Владычество 3

6

—Я благодарна за это тело, но кое-что не понимаю, — сказала Дэни, — я думала, что на Небесах мы будем бестелесными духами.

Торел посмотрел на нее, как на странную.

— Это как же? Разве ты не читала, что Эль-Ион сотворил тело, а потом вдохнул в него дух, и только тогда тело и дух стали человеком? Быть человеком означает быть и телом и духом. Без любого составляющего человеку приходит конец. Поэтому Иисус говорил о богаче и о Лазаре, как об имеющих тела и после смерти, на небесах и в аду. Эль-Ион говорит о людях, которые до воскресения носят белые одежды. Одежды же надеваются на тело, не так ли?

— Я не думала о том, что мы будем иметь тело до воскресенья.

— Воспринимай свое нынешнее тело, как эскиз художника, из которого потом получится шедевр. На земле ты думаешь не об избавлении от тела, а об облачении в новое тело. Воскресение Христа — прототип твоего собственного. Он ходил и ел, и говорил, к Нему прикасались ученики.

— Странно, я всегда думала о теле, как о темнице для души.

— Это учение философов, а не Эль-Иона. Душа без тела не может участвовать в славе физического мира, сотворенного Эль-Ионом. Поэтому мне нужно тело и здесь, и в мире тьмы. Но надевать и носить тело, не одно и то же, что быть единым с телом. Поэтому твои способности взаимодействовать с физическим миром значительно превосходит мои. Не бесплотные духи, а человеческие создания придут с востока и запада, и сядут за стол, и будут есть с Авраамом, Исааком и Иаковом. До тела в воскресении, тебе вполне достаточно этого.

— Здесь такая вкусная и разнообразная еда, такая красивая. Словно вкус и цвет многократно увеличился. Просто жажду еды, наслаждаюсь ее ароматом, текстурой, вкусом.

— Да, — ангел выглядел довольным, — великий пир не может быть ни более духовным, ни более физическим. Это не противоречит друг другу. Ты можешь свободно наслаждаться тем, в чем испытывала нужду, — едой, отдыхом, учением. Твои земные устремления готовили тебя к благу и вкусу неба. Твое будущее тело позволит тебе полностью участвовать в этом. Ты

7

не перестаешь быть человеком на небе. Скорее ты становишься совершенным человеком — как Эль-Ион замышлял от начала.

Олли, озабоченный более обычного, сидел за столом напротив Кларенса.

— Мой лейтенант сказал, что на нас оказывают давление в расследовании дела об убийстве твоей сестры.

— Откуда идет давление?

— Спроси у начальника полиции.

— Что?

— В смысле, что не он оказывает давление, а на него давят. Может, твой издатель, не знаю. Кто-то важный.

— Не могу поверить, что они хотят, чтобы закрыли дело.

— Поверь. Конечно, можно узнать, кто это, по тому, как впоследствии они будут это отрицать. Наверное, говорят: «Есть десятки других убийств, требующих внимания, а этому случаю уделяется слишком большое внимание. Да еще это создает расовую напряженность между копами и латиносами, да еще сумасшедший журналист, напавший на двух образцовых граждан». Что-то в этом роде. Кстати, те парни, на которых ты наехал, не подали заявление и не собираются судиться с тобой, хотя каждый адвокат в городе предложил бы им свои услуги. Повезло тебе.

— Что же я не ощущаю себя везунчиком?

Олли пожал плечами.

— Я думаю, мы на верном пути, и кто-то старается нас с него свернуть.

— А ты собираешься сворачивать?

— Издеваешься? Начальник не любит давление. Капитан сказал лейтенанту, а тот мне, чтобы я не слишком усердствовал, но дело делал, как надо. Когда кто-то старается отвадить нас от дела, только сильнее вгоняет в азарт. Считают, что детектив должен слушать, как слепой, и смотреть, как глухой.

— Очень умно, — сказал Кларенс.

— Да, — Олли откусил большой кусок сосиски, измазав губы горчицей, ■— я классный работник. Иногда сам себе удивляюсь.

— Можно задать тебе вопрос, Олли? Давно уже хочу это сделать.

— Конечно, почему нет?

— Что ты думаешь о деле О.Джи Симпсона?

Олли удивленно глянул на Кларенса, с чего это он вдруг. Пожал своими мощными плечами.

— Отчего у меня ощущение, что я иду по минному полю? Ну ладно, у меня две ноги, могу одну и потерять. С тех пор, как я работаю в отделе убийств, мне часто приходится слышать после судебного разбирательства такой вопрос: «Они собираются возобновить расследование?» Я отвечаю, что раскрытые дела не возобновляются.

— Ты так уверен?

— После приговора, когда Симпсон объявил, что найдет совершившего эти убийства, я подумал, что это будет просто. Надо найти парня с таким же цветом волос, размером ноги, который водит белый «Бронко» и оставляет такой кровавый след, как на месте преступления, и у кого такая же ДНК. Допустим, в мире найдется человек тридцать, имеющих идентичную ДНК. Если исключить живущих в Тибете и на Мадагаскаре или вывешивающих свое бельишко на Великой китайской стене и найти единственного, кто был в Л-А в ночь убийства, то это он самый и будет. Он хочет найти убийцу? Тут недалеко до зеркала в ванной.

— Олли, если ты не сомневаешься, что это сделал О. Джи, скажи об этом. Серьезно, у тебя были расовые предпочтения в деле расследования?

Олли пожал плечами.

— Думаю, людям нет дела до цвета кожи их убийцы, как и до цвета кожи того, кто спасает их жизнь. Думаешь, прокурор хорошо выполнил свою работу?

— И да, и нет. Вина была доказана. Но ошибок было много, а наибольшая — выбор жюри.

Кларенс прищурился.

— Что слишком много черных среди присяжных?

— Не просто черных, а именно таких черных. Даже одного из Черных Пантер уже было слишком. После приговора этот парень салютовал Симпсону жестом Черная власть. Думаю, до прокурора дошел смысл жеста, а? Они верят в Америку и в то, что расовый вопрос не затмит правосудие. Они ошибаются.

— Значит, приговор побудил тебя сделать кое-какие выводы о черных?

— Может быть. Не знаю.

— Скажи честно.

— Честно? Хорошо. Вот три имени: Майк Тайсон, Мэрион Бери, О.Джи Симпсон.

— И что?

— Нарисовать картинку?

— Да, — Кларенс понимал, о чем он говорит, но хотел, чтобы Олли сам сказал.

— Хорошо. Тайсон — насильник, что доказано, но есть черные лидеры, которые ждут не дождутся, когда он выйдет, чтобы снова участвовать в чемпионате в тяжелом весе. Бери, уличенный в употреблении героина, стал мэром Вашингтона. Симпсон, кокаинист и избивает жену, не говоря уже об обоснованном подозрении в убийстве. И что? Черные заявляют, что этих парней подставили. Превозносят их так, словно они герои, а не преступники.

— Не все черные.

— Не все, конечно, но многие.

— И что же за выводы ты сделал о черных? — Кларенс сам удивлялся, что ему за дело до того, что Олли об этом думает.

Олли изучал лицо Кларенса, думая, правда ли он хочет услышать ответ.

— Может быть некоторые черные наивны. Или не думают о моральной ответственности. Или некоторые черные питают слепую приверженность к другим черным. И они так привыкли считать себя жертвами — когда-то они были жертвами, — что у них не хватает мужества осудить других черных. Чувствуют себя как бы предателями. Я был свидетелем по делу человека, вина которого была доказана: несколько свидетелей, безошибочное установление личности, все улики. Но жюри отпустило его. Я был поражен. Потом черный присяжный подошел ко мне и извинился. Он сказал: «Я знал, что он виновен, но за решеткой уже и так много черных парней, я не могу посадить еще одного». Парадоксально, учитывая, что жертвой был тоже черный.

— Но ты говоришь, что это не часто случается, да?

— Вспомни еврейского студента, которого забил до смерти черный в Нью-Йорке. Он перед смертью назвал имя того, кто это сделал. Но жюри черных не осудило его. И после заседания жюри отправилось с подсудимым на вечеринку. Это все записа-

10

но. Это случается. Вот статистика приговоров за преступления: по стране это 80%, но по Детройту — 30%, а по Вашингтону и того меньше. И это там, где по обвинению проходят черные, и жюри тоже черное. Или вот черный профессор-уголовник в Вашингтонском университете? Тот, что открыто добивался роспуска жюри, потому что черному сообществу нужны его мужи, хоть и преступники. Это же слепая верность, разве нет?

— Откуда пошла концепция слепой приверженности в залах суда в Америке? — спросил Кларенс. — Белые судьи и жюри, отпускали ку-клукс-клановцев и подмигивали друг другу. Черные годами наблюдали это. Можешь понять, отчего они испытывают слепую приверженность?

— Могу. Черных, заподозренных в связях с белыми, обвиняли автоматически. Это было пагубно. Вот они и думали, что эти черные невиновны и подставлены — а иногда так и бывает, — и даже когда доказательства неопровержимы, стараются вызволить своих любыми путями. Но иногда доказательства просто вопиющи. Только думаю, что есть лучшие способы борьбы с системой и помощи меньшинствам, чем освобождать виновных людей, чтобы они совершили еще больше преступлений. И обычно совершают против тех же меньшинств, что освободили их. Я понимаю расстройство. Нет, не думаю, что до конца. Но все равно, так неправильно.

— Нет, не так, — сказал Кларенс, — черные просто протестуют против мнения, что быть черным — значит быть виновным.

— А другие люди протестуют против идеи, что быть черным, значит быть невиновным, — ответил Олли.

— Правда в том, что быть черным это значит быть человеком. Что иногда означает виновность, а иногда невиновность. Но, Олли, надо понимать, что отношение полиции довели черных до того, что они устраивают в судах. Полиция останавливает меня раза четыре в год только за то, что я черный. Ты сам видел, когда мы возвращались с игры. Однажды я подвозил Карли, дочку Джейка на работу в Кризисный центр для беременных. Офицер полиции остановил меня, глянул на нее и спросил в порядке ли она. А потом спросил меня, чей это ребенок.

— Что ты ответил?

— Сказал, что похитил ее и собираюсь продать на черном

11

рынке. Не сказал, конечно, но хотелось. Он был довольно обхо-дителен, убедившись, что я невиновен. Больше всего меня достает в этом отсутствие презумпции невиновности по отношению к нам.

— Я не намерен защищать такие явления, — сказал Олли, — могу только сказать, что когда носил форму, никогда не останавливал кого-то только потому, что он черный. Я останавливал людей разных рас и чаще видел их спины, у меня не возникал вопрос цвета их кожи. Думаю, что большинство копов, как я. Тот, что остановил тебя по пути с игры, — это из ряда вон. Я встречался и слышал довольно о типах вроде Марка Фурмана. Если по делу о расизме судили бы Фурмана, то я признал бы его виновным. Но речь шла об убийстве, и судили другого, и жюри не разобралось.

Кларенс сдвинул плечами.

— Может и так. Я просто не думал, что все так окончательно.

— У меня пару лет был черный напарник в Л-А, — сказал Олли, — умный парень, начитанный, речистый. На тебя похож, только покрасивее. Он мог бы стать нотариусом или юристом, если бы захотел. Но он решил быть копом. Сейчас он лейтенант, и капитаном станет. Но чем дольше мы были вместе, тем нелепей мне казались некоторые его убеждения. Он считал, что крэк — это план белых мачо для истребления черных и доказывал это тем, что черные не могли бы купить себе самолет для доставки товара. Считал, что белые держат в черных районах винные магазины специально для того, чтобы черные умственно не развивались, а погрязли бы в преступлениях и все сидели бы в тюрьмах. Когда же я говорил, что большинство магазинов принадлежат черным, он отвечал, что это неважно. Заявлял, что ученые создали вирус СПИДа в лаборатории и запустили его в черном сообществе. И что лекарства против СПИДа сделаны так, чтобы помогать белым и убивать черных.

— Я слышал о подобных вещах, — сказал Кларенс.

— Я однажды хотел поесть в «Церковном цыпленке», но мой напарник отказался там есть, — сказал Олли, — заявил, что они добавляют в цыпленка химикаты, которые стерилизуют черных мужчин. Я пил Снэпл, а он показал на этикетку с изображением корабля в Бостон Харбор, ну знаешь, Бостонское чаепитие, и сказал, что это корабль для перевозки рабов. Сказал, что Снэпл

12

придумали ку-клукс-клановцы и показал на букву «к» в кружочке, что означает лишь «кошерное» Никаких доказательств он не предъявил, а я слышал, что и Снэпл и Цыпленок доказали нелепость этих заблуждений, но он верит в эти бредни, потому что им верят в черном сообществе. Мне это кажется чудовищной глупостью, хотя мой напарник был очень умным человеком, может, даже умнее меня.

— Вот уж что кажется невероятным, — сказал Кларенс. — Я, конечно, не верю в большинство из этих суеверий, хотя честно полагаю, что малая толика правды в этом есть. Но понимаю, почему тебе это кажется глупостью. Просто ты доверяешь белым, которые в основном управляют всей экономикой. Доверяешь системе, власти. Твою семью не притесняли и не истребляли за цвет кожи. Для тебя это немыслимо. Но если ты черный, то у тебя много старых родственников, которые пострадали и были даже убиты кланом. Помнишь все притеснения и несправедливости, которые претерпели ты и твои родственники. Знаешь, что твоих предков били и насиловали, и наказывали сорока плетями за попытку научиться читать и писать. Ты помнишь об опытах Тускиги, когда черным мужчинам, больным сифилисом не давали пенициллин, чтобы белые врачи могли получше изучить стадии болезни и наблюдать преждевременную смерть и страдания этих людей. Ты слышишь эти истории, в большинстве своем правдивые, и, будучи черным, с детства ощущаешь глубокую подозрительность в отношении черных. Никаких тайн, все ясно и понятно. И если бы мы поменялись местами, то белые тоже стали бы подозрительно относиться к компаниям, принадлежащим черным, и подозревать черных докторов в намерении навредить.

— Ну, хорошо, раз уж у нас честный диалог, — сказал Олли, — ответь мне. Если бы О.Джи признали виновным, ты не думаешь, что запылали бы Л-А, а там и Детройт, Вашингтон?

— Если бы и запылали, то человеческие жертвы были бы в основном среди черных, — сказал Кларенс.

— Знаю, но вопрос не в этом.

— Я не знаю, — сказал Кларенс.

— И я не знаю. Но мои друзья считают, что так и было бы. И они считают, что даже если Симпсон и виновен, тот приговор спас многие жизни. Один человек мне сказал: «Пусть лучше

13

один виновный не понесет наказания, чем сотни невинных погибнут в случае его обвинительного приговора».

— К чему ты? — спросил Кларенс.

— Думаю, ты понимаешь к чему, разве нет? Если начнутся погромы, не оправдают ли это черные лидеры? Не вменят ли они это в вину белой Америке? Наверное, мой вопрос звучит так: могут ли белые хоть в каком-то случае быть правы, а черные неправы? Потому что многие белые в случае отрицательного ответа даже не попытаются бороться. И если ты думаешь, что сейчас у нас расовая проблема, то все еще впереди.

— Звучит как угроза.

— Не угроза. Просто наблюдение, — сказал Олли, поднимая руки. — А что ты думаешь о деле Симпсона?

— Я в смятении, — сказал Кларенс, — считаю ли я, что Фурман — типичный белый полицейский? Да. Не все такие, но по большей части он типичен. На Миссисипи так с нами и обращались. Моего деда раздели догола, обмазали смолой и вываляли в перьях ни за что, лишь бы поиздеваться. У меня был дядя, которого клановцы кастрировали, и полиция так ничего и не предприняла. Он так и не оправился и через несколько лет покончил с собой. Он сражался за свою страну во Второй мировой, был награжден за героизм. И так вот закончилась его жизнь.

— Мне очень жаль, — сказал Олли, — правда.

— Знаешь, как мы называли шерифа? Главарь банды. Черных арестовывали без всяких причин, и всякий раз в тюрьме их избивали. Черных адвокатов не было, а кто мог позволить себе белого? Или довериться ему? Копы выбивали из нас дух, судьи сажали в тюрьмы. Я вырос с этими убеждениями, потому что это все происходило у меня на глазах. Поэтому я верю в то, что полиция способна на ужасные несправедливости. Но несправедливость в отношении черных на улице это одна вещь. А предвзятое отношение к черным спортсменам-победителям, которых многие белые чтят, как героев, — совсем другое. Трудно представить, что полиция привлечет такого черного, которого они возвели на пьедестал, парня, за которого пришли болеть на стадион, заплатив большие деньги. А реклама? Корпорации платят такие большие гонорары, потому что знают, что образ воздействует на белых так же, как и на черных.

— Согласен с тобой. О.Джи был для меня героем, — сказал

14

Олли, — как Хенк Арон. Но помнишь, как вначале феминистски вопили, что полиция была слишком снисходительна к О.Джи, медлила с арестом, что он не понес ответственности за избиение жены, и всё такое? Копы всегда неправы. Сначала чересчур снисходительны к парню, потому что он герой, а потом они уже инкриминируют ему убийство.

— Думаю, происходит настоящая расовая поляризация, — сказал Кларенс, — когда белые видят семьи Гольдмана и Брауна. Они словно смотрят в зеркало, представляя на их месте себя. А когда черные смотрят интервью с семьей Симпсона, происходит то же самое. Они видят там своих мам, сестер, тетушек, кузин, соседей и прихожан из церкви. Мы привыкли все идентифицировать с теми, кто нам приятен, кого знаем и любим. И мы не знаем достаточно о людях другой расы, чтобы идентифицировать себя с ними. Все это видно в случае с О.Джи. Я спать не мог из-за этого дела.

— Но если положение не изменится, судебная тактика переродится в танцы вокруг расы, пола, экономики, религии, всего, что обозначает наши отличия. Адвокаты будут обращаться к жюри совсем на других основаниях, нежели доказательства. В стиле Джона Кохрейна.

— Думаю, самым интересным исходом этого дела, — сказал Кларенс, — были все эти звонки о судебной реформе, проведенной белыми. После приговора Сими Вэли, оправдавшего копов, избивших Родни Кинга, многие черные вспомнили о накопившихся претензиях к правосудию, но большинство белых продолжало твердить: мы должны доверять системе. Интересным образом всё повернулось, когда отпустили Симпсона. Вдруг замелькали передачи, газеты запестрели заголовками и статьями, где обсуждался вопрос о порядке подбора в жюри, чтобы избежать тенденциозных решений на расовой основе. Помнишь?

— Да, — сказал Олли, — я сам призывал к некоторым реформам, но меня никто не слушал.

— Мой дядя Илайджи произвел интересное сопоставление, — сказал Кларенс, — он нам рассказал об автомате по продаже лимонада на Саузерн Пасифик РейлРоуд, где когда-то работал. Автомат стоял в зоне офиса, но доступ к нему имели все. Некоторые умники из офисных выяснили, что если аппарат хорошенько стукнуть в определенном месте, он без всяких монет

15

выдаст банку с напитком. Рабочие неделями наблюдали, как персонал офиса проделывает этот трюк, пока один из них сам не решился попробовать. Стукнул, получил бесплатный лимонад. Один из офисных заметил это. Велел секретарю вызвать мастера и отладить аппарат.

— И что ты хочешь этим сказать? — спросил Олли.

— Этот аппарат как система правосудия. Сотни лет белые присяжные обвиняли невинных черных и оправдывали белых, виновных в избиении и линчевании, в поджоге домов. И очень мало белых требовало реформ. Но вот появилось дело Симпсона, и виновный по мнению белых черный, был оправдан черным жюри. И что происходит? Вдруг вся белая Америка говорит: «Надо починить аппарат».

— Никогда не думал об этом в таком ракурсе, — сказал Олли.

— Как и персонал на железной дороге. Когда ты относишься к структурам управления, то привык, что все делается по-твоему.

—- Но два зла не творят одно добро, — сказал Олли. — Белое жюри было повинно в несправедливых приговорах белым, потому что оно белое. Черное повинно в том же, потому что оно черное.

— Согласен на 100%, — сказал Кларенс, — я только хочу сказать, что сотни лет все шло одним путем и стоило лишь чуть пойти по-другому, как белые заволновались. Просто интересно наблюдать, — Кларенс вздохнул, — больше всего в деле О.Джи меня удручает, что после Марша Миллиона Мужчин, где так много говорили о расовых вопросах, на сердце стало еще тяжелей. Все похоже на диалоги глухих.

— О, я не знаю, — сказал Олли, — мы только говорили об этом, и ты сказал мне нечто, что помогло мне. Видимо, мы во многом мыслим одинаково. И когда я слышу, как ты говоришь, что черные сами несут ответственность за свой выбор, и корень проблемы не в белом расизме, это помогает мне объективнее воспринимать такие случаи, как этот.

— А когда я слышу от тебя, что расизм по-прежнему актуален, то способен увидеть и другую сторону проблемы, — сказал Кларенс.

— У меня к тебе немного личный вопрос, — сказал Олли.

16

— Ведь ты знаком со спецификой СМИ, так почему же ты веришь всему, что написано в «Трибьюн» о жестоком обращении с тем парнем?

— Наверное, это исходит из моего опыта общения с копами,

Кларенс глубоко вздохнул. — Самые первые мои впечатления

от полицейских относятся к временам Миссисипи. Некоторые были добрые. Но в основной массе — нет. Они издевались над нами, обзывали болванами, скунсами, уродами, привидениями, ниггерами. Всегда притесняли черных парней, я имею в виду законопослушных. Я бы мог это преодолеть, пожалуй... но есть одна история, которую я тебе не рассказывал.

Кларенс вздохнул, словно ему требовались силы для того, чтобы рассказать эту историю.

— Однажды вечером отец узнал кое-что о моем двоюродном брате Сете, сыне дяди Илайджи. Он вился вокруг одного белого активиста по правам человека, который прибыл из Нью-Йорка. Его ненавидели местные власти. Прошел слух, что этого белого и моего кузена арестовали и держат в тюрьме. Отец отправился в тюрьму вместе с дядей. Мама умоляла их не ходить без свидетелей, но они отправились лишь вдвоем. Они пришли и попросили свидания с парнями. Шерифом был такой большой и толстый белый.

— Как я, — спросил Олли, — только не мускулистый?

— Вроде того. Короче, дело закончилось тем, что отца и дядю обвинили в том, что они пытались устроить побет, что немыслимо. Дядя Илайджи был как и отец — сильный, как вол, но кроткий. Копы решили преподать этим цветным урок. Выпустили парней, и заперли мужчин. А потом стали избивать отца и дядю. Они били юс руками, дубинками и бейсбольной битой. Мочились на них, пытали их, прищемляя носы вилкой. Не буду тебе всего рассказывать, потому что мне жутко даже думать об этом. Отец иногда вдвое сгибается от боли, возникающей от того, что они сделали ему тогда.

Кларенс пытался сдержать слезы, скатывающиеся по щекам. Олли был поражен.

— Когда мой кузен сообщил, что папа в тюрьме, мы с мамой поехали туда. Мы были снаружи, но сквозь толстые стены слышали, как вопили отец и дядя.

Кларенс рыдал. Олли не знал что делать. Просто тихо сидел.

17

Наконец Кларенс снова заговорил.

— В детстве отец был с нами строг. Наказывал, когда мы того заслуживали. Но он был добрейший человек, голоса на нас не повышал. Я знаю, что он претерпел в ту ночь. И с тех пор я никогда не доверял белым полицейским.

— Твой отец прекрасный человек... прекраснейший из всех, кого я знал, — у Олли дрожал подбородок, он прокашлялся и вытер глаза. — Я сожалею о том, что они сделали с ним. Хотел бы попасть туда сейчас с тобой, как следует показать этому шерифу и грязным копам.

— Если бы мы и могли, — сказал Кларенс, — то когда бы я закончил, ты должен был бы арестовать меня. Я не остановился бы, пока бы не убил их. Я знаю, мысленно я проделал это тысячу раз.

— Рада, что Вы пришли, мистер Абернати, — сказала Андреа Тайлор, и ее глаза выражали тяжесть в душе, —• последние годы были очень тяжелыми для меня. Если бы не церковь «Авен-Езер», я бы не справилась. Рада, что вы туда ходите. И мне жаль, что мой сын влиял на Вашего племянника.

— Все в порядке, Андреа. Вы тут ни при чем, я знаю.

— Самое тяжелое, — сказала она, — что не знаешь, всё ли ты сделала. Но все равно, я должна вам кое-что сказать.

Она отвела глаза и вздохнула.

— Однажды ночью Раймонд зарядился ангельской пылью. Они называют это дьявольской пылью, и это так и есть. В общем, он галлюцинировал, и я не знала, держать его или дать ему пощечину. Но я держала его за руки, и мой мальчик сказал мне нечто странное. Позже я спросила его об этом. Он сказал, что я всё придумала, и это не так. Он все твердил: «Это не она, они ошиблись, я им поручил не это».

Кларенс старался не выдать обуявшее его беспокойство.

— И... что это значило?

— Вначале я это ни с кем не связывала. Но когда мой мальчик застрелился, — она запнулась, — он прошептал мне перед смертью. Он сказал: «Передай маленькому Джи Си, я очень сожалею о его матери». Это не было похоже на прощальный привет Тайрону. Это было как...предсмертная исповедь. Это не выходит у меня из головы. Не знаю, что это значит, но начинаю

18

думать, что это связано с тем, что я услышала тогда. Не могу поверить, что мой мальчик мог убить Вашу сестру и племянницу, мистер Абернати. Но я не знаю, просто не знаю. Он много причинил зла другим людям. Мне жаль. Я сожалею о его делах.

— Я знаю, — Кларенс подошел к дивану, сел рядом с ней, обнял за плечи. Вначале она чуть отпрянула, но затем расслабилась, прислонилась к Кларенсу и зарыдала.

Кларенс мог винить многих людей, но не эту женщину. Они немного посидели, и она стала вспоминать Раймонда.

— У него был блокнот с вырезками. Мне всегда хотелось, чтобы там были вырезки о спортивных достижениях и наградах. Нет, он собирал вырезки об ограблениях и преступлениях банд. Я все подумывала сжечь его, как только соберусь с силами. Не хочу держать эту вещь дома.

— Можно мне взглянуть, — спросил Кларенс.

Она кивнула.

— Это в его спальне, — она медленно встала, стоя на полу, как на качающейся палубе, — можете войти, если хотите.

Кларенс вошел следом в чистую убранную спальню, кровать застелена, покрывала нетронуты.

Пока она искала блокнот, Кларенс рассматривал газетные вырезки на стенах. Большинство из них были из «Трибьюн». Был рассказ об убийстве Дэни и более поздний — о смерти Фелиции. Он смотрел на фото годичной давности, запечатлевшее встречу глав банд с городским советом на тему снижения насилия на улицах. Лицо Джи Си выделялось среди лиц других главарей. Кларенс взглянул на другое большое фото, сопровождаемое рассказом о Реджи Норкосте и его команде. На фото были Норкост, Карсон Грэй, секретарь Шейла и администратор Джин.

Кларенс сел на кровать Раймонда просмотреть блокнот. В некоторых вырезках мелькало имя Раймонда Тайлора, другие имена Ролинг 60 Крипе либо из Лос-Анджелеса, либо из Портленда. Кларенс прочел около двадцати заметок о разных преступлениях. Он подозревал, что Раймонд приложил к ним руку, это было трудно определить из-за отсутствия дат. Перевернул страницу, что-то выпало на пол. Большой конверт, на котором карандашом нацарапано Джи Си. Заглянул внутрь — пусто. Вырезок больше не было. Книга оборвалась. Джи Си оставил последнюю запись, играя в глупую игру, играя со смертью до смерти.

19

У Раймонда явно была причина хранить все это в блокноте и на стене. Для большинства вещей причина была очевидной. Но... Кларенс оглянулся на стену, на четыре улыбающихся лица из офиса Норкоста. Зачем Гангстеру Кулу нужно было это фото? Зачем он повесил его на стену?

— Этим объясняется... — сказал Кларенс, глядя на небритую физиономию и растрепанные волосы Олли.

— Объясняется что?

— Неважно. Что он тебе сказал?

Олли посмотрел в свои записи.

— Офицер Джим Сеймур говорит, что третьего сентября в 5:27 утра он приказал съехать на обочину и остановиться «Лексусу», который подходит под мое описание. Водитель и пассажир, оба молодые мужчины, цветные. Он заполнил на них ПП.

-ПП?

— Полевой протокол. Все совпадает — рост, сложение.

— Почему он их остановил?

— Ехали сто сорок километров в час. Как только он задержал их, они подняли руки вверх.

— Что?

— Да, сказал, что это показалось ему диким. Это же было обычное превышение скорости. Он не понял...

— Я тоже не понял. Зачем бы им это делать?

— Потому что, по-моему, они из Лос-Анджелеса.

— Откуда ты знаешь?

— Их натренировало LAPD. В некоторых частях города, если тебя остановили, и ты не поднимешь руки вверх, то подразумевается, что ты вооружен и готов стрелять. Если поднимешь руки, с тобой будут обращаться нормально, а если нет, жди, что офицеры вытащат свое оружие. Просто там так много вооруженных водителей, что это мера предосторожности. Больше нигде такого нет, чтобы руки поднимали при задержании на дороге. Сопоставь это с «ХК53» из Лос-Анджелеса и южным направлением на 1-5, и я поставлю большие деньги на Лос-Анджелес.

— Так офицер задержал их только за превышение скорости? Больше никаких обвинений?

— Он увидел трубку на полу. На ней были остатки тра-

20

вы. Оштрафовал их за хранение менее тридцати граммов марихуаны.

— Он арестовал их?

— Нет. Это просто одно из нарушений в Орегоне. Нельзя арестовать, если вес не превышает тридцати граммов. Он просто оштрафовал их, но проверил их документы...

— Ты хочешь сказать... у нас есть имена обоих?

Олли глянул в свои записи.

— Водитель Роберт Роуз, пассажир Джером Райс. Офицер Сеймур проверил информацию о них. Всего несколько транспортных штрафов, но никакого криминального прошлого.

— Никакого?

— Странно, да? Но, так или иначе, у нас есть их имена, адреса и полная информация о машине. Если они связаны с выстрелами, мы скоро это выясним. Мы должны открыть карты, просто потому, что никто не видел их на месте преступления. Из свидетельства мистера Кима мы знаем, что у них была винтовка. Но того, что их машина была возле «Тако Белл» за полтора километра от дома твоей сестры, недостаточно для обвинения, если только не заполучить такого судью, который ужасно ненавидит фаст-фуд. Кстати, думаю, ты уже догадался, что надо снова поговорить с нашим мальчиком Муки.

— Потому что он показал на двух испанцев?

— Да, не говоря уже о небольшой разнице между «Лексусом» 1996 г. выпуска и «Импалой» конца семидесятых... Я не ярый приверженец деталей, но... Но думаю, одно колесо от «Лексуса» стоит больше, чем вся машина, которую описал Муки.

— И, тем не менее, может, он говорил правду. Два латиноса все-таки могли стрелять или проезжать мимо вскоре после этого.

— Или Муки просто использовал шанс получить сто долларов. Эти два парня, Роуз и Райс, от них у меня тоже глаза на лоб лезут. Нет записей в полиции? Бросьте! Я подумал, что офицер Сеймур наверняка пропустил что-то, когда пробегал глазами их имена. Но я перепроверил, и это оказалось правдой. Ни варрантов, ни фелоний, ни мисдиминоров, разве что превышение скорости несколько лет назад. Так не может быть — они не невидимки. Если они наркодельцы, распространители или кто их знает еще кто, на них должна быть хоть одна запись.

21

— Как же ты можешь объяснить, что ее нет?

— Не знаю. Может быть, их записи как-то стерты — друзья в верхах или что-то в этом роде. Так или иначе, у меня есть ребята-полицейские в Лос-Анджелесе, парочка по борьбе с бандитизмом. Я уже позвонил и спросил, знакомы ли им эти имена. Они их не знают, но в Лос-Анджелесе наркодельцов больше, чем парковок, и обычно они известны по своим бандитским кличкам, а не по настоящим именам. Один из моих ребят хочет проверить оба адреса. Когда он найдет парней, я полечу туда поболтать с ними.

— Ты меня впечатлил, Олли. Отличная работа.

— Брось. Даже слепой кабан когда-нибудь да находит желудь.

ГЛАВА 31

— Кларенс, что не так? — спросила Женива.

В это тоскливое промозглое субботнее утро Кларенс отдыхал после уборки в гараже.

— Что не так? Что так? Лучше так поставить вопрос.

— Ты такой злой.

Кларенс стукнул кулаком по столу.

— Прекрати говорить, что я злой. Я не злой!

— Тогда что бы ты сделал со столом, если бы был злой? — Женива потрясла головой, показывая, что она устала от тщетных попыток. — Я проведу день у мамы с моими сестрами.

— Отлично, — сказал Кларенс, — можешь вместе с ними позлословить о черных мужиках. Может, пару раз выстрелите и по мне, пока ты будешь там.

— Не пытайся отнять у меня семью. С тех пор как Дэни не стало, они, кроме тебя и детей, — все, что у меня есть. Они поддерживают и любят меня. И гораздо больше, чем ты делаешь это в последнее время.

— Правда, я теперь тоже стал «плохим»? Ну, я делаю все, что могу. Извини, если недостаточно.

— Ты делаешь все, что можешь, чтобы найти убийцу Дэни и повесить его на дереве, и кто знает, когда ты собираешься остановиться? Что хорошего это принесет твоей семье? Ты просто одержим этим. Разве недостаточно, что одна семья уже разрушена? И наша тоже должна оказаться там же?

22

Женива вышла из комнаты и принялась созваниваться с матерью и сестрами, спрашивая, может ли она с ними пообедать. С годами вся ее семья переехала в эту местность. Цветные женщины привыкли держаться вместе. Их связи теснее, чем у белых женщин, так всегда думала Женива.

Женива слышала, как Кларенс вернулся в гараж. Она сидела в спальне, ожидая, чтобы он пришел к ней извиниться... Она думала о семье, в которой выросла. Ее отец пропадал на работе, но дома ничего не делал. Ее мама и старшие сестры вместе с ней вели хозяйство, а два ее брата проводили время на улице. Один выбрался из этого, и его дела шли хорошо. Другой попал в тюрьму и стал пожизненным наркоманом. Папа умер шесть лет назад. Проблемы с мужчинами заставили женщин сблизиться. Жениве было больно, что Кларенс считал черных женщин такими сильными, что они не нуждались в мужчинах. Но если принять во внимание их историю, то черным женщинам ничего и не оставалось, как быть сильными. Это был единственный способ выжить.

Кларенс все держал в себе, и между ними вырастала стена; Жениве было необходимо поговорить с кем-то, кто мог бы ее понять. Ей нужны были мама и сестры — ее подруги.

Кларенс, это Джейк. Я кое на что наткнулся. Может быть, это важно. Я звонил Олли, и он сказал, что мы могли бы встретиться у него. Хоть сейчас и воскресенье, я подумал, что это не терпит отлагательства.

— Что это?

Это насчет расследования. Моя подруга Сью Килз будет там. Она кое-что знает. Можешь встретиться с нами у Олли в ближайший час?

-Да.

Кларенс вернулся в гараж, чтобы закончить уборку. Когда он стал вытаскивать из-под полки куски старого брезента, свернутые в рулоны, выкатилась банка распылителя, затем еще и еще. Они были разного цвета, в основном синих тонов. Он коснулся пальцем маленькой насадки флакона, которая была еще влажной. Кларенс заметил два флакона других тонов; один матово-белый, другой металлически-серый.

Дэни видела, как человек по имени Кельвин Фэйрбэнк, у которого была невеста, рисковал жизнью, спасая семью черных от рабства. Затем она увидела, как Фэйрбэнк расплатился пятью годами тюрьмы за организацию побега. Это не так ужасно, как у большинства рабов, но тогда у них не было выбора, напоминала себе Дэни. Этот человек не обязан был этого делать. Он мог бы быть доволен жизнью, извлекая выгоду из рабства или просто не замечая его. Если же он был против, то мог бы просто произносить речи о том, что рабство — это плохо. И ничем бы при этом не рисковал, разве что его бы критиковали, но можно было бы спать спокойно, имея правильную нравственную позицию лишь на словах. Наблюдая за этим, Дэни предполагала, что после пяти лет тюрьмы Фэйрбэнк женится на женщине, которая верно ждала его, и будет довольствоваться тем, чтобы произносить время от времени аболиционистские речи.

Дэни была потрясена, когда увидела, что Фэйрбэнк сразу же после освобождения помог одной рабыне совершить побег из Кентукки. Он снова был арестован и просидел в тюрьме еще пятнадцать лет. Дэни видела, как многие годы плачет молодая женщина, невеста Фэйрбэнка. Дэни ощущала ее бремя, когда она еще пятнадцать лет верно ждала, а всего — двадцать, пока они с Кельвином смогут пожениться. Она знала, что его дело правое. Дэни оценила ее жертву — ждать двадцать лет, пока любимый томился в тюрьме, и все потому, что он во имя Христа помог нуждающимся.

Дэни видела другого молодого человека, англичанина по имени Уильям, который пришел к вере во Христа в 1784 году. Сразу же Уильям Уильберфорс начал борьбу за освобождение негров. Как член парламента Британии, он неутомимо неоднократно вносил в парламент ходатайства о запрещении рабства. Он делал это, наталкиваясь на глубоко укоренившуюся апатию, насмешки и противодействие, которое только может оказывать индустрия рабства.

«Мы все виновны в том, что терпим зло рабства, — слышала она слова Уильберфорса в парламенте. — Никогда, никогда мы не откажемся, пока не сотрем все следы этого кровавого пути. Потомки, оглядываясь на эти наши просвещенные времена, вряд ли поверят, что мы так долго мирились с таким позором и бесчестием этой страны».

Она наблюдала, как год за годом Уильберфорс проводил бессонные ночи, одолеваемый снами и видениями о страждущих рабах. Десятилетие за десятилетием его коллеги отказывались обращать внимание на его слова о несправедливости рабства. Она наблюдала в благоговейном ужасе, как во время парламентских сессий Уильберфорс опускал руку под свое кресло, доставал оттуда кандалы рабов, надевал их на себя и наглядно демонстрировал окружающим бесчеловечность рабства. Она наблюдала, как утонченные члены парламента, округлив глаза, хихикали, насмехались над ним и называли его дураком. Но Уильберфорс, понимала она, обращался к другому Слушателю. Она задавала себе вопрос: где теперь эти насмешники. Но она знала ответ, и трепетала от мысли об этом.

Дэни продолжала наблюдать за прошедшими годами. В 1807 году Уильберфорс, отказываясь молчать, наконец, взял измором своих противников. Парламент проголосовал за то, чтобы запретить куплю-продажу новых рабов. Уильберфорс преодолел немыслимое сопротивление. Но прежние рабы все-таки не были освобождены, и Уильям не мог успокоиться. Дэни наблюдала, как он боролся еще двадцать лет за освобождение тех, кто были рабами. Она видела, как в 1833 году он лежал в постели, больной и истощенный. Затем это произошло — Билль об отмене рабства утвердили во втором чтении в Палате общин, и с рабством в Англии, наконец, было покончено. Дэни плакала, когда три дня спустя, завершив свою земную миссию, Уильберфорс умер.

Дэни, глубоко взволнованная этой жизнью, о которой она ничего не знала на земле, размышляла о том, как один человек, рожденный в привилегированном обществе, стремясь к Божьей справедливости, посвятил пятьдесят лет трудной борьбе под градом насмешек и поношений. Она думала — что было бы, если бы в наши дни такой, как Уильберфорс, оказался среди американских политиков. Что произошло бы, если бы представитель или сенатор снова и снова предпринимал какие-то меры и напоминал, что убивают миллионы не рожденных детей? Что было бы, если бы всего один человек вынимал фотографии не рожденных детей из-под своего парламентского кресла, стойко переносил насмешки и противодействие, неутомимо борясь за справедливость, не молчал, а говорил в защиту тех, кто не мо-

25

жет говорить сам? Что, если бы всего один человек не сдавался бы и жил в соответствии со своими убеждениями не ради аплодисментов коллег и одобрения своих современников, но ради аудитории, состоящей из Одного?

Вдруг среди всего прочего она услышала звуки губной гармоники. Дэни обернулась и увидела, что Зеке играл гимн. Кто-то хлопал в ладоши и пел, кто-то бренчал на еврейской арфе, отбивая четкий ритм. Это было время праздника, воссоединения и радости. Ее прадедушка танцевал со своей подругой Финни. Зеке прошептал ему что-то на ухо, и оба рассмеялись до слез.

Урок истории был закончен. Дэни знала, что он изменил ее. Она обвиняла и называла белых черствыми эгоистами. Но сейчас она была свидетелем, как многие белые отказались от своего комфорта, богатства, репутации и свободы, иногда даже от своей жизни, чтобы помочь страдающим черным. Она спрашивала себя, нашлось бы у нее самой столько мужества, чтобы делать то же самое для других, будь то черные или белые. Вдруг она увидела, как какой-то человек заговорил с Льюисом и Торелом. Она посмотрела на него, не веря своим глазам. Уильям Уильбер-форс. Она просто подбежала к нему, как дитя.

— Такая великая честь видеть вас, сэр.

— Не называйте меня «сэр», прошу, моя леди. Я просто посыльный, слуга Эль-Иона. Для меня честь познакомиться с вами!

Дэни обхватила Уильберфорса руками и плакала без остановки, и ее слезы смешивались с его слезами. Редко ей приходилось обнимать белого человека. В его объятиях она испытала исцеление. В ее объятиях он ощутил награду. И оба переживали благодарность Эль-Иону.

Дом Олли на юго-востоке Портленда был таким же удобным и неформальным, как его офис, но, благодаря его жене (заключил Кларенс) не таким захламленным.

Сью Килз протянула руку, и Кларенс пожал ее. Она была светлокожей блондинкой, маленькой, почти крошечной. Джейк смотрел на своих лучших друзей, думая, что не может быть еще большего контраста, чем между их внешностью.

— Джейк говорил мне о тебе, Кларенс, — сказала Сью, и малыш Финн постоянно о тебе говорит. Рада, наконец, позна-

26

комиться с тобой. Я люблю читать твои заметки, особенно в защиту жизни. Это мне очень близко, — Кларенс чувствовал ее искренность, от которой у него сразу же потеплело на сердце.

Простите, что побеспокоил вас в выходной, — сказал Джейк, но Джанет и я были у Сью вчера вечером и узнали об этих фактах. Конечно, я многого не знаю, но вы оба, — он посмотрел на Олли и Кларенса, — немного посвятили меня в это дело. Когда мы беседовали вчера вечером, одно зацепилось за другое, и вдруг... введи их в курс, Сью? Сначала ты объясни им.

Ладно, — сказала СьЮ, — я активно участвую в движении по защите жизни. Два дня в неделю я посвящаю тому, что хожу в абортарий и разговариваю там с девушками, которые пришли на аборт. Я рассказываю им о том, как развивается их малыш, показываю внутриутробные фотографии и предлагаю им финансовую помощь, говорю об усыновление и тому подобное. Ну, в общем, в конце августа пошла я в Клинику абортов «Лав-пис», и одна девушка пришла туда совсем одна. Это немного необычно. Большинство приходят туда с подругами, парнями, сестрами, мамами, с кем угодно. А эта девушка была действительно какая-то надломленная. Когда я показала ей фотографии малышей, она начала плакать. Я спросила ее, правда ли она хочет сделать аборт. Она потрясла головой. Я позвала ее с собой, чтобы поговорить в моей машине. Она пошла. Забегая вперед, должна объяснить, что обычно я считаю такие разговоры конфиденциальными. Но есть причина, почему на этот раз я делаю исключение.

Итак, продолжала Сью, — мы говорили около часа, и она пропустила назначенное ей время аборта. Она мне на самом деле понравилась: очень умненькая девушка, четко выражала свои мысли, хорошенькая, уравновешенная. Она сказала, что не хочет аборта, но вынуждена его делать, ее заставляют. Это обычное дело, конечно. Полно девушек, которые не хотят аборта, но их направляет кто-то другой. Я спросила, исходит ли это давление от ее родителей, она сказала «нет», они даже не знают, что она беременна. Если бы они узнали, то были бы разочарованы в ней, и переживала, как все это отразится на ее учебе в колледже в ближайшие недели. Она сказала, что на аборт ее записали и дали ей денег. Я спросила ее, не отец ли это ребенка. Она колебалась и не дала ясного ответа. Позже я сказала что-то

27

о том, что парни часто толкают своих девушек на аборт, но все равно девушка несет на себе большую часть вины и страдает от постабортной травмы. Тогда она сказала мне, что у нее нет парня, и, на мой взгляд, это показалось немного странным. Эта девушка определенно не была пьянчужкой и совсем не похожа на тех, кто спит со всяким. В конце концов, она сказала со слезами, что занималась сексом всего с полдюжины раз, и это было в конце июня, я так думаю. Она была действительно как безумная.

Олли и Кларенс наклонились вперед, слушая внимательно и думая, что же будет дальше.

— Ну, — засмеялась Сью, — наверное, я болтаю много лишнего...

— Нет, Сью, — сказал Джейк, — это важно. Скажи им, что произошло потом.

— Она сказала, что не хочет, чтобы ее ребенок страдал из-за ее ошибок, и поблагодарила меня за беседу с ней. Я дала ей номер телефона Кризисного центра для беременных, предложила финансовую помощь, сказала, что ей нужно поговорить с родителями и если возникнут какие-то проблемы дома, она может пожить у меня. Она ответила, что родители всегда поддерживали ее, и уверена, что после первого шока они будут на ее стороне.

Мы действительно сблизились с ней. Она напомнила мне мою дочку Анжелу. Я звонила ей в течение следующих двух дней, чтобы узнать, как у нее дела. Она сказала, что тот, кто записал ее на аборт, узнал, что она не была у врача, и теперь на нее очень сильно давят, чтобы она сделала аборт. Я снова поощряла ее рассказать родителям, потому что им обязательно нужно это знать. На самом деле я верила, что все повернется к лучшему. Мы договорились встретиться и пообедать вместе в воскресенье днем. Я с нетерпением этого ждала. Потом это все случилось.

— Что случилось? - спросил Олли.

— Поздно вечером в пятницу я смотрела новости. Там рассказывали какую-то историю и показали фотографию девушки. Потом они брали интервью у ее друзей, наставников, и все они бормотали о том, какая это была чудесная девушка, и плакали. Я просто сидела, уставившись на фотографию, — ее глаза увлажнились, и потекли слезы, — это была она. Именно эта ми-

лая молодая девушка, которую я так полюбила, с которой через день хотела пообедать, погибла.

Олли и Кларенс переглянулись и сказали одновременно: Лиза Флетчер.

Кларенс Абернати? Это Майлз Фергюсон, поверенный вашего брата Эллиса.

— Что случилось? С Эллисом все в порядке?

С ним все отлично. Но ему не разрешают звонить вам, поэтому он позвонил мне. Он говорит, что Вам нужно навестить его. У него есть кое-какая информация, и Вы должны поговорить с одним заключенным по кличке Большой Пес. Его настоящее имя Кен Голд. Эллис сказал, что Вам нужно поговорить с ним как можно скорее.

Олли и Кларенс ехали на юг, к Салему, направляясь к тюрьме.

Мы просмотрели материалы и получили кое-какие интересные результаты, — сказал Олли, — обнаружили, что «Лексус» был в Сакраменто 3 сентября днем. Да фактически, он и сейчас там.

— Как?!

— Они продали его. На самом деле они поменяли его на совершенно новую машину, — Олли посмотрел в свои записи, — «Мерседес SL-500», спортивная модель, со всеми наворотами. Цвета ночной синевы. Его купил Джером Райс в сопровождении друга. Несомненно, это наш Роберт Роуз. И готов ли ты услышать это? Они заплатили наличными!

— За «Мерседес SL-500»? Да хватит прикалываться.

— Я говорил с тем парнем, который продавал, каким-то Фредом. Он до сих пор недоумевает. По крайней мере, недоумевал, пока не узнал, что я детектив по убийствам. Он оценил «Лексус» в 40 тысяч долларов. Ты можешь себе представить? Да я столько за свой дом заплатил двадцать лет назад. А это была старая машина. Чтобы купить «Мерседес», они достали еще тридцать две тысячи. Все — стодолларовыми купюрами.

Кларенс присвистнул.

— Тридцать две тысячи наличными? Не могу поверить, что они ввезли такие деньги в Портленд и вывезли из него.

— Ия тоже. Так вот, они этого не делали.

— Но ты сказал...

— Я сказал, что они явились с 32 тысячами наличными для сделки в Сакраменто. Это не значит, что они держали эти деньги в машине, когда приехали в Орегон. И, конечно же, таких денег у них не было в южном Орегоне, когда их задержал коп, который мне позвонил.

— Откуда ты знаешь?

— Офицер Сеймур обыскал машину.

— Для этого разве не нужен ордер?

— Ну, сначала он увидел трубку с остатками марихуаны, выкатившуюся из-под пассажирского сидения. Он совершенно законно конфисковал траву. Потом спросил, есть ли у них еще наркотики. Естественно, они ответили «нет». Тогда он сказал: «Значит, вы ведь не будете возражать, если я обыщу машину?» Они сказали: нет, давай!

— Ты хочешь сказать, они согласились на обыск, хотя могли и отказаться?

— Ага. Он попросил их открыть багажник. На лицах у них были такие ухмылки, как будто они думали: вот деревенский коп с ранчо, который не знает, как обращаться с умными городскими парнями. Он ждал, пока они поднимут крышку. Не хотел наклоняться над багажником, чтобы его не прихлопнули крышкой. Конечно, он их обоих ощупал поверх одежды. Они не были вооружены. У одного был только карманный нож. Он проверил их бумажники, посадил пассажира — парня, который был пониже ростом и выглядел более устрашающим, —- на заднее сиденье своей патрульной машины.

— Не казалось, что они нервничают?

— Нет, вовсе нет. Это говорит нам о многом. Во-первых, если бы у них в машине были пистолет и такие деньги, они не дали бы разрешения обыскивать. Во-вторых, если бы у них было все это, они бы испугались, что он найдет их тайник. Как можно спрятать пистолет и, по меньшей мере, тридцать две тысячи долларов стодолларовыми купюрами более трехсот стодолларовых купюр? А кто знает, может, у них было и больше? Но офицер сказал, что они были холодны, как лед, будто знали, что он ни на чем их не поймает, кроме незначительного нарушения.

— Не понимаю, — сказал Кларенс, — тогда где были пистолет и деньги?

— Один вариант: они невиновны, и пистолета у них никогда не было. Ладно, не во всем невиновны, — явно нехорошо было воровать водительские карточки. Но, может быть, они не стреляли. Дело в том, что я просмотрел список всех преступлений, совершенных в Портленде в ту ночь. Одно вооруженное ограбление, четыре ночных кражи со взломом, одно изнасилование, два угона машин, несколько наркосделок и аресты проституток. Тихая ночь. Убийство твоей сестры было единственным. Вооруженный грабитель был арестован, а одна ночная кража и изнасилование были совершены именно тогда, когда, по словам Херба, эти двое были в «Тако Белл». Другие три кражи были в полночь, уже после того, как твою сестру убили. Самая большая сумма из украденного — шестьсот долларов наличными, плюс украшения, микроволновка и стерео. Если они ошивались там, чтобы совершить кражу со взломом, они никак не могли стрелять. Так не бывает, что ты наносишь основной удар, а потом остаешься, чтобы совершить дурацкую кражу. Ты быстренько сматываешься из города. Кроме того, совершать кражи в домах не ездят в Портленд. Для этого есть полно более привлекательных домов в Сан-Диего или в районе Залива. Я хочу сказать, у нас есть ребята, которые явились и совершили какое-то серьезное ограбление, но нам еще надо узнать, так ли это.

— Они явились, чтобы что-то украсть?

Конечно. Они сделали свое дело, поехали прямо в аэропорт, улетели домой и исчезли. Плюс к этому они получили возможность улететь очень далеко. Там еще и фильмы показывают, дают напитки и орешки, а иногда и маленькую шоколадку. Так или иначе, мы знаем, что они не совершали кражу со взломом. Офицер ничего не нашел, когда обыскивал машину. Ни телевизора, ни микроволновки, ничего.

— Ну, и к чему это нас привело?

— Если они украли водительскую карточку, мы знаем, что они замешаны в чем-то нехорошем. Если они замешаны в чем-то нехорошем, то единственное из всего, что они могли сделать — это выстрелы.

Но если бы они это сделали, у них был бы пистолет, правильно? А офицер нашел бы его.

Да, в кармане шорт пистолет не спрячешь, это точно. Они могли избавиться от него. Может, продали по дешевке кому-то

31

в Портяенде иди на пути из города, но я сомневаюсь в этом. Слишком много риска, что их узнают и станут следить. На их месте я разобрал бы его и выбрасывал бы по частям: одну часть с моста в Вилламетт, другие на расстоянии полутора — восьми, а может и сотни километров друг от друга.

— Стали бы они выбрасывать дорогую винтовку?

— Если у них есть мозги, то да. Особенно если они знают, что их ждут действительно большие деньги. Тогда винтовка стоимостью в несколько сотен баксов не имеет большой ценности. Зачем нарываться на обвинение в убийстве, таская за собой навороченную винтовку? Не тогда, когда можешь купить десять навороченных винтовок и останется еще пятнадцать тысяч сдачи.

— Итак, ты говоришь, что им заплатили за убийство Лизы? Кто?

— Это лишь догадка, но вот сейчас я думаю, что это может быть связано с Норкостом.

_ ч_хо? _ брови Кларенса поползли на лоб. — Норкост? Олли, я знаю, никому из нас этот парень не нравится, но убийство?

— Смотри, всякий раз, когда умирает беременная девушка-подросток, всегда возникает один большой вопрос. Кто отец? Выясняется, что у Лизы не было парня. И самое главное, Лиза и дочь Норкоста, Кэти, были лучшими подругами. Лиза чуть ли не жила в доме у Норкостов, ночевала там пару раз в неделю до самого июня, и тому подобное.

— Ты говоришь именно о том, о чем я подумал?

— Я просто говорю, что кто-то хотел убить Лизу, и они пытались это сделать дважды, предполагая, что она не примет вовремя дозу кокаина. Во второй раз убийца преуспел. Кто бы ни стоял за этим, у него были деньги, связи и план. У политиков обычно бывают деньги, связи и планы, особенно если они переспали с несовершеннолетней и сделали ее беременной. Ну, это просто теория. Я открыт для критики. У тебя есть лучшая версия?

— Так сразу — нет.

— Более того, если наши мальчики в «Лексусе» сделали это дело, им заплатили большие деньги, чтобы они убили Лизу. Мы знаем, что у них не было денег, когда их остановили по дороге в южный Орегон. Но мы знаем, что у них были деньги, когда они купили машину, прежде чем покинули Сакраменто.

32

— Разве при покупке машины не проверяют документы, чтобы все было чисто?

Конечно. Все проверено. Дилер оформил документы — мне их прислали факсом. Это для них стандартная процедура: снять фотокопию водительской лицензии. Они и ее прислали факсом, но она какая-то зернистая, — Олли показал на папку,

— они мне пришлют цветную фотокопию.

Кларенс взял факс и разглядывал изображение, задавая себе вопрос: не на убийцу ли он смотрит.

Давай снова отследим связь с Сакраменто, — сказал Олли.

— Что ты мне говорил о Сакраменто?

— Столица.

— Кто там живет?

— Полно людей.

— Что за люди?

— Всякие люди, — сказал Кларенс, — например, куча политиков, — он посмотрел на Олли, — возможная связь с Норкостом?

— Почему бы и нет? Где политики, там всегда подкуп. Можно объяснить их психологическое состояние. Предположим, Норкосту нужен был кто-то со стороны. Он не дурак. При таком высоком положении он всегда на виду и не пошел бы сам к какому-то члену банды, особенно к местному. И скольким бандитам в Лос-Айджелесе он стал бы доверять? Но он мог случайно упомянуть кому-то, у кого есть связи с бандами, имя и адрес того, кого хотел бы отправить в бессрочный отпуск, и затем сказать: «Кстати, я бы дал тебе большие деньги, просто потому, что ты мой друг. Никаких хвостов». И этот парень знает, чего от него ожидают — позвонить каким-то ребятам, чтобы избавить Норкоста от проблем. Посредник мог очень миленько заплатить ребятам и оставить куш себе, а ребята, которые понимают, В чем дело, могут сказать, что он никогда никого не заказывал.

— Ты, правда, думаешь, что это возможно?

Конечно, это возможно. Не наверняка, это лишь догадка. Но совпадают множество известных нам фактов. В этом и состоит работа детектива. Ты все время имеешь дело с теориями, которые объясняют факты. Когда материализуются еще факты, ты пересматриваешь и отбрасываешь свои версии одну за другой. Так или иначе, прямо сейчас я хочу выяснить одну вещь

33

— Какую?

— Кого Регги Норкост знает в Сакраменто?

Олли и Кларенс вошли в тюрьму. Все время, выделенное Эллису для свиданий, уже было использовано, но они в качестве полицейских договорились об официальной встрече с Кеном Голдом по прозвищу Большой Пес. Кларенса поражала ирония судьбы: он должен был встретиться с чужим человеком, и между ними не будет стеклянной перегородки, а прикоснуться к своему родному брату он не мог двадцать лет.

Охранник привел Большого Пса. Это был человек среднего телосложения с мягкими чертами лица, контрастирующими с его кличкой. Он был молод, но выглядел как матерый бандит, с заметным шрамом на подбородке и на челюсти, как будто у него пулей вырвало кусок кожи.

— Вы брат Эллиса? — спросил Большой Пес.

Кларенс кивнул.

— Я Кларенс. Это Олли Чандлер, детектив по убийствам.

— Хорошо, — Большой Пес немного нервничал, — меня перевели сюда несколько недель назад. Эллис говорил о своей сестре. Ну, я был там в ту ночь и видел ребят, которые это сделали.

— Расскажи нам подробно, что произошло, — сказал Олли.

— Мы с компанией посидели в ту ночь, взяли немного ге-рыча и еще кое-чего. Я ехал на велосипеде, тащился по Десятке домой из Ирвинг Парк. Почти добрался до Брамбилоу.

— В какое время?

— Около полуночи. Услышал выстрелы. Показалось война. Но ствол был всего один, не перестрелка. Как будто из машины стреляли долго, какого-то чувака угробили. Я понимал, что кому-то плохо пришлось, это точно. Вопли слышал.

— И что ты сделал?

— Услышал, что кто-то едет прямо на меня, к Десятке. Вдруг они подвернули вправо и оказались всего в двух кварталах от меня, возле Моффэт. Я заехал за бордюр, бросил велик и перепрыгнул через забор на Брамбилоу, рядом со старым местом МакКенни. А они пронеслись. Я смотрел через дырку в заборе, и увидел, как этот, который таращился из окна со стороны пассажира, выкатился из машины. Винтовка была прижата к зеркалу обзора. Все было как в кино, как

34

Снайпс или Арнольд. Он мог выстрелить в любого — палец был на спуске. Как будто он собирался начать перестрелку или достать кого-то, кто их видел. Я так ц вжался в забор. Он меня не заметил, а то бы пристрелил, уж точно. Думаю, он бы от меня мокрое место оставил.

— А потом что?

— Они унеслись, как реактивные, — человек со стволом и его Эйс Кул исчезли. Погнали по улице и свернули на МЛК.

— Как выглядел этот парень с винтовкой?

В красном свитере, как Крэб, на голове шапка. У него усы и короткие волосы, как у афро.

— Ты имеешь в виду, он был... какого цвета? — спросил Кларенс.

— Браток.

— Черный?

Большой Пес кивнул, глядя на Кларенса так, как будто спрашивал: а вы что, встречали «братка», который был бы не черным?

— Ты видел водителя? — спросил Олли.

— Не так чтобы хорошо, не так, как его Эйс Кула. Мало можно было увидеть при уличном освещении. Тоже в красном свитере. И тоже явно «брат».

— Кто-то еще был в машине?

Никого, если только они не лежали ничком.

— А какая машина?

Не старое корыто, это я точно говорю. «Импала»? Ничего даже и близко. Крутая тачка, правда крутая. Хромовые ступеньки, а может даже и лифт. В этом не уверен...

— Какая модель?

— Я в машинах не так хорошо разбираюсь. Но навороченная. Как «Бимер», но еще больше наворочена.

— Может, «Лексус»?

— Может.

Олли достал из дипломата каталог «Лексусов» и начал перелистывать страницы.

— Есть что-то знакомое?

Ага, вот она и есть! Или может вот эта, — он показал сначала на одну картинку, потом на другую — ЛС.

Олли перевернул страницы назад и показал ему набор дю-

35

стоят Блады. Именно это я и вычислил в начале, пока нас не отвлекли испанские штучки.

— Извини, — сказал Кларенс.

— Забудь. Я сам слишком всерьез принимал Муки.

— Ты думаешь, что он соврал?

— Вероятно. Уверен, что я это выясню.

— Что ты будешь делать с тем, что сказал нам Кен?

— Я запишу это в компьютер под знаком ВАЖНО и сделаю на это ссылку. Сейчас мы действительно получили хоть какую-то информацию, которая может помочь. Мы с Мэнни потратили столько дней, чтобы проследить эту липовую испанскую связь на западной стороне, и потеряли ценное время. По крайней мере, сейчас ясно, куда двигаться. Все стыкуется. Хотел бы я добраться до записи телефонных разговоров Норкоста и проследить связь с Сакраменто. Но я никаким образом не могу нести дело в суд. Если бы только самовольное исполнение приговоров не было бы запрещено законом. Тут все сложно.

Кларенс подошел к Рэю Иглу после урока изучения Библии.

— Рэй, есть какой-то способ получать копии записей телефонных разговоров?

— Есть разные способы. Скажи мне точно, что ты ищешь.

— Но это останется между нами, ладно? Я ищу записи звонков, сделанных из офиса советника Норкоста в Сакраменто, скажем в августе или сентябре.

— Копы следят за Норкостом? — прошептал Рэй. Кларенс

уставился на него.

— Не беспокойся, — сказал Рэй, — я не скажу ни слова. У меня хорошие связи с одной телефонной компанией. Детектив Чандлер не может искать это без какой-то веской причины. Посмотрим, что я смогу сделать.

— Земля — фотография неба, правда? — спросила Дэни у Льюиса. — Плохая экспозиция, искаженные цвета, зернистое изображение, но, тем не менее, фотография...

— Да, да, точно, — сказал Льюис, обрадованный озарением Дэни так же, как и она, — представь себе фотографию льва. Это двухмерное изображение, отражающее определенные качества льва, напоминает о льве, передает его образ. Но, конечно, это не

38

лев. Земля отражает определенные качества Неба, хотя и в лучшем случае отражает их плохо. В лучшие свои моменты земля предвидит Небо, указывает на него. Но земля это не Небо.

— И те, кто ожидает, что она будет небом, — сказала Дэни, — никогда не узнают Радости.

Совершенно верно, дорогая леди! И те, кто не смотрит на небо, никогда не смогут понять и оценить землю. Потому что именно небо придает смысл земле. Земля без неба — пустое и бессмысленное место. Как картинка, изображающая льва, просто обман, если не существует льва, так и земля была бы лишь обманом, если бы не было Неба. Земля без Неба была бы скверной шуткой.

Вы и Торел научили меня так многому. Я смотрю сейчас на ту же землю, но вижу ее совсем по-другому.

Мир — это книга, которую многие люди не дают себе ^тРУДа прочесть, — сказал Льюис голосом, прерывающимся от восторга, он лежит перед ними, взывая, чтобы его поняли, но люди слишком заняты мелочами и деталями своей жизни, чтобы найти время прочитать эту книгу. В лучшем случае они бегло просматривают ее. Их жизнь заполнена бесконечной деятельностью, и они не пытаются понять, что же придает смысл этой деятельности, счастью, боли и борьбе. Многие из них умирают, даже не поняв, зачем жили. В первый миг после своей смерти они узнают, как им следовало жить, но будет слишком поздно. Какая бессмысленная трагедия, которой можно было бы избежать. Они должны учиться хранить свою внутреннюю тоску по Небу, а не заглушать ее земными анестетиками. Только тогда они смогут видеть на земле то, что указывает им на Небо.

Я подумал, ты наверняка заинтересуешься этим, — Кларенс протянул Олли счета Западной телефонной компании, отпечатанные на лазерном принтере.

Олли посмотрел на них широко открытыми глазами.

— Где ты их взял?

— Неважно. Я отметил тут звонки в Сакраменто. Вот что я сопоставил. Шесть работников в офисе Норкоста, четыре из них на полной ставке, используют четыре телефонных линии. Это, — он показал на черту вверху листа, — личная линия Норкоста, а это частная линия Грея. Никакие другие телефоны

к этим линиям не подсоединены. К двум другим линиям имеет доступ любой: Норкост, Грей, сотрудница приемной Шейла, офисный менеджер Джин и два секретаря, которые работают на часть ставки.

Олли отсканировал распечатку, все восемь страниц.

— У них много звонков на дальние расстояния.

— Почему бы нет? — спросил Кларенс. — Не они же платят за звонки, а налогоплательщики.

— Так вот, на той неделе, когда прозвучали выстрелы, сказал Олли, — у нас было семь звонков в Сакраменто по личной линии Норкоста.

— И пять по линии Грея, — сказал Кларенс, — плюс еще полдюжины по основной линии.

— Взгляни на эти номера, — сказал Олли, — я полагаю, 555-1230 и 555-1237 принадлежат одному и тому же офису или отделу. Четыре из звонков Норкоста и два звонка Грея на 1237. И один выход Норкоста был на 1230. Я звоню на него в первую очередь.

Олли набрал 916-555-1230.

— Сакраменто Паблик Воркс. С кем вас соединить?

— А, здравствуйте, это... Оскар Кэри звонит из Портленда, — Олли улыбнулся Кларенсу, который вытаращил глаза, извините, у меня тут много записей перепуталось. Я, наверное, набрал неправильный номер. Per Норкост дал мне два номера, но я забыл, какой из них какой. Я думаю, второй — это, наверное, личная линия: 555-1237. Правильно?

— Да, это личная линия мистера Харпера.

— Да, конечно же! Сейчас посмотрим. Я сегодня немного рассеян. Попытаюсь вспомнить, почему Per просил меня позвонить ему. Мистер Харпер — главный, да?

— Начальник отдела кадров.

— Отдел кадров, ну да. Вот теперь что-то прояснилось. Я еще позвоню ему. Большое спасибо вам за помощь.

Олли с торжествующим видом повесил трубку.

— Я люблю свою работу.

— Оскар Кэри?

— Это мой псевдоним. Появляется тогда, когда я беру след и не хочу сбиваться с него. О’кей, мистер Харпер. Я сейчас узнаю имя и проверю его.

Олли позвонил по другому Сакраментскому номеру. Он отодвинул трубку от уха, и Кларенс мог слышать завывание факсовой линии. Он снова набрал первый номер.

— Извините, что снова вас беспокою. Это Оскар Кэри, я только что звонил. Мне нужно послать факс мистеру Харперу, но не уверен, на какой номер посылать. Это не 555-1347?

Да, это частная факсовая линия мистера Харпера. Или можете послать ему на номер общего факса, 555-1798. Так или иначе, он получит.

Хорошо. И напомните мне имя мистера Харпера. Мэтью? Конечно! Я такой забывчивый. Не буду больше вас беспокоить. До свидания, — Олли положил трубку.

Мэтью Харпер, — сказал Кларенс, — знакомое имя.

Ну вот, две голосовые линии и две факсовые, и мы узнали практически обо всех Сакраментских звонках, — сказал Олли, потирая руки так, как будто он после недельного голодания подошел к ломящемуся от еды столу, — теперь вопрос на 32 тысячи долларов: кто такой Мэтью Харпер?

ГЛАВА 32

Кларенс услышал легкий стук во входную дверь в субботу в 7:15 утра. Удивленный, он открыл ее.

— Доброе утро, — пробормотал Мэнни.

— Что-то случилось? — спросил Кларенс.

— Я просто заехал за твоим папой. Мы едем на рыбалку.

Ах, конечно. Извини. Папа уже встал, я позову его. Входи.

— Хорошо. Я подожду здесь.

Кларенс на минуту исчез в комнате отца, и вышел вместе с ним.

Мануэль, тепло произнес Обадиа, — я сегодня что-то медленно шевелюсь. Но мои удочки выставлены за дверь гаража. А хочешь взглянуть на старые фотографии Шэдоу Болл?

Да, с радостью, — Мэнни исчез в комнате Обадиа.

Кларенс допускал, что Мэнни прав, сомневаясь в истории Муки об испанцах, но он не был уверен в этом однозначно.

Мужчины не появлялись из спальни в течение получаса. Затем Мэнни вывел Обадиа через входную дверь, увлеченно разговаривая.

В понедельник утром Кларенс сидел за своим столом, печатая текст:

«Тело Роберта Сэндифера лежало в открытом гробу. Двадцать три раза его арестовывали за тяжелые преступления. К моменту его смерти он был в розыске за убийство четырнадцатилетней девочки. Его исключили из членов банды. Он лежал в гробу, и руки его обнимали плюшевого мишку. Роберт Сэнди-фер был одиннадцатилетним ребенком.

За последние пять лет число преступлений с насилием, совершенных детьми и подростками, возросло до 60/о. Количе ство убийств, совершенных малолетними в 1990-х, удвоилось по сравнению с 1960-ми годами. Дети теперь совершают половину всех вооруженных нападений, треть грабежей, треть оскорблений действием, четвертую часть убийств. В следующие два года еще миллион подростков от 14 до 17 лет станут преступиками. По статистике, 6% мальчиков в этой группе станут хроническими правонарушителями, участниками 50% серьезных юношеских преступлений. А это означает, что Америка пополнится еще 30 тыс. юных воров, грабителей, насильников и убииц».

Кларенс перечитал первые два абзаца. Почему он написал такой удручающий текст? Потому что это правда, думал он. Но он не знал, что еще написать. Ему предстояла встреча с Олли и с малолетним преступником Муки.

_ Ну, — сказал Олли Кларенсу, — Мэтью Харпер не имеет криминального прошлого. Он начал работать в Сакраменто Па-блик Воркс в 1994 году. Я нашел человека, который показал его резюме. Угадай, где он работал до 1994 года?

— В офисе Рега Норкоста, — сказал Кларенс.

— Как ты узнал? — Олли был разочарован.

— Просто пришло в голову, как только ты сказал. Имя мне

знакомо. Рыжий парень.

— Кроме всего прочего, Харпер был финансистом Норкоста и директором его компании. Мне нужно точно выяснить, что именно он там делал, почему ушел, каковы его связи.

— Олли, это связано с Лизой Флетчер? - спросил Кларенс. - Я не улавливаю этого. Не могло же вскрытие не показать, что она беременна? Я имею в виду, даже мой источник информации в «Трибьюн», сообщивший о кокаине, не знал о ребенке.

42

— Я на шаг впереди тебя. Я звонил медэксперту, одному из тех, кто подписал протокол вскрытия. Я хочу знать, почему он не упомянул беременности.

— Ты думаешь, она все-таки сделала аборт и не сказала Сью?

— Если так, то протокол вскрытия выявил бы хирургическое вмешательство. Иначе, тут есть что-то действительно подозрительное. Надо надавить на отца ребенка. Если это не Нор-кост, то у него не было мотива, но мы сможем найти другого подозреваемого. Так или иначе, сейчас сосредоточимся на нашем мальчике Муки.

— Хорошо, Муки, — Олли провел дрожащего мальчика в пустую комнату. Это была не обычная камера для допросов, а офис с такими тонкими стенами, что можно было слышать звуки в соседней комнате.

— Я спрашиваю твоего разрешения — можно ли мистеру Абернати быть здесь, так как он первый говорил с тобой. Это не официальный допрос, мы просто хотим поговорить. Как ты?

Муки кивнул, и вид у него был как у ребенка, которому подходит любое место, но только не тюрьма.

— Хорошо, Муки, у нас в соседней комнате есть кое-кто, он сказал, что ты нам соврал. Ты не был там той ночью и не видел двух парней-испанцев в золотистой «Импале».

Олли с улыбкой повернулся к Кларенсу.

— Или даже зеленой «Импале». Ты никого вообще не видел, правда?

— Нет, честно, я видел то, что видел.

— Может, ты соврал просто из-за ста долларов. Или, может, кто-то заплатил тебе еще больше за ложь. Это было бы не очень серьезным обвинением. Но потом мы поговорили с одним из твоих корешей. Что, если он сказал, что ты был непосредственно в гуще этого дела.

— Какой пацан? Какого дела?

— Мы не хотим называть имен. Но он у нас в соседней комнате. Он показывает на тебя. Большая вероятность, что мы с ним немного поработаем, и он будет свидетельствовать против тебя. ^

— О чем свидетельствовать?

43

— Давай еще раз повторим все сначала, ладно, Муки? Ты действительно был там в ночь убийства?

— Да, я там был.

— Ну, это твой кореш тоже сказал. Но представь себе, что он говорит: ты там был потому, что ты и стрелял.

— Не стрелял я!

— Ты уверен?

— Не делал я этого! Никогда!

— Побудь с ним тут, Кларенс. Я еще раз уточню у нашего друга в соседней комнате.

Олли вышел из комнаты, а Муки посмотрел на Кларенса и задрожал. Кларенс уставился на Муки тяжелым взглядом. Лоб мальчика блестел от пота. Вдруг из-за стены раздались приглушенные голоса и звуки сильных ударов. Затем голоса стали громче, и слова были слышны отчетливее:

— Это сделал Муки. Муки стрелял в дом. Это был Муки!

— Нет! —- сказал Муки Кларенсу. — Нет! — завизжал он, обращаясь к стене.

— Ты убил мою сестру и мою племянницу? Это был ты? — Кларенс поднялся, подошел к нему и уставился на Муки сверху вниз. Муки уже знал легендарную репутацию этого человека. Он слышал, что тот сделал с Джорджи.

— Совсем нет, мистер Абернати. Я никого не убивал. Клянусь в этом.

— Тогда поскорее убеди меня в этом по-настоящему, Муки. Или от тебя не останется ничего, что можно будет вернуть в тюрьму, — Кларенс протянул свою огромную правую руку к горлу Муки.

Вошел Олли.

— Что тут происходит?

— Уберите его от меня! — сказал ему Муки. — Он думает, что его сестру убил я.

— А ты не убивал? — спросил Олли.

— Вовсе нет. Кто вам это наврал? Что вообще творится? Не делал я этого. Клянусь. Там у вас кто, Тень, правда? Так он вам врет.

— Запомни, Муки, — сказал Олли, — это не официальный допрос. Я не заставляю тебя говорить. Ты вовсе не должен здесь быть. Фактически, думаю, я просто должен попросить мистера

44

Абернати отвезти тебя домой, и ты можешь позвонить мне когда-нибудь, когда будешь готов говорить. Хорошо?

Муки посмотрел на Кларенса, который взглядом прожигал его лоб.

— Нет, — сказал Муки Олли, — я хочу говорить сейчас. Я не делал этого!

— У тебя есть алиби на время стрельбы? — спросил Олли.

Да, да. Спросите мою маму. Я был у себя дома. Болел в ту

ночь. Блевал.

— Но ты говорил, что был на улице и видел тех, кто стрелял, — сказал Олли.

— Джи Си знал, что я болел. Спросил меня, хочу ли я на халяву тысячу долларов. Рассказал мне эту историю, чтобы я передал ее вам — два испанца в золотистой тачке, и все дела. Я пересказал все, что он мне говорил. Я не виноват, говорю вам. Кореша слышали, что вы платили за информацию, — Муки посмотрел на Кларенса, — поэтому некоторые пацаны выдумывали истории. Джи Си сказал, что никто ничего не сделает, пока не поговорит с ним. На следующее утро он пришел ко мне и сказал, что если я расскажу его историю, то получу штуку баксов от него и сотню от вас.

— Зачем бы Джи Си это делать? — спросил его Олли.

— Не знаю, — Муки поколебался, — Джи Си умер, так что думаю, можно сказать. Я подумал, может, Джи Си сам стрелял и хотел это скрыть.

— Так почему мы должны верить тебе, что ты врал раньше, а не теперь? — спросил Олли, — Ты понимаешь, какое наказание за убийство? Ты знаешь, что сделают с тем, кто убил женщину и ребенка?

— Я этого не делал!

— Ты только что упомянул Тень. Почему?

— Так это Тень, разве нет? — он показал на соседнюю комнату. — Он знал, что Джи Си говорил со мной. Он был там и теперь подставляет меня.

— Как Джи Си заплатил тебе?

— Десять стодолларовых бумажек в конверте.

— Какой конверт?

— Не знаю. Белый. Внутри — темно-синий. Думаю, что синий, потому что я Крип, вы же знаете?

45

— Я знаю, — сказал Олли, — что-нибудь было на конверте? Твое имя?

— Никакого имени. Только трояк.

— Тройка?

— Ну, знаете — цифра 3, карандашом. Это все, больше ничего не знаю.

— Хорошо, Муки. Просто подожди здесь несколько минут. Мы вернемся, — Олли вывел Кларенса в другую комнату, и они сели за один стол с Мэнни, который потирал плечо.

— Эй, ты, — сказал Мэнни Олли, — в следующий раз, когда мы будем это делать, я тебя толкну на стену.

— Ты бил неплохо, Мэнни. Ты подаешь надежду, как профессиональный борец. Сегодня на ринге Бешеный Пес Мануэль, — голос Олли стал неожиданно визгливым, и в нем звучала паника, — это Муки! Муки стрелял. Это был Муки.

Мужчины засмеялись. Кларенс пытался догадаться, что в соседней комнате думает Муки.

— Так он заговорил? Что он сказал? — спросил их Мэнни.

— Он все нам выдал. Гангстер Кул заплатил ему за ложь. Тень был там и, вероятно, знает больше, намного больше. Хотя Муки и не сказал ничего особенно информативного, я надеюсь, что при определенных обстоятельствах это укажет нам нужный путь.

— Он, правда, раскололся? Как быстро! — сказал Мэнни, с восхищением глядя на Олли.

— Ключ был в том, что я сказал ему, что попрошу Кларенса отвезти его домой, — засмеялся Олли, — и думаю, что Муки признался бы и в убийстве Кеннеди, чтобы только быть подальше от Кларенса. Тебе бы следовало быть копом, Абернати. Ты проникаешь взглядом на тысячу метров. Ты очень естественно выглядишь, когда надо разыграть прием «добрый следователь — злой следователь».

Кларенс нехотя шел в здание Гражданского зрительного зала на дневной симпозиум под названием: «Раса и этнос — новые перспективы». Он предпочел бы в это время поиграть в теннис. Но чем дольше он слушал лектора, тем сильнее заинтересовывался. После вопросов и ответов он сел в комнате для прессы за сценой, чтобы взять условленное интервью.

Доктор Лайтл откинулся назад и выпил стакан апельсино-

46

вого сока, пока Кларенс просматривал свои записи, выбирая основные вопросы по теме. Затем он включил диктофон, поставив на стол круглый микрофон.

— Мне очень понравилась ваша лекция, доктор Лайтл. Честно говоря, мой редактор, можно сказать, заставил меня сюда прийти. На самом деле мне не было интересно.

— Правда? Почему?

Может быть, потому что они просто бросили меня на «расовую тематику». Как журналист, я не привык, чтобы мне диктовали темы. Я очень независим. Но по правде говоря, я думал о расовом вопросе всю свою жизнь, и казалось, ничего хорошего от этого не было. Иногда я даже хотел больше об этом не думать никогда.

— Понимаю. Но на каждого, кто постоянно думает о расовом вопросе, есть такие, кто не думает о нем никогда. Может быть, если тот, кто не думает, начнет думать, то думающие постоянно смогут расслабиться и подумать о чем-то другом. В этом есть смысл?

— Да. В этом есть большой смысл. Хорошо, доктор Лайтл, позвольте мне узнать вашу биографию. Вы генетик, правильно? И антрополог? Доктор философии в обеих областях?

— Да, — засмеялся тот, — когда вы формулируете это таким образом, мне самому это кажется диким.

— Может быть, мы начнем с определения расы?

— Ну, — сказал доктор Лайтл, — раса — это нечто более изменчивое и неопределенное, чем думают люди. Мы определяем ее конкретными вещами: цвет кожи, фактура волос, разрез глаз и форма носа и губ. Но даже тогда мы не можем определить точно. В Соединенных Штатах людей называют «черными», когда у них один или более черных предков. Но тех же людей, живущих в Бразилии, будут называть «белыми», потому что у них один или более предков — белые. Некоторых светлокожих черных по ошибке принимают за итальянцев; некоторые люди тюркского происхождения выглядят как аргентинцы.

— У меня был такой светлокожий двоюродный брат, что его принимали за белого, — сказал Кларенс, — хотя никто не принимал его за норвежца, но он выглядел, как уроженец юга Европы, может быть, грек. Он уехал в колледж, и когда приезжал домой, все его спрашивали, не задирают ли его белые. Он

47

говорил: «Нет, я там свой, у меня масса друзей». Мой брат Харли надавил на него, и, наконец, он признался: «Я просто никому не говорю, что я черный». В следующем семестре кто-то увидел фотографию его папы, и маскарад закончился. Все его отношения разрушились.

— Правильно. Раса — это скорее социальное явление, сказал доктор Лайтл, — мы не любим неопределенности. Мы хотим, чтобы все было четко определено — черное и белое. Исторически, подчеркивание расовых различий — это все равно, что определять группу по ее врагам. Это как баскетбольное поле, где одна команда одета в красное, а другая в синее. Если вы и я одного цвета, мы на одной стороне. Конечно, это целиком поверхностно, в значимых вещах я могу иметь больше общего с теми, кто на противоположной стороне.

— Вы говорите, что раса — это человеческое изобретение?

— Не раса сама по себе. Но черты, предпосылки, которые мы придаем расе, по большей части, наше изобретение — смесь предрассудков, суеверий и мифов. Это рычаг для господства. Чтобы возвысить «своих», «нас», мы унижаем и опускаем «чужих», «их». Но в конечном итоге все это очень субъективно. Это как золото — оно ценно лишь постольку, поскольку люди его таковым считают. Раса имеет значение, пока вы так о ней думаете.

— Но ведь очевидно, что есть объективное научное обоснование деления на расы.

— Гораздо в меньшей степени, чем вы думаете. Возьмем латиносов. Люди говорят о них так, как будто они раса или этническая группа. Но они ни то, ни другое. Это широкий спектр национальностей, происходящих от европейцев, африканских рабов и американских индейцев. А вы знаете, к какой расе относятся восточные индийцы, пакистанцы и жители Бангладеш?

— Ну, у них своя собственная раса, да?

— Нет. Они белые, индоевропейцы, — он заметил, что Кларенс смотрит скептически, — правда. Это их официальная расовая принадлежность.

— Я вырос с мыслью, что есть только две расы, — сказал Кларенс, — черные и белые.

— Я тоже, — сказал доктор Лайтл, — никогда не думал об индейцах, азиатах, жителях Тихоокеанских островов, эскимо-

48

сах, арабах и так далее. Фактически, «индейцы» или «исконные американцы» это абсурдное понятие для многих индейцев. Чейенны, апачи и навахо считают себя отличными от всех остальных, как черные и белые. А что до японцев, корейцев и китайцев, то назвать всех «восточные народы» — значит оскорбить их. Они видят явные различия между собой и другими. Между ними часто существует сильная неприязнь. Правда в том, что генетически многое смешалось. И горшком для смешения была не только Америка. Скорее, каждый американец

сам себе горшок. Генные исследования показали, что больше генетического разнообразия между членами одной расы, чем между разными расами в целом.

— Вы говорили это в Вашей лекции. Что конкретно Вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что всякий белый генетически более близок ко многим африканцам, чем к другим белым.

— Я не понимаю, как это возможно?

— Ричард Левонтин, известный биолог, проанализировал семнадцать генетических признаков в 168 популяциях, от австрийцев до Тайса и до апачей. Он обнаружил, что лишь 6,3% всех генетических различий человечества связаны с расой, и открыл, что гораздо больше генетических различий в пределах одной расы, чем между расами. Если я стану исследовать вас и другого черного человека, случайного прохожего, и проанализирую 23 пары хромосом у вас обоих, то обнаружу, что у ваших генов меньше общего с его генами, чем с генами большого числа случайно отобранных белых.

Это звучит невероятно. Я с трудом могу поверить.

Но это правда. Это как лошади — Вы же не разделяете генетически гнедых, вороных и белых, ведь так? Две белые лошади с такой же вероятностью имеют разную генетику, как белая и вороная лошадь. Генетические различия у людей по большей части вообще не зависят от расы. Вот почему «раса» на самом деле — необъективный показатель.

Но все-таки вы можете определить конкретные расовые признаки, не так ли? Я имею в виду, например, что у черных

кровяное давление выше, не так ли?

Случаи повышенного давления среди черных американцев в два раза выше, чем у белых, это правда. Но это не генети-

49

ка. Черные африканцы имеют самое низкое давление в мире. Интересно, что гены, определяющие умственную деятельность, совершенно отличны от тех, которые определяют расу. Так что относительно интеллекта не может быть никакого научного вывода, основанного на принадлежности к расе. Все предсказания могут быть социологическими, а не естественнонаучными.

— Хорошо, еще один вопрос: какой цвет был у первых людей на земле?

— Ну, сегодня я этого не касался. Но как генетик могу дать вам определенный ответ, — он выдержал выразительную паузу,

— они были черными.

— Я слышал это. Но как Вы можете быть уверены?

— И генетика, — сказал доктор Лайтл, — и опыт показывают нам, что темнокожие люди могут и часто производят потомство с комбинированными признаками. Однако люди со смешанными признаками генетически не могут произвести темнокожее потомство. Другими словами, двое черных людей, как и Вы, могут иметь довольно светлокожих детей, не только имея белых предков. С другой стороны, двое полноценных шведов никогда не произведут на свет темнокожее дитя. Этого просто не может быть. Светлая кожа производит только светлую, а темная

— как темную, так и светлую. Поэтому, первые люди могли быть только темными. Безусловно, это совпадает со всеми научными открытиями о первых людях в Африке. Древнейшие останки людей, оружие, орудия труда, утварь и остатки цивилизаций находят в Африке, а не на Ближнем востоке, в Азии или в Европе.

— Откуда же, по-вашему, пошло человечество?

— Библейские тексты упоминают Эдем на востоке, из которого вытекала река и затем разделялась на четыре реки: Фисон, Тихон, Тигр и Евфрат. О Фисоне говорится, что она обтекала землю Хавила, которая, по словам историка Плиния, находится в Восточной Африке. Тихон же, как сказано, «обтекает всю землю Куш» или Эфиопию. Тигр и Евфрат — в Месопотамии. Итак, четыре реки связаны с Эдемом — две африканские, две месопотамские. Это южная Месопотамия или Северная Африка. Исторически, одна была населена преимущественно темными, коричневыми людьми, друтая — черными.

— Меня просто заворожила эта история о ваших предках. Можете кратко мне наговорить ее для записи?

50

— Конечно. Мой прапрадед был раб. Получив свободу, женился на белой женщине, что было редкостью в те дни, и у них было двое детей. Один из них женился на черной женщине, а другой — на белой. Белая ветвь семьи сохраняла все в секрете, и их потомки женились на белых, а моя ветвь вступала в браки с черными. Когда мы исследовали историю нашей семьи, я слышал рассказы моей двоюродной бабушки о том, как целая ветвь нашей семьи «ушла — они сделались белыми». И, разумеется, обнаружил, что это правда. Я проследил до конца белую ветвь и разговаривал с ними по телефону. После того как мы связались, и они убедились, что мы родня, я сказал, что существует семейная тайна, объясняющая, почему мы никогда не встречались.

— Что они ответили?

Они забеспокоились и спросили: «Какая тайна?» Они подумали, что, может быть, дедушка воровал лошадей или грабил поезда. Но на самом деле такие новости им было куда легче воспринять, — он от всего сердца засмеялся. — И я искал, как бы помягче открыть тайну, и, наконец, сказал им: «Наш прадед был рабом». Я обзвонил около восьми членов из моих далеких родственников «белой семьи», и реакция у всех была одна и та же: «Черным рабом?!» — он снова засмеялся, тряся головой.

Итак, я организовал семейную встречу, и не думаю, что им хоть раз пришло в голову, что я черный. Они предполагали, что я выгляжу, как и они. Вы бы видели это! Я привел шестерых членов моей семьи познакомиться с ними, их было тоже шесть только шестерых смог уговорить прийти. У меня желтая кожа, но у меня есть светлокожая сестра, которая работает среди белых, отпускающих всякие расистские замечания о черных, так и не зная, кто она. Но у меня есть два брата, почти таких же черных, как Вы. Когда эти ребята увидели моих братьев, они чуть не упали в обморок.

Да, интересно прошло у вас воссоединение семьи!

Вы правильно догадались. Но я убежден, что это того стоило. Эта белая кузина — мы видимся теперь два-три раза в год сказала буквально через неделю после нашей встречи, что какая-то заварушка снова произошла в черной части города. Невольно у нее вырвалось: «Они опять за свое», но потом опомнилась: «Я не должна так больше говорить. Ведь они — это я». — Они — это я, — подтвердил Кларенс.

51

— Плохие новости, — сказал Олли Кларенсу по телефону.

— Что?

— Мой приятель коп разыскивал Роберта Роуза и Джерома Райса по указанным адресам. Угадай, что он обнаружил?

— Они уехали, и никто не знает, где они. Или это были вымышленные имена?

— Роберт Роуз и Джером Райс — это реальные ребята, и они действительно раньше жили по тем адресам. Мы знаем даже, куда они переехали. Проблема в том, что они переехали на кладбище. Они покойники. Роберт умер два года назад, Джером — четырнадцать месяцев. Двое законопослушных черных ребят, которым было немного за двадцать.

— И теперь...

— Поддельные удостоверения личности. Если версия об оплате из Сакраменто правильна, может быть, денежные люди раздобыли эти удостоверения личности, имея доступ к официальным записям. Кто знает?

— Не так сурово, — Кларенса поразило, что в трубке раздался голос Мэнни, — испанские наркобароны превратили изготовление липовых удостоверений в вид искусства. Это постоянно делается для нелегалов-иммигрантов. Может, и некоторые черные банды занялись этим.

— Привет, Мэнни. Ну и как же присвоить себе чужую личность и раздобыть все эти документы?

— Следишь за некрологами, — сказал Мэнни, или осматриваешь свежие могилы и берешь имена с надгробных камней.

— Ты шутишь! — сказал Кларенс.

— Затем звонишь и говоришь, что ты такой-то, и у тебя украли удостоверение, потом подаешь заявление на дубликат карточки социальной защиты.

— А что, соцзащита не знает, когда кто-то умирает?

— Если умершим более 65 лет, то они обычно знают, сказал Мэнни. — Хотя все равно есть люди, получающие социальные льготы за других людей, которые умерли двадцать лет назад. Но если это ребята лет двадцати, совсем нетрудно присвоить себе их личность. Когда ты получил их карточку соцзащиты, это дает тебе возможность получить новенькое удостоверение

52

с фотографией, водительские права, кредитную карточку, все. Если ты не дурак, то выудишь даже свидетельство о рождении.

— Только надо быть уверенным, 4to не было ордеров на арест покойного, — сказал Олли, — я знаю случай, когда один мелкий ночной взломщик, белый, раздобыл липовое удостоверение личности одного погибшего в автомобильной катастрофе, затем совершил вооруженный грабеж. На следующей неделе его задержали за превышение скорости, он думал, что чист со своим липовым удостоверением, а коп арестовал его за убийство. Этому парню и его адвокату понадобился почти год, чтобы убедить всех, что он виновен только лишь в вооруженном грабеже.

— Мы, кажется, снова опустились на нулевой уровень, — сказал Кларенс.

— Не нулевой. Если на удостоверении реальная фотография, то у нас она есть. Если нет, мы знаем, что это что-то похожее, как полицейский фоторобот. У нас также есть временные номера на новой машине, на «Мерседесе». Я ускорю темп, чтобы посмотреть, не сделали ли наши ребята еще каких-нибудь нарушений, и дам вам знать. Обед завтра в закусочной, да? А пока я узнаю что-нибудь еще, что можно было бы проверить.

Дэни видела, что здесь, как в музее, все наполнено историческим смыслом и природной красотой садов Виктории Батчерт, но в тысячи раз лучше. Это было и в помещении, и на открытом воздухе. Она шла, наслаждаясь разнообразием и множеством красок цветов, которых никогда не могла и представить. Она читала истории жизней, прожитых на земле, затем наблюдала, как они на самом деле протекали. Это напоминало ей «зал славы», где нажимаешь кнопку, чтобы увидеть старый фильм, а здесь она видела события на земле так, как они происходили на самом деле.

Она ожидала увидеть великие исторические драмы, гигантские события, достойные стадионов, известных музыкантов, спортсменов, писателей или ораторов. Она видела некоторых из них, но гораздо меньше, чем ожидала.

В действительности она видела бесчисленное множество людей, о которых никогда не слышала. Больше всего она видела старых женщин на коленях. Она смотрела через портал и слу-

53

шала их молитвы. Чаще всего они молились о своих сыновьях и дочерях, мужьях, братьях и внуках. Они также молились о пасторах и миссионерах. Дэни заметила знакомое платье — женщина на коленях молилась за Дэни, Кларенса и Марии, Харли и Обадию, и их пастора. И особенно за Эллиса.

— Мама! — Дэни ожидала, что старая женщина на коленях перестанет молиться и посмотрит вверх на нее, но портал работал только в одну сторону, и это была ее мать, молившаяся не теперь, но тогда, много лет назад.

Наблюдая за матерью день за днем, Дэни была свидетелем бесчисленных проявлений верности, которые редко кто видел и ценил, но каждое было внимательно отмечено Эль-Ионом, Бдящим и Воздающим. Она продолжала бродить по этому месту, очарованная людьми, которых видела. Многие из этих женщин были черными. Непропорционально многие, казалось Дэни. Вероятно именно потому, что эти женщины знали, что такое страдания, они также знали, что такое надежда. Вероятно, именно потому, что ощущали свое бессилие на земле, они обращались к небесной силе.

Кларенс прибыл в закусочную на десять минут раньше, думая, что хоть раз он прибудет туда раньше Олли. Ошибся: Олли был тут как тут, сидел в углу с кофе и выпечкой.

— Кларенс, у меня всего пятнадцать минут, так что я сразу по сути, — Олли был необычно оживлен, — я тебе не говорил, что звонил в четыре больших абортария в Портленде. Они не очень-то были расположены к сотрудничеству со мной. Пришлось предъявить ордер, чтобы просмотреть их записи. Смотрел весь вчерашний день. Выясняется, что Лиза Флетчер была записана на прием в клинику Лавпис на 23 августа. Я видел эту небольшую запись возле ее имени. Выяснилось, что на прием она записывалась не сама. Ее кто-то записал. Мне стало известно, что иногда родители или парень девушки, мама или сестра парня, или кто-то еще записывают девушку на прием. Но они не могли мне сказать, кто именно записал ее, только медсестра в регистратуре смутно помнит, что это был мужчина. Она предположила, что это ее отец либо ее парень. Так или иначе, Лиза не явилась на этот прием, благодаря вмешательству твоей подруги Сью. И нет записей, что она делала аборт где-то еще, во всяком

54

случае, в этом городе. Медэксперт, производивший вскрытие, не местный, так что нам придется подождать разгадки этой тайны.

— Меня смущает еще одно, — сказал Кларенс, — скажем, Харпер заплатил этим парням за убийство. Стал бы он платить им заранее, пока не удостоверится, что они действительно сделали свою работу? А если он заплатил им, не потребовал бы вернуть деньги, узнав, что они сделали это не в том доме?

— Вопрос в том, что он мог сделать? — сказал Олли. — Подать на них в суд за то, что они убили ему не того человека? Это политики, а не боссы мафии. Они не могут ждать справедливости от всех. Бардак с парнями, которым они заплатили, а может и сами парни — все это могло обернуться против них. Кто знает? Политики других могут лишить денег. Но они не могут устроить неприятности тем людям, которые делают за них грязную работу. Я думаю, они списали эти деньги со счетов, как потерянные.

— Я полагаю, это возможно, — сказал Кларенс.

Вот что я думаю, — сказал Олли, — за неделю до убийства было два звонка и один факс по частной линии Норкоста к Харперу. Неизвестно, о чем говорили по телефону, если кто-то не записал это, что мало вероятно. Но факс, вот это стоит проследить. Там, где есть факс, есть хороший шанс, что все-таки осталась запись.

— Что ты имеешь в виду?

Распечатываешь ли ты копию и отправляешь ее вручную, или посылаешь ее непосредственно через факс-модем, ты печатаешь ее на компьютере, и она, скорее всего, сохраняется на жестком диске, если не специально, то автосохранением.

— Я был в офисе Норкоста, — сказал Кларенс, — не знаю, насколько он его использует, но свой компьютер у него есть.

Конечно, я не могу туда залезть без обыска. Но я бы очень хотел исследовать его жесткий диск.

— Если бы получил к нему доступ, что бы ты делал? — спросил Кларенс.

Первое, я бы задал поиск по слову и посмотрел, нет ли там папки «факс» или «письма». Я поискал бы, не сохранилось ли какое-то письмо в те дни, когда был послан факс, 27 и 29 августа. Фактически, я бы проверил все файлы, сохраненные с этими датами. Я бы задал глобальный поиск. Искал бы тексто-

55

вые файлы, содержащие имя Харпер. Затем я искал бы его номер факса. Если бы ничего не выяснилось, восстановил бы все стертые файлы, какие только возможно, — Олли посмотрел на то, как рука Кларенса выводит какие-то каракули, — зачем ты это записываешь?

— Я журналист, и могу делать записи, когда захочу. Ты уверен, что не можешь получить законного доступа к этому компьютеру?

— Я никак не могу найти достоверное обоснование для ордера. Все это случайные совпадения и догадки. При диктатуре этого было достаточно, но у нас же свободная страна.

— Я думаю, — сказал Кларенс, — завтра нанести визит в офис Норкоста.

Олли поднял руки вверх и встал.

— Не хочу слышать ничего о том, что ты делаешь завтра. Разговор окончен. Приятного ланча! — они еще ничего не заказали. Кларенс никогда не видел, чтобы Олли поворачивался спиной к еде.

— Офис советника Норкоста, говорит Шейла.

— Привет, Шейла, это Кларенс Абернати из газеты «Три-бьюн». Слушайте, я хочу написать статью о карьерном росте советника Норкоста.

— О, это звучит замечательно. Это будет позитивный материал, правда?

— О, конечно. Я последнее время общаюсь с Регом, и чувствую, что просто должен дать хорошую статью о нем. Но я хотел бы, чтобы это было сюрпризом. Per сейчас не в городе, правильно?

— Да. Он не вернется до субботы. Мистер Грей с ним. А Джин на семинаре в Салеме. Сегодня тут все замерло. Только я и секретарь на полставки. Хотите, чтобы я послала вам факсом информацию о достижениях мистера Норкоста?

— Ну, все его достижения надо еще как-то систематизировать, правда? Скажите мне, будет удобно, если я просто приду и посмотрю, что у вас есть? Я принесу свой лаптоп и, может быть, поработаю над статьей прямо там. Это будет нормально?

— О, конечно! Это будет просто превосходно.

— Здорово. Тогда я буду в течение часа. И помните, пусть это останется тайной, пока не будет готов материал, хорошо?

56

Ведя машину из одного конца мокрого от дождя бетонного города в другой, Кларенс тосковал по бесконечным лесам, подходящим прямо к Портленду, но в рабочие дни такими недосягаемыми для него, как если бы он был на Марсе. С тех пор как переехал из пригорода, он удовлетворял свою потребность видеть зелень в ухоженных парковых кварталах Портленда, глядя на деревья и цветы маленьких оазисов в городской пустыне. Они напоминали о лучших местах, но не могли заменить их.

Кларенс ожидал завтрашнего еженедельного ритуала, производимого по средам. Он положит свой велосипед в багажник машины, выедет на Грешем и поедет на двух колесах к своему любимому месту: Спрингуотер.

Может быть, завтра темные тучи уйдут. Может быть, наконец, будет немного солнца.

Здравствуйте, мистер Абернати, — Шейла пенилась от энтузиазма, — я тут приготовила ряд папок. Думаю, они вам будут полезны, — она показала на стопку высотой в пятнадцать сантиметров.

Кларенс внутренне застонал, глядя на кипу бумаг, по поводу которой он должен будет притворяться, что заинтересован в ней. Через полчаса пиаровских усилий Шейлы он, наконец, сказал:

— Это здорово. Я просто сяду за свой лаптоп и все рассортирую. Вы уверены, что это вас не побеспокоит?

— Нет проблем. Я не могу дождаться материала.

— Знаете что? Я забыл оставить кое-какие вещи моему редактору в «Трибьюн», а они ему нужны. Ничего, если я воспользуюсь этим, чтобы переслать их ему? — он показал на факс рядом с компьютером Шейлы.

— Нет проблем, будьте как дома.

Кларенс вытащил несколько листов из своего дипломата. Он стал между Шейлой и факсом, поднял крышку, вынул изо рта жвачку и прилепил ее на устройство, закрыл крышку и попытался послать факс.

— Я что-то не так делаю, Шейла? Что-то он у меня не работает.

Шейла подошла и попыталась заставить факс работать, но

безуспешно.

— В конце концов, — сказала она, — я могу открыть Вам кабинет мистера Норкоста, и Вы можете воспользоваться его факсом.

— Вы думаете, он не возражал бы? Это было бы здорово. Действительно, почему бы не поставить там мой лаптоп, если это не вызовет проблем. Там у меня под рукой будет и телефон, и факс.

— Я буду здесь, если понадоблюсь, — заверила его Шейла, отперев дверь офиса Норкоста. Она оставила дверь широко открытой, как заметил Кларенс.

— Спасибо, вы очень добры, — он послал факсом какие-то случайные бумажки на свое имя в «Трибьюн».

Прежде чем сесть за стол Норкоста, Кларенс осмотрел комнату, не желая проделывать свой маневр так уж быстро. Он посмотрел на Норкостовский «зал славы», где советник радостно пожимал руку всякому в штате, имевшему хоть какое-то имя. Он искал свою фотографию, на которой пожимал руку Норко-сту. С удивлением увидел, что ее больше нет. Ее убрали. Он посмотрел вокруг — нигде не было. Его тревожило, когда она здесь была. Теперь, когда ее не стало, его это тоже встревожило.

«Может быть, я отпал от благодати Его Высочества. Если он узнает, что я сейчас делаю — точно отпаду».

Кларенс потянулся и включил компьютер Норкоста. Он загудел, сигнализируя о включении, и Кларенс надеялся, что Шейла подумала, что это лаптоп. Он выдвинул клавиатуру Норкоста в центр стола и поставил ее перед собственной. С облегчением увидел знакомый интерфейс Windows 95 и запустил Эксплоер, исследуя все директории и поддиректории. Под «Вордом» он увидел поддиректорию «Письма», но никакой папки «Факсы».

Он просмотрел письма и был разочарован: увидел только две дюжины, и ничего с датой конца августа. Наверняка большинство писем для Норкоста Шейла печатает на своем компьютере.

Он включил поиск файлов или папок по всему жесткому диску. Под датой создания он поставил 29 августа и запустил программу. Нашлись два файла. Это были не текстовые файлы, а файлы базы данных. Когда он их открыл, то ничего не увидел. Убрав дату, он нажал «расширенный поиск», затем в диалоговом окне в строке «слово или фраза в тексте» написал «Харпер»

58

и нажал «Поиск». Сразу же вылезла дюжина наименований. Девять из них были созданы два года назад, когда тот еще работал в его офисе. Три были недавние, но ни одного позднее июня. Он внимательно просмотрел их — ничего.

Он достал трехдюймовую дискету из лаптопа и вставил в машину Норкоста. Затем запустил Нортон Утилиты для восстановления удаленных файлов. После того как машина секунд пятнадцать думала и мигала, тридцать восемь стертых файлов появились на экране. Один из них был датирован 29 августа. Это был маленький файл, состояние его было обозначено как «хорошее». Кларенс два раза щелкнул, и он открылся.

«Харпер, рассчитываю на вас, что вы сделаете работу. Делайте ее быстрее».

Одиннадцать слов. Скорее телеграмма, чем факс. Это вряд ли даже стоило печатать и распечатывать, разве что ради графологической экспертизы, отпечатков пальцев... Тот, кто удалял это, явно не понимал, что нет ничего невосстановимого, если только не изменить файл.

«Работа... Какая работа? Сделайте ее быстрее. Как быстро?» — Кларенс размышлял над тем фактом, что четыре дня спустя после того, как послание было отослано из офиса Норкоста в офис Харпера, Дэни и Фелиция были застрелены.

Дэни видела мужчин всех цветов кожи, помогавших юным впечатлительным мальчикам. Они посвящали им время, внимание и заботу. Они держали их за руки, играли с ними и ели гамбургеры, помогали делать домашние задания, читали им Библию. Эти мужчины заслужили вечное признание. Их усилия, потраченные на этих мальчиков, остались нетленными даже в Стране Теней, хотя не сохранились ни их дома, ни их работа, ни их банковские счета, ни то, что они делали в саду, ничего, что они создали своими руками.

Дэни постоянно удивляло, как много скромных земных дел здесь так высоко превозносятся. Здесь был трудяга, который вставал каждое утро в пять часов и делал однообразную работу, годами поддерживал свою семью. День за днем он безропотно совершал свою работу. Здесь была истощенная молодая мать, укачивающая и кормящая кричащего ребенка. Она

59

просила у Бога помощи, силы, чтобы пережить ночь, чтобы быть насколько возможно лучшей матерью.

Здесь была жена пастора, открывавшая дверь страждущему тогда, когда хотела бы отдохнуть и провести время с мужем. Она видела молодую пару, которая всю свою рождественскую премию пожертвовала в церковь для помощи голодающим. Здесь был молодой человек, боровшийся с сексуальным искушением, но оставшийся чистым, полагаясь на силу Христа.

Она видела чистильщика обуви... Минутку! Она его знала. Да, это был дядюшка Мозес, который тридцать лет чистил обувь на железнодорожном вокзале в Чикаго. Она наблюдала, как Мозес просил Бога просто дать ему возможность делиться своей верой ежедневно.

—■ Боже, это мое служение. Посылай мне тех, кого Ты хочешь. Помоги мне показывать им Твою любовь.

На станцию вышел какой-то бизнесмен. Дэни каким-то образом видела в его кейсе револьвер, и понимала, что он хочет убить себя. Неожиданно он почувствовал побуждение почистить обувь до того, как покинет этот мир.

— Как поживаете, сэр? — спросил его Мозес.

— Не так уж хорошо.

— Я знаю, как это тяжело. Но когда все не очень-то хорошо идет, я напоминаю себе, как сильно меня любит Бог.

Бизнесмен бессмысленно на него уставился.

— Он доказал это, вы знаете, — сказал Мозес.

— Доказал что?

— Как Он сильно любит нас. Вот почему Он послал самое лучшее — Своего сына Иисуса — умереть на кресте и спасти нас от грехов, — двое мужчин поговорили некоторое время. Мозес дал ему буклет под названием «Шаги к миру с Богом» и провел его по всем этим шагам.

— Я хотел бы дать вам и Библию, — сказал он.

Дэни заворожено наблюдала, как бедный веселый чистильщик обуви делился лучшей новостью во вселенной с богатым несчастным бизнесменом. Она удивлялась, как часто в Стране Теней путала бедность и богатство, успех и провал.

— Вот она, моя племянница Дэни! — этот голос шел не через портал, а звучал позади нее. Она сразу узнала его.

— Дядюшка Мозес!

— Позволь мне представить тебе моего хорошего друга мистера Гэри Шоуэна, — Дэни протянула руку белому человеку, бизнесмену, за разговором которого с ее дядей она только что наблюдала.

— Рад познакомиться с вами, — сказал он, — я очень обязан вашему дяде.

— Это Эль-Ион испек хлеб, — сказал Мозес, — просто я был как нищий, который говорит другому нищему, как его найти!

Он рассмеялся глубоким внутренним смехом, напомнив Дэни ее отца.

После разговора с ними Дэни подошла к Торелу, который сам постигал один из актов послушания.

— Я знаю, что с тех пор, как они умерли, — сказала Дэни, — неверующие не смогут вернуться и прожить заново свои жизни на земле, время для выбора Христа. Но я никогда не думала о том, что у нас, верующих, тоже не будет второго шанса снова прожить свою жизнь. Я не скучаю по старому миру. Но со всей его болью и трудностями, это действительно была земля возможностей. Место повторных возможностей.

— Что такое жизнь ваша? — процитировал Горел. — Пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий.

— Научи нас так счислять дни наши, — в ответ процитировала она, — чтобы нам приобрести сердце мудрое.

— Дети Божьи, — сказал ангел, — в небесах имеют вечность, чтобы праздновать свою победу. Но на земле у них есть только очень краткое время, чтобы ее одержать.

Как и каждую среду, Кларенс прибыл в «Трибьюн» в 5:30 утра, чтобы закончить рабочий день в 14:00 и поехать на Сприн-гуотер. День был холодным, шел легкий дождь, и собирались грозовые темные тучи. На дороге будет не много людей, но это его устраивало.

Чем ближе он подъезжал к Грешему, тем больше предвкушал велосипедную прогулку. Как обычно, он планировал энергично покрутить педали первые восемь или десять километров. Затем он повернет и неторопливо вернется, свернув с тропы, чтобы побаловать себя кофе мокко. Это был маленький ритуал, но он помогал упорядочивать и осмысливать жизнь.

Кларенс выложился на своем пути, потом направился к ко-

61

фейне, чтобы засесть со своим двойным карамельным мокко. Просмотрев в течение 10 минут «Трибьюн», он взглянул на часы и понял, что пора возвращаться домой: принять душ, поесть и идти на изучение Библии. Он взял с собой кофейную чашку, еще на треть полную, и правил одной рукой.

Он чувствовал себя необычно усталым. Может, это от стресса... Через парк Грешем он снова выехал на велосипедную дорожку. Почувствовал себя, как будто сахар в крови стал падать. К счастью он знал, что сахар в кофе снова его поднимет.

Кларенс проехал мимо ротвейлера Хьюго, чувствуя себя чрезвычайно уставшим, голова болела, зрение мутилось. Он повернул на обычное свое место отдыха — скамейку у дорожки.

«Что со мной? Я чувствую себя так...»

Он вытащил из своего рюкзака коробку с изюмом, чтобы предотвратить инсулиновую реакцию. Он так устал, нет сил... Пожевал изюм, и, ощущая тяжесть, прилег на скамейку.

«Просто отдохну немного. Затем мне станет лучше».

Он потерял сознание.

ГЛАВА 33

Кларенс медленно просыпался, его пальцы затекли.

«Где я?»

Было темно, как на дне океана. Он потерял ориентацию. Он вздремнул дома? Но водная кровать не иначе, как протекла? Она была твердой и мокрой. А кто открыл окна? Он замерзал. Перевернулся, чтобы ощутить под собой твердую почву. Он ожидал ступить на ковер, но почувствовал гравий.

Кларенс заставил себя сесть на влажной скамье и нажал пару кнопок на своих спортивных часах «Кассио». Наконец, высветилось 20:36. Нет, не может быть... Это была... Среда. Вечер, когда проходило изучение Библии. Женива будет беспокоиться. Он должен был быть дома к 17:30.

Что случилось? Лицо одеревенело. Инсулиновая реакция? Он лег, растянувшись на скамье, как всегда делал по пути домой. Поел изюм, кроме того, он еще получил дополнительный сахар от кофе мокко. Очевидно, с ним случился инсулиновый шок. Это был не первый случай, но так плохо еще не было. Ни-

62

когда это не настигало его так внезапно и никогда его полностью не выключало.

Кларенс сел на свой велосипед с выключенными фарами. Он неуклюже крутил педали, виляя то в одну, то в другую сторону дорожки. Не получилось. Он сполз, упал на одно колено. Затем пошел пешком рядом с велосипедом, опираясь на него и пытаясь вспомнить, где же он припарковал машину. Он должен был это знать, но не помнил, и это беспокоило его. В темноте он не видел, что ожидает его с каждым новым шагом, и был растерян и испуган.

«Что со мной случилось?»

Наконец Кларенс нашел машину и прислонил к ней велосипед. Он нашарил ключи и упал на переднее сидение. Услышав стон, он понял, что это его собственный. Он пытался разговаривать сам с собой, чтобы унять дрожь в голосе. Наконец он достал мобильник и позвонил домой.

— Кларенс! — закричала Женива. — Что случилось? Где ты был? — ее возмущенный голос казался пронзительным.

— У меня все в порядке, детка. Я не знаю, где был, то есть я имею в виду, не знаю, что именно делал. И не знаю, что случилось. Со мной все в порядке, я думаю. Я знаю, что говорю бессмыслицу, но со мной все будет хорошо.

— О Кларенс... ты не кажешься... Я так рада, что ты в порядке, — ее голос сорвался.

— Я собираюсь ехать домой и...

— Постоянно звони мне Кларенс. Залезь в бардачок, ладно? Сделай это...

— Да, я сделал это.

— Засунь туда руку и достань одну из тех серебристых коробочек, ты знаешь, где пакеты с глюкозой. Взял?

— Взял. Да, я вскрываю его.

Глюкоза с ароматом апельсина казалась безвкусной, но он надеялся, что она поможет ему более ясно мыслить. Он полностью опустошил пакет.

Через несколько минут разговора с Женивой Кларенс сказал:

— Я хочу открыть прицеп и сунуть туда велосипед.

— Просто носи телефон с собой и говори со мной, милый. Не отключайся от меня.

— Ладно.

Он вышел из машины, положил телефон в карман, и попы-

63

тался найти ключи от прицепа. Наконец он открыл крышку. Он слышал приглушенный голос Женивы, разговаривающий с ним из кармана.

— Со мной все хорошо, детка, — отозвался он.

Он дважды попытался поднять свой велосипед, в темноте сильно ушиб свои пальцы.

— Кто там?

Он услышал приглушенный вопль Женивы, затем достал телефон и поднес к губам.

— Все нормально, детка — мне показалось, что я кого-то увидел, но ничего не было, все хорошо. Сейчас поеду домой. Я позвоню тебе чуть позже, ладно?

— Обещай, что поедешь осторожно, детка, — сказала Жени-ва, — очень медленно, ладно?

— Обещаю.

Он недолго посидел возле руля. Когда он собрался завести мотор, сзади подъехала машина, яркий свет ее фар усиливал его головную боль. Он почувствовал тревогу и готов был обороняться. Полицейский? Кто-то шел к нему.

— Кларенс, это ты? Это я, Рэй Эдж.

— Рэй... что ты здесь...

— Женива пришла на изучение Библии и попросила нас молиться. Затем мы пошли искать тебя. Я подумал, что могу молиться, ведя машину. Мы прочесали северный Портленд вплоть до «Трибьюн». Женива сказала, может быть, что-то случилось во время велосипедной прогулки. Она сказала мне, что ты обычно оставляешь машину здесь. Слушай, я рад, что с тобой все хорошо. Что стряслось?

— Не знаю. Может быть, инсулиновая реакция.

— Да, Женива говорила. У меня немного апельсинового сока и шоколадка. Угощайся.

Кларенс открыл шоколадный батончик и добросовестно сжевал его, правда, шоколад крошился ему на колени.

— Я просто рад видеть тебя, брат, — Рэй протянул руку и положил ее на плечо Кларенсу. Кларенс смутился, но странным образом его это утешило.

— Ты звонил Жениве? — спросил Рэй. Кларенс кивнул.

— Хорошо. Слушай, поезжай со мной. Ты еще не в состоянии вести машину.

— Нет, могу вести. Нет проблем. Мне сейчас намного лучше.

— Ну... тогда я еду прямо за тобой. Веди медленно. Почувствуешь себя плохо, съезжай с трассы, ладно? Услышишь мой сигнал, это значит — съезжай, ладно? Я позвоню Жениве и скажу, что я с тобой. Держи обе руки на руле, ладно?

— Ладно, — сказал Кларенс.

Путь казался длиннее, чем обычно. Наконец, в 22:05 он приехал домой. Рэй выпрыгнул из своей машины и проводил его в распростертые объятия Женивы.

— Мы молились за тебя, папа, — сказала Кейша, крепко обнимая его, — мы молились, чтобы Божьи ангелы защитили тебя.

Джона и Селесте тоже обняли его. Измерив у него уровень сахара, который был 288, то есть слишком высокий, Женива помогла Кларенсу принять инсулин, всячески ублажала его, чуть ли не умывала и укладывала в постель, как ребенка.

Будильник прозвенел в 5:45. Женива немедленно выключила его, обеспокоенная тем, что забыла перевести его на другое время. Она сказала Кларенсу, что на работу он не пойдет ни в коем случае. Он настоял, что должен сдавать материал.

— Я чувствую себя прекрасно, — соврал он. Пообещал, что придет домой рано и отдохнет. Он брился и принимал душ, пока Женива готовила ему завтрак. Она крепко прижалась к нему, прежде чем выпустить из дома.

Кларенс ехал на работу с затуманенным взглядом, с трясущейся головой, все еще смущенный тем, что Рэй и вся группа изучения Библии разыскивала его. Он выпил три чашки кофе — две дома и одну по пути, в автомате эспрессо. Все равно не помогало.

Кларенс свернул на Пятую улицу в парковочный гараж и проехал мимо свободных мест на втором и третьем этаже на свое любимое место рядом с подъемником в углу, ближе всего к «Три-быон». Было еще достаточно рано, и на стоянке было еще с полдюжины машин. Кларенс вышел и снял свою куртку, он медлил, ему казалось, что все его мышцы стали дряблыми и усталыми.

Кто-то еще вышел из машины рядом с ним. На нем был деловой костюм, и выглядел он как поверенный по делам. Он подошел к лифту и держал дверь для Кларенса открытой.

65

Кларенс кивнул в знак благодарности. Человек наклонился к нему и протянул руку мимо него, чтобы нажать на кнопку. Когда он чуть не навалился на него, Кларенс отшатнулся. Его личное пространство значило для него гораздо больше, чем самочувствие.

— Плохой день, да? — спросил человек.

— Да, — сказал Кларенс.

«Ты и половины всего не знаешь».

— Кларенс? Хорошие новости. Нашел еще один след этих парней, на этот раз с временными документами на «Мерседес».

Даже скрежещущий голос Олли казался ему слишком громким. Кларенс держал трубку в двух дюймах от уха.

— Я вычислил, что те самые ребята с липовыми удостоверениями купили навороченный «Мерседес» в Сакраменто, и им надо было испытать его на хайвэе. Безусловно, их оштрафовали за то, что они гнали 150 километров в час при разрешенных 100.

— Где они были? — спросил Кларенс.

— Да к югу от Баттонвиля.

— Это где?

— Ниже по шоссе 1-5, чуть больше двух часов к северу от Лос-Анджелеса. Ну, меньше полутора часов, если гонишь 150 в час. А в Баттонвилле не что иное, как Мотель 6, может Макдоналдс. Но именно там их прижали к ногтю.

— Что, копы обыскали машину?

— Нет. Они остановили их и пообщались. Ни травы, ни наркотиков. Удостоверения, правильные данные на «Мерседес», никаких ордеров. Нет оснований их задерживать. Просто нарушение скорости. Но это как раз то, что нам надо. Они проезжали мимо Сан-Франциско и Окленда, мимо Фресно, мимо поворота на Бейкерсфилд. Они направлялись в Лос-Анджелес или Сан-Диего, не сомневайся.

— Ты все еще говоришь об огромных пространствах, о тысячах бандитов, — сказал Кларенс, — ты не можешь сформулировать так, что там всего два «Блада» с липовыми удостоверениями на «Мерседесе» за 70 тысяч долларов?

— Не уверен, что они «Блады».

— Но красные свитера. Ты сказал...

66

— Да, но поставь это на карту против того, что именно «Крипсы» стреляли в копа из «ХК53». И вспомни цвет «Мерседеса», который они купили. Синий. По мне, это не цветовые предпочтения Бладов. Может, это были Крипсы, которые хотели, чтобы видевшие их в Портленде думали, что они Блады. Разве что когда они прибыли в «Тако Белл», но это территория Крипе, и красные свитера привлекли бы внимание. Так или иначе, Блады или Крипсы, полно водителей с хорошими машинами. Это не единственный синий «Мерседес» в округе. Но эти липовые права не надолго. Им пришлось дать реальный адрес.

— Почему?

— Ты можешь дать ложный адрес, покупая машину. Но когда покупаешь новую машину, то приобретаешь временные права, и может быть, через месяц они посылают постоянную карточку по почте на тот адрес, который ты указал. Если это ложный адрес, ты не получишь карточку. Я послал запрос в департамент автомобильного транспорта, чтобы получить адрес и продавца машины. Посмотрим, что мы получим. И кое-что о Лизе Флетчер. Д-р Канцлер, медзкеперт, который делал вскрытие, в отъезде, и его не будет еще 10 дней. Нам придется подождать с выяснением, почему в его отчете не сказано о том, что она была беременна, — Олли замолчал, — эй, Кларенс, ты в порядке?

— Да, а что?

— Я не знаю. Ты говоришь не своим голосом.

— У меня была трудная ночь.

Кларнес выпил вторую чашку кофе в офисе, пятую за день, и сел редактировать статью, которую написал начерно за день до этого. Он был рад, что смог ее начать раньше. Утомленный мозг лучше справлялся с исправлениями, чем с творчеством. Он рассеянно водил пальцем за правым ухом.

«Я убежден, что Чарльз Муррей неправ, и нет генетической причины для неуспеха черных. Но многие либералы втайне предполагают, что он прав. Они думают, что черные не могут преуспеть, если им создать равные условия с другими расами. Это характеризует их именно так, как они называют других людей, как расистов.

Люди однажды поверили, что черные ниже других, и не могут сравниться с белыми в спорте. Но никто больше не утверж-

67

дает этого. Успех черных в спорте опроверг этот тезис. Точно так же успех черных в науке сделает для наших детей гораздо больше, чем бесконечное повторение мантры «с расизмом покончено». Перекладывание всей вины на расизм усилило наш неуспех, отвлекая черное сообщество от того, чтобы поднять свой уровень.

У нас проводятся бесконечные кампании против белого расизма: лекции в школах и студенческих городках о поликультуре. У нас речевой кодекс, и мы ненавидим законы о преступлениях. Расизм стал мельницей донкихотского крестового похода. Либералы удваивают свои усилия, чтобы ниспровергнуть расизм, а мы тем временем не замечаем реальных решений — как поднять стандарт полной семьи, прочного брака, нравственного воспитания, дисциплины и академического успеха.

Согласно тестам, по которым Калифорнийский университет определял стипендии студентам, было допущено очень немного черных и людей испанского происхождения. Как мы справились с этой проблемой? Высоко подняв академические стандарты в школах, посещаемых черными и испанцами? Нет, вместо этого мы отреагировали расовыми квотами. По иронии судьбы, большинство черных и студентов испанского происхождения, допущенных в университет Беркли по этой квоте, потом вылетели из него. Тесты не лгут, студенты с меньшим количеством баллов не могут конкурировать с теми, у кого высокий балл. Они вылетели из Беркли, но могли бы преуспеть в ряде других колледжей. По этим квотам черные и испанцы оказались неудачниками — печальная статистика — в то время как, поступив в колледж по реальным результатам теста, они бы преуспели. Опять же по иронии судьбы, многие из них будут полагать, что были отчислены из университета из-за расизма, а не потому, что поступили в высшее учебное заведение, к которому они были не подготовлены.

Мы должны сконцентрировать свои усилия, чтобы укрепить черные семьи и улучшить образование черных, поднять планку, вместо того чтобы занижать ее, превратить городские школы действительно в центры обучения и помочь тем черным семьям, которые хотят видеть своих детей в частных школах.

Мы не можем преуспеть в уничтожении расизма. Мы мо-

68

жем преуспеть в усилении дисциплины, решимости и самосовершенствовании. И это действительно залог успеха для нашей молодежи».

«Харли не будет разговаривать со мной после этого...»

Джо, охранник в «Трибьюн», с уважением, но напряженно посмотрел на одетого в черно-синюю форму полицейского, который прогуливался по коридору «Трибьюн». Глаза Джо остановились на крупном бейдже золотистого цвета, непосредственно над левым карманом офицера.

— Могу я помочь вам, офицер? — спросил Джо своим профессиональным голосом, давая понять, что они коллеги по охране порядка.

— Офицер Гиллермо Родригес, — тот протянул ему визитную карточку, —- я здесь, чтобы встретиться с Кларенсом Абернати.

— Я могу помочь в этом?

— Нет.

— Хорошо. Вы можете проверить на столе в приемной, вот там?

Офицер прошел к столу Элейн.

— Итак, — сказала Элейн, тщательно подбирая слова, — мистер Абернати ждет вас?

— Нет, не ждет, — сказал Родригес.

— Хорошо, позвольте мне позвонить ему и попросить спуститься.

— Да лучше я поднимусь и нанесу ему визит без предупреждения. Какой этаж?

— Четвертый. Но если он не ждет вас...

— Пожалуйста, не звоните ему. Я сам его найду. Спасибо.

Он положил наручники и пистолет на стол Элейн, прошел

через детектор, снова взял оружие с другой стороны и прошел к лифту.

Кларенс сидел в своем кабинете, пытаясь пробиться сквозь туман головной боли и отредактировать статью, которая была на экране. Наконец он немного в этом продвинулся, когда неожиданно сквозь наушники услышал, что позади кто-то есть. Он быстро развернулся, и увидел полисмена в форме. Сердце учащенно забилось.

— Кларенс Абернати?

— Да, — он услышал приглушенный голос и снял наушники, стараясь сохранить внешнее достоинство.

— Офицер Гиллермо Родригес. Полиция Портленда.

Офицер не протянул руки. Глаза Кларенса остановились

не на бейдже полицейского, не на рации возле его плеча, но на огромном черном поясе, увешанном оружием и наручниками.

— Что вы хотите?

— Мне нужно поговорить с вами. Я обсуждал это с мистером Фоли, и он сказал, что мы можем использовать для этого вон ту комнату, — он указал на комнату для редакторских совещаний.

— Я занят. Мне надо закончить статью.

— Я могу немного подождать. Десять минут?

— Пятнадцать или двадцать.

— Хорошо, — вежливость полицейского не скрыла его неудовольствия от того, что приходилось ждать, — приходите, как только закончите.

Между молотом, который стучал в его голове, и полицейским, который ждал в комнате для совещаний, работа Кларенса не продвинулась. Он сделал две косметических правки, нажал кнопку «Отослать» и отправил Уинстону свою сырую и недоработанную статью, в которой не хватало 60 знаков.

Кларенс прочистил горло и прошел в комнату совещаний. Там офицер изучал разные формы отчета и держал наготове желтый блокнот. Он выглядел как журналист, готовый к интервью. Правда, журналисты не носят оружие и наручники.

— В чем дело, офицер? — спросил Кларенс.

— Я здесь, чтобы защитить вас.

— Защитить от чего?

— Вас обвиняют в некоторых серьезных преступлениях.

Кларенс недоверчиво на него посмотрел. Это что, шутка?

— В каких преступлениях?

Офицер Родригес посмотрел в свои бумаги.

— Хранение и использование запрещенных веществ, это тяжкое преступление класса Б. Снабжение веществом малолетнего, это тяжелое преступление класса А.

— Наркотики? Вы обвиняете меня в том, что я занимаюсь наркотиками?

— И третье — изнасилование несовершеннолетней. Это правонарушение класса А.

— Моя жена — единственная женщина, с которой я когда-либо занимался сексом. И она не малолетняя. О чем вы говорите?

— Я говорю о том, что вы имели секс с семнадцатилетней девушкой.

— Вы меня с кем-то перепутали, офицер. Я не занимаюсь наркотиками, и я не трогал никакой девушки. Я не знаю, о чем вы говорите.

— Девушку зовут, — Родригес посмотрел в записи, — Трэйси Миллер.

— Ближайшая телефонная будка всегда кажется им самой большой, — сказал Льюис Дэни и Торелу, — она становится их точкой отсчета, мерилом, так что всегда новейшая так называемая «истина» бывает наиболее популярной.

— Мой брат говорил о политкорректности, — сказала Дэни,

— Вы это имеете в виду?

— Зачастую да, — сказал Льюис. — Хотя иногда политически корректное тоже бывает правдой. Обычно, однако, это просто последнее в бесконечном ряду неправильных взглядов, каждый из которых кажется правильным из-за его новизны. Конечно, глупости, произносимые сейчас, так же глупы, как если бы они и произносились давным-давно. Но в Стране Теней люди живут мифом нравственного прогресса.

— Что вы имеете в виду? — спросила Дэни.

— Они считают, что не менять нравственные стандарты

— это признак застоя, — сказал Льюис, заложив руки за спину и расхаживая, как профессор. — Старомодное становится синонимом плохого, новое — синонимом хорошего. Но квадрат гипотенузы не может устареть, продолжая равняться сумме квадратов катетов. Неизменный стандарт — это не враг нравственного прогресса, напротив, это необходимое его условие. Если пункт назначения движется, как и поезд, поезд никогда не прибудет на место.

— Но некоторые из прежних стандартов действительно были неправильными, — сказала Дэни.

— Конечно. Но самые старые стандарты — это стандарты Эль-Иона, и они всегда правильные. Определенные прежние

71

стандарты людей были неправильными, такие как рабство, угнетение и доктрина о расовом неравенстве. Другие прежние стандарты, такие как святость не рожденной человеческой жизни и осуждение сексуальной безнравственности, были правильными. Для прогресса нужно изменить неправильное старое, заменяя его тем, что еще древнее, — древней и вечной истиной Божьей. Но не нужно менять то старое, которое было правильным. Это не моральный прогресс, а моральный распад. Отсутствие прогресса часто бывает нравственным постоянством. Они не понимают, что истина может быть открыта на земле, но источник ее может быть только на небе.

— Это всегда и было посланием пророков, правда? — спросила Дэни.

— Точно, — сказал Льюис, — пророк не так революционен, как кажется. Он призывает людей не к новому, а к старому. Не к человеческим предрассудкам, но к вечным ценностям, которые всегда истинны. Пророки противостоят ходу времени, утверждая истины вечности. Они ведут нас вперед, указывая нам назад, на истины, от которых мы отошли, но которые всегда истинны. Ирония судьбы в том, что верования и убеждения нынешних времен, которые гордятся тем, что они современны, завтра станут старомодны. Истина, однако, никогда не выходит из моды.

Дэни и Торел сидели и внимательно слушали, а Льюис ходил, будто в аудитории Кембриджа.

— Они говорят о человеческом прогрессе, как будто технология улучшает нравственность. Они утверждают, что люди — это решение, а не проблемы. В третьем тысячелетии они предсказывают великий прогресс. Но если бы человек нравственно прогрессировал, двадцатый век был бы шагом к утопии, не так Ли? Однако век прогресса технологий был веком геноцида. В этом веке было больше убито людей, рожденных и не рожденных, чем во все вместе взятые предыдущие века.

Эти слова поразили Дэни. Она никогда об этом не задумывалась.

— Конечно, лукавый действовал на протяжении всей истории человечества. Но если бы Эль-Ион позволил ему действовать всего лишь один век, очевидно, это был бы двадцатый век. Благочестиво говоря об ужасах предыдущих поколений,

72

они ослепляют себя, чтобы не видеть ужасов, которые творят ежедневно, повседневно — ужасы, которые мы так ясно видим отсюда. Их жизнь отличается ненавистью, угнетением, расовой враждой и холокостом, но они самоуверенно считают, что могут принести мир на землю. Это вершина человеческой самонадеянности. Ибо сила усмирить человеческое саморазрушение не у них, а у Эль-Иона. Только церковь Христова имеет в себе силу Божью, и только эта сила дает возможность изменять жизнь. Человек — это проблема, Бог — это решение. Люди, которые пытаются решить мировые проблемы без Бога, обречены на поражение.

Пока Льюис говорил, позади него открылся портал, и Дэни увидела презентацию колледжей и университетов, старейшие из которых были с эмблемами церквей и крестами, которые воспринимались почти как реликвии.

— Их университеты когда-то имели в своем основании истину. Теперь они хранят свои доморощенные истины в пластиковой обертке, как маленькие кусочки заплесневелого сыра. И самый опасный вид грешников: те, которые больше не верят в грех, наркоманы, которые считают себя свободными от всего, в то время как всякий видит, что они порабощены самым плачевным образом. Лишенные радости, они сводят жизнь к погоне за удовольствиями. Отказываясь укоренить свою жизнь в светлых священных таинствах, они вместо этого обращаются к мрачным тайнам зла. Отрицая Эль-Иона, они обращаются к демону Молоху, ибо человек создан для поклонения, и если не будет поклоняться истинному, то будет поклоняться ложному. Отсюда — поколение, которое гордится собой, что превозносит мир и заботится обо всей земле, и поднялось над варварством, — но при этом ежедневно приносит своих детей в жертву Молоху.

Торел медленно кивнул, как давно знающий об этом факте.

— В древние времена, — сказал он, — говорю как побывавший там, — люди поклонялись ложным богам, но они никогда не были так глупы, чтобы думать, будто вообще нет богов. Образованные люди Запада ставят на место богов самих себя. Они утверждают, что сами создают правила. Люди трудятся, создавая нравственную вавилонскую башню, достигая небес. Поскольку они думают, что творят законы, то чувствуют себя вправе нарушать и изменять их, чтобы приспособить к своим

73

прихотям. Нравственность стала тем, чем они захотели ее видеть. Конечно, их умы не властны над реальностью. Истину не волнуют их представления, как солнцу безразлично, верят ли люди, что завтра оно взойдет утром.

— Рассмотрим непосредственные факты, — сказал офицер Родригес, — Вы встретились с ней у Джефферсона, правильно?

— Да. В кабинете директора. Он устроил все это.

— Правильно. Именно это он мне и сказал сегодня утром. Но когда я спросил, не заметил ли он чего-то странного между вами и мисс Миллер, он сказал, что вошел к вам тогда, когда думал, что ваша встреча уже окончена. Ему показалось, что вы обсуждаете личные вопросы.

— Он обвинял меня в чем-то?

— Фактически нет, он высокого мнения о вас. Но когда я сказал ему, что говорила мисс Миллер, он стал вспоминать и выразил опасение, что может быть, что-то произошло в тот день. Он действительно переживал об этом, ощущал свою вину за то, что все это устроил, и это случилось прямо в его кабинете.

— Что случилось? Ничего не случилось!

— Я не имею в виду, что что-то случилось тогда. Но это вылилось во что-то позже.

— Ничего не случилось ни тогда, ни позже.

— Вы отрицаете, что звонили ей домой ночью, — он посмотрел в свои записи, — 29 октября.

— Нет, я этого не отрицаю. Я просто отвечал на ее звонок.

— Почему она звонила вам домой? Если бы это было по делу, разве она не позвонила бы вам в редакцию?

— Да, обычно так и есть, но тут было иначе.

— Да, — сказал Родригес, — это очевидно.

Глаза Кларенса яростно сверкали.

— Ее отец сказал мне, что не одббрял ваши звонки ей домой. Сказал, что вы назвали чужую фамилию, и он подумал, что это ее новый парень, видя, как она неслась к телефону в свою комнату и запирала дверь. Вы отрицаете, что давали ей свой домашний номер?

— Она попросила меня об этом.

Офицер достал из сумки визитную карточку Кларенса с за-

74

писанным от руки домашним телефоном, держа ее за края и показывая Кларенсу.

— Вы обычно даете свой домашний номер старшеклассницам?

— Обычно нет, — сказал Кларенс, — но она сказала, что может звонить мне только вечером.

— Вы отрицаете, что встречались с ней в баре на прошлой неделе?

— Это был ресторан, ладно, пусть бар, он она сказала мне, что это ресторан.

— А Вы сами не можете отличить? Вы провели два часа с ней наедине в заднем зале бара, куда она не может законно войти из-за возраста.

— Я был там не более тридцати минут. Может быть, двадцати.

— Но это не соответствует показаниям свидетелей, особенно ее дяди. Я говорил с полудюжиной людей, утверждавших, что видели, как Вы выходили из задней комнаты с ней двумя часами позже.

— Что? Это невозможно. Они врут!

— Шесть человек одинаково врут?

— Да, если они говорят именно это.

— Они несомненно говорят именно это. А два человека говорят, что после того, как вы вышли с ней через входную дверь, они видели в окно, как вы целовали ее.

— Вы не можете говорить это всерьез. Я даже не выходил из входной двери. И я не прикасался к девушке.

— Свидетели говорят иначе. И ее дядя говорит, что Грэйси сказала ему, что вы забавлялись с ней в том отдельном кабинете. Он был готов пристрелить вас, но она сказала, что сама виновата так же, как и вы. Сказала, что вы делали это по обоюдному согласию.

— Он лжет. И она не могла такое сказать.

— Но она сказала. Я бы не пришел сюда, если бы прежде не поговорил с ней.

— Это подстава. Зачем она так поступила?

— Я не могу подумать о хорошем, а вы? Так или иначе, вы говорите, что ушли через полчаса? Хорошо, значит, у вас есть алиби на следующие полтора часа, так?

75

— Да. Посмотрим. Я ушел самое позднее в 6:45, и...

— И что? Вы пошли домой? Ваша семья может подтвердить ваш рассказ?

— Да, они были дома. Но я... я не был.

-О?

— Грэйси, мисс Миллер, сказала, что какой-то мальчик хочет увидеть меня на углу МЛК и Эванс, поговорить о чем-то.

— Хорошо. Как имя мальчика?

— Не знаю.

— Вы встречались с мальчиком, и не знаете его имени?

— Я не встречался с ним, — у Кларенса в ушах отдавался собственный голос, — он так и не появился. Я прождал там полтора часа, но он не пришел.

— Вы рассказали жене, как провели этот вечер?

— Нет. Просто сказал, что работал допоздна.

— Ну, не сомневаюсь.

— Я действительно работал допоздна.

— Как скажете. Люди разные вещи называют работой. Большинство, вероятно, скажут, что термин работа распространяется и на вечер с шикарной юной блондинкой в задней комнате бара.

Рука Кларенса инстинктивно метнулась через стол, и он ткнул пальцем в грудь офицера.

— Думайте, что говорите! — крикнул Кларенс.

— А вы думайте, куда тычете пальцем, мистер Аберанти, — Родригес схватил его за руку и отвел ее, — еще раз сунетесь ко мне, окажетесь с дулом во рту. Остыньте!

Кларенс сдержался, ожидая, когда офицер снова намекнет на то, как черные мужчины ухаживают за белыми женщинами. Если бы он это сделал, Кларенс уложил бы его на пол, не опасаясь тюрьмы. Но через несколько минут он все-таки пришел в себя.

— Ладно, — сказал Кларенс, — извините. Это у меня из-за стресса. Вы не думайте...

— Ради вас же самих я надеюсь, что это так, — Родригес заглянул в бумаги, — хорошо. Так вы отрицаете, что были с мисс Миллер в Грешеме вчера днем в 5:30?

— Вы о чем?

— Она сказала, что Вы возили ее в Макдоналдс в конце дороги в Грешем и потом подвезли ее оттуда.

76

— Она врет.

— Тогда все, что вам нужно, — это предоставить мне алиби. Где вы были?

— Я был без сознания на обочине велосипедной дорожки.

-Что?

— Это длинная история.

— Не сомневаюсь, что длинная. Но вам не нужно трудиться сочинять ее, потому что водитель из Макдоналдса сказал, что видел, как вы подвозили ее. Я показал ему ваши фотографии. Он помнит, что видел вас обоих. Грэйси сказала, что Вы повезли ее в мотель в Трудейле и занимались там наркотиками... и многим другим. Я встречался с тамошним менеджером полчаса назад и показал ему Ваши фотографии. Он подтверждает, что Вы заказывали номер, но под другим именем. Так всегда делают.

Кларенс лишился дара речи. Он подумал о Жениве и детях, о своем отце, которого пытали и били в тюрьме в Миссисипи. Он думал о своем дяде, которого кастрировали, и о кузене своего отца, которого повесили ку-клукс-клановцы по обвинению в менее серьезных преступлениях, чем эти.

— И что теперь? — слабым голосом спросил Кларенс.

— Если бы я полагал, что вы представляете непосредственную угрозу, то мог бы арестовать вас. Я не считаю, что это необходимо, хотя вы обвинили тех двух ребят в «Импале» и распустили руки против офицера — этого достаточно. Я мог бы послать рапорт в отдел сексуальных преступлений, и они открыли бы дело. Если бы я думал, что доказательств достаточно, то мог бы передать прямо в местную прокуратуру. Это, наверное, я и сделаю.

— Как вы можете так поступать со мной? — спросил Кларенс. — Какие у вас доказательства?

— У нас нет явных доказательств, конечно. Она с тех пор принимала душ. В мотеле туалетную бумагу тоже смыло в унитаз, так что спермы на экспертизу ДНК не осталось.

Кларенс почувствовал себя больным, слыша его слова.

— Но у меня есть показания девушки и куча свидетелей, которые опровергают ваши показания, и не только вчерашние, но и на прошлой неделе в баре. Даже то, что вы признаете, достаточно скверно. Вы признали, что дали ей номер телефона, звонили ей домой, встречались с ней наедине в задней комнате

77

бара. У вас нет алиби ни на этот вечер, ни на вчерашний. Потом, обвинение в употреблении наркотиков...

— Я не употребляю наркотиков.

— Никогда не употребляли?

— Ну, я пробовал травку в шестидесятых годах, так что?

— И не курили, нет?

Кларенс уставился на него.

— Вы говорите, что не принимаете, но круги у вас под глазами говорят о противоположном.

— Я говорю правду.

— Глаза не лгут, — он изучал глаза Кларенса, как будто был окулистом, — Ваши зрачки свидетельствуют, что Вы употребляли не травку и не таблетки, а героин. Они выглядят так, как будто Вы не спали, а были под кайфом. Девушка говорила о героине, и Ваши глаза говорят то же самое. Вы все еще отрицаете это?

— Конечно, я отрицаю это. Я никогда не прикасался к героину.

— Я бы взял у вас токсикологический анализ, но героин уже вышел из Вашего организма. Кокаин был бы еще там. Может быть, мне бы стоило заняться вами сразу после того, как девушка поговорила с нами сегодня утром, но хотел сначала обработать данные. Я предполагал, что вы выкрутитесь. Угадайте, в чем я теперь убедился.

— Я невиновен.

— Угу. И так все. Наши тюрьмы полны невиновных людей.

Кларенс готов был прыгнуть на него через стол. Он знал,

что может одолеть его в драке, но было несколько проблем. Револьвер в кобуре был первой проблемой. Далеко идущие последствия — второй, хотя сейчас их было недостаточно, чтобы остановить его.

— Ничего, если я обыщу вас? — спросил Родригес.

— Валяйте.

— Встаньте, — офицер стал перед Кларенсом, запустив руки сначала в правый карман пиджака, потом в левый, потом в нагрудные карманы, затем ощупал его спину. Кларенс чувствовал грубость и насилие офицера, но какой был выбор? Вести себя как виновный?

— Довольны? — спросил Кларенс.

— Могу я проверить ваши внутренние карманы?

78

Кларенс кивнул. Родригес подошел поближе и проверил карманы пиджака и рубашки.

— Похоже на то, что Вы чистенький, — сказал Родригес, — конечно, я и не ожидал, что Вы будете носить его с собой.

— А презумпция невиновности? — спросил Кларенс. — Или вы в нее не верите?

— Во что я верю, не имеет значения, мистер Абернати. Могу я осмотреть ваш рабочий стол?

— Прекрасно! Обыщите мой стол. Обыщите мое пальто. Приходите и обыщите мой дом. Притащите с собой кучу ваших боевиков. Но когда обыщите, оставьте меня в покое. Усекли?

Кларенс видел, как офицер смотрит поверх его правого плеча в предбанник. Около десятка людей стояли, остолбенев и вытаращив глаза, глазея на сцену в редакторской. Один из них был Джесс. Кларенс понял, что вел себя более шумно, чем того хотел.

— Успокойтесь, мистер Абернати, — сказал офицер Родригес, — если вы невиновны, вам не о чем беспокоиться. Перейдем к вашему столу.

Кларенс проводил его. Родригес открыл стол, Кларенс оглядывался по сторонам, а дюжина репортеров делала вид, что не замечает, как его офис обыскивает полицейский офицер в форме. Офицер порылся в его столе, и затем показал оранжевую иглу.

— Это инсулиновый шприц, — сказал Кларенс. Родригес смотрел скептически, — Вы знаете, что такое инсулинозависимый диабет? Нам приходится принимать уколы. Нас миллионы.

Офицер поднял иглу.

— Могу я взять это?

— Да, и даже можете воткнуть ее себе, — Кларенс остановил себя.

— Вы носите куртку?

Кларенс проводил его к вешалке возле лифта и снял свою куртку с крючка. Офицер сунул руку в один карман, затем в другой. Он вытащил инсулиновые капсулы и другую иглу. Внезапно он остановился. В его руке оказалась маленькая стеклянная бутылочка из толстого стекла с черной крышкой, высотой в двадцать пять миллиметров и 12 миллиметров шириной. Внутри был белый порошок.

— Это что? — спросил Кларенс.

— Можно открыть это? — спросил Родригес. Кларенс кивнул. Коп понюхал порошок.

— Героин. Так, мистер Абернати, вы арестованы. Повернитесь, руки за спину.

Кларенс уставился на окружающих его людей, их было около двадцати человек. Офицер решительно сомкнул наручники на запястьях Кларенса.

— Вы имеете право хранить молчание.

— Это не происходит.

— Все, что вы скажете, может быть обращено против вас в зале суда.

«О Боже, пусть это не происходит».

— Вы имеете право консультироваться с адвокатом.

«Что подумают Женива и дети? Что подумает папа? Что все подумают?»

— Если вы не можете себе позволить нанять адвоката...

— Репутация человека — это все, что у него есть.

— Вы понимаете каждое из тех прав, которые я объяснил вам?

Кларенс кивнул, и Родригес проводил его к лифту на глазах у трех дюжин работников «Трибьюн». На нижнем этаже он повел его к патрульной машине. Офицер нагнул его голову, чтобы он мог пройти в низкую дверцу, точно так, как сделал коп с Эллисом 20 лет назад — тогда Кларенс мог обнять брата в последний раз.

Боковым зрением Кларенс видел, как кто-то подбежал к машине с фотокамерой в руке. Она навела резкость и начала фотографировать, и тут поняла, кто это. Карп опустила камеру и широко открытыми глазами посмотрела на Кларенса. Щелкнул другой фотоаппарат. Когда машина отъезжала, Кларенс видел, как Карп отняла аппарат у другого репортера. Он не был уверен, потому что ему не давали повернуться и разглядеть, что происходит на самом деле.

ГЛАВА 34

Офицер привез Кларенса в Центр юстиции, и они проехали в охраняемый подвал. Кларенс думал о том времени, которое

80

провел в этом здании, встречаясь с Олли. Но на сей раз, он едет туда, где не останавливается обычный лифт — там, где камеры.

Когда лифт остановился, офицер Родригес снял с Кларенса наручники и охранник Центра юстиции надел на него другие, такие же неудобные.

Родригес протянул принимающему офицеру бумаги. Женщина сделала копии и вернула оригинал Родригесу. Они мило поболтали, как будто Кларенса не существовало, отобрали у него часы, ключи, бумажник, карманные деньги, инсулин и шприцы — все, кроме одежды, и заперли.

Другой охранник провел Кларенса через дверь и сказал: «Станьте здесь на красный крест». Кларенс стал. Прямо перед ним были тяжелые стальные двери. Какую дверь выбрать: первую, вторую или третью?

Офицер охраны сделал выбор за него — дверь номер один. Он провел его в большую, плохо освещенную камеру-ячейку, пропахшую рвотой и мочой. Хищническое выражение лиц некоторых обитателей камеры мгновенно изменилось, когда они увидели невероятно мощное сложение Кларенса. Все отпрянули от него, кроме высокого парня, чьи зрачки были размером с острие булавки. Кларенс опустился на металлическую скамью, глядя на тридцатисантиметровую решетку посреди пола.

— Ну-ка посмотрите, кто у нас тут, пацаны, — сказал наркоман, — мы завели себе ниггера.

Кларенс оглядел камеру, быстро подсчитав: три белых парня, включая наркомана, еще один черный и один латинос.

— Да, он ниггер, это точно, — сказал наркоман, — что ты здесь делаешь, парень?

Кларенс с отвращением посмотрел на него. Он не позволил бы этому парню и прикоснуться к себе. Он был недостоин этого.

— Я видел твою маму, черный мальчик. Она торговала собой на Третьей улице и сделала мне...

Правый кулак Кларенса расквасил нос этому человеку, и он отлетел на другой конец камеры. Другой парень заколотил в дверь и стал звать охранника. Два охранника ворвались и увидели, как Кларенс наклонился над человеком с расквашенным окровавленным лицом. Один из них прыгнул на Кларенса. Думая, что это еще один заключенный, Кларенс опрокинул офицера на пол.

— Прекрати или я стреляю! — завопил второй офицер. Кларенс повернулся и посмотрел на дуло полицейского кольта. Он поднял руки. Ему надели наручники и отвели в отдельную камеру. Офицер, которого он швырнул об стену, сильно толкнул его. По крайней мере, в камере не воняло мочой. Он сел, водя указательным пальцем по шраму за ухом.

Позже — Кларенс не знал через пятнадцать минут или через два часа — охранник отвел его фотографироваться и снять отпечатки пальцев.

— У нас есть твои отпечатки пальцев в папке, я уверен, — сказал дактилоскопист.

— У меня никогда их не брали, — сказал Кларенс.

Человек с недоверием посмотрел на него.

— Нам надо определить Вашу классификацию и решить, где Вас разместить. Какие у Вас записи? За какие нарушения Вас раньше привлекали?

— Меня раньше не арестовывали, — ответил Кларенс, — только останавливали за превышение скорости.

— Мы просто возьмем твои отпечатки пальцев, и это положит начало нашим записям о тебе, — этот человек привык, что ему лгут.

Стражник отвел Кларенса в медицинский отсек, где он рассказал медсестре о своем диабете, что он принимает четыре укола в день.

— Пока вы здесь, будет всего два укола, — грубо сказала она, — медсестры ходят к арестованным лишь дважды в день.

Кларенс не стал спорить. Через несколько минут его отвели в комнату с еще восемью людьми, некоторые из них были из первой камеры.

— Раздевайтесь полностью, — в присутствии двух вооруженных охранников, офицер отдавал распоряжения, как инструктор по физической подготовке Он велел им наклониться и сделать унизительные вещи, чтобы убедиться, что они ничего не прячут. Кларенса еще никогда никто так не обыскивал. Он ощущал себя, словно он животное, скотина. Он чувствовал себя так, как наверняка чувствовали себя его предки. Усмешка на лице одного из охранников охладила его.

— Ладно, ребята. Теперь мы вас оденем, — офицер прикинул их размеры и передал бледно-голубые штаны и робы. Для Кла-

82

рейса, даже и гадать не пришлось, — самый большой размер.

Людей проводили в другой отсек тюрьмы. Кларенса поместили в маленькую одиночную камеру — там была только маленькая узкая койка и металлический вонючий унитаз. От пола до потолка шла решетка, так что наиболее интимные действия были вовсе не интимными, а видны всем остальным в коридоре.

Час спустя его отвели на обед. За обедом его сосед сказал:

— Меняю свою ветчину на твою булочку.

— Ладно, — сказал Кларенс, совершая свою первую тюремную сделку. Он ел быстро, как обычно делал это ребенком, когда еда ему не нравилась. Он осмотрел столовую и встал из-за стола. Охранник напрягся, шагнул к нему.

— Могу я позвонить жене и своему адвокату или кому-то еще? — спросил его Кларенс.

— Вы имеете право звонить с семи вечера. Полтора часа. Вы не звонили адвокату?

— Нет, — сказал Кларенс. Человек ушел, чтобы посмотреть его дело. Он вернулся через пять минут.

— Я провожу вас к телефону.

Вместо адвоката Кларенс позвонил Жениве.

— Привет, детка, это я.

— Кларнес, ты где? — ее голос дрожал. — Мне позвонили и сказали, что ты уехал в полицейской машине. Я чуть не умерла от беспокойства. Ты где?

Он слышал панику в ее голосе.

— Я... я... я в тюрьме!

Вонючий микрофон трубки неожиданно затопили его горячие слезы.

Охранник пожалел Кларенса и разрешил ему сделать еще один звонок. Но он звонил опять не адвокату. Он звонил Олли. Тот пообещал Кларенсу, что все узнает и сам позвонит его адвокату.

— Это чудесно, что и вы здесь, учитель, — сказала Дэни Льюису.

— Дары Эль-Иона непреложны. Здесь мы их не откладываем в сторону, а развиваем еще больше. Наше служение на земле было подготовкой к нашему служению здесь. Я пишу и здесь. С тех пор как прибыл сюда, я завершил несколько томов. Только

83

что закончил детскую серию. Я принесу Вам книгу — мне как раз пришла на ум одна...

— Как? Писать и читать на небесах? Книги на небесах? Я не могла себе это представить.

— Библия говорит о книгах на небе, которые хранятся у Бога: памятная книга, книга жизни, книга человеческих земных дел. Он даже хранит книгу слез и плача праведных в Стране Теней. Его Слово говорит: «Положи слезы мои в сосуд у Тебя, — не в книге ли они Твоей?»

— Но я никогда не думала, что здесь люди пишут книги.

— Если некоторые из людей Эль-Иона писали и сочиняли песни на земле, почему они будут поступать здесь иначе? Если мы узнавали о Нем через книги на земле, почему мы не можем это делать здесь? Если мы получали радость от чтения на земле, почему эта радость здесь должна прекратиться? Разве здесь будет меньше, а не больше радости? Разве гут жизнь остановится, а не будет продолжаться? Разве жизнь здесь становится уже, а не расширяется? Вас удивляет, что здесь есть художники?

— Да, поначалу удивило.

— Но почему? Жизнь здесь — это продолжение той жизни, — сказал Льюис, — это не новый том, это новая глава. Да, окружающая обстановка потрясающе изменилась, но дети Бога имеют те же характеры, и сюжет разворачивающейся драмы искупления продолжается, и тема все та же: слава Божья. Вы приносите сюда те же желания, знания и умения. Разница в том, что желания исполняются в нужных местах, и ваша способность учиться много выше. Знание здесь — это не просто разрозненные факты, жемчуг без нитки, но факты собраны вместе единой перспективой. А что касается ваших умений, ваших творческих даров, ваших художественных талантов, они были даны Эль-Ионом, разве не так?

— Да, конечно.

— И разве Он отбирает дары, которые дает? Или Он тот, кто дает большие возможности использовать эти дары? Как мог кто-то вообразить, что на небесах Эль-Ион отнимет знания и дары, которые дал нам на земле и взращивал в нас? Как это было бы непохоже на Него, отобрать способности, которые Он нам дал, именно сейчас, когда у нас есть возможность их неограниченного применения?

— Профессор Льюис прав, — сказал Торел, — земля гораздо теснее связана с небесами, чем большинство даже может представить себе. Но для тех, кто не склонил свои колени перед Эль-Ионом, земля гораздо больше связана с адом, чем они представляют. Каждый день на земле, каждый выбор который делает человек, влияет на его жизнь в вечности.

Торел указал на большое здание с надписями на многих языках.

— Зайдем в Зал писаний. Он заполнен всем, что написано на Земле, и что до сих пор читают и изучают здесь — слова, которые пережили мир тьмы, потому что были обращены ввысь.

— Я был тут много раз, Дэни, — сказал Льюис, — это одно из моих любимых мест. Могу я показать тебе зал?

— Это было бы чудесно, — она взяла его за руку и они пошли. Торел шел рядом. — Я уверена, что ваших трудов здесь много, Льюис, — сказала Дэни.

— Твои тут тоже есть, — сказал ей Торел.

— Что? Я никогда не писала книг. Даже ни одной статьи.

— Ты думаешь, что для признания здесь это должно быть опубликовано? — Льюис засмеялся. — Большинство из того, что опубликовано, не признано. А признано то, что читали лишь немногие, а кое-что не читал никто, кроме Эль-Иона.

— Но что я написала такого, что могли бы здесь читать? — спросила Дэни.

В огромной Комнате писем они показали Дэни письма: любви и ободрения, которые она писала своим родителям и Кларенсу; посвящения и наставлений, которые она писала своим детям; благовестия, которые она писала Харли и Эллису; по вопросам моральности, написанные ею школьному начальству и в газеты; благодарности, написанные многим другим. Наконец, это были письма хвалы, написанные Эль-Иону.

— О большинстве из них я забыла, — сказала Дэни.

— Но Эль-Ион не забыл, — сказал Льюис.

Посреди этого потрясающего путешествия Дэни ощутила, как ее странным образом потянуло к порталу. Она бросилась к нему, Торел и Льюис за ней. Дэни увидела то, что недавно произошло на земле — Кларенс был в беде.

Она посмотрела на трон, посмотрела на Плотника с моль-

85

бой в сердце, затем упала на колени, чтобы ходатайствовать. Льюис и Торел последовали за ней.

Кларенс все еще надеялся на то, что они отпустят его, извинившись за ошибку. Или, по крайней мере, поведут его на встречу с Женивой или кем-то еще. Но ничего не произошло. Он ощущал, что все, ради чего работал, что он создал, — его характер и репутация — вдруг утратило смысл. Он сказал, что ему необходимо больше инсулина, что ему нужно проверять уровень сахара, но охранники и медсестры как будто не поверили ему, полагая, что он пытается чего-то добиться. Казалось, что им даже в голову не приходило, что он может быть невиновен.

Они вывели его из камеры в 7:00 на час. Он посмотрел на книги на полках. Большинство из них были просто мусором. Он нашел Библию и жадно стал «глотать» ее, перечитывая псалмы. Он спросил, можно ли взять ее в камеру. Охранник не разрешил.

Он лег в постель, замерзший и дрожащий, как испуганное дитя, лежащее в темноте. Он вспомнил, что делали в тюрьме с его отцом, и подумал, есть ли наказание за то, как с ними поступали. Он хотел бы проснуться, чтобы этот кошмар остался позади. Но так не получилось.

После завтрака на следующее утро, во время которого Кларенс обменял сосиску на оладьи, охранник отвел его в комнату, куда на встречу с ним пришли Олли и Джейк. Они были со «свободной» стороны толстого стекла, он — со стороны заключенного. Кларенс невольно положил руку на стекло. Джейк накрыл его руку своей.

— Как ты, брат? — спросил Джейк с покрасневшими и влажными глазами.

— Уже лучше. Еда не как у Лу, это точно. Ты бы умер с голоду, Олли.

— Мне пришлось использовать кое-какие знакомства, чтобы попасть сюда с Джейком, — сказал Олли, — у нас мало времени. Я поговорил со всеми после того, как ты вчера позвонил. Все выглядит не очень хорошо.

— Вы должны мне верить, — сказал Кларенс, — я не делал этого.

— Я знаю, что ты не делал, — сказал Джейк. — Мы делаем все возможное, чтобы вытащить тебя.

86

— Олли, зачем кому-нибудь делать это со мной? — спросил Кларенс.

— Точно не знаю. Может быть, мы подобрались очень близко. Может быть, они хотели избавиться от тебя или подорвать доверие к тебе. Если они могут сделать такие вещи с девочкой, — или даже если не могли, — кто будет доверять тебе? Люди сторонятся тех, кто замешан в скандале. Когда меня обвиняли, то даже после моего оправдания люди мне не доверяли. Может быть, они просто пытаются лишить тебя всех твоих контактов. Явно они видят в тебе угрозу.

— Я больше не ощущаю себя угрозой.

— Хорошие новости в том, что я встречался сегодня с одним лейтенантом. Я убеждал его, что тебя подставили. Ну, может быть подставили. Он считает, что я хорошо разбираюсь в людях. Он так считает с тех пор, как я проголосовал за него, чтобы его повысили. Так или иначе, я подбросил ему идею, что тот, кто с тобой это сделал, просто не хотел, чтобы ты совал нос в расследование убийства твоей сестры. Так что если мы найдем, кто тебя подставил, может быть, найдем и убийцу твоей сестры.

— Я не думал об этом.

— Ну, тебе пришлось думать о другом. Так или иначе, у меня есть возможность заглянуть в дело, возбужденное против тебя Грэйси Миллер. Может быть, я помогу оправдать тебя, и мы найдем того, кто стоит за убийствами.

— Когда я смогу выбраться отсюда?

— Они уже оформляют освобождение под залог. К несчастью, к тому времени, как все стало известно, банки уже были закрыты. Надеюсь, что сегодня ты выйдешь. Я сделал несколько звонков по твоему делу и поговорил с некоторыми людьми, просмотрел некоторые рапорты. Вечером в среду девочка Миллер определенно села в машину в Грешеме у Макдоналдса. Ее посадил в свою машину огромный черный парень в костюме, который заказал номер в мотеле для себя и для нее. На прошлой неделе она действительно вышла из бара своего дяди тоже с огромным черным парнем в костюме, предположительно с тем же парнем. Люди заметили, что они были... знакомы друг с другом.

— Но это был не я. Ты не мог просто показать им мои фотографии?

— Я показывал. Я даже пошел в бар прошлым вечером, поговорил с дядей девочки и двумя работниками бара. Все они посмотрели на фотографии и сказали одно. «Да, — сказал Олли не своим голосом, — это точно он. Как мы и говорили, это огромный черный парень».

— Что ты им сказал?

— Я сказал, что неважно, что это был огромный черный парень, важно только одно: был ли это тот самый. Они настаивали, что да, это он и есть, но я могу сказать, что они не были уверены. Проблема в том, что они говорят, что уверены. Теперь, эта девочка-блондинка, они смогли выбрать ее из ряда двадцати девочек-блондинок одного роста и сложения. Но поставьте двадцать больших черных парней в один ряд, и она сузится, может быть, до пятнадцати. Он посмотрел на фотографию и конечно сказал «да». Что он еще мог сказать?

— Мой брат Харли говорит, что белые плохо различают черных.

— Да. И благодаря этому тебя тоже было легко подставить. Этот большой черный парень одевается, как ты, показывается в полутемном баре, затем выходит с девочкой и целует ее под фонарем. Да и ты не помог делу, написав свой домашний номер на своей визитке. Ты действительно звонил ей домой?

— Я знаю. Это было глупо.

— Да. Но глупость — это не то же, что изнасилование и наркотики.

— Нет. Но кто этому поверит?

Все трое знали ответ.

— Кларенс, — сказал Джейк, — я хочу помолиться о тебе сейчас.

Он опустил одну руку на стекло, Кларенс присоединил свою руку к его руке, а Олли неловко сидел рядом, пока Джейк молился вслух.

Днем, через 21 час после ареста Кларенса вывели из камеры и оформили на выход. Спустя сорок минут он вышел из двери в вестибюль Центра юстиции и попал в объятия Женивы. Они долго не отпускали друг друга.

Выйдя в дверь, они прошли мимо краеугольного камня Центра с известной цитатой из Мартина Лютера Кинга: «Несправедливость где-либо — это угроза справедливости повсюду».

88

Женива привезла Кларенса в адвокатскую контору Боулза и Сириани.

— Сколько стоило выкупить меня под залог, Грант?

— За три обвинения это 31 тысяча, так что 10 % — это 31 сотня.

— Будет?

— Ну, ты ухитрился нахватать еще несколько обвинений. Оскорбление действием, класс Б. Что-то вроде нанесения тяжелых телесных повреждений.

— Ты имеешь в виду драку в камере?

— Да, для поступивших.

— Он все время называл меня ниггером и затем оскорбил мою маму.

— Это не противозаконно.

— Должно быть.

— Кларенс, этот парень рецидивист, арестованный за вооруженный грабеж. Что ты хочешь? Добавить употребление нехороших слов и оскорбление чьей-то мамы к вооруженному нападению и нанесению увечий. Тебе пришлось ударить его?

— Я думаю, что был немного расстроен. У меня был плохой день.

— Напомни мне, чтобы я держался от тебя подальше в твои плохие дни. Ты сломал ему нос.

— Да, точно, я слышал какой-то треск, — он посмотрел на Жениву краем глаза.

— Твое последнее обвинение — оскорбление действием офицера при исполнении, — Кларенс выглядел удивленным. — Два офицера говорят, что они пришли в камеру, и ты швырнул одного из них об стену.

— Я не знал, что это был офицер. Я думал, что это кто-то из заключенных в камере.

— Ты все усложнил, мягко говоря. Окончательный залог составил шестьдесят тысяч, так что мы должны были заплатить шесть.

— Где ты взяла шесть тысяч? —- спросил Кларенс Жениву. — У нас в банке всего две тысячи.

— Теперь там пять, — сказала Женива, — Джейк и Джанет добавили еще две тысячи. Пастор Клэнси в церкви — еще восемьсот. Наша группа изучения Библии добавила остальное.

89

Кларенс склонил голову, не сказав ничего.

— Хорошо, надо обговорить стратегию, — сказал Грант Боулз, — Ник проверил все по поводу твоего ареста. Там были некоторые моменты, которые мы можем оспорить. Мы можем сказать, что офицер должен был отправить эго дело следователям и экспертам по сексуальным оскорблениям. Также он не проверил тебя на наркотики и не отвез девушку к медикам для исследования спермы. Это нужно было сделать в течение 48 часов. Нам повезло, что он этого не сделал.

— Почему? — сказал Кларенс. — Если бы он сделал, это оправдало бы меня, — он смущенно посмотрел на Жениву, которая тихо сидела рядом, держа его за руку, — там не было бы ни наркотиков, ни спермы или была бы чужая сперма, а не моя. Так?

— Конечно. Так или иначе...

Кларенс посмотрел на адвоката долгим тяжелым взглядом. Впервые ему показалось, что ему не верят.

— Грант, я не делал этого. Никогда. Если ты не веришь, то я хочу иметь дело с другим адвокатом.

— Кларенс, моя работа защищать тебя, и именно это я собираюсь делать. Но если ты уверен, что не виноват, то можешь пройти проверку на детекторе лжи, и это поможет нам всем.

— Если я уверен? Конечно, уверен. Я не делал этого!

— Хорошо. Тогда мы пройдем эту экспертизу. Для прокурора это будет хорошим аргументом. Они смогут найти, в чем тут кроется проблема.

— Значит, я смогу рассказать им свою версию истории? — сказал Кларенс.

— Нет, так не делается. Они просто выслушают твоего обвинителя. Они не выносят окончательный вердикт, просто определяют, есть ли основания продолжать дальше.

— А если есть?

— Тогда выписывают ордер на арест. Но с тобой это уже происходило. Так что тебе нужно просто прийти на обвинительное слушание.

— Это когда?

— Во вторник, в 2 часа дня, третья комната в задней части Центра юстиции. Там бывает одно такое слушание в неделю. И там будет масса других людей.

Кларенс вспомнил, что в «Трибьюн» был репортер, которо-

90

му было поручено посещать еженедельные слушания обвинения. Как респектабельный гражданин и как свой брат репортер, конечно же, Дэн Феррент не занесет его имя в блокнот. Особенно не по делу с малолеткой. Или занесет?

У него опустилось сердце. Он продолжал думать о своих детях, особенно о Джоне. И о том, что люди будут думать и говорить.

— Мэнни разговаривал с офицером, арестовавшим тебя, — сказал Олли, когда они сидели в его гостиной, — они приятели.

— Это много значит, — сказал Кларенс.

— Что много значит?

— Что они приятели.

— Почему? Потому что они оба испанцы? — Кларенс не ответил. — Но у меня много белых друзей, у тебя много черных друзей, — сказал Олли.

-Да.

— Так не раздувай ничего из того, что у испанцев есть друзья-испанцы, ладно? Что хорошо для гусыни, то хорошо и для гусака. Так или иначе, Мэнни спросил его, почему он решил сам вести дело, а не передать его следователям соответствующего отдела. Он сказал, что любит сам вести дела. Это ладно, пусть это его призвание. Мэнни спросил его, почему он надел на тебя наручники, учитывая, что ты законопослушный гражданин. Я уверен, что он проверил и видел, что на тебя нет записей. Он сказал, из-за чего сделал это — ты был недружелюбен к нему. Конечно, я не понимаю, как ты мог так невероятно сглупить, что пустил в ход руки.

— Это был всего только палец.

— Палец находится на руке, верно?

Кларенс посмотрел на свою руку.

— Ага.

— Офицер счел, что ты представляешь угрозу, потому что ты был очень раздражен и к тому же ты такой большой.

— Или потому что я такой черный?

— Ты знаешь, Кларенс, тебе трудно помогать. Тебе кто-нибудь это уже говорил? Мы с Мэнни оба переживаем за тебя, пытаемся сделать все наилучшим образом, но ты сам только все ухудшаешь, оправдывая свои глупости.

— Я этого не делал!

— Чего не делал? С девочкой? Наркотики? Я верю тебе. Но ты орал на офицера полиции? Тыкал его в грудь? Так чего ты ожидаешь? Он сказал Мэнни, что не хотел так действовать, пока не увидел, как ты поступаешь, и не нашел у тебя наркотики.

— Он арестовал меня.

— Он выполнял свою работу. Если бы ты был дружественно настроен, то не было бы наручников, и ты просто вышел бы вместе с ним за дверь. Но это было слишком уж легко, да? Ну, добро пожаловать в неторопливые жернова американского правосудия, — сказал Олли, вставая, чтобы уйти. — Надеюсь, что в случае с тобой они будут двигаться быстрее, чем со мной.

— Олли, подожди, — сказал Кларенс, — извини. Я действительно ценю вашу помощь. Слушай, ну сядь, а? Поговори со мной. Есть еще что-нибудь по делу Дэни? Как с этими правами?

— К счастью для тебя, департамент автотранспорта у нас отсталый и еще не выслал новые права, — Олли вынул свой блокнот и перевернул несколько страниц. — Они будут доставлены мистеру Рейферу Томасу в Лос-Анджелес. Один из моих приятелей копов проверил его. Тот сказал, что это просто ошибка, и он ничего не знает о «Мерседесе». Парень в прошлом из Крипов, и, держу пари, друг или родственник одного из наших ребят. Я послал агента, чтобы узнать о его семье. Рэя Игла.

— Ты послал Рэя?

— Да. Он хорошо работает, бывший коп, как ты знаешь. Он сам позвонил мне. И сделает это бесплатно.

— Бесплатно?

— Мы не можем позволить себе нанимать агентов. Но так как Рэй вызвался добровольно помогать тебе, я сказал, конечно. Он вылетел сегодня утром. Департамент собирается выслать документы Рейферу Томасу завтра. Рей будет проверять почту, и как только документы придут, он будет следить за Томасом.

Женщина официального вида с резкой походкой ввела Кларенса в пустую бесцветную комнату. Там было тихо, мертвенно тихо, помещение было таинственным образом лишено всех фоновых звуков жизни. В комнату вела только одна дверь, на стене было зеркало. Кларенс предполагал, что это было двухстороннее зеркало. Он спросил себя, чей незримый взгляд наблюдает за ним.

Ник Сириани, молодой партнер Гранта Боулеса, сидел в

92

кресле. Ник, казалось, нервничал, шаря глазами по комнате. Кларенс недоумевал, отчего это.

— Пожалуйста, садитесь, мистер Абернати, — сказал мужчина средних лет.

Кларенс неловко сел в кресло. Оно, казалось, было создано для женщины полтора метра ростом и весом 55 кг. Человек начал закреплять какую-то трубку на его грудной клетке.

— Это что? — спросил Кларенс.

— Трубка пневмографа.

— А зачем она?

— Просто расслабьтесь, мистер Абернати, она регистрирует ваше дыхание.

Помощница закрепила на его предплечье измеритель давления. Она накачала манжет, и Кларенс почувствовал, как ему сдавило руку.

— Ладонь вверх, пожалуйста, — она разместила электроды на его пальцах и на тыльной стороне руки. Он чувствовал себя как серийный убийца на электрическом стуле.

Перед ним поставили микрофон. Он хотел спросить, будут ли это записывать, но не хотел выглядеть так, будто оправдывается.

Почему здесь так жарко? Он вытер лицо носовым платком, ощущая себя лабораторной подопытной крысой. За чрезвычайно опрятным и чистым столом сидел белый человек со спокойным размеренным голосом ученого, изучающего опытный образец.

— Ваше имя? — спросил он Кларенса.

— Кларенс Абернати, — он помолчал немного, прежде чем сказать это, боясь, что если скажет неверно, то окажется лжецом. Это было неразумно, он знал. Но он ощущал себя так, как будто проходил испытание за каждого черного, когда-либо жившего.

Человек задавал ему вопрос за вопросом.

— Вы знаете Грэйси Миллер?

— Да, — почему он чувствует себя виновато? Конечно, он ее знает. Он встречался с ней официально.

— Давали ли вы запрещенные средства Грэйси Миллер?

— Нет, не давал.

— Принимали ли вы средства на прошлой неделе?

— Нет, — сказал он. Но тут же понял, что человек не сказал

93

«запрещенные». Он подумал об инсулине. Это тоже средство. Следует ли ему ответить подробнее? Уже поздно. Спрашивающий перешел к другому вопросу.

За ним последовали еще другие, наконец, он спросил:

— Были ли у вас сексуальные отношения с Грэйси Миллер?

— Нет! — он сказал это громче, чем хотел. Он нервничал все это время, хотел быстрее покончить с этой бессмыслицей и выйти из этой клетки. Без всякого выражения человек за чистым столом изучал физиологические изменения, которые передавались через маленькую панель и выдавались в виде ленты графиков. Потом он возьмет эти графики, сравнит их и определит, где Кларенс лгал. Но Кларенс был уверен, что он уже делает свои выводы.

Спрашивающий повторил несколько предыдущих вопросов, включая тот, принимал ли Кларенс наркотики и был ли у него секс с Грэйси. Полчаса спустя, они отключили его от устройства.

— Можете идти, мистер Абернати.

Кларенс вышел вместе со своим адвокатом.

— Это просто сверхъестественно, — сказал ему Кларенс, — я просто говорил правду, но чувствую себя так, как будто я выблевал ее.

— Ты все делал хорошо, — сказал Ник, — не волнуйся из-за этого.

— Они сидят и судят истину, — сказал Торел, — но только Эль-Ион знает все, видит каждое сердце, записывает каждое действие. Он награждает тех, кто принимает истину, и карает тех, кто принимает ложь. Истина содержит в себе награду, иногда в Стране Теней, но всегда — на небе.

— Я теперь понимаю, — сказала Дэни, — иногда для меня были более ценными награды в том мире, чем те, что сохранялись для этого.

Земные сокровища легко разрушаются, — сказал Торел, — если сокровища человека на земле, то смерть — это ужасная трагедия, потому что лишает его сокровищ. Каждый день приближает его к смерти, и поэтому каждый прожитый день отдаляет от его сокровищ. Иисус сказал хранить сокровища на небесах, чтобы каждый день на земле, приближающий к уходу

94

из мира, приближал человека к его сокровищам, а не удалял от них. У того, кто направляется от сокровищ, есть основание отчаиваться. Тот, кто идет к своим сокровищам, имеет основание радоваться.

Дэни кивнула.

— Неудивительно, что у многих людей жизнь проходит в отчаянии, а не в радости.

— Ты помнишь историю, рассказанную Иисусом, — спросил Торел, — о том, чтобы использовать свои ресурсы на земле, приобретая друзей на небесах, чтобы когда твоя жизнь закончится, тебя бы приняли в вечные обители? То, что ты делал на протяжении жизни на земле, даст тебе друзей в вечности, готовых открыть тебе свои дома на небесах. Люди, которым ты помогала и которых учила, делилась своей верой, пригласят тебя в свои дома в небесном городе. Вы будете вечерять вместе, петь, играть и праздновать, рассказывая великие истории о прошлом.

— Я не могу дождаться этого, Торел!

— Там будут и другие, которых ты не встречала. Те, на кого ты повлияла, даже не зная этого, твоим благочестивым примером, твоими письмами, твоими телефонными звонками. Те, к кому ты прикоснулась через свое творчество, свою жизнь, в церкви и при изучении Библии, и те, на жизнь которых, в свою очередь, повлияли они, жизни которых ты еще не знаешь. Те, кому ты принесла истину — как если бы ты дала книгу одному человеку, а он бы передал ее другому, а тот — третьему. Есть люди, с которыми ты говорила в автобусе, официанты, парикмахер, которая стригла тебе волосы, ее ребенок, друг ее ребенка. Это как эффект падающего домино. Когда ты отдавала свое время и деньги бедным, и чтобы принести людям благовестие, это были вклады, которые принесут вечную прибыль. Здесь ты всегда будешь благодарна за каждую минуту поклонения, каждый час молитвы, каждый доллар, который ты отдала для дела Христова. Люди придут к тебе домой и скажут: спасибо; они откроют тебе свои дома, и ты будешь слышать их рассказы о себе. Может быть, ты сможешь вернуться назад в пространстве и во времени и заново прожить с ними их жизни...

— Если бы я только понимала это на земле. Это было бы великим побуждением. Это бы просто изменило бы мою жизнь.

Кларенс прибыл в контору Боулза и Сириани в десять утра на следующий день. Он сидел в офисе Гранта Боулза.

— Мне очень жаль, что приходится говорить тебе это, Кларенс...

— Что? — Кларенс задержал дыхание.

— Ты провалился на детекторе лжи, — сказал Грант. Кларенс сидел неподвижно, глядя в пустоту.— Специалисты говорят, что твои реакции указывают на то, что ты не говорил правду. По крайней мере, в ключевых вопросах о наркотиках и сексе с мисс Миллер.

— Ноя говорил правду. Я невиновен!

— Кларенс, послушай, я твой адвокат. Моя работа защищать тебя, и я собираюсь сделать все, что в моих силах, чтобы тебя вызволить. Все, что ты говоришь мне, — полностью конфиденциально, согласно праву адвоката и его клиента. Я не могу и не буду это никому разглашать.

— Почему ты говоришь все это?

— Потому что я должен спросить тебя. Ты уверен, что никогда не принимал героин и не имел сексуальных отношений с Грэйси Миллер?

Кларенс бессмысленно уставился в глаза своего адвоката. Он встал, вышел из комнаты, и направился к лифту, не обращая внимания на голос за спиной.

— Кларенс, мы не сдаемся. Нам надо поговорить.

Кларенс сразу же поехал в Центр юстиции. Когда шел к

лифту, он впервые достоверно знал, что делается на всех этих этажах, где лифт не останавливается. Он сел рядом с Олли и рассказал ему, что провалил детектор лжи.

— Лучше бы ты сказал мне это раньше, — сказал Олли, — я никогда не советую пользоваться этим детектором.

— Почему? Я не лгал.

— Я это знаю. Но детектор лжи имеет основной недостаток — он не выявляет ложь. Он выявляет стресс. Он фиксирует кровяное давление, биение пульса, выделение пота. Это не то же самое, что фиксировать правду и ложь. Теперь я очень редко использую детектор лжи. Я знаю людей, которые по факту были виновны и прошли его. Я знаю людей, которые были невинны и провалили его. В большинстве случаев они, конечно, правы, но это не утешает, когда они ошибаются.

96

— Но... я не понимаю, — сказал Кларенс, — я думал, что это надежно. Явно мой адвокат думал так же.

— Он видимо до сих пор имел только положительный опыт. В следующий раз он дважды подумает.

— Он сказал, что если я невиновен, то должен пройти его, если виновен — не должен. Если бы я не захотел проходить его, то выглядел бы как виновный, — он подумал, неужели его голос так же патетично звучит для Олли, как для него самого. — Репутация — это все, что есть у человека, Олли. Я полагал, что должен пройти этот тест, чтобы спасти свою репутацию.

Кларенс уложил девочек в постель. Он пытался объяснить Джоне, что произошло, смущенный тем, в чем его обвиняют, и что он провалил тест на детекторе лжи. После неловкого разговора, он ушел из комнаты Джоны и вышел к отцу и к Жениве, которые сидели у камина в гостиной — Обадиа на кресле-качалке, а Женива на диване.

— Я только что говорил с Женивой о твоей маме, сынок. Иногда я до боли скучаю по ней. Видел бы ты ее, когда я увидел ее впервые. Она была такой красивой, такой необычно красивой. Как вот эта моя невестка. Она могла приготовить суп из стручков бамии, как никто другой. Когда мы встречались с ней, обычно сидели на старом крыльце в Миссисипи. А потом, когда поженились, мы укладывали вас, детей, спать, и считали звезды, улегшись на одеяле. В одну ночь мы насчитали тысячу. Ну, а теперь ваша мама по другую сторону этих звезд смотрит вниз. Скоро и я буду оттуда смотреть сюда. И когда это будет, я хочу, чтобы мой сын рассказывал детям о Боге, который сотворил эти звезды.

— Я все потерял, — сказал Кларенс, — стараешься изо всех сил, а одна ложь разрушает все это.

— Ты не все потерял, сын, — сказал Обадиа, — самое важное — то, что только Бог может видеть. И никто не может этого отобрать. Только Бог знает, что правда и что ложь. Он отделяет мякину от зерна. Неважно, что думают люди, важно, что думает Бог. Если бы мир думал, что ты не виноват, а Бог знал, что ты виновен, тебе было бы плохо. Если мир считает, что ты виновен, а Бог знает, что ты невинен, тогда то, что думает мир, не стоит и кучки бобов, а, мальчик?

— Ты знаешь, что они говорят обо мне, папа? Я могу ока-

97

заться из-за этого в тюрьме, потерять работу. Репутация человека — это все, что у него есть.

— Нет, характер человека — это все, что у него есть. И его Бог — это то, что у него есть.

— И его семья, — добавила Женива.

Обадиа кивнул так сильно, что у него хрустнула шея.

— Мы здесь с тобой, сынок. Твоя семья любит тебя. Ты взял себе в жены лучшую женщину, которая когда-либо ходила по Божьей зеленой земле, кроме твоей мамы и твоей сестры, — он улыбнулся и кивнул в сторону Женивы. — Мы знаем, что они все врут о тебе. Обо мне тоже врали. Я знаю, каково это. Но видишь, характер человека, это то, каков он во мраке, когда только Бог видит его. Ты сейчас в настоящей переделке, сынок. Тебе надо точно знать, что ты позволяешь доброму Господу созидать твой характер. Тебе надо довериться Господу, который судит праведно. Вот что тебе надо сделать.

— Я не понимаю, зачем Он делает это со мной.

— Кларенс, ты помнишь то время жизни на Миссисипи, еще до нашего переезда на север, когда я говорил тебе: увози сено, пока дождь не пошел? Помнишь, что ты мне сказал?

— Ну, сказал, что я так не думаю.

— А что я сделал?

— Ты снял ремень и сказал: «Сынок, я могу изменить то, как ты думаешь».

— Вот что тебе было нужно. Ты спрашиваешь меня, почему Отец делает то, что делает. Я не знаю точного ответа. Может, это наказание, может, чтобы изменить твои ценности, может, чтобы сделать тебя больше похожим на Него. Может, Он просто пытается привлечь твое внимание. Может, Он решил изменить то, как ты думаешь.

— Я просто не могу это принять, — сказал Кларенс, прислоняясь к Жениве на диване, — я дошел до ручки.

— Может, сынок, Он как раз и хотел, чтобы это было так.

Дэни глядела сквозь портал.

— Папа прав, — сказала она Торелу, — главное в моей земной жизни было одобрение Эль-Иона.

— Это правда, — сказал Торел, — я не знаю, как кто-то может думать по-другому.

— В Стране Теней я хотела нравиться другим людям, — сказала Дэни, — чтобы они одобряли меня. И иногда я удерживалась и не делала то, что хотел от меня Эль-Ион, потому что думала, что другие не поймут и не одобрят. Теперь я понимаю, что это неважно. Имеет значение только одобрение Плотника. Я бы хотела, чтобы Анци понял это.

— Твой брат не понимает, что люди — это плохая аудитория, потому что они не видят и не слышат ясно, — сказал Торел.

— Они могут аплодировать тому, что отвратительно и неверно. Они могут освистать то, что прекрасно и правильно. Эль-Ион

— Судья. Он — аудитория, состоящая из Одного. Он знает характер человека, а не только репутацию.

Дэни смотрела на своего брата, опустившего голову на руки, угнетенного, разочарованного и безутешного. Она молилась, чтобы он узнал, что будет вечно значимым — одобрение Богом его жизни.

Кларенс встал с кресла, увидев, что в комнате Джоны все еще горит свет, потому что тот работал над проектом.

— Я должен побыть с ним, — сказал он Жениве. Кларенс постучал в его дверь. Джона открыл ее и с удивлением посмотрел на отца.

— Это твой научный проект, да? — сказал Кларенс. — Над чем ты сейчас работаешь?

— Ни над чем.

— Что значит ни над чем? Скажи, я хочу знать.

Джона посмотрел на него так, как будто был в этом не уверен. Он подошел к своему столу и взял округлый черный пластиковый предмет длиной тридцать сантиметров, с электрической вилкой и трехдюймовой металлической иглой на конце. Она выглядела как огромный гвоздь.

— Это что?

— Индукционная катушка.

— Зачем она?

Джона воткнул вилку в розетку на стене. Протянул иглу и коснулся руки Кларенса. Как будто проскочила маленькая молния, и рука Кларенса непроизвольно дернулась. Шок от удивления был сильнее, чем от разряда.

— Ух! Что это за штука?

Джона улыбнулся.

— Пять тысяч вольт.

— Пять тысяч! Не многовато ли... вольт?

— Это постоянный ток. Поэтому он не убивает.

— Так для чего твой проект? Для электрического стула?

— Нет. Мы сейчас проходим электричество. Во-первых, мой проект связан с молнией. Мне надо было написать объяснительную записку и сделать индукционную катушку — модель молнии. Но затем я взял себе еще вот это, — он показал одну из трех стеклянных трубок длиной сантиметров двенадцать, — там внутри неон. В других — Меркурий и водород.

Он поднес катушку к трубке, и сверкнула маленькая молния. Трубка вспыхнула оранжевым цветом.

— Вот это да, — сказал Кларенс, — а откуда цвет?

— Это подлинный цвет газа. Разряд просто выявляет его. Каждый элемент имеет свой собственный цвет. Этому посвящен мой проект.

Он прикоснулся к катушке трубкой с Меркурием, и она стала фиолетовой.

— Ты берешь этот спектроскоп, — сказал Джона отцу, — и он показывает тебе истинный цвет.

Кларенс видел, что там три линии: фиолетовая, желтая и зеленая посредине.

— Вот истинный цвет меркурия, — сказал Джона, — каждый элемент уникален. Катушка позволяет видеть вещи, такими как они есть.

— Меня впечатляет, — Кларенс протянул руку к катушке.

— Тут есть выключатель, — сказал Джона, — ты...

Кларенс поднес разряд к свободной футболке сына повыше

живота и нажал выключатель.

— О! Эй! — Джона выхватил ее и ткнул в Кларенса несколько раз. Отец забрал разрядник из рук сына и выключил из розетки. Они возились на полу спальни, боролись, смеялись, и, наконец, обнялись.

Женива стояла за дверью, улыбалась и вытирала слезы. Это продолжалось долго.

ГЛАВА 35

Кларенс увидел выражение лица Джейка, когда друг про-

100

тянул ему развернутую газету, и со страхом глянул на седьмую страницу.

«Житель северного Портленда Кларенс Абернати обвиняется в изнасиловании несовершеннолетней, а также в употреблении наркотиков и в снабжении наркотиком малолетней. Имя девушки мы не упоминаем, так как она несовершеннолетняя. Когда будут собраны доказательства, дело будет передано в суд. Абернати — журналист «Орегон Трибьюн».

Подписи не было, но Кларенс знал, кто держал руку на пульсе полиции и охотился за сведениями. Дэн Феррент не подождал даже обвинительного слушания, чтобы сделать грязное дело по отношению к своему коллеге.

Кларенс прошел в отдел, где тот работал. Джейк со своими длинными ногами за ним едва успевал. Репортеры расступались перед ним, как Чермное море перед Моисеем.

— Это что? — спросил Кларенс Феррента, швыряя газету на стол и показывая на статью.

— Я просто делал свою работу.

— Грязную работу, ты хочешь сказать.

— «Трибьюн» платит мне за то, что я это делаю. Я для этого нанят. Когда полицейский отчет завершен, он становится достоянием публики. Это честная игра для прессы. Поэтому мы и пресса.

— Я знаю, почему это называется прессой, Феррет, — Кларенс с удовольствием исказил имя, — но это не значит, что ты должен писать обо всем, что там видишь.

— Слушай, Абернати, я ничего не имею против тебя. Но это мы делаем со всеми, неважно, кто он. Я не думаю, что у нас должны быть любимчики. Честно, дав такую короткую заметку на седьмой странице, мы еще смилостивились над тобой.

— Милость? Почему вы не сказали мне об этом выпуске? Дайте мне шанс защититься. Разве это не стандартная журналистская практика?

— Не в этом случае. Это была короткая заметка только о фактах и обвинениях, только и всего. Сейчас не время и не место выдвигать встречные обвинения. Кроме того, я предполагаю, что твой адвокат не разрешил бы тебе говорить. Обычно они не разрешают.

— О фактах? Обвинение — ложь. И это не твое дело предпо-

101

лагать что-то. Я бы стал говорить. Неважно, что сказал бы мой адвокат.

— Кроме того, — продолжал Феррент, — я показывал это моему редактору, и он одобрил. Так что ты идешь против начальства.

— Беркли? Он одобрил это?

— Я этого не говорил. Просто кто-то наверху. Я знаю просто, что это прошло.

— Ты меня достал. Что случилось с презумпцией невиновности?

— Она по-прежнему соблюдается. Вот почему в статье говорится «обвиняется». Там не говорится «виновен».

— Никто не заметит этой маленькой разницы. Они просто запомнят, что газета связывает меня с изнасилованием и наркотиками.

— Это не моя проблема. Эй, если бы мэр был связан с наркотиками или убийством, ты не думаешь, что газета бы утаила это?

— Все, что требуется — это один человек, одна сумасшедшая старшеклассница, и можно сделать виновным любого в городе?

— Нет, если у него есть алиби.

— Ты все еще ездишь один на рыбалку, Феррент? Тогда где твое алиби во всех преступлениях, которые совершаются в это время в городе? У тебя нет алиби. Но это не делает тебя виновным, или как?

— Смотри, мужик, — сказал Феррент, — ты признаешь, что водил малолетку в бар?

— Я не водил ее в бар. Она позвала меня, сказав, что ей надо поговорить. Мы не пили, не ели и не общались. Я не прикасался к ней.

— Надеюсь, ты сможешь это доказать.

— Как я могу доказать то, чего не было? Это невозможно. Держу пари, ты не можешь доказать что вчера не кололся и не бегал по улицам, или можешь? Даже держу пари, ты не можешь доказать, что не стрелял и не убил мою сестру и мою племянницу.

— Успокойся, Кларенс, ты взволнован...

— Взволнован? Ты не знаешь, каким я бываю взволнован-

102

ный. Это еще ничего. Будешь доводить меня, увидишь, как это бывает. Что мне надо делать, нанять кого-то, чтобы следил за мной и доказывал, что я невинен во всем, в чем любой придурок решит меня обвинить? В какой коммунистической стране я живу, тогда? Я думал, что это Америка!

— Слушай, Абернати, все это очень плохо выглядит, ты должен признать.

— Ты слишком патетичен, — сказал он Ферренту, — я думаю, что напишу о тебе статью. Я позвоню твоей бывшей жене. Держу пари, она даст мне какой-нибудь интересный материал. И ты знаешь, для чего можно использовать эту газету.

Кларенс свернул газету и обернулся. Он увидел, что на него глазеют несколько десятков людей. Он почти наверняка знал, что они о нем думают.

Джейк повел Кларенса в угол столовой. Он никогда не видел своего друга таким взбешенным.

— Джейк, я не могу поверить, что это происходит. Всего один человек, одно обвинение, и жизнь разрушена. Я никогда не смогу доказать, что невиновен. Никто мне никогда не поверит.

— Женива верит тебе. Твои дети верят тебе. Джанет, Карли и я верим тебе. И всякий, кто знает тебя...

— Но я столько трудился, чтобы создать себе репутацию. И за одну ночь она испорчена. Ее просто не стало. Люди больше не будут мне верить.. Я не могу понять, почему они верят обвинениям человека просто потому, что они написаны в газете.

Кларенс неожиданно подумал об Олли. Он точно поверил тому, что «Трибьюн» писала об Олли. Его чуть не вырвало.

Кларенс ехал домой без радостного ожидания выходных, какое у него обычно бывало в пятницу вечером. Он съехал с дороги и сидел в машине, пытаясь собраться с силами, прежде чем увидеть Жениву и детей.

Он вошел в дом, и взволнованная Женива встретила его.

— Мне так жаль, — сказал Кларенс и обнял ее, всем своим огромным телом черпая силы из ее маленького. — Спасибо, что ты со мной.

— Конечно, я буду с тобой. Всегда. У нас тяжелая полоса. Будет лучше, детка. Должно быть! — она вздохнула. — Но пусть даже так плохо, пусть лучше будет так, но я знаю, что нужна тебе, чем как было раньше, и я тебе не была нужна.

103

Она почувствовала, что он дрожит, и это одновременно утешало и пугало ее.

— Поехали сегодня на изучение Библии.

— Как я посмотрю им в глаза? Ты бы видела, как сегодня все на меня смотрели.

— Они помогли собрать для тебя залог, — сказала Женива.

— Ты просто должен там быть. Кроме того, ты должен быть там, где твои братья и сестры-христиане. Ты нуждаешься в них, осознаешь ты это или нет.

Кларенс прошел в гостиную и увидел Джону, который выполнял свои задания. Он не поднял голову. Тай вошел во входную дверь и прошел в свою комнату. Он не смотрел в глаза. Груз на плечах Кларенса стал еще тяжелее.

На изучении Библии все были дружелюбными, но необычно тихими. Никто не смеялся. Джон Эдвардс сидел рядом с Кларенсом с одной стороны, Женива с другой.

— Ну, — сказал Джон, — все мы понимаем, что это необычный вечер. Наш брат Кларенс и сестра Женива здесь. Мы молимся о них. Я действительно рад, что они пришли, — все закивали, и Кларенс увидел на многих лицах выражение одобрения. — Я говорил это тебе лично, Кларенс, но хочу сказать это перед всей группой. Я с тобой. Я верю в тебя. Ты можешь рассчитывать на меня.

— На меня тоже, — сказал Билл, белый южанин, и Мэгги кивнула.

— И на нас, — сказал Сэл.

— И на нас тоже, — сказала Дуэн, и Карен подтвердила. В отсутствие мужа жена Рэя кивнула в знак их преданности Кларенсу.

Он осмотрел комнату и не поверил своим глазам.

— Я... хочу поблагодарить вас за то, что собрали деньги, чтобы вызволить меня... из тюрьмы, — он еле сдерживал слезы.

— Я потерял сестру и племянницу. И теперь... я чувствую так, как будто потерял все.

Кларенс наклонился. Женива положила голову на его склоненную спину.

— Ты не потерял нас, — сказал Джон, — я хочу сказать нечто всей группе. Когда Кларенс был освобожден вчера из тюрьмы, я пошел к нему домой повидать его. Я спросил себя, что бы

104

я хотел от людей, если бы был обвинен в чем-то похожем на это. Первое, я бы хотел, чтобы они попросили меня рассказать все прямо, чтобы у них не было и тени сомнения. Поэтому я спросил Кларенса: «Брат, было ли у тебя что-то с этой девушкой?» Он ответил: «Абсолютно ничего. Бог мне свидетель». И я верю ему. Все, что я знаю о нем, заставляет меня поверить его словам. Теперь я это тоже говорю. Если Кларенс сказал бы мне, что виновен и раскаивается, я бы тоже не оставил его. Конечно, ему бы пришлось понести наказание за это, но он нуждался бы в нашем прощении и поддержке. Он не виновен. И эти деньги, которые мы помогли собрать для залога, были вкладом в нашу семью. Вы оба часть семьи, Абернати! Это и есть церковь. И более того, — сказал Билл, — если дойдет до суда, нужно будет платить большую пошлину. Мы с Мэгги уже говорили об этом. Если еще понадобятся деньги, мы второй раз заложим наш дом. Это была идея Мэгги.

Кларенс извинился и вышел в ванную. Он сел на край ванны, закрыл лицо руками и старался не шуметь. Наконец, он заставил себя встать, вымыл лицо и вернулся в гостиную.

— На этой неделе я записал все расовые предрассудки и стереотипы, которые узнал еще ребенком, — сказал Джон. — Может быть, вы слышали, что у черных большие ноги, и все они отличные танцоры. Ну, вот и я слышал что-то подобное. Все мексиканцы носят раскладные ножи, индейцы рождаются алкоголиками, ирландцы — пьяницы со скверным характером, немцы — упрямые пожиратели тушеного мяса, католики никогда не принимают ванну и виноваты во всех проблемах мира, потому что они не регулируют рождаемость. Японцы узкоглазые, евреи так и норовят обмануть, и вообще эти грязные жиды развязали мировую войну, чтобы прибрать к рукам торговлю оружием после войны. Китайцы торгуют леденцами, а у шведов пусто в голове, но они сильные и честнее всех остальных белых.

— Ну, по крайней мере, насчет шведов это правильно, — сказал Сэл, указывая на Дуэн. Все засмеялись, особенно Дуэн.

— Так я хочу сказать, — продолжил Джон, — может быть, кто-то из вас вырос, слыша слово ниггер. В моем детстве мы не только называли друг друга ниггерами, но я слышал, что называли людей фрицами, япошками, китаезами, жидами, чурками и

105

так далее. Никто не расист. И если ты не господствуешь — как национальные меньшинства — твой расизм не влияет на общество. Но он может разрушить тебя и твою семью.

— Сегодня мы будем изучать Иоанна, 4 гл. Если вы знакомы с историей, то знаете, что расизм был так же распространен в древнем мире, как и сейчас. Самаряне были вырожденные евреи, смешавшиеся с языческими народами, которых евреи считали низшими. Иудеи презирали самарян, а самаряне презирали евреев. В Иоанна, 4 гл. Иисус переступает эту границу и говорит с самарянкой, у которой была плохая репутация. Если вы не знаете кого-то, то думаете о нем самое худшее, особенно если это худшее вам говорили. Но когда соприкоснетесь с ним, как это делает Иисус, вы узнаете его. Вы просто полюбите его, как Иисус полюбил эту женщину. Вы честно говорите с людьми, которых вы любите, и делаете все, что можете, чтобы им помочь.

Все смотрели в свои Библии, а Кларенс осмотрел лица всех присутствующих в комнате. Как бы плохо ни чувствовал себя, он знал, что Женива права. Он принадлежал к этому сообществу людей.

— Рэй? — спросил Олли. — Слушай, тут сидит Кларенс. Я включу микрофон. Теперь мы оба тебя слышим.

— Как ты, Кларенс? — спросил Рэй.

— Хорошо, — соврал он, — мне не хватало тебя на библейском занятии.

— Мне вас всех тоже не хватало. Вот сводка. В 12:30 карточки с правами были доставлены в дом Рейфера Томаса. М-р Томас забрал их в ту же минуту. Затем он направился к своей машине с распечатанной карточкой в руке. Я ехал за ним следом до угла на Южной центральной. Он вошел в склад. Я наблюдал за улицей, ожидая известный навороченный синий «Мерседес», видел кучу «Мерседесов», но не этот. Эти ребята умные или им везет. Через полчаса мистер Томас вышел из склада с саквояжем. И что я сделал? Он наверняка нес лицензию в своем саквояже и направлялся туда, где тусуются эти парни. Я последовал за ним. Мы проехали несколько миль, и он направился домой. За то время, как я развернулся и приехал назад к складу, любой из сотни черных мужчин мог взять передачу или сделал это,

106

пока я наблюдал. Кто знает? Они могли послать свою мать или девушку. Я мог только держать под дулом пистолета каждого, кто выходил из магазина и проверять их сумки. Извините...

— Все нормально, Рэй, — сказал Олли, — по крайней мере, мы продвинулись до склада на Южной центральной. Есть шанс, что их территория поблизости, так что и это нам поможет.

— Это определенно территория Хувер, — сказал Рэй. — И именно по этой огромной территории я продолжу шнырять и высматривать «Мерседес». Я буду держать вас в курсе.

— Эй, Рэй! — сказал Кларенс, прокашливаясь. — Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты туда поехал ради меня. Это много значит. Только не рискуй своей жизнью, ладно?

— Нет проблем. Вот почему Бог дает нам братьев, а? Слушай, еще одно. Я думаю, и хочу, чтобы вы оба слышали это. Я не хочу нарушать конфиденциальность. Я знаю, что вы расследуете дело советника Норкоста, хотя и не знаю подробностей. Скажем просто, у меня есть кое-какая информация о Норкосте.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Олли.

— Слушай, Олли, если ты можешь достать судебный ордер против меня за разглашение информации, я это сделаю. Честно, ты, может, даже и знаешь об этом или может для тебя это не проблема. Я просто хочу, чтобы ты знал, что подчинюсь, если ты ударишь по мне чем-нибудь официальным.

— Я буду иметь это в виду. Еще одно. После того как ты там перевернешь еще какие-то камни, у меня есть для тебя задание в Сакраменто. Так что будь на связи, ладно?

Олли повесил трубку и просмотрел некоторые бумаги. Он посмотрел на Кларенса.

— Сегодня утром я говорил с директором школы Джефферсон, мистером Филдингом. Я спрашивал его о девушке.

— Грэйси?

— Я приучусь называть ее мисс Миллер. Во всяком случае, он был удивлен, что она напросилась на интервью. Он понимает тех, кто напрашивается на такие вещи. Она не такого типа. Она наркоманка.

— О, так она наркоманка! Что еще он сказал?

— Общается с плохой компанией. Ворует в магазинах, по карманам, ей нужны деньги на наркотики. Ошивается с бандами. В основном с Роллинг 60, но имеет связи и с тремя или

107

четырьмя другими подразделениями Крипов. Она не своя в доску, не девушка из банды, как бывает, но популярна у парней по другим причинам.

— Я уверен в этом.

— Директор также сказал, что она не уважает власти. Ноль интереса к учебе, никогда не делает уроки. В прежние времена она бы вылетела из колледжа. Сейчас это просто значит, что она не выпускница. Она даже иногда получает оценки D и Е, хотя Филдинг говорит, что это невозможно, если у тебя есть хоть какие-то мозги, а он говорит, что у нее есть. Он сказал мне еще одну вещь, которую я нахожу весьма интересной.

— Какую?

— Со всеми ее ужасными оценками, где не было ни одной В (четверки), все-таки была одна А (пятерка), и ее учитель говорит, что она вполне заслуженная.

— По какому же предмету?

— По актерскому мастерству.

Олли зашел в Макдоналдс. Он обошел столы, направляясь к девочке-блондинке, которая явно хотела внимания. Он намеревался оказать ей такое внимание, к какому она не стремилась.

— Я детектив Олли Чандлер, — сказал он, показывая свое удостоверение.

— Я под впечатлением, — сказала девушка, привычно эффектно хлопая глазами.

— Ты еще не под очень сильным впечатлением, — сказал Олли, — но будешь. Я думаю предложить тебе сделку.

— Что вы имеете в виду?

— Вот как я тебя определяю. Ты наркоманка и к тому же двоечница, у которой пятерка по актерскому мастерству, и твой учитель говорит, что ты отличная актриса. Поздравляю. Может после того, как выйдешь из тюрьмы, ты сможешь купить билет на автобус в Голливуд.

Она передернулась, но слегка.

— Я не знаю, о чем вы говорите.

— Ты участвуешь сейчас больше чем в одной афере, да? Ладно. Кларенс Абернати. Теперь ты знаешь, о чем я говорю?

— Слушайте, мне нравился этот парень. Я его не подставляла. Это мой дядя...

— Да, после того как ты сказала, что вы спали вместе. Хорошо сыграла, да? Кто бы тебя ни нанял сыграть в этом фильме, он думал, что изнасилование и употребление наркотиков добьют его, да? Но, может быть, у Кларенса есть алиби, о котором ты не знаешь. И может ты в большой беде из-за того, что подставляешь человека, лжесвидетельствуешь на него служителям закона. Хочешь в тюрьму для малолеток, Грэйси? Ту, где охранники такие же дикие, как заключенные? Слушай, мы знаем, кто нанял тебя на это дело. Мы знаем, кто тебе заплатил. Теперь я хочу заключить сделку, чтобы достать их. Или я могу предложить им сделку и сдать тебя. Как насчет этого? Не хочешь поговорить?

— Нереально, — сказала она, холодно, но менее уверенно, чем прежде.

— Вот моя карточка, — сказал Олли. — Нет, я не буду писать свой домашний телефон на ней, спасибо. Просто позвони мне в офис, если передумаешь. Однако я не буду ждать долго. Кто-нибудь заключит со мной сделку, если не ты. Ты — для одноразового использования, Грэйси. Запомни это. Когда надо будет, они тебя перепродадут. Твой единственный шанс — продать их раньше.

Грэйси смотрела, как Олли вышел из двери и выехал со стоянки, разговаривая по телефону за рулем. Она вытащила 25-центовую монету, которая застряла в кармане ее джинсов, и поспешно пошла к телефону перед Макдоналдсом, выглянув на улицу в надежде, что Олли уже скрылся из виду.

Олли свернул на соседнюю улицу и сделал круг. Он припарковался за одну улицу от Макдоналдса, откуда и наблюдал на ней в бинокль, все еще разговаривая по телефону.

— Понял? Да. Она сейчас у телефона-автомата. У того, по которому звонила и вчера. Просто набрала номер и ничего не сказала. Наверняка слушает или собирается говорить. Погоди, нет, она набирает другой номер. Стой, она опять повесила трубку. Явно не успеваю проследить. Подожди минуту, наверное, она ждет, что ей перезвонят.

Олли улыбнулся, разворачивая первый из бигмаков.

— Я люблю эту работу, — сказал он вслух. Он продолжал наблюдать за Грэйси, которая казалась нетерпеливой и нервозной и дрожала от холода. Она взяла трубку.

109

По мобильнику он сказал:

— Вот она звонит. Ты видишь, да?

Он смотрел на нее, пока она была на связи. Через семь минут она повесила трубку.

— Да? Ужасно, — сказал Олли, — резиденция Делорез Уильямс? Подожди минуту. Я думаю, что знаю ее сына. Дейви Уильямс, больше известен как Тень.

— Хорошо, Шейла, запомните, это конфиденциальное полицейское дело, ладно? Этим нельзя делиться ни с кем в вашем офисе. Поняли?

— Да, — голос Шейлы нервно звучал по телефону, — я ведь не попаду из-за этого в беду, нет?

— Нет, — сказал Олли, — теперь вы поняли, что никому в офисе? И если будет поступать звонок и записываться на автоответчике персональной линии, вы будете об этом знать?

— Да, я буду знать.

— Хорошо. Позвоните мне, как только услышите что-то, как мы говорили, ладно?

— Ладно.

Олли положил трубку и поднял отпечатанную на лазерном принтере страницу, которую читал Харпер. «Рассчитываю на вас, что вы сделаете дело. Сделайте его скорее». Он засунул его в факс.

— Я удалил входящий номер с нашего факса, так что он не будет выведен на его распечатке, — сказал он Кларенсу, — и поставил блокиратор на линии на случай, если у него определитель. Он не узнает, откуда пришел факс.

Олли набрал номер, нажал кнопку «Старт» и посмотрел, как бумага проходит через факс. Он ждал минуту, нажал «Redial», и снова пропустил ту же страницу. Он подождал еще минуту и сделал то же самое в третий раз.

— Что мы делаем сейчас? — спросил Кларенс.

— Мы ждем.

— Я удивлена, — сказала Дэни Зеке, — когда я наблюдала за вами на земле, то не видела горечи, несмотря на все, что с вами сделали. Как вы могли так быстро прощать людей?

— Помнишь притчу Плотника о том человеке, которому

110

царь простил огромный долг? Затем этот человек отказался простить тому, кто был должен ему меньше.

— Да, я помню.

— Ну, правнучка, я считаю, что именно одно из этих мест Писания ты должна снова изучить. Ты полностью не познала значения этого. Плотник говорил, что наш долг Богу бесконечно больше, чем долг любого человека нам, как бы жестоки и несправедливы они ни были. По сравнению с нашими грехами против Бога, любые грехи против нас — мелкие как картошка. Он также говорил, что когда переживаем Божье прощение, мы меняемся и начинаем прощать людей. Иисус говорил, если ты прощен, то должен прощать других. Раз ты осознал свои грехи против Него и свое прощение от Него, как ты можешь НЕ прощать других?

— Я думаю, что часто видела худшее в людях, — сказала Дэни.

— Там много плохого можно увидеть, это точно, — сказал Зеке. — Ответ в том, что не надо делать вид, что в людях нет плохого, но понимать, что Бог, видя худшее в нас, все-таки любит нас. И Своей благодатью помогает нам, видя других в их худшем проявлении, все-таки любить их. Нет грешника вне Его прикосновения, детка. Горечь и обида — это тюрьма, куда человек сам заключает себя. Это ужасная цена для тебя и твоих близких. Это цена, которую я не был готов платить. Обида не облегчает страданий, а только усиливает их. Я обычно молился за надзирателей и хозяев, которые били меня. Я знаю, что они были под Божьей благодатью, потому что и я был. Один из рабов, старик Элмо, обычно говорил, что хозяева не заслуживают прощения. Я говорил: «Конечно, они не заслуживают прощения, Элмо. Никто не заслуживает. Если бы ты заслуживал прощения, то не нуждался бы в нем». Элмо отвечал мне: «Я хочу только того, что заслуживаю». Я ему говорил: «НЕ говори так, Элмо. Если мы получим по заслугам, то это будет только ад».

— Я знала это, — сказала Дэни, — но как-то не переживала всей глубины того, что ты сказал.

— Я помню одного старого пса, по кличке Роско. Дашь ему кость, а он ее закопает. Потом он всегда ее выкапывал, просто чтобы убедиться, что она еще там. Еще щенком, он каждый день обходил свои заначки. Он шел в двадцать или тридцать мест,

111

зарывал свои кости, но не давал им лежать спокойно. Он снова выкапывал их. Вот такими могут быть люди. Они могут немного прикрыть свои грехи, сказать — я простил, но никогда не забывают, где закопаны их старые кости. Они всегда возвращаются, выкапывают их снова и снова. Поэтому они стенают и жалеют себя и утешают себя мыслями, что, мол, они жертвы. Как будто это делает их праведными. Печально, что, отталкивая Божью благодать от других, они отталкивают ее от себя.

— Детектив Чандлер? Это Шейла, — Олли нажал селектор.

— Мистер Харпер звонил? — спросил Олли.

— А как же. Как вы и говорили. Судя по голосу, он был расстроен.

— Хорошо. Кого он просил позвать?

— Никого, — сказала Шейла.

— Никого?

— Он сказал, что кто-то послал ему кучу бессмысленных факсов, и хочет знать, кто это сделал. М-р Харпер уехал отсюда, когда я только нанялась на работу, так что я не знаю его хорошо, но я определенно поняла, что он расстроен. Он спросил меня, кто посылает факсы. Я ответила, что не знаю.

— Превосходно, Шейла. Ты выполнила свою работу. Порадуй себя шоколадкой Dove или чем-то таким.

— О, не могу, — она засмеялась, — я на диете.

— Хорошо. Я съем одну за тебя. Помни, это полицейское дело. Конфиденциальное. Нельзя говорить Норкосту или Грею и никому, да?

— Да. Еще одно. Прежде чем отключиться, м-р Харпер спросил, вернулась ли Джин, наш офис-менеджер, с конференции в Лос-Анджелесе. Он не сказал, что хочет поговорить с ней, но если бы она была тут, я думаю, он бы поговорил. Я даже не знаю, как он узнал, что она в Лос-Анджелесе.

— Джин, да? Они друзья?

— Они тесно сотрудничали, когда м-р Харпер был в офисе. Вот все, что я знаю.

— Хорошо, спасибо еще раз, Шейла, — Олли повесил трубку и улыбнулся Кларенсу. — Теперь мы точно знаем, что оригинал посылали из офиса Норкоста в офис Харпера, именно из-за этого он подумал, что и сегодня факс пришел оттуда. Я разочаро-

112

ван, что он позвонил по основному номеру, а не по персональной линии Грея и Норкоста. Я надеялся, что он точно укажет нам, кто именно из них послал факс. Ну, раз ты взял это с компьютера Норкоста, то вероятно, это был он, но вероятно, этого еще не достаточно. По крайней мере, мы на верном пути.

— В факсе не сказано, в чем состоит «дело», — сказал Кларенс, — но Харпер должен был точно знать, что это, не так ли?

— Правильно. И об этом надо было сказать в предварительном разговоре по телефону, вероятно в одном из тех звонков, которые шли из офиса Норкоста. Нужно быть очень глупым, чтобы посылать факсом какие-то подробности. Мы не можем точно доказать, что было сказано, когда и кем. Мы определенно не можем доказать, что кто-то сказал Харперу послать убийцу. Но это, — он поднял бумагу, которую переслал Харперу, — наша дойная корова. Мы должны доить ее любой ценой.

Кларенс сидел в офисе Джесса Фоли вместе с Уинстоном.

— Слушай, Кларенс, — сказал Джесс, — сегодня утром я встретился с Райлоном и одним из адвокатов «Трибьюн». Как и следовало ожидать, мы в очень трудном положении с обвинениями, выдвинутыми против тебя. Мы хотим предложить...

— Дайте мне угадать. Отпуск? Или вы хотите попросить, чтобы я уволился?

— Если ты уволишься, это твой выбор, — сказал Джесс. - Это может быть лучше всего для тебя и твоей семьи, я не знаю. Я надеюсь, что ты не уволишься. Но пока мы даем тебе оплачиваемый отпуск. Мы с Уинстоном обсудили это, и можем заполнять твою полосу другими статьями, пока все это не разрешится. Что ты думаешь?

Кларенс посмотрел на Уинстона, который не смотрел на него, затем на Джесса, который явно чувствовал себя в этом деле более неуверенно, чем в редактировании газеты.

— Я думаю, что ни Райлон, ни вы, ни кто-то другой из адвокатов «Трибьюн» ни разу не спросили меня, совершил ли я что-то плохое. Может быть, потому, что вы думаете, что я это сделал. Так вот — я не делал этого. И может быть, для вас важно не то, виновен ли я, а что меня обвинили. Но я невиновен, и если «Трибьюн» плохо выглядит потому, что кто-то оклеветал меня, это очень скверно для «Трибьюн». Уйти означало бы, что

113

я виновен. Это будет как раз то, к чему стремится тот, кто меня подставил. Я остаюсь и хочу продолжать писать. Конечно, вы можете уволить меня. Но если вы это сделаете, скажите Райло-ну, я подам в суд на «Трибьюн». Может быть, даже за дискриминацию сотрудника — представителя меньшинств. Да. Скажите Райлону, пусть он переварит это.

Кларенс прошел прямо к своему столу, выбрал тему для статьи, которая на его взгляд больше всего бы взбесила Райло-на Беркли и Рэгги Норкоста. Он вытащил папку с заметками и стал яростно печатать, сильно ударяя по клавишам.

«Центр для новых черных лидеров, включая Шелби Стила, Гленна Лаури, и Филлис Берри Майер, заявляет, что пришло время подчеркнуть самостоятельность черных, их экономическую власть и социальную стабильность. Они поддерживают точку зрения, что призыв к личной ответственности не должен больше быть карикатурой на «обвинение жертв». Они говорят: «Мы будем продвигать и приветствовать достижения черных, как доказательство нашего гуманизма, а не жаловаться, стенать и рекламировать неуспех черных как свидетельство того, что мы жертвы».

Центр — это часть движения, о котором большинство читателей не слышали, так как пресса не уделяет ему внимания (из-за надоевшей привычки журналистов считать единственными настоящими черными либеральных экстремистов).

Но явно, что встает заря нового дня для черных американцев. Я нахожу это здоровым и вселяющим надежду и призываю «Трибьюн» и другие средства массовой информации осветить это важное новое движение так, как оно того заслуживает. Я охарактеризую деятельность некоторых руководителей этого движения в будущих статьях».

— Готов к этому? — спросил Олли Кларенса. — Я думаю, мы проследили движение банковских счетов из офиса Норкоста к Харперу.

— Ты можешь это сделать?

— Это неофициально, — сказал Олли, — просто это был разговор о ситуации с Рэем в Сакраменто, и бац, следующее, что я узнал — этот факс, — он помахал бумагой, — некоторые интересные трансакции: например, 35 тысяч долларов перевели

114

со счета компании Норкоста на личный счет Харпера. Дата — 2 сентября.

— Это день убийства.

— Я должен был ожидать это в тот день, когда работа была сделана, но он явно опередил события, чтобы иметь наличные, когда эти ребята появятся в Сакраменто. Конечно, если бы выплата была на день позже, деньги могли бы вообще не перевести.

— Это чисто умозрительно, Олли.

— Да, но посмотри вот на что, — он показал ему еще один счет из национального банка в Сакраменто, — Харпер снял 35 тысяч долларов через два часа после того, как они были переведены. И видишь эту записку? — Кларенс кивнул. — Это означает наличность — 35 долларов наличными. Если бы он хотел купить лодку, заплатить за дом, он выписал бы чек. Когда ты снимаешь такие наличные, это значит, что ты не хочешь, чтобы какие-то документы связывали тебя с тем, кому ты собираешься передать это.

— Но в офисе Норкоста должны быть финансовые записи. Они должны бы объяснить, куда потрачены 35 тысяч долларов.

—- Нет сомнений, что они могут это объяснить. Харпер производит политические консультации на стороне. Он мог вообще создать липовые счета. Но неважно, как они объясняют это, я говорю, что не случайно стрелки пришли с 32 тысячами наличными покупать «Мерседес». Сколько людей кроме Харпера и наших ребят, ты думаешь, ходят по Сакраменто с такими деньгами?

— Что еще, Олли?

— Я мог бы пойти в двух направлениях: продолжать работать за кулисами, собирая материал для дела или выйти на Харпера, задать ему кое-какие вопросы, посмотреть, не нервничает ли он, и смутить его.

— Что именно ты собираешься делать?

— Моя интуиция подсказывает, что я должен выслать своих ищеек и увидеть, могу ли открыто спугнуть птичку, — Олли поднял трубку и набрал персональный номер Харпера, нажав селектор для Кларенса и включив громкость.

— Да, мистер Харпер, это Олли Чандлер, портлендская по-

115

лиция. Я звоню, чтобы задать вам несколько вопросов о деле, над которым я работаю.

— Что я могу сделать для вас, офицер?

— Детектив по убийствам.

— Что я могу сделать для вас, детектив?

Олли внимательно прислушался к модуляциям голоса. До этого момента голос не дрожал.

— Мы проверяем некоторые телефонные звонки и факсы между вашим офисом и офисом Норкоста в августе и начале сентября.

— Почему?

— У нас есть свои причины. О чем были эти телефонные звонки?

Харпер поколебался.

— Я провожу политическое консультирование для мистера Норкоста и полдюжины других политиков. Мы часто разрабатываем стратегию для компаний. Я обычно работал с ним в Портленде.

— Сколько часов вы посвятили Норкосту летом?

— Я не знаю. Как это связано с вашим расследованием?

— Я думаю, это было очень много часов, чтобы заплатить вам 35 тысяч долларов за один раз. И такой милый пункт второй. Скажите, мистер Харпер, были ли у вас посетители 2 сентября?

— Как я могу знать? Вы хотите, чтобы я проверил свой ежедневник? Хорошо. Вот он. Похоже, я был в офисе все утро. В полдень у меня был ланч, потом спортзал, я вернулся в офис для некоторых встреч и встречи персонала. Удовлетворены?

— Вы случайно не помните, сколько денег вы носили с собой в тот день?

Долгая пауза.

— Кто знает? Какое это имеет отношение к чему-либо. Я обычно ношу около сотни долларов в своем бумажнике. Я не знаю. Я больше не обязан отвечать на ваши вопросы. Если хотите продолжить разговор со мной, вы можете позвонить моему адвокату. Этот разговор окончен. До свидания.

Олли положил трубку, потом потер руки, как шеф-повар, смешивающий ингредиенты блюда.

— Хорошо, — сказал он Кларенсу, — теперь это забавно. Я

116

дал ему понять, что мы вышли на него. Если он не дурак, то знает, что я еще ловлю рыбу, что у нас недостаточно фактов, чтобы прижать его к ногтю. Это риск, потому что он может попытаться спрятать хвост. С другой стороны часто именно это и выдает людей. Он сказал, что я должен говорить с его адвокатом, это было глупо.

— Почему?

— Было видно, что он защищается. Сначала он пытался выглядеть естественно, как парень, которому нечего скрывать. Но чем больше я раскрывал ему свои карты, тем больше он боялся выдать себя. Почему он должен беспокоиться, если я спрашиваю его о продолжительности политической консультации и о 35-ти тысячной оплате. И когда я спросил его, что он делал 2 сентября? Разве что 2 сентября что-то значит для него. Я спросил, сколько денег он носит с собой, и если это его обычная сотня баксов, то это глупый вопрос. Если же это 35 тысяч, то ему есть из-за чего нервничать. Я не обвинил его ни в чем. Я детектив, большинство людей, с которыми я говорю, не подозреваемые, а невинные люди, которые могут иметь относящуюся к делу информацию. Но он подумал, что я обвиняю его. Люди так думают по какой-то причине. Часто потому, что они виновны.

— Почему ты ничего не сказал о факсе? — спросил Кларенс.

— Это мой тайный козырь. Я еще жду, чтобы его разыграть.

— Что дальше?

— Я не знаю, — сказал Олли, снова потирая руки, — но что бы ни было, это обещает быть забавным.

Во вторник, на слушании обвинения, Кларенс сидел в комнате суда, полной обвиняемых. Большинство из них, полагал он, были виновны, и все остальные могут подумать, что и он виновен. С какой стати ему думать, что он единственный невинный человек тут?

Кларенс формально был обвинен, и дата суда была назначена на февраль. Это означало, что еще два с половиной месяца над его головой будет висеть вина, пока будет готовиться дело против него. Тем временем в умах всех закрепится, что он виновен.

«Вилламет Пост» напечатала статью, в которой представляла Кларенса таким же смешным, как и других лицемеров,

117

прикрывающихся старыми семейными ценностями. Он часто выступал против либералов и беспощадно критиковал их политкорректность. Теперь настало их время взять реванш. Они по большей части это и сделали, напечатав его ужасную фотографию. Он даже не представлял, откуда они ее взяли. Он выглядел на фотографии столь свирепым, что, глядя на нее, сам заморгал. Они поместили также прелестную фотографию Грэйси, которая выглядела юной и невинной. Англосаксонская девочка, использованная большим плохим черным мужиком. В нормальных обстоятельствах эта газета никогда бы не представила так черного. Но Кларенс был открытый консерватор. Предатели достойны самого жестокого обращения,

Олли послал еще три факса с перерывом в минуту, как и в предыдущий день. Он подождал несколько минут, затем позвонил по персональной линии Харперу.

— М-р Харпер, это детектив Олли Чандлер. Я говорил с вами вчера, помните?

— Вы что, пугаете меня, детектив? Если да, я могу подать на вас в суд.

— Извините? Я разговариваю с вами всего второй раз. Чем я запугиваю вас?

— Если это вы все время шлете мне эти...

— Эти что?

— Неважно. Что вам угодно от меня?

— Есть документ, который привлек наше внимание. Это было послано вам факсом из офиса Норкоста 29 августа.

— Какой документ?

— Он гласит: «Харпер, я рассчитываю на вас, что вы сделаете дело. Делайте это скорее». Вам знакомо? Так вот, о какой работе шла речь?

— Я не знаю, о какой работе. Прежде всего, я даже не уверен, что получал такой факс. Если да, то может быть, речь шла о консультировании. Помните, я говорил вам, что провожу политические консультации для этого человека.

— Вы подтверждаете, что он посылал вам факс?

— Я не говорил этого. Вы гот, кто посылал мне факсы, не так ли?

— Что-то в этом факсе беспокоит вас?

118

— Нет. Просто мне за последние несколько дней послали около полдюжины его копий. Я не понимаю, что происходит? Где вы взяли этот факс?

— А как вы думаете, где я его взял. У того человека, который послал его вам 29 августа, где еще?

— Нет. Я не верю вам.

— Думаю, я сказал вам, что он ссылается на кого-то еще, но боится, что вы выдали его и сделали то, на что он не рассчитывал.

Харпер засмеялся.

— Хорошая попытка, детектив. Как вы думаете, что я должен сделать сейчас, сказать «Передайте, что это ему не удастся»?

— Что не удастся?

— Подставить меня под обвал.

— Какого обвала вы ожидаете?

Харпер повесил трубку.

— Рыба клюнула, — сказал Олли, — но есть одна вещь, которою я не понимаю.

— Какая? — спросил Кларенс.

— Он быстро понял, что я блефую, когда я сказал ему, что парень, который послал факс, имел в виду что-то другое. Явно у меня есть факс. Почему он не поверил, что я прижал им к стенке Норкоста и Грея, и тот, кто послал его, отрицает его истинное значение?

Кларенс пожал плечами.

— Если бы смог найти это доказательство, — сказал Олли, — я мог бы получить разрешение просмотреть записи телефонных разговоров Харпера. Но этого недостаточно. Мы знаем, что он получил факс 29 августа в 3:32 дня. Я хочу знать, кому он тогда звонил?

Олли посмотрел на номер, потом быстро его набрал.

— Рэй? Олли Чандлер. Как дела в Сакраменто? Слушай, у меня еще кое-что есть. Мне надо, чтобы ты сделал...

— Ладно, давай попробуем еще раз, — сказал Олли Кларенсу, — кто-то мог бы подкинуть героин в твою куртку?

— Повторяю, Олли. Куртка висит у меня в шкафу дома. В среду вечером, да? Я поднялся в четверг с головной болью. Дождь. Я пошел в ней к машине, потом снял ее и положил на сидение. Я не надевал ее, пока не припарковал машину. Я зашел

119

в лифт в парковочном гараже, поехал на первый этаж, прошел в «Трибьюн», поднялся на лифте, повесил куртку и сел за стол. Это так просто. Я не вижу, как кто-то мог подбросить его, пока я не зашел в «Трибьюн».

— Хорошо, тогда кто-то в «Трибьюн» подбросил это, пока куртка висела на вешалке, так? Кто?

— Все там юридически чисты. Они не преступники, а журналисты, — он посмотрел на Олли. — Не говори, что ты думаешь, ладно? Да, я догадываюсь, что кто-то в «Трибьюн» мог сделать что-то подобное, но сомневаюсь. Мой консерватизм не популярен, но они не настолько меня ненавидят. По крайней мере, я так думаю.

— Я попрошу, чтобы Мэнни проверил вахтеров, уборщиков, компьютерщиков и всех, кто имел доступ к вешалке в четверг утром.

— Есть еще кое-кто, кто мог подкинуть порошок, — сказал Кларенс.

— Кто?

— Родригес.

— Офицер? Ладно, брось, Кларенс.

— Мы уже говорили об этом, Олли. Для тебя непостижимо, что коп мог сделать это. Для меня это реальная возможность. Он мог легко вытащить это из кармана и засунуть в мою куртку во время обыска. Мысли шире.

—Хорошо, — сказал Олли, — вернемся к тому, что вырубило тебя на четыре часа на этой скамейке. Ты что-нибудь еще ел или пил, что могло быть отравлено?

Кларенс глубоко задумался.

— Да. Ту зеленую добавку, которая Женива примешивает к моему апельсиновому соку.

— Пищевую добавку? Ну, я слушаю тебя внимательно. Но мы можем привлечь Жениву в качестве подозреваемой.

— Она клянется, что никогда не разведется со мной, но не раз угрожала убить меня.

Олли посмотрел в свои записи.

— Завтрак — жареные орешки, тост, и кофе. Еще кофе в «Трибьюн». Сэндвич в закусочной на ланч. Но никто больше ни в «Трибьюн», ни в закусочной больше не заболел. Ты уверен, что ограничился жареными орешками?

120

— Я не коп, Олли, я журналист.

— Ты то, что ты ешь, разве не так говорят? Пошли дальше. Ты такой здоровый парень. Что еще ты ел?

— Олли, говорю тебе, это так. Может быть, это был инсулиновый шок, но никогда он не возникал столь внезапно, как в тот раз.

— Если это был инсулиновый шок, это невероятно несчастливое совпадение для тебя и подарок судьбы для Трэйси и того, кто хотел обвинить тебя в изнасиловании. Я не очень сильно верю в судьбу. Они знали, что ты будешь в дальней части велосипедной дорожки в темный дождливый день. Если бы они не знали, то не подставили бы тебя с Грэйси.

— Но я все-таки не понимаю, как они могли меня так вырубить.

— Я собрал сведения, — Олли яростно листал свой желтый блокнот, и, наконец, нашел исписанную страницу, — позвонил анестезиологу, д-ру Рэнди Мартину. Я описал, что случилось. Он сказал, что это был такой вырубающий наркотик, и предложил три варианта. — Олли посмотрел в свои заметки, — первое — фентинол. Очень сильный наркотик, укладывает тебя спать на два часа, может больше. Используется в больнице при операциях.

— Больница? Ты думаешь, меня отравил какой-то врач?

— Нет. Эту штуку украли у анестезиологов. Я звонил, чтобы узнать можем ли мы выяснить, что недавно было украдено, если есть какая-то связь. Второе лекарство — это кетамин. Преимущественно используется для анестезии. Д-р Мартин говорит, он вызывает эффект зомбирования на два-три часа. Рядом со мной живет один подросток. Я полагаю, он сидит на кетамине.

— Зомби? Да, я был весь холодный.

— Третий кандидат — это суфентинол. Вообще самый сильный наркотик. Д-р Мартин сказал мне о двоюродном брате этого наркотика по имени... — Олли посмотрел записи, — карфенти-нол. Используется как химическое оружие; мышь, вдохнувшая небольшое количество этого порошка, упадет замертво.

— Зачем кому-то делать это с мышью?

— Не знаю, — сказал Олли. — Во всяком случае, очевидно, что ты принимал не карфентинол, тогда бы тебя сразу вырубило. Хотя физически, ты может быть немного больше, чем мышь.

121

Теперь с этим суфентинолом, д-р Мартин сказал, что определенная доза может уложить на четыре часа.

— Ты сказал, что тесты показали, что мой инсулин был чистым. Но даже если что-то подмешали мне в пищу, разве бы я этого не почувствовал?

— Зависит от того, что это было, и как сильно был перемешан напиток. Д-р Мартин сказал, что единственно подходящее под симптомы, — это опиат.

— Опиат?

— Да, конкретно морфий или героин. Я хотел бы, чтобы мы взяли у тебя анализы раньше, и знали бы, что это такое. Но тогда это выглядело как инсулиновая реакция. Хорошо, давай опять пройдем все сначала. Среда. Ты уехал из «Трибьюн» чуть позже двух?

— Правильно. Припарковался около велосипедной дорожки около трех. Мы уже говорили об этом, Олли. Слишком много раз.

— Но мы все еще что-то упускаем, — вздохнул Олли и спрятал свои записи в кейс, — Хорошо. Не заняться ли чисто мужским отдыхом? Я думаю, пришло время отправиться на велосипедную прогулку.

ГЛАВА 36

Кларенс чувствовал себя неловко в своем рабочем кабинете, замечая все взгляды, даже те, которых на самом деле не было. Ему казалось, что те, кто не заговаривал с ним, наверняка верили в его виновность, те же, которые подходили поговорить, за вежливостью скрывали свое презрение к нему. Он пытался не отвлекаться и сосредоточиться на статье, которую должен был послать Уинстону через два часа.

«Если бы великий злодей ку-клукс-клан решил уничтожить черную Америку, он не мог бы придумать лучший план, чем система обеспечения, предусматривающая финансовое вознаграждение (включая жилье) тем, кто не работает и имеет внебрачных детей.

Эта система предназначена для оказания временной государственной помощи тем, кому необходимо стать на ноги, приобрести навыки в работе, и это разумно. (Но куда теперь делась помощь семьи, церкви и соседей?).

122

В течение 30 лет Дядюшка Сэм заменял отца, и все, в том числе и настоящие отцы, стали спрашивать: «Кому нужен теперь папа?» Каждый день нравственный хаос в нашей стране вопиет об ответе на этот вопрос».

Около двух часов дня, Кларенс вышел из «Трибьюн», чтобы вместе с Олли поехать в Грешем и воспроизвести ту свою велосипедную прогулку в среду, которая перевернула его жизнь.

Кларенс припарковал «Бонвилль» на своей любимой лужайке возле велосипедной дорожки. Он привез в багажнике два велосипеда, которые они с Олли оседлали.

— Вот что я делаю, чтобы сохранить покой в городе, — сказал Олли.

— Только не упади, — сказал Кларенс, — не хочу, чтобы ты пострадал.

— Очень смешно. Догони меня, если сможешь, — он задвигал большими ногами, поднимая вихрь разлетающегося гравия. Кларенс уставился на Олли, снова удивляясь скрытой силе этого копа.

Кларенс ехал следом за Олли. Было странно ехать в компании — он привык ездить по этой дорожке один. Он затормозил и остановился через четыреста метров, указав на скамейку с правой стороны.

— Вот там я отрубился.

— Мы проверим ее на обратном пути, — сказал Олли. — Я хочу сделать все точно так же, как ты делал в среду. Будем говорить, пока едем. Рассказывай мне, что ты видел.

Они проехали слева от ротвейлера, который лаял как сумасшедший.

— Увидимся на обратном пути, Хьюго, — крикнул Кларенс. Они пересекли дорогу Хогана рядом с медленно текущим ручьем. Следующие несколько минут оба наслаждались звуками, видами и запахами. Кларенс испытывал странную гордость, как будто это были его личные владения. Он чувствовал, как будто показывает другу собственный участок.

— Хорошо, меня начинает продувать, — признался Олли, когда они миновали большой парк. Они свернули около кладбища с его зеленой травой и ровно уложенными в ряды надмогильными плитами, производившего впечатление, что смерть

123

не так бесчувственна и ужасна, как казалось.

— Ты ничего не покупал на дорожке, правильно?

Кларенс покачал головой.

— Хорошо. Поедем обратно и посмотрим на скамейку.

Когда они снова появились через двенадцать минут, Хьюго предпринял вторую попытку, с удивлением глядя, что Кларенс так скоро вернулся. Он залаял, когда увидел Олли. Кларенс свернул и погладил его, потом достал сахарную кость из своей велосипедной сумки и дал ему через изгородь.

— Ты знаешь, что собаки не различают цвета? — спросил Кларенс. — Может быть, мы с тобой ему кажемся одинаковыми?

— Все, что он видит, это двое красивых мужчин? — сказал Олли. Они проехали еще немного, добираясь до скамейки, — хорошо. Покажи мне точно, что ты делал.

— Прислонил велосипед вот сюда на эту сторону, как обычно, — Кларенс свернул направо, оставляя велосипед возле дорожки.

— Что ты имеешь в виду, как обычно? Я думал, ты остановился, потому что чувствовал себя плохо.

— Я не чувствовал себя плохо, просто скорее хотел добраться сюда. Но именно здесь я всегда останавливаюсь. У меня такой ритуал.

— Так ты действительно настолько предсказуем, да?

— Ты меня раскусил, — сказал Кларенс. — Я люблю, чтобы все было в определенном порядке. Я всегда останавливаюсь здесь, чтобы расслабиться и отдохнуть несколько минут, подышать свежим воздухом. Провожу тут еще несколько минут, прежде чем вернуться в холодный жестокий мир.

Олли прислонил велосипед рядом со скамейкой. Он внимательно ее осмотрел и провел указательным пальцем по гравию.

— В среду был дождь, так?

— Да, дождь шел практически всю прогулку. Погода ухудшалась, надвигались темные серые тучи. Плохо, потому что обычно в этой отдаленной части дорожки хоть десяток людей да бывает, несмотря на ноябрь. Кто-нибудь увидел бы меня на этой скамейке.

— Может быть, кто-то и увидел.

— Сомневаюсь. Это дорожка для хорошей погоды. Когда я

124

еду на велосипеде в дождь, то редко вижу кого-нибудь на таком расстоянии.

— Я звонил твоему доктору насчет инсулиновой реакции,

— сказал Олли, — он сказал мне, что после физической нагрузки она наступает довольно быстро.

— Да, может быть. Вот почему я всегда пью тут кофе мокко. Это поддерживает сахар в крови и...

— Что ты сказал? Мокко? Какой мокко?

— Тут есть место с автоматом эспрессо. УПС. Я, кажется, не упомянул это, так? Я всегда сворачиваю туда перед тем, как еду в большой парк. Это так обыденно, что я даже не подумал об этом.

— УПС? Я просил тебя рассказать мне обо всем, что ты делал, перечислить все, что ты ел, пил, а ты забыл об одной остановке и напитке, и после этого ты всего лишь говоришь «УПС».

— Да, извини. Не сердись на меня. Так что мы делаем сейчас?

Олли улыбнулся.

— Мы идем пить мокко.

Они проехали оставшуюся четверть мили к машине Кларенса, уложили велосипеды и направились к кофейне. Они подъехали прямо к входной двери.

— Где ты оставляешь свой велосипед? — спросил Олли.

— Прямо здесь, — он указал на деревянную скамью, — я закрепляю его тут цепью. Раньше этого не надо было делать, но времена изменились.

— Хорошо. Так что точно ты делал в среду?

— Это всегда одно и то же. Я вхожу и заказываю двойной карамельный мокко, — Кларенс вошел в дверь и встал в очередь из шести человек.

— Двойной кофе с карамелью? — Олли думал над этим.

— Этого должно быть достаточно, чтобы скрыть вкус любого дурманящего вещества. Иди вперед и заказывай.

— Ты что-нибудь хочешь?

— Когда закончим, — сказал Олли, профессиональный прожора.

— Двойной мокко с карамелью, — сказал Кларенс улыбающейся девушке, Джессике, как было написано на бейджике. Она явно узнала его.

— Обычно вижу вас по средам, правда? — спросила она.

125

Кларенс улыбнулся и кивнул, радуясь, что она не читает газет и не смотрит новости. Он чувствовал на себе взгляды семи других посетителей, которые сидели вокруг столов. Он заплатил за мокко и сел. Олли следовал за ним, повторяя каждый его шаг.

— Ты именно здесь сидишь? — спросил Олли.

— Нет. Тут было занято. Все столы были заняты. Я сел вот там, около окна.

— Тогда и сейчас сядь там.

Кларенс сел.

— Хорошо, — сказал Олли, — так ты просто пьешь свой мокко?

— И читаю газету, потом иду в туалет.

— Куда?

— Туалет там, в конце зала, — Кларенс показал в дальний конец кофейни. — Я всегда пью много жидкости перед тем, как еду на прогулку, чтобы не было обезвоживания.

Олли скептически на него посмотрел.

— Что? Это больше не преступление для черного пользоваться туалетом, ты забыл?

— Ты сказал, что ходишь в туалет после того, как покупаешь кофе?

— Кофе горячий. Я даю ему остыть минуты две.

— Ты говоришь, что оставляешь его прямо тут на столе?

— Да, с газетой, чтобы никто не занял мое место.

— Крышка закрывает чашку или нет?

— Нет, так он быстрее остывает.

— Как долго ты бываешь в туалете?

— Не знаю. Не долго.

— Иди в туалет. Пусть у тебя уйдет обычное количество времени.

Кларенс понимающе вытаращил глаза и пошел в заднюю часть зала. Олли нажал на таймер своих наручных часов. Он отжал его, когда Кларенс вернулся.

— Три с половиной минуты, — сказал Олли, — ты всегда там так долго?

— Думаю да. Мне это не кажется долго.

— Пока ты был в туалете, — сказал Олли, — я мог бы насыпать стрихнин в кофе, передумать, вылить кофе, заказать но-

126

вый, сесть снова и подсыпать крысиный яд. И еще бы хватило времени прочитать спортивную страницу.

— Ты, правда, думаешь, что кто-то это сделал?

— Если это не была инсулиновая реакция, то значит химическая, правда? Мы проверили, твой инсулин чистый. Это было последнее место, где ты что-то пил, так? Разве что ты забыл сказать мне, что еще где-то пил шабли. Всякий, кто проследил за тобой несколько раз, заметил невероятное постоянство. В точности все одно и то же. Каждую среду ты приезжаешь и паркуешь свою машину в одном и том же месте, едешь на велосипеде и даже ложишься и отдыхаешь в одном месте? Разве трудно было проехать за тобой на велосипеде, увидеть то, что ты делаешь, и составить план?

— А это не выглядит немного искусственно? Если бы кто-то увидел меня на скамье? Если бы не было дождя, то могли бы видеть.

— Ты когда-нибудь слушал прогноз погоды? Преступники тоже иногда слушают прогноз. «Завтра будет дождь, так что никого не будет на дорожке, что вы скажете, если мы накачаем наркотиками большого парня в баре эспрессо, где он оставляет свой напиток открытым для любого, кто хочет в него что-то подмешать?» Обычно в «Трибьюн» и дома ты окружен людьми, так? Если они сели тебе на хвост, то, вероятно, видели, что это лучший шанс. Единственное время, когда ты вне проторенных дорог, вдали от людей, когда ты без алиби можешь быть выключен из жизни на часы. И даже если бы их план не сработал, они могли бы просто сделать это в другой день.

Кларенс, наконец, выпил свой мокко. Он выглядел удивленным.

— Он действительно сладкий.

— Это потому, что я подмешал три пакета сахара.

— Зачем ты это сделал? Он и без того сладкий.

— Чтобы посмотреть, заметит ли кто-нибудь. Никто, конечно, не заметил. Я положил сахар, но точно также мог бы положить толченое снотворное, яд и все что угодно.

Олли подошел к стойке, показал Джессике свое удостоверение и спросил, заметила ли она кого-то, кто ошивался бы возле кофе Кларенса в тот день. Она не видела. Последовала длинная пауза.

— Послушайте, Джессика, — сказал Олли, — вы могли бы мне дать тройной мокко с порцией орешков в шоколаде?

Кларенс удивленно поднял брови.

— Обычно я беру две порции орешков, но сейчас я на диете. Подумать только, я езжу на велосипеде. Джессика? Нет, дайте двойные орешки.

Они разговаривали, пока Олли смаковал свой кофе.

— Хорошо, Кларенс, итак ты выпил кофе. Ты бросаешь свою чашку вот сюда, — он указал на урну возле стойки, — или оставляешь ее на столе?

— Я бросаю ее, то есть обычно бросаю. Исключая те случаи, когда спешу, и беру с собой чашку с недопитым кофе. Да, точно, в среду я знал, что мне надо торопиться домой, чтобы принять душ перед изучением Библии. Поэтому мне надо было спешить. У меня, кажется, оставалась еще треть кофе. После физической нагрузки я нуждаюсь в большом количестве сахара, чтобы предотвратить инсулиновую реакцию, вот и взял это с собой.

— На велосипеде?

— Конечно. Я держался за руль одной рукой. Это не проблема, когда чашка не очень полная.

— Так что ты сделал потом с чашкой?

— Смял и выбросил, когда выпил кофе, я так полагаю.

— Не полагай. Где выбросил? На обочину дорожки?

— Я не сорю, — Кларенс выглядел гак, как будто его обвинили в вооруженном ограблении.

— Извини, я на миг забыл, что имею дело с воплощенной ответственностью. Больше этого не повторится. Так что ты сделал с чашкой?

— Наверное, бросил ее в один из мусорных ящиков около дорожки, — сказал Кларенс. — Ну, хорошо, я сделал последний глоток и выбросил ее. Думаю, это было сразу после того, как я свернул в большом парке. Так что это была, наверное, первая же урна.

Олли попросил у Джессики телефонную книгу. Он посмотрел на синие страницы, достал свой мобильный телефон из кармана пиджака и набрал номер.

— Здравствуйте, это детектив Олли Чандлер, портлендская полиция. Мне надо поговорить с кем-то, может быть с санитарным департаментом вашего парка, кто знает о вывозе мусора с

128

велосипедной дорожки Спрингуотер. Грешем парк? Да, похоже, она должна знать. Спасибо.

Олли сделал последний глоток кофе.

— Детектив Олли Чандлер. Я расследую дело и мне нужна некоторая информация. Можете мне сказать, когда собирают мусор из урн на дорожке? Не шутите? Отлично. Да, это хорошая новость. Спасибо.

Олли поднял вверх большой палец.

— Мусор убирают по вторникам еженедельно в октябре, а в ноябре — каждую первую неделю месяца. Завтра тот самый день. Тебе повезло. У меня в машине есть запасные перчатки, и есть работа как раз в духе журналистов — рыться в мусоре.

Дэни смотрела на Плотника, который сидел по правую сторону Престола. Он смотрел и внимательно слушал, как какая-то женщина заканчивает читать Писание. Она дочитала последние слова, посмотрела на Него и склонила колени. Он одобряюще улыбнулся. Теперь старик или это был молодой парень — он казался одновременно и тем и другим, — вышел вперед и продолжил читать со слов, на которых она остановилась.

Когда он начал читать, за его спиной Дэни увидела панораму всей несправедливости на земле. Люди, порабощенные и неправедно заключенные в тюрьмы; церкви, преследуемые властями и сжигаемые фанатиками; школы, в которых запрещено читать Слово Божье. Униженные дети, избиваемые жены, люди, лишенные прав, свободы и жизни. Дэни поняла, что несправедливость, ныне происходящая в Стране Теней, которую она видела, была иллюстрацией к словам, которые собирался читать юноша-старик. Дэни посмотрела на Престол, взглянула в добрые глаза Агнца Божьего, и увидела, как Он кивнул чтецу, который произносил вечные слова, по мере того как ужасная несправедливость сцена за сценой разворачивалась позади него из тех мест, о которых даже нельзя было предположить, что кто-то их видит и помнит о них.

И увидел я отверстое небо, и вот конь белый, и сидящий на нем называется Верный и Истинный, Который праведно судит и воинствует. Очи у Него как пламень огненный, и на голове Его много диадим; Он имел имя написанное, которого никто не знал,

129

кроме Его Самого; Он был облечен в одежду, обагренную кровию. Имя Ему: Слово Божие. И воинства небесные следовали за Ним на конях юелых, облеченные в виссон белый и чистый. Из уст же Его исходит острый меч, чтобы им поражать народы. Он пасет ихжезлом железным; Он топчет точило вина ярости и гнева Бога Вседержителя. На одежде и на бедре Его написано имя: Царь царей и Господь господствующих. <Отк. 19: 11-16>

Дэни снова смотрела на Престол, дрожа, потому что видела яростные глаза Плотника. Он уже не выглядел как Агнец, но как Лев, разъяренный и рычащий, готовый броситься на добычу — на гордых и неправедных. Тот теплый, ободряющий взгляд, который она так часто видела, горел теперь огнем несказанной святости и неизмеримой силы. Человек читал другое место.

Ибо вот, придет Господь в огне, и колесницы Его как вихрь, чтобы излить гнев свой с яростью и прещение Свое с пылающим огнем. Ибо Господь с огнем и мечом Своим произведет суд над всякою плотью и много будет пораженных Господом. <Ис. 66: 15-16 >

Она могла ощущать пламенеющий гнев Льва, чувствовать, как ярость вот-вот изольется. На какой-то миг это привело ее в ужас. Ей пришлось напомнить себе, что она больше не объект его гнева, что Лев стал Агнцем и заплатил вечную цену, чтобы избавить ее от ада.

Но даже когда видела силу ярости Льва, она ощущала и его долготерпение. Каждый миг, когда Он удерживал свой гнев, был даром для людей в темном мире, дающим возможность упасть в раскаянии перед Ним. И среди сцен угнетения и несправедливости в Стране Теней, она видела именно это — не только гонимые обращались к Нему и вопияли к Искупителю, но и гонители обращались от своего зла к Его прощающей благодати. Гнев в глазах Льва не иссякал, но Он сдерживал свой порыв сделать все справедливым раз и навсегда. Он решил дать еще немного времени живущим в Стране Теней, — возможность, чтобы они могли приклонить свои колени перед Царем Вселенной, от суда которого невозможно уйти.

Надев перчатки и порывшись в мусорном бачке на обочине тропы, Олли нашел зелено-белую чашку из кофейни.

— Не думаю, что это моя. Я обычно сминаю их, — сказал Кларенс.

Олли внимательно посмотрел.

— К тому же, думаю, что в тот день ты не красил губы помадой? — Олли показал на красный отпечаток в виде полумесяца.

— Кроме того, это не твой тон.

Они продолжали искать. Кларенс показал на другую смятую зелено-белую чашку. Олли осторожно взял ее, открыл, чтобы заглянуть внутрь, одобрительно улыбнулся и сунул ее в большую пластиковую сумку для улик. Он опечатал пакет и отметил черной пастой.

— Через пять или шесть дней мы кое-что узнаем, — сказал он.

— Олли, это Рэй Игл, звоню из Сакраменто.

— Да, Рэй, как дела?

— Ну, как? Я узнал о телефонном звонке с персональной линии Харпера в Лос-Анджелесе 29 августа в 3:41, спустя 11 минут после получения факса. Это звонок на дом к Рейферу Томасу продолжительностью в одну минуту.

— Бинго, — сказал Олли, — это человек с лицензией. Он

— контакт. Томас наверняка получил информацию для ребят, чтобы они позвонили Харперу. Я не думаю, чтобы они позвонили ему?

— Нет. Никаких телефонных записей. Я разрабатываю Харпера. Он был вовлечен в Лос-анджелесскую политику задолго до того, как уехал в Портленд. Он — ключевая фигура в организации некоторых гангстерских встреч на высшем уровне. Политик, на которого он тут работал, нанимал бандитов для распространения политической литературы. Звучит знакомо? Если ты нанимаешь преступников для одного дела, почему бы не нанять их для другого?

В это тихое субботнее утро Кларенс сидел и читал «Три-бьюн». Он слышал, как отец ходит в своей спальне.

Бульдог Спайк подошел походкой Чарли Чаплина, обнюхал ноги Кларенса с таким видом, как будто для него это была величайшая честь в мире. Обслюнявленный и полинявший зеленый

131

теннисный мячик был в его горгульей пасти, отчего верхняя губа была растянута до предела. Его хвост вращался, как пропеллер вертолета.

Кларенс улыбнулся.

— Я обделял тебя вниманием, правда, мальчик? — собака приветливо потянулась к нему.

До того как они взяли Спайка несколько лет назад, у Кларенса не было собак со времени жизни в Миссисипи. В Кабри-ни-Грин они какое-то время держали кота, но он служил мишенью для стрельбы местным хулиганам и загадочным образом исчез в одну ночь. Больше его никогда не видели. Отец сказал: «Он теперь кот Джимми Хоффа».

Кларенс притянул морду Спайка к своему лицу, как будто Спайк лучше поймет, читая у него по губам.

— Мне очень неприятно тебе это говорить, мальчик, — сказал Кларенс, — но мама велела дать тебе одно лекарство для ушей.

Он взял маленький тюбик со стола, подержал в руке, наблюдая, как глаза пса стали еще больше, а обвисшие щеки задрожали. С трагическим видом он лег на спину, готовый подвергнуться лечению.

— Тебе это не нравится, мальчик? Но иногда лучшим бывает то, что не кажется нам хорошим. Твой хозяин знает, что делает. Доверься мне в этом. Ты получишь свою награду. Косточки ждут тебя.

Спайк подчинился неприятному и непонятному лечению с видом исполняющего долг. Скоро все было позади. Еще тряся ушами от дискомфорта, он побежал впереди Кларенса к холодильнику за наградой.

— Получил анализы из лаборатории, — сказал Олли Кларенсу в понедельник утром, — это была действительно твоя чашка с парой отпечатков твоих пальцев. Там было несколько капель жидкости плюс кристаллический осадок. Это был героин. Двойной мокко, двойной героин.

— Героин?

— Да. Хорошо то, что героин популярен в наши дни. Времена кокаина давно прошли. Так что покупку героина легче проследить. Грэйси сказала копам, что ты давал ей героин, так что

132

это была бы сильная подстава, если бы они проверили тебя на наркотики. Моя первая мысль была — деготь.

— Деготь?

— Это героин, который выглядит как маленькие коричневые капли дегтя. Коричневый он потому, что его можно смешать с кофейными или шоколадными зернами. Хорошо сочетается с мокко. Но ребята, которые сделали это, взяли чистый героин, чистое сырье. Это чрезвычайно сильный порошок. Три или четыре наркомана умирают в тот же день, и никто даже не поймет, в чем дело. У меня есть парень, который мог бы нам в этом помочь. Встретимся с ним?

— Конечно. Спасибо, Олли. Как насчет двух часов дня?

Олли отвез Кларенса в юго-восточный Портленд. Он подошел к двери и постучал. Дверь открыл темно-коричневый человек лет 50.

— Кларенс, это Пип, — мужчины пожали друг другу руки. Кларенс заметил на его руках следы от иглы, — Пип принимал героин еще во Вьетнаме, и с тех пор часто на нем сидит, — прямота Олли, казалось, не смущала его, — Пип, сколько нужно героина, чтобы отрубить человека габаритов Кларенса на четыре часа?

— Зависит от чистоты порошка.

— Самый чистый из того, что можно купить на улице.

— Можно купить сорока или пятидесяти процентов чистоты, китайский белый, так его называют. Регулярно потребляете?

— Никогда, — сказал Кларенс.

— Первый раз, и на китайском белом? Тридцатицентовая порция убьет его. Даже двадцати...

Кларенс выглядел смущенным.

— Цент значит доллар, — сказал Олли, — двадцати центовая порция означает двадцать долларов.

Теперь Пип выглядел смущенным, как будто не мог поверить, что кто-то бывает столь невежественным.

— Вырубить его на четыре часа? — спросил Пип. — Ну, надо десять или пятнадцать центов китайского белого.

— Сколько это будет?

— Может, одна пятая грамма.

— Покажи нам, сколько это.

Пип достал пакет с раскрошенными картофельными хлопьями.

— Но это не героин, правда, Пип? — спросил Олли.

Пип засмеялся.

— Нет, — он взял ложку, перевернул ее другим концом и кончиком ручки взял очень маленькое количество хлопьев.

— Вот столько бы его вырубило.

Кларенс мог с трудом в это поверить. Это было вполовину меньше маленького пакетика сахара.

— Даже после того, как проснешься, у тебя будет отходняк, — сказал Пип.

— Да, он таки был, — сказал Кларенс, — пустота в голове, вялость, спать хотелось.

— Сонливость? — спросил Пип. — Позеленел весь? Понос? Рвал?

-Да.

«Не могу поверить, что говорю с наркоманом как будто он мой доктор».

— Когда садишься на наркотики, поначалу не можешь удержать в себе еду. Затем ты не можешь ее в себе удержать, пока не сядешь на них снова. Это такой демон, — рассказывал Пип как о чем-то само собой разумеющемся.

— Ты бы смог различить его вкус в чашке кофе? — спросил Олли.

— Маленькой чашке?

— В большой, 0,5 л.

— Слабый или сильный кофе?

— Двойной кофе, шоколад, карамельный вкус, плюс молоко.

— Героин горький, но в чем-то таком большом и крепком, наверное, не заметил бы.

— Где можно тут достать китайский белый?

— В Чайнатаун или на восточной стороне, на 82-й, в китайском ресторане.

— Можно купить в ресторане?

— Не в каждом ресторане. Я знаю, где, — он записал названия двух ресторанов.

— Береги себя, Пип. Ты ведь не сидишь на нем, да?

— Нет, не сижу. Иногда употребляю, но не сижу. Вожу своих внуков в церковь.

— Это хорошо. Только проследи, чтобы они не потеряли дедушку.

— Ладно, Олли, — два вьетнамских ветерана пожали друг другу руки.

Когда Олли выходил, Пип отдал ему честь. Ведя машину к Чайнатаун, Олли звонил по телефону.

— Офицера Вонга из службы по наркотикам, пожалуйста. Это детектив Чандлер. Да, привет, Джо. Слушай, я тут пытаюсь проследить продажу китайского белого. Можешь указать мне самого высшего дельца в Чайнатаун?

— Ты вооружен? — спросил Вонг.

— Да, но я охочусь не за дельцом. Мне нужна информация о клиенте.

— Китайский белый? Теперь его не то чтобы много в Портленде, — сказал Вонг, — здесь больше порошка с восточного побережья. Ну и других веществ. Но немного китайского белого все же привозят для старых наркоманов. Они получают его лишь из одного источника, а он получает с восточного побережья. Его зовут Ли. У него мелочная лавка на третьей улице, называется «Приколы Ли». Ты мимо нее не пройдешь. Скажи ему, что я направил тебя, иначе не добьешься от него ни слова.

Олли повернул на вторую улицу, прямо под разноцветную арку с рисунками, обозначавшими въезд в Чайнатаун. Кларенс смотрел на парней, сидящих на улицах. Он замечал татуировки. У одного был один огромный орел на плече, другой — на груди, которые были видны, потому что рубашка была расстегнута. Он видел большие татуировки ножей, мечей и драконов.

— Думаю, что дракон обозначает боевые искусства, — сказал Олли, — о втором не знаю. Многие из этих ребят профессиональные преступники. Кражи из автомобилей, домов, ограбления магазинов. Самые серьезные — это вооруженные грабежи домов, проституция. Даже заказное убийство.

— Не шутишь?

— Посмотри на этого молодого парня, — Олли показал на низенького мускулистого азиата с прической и одеждой в стиле новой волны.

— Если бы он был одет по-другому, то выглядел бы как студент колледжа. А может он и есть студент. Некоторые из этих ребят ходят туда и сюда. Они приходят сюда, продают наркотики и крадут деньги на свое обучение. Это дико.

— А что за круглые знаки на его руках?

135

— Ожоги от сигарет. Это принято в азиатских бандах. Они сами себе это делают — как знак храбрости. А у филиппинцев

— ожоги от монет.

— От монет?

— Они нагревают 25-центовую монету на огне и потом прикладывают к коже. Чем горячее монета и чем дольше прижата к коже, тем лучше потом на ожоге видна голова президента. Чем четче изображение, тем храбрее его обладатель. Видишь этого парня? Идет еле-еле, потягивается. Героин. Количество, которое он сейчас принял, возможно, убило бы нас обоих.

Они свернули на третью улицу и нашли лавку Ли. Кларенс и Олли вошли как будто в другой мир. Запах благовоний, товары

— все было чужим. Даже сам продавец поражал воображение. Они оба были здесь чужими, как марсиане.

Олли показал Ли свое удостоверение.

— Офицер Джо Вонг послал меня. Я не за вами, Ли. У меня просто несколько вопросов. Что вы мне можете сказать о покупателе, может быть, новом покупателе, который недавно приобрел ваш продукт? Я не имею в виду благовония и прочее.

— Большинство моих клиентов постоянные, — сказал Ли,

— я хорошо их знаю.

Мы ищем того, кто мог бы использовать китайский белый для того, чтобы вырубить другого. Однако вряд ли они об этом вам сообщили.

Кларенсу показалось, что глаза Ли немного забегали.

— Несколько недель назад один человек, которого я не видел раньше, спросил меня о чистом китайском белом. Спросил, точно ли он растворится.

— Растворится?

Да. В кофе. Не могу понять, зачем смешивать героин с кофе, но это был белый человек. Иногда у них бывают странности.

— Что-нибудь еще можете сказать об этом человеке?

— Только то, что он был вместе с другим человеком. Очень необычным.

— Что значит необычным?

— Другой человек был черный, очень большой. Выглядел как вот этот человек, — он показал на Кларенса, — я сначала подумал, что это он и есть. Очень странно видеть белого и черного вместе. Люди обычно держатся со своими.

136

Он неловко посмотрел на Олли и Кларенса, переглянувшихся между собой. Олли записывал все подробности, которые описывал Ли.

— Странно, не так ли? — сказал Кларенс, когда они шли к машине. — У нас есть белые и черные наркоманы, а так же испанского и азиатского происхождения. И такого же происхождения есть продавцы. А также есть белые, черные, азиатские, испанские офицеры, детективы, пасторы, бизнесмены и прочие.

— Да, — сказал Олли, — похоже, что мы все — составляющие одного человечества, хорошие и плохие.

Кларенс вдруг заметил неожиданную вспышку света.

— Посмотри-ка на это, — он указал на небо.

Это была радуга, не размытая, а настолько четкая, что казалось, можно залезть по ней наверх и скатиться вниз, можно перейти вверх и вниз от одного цвета к другому. Пламеннокрасный переходил в ярко-оранжевый, сияющий желтый, затем зеленый и голубой. Голубой сливался с голубизной неба, оттененного зелеными и коричневыми холмами Портленда. И такого яркого фиолетового Кларенс тоже еще не видел. Дэни бы это очень понравилось.

Как Дэни назвала бы радугу? Божье обетование надежды? Однако эта радуга не терялась на золотом фоне, а сияла над унылыми серыми улицами. Кларенс огляделся и увидел нескольких идущих ребят. Некоторые из них увидели, как он и Олли смотрят вверх, и проследили их взгляд. Они быстро перевели взгляд обратно к улице, им небо не несло обетований. Но Кларенс увидел, что два подростка на углу остановились как вкопанные и уставились на радугу, завороженные этим зрелищем. Вид этих двух мальчишек почему-то вселил в него надежду.

— Я много думал, — сказал Джейк Кларенсу после того, как в понедельник вечером они посмотрели игру «Пакерсов» с «Медведями».

— Это может быть опасно с непривычки, — ответил Кларенс.

— Я... хочу попросить у тебя прощения.

Кларенс выпрямился.

— За что?

— За то, что я тоже причинил тебе боль, за то, что испытала твоя семья и твои предки. За мой вклад в это.

137

— Твой вклад... какой?

— Хорошо, — Джейк глубоко вздохнул, — я думаю об этом все время, и вот что получается. Я знаю, что если мой дед украл что-то у твоего деда, это не моя вина. Но если мой дед использовал эти деньги, чтобы построить дом и послать моего отца в колледж, куда твой отец не мог поступить, потому что у него не было денег, которые по праву его, тогда не только твоя семья пострадала от кражи, но и я получил от нее выгоду. Не осознавая этого, я имел выгоду от эксплуатации рабов. Их утраты были моей выгодой.

— Так это их прощение тебе нужно, а не мое, — сказал Кларенс.

—- Если бы я мог попросить у них прощения, то попросил

бы. Но их тут нет, а ты есть. И ты не имеешь того экономического и образовательного наследия, которое мог бы иметь, если бы они не были порабощены. Ты их продолжение, как я продолжение моих предков. Так что все сводится к тебе и ко мне, так как мы тут одни. Я действительно чувствую, что должен попросить у тебя прощения.

— Джейк, я бы простил тебя за любое зло, которое ты причинил бы мне, ты знаешь это. Но я все еще не понимаю, как ты можешь покаяться за грехи, которых не совершал.

— Я говорил с моим пастором, и он показал мне некоторые стихи в Даниила, 9 гл. Когда Даниил говорит о грехе своих предков против Бога, он говорит «мы» согрешили и делали зло. Это человек, который даже пойдет ко львам, но не ослушается Бога. Но он исповедует грехи своих отцов как собственные, хотя он не совершал эти грехи. То же и с Не-емией. Он оплакивал и исповедовал грехи своих отцов. Не сказано, что Неемия лично совершал какой-то из этих грехов, наоборот, ясно, что не совершал. Однако он принял на себя грехи отцов, своего народа, своих предков и братьев. Он взял на себя ответственность за них. Я молюсь о расовом примирении уже два года. Но не думаю, что Бог ответит на мои молитвы и даст решение, прежде чем я сам не исповедаю свою часть проблемы.

— Я не знаю, что сказать, Джейк.

Мой пастор тоже много думал об этом. Вот еще один стих, на который он мне указал, Луки 11:47. Я прочитаю его, — Джейк достал свою карманную Библию, — это Иисус говорит рели-

138

гиозным лидерам: «Горе вам, что строите гробницы пророкам, которых избили отцы ваши».

— Что это значит? — спросил Кларенс.

— Я не думаю, что вполне понимаю это. Но если человек отвечает за кровь пророков, пролитую его предками сотни лет назад, то существует какая-то наследственная ответственность. Человек отвечает за грехи своих отцов, совершенные против других. Это звучит странно, но именно об этом Он говорит. Вот другое место, — он перевернул страницу, отмеченную желтым маркером, — Исход 34:7, где Бог говорит, что не оставляет вины без наказания — Он наказывает детей и их детей за грехи отцов в третьем и четвертом поколении. Это может показаться несправедливым, но когда ты подумаешь, что дети жертв до сих пор страдают, что тоже несправедливо, то факт, что потомки их угнетателей пострадают, может быть уже и не так странен. Мой пастор говорит, что это может быть единственный путь для потомков угнетателей выйти из-под проклятия: разобраться с грехами своих предков, покаяться и искать прощения у тех, кому они причинили зло.

— Я слушаю тебя, Джейк, но это радикальная концепция. Брать ответственность за грехи своих предков.

— Да, и Библия — радикальная книга, не правда ли? Она говорит, что мы все согрешили в Адаме, правильно? Но, так или иначе, все восходит к самому дальнему предку, и мы отвечаем за ЕГО грехи. Но, кажется, что чем ближе к нашему времени, тем более грех связан с нами, а если мы отвечаем за грехи Адама, то мы отвечаем и за наших дедов. Это как и мы, белые люди, согрешили в лице наших предков-американцев, которые поработили ваших предков. Я теперь вижу это повсюду. Я читал в Послании к Евреям, где дела Авраама связываются с его правнуком Леви-ем задолго до рождения Левия, потому что Левий был в чреслах своего предка — это генетическая связь. Хотя я не понимаю, как это работает, мне нужно принять мою ответственность верой. Вот почему я прошу твоего прощения.

— Я никогда не считал тебя расистом, Джейк. Может быть, ты чего-то не понимал и не был чуток, но точно не расист.

— Чем больше я молился за это, тем больше Господь напоминал мне о том, что я забыл. Помню, были трудные времена, и мой отец был безработным. Наконец он нашел работу. Другой

139

парень работал в этой кампании двадцать лет. Они оба работали грузчиками, но отец надеялся, что доработается до водителя грузовика. Но почти сразу стал водителем. Тому парню приходилось объяснять отцу, куда ехать, он знал места. Он был явно более пригоден для этой работы. Отец именно так и говорил. Но тот парень был черным. Я никогда особенно об этом не задумывался. Может, думал, что так и надо. Теперь оглядываясь назад, я понимаю. Отец зарабатывал больше денег, я получил больше возможностей. Мы получили выгоду от расизма. Мы сделали это не умышленно. Я не беру чрезмерную вину на себя и моего отца. Я просто говорю, что сам имел выгоду от расизма, от несправедливости. И это еще не все. Я помню два случая, когда в молодости смеялся над двумя детьми и дразнил их. Одна из них была маленькой китаянкой, а другой — черным мальчиком. Ее я звал желтопузой, а его —- ниггером. Мне стыдно в этом признаваться. Несколько дней назад я читал Иакова 3:9. Там написано: «Языком благословляем Бога и Отца, и им проклинаем человеков, сотворенных по подобию Божию». И я понимаю, что всякий раз, когда оскорблял кого-то из-за его расы, то оскорблял Бога, Который создал его таким. Это касается и моих мыслей о них.

— Ты, правда, об этом много думал, Джейк?

— Более того. Однажды несколько лет назад я был в городе возле «Трибьюн». Я поставил сумку на скамью в парке, ожидая автобуса. И тут несколько черных мальчишек схватили ее и убежали. Я помню свои мысли: «Вот вам и черные дети!» Конечно, я тогда был либералом, и гордился тем, что не расист, так что никогда бы не признал, что именно так подумал. Но так было. Печально, что всего несколько недель назад у меня украли велосипед — украл сын белого соседа, и мою почту в многоквартирном доме тоже воровал белый сосед. И я никогда не подумал: «Вот вам и белые!»

— Что сказал твой пастор, когда ты пришел с этим к нему?

— Он сказал, что не задумывался об этом до недавнего времени. Но он верит, что самый большой грех церкви — это молчание. Церкви, верящие в Библию, не встали против рабства, сегрегации и несправедливого отношения. И Бог скорбел об этом. И мы все еще платим за этот грех, даже сами не понимая этого.

— Он действительно это сказал?

140

— Да. Он сказал, что в Америке мы все как бы оторваны от прошлого. Но связь есть: мы связаны с грехами нации, с грехами церкви. Действия нации в отношении черных — это груз, который мы будем нести, пока не покаемся в этом и не объединимся с нашими черными братьями, чтобы все стало на свои места. В церкви мы несем ответственность за то, что сделали и чего не сделали. Грех поступка и грех бездействия. И одна вещь, которую он сказал, просто поразила меня. Он сказал, что годами молился за пробуждение, но потом понял, что пробуждение не настанет, пока церковь не встанет против несправедливости — расовой несправедливости, убийства не рожденных, пренебрежения к старости, и тому подобного. Он прежде думал, что пробуждение настанет независимо от всего этого. Теперь он думает, что мы должны покаяться в этом, прежде чем Бог услышит наши молитвы о пробуждении.

Джейк никогда еще не видел Кларенса таким удивленным.

— Я снова спрашиваю тебя, Кларенс. Ты прощаешь меня за мою часть в этом и за выгоду, которую я извлек из эксплуатации твоих предков?

— Джейк, я не знаю, что сказать. Конечно, я прощаю тебя. Но... ты знаешь, мне никто еще такого не говорил. Я знаю многих белых, включая христиан, и они говорили: «Рабство это плохо, но я не имею с этим ничего общего». Я всегда слышал от них: «Это не моя вина, сам решай свои проблемы, хватит ныть и оставь меня в покое». Я признаю, что это трудно для нас, черных, разобраться с собственной ответственностью и необходимостью в покаянии и прощении, когда чувствуешь, что белые не берут ответственности за то, что делали они.

— Помнишь, мы были у «Исполнителей обетования в Сиэтле»? — спросил Джейк. — Помнишь, когда они попросили встать всех, кто виновен в расизме? Я хотел встать. Бог знает, что я виновен во множестве других вещей. Но я не встал. Конечно, я слышал расистские разговоры, когда был мальчишкой, но не думал, что они повлияли на меня. Я до сих пор не знаю, насколько сильно. Но я многое понял. И если бы у меня снова спросили сегодня, то я бы уже встал.

— Может быть, я бы встал тоже, — сказал Кларенс, — по правде говоря, не думал о своем отношении к азиатам, испанцам и белым, но недавно я стал об этом думать. Расизм есть

141

расизм. Он не течет только по одному руслу. Я вижу любовь моего отца, и это обличает меня. Я вижу расовую нетерпимость, и это ранит меня. Я думаю, мне тоже есть в чем исповедаться. Я обычно отторгал белых, иногда отторгаю и до сих пор.

— Я могу понять, почему, — сказал Джейк.

— Нет, не оправдывай меня. Но мне намного легче сказать тебе это после того, что ты сказал мне. И я тоже хочу тебе сказать, что действительно ценю твою поддержку среди всех этих обвинений.

— Я прежде никогда не был столь близок ни с одним черным, — сказал Джейк, — может быть, потому что не понимал или не думал, что смогу понять. Но, так или иначе, быть твоим другом — это очень много для меня значит, Кларенс. Это помогло мне понять тело Христово. Ты много теряешь, если проводишь время только с подобными себе, — Джейк откашлялся. — Все это я говорю не просто так.

— Что ты имеешь в виду?

— Хочу воспользоваться случаем спросить тебя.

— Что такое?

— Мы с Джанет женимся в конце декабря.

— Это здорово. Я счастлив за тебя, друг, — он похлопал Джейка по спине. — Так каким же случаем ты пользуешься?

— Я хотел бы пригласить тебя шафером на мою свадьбу.

Кларенс, недоверчиво смотрел на Джейка. Наконец на его

лице появилась такая же широкая улыбка, как и у его отца.

ГЛАВА 37

— Д-р Канцлер, рад, что вы вернулись, — сказал Олли медицинскому эксперту. — Надеюсь, что вы сможете что-то прояснить. Вы помните, как делали вскрытие девушке по имени Лиза Флетчер? Она умерла 8 сентября.

— Звучит знакомо, но я делаю множество вскрытий, — сказал он. — Напомните.

— Восемнадцать лет, афроамериканка. Проживала в северном Портленде на Джек Стрит. В средствах массовой информации сообщили, что она умерла от сердечного приступа.

— Конечно, я помню ее. Странно.

— Странно?

— Семья сказала, что у нее был этот сердечный приступ, и это была правда. Я говорил с ее врачом. Все это выглядело очень просто. Я сделал обычную токсикологию, анализ крови, и другие исследования. Дело в том, что мы вернулись к этому только неделю спустя. Тогда-то я и обнаружил, что в ее крови было такое количество кокаина, которого достаточно, чтобы остановить два или три здоровых сердца. Вы об этом знаете? Читали мой отчет?

— Да, читал. Вот он передо мной. Вы говорите, что возможная причина смерти — передозировка кокаина. Но почему об этом не сообщали в средствах массовой информации?

— Спросите у них. Отчеты о вскрытии конфиденциальны — это не для прессы. Но согласно законам о гласности, мы обязаны сообщать им причину смерти. Они всегда спрашивают о причине смерти сразу после того, как это происходит. И я им сказал, что это выглядит как остановка сердца, вероятно из-за приступа. Но только неделю спустя я получил данные токсикологии и узнал о кокаине, а через две недели закончил отчет и отправил его. Если причина смерти сомнительна, пресса иногда проверяет. Но на сей раз, она не казалось сомнительной. Мы не сообщаем прессе, если узнаем о другой причине смерти. Когда я получил результаты токсикологии, то просто позвонил ее родителям. Они были действительно в горе, и с трудом могли поверить этому. Я сомневаюсь, что они кому-то сказали.

— Вы не вызвали следователя по убийствам?

— Из-за передозировки наркотиков? Ваши ребята действительно хотят, чтобы я звонил им из-за каждой передозировки? Я так не думаю, детектив. У вас и так достаточно работы, разве нет? Это просто выглядело так, что наивный новичок принял слишком много кокаина.

— Итак, — сказал Олли, — вы что-нибудь еще помните об этой девушке?

— Вы имеете в виду, кроме того, что она была на девятой или десятой неделе беременности?

Олли напрягся, потом посмотрел в бумаги, которые лежали перед ним.

— Почему вы ничего не написали об этом в отчете о вскрытии?

— О чем вы говорите? Я это написал.

143

— Вот этот отчет передо мной. Там нет ни слова о ее беременности.

— Вы с ума сошли? Я составлял отчет и знаю, что я написал.

— Слушайте, я могу послать вам это факсом? — спросил Олли. — Я хочу, чтобы вы подтвердили, ваша ли это подпись.

— Да, 555-5787. Я буду ждать.

Я перезвоню вам через пять минут, ладно? — Олли пропустил три страницы документа через факс. Он откинулся назад и, закрыв глаза, выполнял основную работу детектива — думал. Через несколько минут он перезвонил эксперту.

— Д-р Канцлер? Это тот отчет, который вы составляли?

— спросил Олли.

Это моя подпись, все правильно. Но отчеты часто путают. Я хочу видеть оригинал.

Это копия отчета, которую я запросил несколько недель назад. Что в ней не так?

Похоже, там есть все, кроме моего упоминания о плоде. Я знаю, что упоминал о беременности. Я должен был, это точно,

— звучало так, как будто он сам себя убеждал. — Слушайте, у меня есть свои копии каждого свидетельства о смерти и отчета о вскрытии, которые я составляю. Я найду их прямо сейчас и снова позвоню вам, ладно?

— Буду ждать.

Через десять минут телефон Олли зазвонил.

Вы получили мой факс? — спросил д-р Канцлер.

Нет, не кладите трубку, — Олли подошел к факсу и взял три страницы отчета, адресованного ему.

Да, я получил его, — он оказался точно таким, как и тот, что уже был у него.

Посмотрите внизу второй страницы, — сказал д-р Канцлер.

Олли прочитал весь параграф, где была описана беременность Лизы десятинедельным зародышем мальчика. Он сравнил это со своей копией из офиса коронера.

— Кто-то убрал целый параграф, — сказал Олли. — Заметно, насколько нижние поля здесь больше, чем на первой странице. Это стерто. Итак, мне выслали отредактированную копию.

— Нет, — сказал д-р Канцлер, — в оригинале был точно так

144

же стерто, как и в копии. Кто-то убрал целый параграф так искусно, что я бы и не заметил, если бы не печатал отчет сам.

Кларенс попытался не отвлекаться на свои кошмары с законом и проблемы с Таем и положил пальцы на клавиатуру.

«Подтверждающие акции были попыткой противодействия уже известной и доказанной истории расовой дискриминации. Я уверен, что это была благородная попытка в свое время, и послужила необходимым толчком, чтобы обеспечить многие меньшинства рабочими местами и инициировать некоторое движение вверх. Но спустя тридцать лет после того, как законы изменились, вопрос в том, является ли контрдискриминация решением проблемы дискриминации. Или понижение стандартов для меньшинств, в конечном счете, обрекает их на жизнь заведомо неполноценную — та самая тень, которая, прежде всего, и послужила причиной дискриминации?

Если все люди равны, тогда не должны ли ко всем применяться и одинаковые стандарты? И если дискриминация в прошлом затруднила для кого-то достижение этих стандартов, — что действительно так и было — разве решение не в том, чтобы помочь поднять их, а не занизить, говоря, что они могут довольствоваться более низким уровнем?

Если мы даем меньшинствам право получать работу и продвижение, поступать в колледж с меньшими навыкам и с более низкими результатами тестов, разве мы не унижаем их? И, в конце концов, разве не подливаем мы масло в огонь расизма, питая те же стереотипы, которых пытаемся избежать?»

— Хорошо, — сказал Олли, обращаясь к Мэнни и Кларенсу, — давайте проведем мозговой штурм. Предположим, что худшие наши подозрения сбылись. Что если именно Норкост сделал Лизу беременной? Он мог, вероятно, убрать некоторые строки из отчета о вскрытии. Но вернемся назад. Мог бы он действительно давить на нее с абортом?

— Конечно, — сказал Мэнни, — этот ребенок был нежелательным. У Лизы не было парня, помните? Когда ее родители выяснили бы, что она беременна, они могли определить и спросить, где она была десять недель назад. Плюс, как только малыш родился бы, он, скорее всего, был бы светлокожим. Они бы по-

145

смотрели и спросили: хорошо, с каким это белым наша дочь проводит время?

— Или, — сказал Кларенс, — она могла просто сказать своим родителям, сестре или близкой подруге, кто являлся отцом. Даже если бы она пообещала, что не скажет, есть большая вероятность утечки информации. И это наш кандидат в мэры, человек, который хочет быть правителем и сенатором. Все говорят, что это самая яркая политическая звезда в государстве. Карьеры заканчивались и более мелкими скандалами, это уж точно.

— Но тут еще есть одна сторона, — сказал Олли, — исследуя ДНК можно доказать отцовство. Но если мать и ребенок умерли одновременно, до того как люди узнали, что был ребенок, то сразу не становится ни матери, чтобы обвинить, ни ребенка, чтобы доказать отцовство. Все потенциальные неудобства ликвидированы. Никаких сомнений, если бы отцом был Норкост, у него был бы основательный мотив для убийства Лизы.

Что происходит? — спросил Кларенс, с удивлением видя Олли у своей двери в субботу днем. — Что-то случилось?

— Нет. Я здесь, чтобы увидеться с твоим отцом. Я принес ему автограф Хэнка Эйрона.

Олли показал старую программку «Милуоки Брейв» с темным и заметным автографом Эйрона.

— Папа, — Кларенс постучал в его дверь, — здесь детектив Чандлер.

— Олли? Он тут? — Кларенс услышал в голосе отца ту же радость, которая оживляла и его глаза. — Впусти его. Впусти.

— Здравствуйте, м-р Абернати. Как вы?

— Отлично, как лягушечьи волосы, сэр, как лягушечьи волосы. Вот как раз измеряю себе давление, — он снял манжет от аппарата и отложил, затем пожал руку Олли. — Не хочу попасть впросак перед своим врачом или невесткой.

— А я хочу воспользоваться вашим предложением, — сказал Олли, — посмотреть ваши бейсбольные фотографии. Мэн-ни сказал, что я просто не должен это упустить.

Глаза Обадиа засветились.

— Ия думаю, Вы просто должны увидеть это, — Олли гордо протянул ему программку.

— Ну, скажу я тебе, сынок! Это точно подпись Генри, — Оба-

146

диа сел на кровать, посмеиваясь, изучая программку и называя по именам других игроков, которых знал.

Кларенс сделал несколько телефонных звонков. Затем он сел в угол гостиной, поближе к открытой двери в комнату отца.

— Видите эти фотографии? — слышал он, как отец говорит Олли. — Это были черные, которые делали первые комбайны, пишущие машинки, соковыжималки и точилки для карандашей. Посмотрите на это.

Кларенс знал, что отец показывает Олли свой фотоальбом об изобретениях черных. Оба смеялись.

Кларенс проверил температуру воды в аквариуме, затем снова откинулся назад и стал слушать, как отец говорит:

— Мы были испольщиками в одном маленьком городе на Миссисипи, так далеко внизу, что воду надо было качать на рассвете. Наш маленький дом мы построили после того, как прежний сгорел. Только через три года я смог купить дверные ручки и замки. Но это было неважно, там никто не крал. Но в те дни казалось, что белые скорее задушат черного, чем с ним поговорят — разве что не захотят прикоснуться к нему, чтобы задушить. И становилось все хуже и хуже. Я еще тогда боролся с этим идиотизмом моей страны. Если верить тогдашним газетам, то черные не рождались, потому что газеты об этом не сообщали. Можно было подумать, что мы не оканчивали школ, потому что они никогда не печатали наши фамилии в списках выпускников. Можно подумать, мы никогда не женились, так как газеты не печатали наших свадебных объявлений, фотографий черных невест и женихов. И можно подумать, что черные никогда не умирали, потому что об их смерти и похоронах не сообщали. Нужно было основать черные газеты, чтобы все это делать. И потом устаешь, когда к тебе не относятся как к человеку.

— Я даже не могу себе представить, как это было, — сказал Олли.

— Быть испольщиком куда лучше, чем рабом, но у нас по-прежнему не было своей земли и заработка, нам просто обещали, что мы будем иметь свою долю в прибыли. Но не выполняли обещаний. В один год м-р Бэнкс, землевладелец, сказал, что я ничего не получу, потому что ему надо послать своего парня в колледж. Я ответил ему, что мне надо кормить моих детей, ну

147

он и дал мне немножко, и думаю, он считал себя очень щедрым, потому что сделал это. Тогда мы и решили уйти оттуда. Так что в 64-м году мы переехали в Чикаго. Да, мистер Олли, я слышал, как паровозные гудки свистели на всем пути от старой Миссисипи. Но очень многие из наших слышали те же самые гудки. Через двадцать лет после большой войны около пяти миллионов черных переселились с Юга на Север. Мы думали, что Се-^веР это наша обетованная земля. Мы ехали, мы стремились работать... Штука в том, что все мы были фермеры. Знали, как вкалывать на земле, но не больше. Мы не были приспособлены для города. Моего образования в три класса было недостаточно, чтобы получить работу в банке! Так что работали на заводах, уборщиками да чистильщиками. Юг не оправдал наших надежд, но и Север тоже, так все это и было.

Кларенс сидел в тишине и думал: что же дальше?

— Теперь, Олли, может вы замечали, как многие черные просто пытаются хоть как-то продержаться. Их спрашиваешь, как дела, а они отвечают: «Да просто пытаюсь выжить, вот и все». И это все из-за рабства и испольщины. У многих из нас нет большой мечты, как у белых, потому что почти все говорят нам, что наши мечты нереальны. Успехом было просто выживание. То есть плоды твоего труда всегда пожинал кто-то другой. Как бы ты ни вкалывал, ни копил и ни планировал, ты все равно не мог стать белым, так что множество цветных думали, что никогда не смогут преуспевать.

— Как это было тяжело, — сказал Олли. — Но когда вы переехали на Север, разве там предрассудков было не меньше?

— Вот смотрите, на Юге негры всегда были низшими, но белые семьи иногда к ним хорошо относились. Белые детки любили своих черных мамушек. Служанки и садовники тоже были близки к белым. Давно, в старые времена, некоторые рабы жили в больших домах под одной крышей с хозяевами. Но они всегда знали свое место, а если бы забыли, то им бы быстро напомнили. Переехав на Север, мы увидели, что черные даже преуспевали в бизнесе. Они получали образование, и у них были настоящие хорошие дома. Но черные и белые никогда не жили вместе, даже соседями не были, и не общались, соблюдая дистанцию. На Юге большинство белых общались с черными, а на Севере — наоборот. Так что на Севере было больше возможно-

148

стей, но не взаимоотношений. Может и меньше. Как я это вижу, на Юге белым было все равно, насколько мы близко, лишь бы не слишком высоко. Но на Севере белым наплевать, насколько мы высоко, лишь бы не близко.

Кларенс поднял голову, стараясь уловить каждое слово.

— Я совсем не жалуюсь, — сказал Обадиа. — Я не из таких, чтобы ныть и искать причин. Но людям, которые хотят совершенствоваться, тяжко, когда все выгоды имеют другие. Трудно подняться наверх, когда чувствуешь, что твои ноги будто прибиты гвоздями к полу. Вот почему хижины испольщиков на Юге сменились гетто на Севере. А сейчас у черных есть возможности, о которых я даже и не мечтал. И многие ухватились за них и что-то сделали в своих жизнях. Но сознание других все еще сковано. Мой папаша как-то сказал: «Мы украденный народ». Когда кто-то крадет твою собственность, это одно дело. Но когда кто-то крадет тебя и делает имуществом, то это делает с человеком такое, что свободному не понять. Это меняет твой взгляд на себя, и это передается детям, и их детям. Когда ты черный, то думаешь, что ниже тебя только земля, а в один прекрасный день и она будет над тобой. Так что некоторые просто проживают, ожидая, пока не уйдут в землю, или же стараются подмять других людей под себя. Ну, мистер детектив, что вы думаете обо всем этом стариковском ворчании?

— Я думаю, что вы мудрый человек, сэр.

— Ну, и вы тоже. Чем дольше живешь, тем больше понимаешь. Я скажу вам, что узнал, когда приехал на Север. Я понял, что нет в этом мире Обетованной Земли. Я ошибался, думая, что каждое место не на Юге, — это уже рай. Я был неправ. Да, единственный поезд, который увезет тебя в Обетованную Землю, это поезд на Небо. И когда прозвучит гудок этого поезда, старый Обадиа Абернати залезет в поезд. Тогда и поедем в Обетованную Землю, но не раньше.

Обадиа засмеялся искренне и запел своим тонким голоском: «Все на поезд, дети, все на поезд. Поезд благовестил уходит».

Зазвонил телефон. Кларенс подошел, неохотно оторвавшись от подслушивания. Когда несколько минут спустя он вернулся, мужчины все еще сидели в комнате Обадиа. Он слышал много смеха, а потом все стихло. Он снова услышал голос отца.

149

Вот что говорит Иисус, Олли. Есть всего два места, куда мы можем попасть: небо или ад. Каждый человек кончит либо там, либо тут. Это наш выбор. Принять Иисуса — это принять небо. Отвергнуть Иисуса — это принять ад. Все, что надо сделать, — это исповедовать свои грехи и преклонить колени перед Иисусом и принять, что Он умер на кресте за тебя. Тогда ты будешь уверен, что когда умрешь — пойдешь на небо. А ты как, сынок? Какой выбор ты сделал?

— Не думаю, что готов сделать выбор прямо сейчас, мистер Абернати, — сказал Олли, — но благодарю, что говорите мне это. Я действительно ценю это.

Да это просто один нищий говорит другому нищему, где взять хлеб, — сказал Обадиа. — Так всегда говаривал мой брат Мозес. Но не забывайте, мистер Олли, вы совсем не знаете, как долго у вас еще будет такая возможность — сделать выбор.

Кларенс почувствовал себя виноватым, что за все время, пока был с Олли, не делился своей верой с ним. Вера отца действительно переполняла его. Кларенс завидовал этому.

Через час Кларенс проводил Олли к машине, коричневой «Малибу» 82 года.

— Никогда не видел эту странную машину раньше, — сказал Кларенс.

Красавица такая, правда? Сейчас она старушка, но ты бы видел ее раньше, пока она не прошла 400 тысяч километров!

Олли заглянул через окно на сиденье водителя. — Ну вот. Оставил ключи в машине.

— Дать тебе крючок от вешалки?

Нет. У меня есть запасной, — Олли пошел к задней части машины и потянулся вниз, под дно. Он достал металлический ящичек, вынул ключ, открыл машину и вернул все в тайник.

Кларенс вслух прочитал наклейки на переднем стекле: «Берегите мужчин. Спаси мир: убей себя», посмотрел на Олли и покачал головой.

Ну, Олли пожал плечами, — у всех свои странности.

Поздно вечером в воскресенье зазвонил телефон. Кларенс подскочил к трубке.

— Дыши глубже, — сказал Олли.

— Что случилось?

— Плохие новости.

— Что?

— Это Грэйси Миллер.

— Что с ней?

— Мертва.

— Еще один ключевой свидетель умер. И опять передозировка? — Олли поднял руки. — На утреннем совещании в понедельник Лиза и Грэйси были нашими главными ставками в том, чтобы все это раскрыть. Я думаю, что почти закончил дело с Грэйси. Три передозировки наркотиками, если считать и тебя, и две из них смертельные. Наркотики здесь излюбленное оружие.

— Хотя она меня и подставила, мне искренне жаль Грэйси, — сказал Кларенс.

— Грэйси? Таких всегда используют разово. Как девочек, которые приезжают в Лос-Анджелес, чтобы стать кинозвездами. Многие из них становятся проститутками, которых избивают их же сутенеры, они умирают от грязных игл или Бог знает от каких болезней. Грэйси умерла в Портленде. Это спасло ее от поездки в Голливуд, — Олли посмотрел в пол. — Да. Мне тоже жаль ее.

— И до чего же мы дошли? — спросил Кларенс.

— Мы получили ордер, чтобы проверить комнату Грэйси, где отец нашел ее тело, — сказал Мэнни. — Я наткнулся вот на этот конверт, — он протянул его Кларенсу, — под тумбочкой с косметикой. В нем лежат наличные. Двенадцать пятидесятидол-ларовых купюр. Не знаю, сколько их было изначально.

— Ты думаешь, это плата за что-то? — спросил Кларенс.

— Видишь синюю линию на конверте? — сказал Олли. И написанная карандашом цифра два. Тебе это ничего не напоминает?

— Разве Муки не говорил что-то о конверте?

— Да, с синей линией и написанной карандашом цифрой три, _ сказал Олли. — Это заставляет задуматься, не было ли там цифры четыре, не так ли? Но одно мы знаем наверняка.

— Что это? — спросил Кларенс.

— Должен быть номер один, — сказал Мэнни.

— Я полагаю, что номер один связан напрямую с посред-

151

ником, — сказал Олли. — Кто-то должен был осуществлять посредничество между плательщиком и Грэйси, и Муки. Большая шишка не могла иметь с ними дело напрямую — слишком большой риск. Так что номер один мог быть Гангстер Кул или Тень, может, они вместе работали. Поскольку Грэйси назвала Тень, когда я сказал ей, что знаю, кто нанял ее, на пятьдесят процентов могу сказать, что он и был ее контактом. И вдруг у нее передозировка, и ее убрали с дороги. А так как все знали, что она употребляет наркотики, то никаких подозрений. Сейчас все указывает на Тень. Во всей истории Лизы, Грэйси и Гангстера Кула Тень — наш крючок для большой рыбы, это связь с Нор-костом.

— Но до Тени не так легко добраться, — сказал Мэнни. — Ребята говорят, что Тень — крепкий орешек, почти как Гангстер Кул. Все знают, что Тень убил этого пацана Сильвестра и Рафаэля из Вудлоун Парк Блад. Но нет доказательств.

— На конверте нет никаких других отпечатков, кроме Грэйси, сказал Мэнни. — Но я заставил экспертов взять анализ слюны на облатке, и они нашли ДНК.

ДНК? — спросил Кларенс. — Человека, который запечатывал конверт?

— А чью же еще? Это слюна не Грэйси, мы бы знали это, — сказал Олли, — а того, кто лизал конверт.

— Слюна? Но разве она не высохла?

— Вообще-то можно восстановить ДНК с обратной стороны почтовой марки сорокалетней давности.

— Ты не шутишь? Что, в слюне есть ДНК, как и в крови?

Не точно так. В слюне есть клетки кожи, и вот в них-то есть ДНК.

— Кожи?

— Ну да, полости рта. На клеточном уровне.

— Ты говоришь, как ученый, Олли.

• Да, многое нужно знать, чтобы быть хорошим детективом, и я говорю не о том, где подают вишневый пирог после полуночи, хотя и это тоже. Все анализы ДНК связаны с клеточным уровнем. Красные кровяные тельца тут не подходят, нужны белые кровяные тельца, которые находятся не только в крови, но и в коже. Когда получаем ордер на чье-то тестирование, мы ведем их в медицинский отсек, если они в тюрьме,

152

и медсестра берет две пробирки с кровью и мазок изо рта. Потом можно видеть, что состав крови и состав слюны совпадает.

— То есть ты говоришь, что мы можем отследить, кто облизывал конверт, — спросил Кларенс.

— Теоретически да, — сказал Олли, — практически нет.

— Почему нет?

— За исключением насильников, мы обычно не храним данные ДНК на людей. Это не отпечатки пальцев. Я имею в виду, что у нас есть отпечатки пальцев только тех людей, которые были арестованы. Так что у нас есть не так много для тестов. Но чтобы проверить, я пропустил наши результаты через компьютер, но ничего не обнаружилось. Я бы был потрясен, если бы появилось.

— Нельзя ли выписать ордер, чтобы взять образцы у подозреваемого?

— Только если есть убедительная причина, которую можно доказать судье, чтобы выписать ордер. Некоторые старые грешки. Мы хотели бы проверить Норкоста и Грея, да? А какие у нас доказательства? Даже и близко ничего нет. «Да, ваша честь. Я надеялся, что мы возьмем две пробирки крови у Норкоста, потому что, по моему скромному мнению, мне просто кажется, что он похож на подозреваемого». Поверь мне, этот номер не пройдет.

Мэнни извинился, и Олли позвонил. Пять минут спустя он вернулся.

— Олли, — спросил Кларенс, — если частное лицо собирает образцы ДНК просто как хобби или что-то в этом роде, то ему нужно взять у человека только кровь, так?

-Да.

— Или что-то, что контактировало с полостью рта, со слюной, даже если высохло, так?

— Правильно. Но это надо делать осторожно.

— Складывать в пластиковый пакет и так далее?

— Да. Но частное лицо должно действовать на свой страх и риск, — сказал Олли. — Если же это инициатива полиции, то такое недопустимо.

— Но даже если бы это было недопустимо, делу бы это помогло, не так ли?

— Да. И это даже было бы допустимо, пока полиция не инициирует ничего такого и не дает одобрения.

Кларенс закрыл свой кейс и направился к двери.

— Пока, Олли.

— Держись, Кларенс. Мне ужасно неприятно тебе это говорить, но вся эта история с Грэйси...

— Что?

— Полиция и все остальные будут задавать вопрос, кому была выгодна смерть девушки. Явно ты первый в списке. Раз она умерла, прокуратура может закрыть дело. Но независимо от этого, некоторые люди будут думать, что ты замешан. Я уже такое слышал.

Это случилось вчера вечером, да? Я был дома с моей семьей весь вечер. Они могут это подтвердить.

Да, это хорошо, — сказал Олли. — Но люди все-таки будут думать, что за передозировкой Грэйси стоишь ты. Будут думать, что это ты подсадил ее на наркотики и так далее. Я просто пытаюсь подготовить тебя к осуждению. Мне это знакомо. Многие люди до сих пор верят, что я страшный расист.

Кларенс гулял по улицам Портленда во время обеденного перерыва, думая о Грэйси и о ее короткой жизни. Его мысль вернулась в прошлое. Он вспомнил, как в 14 лет играл в баскетбол, наблюдая краем глаза за окружающими. Он помнил, как мальчики вели себя с девочками, выделываясь, демонстрируя себя в лучшем свете, и говорили: «Дай-ка мне свой телефон, крошка. Я просто умру без твоего телефона». Такие шуточки были нормой, видом искусства.

Вспомнилась одна девушка — Тиша. Сначала он думал, что она красивая, черная версия Грэйси. Но Тиша была доступна, и парни использовали ее как пачку сигарет, выбрасывая, когда сигареты кончались. Вскоре ее глаза стали пустыми. Через пару лет после переезда Кларенс слышал от своей кузины Фрэнки, что Тиша покончила с собой. Тиша. Грэйси. Образ Тиши всегда преследовал его. Он считал, что черные мужчины и черные женщины страдают по-разному.

Кларенс пошел пешком к «Трибыон». Он прошел пару улиц и сел на скамейку, стоящую на траве, глядя на окружающий город.

Он любил виды города, его звуки и запахи. Ароматы вьетнамской, тайской, китайской и креольской кухни. Звон колокольчиков в магазинах, когда в них входят посетители. Суета, активность, бесконечное разнообразие. Библиотеки, искусство и культура, коммуникация, обмен идеями.

Он ненавидел виды, звуки и запахи города. Заброшенные конторы, разбитые окна, граффити, украденные и разбитые тележки из магазинов, звуки сирен, вонь неубранного мусора и мочи под стенами домов. Он ненавидел сверкающие огни порномагазинов, которые продавали резиновых женщин, напоминая о том, как его прабабушку продали на торгах. Он ненавидел город, который забрал у него Дэни и Фелицию, и разрушил его с таким трудом созданную репутацию. Город, который убивал детей с таким большим потенциалом, как Робби, Лиза, Раймонд и Грэйси.

Он помнил, как навещал свою кузину в Джексоне, где фрукты и овощи лежали на открытых лотках прямо на улице. Люди кидали деньги в маленькие коробочки, сами решали, сколько им платить, и брали товар, а в конце дня хозяин находил или соответствующее количество денег, или даже немного больше. Теперь все ценное запирали на замок в огромные стальные сейфы или в камеры, снабженные сигнализацией. Город больше не был общиной. Это был хаос физической и моральной грязи.

Эта часть города, где он сейчас сидел, была еще хорошей. Там, где он жил в доме Дэни, была худшая его часть. Жизнь в городе была спрессованной. Дети выглядели как подростки, подростки — вдвое старше своего возраста, люди за тридцать и за сорок, которые жили в пригородах и играли в гольф, одевались в молодежную одежду, выглядели как изношенные, побитые жизнью старики, их лица прорезали глубокие морщины. Люди старились вместе с соседями, высушенными, как старый, давно упавший с дерева плод.

Более новые дома Портленда, красивые дома, постепенно сами становились укрепленными городами. Там были охраняемые входы, стоянки, на которых нельзя было поставить чужую машину, охрана, специальные карточки для входа. Это напоминало военный комплекс. Только имеющие доступ могли проникнуть на территорию. Почти все были белые, азиаты или люди с Ближнего Востока. Это было разделение скорее по уров-

155

ню благосостояния, чем расовое, — богатые черные и испанцы тоже могли там жить. Но те, за стенами были внизу пищевой цепочки. И именно тех, которые были на дне, больше всего и боялись в укрепленных городах.

Город казался Кларенсу домом, у которого рушится основание, изъеденное годами, и этот фундамент нельзя починить. Сегодня ему казалось, что у города нет будущего.

Дэни внимательно смотрела на великий город, такой высокий, что даже со своим превосходным зрением она не могла видеть вершины. Город все еще достраивали, хотя он казался почти завершенным. Многие из легионов Михаила входили и выходили в свои задания, для того чтобы избавлять и созидать, как она предполагала. Она жаждала увидеть его ближе, как человек жаждет, чтобы был завершен новый дом, чтобы, наконец, войти в него. Но сейчас ожидание и предвосхищение было еще больше, потому что она не видела даже проекта. Она знала, что Плотник наблюдает за строительством, и это знание вызывало в ней возбуждение и восторг.

Стоя здесь, она понимала как никогда прежде, что провела всю земную жизнь просто в арендованной комнате, взаймы. Ее больше не удовлетворило бы что-то меньшее, чем новый мир. Единственная причина, из-за чего она любила старый мир, была та, что в наивысшие моменты в нем что-то напоминало этот.

Новый Иерусалим, город Божий, притягивал ее, как может притягивать только родной дом.

— Как может быть домом место, куда я ни разу не ступала говорила она вслух Торелу и Льюису. Затем улыбнулась и сама ответила на вопрос. — Когда возлюбленный обещал тебе его и готовит его для тебя.

Дэни помнила, как Кларенс как-то говорил ей, что сама мысль, что небо — это город, оставляла его равнодушным. Тогда у нее не было ответа, но он был сейчас. Он думал о единственном типе городов, которые знал, с их загрязнением воздуха, грязью и преступлениями, бедностью, шумом и конфликтами. Теперь она понимала, как в этом небесном городе может быть свежесть и жизнь и открытые пространства сельской местности все, за что Кларенс любил загородные места, — с насыщенностью, взаимозависимостью и взаимоотношениями города. И

156

без всяких разделений, расовых и других, которые оскверняли и городскую и сельскую жизнь в Стране Теней.

Льюис положил руку на ее плечо.

— Книга Эль-Иона говорит, что Его народ проводит свою жизнь в Стране Теней, ожидая лучшего города — небесного. Эль-Ион говорит, что в мире тьмы его дети не имеют постоянного города, но ожидают города грядущего. Скажи мне, что такое город.

Дэни думала над вопросом своего наставника.

— Место, где много домов рядом друг с другом, и жители подчиняются одному правителю. Место разнообразной и кипучей деятельности, общения, взаимодействия, работы, обязанностей, творческого самовыражения. Искусство, музыка и театр.

— Да, — сказал Льюис. — Эль-Ион говорит, что патриархи не обрели землю, которую Бог обещал им. Но это не страшно, так как они ожидали города, основателем, архитектором и строителем которого есть сам Бог. Знает это или нет Адамово племя, но пока они, наконец, не войдут в ворота, они всегда будут в ожидании грядущего города. Главная пустота и тоска человека — по личности, личности Христа. Но следующая его тоска — по месту, которое для него готовит Христос. Те, кто не понимает этого, проводят бессмысленную жизнь в Стране Теней, пытаясь заполнить пустоту чем угодно, в то время как только одна личность и одно место могут заполнить ее.

— Я знаю, что этот город будет прекрасным, — сказала Дэни, — но не могу представить ничего лучше того места, где мы находимся сейчас.

— Это природа небес, — сказал Торел. — Ты всегда переживаешь то, что за пределами твоего воображения. Но как только переживешь это, воображение еще расширяется. Не как на земле, где воображение всегда превосходит реальность, здесь реальность превосходит воображение.

— Это кажется слишком хорошим, чтобы быть правдой.

— В царстве Эль-Иона все, что хорошо, то и правда, — сказал ангел, — ты во владении неба, хотя только вступила в него. Ты находишься в преддверии его, при входе в город. Если преддверие так прекрасно, как ты представляешь само место? Если ворота так величественны, то каким будет город?

157

— Я знаю, что Он обещал место для нас. Я просто не могла вообразить, что это будет так... необыкновенно.

— Как ты готовила комнату для каждого из детей, — сказал Торел, — а я был там, когда ты это делала, — так и Сын Эль-Иона готовит комнату для каждого ребенка, который приходит в Его мир. Качество комнаты, которую ты готовила, было ограничено твоими способностями и ресурсами. Но Эль-Ион ни в чем не имеет недостатка. Великий город в один день будет перенесен на новую землю, и, наконец, ты попадешь в то место, которое предназначалось для тебя.

— Я никогда не представляла себе, что этот город — реальное место. Я думала, что он описан символически.

Торел выглядел смущенно, а Льюис улыбнулся.

— Как выглядит символическое место? — спросил Торел.

— Как можно есть символическую еду, пить символическую воду, ходить по символическим улицам или петь символические песни? Я не понимаю человеческой склонности отвергать ясное значение слов Эль-Иона.

— Но, — сказала она, глядя на город, — он такой огромный!

— Он точно такого размера, как сказал Эль-Ион, — сказал Торел. — Ты не читала книгу Эль-Иона, где он указал точные размеры вечного города? В слове Эль-Иона людям сказаны совершенно определенные вещи, но люди так удивляются им, когда приходят сюда. Ты что, будешь удивляться, и когда увидишь текущую реку, деревья, драгоценные камни и золотые улицы, сверкающие как прозрачное стекло? Я могу понять, что ты можешь быть поражена их видом. Но удивляться самому их существованию, когда Эль-Ион открыл это заранее — за пределами моего понимания.

— Но все в этом месте за пределами моего понимания,

— смеясь, сказала Дэни. Она посмотрела сквозь портал на Кларенса, который все еще сидел на городской скамейке. — Хотя теперь я гораздо больше понимаю, что делает мой брат. Это так тяжело для него. Почему он должен проходить сквозь это? Почему Эль-Ион допускает такие страдания?

— Представь, что человек вошел в темную комнату без окон, — сказал Льюис. — У него только несколько светильников. Но удобство, комфорт, который они создают, заставляет его оставаться в комнате, цепляясь за их слабый мерцающий

158

свет, который не удовлетворяет и не может быть длительным. Чтобы пережить полный свет дня, нужно только выйти из темной комнаты, открыть дверь передней и выйти на солнечный свет. Но пока слабый мерцающий свет светильников еще горит, он не уйдет оттуда, он будет прилеплен к этому жалкому свету. Если бы ты любила такого человека, если бы хотела лучшего для него, что бы ты сделала?

— Я не знаю, — сказала Дэни.

— Ты бы задула эти маленькие рукотворные светильники, — сказал Льюис. — Как только он остался бы без них, ты бы провела его сквозь темноту к двери, чтобы, наконец, он вышел к небесному свету.

— Здравствуйте, мистер Абернати. Как вы? - голос Шейлы убедил Кларенса в том, что она не думает о нем плохо.

— Ну, времена тяжеловатые, но я справлюсь. Могу я поговорить с Регом Норкостом, пожалуйста? Или если его нет, то с Карсоном Греем?

— Мистер Грей уехал домой, он болен: кашляет и сморкается весь день. Но я думаю, что могу найти вам мистера Норкоста.

Норкост появился на линии.

— Кларенс, я действительно сожалею по поводу всех неприятностей, которые обрушились на вас.

— Да. Но все это неправда, и мое доброе имя будет восстановлено. Послушайте, вы говорили, что хотели бы поиграть в Теннис еще раз. Я сегодня еду на корт в 4:15.

—О, теннис это отлично. Обычно по четвергам в 4:30 у меня деловая встреча с Карсоном. Но он заболел и уехал домой. Бедняга кашлял, сморкался и задыхался, и я сказал: «Езжай домой, пока всех нас не заразил». Итак, в 4:15 в спортивном клубе?

— Да. Корт номер три.

— Прекрасно. Увидимся там.

Кларенс ожидал, что Норкост скажет «нет». Политики не любят, чтобы их видели с людьми, у которых неприятности. Он позвонил Харольду Хэддевею.

— Харольд? Кларенс Абернати. Ты работаешь сегодня вечером в офисе Норкоста? Можешь оказать мне услугу? Это несколько необычно. Не можешь запустить меня в офис на несколько минут сегодня вечером? Для этого есть важная при-

159

чина, поверь мне. Ты можешь вообще все это время стоять рядом со мной. Правда? Когда ты приходишь? Все уже уходят к этому времени? Отлично. Будь там к 7:15. И окажи мне услугу, ладно? Не говори об этом никому. И не выбрасывай мусор, пока я туда не приеду.

Рэгги Норкост отлично отбивал удары. В какой-то момент он вытер рот рукавом своей спортивной рубашки. Кларенс проиграл первый сет 4:6 и выиграл второй — 7:5. Это вообще был первый сет, который он выиграл у Норкоста, но Кларенс выложился полностью. У них не хватило ни времени, ни сил на третий. Они пожали руки друг другу и пошли в душ, сложив свою теннисную форму в пластиковые пакеты. Вымывшись, они вернулись в свои кабинки, оделись и стали выходить, каждый со своей сумкой. Норкост помедлил, два раза проверив кабинку и свою сумку.

— Вы не видели мою рубашку? — спросил Норкост у Кларенса.

— Нет. Вы уверены, что положили ее в кабинку?

— Думаю, что да. Но если я оставил ее снаружи, кто-нибудь мог перепутать ее со своей. Сейчас полно серых футболок. Не беда. Пусть носят на здоровье. Есть время на обед, Кларенс?

Нет, спасибо! Сегодня вечером у меня еще есть дела в

городе.

— Да. Я обещал, что проведу весь вечер дома с Эстер. Спасибо за игру. Было увлекательно.

Кларенс помчался домой вдохновленный, но усталый и голодный. Женива разогрела бифштекс с картошкой в микроволновке. Он просмотрел свою почту на работе, но не всю, и часть положил в кейс, чтобы не отвлекаться от статьи. Сейчас он стал ее просматривать. Несколько дюжин личных писем были одобрительными и поддерживающими. Некоторые были нейтральными. Но три письма поразили его так, как будто они были единственными.

«Эй, ты не можешь быть подальше от девочек? Смотри лучше за своей задницей, ниггер».

«Можно взять мальчика из джунглей, но невозможно взять джунгли из мальчика».

«Нам всегда нравились Ваши статьи, но Ваше недавнее поведение повергло нас в шок. Мы думали, что Вы истинный

160

христианин, отстаивающий консервативные ценности, среди развращенной либеральной прессы. Но теперь Вы предали нас всех, совершая эти ужасные вещи. Ваша полоса и полоса Джейка Вуда были единственным, ради чего мы выписывали «Трибьюн». Теперь нам больше не хотелось бы видеть Ваше имя напечатанным. Позор Вам».

Кларенс отодвинул тарелку — обед остался недоеденным.

Те же люди, которые жаловались, какой развращенной была «Трибьюн», теперь переменились и верят тому, что пишет эта самая «Трибьюн».

— Что не так, детка? — спросила Женива. — Не понравилось мясо?

— Нет, мясо отличное. Но мне надо кое-что сделать...

Кларенс прошел из лифта на 14 этаже в детективное отделение, неся с собой коричневый пакет, который не сочетался с его костюмом. Он подождал несколько минут, пока вышел Олли и пожал ему руку.

— Нам уже пора прекратить так часто встречаться, Кларенс. Наши жены могут начать ревновать. Что стряслось? — Олли открыл дверь, пропуская его в офис.

— Нет времени заходить. Надо возвращаться в «Трибьюн» и подчистить статью. Я только собирался отдать тебе вот это, — он открыл пакет, чтобы Олли мог заглянуть.

— Серая футболка в пластиковом пакете? Воняет потом.

— Я полагаю, ты найдешь на левом рукаве, особенно на манжете, здоровый образчик слюны изо рта некоего Рэгги Нор-коста.

— Не шутишь? — Олли показал на сумку. — А что там в этих маленьких пакетиках?

— Четыре носовых салфетки из мусорной корзины очень больного, кашляющего и сморкающегося Карсона Грея.

— Сопли? Ужас. Ну, посмотрим. Это будет интересно.

— Еще я отодрал две жвачки из-под крышки стола у Грея, — он поднял пакетик. — Не прикасался к ним. Использовал свой карманный складной ножик.

— Грей прилепляет жвачку под стол? Ты раскапываешь маленькие грязные секреты людей, а? Жвачка, да? Никогда еще не использовал ее для анализа ДНК. Однако посмотрим, что наша команда криминалистов сможет сделать. Если ничего, можно

161

потом еще пожевать ее. Тесты ДНК обычно занимают недели, но я постараюсь ускорить.

Кларенс направился к лифту.

— Я ведь тебя об этом не просил, нет? — сказал Олли.

— Нет. Это была на 100 процентов моя собственная идея, от начала до конца.

— Что с твоей статьей на завтра? — спросил Джейк у Кларенса, когда они сидели в закусочной.

— Уинстон говорит, что с последним обвинением О. Джи пришло время нового великого расового разделения.

— Но это никогда не кончится, разве не так? Это дело, которое никогда не умрет.

— 3 октября 1995 года — я помню точную дату, можешь себе представить? Мы с Олли много говорили об этом.

— Мы с тобой никогда много не говорили об этом суде, я не знал, как начать разговор об этом. Но знаю, что это беспокоило тебя.

— Конечно. Когда О.Джи был обвинен, я чувствовал так, как будто обвинили меня.

— Почему?

— Потому что я черный.

— Но это не...

— Я знаю, знаю. Это звучит нелогично. Как-то раз я подслушал разговор двух парней во время ланча об О.Джи. Один парень говорил другому: «Что ты хочешь от ниггера?» Я хотел ткнуть его лицом в картофельное пюре, но тогда бы он, наверное, сказал: «Что еще можно ждать от ниггера?» — Кларенс засмеялся, но неубедительно. — Ты знаешь, о чем я подумал, Джейк? Об этом я никогда раньше не говорил белому, но рассказывал моим черным друзьям.

-Что?

— Я думал о том, что почти все серийные убийцы были белыми: Мэнсон, сын Сэма, Банди, Дагмер, Гэйси — все эти парни. Но когда Дагмер насиловал, убивал людей и ел их, разве кто-то сказал: «Что еще можно ждать от белого?» Кто-то хотя бы подумал об этом? Конечно, нет. Когда Олдрич Эймс выдал агентов ЦРУ в Советском Союзе за «Ягуар» вишневого цвета и хороший дом, и в результате 20 человек

162

были убиты, разве кто-то сказал: «Вот вам белый человек?»

— Раса не имеет к этому отношения, — сказал Джейк.

— Если ты не черный и это не преступление черного. Когда белый делает что-то плохое, это просто еще один плохой человек. Но если Дагмер был бы черным, все изменилось бы. Это был бы не просто еще один плохой человек, а еще один плохой черный, черный убийца, черный каннибал. Каждый черный ощущает этот груз, по крайней мере, я чувствую.

— Это так на тебя действует?

— Посмотри на стереотипы. Черные имеют незаконных детей и не воспитывают их, не заботятся о них — вот что думают люди. Но сколько веков белые насиловали своих черных служанок, делали их беременными, отказывались признавать детей, воспитывать их? Сколько черных мужчин обвинили в «сношении» с белыми женщинами? Скольких черных автоматически рассматривали как насильников белых женщин, когда сотни лет было обычным, что белые мужчины насиловали черных женщин? Нет. Это черные насильники.

— Ну, — сказал Джейк, — белым приходится жить с ярлыком, что они белые угнетатели. Иногда ты чувствуешь, как кто-то навешивает тебе вину. Это уже старо.

— А что насчет стереотипа «Черные — агрессоры и насильники»? Я слышал, как в шестидесятые годы люди ссылались на марши и демонстрации, чтобы доказать это. Но посмотри на историю профсоюзов в этой стране, когда белые рабочие устраивали марши, забастовки и поджоги еще до того, как движение за гражданские права вообще появилось. Вспомни историю. Три сотни лет белые воруют, секут, пытают, насилуют, унижают и убивают своих черных рабов. Огромное большинство черных никогда не боролись с этим, никогда не отвечали насилием на насилие. Исторически американские черные были наименее склонны к агрессии, это были самые покорные люди в мире, и уж точно менее агрессивные, чем белые, которые секли их. После всего этого теперь есть несколько черных преступников, которые стреляют друг в друга, и все думают: «Ну, черные агрессивны по натуре, не так ли?»

— Я так не думаю, Кларенс.

— Может, ты и не думаешь. Но разве ты не слышал, как люди говорят об Африке? Что творил в Уганде Айди Эмин.

163

Гражданская война в Мозамбике, резня в Уганде. Они думают, это оттого, что черные агрессивны. Я слышал, что так говорят, Джейк. Я уверен, ты тоже слышал. Поэтому говорю, посмотри на кровопролитие на Ближнем Востоке. Разве это делает арабов и евреев агрессивными по природе? Посмотри на войны и убийства в Центральной Америке. Испанцы агрессивны по натуре? Посмотри на кровопролитие в Китае — Мао уничтожил в пять раз больше людей, чем Гитлер. А Пол Пот — азиаты, должно быть, агрессивны по природе. Так и все солдаты, которые убивают. А что насчет белых русских при Сталине, которые убивали голодающих детей на Украине, миллионы людей? А боснийские сербы? Опять же белые. Посмотри на Ирландию. Они настолько белые, насколько только возможно, религиозны, ходят в церковь. Но кто-нибудь говорит: «Это доказывает, что белые просто агрессивны по натуре»? Конечно же, нет.

Джейк видел огорчение Кларенса и не знал, что сказать.

— Знаешь, о чем это все мне говорит, Джейк?

— О чем?

— Не о том, что черные агрессивны. Или что агрессивны испанцы, или азиаты, или белые. Просто о том, что все они люди, и все люди агрессивны. Цвет кожи не имеет значения. Как говорит пастор Клэнси: «Это не проблема кожи. Это проблема греха».

— Я согласен с тобой, брат, — сказал Джейк. — И у меня для тебя другой пример. Подумай о Бобби Найте и Джоне Томпсоне. Найт хватает своих игроков за одежду, кричит и матерится на судей, и переворачивает скамейки. Томпсон обращается со своими игроками с уважением. И глядя на Бобби Найта, никто не говорит: «Вот еще один бешеный белый». А, глядя на Томпсона, никто не говорит «Вот еще один уравновешенный, воспитанный, разумный черный».

Кларенс посмотрел на Джейка с удивлением.

— Осторожно, брат. Ты говоришь почти как черный. Ты, похоже, начинаешь смотреть другими глазами.

ГЛАВА 38

«Черные ленивы. Это стереотип, о котором теперь мало кто говорит вслух. Как большинство расовых предрассудков, он является глубинным. И как большинство, он иррационален.

164

Посмотрим на исторические факты. Белые люди порабощали негров, чтобы они выполняли грязную работу. Сотни лет черные работали по шестнадцать часов в сутки, так что белым не нужно было стирать себе одежду, готовить пищу, ухаживать за животными или выращивать урожай. Однако все верят, что именно черные ленивы. Истина же в том, что есть как ленивые, так трудолюбивые и белые, и черные, и латиносы, и азиаты, и индейцы. Мне приходится констатировать факт, что это очевидное свидетельство глубоких расовых стереотипов».

Закончив статью, Кларенс стал просматривать почту. Первое же письмо было напечатано одним из тех взрослых, которые до сих пор пишут как второклассники: «Ты таскался с белой девчонкой, ниггер? У тебя джунглевая лихорадка? Небось, хорошо тебе было? А теперь ты убил ее. О. Джи выпутался, а ты не выберешься».

Указательный палец Кларенса теребил правое ухо. Он открыл следующее письмо, на сей раз от бизнесмена из Грешема.

«Полагаю, что никогда не писал вам раньше. Мне всегда нравились ваши статьи. Просто хочу сказать вам, что я верю в презумпцию невиновности. Пока суд не доказал вашу виновность, я буду продолжать верить, что вы не делали этого. Если бы я был на вашем месте, то хотел бы, чтобы меня считали невиновным, а Иисус сказал: «Поступайте с другими так, как хотите, чтобы поступали с вами». Продолжайте писать статьи, Кларенс, и знайте, что многие из нас верят вам. С уважением, Джим Ригельман».

Такие письма, как это, глубоко трогали Кларенса. Вдохновленный, он открыл еще одно.

«Ниггер, зачем ты лезешь к нашим белым девкам? Твои сестры недостаточно хороши для тебя? Я рад, что она умерла. Ты тоже заслуживаешь смерти».

Весь клан Абернати собрался в доме Кларенса и Женивы 12 декабря, чтобы отметить сразу два праздника: Рождество и Кванза. Как было заведено в последние несколько лет, они встречались за две недели до Кванза.

Перед обедом Харли вывесил красно-черно-зеленый флаг. Стоя перед всей семьей, он говорил торжественно и искренне.

165

— Хабари Гани. Это Бендера Йа Таифа, флаг черного народа. Красный цвет означает кровь, потому что с кровью мы потеряли свою землю, и без крови мы не можем приобрести ее. Черный означает, что мы с гордостью причисляем себя к народу Африки. Зеленый означает нашу землю, которую мы потеряли, но снова обретем ее, потому что без собственной земли не получим свободы, справедливости, независимости и равенства. Мы собрались сегодня, чтобы начать подготовку к Кванза. Благодарим, что мы часть черной семьи.

После того как жена и дети Харли сказали несколько слов о значении сезона Кванза, Обадиа открыл Библию и прочитал рождественскую историю из Луки, 2 гл. Последовал семейный праздник, который длился часа два, перемежаясь рассказами, смехом и оживленными спорами.

— Женива, милая, — сказал Обадиа, — клянусь, что это лучший картофельный пирог, который ел такой старый солдат, как я, с тех пор, как его готовила моя Руби,

Женива поднялась с места и обняла свекра.

— А это лучший комплимент, который я слышала, папа. Никто не пек пирог лучше, чем мама.

— Никто, — согласился Обадиа, — но твой ближе всего к нему.

Он обвел взглядом всех детей.

— Если бы ваша бабушка могла вас сейчас видеть. Я надеюсь, что она видит. Кто-то из вас никогда не встречался с ней здесь, но вы еще увидите ее на небе, если любите Иисуса, как она.

— Какой она была, дедуля? — спросила Кейша, когда семья перебралась в гостиную.

— Она была настоящей «тетей Джейн», — сказал старик, усаживаясь на диван, — настоящая «мисс Салли», один к одному.

Дети были в замешательстве.

— «Тетя Джейн» и «мисс Салли», — сказал Кларенс, — это были прозвища, которые давали немногим черным пожилым женщинам в каждой церкви черных. Это были всегда очень уважаемые женщины, обычно не слишком образованные, но с природным житейским умом и здравым смыслом от Бога. Они были особенно близки к Господу.

166

— Моя Руби была близка к Богу. А теперь еще ближе, — сказал Обадиа. — Моя мама тоже была «Тетя Джейн». Мама обычно звонила в колокол на крыльце, да. Это значило, что уже время ужина и пора идти домой. Даже теперь, в старости, я иногда слышу этот колокол. Пора идти домой.

Обадиа повернул голову, прислушиваясь. Некоторые члены семьи смутились, как будто этот старый человек принадлежал к иному миру, где слышны эти голоса. Обадиа слышал музыку, которую никто не мог слышать. В такие минуты, когда особенно очевиден был его преклонный возраст, Обадиа казался слишком юным, вел себя по-мальчишески, как дитя, бегающее свободно по лугам детства. Вспоминал он детство или предвосхищал его? Как могло так быть, что чем старше он становился, тем моложе оказывался? И, слыша музыку в молчании, старик присоединился к пению своим дрожащим голосом, с неослабевающим энтузиазмом: «Свобода, свобода, свобода ждет меня. Я не буду рабом, я пойду к Господу и буду свободен. Все на борт, дети, все на борт, поезд благовестил идет, все на борт. О благодать, спасен Тобой я из пучины бед. Был мертв, и чудом стал живой, был слеп, и вижу свет».

Большая часть семьи тоже подхватила песню, хотя Харли чувствовал себя неловко и уткнул нос в газету, которую взял с кофейного столика. Они спели четыре куплета, и Обадиа знал каждое слово и каждую строфу, хотя уже не всегда мог припомнить, что происходило утром.

«Пройдут десятки тысяч лет, забудем смерти тень, но Богу так же будем петь, как в самый первый день».

Слезы потекли по щекам Обадиа, когда он посмотрел в окно. Кларенс проследил за взглядом отца и ничего не увидел.

— Счастливого Рождества моей семье, — сказал Обадиа,

— и счастливого Кванза, — добавил он, глядя на Харли, все еще просматривающего статью «Трибьюн».

— Эти республиканцы не успокоятся, пока не сокрушат последнего черного, — сказал Харли, отшвыривая газету, — чертовы белые.

Женива посмотрела на деверя так, как будто он угасил праздничное настроение.

— Да, есть чертовы белые, брат, но есть и чертовы черные,

— сказал Кларенс. — Сколько белых приходит сюда, чтобы ото-

167

рвать черным головы? В основном это преступления черных против черных, и ты знаешь это.

— Ия знаю, кто это, — сказал Харли, — кто показал черным, что их жизнь ничего не стоит. Я знаю, кто украл у них африканское наследие и научил их ненавидеть себя и друг друга. Белые отравляли воды черного моря сотни лет. Не обязательно лично нажать спусковой крючок, чтобы быть виновным в смерти.

Обадиа поднял руки, Кларенс и Харли замолчали.

— Вы оба неправы и правы. Беда с тобой, сынок, — сказал Обадиа Харли, — возвращаясь к корням, ты слишком рано останавливаешься.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты возвращаешься назад в Африку, — сказал Обадиа, — она не так уж и далеко. Вернись дальше, к Ною и его сыновьям, дальше, к Адаму и Еве. Иди туда, откуда мы все произошли от одной семьи, какого цвета бы ни была наша кожа. И мне все равно, был ли Адам зеленым, а Ева фиолетовой. Написано: «От одной крови Он произвел весь род человеческий» (Деяния 17: 26). Мы все одной расы — мы человечество. У нас одна проблема грех. У нас одно решение — Иисус. Черные республиканцы, белые демократы, испано-китайские-американо-индейские индепенденты — это неважно. Грех есть грех, и Спаситель есть Спаситель. Ваше поколение, кажется, всегда забывает об этом.

— При всем моем уважении, папа, — сказал Харли, — если бы мы не боролись за свои права, у нас бы их не было. Мы были первопроходцами, добиваясь расовой справедливости.

Нет, сынок, не вы, — сказал Обадиа, решив выставить свое образование в три класса против ученой степени Харли.

Харриет Тубман освободила три сотни рабов за сто лет до того, как ты вообще родился. Фредерик Дуглас писал книги о справедливости, и его побила камнями толпа, считающая его грязным ниггером. И многие из нас делали все, что могли. И не надо представлять это дело так, что черные ничего не делали, пока не явилась шустрая черная молодежь в шестидесятые. Просто это не так.

Очевидно одно, — сказал Харли, — ваши консервативные церкви не были решением, они были проблемой. Они допускали Библию и молитву в школы, но не впускали туда черных детей. Не забывай, что Софи провела шесть месяцев в вашем

168

евангелическом колледже. Она слышала, как говорили о Мартине Лютере Кинге.

Кларенс знал, что сейчас последует. Он слышал эту историю раньше, правда, давно. Он не хотел слышать ее снова, особенно не хотел, чтобы ее слышали дети.

— Мы смотрели черно-белый телевизор в общежитии, — Софи говорила сдержанно и неуверенно, как будто ей приходилось бередить старую рану. — И вот что сообщили^-. «Мартин Лютер Кинг умер в Мемфисском госпитале». И вдруг компания студентов начала аплодировать и веселиться. Белые христиане ликовали и праздновали, когда узнали, что Мартин был убит. На следующий день я покинула эту школу навсегда.

Кларенсу всегда было легче выдержать гнев Харли, чем эту кроткую боль Софи.

— Ты знаешь, как я сожалею об этом, детка Софи, — сказал Обадиа. — То, что случилось в тот день, разбивает мое стариковское сердце. Этому нет извинений. Но то, что ты видела

— это не дух Христов, это был дух дьявола, а он может войти в любой колледж.

Обадиа опустил голову, размышляя, что сказать дальше.

— Ну, семья, сейчас не время говорить о таких вещах. Я благодарю Бога за каждого из вас. Помолитесь со мной, да?

— он склонил голову, и почти вся семья последовала за ним в молитве.

— Сегодня вечером, Господи, когда мы празднуем рождение Твоего Сына и наше африканское наследие, коснись сердца каждого в этой большой семье. Покажи, как сильно Ты их любишь. Научи нас, как сильно мы нуждаемся в Тебе. И Отец, от имени Обадиа Абернати и его семьи скажи Твоему Сыну Иисусу: «С днем рождения».

Харли и Кларенс прошли в кухню, чтобы взять добавку пирога. Кейша, Селесте и две их кузины, девочки Марии, подошли к Жениве и прошептали ей на ухо:

— Девочки хотят спеть для нас, — сказала Женива. Четыре девочки стали посреди гостиной. С взволнованными лицами они смотрели в потолок.

«С днем рожденья Тебя, с днем рождения Тебя, с днем рождения, Иисус, с днем рождения Тебя».

Дэни, Руби и Фелиция продолжали наблюдать. Они слышали каждый рассказ и спор, подпевали каждой песне. Теперь, когда рождественский обед не был виден в портале, Дэни крепко обняла свою мать и дочь. Все трое ощущали радость, глядя на свою семью, и скучали по ним. Они ощущали тоску, но она была сладкой от предвкушения Великого воссоединения.

Теперь Дэни чувствовала, как на ее плечи легли две руки. Она обернулась.

— Это Ты, — сказала она, — Ты знал и пришел!

Она, Руби и Фелиция заключили Его в свои объятия. Они плакали вчетвером, пока слезы не перешли в улыбки и смех, которыми всегда кончаются любые слезы в этой стране.

Все еще обнимая Его, Дэни чуть отстранилась, чтобы посмотреть Ему в глаза, и сказала, широко улыбаясь:

— С днем рождения.

В тот день дети были освобождены от школы, но Селесте, как обычно, была в детском саду. Женива, Джона и Кейша сели вместе обедать. Перед тем, как благословить пищу, Женива сказала детям:

— Нам надо помолиться за вашего отца.

— Что не так с папой? — спросила Кейша.

— Вы же знаете, что он изменился с тех пор, как тетя Дэни и Фелиция умерли. И теперь люди говорят... плохие вещи о нем, ну, просто ему нужны наши молитвы.

— Какие плохие вещи люди говорят о моем папе? — спросила Кейша.

— Я попытаюсь объяснить, детка, но это трудно. Так или иначе, мы можем просто помолиться за папу?

Холод середины декабря сменился густым туманом над улицами Портленда, промозглым, проникающим под кожу. Туман забирался в дома через щели в окнах, как в Диккенсовском Лондоне. Не было видно даже на расстоянии тридцати метров.

— Пришло время нанести визит Тени, — сказал Олли, обращаясь к Мэнни.

Они прибыли на Моффет Стрит. Дверь открыла мать Тени.

— Дэйви сейчас здесь нет. Не знаю, когда вернется. Приходит и уходит, когда хочет, — ее глаза были пустыми.

170

— Все хорошо, м-с Уильямс, — сказал Олли, — мы всего лишь хотим поговорить с ним. Мы придем еще раз.

Олли и Мэнни вернулись к своей машине.

— Хорошо, — сказал Олли, — давайте проверим этот заброшенный дом на улице Робинс.

— Эту заброшенную церковь?

— Да. Говорят, Тень проводит там много времени.

Олли и Мэнни проехали в густом тумане четыре квартала к Робинс и притормозили у обочины. Они понаблюдали с минуту за зданием, но не заметили признаков жизни. Они вышли из машины с видом опытных профессионалов и постучали в дверь старой церкви с заколоченными окнами. Никакого ответа.

— Полиция, — сказал Олли. — Мы хотим поговорить с Дей-ви Уильямсом, Тенью.

Внутри последовала быстрая череда взрывов. Из-за двери полетели пули, одна из них задела щеку Мэнни. Олли и Мэнни отбежали с линии огня, на бегу вытаскивая пистолеты.

— Ты в порядке? — Олли прикоснулся к окровавленному лицу напарника. Мэнни достал из кожи занозу — щепку от двери. — Надо вызвать наряд.

— Они скроются, пока те прибудут.

— Сотовый телефон на переднем сиденье, — сказал Олли. — Мне надо добраться до машины. Прикрой меня.

Как только он собрался бежать, автоматная очередь вырвалась из окон старой церкви. Лобовое стекло машины Олли разбилось.

— Что происходит? — раздался сзади глубокий низкий голос, и оба копа были застигнуты врасплох. Они обернулись, держа перед собой пистолеты.

— Кларенс? Что происходит? Нагнись, — сказал Олли.

Кларенс пригнулся к ним.

— Я направлялся домой, и мне показалось, что ваша машина припаркована возле старого дома. Я повернул, чтобы посмотреть, в чем дело. Затем услышал стрельбу. Что тут такое?

— Наносим небольшой социальный визит Тени, — сказал Олли. — Парни отреагировали так, как будто мы вторглись на Кубу или что-то в этом роде.

— Нам нужна поддержка, — сказал Олли.

— Что мне делать? — спросил Кларенс.

171

— Тут за углом есть закусочная, — Олли указал направление. — Приведи мне трех-четырех копов.

— Очень смешно, Олли.

— Мне просто нужна рация или телефон, — сказал Олли.

— У меня в машине есть телефон, — сказал Кларенс. Он показал в сторону машины, думая теперь, не слишком ли близко к зоне военных действий он припарковался.

— Хорошо, — сказал Олли, — стреляют из передней части здания. Я не думаю, что они смотрят в заколоченные окна сбоку здания. Если смотрят, я не хочу предоставить им две мишени. Оставайтесь здесь. Я побегу к твоей машине, Кларенс. Она не заперта, да?

Детектив привстал, чтобы чуть отошли затекшие ноги. Затем он побежал, повернувшись спиной к разрушенному дому. Из низкого бокового окна вырвалась автоматная очередь. Кларенс в ужасе наблюдал, как Олли качнулся вперед и замертво упал на бетон в 35 метрах от него.

— Олли! — завопил Кларенс и побежал к нему.

— Нет, Абернати, стой! — Мэнни сказал это слишком поздно.

Очередь пустили в Кларенса, и Мэнни стал стрелять по окну. Он слышал, как Кларенс застонал, и увидел, как тот схватился за плечо. Мэнни выбежал к Кларенсу, левый рукав которого уже покраснел — кровь из его раненого плеча стекала по руке.

Кларенс тащил Олли назад к его машине, обхватив руками плечи детектива. Мэнни пытался поднять своего напарника за ноги, чтобы помочь нести, но Кларенс нес 120 килограмм так быстро, что Мэнни не успел взяться. Кларенс уставился на два следа от пуль, которые прошили костюм и рубашку Олли. Было похоже, что один выстрел попал в легкое, другой — очень близко к сердцу. Оба казались смертельными; было видно, что надежды мало.

— Положи его на спину, — сказал Мэнни, открывая переднюю дверцу и становясь лицом к разрушенному дому.

Кларенс положил Олли на живот на заднее сиденье, а Мэнни прыгнул вперед, взял телефон и позвонил 911.

— Срочно, код ноль. Застрелен офицер полиции. Нужна скорая помощь на 540 Норт Робинс. Это офицер Мэнни Домаст,

172

детектив Домаст. У меня нет доступа к полицейской рации. Повторяю, 540 Норт Робнс, разрушенный дом, старая церковь...

Кларенс слышал что-то незнакомое в голосе Мэнни — панику.

— Олли, Олли, — Кларенс умолял ответить, но тот не отвечал.

Кларенс держался за спину Олли, и теперь его руки заливала кровь. Голос Мэнни замирал, и звучал фоном, а руки Кларенса держались за запястье Олли, нащупывая пульс. Пульса не было.

Дэни смотрела сверху, видя падших ангелов вокруг разрушенного дома, молодых ребят, отмеченных печатью безумия и зла. Она видела, как ребята бездумно стреляют и поздравляют себя с удачной расправой. Она видела, как древний искуситель использует этих ребят, чтобы они совершали его богохульства, отравляя их заведомой ложью, которую он всегда использовал в колледжах и студенческих городках, на улице: ложным утверждением их господства, что они могут стать как Бог.

Она видела праведных ангелов, мужественно обнаживших свои мечи, сражавшихся, чтобы отвоевать территорию, которая когда-то, двадцать лет назад, принадлежала им, пока эта церковь не закрыла свои двери и не переехала в более приличную часть города. Ангельское присутствие здесь когда-то перекрывало демоническое. Но не в последние годы.

Дэни смотрела и молилась, когда в Олли выстрелили, и он упал на землю. Она наблюдала, как Кларенс вырвался из укрытия, и пуля полетела ему в спину. Но она видела, как меч его хранителя, материализовавшись на какое-то мгновение, поймал пулю на лету всего в девяти метрах от спины Кларенса, отразив ее так, что она задела только плечо.

Когда закрылся портал, Дэни стала смотреть в длинный тоннель, видя издалека сюрреалистический серый мир — преддверие ада. Ее поражало, что насколько небеса были прекраснее, чем самая прекрасная мечта, так и ад был хуже, чем самый страшный кошмар. Небо было городом Божьим, ад был мусорной свалкой человечества. У нее никогда не возникал вопрос, как Бог мог допустить, чтобы люди попадали в ад. Это было очевидно. Это было как раз то, чего все люди заслужили, вклю-

173

чая и ее. Ее всегда поражало, как Бог еще принимает людей на небо.

Она видела, как на земле люди живут между Эдемом, которого уже нет, и Новым Иерусалимом, которого еще нет. Когда она видела события на улицах города, то с ужасающей ясностью понимала, что земля — узкий проход между двумя царствами: небесами и адом. Самые прекрасные мечты земли были от Неба, ее самые страшные кошмары исходили из ада. Ад был в тысячи раз хуже земли; небеса — в миллион раз лучше земли. Земля была местом, предваряющим и то, и другое, где можно сделать окончательный необратимый выбор между ними.

— Небо и ад были рядом со мной каждый день, — сказала она Плотнику, который сидел на троне далеко от нее, но нераздельное внимание которого было сейчас обращено к ней.

— Каждый выбор на земле — это выбор неба или ада. Как все это ясно теперь. Каким туманным оно часто было там.

Кларенса задержали в приемном отделении больницы всего на час. Его рана была поверхностной. Потеряно много крови, и оставалась боль, но рану зашили и отпустили его. Он был рад, что в тот день Женива была у своей мамы, и не знала, что произошло. Он заехал домой, чтобы кое-что забрать. Теперь он сидел в своей машине за три дома и через улицу от дома Тени, ожидая и наблюдая.

Он видел, как Тень приехал с двумя подростками. Кларенс внимательно разглядывал Тень. Волосы его были завязаны в хвост, а поверх них была синяя бандана. На нем были серые рабочие перчатки, которые означали: «Не мешайте мне, я занят делом». Тень распрощался со своими товарищами, и те исчезли за углом, оставляя в одиночестве нового лидера «Ролинг 60».

Пока Тень поднялся на свое крыльцо, рассматривая журнал, который вынул из почтового ящика, Кларенс вышел из своей машины и подошел к нему сзади. Молодой человек услышал шаги Кларенса по лестнице и оглянулся.

— Привет, Тень, — сказал Кларенс, — не трогай ствол или ты труп, понял меня?

Кларенс вынул правую руку из кармана куртки, показывая Тени свой пистолет и медленно поднимая его, так что дуло оказалось напротив грудной клетки Тени. Он замер.

174

— Тихо, мужик! — сказал Тень, оглядываясь, в надежде, что его товарищи по банде увидят происходящее.

— Сейчас ты проедешь со мной, — Кларенс подтолкнул Тень к машине.

Когда они до нее добрались, Кларенс обыскал его и достал нож из правого рукава. Он толкнул Тень на место пассажира. Кларенс свернул к югу, по направлению к 1-84.

— Ты убил моего друга, — сказал Кларенс, — полицейского, который пришел к тебе в разрушенный дом. Я знаю, что это был ты. Он хотел просто поговорить с тобой, а ты его убил. И я думаю, ты убил и мою сестру.

— Нет, мужик, не убивал я ее. Клянусь.

— Дэни Ривз, 2 сентября. Мою пятилетнюю племянницу тоже. Сейчас вспоминаешь?

— Слышал об этом. Но я этого не делал. Мне незачем убивать твою сестру.

— Но ты заплатил Грэйси Миллер, чтобы она соврала про меня, разве нет?

— Ни в коем разе, мужик. Это не я.

— Ну, мы это выясним, — сказал Кларенс. — У моего друга есть маленький милый домик в тридцати километрах от города. Я знаю, где он держит ключи.

Чем дальше Кларенс отъезжал от города, тем более растерянным становился Тень. Это была уже не его территория. После сорока минут езды в молчании и напряжении, Кларенс свернул на длинную извилистую грязную дорогу, через 16 км от Грешема, не доезжая Майнт Худ.

Они подъехали к одиноко стоящему загородному домику, затерянному среди елей. Кларенс вышел из машины и вынул коробку из багажника. Будь это территория Тени, он мог бы вырваться и убежать, но он не знал, куда идти, и не имел тут союзников. Кларенс открыл пассажирскую дверцу и под дулом пистолета загнал Тень в дом.

— Садись, — Кларенс показал на старое кресло возле стола, затем достал веревку из ящика и привязал Тень к креслу за пояс, — руки на стол.

— Ты что делаешь, мужик? Ты что со мной делаешь?

— Слишком много черных было забыто, — сказал Зеке Дэни. — Мы никогда не боролись за независимость от Бога. Это была не борьба против господства. Это была борьба за правильное господство. Свобода — это не значит быть вообще без власти. Свобода — это быть под правильной властью, Божьей.

Дэни кивнула, глядя на образы, которые виднелись в портале. Хозяин плантации говорил с группой рабов, один из них был Зеке.

— Когда на прошлой неделе умер старый Нед, — говорил хозяин, одетый в воскресный костюм, — тут появился какой-то ропот, что его не похоронили в земле. Я говорю, что он был ниггер, так что это неважно. Я не могу себе позволить тратиться на хороший ящик всякий раз, как помрет ниггер. Но чтобы показать вам, что я добрый христианин, могу дать вам дерево, чтобы вы сами себе делали гробы, но только в свободное время. Вы не можете отбирать мое время, это нарушает Божий закон. Слышите вы?

— Да, масса Вилли, — сказал Зеке. Дэни посмотрела на Зеке, иссушенного до костей и истощенного повседневным трудом, который, вооружившись пилой, молотком и гвоздями, делал себе гроб при луне. После того как работа была закончена, Зеке написал на боковой стороне гроба кусочком угля.

— Неплохо для старого раба, который научился сам читать и писать по этой старой Библии, которую я прятал под койкой, — Зеке прочитал вслух, — Псалом 15:11: «полнота радостей пред лицем Твоим».

Дэни увидела, что хозяин подходит к гробу Зека, рассматривает его:

— Кто написал эти слова? Сотри их! Я должен был бы высечь тебя за то, что ты пишешь, и высек бы, не будь я таким милосердным!

— Когда я стирал каждое слово, — сказал Зеке Дэни, — то повторял его как молитву Эль-Иону. Видишь, хозяева могли владеть нашими телами, но не могли владеть нашим разумом. Мое тело было в рабстве, но мое сердце было свободно.

Дэни обняла его, затем потянулась к его лицу и вытерла слезы.

— Как нелепо, — сказала она, — что этого человека, заяв-

176

лявшего, что он верит в Бога и Его Слово, так раздражало это Слово, написанное на твоем гробу. Что он думал?

— Я точно не знаю, но думаю то, что рабы умеют читать и писать, напоминало массе Вилли, что мы тоже люди. Понимаешь, они обычно говорили, что мы вроде коров и мулов, но я никогда не видел, чтобы корова читала и писала. То, что я написал стих из Писания, напомнило ему, что я духовное существо, Божье дитя. Коровы и мулы не молятся, не поют и не поклоняются. Ну и когда он слышал слишком много Библии, масса Вилли, может быть, вспоминал, что ему предстоит ответить перед Богом за все, что сделал. Что дает утешение страдающим от несправедливости, то ужасает тех, кто эту несправедливость творит. Делать этот гроб и писать эти слова — был труд любви. Для меня это было обетованием, что я буду в Божьем присутствии в радости. Для него это обетование было ужасным.

— Я полагаю, мы не можем точно знать, о чем он думал, да?

— спросила Дэни.

— Часто я смотрю через портал и удивляюсь, о чем люди думают, когда делают или говорят разные вещи, — сказал Зеке,

— иногда я знаю, что смогу спросить их. Но я не могу задавать вопросы массе Вилли. Его здесь нет, чтобы спрашивать его.

Кларенс снял с Тени перчатки и взял еще одну веревку, обвязал ею запястья и обмотал ее вокруг стола. Затем он привязал веревку к ножкам стола на другой стороне, так что руки Тени были связаны крепко.

— Зачем ты это делаешь? — голос Тени срывался.

— Ты проходил детектор лжи? - спросил Кларенс.

— Нет. Мне мой адвокат не советовал.

— Умный человек, — сказал Кларенс. — Дашь мне его фамилию. Ну, Тень, сегодня твой шанс попробовать детектор лжи. Пройдешь его прямо здесь. Три раза соврешь, и все, — он держал пистолет в руке. — Врешь три раза, и я пускаю пулю в твою голову.

В глазах Тени промелькнул ужас. Он слышал о репутации этого огромного мужика и о том, что он сделал с Джорджи.

Кларенс достал из своего ящичка отцовский аппарат для измерения давления, обмотал манжет вокруг руки Тени, и сильно накачал его — слишком сильно. Затем хирургической трубкой,

177

которую купил в магазине медицинского оборудования менее двух часов назад, он крепко обвязал грудную клетку Тени. Наконец, Кларенс воткнул в розетку вилку от индукционной катушки, которую взял у Джоны. Он расположил штырь от катушки в двух сантиметрах от сгиба руки Тени. Глаза Тени становились шире, когда он смотрел на впечатляющий кусок металла.

— Когда ты соврешь, я это узнаю. Три раза врешь — и ты мертв. Первый вопрос: как тебя зовут?

— Тень.

Кларенс включил ток. Яркая искра метнулась к руке Тени, и рука дернулась вверх, но ее сдержала веревка. Он завопил, расширил глаза. Кларенс выключил прибор.

— Это что? — закричал Тень. — Ты меня хочешь поджарить?

— Это просто пятьдесят тысяч вольт, которые могут убить. Тень — не твое настоящее имя.

— Дейви. Дейви Уильямс. Все меня зовут Тень. Это не считается!

— Это считается. Первая ложь. Теперь, ты принадлежишь к группировке «Крипов» или «Бладов»?

— «Крип» я, «Крип», мужик. «Ролинг 60», чтоб я сдох. Ненавижу «Бладов».

— Ну, тут ты говоришь правду, — сказал Кларенс. — Занимаешься наркотой?

— Нет, — он напрягся, затем быстро добавил, — погоди, да, иногда.

— Почти что номер два. Правильно мыслишь, Дейви. Продолжай говорить правду, и ты останешься жить. Ты убил Сильвестра в июне?

Глаза Дейви стали дикими.

— Нет, — искра снова метнулась к его руке, которая дергалась и металась.

— Аппарат знает, что ты его убил. Номер два, — Кларенс поднял пистолет. — Еще одна твоя ложь, и твои мозги будут вместо обоев, — сказал Кларенс. Дейви издал низкий стон.

— Ты также убил Рафаэля из «Бладов» Парка Вудленд, — Дейви был в ужасе, но не отрицал. — Но я не собираюсь давать тебе шанс врать о нем, потому что за следующее вранье застрелю тебя. Смотри, я тут не из-за этих мальчишек. Теперь, ты зна-

178

ешь, кто дал Лизе Флетчер кокаин, который ее убил?

Дэйви смотрел в пол.

— Отвечай мне сейчас же.

— Да. Это сделал Джи Си.

— Она не употребляла наркотики. Он заставил ее это сделать, да? И ты был с ним, так?

— Мы пришли к ней, когда ее родители уехали. Мы подошли к двери и сказали, что хотим поговорить. Джи Си предложил ей кок. Она не взяла. Тогда он заставил меня сделать сильную дозу. Я держал ее, а Джи Си сделал укол ей в руку. Ну и быстро смотались.

— Кто сказал вам это сделать?

— Никто, — Тень смотрел на шнур катушки, как будто это была гремучая змея. — Я имею в виду, все приходило в конвертах. Думаю, один и тот же чувак. Не могу сказать точно. Мы делали работу, и потом появлялись деньги. Это все, что я знаю, мужик, клянусь.

— Вы сделали то же самое с Трэйси? Силой сделали ей укол?

— Ну, Трэйси не надо было заставлять. Она и так наркоманка.

— Но как вы довели Трэйси до передозировки? Правду! — Кларенс приблизил штырь к руке Тени.

— Дали ей чистый порошок, необработанный. Она его приняла и отправилась в лучший мир.

— Кто подсыпал героин в мой кофе?

— Белый? В твой кофе? Не знаю, о чем ты говоришь, — Кларенс поднял пистолет.

— Я правду говорю, мужик, — сказал Тень. — Ничего не знаю о белом в кофе.

— Ты платил Трэйси за то, чтобы она сказала, что я занимался с ней сексом? — Молчание. — Отвечай мне!

— Нет, — прошептал он, как будто надеясь, что аппарат его не услышит. Искра метнулась к его руке. На минуту электрический разряд прекратился, но затем появился снова. Это случилось в третий раз. На руке Тени показалось багровое пятно. В ужасе он вертелся и боролся с веревкой, которая держала его руки. Он затравленно смотрел на Кларенса.

— Очень плохо. Тогда я нажимаю на спуск.

— Нет, погоди! Не делай этого, мужик! Ты не можешь за-

179

стрелить меня! — Тень увидел, как побелел палец Кларенса на спусковом крючке. — Да, я дал деньги Грэйси. Но меня послал Джи Си!

— А чья идея была меня подставить? Это твой последний шанс.

— Ладно. Тихо, спокойно, мужик. Это был парень из офиса советника, такой мелкий парень.

— Грей?

— Ага. Грей, вот этот самый чувак и был.

— Откуда ты знаешь Грея?

— Он и советник были на встрече банд в прошлом году. Ты знаешь, эти большие шишки, они встречаются с лидерами банд...

— Грей уже нанимал тебя и Джи Си раньше?

— Нет. Погоди. Да, пару раз.

— Что ты делал для него?

— Передавал всякую всячину.

— И?

— Ну и некоторые услуги, вот и все. Мы делали для него некоторые вещи, давали ему некоторые имена, говорили кое с какими людьми. Он за нас заступался в прокуратуре по некоторым делам. Вот и все.

— Что подумает твоя банда, если узнает, что тебе и Джи Си платил Большая Шишка? — спросил Кларенс. — Ладно, идем дальше. Это ты стрелял в доме моей сестры?

— Нет, мужик, нет! — разряда не было.

— А теперь тщательно думай, прежде чем ответить. Ты или Джи Си встречались с какими-то ребятами не из города, которые это сделали?

Тень смотрел в пол.

— Джи Си встречался с двумя ребятами в «Тако Белл», дал им адрес. Они сделали все неправильно. Это не его вина. Я ничего общего с этим не имею — точно, мужик. Я даже не знаю, кто туда Джи Си послал. Он мне не говорил. Какой-то парень, я думаю, Грей, но точно не знаю.

Кларенс достал диктофон из кармана.

— Если решу не убивать тебя, Дейви, то вот что я сделаю. Я возьму эту запись и положу ее в сейф с письменным отчетом о том, что ты мне сказал — об убийствах, о подставе, о плате,

180

обо всем. И если кто-то придет за мной или моим сыном, или женой, или племянницей, или хоть за кем-то, кого я знаю, тогда детектив по имени Мэнни это возьмет. И никакой адвокат тебя не спасет. Копы точно прижмут тебя к ногтю. Так что запомни, лучше держись подальше от моей семьи, иначе ты труп. Уловил?

Тень кивнул. Кларенс снял все трубки и аппарат для измерения давления, затем развязал Тень.

Никто не произнес ни слова, пока они ехали обратно в северный Портленд. Кларенс свернул к дому Тени.

— Убирайся с глаз моих. Помни — если кого-то из моей семьи тронут, ты заплатишь.

Он вытолкал Тень из дверцы, не вернув ему оружие.

— Теперь, дети, я слышу кое-какие разговоры, и хочу нечто прояснить. Я хочу, чтобы вы поняли, что не все белые плохие. Среди них много хороших, и не позволяйте никому говорить вам другое, — говорил Обадиа своим внукам, по его просьбе собравшимся днем в гостиной. Тай внутренне протестовал, но дедушка настаивал.

— Мне было тридцать пять, когда я пошел в армию, потому что хотел служить своей стране. Был там один Майк Баттон из Техаса. Как-то раз у нас были полевые маневры при тридцати трех градусах жары. И мы остановились передохнуть. Я стою в тени дерева, а старина Майк подходит ко мне и говорит: «Флягу забыл. Ничего, если попью из твоей, Обадиа?» Я достал ему кружку, чтобы налить, но Майк отодвигает чашку и хватает флягу. Затем подносит ко рту и пьет. Ну, а в те дни белые никогда не пили из той же посуды, что черные. Я знаю, что это не было случайностью. Майк умышленно это сделал. Это стало началом прочной дружбы. Мы поздравляли друг друга на каждое Рождество, пока пять лет назад он не умер. Я пишу его вдове, но у меня руки так дрожат, что не знаю, может ли она прочитать. Когда-то я снова увижу Майка, потому что он любил Иисуса, как и я. И моя черная рука пожмет его белую руку. И это будет крепкое пожатие —■ весь ад не разведет эти две руки, — его правый глаз отяжелел. Он поднял руку, чтобы потереть его, и большая слеза скатилась по его щеке.

— Расскажи нам о Депрессии, дедуля, — сказал Джона.

181

— А, были такие дни, вот я вам расскажу. Мой брат Илайджи тогда ездил со мной. Мы не могли найти работу в штате Миссисипи, так что ездили от города к городу в ее поисках. Все ночи проводили без крыши над головой. Мы находили газету, покрывались ею и обнимали друг друга, чтобы не замерзнуть. Я любил всех моих братьев и сестер, но никого так, как Илайджи. И я думаю, он бы то же самое сказал обо мне. Как-то раз я с Илайджи были в Детройте. Мы заехали далеко на север, там было так холодно. Мы спрятались на ночь в одной улочке, и в темноте я услышал, что кто-то стонет. Мы с Илайджи идем к этому бедняге, неподвижному, как бревно, обнимаем его крепко: я с одной стороны, Илайджи — с другой. Он сначала испугался. Его можно понять, — Обадиа засмеялся. — Мы узнали, что его звали Фредди. Это единственное, что он говорил всю ночь: Фррррреддддииии... Холодный как лед. Но после того как он зарылся лицом в мой старый свитер, то хоть смог говорить. Мы отдали ему наш последний кусок хлеба. Ему это было нужнее, чем нам. Илайджи пел старые спиричуэлы, и за час-другой Фредди достаточно отогрелся, а колыбельные Илайджи склонили его ко сну. Никто не мог петь так, как Илайджи. И так наступил рассвет, Илайджи пел «О Благодать!» Тут старина Фредди проснулся. Конечно, к тому времени мы уже знали, что Фредди был белый. Нужно было видеть его лицо, когда он понял, что всю ночь был начинкой в сэндвиче из двух негров!

— И что он тогда сделал, дедушка? — спросил Джона.

— Ну, он там и остался. И мы разговорились. Когда потеплело примерно градусов до пяти, мы встали и вместе пошли искать работу. Мы подружились, и примерно еще неделю Фредди проводил ночи все в том же негритянском сэндвиче.

— Фррррреддддииии, — снова сказал Обадиа, так громко смеясь, что ему даже стало тяжело дышать. — Я еще не рассказал вам самого лучшего, дети. Фредди спросил нас, почему мы согревали его. Мы с Илайджи сказали ему причину. Это был Иисус. Потом наши пути разошлись, потому что он остался жить в Детройте, а мы с Илайджи предпочитали спать на открытом воздухе в Миссисипи.

— Что стало с Фредди? — спросила Кейша.

— Я точно не знаю. Никогда его больше не видел. Но мы

182

узнали одну вещь. Есть два случая, когда цвет кожи ничего не значит: когда холодно и голодно и когда ты знаешь Иисуса.

Дэни смотрела в портал, наблюдая, как Фредди лежит между ее отцом и дядей Илайджи. Она видела, как трое мужчин прощаются, затем удивилась, что Фредди неожиданно исчез. И в то же мгновение она увидела, как какой-то ангел появился в невидимой сфере.

Лицо Дэни озарилось восхищенным пониманием.

— Фредди был ангелом!

— Да, — сказал Торел, — некоторых из нас Эль-Ион посылает как стражей. Других он посылает испытать своих детей и преподать им уроки. Адамова раса не знает, кто это. Ты и сама встречала таких посланников десятки. Фредди испытал твоего отца и дядю, дал им возможность позаботиться о нуждающемся во имя Христа. Они прошли проверку. Великая награда ждет их.

— Какая награда?

— Это не мне говорить. Но там будет участвовать и этот ангел, которому они помогли. А также Тот, Кто принимает всякую помощь, оказанную нуждающемуся, как будто она была оказана лично Ему. Те, кто помогали нуждающимся, будут щедро награждены так, как человек и представить себе не может.

— Ты говорил, что я встречала таких посланников. Я прошла испытание?

— Иногда ты проходила, иногда нет. За те случаи, когда не проходила, конечно, ты не получишь награды, и у тебя уже не будет возможности заслужить награду здесь, потому что земля была местом возможностей. Но тебя проводят в прошлое, покажут тебе эти возможности, чтобы ты усвоила уроки, которые не усвоила там. А о тех проверках, что прошла, ты тоже узнаешь. Ты встретишь тех посланников, которым помогла. Из их рук и рук Эль-Иона ты получишь награду, больше, чем я могу описать. Сейчас я ничего не скажу об этом.

Кларенс вошел и сел рядом с больничной койкой.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Для парня с двумя сломанными ребрами я себя чувствую очень хорошо. Сила удара была такова, говорит доктор, что

183

пробило бронежилет. Кстати, — сказал Олли, — спасибо, что залил кровью мой костюм.

— С этими дырками от пуль твой костюм был все равно не жилец, — сказал Кларенс. — Я просто куплю тебе новый. Я подумал, ты покойник, Олли, правда. Я думал, это твоя кровь, а не моя. И даже не мог нащупать пульс. Наверное, мои пальцы онемели от холода. Я же не знал, что ты носишь бронежилет, пока Мэнни не сказал мне в машине. Ты бы мог сберечь мне кучу нервов, если бы сказал раньше.

— Обычно я его не ношу, но когда отправляюсь в потенциально опасное место, то надеваю броню. Сейчас она легкая. Это спасло мне жизнь, уж точно. Мне сказали, что когда бригада приехала к разрушенной церкви, пацаны сбежали через задний выход. Мы даже не можем доказать, что Тень был там. Удостоверений личности не было ни у кого. Ты представляешь? Они обстреляли мою машину, открыли огонь по мне, порвали мой костюм, ранили тебя и затем смылись. Тень над нами сейчас просто смеется.

— Я не думаю, что он смеется, Олли.

— Почему это?

Кларенс рассказал ему историю о липовом детекторе лжи. Олли слушал внимательно, поднимая брови все выше и стараясь не улыбаться.

— Ты пугаешь меня, Абернати. Ты не должен быть таким, — он старался казаться серьезным. — Ты, правда, сказал ему, что он убил меня?

— Конечно. Думая, что убил моего друга, он поверил, что я хочу убить его.

— Ты сказал ему, что я твой друг?

— Ну, может, я преувеличил, не знаю. У меня есть запись. Хочешь послушать?

— Я не уверен. Когда мы попытаемся достать Тень, его адвокаты потребуют эту кассету. Ты, наверное, захочешь уничтожить ее еще до суда, пока не будет слишком поздно. Лучше не буду ее слушать. Мы пойдем по следам Тени. Он убил этих двух девушек, но, тем не менее, он — мелкая сошка. Я хочу поймать крупную рыбу —■ Норкоста и Грея.

ГЛАВА 39

Через три дня после стрельбы в разрушенном доме Олли позвонил Кларенсу в «Трибьюн». Он говорил заговорщицки, приглашая его покататься днем.

— У меня для тебя сюрприз. Хочу тебя кое с кем познакомить.

— Хорошо, дай мне два часа, чтобы закончить статью, — Кларенс не считал, что это такой уж сюрприз, познакомиться с кем-то, но согласился.

Кларенс усилием воли заставлял себя не смотреть почту, пока не допишет свою статью. Этот трудный урок он извлек из последних дней работы. Он читал передовицу «Трибьюн»: «Расистские преследования за наркотики провоцируют судебный процесс». Он покачал головой, поражаясь тому, о чем была написана эта статья. Он начал печатать.

«Вчера новый судебный процесс был начат организациями по борьбе за гражданские права, заявившими, что за применение и продажу наркотиков преследуют непомерное количество черных, и это доказывает уклон к расизму.

Передо мной информация, которая не представлена в статье — распределение употребления каждого типа наркотиков среди различных рас. Знаете, что 63% приверженцев кокаинового порошка, это испанцы? Что больше всего обвинений в применении героина предъявлено азиатам? Или что 2/3 всех потребителей марихуаны и более чем 85% потребителей ЛСД это белые, и что огромное число белых арестовано за использование и торговлю метаамфетаминами?

В связи с этим судебным процессом возникает вопрос, почему непомерное число черных обвиняют в употреблении кокаина? Могу ли я предложить простой и очевидный ответ — потому что кокаин употребляет именно огромное количество черных!

Каково решение этого статистического неравенства? Мы можем выпустить на свободу 95% черных, которые продают кокаин, чтобы доказать, что все хорошо. И они будут дальше наносить немыслимые страдания черному сообществу. (Те, кто обеспокоен долгосрочными приговорами для наркодельцов, спросите у законопослушных черных, хотят ли они снова ви-

185

деть их на улицах). Или мы можем больше белых нанять продавать наркотики, чтобы они могли оказаться в тюрьме в равной пропорции с черными. Конечно, если быть последовательными, нам надо будет завербовать больше черных для продажи метаамфетаминов, ЛСД, порошка кокаина, больше испанцев для продажи героина и так далее. Равенство — разве это не здорово?»

— Куда конкретно мы едем? — спросил Кларенс, когда Олли повернул на Грешем, просматривая нарисованную от руки схему.

— Ты увидишь, — сказал Олли. Он свернул на какую-то отдаленную дорогу, о существовании которой Кларенс даже не знал. Они проехали долгий путь; по сторонам дороги стояли толстые деревья, которые казались знакомыми, хотя Кларенс знал, что никогда не бывал на этой дороге.

— Эй, — Кларенс показал на ограду слева, —. мы с другой стороны велосипедной дорожки. Это место Хьюго, правда? — и как только он спросил, сразу услышал лай ротвейлера.

Олли подъехал и припарковался.

— Привет, друг, — позвал Кларенс, как только они выбрались из машины. Хьюго уставился на него, повернув голову. Из обшарпанного дома вышел старик в толстой фланелевой рубашке с нечесаными седыми волосами.

— Вы, должно быть, детектив, — сказал этот человек, глядя на Олли так, как будто ожидал кого-то более значительного.

— Я Флойд Кост, — они пожали руки, и Олли представил его Кларенсу.

— Ну, Флойд, — спросил Олли, — это тот самый человек?

— Да. Никаких сомнений.

— О чем вы говорите? — спросил Кларенс.

— Ну, — сказал Олли, — я попросил Мэнни узнать имена и номера телефонов жителей полдюжины домов, которые гнездятся вблизи этой части велосипедной дорожки, Я позвонил каждому из них и спросил, помнят ли они какого-нибудь огромного мужчину на скамейке. Но пять звонков были неудачными. Флойд — это был шестой звонок.

— Входите, — сказал Флойд. Если бы Кларенс вошел в дом при других обстоятельствах, то он подумал бы, что дом пытались ограбить, и разочарованный грабитель не смог найти того, за чем приходил. Журналы и конверты, открытые и неоткры-

186

тые, были разбросаны по всей гостиной. Кларенс сел на угол старого дивана. Он посмотрел на дату выгоревшего «Ридерс Дайджест», который был ближе всего к нему. Сентябрь 1988. У Кларенса было впечатление, что они были первыми посетителями у Флойда с того года, когда прибыл журнал. Он выглянул в окно и увидел Хьюго. Позади него была велосипедная дорожка. Так странно было видеть столь знакомое под непривычным углом зрения.

— Детектив рассказывал мне, что Вы зовете его Хьюго, — сказал Флойд, показывая на ротвейлера. — Его зовут Сержант. Я видел, как Вы его подкармливаете. Кроме меня, я думаю, Вы его лучший друг. Вы единственный, кто уделяет ему внимание. Я отшельник — живу один с тех пор, как восемь лет назад умерла моя жена.

— Итак, — сказал Олли, — Вы можете указать конкретное время, когда это случилось?

—■ Ну, конечно. Питер Дженнингс приходит в шесть, а это было как раз перед тем.

— Превосходно, — сказал Олли, — давайте вернемся к тому, что произошло две недели назад в среду.

— Ну, Сержант лаял, больше чем обычно. Это было странно, потому что никто особо не ездил по дорожке, погода ухудшилась, и почти стемнело. Наконец я надел свой желтый дождевик, и Сержант потянул меня, словно ездовая собака, просто полетел по дорожке, как нетопырь из ада. Я думал, что он учуял запах койота или что-то подобное. Но мы подошли к скамье, и там лежал этот большой парень, — он показал на Кларенса, — мистер Абернати, так? Детектив сказал мне, что Вы известный журналист или что-то в этом роде, но я больше не читаю газет. Так или иначе, я и прежде видел, как Вы лежите на скамейке, но было очень странно, что в тот раз Вы лежали под дождем. Старина Сержант подбежал прямо к Вам и обнюхал как знакомого. Вот так я и понял, что это Вы, потому что к чужим он по-другому относится. Он подошел к Вам и стал лизать Вашу руку, потом подошел к Вашей сумке и понюхал, ища чего-то вкусного. Он был довольно-таки расстроен, что Вы не проснулись. Я не знал, что делать.

—- Но что Вы все-таки сделали? — спросил Кларенс.

— Ну, я побоялся Вас трогать. Подумал, что Вы просто за-

187

снули, и если я Вас потревожу, Вы вскочите и наброситесь на меня, как один из чокнутых вьетнамских ветеранов — я видел о них фильм.

Кларенс улыбнулся и показал на Олли.

— Вот чокнутый вьетнамский ветеран. А я просто обычный парень.

Флойд подозрительно посмотрел на Олли, затем продолжал.

— Просто я подошел и увидел, что Вы нормально дышите, грудь поднимается и опускается. И Вы были хорошо одеты: в свитере и ветровке. Я обычно не лезу не в свое дело, поэтому развернулся и пошел домой, попал туда как раз, когда явился Питер Дженнингс. Я посмотрел местные новости в шесть тридцать, потом Джеопарды, и Развлечения сегодня — я не очень большой фанат «Колеса Фортуны» — затем «Зайнфилд», и к этому времени было уже восемь тридцать, — Флойд замолчал и посмотрел на гостей.

— И... тогда? — спросил Олли.

— К этому времени Сержант уже охрип, бедняга. Он все лаял, как Лэсси. У меня появилась мысль, что может быть Вы еще там и действительно в беде. Понимаете, собаки чуют то, что люди не знают. И подумал, что пока не начался девятичасовой фильм, то лучше посмотрю, не там ли Вы еще, потому что если там, то я постараюсь разбудить Вас и если не смогу, позвоню 911. Может, они сделают как по телевизору в 911, чтобы спасти вашу жизнь? И я пришел с фонариком, но на этот раз без Сержанта, а то он просто рвал поводок. Ну, я добрался до скамьи, и Вас там не было, но что-то послышалось впереди. Я прошел туда, где дорожка пересекает дорогу, чуть посветил фонариком, не хотел, чтобы Вы меня заметили. Увидел, как Вы грузите велосипед в машину. Я немного испугался, потому что Вы разговаривали сам с собой, как псих или кто-то подобный. Я видел такое в «Шестьдесят минут» о таких людях, — Флойд замолчал.

— Когда это было? — спросил Олли.

— Я вышел примерно за 15 или 20 минут перед фильмом. Допустим, я видел его у машины без десяти девять.

— Да, — сказал Кларенс, — да, — сказал с еще большим энтузиазмом. — Мне показалось, что я на секунду увидел свет, повернулся, а его уже не было. Я немного испугался, Женива тоже.

188

Я говорил не с собой, а со своей женой по телефону. Она чуть с ума не сошла, все требовала, чтобы я говорил с ней.

— Один из тех новомодных телефонов, что не включают в розетку на стене, да? — спросил Флойд. — Я видел по ТВ.

— Итак, Флойд, — сказал Олли, — Вы абсолютно уверены, что именно этого человека видели той ночью? И Вы бы сказали это районному участковому или судье?

— Ну, я на 99 процентов уверен. Но другой свидетель уверен на 100 процентов.

— Другой свидетель? — спросил Кларенс.

— Сержант. Собаки наверняка знают такие вещи. Он знает ваш запах с тех пор, как вы останавливались и ласкали его, давали ему вкусности — не один раз перебивали ему аппетит перед обедом, но я вас за это не виню. Да, Сержант знает, что это Вы, а не кто-то другой. Участковый или судья в чем-то сомневаются? Я приведу их сюда и покажу, как Сержант реагирует на чужаков и как он реагирует на Вас. Сомнений тогда больше не будет.

— Хорошо, — сказал Олли, — надеюсь, нам не будет нужен Сержант. Но если да, скажите ему, что у меня для него есть стейк.

Он посмотрел на Кларенса, улыбнулся и протянул правую руку.

— Поздравляю, большой парень. У тебя есть ротвейлер для алиби.

Два дня спустя заявление от Флойда Коста, в сочетании со ссылками на телепрограммы и на то, как собаки все понимают, было отправлено участковому, а копия — Олли.

— А что будет теперь? — спросил Кларенс.

— Если они поверят Флойду и Сержанту, это обеспечит железное алиби для тебя — с 5:40 до 8:50. Это все, что тебе надо. Это доказывает, что Грэйси врала.

— Но что насчет свидетелей, которые говорят, что видели меня с Грэйси у фонаря и в отеле?

— Твое алиби доказывает, что это был не ты. Надеюсь, что прокуратура поймет, что все они видели просто большого черного человека. Никто из тех свидетелей на самом деле никогда не видел тебя раньше. А Флойд и Сержант видели. Они знали,

189

как ты выглядишь. Прокуратура поговорит с Флойдом, если смогут оттащить его от телевизора. Они и будут решать. Нам просто придется подождать и посмотреть, что будет.

Олли и Мэнни прошли по парковке возле «Тако Белл». Затем они стали изучать старый деревянный забор, от верха до низа.

Большинство граффити были типичными, то же самое можно было увидеть по всему северному Портленду — лозунги Бладов и Крипов.

— Что это такое? — спросил Олли, показывая на несколько обозначений испанских банд. — Это же не территория латиносов.

— Эй, — сказал Мэнни, — это «Тако Белл». Это все равно, что мексиканское посольство.

Олли и Мэнни изучали один и тот же фрагмент синего граффити. В нем было всего пять строк. Буквы заходили одна на другую, за исключением пятой строки, которая оказалась написанной задом наперед Р-187.

Мэнни попробовал перевести, в то время как Олли зашел за забор.

— Херб, когда этот забор вообще красили?

— Мы красим его каждые два месяца, чтобы отбить охоту писать тут граффити. Посмотрим. У меня это записано. Тебе нужна точная дата?

— Да, пожалуйста, последний раз красили 28 августа.

— Спасибо.

Олли вернулся в свою машину и достал фотокамеры — Никон и полароид. Он сделал полдюжины фотографий стены Полароидом, и дюжину — Никоном, больше всего — этих синих строчек. Когда он и Мэнни уже поехали, Олли позвонил в отделение по бандам.

— Ленни? Я хочу лучшего, самого опытного специалиста по символам и знакам банд. Желательно из Крипов. У меня тут есть кое-какие иероглифы, мне нужно, чтобы он перевел.

Кларенс увидел, что свет в комнате Джоны включен, и постучал в дверь в десять тридцать вечера. Он услышал приглушенный голос и просунул голову в комнату сына.

— Что читаешь, Джона?

— «Гекельберри Финна».

— Почитай мне вслух. Тебе надо работать над дикцией.

— Не хочу.

— Ты хорошо читаешь. Я хочу послушать тебя.

— Мне что-то не нравится эта книга, — сказал Джона.

— Почему?

— Гек все решает, не вернуть ли ему беглого раба.

— Джима?

— Да, Джима. Он думает, что если вернет его, то пойдет на небо, а если поможет ему бежать, то пойдет в ад. Так ему говорила тетя Салли и люди из церкви.

— Но они же неправы, да?

— Я тоже так думаю.

— Может, тогда ты прочитаешь мне? Я хочу послушать, как ты читаешь.

— Ладно, — сказал Джона, и неохотно начал читать, но его голос звучал все оживленнее по мере того, как разворачивались события. Он прочитал пару страниц, пока не дошел до того, как Гек описывал тете Салли взрыв на пароходе:

«Взорвалась головка цилиндра.

— Боже милостивый! Кто-нибудь пострадал? — спросила тетя Салли.

— Нет, мэм. Убило ниггера.

— Что же, это хорошо, а то иногда и люди могут пострадать».

Джона остановился.

— Папа, почему тут так говорится?

— Ты имеешь в виду слово «ниггер»? Ну, так в те дни называли черных. Гек просто был невежественным. Ему не следовало этого говорить, но тогда люди так говорили.

— Ну, а тетя Салли? Что она имела в виду? Убило черного, но она говорит, что к счастью никто не пострадал.

— Я думаю, она не считала черных за людей.

— Но тетя Салли была христианкой. Так написано в книге. Мы же христиане, правда, папа?

— Да, сынок. И многие из рабов тоже были христиане.

— Но если она была христианкой, как могла так говорить?

— Не всякий, кто называет себя христианином, им является. И не всякий, кто является христианином, думает правильно. Но почему ты не читаешь дальше?

191

Джона отложил книгу.

— Я больше не хочу читать.

— Как вы знаете, — говорил Кайро Клэнси своей пастве, — сегодня утром у нас в гостях проповедует пастор Бен Шаффер из Первой церкви, расположенной всего в двух с половиной километрах от нас. Я говорил вам, что уже год каждую неделю встречаюсь с Беном. Мы откровенно говорим о разных вещах. Я еще никогда не говорил о таком с белым братом. Я пригласил его проповедовать с нашей кафедры на этой неделе, а он пригласил меня проповедовать у него на следующей. Пожалуйста, тепло поприветствуйте моего друга и брата, Бена Шаффера.

Двое мужчин долго и крепко обнимались, и все это время аплодисменты не смолкали. Кларенс сидел между Женивой и своим отцом. С другой стороны рядом с Обадиа сидел Харольд Хаддавей.

— Это великая честь быть за этой кафедрой, — сказал пастор Шаффер. — Не могу выразить, как много значит для меня дружба с вашим пастором. Подробнее об этом я скажу позже. Хочу начать с Ефесянам 2:12-13, где Бог говорит о расовом разделении евреев и язычников: «Вы были в то время без Христа, отчуждены от общества Израильского, чужды заветов обетования, не имели надежды и были безбожниками, а теперь во Христе Иисусе вы, бывшие некогда далеко, стали близки Кровию Христовою».

«Ух!»

«Еще раз!»

«Аллилуйя!»

Пастор Шаффер выглядел удивленным, но был воодушевлен реакцией паствы.

— Друзья, величайшее расовое разделение в истории было между евреями и язычниками. И если этот барьер разрушен во Христе, то так и любой расовый барьер. В этом месте сказано, что благодаря свершению Христа на кресте, мы все — часть одной семьи. Хотим мы этого или нет, но у нас один и тот же Отец, и это значит — мы семья. Мне это очень нравится! Но кое о чем мы должны задуматься, потому что этот стих говорит, что если боюсь прикоснуться к братьям и сестрам другого цвета

192

кожи, это значит, что я противлюсь ничему иному, как совершенной работе Бога.

«Аминь!»

«Да-а-а!»

«Проповедуй, брат!»

— Божье Слово говорит нам, что народы и нации жнут то, что посеяли. Эта страна посеяла ядовитый урожай, именуемый рабством, и мы жнем последствия даже сегодня. Посмотрите на стих 15. Здесь сказано, что цель Христа — создать нового человека из двух, тем устраивая мир. Он сделал иудеев и язычников одним, и сделал белых и черных одним. И теперь я хочу попросить о том, о чем уже просил в моей церкви. Прошу вас, пожалуйста, простите меня за то, что я не замечал и молчал тогда, когда дело касалось расовой справедливости. Пожалуйста, простите меня за то, что я никогда не приглашал вашего пастора на ланч, прежде чем это произошло год назад. Пожалуйста, простите меня.

Паства сидела неожиданно тихо, все были потрясены прямотой пастора Шаффера. Но одна диакониса, сидевшая в первом ряду, сказала:

— Мы прощаем вас, — и один за другим люди в зале подхватили эти слова.

— Посмотрите на наши две церкви, — говорил Бен Шаффер.

— Наши здания находятся только в двух с половиной километрах друг от друга. Но мы как будто в разных мирах, правда? Я был пастором в Первой церкви пятнадцать лет, и впервые побывал в вашем здании только десять месяцев назад. Ваш пастор тоже не бывал в нашем здании до того же дня. Понимаете, в тот день после ланча мы пошли друг к другу в гости. И мы встречались с людьми из церквей. Теперь церковь «Авен-Езер» стала реальной для меня — больше, чем название или символ

— реальной частью тела Христова. Это так, как будто левая рука впервые узнала о правой.

«Слава!»

«Правильно!»

«Аллилуйя!»

— Смотрите, мы с Кайро однажды поговорили. Оказалось, что мы оба были на встречах «Исполнителей обетования». Я участвовал в той, что проходила в Портленде, где было трид-

193

цать тысяч человек. Он был в Сиэтле год спустя, где собрались шестьдесят тысяч. Он рассказал мне, как его тронуло, когда он увидел черных проповедников рядом с белыми, и увидел, как белые аплодируют черным, — не черным шоуменам или спортсменам, а черным духовным лидерам. Затем он сказал, что «Исполнители Обетования» спонсировали семинар по расовому примирению в Портленде, и на него пришли только 25 человек, восемь черных и семнадцать белых. Это было мощное служение, сказал Кайро, но малочисленность аудитории показала, как далеко еще до исполнения мечты. Мы оба молимся, чтобы нам приблизиться к этой мечте. Я должен признаться вам еще в кое-чем. Я принадлежу к деноминации, которая, как многие другие, когда-то поддерживала сегрегацию. Мне стыдно сказать, что я учился в той семинарии, в которую тогда, в шестидесятые, не принимали черных. Несколько лет спустя об этой семинарии я узнал много хороших вещей, которыми можно гордиться. Но за ее решения о сегрегации я стыжусь. Расовые предрассудки противоречат Евангелию Христа. Это ересь. Так что я прошу вас простить мою семинарию.

«О Господи!»

«Да, мы прощаем!»

«Слава!»

— Последние месяцы Бог сокрушал мое сердце в этом. И я убежден, что не может быть пробуждения, пока мы не сокрушим расизм, который был настоящей раковой опухолью как в нашей стране, так и в наших церквях. Это даже ближе к нам, чем мы думаем. Шесть месяцев назад Кэти Вард, наш церковный историк, делала кое-какие изыскания к нашему столетию. Она обнаружила такой пласт истории, о котором многие из вас в «Авен-Езере», возможно, не знают. Я точно не знал. В самом начале в Первую церковь черных впускали только на балкон. Они не должны были смешиваться с белыми в партере церкви. И там было два разных фонтанчика с питьевой водой, да, даже здесь в Орегоне. Именно потому, что с ними обращались как со второсортными гражданами царства Божьего, черные христиане основали свою церковь чуть дальше вдоль по улице. Я, конечно, не могу винить их за это. Новую общину назвали Второй церковью. В 1920 году название изменили на «Авен-Езер».

Паства закивала, послышались возгласы одобрения.

194

— Истина в том, что в этой стране черные и белые христиане — два разных мира. Да, они сознательно разделились, но разделение ранит нас и нашего Отца, который хочет, чтобы его дети знали и любили друг друга, наслаждались общением друг с другом. Говорят, что в 11 часов утра в воскресенье в Америке особенно видна сегрегация. Это не просто трагедия, а грех. Это грех, в котором в основном виноваты мои предки, и мне приходится взять ответственность за них — если не я, то кто? Это грех, в котором я каюсь. Я не собираюсь заниматься самобичеванием из-за чувства вины, потому что это никому не поможет. Чувство вины не решает проблем. Я хочу быть частью решения. Мы с Кайро говорили и мечтали о том, чтобы в будущем проводить служения вместе. Может быть, это будут совместные церковные обеды и выезды на отдых, собрания молодежных групп, или общая спортивная команда. Вам нужны не покровители, а партнеры, как и нам. Кто знает, может быть, наши две церкви со временем снова сольются в одну. Сейчас я знаю, что церкви черных не горят нетерпением слиться с белыми, потому что в таких случаях обычно черных поглощают. Я не хочу, чтобы было именно так. Я не знаю, могут ли вообще наши церкви снова стать одной, но знаю, что мы можем быть едины в Духе, и мне бы хотелось построить такие отношения, где мы могли бы использовать наши возможности вместе.

«Аллилуйя!»

«Правильно говоришь, проповедник!»

— Также я верю, что истинное покаяние включает больше, чем просто сказать «извините». Когда Иаков хотел примириться с Исавом, после того, как украл его первородство, он знал, что должен воздать брату по справедливости. Он совершил акт возмещения, который соответствовал изначальному греху. Только тогда он примирился с братом. Закхей сказал Иисусу, что воздаст вчетверо тому, у кого украл. Это было возмещение. Я предполагаю, что некоторые люди думают, что все социальные программы и акции в поддержку, и есть возмещение, но такое впечатление, что они не так уж хорошо работают. Может быть, потому что это были попытки разрешить проблему деньгами и избавиться от чувства вины без личного участия в этом. Я думаю, что это половинчатые попытки разрешить проблему без истинного покаяния. И Кайро напоминает мне, что иногда

195

бывало и истинное покаяние белых, но некоторые черные отказывались его принять и простить их.

«Ух!»

«Это правда, пастор!»

— Возмещение должно быть наряду с освобождением, но этого никогда не было. И теперь в Америке мы — поколение далекое от рабства, и вот уже тридцать лет, как нет сегрегации. Трудно понять, как возместить или хотя бы что сделать для этого. Это конечно не должно быть в виде покровительственного отношения или просто вручения денег для облегчения своей совести. Это не устраняет обиду, а только питает ее. Кайро и я действительно верим, что должны научиться работать вместе, как братья и сестры во Христе, чтобы решать проблемы, которые видим в нашем городе.

«Аминь на это!»

— Может быть, ради этого придется выйти из своих комфортных зон, но это обязательно должно произойти. Я слышал от одного брата из Индии, что индусы и мусульмане в его стране могут воспроизвести и подделать любое чудо или знамение, совершенное Богом, кроме одного — единства между людьми разных рас. Я хочу быть частью этого чуда. Может быть, вы заметили, что ваш пастор сегодня утром надел сандалии. Мы хотим совершить омовение ног. Не могу сказать, что я очень комфортно себя чувствую, но знаю, что это правильно. Я делаю это, потому что Кайро Клэнси — мой брат, я люблю его и хочу послужить ему. Я надеюсь и молюсь, что это будет символ вновь обретенного завета братства между нашими церквями.

Пастор Клэнси сел на стул перед тазиком. Пастор Шаффер опустился на колени и снял сандалии с Клэнси. Он поднял лежавшее рядом полотенце и обмакнул его в воду. Все затаили дыхание в тишине, которая опустилась на церковь, когда он начал мыть ноги Клэнси. Кларенс слышал вокруг звуки: открывались сумочки и люди доставали носовые платки. Кто-то сморкался, кто-то плакал. Когда пастор Шаффер посмотрел на него, пастор Клэнси прошептал слова, которые слышали только двое мужчин и невидимые слушатели.

После этих незабываемых минут, пастор Шаффер снова встал и обратился к аудитории.

196

— Вы, вероятно, заметили здесь з переднем ряду несколько незнакомых белых лиц. Это члены нашего церковного совета. Мы уже трижды встречались с вашим церковным советом, и наши люди спросили, могут ли они помыть ноги вашим.

Семь черных мужчин и семь белых мужчин вышли из передних рядов, а ашеры поставили семь стульев на сцене и принесли еще семь тазиков. Совет диаконов «Авен-Езер» сели на них. Семь диаконов из Первой церкви сняли с них обувь и носки, вымыли и вытерли им ноги. Некоторые из мужчин как сидевших, так и преклонивших колени, явно были рады этому, некоторым было не так комфортно, но было видно, что все просто решились сделать это.

Кларенс ощущал что-то мощное в этом собрании, чего не ощущал раньше. Он слышал всхлипывания и плач вокруг себя, и возгласы «аллилуйя». Он видел, что у его отца какой-то потусторонний взгляд. Женива стиснула руку Кларенса, и он встретился с ней глазами. Он видел ее слезы, затем потянулся, чтобы вытереть свои собственные. Он подумал о Джейке.

Хор пел: «Красный и желтый, черный и белый — все драгоценны в его глазах. Иисус любит всех детей на свете».

Люди подхватили пение, слова, которые прежде никогда не были такими значимыми.

— Хочу сказать вам еще одну вещь, мои братья и сестры,

— сказал пастор Шаффер. — На совете мы много говорили на протяжении прошедших пяти месяцев о названии нашей церкви. Говоря откровенно, для нас стало неподходящим это имя

— Первая церковь. Во многих городах страны есть церкви с подобными названиями: Первая баптистская и Вторая баптистская, Первая пресвитерианская и Вторая пресвитерианская, и так далее. Часто Первая церковь бывает белая, а Вторая — черная, и обычно причина образования второй в том, что им были не рады в первой. И мы поняли, что в нашем названии может подразумеваться какое-то превосходство, что является неистинным и нехристианским. Мы назначили комитет, который предложит альтернативные названия. И в следующем месяце, на нашу столетнюю годовщину, мы официально изменим наше название на Церковь Всех Наций. Мы молимся, чтобы она действительно стала такой. Мы ждем не дождемся, когда ваш пастор и мой дорогой друг придет с Божьим словом в нашу цер-

197

ковь в следующее воскресенье. Спасибо, что открыли для меня сегодня сердца.

Нарастающие аплодисменты наполнили здание, крики «аллилуйя» и «аминь» прокатились по залу. Многие люди встали на ноги и подняли руки в хвале. Пастор Клэнси обнял своего друга на сцене и завершил служение молитвой, и голос его постоянно прерывался.

Когда собрание было распущено, Кларенс посмотрел на своего отца и Харольда Хаддавея. Он видел слезы и изумление в глазах обоих мужчин. Они сидели безмолвно, не двигаясь.

— Ну, это было что-то! — наконец сказал Обадиа.

— Ничего подобного не видел, — сказал Харольд, — никогда не думал, что доживу до того, чтобы что-то подобное увидеть!

Кларенс посмотрел на Харольда и вдруг заметил его галстук. Галстук был необычен, весь испещрен какими-то черными графическими фигурами разных размеров в виде неправильных треугольников, у которых линия правой стороны толще, чем линия левой, как будто все они отклонялись от центра.

— Харольд, где ты достал этот галстук? — спросил Кларенс.

— Ты мне не поверишь, но его выбросили. Самые лучшие из моих вещей появляются из мусорного ящика, который я чищу. Я нахожу коробки донатов, которые выбрасывают, как будто после пяти часов их уже нельзя есть. Этот галстук совершенно новый, хотя он и валялся в мусорной корзинке мистера Норко-ста. Никто бы и не узнал, что он чей-то, если бы не прочитали буквы.

— Буквы?

Харольд повернул галстук к Кларенсу, чтобы тот мог видеть его обратную сторону. Там, вышитые белой ниткой, были слова: «От Лизы, с любовью».

— Харольд, — сказал Кларенс, — могу я взять взаймы у тебя этот галстук.

— Да конечно! — засмеялся Харольд. — Я бы тебе дал даже рубашку со своего плеча, и уж конечно могу дать галстук со своей шеи!

Развязывая галстук, Харольд улыбнулся Обадиа, как бы говоря: «Никогда не знаешь, какую глупость выкинет эта молодежь в следующий раз».

— Вот, — сказал Кларенс, снимая с себя черно-синий галстук и протягивая Харольду, — это в возмещение ущерба.

— Ну, я возьму, — сказал Харольд, — никогда еще не обменивался галстуками в церкви. Я считаю, что это день вещей, которых никогда не бывало в церкви раньше.

Множество воинов сражалось в церкви северного Портленда, а великое облако свидетелей наблюдало и ходатайствовало по поводу событий, которые они видели через портал. Злые духи нашептывали обвинения некоторым на служении, поднимая в них старые обиды, а другим навязывали мысль, что все это ненужное, показное и бессмысленное. Падшие ангелы говорили некоторым, что белый пастор не слишком далеко зашел, а другим — что он слишком далеко зашел. Омовение ног

— дешевый жест, пощечина в лицо. Как смел он вести себя так, будто оскорбления белых вообще простительны? Как смел он подумать, что сотни лет эксплуатации могут быть сведены на нет простым извинением? Для белых на служении нашептывание было иным: как смеет он возлагать вину на белых, которые не виноваты? Сотни нападок, каждая из которых была связана с предрассудками конкретной личности, было произведено во время и после служения. Многие из них были успешны. Большинство — нет.

Невидимые силы праведности доблестно сражались против воинов зла, и победили. Дух Живого Бога коснулся их сердец. Воины на небесах и отошедшие святые Божьи смотрели на церковь с благоговением и одобрением. Иногда во время служения они взрывались неожиданными аплодисментами. Ближе к концу служения, когда церковь «Авен-Езер» зааплодировала стоя, дальние пределы космоса потряс оглушительный звук, от которого, казалось, даже небеса дрогнули. Звук исходил от Престола

— две всемогущие руки сошлись в аплодисментах. Несмотря на всю несправедливость и ненависть на земле, в тот момент, в том месте, посреди людей, собравшихся в Стране Теней, в церкви «Авен-Езер», несправедливость была побеждена, истина превознесена, и любовь праздновала победу. Это было предвкушение грядущего дня и места. Аплодисменты Единого сотрясли космос.

— Привет, Харли!

— Кларенс? — голос Харли дрогнул. — С папой все в порядке?

— Конечно. Он отлично себя чувствует, — Кларенс чувствовал смущение от того, что звонил Харли так редко, что брат решил, что это уже крайний случай.

— Что происходит, брат?

— Ты помнишь национальную одежду, которая была на тебе на семейном сборе несколько месяцев назад? Коричневожелтую одежду?

— Конечно. А что с ней?

— На ней был рисунок в виде треугольников, линии которых с одной стороны толще, чем с другой. Этот рисунок что-то означает?

— Конечно, означает. Это африканский символ мужской силы.

— Ладно, хорошо. Это все, что мне надо.

Кларенс показал галстук Олли.

— Когда проверял все факты насчет Лизы, — сказал Олли, — я говорил с несколькими ее близкими подругами, — он порылся в своих записях, нашел номер и позвонил.

— Мэган? Детектив Олли Чандлер. Я говорил с вами насчет Лизы раньше, помните? Слушайте, я забыл задать один вопрос. Вы знаете, Лиза когда-нибудь шила галстуки?

— Да, конечно. Это было на уроке домоводства. У нас были курсы шитья. Миссис Грин всех заставила шить галстуки. Большинство из нас подарили их своим парням или папам. У миссис Грин была ткань на выбор. Лиза подобрала себе африканский рисунок.

— Вы знаете, для кого она это делала? >

— Нет, — сказала Мэган, — я думала, для отца. Но она ска

зала, что нет. Я подумала, может для брата или дяди, или что-то в этом роде, не понимаю, почему она мне не сказала. На нее это было непохоже. Она обычно мне все говорила. Но она уж очень увлеклась этим галстуком, шила его даже после школы. *

Кларенс пришел в офис Норкоста в назначенное время. Его встретил холодный взгляд администратора Джин и теплый — секретарши Шейлы. Норкост пригласил Кларенса в свой офис,

200

что из ( Iuktii кейса, Пока норкост риагипорп»».»----_г ,

к окну, Клиренс заменил фотографию на стене другой. Он положил оригинал в свой кейс и закрыл его. И в тот момент Норкост повесил трубку,

— Я вижу, у вас есть наша фотография, — сказал Кларенс, показывая на стену. Норкост поднял брови. Он подошел, чтобы проверить.

— Посмотрим, — сказал Кларенс. — Это было на собрании, посвященном борьбе с преступностью, не так ли? У вас был красивый галстук. Кажется, с тех пор я его у вас не видел. И вообще второго такого ни у кого не видел.

Норкост недоверчиво уставился на фотографию.

— Где вы его купили? Галстук, я имею в виду?

— О, я не знаю, — слабым голосом сказал советник, — может быть, у Нордстрома.

— Не похоже ни на один галстук, какие я видел у Нордстрома. Что это за мелкий рисунок? — показал Кларенс. — И смотрите, тут галстук загнулся, и даже буквы можно прочитать, — продолжал Кларенс, — там что-то написано. Посмотрим, что там? От... кого-то с любовью. А что за имя?

Норкост схватил фотографию со стены. Его левая щека дрожала.

— Я хотел бы иметь копию этой фотографии, — сказал Кларенс, — я могу ее взять, чтобы скопировать, а потом вернуть?

— Не сейчас. Может быть, позже, — Норкост прижал рамку к груди. — Послушайте, Кларенс, кое-что изменилось. Я не могу с вами сейчас беседовать, к сожалению. Я позвоню вам позже.

Норкост проводил его из офиса и быстро закрыл за ним дверь.

Кларенс вышел в приемную и сел в кресло. Он сидел несколько минут. Неожиданно загудел сигнал пожарной тревоги. Норкост выглянул из офиса и сказал Шейле:

— Нет проблем. Не беспокойтесь, это мелочи, я уже открыл окно. Никаких повреждений.

Легкий дымок вырвался из офиса Норкоста. Он отвернулся от Шейлы и, увидев Кларенса, быстро закрыл дверь, хлопнув ею сильнее, чем хотел.

Олли стоял позади «Тако Белл» и взглядом мерил молодого человека, который был одет в рубашку большего размера. Темно-голубая рубашка с длинными рукавами казалась скорее ночной рубахой.

— Итак, Эдди, — сказал Олли, — ты Крип из Четырех Деревьев, с восточного побережья, это правда?

— Да-a! Четыре дерева навсегда, мужик!

Детективы, специалисты по бандам, сказали Олли, что Эдди Перл, уличная кличка Пикассо, был в Портленде одним из самых опытных рисовальщиков граффити или вандалом, — смотря с какой точки зрения посмотреть. Он приехал из Лос-Анджелеса два года тому назад.

— Ну и что ты видишь в этом, Пикассо? — Олли показал на пять строчек синего текста на заборе. Мэнни нависал над плечом парня.

Эдди изучал композицию, как мастер, анализирующий работу другого мастера. Он посмотрел издали, потом подошел поближе. Моменты восхищения перемежались с некоей озадаченностью.

— Тут это новая штука.

— Ты имеешь в виду этот символ? — спросил Олли.

— Да, символ тоже. Тут никто так не пишет. Я имею в виду, что стиль тоже новый.

— Стиль? — спросил Олли.

— У каждого из нас свой стиль. Ну, например, как вязь из букв, знаете? Круги, квадраты, звезды. У кого-то волнами. Ну и печатные буквы — их легче всего читать.

— Некоторые из этих букв написаны отдельно, — сказал Олли, показывая на надпись, — а некоторые резко находят на другие, а отдельные так перекрывает другие, что невозможно различить буквы.

— Да-а. Труднее всего находящие друг на друга, волнистые, вроде этих. Проблема в том, что это смешанный стиль. Смотрите, — он показал на другую надпись граффити, — этот называется четыре-семь Керби Блок. Они все идут фоном, заходят друг за друга, так что прочитать легко. Но здесь некоторые буквы заходят за другие, а некоторые — на другие. Это волнистый, а не целиком звездный стиль. Называется полузвездный. Видите, точка над «I» в виде звезды? ,

202 *

— Вижу четко, — сказал Олли. — Можешь перевести эту часть? В последней строчке «Р» означает «Piru», не так ли? Кровь, Влад.

— Да. И тут видно 187.

— Отдел 187, в Калифорнии это код, обозначающий убийство. Это убийца Владов, так что он сам явно Крип. Но это все, что я могу из этого извлечь.

Пикассо кивнул.

— Следующая строчка — это SUR, — Олли она казалась одной широкой буквой, но когда Пикассо провел по ней пальцем, можно было увидеть, что на заднем плане была буква S, а из нее вырастали U и R.

— А что значит SUR?

— Южная Калифорния, — сказал Мэнни, — это по-испански. Не забывай, что это латиносские граффити.

— Точно. Я и забыл. Но этот парень не испанец, верно?

— Ни за что, мужик, — сказал Пикассо, — он Крип. Многие Крипы и Влады перенимают что-то у испанских банд.

— Как насчет третьей строчки? — спросил Олли, глядя на безнадежно перепутанные буквы.

Пикассо смотрел долго и напряженно.

— Ага, понял, «ХК». «К» за «X», — когда он обрисовал это пальцем, стало понятно.

Это подобно тем изображениям, которое вы не увидите, пока кто-то не скажет, как на него смотреть. Тогда вы поймете, почему до сих пор их не видели.

— А что значит «ХК»? — спросил Олли.

— Хувер Крип. Он — Хувер.

Олли записал это.

— Вторая линия — Nine Deuce 92.

— Конечно, — сказал Олли, увидев за девяткой скрытую двойку.

— Хорошо, а что означает первая строчка? — Олли знал, что обычно значат первые строчки. Если бы умел молиться, он молился бы прямо сейчас.

— Первая строчка — это ОГ — оригинальный гангстер. Затем его имя.

— Его имя? И какое?

— Снайпер? Нет, подождите, — Пикассо провел пальцем по

203

запутанному клубку линий, — Слайдер, паук. Паук его имя.

— Паук, — глаза Олли заблестели, когда он записывал имя. — Но, Эдди, в Портленде пока нет 92-х Хуверов или уже есть?

— Нет, конечно. Он из Лос-Анджелеса, без сомнений.

— Итак, ты говоришь, что парень, который это написал — 92-й Хувер из Лос-Анджелеса, который известен как Паук?

— Слово солдата. Искусство не лжет, — сказал Пикассо.

— Эдди, — Олли похлопал мастера по спине, — можешь съесть весь «Тако Белл». Разрешаю.

Кларенс снова лежал без сна. К несчастью, он не мог уснуть с открытыми глазами. А последнее время всякий раз, когда он их закрывал, то видел мальчика, чьего имени он даже не знал.

Четырнадцатилетний Кларенс болтался с Роком и Коротышкой в Кабрини-Грин. Отец считал, что они оказывают нехорошее влияние, и говорил ему держаться подальше от них. Так что ему приходилось украдкой встречаться с ними на заднем дворе, что делало их дружбу сладкой, как запретные лакомства.

— Слышь, глянь-ка на это! Скажи мне, что ты видишь? — голос Коротышки был по-юношески ломким, и давал петуха.

— Вижу белого пацана, — спокойным ровным тоном сказал Рок, — который появился там, где ему быть не надо.

Юный Кларенс проследил за их взглядами. Совершенно точно, это был белый мальчишка, лет двенадцати или тринадцати, который ехал на побитом красном велосипеде со смущенным и испуганным выражением лица.

— Так на ловца и зверь бежит, — сказал Рок.

Прежде чем Кларенс мог что-то вымолвить, Рок и Коротышка уже бежали к нарушителю границ. Кларенс посмотрел, нет ли кого-то поблизости. Нет, вокруг никого не было. Он ждал, что вот-вот его друзья нападут на белого мальчишку. Потом принял решение, последствиям которого суждено было преследовать его. Он побежал за ними следом. Они сейчас покажут этому мальчишке.

Мальчик неподвижно лежал на земле. Рок плюнул ему на лоб.

— Что не так, белый? Испугался драться с ниггерами?

Рок сильно пнул его в бок. Коротышка добавил короткий пинок. Не удовлетворившись этим, он отступил, разбежался,

204

как футболист, и пнул мальчика изо всей силы. Кларенсу показалось, он слышал, как треснули ребра. Мальчик кривился и корчился.

После нескольких ударов это уже слишком утомило Рока. Он посмотрел на Коротышку и Кларенса и сказал:

— Давайте затащим его в болото.

Когда Рок сказал, что помочится ему в рот, если мальчик не послушается, он пошел впереди них, как военнопленный идет на расстрел.

Внутренне Кларенс повторял: беги, белый мальчишка, беги. Он уже раньше видел, как Рок и Коротышка издевались над людьми, но никогда так низко. Он думал, что сказал бы его отец. Он знал, что ему нужно уйти домой или остановить друзей, или позвать на помощь. Но он не мог этого сделать. Это были его друзья. Белые люди владели всем остальным миром и должны были держаться подальше отсюда. Кроме того, у Кларенса еще были живы воспоминания о том, как черные мальчишки случайно забредали на территорию белых. Они возвращались домой побитые и порезанные, иногда с переломанными костями и опущенными головами, как побитые собачонки, и рассказывали о своих унижениях. Может быть, этот белый мальчишка бил черных. Может быть, он заслужил это.

Но мальчишка рыдал и не мог выговорить фразу до конца. Он повторял: «Простите» и «я заблудился». Рок подошел к старому железному пружинному матрасу, который валялся в стороне. Он закрепил в витках пружин ноги и руки мальчика так, что их было невозможно освободить, не отрезав. Глаза мальчика переполнял страх.

Рок наносил ему удары под ребра так, как будто это было в каком-то фильме. Когда мальчик кричал сильнее, Коротышка бил его по лицу. Кларенс чувствовал, что ему тоже нужно в этом участвовать. Друзья смотрели на него. И вдруг он сделал то, о чем жалел на протяжении всей своей последующей жизни. Он подпрыгнул и пнул мальчика в живот. По «каратэшному» лягнул, как в телевизоре. Затем он подпрыгнул и пнул еще раз. Он орал ему в лицо ругательства, за каждое из которых отец высек бы его и заставил бы вымыть рот целым куском мыла.

Но папы тут не было. Никто не видел. Только он и его друзья. Кларенс пнул мальчика сначала потому, что он, наверное,

205

был богатым, хотя его велосипед не был таким уж навороченным, и одежда выглядела бедной. Потом пнул его уже как ненавистника ниггеров, хотя он их не обзывал. В третий раз он пнул его просто потому, что тот был белый. И все это невозможно было отрицать. Он пнул его еще раз, потому что его отцу не удалось пробиться в жизни. И еще раз, потому что его любимая тетя умерла, когда ее не приняли в белую больницу в Миссисипи. Еще один пинок, потому что Кларенс должен был жить в бедной части города, тогда как этот пацан, наверное, жил в большом особняке. И еще раз он пнул его гораздо сильнее за тех белых мальчишек из Миссисипи, что швыряли в него и в Дэни битыми бутылками из-под пива, от которых остались шрамы. Он пинал за то, что его отца пытали в Миссисипи копы. За то, что мама плакала, когда ее семью не пустили в ресторан. Снова и снова, и снова по сотне других причин, так что пинки кончились раньше, чем причины.

Кларенс не знал, сколько раз ударил мальчика, но слышал, как Рок и Коротышка окликают его по имени.

— Кларенс, остановись! Он уже все... он уже все. Хватит, а?

Это говорил испуганный и оглядывающийся Коротышка:

— Давайте уматывать отсюда.

Рок и Коротышка убежали. Кларенс остался один, опустошенный и выжатый. Он посмотрел на мальчика — тот неподвижно висел, и красное пятно на боку расползалось по его грязной белой футболке. Он выглядел как религиозный символ: как будто был распят. Чем больше Кларенс смотрел на него, тем больше видел в нем просто мальчика. Кларенс заплакал. Он нежно коснулся лица мальчишки.

— Пойдем, белый мальчик. Все, очнись. Мы просто пугали тебя, это все.

Он осторожно освободил руки мальчика из оков пружин, слегка порезав их, пока доставал. Его беспокоили эти порезы. Мальчик обмяк на его руках. Кларенс положил его на траву, расчистив мусор, чтобы тот лежал ровно. Он склонился над неподвижным мальчиком. Ему казалось, что тот изредка дышит, может быть, это ветер поднимал его футболку. Эго испугало его больше, чем что-либо в жизни. Мальчик лежал рядом со старым холодильником.

Вдруг Кларенс сунул голову в холодильник. Его вырвало.

206

Он оглянулся по сторонам и неожиданно побежал, не останавливаясь, пока не добежал до своего дома. Он знал, что должен позвать кого-то на помощь мальчику, но боялся того, что они сделают с ним — может быть, посадят в тюрьму на всю жизнь.

До сих пор он так и не узнал, кто был этот мальчик и выжил ли он тогда, или умер. Все последние тридцать лет он вспоминал его, когда ездил на велосипеде или видел пружинный матрас, или открывал холодильник. Часто мальчик приходил к нему ночью, когда ничто больше не сдерживало эти воспоминания.

Кларенса всегда учили, что Бог может простить все, что кто-либо когда-либо сделал. Всю жизнь он верил, что это истинно для любого греха, о котором он мог подумать. Для любого, кроме одного.

ГЛАВА 40

«Цвет кожи человека определяет его характер не больше, чем его рост, группа крови или уровень холестерина в крови. Расисты есть среди всех слоев жителей Америки. Некоторые белые, гордящиеся тем, что не имеют предрассудков насчет черных, не переносят испанцев. А черные, которые гордятся, что не имеют предрассудков по отношению к белым, не выносят азиатов. И так далее. Предрассудки — это не функция цвета кожи, но признак недалекого ума у людей любого цвета кожи».

Телефон Кларенса в «Трибьюн» зазвонил, и включился автоответчик.

— Мистер Абернати? Это Рене Мэддокс, помощник районного адвоката.

Кларенс немедленно снял трубку.

— Да, мистер Абернати, я занималась заявлением, которое написал Флойд Кост. Я беседовала с ним лично, и хотя он показался мне странным, убеждена, что он говорит правду. На основании этого мы полностью снимаем с вас обвинение.

—- Вы хотите сказать, — Кларенс медленно выговаривал слова, — что мне не надо будет идти в суд?

— Нет, не надо. И мы приносим извинения за все неудобства, возникшие в связи с этим.

—■ Неудобства? Скажите лучше — унижение.

Кларенс позвонил и сообщил новость Жениве.

207

— Я так счастлива, детка, — сказала Женева, — давай отпразднуем это с Джанет и Джейком!

— Это звучит прекрасно, — ответил Кларенс. — И еще раз спасибо, что... поддерживала меня.

— Я и не помышляла, что может быть иначе. Думаю, именно об этом наши брачные обеты, разве не так? Я люблю тебя, детка. Приезжай домой как можно скорее, ладно?

Кларенс чувствовал глубокую благодарность за эту новость и за Жениву. Но он так давно не благодарил ни за что Бога, что как будто забыл, как это делается.

Кларенс пошел к столу Дэна Феррента, взяв с собой записанные имена и телефоны Рене Мэддокс, Флойда Коста и Олли Чандлера. Он хотел, чтобы Дэн написал опровержение по поводу его позора. Хотя он знал, что многие люди никогда не прочитают опровержение, а некоторые просто не поверят в его алиби. Они всегда будут считать, что он просто выкрутился.

Репутация, над созданием которой он так усердно трудился, больше не была опорочена. Но она никогда и не будет полностью восстановлена. И как приливы и отливы, его эмоции колебались между облегчением и обидой.

Кларенс шел по тротуару. Все магазины были украшены к Рождеству, и праздничная музыка наполняла город. Он вошел в Центр юстиции, понимая как никогда в жизни, что уже не нервничает, попав в здание, полное копов.

— Ты действительно думаешь, что киллеры оставили бы граффити позади «Тако Белл»? — спросил Кларенс Олли. — Разве это не слишком глупо?

— Для нас, может быть, — сказал Олли, — но ключ к разгадке преступлений — не думать, как ты сам, а стараться думать как другие. Поставь себя на их место. Представь, что они из бандитской местности в Калифорнии, где повсюду граффити. Это стало привычкой — как плевать на улице. Если человек долго это делает, то делает, не задумываясь. «Тако Белл» находится в полутора километрах от места преступления. Они полагают, что здесь никто не распознает надпись. И даже если распознали бы, то что? Какая связь между «Тако Белл» и выстрелом за полтора километра от этой стены? Какой риск?

— Больший, чем они думали, это очевидно, — сказала Кларенс.

— Ребята обычно не думают о завтрашнем дне, — сказал Олли, — а думают о текущем моменте. Они находятся несколько часов в чужом городе, ожидая, когда на улицах не станет свидетелей и предполагаемая жертва окажется в своей спальне. Они не могут накачаться наркотиками, потому что выстрел должен быть точным. Они устали, им скучно. И вот один из них берет баллончик со спреем и рисует граффити на стене. Почему бы и нет?

— Как можно использовать расшифровку Пикассо? — спросил Кларенс.

— Я связался с копами в Л-А и с их сетью. Я попросил их разузнать о Пауке. Они сообщат мне.

— Но 92? Разве ты не говорил, что пистолет у копа взяли Хуверы 59.

— Я думаю, 59-е думали, что копы будут давить на них, будут искать повод, чтобы их обыскивать, устраивать облавы. На самом деле копы в Л-А так и поступили, но пистолет не нашли. Думаю, те, кто его украл, либо продали, либо выменяли его на наркотики или оружие. А с кем они бы заключили сделку? С союзниками. Хуверы — это сеть, конфедерация. 59-е и 92-е должны знать друг друга.

Зазвонил телефон Олли. Он ответил.

— О, здравствуйте, лейтенант. Да, сэр. Согласен, сэр. Я передам ребятам. Да, да, имидж очень важен. Мы будем иметь это в виду. Нет, никакого легкомыслия. Да, сэр, я прослежу за этим ради вас. Счастливого Рождества, — он положил трубку.

— Как они только справляются с тобой? — спросил Кларенс.

— Я не знаю, — ответил Олли, — иногда сам с трудом справляюсь с собой. Но тогда хорошенько смотрюсь в зеркало и вспоминаю, какой я удивительно красивый парень.

— У меня предложение, Олли.

— Какое?

— Купи новое зеркало.

Здесь у него не было имени. Ни нового имени, ни даже старых имен. Не Рэймонд Тэйлор. И, конечно же, не Гангстер Кул. Здесь нет ничего, что отличало бы его от других. Да фактически здесь не было и других. Он ощущал себя на ограниченном

209

клочке суши посреди какого-то болота. Здесь его существование было бессмысленным. Его репутация, которую он завоевывал с таким трудом, здесь ничего не значила. Она уже была не наградой, а только наказанием.

«Кто-нибудь?» — он слышал свой одинокий голос, и это пугало его. Где же все пацаны, которые умерли, — Бэззард и Стик-мэн, и Малыш Капоне, и остальные? Он же знал, что они должны быть здесь, но где? А брат, двоюродный брат и бабуля? Они тоже оставили прежний мир, но Рэймонд инстинктивно понимал, что и в этом мире их нет. Они выбрали другой путь, пока были на земле выбора и возможностей. Он никогда больше не увидит никого из них.

«Я никогда больше не прикоснусь к своей маме», — думал он, запертый за невидимой решеткой вечности, словно пожизненным приговором на всю вечность. Он мог видеть какие-то случайные образы из прежнего мира. Он видел слезы мамы, ее скорбь, но также и ее веру в Бога. Но это не утешало его.

Здесь господствовала сегрегация. Не просто расовая сегрегация, но каждый человек был навечно отделен от других. Изоляция, одиночество. Обнаженные души, живущие одиноко, отделенные, без возможности общаться друг с другом.

«Что я наделал?» — Рэймонд так скрежетал зубами, что челюсти сводило от боли. Он ожидал, что сейчас почувствует привкус крови. Но его не было. У него больше не было крови, он мог ощущать боль, но не мог разрушить тело, в которое был пойман навечно, как в ловушку.

Здесь не было семьи, не было банды, своих ребят, не было территории. Только бесконечное ничто. Бесконечная тоска. Тоска уже почти уничтожила, сломала его, хоть он и был тут совсем недолго. Что с ним сделают миллионы лет тоски?

Сначала он старался вспоминать о своих делах, которые создали ему славную репутацию, его статус «оригинального гангстера». Теперь он увидел их такими, какими они были на самом деле — помпезными, служащими для саморекламы, попытками получить признание. Здесь некому было слушать его. Даже если бы они были, на них бы это не произвело впечатления, а потонуло бы в их эгоцентричном несчастье. Теперь он нес наказание за все, что сделал и чем когда-то хвастался. Он сеял на земле, а пожинал урожай здесь.

«Что это?» — выкрикнул Рэймонд, в ужасе глядя на страшное зрелище. Он увидел очертания лица — ужасающего лица. Каким-то образом он знал, что в другом месте это же лицо вызывает бесконечную радость, потому что одобрительно улыбается его обитателям. Но здесь это лицо вызывало неизмеримый ужас. Тот, в чьем присутствии небеса становились небесами, Своим отсутствием делал ад адом. И все же, Он как бы и не совсем отсутствовал, ибо Его неудержимая святость была пожирающим огнем, и Рэймонд корчился и дергался. В какой-то миг озарения он осознал, что Святой однажды уже был здесь вместо него, чтобы он не попал сюда. Но, тем не менее, он оказался здесь.

Он видел преследующий его образ Ужасного, уродливые шрамы на его руках и ногах. Это вызывало в нем отвращение. Мысль о прикосновении к этим рукам или чтобы они прикоснулись к нему, ужасала его.

Рэймонд вспоминал уверения пастора Хенли в Лос-Анджелесе, что всякий хорош по своей природе, что люди не отвечают за свои плохие дела, что огонь и всякие жестокие вещи в Библии — не от Бога, это не в природе Христа.

«Бог есть любовь, и нет никакого ада, — говаривал пастор. — Мы с вами ведь не послали бы людей в ад, так и Бог, который милосерднее нас», — слова его звучали так убедительно. Но теперь Рэймонд с поразительной ясностью понял, что все это было ложью.

Он взывал, чтобы скалы упали и придавили его. Но здесь не было скал. Здесь не было ничего. Ничего знакомого и привычного, ничего утешительного— вообще ничего.

Здесь невозможно было ни убить, ни умереть, не было никого, перед кем можно быть дерзким или хвастаться, некого было унижать и подавлять или воровать, некому рассказывать байки, не было любимой, чтобы ее обнять. Больше у него не было власти и превосходства. Может быть, никогда и не было, и его ощущение власти над своей территорией вообще было иллюзией. Может быть, истинная власть вообще принадлежала лишь Ужасному с его чудовищными шрамами.

Мать ведь предупреждала его, говорила ему об Иисусе! Он никогда по-настоящему и не отвергал Его, по крайней мере, на словах. Когда его жизнь бывала в опасности, он даже молил-

211

ся Богу. Но он никогда не исполнял свои обещания, данные в критические моменты, никогда не принимал Божьей помощи и заботы о своем спасении.

Здесь не было красок и цвета, не было текстуры, богатства, разнообразия. Крайняя изоляция означала, что здесь не может быть культуры. Ад не был поликультурным. Здесь просто не было культур.

До самых дальних пределов — ничто; те, кого он знал на земле, теперь существовали в виде трепещущих душ, отбросов человечества. На одном из этих одиноких заброшенных островков скорби высокопарный безымянный человек, прежде известный как пастор Хенли, был занят бесконечной литанией — повторял Богу, что ад — это нарушение принципа Его любви, что сам он всегда был человеком Божьим, что проповедовал слово любви и принятия, и Бог не имеет права оставлять его здесь.

Запах был ужасен. Желудок Рэймонда выворачивало от спазмов. Как будто его погрузили в горячие экскременты — нечистоты греха и человеческого «я». Это было омерзительно. Ему хотелось рвать, но он не мог. Здесь не могло быть облегчения. Только бесконечная занятость собой, ненависть к себе — все направлено только на себя, и поэтому ничто. Это было «я», лишенное взаимоотношений с Богом Вселенной и потому лишенное своего достоинства, своей человечности. Рвота поднималась внутри него, но он так и не мог изрыгнуть ее наружу.

Был ли ад Божьей яростью, изливаемой на него? Или это была собственная ярость, поднимавшаяся внутри него самого? Он ощущал, что как бы сокращается, усыхает, сужается. На небесах, каким-то образом он это знал, его брат Джесс, наоборот, постоянно расширялся. Джесс был прав. А он, Рэймонд, ошибался.

«Поздно! Слишком поздно!» — крикнул он, надеясь, что слова долетят достаточно далеко, чтобы их услышала еще какая-то душа, которая разделила бы с ним его несчастье. Нет. Безграничное несчастье. И разделить его было не с кем.

Огонь обвинений и самооправданий, доводов и извинений жег его. Он ощущал ржавый вкус жизни без Бога. Нет, не жизни. Просто существования, лишенного цели. Здесь нет работы. Сколько бы он отдал за то, чтобы выполнить самое не-

212

значительное дело — хотя бы сделать бутерброд. Это дало бы какое-то подобие смысла. Здесь нет отдыха. Как он тосковал по возможности спать. Здесь нет правил. Бесструктурный ад, где не было иерархии, не было мелких начинающих гангстеров, не было лейтенантов и генералов.

«У меня был выбор!» — заорал он на себя в ярости и страхе. Почему он выбрал то, что не выбрал бы любой здравый человек? Почему теперь ему вечно платить за собственный грех, когда был Тот, Кто уже заплатил за него? Крайняя неразумность греха охватила его душу. Милость Господина предлагалась ему постоянно, каждый год, каждый день и каждый час жизни на земле. Теперь было слишком поздно принимать ее. Вечное осуждение: нет оправдания, нет надежды. Вечное сожаление. Вечный застой. Бесконечное отчаяние.

Его сфера влияния стала нулевой, жизнь свелась к тонкой карандашной линии. У него не было территории, не было власти. Те, кого он высмеивал, как ходящих в церковь нытиков, теперь будут править вселенной, радостно соучаствуя в единственно истинной власти.

«Мне надо было послушаться, — вопил он, не слыша ничего, кроме эха. — Мне надо было слушаться маму и Джесса, и пастора Клэнси».

Он слышал кошмарный вопль. Это звучало так, как будто обезумевшее животное вопило в агонии. В ужасе он понял, что леденящий душу вопль — его собственный. И еще с большим ужасом он осознал, что больше никто никогда не услышит его.

Кларенс разговаривал по своему домашнему телефону во время обеда.

— Хорошие новости, — сказал Олли, — мы получили соответствие ДНК на конверте Грэйси.

— Норкост или Грей?

— Не могу говорить об этом по телефону. Давай оставим это до завтра. Меня не будет весь день. Как насчет того, чтобы встретиться завтра в четыре вечера?

— Олли, хоть намекни?

— Нельзя, — Олли наслаждался тем, что в его руках все карты.

— Хорошо, — вздохнул Кларенс, — Джейк сказал мне, что

213

ты можешь быть сильной головной болью, Олли. Но он не сказал мне и половины о тебе. Я буду там в четыре.

Кларенс, Обадиа, и Женива были на вечернем собрании общины в церкви «Авен-Езер». Председатель собрания, Род Ноук, показал на стол.

— У нас есть для вас сообщение, связанное с обличением наркомании и проповедью трезвости. Есть также подписной лист на новую 24-ю горячую линию и молитвенную цепочку по церквям.

«Аминь» и «аллилуйя» поднялись над кивающими головами, напоминая Кларенсу, что здесь, по контрасту с собраниями, которые он посещал в пригороде, религиозное самосознание активнее включалось в общественные дела.

— Сначала, плохие новости, — сказал Род. — Я читаю этот желтый листок, который называется «Тенденции банд». В нем напечатан прогноз, основанный на статистике последних лет: «Банды станут более разнузданными, будут проявлять больше насилия с использованием оружия, и будет убито больше офицеров полиции. Они будут и дальше использовать и эксплуатировать юных членов, чтобы совершать преступления, из-за более мягкой системы наказаний малолетних. Они будут и дальше создавать фонды от продажи наркотиков. Численность девушек и женщин в бандах возрастет. Больше членов банды станут преступниками — меньше мотивации, чтобы выйти из банд. Уровень преступности превысит способность общества справляться с ней — суды будут переполнены делами банд».

Вздохи пронеслись по аудитории.

— Я знаю, что трудно начинать, — сказал Род, — но может быть, если мы осознаем опасность, то постараемся сделать все возможное. Это может звучать нереально, но я убежден, что мы можем воспрепятствовать этому. Мы можем сделать это сообща. Ну, это собрание общины. Кто хочет говорить?

— Я думаю, что проблема банд настолько велика, как мы позволяем ей, — сказал Фрэнк, сосед Кларенса и Женивы. — В наши дни все говорят, что в этой стране мы нуждаемся в большей терпимости. Я же говорю, что нам нужно меньше терпимости. Мы терпимы к безумию банд, и теперь они убивают нас. Я думаю, моя новогодняя резолюция будет — меньше терпимости!

214

Смех и аплодисменты.

Джейми Лин Вебер с Аткинс Стрит встала и сказала:

— Есть одна вещь, которую мы можем сделать. Вы все знаете, что Стони — это магазин в нашем районе, где продают бейсболки и футболки, в том числе и для банд. Стони берут деньги, заработанные на продаже наркотиков, чтобы сделать на футболке символ Крипов или Владов, как будто это просто эмблема школы. Я там годами покупала подарки, как и мы все. А на прошлой неделе я сказала им, что больше не буду иметь с ними дела, пока они не прекратят работать на банды. Они просто вытолкали меня. Так вот я спрашиваю вас, как насчет бойкота в стиле д-ра Кинга? Они не послушали меня, но им придется послушать всех нас или они разорятся.

Множество хлопков и криков «аминь».

— Д-р Кинг обычно говорил, — продолжала Джеми Лин, — если у человека есть выбор между предрассудками и деньгами, то он скорее расстанется с предрассудками. Так кто из вас согласится бойкотировать Стони, пока они не прекратят продавать продукцию для банд? — почти все руки в комнате поднялись. — Тогда позвоним в магазин и объясним им или пошлем письмо. У меня есть их адрес и телефон.

Она подняла листок бумаги с отксерокопированными записями.

— Я пущу это по рядам, а вы передавайте соседям.

— Это хорошее начало, Джеми Лин, — сказал Род. — Кто следующий?

— Как насчет того, чтобы проделать то же самое с магазином музыкальных записей Бойда? — спросил какой-то мужчина. — Вы слышали, какой бандитский рэп они продают? Если слова из этих песенок я скажу любой девушке на улице, меня могут арестовать. Но парни слушают это постоянно, называют девчонок этими ужасными словами и обращаются с ними как с грязью. Вы думаете, это не прививает неуважение к женщинам?

— То же самое и с видеомагазином Смитти, — добавила женщина, — они продают кассеты с фильмами о сексе и насилии, и наши дети это все смотрят. Как я понимаю, это наша ответственность, как родителей, но мы можем уменьшить искушение, очистив эти магазины. Как насчет того, чтобы бойкотировать и Смитти?

— Я передам по рядам листок, — сказал Род Хоук, — подпишите его, если вы хотите сказать Стони, Бойду и Смитти, чтобы они освободились от грязи, если хотят сохранить бизнес. Кто еще?

Джей Филдинг, директор школы Джефферсон, вышел вперед и взял микрофон, его жена Дебби была рядом с ним.

— Мы с Дебби говорили и молились об этом. Позвольте мне сказать просто: если мы потеряем следующее поколение, то потеряем нашу страну. Этим детям нужен смысл в жизни. Вместо того чтобы воевать друг с другом, они должны воевать против зла, банд, наркотиков, эгоизма. И не просто против чего-то, но за что-то. За Бога, за семью, за страну, за своих детей и внуков. Мы не можем оставить их на самотек, то есть на произвол судьбы. Нам надо установить им рамки и ограничения. Мы не должны оставлять их на улице без присмотра. 90% из того, что происходит на улице, это плохо. Мы не можем позволить им носить одежду гангстеров, и должны знать, кто их друзья. Когда я рос, у моих родителей было право вето в отношении моих друзей. Я говорю о том, что мы должны вернуть своих детей.

Кто-то зааплодировал, несколько человек поднялись. Все встали, аплодируя и человеку, и его словам.

— Не хочу обидеть директора, — сказал мужчина, — но некоторые из вас знают, что наша группа работает над проектом льготной школы. Я всегда поддерживал всеобщее среднее образование, государственные школы, но думаю, что дело вышло из-под нашего контроля, и нам нужно место, где дети учатся уважать учителей и друг друга, где они в безопасности, где нет наркотиков и оружия, где интересно учиться. Такие школы сейчас есть в разных местах страны, и они очень популярны, черные записывают в них даже только родившихся детей.

— Хочу, чтобы вы знали, — поднявшись сказал Джей Филдинг, — я поддерживаю все, что в интересах наших детей. Если такая школа поможет, пусть Бог благословит ваши усилия. Может быть, это поможет и нам реформировать общественные школы. Я говорю: вперед! — бурные аплодисменты.

— Теперь я прочитаю статистику, — сказал Род Хоук, — чтобы показать вам важность нашего разговора. Послушайте вот это. Афроамериканцы составляют 12% населения, но 44% их являются жертвами всех убийств в Америке. Почти 95% таких

216

убийств совершают сами черные. Половина наших детей, которые рождаются со СПИДом, — это черные дети. Смертность детей черных в два раза выше, не считая абортов, которые тоже превышают в два раза аборты у белых. Безработица среди нас тоже выше в два раза. Черные дети в четыре раза чаще растут в бедности, в шесть раз больше — на социальное пособие. У человека, живущего в Гарлеме, меньше вероятности достигнуть 65-летнего возраста, чем у человека, живущего в Бангладеш. Но вот, что особенно потрясает меня. В десяти самых больших городах Америки из старших классов отчисляют 72% черных мальчиков.

Аудитория дружно вздохнула. Пастор Клэнси поднялся.

— Больше всего нам нужна в больших городах, и без этого все остальное потерпит крах, церковь Иисуса Христа.

Отовсюду послышались крики «аминь» и «аллилуйя».

— Иисус не сказал, что врата ада не одолеют демократическую или республиканскую партию, или проекты для школ, или реабилитационные центры для наркоманов. Он сказал, что врата ада не одолеют церковь. Теперь я говорю, что церкви пропустили удар. Мы раньше были центром всякого сообщества. И некоторые из церквей снова пытаются стать таким центром. Есть пара церквей в пригородах, которые сотрудничают с нами. Мы водим детей в парки, музеи, на пляжи, в горы, в походы, организуем для них летние лагеря. Проводим курсы для родителей, как находить общий язык с детьми, как говорить с ними о будущем, о наркотиках, о сексе, и о том, как отстаивать правду. Брат Джим из «Призыва Подросткам» высылает информацию, как помочь детям избавиться от наркотиков, как еванге-лизировать и дисциплинировать их. Теперь я хочу, чтобы брат Дон Фрейзер рассказал нам о деятельности Бридж Министриз (Миссия Мост).

— У нас есть обширные планы, — сказал Дон, — Мэл Ренфро проектирует здание для отдыха. Мы организуем центр консультирования семьи и поддержку служителей в малых церквях. Образовательные программы вне школы, учебный центр, кофейня, христианский книжный магазин, реабилитационный центр для социальных нарушителей. Со временем мы хотим создать христианскую школу. Мы уже проводим обучающую программу наставничества, где мужчины работают с мальчи-

217

ками, а женщины — с девочками. Мы знаем, что все это очень большие планы, нам понадобится помощь. Но мы верим, что Бог достаточно велик, чтобы оказать нам эту помощь.

«Аминь».

«Да, Господи! Помоги, Отец!»

— Есть хорошие вещи, которые происходят в городах этой страны, — сказал Клэнси. — И мы можем сделать их тоже. Спонсируемые церковью магазины, где люди могут купить хорошую одежду, и где люди учатся работать. Недорогие клиники, адвокатские конторы, курсы обучения, кризисные центры для беременных, программы Большого Брата, горячие линии. Есть две церкви в пригородах, которые информируют нас о рабочих вакансиях. Но все эти программы ничего не стоят, если мы не обратимся к истине, к нравственному основанию в жизни семьи и общины. Нам нужно излить истину на улицы, зажечь свет во тьме. Должны изменяться сердца. Не внешне, а внутренне, и тогда все внешнее тоже изменится. Детей не просто надо учить математике, а чтобы они отложили иглу и пистолеты. Им нужен Иисус — без Иисуса наши города обречены, как и вся страна. В 1900 году 10% населения мира проживало в городах. Теперь — 50%. Если церковь не распространит свое влияние на города, мы потеряем страну и весь мир.

«Аминь».

«Говори, проповедник!»

— У детей есть сильные привязанности, — сказал Клэнси. — Но это привязанности к неправильным вещам, к неправильным людям. Надо обратить их привязанность на Иисуса, и вы увидите нечто. Нужно, чтобы они поняли, что их враг — это сатана. Покажите им, что их семья — это семья Божья, их территория — это Божье Царство. Помогите им строить свою жизнь как последователей Христа. Научите их, что Иисус достоин того, чтобы за Него умирать и любить Его, и вы увидите, что в городе произойдет что-то невиданное.

«Слава!»

Кларенс тоже подошел к микрофону.

— Я прожил в этом районе меньше трех месяцев, так что я тут новичок. Но я знаю, что одна из вещей, которую мы должны сделать, — это справиться с наркодельцами. Если человек вломится ко мне в дом и наставит ствол на моих детей, я спущу его

218

с лестницы, — говорил Кларенс с воодушевлением проповедника. — Но то же делают наркодельцы: врываются в наши районы и наставляют дуло кокаина на наших детей. Мы должны выставить их прочь, пока они не разделались с нашими детьми.

Зал взорвался аплодисментами.

— Большинство из вас знают, что группа людей работает в районе, в Патруле наблюдения. Вы видели эти оранжевые шапки, да? — он надел ее себе на голову. — Чтобы получить одну из таких классных шапок, вам нужно подписаться вот здесь. Мы просто ходим по району возле наркоточек и дельцов, мешая их бизнесу; записываем их имена, иногда фотографируем. Мы отправляем детей домой, говоря, что позвоним их родителям.

— Это опасно? — спросил чей-то голос сзади.

— Насколько опаснее не заниматься этим? — спросил Род. — Мы можем делать это, квартал за кварталом.

Собрание продолжалось еще час. Потом люди, воодушевленно переговариваясь, поднялись с мест.

Проводил Жениву и отца на улицу, Кларенс увидел несколько деревьев без листьев в лунном свете, некоторые из них были высохшими. В этой части города не было цветочных магазинов и баров эспрессо. В свете уличных фонарей асфальт выглядел тусклым, серым, бесцветным, как затвердевшие слои наркомании, утраченных надежд, преступлений и безнадежности.

Кларенс шел квартал за кварталом, еще слыша голоса из церкви позади себя, он остановился и показал Жениве и отцу странную необычную вещь здесь, на улице. Это была трава, живая и полная сил, прорастающая прямо сквозь асфальт, разламывающая его, побеждающая. Как могла прорасти эта трава сквозь казавшийся непробиваемым городской асфальт? Да еще зимой? Тем не менее, она росла.

Перед встречей с Олли, Кларенс выпил две таблетки. Он снова не спал. Мальчик из Кабрини-Грин не давал ему заснуть.

— Это довольно хорошая работа по сбору улик, — сказал Олли Кларенсу, — для журналиста.

— Спасибо. Я тоже так думаю.

— ДНК на конверте полностью совпадает с ДНК на носовых салфетках, которые ты мне дал. И жвачка тоже.

— Карсон Грей?

— Да. Он наш человек. Норкост вероятно тоже замешан, но пока след ведет к Грею. Он и платил ребятам. Вероятно, он не передавал им непосредственно. Он слишком умен для этого. Клянусь, он никогда бы и не подумал, что его разоблачит привычка лизать конверты.

— И что будет теперь? — спросил Кларенс.

— К несчастью мы не можем наказать его просто за то, что он лепит жвачку под стол. Нет закона против неряшливости, а то бы Грея арестовали несколько лет назад. Все, что мы можем доказать, — это что у девочки, умершей от передозировки, были деньги в конверте, который раньше лизал Грей. Это дает нам связь, но она недостаточна для обвинения в убийстве. Но, по меньшей мере, это говорит нам, что мы должны обратить внимание на Грея.

— Итак, — сказал Кларенс, — Карсон Грей стоял за попыткой Грэйси посадить меня. Это совпадает с тем, что говорил Тень.

— Насчет Грэйси да, а как насчет Лизы? Не забывай, что факс-то был на компьютере Норкоста. Почему бы Грею не использовать собственный компьютер? Но если Тень говорит правду, то Грей звонил, чтобы убили Грэйси. Если это сделал он, то он мог бы позвонить и по поводу Лизы, а этот звонок убил Дэни и Фелицию. В любом случае, Карсон Грей воняет больше, чем эта потная футболка и чем эти отвратительные носовые салфетки,

— он протянул Кларенсу старый коричневый бумажный пакет.

— Я думаю, пришло время нанести визит Регги Норкосту.

— Здравствуйте, Кларенс... детектив Чандлер... — Норкост тепло улыбнулся, протягивая руку Кларенсу. — Я так рад, что вас оправдали, — он напряженно взглянул на Кларенса, когда тот не протянул ему руки в ответ.

— Советник, — сказал Олли, — я прямо к делу. Что, если я скажу вам, что Лиза Флетчер умерла от передозировки?

— Лиза? Но... я думал, что это сердечный приступ. У нее ведь было заболевание, не так ли?

— Это была остановка сердца. Примите такую дозу кокаина, и никакое сердце не выдержит.

Олли и Кларенс изучали Норкоста, пытаясь понять, не было ли это известно ему раньше.

— И еще кое о чем вы должны знать, советник. Мы знаем, что у вас был секс с ней.

Норкост сидел молча, обдумывая свой ответ.

— Это неправда. И вы ничего не сможете доказать.

— А если я скажу вам, что Лиза вела дневник? — сказал Олли. — И там написано, что вы имели с ней секс?

Кларенс посмотрел, как нервно дергается левая щека Норкоста.

— Это, должно быть, какая-то ошибка. Я имею в виду, она была подругой моей дочери, близка к нашей семье. Может быть, у нее просто разыгралось воображение. У девочек-подростков иногда это бывает, вы знаете, — Норкост вытер пот с лица.

— А если я скажу вам, — продолжил Олли, — что когда она умерла, то была беременна?

Норкост покраснел, выражение его лица колебалось между яростью и страхом. Он ничего не сказал.

— А что, если я вам скажу, — сказал Олли, — что отцом ребенка были вы?

— Вы не можете этого знать, — сказал Норкост.

— Вы явно не знаете, советник, что когда делается вскрытие, и женщина беременна, то всегда делается тест на ДНК, чтобы определить отцовство ребенка, если оно неизвестно и если есть подозрение на убийство. Так что у нас есть ДНК ребенка. И вам нужно пройти тест на ДНК, чтобы доказать, что это не ваш ребенок. Это так просто. Что вы скажете, мистер Норкост? Мы можем все вместе отправиться в лабораторию, и вы сдадите кровь на анализ, чтобы снять это пятно с вашего доброго имени. У меня даже есть кое-кто здесь, чтобы взять образец. Таким образом, мы будем знать точно, чья там ДНК. Как насчет того, что я сейчас позвоню и вызову медперсонал? — он потянулся к телефону на столе Норкоста. Советник положил руку на телефон, отодвигая его.

— Нет, мне нужно поговорить с моим адвокатом.

— Хорошо, сделайте это, — сказал Олли. — Но нам надо еще кое-что обсудить. Например, факс, который вы послали Мэтью Харперу.

— Харперу? Какой факс?

— Вот этот, — Олли протянул ему факс. Норкост посмотрел на слова: «Харпер. Рассчитываю на вас, что вы сделаете работу.

221

Сделайте ее скорее».

— Какую работу? — спросил Норкост.

— Мы думали, вы должны это знать, — сказал Олли, — так как именно вы посылали факс.

— Я? Когда? Не помню, чтобы я посылал такой факс Харперу или кому бы то ни было. Если и посылал... то я не помню.

— Он был составлен на вашем компьютере и послан Харперу с вашего факса 29 августа.

— Как вы это знаете?

— Это моя работа — знать такие вещи, — сказал Олли. — Через четыре дня после того, как вы сказали Харперу позаботиться о работе, два лос-анджелесских гангстера, которых он нанял, явились, чтобы убить Лизу Флетчер. Но вместо ее дома, 920 Джек Стрит, они попали в дом Дэни Абернати Роулз на 920 Джексон Стрит.

— Что вы говорите, детектив? Вы же не можете меня обвинять в попытке убийства?

— Не в попытке убийства, советник, — сказал Олли, — в убийстве.

— Это из ряда вон! — сказал Норкост. — Это неправда. Вы ничего не можете доказать. Этого просто не было. Пожалуйста, вы же знаете, что подобные ложные обвинения могут сделать с моей репутацией?

Олли и Кларенс посмотрели друг на друга.

— Да, — сказал Олли, — мы оба отлично представляем, что ложные обвинения могут сделать с репутацией. Теперь я не знаю, что из того, что вы говорите, правда, советник, но вероятно, немногое, — достаточно ваших отношений с Лизой, чтобы положить конец вашей карьере. И может быть, вы подумаете, чем сможете нам помочь. Мы доказали, что Карсон Грей платил людям за грязные вещи, включая Грэйси Миллер, которая подставила Кларенса. Также мы можем связать его с убийством Грэйси.

— Карсон? Я не верю этому. Он сложный человек, да, но никогда не делал ничего подобного. И он, конечно, не стал бы подвергать меня риску. Я доверяю ему. Он слишком лоялен. Все равно я должен поговорить с нашим адвокатом.

— Хорошая идея, — сказал Олли, — но вам следует подумать, чтобы у вас с мистером Греем были разные адвокаты. И

222

сказать им обоим, чтобы они отменили свои планы на отпуск. Они будут по-настоящему заняты.

—Я не знал, что Лиза вела дневник, — сказал Кларенс Олли, когда они вышли.

— Она и не вела, — сказал Олли.

— Но ты сказал Норкосту.,.

— Ты не слушал. Я не говорил, что она вела дневник.

— А как насчет ДНК? Ты правда можешь доказать, был Норкост отцом? Как так случилось, что ты раньше не говорил? Я и не знал, что они делают анализы ДНК не рожденных детей.

— Они не делают. Я никогда этого не говорил. Я сказал: «Вы явно не знаете, что они делают». То есть он наверняка не знает, что они делают такие тесты не рожденных детей, потому что, если смерть не вызывает подозрений, они их и не делают. Но это все неважно. Потому что нам и не нужна проба ДНК, не правда ли?

Кларенс лег этой ночью в постель, говорят себе, что, наконец, у него есть основание крепко спать всю ночь. Но, будучи очищен от обвинений, видя, как продвигается следствие, переживая воодушевление от церковной службы и от встречи общины, он понимал, что всего этого недостаточно. Ничто не вернет Дэни и Фелицию. Ничто не вернет его пошатнувшуюся репутацию. Ничто не дает ему уверенность, что убийцы будут наказаны. Норкост, Грей и Харпер выставят заслон адвокатов. Он не выдерживал даже мысли об этом. Его жажда справедливости стала неутолимой. У него было мало надежды, что справедливость будет удовлетворена разложившейся и некомпетентной системой закона.

Олли вылетел в Лос-Анджелес через четыре часа после того, как ему сообщили, что найден 92-й Хувер по имени Паук, который ездит на синем навороченном «Мерседесе».

Лейтенант Такер проводил прибывшего Олли в темную пустую комнату наблюдения, откуда через двухстороннее зеркало просматривалась другая комната. Олли изучал молодого человека, одиноко сидевшего в той комнате. Казалось, ему было чуть за двадцать. На нем была черная куртка Рэйдеров.

— Это Паук, — сказал лейтенант Такер, — у него больше кличек, чем имен, но отпечатки пальцев показывают, что его на-

223

стоящее имя — Эрл Бэнкс. Вот его дело.

Олли посмотрел две страницы и присвистнул.

— Почему он расхаживает по улицам? Извини, — сказал Олли, заметив боль в глазах лейтенанта, — я знаю, что не тебя надо об этом спрашивать. Я ценю твою помощь.

— Мы в одной команде, детектив. Я бы в любом случае сделал это для тебя, но возможность выйти на убийцу, который украл оружие копа, прибавляет мне гостеприимства, — он показал жестом на окно. — Все это твое. Дай знать, когда мы понадобимся. Думаю, я останусь и немного посмотрю, как ты работаешь.

— Нет проблем, — улыбнулся Олли, радуясь возможности поработать на публику. Он прошел в соседнюю комнату, вошел и расположился в кресле, как дома, через стол от Паука, удивленно посмотревшего на него.

— Привет, Паук, как дела?

Паук не отвечал.

— Как бегает «Мерседес»? Уж наверно лучше, чем старый раздолбанный «Лексус», на который ты его выменял?

Ответа не было.

— Я приехал из Орегона, просто чтобы повидать тебя, Эрл. Чудесный район страны, этот Орегон, правда?

— Никогда там не был.

— Правда? Никогда не воровал чужие права из Вудбурна? Никогда не слонялся у «Тако Белл»? Никогда не встречался с Гангстером Кулом из портлендовских 60-х Роллингов? Никогда не носил красную футболку, чтобы выглядеть как Блад, а не как Крип? И тебя никогда не останавливал за превышение скорости никакой коп в Южном Орегоне по пути в Сакраменто, где ты раздобыл свой «Мерседес»?

— Никогда.

— А как насчет фальшивых документов, Паук? Роберт Роуз и Джером Райс? Ты и твой кореш прихватили документы покойников. Как дошло до этого, а?

Паук пожал плечами.

— Мы знаем, где ты был в полночь 2 сентября — на 920 Джексон Стрит. Ты думал, что это Джек Стрит, не правда ли? Там было граффити, и ты попал не на ту улицу. Ты убил не тех людей. Ты убил ни в чем не повинную женщину и пятилетнюю

224

девочку. Паук, тобой недовольны. Я думаю, они все теперь против тебя. Ты убил семью Крипа. Взял деньги у парня, который тебя нанял, а убил не тех людей.

Паук тупо смотрел на него.

— Что, если я скажу, что мы нашли лицензию, украденную тобой, и то, что ты выбросил на дороге в Салем?

Молчание.

— А если я скажу, что твои отпечатки пальцев на этой карточке? — глаза Паука забегали.

— И твои отпечатки на неразборной части орудия убийства, которое мы нашли?

Олли изучал его глаза, ища в них неуверенность. Ему показалось, что он что-то заметил.

— Вот что я тебе скажу, Паук. Давай-ка я тебе куплю содовую или что-то такое. Пепси подойдет?

Паук кивнул, удивленно глядя на Олли, как не привыкший к такому обращению. Олли подошел к двери и крикнул в коридор:

— Эй, принеси Эрлу «Пепси», ладно? И еще донат или что-то подобное.

Через несколько минут из-за двери протянули бутылку «Пепси» и донат, и Олли положил их на маленький столик перед Пауком.

— Вот. Расслабляйся, я скоро вернусь.

Олли вернулся через несколько минут с приемником.

— Я знаю, что ты тут немного заскучал. Можешь покрутить настройку. Найди свою любимую станцию.

Паук покрутил ручку, нашел какую-то непостижимую для Олли музыку, и включил ее на всю громкость. Олли убавил звук.

— Ты потом сможешь оттянуться. А сейчас пусть она будет фоном, ладно?

Олли улыбнулся. Из своего кейса он достал упаковку цветных маркеров и выбрал темно-синий. Подошел к доске, висящей на стене, и начал писать. Первая строка: «Отпечатки пальцев на правах и на орудии убийства». Следующая строка: «Документы на «Лексус» и «Мерседес». Следующая строка: «Показания офицера полиции Медфорда».

— Я еще немного набросаю. Я еще не получил отпечатки

225

твоей обуви, которые сняли два часа назад, но клянусь, что они точно совпадают с отпечатками с места убийства. Ты носишь размер 8 с половиной, Эйр Джордан, так? — он записал: «Отпечатки обуви».

— И у нас есть владелец лавочки, который видел, как ты вошел в дверь, рассмотрел твое лицо и даже видел винтовку в твоей машине, потому что ты не закрыл дверь. Помнишь магазин, в который ты заходил, прежде чем отправился в «Тако Белл», он был закрыт? Олли записал: «Свидетельства владельца магазина, менеджера «Тако Белл», очевидцев на месте».

— Что это значит на месте?

— Мы обложили тебя со всех сторон. Один свидетель видел, как ты уходил с места убийства. Даже знаю парня в Сакраменто, который заплатил тебе 35 тысяч, плюс-минус какие-то баксы. Мэтью Харпер. Слышишь звук колокола? Теперь, Паук, многие из ребят уже давно забили бы тревогу, будь против них столько доказательств, сколько у нас против тебя. То, что у нас уже есть, может принести тебе... о, от семи — десяти лет до электрического стула.

Паук инстинктивно сжал руки и стал оглядываться по сторонам.

— И еще одно, такой дружеский совет. Я думаю, ты знаешь, что использовал в Портленде ту же самую винтовку, которую украли у лос-анджелесского копа в уличной стычке прошлой весной. И конечно, полиция считает, что именно тот, кто украл — а это был ты — и убил этого самого копа. На твоем месте, я бы лучше рассказал обо всем, потому что я дружелюбный коп, которого свежий и здоровый воздух Орегона делает более приятным, чем копы Лос-Анджелеса. Я отправлюсь домой, прежде чем здесь будет твой адвокат. Если не поговоришь со мной, ты окажешься в руках лос-анджелесской полиции, как только я уйду. И не гарантирую, что они будут с тобой добры, особенно потому, что считают тебя убийцей копа.

Олли на какое-то мгновение повернулся спиной к Пауку и посмотрел в зеркало, подмигнув лейтенанту, который, как он полагал, все еще был по ту сторону стекла. Он снова повернулся к Пауку.

— Я дам тебе подумать обо всем этом, Эрл. Что-нибудь еще? Еще «Пепси»?

Паук помотал головой. Олли подошел к двери с упаковкой маркеров в руке и обернулся.

— Я знаю, что тут скучно, оставляю тебе вот это.

Он бросил Пауку маркеры, заметив, что тот поймал их левой рукой.

— Не рисуй на стенах, а пользуйся вот этими досками, — Олли показал на ту доску, какую использовал сам, и на чистую рядом с ней. — Будь как дома. Я еще с тобой встречусь, если ты захочешь говорить со мной, прежде чем за тебя возьмутся лос-анджелесские копы.

ГЛАВА 41

Лейтенант Такер отвел Олли через улицу в магазин, где продавали сэндвичи.

— Это официально, — сказал Такер. — Отпечатки обуви Паука точно совпадают с теми, что вы нам принесли. Как вы и предполагали. Но это все еще не удостоверяет личность Роберта Роуза. Я думал, что он близкий друг Паука и его будет легко прижать к ногтю, но похоже, это не так. Может быть, это было специально сделано: если один попадется, то не выдаст другого. Но хотелось бы, чтобы Паук все-таки назвал его имя.

Такер протянул Олли семейное рождественское фото.

— Это Роб Тэллон, офицер, у которого украли пистолет и убили его.

Взгляд Олли задержался на жене и трех детях Тэллона. Они казались идиллической семьей, чья жизнь, это Олли знал и без вопросов, была разбита.

— У нас много таких фотографий. Многие из нас держат их на своих столах рядом с фотографиями собственных семей. Это напоминает, что убийца Роба все еще на свободе. Так что возьмите и себе одну.

— Я надеюсь, что Паук приведет нас к нему, — сказал Олли, осторожно кладя фотографию в карман костюма, кстати, нам лучше вернуться. Нельзя дольше держать Паука, сейчас там появится адвокат. А я хочу посмотреть, что он там нарисовал.

Они вернулись в тускло освещенную комнату наблюдения, где сидел, глядя сквозь стекло, человек с блокнотом.

227

— Детектив Чандлер, — сказал лейтенант Такер, — это Грег Суминский, наш графолог, о котором я Вам говорил.

Олли пожал ему руку, затем посмотрел на Паука. К его восторгу, он увидел каракули на досках. Паук уже заканчивал последнюю строку в композиции из пяти строк. Он писал левой рукой.

Олли показал фотографию сидящему напротив Суминско-му — изображение граффити на стене в «Тако Белл».

— Вот, — сказал Олли, — это написал один и тот же парень?

Суминский посмотрел вниз, затем прикрепил фото к доске

перед собой. Его взгляд перемещался с фотографии к надписи на доске и обратно, сличая каждую букву в строках.

— Абсолютно, — наконец сказал он, — никаких сомнений.

— Вы говорите, — медленно промолвил Олли, — что засвидетельствовали бы в суде, что это написано одним и тем же парнем? Тогда это определенно подтверждает, что Паук таки был в Портленде, меньше чем в полутора километрах от места убийства?

— Парень в этой комнате, который только что писал на доске, автор этого граффити, — сказал Суминский, показывая на фотографию, — будьте уверены. Но вам лучше пойти туда, пока он не стер это с доски, и сфотографировать написанное.

Олли прошел к Пауку с офицером в форме, который принес еще одну «Пепси» и проводил его в комнату для допросов. Затем Олли зашел в первую комнату с фотоаппаратом, чтобы заснять творчество Паука на доске.

Олли и Паук снова встретились в комнате для допросов, где по просьбе Олли температуру подняли до 260С.

— Мне скоро надо ехать, Паук, но ты должен кое-что услышать от меня. Если я скажу, что парень в Сакраменто, Мэтью Харпер, выдал тебя? И он говорит, что нанял тебя, чтобы просто кое-что доставить, а убийство ты совершил по своей инициативе?

— Он этого не говорит, — Паук старался выглядеть уверенно.

— А как, по-твоему, мы тебя нашли, если Харпер не сдал нам Рейфера Томаса?

Паук нервно огляделся, не в состоянии ответить.

— А Рейфер Томас будет следующим за тобой. Он не захо-

228

чет идти как соучастник в убийстве и будет торговаться. Как, по-твоему, мы обнаружили, где ты живешь, если Рейфер нам этого не сказал?

Паук вытер пот со лба.

— Потом Роберт Роуз, который вез тебя в Портленд. Если я скажу тебе, что мы встречались с ним час назад, и он тоже хочет поторговаться? Предположи, что он укажет, что стрелял ты, и отвечать будешь ты, а не он. Допустим, он даст показания, что ты сказал ему: вы вдвоем идете просто на пару краж со взломом, и он не знал, что ты собираешься стрелять, пока ты не сделал этого?

— Он врет, если так говорит.

— Я боюсь, что ты многого о нем не знаешь — он же не из ваших? У него много кличек. Он точно обманул тебя, Паук. Пари на сотню баксов, что ты даже не знал, что его настоящее имя — Джимми Теннесен, правда? Ты, верно, знал его, как Майкла Бока.

Глаза Паука расширились.

— Имя Сэйлора не Майкл и не Джимми. Он Аллен.

— Аллен Джонс? — Олли улыбнулся со знающим видом.

— Да, это имя он тоже использует.

— Не Джонс. Айвестер.

— Айвестер, да, он использует и это, — Олли повернулся и подмигнул в зеркало наблюдения. Аллен Айвестер, или Сэйлор. Что же, все для тебя оборачивается плохо, Паук. По свидетельству ты и стрелял. А раз винтовка была у тебя, то полиция уверена, что ты убил того копа в апреле.

— Не делал я этого в апреле, — голос Паука дрожал.

— Единственный способ доказать это, — сказал Олли, — сказать мне, кто это сделал.

Паук ничего не ответил.

— Ладно, Эрл, если ты не разговариваешь со мной, я ухожу отсюда. Придется тебе говорить с лос-анджелесскими копами,

— Олли подошел к двери и открыл ее, затем развернулся и сказал, — желаю тебе удачи.

— Подождите, — выдавил из себя Паук, — это Монах сделал.

— Кто такой Монах?

— 92-й. Его наняли для этого.

Через несколько минут источник информации иссяк.

229

— Я думаю, что они будут обвинять тебя, Эрл, — сказал Олли, — лучше поговори со своим адвокатом. Просто постучи в дверь и попроси офицера. Они выведут тебя, чтобы ты мог позвонить.

Олли вышел, направляясь к двери комнаты наблюдений. Лейтенант Такер и детектив по бандам вышли в холл, чтобы поприветствовать его. Такер широко улыбался и дал Олли «пять».

— Монах! Отличная работа, Олли. А водитель Паука был... Аллен Айвестер. Блестяще! Эффект домино!

— Я даже не могу поверить, что Вы добились от него, что он указал на Монаха, — сказал детектив по бандам. — Я его знаю. Он исполняет обязанности защитника 92-х. Мы предполагали, что он был в этой стычке банд, но не могли доказать. Это как раз то, что нам надо.

— Пока мы беседуем, — сказал Олли лейтенант Такер, — наша команда ищет Аллена Айвестера, а другая направляется арестовать Монаха по подозрению в убийстве офицера Тэлло-на. Мы Вам очень обязаны, Олли!

— Подожди минуту, — сказал Кларенс Олли, после того как Чандлер пересказал ему и Мэнни свои приключения в Лос-Анджелесе, — я не знал, что ты снял отпечатки пальцев Паука с лицензионной карточки. А винтовка? Ты никогда не говорил мне, что часть винтовки найдена.

— На карточке не было никаких четких отпечатков, к сожалению, — сказал Олли. — Она слишком долго пробыла на воздухе. Я никогда не говорил тебе, что отпечатки были, правда, Мэнни?

— Нет, — улыбнулся Мэнни, — ты просто говорил: «Если я скажу, что мы нашли отпечатки?»

— То же самое с винтовкой, — сказал Олли, — мы не находили ее, и я никогда не говорил, что нашли. Но я вычислил, что они разобрали ее и выбросили по частям — это все, что я сделал.

Кларенс посмотрел на Олли.

— Ты все время как будто играешь в покер, да?

—- Приходится. Получил послание от лейтенанта Такера, что он арестовал Аллена Айвестера прошлой ночью. Но я не

230

настроен так уж оптимистично, что кто-то из наших Крипов стоит за Харпером. Они, вероятно, рассматривают его как того, кто может помочь им за кулисами, только если они не выдадут его. Мы попытаемся использовать их против Харпера, а Харпера против них, Харпера против Паука, Паука против Харпера, Айвестера против Паука, Паука против Айвестера. И бросить туда же Рейфера Томаса. Если они увидят, что корабль идет ко дну, то все начнут бороться за жизнь. Мы увидим. Я говорю тебе, Кларенс, ты очень скоро будешь впечатлен лос-анджелесской полицией.

Лицо Кларенса ничего не выражало.

— Они очень профессиональны, очень эффективны, — сказал Олли.

— Да, — сказал Кларенс, потирая свои красные глаза, — думаю, что они готовы действовать сообща, когда жертва — один из них.

— Ты имеешь в виду, что был убит коп? Или когда они преследуют черного, который убил белого копа. Ты именно это думаешь?

Кларенс не ответил. Олли полез в свой кейс и вытащил фотографию прекрасной семьи перед камином в Рождество: муж, жена, трое детей возрастом от 4 до 9 лет.

— Это кто? — спросил Кларенс.

— Тэллон, — сказал Олли, — убитый офицер, у кого забрали винтовку.

— Ты мне никогда не говорил, что он был черным.

— Я и не знал, что он был черным, пока мне не дали эту фотографию. Но это на самом деле неважно, — сказал Олли, — ведь правда?

— Нет, — сказал Кларенс, у него пересохло в горле, — это неважно.

— Если это что-то значит — и явно значит, — лейтенант Такер тоже черный, — сказал Олли.

— Олли стал жутко самодовольным с тех пор, как вернулся из Лос-Анджелеса, — сказал Мэнни Кларенсу, — с ним стало еще труднее уживаться, чем прежде.

— Эй, не связывайтесь со мной, ребята, сегодня, — сказал Олли. Он вынул длинный кожаный футляр и положил его на стол, — я ношу с собой тяжелый металлический предмет. Я взял

231

из отдела на несколько дней эту винтовку, «ХК53». Сегодня понесу ее домой.

— Зачем? — спросил Кларенс.

— Может быть, я положу ее на подушку рядом с собой, и она прошепчет мне в ночи свои секреты.

— Может, я позвоню твоей жене и предупрежу ее, — сказал Мэнни.

Низкое серое небо было тяжелым и непроницаемым, темным и зловещим. Длинные костлявые пальцы зимы взялись за город и уже оборвали деревья, сделав все серым. Кларенс Абернати соскреб лед со своего ветрового стекла чтобы было видно только впереди, но не по сторонам. Его это не волновало.

Кларенс понял, что тоскует по прошлому, и его мучает ностальгия даже по Миссисипи. Женива все время говорила, что он должен даже быть благодарен, что обвинения были сняты с него. Это были несправедливые обвинения, и они оставили свой отпечаток на его репутации на всю оставшуюся жизнь. Как мог еще он себя чувствовать? Утратив репутацию, он теперь меньше заботился о том, чтобы поддерживать ее. Это было подобно тому, чтобы охранять драгоценные камни после того, как их уже украли. Теперь независимо от того, что он делал, вряд ли люди будут думать о нем хуже.

Он не разделял торжество Олли по поводу продвижения дела в Лос-Анджелесе. Конечно, Паук в конце концов отправится в тюрьму, если столкнется с праведным судом, и его адвокат не будет слишком хорош. Тень, наверное, тоже. Но Кларенс серьезно сомневался, что те, кто дергали за нитки этих марионеток и организовали убийство, будут наказаны. Харпер выкрутится, а Норкост и Грей сведут все дело к незначительным обвинениям. Даже если Олли соберет огромную кипу вещественных доказательств, будет ли этого достаточно? Насколько можно будет доказать что-либо с помощью дилетантской слежки Кларенса, включая и носовые платки из мусорной корзины Грея? И даже когда сведут все концы, не снимет ли все обвинения какой-нибудь либеральный судья?

Сколько людей уже выкручивалось, освобождаясь от обвинений? Такие как Норкост и Грей и их высокооплачиваемые адвокаты из лиги всегда обладали определенной техникой, спо-

232

собностью срываться с крючка. Они были над системой, как политики и копы в старой Миссисипи. В конце концов, говорил Кларенс себе, они выкрутятся, но Дэни и Фелиция останутся мертвы. Правосудия не будет. Это давило на него, и его разум заполняли все более тяжелые и темные тучи, и каждая циничная мысль наполняла их дождем.

Бессонница и истощение Кларенса осложнялись резкими перепадами сахара в крови. Он не говорил Жениве, не желая ее беспокоить, но чувствовал, что дошел до предела, устал от игр, от жажды справедливости, которую никогда не утолить.

«Если я хочу правосудия, то есть, может быть, один только путь достичь его...»

— Твой брат тоскует по давнему прошлому, — сказал Льюис Дэни, — по Эдему. И по тому, что далеко впереди: по небесам. Ограниченные рамками мира, его мысли могут только напоминать ему о том, чего нет. Из-за этого можно только отчаиваться. Люди рождаются с тоской по Эдему, саду Эль-Иона, и с тоской по Иерусалиму, городу Эль-Иона. Тоска вызывает боль из-за отсутствия блага и надежду испытать это благо, как будто оно действительно есть. Когда мы были в том мире, наши сердца не могли полностью успокоиться. Иногда это было мучение, которое охватывало целиком, как сейчас происходит с твоим братом. Он — как незрячий человек, ощупью хватающийся за стену в поисках правосудия в мире несправедливости.

— Он совершенно разочарован, — сказала Дэни. — Хотела бы я сказать ему, что происходит гораздо больше, чем он видит.

— Эль-Ион это уже сказал ему в Своем Слове. Он должен обнаружить это сам, научиться верить и доверять тому, что сказал Вседержитель, — Льюис продолжал двигаться в своем неподражаемом профессорском стиле. — Твой брат прав, что разочарован тем миром. Он не принадлежит ему. И никто не принадлежит. Только неправедные могут быть удовлетворены столь темным миром, и даже они никогда не удовлетворены полностью. Ошибка Кларенса в том, что он разочарован и в истине, а истина и сейчас так же реальна, как до трагедии, которую он пережил. Его разочарование недостатками мира тьмы

233

показывает, что слишком много надежд он возлагал на тот мир. Только этот мир может оправдать наивысшие ожидания и удовлетворить его глубочайшую тоску.

— Можем мы помолиться о нем, Льюис? — спросила Дэни.

Они склонили колени, обратившись к Престолу Эль-Иона,

принося Ему того, кто пока еще жил на планете боли.

Человек полез под днище старого коричневого «Малибу», пошарил пальцами и нащупал маленький контейнер. Он вынул ключ и открыл багажник. Посмотрел по сторонам, вынул длинный черный кожаный футляр, захлопнул багажник, взял футляр в свою машину и уехал прочь.

— Шейла? Это Кларенс Абернати.

— Здравствуйте, мистер Абернати. Слушайте, когда мы увидим вашу статью о карьере мистера Норкоста? Не волнуйтесь, я не открыла ему секрет!

— Я все еще работаю над ней, но уверен, что вы увидите имя советника в газетах очень скоро. Слушайте, кстати о сюрпризах, я слышал, в воскресенье день рождения Регги?

— Да. Ему 45! — Шейла была, как всегда, в восторге.

— Это здорово, — сказал Кларенс. — Послушайте, нас тут несколько его друзей, и нам хотелось бы знать, можно ли завтра устроить сюрприз и принести Регги торт и подарки. Это может занять несколько минут. Надеюсь, мистер Грей тоже сможет там быть. Вы поможете нам это устроить?

— О, это звучит просто чудесно, — сказала Шейла. — Я люблю сюрпризы. Сейчас проверю расписание. Джин завтра не будет, и никто из полставочников не работает в пятницу. Да, советник Норкост и мистер Грей завтракают не в офисе, у них встреча, потом телефонная конференция с конгрессменом Спарксом, с 10:30 до 11:00. Затем у обоих окно перед обедом. Похоже, что в 11:00 будет лучше всего!

— Чудесно, — сказал Кларенс, — как насчет того, что вы запишете меня на встречу с мистером Норкостом на 11:00, но скажите ему, что это интервью, ладно? Он не будет знать, что и другие тоже придут, хорошо? Не говорите также мистеру Грею. У меня есть небольшой план, и я не хочу вам с ним надоедать, но нам нужно просто побыть немного с Регом, затем мы позовем и Карсона. Хорошо?

— Конечно! — сказала Шейла. — Я люблю такие вещи! Советник будет так удивлен.

«Да, будет. Больше, чем ты можешь себе вообразить».

— Анци застрял в настоящем, — сказала Дэни, — он не видит прошлого, в котором Эль-Ион показал себя верным, и будущего, где по Его обетованию все ложное станет истинным, и все кривое — прямым.

— Твой брат видит себя главным героем в драме жизни, — сказал Льюис. — Он требует, чтобы сценарий был написан под него, и сотрясает сцену, когда этого не происходит. Он обижается, что Эль-Ион ставит спектакль так, как Сам того хочет.

— Он такой злой и отчаявшийся, таким я его никогда не видела.

— Его гнев и отчаяние подобны компасу, который указывает на север, — сказал Льюис. — Он напоминает о том, что есть истинное направление, а вся земля движется в ложном. Ад — по умолчанию. Однако ценности небес — это выбор, который ему необходимо сделать. Разочарование твоего брата правильно, но оно не должно овладеть им, а направить его к небу.

— Боюсь, что он делает неправильный выбор, — сказала Дэни. — Он думает, что не дождется правосудия, но окончательное правосудие и не придет до последнего дня.

— Ты права, сестра моя, — сказал Льюис. — В жизни того мира никогда не исполнится Божий совершенный замысел относительно глубочайшей тоски и стремлений человека. В лучшем случае, она напоминает о них и смягчает тоску по ним. Твой брат тоскует по тому, что еще только предстоит. Но если он сейчас все возьмет в свои руки, его попытка исполнить Божье правосудие будет актом несправедливости. Если бы боль твоего брата вела его к тому, чтобы искать Эль-Иона ради исцеления, то боль была бы ему полезна. Если же он позволит боли овладеть собой, она разрушит его и, возможно, других.

Кларенс ехал к востоку от Грешема прямо к заброшенной боковой дороге, которая вела в густые заросли деревьев. Он вынул винтовку, которую достал из машины Олли, зарядил магазин, прицелился к зарубке на дереве и нажал на спуск.

235

Винтовка выстрелила, но только один раз. Он продолжал стрелять.

В 10:50, в пятницу, Кларенс пришел в офис советника Нор-коста с коробкой от торта в левой руке и с длинным кожаным футляром через левое плечо. Он вошел с шестью другими людьми, четверо из которых были черные и двое белых. Двух из них Шейла узнала. Она заметила, что у всех было непраздничное настроение.

— Здравствуйте, мистер Абернати, джентльмены... — она ждала, что их представят ей, но Кларенс не счел нужным.

— Я сохранила секрет, — сказала Шейла. — Мне нужно выйти всего на несколько минут. Вы никогда не поверите, — сказала она Кларенсу, — фотограф из «Трибьюн» звонил мне сегодня утром, чтобы сфотографировать меня для предстоящей статьи о работающих женщинах Портленда. Вы можете себе представить? Она просила меня встретиться с ней на Пайонер Сквер в 11:30. Так что я вынуждена оставить вас одних, джентльмены. Мистер Грей в своем офисе. Он и советник — на одной и той же телефонной конференции. Как только увидите, что индикатор на второй линии погас, — она показала на телефон, — вы можете просто постучать в дверь мистеру Норкосту. Я говорила ему, что уйду до 11, и он ждет вас.

Шейла занялась автоответчиком, собрала кое-что и направилась к двери. Шесть человек молча сидели, пока Кларенс расположился у стола, ожидая, когда погаснет индикатор.

Как только Норкост положил трубку, мужчины вошли в его офис. Кларенс стоял позади них и, пока они входили, достал два предмета из коробки и разместил их на стене.

— Джентльмены, — Per Норкост казался несколько растерянным, — какой приятный сюрприз. Я знаю, что у меня встреча с Кларенсом, но... Мистер Флетчер, здравствуйте, приятно Вас видеть, — Норкост протянул руку отцу Лизы. Тот не ответил.

— Что все это означает, Кларенс? — спросил Норкост.

— Я просто восхищался некоторыми вашими фотографиями, советник, — Кларенс показал на пару фотографий на стене. Норкост сделал к ним несколько шагов и, покраснев, уставился на них.

— На что Вы смотрите? — спросил Кларенс. — На ту, где я и

236

Вы в этом галстуке? Или на ту, что справа от нее? Где Вы обнимаете Лизу Флетчер?

— Нет, нет, — Норкост посмотрел на отца Лизы, — это неправда. Я хочу сказать... откуда эта фотография?

Кларенс показал теперь на фотографию, где он стоял рядом с Норкостом. Советник помнил, как это фото недавно появилось снова. Он помнил, как вынимал его из рамки и сжигал. Это была та самая фотография, но... что за тень была на его лбу?

— Красивый галстук, Per, — сказал Кларенс, — здесь интересные маленькие символы. Скажи, Харли, это часом не африканский символ мужской силы? — его брат подошел ближе.

— Да, он и есть, — сказал Харли тоном судьи.

— А что за татуировка на лбу у советника?

— А это африканский символ правосудия, — сказал Харли.

— Итак, Норкост, — сказал Кларенс, — мы здесь сегодня утром для того, чтобы свершилось правосудие.

Глаза Норкоста бегали по комнате.

— Вы знаете мистера Флетчера, отца Лизы, — сказал Кларенс, — и думаю, Вы встречались со старшим братом Лизы, Солли. И, конечно, Вы знаете пастора Кайро Клэнси из церкви «Авен-Езер» и Джейка Вудза из «Трибьюн». Вы помните моего брата Харли, профессора Портлендского государственного университета? И Вы еще не знакомы со Стю Миллер, отцом Грэйси Миллер. Это имя вам что-то напоминает? Итак, Лиза покинула этот мир, а также Грэйси и Дэни. Так что мы тут от их имени.

— Скажите мне, что происходит? — сказал Норкост. — Мне не нравится ваш тон. Что здесь происходит?

Харли взглянул на Норкоста.

— Это африканская традиция: мужчины из семей, где жертвами стали женщины, наедине встречаются с человеком, который виноват в преступлении. Коран говорит, что это честь — быть орудием правосудия.

— Эй, подождите немного, — сказал Норкост Харли, — Вы все еще председатель учебного отделения черных в ПГУ, правильно? Я помогал финансировать это отделение. Мы в одной команде. Мы...

— Мы что? Братья? — Харли плюнул на пол. — Вот что я думаю о тебе, брат...

— Но вы не можете обвинять меня и угрожать мне в моем офисе, — сказал ему Норкост, — вас уволят! Вы...

— Я и не ожидал, что Вы поймете суть этого правосудия. Это дела черных.

Норкост повернулся снова к Кларенсу.

— Вы с ума сошли, Абернати?

— Да, может быть, и сошел, — сказал Кларенс, — но некоторые из нас потеряли веру в систему правосудия, когда люди вроде Вас используют ее в собственных целях. Так что прежде чем Вы пойдете в суд, мы хотим заняться старомодным деревенским правосудием.

— Вудз! — Норкост посмотрел на Джейка. — Хоть Вы приведите его в чувство!

Джейк пожал плечами.

— У этих людей есть очень серьезные обвинения против Вас. Если они правы, то Вы сделали ужасные вещи с их семьями. Кларенс — мой друг, и он просил меня прийти сегодня и быть с ним. Я не знаю всего, что у него на уме, но доверяю ему.

— Преподобный Клэнси, — сказал Норкост с молящим взглядом, — скажите им, что это не место правосудия. У нас есть законы и суды для этого. Скажите им!

— Я думаю, что правосудию везде место, — сказал Клэнси. — Я христианин и проповедник Библии, не мусульманин, но в этом трудно поспорить с Кораном или с африканской традицией. Послушайте, правосудие — это часть каждой религии и культуры. Око за око, зуб за зуб.

— Вы не можете им позволить навредить мне, — сказал Норкост пастору ледяным тоном.

— Дэни Роулз была хорошим другом, замечательной сестрой, — сказал Клэнси. — Она была овцой из моего стада и Лиза Флетчер тоже. Я крестил эту девочку. Вы соблазнили ее, советник. Вы — волк в овечьей шкуре. Мои диаконы время от времени производят наказания, так что не говорите мне, что я должен и чего не должен. Мне кажется, к вам можно применить небольшое наказание.

Норкост переводил взгляд на других — от отца Лизы, к ее брату, к отцу Грэйси. Он увидел еще меньше сочувствия.

— Чего Вы хотите от меня? — спросил Норкост у Кларенса.

— Правды, — сказал Кларенс, — сказать нам ее — Ваша

238

единственная надежда. Первое, спали ли Вы с Лизой Флетчер?

— Нет, нет! — сказал он. Кларенс шагнул к нему. Советник поднял руки вверх. — Ладно. Да, да, я спал с ней. Я прошу прощения. Мне так жаль, — он посмотрел на отца Лизы и брата, пятясь от них, пока не уперся в свой стол.

— И Вы были отцом ребенка, которого носила Лиза? — спросил Кларенс.

— Да, думаю, да. Она так говорила.

— Это Вы заставили убить ее передозировкой наркотика?

— Нет! Я никогда не делал ничего подобного. Я не убийца. Клянусь!

— Ты думаешь, что можешь дурачить нас, — сказал Харли, шагнув к нему, — как компанию лохов?

— Нет, нет. Я так не думаю.

— Так это ты заказал убийство в доме Лизы, которое обернулось убийством Дэни? — спросил Кларенс.

—■ Нет! Я никогда не пытался нанести кому-либо вред. Ни Лизе, никому.

— Это Вы подставили Грэйси, чтобы посадить меня? Это Вы заставили кого-то дать ей кокаин, чтобы убить ее?

— Нет. Никогда!

Кларенс двинулся еще ближе и взялся руками за лацканы пиджака советника.

— Мне кажется, я вам не верю. А остальные? — он обернулся и посмотрел на их лица, гневные или непроницаемые.

— Может быть, мы осуществим правосудие за то, что он сделал с Лизой?

— Хорошо, Норкост, — сказал Кларенс 15 минут спустя,

— позовите сюда Карсона Грея.

Норкост, весь дрожа, нажал внутреннюю связь: «Карсон, вы мне нужны в моем офисе. Да, хорошо, скажите ему, что позвоните позже. Сейчас идите сюда».

Спустя 20 секунд Карсон открыл дверь и вошел в офис Норкоста, затем замер, осматривая комнату так, как младший лейтенант помещение, полное майоров и полковников. Он посмотрел на своего босса, взлохмаченного и растерянного, вытирающего пот.

— Карсон, — сказал Норкост, — скажите им все, что Вы знаете о Лизе Флетчер. Все.

— Что тут происходит? — спросил Грей.

— Это, — сказал Кларенс, обводя рукой, — члены семей Дэни Роулз, Лизы Флетчер, и Грэйси Миллер. Мы тут, чтобы добиться правосудия.

Взгляд Грея слегка дрогнул.

— Мы знаем о том, что Вы платили Тени, Грэйси и Муки,

— сказал Кларенс.

— Я не знаю, о чем Вы говорите, — сказал Грей.

— Мы знаем все, — сказал Кларенс, беря страницу из блокнота Олли.

— Тогда я вам не нужен, правда? Если вам есть что сказать, скажите это моему адвокату. Вы ничего не услышите от меня.

— Хорошо, — сказал Кларенс, — поставим вопрос по-другому. Скажите нам все или я убью Вас и Вашего босса.

Брови Грея поднялись на полтора сантиметра.

— Убьете нас? Вы слишком забавны, Абернати.

Кларенс потянулся к длинному черному кожаному футляру, расстегнул молнию, вынул «ХК53» и направил его на Грея. Джейк и Клэнси обменялись взглядами, они были потрясены и растеряны.

— Это, — сказал Кларенс, — винтовка, которую нанятые вами подонки планировали использовать против 17-летней девочки.

— Моей дочери, — сказал мистер Флетчер со стальными глазами.

— Но отморозки перепутали улицу, как Вы знаете, Грей. Так что они использовали винтовку, — Кларенс повернул дуло,

— против моей сестры и пятилетней племянницы.

— У меня нет ничего общего с этим, — Грей оглядел комнату. Его взгляд перескакивал с Кларенса на остальных мужчин и опять на него. Он смотрел, как заяц, затравленный сворой собак.

— Джентльмены, пожалуйста, — сказал Грей, — тут явно недоразумение.

Харли шагнул к нему, и Грей отпрыгнул.

— Подождите. Мы же с советником поддерживаем гражданские права...

— Я впечатлен, — сказал Харли. — Скажи мне еще, что ты финансируешь фонд колледжа для негров, и я станцую джигу и отполирую твои ботинки, ничтожество.

240

— Я хочу услышать твое объяснение, Грей, — Кларенс на минуту направил дуло на него, потом снова зафиксировал его на Норкосте. — Но давайте закончим сначала с боссом. Он уже признался, что спал с Лизой Флетчер и сделал ее беременной. Так, Per?

— Да, — Норкост опустил голову.

Грей посмотрел на Норкоста, не веря своим ушам. У него даже дыхание перехватило. Кларенс показал винтовкой на босса, и его палец теперь был на курке.

— Если бы я убил Вас здесь и сейчас, — сказал Кларенс Нор-косту, — это было бы единственной возможностью добиться справедливости. За то, что сделали с этой девушкой, Вы заслуживаете смерти.

— Бросьте, Кларенс, — сказал Клэнси, шагнув вперед, голос его звучал взволнованно. — Он не стоит того. Просто созвать пресс-конференцию и вынуть на свет все их грязное белье. Не стоит садиться в тюрьму из-за них.

— Советник что-то скрывает от нас, — сказал Кларенс, — ему надо кое-что исповедать. Ладно, мистер Норкост, я стреляю на счет три, — он направил дуло на Норкоста. — Раз.

— Нет, — срывающимся голосом сказал Норкост, — пожалуйста. Больше ничего нет.

— Кларенс, что ты делаешь? — протянув руки, к нему шагнул Джейк Вудз. — Брось, брат. Ты обещал, что не будет серьезных повреждений, помнишь? Давай отменим это, ладно? Подумай хорошенько.

— Я хорошенько подумал, — Кларенс левой рукой сильно оттолкнул Джейка, — отойди, Джейк. Два.

— Пожалуйста, не надо! — с надрывом произнес Норкост.

— Три! — Грей, Норкост и все остальные в ужасе смотрели на Кларенса Абернати. Казалось, что его глаза горят огнем. Его палец побелел на спусковом крючке. Все смотрели, затаив дыхание, прикованные к полу. Вдруг спусковой крючок подался, и вырвалась очередь.

Винтовка дергалась в руках Кларенса, и Норкост с широко раскрытыми глазами упал назад, опустившись навзничь за своим столом. Кларенс выстрелил еще несколько очередей, прежде чем Джейк и Кайро схватили его. Они боролись с ним, пытаясь выкрутить винтовку из его рук. Наконец им это удалось, и Джейк вытащил магазин.

Тело Норкоста бесформенно лежало позади его рабочего стола. Карсон Грей стонал с побелевшим лицом. Колени подогнулись, и он упал, как монах падает на молитву в назначенный час. Не веря своим глазам, он посмотрел вверх.

Джейк бросился к Норкосту, наклонился над ним. Сначала схватил его за запястье, затем в панике стал искать пульс на его шее.

— Ничего! — сказал Джейк. — Ничего!

Он посмотрел на Кларенса, как на предателя. В комнате, полной мужчин, все оставались без движения, казалось, никто не знал, что теперь делать.

— Я позвоню 911, — сказал Джейк, протягивая руку к телефону на столе. Кларенс кинулся к телефону, оторвал провод и бросил аппарат на пол. Он сунул руку в карман и вытащил пистолет. Он направил его в сторону Джейка, как будто не желая его убивать.

— Стой, где стоишь, Джейк. И вы все. Слушайте, никому из вас я не хочу причинить зло. Все будет закончено через минуту. Вы этого не делали — это я сделал. Скажу копам, что я всех вас сюда заманил. Просто я не хочу дать уйти Грею, — он уставился на Грея, его глаза были так же ужасны, как дуло пистолета. — Я уже убил одного человека, и мне все равно, если их будет два.

Он шагнул к Грею и наставил пистолет ему в лоб.

— Говори, Грей, и может быть, я оставлю тебе жизнь.

— Схватите его, остановите его, — вскрикнул Грей, — пожалуйста. Кто-нибудь, помогите мне!

Джейк снова шагнул к Кларенсу.

— Отойди, Джейк, я тебе сказал. Я приду в себя, когда закончу, но сначала покончу с Греем.

— Кларенс, не надо, — сказал Клэнси, — пусть им займется закон.

— Назад, пастор. Закон не занимается ими, Вы это знаете. Больше нет правосудия. Значит, правосудие творится сегодня здесь.

— Нет, нет, подождите, нет, — умолял Грей.

— Кларенс, позвольте мне поговорить с ним, — Клэнси смело выступил на линию огня. Он прошептал Грею: «Скажите мне правду. Я говорю не как священник, я не прошу исповедоваться. Если скажете мне правду прямо сейчас, я выведу вас из комна-

242

ты, и вы сможете позвонить в полицию и попросить защиты. Скажите мне, кто это сделал, и они пойдут за ними. Назовите их имена. Но если вы этого не сделаете... что же, тогда дело ваше».

— Но я невинен. Я никогда ничего не делал, — сказал Грей,

— это все Норкост. Я буду свидетельствовать против него. Буду.

— Я видел достаточно, — сказал Клэнси, — и ухожу отсюда,

— он направился к двери.

— Вы можете вызвать полицию, — сказал Кларенс, — но к тому времени, как они прибудут, Грей будет мертв.

— Нет, преподобный, Вы не можете меня оставить, — сказал Грей, — я всегда поддерживал Вас. Я всегда заботился о вашей церкви. Наш офис пожертвовал мемориальный колокол, помните?

Клэнси посмотрел на него с отвращением. Он вышел и закрыл за собой дверь.

Кларенс снова направил дуло в лоб Грею.

— До того, как я сосчитаю до пяти, Вы успеете исповедовать свои грехи. Нет, у вас много грехов. Если я досчитаю до десяти? Если я пойму, что вы не все исповедали, то нажму спуск. Раз.

— Вы не можете позволить ему делать это, — сказал Грей мужчинам, большинство из которых прислонились спиной к стене, за десять шагов от Кларенса.

— У него оружие, а у нас нет, — сказал Харли.

— Два.

— Подождите, мистер Абернати, нет, пожалуйста, — просил Грей.

— Три.

— Да, хорошо, ладно, — сказал Грей. — Норкост сказал мне, что сделал девчонку беременной. Я записал ее на аборт и послал ей направление в клинику, плюс тысячу долларов за аборт и еще за уход. Вот так было.

Отец Лизы посмотрел на него убийственным взглядом.

— Четыре.

— Подождите! Я говорю правду, — сказал Грей, — ничего не знаю о вашей сестре и племяннице, мистер Абернати, клянусь в этом. Я никогда никого не нанимал, чтобы убивать девочку Флетчер. Я думал, она умерла от сердечной недостаточности —

243

мне так сказали. Да, я стал разузнавать, когда вскрытие показало передозировку. Я думал, может, это Норкост вмешался. Может быть, он так и сделал. Мне пришлось кое-что... поправить в отчете о вскрытии. Я дам вам имя. Я скажу вам кто, ладно?

— Пять, — сказал Кларенс. — А что насчет Грэйси?

— Я вышел на бандита — Тень, заплатил ему, чтобы нанять какую-нибудь девчонку, чтобы подставить Вас. Я не хотел знать, кто это. И не знал, пока это не случилось. Я заплатил кое-кому, чтобы он следил за Вами и вывел Вас из строя, чтобы у Вас не было алиби. Но я предупредил его, чтобы не убивал Вас, понимаете?

— Шесть. Кому Вы заплатили за то, чтобы сунуть наркотик в мой кофе? Мне нужно имя.

— Гарри Белль, — быстро сказал Грей, — живет в Ванкувере. Он следил за Вами, положил героин Вам в кофе — не столько, чтобы убить Вас, — запомните, я просил Вас не убивать. Он сказал, что положил героин и в Вашу куртку на следующий день в лифте.

— Семь. Кто этот большой черный парень, похожий на меня, который был в баре и в отеле с Грэйси?

— Я не знаю его имени, — сказал Грей. — Клянусь. Видел его только однажды. Это сообщник Гарри. Я Вам говорю, это Гарри все устроил. Я не знал деталей, был не в курсе...

— Восемь. Кого Вы наняли, чтобы убить Грэйси?

— Никого! Все, что я сделал, — это сказал Тени, чтобы он позаботился о том, чтобы Грэйси молчала. Я не подозревал, что он станет убивать ее. Никогда ничего такого не говорил. Я просто не справился. Это не моя вина.

— Девять. Еще один шанс рассказать об убийстве Лизы Флетчер.

— Ничего общего с этим не имею. Ничего! Я правда этого не делал, — сказал Грей. — Пожалуйста! Вы должны мне верить.

— Десять, — Кларенс подождал минуту, потом нажал на спуск.

Грей смотрел на него выкаченными глазами. Ничего не произошло.

— Итак, джентльмены, — сказал Кларенс, — спасибо за сотрудничество. Я думаю, мы теперь можем идти.

Грей стоял несколько секунд, лишенный дара речи.

244

— Но... что? Вы же не можете просто так... а что с советником?

— А что со мной? — спросил Норкост тоном, полным отвращения, поднимаясь на ноги.

И только тогда Олли Чандлер вошел в дверь.

— Что тут происходит, Кларенс?

Олли осмотрел комнату. Он увидел пистолет, лежащий на столе, и затем его глаза остановились на «ХК53».

— Я разыскивал эту винтовку, — сказал Олли, и его шея покраснела до самого воротника, — и сегодня утром уже подал рапорт, что она украдена. Я поднял весь отдел на уши. Вам придется объясниться, мистер.

— Прости, Олли. Я просил Клэнси позвонить тебе, когда наш спектакль будет почти закончен, но не рискнул сказать тебе об этом раньше, — он залез в боковой карман и вынул маленький диктофон, вытащил кассету и передал Олли.

— Тебе захочется это послушать. Здесь все. После исповеди насчет Лизы Норкост согласился сотрудничать с нами, чтобы выдавить признание из Грея.

Грей уставился на Норкоста. Норкост взглянул в ответ и передразнил его:

«Я невиновен. Я ничего не делал. Это все Норкост. Я буду свидетельствовать против него».

— Я думал, Вы умерли.

— Так что Вы думали, что уже можно портить мою репутацию?

— Вы ухитрились сделать это сами, советник, — мистер Флетчер посмотрел на него с презрением.

—- Подождите, Per, — сказал Грей, — они заставили вас подставить меня, а нас признаться в том, чего мы не делали. Вот как это было, и это совершенно незаконно. Это ничем не подтверждено.

— На самом деле, когда я выяснил, как Вы предали меня, предали этот офис, использовали свое положение, чтобы подставить невинного человека и убить девушку... то решил пойти дальше. Они не заставляли меня.

— Я требую моего адвоката, — сказал Грей, оглядывая комнату, в надежде увидеть сочувственный взгляд. Но не увидел.

— У вас, наверное, есть очень красивые сестры, Грей, — ска-

245

зал Олли. — Мне кажется, вы вобрали в себя все безобразие, отпущенное на вашу семью. Идите, позвоните Вашему адвокату

— Вам никто не запрещает. Просто не покидайте здание.

Грей распрямил плечи, словно демонстрируя свое негодование по поводу несправедливого обращения. Норкост снова посмотрел на фотографии на стене. Он стоял, обнимая Лизу, и они смотрели друг другу в глаза, как влюбленная парочка. Что за кошмар? Кто сделал этот снимок? Он никогда не фотографировался с ней. Или фотографировался? Фотографии не лгут или лгут?

Кларенс встретил Олли в его офисе в четыре часа дня.

— Я прослушал кассету, — сказал Олли, — не могу поверить, что все эти законопослушные граждане участвовали в этой авантюре. Они же рисковали.

— Всем им я позвонил прошлой ночью, и мы пошли вместе. Я завербовал их, — сказал Кларенс, — когда сказал им о Норкосте и Грее, они все захотели это увидеть. Как и я, они не вполне были уверены, что правда выйдет наружу на законном процессе. Когда я объяснил мою идею зарядить винтовку холостыми патронами и использовать разряженный пистолет, они поддержали ее. Пастора Клэнси и Джейка было трудно купить. Они спрашивали меня, наверное, раз десять, уверен ли я, что это просто холостые. Не думаю, что остальные ребята были бы очень расстроены, если бы там попалась пара настоящих патронов. Мы встретились утром и разработали план. Некоторым из них надо было действовать, особенно Джейку и Кайро, ну а Харли не действовал, — Кларенс рассмеялся и потряс головой.

— Так или иначе, Олли, ты теперь понимаешь, почему я тебя в это не впутывал. Ты бы отговорил меня делать это или бы просто сильно тревожился, зная об этом. Я хотел рискнуть сам. Если бы что-то пошло не так, это просто было бы воровство винтовки.

— Что тоже не очень-то прошло бы «просто», — сказал Олли. —- Но я все еще не могу поверить, что ты заставил Нор-коста подыграть.

— План «А» основывался на предположении, что Грей сломается при столкновении с нами, но он был слишком крут. Вот почему нам пришлось перейти к плану «Б» — достать «ХК» и

246

стрелять холостыми. Моя интуиция подсказывала мне, что советник согласится прищучить Грея, как только поймет, что тот подставил меня и организовал убийство двух человек. Я знаю, он чувствовал, что Грей предаст его и не захочет иметь с ним ничего общего. Норкост все сделал сам, и без всякого сожаления.

— Где ты взял холостые патроны для «ХК»?

— Сержант Маккамман навел меня на них. Магазин военного оборудования. Он сказал, что в армии холостые используются на учениях. Не стоит и говорить, что сержант ничего не знал о том, что я позаимствовал «ХК53» из твоего багажника.

— Холостые так громко не стреляют, — сказал Олли, — но думаю, что в закрытом помещении большинство людей не заметили разницы.

— Грей был единственным, который должен был в это поверить, но для него, я уверен, они звучали как взрывы динамита.

Олли потряс головой.

— Говорю тебе, Абернати, ты меня пугаешь. А что за история с фотографиями на стене Норкоста? Откуда они взялись?

— Это работа Карп, ты знаешь — моя подруга-фотограф. Мистер Флетчер дал мне старую фотографию Лизы в этой игривой позе. Я сказал Карп, чего хочу, сегодня рано утром она отсканировала фотографии, эту и Норкоста, и сделала коллаж, где они выглядят как парочка. Помнишь, она уже делала такое для меня, когда взяла фотографию, где мы с Норкостом, и поместила на его галстук послание от Лизы. К тому же на этот раз я попросил изобразить на его лбу африканский символ правосудия. Я просто хотел дезориентировать его, лишить почвы, представить дело так, что мы может доказать больше, чем на самом деле. Ты так тоже делаешь.

— Теперь прокуратура задумается, какие признания приемлемы, а какие — нет, — сказал Олли. — Но поскольку это сделала группа гражданских лиц, большинство из которых — члены пострадавших семей, это как минимум вызовет какую-то симпатию, и копы не окажутся в дурацком положении. Они не могут обвинить нас в запугивании. Я честно тебе скажу, ты меня на какой-то миг напугал. Я подумал, что ты дойдешь до крайности.

— Эта мысль приходила ко мне. Но я все время думал о Же-

247

ниве и детях, о моем папе. И о маме, о Дэни и о Фелиции. Как будто они молятся, чтобы я не сделал ничего плохого.

— Странно, — сказал Олли.

— Может, и нет, — ответил Кларенс.

— Одного я никак не могу понять, — сказал Олли. — Теперь мы знаем, кто убил Лизу и Грэйси, кто подставил тебя. И мы знаем, что Паук и его кореш были наняты Харпером, чтобы стрелять в Лизу, и они убили Дэни и Фелицию. Но мы все еще не знаем, кто стоял за основным событием. Если не Норкост и Грей заказывали Харперу убийство, то кто?

ГЛАВА 42

Кларенс вышел из гаража и посмотрел на розы. Его синие джинсы задубели от холода. Он укрывал розы от зимнйх заморозков, глядя на закрытые бутоны, поражаясь, как это в них еще есть жизнь. Он представлял, как они будут выглядеть весной, снова прекрасные и яркие. Может быть, весной он посадит новые розы. Может быть, еще и петунью, и примулу. Теперь, когда Дэни нет, здесь нужно больше ярких красок.

— Держитесь, — сказал Кларенс розам, — ваше время придет. Вы перезимуете.

И в этот момент к дому подъехали Джейк и Джанет.

— Что надо двум влюбленным голубкам? — окликнул их Кларенс.

— Кое-какие детали в последние минуты перед свадьбой,

— сказал Джейк. — И еще мы осматриваем дома. Сначала мы побывали там, где живут Джанет и Карли, но думаем, надо начинать на новом месте, поскольку мы будем молодоженами,

— он обнял Джанет, широко улыбаясь.

Из входной двери вышла Женива, и обняла каждого из них, хотя они виделись всего два дня назад.

Кларенс показал на дом через улицу, где на фасаде висела табличка «продается».

— Лучшее место в Портленде. Только нужен кое-какой ремонт.

— Довольно ветхое строение, — сказала Джанет.

— Я помогу вам поработать над этим, — сказал Кларенс.

— Мы могли бы быть соседями.

248

Женива и Джанет переглянулись.

— Я думал, вы уезжаете за город, — сказал Джейк.

— Мы передумали. Пока мы остаемся, — Кларенс снова показал на дом, выставленный на продажу. — Как насчет того, чтобы посмотреть прямо сейчас?

— Почему бы и нет? — ответил Джейк.

Когда они пересекли улицу, Кларенс думал, воплотятся ли когда-нибудь его мечты о прекрасном загородном доме. Может быть, они только отложены на время или исполнятся в ином мире.

Кларенс протянул Олли статью из «Трибьюн» годичной давности. В статье речь шла о встрече лидеров банд с Портлендским городским советом по вопросу о том, как снизить преступность на улицах. На фотографии среди лидеров банд были и Гангстер Кул, и Тень. Кларенс подчеркнул желтым маркером одну строку: «Советник Норкост и три члена его команды присутствовали на встрече с бандами».

Кларенс дал Олли другую статью о Регги Норкосте и его персонале. Там была фотография Норкоста, Грея, Шейлы и Джин.

— Где ты это взял? — спросил Олли.

— Со стены ванной комнаты у Рэймонда Тэйлора, — сказал Кларенс. — Я увидел это, когда разговаривал с его матерью. Прошлым вечером я попросил у нее это фото. В статье о встрече банд было бы уместно фото Джи Си. Но фотография персонала Норкоста не имела смысла. Теперь имеет. Он знал их и делал для них больше, чем позволял раздавать агитационные брошюры на выборах.

— Фотографии актуальны, — сказал Олли. — Хочешь присоединиться ко мне для небольшой рыбалки?

Кларенс сидел рядом с Олли, пока детектив включил селектор и набрал номер Сакраменто.

— Харпер, — сказал утомленный голос.

— Это Ваш старый приятель, детектив Чандлер. Что Вы сказали бы на то, что теперь мы действительно поймали человека, который послал вам факс? Конечно, это не был Норкост или Грей. Но если я скажу, что наша дамочка настаивает на том, что Вы неправильно поняли ее послание, что у Вас был далеко идущий план убить кого-то, хотя она об этом вовсе не просила?

249

Кларенс с удивлением посмотрел на Олли. Что он говорит?

— Она так сказала? — спросил Харпер. — Ничего подобного. Все было совсем не так, и она знает это. Она пыталась шантажировать меня.

— Шантажировать вас? Как? — спросил Олли. Харпер повесил трубку.

— Она? — спросил Кларенс Олли. — Кто это она?

— Не знаю, — сказал Олли, — но вспомни, как Харпер сразу же понял, что я блефую, когда намекнул, что говорил с парнем, который послал мне факс? Это озадачило меня еще тогда. Когда Грей и Норкост под дулом пистолета оба отказались, признавшись во всем остальном, меня осенило, как я раскрылся перед Харпером. Я сказал «парень»! Если на Харпера выходила женщина, он сразу и понял, что я блефую. Так что я просто еще раз блефанул, но на этот раз вытащил правильную карту. Это была женщина.

— Но, сказал Кларенс, — кроме двух секретарш на полставки, Шейла и Джин единственные женщины в этом офисе, правда? — Олли кивнул. — Но я могу гарантировать, что это не Шейла. Мисс Баббли Пернинесс — не того типа. В жилах Джин течет не кровь, а ледяная вода. Я мог бы представить себе, что она имеет к этому отношение.

— Люди не всегда таковы, какими кажутся, — сказал Олли, погрузившись в свои мысли.

— Что ты собираешься делать?

— Я мог бы начать со встречи с Шейлой, показать ей факс и узнать, что она скажет по поводу утверждения Мэтью Харпера, что она звонила ему, организовала убийство и послала факс. Послушаем, что она ответит. В худшем случае, что она сможет сделать? Полезет в свою сумочку и обрызгает меня баллончиком для самозащиты.

— Поверь мне, Олли, — сказал Кларенс, — поверь мне и забудь о Шейле. Займись Джин.

Кларенс и Тай сидели на диване.

— Послушай, Тай, я ходил в колледж «Призыв к подросткам», и они рассказали мне о своих задачах. Они хорошо знают дело и могут разрешить твою проблему наркотиков с помощью дисциплины и Божьего Слова. Я хотел бы, чтобы ты

250

пошел со мной, по крайней мере, чтобы убедился в этом и высказал свое мнение.

Тай кивнул. За последние три недели, и особенно последние два дня, его отношения с бандой стали напряженными. Арест Тени и роль его дяди в этом привело Тая к конфликту с 60-ми. Узнав о роли Джи Си в смерти его матери и сестры, он ощущал, что его предали. И ему надоело притворяться, будто ему нравится употреблять кокаин. Банды и наркотики стали неоправданными надеждами.

Кларенс и Тайрон поговорили еще о некоторых вещах, и вдруг Тай неожиданно заплакал. Кларенс обнял его.

— Что такое, Тай? Все уже налаживается. Все будет хорошо.

Тай не мог говорить какое-то время. Он пытался выйти из

комнаты, но дядя настоял, чтобы он остался. Наконец у него вырвалось:

— Если бы не я, мама и Фелиция не умерли бы.

Теперь у него по щекам текли слезы.

— Это чепуха, Тай, — сказал Кларенс, — о чем ты говоришь?

— Уличный знак на Джексон. Я сделал это граффити. Я сделал его похожим на Джек, — с отчаянием в глазах он в упор посмотрел на Кларенса, — это моя вина, что они умерли.

Кларенс крепко держал его.

— Нет, Тай. Это не твоя вина. Все это устроили другие люди, а не ты, — Тай обмяк в его объятиях, как тряпичная кукла. Кларенс чувствовал, что Тай еще не все сказал, и решил остаться с ним, пока он не расскажет.

Наконец Тай сказал:

— Я стрелял в человека.

— В кого? Когда?

— Давно. Я стрелял в Блада в войне банд. Его звали Донни. Он был в параллельном классе в колледже Табмен. Он... мне конфеты давал, — Тай зарыдал.

— Он... умер?

— Нет. Но в школе больше не появлялся. Слышал, у него появилась много проблем, — его голос дрогнул, — ему зашивали желудок, и все такое.

— Хорошо, — сказал Кларенс, — мы пойдем в полицию, и ты расскажешь там, что произошло. Потом пойдем к Донни и

251

его семье. Ты можешь попросить у них прощения. Мы предложим им возможную помощь. Я буду с тобой все время, сынок. Хорошо?

Тай выглядел испуганным, но кивнул. Кларенс ощущал груз вины на его плечах. Это была вина, которую он хорошо понимал.

После нескольких минут молчания Кларенс сказал Таю:

— Бог может простить нас, неважно, что мы сделали, потому что Иисус заплатил цену за нас. И если Бог может нас простить, мы себя тоже можем простить.

Кларенс помолчал, затем набрал в грудь воздуха.

— Я расскажу тебе то, что никогда никому не рассказывал, Тай, даже Жениве и твоему дедушке.

Мальчик поднял на него глаза.

— Когда я был в твоем возрасте, мы с твоей мамой жили в Чикаго. Как-то я гулял с моими друзьями, Роком и Коротышкой. Мы просто тусовались... И потом увидели этого белого пацана, который ехал на велосипеде...

Через тридцать минут Тай встал с дивана, пошел в свою спальню и, засунув руку в коробку со старыми комиксами, достал пистолет. Он посмотрел на него, взвесил на руке и понес в гостиную, чтобы отдать дяде.

— Рэй? Олли Чандлер. Слушай, у нас есть материал по Нор-косту, довольно серьезный материал, но там есть пробелы, которые надо заполнить. Я не думаю, что могу получить судебный ордер, но есть одна идея, и ты ее, может быть, знаешь...

Рэй Игл вздохнул.

— Хорошо, Олли. Просто обещай мне, что забудешь все, что не относится к твоему делу. Так вот. В июне жена Норкоста наняла меня, чтобы следить за ним и наблюдать за... неблаговидными поступками. Она заказала фотографии, чтобы увидеть, кто именно это был. Как-то вечером он вышел из своего офиса, и я последовал за ним в отель. Он не регистрировался, прошел прямо в комнату, как будто у него там была встреча или что-то еще. Мне удалось сесть в лифт вместе с ним. Я шел впереди него, сделал вид, что возвращаюсь в свой номер. Он постучал в дверь позади меня, и кто-то очень быстро впустил его, я не увидел кто. Через час он вышел из комнаты один. Я все еще на-

252

блюдал за дверью. Спустя десять минут вышла эта девушка, и я ухитрился сделать несколько разрозненных фотографий. Я отдал их миссис Норкост. Олли, мне стыдно даже признаваться в том, что делаю такого рода вещи. Это мерзко выглядит, но это работа, и я знал, что миссис Норкост оплатит счет.

— Что она сказала, когда ты отдал ей фотографии?

— Ничего, — сказал Рэй, — она держалась замкнуто. Если бы она не подозревала, то не наняла бы меня. Она расплатилась наличными прямо на месте и сказала, что больше не нуждается в моих услугах, чему я был рад.

— Я знаю, что ты мне сказал больше, чем хотел, Рэй, и ценю это. Я полагаю, ты сохранил негативы. Не мог бы ты дать мне фотографию этой девушки?

— Ты можешь мне честно сказать, что это необходимо для твоего расследования?

-Да.

— Хорошо, — сказал Рэй, — все равно я в этом увяз. Через несколько часов я принесу это в твой офис.

Уложив детей в постель и помолившись с ними, Кларенс сидел вместе с Женивой и отцом, который кашлял и казался особенно слабым.

Кларенс рассказал им о выстреле Тая и о том, что это он нарисовал граффити. После того как они поговорили об этом в течение часа, Кларенс сказал:

— Я хочу кое-что рассказать вам обоим, но это будет нелегко.

Мучительно медленно он рассказал им историю о белом мальчике, которого избил тридцать лет назад. Оба сидели неподвижно, поражаясь, что это всплыло через тридцать лет.

Когда закончил, Кларенс вытер глаза и положил голову на плечо Женивы. Она крепко обняла его и прошептала:

— Все хорошо, детка, все хорошо. Я так рада, что ты рассказал нам.

Кларенс посмотрел на Обадиа.

— Мне так жаль, папа.

— Ты держал это в себе все годы, сын? — спросил Обадиа. — Ты получил свою долю страданий, это точно. Но Иисус уже пострадал один раз, слышишь, это единственное страдание, ко-

253

торое может все исправить. Он хочет, чтобы мы приняли искупление, а не пытались сделать это сами. Ты говорил Богу об этом?

— Да, — сказал Кларенс, — конечно.

— Тогда Он позаботится об этом сейчас, — Обадиа подумал немного, — это был белый мальчик, которого вы побили? Он ездил на красном велосипеде?

— Да! Но как?

— Это все случилось на болоте около свалки, правильно? Его оставили около старого холодильника, так?

— Откуда ты это знаешь?

— Сосед, старина Рон, сказал мне, что нашел этого мальчика. Люди были испуганы, потому что пострадал белый мальчик, и никто не знал, кто это сделал. Рон показал мне место, где его нашел. Там еще была видна кровь. Рон сам отвез его в госпиталь. Он следил за ним и дальше. Мальчик выписался из госпиталя через несколько дней. У него были сломаны несколько ребер, если я правильно припоминаю. Но все хорошо закончилось, это точно. Я говорил об этом твоей маме, но почему-то не говорил вам, детям. Думаю, надо было сказать. Анци, он выздоровел. Но почему ты не сказал об этом своему папе?

— Мне было так стыдно, — Кларенс опустил голову, затем посмотрел на отца, — ты ведь не обманываешь меня, папа? Ты уверен, что с мальчиком все обошлось хорошо?

— Бог мне свидетель, — сказал Обадиа.

Кларенс снова расплакался, опустив голову на руки, как будто уже не мог держать ее прямо. Женива придвинулась к нему еще ближе. Наконец Кларенс сказал:

— Могу поклясться, что до сего дня этот мальчик ненавидит черных.

— У всех нас много воспоминаний, много шрамов, — сказал Обадиа, — как этот шрам за твоим ухом. Но я надеюсь, что этот мальчик обрел Иисуса, потому что есть шрамы, которые только Иисус может убрать. Я знаю, — сказал Обадиа, кивая, — поверь мне, я знаю.

Кларенс, сопровождаемый Джейком, проводил Сью Килз по рядам, и затем они расстались у ступенек церковной сцены.

254

Сью поднялась, чтобы занять место подружки невесты, а Кларенс поднялся на место шафера.

Он взглянул на ряды и увидел, что Жениву ведет под руку Олли, выглядящий в своем костюме как переевший пингвин. Кларенс посмотрел в глаза Жениве. С момента их собственной свадьбы 21 год назад он никогда не видел ее такой прекрасной.

Кларенс посмотрел на своего отца, который сидел рядом с Джоной во втором ряду. Обадиа перехватил взгляд Кларенса, улыбнулся и что-то прошептал Джоне, который тоже улыбнулся, и оба посмотрели вверх на Кларенса.

Джанет вышла в ослепительно белом свадебном платье. Ее сопровождал не отец, который уже умер, а дочь, Карли, бледная, медленно передвигающаяся и опирающаяся на тонкую палочку. Несмотря на то, что здоровье ее ухудшалось, она улыбалась, и они с матерью радостно перешептывались на всем пути до сцены. Джанет выходила замуж второй раз, а первый раз — 30 лет назад. Две свадьбы с одним и тем же человеком. Кларенс близко узнал Джейка в последние два года своей жизни.

— Я, Джейк, беру в жены тебя, Джанет.

Джейк и Джанет снова были как дети.

— Джейк, какой символ твоей любви и преданности ты дашь Джанет?

Кларенс взял кольцо с подушечки, которую держал самый восторженный за всю историю все/хенной кольценосец, малыш Финн. Кларенс протянул кольцо Джейку, не зная, чья улыбка шире — Джейка или Финна, не замечая, что сам улыбается шире их обоих.

— Согласно законам штата Орегон и моей властью, как служителя Божьего, объявляю вас мужем и женой. Что сочетал Бог, то человек да не разлучает. Джейк, — пастор выдержал паузу, — можешь поцеловать невесту.

Джейк и Джанет поцеловались, понимая в любви гораздо больше, чем когда целовались на свадьбе 30 лет назад. Вся церковь взорвалась аплодисментами, долгими и сердечными.

Когда все закончилось, по просьбе Кларенса Олли взял Сью под руку, а Кларенс вывел Жениву. Он поцеловал ее в щеку.

— Ты выглядишь прекрасно, — прошептал он, когда они шли по рядам. Кларенс задержал ее.

— Я хочу уехать с тобой, — прошептал Кларенс. — Может

255

быть, второй медовый месяц или наподобие того. Как насчет того, чтобы обновить наши брачные обеты?

Женева выглядела потрясенной.

— Это звучит... прекрасно.

Ее глаза увлажнились, и он заключил ее в объятия. Они, наконец, отпустили друг друга, когда услышали громкий голос:

— Ого, мистер Абернати, вы с миссис Абернати действительно знаете, как по-настоящему обниматься.

Обадиа выглядел усталым, но уверял всех, что чувствует себя отлично. Кларенс все время поглядывал на него. Неожиданно он увидел, как отец сполз со своего стула. Кларенс подбежал к нему. Отец уже потерял сознание.

Пока люди искали телефон, Кларенс поднял его. Олли подозвал его:

— У меня тут служебная машина. Я подвезу вас быстрее, чем скорая помощь.

Кларенс кивнул, идя к двери, люди толпились вокруг отца и сына, и отец был удивительно похож на ребенка в огромных объятиях сына.

Когда Кларенс разместил папу на заднем сиденье, Олли включил сирену. Он сорвался с церковной стоянки и помчался к госпиталю «Эммануил». Когда они прибыли, Кларенс распахнул дверь, взял на руки отца и вбежал внутрь.

— Здравствуйте, миссис Норкост, — сказал Олли, восхищаясь тем, как отделан особняк. — Спасибо, что позволили зайти к вам. Я прямо к делу. Уверен, что Вы знаете, что Ваш муж был связан с Лизой Флетчер.

Эффектно одетая Эстер Норкост оставалась невозмутимой. Она только двинула правой рукой, чтобы прикоснуться к броши на своей блузе.

Олли протянул ей факс, посланный Мэтью Харперу. Она посмотрела на него.

— Где вы это взяли? — спросила Эстер.

— Скажем просто, мы знаем, что Вы напечатали это на компьютере мужа и послали с его факса мистеру Харперу. Мы связывались с Харпером. Что Вы скажете по поводу того, что он сохранил факс на случай, если что-то пойдет не так? Как Вы знаете, в результате факса умерла Лиза Флетчер.

256

— Я думала, она умерла от сердечной недостаточности.

— Да. От передозировки наркотиков. Но она была настоящей целью для выстрелов, убивших Дэни и Фелицию Роулз. Парни, которых Харпер нанял для вас, перепутали дом. Вы знали это, не так ли?

Эстер дернулась. Олли играл втемную, предпочитая не упоминать фотографии, сделанные Рэем. Он подозревал, что теперь нажал нужную кнопку.

— Что у Вас с Харпером, что Вы имели на него, миссис Норкост?

Эстер долгое время сидела молча.

— Он работал в офисе моего мужа. Я обычно проводила много времени в офисе, пока несколько лет назад не занялась собственным бизнесом. Три года назад я просматривала книги и увидела кое-какие вещи, которые не понимала. Я начала наблюдать за Мэтью, затем поймала его на манипулировании цифрами на компьютере. Он испугался. Я сказала ему, что даю несколько месяцев, чтобы вернуть деньги, но потом он должен уйти в отставку. И если он уйдет, я никому не расскажу об этом. Даже Per и Карсон до сих пор не знают. Но я сохранила записи, доказывающие вину Мэтью, просто на всякий случай.

Казалось, она собиралась с мыслями, как будто это была послеобеденная речь.

— Когда я узнала о связи Регги с этой девочкой, то прямо сказала ему. Он порвал с ней отношения, но потом я подслушала, когда Карсон говорил, что какая-то девушка беременна и он дал ей деньги на аборт, но она его не сделала. Я поняла, что если она родит... его ребенка, то рухнет все, ради чего мы трудились. Она скажет кому-нибудь, и возникнет скандал, который лишит его поста мэра, разрушит все. Я думала об этом. Я знала, что у Мэтью были кое-какие связи, позвонила и напомнила ему, что он мне много должен, и если сделает для меня работу, я уничтожу все записи, свидетельствующие против него, и заплачу все, что нужно, за сделанную работу.

— 35 тысяч долларов, — сказал Олли.

— Да, —- сказала Эстер, удивленная тем, что Харпер выдал все детали. — Я все еще просматриваю офисные книги раз в неделю. Никто больше не обращает на них внимания. Мэтью много консультировал нас. И через нас проходили щедрые вло-

257

жения и пожертвования, все от Райлона Беркли, бывшего губернатора, — Регги очень популярен, вы знаете, — и я думала, что мы можем покрыть это. После того как я послала факс, Мэтью позвонил мне и сообщил, что они могут приехать сюда в субботу вечером. Мы хотели, чтобы они точно нашли нужный дом, но конечно, я сама не могла говорить с ними.

— И вы обратились к Гангстеру Кулу, — сказал Олли, удивляясь, как непринужденно и сдержанно вела себя Эстер, — я читал, что три человека из команды вашего мужа и он сам присутствовали на конференции бандитов. Проверяя записи, я выяснил, что и вы были одной из них. Именно там вы и познакомились с Гангстером Кулом?

— Да. Рэймонд — я знала его именно под этим именем, — оказывал нам кое-какие услуги. Он хорошо работал. И я попросила его встретиться с ребятами, которых послал Мэтью, чтобы он дал им адрес и направил к дому девочки. На следующее утро, когда увидела газету, я была в шоке. Когда прочитала заголовки об убийстве Дэни Роулз, я продолжала искать, не было ли еще других выстрелов. Затем поняла, что все это ужасная ошибка, — одинокая слеза упала с ее левого глаза, и она поймала ее носовым платком.

— Когда узнали, что они убили не того человека, что Вы сделали?

— Я вышла на Рэймонда и сказала, что он во что бы то ни стало, любой ценой должен позаботиться о девочке. На следующей неделе я прочитала, что она умерла от сердечного приступа. И надеялась, что так и было. Тяжелее всего было идти на похороны с Регом и Кэтти. Я не хотела, чтобы кто-то из нас был там. Но важно то, что она умерла.

Олли смотрел на эту элегантную женщину, которая спокойно говорила о том, как убила лучшую подругу своей дочери.

— Извините меня, детектив. Я никому не хотела причинять зла, но только этой черной девчонке и ее ублюдку. Я открыла ей свой дом, кое-что давала ей из своей одежды, даже прекрасную золотую заколку в виде ангела. Как она посмела таким образом плюнуть мне в лицо? Как посмела соблазнить моего мужа и попытаться разрушить все, что мы с таким трудом создали? У нее хватило совести еще подарить ему этот несчастный галстук с надписью «С любовью, Лиза». А он имел наглость носить его на

258

людях! Когда увидела его на том собрании, я была в такой ярости, что чуть не сорвала его с шеи. Я сказала, что не хочу больше видеть этот галстук. Я увидела фотографию в его офисе, где он в этом галстуке, и избавилась от нее, не сходя с места.

— Что давало вам основания думать, что Харпер будет сотрудничать с вами? — спросил Олли.

— Мэтью — зависимый человек. Он помогал многим людям. Он заботится о своей карьере и не будет рисковать своей репутацией. Кроме того, я облегчила ему задачу. Я сказала, что женщина заманила Регги в ловушку и будет теперь шантажировать его.

— Вы сказали о Лизе?

— Это звучало... лучше. И было в своем роде правдой. Не по поводу шантажа. Она же вцепилась в него и разрушала нашу жизнь. Я должна была ее остановить. Вы понимаете это, ведь так? Мне жаль, что пострадали другие люди, но мне надо было остановить ее. Регги много делает добра слишком многим людям, чтобы один человек мог его уничтожить.

— Вы сами до всего этого дошли? — спросил Олли. — Ни с кем не работали, кроме Харпера и Гангстера Кула?

— Конечно я не могла сделать этого без Сартола.

— Сартол? Кто это, Сартол?

— Он тот, кто предложил идею. Я была так смущена. Мне нужно было руководство, совет. Он дал мне его.

— Миссис Норкост, кто такой Сартол?

— Это мой ангел.

Олли уставился на нее.

— Я просила его о помощи в этой ужасной проблеме. Потом у меня в памяти всплыл Мэтью Харпер. Я знала, что он — это решение. И Сартол потом напомнил мне о Рэймонде и помог мне продумать детали. Это был совершенный план — я никогда не смогла бы сделать это сама. Сартол — мой руководитель. Я прошу моего ангела о множестве вещей. Он никогда еще меня не подводил.

— Как ты, папа? — спросил Кларенс у отца, казавшегося маленьким и хрупким на госпитальной кровати.

— Если бы я был лошадью, меня уже надо было бы пристрелить, — слабо улыбнулся Обадиа, — но я не лошадь, так

259

что не пристреливайте меня, ладно? Старше, чем грязь, но все же человек.

— Ты лучший человек, какого я знаю, — сказал Кларенс.

— Надо еще поискать, сынок. Узнай больше людей.

— Точно, папа. Тебя всегда было трудно не слушаться, но ты был самым лучшим отцом, лучшего и не надо. Я если бы я мог стать для моих детей, кем ты был для меня...

— Отдавай им свое время, сын. Не заменяй ничем время. Учи эту молодежь Божьим путям. Учи их, что они — дети Царя. Некоторые люди обращаются с ними, как с собаками, но это их проблемы. Им придется столкнуться с их Папой-Царем. Дети и правда очень быстро растут, сын. Я знаю. Не упускай возможности, которая у тебя есть сейчас. Она не повторится.

Кларенс кивнул.

— Я звонил дяде Илайджи. Он беспокоится о тебе. Хотел, чтобы я передал тебе, что он молится за тебя. Он хороший брат, Илайджи. Лучший друг, какой только может быть у человека. Мы вместе пережили трудные дни. Согревали друг друга холодными ночами. Были у нас хорошие времена, да. Настоящий брат. Я хочу, чтобы и вы с Харли...

— Я знаю, — кивнул Кларенс, — мне жаль, что мы так и не попали в Куперстаун.

— Еще не поздно.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, чтобы ты взял Тая, Джону, Жениву и девочек, если они захотят поехать. И Харли тоже попроси. Ты можешь это сделать. Там есть старые фотографии Негритянской лиги, ты знаешь. Поищи там меня.

— Но я хотел поехать с тобой, папа.

— Да не беспокойся обо мне, сынок. Я-то буду в настоящем зале славы, — он засмеялся и посмотрел на Кларенса своими живыми одухотворенными глазами — в них мерцали отблески вечности. — Помни, сынок, Бог все видит, даже если ты не знаешь.

Кларенс заметил кого-то в дверях.

— Мэнни? Входи.

— Мистер Мэнни? Мой друг-детектив? — старик протянул руку. Подошедший Мэнни взял ее. — Сынок, дай мне немного поговорить с мистером Мэнни. Я хочу кое-что рассказать ему,

260

важные вещи, которые каждый человек должен знать. А ты сходи выпить кофе или что-то такое. Может, подыши воздухом.

Кларенс кивнул, вышел из комнаты, зная, что отец подразумевает под важными вещами.

Когда Кларенс вернулся в комнату 45 минут спустя, Обадиа уже уснул, а Мэнни стоял рядом и держал его за руку. Мэнни отвернулся на минуту, а потом прошел мимо Кларенса, почтительно кивнув, и ничего не сказал.

Кларенс наклонился над отцом, словно хотел защитить его, не зная, что кто-то больше и сильнее его стоит у постели с мечом, простертым к небесам, готовый отдать все для защиты этого старого человека, от которого он научился многому и кому он был бесконечно верен.

Кларенс позвонил Олли из госпиталя, чтобы рассказать об отце.

— Ты не поверишь, — сказал Олли, — Норкост в больнице. Он предпринял попытку самоубийства.

— Что?

— Признание жены убило его, — сказал Олли. — Он знает, что уничтожен как политик, но никогда ничего другого не делал, был только политиком. Газеты, радио, ТВ — все говорят о нем. Он любит жену и ощущает свою вину за любовную связь с Лизой. Я слышал, что его дочь не разговаривает с ним из-за того, что он сделал с ее матерью и лучшей подругой. К тому же, он чувствует себя как предатель. Я выяснил, что именно Грей говорил с Райлоном Беркли насчет Лизы. И теперь Беркли отгородился от своего старого друга Норкоста. Я думаю, ему трудно было справиться со всем этим — разрушена репутация, потеряна работа, семья и друзья, и он принял целый пузырек таблеток. И сейчас ему еще угрожает опасность.

— В каком он госпитале, Олли?

— А в том, из которого ты и звонишь, в «Эммануил».

Кларенс отправился в регистратуру, чтобы узнать номер

палаты Норкоста. Его только что вывели из критического состояния, но он был еще под строгим наблюдением. Кларенс пошел в его комнату на четвертом этаже и стал над ним. Советник был бледен и истощен. Он был без сознания и лежал очень тихо. Кларенс постоял над ним несколько минут, прежде чем Норкост начал шевелиться. Он начал что-

261

то бормотать, казалось, он видит галлюцинации и слышит голоса.

— О Боже, они хотят меня достать, — Кларенс попятился от этого измученного голоса. — Монстры, демоны нападают на меня, — он двигал руками, — так жарко, так больно. Нет, не подходите, не трогайте меня.

Через несколько минут он успокоился, и затем снова заговорил с закрытыми глазами.

— Теперь они ушли. Где все? Я совсем один. Горю! Помогите! — он закричал, истекая потом, разбрасывая простыни и ударяясь о спинку кровати. Вбежали две санитарки.

Потрясенный Кларенс вышел из комнаты. Он пошел в госпитальную часовню и там горячо молился за своего отца, но еще более горячо — за Норкоста.

На следующее утро Кларенс пришел в госпиталь с утра, сначала навестил отца, который был без сознания. Потом поднялся двумя этажами выше, чтобы проведать Норкоста. Дверь была закрыта. Медсестра сказала, что у советника были страшные галлюцинации всю ночь, но сейчас он проснулся и вне опасности.

Кларенс приоткрыл дверь. Норкост, обычно полный жизни и здоровый, выглядел бледным и измученным. Кларенс постучал по дверному косяку.

— Привет, Per, я могу войти?

— Кларенс? — Норкост опустил глаза. — Я не могу сказать тебе, как сожалею насчет Эстер и Грея и всего... — он лежал, отверженный и страдающий. Кларенсу было жаль его.

— Per, мне надо поговорить с тобой кое о чем. Прежде я никогда не заговорил бы с тобой о моей вере, но чувствую, что это...

— Кларенс, что-то чудесное произошло этой ночью, — голос Норкоста звучал восторженно. — Я чуть не умер — на самом деле думаю, что даже умер, правда. Я шел по сияющему коридору, и там был этот величественный ангел света. Это было так прекрасно. Ангел сказал мне, что есть особое место на небесах для меня. Он сказал, что мне надо просто найти мир с собой, жить хорошей жизнью и стараться любить людей. Это было так реально. Я был у небесных врат и не хотел возвращаться. Но

262

понял, что меня послали обратно, чтобы я говорил людям о Божьей любви и принятии.

Кларенс смотрел на него с отвисшей челюстью.

— Per, я был здесь прошлой ночью и слышал, как ты кричал и взывал к Богу, говорил о демонах, которые нападают на тебя. Ты чувствовал, что как будто горишь, потом говорил, что ты совсем один. Ты не был в преддверии небес. Ты был в преддверии ада!

— О чем ты говоришь? — сказал Норкост. — Нет, ты все неправильно понял. Я четко это помню. Светлый ангел, прекрасный дом, ощущение мира... покоя. Это было самое прекрасное место, где я когда-либо был. Самые необычные ощущения, какие я испытывал. Я так много потерял в последние несколько дней, но это великое утешение. Я теперь имею связь с моим ангелом. Эстер говорит, что постепенно я научусь разговаривать с ним и получать от него водительство.

Кларенс смотрел на него, полностью лишенный дара речи.

— Как он? — спросил Харли у Кларенса, когда брат вышел из комнаты отца.

— Неважно. Все еще без сознания, — ответил Кларенс. — Врач думает... что времени осталось не так много.

Харли кивнул, снимая очки и роясь в своих карманах. Кларенс протянул ему запасной носовой платок.

— Смотри, Харли, — сказал Кларенс, — мне кое-что нужно сказать тебе. Ты извини, что я иногда так широко раскрывал на тебя рот...

Харли сумрачно посмотрел на него.

— Что значит — иногда?

Они оба засмеялись и обнялись долгим объятием впервые за долгое время, может быть, первый раз с тех пор, как умерла мама. Вдруг они услышали пение. Оба бросились в комнату к папе. Слова были едва слышны, мелодия прерывиста, но узнаваема: «Свобода, свобода, свобода ждет меня. Я не буду рабом, я пойду к Господу и буду свободен. Все на борт, дети, все на борт, поезд благовестил идет, все на борт. О благодать, спасен Тобой я из пучины бед. Был мертв, и чудом стал живой, был слеп, и вижу свет. Когда увижу Его лицо, я буду свободен от слез. Кто-то зовет меня по имени.

263

Все на борт, дети, все на борт, поезд благовестил идет, все на борт».

Харли и Кларенс стояли над ним, Кларенс обнимал брата. Глаза отца были открыты, но казалось, что они смотрели за пределы комнаты.

— Я слышу гудок поезда, — сказал Обадиа, — поезд идет, люди собираются, — его шепот обрел силу, воодушевленный чем-то, что братья не могли видеть. — Кто это идет рядом со мной? Высокий как дуб. Мои старые ноги больше не болят. А кто это впереди? Чье лицо я вижу? О, мой любимый Иисус. Это Ты. Это Ты.

Обадиа неожиданно затих, его глаза оставались открытыми, не моргали, но из них текли слезы. Кларенс отер их с лица Обадиа носовым платком. Через минуту старик снова заговорил.

— А теперь это кто? Папа, это ведь ты? О, папа, все, что ты говорил мне, было правдой, и это здесь. И... о, мама, да, я тоже, мама, — снова молчание. — Мозес! Как ты, брат? А где моя Дэни? Вот же она! О Дэни, я еще не перестал по тебе плакать, девочка! А это кто? Моя малышка Фелиция, это ты? О, любимый Иисус, любимый Иисус, я никогда еще не ощущал такой радости. Спасибо Тебе, мой любимый Иисус.

Кларенс и Харли широко раскрытыми глазами смотрели, как слезы текли по лицу отца.

— Галлюцинации, — сказал Харли. Кларенс кивнул. Братья стояли плечом к плечу, склоняясь над отцем, желая услышать каждое слово, а его голос то слабел, то набирал силу.

— О, а кто эта женщина? Какая необычно красивая. Я ужасно скучал по тебе, Руби. Приходилось одному считать звезды...

Кларенс посмотрел на Харли. Он хотел спросить: как же...

— Минуту, а это кто там? — сказал Обадиа. — Майк? Это ты, старый вояка? А теперь пожмем руки! Долго ждал, чтобы снова наши руки встретились! Держи пять! А это кто за тобой? Илайджи? Откуда ты, брат?

Нет, конечно, нет. Это все, в конце концов, галлюцинация. Удивительно, на что способен человеческий мозг. Тело старика содрогнулось в приступе боли,

— Вы все пришли встретить меня, да? Да я и не хочу тут оставаться, это точно. Я слышу, как звонит старый колокол на

264

крыльце. Время войти в дом, правда? Пришло мое время пересечь этот древний Иордан. Время домой...

Глаза Обадиа расширились, и его детям показалось, что они видят яркий свет. И тут глаза его закрылись, и Обадиа Абернати сделал свой последний вздох в этом мире и первый — в другом.

Душа покинула тело. Кларенс и Харли смотрели друг на друга, не веря своим глазам. Казалось невозможным, что только мгновение назад в этой опустевшей оболочке еще был человек.

— О, папа, — зарыдал Харли.

Кларенс упал на колени, положив голову на край кровати.

— Мы будем скучать по тебе, старина, — сказал Кларенс, — мы будем ужасно скучать по тебе.

Спустя несколько минут Харли и Кларенс помогли друг другу подняться и вышли в холл.

— Анци? — Кларенс не слышал, чтобы Харли так называл его последние двадцать лет. — Погоди минуту. Я подумал, может папа и правда... я не знаю. Ты думал?..

— Да, я думал, — сказал Кларенс, — до того момента, как он сказал, что видит дядю Илайджи. Я же говорил с ним только вчера вечером. Илайджи все еще в Миссисипи.

— И если что-то можно определенно утверждать, — сказал Харли, — то Миссисипи и небеса — это два разных места.

В этот вечер Кейша и Селесте настояли, чтобы читать всей семьей. Кларенс, Женива, Джона и Тай — все собрались рядом с девочками в гостиной, сели на полу, прислонившись к дивану и креслам.

— Раньше нам читал дедушка, и перед этим он всегда пел песню, — сказала Кейша.

— А что он пел? — спросил Кларенс, зная ответ.

— «О благодать». И массу других. Он говорил, что некоторые из них — песни рабов.

Низкий голос Кларенса постепенно набирал силу, как будто восходя по ступеням: «О благодать, спасен Тобой я из пучины бед. Был мертв, и чудом стал живой, был слеп, и вижу свет».

Он продолжал куплет за куплетом, и закончил словами: «Пройдут десятки тысяч лет, забудем смерти тень, но Богу так же будем петь, как в самый первый день».

— Ты хорошо поешь, папа, — сказала Кейша.

265

Кларенс прокашлялся и запел песню рабов: «Когда я увижу Его лицо, я буду свободен от слез. Кто-то зовет меня по имени. Все на борт, дети, все на борт, поезд благовестия идет, все на борт».

Женива закрыла глаза, пока пел Кларенс. Она впитывала каждый звук голоса мужа, отзывавшийся в ее душе. Так давно она не слышала, как он вот так поет...

«Спустись ниже, колесница, отвези меня домой», — чем дольше пел, тем больше Кларенс чувствовал, что они не одни в комнате. Музыка связывала их с другими голосами, которые были очень далеко, но при этом совсем близко. В какой-то момент он услышал голос, который был слабым и тонким сегодня утром, но сейчас звучал мощно и громко. Это потрясло его, как будто он услышал голос вечности. Он не понимал, что песни, которые поют одновременно на земле и на небе, создают мост между двумя мирами.

Зазвонил телефон. Весь день звонили родственники, и Женива неохотно пошла отвечать.

Через несколько минут она вернулась.

— Это был твой кузен, Джейбо из Джексона, — сказала Женева. — Я оставила ему сообщение о смерти папы. А он звонил сказать о твоем дяде Илайджи.

— Я думаю, что ему тяжело было услышать об отце, — сказал Кларенс, — они всегда были так близки.

— Да не в этом дело, — сказала Женива, — дядя Илайджи скончался.

— Когда? — спросил Кларенс.

— В десять утра, по времени Миссисипи. Джейбо извинялся, что не позвонил раньше.

— Он умер за три часа до папы, — сказал Кларенс и закрыл лицо большими ладонями.

У него снова хлынули слезы. Женива и дети обняли его и друг друга, сидя на полу гостиной.

После нескольких минут воспоминаний об отце и дяде, Кларенс повел семью в молитве. Затем он взял последнюю книгу из цикла о Нарнии, открыл на закладке в последней главе.

— Дядя Анци, — сказала Селесте, — что это значит, когда все время говорят, что Аслан — не ручной лев?

— Ну... — Кларенс колебался, — может быть то, что он до-

266

брый, верный, но непредсказуемый. Он не всегда делает так, как мы от него хотим. Он не джин, которого можно вызвать из бутылки по собственному желанию, — он видел, что дети не вполне понимают его. — Вы знаете, как укротитель львов, заставляет их делать то, что хочет человек? Ну вот, Бог — это не укрощенный лев. Мы можем просить Его о том, что хотим, но не можем заставить Его сделать это. Он — Царь, а мы нет. У нас планы, которые имеют смысл для нас. У Него же лучшие планы, которые имеют смысл для Него. Неважно, что случается, мы должны научиться доверять Его мудрости, а не своей.

Почитав в течение 20 минут необычно внимательной аудитории, Кларенс перевернул последнюю страницу «Великой Битвы».

— Только одна страница осталась? — сказала Кейша. — Я не хочу, чтобы она кончалась.

— Надеюсь, что Клайв Льюис еще пишет книги, — сказала Селесте, — и мы их тоже сможем прочитать.

— Клайв Льюис уже умер, — сказала Женива, — к сожалению.

Селесте и Кейша были очень разочарованы.

— Ну что же, девочки, это конец книги, — Кларенс прочитал заголовок последней главы, — «Прощание со Страной Теней».

«Это было настоящее крушение, — ответил Аслан мягко. — Ваши родители и вы в том мире, мире теней, — мертвы. Учебный год окончен, каникулы начались. Сон кончился, это утро.

И говоря так, Он уже не выглядел, как Лев, и все, что случилось потом, было таким великим и прекрасным, что я не могу это описать. Для нас тут конец историй, и мы можем только сказать, что с тех пор они жили счастливо, и для них это стало началом настоящей истории. Вся их жизнь в нашем мире и все приключения в Нарнии были только обложкой и титульным листом, теперь, наконец, они открыли Первую главу в Великой Истории, которую не читал никто в мире: истории, которая длится вечно, и в которой каждая глава лучше, чем предыдущая».

Конец