Владелец кинотеатра

1

Зрение постепенно приспосабливалось. Вскоре обнаружилось, что темнота здесь была все же не полной; ее рассеивал тусклый свет запыленных лампочек, свисавших с потолка на длинных шнурах.

Да, это был зал кинотеатра «Олимпия»… Dream Theater, если угодно. Борис и Оля узнавали и не узнавали его.

Экрана вообще не было. Бурая краска на деревянной стене, где ему полагалось быть, почти вся отстала и облупилась; кое-где зияли черные провалы. Кресла в зале были сняты и в беспорядке свалены у стены, и кресел этих было заметно меньше, чем могло бы хватить на все ряды. На полу громоздились какие-то серые мешки и разбитые ящики. Одна из дверей в зал, полуоткрытая, держалась на нижней петле, вторая отсутствовала. Жалкие останки гипсовых украшений бельэтажа усиливали впечатление полнейшего запустения.

— Что это? — пробормотал Борис, озираясь вокруг. — Где мы?

— В «Олимпии», где же еще, — сказала Оля.

— Да, но… Мы в нашем времени? Мы вернулись?

— Да, мы вернулись.

— А… Что же случилось с кинотеатром?

— Откуда я знаю! Слушай, Борис… Добраться бы до дома!

— Интересно, как? На автобусе — в наших маскарадных костюмах? Да у нас и денег нет на автобус, я уж не говорю о том, что мы даже не знаем, день сейчас или ночь!

— Возьмем такси или частника. Заедем ко мне, у меня дома есть чем расплатиться. Я переоденусь, и потом — к тебе…

— Да, но таксист…

— А какая ему разница, если платят?

На это нечего было возразить. Спотыкаясь о разбросанный там и тут разнообразный хлам, они выбрались в фойе, выглядевшее едва ли лучше зала. Лучи заходящего солнца (вечер!) проникали сквозь пыльные стекла, некоторые из окон были разбиты.

— Подожди, — сказал Борис и направился туда, где была дверь, ведущая к лестнице на второй этаж.

— Куда ты? — окликнула его Оля.

— Я хочу посмотреть.

— Нет там никакого Кремина.

— И все-таки я посмотрю.

Он потянул за ручку, но дверь не открылась. Тогда он дернул сильнее. Дверное полотно отвалилось и шлепнулось на пол, чуть не задев плечо вовремя отскочившего Бориса и подняв тучу пыли.

Винтовая лестница лежала в развалинах, наверх вело что-то вроде небрежно сколоченного дощатого трапа. Борис махнул рукой. Оля права — нечего здесь делать.

Парадную дверь, не то запертую, не то заклиненную, открыть не удалось. На улицу им пришлось выбираться через разбитое окно. Дверь кассы была загорожена железными бочками с ошметьями засохшего цемента.

Им повезло — уже вторая машина, красные «Жигули», затормозила у кромки тротуара. Водитель молча оглядел с ног до головы сначала Олю, затем Бориса.

— Артисты, что ли? — осведомился он, впрочем, без особого любопытства.

— Артисты, точно, — ухватился Борис за удачное объяснение. — Самодеятельные. В нашем маленьком клубе и переодеться толком негде, вот, выкручиваемся…

— Куда ехать-то?

Оля назвала свой адрес. Водитель кивнул.

— Садитесь… Вашу… Сумку можете в багажник положить.

Борис покосился на саквояж.

— Нет. Это я лучше при себе оставлю. Там хрупкий реквизит.

— Как знаете, — равнодушно сказал водитель.

По дороге они договорились о том, что Оля поднимется к себе, переоденется, заплатит, а потом водитель отвезет их к дому Бориса.

Выйдя из машины, Оля направилась к подъезду, но вдруг остановилась. Борис тоже вышел, захлопнув за собой дверцу.

— Что случилось?

— А… Как же я попаду внутрь? Ключей ведь нет. Все осталось там, у Кремина.

— Ох, черт… А у тебя нет привычки оставлять запасные ключи у соседей?

— Нет, к сожалению. Правда, есть слесарь дядя Петя, он за бутылку хоть форт Нокс откроет. Но дома ли он сейчас?

— Проверь.

— И у тебя та же проблема. Когда я пришла, твоя дверь была открыта. Но когда я уходила, я ее захлопнула!

— Вот дела… Путешествовать по временам и споткнуться о самые обыкновенные ключи! Пожалуй, придется дяде Пете прокатиться с нами. Как ты думаешь, он согласится?

— В цене сойдемся, куда он денется… Только бы он был дома! Да сейчас ему вроде бы и негде больше быть… Или дома, или у соседа пьет.

Оля нырнула в подъезд, а Борис остался объясняться с водителем по поводу непредвиденной задержки. Тот не возражал. Набавите, сказал он, так хоть до утра могу ждать.

Через полчаса Оля вернулась, одетая в джинсовый костюм, в сопровождении помятой полупьяной личности с небольшим потертым чемоданчиком. Наверное, Оля и дяде Пете рассказала о самодеятельности. Но скорее всего, тому было глубоко наплевать, кто как одет, если впереди маячили вожделенные бутылки.

— Петр Иванович — маг и волшебник, — представила Оля своего спутника. — Открыл замок в два счета и не повредил ни капельки! Я взяла дома запасные ключи…

Польщенный Петр Иванович лишь буркнул что-то. Вскоре все трое стояли у подъезда дома Бориса, провожая взглядами отъезжающую машину.

— Мне почему-то страшно, — признался Борис.

Оля посмотрела на него.

— Страшно войти в собственную квартиру?

— Там все начиналось…

Они поднялись по лестнице. Петр Иванович принялся было осматривать замок, но тут же выяснилось, что его искусство не пригодится.

Замок снова был открыт.

2

Расплатившись с Петром Ивановичем как за сделанную работу (не его вина, что работы не нашлось) Оля и Борис вошли в прихожую.

Оля сразу взглянула на дверной косяк. Там не было процарапанной надписи «NIEMAND», семи букв, так испугавших ее тогда. Не было заметно и свежей краски, как если бы надпись недавно зашпаклевали и закрасили. Нет, этой надписи словно никогда и не существовало.

В кабинете Бориса тоже произошли изменения — вернее, он выглядел так, будто изменений не происходило. На стенах висели постеры с портретами Элтона Джона, Кэта Стивенса и Гровера Вашингтона, а не санкт-петербургские олеографии. Оля открыла шкаф. Ни сюртука, ни цилиндра, ни жилета с золотой цепочкой, ни трости. Ничего, относящегося к девятнадцатому веку.

Борис принялся переодеваться, с каким-то яростным наслаждением, точно совершая ритуал и обрывая окончательно нити, привязывавшие его к миру Нимандштайна и Александра Ланге. Но и он, и Оля знали, что нити не оборваны…

Потом Борис открыл саквояж, достал оттуда ларец с драгоценностями и поставил на полку возле музыкального центра. Оля осторожно прикоснулась к резной крышке ларца.

— Не могу поверить, — сказала она тихо. — Если бы не это, мне было бы проще думать, что мы просто-напросто смотрели кино… Что с тобой?

Ее вопрос относился к странному выражению на лице Бориса, который вдруг замер посреди комнаты. Он хлопнул себя ладонью по лбу.

— Кино, — повторил он. — Кино… Ну, конечно!

Бросившись к книжным полкам, он выхватил толстый энциклопедический словарь и торопливо перелистал его.

— Вот, нашел! — воскликнул он. — Братья Люмьеры, изобретатели кинематографа… Так, родились-учились, это пропускаем… Ага, вот. Первый в мире киносеанс состоялся в Париже двадцать восьмого декабря тысяча восемьсот девяносто пятого года…

— Какого года?

— Тысяча восемьсот девяносто пятого.

— А мы с тобой…

— Мы с тобой как раз и вернулись из тысяча восемьсот девяносто пятого года. Летом того года ни в России, ни где-либо еще не было и не могло быть никаких кинотеатров. Их тогда еще не придумали!

Оля взяла книгу из рук Бориса и сама прочла коротенькую статью, будто опасалась, что он ошибся.

— Борис… В каком же Прошлом мы побывали?

В ответ он только криво улыбнулся. Оля подняла трубку телефона и набрала номер — она звонила своему старому учителю.

— Виктор Геннадьевич, здравствуйте… Это Оля Ракитина.

— Здравствуй, Оля… Как ты, у тебя все в порядке? У тебя такой голос…

Она чуть отставила трубку от уха, давая возможность и Борису все слышать.

— Спасибо, у меня все хорошо… Виктор Геннадьевич, вы простите, у меня мало времени сейчас… Я хочу вас спросить. Помните, я к вам приходила, и мы беседовали о старом кинотеатре «Олимпия»?

— Да, помню, конечно…

— Переименованном в Dream Theater. И о его владельце, Кремине.

Последовала очень продолжительная пауза… Оля даже подумала, что прервалась связь.

— Виктор Геннадьевич, вы здесь?

— Да, я здесь. Но, Оля… Мы разговаривали о старых зданиях нашего города, и об «Олимпии» в том числе… Но владельца этого кинотеатра звали не Кремин, «Олимпия» принадлежала Павлу Ольхину. И насколько мне известно, никогда не называлась Dream Theater.

— А… Да. Похоже, я что-то перепутала.

— Оля, — голос учителя звучал встревоженно, — с тобой действительно ничего не случилось?

— Да нет, Виктор Геннадьевич! Честное слово, все хорошо. Я перепутала, это я разговаривала с другим человеком и о другом кинотеатре. А в последнее время так замоталась, столько суеты… Но скажите, Виктор Геннадьевич, что там сейчас, в здании «Олимпии»?

— Собственно, ничего… Какой-то полузаброшенный склад или что-то в этом роде. А почему…

— Ведь там давно уже не показывали кино, правда?

— Давненько. Оля, почему тебя это интересует?

— Так… Поспорила с приятелем…

— Оля!

— Простите, Виктор Геннадьевич, я сейчас не могу говорить. Когда-нибудь я вам все расскажу. Прошу вас, не волнуйтесь. Все в порядке.

Она быстро положила трубку.

— Вот так, — сказала она. — Мало того, что мы побывали в невесть каком Прошлом, но что произошло с нашим временем? Кинотеатра под названием Dream Theater никогда не было… Во всяком случае, «Олимпия» так никогда не называлась.

— Гм… Ты говорила мне о картах Тонгра…

— Да, их показывал мне Кремин.

— Которого не существует?

— Ты думаешь, мы могли промахнуться? Попасть не в наше время, а на… Другую карту?

— А кто его знает! Это же ты сказала, что мы вернулись, а не я.

— Я была уверена… А теперь — нет. И что нам делать?

— Не знаю… У нас есть книга. Или я полный дурак, или ответы связаны с ней…

Борис умолк и внимательно осмотрелся.

— Ты точно помнишь, что захлопнула дверь, когда уходила?

— Конечно, захлопнула.

— Тогда здесь был кто-то после тебя. И вот, я смотрю… Ты ничего здесь не передвигала?

— Нет, зачем?

— По-моему тумбочка немного сдвинута. И стулья не так стояли…

— Но послушай, Борис…

— Что?

— Если мы не в нашем времени, то это и не твоя квартира.

— Черт! А чья же она тогда?

— Того Бориса Багрянцева, который живет здесь.

— Очень мило, — усмехнулся Борис. — Не хватало мне драки с самим собой из-за пресловутого квартирного вопроса… От этого бреда и спятить недолго. Но пожалуй, как говаривал Владимир Ильич, мы пойдем другим путем…

— Какой Владимир Ильич?

— Ленин, если он существовал в этом времени.

В ящике стола Борис разыскал визитную карточку и набрал телефонный номер.

— Кому ты звонишь? — спросила Оля, пока он слушал длинные гудки.

— Монку… — как и она прежде, он слегка повернул трубку, чтобы было слышно и ей. — Алло, Альберт Игнатьевич?

— Здравствуйте, Борис. Очень хорошо, что вы позвонили…

— Правда? Не спешите. Знаете, так получилось, Альберт Игнатьевич, что меня некоторое время не было дома. А когда я вернулся — ба, что я вижу! Дверь вскрыта, в квартире следы обыска. Довольно аккуратного, надо признать. Но я их заметил.

— Вас обокрали? Сочувствую.

— Да нет, как будто ничего не пропало. Думаю, потому, что единственного предмета, который у меня намеревались украсть, так и не нашли. Ведь это были ваши люди, и они искали книгу?

Монк виновато вздохнул.

— Мне остается только принести вам извинения, — произнес он.

— Разве я не объяснил вам, что…

— Обстоятельства изменились, Борис.

— Вот как?

— Есть основания полагать, что книга теперь у вас.

— Основания? Это хорошо… Но скажите лучше, чего мне теперь ждать? Похищения? Пули в затылок?

Монк вздохнул снова.

— Борис, вы совершенно напрасно считаете нас какими-то гангстерами. Поверьте, инцидент в вашей квартире — мера непродуманная…

— К тому же безрезультатная, — ехидно добавил Борис.

— Я ничего не знал об этом, а когда узнал…

— Ладно, ладно. Ваши извинения я принял. И дальше что?

— Вернемся к моему предложению. Оно остается в силе.

— В силе, да… Но… Я должен все взвесить.

— В ваших интересах не только согласиться, но и согласиться как можно быстрее.

— Почему?

— Потому что события могут выйти из-под контроля.

— Из-под вашего контроля?

— Борис, десять миллионов долларов — весомый довод.

— Весомый. Но не в одних деньгах дело.

— Почему же не в деньгах? Обладание книгой ничего вам не дает, и более того, представляет для вас угрозу. А избавившись от книги, вы обретаете и деньги, и безопасность. Разве нужны еще дополнительные аргументы?

— Может быть… Нам нужно встретиться и поговорить.

— Назначайте время и место.

— Не сейчас… Я вам перезвоню.

— Хорошо, но не медлите, Борис.

— Альберт Игнатьевич, я хочу, чтобы вы крепко запомнили. Если вы получите книгу, то лишь из моих рук и по моей доброй воле.

— Я думал, мы это обсудили.

— Да. И передайте своим Джеймсам Бондам, если они вздумают снова навестить мою квартиру…

— Борис, как же мне еще…

— Передайте им, что книги здесь все равно нет, но пусть хоть дверь за собой запирают. До свидания.

Борис бросил трубку.

— Ты действительно думаешь продать ему книгу? — спросила Оля.

— Продать? Да что бы я стал делать с его миллионами? Нашла тоже Фрэнка Каупервуда… В нашей стране владеть такими деньжищами куда опаснее, чем любой книгой, хоть и самой колдовской. Но мне очень хочется во всем разобраться. Знаешь, может ведь и так получиться, что отдать книгу Монку — и в самом деле наилучший выход.

— Ты ему веришь?

— В чем?

— В том, что они оставят тебя в покое, пока ты сам…

— Ну… Скорее да, чем нет. Что им мешало подстеречь нас у подъезда, когда мы приехали?

— Да, но они забрались в квартиру!

— Это было раньше. И он сам признался. А зачем бы ему признаваться, если бы…

— Он еще сказал, что нужно спешить.

— Сказал… Но если я не посплю сейчас хотя бы несколько часов, спешить будет уже некому и некуда. Давай спать, Оля… До утра мы все равно ничего не сделаем.

— А утром?

— А утро вечера мудренее…

3

Несмотря на предельную усталость, ни Борису, ни Оле не удалось выспаться. Обоих преследовали кошмары, оба беспокойно метались в постели, терзая простыни. Рано утром оба уже были на ногах. Борис заваривал крепчайший чай, Оля сооружала нехитрый завтрак из найденных в холодильнике припасов.

— Ты что-нибудь придумал? — она поморщилась, отхлебнув термоядерного чая без сахара.

— Да. Мы едем к Верстовскому.

— К Верстовскому?

— Я рассказывал тебе о нем в поезде.

— А, твой дальний родственник… Выживший из ума старикан?

Борис кивнул. Да, он рассказывал ей… Но не все. Он умолчал о том, что произошло в подвале дома Верстовского.

— Он что-то знает… Правда, сначала он это отрицал, но потом проговорился. Я не стал тогда на него нажимать, потому что… Ну, не стал, и все. А теперь нажму.

— Но он же сумасшедший.

— Возможно, не более сумасшедший, чем мы с тобой.

— Ладно… Едем к нему, если больше некуда. А книга?

— Возьмем ее с собой.

— Ты не боишься возить ее с собой? Ее могут попытаться отобрать. Не Монк, так еще кто-нибудь.

— Я как раз боюсь ее где-нибудь оставить… Вот тогда могут прийти и забрать. Нет, с книгой я не расстанусь.

Вернувшись из кухни в кабинет, Борис извлек книгу из саквояжа и огляделся, ища, во что бы ее завернуть. На глаза ему попался старый номер «Санди Таймс», выпрошенный когда-то у приятеля из-за статьи о «свингующем Лондоне шестидесятых». Борис завернул книгу в газету и положил в полиэтиленовый пакет с ковбоем Мальборо.

— Вот так, — сказал он.

Машина Бориса стояла в маленьком закутке двора, где он обычно ее и оставлял. Похоже было, ее не пытались взламывать или проделали это очень деликатно. Бензина хватало; Борис вставил ключ зажигания в замок, и мотор послушно заурчал.

Дом Верстовского показался Борису еще более чужим в городе, чем в первый раз. Как и тогда, Борис дернул медную ручку звонка, и через несколько минут Верстовский отворил.

— Это снова я, Александр Николаевич, — сказал Борис.

— Вижу, — проскрипел старик далеко не любезным тоном и уставился на Олю. — Кто это с вами?

— Оля Ракитина, — кратко представил ее Борис, не вдаваясь в подробности.

— Я живу отшельником, гостей не слишком жалую… Но раз вы пришли, куда же деваться, проходите.

Верстовский проводил их в знакомую Борису комнату. Все трое уселись на неудобные жесткие стулья, пакет с книгой лежал у Бориса на коленях.

— Зачем вы пришли теперь? — без обиняков спросил старик.

— В прошлый раз, — ответил Борис, — мы говорили о моей семье…

— Вы говорили, — подчеркнул Верстовский. — А я, кажется, дал вам понять, что эта тема мне не очень-то приятна… Не угодно ли домашней настойки?

— Спасибо, нет. Александр Николаевич, я прошу вас рассказать нам все, что вам известно о моей семье.

— Зачем?

— Потому что… Мы должны узнать.

— А вам не приходило в голову, что иногда лучше и не знать чего-то?

— Для кого лучше?

— Для вас.

— Александр Николаевич, из пустого любопытства мы бы сюда не пришли. Это… Очень важно. Я прошу вас. Помогите нам.

Верстовский пристально посмотрел на Бориса, взором неожиданно ясным и проницательным. Некоторое время он молчал, затем перевел дыхание и произнес.

— Что ж, знать — это ваше право… Но хорошо ли вы подумали? Мне осталось недолго, я старик и скоро умру. А вы молодые, и вам дальше жить с этим бременем…

— У нас нет выбора, — проговорил Борис.

— Настолько это серьезно?

— Да.

— Что ж, — повторил Верстовский, — поверю вам на слово. Но все же настойку искренне рекомендую. Вы услышите… Довольно необычные вещи.

Борис переглянулся с Олей, она едва заметно кивнула ему.

— Давайте настойку, — согласился Борис.

На столе появились три рюмки, и старик наполнил их красноватой жидкостью из графина.

— Все, что я знаю, — заговорил он, поудобнее устраиваясь на стуле, — мне известно в основном со слов вашей бабки… Ну, и некоторых других, кто… Не думаю, что это имеет большое значение. Начать нужно с Елены Кординой и ее брата… А Елена Кордина — это была богатая женщина, сказочно богатая. То, о чем я расскажу сейчас, происходило в конце девятнадцатого века, где-то в девяностых годах. Священник, духовный пастырь Елены, уговаривал ее принять постриг, и она к этому склонялась. Тогда все ее деньги достались бы обители. А это не устраивало Владимира, ее брата. И он убил священника.

— Как он убил его? — спросил Борис с замиранием сердца.

— Подробности мне неизвестны. Кажется, инсценировал самоубийство или что-то в этом роде. Но обстоятельства этой смерти глубоко потрясли Елену. В ней произошел чудовищный надлом. Ее жизнь превратилась в беспрерывную оргию. Она вступила в кровосмесительную связь со своим братом. От этой связи родился мертвый ребенок… И с этим мертворожденным младенцем связана еще какая-то мрачная тайна. Нет-нет, не спрашивайте, я не знаю, какая… Вскоре после того Владимир Кордин исчез бесследно, и никто его больше не видел. Может быть, он просто скрылся, испугавшись разоблачения. А Елена вновь изменила образ жизни. Она уехала, жила очень аскетично и замкнуто, мало с кем общалась. Через несколько лет она вышла замуж, у нее родилась дочь, названная Серафимой. А еще через годы Елена и ее муж пропали.

— Пропали? — Борис стиснул рюмку в руке так, что едва не раздавил ее.

— Они катались на лодке по озеру и не вернулись. Поиски ничего не дали. Хотя озеро было небольшим и неглубоким, не нашли ни тел, ни лодки.

— Но этого не может быть, — сказала Оля. — Если даже они решили почему-то скрыться, лодку не могли забрать с собой!

— Девушка, вам угодно слушать или затевать гадания? — сухо осведомился Верстовский.

— Простите.

— Серафима была отдана в приют. Ее судьба в годы революции и гражданской войны неизвестна мне, но в середине двадцатых годов она вышла замуж за чекиста. У них была дочь, Анна. Чекиста расстреляли в тридцатом или около того. Серафима же…

Верстовский надолго умолк. Борис был вынужден напомнить о себе покашливанием.

— Да, Серафима, — очнулся старик. — Ее нашли мертвой на кладбище, в свежевырытой открытой могиле. Ее ногти были сломаны, руки все в крови. Это выглядело так, словно она всеми силами пыталась выбраться и не смогла, что-то помешало ей. Но что? Для молодой здоровой женщины не составило бы особого труда выбраться из узкой ямы с глубины всего двух метров. Там торчали корни, за которые можно было уцепиться… Переломов и вывихов у нее не было… Неясно и то, как она вообще оказалась на кладбище, где ей некого было навещать.

— Это… Ужасно, — пробормотала Оля. — Но отчего она умерла? Пусть она и не могла выбраться… Неужели прошло столько времени, что… Она не звала на помощь?

— Если и звала, этого никто не слышал. Но люди там вскоре появились… Остановка сердца, так гласило официальное заключение — если, конечно, отбросить всю эту медицинскую терминологию. Но вот что я скажу вам… Будто бы врач, составлявший заключение, вслух сказал: «В этой бумаге я такого не напишу, но я готов поклясться, что женщина умерла от страха…»

— Кому он это сказал?

Борис задал этот вопрос не столько ради ответа, сколько потому, что хотел услышать свой голос… Вмешаться в монотонную речь Верстовского.

— Тем, кто был рядом с ним. Считайте это выдумкой или правдой, воля ваша… Анна, дочь Серафимы, замуж так и не вышла. Строгостью нравов она не отличалась, и в свою очередь тоже родила дочь — вашу бабку, Борис, Татьяну Сергеевну. Как видите, до вас в семье рождались только девочки.

— Выходит, я — первый мужчина в линии рода, начиная с Елены Кординой?

— Получается так.

— Да, кое-что становится мне ясным… Но какой была судьба Анны?

— Анна погибла от удара молнии. И это была очень странная молния… Она сверкнула с чистого неба, среди бела дня. Вокруг было полно людей, но кроме Анны, никто не пострадал. Эти… Свидетели рассказывали потом, что гром ударил с такой силой, точно это был не гром, а взрыв… Когда подошли к Анне, она лежала на спине с раскинутыми руками. Ее ладони были сожжены дотла, будто небесный огонь распял ее на земле.

Распятие, подумал Борис. Как это похоже. Смерть матери… Тяжелый грузовик таранит автобус, и ни на ком ни царапины. Только одна жертва, распятая осколками оконного стекла.

— А на лбу Анны, — продолжал Верстовский, — эта молния выжгла что-то наподобие треугольника. Он был иссечен внутри как бы штрихами наискосок, словно нанесенными раскаленным ножом.

— Хватит, — сказал Борис.

— Я вас предупреждал. Теперь вы знаете, и что? Легче вам стало?

— Я спрашивал не для того, чтобы мне стало легче.

— Я сам, — сказал Верстовский, поднявшись со стула и глядя в окно на редкие кружевные облака, — задавал себе множество вопросов. Пусть я не принадлежу напрямую к вашей семье, все это в какой-то мере касается и меня.

— И какие ответы вы нашли?

— Никаких.

Борис тоже встал, а за ним и Оля.

— Я приношу вам извинения, — проговорил Борис, — за то, что мы… Разбередили все это.

— Что вы, какие извинения, — отмахнулся Верстовский. — Ничего уж не убавишь и не прибавишь. Я вот не знаю, правильно ли я поступил, когда рассказал…

— Вы поступили правильно.

— И я чем-то… Помог вам?

— Вы осветили темные углы, а это…

— Какое там осветил, — Верстовский с досадой махнул рукой. — Тьма это все, сплошная тьма.

4

Сидя в машине у дома Верстовского, Борис и Оля долго не произносили ни слова. Наконец, Оля прервала это затянувшееся молчание вполне естественным вопросом.

— Так, а теперь что?

— Теперь… Ну, теперь я хотя бы знаю, почему это произошло именно со мной.

— И почему же?

— Как почему? Потому что я — Кордин…

— Ты не Кордин, — разделяя слова, произнесла Оля. — Ты всего лишь потомок его сестры, да и то изрядно разбавленных кровей. Ты внешне похож на него, но генетика выкидывает еще и не такие штучки через поколения. Забудь об этом. Ты не Кордин.

— Уговорила, — со вздохом сказал Борис. — Я не Кордин. Но похоже, кто-то там наверху… Или скорее, внизу — считает иначе…

— Перестань. Лучше подумаем, что нам дальше делать.

— Дальше?.. А дальше пора звонить Монку. Только я не взял ни его карточки, ни мобильника… Придется домой возвращаться.

— Назначишь ему встречу?

— Да. Я хочу его выслушать.

— А если он не захочет говорить? По-моему, он стоит на своих миллионах, как скала, и с этой позиции его не спихнешь.

— Но попробовать-то можно, — Борис запустил двигатель и тронул машину.

Он проехал квартала два, когда увидел на перекрестке голосующего человека в сером плаще с поднятым воротником. Борис не собирался подсаживать попутчиков. Горел зеленый свет, и Борис даже поднажал, чтобы успеть проскочить. Но поравнявшись с человеком в плаще, он резко затормозил…

Потому что это был Кремин.

5

Борис остановил машину и вышел. Вышла и Оля; они смотрели на Кремина, а он переводил взгляд с Бориса на Олю и обратно. Все молчали. Первым заговорил Кремин, со свойственной ему полуулыбкой, могущей быть столь неоднозначной.

— Рад, что вы оба здесь…

— Где это — здесь? — пробурчал Борис.

— Мы не знаем, где мы, — резко сказала Оля. — Мы побывали в каком-то ином Прошлом, в иной истории. А здесь нет кинотеатра Dream Theater.

— Ах, вот оно что, — Кремин улыбнулся шире. — Вы боитесь, что попали не в свое время, не в свой мир…

— Да, — ответил ему Борис, — и учитывая все, что с нами случилось, я не нахожу тут ровно ничего веселого.

— Хорошо, давайте пройдемся и побеседуем, — видя, что Борис колеблется, Кремин добавил. — Или вам не хочется уходить от машины? Не потому ли, что в том пакете на заднем сиденье лежит некая книга?

— Вас совершенно не касается, — отрезал Борис, — что лежит в моей машине.

— О, разумеется. Но, может быть, тогда мы сядем в машину, если вы не хотите прогуляться?

Борис недоверчиво покачал головой, но потом кивнул и открыл для Кремина правую переднюю дверцу. Сам он сел за руль, а Оля — на заднее сиденье.

— Я понимаю, — произнес Кремин сразу, — что все эти причуды Времени способны хоть кого сбить с толку. Но ведь я объяснял Оле… Разве она не рассказала вам, Борис?

— Да, — откликнулась Оля, — карты Тонгра, это насчет Прошлого. Но как насчет Настоящего?

— Не беспокойтесь о Настоящем, — Кремин повернулся на сиденье так, чтобы видеть и Олю, и Бориса. — Вы вернулись туда же, откуда и отправились.

— Но эти перемены… — начала Оля.

— Что с того? — прервал ее Кремин. — В мире постоянно что-то меняется. А если бы мой кинотеатр просто снесли? Если вы взглянете из Прошлого, найдете мало разницы.

— А дома у Бориса…

— Это то же самое. То Прошлое, в котором вы побывали, так же реально, как и любое другое. События, происходящие там, влияют на то, что происходит здесь.

— Я запуталась, — пожаловалась Оля. — Поясните…

— Зачем? Не разумнее ли принимать вещи такими, какие они есть?

— Да, — сказал Борис. — А положение вещей видится мне так. Вам нужна книга…

Кремин пожал плечами.

— Монку она тоже нужна, — продолжил Борис. — Да только мы еще не решили, что с ней делать. Мы хотим знать больше. Конечно, если вы попытаетесь отобрать ее у нас…

— Отобрать? — удивился Кремин. — Пожалуй, я мог бы попытаться, если бы…

— Что если бы? — спросил Борис.

— Эта книга принадлежит вам…

— И что с того? Священное право собственности, да?

— Она принадлежит вам, — повторил Кремин, — и предыстория этого… Не совсем обычна… Словом, дело тут не в праве собственности.

— А, вы не можете? — Борис позволил себе немного иронии. — Что же это, какая-нибудь магическая защита? Монка это не остановило.

— Монка? — в голосе Кремина прозвучало недоумение. — Монк пытался отнять у вас книгу?

— Ну, не отнять… Выкрасть. Его люди обыскали мою квартиру, пока меня… Гм… Не было дома.

— Почему вы думаете, что это были его люди?

— А он этого и не отрицал.

— Вы с ним виделись?

— Нет, говорил по телефону.

— Странно, — сказал Кремин. — Если бы речь шла только о вас, Борис, я еще допускаю, они могли рискнуть… Но ламаджи…

— Что такое ламаджи? — спросила Оля.

— Ламаджи — это вы, — ответил Кремин.

— Я?

— В известном смысле… Подлинная ламаджи — это Зоя, а у вас — часть ее силы. И никто в здравом уме не мог бы осмелиться… Впрочем, возможно, кто-то из людей Монка перестарался. Это могло бы им дорого обойтись!

— А если бы, — проговорил Борис, — я сам отдал книгу ему, вам или кому-то еще?

— О, это другое дело. Вы — владелец книги, и вы можете распорядиться ей.

— Несмотря на ламаджи?

— Я говорил об Оле, — Кремин улыбнулся неожиданно тепло. — А она, думаю, на вашей стороне?

— Распорядиться книгой, — сказал Борис, — я смогу только тогда, когда узнаю, что это такое.

— Вы имеете в виду содержание? Общая философия, описания алхимических опытов, немного герметики, немного эзотерики…

— И все? Из-за этой чепухи священник покончил с собой?

— Нет, Борис. Книга инфицирована…

— Инфицирована? То есть заражена?

— Это метафора, чтобы вам было понятнее. Важно не содержание, а особая структура текста, хранящая в закодированном виде матрицу негативной магии ламаджи.

— Ламаджи, — пробормотал Борис. — Значит, «Зерцало магистериума» написал кто-то из этих ламаджи, кем бы они ни были?

— Книга написана русским ученым Федором Брагиным. То есть она написана его рукой, но его волю подчинила себе другая воля, навязанная извне, чуждая. И… Да, это была воля ламаджи.

— И Брагин даже не подозревал, что он пишет… Не сам?

— Едва ли он мог осознать это, но что-то такое, вероятно, чувствовал… Или догадывался. Иначе как объяснить то, что он не пытался опубликовать свой труд? Он заказал единственный экземпляр, а черновики уничтожил. Впрочем, теперь можно лишь гадать, о чем думал Брагин и почему он так действовал…

— Но все это не объясняет, — заметила Оля, — самоубийства священника.

— Священник, — ответил на это Кремин, — обнаружил в «Зерцале магистериума» нечто, неопровержимо доказавшее ему отсутствие бытия Божия. Искупительной жертвы не было — и вот священник сам принес искупительную жертву, становясь в собственном представлении не «анти-Христом», но «Христом наоборот»…

— Отсутствие бытия Божия?! — воскликнул Борис. — Разве это можно доказать? Бог — категория духовная, вне доказательств! Это вопрос веры!

— Вопрос веры, да, — согласился Кремин. — Но я не утверждаю, что в тексте книги содержатся такие доказательства. Это иллюзия доказательств, созданная негативной магией ламаджи.

— Другими словами, ложь?

— Ложь — противоположность правды, не так ли? А в вопросе о Боге каждый сам решает, что есть правда. Так что ложью я бы это не назвал… Назовите это трюком, если хотите.

— Но допустим, — сказал Борис, — книгу прочел бы не священник, а кто-то другой… Тот, для кого этот вопрос не на первом месте?

— Если так, он и разочаровался бы в чем-то другом… В главном, жизненно важном именно для него. Конечно, это не обязательно должно привести к самоубийству, однако…

— Так это… И весь секрет «Зерцала магистериума»?

— Это внешняя оболочка… Защитный барьер, охраняющий настоящие секреты книги от опасности быть разгаданными кем-то посторонним.

— А не посторонние? Кто они? И что для них там, в книге?

— Их не так много, — неопределенно ответил Кремин. — Что для них? Все. Магия. Время. Власть.

— И для этого вам нужна книга? Чтобы контролировать Время? Чтобы властвовать?

— Нет, — произнес Кремин. — Для этого она нужна Монку и его Серебряному Братству.

— А чего добиваетесь вы?

— Совсем другого, но вам трудно будет понять…

— Черт возьми! — рассердился Борис. — Того я не пойму, этого я не пойму! А я вот возьму и сожгу эту чертову книгу — что тогда?

— Вы уничтожите зло, — сказал Кремин просто.

— Что, вот так запросто — все зло на Земле? Или, что там мелочиться — в Галактике, во Вселенной? В огонь, и точка? Скучно даже. В голливудских боевиках поинтереснее, там за злом еще погоняться надо…

— Нет, не все зло, — Кремин остался невозмутимым, — но шаг в этом направлении будет сделан.

— Ну, тогда я и сделаю этот шаг.

— А что такое, по-вашему, зло?

— Как что? — растерялся Борис. — Зло — это зло… Агрессия… Подчинение других своей воле…

— И вы хотите избавить людей от всего этого?

Борис усмехнулся.

— А, понятно. Сейчас вы скажете, что зло тоже нужно для равновесия в природе. Волки и зайцы, и все такое.

— Нет, — слегка удивленно проговорил Кремин, — ничего подобного… Волки и зайцы? Да, это замечательно, но весьма далеко от того, что меня тревожит.

— Подождите, — вмешалась вдруг Оля, и Кремин заинтересованно посмотрел на нее. — Когда-то я читала роман… Давно, забыла уже, как называется. Там всем людям на Земле сделали операцию, лишившую их агрессивности. В таком мире зла не было. Но вместе со злом исчезли и человеческие стремления… Все то, что и делает человека человеком.

— Верно, — кивнул Кремин. — Ни подвига, ни доблести, ни дерзновенных порывов, ни творческих свершений, ни даже естественного научного любопытства, если оно связано с малейшим риском. Ничего этого не будет, потому что в основе лежит агрессия, ее позитивная сторона. Вы обнаружите жажду победы в самых бескорыстных проявлениях творчества. Привлекательное земное, как сказал один мудрец, всегда сродни падшему ангелу, который прекрасен в непокое, велик в своих планах и устремлениях, но лишен удачи, горд и скорбен. Нельзя выбросить одну сторону монеты, можно выбросить только всю монету целиком. А это, в свою очередь, откроет двери…

— Какие еще двери, — буркнул Борис, из упрямства ему хотелось возразить, но толковых доводов он не находил.

— Двери для вторжения.

— Что, пришельцы пожрут беззащитное человечество?

— Я говорю о вторжении других сил. Таких, о которых никто здесь на Земле и отдаленного представления не имеет.

— А вы имеете?

— Никто на Земле — я включаю в это число и себя. Но я знаю, что эти силы существуют. И этого довольно, чтобы сделать все, что могу… Чтобы удержать двери закрытыми. Вы верите мне?

— Не знаю. Почему, собственно, я должен вам верить?

— Вы не должны, но одному поверить я прошу.

— Чему?

— Тому, что лучше не проверять истинность моих слов экспериментом.

Борис хотел было ответить что-то язвительное, но тут заговорила Оля.

— Очень ловко у вас все получается. Попадет книга к Монку — плохо, сожжет ее Борис — тоже плохо. И только у вас все хорошо, только у вас есть все ответы.

— Я пытался объяснить вам, — сказал Кремин, полуприкрыв глаза.

— Отлично, — подвел итог Борис. — А я хочу выслушать и другую сторону.

— Монка?

— Да.

— Что ж, воля ваша, — Кремин опустил руку в карман, достал небольшую картонную карточку и протянул ее Борису. — Здесь электронный адрес… Захотите со мной связаться, отправьте сообщение.

— Может быть, — рассеянно сказал Борис, разглядывая карточку.

Там стояло только —

niemand @ nowhere.com

Не попрощавшись, Кремин приоткрыл дверцу.

— Константин Дмитриевич! — окликнул его Борис.

— Да?

— Кто вы?

Пауза перед ответом Кремина была чуть заметной.

— Ниманд, — сказал он и вышел из машины.

6

Когда Кремин исчез из вида, Оля пересела вперед.

— Покажи, — она протянула руку за карточкой. — Ничего себе! Никто, нигде, точка, ком… Разве может быть такой адрес?

— Когда имеешь дело с Креминым, все может быть…

— И что ты обо всем этом думаешь?

— Пока ничего.

— Вот именно, ничего! Он по сути ничего и не сказал. Вторжение, двери какие-то…

— Если это такая трудная штука, он и не мог… Представь, подхожу я к физику и задаю школьный вопрос: от чего зависит энергия излучения? От частоты, отвечает он. Но я спрашиваю: это мы проходили, а вот почему это так? И как он сумеет мне объяснить? Ему пришлось бы для начала всю квантовую механику мне, дураку, вдалбливать, а потом бы выяснилось, что все физики на свете и сами толком не знают, почему… А с этим вторжением как бы и не похитрее…

— Так ты ему все-таки веришь?

— Гм… Сказать всякое можно, а убедительным он быть умеет. Но в чем его убедительность? В манере говорить. А по сути — ты права, ни аргументов, ни доказательств. Его послушать, он чуть ли не мир спасать собирается, и без этой книги — всему аллес капут. Подозрительно это как-то.

— Почему? Мы же не знаем…

— Но ведь книга не всегда существовала. Как же бедный мир выживал до того, как ее написали?

— Ну, тогда, наверное, существовало что-то другое.

— Ох… Может, встреча с Монком что-нибудь прояснит…

— А если нет?

— Если нет… Ну, там видно будет.

Борис включил мотор и стартовал так, что Олю отбросило на спинку сиденья. Машина летела сквозь яркий летний день, ни единой тучкой не омраченный, солнце сияло в витринах магазинов, в окнах домов. Но Борис не мог отделаться от ощущения тревоги, насквозь пронизавшей все вокруг. Песню тревоги пел встречный ветер, тревожно блестели фары машин на перекрестках, предупреждающе вспыхивали красные огни светофоров. Искоса Борис взглянул на Олю. Он увидел — не догадался, а именно увидел — что и она чувствует то же самое. И это не было их личным внутренним состоянием, только им принадлежавшим и тогда вполне понятным. И Борис, и Оля тонули в океанереальной тревоги, напряженного ожидания чего-то очень скверного и уже близкого. Их отличие от остальных заключалось в том, что они могли это воспринять.

Как только они оказались в квартире Бориса, он сразу поднял телефонную трубку и набрал номер.

— Альберт Игнатьевич, я хотел бы встретиться с вами, — сказал он без лишних вступлений.

— Где и когда? — в голосе Монка Борис уловил хорошо сдерживаемое и все же явное нетерпение.

— Где хотите… Назначайте вы.

— Борис, вы помните, как найти кафе «Палома»?

— Помню, конечно.

— Давайте там… Через два часа.

— Нет, завтра утром.

— Почему завтра? Почему не сейчас?

— Потому что я страшно устал, — раздраженно ответил Борис. — Завтра в десять в «Паломе».

Он положил трубку.

7

В кафе «Палома» было так же безлюдно, как и во время первой встречи здесь Бориса и Монка. И одет Альберт Игнатьевич был так же, во все черное, и сиял на лацкане серебряный сфинкс.

Борис и Оля (пакет с книгой она держала в руках) уселись за столик Монка. С удивлением посмотрев на девушку, Монк перевел на Бориса вопрошающий взгляд.

— Я не рассчитывал, что нас будет трое, — сказал он холодно.

— Это Оля, — коротко ответил Борис.

— Очень рад познакомиться, но…

— Альберт Игнатьевич, не нужно притворяться, что вы ничего не знаете о ней. Зачем начинать нашу беседу с уверток?

Монк поднял брови, будто собирался вскипеть благородным негодованием, но затем только кивнул.

— Я вижу, вы принесли книгу, — произнес он, глядя на пакет. — Могу ли я заключить отсюда, что мое предложение принято?

— Нет, — сказал Борис.

— Нет? Но тогда…

— Я хотел с вами поговорить. Я хотел разобраться. Убедите меня, и я отдам вам книгу. Бесплатно.

Приподняв стоявшую перед ним бутылку, Монк жестом предложил вина Оле и Борису, получил от обоих безмолвный отказ и налил себе.

— Борис, вы не знаете, что это за книга…

— Я знаю.

— Вот как? — бокал в руке Монка дрогнул. — А откуда же? Кремин вам рассказал?

— Да, он, — подтвердил Борис.

— А кто же еще… И что конкретно он сказал вам?

— Много разного. Но главное в том, что в книге сокрыты тайны Власти и Времени, а власть — это и есть цель Серебряного Братства.

— Я так и думал, — сокрушенно пробормотал Монк.

— Что вы думали? Что Кремин раскроет мне ваши замыслы?

— Нет, что он извратит наши цели, чтобы получить книгу.

— Каковы же ваши цели? В неизвращенном виде…

— Серебряное Братство основано более двухсот лет назад, — сказал Монк с отсутствующим видом. — Оно возникло вскоре после появления «Зерцала магистериума». Эта книга — наиболее чистая концентрация Зла, существующая в мире. Мы знали о ней, но не могли выйти на ее след. Столетиями мы искали ее… Чтобы избавить от нее мир наконец.

— О, так вы готовы заплатить за книгу десять миллионов долларов лишь для того, чтобы тут же ее уничтожить?

— Борис, я ведь вам сказал, что Братству более двухсот лет. Позаботиться о деньгах времени хватало… Они нужны нам для нашей деятельности, не более того. Но с концом книги эта деятельность прекратится, цель будет достигнута. Десять миллионов? Потребуйте пятнадцать или двадцать, и вы их получите. Вы уже достаточно хорошо осознаете серьезность положения, чтобы понимать, что я не шучу.

— Да, вам очень нужна эта книга, — протянул Борис, прищурившись. — Отнять ее вы не можете, и денег не пожалеете… Но меня это не убеждает, разве что в обратном. Кремин…

— Не верьте ни единому слову Кремина. Он не отсюда. Он — агент Зла.

— Забавно, — улыбнулся Борис. — Почти то же самое он говорил мне о вас… Альберт Игнатьевич, давайте прекратим этот пинг-понг. Если у вас есть доказательства, я слушаю. Если нет, вы никогда не получите книги. Я хочу, чтобы вы уяснили это.

— Доказательства! — Монк всплеснул руками. — Кремин излагал вам свои теории?

— О созидательной роли агрессивности? Да, об этом он говорил. Но он говорил еще и о том, что…

Монк не дослушал.

— Так какие же доказательства вам еще нужны?! Сохранить и умножить Зло — вот чего он хочет! Для нашего мира этот путь гибелен, но какое дело ему и тем силам, что стоят за ним, до нашего мира?

— Это по-прежнему только слова, — заметил Борис.

— Слова! — воскликнул Монк. — Если бы вы могли заглянуть в пылающие красным огнем глаза Хогорта, Стража Врат! Если бы вас приковал к месту гипноз его зрачков, неземных, нездешних, вытянутых как два веретена…

Он осекся, увидев внезапную перемену в лице Бориса. Тот сидел бледный, как белая бумага, совершенно неподвижный, глядя прямо перед собой.

— Два веретена, — повторил Борис, как завороженный. — Два веретена, красный огонь…

Он вскочил и бросился к выходу, увлекая за собой Олю. Когда чуть замешкавшийся в изумлении Монк добежал до двери, он увидел лишь сворачивающую за угол на огромной скорости машину Бориса.

8

Риск попасть в аварию был вполне реальным — Борис не соблюдал даже элементарных правил уличного движения. Один раз он едва не врезался в стоявший на обочине грузовик, потом чудом не столкнулся с трамваем на перекрестке.

— Куда ты гонишь! — взмолилась Оля, судорожно вцепившаяся в ручку дверцы. — Что все это значит?!

— Хогорт, — Борис едва разомкнул губы.

— Что — Хогорт?!

— Я видел Хогорта… Там, в подвале старика Верстовского, еще когда все это только начиналось… Это был Хогорт!

— Хогорт, — выдохнула Оля в ужасе. — И мы едем…

— К Верстовскому. Он в опасности, его нужно предупредить, увезти его оттуда… А, черт!

Это восклицание относилось к ярко-желтому новенькому «Форду», едва увернувшемуся от машины Бориса, несущейся как гоночный болид.

— Но, послушай, — произнесла Оля, — раньше Хогорт не причинил старику вреда…

— Раньше! Многое изменилось… Очень многое!

У дома Верстовского Борис ударил по тормозам. Машина пошла юзом, задела боком дерево и остановилась. Борис распахнул дверцу.

— Стой! — Оля схватила его за руку. — Я пойду с тобой.

— С ума сошла?! В лапы Хогорта?!

— Ну уж, и в лапы… Мы уже были там. И никакого Хогорта…

— Я повторяю, это было раньше!

— А что же, — отчеканила она яростно, — я должна всю жизнь провести в страхе? Трястись каждый день и ждать, когда он придет за мной? Нет, Борис. Я — ламаджи, и я иду.

Борис вдруг как-то обмяк, откинулся на спинку сиденья.

— Может быть, ты и права, — обессиленно выговорил он. — А если и нет, мне тебя не удержать…

Эти слова перевели какую-то стрелку. Решимость Бориса, энергия его порыва достались Оле, как по щелчку невидимого переключателя.

— Бери книгу, — сказала она.

— Зачем? — вяло возразил Борис. — Никуда она не денется, и Кремин, и Монк сходятся в этом.

— Мало ли кто в чем сходится. Спокойнее, если она с нами.

Покачав головой, Борис молча взял пакет с книгой.

На крыльцо он поднялся первым и дернул медную ручку звонка. Она подалась легко, без прежнего сопротивления, и никаких звуков в доме слышно не было. Тогда Борис взялся за дверную ручку и открыл дверь. Засов был сорван, обивка на внутренней стороне ободрана, в доски глубоко врезались борозды, похожие на следы огромных когтей.

— Мы… Опоздали?

С этим полувопросом Борис шагнул в коридор. Здесь было довольно темно, закрытая дверь подвала скорее угадывалась, чем виделась после яркого света дня. Но на лестницу, ведущую на второй этаж, свет просачивался через два узких, давно не мытых окошка, и в этом свете Борис и Оля увидели то, что бросило обоих в холодную дрожь.

Широкая влажная полоса поперек ступеней… Борис наклонился и коснулся ступеньки рукой. Его пальцы окрасились в красный цвет.

В два прыжка Борис преодолел всю лестницу. Дверь в комнату Верстовского была сшиблена с петель и расщеплена надвое страшным ударом. На косяках повисли клочья серой шерсти.

Ужасающий разгром царил в комнате. Не уцелело ни одного предмета жалкой, ветхой мебели, стулья были сломаны, шкафчики разбиты в щепки. Повсюду валялись осколки графина, и красная домашняя настойка Верстовского растеклась лужицей на полу, едва отличимой от свежих пятен крови.

— Бедный старик, — Борис ощутил ком в горле, — что ему довелось испытать в последние минуты жизни…

— Может быть, не в последние, — сказала Оля.

Борис непонимающе взглянул на нее.

— Может быть, — взволнованно продолжила она, — Хогорт утащил его живым, только раненым, и мы успеем спасти его! Мы должны спуститься в подвал!

— У нас нет никакого оружия…

— Против Хогорта? А какое оружие тебе нравится? Пистолет, автомат? Волшебный меч?! Идем же скорее! Каждая секунда может стоить жизни старику!

Бегом они спустились вниз, в коридор. Борис принялся нашаривать выключатель на стене, да так и застыл с поднятой рукой.

Из-за неплотно прикрытой двери подвала сиял ослепительный голубой свет.

Борис опустил руку, медленно подошел к этой двери и широко открыл ее.

Голубой свет затопил их обоих, с головы до ног.

9

Они прошли сквозь полотно голубого света, как сквозь полотно киноэкрана…

Но оказались не в подвале дома Верстовского. Они стояли на высоком холме где-то под иными небесами, и далеко внизу простирался город. Восставали из океана мерцающей мглы дворцы и статуи, мосты и башни, белоснежные арки и шпили обелисков. Могучий, величественный город, стремящийся вверх, грозящий небу… Грозивший когда-то, ибо запустение владычествовало в роскошных дворцах с рухнувшими колоннами и распахнутыми настежь воротами, и многие башни были полуразрушены. На безлюдных дорогах ржавели остовы великолепных экипажей, и вой страдания несся под погибшим городом. Все здесь, от стен до мостов, от руин до мертвых деревьев, опутывали тенета чьего-то чужого, слепого Зла.

По склону холма, поросшему чахлой красноватой травой, были разбросаны полукруглые могильные стелы. Некоторые из них сплошь увивали побеги какого-то растения, похожего издали на плющ. Но когда Борис и Оля подошли к первой стеле, они увидели треугольные листья, просеченные ромбовидными отверстиями. Тяжелый миндальный запах поднимался от этих листьев.

Оля раздвинула побеги руками, чтобы прочесть надпись.

— Смотри! — воскликнула она.

Борис наклонился. Краткая надпись гласила:

ШЕСТОВ СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ

РОДИЛСЯ 23 НОЯБРЯ 1897 ГОДА

БЫЛ ВЗЯТ 19 ДЕКАБРЯ 1901 ГОДА

Они перешли к следующей стеле. Другое имя, еще одна могила ребенка, и снова это немыслимое «был взят». И дальше… И снова.

— Здесь только дети, — сказала Оля. — Никто не умер. Все были взяты…

Ее слова точно послужили сигналом или паролем. Вновь разгорался голубой свет, он пылал, ослепляя, а когда они снова смогли видеть, они были в подвале. Может быть, и не в доме Верстовского — тот подвал Борис помнил как будто не таким. Клочья светящегося голубого тумана, ползущие у самого пола, рассеивали тьму, но подробностей рассмотреть не позволяли.

Над головами Бориса и Оли нависали каменные своды, а впереди в нише виднелась сколоченная из толстых досок массивная дверь. Открывать ее не пришлось — она рассыпалась в пыль от единственного прикосновения. Борис и Оля шагнули на крутую винтовую лестницу, уходящую в каменный колодец, вниз, вниз… Ступени были скользкими, выщербленными, крошились под ногами. Пахло крысиным пометом, гарью, болотными испарениями и еще какой-то неведомой едкой дрянью. Стены были покрыты омерзительными осклизлыми лишайниками, тускло отсвечивающими в голубом тумане.

У подножия лестницы начинался расширяющийся коридор. Оля и Борис шли посередине, и стены отступали от них все дальше. Коридор оказался коротким, он оканчивался глухой стеной. Нигде никаких дверей.

Озадаченный Борис остановился. Тупик, нет дороги? Он положил ладонь на камень стены, преграждавшей путь… Точнее, попытался положить, потому что рука утонула в стене, без всякого сопротивления. Это была иллюзорная стена. Или всего лишь неощутимая? А если это какое-то поле, через которое можно пройти и даже остаться внешне прежними, но…

Они прошли; и ничего не почувствовали. Если что-то изменилось в них, они узнают об этом позже… Коридор продолжался, только теперь стены не расходились, а сходились, и потолок становился ниже с каждым шагом. В бледном туманном мареве Борис и Оля увидели, как из стен вырастают какие-то суставчатые крюки. Когда Борис разглядел их лучше, он содрогнулся.

На самом деле это были нечеловеческие руки с множеством судорожно сжимающихся и снова распускающихся в жуткие соцветия пальцев, с ошметьями гниющей плоти на темно-серых костях. И нужно было продираться сквозь шевелящийся лес этих рук, ведь другой дороги не было, стены коридора тут состояли из настоящего камня!

Они шли, стиснув зубы, а руки хватали их за одежду, норовили вцепиться в запястья, ударить по лицу, вырвать у Бориса пакет с книгой. Пусть захваты были слабыми, но прикосновения — отвратительными…

Коридор вывел их в большой зал. Туман исчез. Стены, потолок и пол зала будто бы источали голубоватое свечение, но присмотревшись, Борис увидел, что это не так. Свет рождался где-то в центре и поглощался, всасывался зыбкой субстанцией, составлявшей потолок и стены, похожие на колышащиеся зеркала. Длинные, кривые, вытянутые отражения-тени, злобно передразнивающие облик Бориса и Оли, наступали со всех сторон, сверху и снизу против струящегося голубоватого света, против его убегающих в зеркальную неясность волн. От извивающихся теней исходило змеиное шипение. Оно перехватывалось тенями впереди, в ту же сторону клонились и ползли изменчивые отражения. Борис и Оля шли туда же. Они остановились перед высокой закрытой дверью, где шипящие привидения отступали. Борис распахнул дверь.

Чернильная тьма хлынула в зал и откатилась под волнами голубого свечения. Перед Борисом высилась черная глыба, средоточие тьмы и холода. Казалось, именно в ней собран весь мрак Вселенной, и отсюда, из этого неиссякаемого источника, черпают тьму и холод межзвездные пространства. Отсюда испаряются холод и тьма, отсюда уносятся вдогонку галактикам, и их хватит на то, на что и должно хватить — на Вечность.

Оля вошла за Борисом, они видели глыбу все отчетливее. Они обошли вокруг. Это был не просто огромный камень, а высеченный из гранитной скалы идол, Единорог с раскрытой пастью под прямым витым рогом. Ниже, на груди гранитного идола, был знак, вдавленный отпечаток ладони. И.каменный Единорог дышал! Дыхание его было дыханием Зла. «Уходите, уходите, уходите!» — беззвучно кричали летучие мыши, слуги истукана. «Прочь, прочь, вы пропадете, глупые люди!»

Борис рванулся, втиснул правую ладонь в отпечаток на полированном граните, и ледяной холод хлынул в его мозг, мышцы, кости. Единорог заревел. Из пасти ударил ослепительный белый луч, вскипятил тьму и разбился о несокрушимую стену. Там, где он рассыпался на искры, со скрежетом повернулась многотонная плита, открывая подобие склепа.

На возвышении, задрапированном полусгнившей тканью, замерло второе чудовище, исполинский одноглазый краб или паук из такого же черного гранита. Он преграждал путь к следующей двери. И как только Борис шагнул вперед…

Древний механизм пришел в действие, клеши краба-паука задвигались. Они рассекали воздух, били наотмашь, наугад. Паук рос, передвигался с грохотом, приближался. Он был уже вдвое, втрое больше… Лишь справа от одноглазого монстра оставалось немного свободного пространства, но и там сновала, как челнок, неутомимая клешня. Борис прижался к стене, опустился на одно колено. Выбрать момент, решиться на бросок…

— Теперь я, — сказала Оля.

Кобра не атакует так быстро, как мелькнула ее рука. Молнии, слетевшие с ее пальцев, словно атомным огнем выжгли замутненное око чудовища. Паук не был еще побежден, но что-то разладилось внутри искусственного монстра, лапы его заметались в конвульсивной агонии. Клешня, едва не раздробившая кость руки Бориса, едва не разорвавшая мышцы и кровеносные сосуды, нелепо подпрыгнула и застыла.

Все. Паук был недвижим, и громадный Единорог медленно оседал с гаснущим лучом, приобретшим пурпурный оттенок. Под сводами прокатывалось эхо рокота осыпающихся где-то камней.

— Это последняя дверь, — сказала Оля.

Борис не спросил, почему она в этом уверена. Он и сам откуда-то это знал.

10

Тусклое красное солнце, косматое от протуберанцев, нависло над близким горизонтом. Оно заливало равнину багровым светом, поджигающим вдали белые арки и башни мертвого города — может быть, того же самого, а может быть, и другого.

Невдалеке, в десяти метрах или меньше, у подножия черного остова сгоревшего одинокого здания ничком лежал человек. Его шея была неестественно вывернута, лицо в крови обращено прямо к Борису и Оле. Не узнать Верстовского было невозможно, так же как и нельзя было надеяться на то, что он жив.

Над ним стоял Хогорт. Борис и Оля смотрели на него, но это не означало, что они могли его разглядеть даже с небольшого расстояния. Очертания громадной серой туши были неясными, они все время менялись. И горели в этом клубящемся мороке страшные гипнотизирующие глаза…

Как он огромен, подумал Борис, как же он протискивался во все эти коридоры и узкие дверные проемы… И сразу он подивился нелепости этой мысли. Это был Хогорт, и он мог многое… А насколько многое — ответ на этот вопрос мог дорого стоить!

Но они ошиблись по поводу Верстовского. Старик был жив, они не опоздали… Еще жив. Он застонал, повернулся, сделал попытку привстать, умоляюще вытянул руку к Борису и Оле.

Хогорт взревел, вздыбился во весь свой исполинский рост. Сейчас он был похож на пещерного медведя, почуявшего добычу. С обнаженных клыков текла смешанная с кровью слюна. Взгляд чудовища встретился со взглядом Оли.

«Он найдет тебя…»

— Я сама тебя нашла, — процедила Оля с холодным презрением. — Ну давай, иди… Чего ты ждешь?!

Чудовище потянулось к ней, и в тот же миг с пальцев правой руки девушки стремительно разлетелись фиолетовые радиальные кольца пульсирующего сияния. Прозрачный светящийся купол, по которому беспрерывным потоком сыпались, скользили сверху вниз золотистые искры, накрыл Олю и Бориса. Хогорт отшатнулся, заревел от неожиданной боли. Добыча ускользнула, она была недоступна… Но другая добыча здесь!

Вновь громадная туша ссутулилась над Верстовским.

— Борис, это выше моих сил, — простонала Оля. — Я пока могу держать его, не пустить к нам… Но он убьет старика!

Серая лапа с растопыренными когтями уже была занесена для последнего удара. Борису казалось, что он физически ощущает излучение злобного торжества, исходящее от чудовища. У него не было и одной секунды, чтобы принять решение… И то, что он сделал, результатом осознанного решения не было. Он видел только беспомощного, окровавленного старика, сжавшегося в предсмертном ужасе возле обогревших руин.

Борис шагнул вперед, сквозь прозрачно-фиолетовую стену купола, за пределы своего островка безопасности.

— Эй, ты, пугало! — заорал он. — Смотри-ка сюда!

Он выхватил из пакета книгу, сорвал газетную обертку, и Хогорт повернулся к нему.

— Нет! — закричала Оля.

Размахнувшись, Борис швырнул книгу в Хогорта. Он ни на что не рассчитывал… У него просто не было другого оружия.

Время замедлило свой бег. Долго, очень долго смотрел Борис, как летит, кувыркаясь, книга, как сверкают красные отблески чужого заката на золотых замках, лопающихся со звоном перетянутых струн. Тяжелая книга раскрылась и ударила Хогорта в грудь.

Рев чудовища потряс темно-синие небеса. Оранжевое пламя в одно мгновение охватило Хогорта, и три рубиновых луча взметнулись над умирающим солнцем иного мира. Три звезды загорелись в небе, сияя подобно небывалым алмазам изумительной красоты. И там, в центре алмазного треугольника, медленно вращалась галактическая спираль, преддверие скрытых измерений.

Огненный шар, в который превратился Хогорт, поднимался ввысь. Багровое солнце быстро темнело, его гаснущий свет окрашивал безрадостную долину во все более мрачные и тревожные тона. Пропал фиолетовый купол; Оля и Борис бежали к Верстовскому. Но прежде чем они успели, все померкло и для них, и для этого мира.

11

Борис открыл глаза. Он сидел на стуле в знакомой комнате, у окна, за которым светило солнце, не багровое, а привычно-желтое, полуденное… Но что это за комната? Борис сделал мучительное усилие, чтобы вспомнить. Ну конечно, комната Верстовского. Но это не могла быть его комната, потому что прежде все в ней было разгромлено! А теперь — все как раньше, даже графин с настойкой стоит на столе. Графин, который был разбит вдребезги, стоит на столе! Борис на секунду зажмурился. Ничто не изменилось.

Кто-то прикоснулся к его плечу. Борис вздрогнул и обернулся. Это была Оля.

— Я ничего не понимаю, — пробормотал Борис. — Эта комната… Где Верстовский?

— Там, — она показала в сторону кровати.

Борис встал и подошел ближе. Старик лежал на кровати поверх покрывала, в невредимой одежде, с закрытыми глазами. Ни крови, ни ран… Ничего. Старик ровно и спокойно дышал.

— Он спит, — сказала Оля. — Думаю, с ним все в порядке.

— Черт, — Борис нервно провел рукой по волосам. — Так не бывает. Опять какие-нибудь фокусы времени?

Сказав это, он машинально взглянул на часы, потом посмотрел на Олю.

— Когда мы сюда приехали?

— Около полудня, наверное. Или немного раньше.

— Сейчас без десяти двенадцать. Я бы мог подумать, что мои часы испортились, но солнце, оно не испортилось! Похоже, в это время мы только входили сюда! Но может быть, прошли целые сутки… А то и не одни?

— Вряд ли, — ответила Оля.

— Бред какой-то, — вздохнул Борис. — Ладно, пошли отсюда, пока он не проснулся. Мне бы не хотелось объясняться с ним насчет…

— Не придется. Он не может помнить того, чего с ним не случилось.

— С ним? — Борис бросил взгляд на безмятежное лицо спящего старика. — С ним, отлично… Но с нами?

— С нами — да. Но все равно, идем… Что мы ему скажем, как у него в гостях оказались?

Они спустились по лестнице, прошли мимо двери в подвал — самой обыкновенной двери в самый обыкновенный подвал — и вышли на улицу, прикрыв за собой неповрежденную входную дверь.

Но вмятина на дверце машины Бориса от удара о дерево никуда не исчезла… Она была хорошо видна, потому что лучи солнца падали уже под другим углом. Борис вновь посмотрел на часы. Они показывали половину четвертого.

— Поздравляю вас, — прозвучал за их спинами мягкий, ироничный, сожалеющий голос.

Оля и Борис обернулись вместе.

— Поздравляю, — повторил Монк.

— Вы! — воскликнул Борис. — Что вы здесь делаете?

— Я наблюдал за вами. Я не мог вмешаться, но наблюдать я мог. Вы сделали именно то, чего добивался Кремин. Вы думаете, с Хогортом и книгой все кончено? Книга не уничтожена. Хогорт ушел с ней, и он вернется, сильнее, чем прежде. Вы спасли жизнь одного человека, но поставили под угрозу судьбу целого мира. Нашего мира. Все начнется сначала. Стоил ли ваш Верстовский такой цены?

— Не знаю, — ответил Борис устало. — Я не философ. Это вы с Креминым сами разбирайтесь.

— Едва ли я когда-нибудь увижу Кремина… И вы тоже.

— С вашего позволения, — сказал Борис, — мы поедем домой.

Монк помолчал, чуть отстранился. Борис и Оля сели в машину, Борис включил двигатель. Когда он разворачивал машину, Оля смотрела на одинокую фигуру в черном, и странная, глубокая печаль не отпускала ее.

Дома у Бориса они долго не разговаривали, если не считать обрывочных реплик. Оля начинала возиться на кухне, потом бросала, садилась, листала какие-то книги. Борис подходил к пианино, брал несколько случайных аккордов…

— Нет, — сказал он наконец, в очередной раз пробежавшись по клавишам. — Всего этого не могло быть.

— Но у нас есть неопровержимое доказательство, — проговорила Оля.

— Какое?

Она принесла из кабинета ларец с драгоценностями, подаренный Александром Ланге, поставила его перед Борисом и откинула крышку.

— О, да, — выдохнул Борис, щурясь от блеска сияющих камней, — это, действительно, доказательство.

— Но что нам с этим делать?

— Боюсь, что ничего.

— Ничего?

— Ну, да. Не толкаться же у ювелирного магазина. И мы не сможем открыть под них счет в банке или что-то наподобие, потому что нас сразу спросят, откуда это у нас? Это даже не просто камни и золото, это и огромная художественная ценность. А мы и посоветоваться с юристом или другим знающим человеком не сможем — нам зададут тот же вопрос.

— Выходит, нам от этого нет никакой пользы? Мы — нищие миллионеры?

— Да, мы — нищие миллионеры. Но польза есть.

— Какая же?

— Сейчас все случившееся еще слишком ярко, слишком свежо. Но пройдет время, и мы неизбежно начнем спрашивать себя — а в своем ли мы уме, не стали ли жертвами галлюцинаций, не обманывают ли нас фантомы ложной памяти? Не затаилось ли в нас безумие, готовое нанести новый удар? И вот тогда… Тогда мы достанем этот ларец, подержим в руках эти драгоценности, твердые, реальные. Настанет день, когда этот ларец будет единственным средством для нас.

— Единственным средством, — тихо повторила Оля.

— Чтобы сохранить рассудок, — сказал Борис.