Владивосток-3000

Часть пятая Утекай!

Когда группа захвата выходила из пустой квартиры Максимова, подполковник находился напротив, на другой стороне Светланской. Он издалека заметил подозрительное шевеление в окне, вернее у балконной двери, и не стал подходить к дому, заняв позицию на противоположной стороне улицы. Теперь, спустя какое-то время, он видит то, что ожидал увидеть, — со стороны двора выезжает служебный внедорожник республиканской службы безопасности. Значит, где-то наследил. В квартиру теперь нельзя, за ней должны наблюдать. «Утекай», — говорит себе подполковник. Надо сворачиваться и исчезать — либо зашкериться в тайге, либо схорониться на острове, где оборудована специальная точка… Либо, и это надежнее всего, срочно покидать пределы Тихоокеанской республики. Хороший агент — не тот, кто всегда выполняет поставленную задачу, а тот, который никогда не попадается. Максимов не спеша идет прогулочным шагом по Светланской, доходит до остановки, садится в первую попавшуюся маршрутку и едет в случайном направлении.

Подполковник движется по летнему городу. Он сидит на заднем ряду сидений, выставив локоть в приоткрытое окно, и обдумывает ситуацию. Позвонить бы Ольге, но… Вдруг спохватившись, Максимов достает телефон, выключает его, снимает заднюю крышку и отсоединяет батарейку. Засекут «на раз». Звонить нельзя, вообще никак нельзя выходить на связь. Выходить на связь — значит посылать в пространство сигналы, по которым тебя могут вычислить. Лучше ни с кем не иметь связи. Но так — совсем безнадежно, и подполковник решает попытаться все же увидеть Ольгу. Попробовать объяснить ей что-нибудь — а потом уже исчезать из этого города. Возможно, навсегда. «Утекай».

На площади Луговой Максимов пересаживается в другую маршрутку и едет вверх — к площади Баляева, потом по Юмашева еще выше, по направлению к Зеленому Углу. Офис Ольги, он знал, находится где-то на улице Ладыгина, что ли, — у него был адрес, но он никогда еще там не бывал. Пока маршрутка штурмует сопку, подполковник разглядывает город, который он успел принять в себя и который ему уже нужно покидать, и поскорее. Город, в который он приехал как враг, диверсант, но которому хотел бы стать другом. Может быть, когда-нибудь это получится, думает Максимов. В другой жизни или… на другой планете. Жизнь подполковника могла пойти по любому из десятков вариантов, но она пошла вот по этому варианту, и что-то менять уже поздно.

Или не поздно?

Сумасшедший, дикий и в то же время урбанистический вид открывается с самой вершины, где улица Юмашева переходит постепенно в улицы Нейбута и Ладыгина. Сопки — насколько хватает глаз, пропасти между ними, зелень, сверкание тысяч автомобильных стекол, дома, опоясывающие склоны сплошными бетонными кольцами, а слева — море, вдающийся в сушу бумерангом зигзаг Золотого Рога… Подполковник выходит из маршрутки и шагает пешком, строевым шагом. Он уже совсем рядом с офисом Ольги.

Поодаль от фирмы стоит припаркованный черный «пасифик». В нем — трое, считая водителя. Это вторая группа захвата, караулящая Ольгу. Ольга на работе, и группа караулит здесь Максимова, наблюдая за входом в офис.

Максимов замечает их первым. Мгновенно реагирует и разворачивается, лихорадочно решая, куда бежать. «Пасифик» заводится и начинает выезжать с прилегающей территории, что дает Максимову, уже нырнувшему за ближайший угол дома, какие-то секунды выигрыша. Он понимает, что едва ли сможет куда-нибудь убежать, и хватается за единственный в этой ситуации шанс — поднимает руку, выйдя на дорогу. На его счастье, тут же останавливается автомобиль с молодым парнем-«бомбилой» за рулем. Парень молодой, а автомобиль старый — это «краун» конца 80-х или начала 90-х, невесть когда ввезенный во Владивосток из Японии. Белого цвета, мятое крыло, треснутый стопарь…

— Слышь, друг, в центр, опаздываю, заплачу сколько скажешь! — торопливо бросает Максимов в окно парню и, едва дождавшись кивка, запрыгивает на заднее сиденье с этой же правой стороны. «Краун», шлифуя задними колесами, срывается с места и уходит в сторону Нейбута, за ним, чуть отстав, пристраивается «пасифик».

Автомобили несутся по Нейбута вниз, по направлению к Воропаева.

— Это за тобой, что ли? — парень кивает на зеркало заднего вида. — Бандиты или как?

— Быстрее! Давай быстрее! Оторвемся — заплачу еще! — говорит ему Максимов.

Парень в душе — гонщик. Он не жалеет старикана-«крауна», раскручивает его шестицилиндровый двигатель, старый добрый «один-же», до красной зоны. Со свистом и сносом задней оси проходит повороты. Однако вскоре настораживается:

— Слушай, это менты, что ли? У них мигалка!

В этот момент погоня включает сирену. В мегафон слышны команды:

— Водитель автомашины «тойота-краун» белого цвета, госномер 860! Прижаться вправо и остановиться! Водитель автомашины «тойота-краун» белого цвета…

Увидев, что парень готов выполнить команду, Максимов выхватывает пистолет и зло шипит неприятно искривленными губами:

— Гони! Только попробуй остановиться, пристрелю на хер! Оторвемся — заплачу!

«Краун» летит по Воропайке, выскакивает на Фадеева, проносится по Луговой. «Пасифик» немного отстал: на Воропаева путь ему преградил грузовик, выезжавший со стройки. Сирена безостановочно воет, вспыхивает синяя мигалка, которых в Тихоокеанской республике не положено никому, даже председателю «Комитета-3000», а только оперативным службам в случаях крайней необходимости. Белый «краун» тем временем уже летит по Светланской, обгоняет по встречке автобусы, сигналит и моргает фарами, стремительно приближаясь к самому центру города. Слышен свист резины. Вот легковушка со встречки шарахается от «крауна» вправо и бьет в бок другую; вот сам «краун» задевает зеркалом припаркованные машины, его надломленное зеркало висит, как вывихнутая рука, но «краун» мчится дальше.

— Тебе куда вообще надо? — спрашивает водитель «крауна».

— Вообще на Маяк.

— Тебя перехватят. Наверняка уже сообщили всем. На Маяк не прорвемся, там дороги перекрыть — как два пальца. Я тебе серьезно говорю.

— Ладно, тогда смотри… Сейчас давай через «Динамо», потом у Набки сбавь ход — я выскочу, а ты пили дальше, пока не доедешь до Маяка или пока тебя не остановят. Вот тебе, как договаривались, — Максимов кладет на торпеду несколько купюр с изображением краба. — Вот еще. Остановят — скажешь, сел маньяк, угрожал тебе и все такое, сам знаешь, что тебя учить. Ничего тебе не будет, вали на меня, на черных кошек, на черные фишки вали!

«Краун» поднимается по Пограничной, на повороте притормаживает, Максимов открывает заднюю дверку и покидает салон — почти незаметно. Машина исчезает за поворотом.

«Пасифик» преследователей выворачивает с Семеновской на Пограничную, проезжает возле ворот «Динамо».

— Что это было? — говорит тот из пассажиров, который сидит слева от водителя, спереди. — Он выскочил?

— Да нет, просто тормознул перед переходом, а потом опять на газ, — отвечает водитель.

Пассажир молчит и внимательно высматривает что-то справа от машины. То же делает и задний пассажир, доставая пистолет.

— Тормози! Он точно спрыгнул! Я его вижу! — кричит задний пассажир. Машина останавливается.

— Давай за «крауном», разбирайся с ним, навстречу уже вышла вторая машина, — командует передний пассажир, — а мы сюда, за этим.

Оба пассажира выскакивают из «пасифика» и бегут по направлению к фонтану на Набережной. Максимов замечает это и тоже бежит изо всех сил, понимая, что выдает себя с головой, но больше придумать ничего не может. Можно, конечно, перейти к прямому огневому столкновению, но это неразумно. Да ему и не хочется стрелять в людей, тем более — в граждан Тихоокеанской республики. Максимов изо всех сил бежит к водной станции ВМФ. Что-то обдумывать некогда: он пробегает мимо пирса, который заканчивается вышками для прыжков в воду, и прячется прямо под пирс, сидя в темноте по пояс в воде и стараясь унять дыхание.

Двое бойцов пробегают мимо пирса. Возле пирса трется знакомая фигура — это вездесущий Вечный Бич. Старик видит, куда спрятался Максимов, но молчит и никак его не обнаруживает. Бич сидит у воды и пускает «блинчики», выискивая плоские камни. Бойцы прочесывают территорию, потом возвращаются назад. Подбегают к человеку, сидящему на корме легкой моторной лодки, пришвартованной метрах в тридцати, и о чем-то его спрашивают. Тот что-то отвечает — видимо, малоутешительное, и вместе с ними отходит от берега. Возможно, они ищут других свидетелей. И, наверное, найдут, чего ж не найти, если подполковник вот так открыто бежал на виду у всех. Надо что-то делать.

Максимов, не отрывая глаз от оставленной хозяином моторки, осторожно выбирается из-под пирса, предварительно сняв рубашку и оставшись в тельняшке. Спокойно подходит к лодке, занимает место на корме, отталкивает ее от берега и заводит мотор. Дуга белого кильватерного следа повторяет путь, который проделывает моторка. Звук ее мотора становится выше, потом еще выше — Максимов выжимает предельные обороты из слабенького моторчика и отходит от берега. Он берет курс на остров Русский.

Штаб «Комитета-3000», кабинет Капраза.

— «Маринеско»? Срочно катер на перехват! Объект — моторная лодка белого цвета, идет от водной станции ВМФ в направлении острова Русский. И вертолет срочно в этот квадрат — пусть ведет моторку!

Море готовится к шторму. На вершинах волн начинает появляться белая пена барашков. Небо темнеет. Не лучшая погода для легкой моторки, да и топлива в ней явно надолго не хватит. Максимов проходит вдоль Эгершельда, мимо косы Токаревской кошки. Налево соваться опасно: там — порт, бухта, весь флот. Но справа — справа, из-за острова Уши, уже выскакивает белоснежный катер «Это MarineSCO», — думает Максимов и не ошибается: на борту катера крупно горят буквы «Катран». Катер открывает предупредительную стрельбу из пулемета. Очереди ложатся в нескольких десятках метрах от лодки, но подполковник не намерен сдаваться. Он решается на отчаянный шаг.

В узкий искусственный канал, отделяющий остров Елены от основного тела острова Русского, готовится войти паром — с обратной стороны, из глубины бухты Новик, где Максимов уже был с Каплеем на Дне ВМФ. Максимов находится по эту сторону от канала. Двум судам в канале нипочем не разойтись. Вот уже и паром, как это принято, дает гудок, объявляя о входе в канал. Подполковник в этот момент выжимает полный газ и устремляется в канал сам. «Катран» мчится за ним, но поздно: неповоротливая, медлительная туша парома уже в канале. Моторка успевает проскочить, но «Катран» — никак не успеет, с паромом ему не разойтись. «Катран» вынужден остаться по эту сторону: либо ждать, пока пройдет паром, либо обходить остров Елены кругом.

Оказавшись в бухте Новик, Максимов получает недолгую передышку. Он решает выбраться на берег, но вдруг замечает полноразмерную моторную прогулочную яхту, стоящую на якоре. На своей моторке он швартуется к яхте и перепрыгивает на нее. Наталкивается на мужскую фигуру, тычет в лицо пистолетом и командует:

— За борт!

— Мужик, ты че, попутал? — успевает произнести фигура, но падает в воду не без помощи Максимова. В рубке — еще одна фигура.

— Якорь поднять, живо! — командует Максимов.

Над бухтой Новик кружится патрульный вертолет.

— Объект захватил прогулочный катер, бортовой номер 19–44. Объект захватил прогулочный катер, как поняли меня? — говорит пилот в переговорное устройство.

Моторная яхта с бортовым номером 19–44 разворачивается и несется к выходу их бухты. Видно, как в воду с яхты падает человек и, вынырнув, плывет к берегу. Теперь Максимов находится в яхте один. Он стоит в рубке, держа в руках штурвал, и смотрит вперед. Начинается дождь, ветер усиливается. Во Владивостоке уже объявлено штормовое предупреждение, — слышит он из бортового радиоприемника. «Это к лучшему», — думает Максимов.

В это время «Катран» наконец проходит канал и устремляется, наводимый с вертолета, в погоню за яхтой. На его борту находится целый взвод «крабовых беретов» — отборных халулаевцев, в распоряжении которых, помимо навыков и всевозможного оружия, имеются даже боевые дельфины. Но яхты Максимова уже не видно — она летит на полном ходу вдоль западного побережья Русского, чтобы обогнуть его, пройдя проливом Старка между островами Русским и Попова, и взять курс в открытое море. «Уходим, уходим, уходим», — пульсирует в его голове одна короткая сильная мысль, вытесняя все остальные.

В кабинете Капраза — очередное оперативное совещание. Темнеет. За окнами ревет ветер, смешанный с дождем и тревогой.

— Товарищ капитан первого ранга, по ферме «Гребешок Пасифик», — докладывает Каптри со своей обычной мягкой, даже успокаивающей интонацией. — Никакого ущерба действительно нет, если не считать травм, полученных охраной. Травмы нетяжелые, лечение амбулаторное. Радиолокационная служба пограничной охраны заметила в море неподалеку от фермы подозрительное передвижение. Похоже на то, что там всплыла подводная лодка небольших размеров, с которой было произведено десантирование некоего плавсредства, но вскоре это плавсредство по каким-то причинам вернулось на лодку, а лодка снова ушла на глубину. Высланная на место группа уже ничего не обнаружила. Возможно, их кто-то спугнул…

Капраз нажимает кнопку на своем телефоне.

— Соловьев? Противолодочной службе быстро проверить квадрат 19–80. Искать диверсионную группу, предположительно располагающую подлодкой и отрядом десанта. Все. Спугнул, говоришь? — резко обращается он к Каптри. — И кто же их спугнул, если ты сам говоришь, что там никого из наших не было?

— Не было, товарищ каперанга. Операция по захвату фермы была разработана блестяще, я сам не понимаю, что им помешало…

— Может, одумались? Раскаялись? — говорит Капраз, и непонятно, шутит он или нет. — Конюхов, что у тебя?

Человек в штатском докладывает:

— В результате проверки анонимной информации нами обнаружена база агентов из Москвы. База располагалась в одном из гаражей на Тухачевского. Аппаратура, снаряжение, спецсредства, целый диверсионный арсенал.

— Анонимная информация? — переспрашивает Капраз. — А что же ваша собственная агентура?

— Агентура работает.

— А мне что-то кажется, что она не работает ни хрена и вообще мышей не ловит, — Капраз повышает голос. — Что получается: операция по захвату фермы сорвана, причем без нашего участия, и тут еще этот аноним… Похоже, у нас появился какой-то неведомый союзник. Кто же?

— Вы меня спрашиваете? — говорит человек в штатском через несколько секунд молчания.

— Ну а кого же?

— Не знаю.

— Плохо, что не знаешь. Я тоже не знаю. Может быть, это капитан Немо?

Присутствующие молчат. Они нечасто видят шефа таким раскипятившимся.

— Ладно, что по Максимову? — спрашивает Капраз, немного успокаиваясь.

— Ушел в море, товарищ капитан первого ранга. Но наши его ведут. Не дадут ему уйти.

— Не дадут? Ну смотрите, маслопупы. Он нужен живым. Хотя… Ну что вас учить. Вы давайте тогда вот что. Какие есть версии по поводу того, кто сдал нам этот гараж на Тухачевского — раз, и вообще не подстава ли это. И почему сорвана диверсия на ферме — два.

Открытое Японское море, ночь и шторм. Только стандартные ходовые огни — красный и зеленый — выдают яхту подполковника Максимова. Он стоит в тельняшке в рубке за штурвалом и вглядывается в темноту, иногда посматривая на фосфорически светящиеся навигационные приборы. Подполковник сумрачен. Звуки работающего на высоких оборотах двигателя и морского шторма заполняют собой все пространство. Максимов уже не совсем понимает, где он находится, ему кажется, что весь мир превратился в одну сплошную звуковую субстанцию, в которой смешиваются две составляющие: моторная и штормовая.

«Катран» пароходства MarineSCO мчится где-то позади. В рулевой рубке — несколько человек в военно-морской форме. На руле — молодой мичман. Командир «Катрана», постарше, с аккуратной бородкой, стоит рядом и тоже всматривается вперед. Потом переводит взгляд на электронную карту и сигналы приборов.

— Ну и погода, — говорит он. — Из штаба передали, что вертушки не могут работать в таких условиях. Теперь мы одни.

— Неужели уйдет? — спрашивает один из присутствующих, в черном военно-морском берете и с коротким автоматом на плече. — Егорыч, никак нельзя, чтобы ушел!

— Приборами мы его пока видим, — отвечает командир. — Но в таких условиях… Быстрый у него катер. И маленький. Я бы, наверно, смог оторваться, если бы был на его месте.

Боец в берете хочет сплюнуть сквозь зубы, но спохватывается.

— Может, все-таки? — он неопределенно мотает головой, глядя на командира, и перехватывает рукой автомат, соскользнувший с плеча.

Командир отворачивается, глядя вперед, в мокрую черноту через стекло, и потирает бородку.

— Он нужен нам живым. Такая поставлена задача. Если не уйдет. И если не откажется сдаваться.

— А если откажется? — спрашивает боец в берете.

— Ты же знаешь наши правила. Если враг не сдается, тогда — что?

— Его уничтожают? — спрашивает молодой мичман, стоящий на руле.

Командир чуть усмехается.

— Разумеется, нет, — говорит он. — Если враг не сдается — тогда он гибнет сам в результате несчастного случая. Знаешь, как говорили английские моряки? Невезучий утонет и в чайной чашке.

— Уйдет, — говорит боец в берете, конвульсивно сжимая автомат.

— Спокойно, — отвечает ему командир и снова потирает бородку. — Сейчас запрошу штаб. Не нервничать. Никакой самодеятельности.

Море — с чем можно сравнить ночное штормовое море? Ни с чем, только с ним самим. Подполковник Максимов — небритый, уставший, потемневший лицом — кажется, превратился в своей рубке в памятник. Он все так же сжимает штурвал и смотрит вперед. Красный огонек сигареты тлеет возле губ. Максимов смотрит — но, похоже, ничего не видит впереди. Да там ничего и нет: одни брызги, волны, ветер, ночь.

— Все, — произносит командир «Катрана». — Штаб дает добро.

Боец в берете вопросительно смотрит на командира. Тот веско кивает головой, не произнося больше ни слова.

Стройное тело «Катрана» вздрагивает в огнестрельном оргазме, выпуская одну за другой ракеты. Огненные пятна отрываются от корпуса и уносятся прочь, в темноту. Возбужденный боец в берете тоже вздрагивает с каждым пуском, как будто ракеты исторгаются прямо из него. В этот момент он завидует ракетам.

А Каплей в это время просыпается вдруг у себя дома. Дергается, вскакивает, мотает головой от беспричинной тревоги, хватается за стучащие виски. Потом немного успокаивается, ложится и пытается опять уснуть.

— Он подает сигнал бедствия, — говорит командиру один из офицеров, находящихся в рубке «Катрана».

— Идем на сближение, — приказывает командир. — Приготовить спасательные средства. И личное оружие на всякий случай тоже.

— Он исчез с наших экранов, — снова докладывает офицер, поворачивая голову от приборов, на которые только что смотрел.

— Что? Как исчез? Быстро… — командир внимательно разглядывает фосфоресцирующие экраны. — Ушел, как топор. Хорошо стреляем, блин. Вот и вся любовь…

— Товарищ командир, он успел спастись? — спрашивает мичман-рулевой.

— Навряд ли… Даже если и успел — сколько он здесь продержится? Вода теплая, но — шторм. Мы его, конечно, поищем. Но я по опыту говорю: шансов почти нет… Иголку в стоге сена найти куда проще. Давай, это, по квадратам. И вызови морской спасатель, — бросает командир офицеру, докладывавшему о сигнале бедствия.

То ли это снова сон, то ли видение, но Пришелец вдруг оказывается в ночной тайге. Возможно, это окрестности Пидана, а может быть, и Шаморы. Темнота вокруг и яркое желтоватое пятно в центре. Это горит чей-то костер. Влад выходит из тайги и медленно идет к огню, осторожно раздвигая руками свисающие справа и слева лианы. У костра, сложенного по-удэгейски (два бревна лежат друг параллельно другу, из-за чего ровно горят до самого утра), сидят двое. Один — европеец. Второй — туземного вида, похож на тунгуса или нанайца, пожилой, невысокий, коренастый, в чем-то неопределенного покроя и цвета. Он курит трубку. К дереву прислонены два антикварных ствола — русская трехлинейная винтовка Мосина образца 1891 года и какая-то старинная берданка. Европеец поворачивает лицо к свету, и мы узнаем в нем Григория Щедрина, командира подводной лодки С-56. Только теперь он моложе и на нем нет парадной адмиральской формы, а есть трехцветный камуфляж, какой когда-то ввели в моду «афганцы» и «чеченцы», а сейчас носят рыбаки, охотники и охранники.

— Здравствуй, человек, — произносит европеец. — Мы тебя ждали. Я — капитан Арсеньев. Это — Дерсу, мой проводник. Без проводника в этих краях никак. Не поймешь ничего. У тебя есть проводник? Я знаю, что есть. Иначе ты не нашел бы нас. Дерсу, расскажи ему.

— Какой злой люди, — Дерсу кивает куда-то назад.

— Кто? — не понимает Пришелец.

— Ветер, — объясняет Дерсу. — Ветер лучше слушай — это люди, море — люди, железная дорога — тоже люди. Видишь огонь? — Дерсу пошевелил пламя прутиком, и Влад увидел, как из огненных языков на миг возник четкий силуэт тигра. — Это тоже люди. Сильный люди, опасный люди. Амба рождается из пламени, и пламя рождается от амбы. Этот огонь не должен гаснуть. Иначе не станет тайги. А не станет тайги — не станет люди.

— Это вечный огонь, — добавляет капитан Арсеньев.

— Я видел такой у мемориала «Боевая слава ТОФ»… — вспоминает Влад.

— Да, это тот же самый огонь. Только наш — действительно вечный, а ваш… Вам надо следить за ним, за вашим военно-морским огнем. Чтобы он не гас. Погаснет — и все. Не будет больше ни флота, ни тигров. Ничего не будет. И никого.

— Я не знал, что этот огонь связан с тиграми, — удивленно произносит Влад.

— Все связано со всем, парень. Это наш общий огонь. Если он погаснет — не станет ни нас, ни вас, ни тигров, ни кораблей… Да мы не так сильно и различаемся между собой, как это кажется. Мы — хранители огня. Но и ты тоже — хранитель, знай это.

— Что я должен делать?

— Поддерживать огонь. Хотя бы поддерживать. Хотя бы не дать ему погаснуть.

— Огонь — сын солнца. А солнце — самый главный люди, — добавляет Дерсу. — Солнца не будет — все остальное тоже пропадай есть.

— И вы — люди? — спрашивает Влад.

— Мы — верхние люди, редкие люди. Мы присматриваем за этой землей. Это — редкая земля, такой больше нигде нет. Ты правильно сделал, что пришел к нам. Хочешь уехать отсюда? Говори честно.

— Я хочу остаться здесь, но сначала привезти сюда мою девушку…

— Наташу? — спрашивает Арсеньев. — Это если Дерсу разрешит. А, Дерсу?

— Добрый люди, — отвечает Дерсу, дымя трубкой. Непонятно, к чему это относится. Может быть, к содержимому его трубки. — Добрый люди, капитан.

Вдруг Дерсу настораживается и поворачивает голову в сторону тайги. Несколько секунд проходит в молчании. Потом Дерсу быстрым движением протягивает руку к своей берданке и стреляет в темноту — почти не целясь и даже не прикладывая ружье к плечу.

— Кто там? — испуганно спрашивает Влад.

— Хунхузы, — коротко объясняет Дерсу и снова прислоняет берданку к дереву. Затягивается трубкой и говорит Владу: — Теперь ты можешь спрашивать.

— Мне, то есть нам, будет позволено вернуться сюда, во Владивосток-3000?

Дерсу молчит.

Арсеньев говорит:

— Как ты вернешься, если отсюда нельзя уехать? Мы все когда-то возвращаемся в свой вечный Владивосток-3000.

— Вы хотите сказать, что я… Одновременно живу и во Владивостоке-2000, и во Владивостоке-3000?

— Именно так. Исчезнув отсюда, ты останешься все равно. Потому что ничего никуда не исчезает.

— Но там, в том городе… Буду другой я?

— Почему другой, тот же. Один и тот же человек может существовать в разных мирах. Это очень просто, к этому надо только привыкнуть. Как люди давно привыкли к чуду появления нового человека и, кажется, уже перестали этому удивляться. Ты слышал легенды о летающих людях?

— Которые живут в тайге, на сопке Пидан? Слышал, конечно, но…

— Но не верил? Ты сам теперь стал одним из таких летающих людей. И если ты не срежешь себе крылья, то вернешься. Возвращайся. И не забудь доложить адмиралу Щедрину о том, что прибыл из увольнения. Ты же был у него?

Капитан Арсеньев едва заметно улыбается.

— Был… Но как мне отправиться туда — и как потом вернуться обратно?

— Ты все знаешь сам, Влад. Просто вспомни. Отправляйся туда же. В ту самую точку, в которой ты очутился, когда впервые попал во Владивосток-3000.

Дерсу протягивает Пришельцу свою трубку, и тот глубоко затягивается.

Каплей собирается на службу. Он выезжает со своего двора — большого внутреннего двора старого дома на площади Луговой по прозвищу «пентагон». Ему надо выбраться на дорогу через арку. Land Cruiser уже заезжает в арку, но вдруг становится как вкопанный — посреди арки ниоткуда возникает человеческая фигура.

— Что за… — ругается Каплей, машинально нажав клаксон, но вдруг осекается. — Ты?

Это действительно он — подполковник Максимов. Он обходит капот, залезает внутрь машины и с мрачной полуулыбкой — глаза не улыбаются — смотрит на Каплея. Тот глядит на Максимова без выражения. Наконец спохватывается:

— Откуда ты здесь взялся? Мне говорили, что катер, угнанный тобой, был уничтожен.

— А-а-а, — Максимов машет рукой. — Меня и в самом деле чуть не утопили твои друзья, старик. Хорошо стреляют. Так что можешь считать, что я возвращаюсь с того света. Пришлось подать ложный сигнал бедствия, вывести из строя навигационное оборудование и сваливать по-быстрому из сектора обстрела. В условиях шторма, учитывая параметры и скорость хода моей яхты, это было несложно. Ну, не мне тебя учить…

У Каплея ходят скулы.

— Ладно, хорошо, допустим. И зачем ты здесь? Свалил — и хорошо. Зачем ты пришел ко мне? Как ты думаешь, куда я тебя сейчас отвезу?

Заметно, как Каплей обескуражен. Его речь, всегда спокойная и неспешная, становится быстрой и даже нервной. Таким мы его еще не видели. Да он и сам себя нечасто видел таким.

Сзади слышен сигнал машины, которая тоже хочет выехать со двора, но каплеевский «крузак», торчащий посреди арки, ей мешает.

— Старик, ты для начала давай отъедь, что ли, не мешай людям. Прокати меня по городу, потом и решишь, куда везти.

Каплей выруливает на Луговую, автомобиль не спеша начинает движение в направлении Баляйки.

— Рассказывай, — говорит Каплей. — Чего ты от меня хочешь? Зачем ты вернулся?

— Зачем вернулся… По «птичьему молоку» вашему соскучился, — усмехается Максимов. — Не все долги еще выплатил. Тебе. И Ольге. Ну и республике.

— Республике? Да, республике ты теперь много лет будешь долги выплачивать… Может, и не вернешься в свою Москву никогда.

— А я и не хочу возвращаться, Каплей.

— В смысле ты не хочешь?

— Я хочу у вас политического убежища попросить.

— Че, совсем попутал?

Каплей случайно наезжает на высокий бордюр, машина вздрагивает.

— Машину не жалко? — спрашивает Максимов.

— Это ж «крузак», что ему будет. Ничего страшного…

«Крузак» поднимается куда-то в район улицы Сабанеева, движется на самый верх, где Каплей тормозит, развернув машину носом к пропасти. Открывается вид на долину Первой Речки, сопку Холодильник, Рудневский мост…

— Ты серьезно насчет политического убежища? — мрачно спрашивает Каплей.

— А ты думаешь — кто сорвал операцию по захвату морской фермы? И кто вам сдал базу нелегальной резидентуры в гаражах на Тухачевского?

— Ты, что ли?

— Вы теперь мне орден должны дать, по-хорошему. Какой у вас там самый почетный? Орден Краба, наверное? Медаль Гребешка?

— А шпионажем не ты, скажешь, занимался?

— И шпионажем тоже я, что теперь скрывать. Мне нужно было организовать захват фермы «Гребешок Пасифик». И я, представь, даже вырубил охрану, вызвал отряд бойцов…

— А потом что?

— А потом… Потом отменил операцию, уничтожил все свои досье, которые должен был, по-хорошему, передать в центр, и сдал вам базу на Тухачевского. И кое-что еще готов сдать. Только не людей. Людей не сдаю. Коллегам я уже сообщил, что им нужно срочно покидать республику, так что их вы не найдете. Но информацию, которой я владею, — пожалуйста. Про операцию «Владивосток-3000» слышал? Ну вот… Кстати, катер, который я бессовестно угнал, стоит у водной станции Морского института, можете забрать. Он, как тут у вас говорят, «в поряде», «по кузову ровный», «салон не прокуренный», «ездила девушка». Нужен только косметический ремонт. Ну и замена некоторых приборов. Так что ваш гребешок не тронут, республика снова в безопасности. Можете спокойно создавать свой Тихоокеанский Союз. Присоединять к Приморью Сахалин и что вы там еще хотели — Камчатку? Да хоть Хоккайдо… А я помогу.

— Но зачем? Ты можешь объяснить мне, зачем ты это все сделал? — Каплей ничего не понимает.

Максимов закуривает, пуская дым наружу.

— Понимаешь, Каплей… Я попробовал гребешка. Там, на ферме… Сырого, настоящего, живого, соленого от морской воды гребешка.

— Вот оно что… Ловко. Ну и как? Наелся досыта? Утолил аппетит свой? Не переел? Белковое отравление не получил?

— Типа того, наелся. И сразу же отыграл назад. Отменил захват фермы, ну и все остальное… Теперь ты знаешь.

— Теперь и ты знаешь, — говорит задумчиво Каплей. — Про наш гребешок ничего никому нельзя объяснить. Его надо попробовать — и тогда ты все понимаешь без слов. Поэтому… Даже если бы ты не уничтожил свое досье, без этого понимания оно совершенно бесполезно. И в Москве, и где угодно. Знаешь, как посвящают в подводники?

— Что-то слышал… Заставляют целовать кувалду, которая раскачивается, привязанная к переборке?

— Это одно, а второе, главное, — надо выпить плафон забортной воды. Соленой забортной воды. В сыром гребешке тоже есть соленая вода.

— Да, теперь я это понимаю. И Ольгу я теперь по-другому совсем понимаю, и тебя… Но ты-то понимаешь, Каплей, что я не совсем законченная свинья?

— Ты нарушил присягу, — строго замечает Каплей. — Присягу своей страны.

— А разве я виноват, что мне выпало принимать присягу той страны? В жизни приходится что-то нарушать. Тебе, что ли, никогда не приходилось?

— Жить в море и не просолиться… — туманно отвечает Каплей, пожимая плечами. — Кстати, не кури здесь! Не выношу этого дыма.

Максимов тушит окурок.

— Как думаешь, мне дадут политическое убежище? — спрашивает он. — Или… — Максимов показывает пальцами решетку.

— Поехали, — Каплей решительно включает заднюю скорость и начинает разворачиваться.

— Меня посадят?

— Сам-то как думаешь? — грубовато отвечает Каплей вопросом на вопрос.

Штаб «Комитета-3000». В одном из холлов сидит на диване Максимов. По бокам от него стоят двое вооруженных бойцов с каменными лицами.

В кабинете Капраза, у стола, стоит Каплей — тоже навытяжку.

— …Теперь он просит политического убежища, товарищ капитан первого ранга, — заканчивает доклад Каплей. — Он действительно нам здорово помог, так уж получилось. Он без проблем мог бы скрыться, он ушел из-под огня «Катрана», но он вернулся — сам, добровольно.

Капраз недоверчиво щурится, поглаживает подбородок.

— А если — двойная игра?

— Он уже наш. Он расскажет нам все, что только знает сам. Он… — Каплей делает паузу и начинает говорить тише, — он попробовал гребешок, товарищ капитан первого ранга. Он раскрыл всю агентурную сеть, хотя и позволил своим… коллегам уйти. Зато угроза республике теперь снята, по крайней мере на какое-то время. А угроза была серьезная. Подобной не было со времен той истории с медузами-мутантами, помните?

— Спрашиваешь…

Капраз, разумеется, помнит ту историю с агрессивными медузами-мутантами, оккупировавшими пляжи и оказавшимися секретным биологическим оружием одной из соседних стран, которое случайно (а может, и не случайно, кто разберет) вышло из-под контроля. Пришлось изобретать «симметричный ответ» — выводить в генетических лабораториях гибрид из гигантских кальмаров и особых водорослей, способных питаться только медузами-мутантами. В итоге медузы были полностью «зачищены», но купальный сезон оказался сорванным, чем тихоокеанцы сильно возмущались.

— Я готов за него поручиться и лично буду участвовать в наблюдении за Максимовым в течение всего испытательного периода, — продолжает Каплей.

— А ты-то что за него так впрягаешься? — не понимает Капраз и с сомнением смотрит на собеседника.

— Он… он хороший человек, товарищ капитан первого ранга. И мой друг. Так вышло. Он виноват, но он… но он не виноват.

Спустя несколько минут Каплей входит в холл, где на диване под конвоем сидит Максимов. Подмигивает бойцам, говорит Максимову:

— Поехали.

— Куда? — встревоженно спрашивает тот.

— Поехали, говорю, — Каплей дружески хлопает Максимова по спине. — Ничего страшного.

Максимов встает. Мужчины направляются к лифту. Бойцы им не препятствуют.

На Набережной, в том самом месте, где Максимов еще недавно гулял с Ольгой, Ольга теперь стоит в одиночестве. Смотрит на разбитый пирс, так любимый местными рыбаками, на цветные лоскуты парусов на заливе, на искорки солнца в ряби морской воды… Раздается звонок мобильника. Ольга достает телефон, в первое мгновение безразлично смотрит на экран и вдруг лихорадочно нажимает кнопку ответа:

— Але, это ты? Ты откуда?

— Это я, Оля, да. Не потеряла?

— Куда ты пропал? Ты где? Почему ты не звонил?

— Я не так далеко от тебя, как мог бы быть… Я хочу все тебе объяснить. Я… остаюсь. Совсем остаюсь. Но это опять не телефонный разговор.

— Почему? Что с тобой случилось? Опять секреты?

— Нет, ничего не случилось, и нет никаких секретов, я просто не хочу по телефону. Скажи, где ты сейчас, я немедленно приеду!

— Видишь, как вышло. Максимов вот остался. А ты?

Каплей и Влад сидят на воздухе, у какой-то кафешки на Корабельной набережной. Смотрят на Золотой Рог и свинцовые громады дремлющих кораблей республиканского флота. Перед Владом — огромная кружка местного светлого пива. Тихий, теплый летний вечер.

Влад молчит.

— О, я смотрю, ты заламинарил, как и хотел?

— Ага, заламинарил, — Влад демонстрирует левую руку с наколотым на плече бурым гербом республики. — Пахнет морем, как ты и говорил!

— Тебе не говорили, что мы с тобой чем-то похожи? — непонятно к чему спрашивает Каплей, рассматривая татуировку.

— Мы с тобой? — Влад пожимает плечами. — Не, не говорили.

— Да, совсем забыл, — спохватывается Каплей и хлопает себя по карманам. Достает и вручает Владу паспорт гражданина Тихоокеанской республики — красочный документ с рельефным крабом на обложке.

— Теперь ты натурализован. Ты — полноценный гражданин Владивостока-3000. С правом голоса, с гарантированным морским наделом и всеми остальными привилегиями, — говорит Каплей.

Влад недоверчиво улыбается, изучает паспорт.

— У нас свобода национального самоопределения, поэтому графа «национальность» пока пустая, — продолжает Каплей. — Можешь туда сам вписать что хочешь, можешь оставить пустой. Мне почему-то кажется, что ты впишешь туда «тихоокеанец», нет?

Влад ухмыляется, но по-прежнему молчит. Каплей продолжает:

— Понаехали, а? Такими темпами скоро придется вводить миграционные квоты. Даже шпионы просят у нас политического убежища… Рассказать кому — не поверят… Так ты что — так и не определился?

— А я — не знаю, — наконец отвечает Влад. — Я до сих пор чувствую себя каким-то Пришельцем… Хотя, такое ощущение, что если вернусь туда, во Владивосток-2000, то и там стану таким же Пришельцем.

— Тебе надо определиться. Понять, где твой мир. Где тебе самому лучше и где ты нужнее. А все остальное — университет, работа — это уже такие мелочи! Это есть везде: и у нас, и у вас. Но зато у нас есть и другое, чего у вас нет. Я тебе не могу это вот так в двух словах объяснить, но… Ты ведь и сам знаешь, верно?

— Знаю… А больше — ничего не знаю Влад вытирает руки салфеткой и говорит:

— Слушай, отвези меня на Патрокл?

— Зачем?

— Хочу погулять там. Один. Отвезешь? Туда, где ты меня тогда подобрал. На «объект».

Владу хотелось бы остаться навсегда во Владивостоке-3000. Вот только Наташа… Он не уверен, стоит ли ему рисковать и отправляться во Владивосток-2000 за своей девушкой. А вдруг потом ход обратно будет закрыт? И спросить-то некого, кроме себя.

Влад сидит на большом камне в бухте Патрокл, держась рукой за голову, и мучительно думает, что ему делать. Он давно так сидит — уже наступил вечер. Влад боится потерять открывшийся ему Владивосток-3000, в котором все устроено именно так, как и должно быть устроено. Но не меньше он боится и того, что его Наташа не захочет или не сможет попасть с ним сюда, во Владивосток-3000. Позвонить бы ей! Но роуминг между двумя этими пространствами еще не налажен.

Он ведь и правда не раз слышал об этом таинственном и великолепном Владивостоке-3000. Он даже не знает точно, откуда возникали эти слухи и рассказы, но ведь на пустом месте они возникнуть не могли? Определенно не могли. Влад вспоминает, как они гуляли с Наташей возле музея Военно-морского флота на Светланской — у пушек, которые давно не стреляли и уже никогда не будут стрелять.

— Ты же знаешь все эти рассказы — о летающих людях, об удэгейцах, о военно-морской республике? — говорил он тогда Наташе, взобравшись на орудие времен первой Русско-японской войны. — Иногда мне кажется, что я — оттуда, представляешь, и если бы меня туда взяли… Ты бы поехала со мной?

— Конечно, — легкомысленно отвечала Наташа и тоже пыталась взобраться на орудие.

— Это ты говоришь, потому что знаешь, что не попадешь. А ты подумай серьезно.

Наташа пробовала подумать серьезно.

— А — как там?

— Не знаю… Я думаю, там хорошо. Мы бы все могли жить там, но почему-то живем здесь, и я сомневаюсь, что мы живем правильно, мне кажется, правильная жизнь происходит где-то там, — сбивчиво частил Влад. — Я бы ходил в черной форме, в море дрожали бы лоснящимися мускулистыми боками корабли, представляешь? По тайге бегали бы пламенные полосатые тигры, а мы с тобой были бы сами себе хозяева… Иногда я верю в эти легенды.

Тогда Владу самому стало стыдно из-за своей наивности и сентиментальности. А вот сейчас он сидит на берегу океана, держась за голову, и смотрит на воду. Этот океан самонадеянные люди когда-то назвали Тихим, на европейских языках — Pacific, то есть почти «пацифистским», не способным к войне и агрессии… Это не так, Влад прекрасно знает, что это далеко не так, но сейчас Океан действительно тих. Стемнело, на небе появилась луна и проныла что-то о своей вечной орбитальной тоске, о жалкой участи спутника, то есть несамостоятельной, второстепенной планеты, на которой к тому же никогда не было и не будет жизни.

С неба начинают сыпаться звезды. На берег из воды выползают по своей странной привычке маленькие крабики, шурша в мокрых камнях. Пришелец пытается загадать желание, но никак не успевает — падающие звезды гаснут слишком быстро. Наконец его осеняет. Он разувается, снимает брюки, заходит по колени в воду, наклоняется и шарит по дну руками. В темноте видно, как вокруг его ног фосфорическими искорками светится потревоженный планктон. Пришелец находит то, что хотел, — оранжево-синюю морскую звезду размером чуть меньше ладони. Он выходит на берег и запускает звезду в небо. Вращаясь, она падает гораздо дольше, чем небесные звезды, и Пришелец успевает загадать свое желание, беззвучно его прошептав.

Становится совсем темно, до непроглядности. Пришелец раздевается и медленно, без брызг, заходит в теплую морскую воду. Она тиха и согласна на все. Она принимает его.

Влад исчезает, не зная, вернется ли сюда. Мы тоже этого не знаем. Никто этого не знает. Можно только верить в это, как верит сам Пришелец. Мы наблюдаем за фосфорическим планктонным следом, который быстро исчезает, оставляя после себя зыбкую черноту. Издалека слышится мелодия популярной владивостокской композиции, в которой поется про стаи дельфинов, и про подножия сопок, и про любовь, — но сейчас слышна одна мелодия, без слов. И ничего больше.