Визионер: Бег за тенью

Глава 5. В которой постигается искусство общения

– Так и знала, что ЭТА на чём-нибудь попадётся.

Взгляд помещицы Шиповой – цепкий, настороженный – прошёлся от Митиных штиблет вверх, по слегка измятым брюкам, по клетчатому пиджаку, задержался на белом воротничке и наконец сердито остановился в районе левой брови со шрамом. Митя давно привык к тому, что собеседники бесцеремонно разглядывают его внешность, отмечая (порой вслух) разноцветие радужки. «Гетерохромия, Митя, у одного из ста, не такая уж и редкость», – успокоил когда-то Глеб Шталь. Да только всем разве объяснишь?

Старухины глаза – выцветшие, но бдительные – не обещали ничего хорошего. Вдова поджала губы, отчего на лице её обострились неприятные складки.

Особняку Шиповой на Большой Никитской более всего подходил эпитет «былая роскошь», остатки которой проглядывали тут и там – в облупленных барельефах на фасаде, в траченых молью тяжёлых шторах, в ярких квадратах обоев на фоне их блёклых собратьев.

Посреди ветшающих элементов уходящей эпохи вдова Шипова смотрелась как капитан тонущего корабля, который до последнего, с гордо вздетой головой, будет стоять на мостике, пока волны смывают в небытие его команду и подотчётное имущество.

В самом деле, проглядывало что-то офицерское в прямой осанке старухи и её наглухо застёгнутом под горло чёрном платье с двумя рядами блестящих пуговиц. Кажется, покойный Шипов был генерал-майором. Или полковником?

Покойная же пассажирка номера «432» оказалась девицей Анастасией Лазаренко, которая по сведениям числилась при жизни прислугой в этом тоскливом доме.

«Пальчики» её в полицейской картотеке обнаружил Вишневский. Вот же любопытный поворот – все отпечатки с экипажа оказались «пустышками», а сама убитая в базе данных нашлась. Проходила по делу о мелкой краже в лавке пять лет назад. Ввиду несовершеннолетия и малости ущерба, а также поимки на месте преступления вместе с поличным, юную воришку пожурили, сделали внушение и отпустили. Поскольку обильно рыдала и изображала искреннее раскаяние – хозяйке сообщать не стали. Но отпечатки взять озаботились. Мол, не балуй больше, а то сразу найдём.

Так Дмитрий оказался в особняке Шиповых.

– Вы не похожи на полицейского, – с подозрением заявила старуха, внимательно изучив перед этим Митины документы.

– Я из Сыскного. Нам разрешено носить штатское.

– А зря. Форма дисциплинирует.

Представителя закона вдова приняла в видавшей виды гостиной, самым нарядным в которой был портрет покойного мужа в богатой раме. Всё-таки генерал-майор. И до чего же неудобные тут стулья. Ей-богу, медные шляпки – тайные инструменты экзекуции. Митя ёрзал. Старуха глядела, не мигая. Под этим взглядом сыщику показалось, что это его сейчас будут допрашивать.

– Прислугу надлежит держать в строгости, – изрекла вдова. – Но некоторых даже пороть бесполезно. Рассчитала я её. В конце января. Вернее сказать, расчёта не дала. Просто выгнала.

– За что, позвольте узнать?

– За кражу. Ложечки покрала. Серебряные. Столовый набор, ещё из моего приданого.

– Серьёзный грех. А почему украла, выяснили? Просто понравились или, может статься, из крайней нужды?

– Нужда? Не смешите меня. В чём ей нуждаться? Жалованье достойное – десять рублей в месяц, крыша над головой, питание. Одежду ей свою старую отдавала. А ей лучшей жизни хотелось. Выше головы не прыгнешь. Родилась прислугой – прислугой и помрёшь!

– Вот и померла, как видите, – Митя сделал паузу. Может, мелькнёт в глазах старухи жалость? Нет, ни проблеска. – Вы её знали, помогите разобраться. Что за человек была Анастасия?

– Дрянь. Дрянь и вертихвостка. Чуть что – сразу за порог. Кинофильму смотреть любила. Ага, знаем мы эту кинофильму. То один её встретит, то другой провожает. Дворник-то всё видел, докладывал. Гулящая она. Я уж по-всякому вразумить её пыталась. Может, сурово, но как мать – неразумную дочерь. Да только впустую.

Митя поёжился. Такая мать – ехидна. Или самка богомола. Откусит голову и не поморщится. А может, и вправду вдова руку приложила? Хотя вряд ли. Силы не те. Ходит вон как медленно, с тростью, хоть и спину прямо держит.

– Вам её совсем не жаль? Выгнать девушку на улицу, зимой, без денег…

– А пусть её тот содержит, кто на кинофильму водил! Артистка, тоже мне. Плакала, умоляла оставить, клялась, что невиновна. Да только веры тем слезам нет.

– Что ж, позиция ваша мне понятна. С дворником я тоже побеседую. И кстати, раз пропали столь ценные предметы, почему же вы в полицию не обратились?

– Так нашлись ложечки-то, – невозмутимо ответила старуха. – На дальней антресоли. Скрала поди и запрятала, чтоб потом забрать. Нашлись и ладно. А репутации уже нет.

Дмитрий был уверен, что вредная старуха сама прибрала проклятые ложки и просто забыла. К совести или милосердию тут взывать бесполезно. Такие всегда убеждены в своей правоте и никогда не раскаиваются.

Удивительно, что горничная Настя сама не удрала отсюда раньше. Мите сбежать хотелось уже с первой минуты.

* * *

Делать нечего – придётся обращаться к знатоку.

Соня в который раз перечитала тщательно воспроизведённые ею на листке журналистские записи. Но даже от многократного повторения некоторые слова не перестали выглядеть полной абракадаброй. С таким же успехом их можно было разглядывать вверх ногами.

Знаток в лице Загорской-старшей работал в своём кабинете с корреспонденцией. Один час ежедневно. На приглашения надлежало подобающе ответить, многочисленных родственников – известить о семейных делах, поздравительные открытки – сложить в специальную коробку, счета – проверить и оплатить.

Молоко опять поднялось в цене, а в последнее время подозрительно кислит. Может, сменить поставщика? Двоюродная тётка из Шебекина снова изъявляет желание приехать в гости («Так скучаю за Сонечкой и Лёликом!»). Знаем мы эти визиты – прибудет на неделю, а потом через два месяца не выгонишь.

Княгиня Фальц-Фейн устраивает литературный салон. Ох уж эти салоны… С некоторых пор вместо обсуждения традиционного Пушкина или модного имажиниста Есенина её светлость одаривает гостей стихами собственного сочинения. Видит бог, природа наделила подругу красотой, а удачное замужество – почти неприличным достатком, но литературный талант, увы, вместе с деньгами не образовался. Отказаться нельзя – уже два вечера под благовидными предлогами пропустила. А значит, снова придётся заедать плохие стихи кремовыми пирожными. Они у Фальц-Фейнов всегда в избытке и отменного вкуса. Но диета же, диета…

По мнению Загорской-младшей, вся это писанина – по преимуществу пустая трата времени. Чем писать пространные письма о казусах погоды и Лёликовых соплях, не проще ли телефонировать?

– Мам… – Соня просочилась в дверь и села напротив матери. – Мне нужна твоя помощь.

Анна Петровна кивнула, не переставая выводить изящные буквы. Пока не допишет – не ответит. Соня в ожидании осмотрелась. Этот кабинет ей нравился. Лёгкая светлая мебель, зелёная обивка, высокие шкафы с книгами и журналами, изящный письменный прибор из бронзы с малахитом. Основание для чернильницы украшает каменный олень. Однорогий. Сониных рук дело, десятилетней давности. Кто ж знал, что у него такая хрупкая конституция?

Загорская-старшая закончила письмо, тщательно вытерла перо, положила в подставку и лишь тогда посмотрела на дочь.

– Мама, подскажи мне, пожалуйста, как выглядит шляпа «франциск»? Это капюшон как у францисканского монаха? Мне для учёбы надо…

Если Анна Петровна и удивилась, то виду не показала.

– Не капюшон. Скорее, шапочка, а не шляпа. Бархатная и присборенная.

Заметив, что дочь не особо вникает в объяснения, женщина поднялась, открыла один из шкафов и, стремительно пробежав пальцем по корешкам, вытащила старый журнал. Пролистала и, найдя нужное, положила на стол, развернув к Соне.

– Вот, смотри. Это из восьмидесятых годов прошлого века. Довольно модный был головной убор. Чёрный бархат, золотой отворот, страусиные перья.

– Ты такой тоже носила?

Анна Петровна не удержала показной скорбный вздох.

– Софья, я всё-таки не настолько стара, как тебе кажется. Такое могла носить твоя бабушка.

– Прости-прости, это всё так интересно. А вот ещё скажи, – Соня заглянула в свой листок. – Пальто «скобелев» она носила?

– Может быть, – мама перелистнула несколько страниц. – Вот оно. Подражало синему мундиру генерала Скобелева. Разумеется, женственный вариант без эполет, зато с мехами и лентами. Ах, мне больше из тех времён нравились пальто в стиле помпадур. Или вот тальони – очень изысканно. Как думаешь?

– Ага, – Соня деловито черкала карандашом на листке. – Спасибо, мам, ты мне исключительно помогла. Можно одолжить журнал?

– Только не вырывай страницы! – голос Анны Петровны летел уже в спину убегающей дочери.

* * *

Два часа в библиотеке. Пропустила обед.

Вокруг Сони высились стопки книг. В какой-то момент она перестала ставить их обратно на полки – потом разложит. И уселась прямо на полу, просматривая каждую и складывая ненужные куда-то за спину.

Где-то было похожее. Где-то должно быть. Но что именно? В какой из них? Вероятно, в этой?

Затекли ноги. Заныла спина.

Может, показалось? Фотографий-то не видела, всё только по описаниям. А воображение – оно такое. Коварное. Возьмёт и нарисует не то, что было.

Взяв очередной том, Соня уже пролистывала книгу почти бессознательно, когда на очередной странице наконец нашла то, что искала.

Есть!

Софья вначале даже не поверила, что обнаружила именно то, что представляла.

Но книга не врёт.

Попугай в голове был изумлён, но доволен.

* * *

– Полагаю, эти два дела – Молчановой и Лазаренко – как-то связаны. Возможно, стоит объединить их в одно, – Митя примостился на краю Мишкиного стола, решив провести короткое совещание, так сказать, на ходу, без формальностей.

Полтора месяца совместной работы показали, что официальным языком и канцелярщиной в этом коллективе успеха не добиться. Такую манеру общения всецело воспринимал лишь Вишневский, только и работал после этого как механизм – исполнительно, но без воображения. А ум у Льва проницательный, его лишь в нужном направлении подтолкнуть надо.

Период недоверия и притирки прошёл. И оказалось, что команда у них собралась довольно деятельная. К середине февраля Дмитрий постепенно переключился с казённого языка на человеческий и почувствовал себя гораздо лучше. Внутри отдела негласно перешли на «ты». И коллектив, можно сказать, расслабился. Не в смысле небрежения обязанностями, а в плане общения. И дела более споро пошли.

Горбунов даже притащил в кабинет пузатый самовар, а у Вишневского дома обнаружилась коллекция редких чаёв, среди которых были как бодрящие, так и «думательные», и даже успокаивающие. Последние пользовались устойчивым спросом у визитёров женского пола и почтенного возраста.

Ещё Мишка хотел было снаружи на дверь навесить листок с черепом и костями, но Митя решил, что это уже слишком. Их отдел иронично именовали «смертниками», но такому сарказму вряд ли отдали бы должное. Так что череп разместили с внутренней стороны.

Он явственно напоминал о тленности бытия.

– Не вижу связи, – отозвался Семён Горбунов, наливая в кружку кипяток. – Первая-то, Прося, хорошая, невинная девушка была, а эта Настя – кокотка. Два полюбовника! Это ж надо так словчить, чтоб обоих водить за нос.

Полюбовники, как самые вероятные подозреваемые, отыскались быстро. Один, молодой офицер, по счастливой случайности за неделю до преступления укатил в Санкт-Петербург, чем избавил свою пылкую персону от возможных подозрений.

Второй, мебельный лавочник, узнав новость об убийстве, подался в совершенную панику. Но не оттого, что был к оному причастен, а потому, что оказался женат и сие неуместное обстоятельство от убиенной горничной тщательно скрывал. Как, надо полагать, скрывал и наличие самой горничной от добродетельной супруги и троих детей. Вероятность полного изобличения его любвеобильной натуры привела торговца в полнейший ужас. Он клятвенно божился не нарушать никогда более брачных уз ни с горничными, ни с иными девицами соблазнительных профессий. К его благу, алиби у лавочника имелось – крепкое, дубовое и унылое, как и его мебель.

– Может, мораль у неё не самая высокая, но разве это повод для убийства? Верно, девушки разные, но мне кажется, что их что-то связывает, – возразил Митя.

– Согласен, – подал голос Лев. – Мазки краски на роговице у обеих, следы от уколов идентичные. И химический состав опиата в крови у девушек один и тот же. В отчёте прозектора отмечено… – Вишневский пошуршал бумагами на столе. – Вот! Смесь триэтилового эфира, гидрохлорида триацетилморфина и эфира бензоилэгконина, по заключению лаборатории университета. Вещества не сказать, что редкие, но вместе раньше не применялись. А эффект убийственный, извините за каламбур.

– Если не редкие, то теоретически достать их несложно. Но чтобы догадаться смешать – на это, пожалуй, медицинские знания нужны?

Коллеги задумались.

– Лев, займись, – Митя обратился к Вишневскому. – Поищи среди знакомых наших жертв – вдруг там врачи найдутся, студенты-медики, ветеринары на худой конец. Семён, а что там с допросом извозчика? Удалось что-то выяснить?

– А, пьянь возничая, ендовочник*! – Горбунов досадливо хмыкнул и отхлебнул из чашки. – Удивляюсь, как он ещё лошадь свою не пропил. Бестолковый человек. Помнит лишь, что повозку в переулке возле кабака оставил. Знал, что не положено, так многие же нарушают. Несколько экипажей там стояло. Я так думаю, убивец наш просто взял первый попавшийся.

– Похоже на то. Значит, просто номеру четыреста тридцать два в этот раз не повезло.

– Ещё как не повезло. Бляху-то отобрали! И поделом. Не пей сверх меры. Понял, Мишка?

– А я что? – обиделся Афремов. – Я вообще никогда!

– Молодой ещё, дурости много. Смотри у меня, если замечу, – Горбунов в этот момент как никогда напоминал городового, который делает внушение малолетнему хулигану.

– А я ещё одно общее понял! – спохватился Мишка. – Обеих девушек нашли в первое число месяца. Может, это тоже имеет значение?

– Не исключено, – поддержал Дмитрий. – Как говорят, первый раз — случайность, второй — совпадение, третий — закономерность. Если так, мне бы не хотелось обнаружить третий аналогичный труп. Иначе выходит, что в Москве появился…

– Серийный душегуб? – заворожённо прошептал Мишка. – Как английский Джек-Потрошитель?

* Ендовочник (устар.) – пьяница, пропойца. Ендовой называли широкий сосуд с носком для разливания напитков.