Властитель

1 НА КАТОРГЕ

Я осторожно, словно тень, скользнул за толстое дерево, одиноко выступавшее из сплошного ряда леса. Дерево старое-старое, кора давно изборождена морщинами, буграми опоясавшими ствол. Копты на поляне настороженно заозирались по сторонам, нюхая воздух вывернутыми ноздрями, словно потерявшие след ищейки. Коптов было девять, девять следопытов, третий час висящих за моей спиной. И, как липкая паутина, приставшая в пути, которую, заметив, пытаешься стряхнуть и не можешь, копты прочно зацепились за мой след Время замедлило бег. Казалось, медведи-мутанты преследуют меня целую вечность, дотягиваясь могучими лапами. Схватят – разорвут.

Как неосторожно! Не думал, что они близко, шел, словно на прогулку, не захватив даже защитные аккумуляторы.

Я прилег у ствола дерева; прячась за мощный наружный корень, осторожно выглянул. Голова пустая, сор мыслей вплетается в общий фон леса, – копты не должны засечь, этого еще не хватало.

Угораздило же Создателя породить таких тварей: не только сила, не только примитивный разум, но и телепатические способности, позволяющие улавливать поток сознания жертвы. Правда только поток, а не беспорядочные обрывки мыслей.

Солнце бросило оранжевые лучи сквозь редкую вату облаков. Посреди ровного поля будто подстриженной травы все девять ослепительно белых коптов, – девять бумажных плоских контуров, будто вырезанных из плотного картона, девять призраков из бездн подземного мира. Копты одновременно шевельнулись, уловив отблеск мысли, разом повернулись в мою сторону, и я, не экономя, ударил по ним лучом бластера. Ближайший копт, завизжав, покатился огненным шаром. Еще кого-то задел. Сколько? Я не заметил, побежал от дерева к дереву, стремительно, ломано уклоняясь от выстрелов. Позади вопли, топот шагов, треск горящих сучьев, гул погони, ропот потревоженного леса. Где-то здесь должен быть старый бункер, неужели не найду?!

Подпрыгнув, я уцепился за сук, бросил тело вверх и по стволу метнулся выше, скрываясь в листве. Внизу скользили копты: один, два, три… семеро. Только двоих зацепил. Я было собрался спуститься – еще один, хромой, благоухающий паленой шерстью. Меня они тоже поджарят, ежели попадусь им в лапы. Паленый остановился под деревом, замер и, с натугой дыша, стал вертеть огромной головой. Хрустнула ветка – копт посмотрел мне в глаза, и я, прыгая вниз, выстрелил из бластера прямо в ощерившуюся желтыми клыками морду.

Господи! заряды кончились – одно к одному! Копт с рычанием метнулся ко мне, запнулся – брошенный бластер с костяным стуком попал прямо по клыкам, и тут же вручную кованный нож, завершая дугу взлета, проткнул глотку зверя; кровь толчками окрасила мех на груди, а в глаза вдруг вернулся испуганный разум и… потухли глаза. Я бежал по коричневой тропе, уже узнавая: бункер там, левее. Копты услышали, взвыли за спиной. Не успеют, не догонят! Ноги несли меня вперед, сильно и плавно перебрасывая тяжелое тело от дерева к дереву. Если бы не обязательный полугодовой карантин для новичков, позволяющий нарастить мышцы и адаптировать организм согласно апробированным научным рекомендациям, люди и пяти минут не смогли бы здесь выжить. При полуторной силе тяжести и такой опасной фауне последствия для безумцев однозначно предопределены. Однако мы живем, боремся и, хоть подыхаем один за другим, все же надеемся дотянуть до конца срока. Потому что мы – заключенные, а Уран – наша тюрьма, и будь прокляты все те, кто послал нас в этот безумный, дикий, нечеловеческий мир!

Я бежал, подошвы сапог скользили по траве, но я успел, вот ориентир – кривой обломок тонкого ствола… Ствол согнулся под моими руками (из-за деревьев автоматика выплюнула тонкие огненные нити бластеров, запахло озоном), и я нырнул в открывшийся люк вниз головой, приземлился на четвереньки, тут же прыгнул в круглый лаз какого-то коллектора.

Впереди очень слабо отсвечивал срез выхода. Я так быстро, как позволяли руки, ноги и выгнутая дугой спина, пробирался по узкой трубе навстречу… Внезапно, прорвав тонкую мембрану, вывалился вниз головой в овальный зал. Снизу – сначала широкой воронкой, потом сужаясь – шла прозрачная спиральная труба, витками обвивая почти весь круглый зал.

Тело скользило – не за что было ухватиться; набирая скорость, я – быстрее, быстрее – летел вниз. Зеленый, словно изумруд, красный, словно рубин, голубой, сапфировый – пол, стены, потолок – все кружилось, летело, сверкало. Меня вдавливало в стены желоба-трубы, дохнуло жаром, еще…

Желоб кончился, и я летел в красноватую жаровню колодца, успев (в слепом морганье, на внутренностях век) запечатлеть план-схему металлической камеры, куда мягко приземлился на пол. Не открывая глаз из-за нестерпимого жара (комбинезон сухо потрескивал, словно пересохший пергамент, кожа рук и лица печеными чешуйками отваливалась на раскаленный до вишневого цвета металл пола, трещали волосы, трещали и осыпались, вспыхивая в воздухе), я продолжал видеть внутренним взором задвижку квадратного люка, но тут море огня хлынуло со всех сторон и, не видя, не дыша, не слыша – глухонемая жертвенная тварь, – схватился зашипевшей ладонью за раскаленный рычаг… Не люк открылся – провалился пол, и, уже ничего не соображая, комком пропеченного страха, я погрузился в ошпарившую меня жидкость.

Вода, принявшая меня, обожгла холодом! После огня я несколько мгновений блаженствовал, остывая.

Недолго.

Я вынырнул на поверхность: высоко рдел рубиновый потолок клети, тускло освещавший гладкие стены. Колодец метра три диаметром. Метра два выше – забранное решеткой окно. Я попытался выпрыгнуть – не достал. Стали ныть кости. Что за извращенный разум создавал эти лабиринты мучений! Для чего? Когда? Предупреждали же, лезть сюда только в крайнем случае. Я думал, этот случай наступил. Может, я ошибся?

Еще немного, и мое тело станет ломким, как ледяная сосулька. Погрузившись, я поплыл вдоль стены, нырнул – ниже, ниже! – воздуха стало не хватать. Нащупал пустоту, но ушел вверх глотнуть воздуха.

Тело медленно застывало, – я не чувствовал пальцев рук и ног. И движения стали плавными, сонными. Первая попытка будет последней.

Я набрал воздуха, сколько мог, и ушел в глубину. Труба. Еще одна труба. Я решился на этот спуск только потому, что в призрачном свете раскаленного потолка заметил: стены влажно блестели до решетки коллектора – выше был матовый и сухой металл. Совсем недавно вода стояла высоко – стены еще не успели обсохнуть. Должен быть слив. Как холодно!

Я плыл вперед, энергично отталкиваясь от воды и стен, – в полной темноте и в страшной стуже – вперед, вперед, ощущая судорожно стонущие легкие, не думая ни о чем, только не понимая, почему не могу продвинуться вперед, скребу руками по шероховатым стенкам.

Это впереди, вяло подумал я, впереди труба глухо зашторена. Не чувствуя пальцев, я попытался ощупать… преграда поддалась. Медленно отцепив нож, ткнул вперед и – из последних сил! – нажал вниз. Резина или мягкий пластик, успел подумать я, стремительно падая в потоке воды.

Я больно ударился боком; лежал на толстых прутьях, сквозь которые уходил водопад, и я, прикрыв лицо, судорожно вдыхал воздух и воду – пополам, захлебываясь, кашлял, дышал, не мог надышаться.

Я очнулся; тело и в забытье сотрясала крупная дрожь. Воздух был теплым, но согреться я все не мог. Внизу, под прутьями, шумела вода. Огромное помещение сплошь состояло из таких вот бассейнов – метров пять на десять, – прикрытых решетками в шахматном порядке. Застуженные мышцы не желали работать. Кое-как поднявшись, я двинулся к центру зала, где, провиснув, проходила тяжелая цепь, концами уходящая в большие круглые люки на стенах. По окружности люки запирали лепестки вентиляторов, но в середине, там, где проходила цепь, места было достаточно, чтобы пролезть человеку.

Пахло мокрым металлом, ржавчиной, сыростью, еще чем-то затхлым. Светильники на потолке тускло горели, но и беглого взгляда было достаточно, чтобы понять: других выходов нет. Пробираясь к цепи, я заглядывал в бассейны. Не везде вода: в одном маслянисто блестела грязноватая темная жидкость – воняло оттуда; медленно поднимались тяжелые пузыри, лопались на поверхности, распространяя смрад. Звенья цепи, тяжелые, в руку толщиной, на ощупь были сухи. Уже это хорошо: не будут руки скользить.

Я прошел по прутьям, сколько позволила провисшая цепь. Кончилась решетка. Уцепившись руками и ногами, стискивая зубы от боли во всем теле, я медленно пополз, перебирая звенья, – оставалось метра три, уже были видны блестящие, острые даже на вид лезвия лопастей, как вдруг моя единственная опора дернулась.

Вместе с цепью – я с ужасом смотрел вперед – задвигались, вращаясь, лопасти вентиляторов, быстро сливаясь в мерцающие круги; я двигался все быстрее.

Последний бассейн был пуст, но на глубине пяти-шести метров густой щеткой торчали острые арматурные клинья – прыгать было невозможно. Вжавшись, обвив цепь, я на мгновение представил, как разбрызганная в пыль, перетертая масса моего тела стекает по какому-нибудь стоку в тот отвратительный бассейн, и тут, уже с закрытыми глазами, почувствовал сильный поток воздуха, легкие, быстрые касания плеч и бедер – меня пронесло сквозь страшную диафрагму.

И я был жив! Пока. И мне было не но себе. Не страшно; от страхов нас здесь отучают в первую очередь – иначе не выживешь. Статистика и без того оптимистично вещает: на каждые сто тысяч человек выживает только один. Пока и я жив. Пока.

Но я не понимал: тот ли это бункер, о котором мне говорили? И что вообще здесь творится в этой мясорубке? И кто ею управляет – автоматы или копты, которые и загнали меня сюда?

Я ощупал плечи и зад, куда достали лопасти вентилятора, – мокро. Комбинезон, кожа, поверхность мышц превратились в рыхлую губку, беспрерывно сочащуюся кровью. Однако боли пока не было – слишком велика была скорость вращающихся лезвий. Вспомнив о ней, я чуть не взвыл – напомнили о себе и ожоги.

Вдруг откуда-то сверху ударил и накрыл меня луч прожектора. Не думая уже ни о чем, оставив позади память, и боль, и растерянность, метнулся к темному высокому баку. Прожектор, запоздав на долю секунды, широко, из стороны в сторону повел лучом, выхватывая из темноты многорядье ажурных металлоконструкций, решетчатые фермы, балки, трубы, винтовые переходы; все это рассекал луч на штампованные доли светотени, заполняя помещение хаосом искривленной геометрии.

Бак, за которым я прятался, мгновенно зашипел, – по запаху и зеленому отблеску я догадался о выстреле. Вспыхнул яркий свет; пар бешено рвался, заполняя пространство влажной мутью, Я отпрыгнул к ближайшей опорной мачте, на которой держался настил второго решетчатого потолка. Стараясь не опережать волну пара, полез по узенькой сварной лестнице вверх. Теперь уже снизу метрах в двадцати от меня продолжали стрелять из бластера по баку. Это угадывалось – на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно. Что ж, хорошо, хотя еще сильнее стало жечь обожженную кожу.

Все опорные мачты соединялись тросами друг с другом. Я вступил на трос, придерживаясь руками за тот, который был выше. Мачта за спиной еле слышно поскрипывала; я надеялся, что те, кто стрелял по мне и в чью сторону я шел, тоже не обратят внимания… Хождение по тросам – хуже всего, что можно придумать! Я сам себе казался глупой ярмарочной куклой, пляшущей на потеху покупателям.

Беспорядочное болтание (я гневно стискивал зубы, пытаясь уловить ритм совместных амплитуд) стало стихать у цели. Я замер на лестнице; снизу продолжали (отсюда видно – двое) стрелять. Не теряя ни секунды, я, цепляясь носками сапог и удерживая вес тела руками, вниз головой (словно муха или домашний геккон) медленно стал спускаться, всматриваясь в проясняющийся туман. Выстрелы ближе, ближе; я разглядел вначале головы – сгустки белого пара, – потом черные ноздри медведей-мутантов. Копты, не ощущая моего близкого присутствия, увлеченно, как автоматы, палили строго по очереди. Переступив на левую руку, я вытянул правую и, подогнув запястье, выстрелил пружинной иглой сначала в один, потом в другой мутный череп. Копты бесшумно осели; я несколько секунд прислушивался – тихо, только шипел пар.

Оттолкнувшись носками сапог, я мягко приземлился на ноги. Копты не имели с собой аккумуляторов. Я, впрочем, и не надеялся. А бластеры я подобрал, – половина мощности, вполне достаточно.

Сзади звякнуло; стремительно обернувшись, выстрелил; пронзительно вторя воплями реву пара, огненным бревном покатился третий копт. Всего, значит, ликвидировано пять. Четверо (если это прежний отряд) где-то здесь рядом. Я, пригнувшись, побежал в сторону противоположную той, откуда возник этот третий.

Широкий проем. Доверяясь чутью, я проскользнул внутрь и оказался в прямоугольном коридоре, напоминавшем сужающееся кверху ущелье. Впереди виднелся скупо освещенный тамбур. Стены коридора – монолитный железобетон, смыкающийся где-то высоко в темноте. Я, быстро оглядываясь, пробирался вперед… Не нравился скрежещущий, все усиливающийся шорох. У самого выхода, где коридор сужался, пол обрывался до самого тамбура. Именно снизу доносился подозрительный шорох. Я заглянул и мгновенно отпрянул – этого еще не хватало! – огненный кактус – мерзость, открытая бог знает на какой планете и иногда применяющаяся в диверсионной войне. Это была живая протоплазма с примитивной нервной системой, покрытая жесткой колючей кожей и реагирующая на все движущееся и теплокровное. При приближении этого теплокровного, а равно к этому теплокровному неизвестно откуда вылетал похожий на небольшую гранату колючий шар, начиненный колючими же семенами. Шар оглушительно взрывался, и семена, поражая живую ткань, выделяли жгучий яд, быстро растворяющий клетки. Если сам кактус не мог добраться до пораженного организма, жертвы съедали растущие семена, В общем, надо было выбираться. Я прикинул на глаз ширину препятствия, отошел назад, разогнался и прыгнул.

Уже заканчивая прыжок, я услышал характерный хлопок и, приземляясь, извернулся, чтобы засечь снаряд, брошенный мне вслед чуткой мерзостью. Я отбил шарик бластером, послав его, словно теннисный мяч, в яму, и тут же, поскользнувшись от всех этих телодвижений, покатился по полу.

Пол действительно был скользким, и я резво заскользил в темноватый зев тамбура. Уже зная, что все неспроста, я наудачу пальнул туда, куда по инерции и чьей-то злой воле скользило мое тело. Впереди взорвалось зелено-багровым, сразу стало светлее, но все равно ничего не разобрать. Меня быстро пронесло сквозь остывающий жар проплавленного металла, – жидкие капли лизнули тело там, где могли коснуться…

Мой выстрел прожег просеку в сумеречном мертвенно-бледном лесу стволов, лиан, ветвей. Здесь пол был бетонным. Вскочив, я словно нажал контакт, включающий застопоривший механизм: вся эта заплесневелая растительность пришла в движение – шевелилась, дергалась, извивалась, тянулась ко мне, слепо размахивая бичами руконог, и я, тут же бросившись на пол, откатился как можно дальше под вытягивающиеся щупальца хищника.

Здесь было безопаснее всего. Однако потрясала банальность этой кунсткамеры: сначала огненный кактус, теперь плотоядный гомстар – ходячий кустарник с Альтаира. Может быть, этот бункер – реликтовый оазис первых лабораторий смерти, продукция которых уже заполонила всю планету.

Я энергично отполз внутрь, к основанию толстых стволов, где дергались опоры-корни и отсутствовали охотничьи рецепторы. В естественных условиях кустарник сосуществовал с крупными червями-санитарами, присасывающимися к корням, поэтому не реагировал на живность здесь, у стволов.

Можно было бы выжечь всю эту мерзость несколькими залпами, по тогда я обнаружил бы себя. С этим придется повременить. Я огляделся и пополз в глубь организма, стараясь не касаться подрагивающих корней. В особо труднопроходимых местах я быстро рассекал бледные переплетения ножом и проползал дальше, зная, как долго блуждает сигнал по несовершенной нервной системе полурастения-полуживотного.

Коптов я заметил случайно: переползая очередной отросток ствола и уже переваливаясь через тепловатое бревно, оглянулся под локоть: сзади, почти сливаясь с сероватым фоном, словно гигантские пушистые гусеницы ползли два копта.

Я пополз быстрее. Копты тоже прибавили; расстояние понемногу сокращалось. Я стал выискивать глазами ранее пропускаемые железные конструкции.

Наконец повезло – вверх уходила винтовая лестница. Ступеньки сварены из железных прутьев. Копты перекатывались сзади, словно змеи или безногие ящерицы. Лестница была свободна от побегов кустарника.

Я на четвереньках, все еще боясь выпрямиться, полз вверх, – звериное дыхание все ближе. Если верить рассказам случайно выживших в коптском плену, эти медведи-мутанты получали одинаковое удовольствие и от охоты, и от последующей трапезы. Мне не хотелось быть съеденным.

Я вполз на предпоследний пролет – верхнего не было. Метрах в трех выше в потолке зиял открытый люк. Пришлось пригнуться: длинное и мощное охотничье щупальце равномерно, словно метроном, качалось из стороны в сторону. Будешь лезть наверх, обязательно заденет. Но из двух зол…

Я выстрелил как можно ниже к основанию побега, – щупальце еще падало, а внизу уже началось нечто невообразимое.

Кустарник словно взорвался; беззвучный взрыв бросил к лестнице всю массу ловчих руконог… будто ошпаренный кипятком клубок змей.

Подпрыгивая, а потом пролезая в люк, я слышал сзади словно бы свист бичей, гигантских бичей – и ужасный крик: снизу в люк вцепились огромные руки копта, когти скребли металл, пытаясь удержать сдергиваемое тело.

Я выглянул: щупальце крепко, кольцом обвившись вокруг ног копта, тянуло вниз. Еще ниже мелькал лопнувший клубок смятого и раздавленного мутанта (кости, прорвав кожу, торчали красными острыми наконечниками). А рядом – умоляющие жалкие глаза не хотевшего умирать зверя.

Я отвернулся. Коптом больше, коптом меньше… Отсюда начинался новый коридор. Пол покрыт запыленным, а здесь, у люка, отвернутым в сторону ковром. Стены обшиты деревянными панелями, с двух сторон – стандартные конторские двери с цифровыми табличками. С торцов еще двери. Снизу скрипели когти копта. Я посмотрел в люк. Копт, сквозь муку напряжения, выдавил почти невнятно:

– Помоги!

Терпеть не могу эти свои порывы, которые когда-нибудь приведут меня в могилу. Выхватив бластер, я отсек петлю, захватившую копга. Освобожденный мутант влетел в люк и обессиленно рухнул рядом.

А что дальше?

Дальше все было просто, убедительно и очень быстро. Копт беспомощно дернул рукой, задел мою ногу, ухватил за лодыжку и так дернул, что я благополучно впечатался всем телом и лицом в многолетнюю пыль ковра. Бластер отлетел. Копт вскочил, перехватил руку, только что потерявшую бластер, завернул за спину, дернул и потащил меня, – словно пустой мешок.

Унижение и злоба не помешали мне выхватить свободной рукой рукоять веерного ножа; я направил его вверх и вперед, а потом нажал кнопку. Меня подбросило вверх – копт, падая, чуть не оторвал руку. Но обошлось, двигать можно.

Копт корчился, проткнутый насквозь десятком лезвий, прочно засевших в стенах и потолке. Ножи без приспособлений не освободишь. Копт конвульсивно дергался и хрипел, подыхая. Конечно, все знают, что у коптов отсутствует кодекс чести. Человеческой чести. Есть кодекс воина и победителя. Коптский кодекс. Все знают… Плечо болело.

Я подобрал бластер. Не глядя на труп, прошелся к дверям. Было тихо. Двери не заперты; запущенные кабинеты, брошенные столы, мониторы, кресла, на стенах – пусто. Торцовая дверь… Я заглянул: круглый зал, светильники по периметру потолка у стен. В противоположном конце ряд дверей. В центре потолка – круглое полутораметровое похожее на люк пятно. Вместо ковра пол покрыт упругим стеклянистым веществом, утолщавшимся к центру зала. И ничего более. Держа бластер наготове, я прошелся вдоль стен к дверям: все заперты. Еще раз оглядел зал.

Меня привлек странный отблеск в середине; там, где полупрозрачное покрытие пола имело наибольшую толщину, проглядывало что-то темное. Я нагнулся: под слоем пластика виднелась человеческая голова. Я протянул руку и дотронулся до погребенного лица.

Мог бы и не делать этого. Над головой сухо щелкнуло; я, отпрыгнув, откатился в сторону – хлынувший сверху поток шипящей жидкости все же достал меня – и выстрелил в потолок. Что-то взорвалось, и гигантский пульверизатор отключился. Комбинезон промок насквозь.

Это была не вода. Я стал быстро раздеваться. Ткань хрустела под пальцами. Ноги едва вырвались из сапог, зазвеневших при падении. Хорошо, что вовремя отскочил в сторону, – на кожу сквозь одежду просочилось немного. Лишь кое-где на сгибах хрустели, отрывались кусочки твердой ткани и сочилась кровь. Дешево отделался. Однако волосы придется сбрить: на голове вместо волос застыл твердый шлем. Кожа рук сочилась кровью в изломах трещин. Шея проворачивалась с болезненным хрустом. Я вошел в коридор-прихожую, запертую с противоположной стороны полированной металлической плитой. В одном месте – явственный бугорок. Я нажал и отступил на шаг. Плита стала прозрачной; я смотрел словно в стену аквариума, где, медленно перемещаясь, плавали мертвые рыбы. Аквариум размерами не уступал тому колодцу с ледяной водой, где я сам недавно плавал, словно рыба. Живая рыба. А здесь, в хорошо освещенном пространстве, медленно перемещались рыбы-люди, рыбы-копты, рыбы-звери… Все – спящие, мертвые, – проплывая, смотрели невидящими глазами, уплывали дальше по кругу, сменяли друг друга… Люди, одетые в звериные шкуры, люди, одетые в ткани, древнее оружие: луки, топоры, мечи. Звери… Олень, собака, огромный, словно медведь, волк, птица, покрытая перламутровой чешуей, приоткрытый, полный острых зубов клюв. Что-то тяжело и твердо опустилось мне на затылок, и все померкло.

2 ПРОБУЖДЕНИЕ К ЖИЗНИ

Кто-то тряс меня за плечо, и в жаркой испарине, с гулко бьющимся сердцем я очнулся. Сознание медленно возвращалось ко мне. Воспоминание, насильно вторгшееся в память, таяло в глубине, в той бездне, где я стремился похоронить все относящееся к ужасам каторги.

Окружающие предметы медленно, с резиновой инерцией получали имена: люди в белых комбинезонах – персонал медотсека, «эстампы» на стене – бежевые анабиозные саркофаги, в одном из которых возлежал я.

Заметив, что я пришел в себя, оператор уступил место долговязому офицеру в черной форме, приблизившему в резких морщинах лицо. Офицер внимательно разглядывал меня, а потом что-то быстро спросил.

– Что? – переспросил я, и он повторил:

– Волков! Ваш серийный номер?

Я не понял, но вдруг всплыла цепочка цифр – фиолетовых, жестких, – и, непроизвольно называя их: XXII – 635718, я вспомнил все.

И странно: пепельное от звезд чело ночи на Уране, где я сумел выжить все долгие десять лет своего тюремного срока, забавная математическая задача, по поводу которой я так долго спорил с тем могучим шведом, съеденным коптами три года назад, сухой и сладкий запах, как бы сидящий без мысли и дела там и сям в ямах мрака, метафизический вкус удачно переброженного вина в старом деревянном чане, случайно обнаруженном под лестницей каптенармуса, известие о собственном освобождении, долгие уговоры вмиг налетевших вербовщиков вступить в гвардейские роты тех или иных планетных систем, где так ценились прошедшие Уран бойцы, – все это плыло в моем сознании, пока в сопровождении оператора шел на обязательный медосмотр. И хотя в отдельности эти мысли и впечатления ничуть не были какими-либо новыми или особенными для меня, они в совокупности образовали, быть может, наиболее благоприятную среду для вспышки, для резкого, как щелчок, упорядочивания того хаоса, что так недавно властвовал у меня в голове. Я медленно выходил из послеанабиозного ступора.

Сидя в кресле под колпаком сканера, вынюхивающего возможные отклонения в привычно-совершенном теле, я пользовался передышкой во благо; восстанавливая события последних месяцев, в который раз оценивал правильность своего решения приехать в метрополию, в столицу всей империи, в Мечтоград.

Все еще оставаясь узником до посадки в пассажирский ракетный модуль, я мог передумать и улететь на любую из планет системы, жаждущих как приза получения урановского бойца. Мне говорили: шум, гам, толкотня, обезличенная суета, оскопленный игрушечный риск, мятная приторность всей лишенной остроты столичной жизни сведет меня с ума. Я соглашался, но твердо держался своего решения: никто не знал, что это не сумасшедший каприз уставшего супермена.

– Сколько вам лет? – внезапно задал вопрос проследовавший и сюда офицер.

– Не помню, – признался я. Это была чистая правда, потому что год назад катастрофа с вулканом Седым начисто стерла не только половину нашей зоны, но и мою память. Последовавшая амнезия устояла даже перед оперативным сканированием: я помнил лишь то, что мне помогли усвоить потом.

– Если я правильно понял, – продолжал черный офицер, – вам было под тридцать, когда вас осудили. Вы десять лет провели на Уране (он поежился), а компьютер утверждает, что ваш биологический возраст около 25 лет. Вы – долгоживущий?

– Не знаю.

Я этим действительно не интересовался, хотя все, что касалось моей моложавости, было предметом нескончаемых дискуссий среди товарищей-каторжан. Как всякое явление, не приносящее немедленных материальных плодов, сей факт перекочевал на хранение куда-то на задворки моего сознания.

– Мне об этом никто никогда не говорил. Я даже не знаю, делали ли мне прививку Фролова-Коршунова.

– Почему вы решили приехать в столицу? – спросил офицер.

– Как искупивший свою вину перед гражданами нашей империи, я имею право быть там, где сам захочу.

– Вы были осуждены за убийство на Радуге, сектор пять, четвертый уровень Лебедя. Почему вы не хотите вернуться домой, где, возможно…

– У меня нет дома, – довольно резко перебил его я. – Мне что, хотят запретить высадиться в Меч-то граде?

– Нет. Это остается на ваше усмотрение, но я бы советовал…

– Плевать я хотел на ваши советы, офицер. Если не трудно, я попросил бы оставить меня в покое.

Он, недовольный, отошел, а я стал думать, что мне делать дальше в этом совершенно незнакомом мне городе.

3 ТАКИХ НЕ НАДО ПУСКАТЬ В СТОЛИЦУ

Дежурный офицер легонько подтолкнул меня к двери. На секунду задержал руку на плече. Слегка пожал. Подневольные наемники, к которым относились и контрактники звездных транспортников, могли понять прошедших Уран. Те из нас, кто выжил, изменились. Мы были изгоями, но нас уважали и отстранение боготворили. И мы всегда были живой легендой. Оказать мне внимание означало, хоть частично, выказать презрение ненавистной метрополии, сказочно процветавшей па каторжном труде всей империи. Все это я узнал и понял только на каторге.

Я уже устал. Прошло всего часа три после моего пробуждения; я успел выдавить в себя тюбик какой-то целебной пасты, запить тоником, потом некий каптенармус привел меня на склад, где, сверяясь со списком, выдал мне одежду и обувь, забрав комбинезон, в котором я уже не нуждался. И вот теперь, направляемый дежурным офицером, я готовился к выходу в посадочный модуль.

За дверью ожидал стюард в белом сияющем мундире. Он вышколенно обтек меня, одновременно ведя по коридору. Стюард по пути быстро и профессионально оглядел мой костюм и одобрительно приспустил веки. На мне были гладкие темно-синие брюки с искрой и невесомый, с золотыми узорами по плечам, очень пушистый голубой китель. При малейшем движении – то усиливаясь, то затухая – меня укутывало едва различимое золотистое облако. Весь я сиял и переливался, словно идиоты в сериалах, которые нам беспрерывно показывали на Уране.

Коридор, по которому меня вел стюард, был плохо освещен. Свет сводчатого потолка казался тусклым. Сверкал белый мундир стюарда. Мы проходили мимо однообразного ряда дверей. Возле одной стюард остановился и заглянул в неприметный глазок. Несколько мгновений смотрел, потом повернулся, взглянул на меня и кивнул. Я кивнул ему в ответ. Стюард взялся за ручку двери, собираясь открыть, но вдруг замешкался, выдерживая паузу, прервавшую наше расставание, подобную той, которую выдерживает собирающийся чихнуть, не совсем еще зная, удастся ли это, – но вот удалось, вспыхнуло нечто вроде совести, и он прошептал, что меня собираются убить сразу, как только я попаду на поверхность Мечтограда. Ему это доподлинно известно, потому… тут он замялся, извинился и, скомканно посоветовав мне быть осторожнее, приоткрыл дверь. Я скользнул внутрь. Толпа разноцветных пассажиров уже почти втянулась внутрь модуля. Стюардессы заученно, но мило улыбаясь, провожали отставших. Одна из них провела меня внутрь и – между рядами кресел – к пустующему месту. Я осторожно сел, стараясь ничего не сломать. Девушка рядом в чем-то обнаженно-лиловом иронично скользнула по мне взглядом. На мочках ее ушей висели страшно дорогие "живые глаза" – кремнеорганические образования с Арктура. Обращенный ко мне «глаз» усиленно замигал. Это означало, что первый полупрезрительный взгляд этой молоденькой львицы можно было Tie принимать во внимание – я ее заинтересовал.

Я сидел молча. Передо мной, едва угадываемые через полупрозрачные спинки кресел, сидели женщина с ребенком. Мальчик лет пяти в пушистом голубеньком трико упорно смотрел на меня и мою соседку. Время от времени, старательно просачиваясь между спинками, пытался достать нас рукой. Сбоку пара мужчин в белых бурнусах и с фиолетовой кожей о чем-то яростно спорили между собой. Шум постепенно стихал. Все десять рядов кресел модуля были заполнены. По стенам и потолку забегали разноцветные тени. Я положил руки на подлокотники, затихающая музыка, дуновение цветочного аромата, предстартовое ожидание… Я забыл уже, что это значит – быть просто пассажиром. Мне все казалось чужим и враждебным.

Внезапно, начиная с передних рядов, стали исчезать спинки кресел. Волна дошла до нашего ряда. Соседка исчезла в молочном коконе. Мое кресло одновременно выбросило снизу два полушария, сомкнувшихся у меня над головой. Изнутри стенки были прозрачными. На уровне лица в воздухе вспыхнула надпись: СТАРТ. Тени на потолке и стенах побежали быстрее. Я ничего не почувствовал, но интуитивно понял, что мы уже летим. Я не думал, что все будет таким сложным. Уже несколько часов, как был разбужен, и недели ли полета в анабиозе, ураган ли амнезии, избороздивший мое сознание черными провалами небытия, а может быть, десятилетний прогресс, оставивший меня за порогом современной реальности, – но я все время отставал от происходящего. Я мгновенно научился контролировать себя и уже не пытался подпрыгивать к потолку, когда собирался встать со стула, а вещи уже не казались сделанными из бумаги. Но это было не самое важное.

Я неподвижно сидел и думал. Может быть, не следовало мне лететь в Мечтоград, может, я переоценил свои силы, давая обещание себе и Николаю? Нет, все правильно, и что будет, то и будет.

Внезапно полосы вдоль стен и на потолке растворились. Модуль вошел в атмосферу. Экран па потолке фиолетово расцвечивался медленно тускнеющими звездами. Стены заволакивала густеющая синеватая дымка. Девушка рядом уже освободилась от своего кокона и сидела в кресле. Я привстал. Кокон сверху тихо лопнул и исчез под сиденьем. Стюардессы медленно продвигались между рядов. Кое-где закурили. Дым от сигарет немедленно закручивался в узкую воронку и исчезал в потолке. Двое фиолетовых мужчин из соседнего ряда встали и пошли к корме. Стюардесса остановилась возле меня. Девушка рядом опередила:

– Коре, пожалуйста.

– Что вы будете пить? – мягко спросила меня стюардесса. – Есть коре, меланж, чай.

– Чай, пожалуйста.

– Если хотите поесть, я могу принести.

– Спасибо, я не хочу. Соседка потягивала свой напиток из выросшей трубчатой горловины. Я не заметил, как она это сделала. Жидкость в моем бокале плескалась на определенном уровне и не желала выливаться. Девушка протянула руку и коснулась пальцем моего бокала. В моей руке оказался такой же сосуд с плавно выросшей трубкой. Из всех чувств, бурлящих во мне, я выбрал благодарность.

– Теперь можете пить. Вы, наверное, издалека? К нам по делам или посмотреть столицу? – с легкой иронией спросила она. Наверное, лет восемнадцать-двадцать. Вся она была закутана в сиреневый прозрачный пух, чуть темнее на груди и животе. Камни в ушах зашлись от подмигиваний. Она была красива. Ее красота была совершенна и беспощадна. Спокойная, едва заметная уверенность – тоже. Чем больше я (незаметно для нее) всматривался, тем совершенней она мне казалась. Я не мог так скоро привыкнуть к виду свободных женщин, мне было неловко. Ее доброжелательность (в которой сквозило снисхождение) злила, откровенное внимание – настораживало. Она что-то почувствовала и сменила тему:

– Смотрите! Скоро прибудем.

Как я не заметил! Я видел это раньше по визору и помнил ошеломляющее впечатление от редкого и органичного синтеза красоты и утилитарности. Теперь я мог это видеть воочию.

Сквозь ставший прозрачным пол вошла ночь, в которую погружался наш корабль. Зеркало, отразившее танец радужных созвездий! Пыльца туманностей, светлячки одиноких гигантов, сумасшедшее фанданго протуберанцев – ночная столица соперничала красотой со звездным небом. Но не это, не это! Посреди, в центре искусственного мироздания вздымался одиноким колоссом пылающий массив немыслимого цветка, дрожащий от переливов красок; все цвета радуги, словно мираж, зябко дрожащий… или глаза не могли вобрать все… словно застывший взрыв салюта, лепестки, тяжело опадавшие вниз, тычинки колонн, пронзающие небо (каждая – с воронкой входного отверстия для ракет).

Мы стремительно падали вниз. Космопорт вырастал, хотя казалось, больше уже и невозможно. С такого расстояния что-то похожее на снаряды или пули пронзали его массив под разными углами, словно обстрел велся со всех сторон цветными трассирующими очередями. Наш модуль вдруг стал прозрачным. Даже кресла, переборки – словно несколько сот человек зависли, свободно летя в синхронной связке.

А затем, снизу, стала стремительно, но плавно вырастать воронка причального хобота, в который превратилась при приближении одна из стеклянистых тычинок цветка; рыльце – вначале все соразмерялось дистанцией – разбухло, словно надувное, – гигантская пещера приняла наш модуль.

Мы погрузились в сияющий туман – розовый, желтый, – золотистые разводы, сквозь которые угадывались исполинские прозрачные массы стен. Трудно было даже представить, что нечто подобное можно было сотворить искусственным путем. Впервые с того момента, как я решил прилететь сюда, мое настроение стало окрашиваться (все еще отстраненным) любопытством.

Внезапно сквозь мерцающую желто-золотистую мглу, проникшую и в модуль, ясно проступили голубые буквы. Мне показалось – прямо передо мной, но зашевелились все: КОНТАКТНЫЙ ПРИЧАЛ.

Сиреневая мадонна – моя соседка – уже уходила в цветном потоке пассажиров; я продолжал сидеть. Стюардесса чутко возникла рядом:

– Желаете задержаться? Напитки, или хотите покушать? Вы можете не торопиться.

Она склонилась без малейшего нетерпения или желания отделаться от надоедливого клиента, как обычно бывает в рейсовых маршрутах. Казалось, ей действительно хотелось меня задержать. Я разглядывал сиреневое пятно у выхода, контуры которого очерчивались дымным овалом.

– Нет, спасибо.

Я встал. Последние пассажиры перешли на перрон. Шум голосов стал глуше, но яснее доносился не столь громкий, но чувствовалось сразу – могучий рокот титанического механизма космопорта. Я был растерян. Я не представлял, что жизнь в пределах одной культуры может так отличаться, – и ничего не понимал. Сквозь начавшие медленно мутнеть стены модуля – словно, остывая, корабль терял прозрачность – я видел чего-то спокойно ожидавших пассажиров. Но дальше, дальше…

Зал был огромен. Да зал ли?! Ни потолка, ни стен – медленное, плавное перемещение титанических цветных масс. Но и перемещение было мнимым. Сквозь стеклянистые поверхности – колони? перекрытий? уровней? – мелькали вереницы расплывчатых теней. А ниже, выше, в некотором отдалении, подобно нашему перрону – больше, меньше, – казалось, без всякой системы сновали грузовые платформы, поднимали груз, иногда людей и стремительно уносились прочь. Видимо, то, что издали я принимал за подобие трассирующих снарядов, и было этими платформами, пронзающими необъятную массу помещения по "всем возможным направлениям. И все это сверхъестественным образом сотворенное великолепие существовало как идеально функционирующая деталь гигантского города. Я был подавлен…

Невидимое поле мягко перенесло меня на перрон. Оступившись, я качнулся назад к краю платформы. Та же невидимая сила с мягкой упругостью придержала меня. Падение никому не грозило, так и должно было быть. Легкий ветерок взлохматил волосы, повеяло сильным цветочным ароматом. Оглянувшись, я вздрогнул – наш модуль стремительно падал вниз. Нет, так казалось, – это платформа с головокружительной быстротой возносилась вверх. Я не ощущал инерции.

В толпе сверкнул насмешливый взгляд – моя сиреневая соседка. Я отвернулся. Снизу всплыла более узкая полоса причала. Часть пассажиров перешла на нее. Сноп разноцветных искр, будто по краю зажгли бенгальские огни, – вибрируя от высокой скорости, расплываясь шлейфом сигнальных огней, платформа умчалась. Я посмотрел назад. Позади тянулся трассирующий след. Нашу платформу настигали все чаще и чаще. Опустевшая часть внезапно отделилась и ушла вниз. Стараясь не замечать подмигивающие арктурианские камни, я оглядел оставшихся пассажиров. Не считая меня и девушки, все ехали группами. Объединенные одиночеством, мы составляли отдельную группу. Меня это, непонятно почему, стало настораживать. Шум колоссальных механизмов резко усилился. Платформа приближалась к движущимся в разные стороны тротуарам.

Сверху показались и быстро увеличились размеренно плывущие строчки сообщений. Я не успел прочесть – буквы выросли, мы без особых ощущений проникли сквозь цветной туман слов, и, проследив глазами уменьшающийся и ставший удобочитаемым текст, я вдруг увидел свое гигантское трехмерное лицо, хмуро поглядевшее мимо.

Мое изображение сменили слова. Я прочитал, что после отбытия тюремного срока на Уране (последовал ряд восклицательных знаков) в Мечтоград возврашается Николай Орлов, наследник бывшего Премъер-Министра, погибшего при невыясненных обстоятельствах десять лет назад…

– Николай! – услышал я у своего плеча и, повернувшись, встретился с вопросительным взглядом сиреневой красавицы.

Я оглянулся, но тут платформа резко качнулась, искристое сияние по краю ее стало нестерпимо ярким. Я увидел – из пола выросли штыри, за которые все немедленно ухватились. Я инстинктивно схватил ближайшую мягкую рукоять стержня. Словно луч прожектора настиг нас; кто-то истерично вскрикнул, еще – несколько голосов слились в общий панический хор.

Платформа накренилась еще сильнее; я оглянулся и успел увидеть свою бывшую соседку, соскальзывающую в мутную разноцветную пропасть. В десятке метров ниже тянулись какие-то тросы. Все мгновенно зафиксировалось в голове, – я прыгнул и уже летел па перехват падающему телу.

Я поймал ее за талию, но тросов не достал. Беспорядочно кувыркаясь, мы падали вниз. Я был встревожен, но не испуган: ко мне вернулось привычное ощущение смертельной опасности, с которым обжился давно.

Вдруг нас сильно тряхнуло. Я лежал на девушке, а она – на сиденье воздушного такси. Не совсем поспевая за событиями, я посмотрел вперед – машина шла без водителя. Девушка подо мной тяжело задышала: я все еще лежал на ней.

Поспешно приподнявшись, я помог ей сесть. Она искоса взглянула сквозь ресницы и сдержанно поблагодарила.

– Не за что. Это не я вас спас, а машина. Она посмотрела на меня снизу вверх и удивленно подтвердила:

– Конечно.

Я не понял, что она имела в виду, и она прочитала это на моем лице.

– Здесь очень часто падают, но еще ни с кем ничего плохого не случалось: либо подхватывают такси, как нас, либо срабатывает поле внизу.

Она повертела головой, пытаясь сообразить:

– Но что это с нами произошло? Мне показалось, нас обстреляли из лазера.

Она задумалась, забыв обо мне. Я молчал. Профиль ее был великолепен. У нее были маленькие хрупкие кисти рук, черные волосы и очень синие глаза.

– Я Елена Ланская.

– Сергей Волков.

Она удивленно взглянула на меня. Я не понял, чем вызвано ее удивление.

– Сергей… – Она словно пробовала мое имя на вкус. – Почему вы прыгнули за мной? Я непонимающе уставился на нее:

– Разве вы не падали?..

– Ну и что? Автоматы всегда спасут.

– Я не знал. – Теперь все виделось мне в новом свете, и от этого я разозлился. – Я забыл, что на мне нет аккумуляторов.

– Каких аккумуляторов? – требовательно спросила она.

– Приспособлений защиты, которые можно использовать и для полетов.

Она спокойно смотрела на меня.

– Я заключенный с Урана, – решил я покончить с мучительной неловкостью. В ее глазах что-то мелькнуло.

– Так как вас зовут?

– Сергей.

– Но в новостях сказали – Николай Орлов.

– Да, если хотите, зовите меня Николаем, – сказал я и вновь уловил ее удивленный взгляд.

Машина остановилась у тротуара. Высокий мужчина лет тридцати в полувоенном комбинезоне и с полицейским скипетром на поясе повелительно махнул мне рукой. В стороне ожидали приказа две механические ищейки, которых одно время в большом количестве завезли к нам на Уран, но их быстро перебили копты, ненавидевшие любых роботов.

– Удостоверение, личный номер? – повелительно спросил полицейский, когда я нехотя подошел к нему. Лена равнодушно стояла в стороне.

Мне полицейский не понравился, и, прежде чем ответить, я вытащил сигарету и закурил. Но не желая с первых же шагов портить отношения с властью, протянул карточку идентификации.

Полицейский бесцеремонно вырвал из моей руки удостоверение и тут же продиктовал номер в микрофон на лацкане комбинезона. Через мгновение взгляд его застыл, он выслушивал по микрофону результаты идентификации. Потом оживился, расслабился, выхватил из кармана сигарету, быстро закурил.

– Э! Да ты герой! Добро пожаловать в столицу. Теперь понятно, почему по тебе палили. Надо вам запретить приезжать в столицу. От вас одни неприятности. Не успел приземлиться, а уже на тебя охоту устроили. Здорово ты, наверно, насолил кому-то. Такие, как ты, долго не живут, приятель. Я знаю, что тебе нужно: кальс, птифарг и девочку в придачу. Или девочку уже подцепил? – Кивнул он на скучающую Лену в стороне и выдохнул мне дым прямо в лицо.

– Это мое дело, – сказал я. – Если я чего-то захочу, то у тебя спрашивать не буду, – Я тоже выдохнул дым прямо ему в лицо, так что он закашлялся.

От кашля и моей наглости полицейский побагровел. Ему давно уже, наверное, никто не противодействовал, потому мой отпор так его разозлил.

– Офицер! – Мы уже и забыли о Лене, по она сама напомнила о себе. – Офицер! Подойдите ко мне, пожалуйста.

Странно, но он послушался. Ему пришлось нагнуться, чтобы понять те несколько слов, которые она произнесла нимало не заботясь, услышит ли он ее. Полицейский выпрямился и (я думал – он навалится на нее тяжестью своего гнева) вдруг, круто повернувшись, ушел в сопровождении мехсобак.

– Вы проводите меня? – спросила Лена.

– Только не сегодня. – Стычка и двойственность моего положения раздражали.

– Вас кто-то ждет? – помедлив, спросила она.

– Нет.

– Может, вы опасаетесь случайных знакомств?

– Нет! – ответил я, злясь на ее спокойствие.

– Уже двенадцатый час, – напомнила она.

– Вы боитесь заблудиться?

– Нет, я боюсь еще где-нибудь упасть.

Лена повернулась и, не оглядываясь, ступила на тротуар, ведущий на нижний уровень. Я стоял неподвижно. То, как она ушла, вызвало у меня ненависть. Она удалялась вместе с движущейся лентой: прямая, стройная и невыразимо прекрасная.

Я догнал ее в самом низу, где лента, мягко свернув направо, потекла горизонтально в каком-то темноватом коридоре. В его середине лента ушла в пол. Впереди, рассеивая полумрак, ярко вспыхнули лампы. На стене загорелся контур двери с ярко-оранжевой надписью: ТЕЛЕПОРТ. Мы вошли в кабину.

– Тетрадук, уровень АК, двенадцать-шестнадцать, – равнодушно сказала Лена в пустоту. В дороге она не перебросилась со мной и парой слов.

Пол кабины задрожал, у меня зачесались кончики пальцев. Лена вышла в успевшую открыться перед ней дверь, я последовал за ней.

Из полумрака выступила фигура мужчины, моя спутница, не останавливаясь, бросила;

– Это со мной.

Я шел за ней со смешанным чувством удивления и нереальности. Помимо своей воли я оказался втянут во что-то, в чем не собирался участвовать. Я тронул Лену за руку:

– Куда мы идем?

Она повернула ко мне лицо.

– Ко мне. Пойдем. – Она взяла меня за руку и потянула за собой. – Не бойся.

Мы вновь ехали на движущихся тротуарах. Недолго, но все больше вниз. Еще несколько раз нас останавливали, но тут же отпускали, узнав женщину.

Один раз я спросил:

– Кто ты?

Лена тут же остановилась и посмотрела на меня.

– Зачем?.. – Она не договорила и продолжила путь. – Пойдем.

Я больше не спрашивал.

Потом коридор странно исчез. Мы плыли словно по широкой аллее. Стены плавно трансформировались в иллюзорные фасады строений, напоминавшие то причудливо раскинувшиеся звезды, лучами, словно крыльями, ограничивающие законченность форм, то раковины неведомых моллюсков, в створках которых затерялись дверные проемы.

Лена свернула к светящейся прозрачной дорожке; идя по ней, я видел медленно плавающие спины диковинных рыб. Мы задержались на секунду у овального входа, похожего на грот.

Лопнув, разошлись плиты. Из огромного холла наружу хлынул зеленый свет. Вдоль стен, а кое-где посередине медленно колыхались, тянулись к потолку гирлянды светящихся водорослей. Потолок – словно граница воды-воздуха, когда смотришь из глубины. Расплывчато горел диск солнца, пересекаемый золотистыми рыбами-светильниками. Стены – объемные экраны – продолжали перспективу подводного царства. И даже ковер – иллюзия песка, растений, кораллов – стойко подыгрывал зрению.

Каменная, покрытая водорослями лестница резко обрывалась серебристой анфиладой. Подводный мир исчез. Мы поднялись еще по одной лестнице; тени, словно патина, облагораживали серебро ступеней. Я шел в двух шагах за женщиной. Она словно не замечала меня, шла, не видя препятствий, – стены расступались, будто живые.

Я чувствовал, как дом принимал Лену, словно пес, со сдержанным волнением дожидавшийся хозяйку; все помещения взволнованно подлаживались, трепетно ловили желания.

Голубая комната – словно иллюстрация небесных оттенков: от снежно-прозрачного, до густого, почти фиолетового. Следующая – нежно-розовая. Не останавливаясь, по образующимся коридорам мы вышли в густой золотистый туман, который, словно почувствовав наше присутствие, стал медленно перемещаться густыми пластами, наливаясь тревожной краснотой.

Странно пахло; у меня задеревенели скулы, и хотелось присесть. Туман рассеивался, но стены, пол, воздух продолжали светиться багрянцем. Лена стояла в нескольких шагах. Под ее взглядом вспучившийся пол превратился в странное двойное ложе. Я не успел оценить его совершенство; Лена что-то сказала в сторону, и оттуда выплыла доска столика, уставленного маленькими бутылочками и бокалами. Столик, покачиваясь, утвердился у кресел.

– Садись. – Лена соизволила наконец заметить меня.

– Спасибо, – раздраженно поблагодарил я. Я хотел быть раздраженным, но тут же с удивлением отметил, что уже не чувствую злости; музыка, мягкие, словно ветром сглаживаемые наплывы стен, легкая пульсация цветного воздуха – мозг оставался ясным, сменились лишь точки отсчета, словно смягчились острые грани ненужного теперь самолюбия, – нет уже противостояния, все ведь так просто, и меня принимают просто… все просто…

Лена, склонившись над столиком, выбрала две бутылочки, разлила по бокалам:

– Выпей.

Вначале я подумал – шампанское. Напиток искрился, пузырьки лопались на языке, контрастно, остро и нежно освежали рот и горло.

– Нравится?

– Да.

Мне уже не казалось, что я совершил ошибку, отправившись с этой женщиной. Она сидела напротив, наши колени соприкасались, а невесомый пух, который служил ей одеждой, здесь еще более выцвел, стал прозрачным; она сидела почти голая, совсем не смущаясь своей наготы, и я понял, что это очень естественно, более того, именно так и следует одеваться, потому что тело ее было изумительно, и мне нравилось смотреть на нее, а ей – наблюдать мое восхищение.

Женщина улыбалась, и в какой-то момент что-то прежнее, холодное вернулось ко мне, и я усомнился… усомнился, правильно ли я поступаю…

Все было хорошо, я понял это по ее улыбке.

– Ну вот, таким ты мне больше нравишься, – сказала Лена. Она протянула мне другой бокал. – Выпей и это.

– Что ты мне даешь?

– Тебе не нравится?

– Очень нравится.

– Это появилось уже после тебя. После того, как тебя осудили. Здесь нужно соблюдать последовательность. Например, после ларба необходимо пить наис. Тогда еще более обостряется острота… ощущений. Теперь этим у нас все пользуются.

– У нас?

– Ну да, в Мечтограде.

– А ты кто? Ты работаешь или из богатых?

– Не работаю, конечно. Я – Ланская, Елена Ланская. Я в Мечтограде всего несколько лет. И конечно, я из богатых. – Она засмеялась, закрыв от удовольствия глаза. Лучистые тени от длинных ресниц легли на кожу…

– Зря ты так открыто вернулся. Надо подумать, что с тобой сделать… Если ты останешься, тебя, конечно, убьют, это бесспорно. Хочешь, вместе завтра же улетим. Достать прогулочную яхту не проблема, утром погрузим все необходимое – и в путь.

– Никуда я не полечу, еще чего. А убить меня не так уж просто. Я должен многое еще выяснить, во многом разобраться. Голова слетит, и не одна, это точно. Но не моя.

– Расскажи, как ты их будешь убивать? – смеясь, спрашивала она. Я понял, что меня поддразнивают, и тоже засмеялся.

– Голыми руками, – вдруг свирепо сказал я и гордо посмотрел на нее. Мы вместе засмеялись.

– Ты красивая, – сказал я, когда о другом уже говорить не хотелось. – Ты такая красивая, что с тобой даже разговаривать нельзя.

– Как это нельзя? – удивилась Лена. – А что же со мной можно делать? – Чертики в ее глазах требовали прямого ответа, но я галантно произнес;

– Тобой нужно просто любоваться, так ты прекрасна!

– Спасибо, – тихо сказала она. – Мне такую глупость еще никто не говорил. За это стоит еще выпить. Ты пей крис. И больше пить не будем. Больше уже не надо.

Крис был пряным и маслянистым. Я не ощущал опьянения. Я только чувствовал громадное облегчение… и ясность. Все было просто и ясно. Мне очень нравилась эта женщина, чьих коленей касались мои колени и чьи глаза пристально наблюдали, нет, топили… я сам тонул в ее глазах. Она была прекрасна!.. вся, вся… совершенна!..

Я чувствовал, как мелко задрожали ее колени. Лена выпрямилась, затуманенно глядя в глубь себя; рука ее медленно тянулась к столику. Когда ставила бокал, тот успел выбить хрустальную дрожь. Я зачарованно смотрел: лицо ее исказилось, закушенная нижняя губа медленно высвобождалась, растягиваясь в отстраненной улыбке. Я понял, что происходит, потому что, почти одновременно, горячая волна (ах! это мои колени дрожали!) поднялась, обжигая и освобождая меня…

Все так просто!..

Лена медленно, словно в забытьи, поднялась и пересела на ложе… Вдруг нахмурилась; тонкая морщинка пересекла брови, недоуменно, сердито нашла меня взглядом.

– Иди же! – почти злобно приказала она…

… Прикосновение к ней стало сигналом… контактный запал, приводящий к взрыву. Я взорвался, и та моя часть, которая (как мне казалось) оставалась холодным наблюдателем, была немедленно сожжена, уничтожена в вихре… Руки… торопливо отброшенная одежда, растаявшая иллюзия ее платья, ногти, рвущие кожу моей спины… все не кончалось, не могло кончиться, сгорало в потоке времени, объятий, поцелуев… и только фрагменты, только окна в темнице безумия; на секунду ее лицо в смертельном обмороке невыносимого наслаждения дало мне передышку, словно зверю, застигнутому за убийством… ненадолго; пальцы ее жили сами по себе – трогали, касались, ласкали… столь мучительно, столь больно, столь совершенно, что ко мне вернулась способность отстранение анализировать, и я молчаливо соглашался с ненужностью самолюбия, стыда, гордости – всех этих пустых напластований глупой цивилизованности… Пусть она опять касается меня вновь и вновь, пусть меня корчит, словно издыхающую тварь, пусть изгибает в судорогах… О! Она не

давала мне покоя, держала в страшном напряжении, я видел ее глаза… Потом отпускала, когда я уже соглашался умереть, отпускала, чтобы самой умирать, содрогаясь в мучительных конвульсиях, и… уходила, запрокинув прекрасное, ангельское лицо… Лишь под утро, когда я уже ничего не осознавал, она позволила мне… Пробежалась пронзительными пальцами… Я словно умер…

4 Я ХОЧУ ТЕБЯ УБИТЬ

Когда я проснулся, Лена еще спала. Занимался рассвет; в спальне одной стены не было, и галечный пляж начинался прямо в комнате. В сотне метров тихо накатывались на берег волны моря, а сбоку, из-за вершин невысоких гор, уже показывался краешек солнца. Косые желтые и алые лучи висели в новом хрустальном воздухе едва рожденного дня, неровно пятная воду, и вершины ближней рощи, и детское лицо спящей женщины. Свежий бриз выстудил комнату, пахло водорослями, рыбой и утром…

Я подошел к гальке, ступил на округлые камешки и прошел метра два, пока не наткнулся на невидимую преграду – дальше шло изображение. Рядом, заставив меня вздрогнуть, пролетела похожая на чайку птица, но крупнее. Лицо обдало ветром от крыльев, хотя я был уверен, что птица ненастоящая.

Я не представлял, что можно жить в такой роскоши.

Я быстро и бесшумно оделся, а потом шел по пустым, просторным залам, где тоже попадались прозрачные стены, но моря уже не было, а был лес и дикая степь, но везде восходило солнце, обновляя утренний воздух светом и теплом нового дня. У выхода пришлось объяснять маске на стене, что я желаю покинуть этот дом и почему желаю. Из-за технического казуса, а возможно, вследствие извращения быстротекущей моды маска стража оказалась вдавленной в стену, поэтому губы у настенного лица обращались к кому-то в глубине, а не ко мне. Это было странно и неприятно, но пришлось стерпеть; дверь открылась только после того, как я назвал свой личный помер.

А па улице немного погодя рядом со мной остановилась черная литая машина, оказавшаяся полицейским экипажем, взмахнула крылом дверцы, и без лишних слов мне было приказано сесть в кабину.

Изнутри все было прозрачным, как в модуле вчера, даже кресла, так что казалось, шестеро людей в неудобной, полусогнутой позе просто рассекают низкие облака, следуя неведомым маршрутом. Впрочем, я вовремя вспомнил, что снаружи нами нельзя полюбоваться.

Машина резко пырнула на крышу одного из прямоугольных, подпирающих небо громадин и тут же утонула внутри. Через несколько секунд грузовой лифт доставил нас к месту назначения, машина всполошенно взмахнула крыльями дверок, и с обеих сторон мы вышли.

Меня немедленно и грубовато обыскали. В одном из карманов нашли карточку идентификации, которую я вчера уже предъявлял полицейскому. Кто-то громко прочел имя: Орлов Николай Иванович. Еще кто-то сверил изображение с моим не совсем отдохнувшим лицом. И усталость ли от бессонной ночи, а может, вызванное ненавистным мне полицейским окружением выражение лица, так поразительно похожее на фото, но слух немедленно разнесся по гнусному зданию, и, пока шли к нужному кабинету, нас сопровождал шепот: Орлов, Николай Орлов, Орлов.

Мы проходили по коридору мимо множества открытых взору залов, где кишмя кишело полицейской братии. Все толкались, беседовали друг с другом, жужжали, словно насекомые. Высоко над головой плыли блуждающие светильники, похожие на мерцающие облака, а иногда – на многогранные глыбы из хрусталя.

Слава богу, нам не приходилось протискиваться: слух обо мне раздвигал толпу.

В кабинете, куда меня ввели, к удивлению своему, я обнаружил давешнего громилу из космопорта. Он оказался лейтенантом, и фамилия его, фатальным образом повлияв на судьбу, прекрасно вписывалась в систему его профессиональных обязанностей. Звали лейтенанта Павел Григорьевич Стражников.

Инструкция, видимо, приписывала использовать генералами придуманный этикет общения с задержанным, поэтому все шесть легавых дружно представились. Первым назвался майор, возглавляющий всю банду и, кроме того, отдел по особо опасным преступлениям: Михайлов Виктор Александрович.

Я, собственно, не старался запомнить их имена. Мне было не до того, потому как ночное приключение странным образом подействовало на меня, вызвав прилив раздражения.

Я прилетел сюда, чтобы разобраться со своими проблемами, и тут же оказался участником загадочных и непонятных мне событий.

И я был крайне раздражен.

Молчание заставило меня вернуться в кабинет. Майор Михайлов, фигурой живо напомнивший мне половозрелого копта, все еще вертел перед собой изъятое у меня удостоверение и непонятно почему медленно приходил в ярость.

– Неужели тот самый? – спросил лейтенант Стражников, получил утвердительный ответ и встал со своего стула. Похлопывая по руке дубинкой, двинулся ко мне. – Ах ты!.. – злобно зашипел он.

– Только начни, я тебе сразу личико попорчу, – сказал я.

Он сумел взять себя в руки, хотя глаза продолжали метать молнии, а зубы сжимались так сильно, словно изо всех сил удерживали рвущуюся из нутра брань.

– Вы, ребятишки, не думайте, что я испугаюсь вашей формы. Я честно выполнил свой долг перед обществом. Я здесь на законных основаниях. Вы только дотроньтесь до меня, и, клянусь, вас тут же вынесут отсюда.

И я вновь ухмыльнулся, не спуская глаз с дубинки верзилы. Я знаю, какое произвожу впечатление, когда этого хочу.

Конечно, я не высок, как лейтенант, и не кажусь атлетом, как майор, но они, возможно, и дня не протянули бы там, где я прожил бесконечные десять лет.

И эти годы наложили свой отпечаток.

Глаза у меня серо-стального цвета; я привык видеть мир под прицелом. Только в редкие минуты мои глаза теплеют, становясь воплощением искренности и доброжелательности.

Волосы – светло-русые. Внешность моя подразумевает натуру выдержанную, хладнокровную и волевую.

На самом деле я импульсивен. Я сначала действую, а потом думаю, и не всегда первое находит одобрение у второго.

И я давно был бы уже трупом, если бы мир наш имел в основе хоть крупицу логики и разума.

Позади майора было огромное, на всю стену окно. Я мог наблюдать за изменением дичавшего от ярости лица майора. Мне было непонятно, чем вызвана его неприязнь ко мне.

Если не считать лейтенанта, невзлюбившего меня (взаимно, впрочем) еще со вчерашней встречи, остальные трое вели себя сдержанно, хотя и не скрывали непонятного мне удивления. Один из них – полковник: проницательные темные глаза, цепкий взгляд из-под серых бровей, редкие, но выразительные жесты, режущие воздух в подтверждение слов, – время от времени озвучивал поразивший факт моего появления, повторяя, словно заевший механизм:

– Это же надо! Это же надо!

Я все еще стоял и, заметив сей прискорбный факт, поспешил исправить ошибку, нарочито грубо пододвинув стул ногой.

– Встань, подонок! – рявкнул майор, едва я плюхнулся на стул.

– Майор! – успокаивающе сказал полковник. – Пусть сидит.

– На что же ты, скотина, рассчитывал, приехав обратно?

– Майор! Вы совершаете большую ошибку. Вы арестовали невиновного и законопослушного гражданина.

Я полез в карман и вытащил сигарету. Они тут же расслабились. Я закурил и ухмыльнулся:

– Уволят тебя, майор.

– Ах ты, подонок!..

– Хватит! – заорал я. – Предъявите обвинение, и покончим с комедией. Я только вчера прилетел в Мечтоград и желаю отдохнуть после своего вояжа. А вместо отдыха стражи порядка, сами больше похожие на уголовников (почем девочки? – кивнул я побагровевшему лейтенанту), доставляют меня в какой-то вонючий участок. Тут пахнет сговором, – злорадно добавил я.

– Ничего, – спокойно произнес майор. – Говори, говори. Ты думаешь, если ускользнул от правосудия, смотался на Уран, так теперь уже никто не предъявит тебе счет? Ладно убил отца – это ваше семейное дело, но кроме того, ты подорвал взвод охраны. Это все были мои друзья, а командир – мой брат. Так что ты, парень, сделал большую ошибку, вернувшись сюда.

– Подумать только! – не сдержал майор своих эмоций. – Подумать только! Это после всего, что он натворил, – еще и возвращается! Жаль, что ты погибнешь не от моей руки. А погибнешь ты очень быстро. Скажи мне, ублюдок, зачем тебе понадобилось убивать нашего Премьер-Министра? Ведь по праву наследования ты после его смерти спокойно правил бы и нами, и всей Империей. Это выше моего понимания. – Майор за содействием повернулся к коллегам.

– Ничего, – продолжил он. – Я думаю скоро получить удовольствие, присутствуя на твоих похоронах. Ну, ясно теперь тебе положение вещей?

Чего уж яснее. Теперь стало понятно, почему мое появление в полицейском управлении вызвало такой ажиотаж. Игра оказалась даже грязнее, чем я предполагал.

Я распылил взвод охраны, убил собственного папочку, и все это для того, чтобы досрочно овладеть постом Премьер-Министра и так дожидающегося меня.

Правда, дожидаться в таких случаях приходится долго, потому что, как я слышал, высшие чины в Империи (не считая Императора, ибо он бессмертен) живут две-три сотни лет, прежний Премъер-Министр достиг, помнится, своих средних лет. Так что дожидаться его отставки пришлось бы еще сотни полторы лет. Долго, конечно…

Меня, кстати, одно время занимал факт вопиющей социальной несправедливости: одни имеют все и живут дольше, другие, лишенные роскошной праздности, обречены на какие-то сто лет жизни. Потом, правда, оказалось, что действие прививки Фролова-Коршунова каким-то сложным образом обусловлено наличием врожденных умственных способностей. Отбор элиты Империи начинался с роддома.

Оказалось, и ребенок какого-нибудь бродяги может стать долгоживущим, а отпрыск члена правительства может быть обречен на короткую жизнь.

Мне между тем надоела эта полицейская комедия. Я поднялся и, забывшись, резко подскочил со стула. Я все еще не привык к нормальной силе тяжести.

Подойдя к огромному полукруглому столу, центр которого, по праву хозяина, занимал майор, я сел на столешницу ближе к нему и выпустил клуб дыма в сразу побагровевшее лицо.

– Майор! Если бы вы тут в столице занимались делом – я имею в виду и вас и ваши средства массовой информации – и если бы попробовали проверить мои отпечатки пальцев и структуру сетчатки, вас ждал бы сюрприз.

Майор, которого мое наглое поведение, вероятно, лишило возможности соображать, некоторое время смотрел на меня в упор. Однако справился с собой.

– Не будь дешевкой, Орлов. Ты выжил на Уране, и это твой плюс, перед формальным законом ты чист. Но неужели ты думаешь, тебе простят убийства родственники и друзья погибших. Кровь за кровь, смерть за смерть.

– Майор! – попытался вставить полковник. – Так нельзя…

Но мы с майором были уже в таком состоянии, что просто отмахнулись.

– И это говорите вы, страж порядка, призванный защищать букву закона. Уж не хотите ли вы сами меня убить?

– Да, хочу! – выкрикнул он и сжал тяжелые кулаки. – Хочу, но не буду. Пусть за меня это сделают другие. Мне доложили, что тебя еще в космопорте обстреляли…

"Кто же их направил? – подумал я. – Кто пустил дезинформацию о прибытии Орлова? Кому нужно раскручивать скандал вокруг буквально "выеденного яйца"?"

– Майор! Я в нарушение, правда административных, правил оставил у себя удостоверение личности Николая Орлова и готов уплатить, если надо, штраф.

Попрошу провести идентификацию сетчатки и отпечатков пальцев. И выдайте мне новое удостоверение, которое я не успел получить по прибытии. Они все молча смотрели на меня.

– Вас что-то смущает? – ехидно поинтересовался я.

Не отвечая, майор протянул руку и вытащил откуда-то из стола коробочку идентификатора.

– Руку!

Я протянул ему руку, а потом он посветил мне лучом в правый глаз.

Оказывается, то, что я принял за окно, было большим экраном. Внизу, ближе к креслу майора выделился небольшой прямоугольник, и вместе с моим изображением мелодичное сопрано объявило мое имя и прочие известные многим забавные подробности моей биографии.

– Сергей Волков, – растерянно повторил полковник, чем и вызвал немедленную реакцию: глаза майора Михайлова чуть не вылезли из орбит.

– Ах ты!..

Мне не следовало смеяться, но я просто не в силах был отказать себе в удовольствии. Действительно, отпечатки моих пальцев, равно как и структура сетчатки глаз, принадлежали Сергею Владимировичу Волкову, отбывшему десятилетний срок на планете Уран за убийство по каким-то там перечисленным статьям, которые я после амнезии так и не удосужился заучить.

Я все еще смеялся, когда майор Михайлов ударил меня тыльной стороной ладони по лицу, а я тут же нанес ему сокрушительный удар в челюсть, так что он свалился под экран вместе со стулом. Лейтенант Стражников бросился на меня с дубинкой. Полковник глупо таращил глаза – его я просто отбросил ударом в лоб, чтобы не мешался. Еще трое тоже куда-то делись. А вот лейтенантом, этим здоровенным мешком с дерьмом, я занялся всерьез, с удовольствием разравнивая брак, который допустила природа, вылепливая его рожу. Через пару минут он валялся на полу с разбитой в лепешку физиономией.

За удовольствие надо платить.

Я отвлекся, и тут же последовала расплата: яркий свет вспыхнул в моей голове, все поплыло, а череп, казалось, раскололся надвое от страшного удара. Падая в темноту, я надеялся, что и на этот раз останусь в живых.

5 ДУМАЮ, ПАЦИЕНТ ВЫЖИВЕТ

Звездочки-искры все еще пытались организоваться в созвездия.

Я с трудом собрал себя из этого темного ничто. И услышал голоса:

– Вы с ума сошли, майор! Вам хочется отправиться на Уран? Разве можно было так бить?!

И тут же знакомый, дрожащий от бешенства голос возник из туманности, где я все еще пребывал:

– Еще пусть скажет спасибо, что я не убил его. У этой сволочи слишком крепкий череп. И жаль, что он не подох.

– Хорошо, что не подох. Пусть только поправится, а тогда я лично отделаю его, как никто никого не отделывал. Кто на Стражникова руку поднимет, живым не останется. Ни за что!

Голоса ватно звучали, отдаваясь в голове тупой болью. Я собрал все силы и все-таки открыл глаза. Я плавал в поле реанимационной ванны на платформе медробота, видимо, спешно вызванного в полицейское управление. Окно-экран, разделенное на десяток клеток, впустую демонстрировало записи урановой жизни. Мне стоило бросить один взгляд, чтобы узнать. Видимо, не тратя впустую время, легавый народ решил освежить свои скудные знания о порядках на каторге.

Рядом с ванной стоял медицинский техник в светло-зеленом халате.

Я с усилием сконцентрировал зрение. Здесь был майор Михайлов с пластырем-повязкой на челюсти, а в залитом пенным бинтом чучеле я узнал толстозадого Стражникова. Техник по-свойски выговаривали майору. Возможно, подумал я, они частенько встречаются этак в рабочее время.

Наконец, посоветовавшись с медроботом, техник заявил:

– Конечно, мы его забираем. Надеюсь, майор, он не умрет.

– Вот уж чепуха, – прохрипел я, и полицейские соизволили обратить на меня внимание.

Все сгрудились вокруг моей ванны. Майор Михайлов нехорошо улыбался сквозь бинты.

– Послушай, Орлов! (Он игнорировал сообщение идентификационного банка) Не знаю, как ты там подсуетился. И не знаю, кто тебе помог поменять личность, но запомни: для меня, как бы ты ни перекрашивался, ты останешься убийцей моего бра та, И я тебе не завидую.

Видно, мой удар его еще больше раззадорил.

– А я, когда выйду из больницы, – с усилием выдавил я, – первым делом разделаю тебя под орех. И твоего некрофила-лейтенанта. Вам обоим пригодится моя наука.

Техник хихикнул:

– Думаю, пациент выживет. Вперед протолкался Стражников. Сквозь бинт кое-где проступала кровь.

– Неужели мы так и отпустим этого ублюдка?

– Остынь, Павел, – отмахнулся майор Михайлов.

Лейтенант сделал движение, чтобы наброситься на меня. Не знаю, может, он еще больший дурак, чем я предполагал, но его всерьез удержали. В глазах у меня стало темнеть. Чувствуя, как погружаюсь в рыхлое беспамятство, я не смог отказать себе в удовольствии и из последних сил поднял к забинтованному лейтенантскому носу сакраментальную фигуру из трех пальцев.

Я потерял сознание с чувством глубокого удовлетворения, унося с собой в темноту образ тут же взбесившегося лейтенанта и слабые смешки его коллег.

6 ЧУТЬ ЖИВЫМ НЕ СВАРИЛИ

Окончательно я пришел в себя на третьи сутки. До этого были просветы, которые смутно переплетались со сновидениями, где обитали и зеленые халаты, и бинты, и уколы, и громкие голоса недобитых легавых. Но это было. А сейчас все обрело предельную четкость и перед моим силовым коконом появился знакомый уже техник.

– Вообще-то вам следует еще несколько дней полежать. Но если хотите, можете уйти отсюда. В принципе, вы здоровы, хотя я и не понимаю, как вам удалось так легко выкарабкаться.

Голова моя смутно (без особых, впрочем, неприятных ощущений) гудела. Я пощупал затылок сквозь пенный пластырь

– Мы поставили вам три скобки в черепе. Ничего страшного, просто трещина. Но у вас имеются следы серьезного ранения. Мы ознакомились с вашей медкартой. Очень интересный случай. Неужели последствия не самоликвидировались?

– Если вы спрашиваете, вспомнил ли я что-нибудь новое, то увы. Как не помнил, так и не помню.

– Я бы посоветовал вам обратиться к инфору. Если ничего не прояснится, то хоть о себе больше узнаете.

– Инфор?

– Инфор. Ну, это… инфор, в общем.

Повинуясь невысказанному желанию, поле немедленно поставило меня на пол. Сейчас же одна из стен стала прозрачной и, обратившись в экран, одного за другим в идиотских позах и разных костюмных вариантах продемонстрировало мне меня же.

– Что за…

– Не пойдете же вы голым. Шкаф предлагает вам модные в этом сезоне модели одежды. Выбирайте, что вам больше нравится.

– Какая разница!..

– Тогда я посоветовал бы вам это. Я был согласен и вскоре весь в чем-то голубом с золотым покинул сей приют, неожиданно получив и удостоверение личности на имя Волкова Сергея Владимировича.

Я сделал вывод, что майору пришлось уступить, признав свое поражение и мою правоту.

Сказать по правде, но амнезия доставляла мне массу неприятностей. Мало того, что я не помнил, кто я есть, а анкетные сведения часто просто затушевывали истину, но вместе с подробностями биографии я забыл и элементарные вещи, которые и ребенок знает с детства.

Сейчас, впрочем, меня провожал техник, странно не обращавший внимание на стены, которые, правда, немедленно расступались перед нами.

Мы вышли в большой коридор и тут же наткнулись на полные неясного красноватого света цилиндры – шахты лифтов. Один из них уже ожидал – меня, как оказалось, ибо, стоило мне зайти, сразу пошел вниз. Медтехник, имени которого я так никогда не узнал, остался там наверху и, конечно, в прошлом.

Я опускался долго. Попеременно уходили вверх сечения сводов. Я потерял им счет, лифт все опускался и опускался, это напоминало движение по кругу, если бы не было направлено вниз. Я погружался в дремотную задумчивость, причина которой была частично моя недавняя травма, а частично – мысль о ближайших планах, тоже поглощавшая мое внимание; часть прозрачного цилиндра открылась, и я пошел куда глаза глядят.

Собственно, моей первой задачей было отыскать убежище – привычка, за последние годы въевшаяся в плоть и кровь. Мне необходимо было место, где в крайнем случае я мог бы отлежаться: я хотел найти гостиницу.

В общем-то я чувствовал себя неплохо, и если бы не неопределенность положения, все было бы нормально. Я заметил, как сквозь плиты тротуара слабо пробивался свет, плыли неясные тени – вероятно, просвечивал подземный этаж. Мимо меня беззвучно проносились черные капли машин. Небо, темно-синее надо мной, розовело на закате сквозь провалы громадных зданий. Я увидел движущийся тротуар и поехал на нем. Надо мной проплывали каменные арки, соединявшие соседние дома, в какой-то момент слившиеся в монолитное строение, внутрь которого и внес меня тротуар.

Я оказался в огромном помещении, ярко расцвеченном узорами, единственным ценителем которых я оказался. Вниз уходили золоченые сверкающие ступени эскалатора.

Выбор был невелик; я поехал вниз, где, освещенная серебристым светом, сияла широкая улица, по обеим ее сторонам в домах располагались магазинчики или бары. Стали попадаться прохожие, бродящие между беспорядочно росших деревьев на тротуарах.

Я пошел на приглашающие звуки музыки и вышел к фонтану на площади. Посреди фонтана на маленькой площадке танцевала обнаженная девушка. Я видел ее лицо, переливающиеся струи воды, кремового цвета кожу. Она вдруг запела, не прерывая танца, я не разбирал слов, вплетавшихся в шум водяных струй и звуки музыки. Лишь лицо, отрешенное от всего внешнего и, конечно, меня, выражало самозабвение, будто она видела нечто незримое и именно о нем и пела. Я не представлял, что такое возможно.

Я понял, что это нечто вроде визора, только потому, что она мне показалась слишком маленького роста. Я сунул руку под водяную струю, но это тоже оказалось иллюзией. Однако рука невыносимо запахла духами.

В конце площади я увидел еще один эскалатор, уже серебристый, сразу ныряющий в туннель с разноцветным танцем чего-то: пурпурные, синие, оранжевые, фиолетовые формы, ни на что не похожие и очень забавные. Цвета, словно живые, сопровождали меня, сгущаясь в нечто почти узнаваемое, человеческое. Меня хотели то ли рассмешить, то ли испугать – я так и не разобрался, хотя зрителем оказался ценным: со всего туннеля, толкаясь и бранясь россыпью искр, ко мне собирались эти актеры цвета.

Еще некоторое время я ехал по улице этого яруса. Эскалатор перетек в движущийся тротуар. В одном месте я сошел, ничем не отделенная от тротуара толпа великанов бурно обсуждала что-то свое. Я шел к ним до тех пор, пока чуть не расплющился о невидимую стену. Самое удивительное, что изображения (я был уверен, что это изображения) отреагировали как живые люди: ближайший великан в доспехах древнего рыцаря указал на меня пальцем, и все засмеялись. Мне было так странно видеть их огромные лица на высоте трех метров от пола, что я не мог прийти в себя: остолбенело смотрел и на них, и на обычных зрителей на балкончиках над сценой.

Я, видимо, представлял собой забавное зрелище, потому что и актеры и люди наверху стали смеяться.

Я понял, что смеются надо мной, и внутренне окаменел, но отвлекла ползущая в моем направлении яркая точка на стекле в метре от моего лица. Точка оставляла яркий оранжевый след и, когда до меня оставалось не больше полуметра, вдруг стремительно метнулась…

Я пригнулся инстинктивно; совершенно не предполагая опасности и находясь от нее на те миллиарды километров, что отделяли меня от Урана, забыл о возможном риске.

Но не мое тело: я резко пригнулся, рука рванула отсутствующий бластер, зрители и актеры громко завопили, луч лазера мазнул по ногам, я подпрыгнул, что-то лязгнуло, коротко вспыхнуло, я уткнулся в легко отбросившую меня преграду, нашедший наконец меня луч завяз в защитном коконе – я был, как и статисты теперь уже моего представления, спасен и изолирован в силовом колпаке.

Меня вскоре освободили откуда-то прилетевшие на черных машинах полицейские. Подвергнув новой процедуре идентификации карманным прибором, меня корректно, но с нескрываемым подозрением допросили. Немногочисленные зрители, возбужденные неожиданным приключением, так и не поверили в реальность опасности: некоторые видели машину, из которой стреляли, но что это могло дать?

Я объяснил, что оказался здесь в поисках гостиницы и случайно попал под выстрел, целью которого был, конечно, кто-то другой. Я объяснил, что приехал в столицу всего несколько дней назад, из которых два провел в больнице, все нормально…

Меня выслушали до конца, некоторое время молча рассматривали, потом оживились, кто-то спросил, действительно ли мне нужен отель, и тут же ткнул пальцем куда-то вверх, где большими сияющими буквами горела надпись: ОТЕЛЬ "ТИТАН".

Я ступил на гулкие плиты переливающегося перламутром вестибюля, напомнившего внутренность раковины. Вместо жемчужины, чем-то похожий на нее, светился розовым робот-портье. Я попросил номер, робот взглянул на мою карточку, выдал мне магнитный квадратик, с которым я и поехал наверх. Меня сопровождала какая-то круглая штука, величиной с мою голову, весело, под легкомысленную музыку катившаяся передо мной.

Этот маленький робот как-то открыл дверь, указал на пульт управления у входа на полочке, пожелал мне жить здесь долго и счастливо и укатил.

Номер был совершенно пуст. Я обошел все четыре комнаты, одинаково мерцающие тусклым перламутром. Все углы были сглажены. Я вернулся к оставленному у входа пульту, догадываясь о его назначении.

Устройство сие оказалось несложным: сверху рядами шли два десятка кнопок, а внизу – четыре большие клавиши. Я нажал на одну из клавиш: все двадцать кнопок высветились пиктограммами. Я сообразил, что клавиши соответствуют комнатам, а та, что нажал, отвечала за ванную.

Я вошел в комнату поменьше, справедливо рассудив, что ежели и ошибусь, то пульт не сработает. После нажатия кнопки с изображением голубых волнистых линий в полу ванной возник и стал быстро заполняться водой маленький круглый бассейн. Запахло чем-то хвойным. Я попробовал воду рукой и нажал на красную кнопку, парную синей, и угадал: вода стала быстро разогреваться.

Я никуда не спешил и почти час пролежал в воде, все время экспериментируя с пультом. Когда стал понятен принцип, все остальное оказалось делом простым. Кроме того, сразу после погружения в воду рисунки на пульте поменялись. Система обслуживания была, конечно, сложнее, нежели внешние проявления – я имею в виду пульт. Но каким образом осуществлялась слежка, я мог только догадываться. Впрочем, если разгадки этих тайн на Уране представляли жизненную необходимость (слежение и здесь и там осуществлялось по одному принципу, различались лишь цели), то мне уже было наплевать.

Я нажимал все подряд; ванная комната лихорадочно подстраиваюсь. Вода нагревалась и охлаждалась почти мгновенно, а после того, как я нажал кнопку под картинкой открытой ладони, включился электромассаж: мягкий теплый вихрь неприлично ласкал.

Массаж, музыка и разноцветная пульсация стен вдруг с неожиданной силой напомнили мне, что я уже в другом мире, – мире, который я знал лишь по представлениям визора и новостям. Все было против меня, даже услужливые блага цивилизации казались чужой собственностью, театральной мишурой, вроде ловящих твой зад кресел в жилых домах.

В какой-то момент эксперименты с пультом дали эффект неожиданный: нажав красную кнопку и медленно колыхаясь на искусственной ряби, я почувствовал, что слишком разогреваюсь. И тут, едва я утопил синюю кнопку в паз, смысл сигнала был понят превратно, и вода, почти мгновенно вскипев, вытолкнула меня вверх.

Не тут-то было. Цепь случайностей, в которую я, впрочем, тут же отказался верить, нанизывала звенья черные, с оттенком потусторонности: я не смог выкарабкаться из бассейна ванны, – меня сверху накрыло, неведомо зачем включенным защитным полем.

Я скорее всего сварился бы, как рак, если бы не благоприобретенный опыт выживания. Еще на Уране я узнал, что, если прислониться к защитному полю всей поверхностью тела, на некоторое время происходит контакт и поле включает организм в систему; человек-поле. Максимум на 30–40 секунд, которых мне хватило сейчас.

Я выпрыгнул из воды и плашмя приклеился к невидимой преграде, выполнявшей в данный момент роль кастрюльной крышки. Кроме того, я что есть силы вопил, ругался и требовал холодной воды

Пар, уже нестерпимо обжигающий спину, внезапно исчез, бурление снизу прекратилось, я тут же упал, но в воду нормальной температуры, начинающей быстро охлаждаться.

Я громко потребовал объяснений. Робот немедленно доложил, что в автоматике произошел редчайший сбой, и если бы не алогичность моего поведения, то он, робот, был бы уверен – это я отдал приказ воде вскипятиться. Из его витиеватого объяснения я понял, что формально приказ шел от меня, значит, дело не в поломках, а в чем-то другом

Связав это "что-то другое" с падением в космопорте и недавней стрельбой, я сделал вывод, что меня либо предупреждают, либо стремятся убить.

Посмотрим, как это им удастся, решил я, но купаться больше не стал.

Я вышел из ванны, достал из услужливо возникшего шкафчика купальный халат и прошел в вестибюль. Мне надоело возиться с пультом, и я рискнул просто приказать: кровать! И получилось. Ужин! – тоже получилось, хотя немедленно запищал пульт, высвечивая верхний ряд кнопок словами: УЖИН-СТАНДАРТ.

Я нажал третью кнопку. Номер «три» выскочил из пола на круглом столике с выгнутыми вверх краями.

Рядом возникло кресло. Просто выросло из пола – прозрачное, с созвездием ярких точек, плывущих в глубине. И когда сидел, я мог видеть пол сквозь него. Я неторопливо поел.

Когда я встал из-за стола, тот уменьшился и увял, сминая грязную посуду.

Я лег на кровать и сквозь полупрозрачный стеклянистый материал вновь видел плавающие звездочки. Я повернулся лицом вверх; по потолку бродили какие-то абстрактные цветовые формы. Я вдруг понял, что Уран действительно позади.

Очень странное ощущение.

После ванны и массажа физически я чувствовал себя прекрасно. Однако то, каким образом я начал вписываться в новую, так долго ожидаемую жизнь, поубавило мне оптимизма.

Нельзя сказать, что эти несколько дней заставили меня скучать, и если отбросить вычеркнутые из сознания дни в больнице, я находился здесь менее суток.

И эти сутки оказались более чем насыщенными.

Занимая всю стену, продолжал работать телевизионный экран. Насколько я успел заметить, экраны здесь никогда не выключались.

Смотря на него, я незаметно погрузился в сон, который принял с облегчением. Мелькнули лица полицейских, обнаженная Лена, застрявший где-то копт, а над всем – гигантские, чем-то знакомые глаза, внимательно следившие за мной…

7 СОВСЕМ ДРУГОЙ МИР

Я дотронулся, еще с закрытыми глазами, до груди, на мне была пижама; и если я спал в белье, значит, был в безопасной казарме. Я с облегчением подумал, что, раз нет сирены подъема, можно еще спать и вдруг сел.

Я был в гостинице, а не в казарме. И на мне был халат, а не казарменное белье. Я вспомнил все: звездный лайнер, прибытие в космопорт, девушку, ночь, подобную тем ночам, о которых грезил на Уране, полицейское управление, прояснение тайны, драку и магически связанное с ней – стрельбу по мне из лазера…

Как был в халате, я прошел в ванную комнату, встал посередине и включил душ.

На душ это не походило, – зашумело, меня сильно обдуло чем-то влажным с колючими капельками, шипя улетучивающимися на коже.

Воздушный вихрь, изменив тональность, стал не просто обдувать, но словно бы пронизывал насквозь – я чувствовал себя великолепно. У нас на Уране о таком не слыхивали. Впрочем, мы о многом там не слыхивали.

Я вернулся в большую комнату в халате и, упрощая общение с невидимым сервисом, просто рявкнул:

– Одежда!

Повторился показ мод, я выбрал себе черный костюм, обтягивавший меня снизу, а сверху раздутый на плечах. Против желания – во время показа моделей как-то не обратил внимания – по мне забегали серебристые искорки, сливавшиеся на воротнике в широкую сияющую ленту.

ИНФОР оказался напрямую связан с экраном на стене. Я сел на пол, но попал в кресло, очень мягкое, упругое и прозрачное.

Плавая перед экраном, я назвал имя – Орлов Николай, номер удостоверения личности и потребовал имеющуюся информацию.

Последующие полчаса я впитывал факты десять лет назад нашумевшего процесса, ныне же, по некоторым признакам, уловленным мною, совершенно забытого.

Итак, Николай Орлов – сын и наследник потомственного Премьер-Министра Империи Ивана Силантьевича Орлова, неожиданно для близких, друзей и общественности подготовил и осуществил план покушения на своего отца.

Знакомство с защитными системами ему помогло беспрепятственно проникнуть в кабинет к отцу, а взвод личной охраны Премьер-Министра он распылил с помощью аннигиляционной мины. Личный бластер сына был обнаружен рядом с телом отца. Экспертиза установила, что правитель был убит из этого оружия, которым последним пользовался Николай Орлов

Сразу же после того, как тело Премьер-Министра было обнаружено, начались поиски предполагаемого убийцы.

Николая Орлова нашли через три часа в Магическом квартале, где он мирно смотрел трехуровневые сны под деревьями "Сада Наслаждении" Мираба Мамедова, которому, кроме упомянутых садов, принадлежал весь Магический квартал.

Я выяснил, что, вопреки ожиданиям, Николай Орлов не отрицал своей вины, но отказался помогать следствию.

Все было ясно, однако некоторая неловкость присутствовала и не могла не влиять на действие правоохранительных органов. Никто не понял, зачем наследнику было столь открыто и жестоко убивать своего отца. Вследствие чего смертную казнь заменили на эквивалентное, но не столь определенное наказание: десять лет каторги на Уране.

С того времени и до нынешних дней пост главы правительства временно занимал бывший первый Вице-Премьер Кравцов Владимир Алексеевич, двоюродный брат Орлова Ивана Силантъевича.

По моему требованию, ИНФОР выдал краткий очерк структуры управления Империи, о каковой – структуре, конечно, – я, подобно всякому нормальному гражданину, имел весьма приблизительное представление.

Во главе Империи стоял Бессмертный Творец, Создатель и верховный правитель – Бог-Император. Последние сто лет его никто не видел на публике, так что хозяин наш и глава, хоть номинально имелся, в действительности привычно опускался за лингвистические скобки.

Бог есть, но Бог высоко, а рядом – живая ипостась: Премьер-Министр, а также правительство и двухпалатный Сенат, куда избирались представители всех входящих в Империю 150 населенных планет.

Правительство находилось в Мечтограде – мегаполисе и единственном городе планеты того же названия.

Сам город занимал примерно треть всей суши, остальные две находились под личным патронажем

Властитель

Бога-Императора и представляли собой заповедник, фактически закрытый и редко посещаемый: там никто не гарантировал, да и не мог гарантировать личную безопасность граждан.

Я заинтересовался этим разделом сообщения, и мне любезно предоставили образцы самых колоритных представителей животного и растительного мира заповедника.

Судя по всему, решил я, рассматривая оскаленные пасти тиранозавров, утконосов, зауроподов и саблезубых тигров на фоне стада бизонов, Император был любителем земной эволюции, о которой я как-то просмотрел пару гипнолекций по озадачившему самого себя капризу.

Я понял, что бесцельно трачу время, когда заметил, с каким вниманием наблюдаю битву гигантских акулообразных тварей и вообще невообразимого кальмара.

Пользуясь налаженным уже контактом с ИНФОРОМ, я потребовал связать себя с администрацией отеля. Что и было немедленно сделано. Администрация была представлена полупрозрачной алебастровой красавицей, бывшей, конечно же, роботом. Ей я сказал, что, как мне было сообщено, мне надо узнать в банке АЛЬФА о наличии заработанных мною на Уране денег.

Искусственная красавица стала почему-то золотой, утеряв при этой метаморфозе неземную красоту, превратилась в типично банковского представителя и без перехода сообщила, что на моем счету семь тысяч галактических рублей.

Мало соображая в стоимости здешней жизни и помня, что бутылка спиртного на Уране обходилась едва ли не в сотню рублей, я поинтересовался, во сколько мне обойдется дневное проживание в отеле.

– Проживание и услуги бесплатные.

– А ресторан?

– К вашим услугам, бесплатно.

– А одежда?

К вашим услугам, бесплатно.

А что платно?

Господин Волков! Для вас есть письма.

Я был удивлен, но не очень. По сути, я и приехал в Мечтоград, чтобы стать мишенью. До сих пор у меня это получалось. Однако цель – заставить охотников раскрыться, пока оставалась недостижимой.

Я взял письма. Одно было официальным, чувствовалось на ощупь; есть, знаете ли, особенная глянцевитость, плотность и важность в официальных посланиях. Другое размалевано какими-то крестами, звездами и прочими каббалистическими значками.

В первом конверте был бланк-приглашение Волкову Сергею Владимировичу в резиденцию Премьер-Мииистра на торжественный вечерний прием по случаю очередной годовщины основания Империи. Присутствуют члены Верховного правительства и главы правительств каждой из планет, входящих в состав Империи. Я вспомнил, как равнодушно пропускал в новостях очередное сообщение такого рода, не думая, что когда-нибудь сам удосужусь…

Экие забавные творятся вещи!

Забавно, как мое прибытие всколыхнуло этот муравейник. Забавно, что и по прошествии десяти лет здесь так боятся одного появления Николая Орлова, бывшего наследного Премьер-Министра, а после приговора – вообще никого, меньше, чем просто гражданина, уязвимую мишень…

Я вскрыл второй конверт. В окружении все тех же астральных виньеток Мираб Мамедов приглашал Николая Орлова вновь посетить Сад наслаждений, врата которого всегда открыты… Магический квартал ждет…

Я решил немедленно воспользоваться этим последним приглашением. Возможно, этот Мираб Мамедов знал многое из того, что так хотелось бы выяснить мне,

– Мне нужно такси, – сказал я перламутровому портье.

– Вот, пожалуйста, электронная карта транспортных сообщений. Вы знаете как ею пользоваться?

С роботом объясняться было легко, перед ним я не чувствовал неловкости. Я спокойно выслушал объяснения – оказалось все довольно просто! – какую кнопку нажимать, если хочешь вызвать такси, и каким образом вызвать на экран карту-схему интересующего меня маршрута. Не считая такси, до любой точки Мечтограда можно было добраться на подземном метро и по движущимся тротуарам, но это могло занять слишком много времени.

– Такси вас ждет, – любезно подытожил разговор робот, и я вышел из отеля.

Черная машина – я не мог понять, почему в городе только черные экипажи, – стояла перед входом.

Мы взлетели. Маленькое трехмерное изображение головы возле ветрового стекла любезно спросило о цели моего путешествия. Моей целью был, естественно, Сад наслаждений Мираба Мамедова. Очень хорошо.

День был ясный, солнечный, но изредка облака – светлые, высокие – закрывали солнце. С высоты я наконец увидел панораму города, вольно раскинувшегося до горизонта и, конечно, еще дальше. Здания стояли отдельными островками, и каждый островок, объединенный галереями, арками и переходами, представлял собой независимый единый организм, посреди которого в небо упиралась, словно фонтан каменного салюта, остроконечная башня, оставляющая другие здания далеко внизу. Я знал – кто-то говорил мне еще на Уране, – что теперь таких уже не строят и стремление ввысь умерло естественной смертью сразу после их сооружения. Само слово «небоскреб», как видно, своей формальной недостижимостью возбуждало на определенном этапе архитектурный зуд, так как буквально реализовать термин в камне не представлялось возможным. Башни остались памятниками той бурной эпохи. Нередко из-за низкой облачности они просматривались частично. А широкие зонтики на крышах, служащие посадочными площадками, несколько приземляли пафос устремленной ввысь мечты.

Основанием башен и собственно жилым массивом были почти типовые дома, различающиеся издали плохо видимыми деталями – зубцы, закругленность форм, – вблизи, уже по обратной причине, тоже образующие единый, неразделимый фон.

Я чувствовал, что словно открываю для себя мир. Мало того, что я родился на планете аграрного типа, а значит, и подсознательно не был знаком с достижениями избалованной деньгами и знаниями цивилизации; ко всему прочему, память моя, растеряв почти все, делала меня первопроходцем и частично туристом.

Между тем такси, скользя вдоль невообразимой длины бульвара, усаженного гигантскими пирамидальними деревьями, начало снижаться. Хорошо были видны два потока машин – естественно, черных и жукообразных сверху.

Были и движущиеся тротуары, странно вползающие на проезжую часть. Лишь когда мы снизились, я понял, что пешеходная часть скрыта под землей, а прозрачные покрытия сверху обманывали перспективу восприятия.

Такси приземлилось, и я вышел. Вокруг стоял неописуемый гомон; среди оглушительных криков и звуков музыки в небо били залпами огни фейерверка, разноцветными созвездиями повисавшие высоко в небе; проплывали гигантские дутые фигуры стилизованных зверей, людей, персонажей сказок – все толкалось в небе, кричало, вопило, ругалось и разражалось диким хохотом. Время от времени из-за строений, обсаженных высоким кустарником и деревьями, волной выплескивались толпы людей, все пронзал оглушительный многоголосый крик, и толпу втягивало обратно.

Не так уж далеко, но; отделенный от всего своей несоразмерной величиной, небо пронзал шпиль башни, непонятно какого стиля и назначения. Нечто схожее с мусульманским минаретом. Издали гладкое, высотой не менее километра, строение уходило в облака и там зависало.

В глубине парка возвышалось большое здание, похожее на шахматную туру, с зубцами крепостной стены, сверху которого, на площадке, стояли колдун с орлом на плече, а рядом – красавица в чем-то газообразном.

Обе фигуры – гигантские, может, метров по сто пятьдесят каждая – приветливо зазывали посетителей в Магический квартал, а орел взмахивал крыльями (тень падала на сотни метров парка) и клекотал, заглушая общий шум и гам веселящихся толп.

И что-то там постоянно взрывалось под ногами старика, и искры, густо брызжущие по сторонам, непрерывно слагались – то явственнее, то бледнее – в слова: МАГИЧЕСКИЙ КВАРТАЛ.

Я двинулся вместе с толпой. Вокруг меня было много улыбающихся лиц, но чаще встречались снисходительные усмешки, словно таким образом каждый извинялся за свое присутствие здесь.

Мы продвигались потоком, который разделял встречный; с двух сторон нас обтекали те, кто уже покидал праздник. Перевозбужденные, красные лица, лишь изредка попадалась намеренно скучающая физиономия, равнодушно плывущая среди разгула псевдострастей.

Я был доставлен толпой к крепостной стене, натурально обрывающейся в широкий водяной ров, через который время от времени с гулом и грохотом цепей ложился навесной мост. Немедленно толпа выдавливала порцию, человек десять-двадцать проскакивали вперед, мост, жутко визжа, начинал подниматься, зрители аккомпанировали воплями и взрывами смеха, и все повторялось.

Когда подошла моя очередь, я был отсечен вместе с группой человек в двадцать; плотно спрессовав нас поднимающимся мостом, автоматика вдруг подхватила всю группу движущейся платформой и, как фрукты на подносе, вознесла на крышу.

Нас ослепило солнце; внизу бушевал праздник, а здесь – я оторопело оглянулся и сразу – вверх, – рядом топтались колоссальные подошвы колдуна и девушки-великанши. Сверху, пронзительно клекоча, закричал орел, тень от его крыльев накрыла нас, а следом – я в ужасе видел – огромная ступня колдуна, приподнявшись, со стуком опустилась па всех нас.

И конечно, раздавило. Вскрики женщин вокруг меня были притворны, но темнота – реальна, и пол, исчезнувший под ногами, тоже.

Падали мы недолго, метра полтора. Да и падением было назвать трудно' приземлились на что-то мягкое. Кто-то скомандовал взяться за руки, я почувствовал, как чья-то женская рука (я услышал смешок) игриво нащупывает мое предплечье; вдруг рядом жутко взвыли голоса, холодно светясь, пролетело что-то бледное, рука моей спутницы в притворном ужасе сжала мою ладонь, послышался шум движения, и незнакомка потянула меня за собой.

Некоторое время, спотыкаясь и поругиваясь, наша группа брела в полной темноте, лишь иногда, гремя костями, вырастал фосфоресцирующий скелет – стучал зубами, холодно хохотал и отбывал к следующей группе, наверное.

Мне стало несколько скучновато, но тут, хлеща по лицу ветвями, невидимый, по цепкий кустарник попытался задержать движение и не смог, конечно.

Я выскочил последним и, хоть приготовился, после того как глаза привыкнут к ярчайшему свету, увидеть что-то этакое, все же изумился не на шутку.

Кустарник действительно был, но высотой по грудь и тянулся далеко, на сотню-другую метров. Сквозь него, вопя и улюлюкая, к нам продиралась группа странных, какого-то красного цвета существ, издали похожих на обезьян. Густо переплетенные ветви затрудняли движение преследовавших нас, а они двигались определенно в нашу сторону, – оставалось еще метров семьдесят.

Мы стояли на берегу огромного озера, насколько огромного, можно было только догадываться, во всяком случае, противоположный берег, видимый сквозь извилистую протоку, поросшую с обеих сторон тростником, терялся в блеске и осколочно-серебристом сверканье солнечных лучей.

В неподвижной воде протоки плавали несколько плотов, – связанные бурыми канатами толстые бревна лениво терлись друг о друга, когда раскрашенные красной охрой индейцы с белыми перьями в пучке волос на затылке в нетерпении переступали с ноги на ногу.

Индейцы слышали вопли красных горилл и были встревожены. Гортанными криками и повелительными жестами нас разделили, словно стадо баранов, коими мы, впрочем, и были, и рассадили по плотам.

Я оглянулся на обезьян: первые уже выскочили на пляж, когда, уступая отчаянным усилиям индейцев, плоты медленно начали отплывать; солнце застыло над нами, тяжелая застойная вода пахла гнилой травой и рыбой, жилистые руки и торсы индейцев, длинными шестами толкавших плоты, оплетались узлами перенапряженных мышц, а тонкие струйки пота, стекая по коже, смывали краску с тел.

Мы были уже метрах в тридцати от берега, когда толпа обезьян достигла кромки воды.

Я ошибся, это были не совсем обезьяны.

Во-первых, ноги их были длиннее и по сравнению с обезьяньими казались стройными. Руки, такие же толстые, как и у горилл, были гораздо короче. В них было что-то явно человеческое, даже более, чем менее, и если бы не первое впечатление, их сразу можно было бы принять за людей, например, каменного века. Тем более что вооружены были дубинками и заостренными палками.

Толпа обезьянолюдей разочарованно взвыла, кто-то из них сгоряча схватил огромный валун и, к моему удивлению, размахнувшись, сумел бросить нам вслед.

Камень, судя по внешнему виду и поднятому при падении всплеску, весил не меньше полутонны. Плот сильно качнуло, я оглянулся и встретился взглядом с женщиной, давшей мне руку в темноте.

Это была Лена. Она смотрела с насмешливым торжеством. Ее забавляли и место встречи, и ситуация, и мое удивление.

– Ты меня не узнал, – сказала она.

– Почему? Сейчас узнал.

– Да? – переспросила она. В голосе ее, вопреки здравому смыслу, слышалось удовлетворение, означавшее: он мой.

– Нет, – сказал я, мгновенно заводясь.

– Что нет? – насмешливо переспросила все понимающая Лена.

– Нет, потому что, если бы не наша случайная встреча.

– Почему случайная? – перебила она меня.

– Ты хочешь сказать?.. – Я лихорадочно перебирал в уме варианты: космопорт, падение, Магический квартал…

– Я здесь по приглашению Мираба. Ты тоже?

– Да.

– Вот видишь.

Этот разговор развлекал ее.

– Послушай, – начал я и остановился, не зная, что сказать.

Я оглянулся, хотя теперь меня не так уж и развлекала окружавшая экзотика.

Плот совсем рядом от нас запутался в переплетении водорослей и прочно встал. Погонщики, вытащив шесты, тыкали ими, словно копьями, в спины каких-то огромных зверей, напоминавших гладкостью литых крупов земных бегемотов.

Все было жутко реально и странно несовместимо со спокойствием людей. Я посмотрел на Лену, она насмешливо наблюдала за мной.

– И что дальше? – спросила она.

– Не знаю. – Я действительно ничего не знал и не понимал.

Шест индейца, скользя по спине гиппопотама, спихнул в воду птицу, копошившуюся в складках кожи. Птица, возмущенно вопя, выбралась обратно и тут же взлетела, потеряв опору, – животное погрузилось в воду.

Вдруг плот, возле которого и происходила эта возня, накренился, вздыбив один край, из-под которого лезла полированная спина. Еще круче. Люди посыпались в воду – я поразился спокойствию всех, за исключением погонщиков, – вдруг жутко разверзлись гигантские крокодильи пасти, огромные клыки; люди один за другим исчезали под водой, медленно, потом все быстрее буреющей от крови.

– Нет, что ты об этом думаешь? – потянула мою руку Лена. Я, не понимая, взглянул на нее, но она все еще продолжала наш разговор.

Красные гориллы на берегу торжествующе завыли. Индейцы на нашем плоту изо всех сил толкали плот к краю протоки в заросли тростника. Мне ужасно хотелось вырвать ближайший шест и грести самому, но равнодушные, спокойные или в меру заинтересованные лица вокруг сдерживали мой порыв.

Наш плот с шелестом подминал тростник, углубляясь в заросли. Я не понимал намерения индейцев, пока не увидел скрытый в камышах настил мостков. Индейцы криками и взмахами рук просили нас сойти. Все нехотя зашевелились. Вдруг плот толчком подбросило, в бурой воде показалась широкая клыкастая морда, – плот толкнуло еще сильнее, еще.

Недоумевая, я схватил Лену в охапку и одним прыжком перескочил на мостки. Лена прильнула ко мне и, обняв за шею, попыталась заглянуть в лицо.

Я дико посмотрел на нее. Я не мог понять того, что творилось вокруг; мышцы, нервы, все мои чувства сигнализировали о смертельной опасности, но вид спокойно барахтавшихся людей говорил о чем угодно, только не о несчастье.

Бегемотокрокодил в четыре глотка расправился наконец с нашими попутчиками.

Все во мне разрывалось от противоречивых чувств – я не хотел потерять лицо, но опыт, знания, интуиция, которым я привык доверять, требовали от меня действий.

– Что с тобой? – удивленно спросила Лена, что-то заметившая во мне. Прекрасные тонкие брови холодно изогнулись. – Ну ты даешь! Ты что, всерьез? – спросила она.

– Нет, – сделав усилие, сказал я и, решительно нагнувшись, коснулся могучей ноздри зверя.

Меня спасла реакция: челюсти тяжело, словно стальной капкан, сомкнулись впустую. Дохнуло сырым мясным запахом, и я, отбросив сомнения, схватил Лену за руку и потянул за собой,

Мы быстро, сколь возможно из-за тростника, бежали по мосткам. Доски старые, скользкие от долгого пребывания в воде, местами полусгнившие, трухлявые. Я выбирал места ненадежнее и не обращал внимание на протесты за спиной.

Метров через двести мы оказались на берегу. Я вспомнил об обезьянах, но береговой изгиб не давал возможности оценить, насколько они близки. Впрочем, он же и скрывал нас.

А вот завывания были хорошо слышны. Не теряя времени, я потянул Лену дальше. Она строптиво прохаживалась на мой счет, что-то о моей детской непосредственности, что-то о затянувшемся инфантилизме. Я решил разобраться со всем потом, когда эти мнимые опасности будут позади.

– Все! – вдруг решительно выпалила Лена и, подтверждая слова, плюхнулась на песок. – Никуда я больше не пойду, я устала. Хватит глупостей!

В этот момент из-за ближайшего скального валуна вышел самец гориллы.

Все-таки это был обезьяночеловек, глаза его смотрели вполне разумно, когда он, ухмыляясь, грозил мне сучковатой дубиной.

– Мне надоело! – капризно сказала за моей спиной Лена. Я готов был обеими руками подписаться под ее словами, но горилла с ухмылкой скользила ко мне, дразня протянутой вперед дубиной.

Я отпрыгнул в сторону и отбежал шагов на пятнадцать, чтобы увести бой в сторону от присевшей возле толстого дерева Лены. Она с любопытством наблюдала за мной.

Обезьяна вдруг перебросила дубинку в левую руку, нагнулась, схватила камень в два моих кулака, кривляясь, прицелилась в меня и, неожиданно повернувшись, бросила его в Лену.

Просвистев в воздухе, камень со страшной силой врубился в развилку ствола чуть выше ее головы и упал, не причинив вреда.

Лена удивленно посмотрела на нас, на камень, попробовала поднять одной рукой, взяла двумя, взвесила, и тут впервые проблески беспокойства мелькнули на ее лице.

А я был занят.

Дубинка вновь перелетела в правую руку и, описав мощную дугу, врезалась в песок. Я быстро нагнулся, схватил камень раза в два меньше, чем только что употребленный этим самцом, и кинул.

Камень врезался в солнечное сплетение в момент замаха, сбил дыхание, не повредил, зато явно разозлил.

В глазах обезьяночеловека появились, явно стирая эволюционные достижения, красные огоньки – звериная ярость плескалась внутри, лишая его и так не особенно развитого разума.

Он вновь поднял свою дубинку, размахнулся, но я успел лягнуть его ногой в живот и едва не попался: сучковатый конец дубинки задел мне левое плечо и вместе с лоскутками сразу рассыпавшегося свитера разорвал мне кожу.

Я увидел, как удивленно распахнулись Ленины, верящие только в собственную реальность глазки. Она смотрела на кровь, залившую мне плечо, перевела взгляд на зверя – что-то наконец соображая – и поджала ноги, словно собиралась вскочить.

Горилла, взревев, снизу вверх махнула своей палицей; замах едва не оказался верным, но я отдернул голову, отклонился сам и инерцией движения оказался рядом с могучим противником. Я сильно ударил его кулаком в висок – в нос пахнуло мускусным, кислым запахом, – а левой рукой попал в затылок: он упал на колени.

Оказавшись сзади, я вновь, уже ногой, ударил, по затылку – враг ткнулся носом в землю и тут же, снизу, удивительно ловко (я чуть не забыл, с кем веду бой!) махнул дубинкой. Я отреагировал, метнувшись в сторону, и только потому сохранил кости в целости, однако меня словно сдуло, и я покатился по песку, услышав мимоходом пронзительный крик Лены:

– Коля!

И удивился не к месту: отчего меня все время путают с Орловым? Пусть я и похож на него, словно близнец, но почему не верят результатам идентификации?

– Коля! – Она уже верила, что привычный фантом, неожиданно материализовавшись, превратился в реальное чудище.

Обезьяна услышала и вдруг стремительно метнулась к ней.

Я не успевал; оглянулся, заметил свой, употребленный раньше камень, подхватил его и метнул.

Камень попал зверю под гребень в шею; не добежав пару метров, горилла растянулась на песке.

Я уже был рядом, упал сверху, обхватил толстую шею и попытался свернуть… Это оказалось невозможно – шея сразу окаменела, а страшные руки уже дотянулись до меня, схватили за плечи, чуть не раздавили.

Я освободил правую руку, нашел маленькие глазки врага и выдавил их: лопнув, они жидко растеклись по пальцам.

Ужасающе взревев, обезьяночеловек отбросил меня с такой силой, что я врезался головой в ствол дерева чуть выше все еще сидящей Лены и сполз прямо на нее.

Горилла слепо шла, жалко и беспорядочно размахивая руками. Я подобрал дубинку и, подбежав, несколькими сокрушительными ударами раздробил твердокаменный череп.

Не все, однако, дошло до прелестной Лениной головки: она, раскрыв рот, зачарованно, с ужасом и недоверием разглядывала поле битвы.

Я услышал: вдали, не так уж и далеко, впрочем, заревели голоса преследователей; Лена тоже услышала. Нам следовало думать о собственном спасении.

Я огляделся: озеро слева, справа начиналось подножие холма, покрытого, как и степь кругом, зарослями фиолетового кустарника.

Лена поднялась и, неуверенно ступая, подошла к трупу. На шее у гориллы висело ожерелье с высушенными человеческими ушами. Лена протянула руку и дотронулась до раздробленного черепа, поглядела на окровавленный палец, а потом па меня.

Понимание отразилось в ее глазах. И, к чести моей спутницы, надо сказать, она не поддалась ужасу, судорожно сглотнула, выпрямилась и – уже справилась.

– Бежим! – скомандовал я, схватил ее за руку, и помчались в противоположную от звериного завывания сторону, прямо в гущу кустарника, сразу скрывшего нас с головой.

Нам улыбнулась удача: достаточно утоптанная звериная тропа проходила в нужном нам направлении. Мы бежали – она впереди, я следом, а сзади, информируя нас звуками – ближе, ближе! – обезьяны. Вопли и вой внезапно изменили тональность – гориллолюди нашли труп соплеменника.

Лена, словно ее подстегнули, припустила быстрее. Мы едва вписывались в повороты, благо не особенно крутые, я думал, тропа будет вечно петлять, но вдруг все закончилось, – мы добежали.

Мы оказались на обширном плато, ровном и гладком, густо заросшем ковром полевых цветов. Схватив Лену за руку, я потянул ее вперед, нам оставалось пробежать метров пятьдесят.

Мы добежали в тот момент, когда из кустарника толпой высыпали преследователи и с воем понеслись к нам.

– Быстрее! – Лена оглянулась через плечо и потянула меня вперед. Я уперся; внизу, ровная как стол, раскинулась цветная степь, но как же далеко внизу!

Холм – словно кто-то рассек его надвое – отвесно падал вниз.

– Быстрее! – крикнула Лена. Возмущенно дернувшись, она вырвала свою руку и неловко, хотя и быстро, стала сползать вниз – Что же ты стоишь? Иди сюда, здесь карниз.

Я выглянул, карниз был метрах в двух, шириной в полметра, но был,

Я подивился ее мужеству – или глупости, может быть; а преследователи уже одолели половину пути к нам.

Лена исчезла, я последовал за ней. Оказавшись на карнизе, я не нашел ее; она была еще ниже: обрыв весь был в таких карнизах.

Я ее догнал на четвертом уровне; сверху как раз показались головы с костяными гребнями на макушках, и мимо пролетела первая дубинка, нас не задевшая, однако.

Но Лена, испугавшись, метнулась ко мне, споткнулась, толкнула…

Мы сорвались…

Конечно, и тогда и потом, вспоминая, я не верил в возможность смертельного исхода. Аттракциона это очевидно был аттракцион, многократно посещаемый, как видно, – развлекал, а не убивал. С этим все было ясно.

Но вполне очевидно было в этот раз присутствие неучтенного фактора: та обезьяна, что напала на нас, была вполне из этого мира, – пальцы мои и плечо все еще ощущали соприкосновение материальности.

Однако предчувствовать смерть могут многие, но верить в нее – совсем другое дело.

Я помню, что, летя в бездну и видя рядом кувыркающуюся в воздухе Лену, совершенно бессознательно подсчитывал, сколько еще нам осталось времени и что надо сделать, прежде чем…

Все закончилось очень быстро: мы успели пролететь какой-нибудь десяток метров из причитающейся нам сотни. Нас подхватило, даже не воздушная подушка и не амортизатор, как ощущалось, ибо инерции не было никакой; только что летели, и вдруг стоим, неловко сохраняя равновесие.

Мы стояли вновь в кольце зрителей, аттракцион продолжался, только площадка, принявшая нас, была пуста. Кругом визжали и кричали от восторга. В наплыве чувств какой-то парень кинулся к Лене, и странно: он бежал к ней сквозь меня, будто меня не существовало. Врезавшись в меня, парень отлетел, словно мяч от стены, шлепнулся на пол и в совершеннейшем недоумении уставился на меня. Ему помогли встать, кто-то ткнул в меня пальцем, кто-то подал новую рубашку и обтер мне окровавленное плечо, я уловил несколько удивленных взглядов, и, как пояснила потом Лена, так и не поняв до конца, кто я, фантом или ловко заменивший собой изображение статист, толпа принялась развлекаться вновь.

Кстати, из этого помещения все действительно выглядело великолепно. Широкая панорама, словно через окно (иллюзия подглядывания сохранялась), показывала и плоты, и индейцев, и обезьянолюдей – полный набор. Только мы не присутствовали, как незадолго до этого, – вот и все различия. И нас, конечно, не видели.

Еще одно отличие – заметные небрежности в механизмах, которые изнутри, не здесь, а там, внутри действия, не замечались. Плоты, например, снизу скреплялись металлическими скобами, бегемоты являли собой надувные шары с хватательным каркасом челюстей, которыми они стаскивали и топили жертвы, периодически сыпавшиеся вниз как горох.

И еще три человека повторили наш путь – не так резво, конечно. Их на берегу застигла вся банда горилл, окружила – Лена схватила меня за руку! – но кому-то, видимо, надоело все до смерти. Все трое прошли сквозь могучие торсы и, не обращая внимание на постоянно угрожавших им обезьян, неторопливо взобрались на холм, посовещались минуту и… спрыгнули с обрыва.

Я посмотрел на Лену, она ответила мне задумчивым взглядом.

А те трое уже принимали поздравления.

– Пойдем! – сказала мне Лена. И странно, этот аттракцион сблизил нас больше, чем недавно проведенная ночь.

– Что ты об этом думаешь? – спросила она.

– Не знаю, я здесь впервые.

Она странно взглянула на меня, и я вспомнил:

– Почему ты назвала меня Колей? Ты же знаешь, я Сергей.

– Сергей? – переспросила она. – А я думала…

– Что ты думала?

– Нет, ничего. Сергей так Сергей.

– Не так, а именно так, – подытожил я.

Наконец, я не заметил как, часть толпы, давно пресытившаяся зрелищем, стронулась, хотя никто не подавал сигнала.

Нас словно выдавило в широкий каменный коридор, освещаемый чадящими факелами. Низкий потолок шероховато изгибался аркой, через, равные промежутки в стенах встречались пиши с изображениями, нет, статуями, а впрочем, могло быть и то и другое: ухмылялись, угрожали, делали магические пасы гоблины, колдуны, скелеты и гномы: из лиц лился свет – рубиновый, медовый, густой, как сироп, – необычайно насыщенного цвета. Я шел машинально, щуря глаза, растворяясь в окружающем.

Мы вышли в огромный, весь в колоннах зал. Круто идущая вверх мраморная лестница, с которой ступеньками стекал ковер, гротескные беседки, пагоды, в которые входили по висячим мосткам, запах то ли ладана, то ли серы, острый, навязчивый, те же факелы, не теряющиеся, однако, в довольно освещенном зале, звон металла, повторяющиеся странные завывания.

Толпа, которая внесла нас сюда, столкнулась с другой, потом стало свободнее. Кто-то дернул за руку, я посмотрел вниз: маленький, едва мне по пояс, но очень широкий в плечах гном тянул меня за собой. Грубые, словно вырубленные топором черты лица искажала хитрая, очень злобная ухмылка.

Я было воспротивился, но гном проскрежетал:

– Мираб просит тебя и ее к нему.

Лена почему-то заинтересовалась, и я пошел с ними.

Почему бы и нет?

Через арочный проход мы попали в соседнее, гораздо меньшее помещение. Факелы освещали кирпичные стены, но вверху, в кладке виднелись бойницы, в которых мелькали какие-то мрачные лица.

Гном подвел нас к воротам, которые охраняли гигантские, метра три высотой фигуры в латах, при нашем приближении дружно лязгнувшие перекрещенными алебардами.

Гном вышел вперед и торжествующе, хрипло прокаркал:

– Именем Мираба!

Рыцари отдернули алебарды, а ворота, тяжко заскрипев, распахнулись.

– Вы входите в Большой Зал Приемов Великого Мираба! – раздельно, по слогам, то ли пояснил, то ли предупредил нас гнусный посланник.

Он вел нас по каменным квадратным плитам, словно по гигантской черно-белой шахматной доске, потом по прямой пурпурной ковровой дорожке прямо к возвышению, где его господин принимал гостей.

Мираб Мамедов сидел на черном троне из полированного камня, и слева и справа от него полыхали огнем металлические чаши. Рыцари, охранявшие трон, в левой руке держали чадящие, рассыпающие искры. Дым жирными пластами поднимался вверх, сливаясь с серым облаком, которое окутывало потолок.

О Мирабе Мамедове кое-что мне успел рассказать Николай, так что представление я имел. Впрочем, знал я таких типов и на Уране.

Толстый, подвижный и энергичный, не желавший худеть по соображениям пустым, а в действительности по генетически сохранившейся убежденности в самоценности сала как показателя благополучия и успеха, Мамедов восстановил и развил древнее искусство интриги – интриги как самоцели. Мало кто знал, насколько далеко простирается паутина его невидимой внешне силы и влияния.

– Именем Господина нашего Бога-Императора, мы приветствуем гостей Магического квартала.

Немедленно за его спиной исчезла стена, и огромное лицо императора, известное каждому по множеству бюстов, статуй, изображений, фильмов, с младенчества окружавших подданных Империи, заглянуло в зал. Лицо зрелого человека, достаточно мудрого, чтобы лишиться иллюзий, но и, естественно, зараженного манией величия, потому что Господин наш и Создатель – все же человек и был им, пока бремя власти и тяжесть ответственности за творения свои не тронули надменным изгибом рот, не углубили складки у носа, не сдвинули брови.

Лена схватила меня за руку – скорее инстинктивно, чем в испуге, – посмотрела на Создателя. Мираб Мамедов, огромный, толстый, наклонился к нам, и выражение, которое с начала его карьеры Вселенского Мага давно уже исчезло из темных горящих глаз его, возникло вновь – насмешливое выражение презрительного любопытства.

Этот человек один из немногих, кому не было запрещено эксплуатировать имя Господина и Императора в собственных религиозно-идейных целях. Попутно он, разумеется, извлекал немалую экономическую выгоду, а кроме того, множество людей в Империи верили, что Мираб Мамедов является если не пророком, то уж точно любимым шутом Императора.

Наша религия, по сути, проста. Существует Бог-Император, создатель и правитель Империи, куда входят все планеты, которые он заселил частично своими творениями, частично эмигрантами с других планет освоенной ойкумены.

Господь дал людям долголетие, которое получают те, кто прожил жизнь честную и соответствующую обычным этическим нормам, сохранившимся еще с христианских времен: не убий, не укради и прочее.

Переселением душ обеспечивается относительное личное бессмертие. Правда, некоторые высказывали, да и высказывают сомнения, стоит ли называть бессмертием процесс, при котором теряется индивидуальная память. Лишь примеры (время от времени происходящие) полного восстановления памяти о прошлых жизнях лишают противников переселения аргументов. Впрочем, противники все равно ничего, кроме болтовни, предложить не могут. Атак каждый знает, что когда-нибудь он вспомнит свои прежние ипостаси, суммирует опыт и заживет лучше некуда.

Ну а чисто внешнего поклонения Господь-Император не требует, но и не запрещает даже возникающие время от времени неортодоксальные культы вроде созданного пару сотен лет назад отцом Мираба Мамедова.

Господь, раз создав Империю и законы, фактически не вмешивается в жизнь подданных. Единственно, что составляет головную боль правительства, – это паломничество во дворец Императора, который построен в трехстах километрах от границы Мечтограда в заповедной зоне. Паломничество происходит раз в десять лет, должно включать представителей всех сословий и даже кого-нибудь из членов семьи Премьер-Министра. Николай рассказывал, что незадолго до событий, отправивших его на Уран, в паломничество ушел его двоюродный брат.

И главное, никто никогда из паломничества не возвращается.

Ходят слухи, что в награду всем ушедшим к Императору дается лучшее перерождение, или что участники входят в состав личных слуг Бога-Императора, или… Впрочем, слухи остаются слухами, а желающих идти навстречу испытаниям и опасностям заповедной зоны всегда трудно найти.

Мы не двигались, все в зале застыло. Лицо на экране еще сильнее нахмурило брови, огромные глаза с красными жилками в белках обозрели зал, потом нас с Леной – сначала внимательно ее, потом уже меня. Было странно так близко разглядывать лицо Императора – крупные поры, намечающиеся мешки под глазами…

Мираб Мамедов не отрываясь смотрел на нас, даже не оглядываясь, зная, что происходит за спиной его трона. Но, видимо, не все, потому что вздрогнул, пораженный, услышав голос…

Император кивнул и заговорил звучно, проникновенно, голосом отца и защитника:

– Я рад, что ты задержался в этом мире и твое десятилетие на Уране кануло. И я рад, что жребий достался тебе, хоть скучать не придется, а это главное.

У Мираба Мамедова глаза готовы были вылезти из орбит, так он поразился. Ибо никогда еще на его памяти Бог-Император в видеоаудиенциях лично ни к кому не обращался.

И тут, наблюдая, как вместе с глазками бегают на его гладкой физиономии тревожные мыслишки – не упустить бы чего, не отстать… я разозлился, вновь вспоминая погибшего, может, и из-за него, Мираба, тоже Николая Орлова.

Настроенные на Мирабовы эмоции рыцари-телохранители дрогнули, но тот был так погружен в свои расчеты, что великаны, не получая конкретного сигнала, замерли и лишь молча глядели, как я подхожу к хозяину и сокрушительным ударом вышибаю его из кресла.

– Это тебе аванс, жаба!

Мираб Мамедов свалился без сознания, застыли его охранители. А я стоял довольный, что все-таки сделал то, что думал сделать. И тут мертвую, потрескивающую от сгорающей копоти тишину прервали аплодисменты Лены.

А над нами, вместо только что исчезнувшего экрана, строго застыл настенный барельеф Отца и Создателя нашего, Бога-Императора.

8 ПРОСТОЙ БОЙ У ВАРЯГОВ

Гнусный гном, поминутно гримасничая, проводил нас с Леной из зала Приемов.

– Чудо из чудес! Сам Император снизошел…

– Что это было? – спросила меня Лена. – Не понимаю… Как ты думаешь, это трюк или правда? Хотя я не помню что-то, чтобы сам Император… Подумай, САМ!!!

– Чудо! Чудо! Император соизволил обратить свой взор на сына человеческого… – гнусавил гном, могучими плечами раздвигая толпу праздных зевак, глазеющих на нас. Бубенчики на ногах гнома громко звенели.

Мы прошли по мосту над крепостным рвом, заполненным тяжелой блестящей водой, где плавало что-то слишком натуралистическое, но что – я не разглядел. Сверху, освещенные двумя факелами, показались и остались позади кованые острия подъемных решетчатых ворот, затем мы попали в полумрак и прохладу галереи, где людей было уже меньше.

Не задерживаясь, мы пошли дальше. Со страшным скрипом открылись высоченные, окованные медью двери в красным бархатом обитой зале, тоже освещенной факелами. От смолистого дыма щипало в носу.

Столы были расставлены по периметру стен, только со стороны двери, откуда вышли мы, их не было. Гном или шут, визгливо смеясь, потянул нас прямо к пирующим.

В огромном камине на вертелах пеклись куски мяса, целые поросята, красноватый отблеск огня скакал по лоснящимся от пота лицам, кости хрустели на зубах огромных лохматых собак под столами. Одна, вспрыгнув на стол, рылась в блюде мордой, жующий рядом воин в рогатом шлеме вырвал из рычащей пасти кусок мяса и в ответ на злобный лязг челюстей гневно ударил кулаком в мохнатый бок и скинул пса под стол. Туда же бросил и мясо, мгновенно сменив гнев на милость.

Вокруг сновала молчаливая придворная прислуга, поднося новые и новые блюда с едой.

Возглавляющий общий стол молодой князь сидел па резном деревянном кресле, где могли бы поместиться трое. Не вытирая жирных губ и пальцев, с которых стекал мясной сок, князь схватил золотую чашу и крупными глотками стал пить.

На пас никто не обращал внимания. Только князь, выпив чашу, швырнул ее на пол – звеня, чаша покатилась нам под ноги, но кинувшийся слуга подхватил. Князь вдруг уставился на меня, потом на Лену, схватил с ближайшего блюда поросенка, разорвал пополам и, не отрывая от нас взгляда, жадно стал пожирать.

Рядом с ним громко рыгавший воин, недавно ссорившийся с собакой, вдруг схватил пробегавшего слугу, бросил спиной себе на колено и сломал ему позвоночник.

На вопли обратили внимание; воин громко хохотал шутке. Князь вдруг яростно, обеими руками оттолкнул мешавшие ему серебряные блюда с объеденными хребтами рыб, костями свиней и более крупной дичи. Он лег животом на грязный стол и крикнул что-то воину в рогатом шлеме. Тот придвинулся ближе, подставил ухо и стал слушать, не прерывая громкого чавканья.

Слова князя постепенно проникали в сознание, – челюсти прекратили двигаться. Глаза, попрощавшись, нашли нас, оббежали. В сальной рыжей бороде с налипшими крошками открылась широкая пасть с твердыми желтыми клыками.

И оба, глядя друг на друга, оглушительно захохотали. Постепенно они привлекли к себе общее внимание, пирующие заряжались весельем, не зная причины. Раскаты хохота потрясали стены.

Вдруг, казалось едва оттолкнувшись, князь перепрыгнул стол и оказался по нашу сторону. Он медленно подходил, переводя взгляд с Лены на меня и обратно. Он был чуть выше меня, а доспехи делали его гораздо шире.

Лена схватила меня за руку, воин ухмыльнулся. Я все еще надеялся, что это аттракционный фантом.

Остановившись напротив нас, князь тряхнул льняными, стянутыми цветным ремешком волосами. Повернувшись к столу, он что-то сказал, послышались крики, залаяли псы. Воины перепрыгивали столы и окружали нас широким полукругом.

Князь выхватил меч и демонстративно бросил на пол; кто-то поднял оружие. Потом, в считанные мгновения князь скинул с себя кафтан, рубашку и, голый по пояс, ссутулился, вытянув вперед руки. Он вызывал меня на борьбу.

– Что ему надо? – перекрикивая общий гам, спрашивала Лена. Она встревоженно смотрела на князя, банду за нашими спинами, на меня. Вдруг, повернувшись, решительно пошла к дверям прямо на стену воинов. Ее оттолкнули, она растерянно отступила.

– Ничего не понимаю, – сказала она. – Это живые люди.

Ее веки дрогнули, губы приоткрылись – в красных отсветах живого огня она была невыразимо прекрасна. Я невольно улыбнулся неуместности всего:

– Этот обжора вызывает меня на бой.

– А нельзя как-нибудь уйти отсюда? Где этот мерзкий гном?

Гнома не было. Князь медленно приближался. Я сорвал рубашку и бросил Лене, Она отступила к стене воинов, и на этот раз ее не оттолкнули. Наоборот, потеснившись, приняли в общий круг.

Чувствуя себя на грани, – с одной стороны, боясь оказаться смешным, с другой – начиная заводиться, – я ощущал, как вновь попадаю под обаяние риска.

Не зная правил боя, я давал проявить себя противнику. Тот внезапно кинулся ко мне, схватил одной рукой за кисть, а другой – за горло и стал душить. Я ударил его в солнечное сплетение, он отпустил меня, сделал шаг назад и молниеносно ударил в висок. Я пригнулся, кулак просвистел над головой, противник по инерции нырнул вперед, навалился мне на плечи; воспользовавшись удобным случаем, я обхватил его поперек туловища, прижал руки к телу и поднял над головой.

Стоя в кругу диких воинов с их собственным вождем над головой, я взглянул4 на себя сторонними глазами и невольно устыдился. Мой боевой порыв показался смешным. Возникло чувство, что я ввязался в такую же подделку, какой недавно было путешествие по озеру. Ни гнева, ни ненависти – ничего: все мне стало безразлично.

Я поставил противника на пол и отступил на шаг. Князь извернулся и ударил кулаком мне по лицу, разбил бровь, и левый, залитый кровью глаз перестал видеть. Весь мой пацифизм куда-то делся. Воины заревели. Князь бросился ко мне и, схватив обеими руками за шею, снова стал душить. Он был очень сильным человеком; чувствуя, что еще мгновение и потеряю сознание, я взбеленился; моя раскрытая ладонь врезалась в белый волосатый живот, пальцы проткнули кожу, мышцы, и, подхваченный диким своим порывом, я рванул ладонь вниз, с наслаждением услышав треск связок и разорванной плоти.

Все еще сжимая мне шею, князь недоуменно поглядел вниз, потом, оставив уже ненужные попытки задушить меня, попытался удержать вываливавшиеся внутренности и тут – сначала медленно, потом быстрее – стал падать навзничь.

В общей тишине я подошел к столу, плеснул из ближайшей чаши на руку, чтобы смыть липкую кровь, потом взял у оторопело молчавшей Лены свою рубашку и вдруг был оглушен неистовыми возгласами восхищения, мне, впрочем, понятными. Мне было стыдно, но в то же время я радовался: я гордился честным боем.

И может быть, это было плохо. Я подошел к Лене, нас окружили воины. Латы, кожаные куртки с нашитыми железными пластинками, рыжие грязные бороды, рогатые шлемы. Меня хлопали по плечам, кто-то хрипло восторженно вопил. Потом Лена испуганно взглянула мимо меня и…

Меня волокли за ноги, кажется, вверх, и голова мерно ударялась затылком о крутые ступеньки. Наверное, этот стук и вернул мне сознание. Стало светлеть, я разглядел пыльный потолок с висящими по углам лоскутами – летучими мышами.

Вдруг – яркий свет; меня грубо подняли на ноги. Среди воинов я заметил ухмыляющегося гнома и какого-то безликого, в плаще, со спадающим на глаза капюшоном, в котором я, однако, узнал лейтенанта Стражникова. Вот так номер!

Мы находились на небольшой круглой площадке, ограниченной зубчатым метровым парапетом. Меня подтащили к краю, я взглянул: синее небо, диск желтого солнца, редкие облака, а внизу – зеленый мох деревьев, пятна голубых озер, немного в стороне – колдун со своей девицей, кажущиеся отсюда, с башни, не такими уж большими, и всюду – цветная мозаика толпы.

Вот в этот красочный калейдоскоп меня (лейтенант помогал) и скинули, словно куль, и ветер, упругой подушкой подхвативший меня, выдул остатки заторможенного безразличия; аттракцион диким и страшным образом стал частью реальных интриг, результатом которых должен будет стать мешок моего разбитого тела.

Тут мысли мои выстроились в цепочку и с чудовищной быстротой закрутились в мозгу: я искал выход, которого не было.

В глубине души я, конечно, знал, что меня должны спасти: сладкая жизнь Мечтограда не принимала смерти. Но земля быстро надвигалась, и мои мысли о возможной безопасности этого идиотского падения наконец выдуло окончательно; схватив полы вдетой в рукава, но так и не застегнутой рубашки, я попытался хотя бы изменить траекторию падения – чуть-чуть, возможно, удастся попасть в одну из этих голубеньких луж…

Попал. Попал точно в цель, словно в круглую мишень при учебной стрельбе. Я погрузился с головой, вперед ногами, ушел под воду, руками затормозил, так и не достал дна и, зависнув, резво пошел вверх.

Вокруг пруда празднично гулял народ. Я шумно выбрался из воды. Никто не обращал на меня внимания, меня обходили, не замечая. Я наконец-то осознал, что совершенно ничего не понимаю.

Если последний инцидент с дикими северянами был результатом моей оплеухи Мамедову, то зачем понадобилось напускать горилл? Или все происходит по заранее расписанному идиотскому плану?

И против кого направлено все: Николая Орлова или Сергея Волкова?

Если Мамедов был замешан в высылке Орлова на Уран, то совершенно не важно, кого я здесь представляю: в любом случае человек оттуда, причем наверняка что-то знающий, здесь нежелателен.

Я решил занести Мамедова в список своих личных врагов.

А там посмотрим.

9 НИКОЛАЯ УБИЛ КОЛЛОИДНЫЙ ТУМАН

Я поймал пробегавший столик с бутылочками и съедобными на вид розетками. Розетки просто таяли во рту. Я выпил пару бутылочек газированного напитка и почувствовал себя совсем ожившим. Потом до меня как-то дошло, что рядом нет Лены, и я еще часа два метался по этим аттракционам, допрашивая всех встречных роботов, фантомов и персонал, сплошь и рядом оказывавшихся мирными посетителями.

Потом мне пришла в голову мысль, что Лена давно дома, ничего с ней случиться не может, потому что… В общем, почему-то я был убежден.

Я вызвал такси и дал адрес отеля "Титан".

В номере я сбросил одежду и отправился под душ, и на этот раз чудным образом взбодривший меня. Постояв под псевдоводяными струями, пронизывающими насквозь, я почувствовал себя отдохнувшим.

Немного сомневаясь, выбрал строгий черный, в размытую бордовую полоску костюм. Все остальное, на мой взгляд, не подходило к торжественному приему, неотвратимо надвигавшемуся вместе с вечером.

Тут мое одиночество было нарушено, и администратор, голосом нежным и переливчатым, сказал, что ко мне пришли, и уточнил: гость, посланец, человек,

Я изъявил готовность принять.

Вошел молодой человек лет двадцати пяти. Стройный, гибкий, с беспокойным, часто, видимо, насмешливым взглядом больших темных глаз.

Он представился: Илья Бондарев, глава Пресс-Центра и советник Премьер-Министра. Называя должности, он улыбнулся милой и насмешливой улыбкой, словно бы говоря: вот я, а вот мои должности, и, пожалуйста, не путайте меня с тем, что я представляю. Он как-то пристально посмотрел на меня и вдруг отвел глаза, словно смутившись. Потом огляделся вокруг и, не найдя ничего, кроме голых стен, покачал головой:

– Как это у тебя… пусто.

Он взял с полки у входа пульт управления и забегал пальцами по клавишам. Квартира вздрогнула, а он продолжал говорить, пряча взгляд в кнопки пульта, лишь временами, как бы случайно, остро посматривал на меня.

– Я, когда узнал, что сегодня будешь ты, сам решил заехать. Обычно, по протоколу, ограничиваемся официальным приглашением, но тут случай, как сам понимаешь, особый.

Я-то как раз не понимал, почему особый случай, но приготовился слушать дальше.

А между тем волны звуко-цвето… ароматические волны наполнили комнаты, наслаиваясь и сплетаясь в музыку цветов и музыку звуков. Чувствовалось, что в отличие от меня Илья хорошо знаком с этим аппаратом. Повсюду из пола возникли и заполнили комнаты кресла, диванчики, приспособления, назначения которых я не знал, а из потолка вниз выросли люстры, сам потолок ожил, разноцветные светляки ползали, струились, танцевали…

– Как вы это делаете? – спросил я, кивая на пульт и все вокруг.

– Как? Просто… – Он отложил пульт и присел на один из возникших диванчиков у стены. – Я бы хотел поговорить, если не возражаешь. Кстати, мы теперь уже на "вы"?

– Можно и на «ты», – сказал я, подумав, что, вероятно, они с Николаем были достаточно коротко знакомы.

– Ты не знаешь, случайно, Елену Ланскую? на всякий случай спросил я.

– Кто ее не знает, – рассеянно заметил он. – Женщина богатая, красивая и независимая.

Он быстро взглянул на меня, посмотрел на беззвучный экран на стене.

– Прежде всего я хочу сказать, что никто из нас не мог, и ты это хорошо знаешь, не мог поддерживать с тобой связь на Уране. Это же невозможно, тебе это лучше должно быть известно. Я, конечно, обещал, но это оказалось невозможно.

– Да, конечно, – подтвердил я. – Уран – система замкнутая, никакой Связи с внешним миром.

– Вот, ты понимаешь. Тогда не мог бы сказать, что это ты еще затеял? И зачем ты изменил личность? Зачем назвался каким-то Сергеем Волковым? Разве можно этим кого-нибудь обмануть? Мне ты, как своему другу, можешь сказать?

Он отвел взгляд. У него несколько раз выступили желваки на скулах. Он что-то знает, подумал я. Он знает то, что я не знаю,

– Но отпечатки пальцев и проверка глазной сетчатки?..

– Это всех и удивляет. Если бы ты изменил и внешность, а то остался прежним, кроме такой малости, как отпечатки и рисунок сетчатки. Но их же изменяют за один день – была бы аппаратура.

– Ты думаешь, она у нас была на Уране? Нет, Илья, я – Сергей Волков, серийный номер XXII-635718 и больше никто.

– Поэтому все и задают себе вопрос: может, ты и впрямь замешан в убийстве своего отца?

– Какие еще вопросы задают?

– Сказать?

– Конечно.

– Всех интересует, каким образом ты попробуешь сместить с должности нашего Премьер-Министра Кравцова Владимира Алексеевича. Если бы ты прибыл как Николай Орлов, никто особенно не беспокоился бы.

– Не понимаю эту логику.

– Все ты понимаешь. Впрочем, не хочешь говорить – не надо.

Я решил изменить не совсем понятную мне тему:

– Ты знаешь, меня эти дни постоянно пытаются убить. Уже несколько раз.

– Что в этом странного? Конечно, будут пытаться. Ты сейчас непредсказуем. Ты – темный, неучтенный фактор. Конечно, будут пытаться убить. У тебя единственный выход – самому всех нейтрализовать. Тем более что о вас, прошедших Уран и выживших, ходят такие легенды!.. – Он оживился. – Вы правда там становитесь такими?

– Какими "такими"?

– Непобедимыми, живучими.

– Не знаю. Там мы мерли как мухи. Там мы все были смертными и слабыми.

Мы помолчали. Он робко взглянул на меня, словно боялся, что я рассержусь. Я не мог понять, боится ли он меня нынешнего или что-то тянет из прошлого?

– Я бы хотел тебя попросить об одной вещи, сказал я.

– Конечно, – с готовностью отозвался он.

Все что угодно.

– Расскажи мне обо всем. Расскажи так, будто меня не знаешь и разговариваешь с посторонним человеком. Все, что ты знаешь обо мне, об этих убийствах.

– Зачем? Что это?..

– Расскажи, а потом и я сообщу тебе кое-что интересное.

Илья хотел что-то сказать, но передумал. Он испытующе поглядел на меня и покачал головой:

– Я не много знаю об этом. Все было засекречено. Никто особенно не был допущен.

– Тогда начни не с убийства, а с самого начала. Он молчат, собираясь с мыслями.

– Ну что ж. Тебя я знаю с детства. Мы почти одногодки и всегда были друзьями. У нас даже учителя одни были. Еще Вронская Марина тоже была дружна с нами.

– Кто это?

– Как кто? Племянница Премьер-Министра! Кто же ее не знал?

– Почему – знал?

– Так ведь после того, как тебя осудили, через несколько лет исчезла и она.

– Какая связь?

– С тобой?

– С делом об убийстве.

– Какая может быть, связь? Никакой, наверное.

– Хорошо, продолжай.

– Не знаю, о чем говорить. Событий у нас было наперечет. Учеба, занятия. Тебя готовили к должности Премьер-Министра, а я впоследствии, после смерти родителя, обязан был возглавить Пресс-Центр. Потом жребий пал на отца и твоего брата. Они оба ушли с последним паломничеством. А через полгода произошло убийство Премьер-Министра, твоего отца.

– Неужели не о чем больше вспомнить?

– Не знаю. Один раз мы с тобой хотели сбежать в Дикую Зону, но нас быстро засекли почти на границе. Не знаю… Еще мы соперничали с тобой перед Мариной, но это было давно, еще до того, как ты с ней… Она тебя ждала все это время. Ты знаешь. Но зачем тебе все это?

– Зачем? Хотя бы потому, что я действительно Сергей Волков, а не ваш Николай Орлов. Орлов погиб у меня на глазах, его сожрал коллоидный туман, неужели вам никто не сообщил?

Илья недоверчиво слушал меня. Настроенная им музыка заполняла комнаты. Мне было все равно, поверит ли он.

– Кто же тогда ты, Сергей Волков?

– Я и сам хотел бы это знать… Он посмотрел на меня, как смотрят на сумасшедшего:

– Что ты говоришь?..

– Нет, кое-что я знаю. Я знаю, что родом с Радуги, из семьи фермера, ныне усопшего. Я убил в какой-то драке соседского парня, за что и загремел на Уран.

– Что-то все равно не сходится. Что-то тут неправильно.

– Нет, если ты веришь в совпадения.

– Допустим.

– Именно такое случилось со мной. Совпадение, которое может произойти раз в тысячу лет. Я могу о себе знать лишь то, что любой найдет в официальных банках данных. А еще то, что рассказали обо мне товарищи. Мои сведения охватывают лишь события одного последнего года. Потому что-то, что произошло раньше этого времени, скрыто от меня во мраке. Я знаю, что меня зовут Сергей Владимирович Волков, потому что, когда со мной произошел несчастный случай, при мне было удостоверение именно на это имя. И я с грехом пополам могу представить себе события примерно за двадцать часов до катастрофы. Но на этом все и кончается.

– Что у вас там произошло?

– Извержение Седого. Наш лагерь был построен слишком близко от подножия вулкана Седого, и сейсмологи предупреждали, даже неоднократно, но никто ничего не предпринимал. Как всегда бывает. Я помню, что среди ночи нас разбудил страшный взрыв, рев огня, треск рушащихся построек. В трещинах почвы и в разлившейся лаве погибла половина лагеря, Я помню красное огненное море, дождь камней с неба, пепел… Потом я, конечно, пришел в себя. Меня, как и других пострадавших, эвакуировали в госпиталь, а потом я узнал, что спас меня Николай Орлов. Он успел оттащить меня от края лавового потока.

– А что было дальше? – нетерпеливо прервал паузу Илья.

– Я очнулся лишь через два дня в госпитале. Николай пришел меня проведать. Вот тут-то и начинается самое смешное. Когда я пришел в себя, то подумал, что спятил. Я лежал на кровати, глядя в упор на самого себя… Дело в том, что Орлов был точной моей копией, и даже родись мы близнецами, и то не могло быть между нами большего сходства. Я тогда стал своего рода знаменитостью: во-первых, у меня была абсолютная и полная амнезия, во-вторых, между нами было поразительное сходство. И с тех самых пор мы с ним не разлучались и все делили пополам. Передряг, в которые мы с ним попадали, вполне хватило бы на десятерых, и вскоре пас прозвали "братья-бесы".

Я помолчал, вспоминая весь тот ад, что казался теперь страшным сном. И только ночью, во сне он возвращался страшной явью. Мне было трудно и вспоминать, и выдавливать из себя слова:

– Несколько недель назад нас в составе небольшого отряда отправила на разведку к северо-востоку от карьера, где мы добывали нейрозит. Уже несколько дней, как в том направлении начали пропадать люди. Мы должны были разведать, что там такое объявилось. Ты сам что-нибудь знаешь об Уране?

– Ну, как все…

– Значит, не знаешь, Уран не просто планета смерти. Уран постоянно продуцирует смерть. Это планета с повышенной мутагенной активностью. Там постоянно возникают новые виды смертельно опасных организмов, а завезенные с других планет, немедленно мутируют, причем в наиболее опасном для окружающего мира варианте.

– Почему?

– Никто не знает. Просто это есть. Вероятно, это работа Создателя. Ну а его пути неисповедимы, как ты знаешь.

– Ты говорил о разведке.

– Да. Как всегда, не хватило аккумуляторов. Нам поэтому разрешили далеко не углубляться, но все равно уже через три километра мы попали в туман. Он был не водяной, какая-то коллоидная смесь, очень густая, а маски нашлись только у троих. Старший группы разрешил всем остаться на границе тумана, а троим – мне, Николаю и Юре Семенову, – всем у кого нашлись маски, – пройти вглубь метров на сто-двести и попытаться что-нибудь узнать.

– А маски?..

– Мы их так называли. На самом деле такие силовые устройства, которые создают локальное поле отталкивания. Можно дышать, смотреть, не боясь контакта лица с водой или, как тогда, с туманом.

Втроем мы ушли, но ушли недалеко. Оказалось, что в тумане нельзя быстро двигаться. Стоило увеличить скорость движения, как туман начинал сгущаться вокруг, уплотняться и уже давил сверху. А потом вокруг начинали мерещиться какие-то тени, твари… То, что нельзя было ничего увидеть, было хуже всего. Казалось, опасность везде, не понять. Неизвестно откуда.

Потом уже выяснилось, что туман – некий организм, состоящий из множества самостоятельных частиц-молекул. Мельчайший элемент – что-то вроде амебы, но в случае, когда внутрь тумана попадало нечто биологически активное, живое, одним словом, то происходило мгновенное взаимодействие молекул с образованием более сложного организма, способного справиться и потребить источник раздражения. В тот раз источником раздражения стали мы.

Мы втроем шли в связке. Мы обвязались прочной веревкой, которую туман уничтожил почти сразу. Уже через десяток метров мы потеряли друг друга. Пробовали кричать, но звук поглощался этой молочной взвесью.

Впоследствии оказалось, что этот коллоидный организм, кроме всего прочего, вырабатывал излучение, угнетающе действующее на психику жертв, – словом, нас тоже охватывал ужас.

Мы бродили, словно слепцы, уже поняв всю бесполезность нашей экскурсии и желая только одного: выбраться. Но ни я, ни Николай не бросили бы друг друга. А был еще и третий товарищ – Юра Семенов.

Его нашел я. Наверное, он пытался бежать, чем и стронул механизм… Сначала я наткнулся на что-то резиново-плотное, начал обходить – и близко увидел мертвые глаза Юры, разинутый в немом крике рот; снизу до щей он был облит этой упругой, мускулистой плотью, уже переваривавшей его. Я взял его за голову, и голова осталась у меня в руках. Голову я не бросил, положил в сумку, а когда повернулся, увидел за спиной нечто паукообразное, уже нависшее надо мной.

Я подумал, что мне коней. В последний момент Николай врезался в этого туманного паука. Понимаешь, он не решился выстрелить; во-первых, цель была совсем рядом со мной и меня могло задеть лучом бластера, а во-вторых, непонятно было, остановит ли этого аморфного хищника выстрел. Вероятно, Николай хотел оттолкнуть меня, а может быть, действительно думал справиться с этой тварью. Я так и не узнал, что он хотел. Знаю только, что думал спасти меня. И вот я жив, а он умер. Этот паук обхватил его мгновенно, и мгновенно образовал вокруг него кокон, подобный которому я уже видел только что.

Я словно вернулся назад в те дни, и жуткое молоко протоплазмы хаотично пульсировало вокруг меня. В комнате наступило молчание, и волны музыки, нарастающие, протяжные, словно собирались вырваться из замкнутых стен номера. Затухали, разламывались, стихали до шепота, слышался мягкий пульс, все ближе и тише – до полного безмолвия.

– Что стало с Николаем?

– То же, что и с Юрой. Мне повезло, что фрагменты протоплазмы, занятые перевариванием жертвы, теряют на некоторое время активность. Поэтому я смог вынести головы товарищей. А вот каким чудом вышел, можно только догадываться. Скорее всего в том состоянии ступора, в котором я находился, я не мог делать резких движений и просто брел. Да и расстояние было маленькое; я скоро вышел.

– Вы их похоронили?

– Конечно, они ведь умерли.

– Кое-что он мне рассказывал, – продолжал я. – Я знал, что семьи у него нет, отец погиб. Так что я оказался его единственным наследником. Когда мне отдали его вещи, я просмотрел их. Понимаешь, Николай был скрытен, а теперь я понял почему. Дело в том, что в его сумке я нашел пленку с начатым им когда-то письмом. Может, он забыл о нем, но мне оно пояснило кое-что из его прошлой жизни. Я помню это письмо дословно. Хочешь послушать?

Он едва заметно кивнул.

Я начал цитировать:

– "Меня вышвырнули из Мечтограда три года назад. У меня отняли семью, положение, честь и мою девушку. Они лишили меня всего, что у меня было, а она смеялась, глядя на это. Она смеялась потому, что сама была замешана во всем этом, а я любил ее. Она смеялась, уходя под руку с этим негодяем, а это животное, которое работает на него, пытался прикончить и меня. Мне пришлось убегать, и бег мой закончился здесь, на Уране. Я сделал ошибку…"

На этом письмо обрывалось.

– Но я не слышал никаких имен, – заметил Илья.

– Верно. Там не было никаких имен. Да мне они и не нужны. Я все равно узнаю, кто эти люди. И тогда знаешь что произойдет?

Я дал ему возможность догадаться самому.

– Зачем вы ввязываетесь во все это? – осведомился он.

Я понял, что он мне поверил, ибо, невольно, дистанцировался вежливым "вы".

– Зачем? Затем, что Николай был мне другом. Вы тут никогда не сможете понять, что такое друг в мире, который каждую секунду грозит тебя уничтожить. Может, только паша дружба и помогла мне выжить. Может, из нас двоих мог выжить только один, не знаю. Но то, что выжил я, делает меня должником. А кроме того, я знаю, что Орлов никого здесь у вас не убивал. Я поклялся вернуть ему все, что у него отняли. Тебе понятно?

– Отлично! Очень здравое рассуждение. Наивное, конечно, но очень благородное. И вы уже заранее решили, заранее всех осудили, а сами не знаете, виноват ли он или нет? Я сухо улыбнулся:

– За год можно отлично узнать человека, с которым ешь, спишь и дерешься бок о бок. Я узнал Николая, как самого себя. Орлов никого здесь не убивал.

Секунду Илья пристально смотрел на меня и вдруг, откинувшись, утонул в мягкой прозрачной спинке своего диванчика и шумно выдохнул воздух:

– Все. Я вам верю. И я ваш союзник.

– Тогда продолжай обращаться ко мне на "ты".

– Да? – удивился он. – А как я обращаюсь?

– Сначала на «ты», теперь на "вы".

– Хорошо, исправлюсь, – рассмеялся он.

– Есть хочешь? – вдруг вспомнил он. – Прием назначен на шесть, потом торжественная часть… Стоит перекусить.

Заказывая, он что-то долго требовал у администратора, добился своего и, словно волшебник, представил большой стол, выросший из пола и заставленный так плотно, что у меня вырвалось:

– Ты что, хочешь объесться?

– Учись. Ты должен схватывать на лету. Я заказал блюда вкусные, некалорийные и воздушные. Если ты все и один уничтожишь, то и тогда особенно не перегрузишься.

И действительно, ничего страшного, но очень вкусно.

А потом я вспомнил о Марине:

– Ты говорил о Марине. О Вронской, кажется. О племяннице Премъер-Министра. Нынешнего Премьер-Министра или усопшего?

– Нынешнего.

– Ты говорил, что у Николая с ней что-то получилось?

– Да. Они, правда, долго были просто друзьями. И только друзьями. Я, знаешь, очень не одобрял, когда он с ней… Это было как раз незадолго до смерти Премьера.

Я, неожиданно для себя, спросил:

– Ты тоже на нее виды имел?

– Да, – просто согласился он. – Я считал, что они не пара и что ей нужен был другой человек.

– Ты имеешь в виду себя?

Он перестал есть, побагровел и быстро сказал:

– Да, именно себя. Но Николай вскружил ей голову, влюбил в себя просто потому, что это было у него спортом. А она любила его так сильно, что даже после его высылки на Уран все равно оставалась верна ему.

Я засмеялся. Бывает. Но это ваше дело.

И по ассоциации, совсем не сложной, спросил:

– Ты говорил, что знаешь Ланскую Елену?

– Конечно.

– Она что, настолько известна? Почему?

– Еще бы не известна! Появилась несколько лет назад откуда-то с дальних звезд. В средствах не стеснена. Это мягко говоря. Шикарная женщина. И очень заметная. И ты тоже?

– Что?

– Тоже… ее заметил?

Я не совсем понял, что он имел в виду, поэтому спросил о другом:

– Мы сегодня с ней были у Мираба Мамедова в Магическом квартале. Мы оба получили приглашения, причем отдельно. Так вот, там нас, или только меня, хотели убить. А потом я ее не нашел. Можно ли узнать, где она сейчас?

– Конечно.

Илья вызвал робота и спросил, где сейчас находится Елена Ланская.

– Срочно соедините нас.

– Робот некоторое время пребывал в прострации, потом суетливо задергался и вдруг сообщил:

– Абонента не могут найти.

– Как это не могут? – искренне удивился Илья. – Соедините немедленно.

Вдруг настенный экран помутнел, мигнул черным, багровым, фиолетовым, прояснел на мгновение, мы что-то увидели, и тут возникла Лена, растерянно взирающая на нас. Она сидела в кресле посреди комнаты возле вертикально закрепленного металлического шеста, к которому была прикована цепью. Другой конец; цепи крепился к обручу на талии.

Увидев нас, Лена обрадовалась и рассердилась одновременно:

– Что за дьявол! Меня похитили. Николай! Они сказали, что ты мертв, но я не поверила. Илья! Ты тоже здесь? Очень хорошо. Сделайте же что-нибудь. Идиотизм какой-то!

– Ты где?

– Этот мерзавец говорит, что в замке Императора, но этого, конечно, не может быть

Из-за спины Лены словно бы материализовался давешний гном.

– Очень даже может быть, – вмешался он.

Лена вздрогнула:

– И ты здесь, мерзавец!

– Где же мне быть? Я в некотором роде ответственный.

– Кто это? – спросил Илья.

– Наш проводник по мирабовскому магическому вертепу.

– Отвечай! – свирепо потребовал я. – Где ты ее держишь?

– Она сказала правду. В замке Бога-Императора. И тебе придется прийти за ней. Выбора, однако, нет.

– Что за дьявол!

– Коля! – крикнула Лена. – Сделай что-нибудь!

Экран вновь мигнул, вернул на место перламутрового робота, мелодично сообщившего:

– Абонент отключился.

– Местонахождение абонента? – быстро потребовал Илья.

– Замок Бога-Императора, – без промедления сообщила машина. – Будут еще какие-нибудь приказания?

Приказаний не последовало, и робот исчез с экрана, на котором немедленно возникла пара: он – маленький и толстый, она – высокая и худая, под взрывы невидимого смеха, тут же начавшие высмеивать друг друга.

– Знаешь что? – нарушил молчание Илья. – Сейчас пять часов. Отправлюсь-ка я в Пресс-Центр, попробую узнать что-нибудь, а ты так без пяти шесть спускайся в вестибюль, я закажу машину. Идет?

Властитель

– Хорошо, – согласился я. – Идет.

Он ушел, и я остался один. Я еще до конца не понимал, что произошло со мной. Как? Почему? Я ведь почти не участвовал в этом, я только наблюдал за нами в обе наши встречи. Ничего не предвещало настоящего; неотвратимое, как движение галактик, медленно, почти незаметно во мне зародилось нечто пока бесформенное, но уже неразрывно сплавленное с ней: Лена, Лена, Лена!

Я понял, что способен на все. Ради девушки. Не знаю ни как это произошло, ни почему. Любовь ли это или сумасшествие. Мне было все равно. Все, кроме этого чувства, для меня перестало существовать.

Это случилось неожиданно в один момент, когда я осознал, что ее захватили из-за меня. Я был причиной. Как просто!..

Я подумал, что теперь память о погибшем друге и любовь к ней страшным образом спеклись: долг и любовь, смерть и любовь…

Я ходил по комнатам. Автоматика едва успевала убирать все то «движимое» имущество, что сотворил Илья. Я ощущал все мышцы. Меня будто звери раздирали на части и одновременно дрались между собой. Я сел, – кресло подхватило меня. Лена в опасности, и я должен спасти ее. Что, если она похищена с согласия Императора? Ну тогда!.. Если понадобится, я снесу замок Бога-Императора!..

Я чувствовал, чувствовал, что все смогу.

Я не сразу сообразил, что робот-администратор обращается ко мне.

– Да? Что? Повторите.

– Вам пора идти. Машина ждет.

– Да? Хорошо. Я готов.

Глубоко вздохнув, я попытался успокоиться. Мне надо на прием, который тоже не случаен. Вернее, меня не случайно пригласили. Я думал, мною хотят позабавить гостей – этакая экзотическая приправа к постной столичной жизни. Что-то должно решиться. Илья! Глава Пресс-Центра… он тоже может что-то узнать.

Внизу робот перламутрово улыбнулся:

– Машина ждет.

Я вышел за дверь, несколько бластеров нацелились мне в грудь.

Все так переплелось: утреннее посещение Магического квартала, схватки, исчезновение Лены и вспыхнувшее как порох мое чувство к ней – я молча переводил взгляд с одного полицейского на другого. Десятилетняя привычка заставила меня машинально подчиниться.

– Руки за голову! К стене!

У нас на Уране полицейские были, по сути, такими же узниками, поэтому позволить себе выходку идиотскую, глупое издевательство, шутку ради шутки мог позволить себе потенциальный покойник.

Я увидел майора Михайлова и лейтенанта Стражникова, сегодня уже встреченного мной, и еще троих неизвестных мне легавых.

Когда я понял, что грубое ощупывание и обстукивание моих ног служило лишь развлечением, я испытал удивление столь сильное, что оно отразилось на моей физиономии. Они дружно смеялись, потешаясь надо мной, майор едва выговорил сквозь смех, сотрясавший его могучее тело:

– Нас просили проводить тебя, Волков Сергей Владимирович, на прием к Премьер-Министру. Иди! Что застыл, словно девица?

Я пошел к машине.

– И из-за этого козла еще полицию тревожить, – добавил лейтенант Стражников, когда я проходил мимо.

Я вспомнил, как он недавно сбрасывал меня с башни, и мгновенно схватил его за горло. Лейтенант дернулся; помедлив секунду, все бросились разжимать мои пальцы. Я повернул голову к майору:

– Ты, шутник, если будешь стрелять, Премьер тебя с потрохами сожрет.

Он замешкался; трое его подручных дружно и безуспешно пытались отодрать мои пальцы, я с диким наслаждением наблюдал, как синеет только что, видимо, заживленное после моих побоев лицо.

В точно отмеренное мгновение я бросил его тело; лейтенант Стражников сполз по гладкому боку патрульной машины, его подхватили.

– Ты мне еще за башню должен, – сказал я. – Сейчас я с тобой только пошутил.

Ах Как же мне хотелось сломать ему шею! И это почувствовали все. Зверь в человеке сразу ощущается. Майор Михайлов выругался злобно и длинно. Мне было на него наплевать. Я молча сел в машину, крикнул:

– Поторапливайтесь! Я могу опоздать из-за вашей нерасторопности…

Держась за шею обеими руками, лейтенант не отрывал от меня горящего черной ненавистью взгляда. Майор тоже пыхтел. Я перестал обращать на них внимание. Да и долетели мы вмиг.

10 ПРИЕМ У ПРЕМЬЕР-МИНИСТРА

Еще издали показался вздымавшийся в золотистых лучах одиноким колоссом среди островков жилых кварталов массив стеклянных сверкающих скал – исполинский дворец наместника Бога-Императора на земле.

Экипажи приземлялись непрерывно. И непрерывно – туда-сюда – метались юркие роботы. Меня тоже увидели, подлетели, сверили, проводили к горящей колонне, одной из многих, словно прожектор цветного света устремленный ввысь. Я прошел внутрь…

Я вышел прямо в зал. И сразу попал в гущу толпы, медленно перемещавшейся куда-то. Зажатый телами, я двинулся вперед. Некоторое время спустя я понял, сколь огромен этот зал. Стало свободнее; единый поток разлился на множество ручейков: люди разбредались по сторонам.

Неожиданно кто-то подхватил меня под руку. Я оглянулся – это был Илья.

– Пойдем, тебе надо быть ближе к алтарю.

Илья ловко вел меня между группками беседующих людей. На ходу здоровался, кивал, издали приветственно махал кому-то рукой. Его знали; я ловил на себе любопытные взгляды. Какой-то низкорослый толстяк, раздутый от оранжевых мехов, подлетел к нам, пытаясь что-то сказать, но Илья отмахнулся, внезапно заторопившись. Наконец остановились.

– Стой здесь, – сказал Илья. – Если срочно понадобишься, чтобы я знал, где тебя найти.

Люди вокруг зашевелились, взгляды обратились ко мне.

– Я ненадолго, – пообещал Илья.

– Возвращение из мертвых? – услышал я за спиной женский голос. – Я думала, что уже не дождусь моего леопарда.

– Да?.. – Я не знал, что сказать.

– Почему ты сразу не навестил свою кошечку?

Женщина, стоявшая передо мной – высокая брюнетка, – улыбалась спокойной улыбкой красивой женщины. Она прямо смотрела на меня, но чувствовалось, что улыбается всем, как бы любезно предоставляя каждому право любоваться совершенством своего тела, гладких плеч, открытой груди и спины. Она была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком победительно демонстрируемую красоту.

Ее спокойный вид странно не соответствовал игривым словам.

– Я, право же… – начал я.

– Или ты всерьез хочешь огорчить меня. Я слышала, что Ланскую взял Император? – внезапно переменила она тему. – Это ей за жадность: нельзя же все под себя грести. Я сжал зубы.

– Зачем меня сюда пригласили? – спросил я, решив просто плыть по течению.

– Ну, если вспомнить, кем ты был каких-то десять лет назад…

– Тем более. Я не тот.

– Сейчас ты еще более интересен. Ну и как она в постели, лучше меня? Я пожал плечами;

– Я не помню вас. Год назад я потерял память.

– Ах ты, бедняжка, – сказала она, и лицо ее приняло жалостливое выражение. – Так ты не помнишь свою Катеньку?

Ее лицо вновь изменило выражение, отобразив

удивление и досаду.

– Ах вот почему Ланская так засуетилась! А я – то, дура, упустить такое! Что ж, так даже интереснее: меня зовут Екатерина Малинина, для тебя – Катенька. Мужа моего не помнишь?

– Нет.

– Виктор Малинин, философ и писатель. Он недавно еще одну несъедобную книгу родил.

– Несъедобную?

– А кто ее читать будет, кроме заплесневелых академиков? "Бог-Император как мистический факт", хорошо хоть я название запомнила. Ах! Я начинаю понимать! – вдруг воскликнула она. – Так это же меняет дело!

– Что меняет?

– Теперь понятно!

– Что?

– Ты хоть о паломничестве помнишь?

– Об этом мне только и говорят.

– Тогда скорее всего ты тоже пойдешь.

– Почему?

– Почему, почему… Не знаю. А иначе зачем тебя сюда пригласили? Так вот, мой муж тоже идет. А я тут сейчас вот подумала и придумала, что мужа бросать нехорошо. Я тоже с вами пойду.

– Да? А как же жребий?

– Добровольцы, как ты знаешь, обходятся без жребия.

– Я не знаю.

– Да, забавно. Ну так знай: мы отправляемся вместе.

– Прекрасно! Я теперь знаю немного больше, чем прежде. Благодарю.

– Мне тебя ждать вечером?

– Нет, я очень устал.

– Тогда, когда все кончится, спокойной тебе ночи. А я сегодня буду мечтать. Ты знаешь о чем.

– Не знаю.

– Узнаешь еще, мой милый. И она отошла.

– Что за красавица! – немедленно услышал я рядом. Мне показалось, Катенька тоже услышала, но не дрогнула.

Я повернулся. Говорил невысокий мужчина, криво усмехающийся тонким, словно прорезанным ртом.

– С кем имею?..

– О! Я слышал об этом ловком ходе.

– Вы имеете в виду?..

– Да вашу уловку насчет потери памяти. По-моему, это слишком: личность поменять – уже достаточно. Потеря памяти – несколько… А впрочем, с дураками лучше использовать идиотские ходы.

– Так с кем имею честь?..

– Главное, последовательность. Вы имеете честь беседовать с Кириллом Исаевым. Я говорю, какая красавица! Лично я предпочитаю женщин пожарче, но и в этой ледышке что-то есть: она сверкает, словно айсберг под солнцем. И так же может раздавить. Или заморозить. Но я отвлекся. Раз вы ничего не помните, представляю вам мою жену Маргариту.

Я повернулся.

– Добрый вечер.

– Добрый вечер, Коля, – улыбнулась мне высокая, почти одного роста с мужем, смуглая женщина. Ее хорошенькая, с чуть черневшими усиками верхняя губка мило дрогнула, силясь удержать смех, но не смогла. – Какой ты смешной, Коленька. Нет, ты сейчас самый таинственный человек в Империи. Ты что, как мой муж, решил посвятить себя революционной борьбе за ниспровержение кошмарного строя? Или хочешь вернуть престол?

Как это всегда бывает у вполне привлекательных женщин, даже недостатки ее – несколько длинный нос и легкая косина – казались особенною, присущей ей красотой. Было приятно смотреть на эту полную здоровья и живости хорошенькую брюнетку.

– Марго! – вмешался ее муж. – Это не Николай, а Сергей, сколько тебе говорить. Кроме того, он ничего не помнит, поэтому изволь соблюдать прилична.

– Как интересно! – сказала она, и губка ее вновь дрогнула от сдерживаемого смеха – Это так романтично. Значит, нам придется узнавать друг друга заново?

– Не болтай лишнего, Марго.

– Не буду, – сказала она и чинно спросила! – Будете возглавлять нашу экспедицию?

– Тебе же объяснили, что Сергей Владимирович ничего не помнит и не знает, – вновь вмешался муж. Было заметно, что жена превратилась для него в игривое дитя, а сам революционер – в няньку. Роли им, впрочем, нравились. – Это она о паломничестве. Полагают, что вы будете нашим проводником.

– Интересно. Я чувствую, все уже решено Но разве и вы едете? – спросил я у Маргариты.

– А как же! Разве мой муж упустит счастливый случай разделаться с Богом?

– А вы?

– Я? Куда же он без меня? Она легко взглянула на меня, и насмешливая улыбка тронула ее губы.

– Посмотри на него, он же пропадет один среди диких зверей.

В этот момент Кирилл Исаев был уже достаточно далеко, чтобы слышать сказанное, да и смотрел в другую сторону. Он был занят беседой с человеком среднего роста, курчавым и светлым, с ярко-голубыми глазами. Как и большинству здесь, тому на вид было лет тридцать. Он был серьезен, но рот его странно изгибался, являя миру как бы две полуулыбки; эти улыбки, в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляли впечатление такое, что нельзя было не обратить внимания.

– Он тоже идет, – сказала Марго, кивая на собеседника мужа, немедленно заметившего наше внимание, но не показывавшего вида. – Он будет нашим телохранителем.

– Мне кажется, все в этом зале намерены идти в это паломничество.

– Нет, просто все концентрируются вокруг вас. Вы знаменитость и наша надежда.

– Что вы имеете в виду?

– Считается, что у тех, кто выжил на Уране, очень высокий коэффициент выживаемости.

– Я должен быть польщен?

– Это уже ваше дело.

Разом, словно из воздуха, возник Илья:

– Привет, Марго. Познакомились?

– Да. – Ее губка вновь задергалась от сдерживаемого смеха. – Очень романтичное знакомство. Я тут показала Семена Кочетова.

– Да-да, для нас очень полезная кандидатура. Мне кажется, в этот раз будут одни добровольцы, – добавил Илья.

– О! Ты тоже идешь? – воскликнула Марго.

– Да – Он посмотрел на меня и добавил, словно оправдываясь: – Хочу узнать, что стало с отцом.

– А как же наследственная должность? – спросил я. – Оставишь пустой?

– Свято место пусто не бывает. Тем более у меня есть какой-то троюродный брат из долгоживущих Его и пристроят.

Между тем воздух словно бы сгустился, и от этого цвета стали ярче. Высоко-высоко над головами, нарушая все мыслимые законы перспективы, возникла и стала медленно опускаться дисковая платформа, на которой спокойно и величаво застыла фигура человека. Эффект был поразительный! Человек, его одежда, лицо – суровое, умудренное опытом, бесконечно доброе, – лицо мудреца! отца! патриарха! – все было видно так ясно, как будто золотой диск, на котором стоял Император, был совсем рядом.

Зрелище завораживало, притягивало; чем ближе (наискосок, через весь зал) опускалась платформа, тем больше вырастал Правитель. Правитель, Император, Бог! Отец всех людей! Он становился все больше и больше, но когда диск, звякнув, улегся на отмеченное красочной линией место, оказалось, что рост Бога-Императора под стать залу. Метров тридцать-тридцать пять, определил я. Вдруг огромные губы шевельнулись. Я ожидал громогласных звуков, но ощущение было такое, словно говорил человек, находящийся не более чем в метре.

Я не разобрал слов Бога, но закричал вместе со всеми: напряженные шеи, восторженно выкатившиеся глаза! И где-то совсем глубоко шевельну лось сомнение… странное несоответствие: всеобщий запал воодушевления, визжащая от радости Марго, вопли революционера-мужа, потрясающий вскинутой рукой Илья!..

Внезапно наступила тишина. Бог-Император улыбнулся, глаза его ярко засияли, и я погрузился в отеческую ауру, удостоился личной беседы с Богом-Правителем!

– Очень рад тебя видеть! – сказал Бог-Император совсем рядом, благородный лоб, морщины, избороздившие чело, умудренные долгой жизнью глаза – величественный! Отец народов! Владыка Империи! – Рад побеседовать с тобой!

11 СИЯТЕЛЬНЫЙ ПРЕМЬЕР-МИНИСТР

– Рад побеседовать с тобой. Я вижу, ты огорчен. Могу сказать только одно: если любишь – борись. В жизни вообще очень мало хорошего, да и ценность что-либо приобретает только после борьбы. Ты дышишь, а не ценишь, а попробуй лиши тебя воздуха! Ты был близок с Леной и не ценил, вот сейчас готов идти за ней на край света.

– Но почему?..

– Я не мог иначе. Придет время, ты поймешь и еще с тоской будешь вспоминать дни, когда мог дышать свободно…

– Я не понимаю…

– Еще поймешь. И возблагодаришь. А пока благословляю тебя на подвиг.

– Я пришел сюда ради Николая.

– Я знаю. А вот можешь ли ты знать, где найдешь, а где потеряешь? Иди навстречу судьбе. Прощай.

Император величественно удалился. Я вижу, многие вокруг еще продолжают беседу… сами с собой? с Богом? Все, каждый в зале восторженно шепчут что-то, неслышное другим…

– Уф! – отдуваясь, проговорил рядом Илья. – Сколько раз уже, а все никак не привыкну. Господь обещал уладить мои проблемы с оставляемой должностью. Я, честно говоря, беспокоился. А ты о чем с ним говорил? Впрочем, молчу, тайна исповеди…

Однако стало значительно свободнее. Люди, сбросившие с плеч тяжесть ожидания, повеселели.

– Давайте выпьем, – с бокалом обратился к нам с Ильей Исаев. С ним вместе подошел спокойно и твердо улыбающийся Кочетов. Мы немедленно стали превращаться в островок, на который накатывали людские волны.

Откуда-то возникли (я до сих пор не мог привыкнуть) столики, кресла; все расселись.

– Сомнений нет, – поднимая бокал, сказал Исаев. – Император дал добро. И вот что, друзья и возможные соратники, могу я сказать: до чего же подл человек! Вот меня возьмите, получил одобрение у Создателя на борьбу с мироустройством и рад. Я жизнь готов отдать, чтобы уничтожить Господа нашего Бога-Императора, а он одобрил, и я слезу пускаю.

– А вам что было сказано? – спросил я у Кочетова. Он посмотрел на меня своими холодными ясными глазами и вдруг усмехнулся:

– Позвольте это останется между мной и им.

– А мне Император сказал, что поедут восемь человек, в том числе какой-то майор Михаилов, – раздался чистый голос Екатерины Малининой.

Она вела мужчину, видимо мужа, а говорила сразу со всеми нами, смотря чуть поверх голов, чтобы не смущать кого-либо взглядом, вздумай этот кто-то любоваться ею.

– Мой муж, Виктор Малинин, – представила она, вероятно, только мне своего известного мужа, тот кивнул, сел в кресло, взял первый попавшийся бокал и внимательно стал рассматривать его содержимое на свет. – Михайлов, – продолжала Катенька, – это полицейский, и что он будет делать, не знаю. Кто-нибудь его встречал?

Я решил промолчать.

– Что вы об этом думаете? – Малинин-муж закончил изучение бокала и теперь рассматривал меня.

– Повторите, пожалуйста, я отвлекся.

– Я сказал, что Императора нет и никогда не было. Что вы думаете об этом?

– А как же совсем тут недавно?..

– Не смешите, это просто спецэффекты. Если вас интересует, я могу объяснить, как все устроено: немножко наркотика, немножко волновой психотерапии, немножко самовнушения… Знаете, что мне только что сказал Император?

– Нет.

– Император сказал, что он тоже агностик и что за всем этим коловращением (он так сказал, имея в виду себя, конечно) стоит, возможно, каждый из нас.

– Что он имел в виду?

– Что имел, то и сказал. Мол, неизвестно, кто создал этот мир: он, Император, или каждый из нас.

– Он не верит в познаваемость мира? Тогда как же он создал Империю? – рассеянно спросил я, поглядывая в глубь ставшей вогнутой чаши зала. Я со своего места, словно с горы, мог видеть происходящее далеко от себя. Я заметил, что в зал продолжают вливаться толпы людей, теперь уже одетых в должностные мундиры, затем – цветочное включение воздушных женских нарядов. Мягкий, глухой, дробный говор людей все сильнее зазвучал в насыщенной музыкой и ароматами атмосфере огромного, все расширяющегося зала.

– …и что удивительно, он сразу согласился, что его нет, что Бог-Император просто продукт коллективного творчества подданных Империи и он существует только благодаря этой всеобщей вере. Понимаете, – лошадиная физиономия Малинина увлеченно приблизилась ко мне, – Император утверждает, что, будучи агностиком, не может понять, как он, опираясь на отражения, а не сами объекты, сумел сотворить столько миров. Он, видите ли, еще не решил, кто менее реален: он, как творец мира, или мы, как творцы Бога. Каково!

– Ничего, ничего, – добавил Малинин, откинувшись на спинку кресла, – когда мы доберемся до замка, я ему покажу существование.

– Кто такой этот Кочетов? – спросил я его.

– Кочетов? Небезынтересная личность. Вы знаете, вынырнул откуда-то несколько лет назад, долгоживущий, но без смысла. Хуже всего долго жить и не видеть в этом смысла. Посмотрите, даже Катька находит смысл хотя бы в собственном совершенстве. Нарциссизм – чем не смысл? Про ниспровергателя строя я не говорю – здесь все ясно. Илья находит смысл в самом процессе проживания. А Семен Кочетов лишен идеи. И чем-то обижен, знаете ли. Огромный запас заключенных в темницу сил; он старается быть первым во всем, что интересует так или иначе других. А самого его это не интересует. Он проигрывает вдвойне: за себя и за других. А сам не понимает. Вот мы идем в экспедицию, и он пойдет. И будет лучше других. А для чего? Сам он не знает.

К нам подошла Екатерина Малинина, послушала мужа и, не меняя приветливого выражения лица, стала вглядываться в зал. Незаметно для себя она прижалась к моему плечу теплым бедром, а рукой оперлась на плечо. У нее это выглядело так естественно, словно был не человеческий порыв, а некое природное явление. Муж, слегка отодвинув ее бедро, дабы не загораживало меня, продолжал развивать мысль.

Я вздрогнул и сделал движение, удивительно совпавшее с невольным движением всего зала, всех людей; забравший внимание присутствующих чистый звонкий аккорд пронесся по залу, подобно вздоху тяжелого древнего колокола. Недалеко от места, где раньше, в начале вечера, был вход, на возвышенности, откуда пурпурной лентой стекала пологая лестница, возник и тут же рассеялся молочно-голубой столб света. Вице-Премьер с супругой улыбаясь, оглядывали людское море внизу; рев приветствий, непринужденное и вольное, согласно, впрочем, этикету, изъявление восторгов… – все усиливающихся, по мере сокращения расстояния между символом Власти и подданными.

Лестница, закончившись, плавно перетекла в живой коридор, образованный восторженной толпой.

Змеи светильников, устремившиеся к месту встречи, свились в клубки и поплыли над головами главы правительства и его супруги, словно живые нимбы нерезкого серебристого света. Величественный, худощавый, весь в черном и белом, Премьер медленно вел супругу, однако, что меня удивило, вдруг оказался рядом, в светлом круге, выхватившем из полумрака нас троих.

– Очень рад, господин Волков, наконец встретиться. Мария, это Сергей Владимирович Волков, наш скромный герой. Познакомьтесь, моя супруга Мария Ильинична.

– Представьте себе, вопиющий случай! Впервые в истории, насколько нам известно, человека похищают прямо в замок Бога-Императора. И так неожиданно! Но вы нас понимаете. Мы знаем, вы тоже принимаете участие в судьбе Елены Ланской. Кто бы мог подумать – говорила Мария Ильинична, скорбно покачивая головой. – Друг мои! – обратилась она к мужу, – может, нам стоит…

– Сергей Владимирович! И действительно, давайте отойдем в сторонку, не будем мешать людям, – сказал, мягко улыбаясь, Премьер-Министр, и только тут я заметил, как по живому коридору все еще двигается сиятельная пара, раскланиваясь с верноподданными, удаляется в сиянии огней, а настоящий Премьер-Министр с настоящей супругой стоят подле, и тени вокруг все сгущаются, и только мы втроем движемся в окружении серебристого сияния, надежно выделяющего нас от светлого мира вокруг. Я вижу, как какой-то мужчина, развлекающий веселой болтовней двух хорошеньких женщин, резко поворачивается с пустыми бокалами и почти делает шаг, неминуемо приводящий к столкновению, но вдруг запинается и обходит светлую границу, так и не отобразив ни в лице, ни в глазах ни малейшего беспокойства или удивления.

– Я могу быть с вами откровенным?

– Разумеется.

– Я не ждал другого ответа. Вы, наверное, теряетесь в догадках, почему вас пригласили на прием?

– Да, признаться, не совсем понятно. Если только за близость и внешнее сходство с неким известным вам лицом.

– К сожалению, Николай не смог дожить до этого дня. Мы так надеялись, мы так его любили, – вмешалась Мария Ильинична.

– Значит, нами движут одни и те же побуждения? – спросил я.

– Ну конечно. Ведь в этом деле – я имею в виду убийство и моего двоюродного брата, отца Николая, – очень много неясного. Давайте присядем, – прервал он себя. – Вот хотя бы сюда. – Он указал на маленький столик, уставленный бокалами с напитками. Здесь же были три кресла.

Мы сели. Я видел, что, несмотря на яркую освещенность, наш столик не привлекал внимания затененных людей-силуэтов. Я решил не обращать внимание на антураж.

– Сергей Владимирович! Может, у вас есть какие-нибудь вопросы?

Я посмотрел на Кравцова, осторожно пригубливающего из бокала. Он был доброжелателен и невозмутим.

– До сегодняшнего дня единственная причина моего присутствия здесь состояла в желании узнать правду об убийстве отца Николая. Я и сейчас намерен полностью реабилитировать его честное имя. Я хочу найти настоящего убийцу.

– Вы сказали, "до сегодняшнего дня", – вмешалась Мария Ильинична. – Что-нибудь изменилось?

– Как же?.. Похитили мою знакомую. И следы ведут во дворец Бога-Императора.

– Да, это прискорбный факт, – согласился Кравцов.

– И только?!

– Господин Волков. Чтобы исключить между нами малейшие недоговоренности, я тоже хочу отметить, что мы – творения Бога-Императора. Поэтому вопрос о свободе воли приобретает политическое значение, не только практическое. Является ли каждый из нас вещью Бога, вещью, обреченной на произвол (будем говорить так), или существуют какие-то высшие законы, которым подчиняется и Император? Вот что должно нас интересовать.

– Но в какой связи этот вопрос находится с исчезновением Лены? Вы тоже думаете, что исчезновение Ланской и гибель вашего брата Орлова Ивана Силантьевича как-то связаны?

– Разумеется.

– Мне кажется, это прямое вмешательство Бога-Императора в нашу жизнь. Может быть, такого рода вмешательства происходят постоянно? Может, вся наша жизнь находится в руках Бога? Никто не знает точно.

Он, прищурившись, посмотрел в зал. Потом взглянул на жену, на меня – колебание возникло и сразу исчезло на его лице.

– Вы знаете, – продолжил он, – существует множество теории, которые отрицают факт его присутствия здесь. Даже более того, говорят, что под видом Императора государством давно уже управляет некая тайная организация. Все это, как вы понимаете, ереси. Бездоказательные ереси. И лишь одно объединяет все эти теории. Вы догадываетесь?

– Нет.

– Не существует прямых, твердых доказательств верности того или иного учения. Вот для чего вы понадобились.

– Я не вижу связи.

– Связь есть. Вы должны возглавить экспедицию в замок Императора, разобраться во всем и вернуться. Никто, кроме вас, не способен на такое, ни у кого нет шанса. Возможно, до замка легко добраться, но вернуться еще никто не смог. Если нами правит Бог, то этого шанса не имеете и вы. Если существует группа людей, некая тайная структура, то вы сможете выбраться.

– Я могу не захотеть никуда идти.

– Можете, но пойдете.

– Почему? Мне никто не может приказать, заставить тем более.

– Да. Заставить не сможет. Но вы пойдете. Для меня это чисто логический вывод.

– Объясните.

– Я рассуждаю так, если вы, Волков Сергей Владимирович, готовы рискнуть всем ради чести умершего друга, то ради своей знакомой Ланской Елены – тем более. Да, мы знаем о ваших взаимоотношениях. И не возражайте, – протестующе махнул он рукой. – В побудительных мотивах отдельного человека мы пока разбираемся. К тому же есть еще довод в пользу вашего участия в экспедиции.

– Да?

– Да Вы не можете не понимать, что в Империи очень мало сил, которые с легкостью могут убирать Премьер-Министра и почти мгновенно перебрасывать достаточно известную в Империи личность в замок Бога – Императора

Я посмотрел на Кравцова, на его тактично отошедшую от нас супругу, на погруженное в сиреневый полумрак мельтешение призрачных теней, сгущавших сумрак своего бытия радостью, удовольствием, восторгом – многим, чем одарил их сегодня столь превосходный прием, на котором везде – зримо и незримо, – присутствовал Премьер-Министр.

– Пора нам разобраться в силах, которые управляют нашим миром. Пора нам перестать быть марионетками в чужих руках Вот для чего нужны вы и ваша исключительная, невероятная живучесть.

Я почувствовал, как все во мне напряглось, когда мы поднялись и стали вежливо и, возможно, навсегда прощаться. Я подумал о навязанном мне путешествии, об убийцах, о тайной секте, о Боге, о философе Малинине, отрицавшем Бога и надеявшемся найти Его, о полицейском Викторе Михайлове, который хочет моей смерти, о любящей весь мир, себя и все-таки глубоко равнодушной ко всему Катеньке Малининой, о ненавидящем власть и порядок Кирилле Исаеве и о Семене Кочетове, который не знает, зачем живет. И я подумал о Николае, моем друге, десять лет назад попавшим в центр ядовитого клубка интриг и страстей, и о Лене, ради которой я, конечно же, совершу это путешествие.

Мы попрощались, и я побрел прочь, обуреваемый дурными предчувствиями.

12 ОБОРВАЛАСЬ ЕДИНСТВЕННАЯ НИТЬ

Мы разместились в большой, неизменно черной машине, и пока она, нечувствительно для нас, пронзала облака, дождь, похожий на туман, и, наконец, просто кристально чистый воздух, я думал о поджидавшей пас таинственной стране, о которой не было известно практически ничего, о барьере, куполом покрывавшем заповедник Бога-Императора. Природа барьера была связана со временем.

– Может, тысячная, может, миллионная, десятимиллионная доля секунды, а барьер непреодолим, словно нейтринная стена, – пояснил мне еще вчера Малинин, сейчас равнодушно поглядывавший вниз, сквозь прозрачное днище машины.

Я вспомнил о том, что оружие с собой брать нельзя, через барьер также не проходят механизмы, а потому путешествовать (неизвестно, сколь долго) мы будем пешком или по рекам, если таковые встретятся, на плавсредствах, построенных нами же.

Это была безумная экспедиция, и если бы не обыденность раз в десять лет совершаемого мероприятия, никто, я думаю, не согласился бы идти.

Мне пришла в голову мысль, что Премьер-Министр во вчерашней беседе несколько покривил душой. Вернее, как всякий политик, уже по определению готовый к предательству и подлости, он заставлял и меня так думать о себе. Своим сходством с Николаем я являл для него пусть и незначительную, но все же угрозу, мимоходом нейтрализовать которую было делом необходимым и полезным. Он мог использовать и Лену, ибо нет уверенности, что она во дворце Императора, а не Премьер-Министра, получившего должность лишь в результате смерти Ивана Орлова и осуждения Николая, сына последнего.

А пока под нами проносился город, островки живых массивов, парки, леса, небольшое море. Потом мы летели вдоль рыскавшей меж холмов реки и приземлились наконец.

Посадка была произведена за пределами города. По сути, здесь было только небольшое, из серого камня сложенное одноэтажное строение, возможно продолжавшееся под землей.

Мы вышли из машины, которая сразу же улетела, и я увидел, как все взглядом, с одинаковым выражением на лицах провожали ее, словно улетающий механизм оборвал единственную нить, связывавшую нас с этим миром.

– Ну что, двинули? – бодро сказала Маргарита Исаева и повернулась к пустому на вид дому. – Может, мы и совершаем большую ошибку, но пока не попробуешь, не узнаешь. Незачем оттягивать, – тихо добавила она, но я услышал.

Мы вошли в серое строение. Нас встретил такой же серьги робот; провел по коридору, странно пустому; в нишах стояло несколько неподвижных роботов. В небольшом овальном кабинете он усадил нас в кресла, взял из стенного шкафа серую тетрадь и, листая ломкие страницы, стал объяснять правила перехода границы, уже известные нам. Несколько попыток прервать его ни к чему не привели, так что пришлось слушать до конца.

Это пустое времяпрепровождение, вместе с ожиданием чего-то неведомого и таинственного, повлияло на наше несколько сонное с утра состояние. Каждый задумался, может впервые с момента решения идти в паломничество, о последствиях (во всяком случае, мне так казалось, когда я глядел на их лица), и волнение исподволь овладевало нами. Мы слушали робота, кивали и в какой-то неподходящий момент, касавшийся запрета на перенос взрывчатых веществ (чисто номинальный, ибо ничего, что запрещено, поле не пропускало), Катенька, сидевшая возле мерно кивающего головой в такт словам мужа, вдруг сказала:

– Ничего с нами не случится… Робот закончил читать, нас заставили расписаться в тетради. Он спросил, есть ли вопросы?

– Существуют ли прецеденты возвращения паломников назад? – спросил Малинин.

– Да, – подтвердил робот. – Прецедент единственный и зафиксирован как факт, но без подробностей,

– Почему? – продолжал допытываться философ.

– Исключению может сопутствовать и недостаток информации. Именно поэтому и существуют исключения, – менторским тоном объявил робот и повел нас на контрольно-пропускной пункт.

Это был просто коридор, перекрытый глухой черной мембраной, Я шагнул первым – мрак был полным. Ничего не видя и не ощущая, я сделал еще один шаг – яркий свет, трава под ногами, деревья, люди, лошади, гневный клекот орла и снова мрак, – кто-то, смутно стоявший сбоку, обрушил вместе с дубинкой этот новый мир мне на голову.