Владыка Пустоты

Глава 17

— Вот так, — выдохнула Полина, оглядывая книжные полки.

Уборка в комнате княжича занимала почти два часа. Но от помощи других слуг, особенно Варвары, она отказывалась.

«Мне не в тягость».

На деле же она всегда заканчивала раньше. Взглянув на часы, — оставалось еще двадцать минут, — она легла на только что заправленную постель княжича и втянула носом воздух.

Здесь пахло им. Даже сквозь аромат чистого белья она улавливала запах мужчины. И стыдливо добавляла про себя — «её» мужчины.

С тех пор, как княжич вернулся, её сердце потеряло покой. Конечно, это не укрылось от вездесущей Варвары. Хоть она была ей как мать и знала девчонку, как облупленную, но не упускала возможности отпустить сальную шуточку и подначивала Полю, порой при княжиче и хозяйке.

Но сейчас её здесь не было, и девушка могла без стеснения предаться фантазиям.

Прижав к себе подушку, она посмотрела на рабочий стол Ярослава: на приоткрытом ящике виднелся едва заметный слой пыли.

— Ой, что это я…

Бросив подушку, она схватила тряпку и тщательно вытерла край. А затем, пару секунд подумав, взялась за ручку ящика. Что внутри, она никогда не видела — княжич закрывал его на замок. Но не в этот раз.

— Внутри ведь тоже протереть надо? Все равно же открытый.

Куснув губу, девушка медленно выдвинула ящик и любопытно посмотрела в него.

Внутри зазвенели покатившиеся гильзы. Среди двух невскрытых пачек патронов лежал сверток с документами, несколько потрепанных и исписанных тетрадей. А ещё — старая потёртая кобура с торчащей рукоятью пистолета. Раньше он принадлежал его отцу. На красивых резных накладках тускло мерцали несколько цветных камней, один вид которых казался неестественным, слишком… живым.

Выложив тетради и сверток, девушка выгребла пустые гильзы — некоторые ещё пахли порохом. Княжич каждый вечер сжигал на специальном подносе горстку пороха из целого патрона, который она приносила ему. Кажется, это его успокаивало, но поутру комнату приходилось проветривать, чтобы стойкий запах ушёл.

Смахнув гильзы в урну, она протерла ящик и хотела убрать обратно, как заметила под кобурой торчащий краешек цветного шнурка.

Она вытянула шнурок с подвеской, изрезанной символами, и улыбнулась.

— Это же наш оберег!

Давно, еще в детстве, они с Есеней сделали его для Ярослава, дабы Всеотец Перун защищал княжича. И только она знала, что с изнанки камень нёс и символы Велеса, бога-покровителя простолюдинов. С тёплой улыбкой девушка провела кончиками пальцев по криво процарапанным линиям.

— Ты сохранил его…

— Сохранил что?

Поля вздрогнула: в дверях стоял хозяин комнаты.

— Я не!.. Не подумайте, я не шарилась, я просто!.. — залепетала девушка, испуганно сжав в кулачке шнурок с медальоном.

Ну вот. Испугалась, бедняжка. Сейчас ещё и шуму поднимет. Я улыбнулся, как можно более мягко, чтобы успокоить девчонку, и, прикрыв дверь, подошёл к столу. Тело ещё ныло от гонки в массажном салоне и горячего душа, принятого у Кирсановых. Рюкзак с кодексом лёг на пол, а я протянул руку Поле.

— Что там?

Она вложила в мою ладонь старенький медальон. Тот, что они с Есеней сделали для меня незадолго до гибели родителей.

— О, а я помню его. Вы подарили мне его на девять лет, кажется. Забавно…

Немного успокоившись, Поля выжидающе посмотрела на меня.

— Садись, — я хлопнул рядом. Она пересела на кровать, придвинувшись поближе.

— И правда, забавно, — негромко начал я. — Сколько лет прошло с тех пор, больше десяти? Родителей уже нет, Есеня пропала, а я прошел через такое, что впору было помереть.

Её тонкие пальчики робко коснулись моей руки. Поля склонила голову, качнув рыжей шевелюрой, и улыбнулась мне.

После всех ужасов и испытаний, у меня остались только воспоминания, медальон и эта неловкая, смешная девчонка. Мой единственный кусочек тепла и уюта из времени, когда всё было хорошо и все были живы.

Мало кто знал, что её судьба могла сложиться совсем иначе. Давным-давно, в тот день, когда отец подобрал её. В памяти снова встал тусклый, грязный сарай работорговца где-то на границе с Польшей, куда мы с отцом пришли после особо жестокого сражения.

— Не выпускай мою руку, Слава.

Сжав большую отцовскую ладонь, я вошел за ним в большой и тёмный сарай, больше похожий на загон для животных. В нос ударила вонь десятков немытых тел, грязи, пота и мочи.

— Все здесь, сударь, — улыбнулся гнилозубой улыбкой хитроватый мужичок с засаленным альва-шокером на поясе. Он обернулся и указал рукой на ряды массивных железных клеток, стоявших по всему сараю.

Это и правда был загон. Но не для коров или лошадей.

Внутри были люди. Десятки, если не сотни. Мужчины и женщины, грязные, побитые, молодые и старые. Они угрюмо смотрели на нас потухшими глазами. При виде отца кто-то бессвязно забормотал, кто-то даже не обратил внимания.

Все до одного были рабами. Живой товар, который из зоны боевых действий, при молчаливом согласии генерал-губернатора, вывозили все, кому не лень. На бедствие стервятниками слетались работорговцы чуть не со всего мира.

— По велению Императора, вы обязаны вернуть нам всех подданных Империи, — непререкаемым тоном заявил отец. Он умел говорить так, словно сталь звенела. Мужичок уважительно покосился на кодекс, свисавший на цепочках с отцовского пояса, и покорно кивнул.

— Я чту закон, сударь. Если среди них есть люди с татуировками граждан, забирайте… по сходной цене.

— Стой здесь, — велел мне отец и начал одну за другой осматривать клетки с людьми. Изредка он поворачивался к мужичку и указывал пальцем на одного или двух человек, которых тот выводил из клеток. Вскоре у входа выстроилась шеренга грязных и немытых рабов. Отец заплатил хозяину ангара за каждого.

— Слухи не врали, с вами можно иметь дело, ваша светлость, — заулыбался работорговец, убирая пухлую пачку купюр, и кивнул на дверь. — А теперь прошу покинуть загон, скоро прибудет ещё один покупатель, и…

— Постой. А это там кто, в углу?

Отец посмотрел на одну из клеток, набитых людьми. Я присмотрелся: в полутьме, среди людских ног на земле виднелся силуэт ребёнка. Мы подошли к клетке, чтобы разглядеть лучше.

На грязной соломе, прижавшись к стенке, сидела девочка. Совсем маленькая, лет пяти, босая и тощая настолько, что одежда висела на ней мешком. Тусклые, серые от пыли волосы спутались, на впалых щеках — ссадины и пятна грязи. Её тонкое платьице превратилось в бурые лохмотья, испятнанные нечистотами. На тонких ручках виднелись следы от верёвки и большие синяки с кровоподтёками. Она безучастно смотрела сквозь прутья решетки. Казалось, жизнь, едва теплившаяся в потускневших глазах, вот-вот покинет щуплое тельце.

— А, эта… — торговец скривился. — Нашли три дня назад в лесу, совсем одну. Ни родителей, ни примет, ничего. Пытались разговорить, ни слова сказать не может, даже не мычит. Немая, похоже. Только пьёт воду и сидит в своём углу.

— И что ты будешь с ней делать?

— Да ничего, — усмехнулся тот. — Такую дохлячку никто не купит, к чему мне такой товар? А помрёт, так вон, в лесочке прикопаем. Мало ли детей на этой войне померло, а сколько ещё помрёт… приюты и так переполнены. А мне обуза ни к чему, и так забот полон рот.

— Вот как, — князь снова посмотрел на ребёнка. — А если я куплю, за сколько продашь?

Торговец сощурился на отца, поблескивая тонким серебряным кольцом. Пожевал губу, обдумывая что-то, и ответил.

— Двести. Серебром.

Отец усмехнулся в ответ.

— Что ж ты, подлец, за неё денег просишь, как за двоих взрослых мужчин? Сам же сказал, тебе она не нужна.

— А ты сам посуди, князь, — расплылся тот, почуяв наживу. — Ежели её отмыть да вычесать, симпатичная будет девчушка. А как подрастёт, хоть в любовницы бери, хоть в доходный дом продай. Да и сейчас, я тебе скажу, есть любители товара, скажем так, помоложе… Ты же понимаешь, о чем я?

Он потёр руки, подмигивая отцу.

— Не возьмёшь ты, так среди знати найдётся охочий до таких вот, как она. Так что, вашсветлость, двести — и по рукам?

Отец смерил его таким взглядом, что даже я невольно съёжился.

— У тебя дети есть, Ходан?

— Неа. Как-то обошла нелегкая стороной, сударь, — он хохотнул. — Видать, не нагулялся ещё.

— А у меня двое. Сын вот, и дочка, — он снова посмотрел на маленькую рабыню. — Есении нужна подруга, чтоб было с кем играть. Да и служанка в доме лишней не будет. Открывай клетку.

Тот быстро достал ключ и, с лязгом и стенанием поржавевшей стали, отпер решетчатую дверь.

Отец вошел — люди перед ним нехотя расступались, не веря своим глазам, — и, взяв девчонку за ладошку, вывел наружу. Дверь в клетку закрылась.

— Эй… эй, князь! — вскричал один из рабов. — Зачем тебе она, возьми меня! Я могу служить, работать, возьми, я!..

— А ну тихо, собака! — гаркнул Ходан, хлестнув по прутьям шокером. — Отошли все!

А отец сел рядом с девчонкой посмотрел ей в глаза.

— Эй. Слышишь меня? Как тебя зовут?

— Она не скажет, — фыркнул Ходан. — Говорю же, девчонка немая. Вы это, князь, заплатите сперва…

Пока отец рассчитывался с работорговцем, я не сводил с неё глаз. Закончив, он подвёл её ко мне и вложил пыльную, грязную ладошку незнакомки в мою руку.

— Пойдём, Слава. Держи её крепче, не выпускай.

Я пошел за ним, косясь на девочку. Она неловко плелась за мной, как ослик на верёвочке. От неё тащило такой вонью,что слезились глаза. Но тепло ладони было таким же, как у отца.

Мне не терпелось спросить, но лишь когда мы вышли за ворота страшной человеческой фермы, я решился.

— Пап, зачем ты её взял?

— У неё нет семьи, сын. Ни один род за неё не заступится.

— И поэтому ты её купил?

— Нет, — он обернулся к нам, касаясь кодекса. — Император дал мне власть не только чтобы карать врагов. Но и защищать тех, кто остался без заступы. Мы здесь воюем не ради земли, а ради людей. И если я не могу защитить одинокую девчонку, зачем тогда такая власть? Понял, сын?

Я помотал головой.

— Ничего, поймёшь, когда подрастёшь, — он взъерошил мои волосы. — А пока запомни, она теперь — часть нашего рода. Такая же, как мама или Есеня. И мы, как мужчины, обязаны их защищать.

Больше отец не сказал ни слова.

Вскоре мы приехали в полевой госпиталь, разбитый на окраине небольшого городка. Войдя следом за отцом, невольно опешил: громадный шатёр был переполнен ранеными, солдатами и простолюдинами. Суетливые медсёстры и врачи в замызганных халатах сновали между ними, и даже мне было понятно, что их катастрофически не хватало обработать раны всем.

— Силаев! — позвал отец своего помощника. К нему подошел взъерошенный, явно не спавший мужчина в смятой рубашке со следами крови на рукаве.

— Ваша светлость?

— Приведи-ка мне доктора или медсестру, друг. Только чтоб посноровистее, с головой на плечах. Есть одно дело.

Он кивнул на девчушку, не отпускавшую моей руки. Силаев кивнул ему.

— Найду, ваша светлость.

— Мы будем в перевязочной, отправь туда.

Отец отвел нас в дальний угол шатра и, усадив девчушку на кушетку, закатал рукава и взялся за тряпку.

— Давай-ка приведем тебя в порядок…

— Вашсветлость, звали?

От зычного голоса я аж вздрогнул. К отцу подошла крепкая коренастая женщина в замызганном халате медсестры и некогда белом, а теперь — заляпанном кровью и желтоватыми пятнами переднике. Её растрёпанные русые волосы упрямо выбивались из-под белой медицинской шапочки. Обтерев пухлые, натруженные руки, она посмотрела на нас, словно искала, кому же тут нужна помощь.

— Как тебя зовут?

— Варвара я, сударь.

— Займись девочкой, — сходу велел ей отец, кивнув на малышку. — Осмотри, отмой и приведи в порядок. Если есть раны, перевяжи.

Та молча подошла и занялась осмотром. При всей внешней неотёсанности, женщина действовала быстро и бережно.

— Батюшки, гдеж вы её такую откопали-то… — бормотала она, вытирая малышку мокрой тряпицей. — Худющая, как велосипед, а синяки просто жуть…

— Выкупили у рабовладельца, — мрачно ответил отец, наблюдая за её действиями. — Её в лесу нашли. Одна она осталась.

Пока он говорил, Варвара сноровисто раздела малышку и, осмотрев её, взялась за фельдшерскую сумку. На кушетке тут же появились с десяток цветных упаковок с лекарствами, одноразовых шприцев и еще бог знает чего. По очереди берясь то за одно, то за другое, женщина попутно отмывала пациентку от грязи влажной тряпицей.

— Вот так, а потом в чану помоем да переоденем…

— Смотрю, ты и в медицине соображаешь, и с детьми умелая, — заметил отец.

— А я до войны ещё на фельдшера выучилась. У нас в деревне врачей не было, приходилось всё самой узнавать, и чужих деток лечить, и своих…

— Местная?

Она кивнула и склонилась над ребёнком.

— Девочка-то домашняя, видно сразу. Кто ж тебя такую одну-то оставил, а, чудо? — Варвара приподняла головку пациентки. — Война-то как началась, все, кто мог, сразу уехали семьями.

— А что ж ты осталась? — сощурился отец. — Или семьи нету?

— Как же, и муж, и деток четверо есть… — она запнулась и тихо добавила. — Были. Нету больше никого. Проклятый кодекс ляхов всех сжёг в нашей деревне.

— Так ты из Пироговки? — отец сощурился, скрещивая руки на груди. — По закону Империи, князь Ималеев должен был послать войска, когда враги подходили к деревне.

— Должен-то должен, — горько усмехнулась женщина. — Да так и не послал. Не успели мы уехать, до последнего ждали подмоги. Доверились князю нашему, себе на голову… А когда поняли, что никто не придёт, было уж поздно. Я тогда уехала в госпиталь помогать, а как вернулась, осталось от нашей деревни только пепелище.

Женщина опустила тряпку в тазик и стиснула край грязного фартука.

— Они согнали всех в большой хлев на краю деревни. Мужчин, женщин, детей. Заперли снаружи, и сожгли.

Её слова, начисто лишенные эмоций, вызвали дрожь. Я покосился на нагую девчонку на кушетке, безучастно смотревшую куда-то вдаль. Отжав тряпку, Варвара вернулась к работе.

— А ваши войска, княже, уже были в трёх километрах от нашей деревни. Отправь наш князь хоть горстку солдат раньше, они бы задержали этих убийц до вашего прихода.

— Соболезную твоему горю. Иная бы все глаза выплакала, а ты явно крепче многих.

— А я своё горе уже всё выплакала досуха, — ответила она. — Да и толку с них… мёртвых слезами не вернёшь.

— Выходит, тебя здесь ничего не держит, — кивнул отец.

— Выходит, так, — она пожала плечами.

— Вот что, Варвара. А поезжай-ка ты со мной в Москву. Скоро война закончится, но жизнь-то продолжается. Я вижу, ты женщина умелая, а мне такие нужны. Да и девчонке нужен кто-то с твоим опытом и характером, чтоб научила её всему. За жалованье не переживай, деньгами не обижу. А если занятие по душе не найдёшь, мне бы пригодилась старшая горничная в поместье. Работа несложная, всему выучим. Что скажешь?

— Да чего мне учиться, — усмехнулась она. — За порядком следить, готовить да убираться я с детства приучена. А девочка…

Она взъерошила её волосы, стерев въевшуюся пыль.

— Если ваши городские её возьмутся воспитывать, изнежат ведь девчонку. Пропадёт совсем.

— Так что, согласна?

— Коли вы не против, чего ж мне нос воротить? По рукам, княже.

Улыбнувшись углом рта, она снова занялась малышкой, а к отцу подошёл его помощник, Силаев, и негромко спросил.

— Сударь, что это за девчонка?

— Не знаю. У неё никого не осталось, а по одежде даже не опознать, была она простолюдинкой или наследницей благородной семьи. У поляков татуировки гражданства только с восьми лет делают. Вот что, подготовь документы и включи её в список приближенных моей семьи, чтобы с генерал-губернатором проблем не было.

— Ну, подрастёт, и коли пробудится в ней магия, понятно станет, — пожал плечами помощник. — И как её записать?

— Запиши, «Полина», хм… Найдёнова. И Варвару тоже добавь, документы позже у неё возьмёшь, понял? Всё, ступай.

С тех пор много чего случилось. Я видел, как постепенно Поля из молчаливого, затравленного зверька превращалась в жизнерадостного ребёнка. Не сразу, конечно: говорить она начала лишь через два месяца после нашего возвращения в Москву. Она долго боялась ходить одна и вечно цеплялась за других людей, и особенно часто — за Варвару и моего отца.

А ещё — за меня.

Мы росли вместе и были неразлучны. Первым её другом стала Есеня. Она быстро приняла её как младшую сестрёнку и таскала её везде, затягивая в свои шалости. Вместе они играли, спали, даже нагоняи от Варвары получали вместе. В основном, конечно, Поля — хозяйской дочке наша суровая горничная могла разве что пальцем погрозить. Зато Полине влетало порой так, что она еще неделю ходила и дулась, потирая зад, отшибленный тяжёлой рукой Варвары.

Отец не жалел на неё денег, Поля наравне с нами занималась у лучших репетиторов и учителей, училась верховой езде и этикету. Правда, когда для нас наступало время игр, девчонку забирала Варвара и устраивала ей свои уроки, для горничных.

Но всё закончилось в ту ночь, когда в наше поместье ворвались имперские войска во главе с опричниками. Отец приказал Варваре уводить слуг, чтобы не было лишних жертв, а они с матерью приняли первый удар на себя.

С тех пор я её не видел. До того самого дня, когда закончил суворовское училище и вернулся в дом.

Здесь изменилось всё. Даже Поля.

Я внимательно посмотрел на её симпатичное, веснушчатое лицо, обрамленное ярко-рыжими локонами. Она больше не была тем нескладным, неуклюжим ребёнком, с которым мы били палками крапиву, ловили лягушек в саду, прыгали по грязным лужам и бегали от разъярённой Варвары. На меня смотрела нежная и красивая девушка.

Мой последний кусочек тепла и добра из счастливого детства. Мой самый верный союзник и заговорщик.

Я коснулся её пальцев, сжавших край моей рубашки. Они были такими же тёплыми, как в тот, первый раз.

— Княжич? — она склонила голову набок, двумя пальчиками поправляя выбившуюся прядку за ухо.

Во рту пересохло от близости её лица. Мой плотоядный взгляд пожирал её, выделяя то её полные губы, то аккуратный нос, то доверчиво распахнутые глаза. Ох, Всеотец, как же к ней тянет…

По телу прокатилась волна возбуждения. Сердце заколотилось в груди, разгоняя жар по телу, всё ещё напряжённому от откровенных ласк Жанны Плахиной. Но если умелая куртизанка была сродни ловкой тигрице, то невинная Поля походила, скорее, на оленёнка.

И мне не терпелось выйти на охоту.

Если с Жанной меня ограничивали правила салона, то с Полей можно не сдерживаться.

Словно почуяв это, Полина потянулась ко мне, прижимаясь к плечу.

Ну, девчонка, потом не жалуйся.

Я коснулся её щеки и притянул к себе, срывая с губ первый поцелуй. Поля дрогнула, стиснув мою руку, но уже на втором поцелуе её хватка ослабла, а пальчики обняли меня, трепеща от волнения.

Целовалась она неумело. Но страсть с лихвой заменяла ей мастерство, и вскоре её нежные губки призывно раскрылись, давая нашим языкам коснуться друг друга. Под бешеный бой крови в ушах я стиснул Полю в объятьях, проникая ладонями под ткань её формы. Чуткое девичье тело отреагировало на ласку благодарной дрожью, Поля с тихим стоном обняла меня, отбрасывая остатки стеснения.

По комнате поплыли влажные звуки поцелуев, но я даже не замечал их, всё внимание захватила рыжеволосая красавица в моих объятьях. Я ощущал сквозь одежду, как отчаянно колотится её сердечко, жаркое дыхание опаляло мою кожу, а девчонка льнула ко мне, словно призывая поскорее сбросить мешавшую одежду и выпустить всё, что мы сдерживали долгое время.

И, черт возьми, я хочу этого. Повалить её на кровать, сорвать одежду и взять её прямо здесь, уверенный на сто процентов, что она хочет того же.

Я ощущал её желания, одурманенный ей, как запойный алкоголик. Смелее, девочка, дай мне испить тебя ещё, ласкать тебя, услышать, как ты с трудом сдерживаешь стон, хватая ртом воздух. К чёрту всё…

Оторвавшись от неё, я повалил девушку на кровать — она призывно закусила губу, жмурясь от удовольствия. Подрагивающие пальцы принялись расстегивать пуговички формы на ее часто-часто вздымавшейся груди. Ладони уже ощущали жар её обнаженной кожи сквозь тонкую блузку, как в наш мирок вторгся чужой голос.

— По-ля-я! — донесся из-за двери зычный крик Варвары. — Ты что там застряла? Подолом к кровати присохла?

— Господи!.. — прошептала девчонка, стыдливо пряча раскрасневшееся лицо в ладонях. — Княжич, она же сюда придёт!..

— Да черт… — выдохнул я сквозь зубы.

— Ну ты где там? — повторился призыв старшей горничной.

Я навис над пунцовым личиком девчонки — она обвила мою шею и, чуть не плача, покачала головой.

— Простите, княжич, я правда не хотела…

— Всё хорошо.

Ничего не хорошо! Раззадоренное сперва ласками Жанны, а теперь ещё и Полиной тело требовало продолжения. Скрутив свои желания в бараний рог, я выпустил девушку из объятий и помог ей подняться. Красная до корней волос, она спешно оправила складочки на помятой форме и, кое-как застегнув пуговки непослушными пальцами, крикнула Варваре дрожащим голоском.

— Иду уже! Сейчас!

Немного переведя дыхание, она с искренним сожалением посмотрела на меня — и поклонилась.

— Княжич, простите мне мою податливость, я не собралась вас соблазнять, или там еще что-то…

— Ш-ш.

Я прижал палец к её рту — она легонько прихватила его губами, вызвав ещё один прилив желания.

— Ступай, помоги Варваре приготовить ужин. Про это никому не говори ни слова, поняла?

— К-конечно, княжич! Я ж не дура там какая…

— А, и ещё, — я приобнял её за талию и тихо добавил. — Завтра, после отбоя, жду у себя. Заставлять не буду, но и предлагать второй раз — тоже.

Девушка распахнула свои глазищи, — о, она точно поняла, что я хотел сказать! — и, коротко поклонившись, с кивком выскочила из комнаты. Притом смутилась она настолько, что даже кончики ушей покраснели.

Ну вот и славно.

Закрыв дверь на замок, я сел на кровать и попытался собраться с мыслями. Нос всё ещё щекотал аромат девушки, а ворох образов навязчиво лез в голову, не давая сосредоточиться.

— Ну что, закончил развлекаться, человек? — как гром среди ясного неба, раздался голос Лили.

Я вздрогнул. Девушка, вновь облачившись в свой серый комбинезон, мерила меня полным пренебрежения взглядом. В общем, смотрела как на дерьмо.

— Ты на что-то дуешься?

— Я? — она демонстративно фыркнула. — С чего ради, человек? Какое мне дело, с кем ты решил переспать?

— Значит, никакого, — улыбнулся я, присматриваясь.

Сердится, видно же. И притом буравит взглядом так, будто сжечь на месте хочет.

— Хватит тянуть время, — она решительно подошла и уперла руки в бока. — Кодекс!

— Кодекс, — кивнул я, открывая рюкзак. Пошлая обложка журнала полетела на пол, а в моих руках осталась небольшая книга толщиной в два пальца, обтянутая чёрным кожаным переплётом. На корешке едва виднелась облетевшая позолота с почти исчезнувшим тиснением, а крышки стягивала металлическая застежка с хитроумным плоским замком. Ключа, конечно же, не было.

— Гримуар… — выдохнула Лили, касаясь его кончиками пальцев. Книга буквально источала странную энергию. От одного её присутствия было не по себе. Я не мог отделаться от ощущения, что в моих руках оказалось нечто древнее, могущественное, и весьма зловещее.

— Чего же ты ждёшь?

Я поднял взгляд. Она смотрела, прямо и требовательно.

— Что?

— Кодекс у тебя в руках, человек. Заключи контракт со мной. Ты ведь хотел её? Силу, которая поможет тебе спасти род. Вернуть твою драгоценную сестру. Давай же, я жду.

Пальцы коснулись шершавой обложки. Книга, словно живая, испустила импульс энергии. Она реагировала, призывала меня. Затягивала.

Черт возьми, а если…

— Ну же! Заключи контракт!

Я поднялся, до скрипа сжав кодекс.

— Нет.

— Что?..

Верно. Так будет правильно, как бы сильно мне ни хотелось того, о чем она говорит. Я ничего не знаю о кодексах. И о ней — тем более.

— Он попал ко мне случайно, твоим истинным хозяином должен был стать цесаревич Роман. Он, а не я, в тот вечер должен был заключить контракт. Ему ты принадлежишь. а не мне.

— Принадлежу? — она издала смешок. — Ты ещё не понял, человек? Я сама выбираю, с кем заключать контракт. Это вы не можете выбирать кодексы, ясно тебе?

Книга снова испустила волну энергии, и та откликнулась в груди такой болью, что в глазах потемнело. Совсем забыл, грёбаная стигмата!

— Ты же говорила, стигмата ослабнет, когда я получу кодекс…

— Ослабнет, — она прижала ладонь к моей груди, кривя полные губы. — Но связь между нами уже окрепла. Решишь отдать гримуар, она ранит ещё сильнее.

— И пусть, — выдохнул я. — Честь офицера!..

— Честь, ах, честь! Как вы, люди, меня задолбали со своей честью! — вскричала она. — И как, помогла твоему отцу честь, когда те люди пришли убивать его семью? Или, может, честь спасла твою мать? Или, может, честь не дала убить ту девчонку, которую ты вытащил из лап смерти, а?

Её глаза вспыхнули золотым светом, а волосы, наполненные энергией, затрепались, как от порывов ветра. Она вцепилась в мои плечи, и впервые в её глазах мелькнула боль, скрытая глубоко внутри неё.

— Честь это маска для трусости и лицемерия! Этот мир плевать хотел на благородство! Хочешь и дальше верить в это дерьмо? Тогда будь готов, что все эти честные и правильные люди убьют всех, кто тебе дорог, одного за другим, используют тебя, а потом с радостью всадят нож тебе в спину! Так же, как твоему отцу. Здесь сильные жрут слабых, а значит только сила может хоть что-то изменить, понял, ты⁈

Я до хруста стиснул зубы. Её слова ранили больнее любого удара. Она права, и всё же…

— Понимаю. Но ответ прежний — нет.

— Я тебя не понимаю, почему?..

Неторопливо сняв её руки, я выдавил улыбку.

— Ну это потому, что я — человек, а ты — кодекс.

Её глаза сверкнули, Лили подошла и ткнула пальцем мне в грудь так, словно хотела пробить дыру. Дрожащим от ярости голосом она отчеканила.

— Не смей, слышишь, никогда не смей равнять меня с этими никчемными, лицемерными, покорными!..

— Кодексами? — я посмотрел ей в глаза. — Но ты ведь и есть кодекс. Разве нет?

Девушка вспыхнула от гнева.

— Я!.. Гхх!

Окатив напоследок испепеляющим взглядом, она исчезла во вспышке света.

— Удрала, значит, — фыркнул я. — Ах, как же это по-взрослому, Лиливайсс. Ну дуйся дальше, а как остынешь… погоди-ка.

Я застыл в замешательстве, уставившись на гримуар.

Он не был похож на отцовский, да и ни на один из виденных мною кодексов, даже на картинках или в новостях и видео в Импернете. А в голове безумным потоком пронеслись её слова.

«По-твоему я похожа на кодекс?»

«Не смей равнять меня с ними!..»

С ней всё было слишком иначе. Натренированное за годы чутьё било тревогу. Что, если она говорила правду? Если она — не кодекс?

Одна эта мысль заставила руки, сжимавшие гримуар, похолодеть.

— Если ты не кодекс, что же ты тогда такое, Лили?..