– Галь, смотри, что сейчас будет! – Клава толкнула подругу в бок и указала на грузовичок, стоящий посреди улицы.
На высокую платформу, установленную в кузове, трое мужчин как раз помогали забраться спортивного вида барышне в странном наряде. Девушка придерживала руками непонятные валики, прикреплённые к талии. «Готова? Отпускай!», – крикнули снизу. Барышня разжала руки, и во все стороны цветным водопадом брызнули длинные и широкие атласные ленты. Люди внизу подхватили каждый по одной и выстроились вокруг автомобиля.
– Клава, как красиво! Она же как майское дерево!
– «Голутвинская мануфактура», – прочитала Клавдия на капоте грузовика. – Надеюсь, девица не свалится, вон, как высоко стоит.
– Может, останемся, а? Тут так интересно, – Галя умоляюще сложила на груди руки с крохотной бисерной сумочкой.
– И что? Все на шествие будут смотреть, и зачем мы с тобой тогда наряжались? Нет уж, поедем в Сокольники, там тоже будет весело. Пошли, нам ещё на трамвай успеть надо, пока народу не очень много.
– Давай хотя бы по Тверской пойдём? Посмотрим, кто ещё чего придумал.
– Пойдём, – Клава подхватила подругу под руку, и они неспешно двинулись вдоль улицы, где готовились к предстоящему параду коллективы московских фабрик и заводов.
Барышни и вправду наряжались не зря – выглядели обе прелестно и ловили на себе немало восторженных взглядов. Блондинка Галя – в палевом платье с двойной юбкой, расшитой красными бабочками, брюнетка Клава – в наряде из белого муслина в мелкий синий цветок, с синей же окантовкой по краю. Обе – в соломенных шляпках и с маленькими сумочками в руках.
Да, не зря служащих самого известного торгового дома Москвы ласково называли «мюрмерилизочками» – туда брали лишь самых миловидных и приветливых. А Галина и Клавдия как раз работали у «Мюра и Мерилиза». Одна – в отделе дамских шляпок, другая – в секции французского белья. И сегодня у обеих случился вакантный день, который было решено провести в парке. Но вот попалось же по пути это рабочее шествие! Страсть как интересно. А людей-то! Наверное, не меньше, чем на народных гуляньях. Даже Тверскую для транспорта преградили. Оставили только одиночные автомобили и упряжки, которые участвовали в параде. Как раз к нему все и готовились.
Клава и Галя осторожно пробирались между суетящимися людьми, лошадьми и фургонами.
– Ой, что это? – робкая Галя отдёрнула ногу в белой туфельке от растекающейся по тротуару пены.
– Поберегись! – весело кричал крепкий здоровяк, обильно заливая пеной из шланга нутро очередного грузовика. Посреди кузова красовалась гигантская кружка, из которой наполовину торчал кудрявый парень.
– Просто мыло, – принюхалась Клава. – Это он пивную пену изображает. Видимо, какое-то пивоваренное товарищество.
– Трёхгорка лучшая! – крикнул парень из кружки, зачерпнул немного пены и бросил в приятелей, стоящих внизу. Те, в свою очередь, радостно начали швыряться хлопьями в ответ.
– Пойдём быстрее, – Клава потянула подругу. – Не ровен час, заляпают ещё. Поосторожнее, пивовары, тут дамы!
Через несколько метров отчётливо запахло ванилью и шоколадом.
– О-о-о… – потянула курносым носиком Галя. – Оставь меня здесь, тут так хорошо.
Тройка белоснежных лошадей смирно стояла впереди телеги, превращённой стараниями неизвестного мастера в огромную коробку из-под печенья. Ну, конечно, «Эйнем» – вот, на боках знакомые буквы. Гигантский короб был доверху набит большими бутафорскими пряниками, фруктами, пастилой, мармеладом и трюфелями в фольге.
– Вот так бы всё и съела, – мечтательно закатила глаза Галина.
– Они ж не настоящие, – покосилась на фальшивые сладости практичная Клавдия.
– Ты посмотри на лошадок, у них на гривах карамельки вместо бантов. Какая прелесть!
Клава только усмехнулась.
Перед упряжкой выстраивались рядами кондитеры в таких же белоснежных кителях и колпаках. Один из них – высокий и румяный – вдруг отделился от своих и подбежал к девушкам.
– Милые барышни, вы прекрасны как марципановые конфекты! Позвольте вас угостить?
Парень достал из кармана шоколадку в голубой обёртке и протянул Гале.
– Спасибо, – зарделась та.
– И куда вы, красавицы, идёте?
– А куда хотим, туда и идём, – отрезала Клава.
– В Сокольники, на праздник, – тихо добавила Галина.
– Я вас опосля найду, – кондитер подмигнул застенчивой блондинке и умчался обратно.
– Ничего так, – хрустела шоколадом Клавдия несколько минут спустя. – «Каракас» с двойной ванилью. А меня один раз угостили с тройной, представляешь? «Пуэрто-Кабелла». Звучит как испанский танец, а? Бежим, наш трамвай идёт!
* * *
В Сокольниках было не менее шумно и людно. Казалось, вся оставшаяся Москва, которая не толпилась на Тверской, съехалась сюда. Глаза разбегались от разноцветных палаток, шатров, шумных аттракционов и каруселей. На въезде в парк даже образовалась вереница экипажей и автомобилей. Девушки порадовались, что приехали на трамвае, а не стали нанимать извозчика.
Сокольники шумели как сто растревоженных ульев. Шарманки, дудки, барабаны, паровые гудки, залпы игрушечных выстрелов. И, конечно, крики зазывал-коробейников.
– Нет в мире пряников полезней: излечивают зубы от любых болезней!
– Вали валом, народ, от Яузских ворот! Со Сретенки, с Лубянки! С Тверской, Моховой на товар дешёвой!
– Рыба-селёдка, для желудка находка! Сам ловил, сам солил и сам продавать принёс! Сам выбирай, сам и денежки подавай!
– Ай да сбитень-сбитенёк! Ай да квас! С медком, с ледком!
Подруги выпили ледяного квасу, от которого сразу заломило зубы. Заели оставшимся шоколадом. Хорошо-то как!
На большой поляне светился красными надутыми боками воздушный шар. Человек, сидящий внутри притороченной к шару корзины, иногда включал горелку, и струя пламени опасно атаковала шёлковое нутро.
– Ай да шар-летун, вот он взвивается! Вот как поднимается, весь честной народ удивляется! – расхваливал свой аттракцион бородатый мужичок в под стать шару алой рубахе.
Желающих было немного. Рубль за персону, надо же! В конце концов из толпы вышел толстенький господин, ведущий под правую руку даму в белом платье, а в левой сжимающий бутылку шампанского и два бокала. Клиенты забрались в корзину, и красный шар, качнувшись, медленно поплыл вверх. Через какое-то время до оставшихся внизу зрителей долетел звук вылетевшей пробки.
– Клава, ты представляешь, как там наверху красиво? Вся Москва как на ладони! Хотела бы и я полетать как-нибудь, – Галя восхищённо провожала взглядом удаляющийся аэростат.
– Я высоты боюсь. Пойдём лучше на обезьяну посмотрим.
– Американская обезьянка Фока! Танцует без отдыха и срока! – рекламировал заморскую животинку очередной балаганщик.
Вопреки многообещающему анонсу, мартышка плясать не желала. Привязанная за верёвку, худосочная, в замызганной сатиновой юбке, Фока усиленно чесала зад и пыталась дотянуться жёлтыми клыками до предполагаемых (а, возможно, и реально существующих) блох на спине.
– Танцуй, бисово отродье! – топнул сапогом владелец.
Обезьяна ощерила зубы и поскакала вдоль ряда зрителей. Выхватила леденец из рук у какого-то ребёнка и радостно принялась его грызть. Мальчик заорал. Хозяин замахнулся плёткой:
– Ах ты, тварь!
Клава внезапно выдвинула вперёд крепкую грудь третьего размера в мелких синих цветочках:
– А ну не трогай зверушку! Она голодная поди, ишь какая худая. Вот как городовому пожалуюсь на живодёрство!
Владелец стушевался. Галя посмотрела на подругу с уважением. Может, она и грубоватая иногда, но всё-таки добрая.
– Клав, пойдём, там сейчас памятник будут открывать.
Как удачно получилось протиснуться в первые ряды. Ох, как много тут зевак собралось! А ещё казаки и жандармы. «И ради чего, спрашивается? Ну, очередная статуя какой-то Флоры, таких в каждом сквере полно», – удивлялась Клавдия. А, ишь, собрались всякие важные шишки. Седой в белом пиджаке – не иначе директор парка или чиновник из управы, вон как перед ним люди заискивают.
Статуя, накрытая полотном, возвышалась на своём постаменте прямо напротив девушки. Седовласый что-то нудно вещал про весну и возрождение. Скукотища. Клава, украдкой грызя семечки, оглядела соседей. Все внимали с восторженным придыханием. Хотя нет. Не все. Вот молодой мужчина справа, со шрамом на брови. Очень напряжённый. Отчаянный даже. Почему у него такой обречённый взгляд?
Усатый закончил речь.
Быстро и тревожно забили барабаны.
Мальчик дёрнул за верёвку. Покрывало неохотно поползло вниз.
Публика затаила дыхание.
Мужчина со шрамом что-то тихо произнёс.
Клава прочитала по губам: «Не надо».
Покрывало рухнуло.
Толпа ахнула.
Через пару секунд Клавдия упала в обморок. Первый раз в жизни.
* * *
– Садись, – по лицу Ламарка сложно было понять, в каком тоне он устроит разнос. А в том, что это будет именно выволочка, Митя не сомневался. После такого-то публичного скандала! Сыщик морально приготовился к худшему.
Сам Карл Иванович садиться не спешил. Покрутил усы, одёрнул плотно сидящий мундир, провёл пальцем по блестящей столешнице, поправил на миллиметр мраморный письменный прибор с трёхглавым орлом. Настроение начальства никогда не угадаешь. То опекает почти по-отечески, то требует невозможного. На головомойку Дмитрий уже когда-то попадал. Иной раз шеф так кричит, что стёкла в окнах звенят, а может и сухо отчитать, без эмоций. Сложно сказать, какой из вариантов хуже.
Ламарк тем временем подошёл к пыльному контрабасу в углу, откинул переднюю панель и достал бутылку тёмного стекла и два широких стакана. Открыл, налил в каждую ёмкость на два пальца золотистую жидкость и пододвинул один стакан Мите: «Пей».
Под суровым взглядом шефа сыщик не рискнул спорить. Напиток огненной лавой стёк по горлу. Митя осторожно поставил стакан рядом с газетой, лежащей на столе. С первой полосы «Московского листка» кричали исполинские буквы: «В МОСКВЕ ОРУДУЕТ ТАЙНАЯ СЕКТА! ЧТО СКРЫВАЕТ ПОЛИЦИЯ?». Ламарк отхлебнул и внимательно уставился на сотрудника:
– Сколько мы с тобой знакомы, Дмитрий?
– Шесть лет, Карл Иванович.
– Шесть, значит. Как время-то летит. Помню, как ты студентом после второго курса ко мне на практику заявился в Тверское отделение, – шеф пригладил усы и неожиданно спросил. – Вот как ты думаешь, легко ли быть немцем в России?
– Я не знаю, Карл Иванович, – растерялся Митя.
– Ну да, отчего тебе знать. Ты же Самарин. Куда ещё русее с такой фамилией. Вот мои предки уже двести лет с гаком как в России. Моего пра-пра-пра… как его там… сам Пётр из Гамбурга пригласил. Так и прижились тут Ламарки, породнились с местными. У нас в семье славянские имена через одного. Да я по-русски лучше, чем по-немецки говорю! А всё одно: чуть что не так – сразу тевтонские корни припоминают.
Митя молчал. У Ламарка, видимо, накипело. Пусть выговорится. Шеф отпил из стакана, поморщился.
– А я верующий, между прочим. И всё равно чужак. Война ещё эта, чтоб её. Что я, за амбиции Вильгельма расплачиваться должен? Уже три года как отвоевались, а до сих пор косо смотрят. Это Иванову какому-нибудь или Павлову любой промах простить могут, но не Ламарку.
– Всё так плохо, Карл Иванович?
– Не дождутся! – шеф отхлебнул ещё и хлопнул стаканом об стол. – Не подсидят, проходимцы. Да я сам, Митя, обмишурился. Думаешь, не понимаю? Не поверил, что паршивец такое публичное шоу устроит. Ты подмоги просил, а у меня приказ свыше. Сам знаешь, что такое субординация. У них там, наверху, свои приоритеты, глобальные, государственные. Случился праздник – обеспечь охрану. А какими силами – никого не волнует. Вот и обеспечил, Donnerwetter!*
– Ну, хоть без давки обошлось, Карл Иванович, – начальника хотелось поддержать. Кажется, выволочка на сегодня отменяется.
– И то верно. Хоть на что-то вся эта гвардия сгодилась. Ни одного смертельного случая, Жизус миловал.
Силы безопасности во время происшествия в Сокольниках действовали на удивление чётко и быстро пресекли начавшуюся было панику и неразбериху. Сам Митя в последний момент успел только поймать стоявшую рядом барышню в цветастом платье, которая потеряла сознание. А подруга у неё покрепче оказалась – хоть и побледнела как полотно, а помогла оттащить девушку в безопасное место.
– Но с этими прилюдными мёртвыми зрелищами надо, Митя, кончать. Второй раз нам такого не простят. Что там твой студент? Упустил?
– Я тут подумал, Карл Иванович, слишком гладко с ним всё сходится. Нам его словно намеренно подсовывают в качестве душегуба. Сомнения берут. Он, конечно, малоприятный персонаж, но, сдаётся мне, очень вспыльчив для такого дела. Этот, скорее, топором ударит в порыве гнева и убежит, бросив орудие преступления.
– А адвокат как же? Будет ли невиновный такого дорогого стряпчего нанимать? И откуда у него средства, у игрока-то?
– Согласен, выглядит подозрительно. Полагаю, тут замешан Франк. Я пока не разобрался, что у них там за тёмные дела. Если уж начистоту, Карл Иванович, то из модельера бы лучший убийца вышел. Он аккуратист, педант и помешан на порядке и безопасности.
– А ты его через жену копни. Видал её, та ещё штучка. Но с тобой вроде разоткровенничалась.
– Это и странно. С чего бы ей мне доверять? Или она преследует собственные интересы? В общем, что-то не так с этим семейством, и студент непонятно каким образом в их компанию затесался.
– Может, они втроём сообща действуют?
– Шайка свихнувшихся убийц? Я, Карл Иванович, уже любые версии рассматривать готов.
– Вот и подумай. Может, у них там тайное общество душегубов, масонский клуб, секта мистиков? Знаешь, сколько суеверий после войны развелось? Одних союзов возрождения магии десяток наберётся, шарлатанов и фанатиков. Кто знает, что там за бред у них в головах? Вон, газету почитай, – Ламарк пододвинул «Московский листок». – Бульварные писаки, само собой, но трактовка интересная. Так что копай, Дмитрий. Показатели-то у тебя неплохие, но вот это дело всю статистику портит. Всей Сыскной полиции, заметь, а не только твоему отделу. Иди уже.
Из кабинета шефа Митя вышел в задумчивости.
Тайное общество. Ну, а чем не идея? Что, если убитые девушки были принесены в жертву какому-нибудь божеству? Тому же Орхусу, например? Он, конечно, святой, но всё равно великий маг смерти. По крайней мере, эта версия не лишена логики. Желающих тем или иным способом возродить магию расплодилось немало. Правда, до сих пор никакие их усилия не увенчались успехом. Вон, только в прошлом году взяли группу липовых ведьм, которые изводили чёрных петухов да кошек. А когда мёртвые животные не помогают – там, глядишь, и до людских жертвоприношений недалеко.
Но, по крайней мере, один секрет, мучивший его несколько лет, Митя сегодня разгадал.
Вот для чего шефу нужен контрабас, на котором никто не играет.
* Donnerwetter! (нем.) – Чёрт побери!