя не брал, однако должен почему-то выполнять!

Почему?!

«Не по-мужски», — хмыкнул Витька, мысленно передразнив классную воспитательницу и в то же время принимая это ее замечание близко к сердцу. И решил махнуть на почту. После уроков, конечно.

Ничего с Леной Измайловой не сделается, подождет малость, потерпит!

На почте он выбрал красочную открытку с видом Ленинграда — Аничков мост, знаменитые лошади, Дворец пионеров. Чем не легендарный город? Потом долго сидел за вымазанным чернилами столом, соображая, что бы такое написать на обороте, и мусоля допотопную ручку с пером. Ничего в голову не приходило. На языке вертелось слово «достопримечательность», вроде бы уместное, но зато чреватое грамматическими ошибками. Выдавать свои слабости постороннему человеку как-то не хотелось. Тем более — девчонке. Муки творчества изнуряли Витьку, заводили в тупик.

— А чего еще-то писать? Тут же и так все сказано! — подумал Витька. Пришлось к открытке купить вдобавок конверт. На конверте он вывел адрес Лены Измайловой, а чуть ниже, где и требовалось, — свой, обратный.

Красочная открытка с видом Ленинграда, так и не тронутая на обороте никаким рукописным словом, удобно вместилась в конверт. На кончике языка Витька ощутил сладковатый привкус клея.

Опустив письмо в почтовый ящик, Витька испытал чувство громадного облегчения. Он словно бы заправился этим чувством, как самолет топливом, и буквально с реактивной скоростью покрыл расстояние от почты до своего девятого этажа, хотя лифт не работал, испортился, и старик Никитин ругался с кем-то из домовой конторы, стоя на пороге своей квартиры.

А Витька, стоя перед дверью своей квартиры, шарил по карманам, ища ключ. Ключа не было. Как в воду канул! Верней, не в воду, а в дырку — после тщательного обследования Витька обнаружил ее в самом уголке кармана.

Сомнений не было ключ посеян!

Что же делать?

Мать сейчас где-нибудь около Харькова, Зоя на фабрике, и когда вернется — неизвестно: она нередко задерживается на репетициях во дворце культуры и вполне может прийти в полночь. На всякий случай Витька нажал кнопку звонка. За дверью послышалось такое знакомое: дззи-и-и-и-инь. Витька прислушался к тишине пустой квартиры. Безнадюга. И медленно поплелся по ступенькам вниз.

Перспектива была не ахти какая веселая. Сегодня болтаться на улице до прихода Зои, может, до самой ночи. Завтра явиться в школу с невыполненными уроками. А послезавтра получить от матери встрепку за посеянный ключ.

Вообще-то, мама человек справедливый и зря не ругается. Витьке никогда особо не влетало за порванные штаны или вдрызг разбитые футболом ботинки. Мать просто разводила руками, горестно вздыхала: «Что ж ты со мной делаешь, разбойник? Где напастись на тебя барахла?» Но что касается ключа, то тут пощады от нее не жди. Ой будет лютовать!

Как только переехали сюда, ключ от квартиры стал для Витьки чистым наказанием. Куда бы ни шел Витька, вслед ему всегда неслось одно и тоже: смотри, не потеряй ключ, голову сниму! Когда возвращался, мать первым делом интересовалась, где ключ. Но хуже всего было то, что она заставила сына носить этот распроклятый ключ на веревочке, под рубашкой, нацепив на шею.

— Что я — верующий, что ли? — отбрыкивался Витька, но мать была неумолима, и ему пришлось позорно таскать ключ на груди, как крест. Хорошо еще, никто из ребят не знал!

Постепенно Витька добился отмены этого крепостного права, и ключ перекочевал в карман, как и положено у нормальных людей.

Но теперь в кармане была дырка, а ключа не было.

Что же все-таки делать?

Примерно с час Витька бессмысленно блуждал по микрорайону, старенький его портфель, разбухший от тетрадок и учебников, оттягивал руку, хотелось есть. От нечего делать он спрашивал у прохожих время, как будто самое главное сейчас было точно знать, который час. И вдруг мелькнула спасительная мысль! Вот дурак, ходит тут, как неприкаянный, а надо мчаться к Зое на фабрику, перехватить ее у проходной, все как есть объяснить и — порядок, у нее-то ключ при себе!

Минут через сорок Витька выскочил из трамвая и побежал к зданию трикотажной фабрики.

Возле проходной, опершись на оградку, отделяющую тротуар от мостовой, стоял Толя Плужников. В той же куртке, тех же джинсах. Только вместо цветов в руках у него был маленький транзисторный приемник, который мурлыкал по-зарубежному.

— Здравствуй, — сказал Витька, подойдя к Толе Плужникову.

— Привет! — удивился он.

— Я ключ посеял, домой не попасть…

— Красота! — воскликнул Толя и, сунув Витьке транзистор, кинулся в проходную.

Вскоре он вернулся.

— Порядок, сейчас она выйдет, — сказал Толя и взял транзистор себе.

Ждать пришлось недолго. Зоя выбежала из проходной, поискала их глазами, но они сами подошли к ней. Зоя была в пальтишке, наброшенном на плечи, под ним виднелся легкий пестренький халатик, голова повязана косынкой.

Весь разговор с Зоей Витька принял на себя, потому что на Толю Плужникова она и не взглянула. Отдала ключ от квартиры и все. Как будто Толя был тут совсем посторонний. Витька учуял в этом явную несправедливость и принялся объяснять Зое, как подошел к проходной и увидел Толю, как Толя помчался вызывать ее по местному телефону…

— Дома поговорим, — поставила точку Зоя. — Пока!

И улетучилась.

Витька и Толя переглянулись.

— Такие, брат, дела, — сказал Толя и закурил сигарету «Варна».

— Поехали к нам, — ни с того ни с сего брякнул Витька, крутя на пальце Зоин ключ.

— Стоит ли?

— Пельмени сварим…

— Тогда другой разговор, — не то в шутку, не то всерьез сказал Толя, и они двинулись к трамвайной остановке.

Пельмени получились на славу!

К той пачке, которую по пути купил Витька, как ему и было велено в оставленной матерью записке, Толя Плужников добавил свою, и, пока закипала вода в кастрюльке, они обшарили кухонный стол, достали бутылочку уксуса, горчицу, перец, чтобы из всего этого приготовить «отраву» — так Толя назвал смесь, необходимую для «остроты ощущений».

Витька в душе ликовал. Во всем они были с Толей наравне! Да и обед выглядел истинно мужским обедом: на столе расстелена газета, черный хлеб нарезан крупными ломтями, в тарелке гора пельменей, а «отрава» такая, что обжигает рот и выдавливает слезы из глаз. Будто горчичник на язык ставят! Но Витька и виду не показывает: макает пельменину, отправляет в рот, заедает черным хлебом. Точь-в-точь как Толя Плужников!

А разговор-то, разговор!..

Толя рассказывает про то, как служил в армии, разные истории вспоминает, серьезные и смешные. Витька то поддакивает с понимающим видом, то заливается смехом. Время идет незаметно, Толя курит сигареты «Варна», табачный дым витает в кухне, бархатно звучит негромкий Толин басок.

И — ни слова о Зое!

Как будто все, что было до этих минут, — и телефонные звонки, и цветы-гвоздички, и дежурства у проходной, — все оказалось лишь предлогом, чтобы встретиться именно с ним, с Витькой Егоровым, а вовсе не с Зоей…

Толя встает из-за стола.

— Уже уходишь? — огорчается Витька. — Можно еще чайку попить, а?

— Спасибо, старик. Пора двигаться. Мне в училище надо…

Когда вернулась с работы Зоя, в кухне был полный порядок, Витька сидел за уроками.

— Кто курил? — с ходу спросила Зоя.

— Толик Плужников, вот кто! — с вызовом крикнул Витька, готовый прямо сейчас дать за него бой. — Мы с ним тут пельмени ели!

Но Зоя уклонилась от боя.

— Еще не легче, — только и сказала она.

В субботу, неожиданно для себя, Витька был приглашен к Феде Победимову на день рождения.

— Приходи, если хочешь, — сказал Федя. — Скучно не будет!

Витька пошел. Новый костюм надел, ботинки почистил. В подарок принес альбом для марок, но не угадал: Федя уже забросил марки, занялся плаванием. Родители записали его в бассейн, купили ласты, и он в них напоказ, под смех взрослых гостей, шлепал по лакированному паркету, потешно задирая ноги.

Взрослых в гостях у Феди оказалось больше, чем ребят. Именинник мыкался из комнаты в комнату, все время что-то жуя, а Витька сидел с каким-то рыжим очкариком за столом и молча поглощал лимонад. Стол для ребят был накрыт специально, в отдельной комнате. Было тут тесно от мебели и жарко. За столом сидели еще две девчонки, косились на Витьку, шептались, хихикали. И был совсем недомерок с бантом на макушке. Весь до ушей перемазался кремом, а когда его стали отдирать от стола, разорался благим матом.

Тоска была зеленая. Витька подливал себе в фужер лимонад, спрашивал очкарика:

— Тебе добавить?

Тот отвечал не то вежливо, не то испуганно:

— Большое спасибо.

Вот и весь разговор.

А за стеклянной дверью, у взрослых, веселье шло хоть куда: взрывы хохота, звон посуды, тосты, танцы-плясы. Иногда сквозь этот шум там прорезался и голос Феди.

Когда в очередной раз объявился сам виновник торжества, опять что-то жуя, Витька сказал ему:

— Я пошел.

Федя было запротестовал, стал уговаривать:

— Погоди, сейчас кино покрутим, папин фильм, когда мы в Пицунде отдыхали! Мы его обратно пустим, задом-наперед, обхохочешься, как я там из моря выныриваю!

— Нет, я пошел, — твердо повторил Витька и добавил, совсем как тот очкарик:

— Большое спасибо.

Вот так бездарно пропала суббота. Уж лучше бы остался дома сидеть у телика — и то пользы больше.

А в воскресенье пришел ответ от Лены Измайловой.

Он был краток и звонок, как оплеуха.

«Не хочешь переписываться — и не надо, — писала Лена Измайлова. — А таких открыток у меня самой много, накупила в Ленинграде. Чем посылать Аничков мост, лучше бы проверил, есть там следы от осколков или нет. Мальчишки говорят, что есть, а я не заметила».

И все.

Даже без подписи!

Витьку просто взбесило такое нахальное письмо.

Ишь, какая нашлась! Чего ей вообще надо? Сама привязалась, никто не просил! И не о чем ему с ней переписываться!

А тут еще и мама — это она достала из ящика письмо, принесла снизу, нарочно положила на видном месте:

— От кого письмишко-то? — спрашивает.

— Ни от кого!

— Ай-яй-яй! Секрет, что ли?

Приходится объяснять наскоро, получается бестолково, слова рассыпаются, как горох. Выпаливая про все это и чем дальше, тем больше заводясь, Витька в темпе натягивает пальтишко, одна рука в рукаве, другая уже дверь открывает.

— Ты куда?

— Никуда! Гуля-ять! — кричит Витька на всю лестницу и ну считать вниз ступеньки, через одну, а то и через две махом.

Выскочил из подъезда, как ракета. Чья-то собачонка с визгом кинулась от него, поджав хвост…

Когда Витька оказался в трамвае и, нашарив в кармане медяки, оставшиеся с покупки пельменей, оторвал у кассы билет, он понял, что едет на Невский, к Аничкову мосту, смотреть, есть там следы от осколков или нет. И ведь не сам решил поехать — волна негодования понесла. Теперь волна откатилась, сделав свое дело, забросив Витьку в полупустой грохочущий вагон «девятки». И билет уже в руках — не пропадать же даром трем копейкам.

На Невском непривычно пустынно. Выходной, все магазины закрыты. Октябрьское прохладное солнце переманило прохожих на одну сторону проспекта, другая — в тени — почти безлюдная.

Вот и Аничков мост. Вода в Фонтанке темная, гладкая, ленивая. Четыре скульптуры на месте. Такие они привычные, что другой раз проходишь мимо и не замечаешь. Сильный человек укрощает коня. Сперва — конь на дыбы, а человек лежит. Под конец — конь покорный, сдался человеку.

Витька внимательно осматривает гранит, на котором установлены знаменитые фигуры. В самом деле, на том камне, что ближе всего к Дворцу пионеров, следы от осколков. Видно, недалеко взорвался снаряд, и по граниту так и брызнуло осколками. Витька тронул рукой холодный раненый камень. И сразу вспомнил мамино плечо — у нее там тоже вмятина от осколка. Ей было чуть меньше лет, чем сейчас Витьке, когда ее ранило. Мама пережила блокаду. Может, прямо вот здесь и ранило? Тем же снарядом? Хотя вряд ли…

Вот бы написать этой Ленке Измайловой про маму, про блокаду. Небось только понаслышке и знает про это, а Витька — сын как никак! Ему сразу вспомнились мамины рассказы про войну…

Но тут Витьку оттеснили иностранцы. Целая толпа, кто в чем, в длинных балахонах, в брюках, в темных очках, с аппаратами, сумками, патлатые, шумные, галдят по-своему, наперебой фотографируют, хохочут. А чего, спрашивается, смешного?

Витька пошел дальше. Напротив Гостиного двора оказалась почта. Витька поднялся наверх. В окошечке, где принимают телеграммы, купил обычную почтовую открытку. Без всякого красочного вида. Тут же, возле окошечка, надписал адрес Лены Измайловой, а на обороте одну только фразу: «Следы от осколков есть».

Своей подписи тоже не поставил.

И опустил открытку в почтовый ящик.

Приближались ноябрьские праздники.

Под конец четверти Витьку спрашивали почти на каждом уроке, и он приносил домой обычные свои «четверки» и «тройки». Ольга Ивановна относилась к этим оценкам с пониманием, не требовала от сына лезть из кожи ради «пятерок», но случавшиеся «двойки» — а они, не секрет, бывали — повергали ее в настоящее горе. Уж лучше бы она ругала Витьку, лучше бы ремнем, чем так: сядет на табуретку и плачет, сморкается, подолом фартука слезы вытирает. Никаких сил не было видеть это. В такие дни Витька ожесточался на самого себя и сидел за учебниками, зубрил, решал задачки, отказываясь даже от телика.

Мама ходила по комнате на цыпочках…

От Лены Измайловой ничего больше, не было. Да Витька и не ждал ничего. Охота была! Наверно, получив его открытку насчет следов от осколков, она поняла, с кем имеет дело, и больше не сунется к нему со своим дурацким характером.

Правда, убегая в школу и возвращаясь оттуда, Витька на всякий случай заглядывал в почтовый ящик, на котором значилось: «кв. 69».

Толя Плужников тоже исчез из поля зрения, а Зоя была всецело занята подготовкой к отчетному концерту художественной самодеятельности, допоздна пропадала на репетициях, и Витька почти не видел ее дома.

Отчетный концерт был назначен на второе ноября. Зоя принесла два билета во Дворец культуры, но мама все равно пойти не могла, так как в этот день уезжала.

Ради такого ответственного случая Зоя отпросилась с работы на весь день, с утра отсидела часа два в парикмахерской, прибежала домой с невероятной прической — золотые кренделя на голове! Просто не узнать Зою, совсем другая стала.

Красивая, как взаправдашняя артистка!

Зоя вертелась то перед зеркалом, то перед Ольгой Ивановной:

— Теть Лель, теть Лель, ну как? Ничего, да? А если это?..

И снова носилась из комнаты в кухню, примеряла туфли к платью и платья к туфлям.

Притихший Витька сидел в сторонке и, шмыгая носом, восхищенно следил за ней.

На концерт они поехали загодя.

В фойе было пусто, Зоя сунула Витьке билет и тридцать копеек на мороженое, сказала «не скучай» и улетучилась.

С вафельным стаканчиком пломбира Витька бродил по фойе, читал афиши, разглядывал фотовыставку о лучших людях легкой промышленности. Одна фотография привлекла Витькино внимание. На ней вместе с другими девушками была Зоя. Подпись подтверждала это: слева направо шли какие-то посторонние фамилии, а среди них значилась Терехова. Витька шмыгнул носом. Не каждому пришедшему сюда, на концерт, знатные люди доводятся соседями! Он горделиво посмотрел по сторонам, но мало кто обратил на него внимание: большинство толпилось у книжного развала и у буфетной стойки.

Витька доедал мороженое, как вдруг кто-то положил ему руку на плечо. Витька обернулся и увидел Толю Плужникова.

— И ты здесь? — радостно воскликнул Витька. — Зоя будет в концерте выступать!

— Спрашиваешь! — сказал Толя грустным баском.

— А тут ее фотография висит, на выставке, — сказал Витька и подвел его к стенду. — Вот она, гляди, третья слева!

— Точно! — сказал Толя и, воровато оглянувшись, без труда оторвал фотографию, оставив на стенде четыре кнопки.

— Вдруг заметят? — испугался Витька.

— Оправдаемся, — спокойно сказал Толя и спрятал фотографию во внутренний карман. — Ты где сидишь?

— В пятом ряду.

— Ладно, в антракте увидимся, — сказал Толя, потому что прозвенел звонок и все толпой направились в зал.

Отчетный концерт художественной самодеятельности проходил с необыкновенным успехом. После каждого номера в зале бурно хлопали, кричали «браво», а с балкона даже скандировали, как на стадионе: «Мо-лод-цы, мо-лод-цы!»

В антракте Витька, как ни старался, Толи Плужникова не нашел.

А Зоя выступала во втором отделении. Она пела в микрофон, позади нее стояли четверо парней в белых костюмах и играли на электрогитарах. Иногда они подпевали Зое — ба-да бу-да. Обе ее песни Витька знал назубок, она их все время пела дома: жарит яичницу — поет, стирает в ванной — поет. Одна песня ему очень нравилась — коль ветер лавиной, и песня лавиной, тебе половину и мне половину. Это про настоящую мужскую дружбу, которую делили, как хлеб, пополам. Другая же была про любовь и про ручей, который впадает в Сетунь с крутой горы.

Зою Терехову никак не отпускали со сцены, и она стояла там счастливая, в блестящем платье, кланяясь всему залу. Витька что есть сил бил в ладоши, ерзая в кресле и вытягивая шею, и было у него такое чувство, будто Зоя всю эту шумную радость успеха делит с ним пополам — тебе половину и мне половину…

Домой Витька добирался один.

Он не сговорился с Зоей насчет обратного пути и не знал, ждать ее или не ждать. Постоял у выхода из Дворца культуры, пока не схлынул поток расходящихся по домам зрителей, но так никого и не увидел — ни Зои, ни Толи Плужникова.

Ничего не поделаешь.

Сел в трамвай и поехал…

А ровно через пять минут из Дворца культуры вышел Толя Плужников, остановился на том же самом месте, где только что стоял Витька, закурил сигарету «Варна» и стал ждать, поглядывая по сторонам.

Из маленькой неприметной двери с табличкой «Служебный вход» вышла шумная, оживленная компания. Это были участники концерта, в том числе четыре парня с зачехленными электрогитарами. Тут же была и Зоя Терехова. Все громко говорили наперебой, смеялись, пожимали друг другу руки.

Толя Плужников увидел Зою и позвал ее.

Зоя увидела Толю, смутилась, но все-таки подошла к нему.

— Ты хорошо пела, — сказал Толя Плужников.

— Спасибо, — сказала Зоя.

— Я видел вашего Витьку Егорова, — сказал Толя.

— Да, он был со мной, — сказала Зоя.

Участники концерта, все еще толпившиеся у служебного входа, нетерпеливо кричали:

— Зоя! Терехова! Сколько можно?

И тогда Толя Плужников сказал Зое:

— Не уходи с ними.

— Уже поздно, — сказала Зоя.

— Время детское, — сказал Толя.

— Витька, наверно, поехал домой без меня, — сказала Зоя.

— Не уходи с ними, — опять сказал Толя.

— Фантомас, — сказала Зоя и засмеялась.

Участники концерта махнули на Зою рукой и толпой двинулись к метро.

— Ты просто здорово пела! — радостно воскликнул Толя.

— Ладно уж, пошли, — кивнула Зоя.

И они вдвоем двинулись от метро.

По Кировскому проспекту.

А Витька в это время ехал на трамвае по проспекту Карла Маркса и смотрел в окно. Мимо проплывали темные кирпичные корпуса заводов и фабрик Выборгской стороны.

И вот тут возникает вопрос: что было бы, если б Витька все-таки дождался Зою или Толю Плужникова?

Картина была бы, наверно, такая: по Кировскому проспекту, малолюдному в этот поздний час, идут Зоя и Толя Плужников, а рядом… нет, не рядом — впереди… или, может быть, позади них?.. словом, где-то сбоку Витька. Вроде бы и с ними вместе, и сам по себе. Руки в карманах, шаг небыстрый, прогулочный, вразвалочку.

Идет себе, никому не мешает.

На Каменном острове Зоя сказала:

— Жутко ноги устали.

— Посидим, отдохнем, — сказал Толя.

Они сели на скамейку, Зоя скинула туфли, поболтала ногами, пальцами пошевелила.

— Замерзнут ноги, — сказал Толя.

— Не замерзнут, — сказала Зоя и засмеялась.

А Витька рядом стоит. Или не стоит, а ходит взад-вперед и ждет. Чего ждет? Неизвестно.

— Сколько километров отшагали? — спрашивает Зоя Толю.

— Ерунда, — говорит Толя.

— А времени сколько уже?

— Двенадцать, — говорит Толя.

— Ого! — думает Витька и зевает.

— Все-таки замерзнут ноги, — говорит Толя.

— Нет, просто устали, — говорит Зоя и смеется. — Туфли новые.

— Давай потру, — говорит Толя, становится на одно колено, берет Зоину ногу и трет ладонями ее пальцы в чулках, быстро-быстро, как будто хочет скатать их в трубку.

А что Витьке делать?

Другую ногу растирать, что ли? Редкие прохожие подумают — что-нибудь случилось с Зоей, они ей неотложную помощь оказывают с Толей, — соберутся вокруг, будут глазеть, советы всякие давать… Глупейшее положение!

И спать к тому же хочется, зевки раздирают рот, зябкие мурашки по телу бегают.

— Лучше стало? — спрашивает Толя.

— Заново родилась, — смеется Зоя.

Потом она надевает туфли, и они снова идут рядышком, разговаривают. Толя что-то ей объясняет, Зоя изумляется, хохочет.

А Витька плетется за ними, чувствуя себя совершенно лишним.

Очень это неприятное чувство — ощутить себя лишним. Никто тебе и слова не сказал, никто не гонит в шею. Они сами по себе, ты сам по себе. И все-таки — торчишь у них перед глазами и не знаешь, куда себя деть.

Так что хорошо получилось: Витька не дождался ни Зои, ни Толи и уехал домой один.

И даже не знает, что все у них было так, как и было, только без него, без Витьки.

С концерта он вернулся без четверти одиннадцать.

Нажал кнопку вызова лифта и стал ждать, пока кабина спустится на первый этаж. Вдруг приоткрылась дверь квартиры старика Никитина, и оттуда выглянул он сам, какой-то встрепанный, в полосатой пижаме.

— Полуночничаем? — строго спросил он.

— А что? — насторожился Витька.

Никитин задрал рукав пижамы, взглянул на часы и, причмокнув языком, поманил Витьку пальцем-крючком. Витька сразу почувствовал, что попался на этот крючок, как глупый ерш.

— А что я такого сделал? — затрепыхался он.

— Телевизор у вас есть?

— Есть, а что?

— Тогда скорей к вам! — заторопился Никитин, ощупал карманы пижамы, захлопнул дверь квартиры и, не дав Витьке опомниться, втащил его в кабину лифта.

Выяснилось, что у Никитина в самый неподходящий момент отказал телевизор, а передавали хоккей, «Спартак» — ЦСКА, последний период, счет 3:3.

Вот уж не знал Витька, что этот занудливый старик пенсионер такой заядлый болельщик.

Дома, не раздеваясь, Витька включил «Ладогу». Никитин сел у стола, из одного кармана вынул пачку «Беломора» и спички, из другого — баночку с валидолом, нацепил на нос очки и уставился на экран, где с минуты на минуту должно было появиться ледяное поле.

— Страсти накаляются! — сказал он, потерев руки.

Но третий период еще не начался, потому что на экране появилось не ледяное поле, а иностранная кинохроника.

Американские самолеты бомбили Вьетнам, горели джунгли, зенитчики быстро-быстро вертели рукоятки пушек, наводя их на цель, падал, оставляя дымный хвост, сбитый самолет.

— Так им, гадам! Так им! — ерзал на табуретке Никитин.

Шла по улице демонстрация, волосатые, бородатые люди несли плакаты, что-то кричали, вскидывая руку.

— Что они могут? — говорил Никитин. — Митингуют, шумят, а надо — что? — он строго смотрел на Витьку поверх очков.

— Что? — смущался Витька.

— То-то же! Понимать надо! Теория без практики мертва.

Показывали современные западные моды.

— Делать им больше нечего! — сердился Никитин. — Заелись, вот и выпендриваются!

Витька с изумлением следил за стариком.

А когда начался третий период, Никитин и вовсе разошелся. Он вскакивал с места, кричал, бухался бессильно на табуретку, хватался за голову.

— Выключи! — выпаливал он. — Выключи это зрелище! Мне противно смотреть!

Витька терялся, не зная, выключать телевизор или нет, но старик Никитин уже снова почти с головой влезал в экран, шарахался от него, всплескивал руками.

— Толя! — орал он. — Фирсыч! Врежь им, как ты умеешь! Ведь есть же порох в пороховницах!

Витька заражался буйной реакцией старика Никитина.

— А-а-а! — стонал пенсионер с отчаянием, когда шайба не влетала в ворота спартаковцев.

— Вы за кого болеете — за армейцев? — сунулся было Витька, но Никитин слепо взглянул на него и стал ожесточенно высасывать дым из погасшей папиросы.

Когда счет изменился в пользу «Спартака», Никитин в гробовом молчании вытряхнул на ладонь таблетку валидола и закинул ее в рот.

— Вам плохо? — испугался Витька.

— Хуже некуда, — подавленно сказал Никитин.

Армейцы проиграли.

Никитин сам выключил телевизор, рассовал по карманам очки, папиросы, валидол и спички и направился к двери.

— Ухожу с позором, — заявил он так, будто Витька был виноват в этом.

Очень неожиданный оказался старикан!

…Зоя пришла поздно. Не зажигая света, заглянула к Витьке:

— Ты спишь?

Ответа не последовало.

— Опять кто-то накурил, — сказала Зоя, принюхиваясь к темноте.

И шепотом засмеялась.

А эта Ленка Измайлова все-таки ответила!

Витька, еще не вскрыв, прощупал конверт, в котором было что-то жесткое, картонное.

Наверно, открытка с видом поселка, где она живет. Получила, наверно, Витькино послание с одной только фразой — «Следы от осколков есть» — и почувствовала свою вину. Теперь заглаживает. Подлизывается. Ох уж эти девчонки!..

В конверте оказалась ее фотокарточка. Вполне нормальное лицо. Темные волосы, гладко зачесанные и собранные сзади в «конский хвост». Веселые озорные глаза. Или потому, что улыбается? На щеке родинка. Пионерский галстук, почти как бант.

Девчонка как девчонка.

Мало, что ли, таких на свете?

На обороте было написано:

«Это я. Спасибо, что разузнал насчет осколков. Пиши мне про все интересное. Лена Измайлова».

Витька еще раз посмотрел на фотокарточку.

И вдруг в голове у него мелькнула идея, рассмешила, погнала Витьку к столу, заставила перерыть весь ящик, битком набитый всяческой дребеденью.

Вот она!

Это была та самая фотокарточка, где Витька изображен с окладистой бородой и гусарскими усищами. То-то будет потеха, когда ей вручат сей портрет!

На другой стороне Витька начертал: «А это я. Будем знакомы, Витя Егоров».

И в тот же день, с тем же разудалым настроением, отправил этот свой «портрет» Лене Измайловой.

А на следующее утро, к великому изумлению, снова получил от нее весточку. Не ответ на Витькину бороду — рано еще, он еще впереди, а ярко-красную поздравительную открытку.

Когда он открыл ящик для писем и газет, из него, как разноцветный листопад, посыпались на пол праздничные открытки. Три штуки Зое, две маме и одна — вот эта, ярко-красная, с Кремлевской башней и знаменами. Лена писала: «Здравствуй, Витя. Поздравляю тебя с наступающим праздником Великого Октября. Желаю хороших отметок в четверти и вообще разных успехов. В этот день ты, наверно, пойдешь на демонстрацию на Дворцовую площадь. Как я тебе завидую! У нас демонстрации не бывает. Мы будем только смотреть ее по телевизору. Напиши мне, как ты проведешь праздник. Лена Измайлова».

Все это, честно говоря, огорошило Витьку. Переписка с Леной принимала серьезный оборот, а тут прямо заставила его призадуматься, поскрести затылок.

Прежде всего, она его поздравила с наступающим праздником, а он и пальцем не шевельнул. Даже в голову не пришло. Во-вторых, Витька не сообразил, что его бородатая физиономия появится там как раз на праздники, и вся эта затея выставит его в самом неподходящем виде. И наконец, ведь правда, что у них в небольшом поселке демонстраций не бывает, и Лена всерьез может завидовать Витьке, живущему в Ленинграде.

Надо было как-то исправляться.

Но — как?

Утром седьмого ноября посыпал снег, и мама, которая на все праздники оставалась дома, сказала Витьке:

— Никакой демонстрации. С твоими гландами никуда не пущу.

Спорить было безнадежно.

Зоя убежала на демонстрацию без Витьки, а мама стала готовить праздничный обед. В квартире запахло тестом, мясом, капустой. По телевизору показывали парад на Красной площади. Витька сидел перед экраном и думал о том, что Лена Измайлова сейчас смотрит то же самое, что и он, никакой разницы. Потом пришлось дважды бегать в магазин — за молоком и за подсолнечным маслом. Тут гланды почему-то не помешали, мама даже не вспомнила про них, посылая его в универсам. На лестнице пахло так же вкусно, как и дома. Жильцы, встречаясь на площадках, поздравляли друг друга с праздничком.

Часам к двум Витька с мамой раздвинули стол, накрыли его и стали ждать гостей. Ольга Ивановна надела красивое темное платье, приколола медаль «За оборону Ленинграда». Витьке всегда нравилось видеть маму вот такой — нарядной, красивой, молодой. Она даже губы накрасила перед зеркалом!

Оглядывая заставленный угощениями стол, сказала Витьке:

— Может, Федю Победимова пригласишь?

— Не-а, — сказал Витька.

— Все веселей тебе будет!

— Обойдется.

— Будешь со взрослыми сидеть?

— Ага, — сказал Витька. — И то лучше.

Первыми пришли дядя Коля с тетей Лизой. Румяные с морозца, шумные, веселые, на пальто горят красные бумажные цветы. У дяди Коли голос зычный, капитанский: он и работает капитаном буксира в торговом порту. Тетя Лиза хохотушка, ямочки не сходят со щек.

— Ух ты! — грохнул дядя Коля, увидев праздничный стол. — Знали, куда идем! — взял щепотью из тарелки квашеной капусты, опустил в рот, запрокинув голову, замычал от блаженства.

— Не хулигань! — захохотала тетя Лиза, но мама утащила ее в кухню.

— Ну-с? — спросил дядя Коля Витьку. — Как она, жизнь? Мать не обижаешь, не огорчаешь? Смотри у меня!

— Вы мне обещали, помните?.. — начал было Витька, но дядя Коля все, оказывается, помнил:

— На буксир-то взять? Будет, Витек, будет. К лету ближе. Как говорится, дал слово — держи! Верно?

Потом пришла Полина Игнатьевна, тоже проводница, мамина напарница.

Теперь ждали лишь Зою, которая задерживалась на демонстрации.

Дядя Коля ходил вокруг стола и вздыхал.

Раздался звонок. Витька побежал отпирать.

За дверью стоял Толя Плужников.

— С праздником, — сказал он Витьке и преподнес маленький красный флажок.

— А Зои еще нет! — выпалил Витька.

— Дождусь внизу, — сказал Толя и стал закрывать дверь.

— Мама! — заорал Витька. — Толя Плужников пришел!

Как Толя ни отнекивался, его все равно втащили в квартиру, заставили раздеться. Больше всех усердствовал дядя Коля. А Витька был несказанно рад приходу своего друга.

— Мы с ним пельмени ели! — вскрикивал он время от времени, но это ни на кого так и не произвело должного впечатления. Только Полина Игнатьевна погладила Витьку по голове и сказала:

— Вот в Сибири пельмени делают! Не чета покупным.

Толя Плужников оказался в центре внимания. Постепенно его басок вытеснил все другие голоса, даже дяди-Колин. Разговор, перескакивающий с того на это, понемногу выстроился, стал общим. Толя рассказывал о своей работе в ПТУ, где он учит молодых вьетнамцев.

— Хорошие ребята, — говорил Толя. — Упорные. Трудяги в добром смысле слова. Мы им даем профессии станочников, учим на токарей, фрезеровщиков, но они сами просят, чтобы знания были шире, универсальнее. Война забирает людей, надо их заменять…

— Несчастный народ, — вздохнула Полина Игнатьевна. — Эти американцы бомбят их, бомбят — управы на них нет!

— Потому и помогаем Вьетнаму, — сказала тетя Лиза.

— От себя отрываем, но им помогаем, — сказала мама.

— А как же иначе? — громыхнул дядя Коля. — Надо помогать. Вон у нас в порту: и на Кубу грузы, и в Египет… Как же иначе?

В этот момент Витька услышал, как дверь отпирают снаружи.

— Зоя пришла! — крикнул он и бросился в переднюю: ему хотелось первому известить Зою о приходе Толи Плужникова.

Зоя с гроздью цветных воздушных шариков прямо с порога объявила:

— Теть Лель, а я не одна, с подружками!

В дверях, хохоча и визжа, толпились розовощекие девушки с ее фабрики.

— За столом никто у нас не лишний! — пропела мама. — Проходите, гости дорогие!

— Девчонки, валите пальто ко мне на тахту! — крикнула Зоя.

В передней стало тесно. Вешалка распухла от пальто, под ними парами выстроились женские сапожки. Витька успел в суматохе шепнуть Зое про Толю Плужникова.

Она засмеялась:

— А мы так с ним и договорились!

— За стол, за стол! — суетилась мама.

Стульев и табуреток, конечно, не хватило. Витька достал из кладовки два чемодана, они с Толей сели на них верхом. Рядом с Толей села Зоя.

Начался праздничный обед.

Витька очень любил сидеть вот так, среди своих и гостей, чувствуя себя равным участником торжества. Он с готовностью передавал соседям то салат, то маринованные грибочки, бегал на кухню за открывалкой для минеральной воды, уписывал за обе щеки вкусности, приготовленные мамой. В застольном разговоре он участия не принимал, но ловил каждое слово. Особое удовольствие доставляло ему чокаться: свой наполненный до краев фужер с лимонадом он тянул к каждому и огорчался, если кто-то проносил свою стопку или рюмку мимо его фужера.

Тосты произносили разные.

Сперва выпили за праздник. Дядя Коля, как самый старший, встал и, держа рюмку, сказал:

— Смех смехом, а пятьдесят четыре годочка отмечаем, товарищи. Эх, дожить бы до сотой годовщины!

Затем Полина Игнатьевна произнесла много хороших слов о «простой русской труженице» Ольге Ивановне, и мама зарделась вся, замахала руками:

— Ну, ты уж скажешь, Полинка!

Витька полез чокаться с мамой. Та притянула его к себе, уткнула в грудь, поцеловала в макушку. Потом поднялась и сказала:

— Помянем тех, кто мог бы сегодня сидеть за нашим столом.

— Правильно, — поддержал дядя Коля, тоже поднимаясь. — Мы — ленинградцы, грех забывать об этом, а уж нам поминать, ох, есть кого… Вы, молодежь, не бойтесь, этой печалью праздник не испортишь, только полней сделаешь, крепче…

Все встали.

Витька сунулся было чокаться, но Толя осадил его, шепнул:

— Не полагается, брат…

В полной тишине, при полном молчании, тесно стоя вокруг стола, все выпили до дна.

Каждый, наверно, вспоминал сейчас что-то свое, сокровенное, а Витька почему-то увидел перед глазами гранит, по которому брызнули осколки.

А потом за столом стали петь песни.

Витька с замиранием сердца ждал этой минуты. Он не представлял себе праздника без песен за столом. Разговоры разговорами, тосты тостами, а вот когда кто-то предлагал спеть или просто запевал негромко сам, и к нему пристраивались без приглашения все новые и новые голоса, Витьке казалось, что только сейчас и начинается самое главное в празднике. Тогда и сам он, уткнувшись в тарелку, не отрывая от нее глаз, еле-еле выводил знакомый мотив и шептал знакомые слова. Пели «Русское поле», и Витька пел со всеми вместе, почти не слыша своего голоса:

А что еще было в праздники?

Витька сидит за столом и в задумчивости покусывает кончик шариковой ручки. За окном темно, мельтешат снежинки. Зима, кажется, устанавливается накрепко, и это тоже как праздник: можно будет вволю погонять шайбу. Витька уже достал из кладовки коньки, проверил клюшку, обмотал изоляционной лентой.

Мамы нет, уехала со своим поездом. Зоя теперь частенько говорит по телефону с Толей Плужниковым. Витька, если первый снимет трубку и узнает знакомый Толин басок, тоже перекинется с ним парой слов, потом зовет Зою. Из комнаты слышит, как Зоя негромко отвечает ему, смеется, шутит. Сегодня, поговорив с Толей, быстренько оделась, крикнула Витьке: «Вернусь поздно!» — и умчалась.

Витька один дома.

Что же еще было в праздники?

Лена просила написать, как он их провел. Не ответить нельзя. Тем более что она опять опередила Витьку, прислав письмо. С первых же строк сообщила, что бородатая Витькина фотография произвела веселое впечатление: «Мы все смеялись, когда разглядывали ее, особенно папа. Ты, оказывается, с юмором». Витька ухмыляется, перечитывая это место. Он, оказывается, с юмором! Вот уж не ожидал такого признания. А еще Лена рассказывает в письме, как она провела праздники. Тоже смотрела телевизор, потом сидела с гостями за столом, и тоже пели песни. Вечером в школе был праздничный КВН, их класс выиграл…

Витька смотрит на лежащий перед ним лист бумаги, где написано: «Здравствуй, Лена. Праздники я провел хорошо. На демонстрацию не ходил. К нам пришли гости. Дядя Коля с тетей Лизой, Полина Игнатьевна, Толя Плужников, Зоя со своими подружками…»

От огорчения Витька не то вздохнул, не то зевнул. Лена Измайлова приняла его за человека с юмором, а тут? Хорош юмор. Как в телефонной книге. Обхохочешься!

Он в сердцах скомкал несостоявшееся письмо и стал укладываться спать.

Утро вечера мудренее, как говорит мама.

Трудно сказать, в самом ли деле утро мудренее вечера или просто так удачно вышло, но на следующий день Витька успел еще до ухода в школу написать письмо Лене Измайловой. Не мудрствуя лукаво, он в нем открыто и честно признался, что у него плохо получается описание прошедших праздников. «Ты не обижайся, — писал Витька. — Лучше присылай мне всякие вопросы, как например, про следы от осколков. Я все узнаю и отвечу. Мне так будет легче. Ладно?»

Витька говорил Лене чистую правду, и от этого, наверно, слова появлялись сами собой, легко и просто. Опустив письмо в почтовый ящик, он даже почувствовал потребность поделиться с кем-нибудь, рассказать про Лену Измайлову и переписку с ней. Что тут такого? Зачем скрывать? Попробовал было подступиться к Феде Победимову, но тот был занят своими новыми переживаниями: на переменках все уши прожужжал о папиной машине «Жигули», которая вот-вот будет куплена, и о гараже, который папа «выколачивает» в райисполкоме.

К последнему уроку у Витьки совсем пропало желание рассказать кому-нибудь о переписке с Леной Измайловой, тем более что из окна класса он увидел старика Никитина, в окружении малышни разгребавшего снег на том самом месте, где прошлой весной был залит каток. Мысли о предстоящих хоккейных баталиях полностью завладели Витькиным воображением.

Звонок с уроков сразу вымел полкласса, а Витька вылетел первым, схватил в раздевалке пальтишко и, натягивая его на ходу, выскочил из школы. Работы у старика Никитина было еще много — будущий каток и на четверть не расчищен, а от малышни какая польза? Только под ногами путаются. Кинув портфель на лавочку у подъезда, Витька взял вторую лопату и стал помогать Никитину. Вдвоем они разгребали снег, толкая лопаты впереди себя. Дело было не ахти какое веселое, но зато впереди предстояло самое интересное — заливка катка водой. Длинный резиновый шланг кольцами и восьмерками змеился у крана, торчащего из подвального окошечка дома.

Никитин часто делал передышки, закуривал папиросу, кашлял и сердился:

— Что за народ? Два подъезда обошел, зову родителей — для ваших же пацанов каток. Нет, и в ус не дуют! Думают — блажь, а хоккей воспитывает смелость, отвагу, бойцовские качества прививает!

Витька шмыгал носом, тыльной стороной ладошки вытирал взмокший под шапкой лоб и спрашивал:

— Заливать когда будем?

— Все своим чередом! — говорил Никитин и продолжал. — А то, понимаешь, сиднем сидят пацаны. То за уроками, то за телевизором. Целыми днями! Откуда ж силушке быть? С малолетства исключаем. Вот и растут тюря-тюрей, смотреть тошно. Потом лохмы до плеч отпустят, умники непоротые. А им солдатами быть!

Трудились больше часу. Витька скинул пальтишко, Никитин тоже расстегнулся — под шарфом, намотанным на шею и свисавшим двумя хвостами, мелькнула густая орденская колодка. Витька и не знал, что у старика Никитина столько наград…

Возле почти расчищенного хоккейного поля появился Федя Победимов.

— Чего стоишь? — спросил Витька. — Бери лопату.

— Больно надо, — сказал Федя.

— А кататься небось будешь?

— Буду и тебя не спрошу, — вызывающе сказал Федя.

Витька показал ему кукиш:

— Вот покатаешься на катке!

— Посмотрим! — засмеялся Федя и ушел.

— Посмотрим! — вслед ему крикнул Витька.

В скором времени Никитин стал заливать каток. Витька изнывал от нетерпения, дожидаясь своей очереди. Наконец Никитин дал ему шланг и велел поливать водой равномерно, чтобы не намерзали ледяные волдыри. Вездесущая малышня с почтением и завистью смотрела, как Витька управляется со шлангом. Правда, с него сильно капало, из трещин в резине били тонкие струйки, и вскоре Витькины войлочные ботинки промокли насквозь. Ольга Ивановна, испугавшись, что он простудится и сляжет с ангиной, всыпала ему по первое число, потом, голоногого, усадила в ванну, наполнив ее горячей водой и сыпанув туда сухой горчицы. Витька сидел покорно, ногам было нестерпимо горячо, он попеременно вытаскивал из воды то одну, то другую ногу, как будто маршировал сидя. В ванную заглянула Зоя, сочувственно подмигнула Витьке:

— Терпи, казак, атаманом будешь!

— Пусть только заболеет, — отозвалась тут же мама. — Я ему спину мягче живота сделаю!

Все обошлось, Витька даже насморка не заработал и на другой день в школе на переменках сколачивал хоккейную команду, заранее чувствуя себя капитаном.

Однако игра не состоялась.

Приехал самосвал, поднял, круто накренив, кузов, и из него прямо на ледяное поле посыпались, грохоча и дробясь, кирпичи.

Витька, который пришел сюда раньше всех, кинулся к водителю.

— Вы что? Это же наш каток!

— А наше дело телячье, — сказал водитель, опустил кузов, и пустой самосвал с лязгом укатил.

Витька побежал домой, стал звонить в квартиру Никитина, но на звонки никто не отозвался. Пока Витька, негодуя на самоуправство водителя самосвала, мыкался туда-сюда, возле груды кирпичей объявился Федя Победимов.

— Видал? — подбегая к нему, закричал Витька. — Мы тут каток себе устроили, а он кирпичей навалил!

— Это для нашего гаража кирпичи, — сказал Федя.

— Как так?

— А так. Папа получил разрешение!

— Мы раньше каток залили! — возмутился Витька. — Не будет тут никакого вашего гаража!

— Нет, будет, — сказал Федя Победимов.

— Нет, не будет!

— Посмотрите на него! — засмеялся Федя. — Твоя, что ли, земля?

— Моя! — заорал Витька.

— Какой нашелся!

— Забирай свои кирпичи! Не будет здесь гаража! — Витька схватил два кирпича и отбросил их в сторону.

— Не трожь! — сказал Федя и вплотную подошел к Витьке.

— Наш каток! — сказал Витька, сжимая кулаки.

— А я говорю, не трожь! — повторил Федя и толкнул Витьку в плечо.

— Так, да? — выдохнул Витька и бросился на Победимова.

Они сцепились, упали. Каждый старался подмять под себя противника. Ноги то скользили по льду, то упирались в кирпичи. Снег под мальчишками смешался с красной кирпичной пылью. Витька сопел, напрягался изо всех сил, чтобы свалить с себя Победимова, который сумел оседлать его и тыкал ему в лицо мокрой рукавицей. Извернувшись, Витька опрокинул Победимова навзничь, навалился на него, укладывая его на лопатки.

— Не будет гаража! — тяжело дышал Витька прямо в лицо Федьке.

— Не твоя земля! — шипел под ним Победимов.

— И не твоя! Не твоя!

Они снова катались по снегу. Борьба шла с переменным успехом, и неизвестно, чем бы кончилась, если бы их не растащили в разные стороны. Витьку держал за плечи Федькин отец, а Федьку — старик, Никитин.

— Что за шум, а драки нет? — весело говорил Победимов-старший.

— Откуда здесь взялись кирпичи? — строго спрашивал Никитин.

Мальчишки наперебой принялись объяснять про самосвал, каток и гараж, но взрослые, отпустив их и не слушая, уже говорили друг с другом всерьез, и Витька, отряхивая пальтишко шапкой, прислушивался.

— У меня официальное разрешение райисполкома, — сказал Федин отец и достал из кармана бумагу.

— Вы будете иметь дело с общественностью, — сказал Никитин, даже не взглянув на бумагу. — Гараж ваше частное дело, а территория вокруг дома принадлежит прежде всего вот им! — Никитин показал рукой на Витьку и Федю.

Через несколько дней гараж для Победимовых начали строить. Но не на том месте, куда сперва свалили кирпичи, а с другой стороны дома, рядом с помойкой.

Все воскресенье Витька с ребятами гонял на катке шайбу. Ольга Ивановна кричала в форточку:

— Витька-а! Иди обедать!

Но Витька только отмахивался. Какой может быть обед, если его команда проигрывает со счетом 28:30?

Домой вернулся разгоряченный, красный, как редиска, но зато с победой! Решающий гол он забил сам: шайба попала на клюшку, впереди никого не было, он рванулся к воротам и с ходу вкатил туда штуку.

Воротами служили магазинные ящики.

Все остальное было как в настоящем хоккее.

По телику передавали мультфильм «Ну, погоди!»

Свирепый волк с голосом артиста Папанова гонялся за беззаботным зайчишкой и все время попадал впросак.

Витька не раз видел эти забавные серии и в кино, и по телевизору, но не смог отказать себе в удовольствии посмотреть еще разок, тем более что на столе лежали учебники и тетрадки, которые не вызывали у Витьки ничего, кроме страдания.

Когда зайчишка и волк пронеслись стремглав мимо дрыхнущего носорога и очутились в павильоне кривых зеркал, Витька услышал, что пришла Зоя.

— Зоя! — закричал Витька, не отрываясь от экрана. — Иди скорей, мульти-пульти передают!

Но Зоя не спешила.

Она разделась, сменила туфли на шлепанцы, прошуршала в них к телефону, позвонила кому-то и, сказав несколько слов, положила трубку. Потом зашла на кухню, приоткрыла кастрюльку на плите, но есть ничего не стала.

— Знаешь, — сказала она Витьке, — а Толя, наверно, скоро уедет во Вьетнам.

— Толя Плужников?! — воскликнул Витька и сразу выключил телевизор. — Но там же война!

— В том-то и дело, — грустно сказала Зоя.

Витька давно не виделся со своим другом Толей Плужниковым, и Зоино сообщение потрясло его. Невольно вспомнились кадры из кинохроники и газетные снимки: взрывы бомб, огонь напалма, обломки сбитых самолетов, нацеленные в небо ракеты.

Но Зоя сказала:

— Его посылают туда на завод. Монтировать оборудование, обучать работать на наших станках.

Это, конечно, меняло дело, но все равно Витька почувствовал, что просто обязан повидать Толю до его отъезда во Вьетнам, сказать ему хотя бы несколько слов. Каких? Неважно, они придут потом, сами. Важно было застать Толю Плужникова, побыть с ним один на один, без посторонних, как тогда, когда они вдвоем сидели вот здесь и ели пельмени.

— Он где живет? — спросил Витька.

Зоя молчала. Витька посмотрел на нее. Она сидела у стола пригорюнившись, глядела в погасший экран «Ладоги», и в глазах у нее копились слезы.

— Ты что, Зоя? — заморгал Витька. — Не плачь!

Зоя встряхнула головой и, сложив пальцы уголками, вытерла глаза.

— Знаешь что? — сказал Витька, осененный прекрасной мыслью. — Ты женись на Толе!

Он всегда ошибался, путаясь в выражениях «жениться» и «выходить замуж». Но дело было не в этом, и Витька продолжал:

— Он хороший. Когда мы были на твоем концерте, он знаешь что сделал? Украл с выставки фотографию, на которой есть ты. Честно говорю! Потому что это сильнее его, понимаешь?

Зоя грустно улыбнулась, потрепала Витьку по волосам:

— Дурачок ты…

— А он надолго туда уезжает?

— На полгода или на год, пока неизвестно.

Витька шмыгнул носом. Мама уезжает на пять дней — и то долго, а тут целые полгода или даже год.

— Ты не бойся, Зоя. Там у них заводы под землей, в пещерах, в горах, я видел в кино. Не бойся, все будет в порядке!

На следующий день после уроков Витька подошел к Александре Михайловне и спросил, не знает ли она, где находится специальное ПТУ, в котором обучают молодых вьетнамцев.

— Зачем тебе? — удивилась классная воспитательница.

Витька рассказал про Толю Плужникова.

— Хорошо, — сказала Александра Михайловна, — попробуем разузнать.

Она ушла в кабинет директора. Минут через десять вышла оттуда.

— Вот тебе адрес, Егоров, — она протянула ему отрывной листок календаря, на котором был написан адрес ПТУ. — Но у нас к тебе будет просьба. Раз уж ты все равно поедешь в это училище, попытайся договориться там вот о чем: пригласи вьетнамских товарищей к нам в школу, устроим вечер встречи. Считай это своим пионерским поручением, Егоров!

Найти училище по указанному адресу не составило большого труда. Витька толкнулся в парадную дверь, но она оказалась запертой. Других дверей с улицы не было, а все двухэтажное здание училища было обнесено невысокой оградой. Не долго думая Витька полез через ограду, но зацепился за что-то и порвал пальто. Придерживая рукой вырванный сзади клок, Витька постоял с минуту, размышляя, удобно ли заходить в училище в таком виде и — тем более выполнять поручение. Решил сперва разведать, заглянуть снаружи в окно. Уцепившись за подоконник, Витька подтянулся, уперся ногой в выступ кирпича и прилип лицом к стеклу.

За окном он увидел мастерскую. У станков стояли молодые вьетнамцы в комбинезонах. Были они все ростом с Витьку, черноволосые, одинаковые. Возле одного станка заметил склонившегося Толю Плужникова, который что-то объяснял вьетнамской девочке, похожей на мальчика.

Витька постучал в стекло. Его услышали, увидели, кинулись гурьбой к окну, стали махать ему руками, смеясь и говоря что-то, но Витька ничего не слышал, глупо улыбался, почти вися на подоконнике, и просил позвать Толю Плужникова.

Но Толя сам подошел к окну. Обнаружив торчащую с улицы Витькину голову, удивленно поднял брови, сделал знак рукой, означающий: погоди, сейчас выйду. И скрылся из виду.

Молодые вьетнамцы остались за стеклом, оживленно обсуждая столь неожиданное появление снаружи незнакомой им головы в шапке с торчащими вразлет ушами, а Витьке было неловко сразу же спрыгивать вниз, и он продолжал приветливо смотреть на этих ребят.

Один парнишка — скуластенький, с веселыми раскосыми глазами и улыбкой во весь рот — прижался носом к стеклу, смешно его сплющив. Витька немедля ответил тем же: еще смешнее приплюснул свой и без того вздернутый нос, который стал похож на пятачок, как у поросенка.

За стеклом дружно захохотали, и в это время сзади раздался знакомый Толин басок:

— В чем дело, старик? Что за акробатика?

Витька живо соскочил вниз.

— У меня поручение от школы! — не без гордости сказал он и добавил, потупясь:

— Я пальто порвал…

— Нос вытри, весь чумазый, — сказал Толя.

И они пошли в училище…

Поздно вечером, лежа уже в постели и потушив свет, Витька будет до мельчайших подробностей вспоминать, как он был в этом ПТУ.

Вот Толя Плужников вводит его в мастерскую, и его сразу обступают со всех сторон, пожимают руку, хлопают по плечу. Вокруг звучит непонятная речь, и все время улыбки, улыбки, десятки белозубых улыбок!

А вот вьетнамская девочка с черной челкой, та самая, что похожа на мальчика, разложив на коленях Витькино пальто, ловко пришивает вырванный уголком клок. Рука с иголкой так и летает, так и летает! Вокруг этой девочки сгрудились ее подружки, помогают ей советами, поудобней расправляют его пальтишко.

Толя негромко говорит Витьке:

— Это наша маленькая Бинь. У нее вся семья погибла. Осталась сиротой…

А вот тот самый скуластенький парнишка с которым они прижимались носами к стеклу. Что-то рассказывает Витьке по-своему, показывает то на потолок, то на пол, потом вынимает из кармана расческу и протягивает ему Витька теряется, думает, что у него хохол торчит на макушке, смущенно приглаживает ладонью волосы, а Толя, видя это, подсказывает:

— Это тебе в подарок. Бери, бери! Расческа не простая…

Витька лезет рукой под подушку, нащупывает расческу, достает, зажигает лампу около кровати и в который раз рассматривает подарок. Расческа в самом деле не простая! Сделана из обломков сбитого американского самолета. На ней, над зубцами, выцарапана картинка: истребитель «МИГ» летит в небе, а на землю, разваливаясь на куски, падает сбитый бомбардировщик.

Ни у кого в школе нет такой исторической расчески!

Толя Плужников сказал про этого парнишку, который показался Витьке ровесником:

— У него две боевых награды. Защищал от налетов знаменитый мост Хамжонг. Был сильно ранен.

— Сколько же ему лет? — тихо спросил Витька.

— Семнадцать…

Получив такой драгоценный подарок, Витька всего себя обшарил в поисках какого-нибудь ответного сувенира. Ничего путного не нашлось. Вдруг вспомнил про пальто, бросился туда, вспугнув девочек, извлек из оттопыренного кармана хоккейную шайбу, вручил парнишке, у которого две боевых награды:

— Вот, возьми на память…

Шмыгнув носом, Витька прячет расческу под подушку, гасит лампу и снова вспоминает прожитый день.

Из училища он вышел вместе с Толей Плужниковым. Шагал рядом, стараясь идти в ногу, не сбиться. Толя остановился, чтобы закурить сигарету «Варна», чиркнул спичкой, закрыл ладонями огонек.

— А ты когда уезжаешь во Вьетнам? — спросил Витька. — Скоро?

— Не исключено, — сказал Толя, выпуская изо рта клуб дыма, который сразу же разметался на ветру.

— Сам небось попросился? — с завистью спросил Витька.

— Небось, — загадочно сказал Толя, уходя от прямого ответа. — Если поеду, то не один, с бригадой от завода.

Витька понимающе кивнул.

— А тебе про это дело Зоя сообщила? — поинтересовался Толя.

— Знаешь что? — сказал Витька. — Выходи за нее замуж. А?

Толя внимательно посмотрел на Витьку.

— Тоже не исключено, — сказал он минуту спустя.

И не стал поправлять Витьку, который опять ошибся, спутав эти сложные взрослые выражения.

Но вот и трамвайная остановка.

— Мне туда, старик, — сказал Толя, показав направо.

— А мне туда, — сказал Витька, показав налево.

Они крепко пожали друг другу руки и сели в разные трамваи.

…И в этот момент Витька сладко засопел носом.

Бывает же так: человек делает порученное ему дело, вкладывает в него свои душевные силы, тратит свободное время, волнуется, переживает, а когда дело сделано, когда оно предстало перед другими людьми, может быть, как раз теми, для кого оно и делалось, случается нередко, что этого-то человека вдруг не оказывается среди всех. По разным причинам. И тогда сделанное им дело существует без него, отдельно, само по себе.

Как дом, из которого ушли строители, сдав его новоселам.

Как написанная писателем книга, которую можно взять в библиотеке.

И даже как школьный вечер, который Витька Егоров считал своим кровным делом.

Конечно, не он один занимался подготовкой этого вечера, но зато, пожалуй, именно он, Витька Егоров, больше всех волновался, переживал, бегал из класса в класс, уговаривал, убеждал, договаривался, спорил. Оставался после уроков на репетиции школьного концерта, допоздна засиживался с ребятами в пионерской комнате, вместе с другими рисуя плакаты и оформляя выставку о походе по местам боевой славы. Украшал спортзал, развешивая на шведской стенке еловые гирлянды, перевитые красными лентами, и длинные, как обои, полотнища лозунгов. Несколько раз звонил по телефону в ПТУ Толе Плужникову, уточняя, сколько придет гостей, потому что для каждого из них шестой «б» класс готовил маленький подарок-сувенир, а однажды в воскресенье даже позвонил домой Александре Михайловне, чтобы поскорей сообщить ей о том, что на вечере согласилась выступить Зоя Терехова, работница трикотажной фабрики.

Все это требовало от Витьки столько душевных сил и занимало так много времени, что он просто позабыл о своем любимом хоккее, и когда старик Никитин останавливал иной раз у подъезда Витьку, мчавшегося из школы домой или из дому в школу, и спрашивал:

— Чего ж тебя не видать на катке? — Витька отвечал, не переводя дыхания:

— Занят! Дела…

И вот через два дня, почти под самый Новый год, в школе состоится вечер, а Витьки Егорова на нем не будет.

Не обидно ли?

Витька не думает, обидно это или нет. Он лежит на верхней полке в служебном мамином купе, стучат колеса, поезд уносит его все дальше и дальше от Ленинграда. Уже поздно, пассажиры заперлись в своих купе, утихли. Мама проверила отобранные у них билеты, разложила их по кармашкам в специальной матерчатой сумочке, похожей на разрезную азбуку, разнесла по вагону постельное белье, напоила всех горячим чаем и теперь, не раздеваясь, сняв только форменный железнодорожный китель, прикорнула на нижней полке, дремлет. Крепко спать маме нельзя — скоро остановка, Ольга Ивановна возьмет фонарик, выйдет в тамбур, откроет дверь, протрет поручни, спустится на перрон и будет стоять у своего вагона, встречая новых пассажиров или провожая выходящих, а если не окажется ни тех, ни других, ей все равно придется стоять у вагона, как на посту, пока поезду не дадут отправление.

Витька слышит, как мама спрашивает снизу:

— Заснул, что ли?

Он не отвечает, лежит не шелохнется. Пусть мама считает, что он спит без задних ног. Витька чувствует, как она, встав, поправляет свесившееся с его полки одеяло, подтыкает под матрац и опять устраивается внизу, чтобы немножко подремать.

Стучат на стыках рельсов колеса, торопятся, отсчитывают быстрые метры пути, которые складываются в километры и часы этой неожиданной для Витьки, да и для всех, поездки.

Могут сказать, что у него был выбор: ехать или остаться на школьном вечере — быть там в центре внимания и, может, сидеть даже за красным столом президиума, рядом с Толей Плужниковым и его вьетнамскими учениками, на глазах всего зала…

Но — что важней?

Как нужно было поступить, если от Лены Измайловой пришло такое письмо?

Оно лежало около телефона, на самом видном месте: войдешь в квартиру и сразу заметишь. Наверно, Зоя достала из ящика и положила так. Для Витьки.

Вот что писала Лена Измайлова:

«Витя, я не могу сейчас переписываться с тобой. Ты поймешь почему. У нас случилось несчастье с папой, он лежит в госпитале. Писать ничего не хочется. Прости. Лена Измайлова».

Ольга Ивановна сперва и слушать ничего не хотела, махала руками, затыкала уши.

— Чтоб я тебя одного пустила? Никогда в жизни!

— Все равно поеду! — кричал Витька, чуть не плача оттого, что его принимали за младенца. — Как ты не понимаешь? Вечер в школе без меня не сорвется, я там не один, а Лена — одна, у них беда, несчастье! Ты же все равно едешь мимо, на обратном пути заберешь меня! Никуда я не пропаду!

— Больно ты им сейчас нужен, — говорила мама.

— А вот нужен, нужен! — упрямо повторял Витька.

Мама гремела на кухне кастрюлями, разговаривала сама с собой вслух, но не сдавалась.

Исчерпав подручные средства убеждения и добившись лишь того, что мама вообще перестала с ним говорить, а только громко охала и вздыхала, Витька набрал по телефону номер Александры Михайловны и все ей рассказал.

Классная воспитательница помолчала в трубку, потом велела позвать маму.

— Это тебя! — сказал Витька, передавая трубку Ольге Ивановне.

Она говорила по телефону минут пятнадцать и, судя по голосу, постепенно соглашалась. Витька топтался рядом, ловя каждое ее слово, теребил за рукав и ныл:

— Ну, мам… а?.. Ма-ам…

— Да не стой ты над душой! — вдруг крикнула Ольга Ивановна, прикрыв ладонью трубку, и у Витьки екнуло сердце, но не потому, что мама вдруг так рявкнула на него, а потому, что он понял: мама сдалась…

На станции, где нужно было выходить, Ольга Ивановна долго не отпускала Витьку. Так они и стояли у вагона — мама с футляром, из которого торчали свернутые в трубку красный и желтый флажки, и Витька с небольшой дорожной сумкой, в которой почти ничего не было: полотенце, мыло, зубная щетка и пирожки с капустой.

Мама, не переставая, наставляла Витьку, повторяя, что он должен делать и чего не должен, а ему, откровенно говоря, все это было ни к чему, половину маминых напутствий он пропустил мимо ушей. Его сейчас больше всего заботило то, как он доберется до поселка, где живет Лена Измайлова, и какие слова скажет он сам, когда увидит ее.

В кармане у него лежала вьетнамская расческа, сделанная из обломков сбитого самолета. Может, взять и сразу же подарить ее Лене? Без лишних слов? Витька решил это еще дома, в Ленинграде, и теперь думал лишь о том, как лучше, уместнее вручить ее.

Вдруг мама кого-то увидела, закричала обрадованно:

— Маша! Поди-ка сюда!

К ним подошла женщина в форме железнодорожницы, поздоровалась с Ольгой Ивановной, покосилась на Витьку.

— Твой, что ли? — спросила она басом.

— Витька, — сказала мама и подтолкнула его. — Поздоровайся с тетей Машей.

— Здрасьте, — буркнул Витька.

— Растут, черти!

— Не говори, Машенька…

И принялась торопливо объяснять ей, почему и зачем сын оказался здесь, поминутно повторяя:

— Пожалуйста, посмотри тут за ним, а то я прямо с ума сойду, пока не вернусь…

В это время по радио объявили об отправлении поезда. Ольга Ивановна поднялась в тамбур, перекрыла ступеньки железной площадкой, достала желтый флажок и, не сводя влажно заблестевших глаз с Витьки, снова взялась за свое:

— Ты уж, Машенька, последи, чтоб он не опоздал к обратному, я в том же вагоне буду…

Поезд плавно тронулся, Витька помахал маме рукой, она крикнула:

— Деньги смотри не потеряй!

Вагоны катились все быстрей и быстрей, вскоре состав как бы обрубился, открыв безлюдный, пустынный простор станционных путей, и Витька почувствовал себя очень одиноким.

— Пойдем, провожу к автобусу, — сказала тетя Маша. — Это рядом, на вокзальной площади.

Было вокруг непривычно тихо, и снег слепил чистой белизной.

— Значит, к Измайловым путь держишь? — спросила тетя Маша, когда они вышли на площадь перед вокзалом, где стояли автобусы и сновали люди.

— К Лене Измайловой, — кивнул Витька. — У нее с папой что-то случилось, в госпиталь попал.

— Уж не летчик ли Измайлов?

— Да, летчик…

— Жизнью рисковал человек, — сказала тетя Маша. — Про него и в газете нашей было, и по радио передавали. Знаем, знаем, как же…

— А что случилось? — робко спросил Витька.

— Едешь и не знаешь? — басом удивилась она.

Витька пожал плечами.

— Самолет здоровенный. Что-то с мотором вдруг, не скажу что, не моего ума. А летчик, Измайлов этот, не растерялся, сумел все-таки вывести машину подальше, по-над поля. Кое-как посадил, а сам малость покалечился, потому и в госпитале… Вон твой автобус стоит, номер сто седьмой, вон там, видишь?

— Вижу, — сказал Витька.

— Акурат до самого их поселка. Ну, бывай, парень! Обратно сюда приедешь, любого на вокзале спроси, где, мол, найти, тетю Машу по фамилии Прийма. Это я и буду… Топай, топай, не то без тебя уйдет.

До поселка Витька ехал почти час. За окном проплывали покрытые снегом поля, все белым-бело, глазам больно; мельтешили деревья, когда дорога шла через лес; на остановках входили и выходили люди, кондукторша громко объявляла названия остановок и продавала билеты. Проезжали деревни, новостройки, фермы и снова белоснежные поля, замерзшие речки, рощицы. И чем ближе к заветному поселку, где на улице Горького в доме номер четырнадцать жила Лена Измайлова, тем чаще ловил себя Витька на том, что вроде бы сомневается, а стоило ли ехать в такую даль, и как отнесется Лена к его неожиданному появлению, и что он ей сразу скажет. Но автобус нес его вперед, и Витька отметал все эти неуместные сомнения и только всякий раз напрягался, ожидая, что кондукторша вдруг во весь голос объявит: «Следующая — поселок!»

«Нет, — думал Витька, — раз уж решил, значит, решил! И никаких оглядок назад!»

Кондукторша объявила:

— Поселок, конечная остановка!

Витька вышел из автобуса, огляделся по сторонам, спросил кого-то, где тут улица Горького. Оказалось, недалеко.

Витька шел по этой тихой, в сугробах, улице и смотрел на номера домов, стоявших за заборами. Вот номер десять, двенадцать, четырнадцать. Витька почувствовал, как колотится у него сердце, сразу стало жарко…

Через невысокий палисадник из штакетника он увидел Лену Измайлову. Вернее, просто понял, что это она и есть.

Лена колола дрова. Поставит полено на колоду, тюкнет топором, полено звонко разлетается.

Витька несмело подошел поближе.

— Здравствуй, — сказал он, потупившись.

Лена с минуту молча смотрела на него. У нее была родинка на щеке, как на той фотокарточке, и волосы, собранные сзади в «конский хвост».

— Это ты? — спросила Лена, все еще не веря своим глазам.

— Давай-ка помогу, — сказал Витька, отбирая у нее топор.

Он поставил полено на колоду, размахнулся и со всего маху вонзил топор… в колоду.

Лена улыбнулась.

Оказывается, Витька не умел колоть дрова.