Визионер: Бег за тенью

Глава 20. В которой у одного задержанного появляются сразу два защитника

– Ну что, Самокрасов, не надумали посодействовать следствию?

За время, проведённое в арестантской, студент похудел ещё больше, но разговорчивее не стал. Митя накануне попросил подобрать ему сокамерников «поинтереснее», но «чтоб без рукоприкладства». Так что ночь Анисим провёл в приятной компании не особо чистоплотного забулдыги и незадачливого гиганта-плотника, который попался на краже. Плотник, хоть и великанского роста, нрава был смирного, зато всю ночь громко пел заунывные песни, сокрушаясь о своей горькой доле. Выпивоха подпевал сиплым фальцетом. Уснёшь тут. Вон, глаза у задержанного совсем красные.

Митя был почти уверен, что студент – и есть искомый душегуб. Всё сходится. Надо лишь немного поднажать. Пусть расскажет подробности, и дело закрыто. А этот упрямый художник продолжает играть в молчанку.

– Ладно, давайте по порядку. В момент ареста вы рисовали портрет. Вы не хуже меня знаете, что именно эта репродукция открывает месяц май на календаре. Хотели вдохновиться перед тем, как совершить очередное убийство?

– Можете не отвечать, – уверенный голос раздался из приоткрывшейся двери, и Митя тотчас увидел его обладателя. Плотный мужчина лет пятидесяти: скуластое, угловатое лицо с широко расставленными глазами, длинные тёмные волосы, тронутая сединой борода, шерстяной коричневый костюм с золотой цепочкой часов, свисающей из нагрудного кармана.

– Вы, простите, кто? – спросил Дмитрий.

– Я поверенный господина Самокрасова, Левко Василий Иванович. И дальнейшая беседа с моим клиентом будет вестись в моём присутствии.

Адвокат невозмутимо прошёл в кабинет и уселся возле Анисима. Митя на пару мгновений растерялся. Какой поворот событий. Фамилия Левко была широко известна не только в полицейских кругах. Самарин слышал её часто, но лично встретился впервые. Один из самых лучших, дорогих и изворотливых адвокатов Москвы. Бесплатно он не работает. Не в его правилах.

– Вас били? – Василий Иванович озабоченно рассматривал синяк под глазом подзащитного.

– Сопротивлялся аресту, – ответил за Анисима сыщик.

– Старая песня, – скептически парировал адвокат.

– Любопытно, откуда у бедного студента средства на столь престижного юриста? – Дмитрий решил показать, что и ему не чужда критичность.

– Мои услуги оплачены. Это всё, что вам необходимо знать. Итак, в чём подозревают господина Самокрасова?

– В причастности к смерти четырёх девушек. И подготовке к убийству пятой.

– Вы полагаете, что мой подзащитный – и есть ваш вожделенный Визионер?

– Откуда вы знаете это прозвище? Это внутренняя информация.

– У меня свои источники. Так на чём основаны ваши подозрения?

– Самокрасов лично занимался календарём, который по сути есть план убийств на год.

– Во-первых, на моём клиенте была лишь техническая часть, не он отбирал портреты. Арестуйте тогда уж непосредственных заказчиков, всю дюжину персон. Во-вторых, календарь получили по крайней мере человек пятьсот. У меня он, кстати, тоже есть. Приятная вещица. Меня тоже подозревать будете?

Митя пропустил колкость мимо ушей.

– Самокрасов рисовал копию портрета следующей жертвы.

– Он рисовал копию. Точка. Это что, запрещено законом? Насколько мне известно, все студенты училища так делают. Это часть процесса обучения – воспроизводить полотна известных мастеров, чтобы понять их технику. То, что на картине был образ предположительно следующей жертвы – чистое совпадение. Вы обнаружили копии других популярных произведений?

– Да, их было достаточно.

– И все с календаря?

– Только одна.

– Вот и ответ. Дальше.

Самарин нервничал. В глубине души он, конечно, понимал, что обнаруженные улики – косвенные. Но всё так отлично складывалось! Всего-то надо было дожать студента. А теперь он ни слова не скажет без одобрения юриста. Как некстати этот стряпчий, провалиться ему в тартарары.

Митя поставил на стол уже знакомый пузырёк с лекарством от импотенции:

– Это найдено в доме вашего клиента. Если вы осведомлены о кличке душегуба, то, вероятно, знаете, что он не надругался ни над одной жертвой.

– Может, потому, что убийца – женщина? Не приходила вам в голову такая идея? И каким образом «Стимулол» компрометирует моего подзащитного? Если честно, я бы на его месте подал иск к полиции о защите доброго имени и достоинства. Господин Самокрасов испытывает определённую дисфункцию организма, которая причиняет ему невыразимые моральные и физические страдания. А вы усугубляете его травму, издеваясь над его увечьем. Вам не совестно играть на болезни несчастного человека?

Вон как повернул. Верно говорят, хороший адвокат способен из обвиняемого за секунду сделать пострадавшего.

– В ночь убийства ваш клиент был замечен в доме кутюрье Франка, куда привозил какой-то груз. И, замечу, украшение авторства месье Жюля было надето на очередную жертву. Это тоже совпадение?

– Насколько мне известно, несколько дней назад месье Франк подал заявление на розыск бывшего секретаря за подмену хрустальной короны, совершенную в прошлом году. Мой подзащитный в глаза её не видел. Ведь так, Анисим?

Студент кивнул.

– А что касается ночного визита в дом модельера, это личные дела моего подзащитного с известным и уважаемым человеком. К вашему расследованию они не имеют никакого отношения. Разве дом кутюрье считается местом преступления?

– Нет.

– Тогда это вас не касается.

– Что он привёз в ящике? Если это и впрямь не имеет отношения к преступлению, я больше не буду спрашивать про его дела с месье Жюлем.

Самокрасов и адвокат переглянулись. Потом студент наклонился к Левко и что-то прошептал ему на ухо. Последний внимательно выслушал и успокаивающе похлопал подзащитного по руке.

– Мой клиент привёз написанную им собственную картину по заказу месье Франка. Это все ваши доводы, господин сыщик?

– Анисим – ночной сторож в театре. У него есть доступ к костюмерной и реквизиту.

– Театр заявлял о пропаже каких-то вещей? Может быть, сотрудники опознали свои наряды на убитых девушках?

Тон у поверенного стал издевательским. Митя молчал. Казавшиеся весомыми доказательства рассыпались на глазах.

– Позвольте поинтересоваться, – продолжал адвокат. – У вас есть прямые улики, указывающие на господина Самокрасова? Следы, отпечатки пальцев? Показания свидетелей? Вещи убитых найдены в его доме? Орудие преступления? Ничего? Тогда о чём мы тут говорим?

– У него нет стопроцентного алиби на даты убийства. Он живёт один, некому подтвердить его непричастность.

– Но и причастность тоже некому. Разве кто-то видел его на месте убийства и опознал? Насколько мне известно, у вас нет даже примерного описания преступника. Так что увольте, Дмитрий Александрович, но ваши домыслы – пшик. Вам просто не нравится мой клиент, зато он удобный претендент на роль душегуба. Да, он вспыльчивый и несдержанный человек, но это не повод делать из него убийцу без всяких на то доказательств. Признаться, я в вас разочарован.

– А я, вроде, не давал вам повода очароваться, – Митя от злости сорвался на грубость. Всё идёт кувырком.

Василий Иванович покачал головой.

– Эх, дерзость юности. Я ведь о вас наслышан. Молодой, перспективный, коллеги о вас хорошо отзываются. Я так надеялся, что в полиции, наконец, появились новые люди – прогрессивные, интеллигентные, избегающие устаревших экзекуторских методов, уважающие закон… А вижу, простите, то же, что и всегда. Жонглирование косвенными уликами и огульные обвинения. Жаль, очень жаль…

– А вот морали мне читать не надо, Василий Иванович. Уж кому-кому, а не адвокату произносить мне проповеди о манипуляции законами и чистоте ведения дел. Я тоже, знаете ли, наслышан.

– Туше, – Левко развёл руками и широко улыбнулся. – Так что, мой клиент свободен?

Митя лихорадочно соображал, вспоминая, не упустил ли он важной зацепки. Неужели все кончились? Нельзя так просто упускать этого студента!

– Минутку, – Митя открыл ящик стола, куда сложил некоторые из найденных у Самокрасова вещей. Вот оно! – Что ж, с обвинениями в убийстве мы пока повременим, но другое правонарушение вашего подзащитного я оставить без внимания не могу. И боюсь, в доказательство этого проступка есть самые что ни на есть прямые улики.

Дмитрий поставил на стол коробку, доверху набитую билетами тотализатора. На купонах явственно читались надписи кривыми буквами: «Мустанг», «Сизарь», «Хвалёный»…

– Ваш клиент, Василий Иванович – заядлый тотошник*. В этом сомнений нет. На билетах его почерк и отпечатки пальцев. Уверен, Анисима с удовольствием опознают многие завсегдатаи ипподрома. Вы отлично разбираетесь в законах. Игра на скачках и бегах запрещена воспитанникам всех учебных заведений. Так что господин Самокрасов до решения суда пока погостит у нас.

Студент, который совсем было расслабился, теперь снова напрягся, и Митя, наконец, уловил страх в тёмных глазах. А вот это и вправду серьёзно. За азартные игры могут и исключить. Анисим умоляюще уставился на адвоката.

– Не волнуйся, – по лицу Левко пробежала тень недовольства. – Я всё улажу. Сейчас же запрошу рассмотрение дела у мирового судьи на ближайшее время. Постараемся отделаться штрафом. Пару часов ещё побудешь здесь. Ничего никому не говори без моего присутствия.

Василий Иванович резко встал и направился к выходу.

– И ещё, Дмитрий Александрович, – адвокат задержался в дверях. – Интересы месье Франка и его супруги тоже представляю я. Если у вас впредь возникнут к ним вопросы, прошу первым долгом обращаться ко мне.

Студент снова успокоился и даже изобразил какое-то подобие улыбки. Интересно, кто же всё-таки оплатил ему дорогого адвоката? Уж не сам ли Жюль Франк?

* * *

– К сожалению, на этот раз у вашего ученика серьёзные неприятности.

Стараниями поверенного Анисим после уплаты штрафа устроился в частной больнице для «лечения нервов». Заведение охранялось не хуже тюрьмы. Что ж, пусть сам подозреваемый пока недосягаем, зато с его знакомыми можно поговорить более детально. Был, помнится, в училище преподаватель, у которого Самокрасов работал помощником. Ганеман, кажется?

Учителя Дмитрий нашёл в примыкающем к натурному классу небольшом кабинете. С облегчением отметил отсутствие картин – кажется, это расследование привьёт ему стойкое отвращение к живописи на всю оставшуюся жизнь. Тут везде лишь фотокарточки какой-то брюнетки, да из-за стёкол книжного шкафа сверкает очками чучело бобра в цилиндре. Ну и причуды у этой творческой богемы.

– Крайне досадно это слышать, – Орест Максимович выглядел расстроенным. – Я, знаете ли, привязался к Анисиму за эти годы. Он очень старательный студент, аккуратный, трудолюбивый. Но ему почему-то постоянно не везёт. Уж не знаю, что тому причиной. Может, несдержанный характер или нетерпеливость.

– Боюсь, Самокрасова одолевают более опасные демоны, чем отсутствие выдержки. Сейчас он главный подозреваемый в деле о серии убийств. Постоянные неудачи любого выведут из равновесия, тем более, такого горячего человека. Как думаете, он способен на убийство?

– Не знаю, – Ганеман задумался, пригладил аккуратную бородку. – Сложно поверить в такое. Видите ли, он вспыльчив, но труслив. У него было несколько разногласий со студентами, но он никогда не нападал первым, лишь огрызался в ответ. Он как… суслик, загнанный в угол. Шипит, скалится, но ущерба причинить не может.

– Знаете, даже жалкая мышь в безвыходной ситуации способна напасть на кота.

– Не тот типаж, как по мне. Я давно преподаю, вижу, как ученики выражают себя через рисование. Холст обмануть невозможно. Суть художника будет там видна, даже если он пытается её скрыть. Видите эту картину?

Ганеман повернулся в кресле и выдвинул из-за спины прислонённое к стене полотно. Митя, если честно, подумал, что в холст просто нечаянно бросили банку с красной краской и забыли выкинуть в мусор.

– Это работа одной из новых учениц, мадмуазель Нечаевой. Смотрите, сколько динамики, энергии, азарта. Автор, как она есть – квинтэссенция темперамента и страсти.

«Скорее, эксцентричности и своеволия», – мысленно поправил Ганемана Дмитрий, услышав знакомое имя, и убедился, что швыряться банками – это в Полинином духе.

– А это последняя зарисовка Анисима, – Ганеман достал еще один холст и поставил рядом. – Что думаете?

– Я не силён в живописи, – сыщик рассеянно скользил взглядом по полотну. – Ну, дома, скамейки, улица. Варварка, кажется? Вон та церковь кажется знакомой. Где тут суть, о которой вы говорили?

– В том и дело, – Орест Максимович засунул большие пальцы в карманы жилета и чем-то напомнил Мите профессоров своего студенчества. Сейчас будет долго и терпеливо объяснять очевидные для него вещи. – С технической точки зрения картина безупречна. Правильные цвета, выдержанные пропорции, оптимальное распределение света и тени, идеальная композиция. В ней нет изъяна, и в этом проблема. Не неё не хочется смотреть, она слишком… правильная. Я бы даже сказал «мёртвая», но, боюсь, в контексте нашей беседы, эта метафора будет неуместной. Анисим каждый раз очень старается, стремится к красоте, к законченности. Но выходит лишь безукоризненный оттиск реальности. А ведь прелесть настоящего шедевра – в его несовершенстве.

– Вы сейчас, наверное, хотели защитить ученика, но вышло ровно наоборот. Стремление к безупречности как раз отличает нашего душегуба, он очень дотошен в деталях. Так что это, скорее, если не отягчающее обстоятельство, то уж явно ещё один подозрительный штрих.

– Жаль, если так. Я лишь хотел сказать, что не вижу в Анисиме тёмных демонов, о которых вы сказали. Вот здесь их полно, самого разного толка, – Ганеман указал на Полинину картину. – А его внутренние духи, мне кажется, желают лишь спокойствия и признания.

– Не буду спорить. В конце концов, это лишь рассуждения, их к делу не подошьёшь. Хотел у вас узнать ещё одну вещь. Мы нашли у Самокрасова много копий известных полотен. У вас часто практикуется такой метод преподавания?

– Не то, чтобы часто, но бывает. Я знаю, он любит копировать. У него очень неплохо получается. Я заметил ещё на первых курсах, что он помогал другим ученикам, сразу улавливал их стиль и легко мог закончить за них работу.

– Это ведь жульничество, разве нет?

– Он делал это лишь изредка и никогда не брал денег, насколько я знаю. Анисим сильно изменился за это время. Не могу сказать, что в худшую сторону. Был неотёсанным деревенским пареньком, потом поднабрался манер, связей, стал лучше одеваться, правильнее говорить. Возможно, богатые студенты именно этим ему и платили за помощь в учёбе, он всегда искал знакомств в среде состоятельных учеников. Но так и остался для них чужим.

– А что насчёт девушек?

– Барышни в нашем заведении до сих пор редкость, хотя двери открыты для всех. В новой группе есть сразу две. Не могу сказать, что Анисим с ними дружен, но и вражды я не заметил.

– Что ж, спасибо за помощь, Орест Максимович. Скажите, Самокрасова отчислят за азартные игры?

– Я буду ходатайствовать, чтобы этого не случилось, – Ганеман посуровел лицом, но отвечал уверенно. – Ему и так досталось от судьбы, пусть доучится оставшийся год. Он порвал связи с родными, я в какой-то мере отвечаю за него. Каждый имеет право на ошибку и на прощение.

– А если подтвердится, что он не только игрок, но ещё и убийца?

– На всё воля Жизуса, Дмитрий Александрович. Буду лишь надеяться, что это всё – череда ужасных совпадений, и Анисим непричастен. А ежели нет… Значит, в этом есть и часть моей вины. Недоглядел, не увидел зла. Буду взывать к его покаянию и милости судей.

«До чего же ответственный человек, – размышлял Митя, покидая кабинет преподавателя. – Переживает за студента как за непутёвого сына. Заслуживает ли он такого отношения?».

Разговор с Ганеманом ещё больше убедил Дмитрия в том, что педантичный Самокрасов как нельзя лучше подходит на роль Визионера. Перфекционизм и стремление к совершенству – есть природа что одного, что второго. Значит ли это, что оба человека – суть одно лицо?

Как бы ещё добыть прямых улик и отодвинуть с дороги адвоката?

*Тотошник – участник розыгрыша призов в тотализаторе, заядлый игрок.