Властитель огня

Глава 8

Близ Экс-ан-Прованса, Франция

– По-моему, мы нашли еще одного, профессор.

Поль Мартино, стоя на четвереньках в глубокой тени археологической выемки, медленно повернул голову в поисках происхождения голоса, нарушившего его работу. Взгляд его упал на знакомые очертания Иветты Дебрэ, девушки, недавно окончившей университет и добровольно нанявшейся на экскавацию. Дневное прованское солнце ярко светило позади нее, превращая ее в силуэт. Мартино всегда считал ее чем-то вроде хорошо скрытого артефакта. Коротко остриженные темные волосы и квадратная челюсть создавали впечатление, что это юноша, почти подросток. Только когда его взгляд проходился по телу – по высокой груди, тонкой талии, по округлым бедрам, – открывалась ее поразительная красота. Он обследовал ее тело своими умелыми руками, сбросил грязь со складочек и обнаружил скрытые прелести и боль старых ран. Никто на раскопках не подозревал об их отношениях, считая их не более чем отношениями между профессором и ученицей. Поль Мартино отлично умел хранить тайны.

– Где это?

– За домом собраний.

– Настоящая или каменная?

– Каменная.

– В каком положении?

– Лицом вверх.

Мартино поднялся. Затем положил ладони на обе стороны узкого разреза и могучим рывком мускулов плеч выбросил себя на поверхность. Он стряхнул красноватую провансальскую землю с ладоней и улыбнулся Иветте. Одет он был как всегда – в выцветшие джинсы и замшевые сапоги, чуть более модные, чем те, в каких ходили менее известные археологи. На нем был шерстяной пуловер темно-серого цвета, вокруг шеи был щеголевато повязан красный платок. Волосы у него были черные и кудрявые; глаза – большие и темно-карие. Коллега однажды заметил, что в лице Поля Мартино можно обнаружить следы всех народов, когда-то правивших в Провансе, – кельтов и галлов, греков и римлян, вестготов и тевтонов, франков и арабов. Он был бесспорно красив. Иветта Дебрэ была не первой восторженной студенткой, которую он соблазнил.

Официально Мартино был адъюнкт-профессором археологии в престижном университете Экс-Марсель III, но большую часть времени проводил в поле и служил советником свыше десяти местных археологических музеев, разбросанных по югу Франции. Он был знатоком доримской истории Прованса и, хотя ему было всего тридцать пять лет, считался одним из лучших французских археологов своего поколения. Его последняя работа – монография об окончании лигурийской гегемонии в Провансе – стала учебником по этому предмету. В данное время он вел переговоры с французским издателем о публикации работы для массового читателя о древней истории этого района.

Его успех, его женщины и слухи о его богатстве превратили Мартино в источник значительной профессиональной зависти и сплетен. Он редко говорил о своей личной жизни, но никогда не делал тайны из своих академических успехов. Его покойный отец, Анри Мартино, любительски занимался бизнесом и дипломатией и провалился в обеих областях. Мартино после смерти матери продал большой дом семьи в Авиньоне, а также вторую недвижимость в сельской местности в Воклюзе. И с тех пор уютно жил на полученные от этих продаж деньги. У него была большая квартира близ университета в Эксе, уютная вилла в селении Лакост и небольшое пристанище на Монмартре в Париже. Когда его спрашивали, почему он решил заняться археологией, Мартино отвечал, что его крайне заинтересовал вопрос о том, почему цивилизации появляются и исчезают и что приводит к их гибели. Иные люди чувствовали в нем известную норовистость, подспудную ярость, которую, казалось, утихомиривало – по крайней мере временно – физическое погружение его рук в прошлое.

Мартино прошел вслед за девушкой по извилистым переходам археологических траншей. Место это находилось на верху горы, высящейся над широкой долиной Шэн-де-л'Этуаль, и было oppidum – или обнесенным стенами фортом, – построенным могущественным кельто-лигурийским племенем, известным под названием сальес. Первоначально предпринятые раскопки привели к выводу, что в форте было две четко разделенные секции – одна для кельтской аристократии, а вторая, как считалось, для лигурийцев классом ниже. Но Мартино выдвинул новую теорию. Поспешное добавление более бедной части форта совпадало по времени с борьбой между лигурийцами и греками близ Марселя. Этой своей экскавацией Мартино убедительно показал, что дополнение к форту было похоже на лагерь беженцев в Железном веке.

Теперь он пытался ответить на три вопроса. Почему форт был заброшен, просуществовав всего сто лет? Какое значение имеет большое число отрубленных голов – настоящих и сделанных из камня, – которые он обнаружил вблизи центрального дома собраний? Были ли это боевые трофеи варваров Железного века, или они имели религиозное значение и каким-то образом связаны с таинственным кельтским культом «отрубленных голов»? Мартино подозревал, что этот культ, возможно, способствовал столь быстрому умиранию форта, вот почему он велел остальным членам своей команды сообщать ему, как только будет обнаружена еще одна «голова», и потому лично занимался раскопками. Мартино по опыту знал, что нельзя игнорировать ни один ключ, сколь малозначительным он бы ни казался. Как лежала голова? Какие еще артефакты или фрагменты обнаружены неподалеку? Есть ли какие-либо следы в окружающем грунте? Ответы на такие вопросы нельзя было оставить в руках студентов, даже столь талантливых, как Иветта Дебрэ.

Они подошли к археологической траншее приблизительно шести футов в длину и на ширину плеч поперек. Мартино спустился в траншею, стараясь не потревожить окружающую землю. Из твердой подпочвы торчал легко узнаваемый человеческий нос. Мартино достал из своего заднего кармана маленькие щипчики и щетку и приступил к работе.

Следующие шесть часов он не вылезал из ямы. Иветта сидела, скрестив ноги, на краю. Время от времени она предлагала ему минеральной воды или кофе, но он неизменно отказывался. Каждые две-три минуты кто-либо из другой команды, проходя мимо, осведомлялся, как идут дела. Их вопросы встречались молчанием. Из траншеи доносился лишь звук рабочих инструментов Мартино. Удар, удар, смахнуть щеткой, щеткой, обдуть. Удар, удар, смахнуть щеткой, щеткой, обдуть…

Медленно из глубин древних слоев земли перед ним возникало лицо – рот сжат в предсмертной агонии, глаза закрыты смертью. По мере того как утро переходило в день, Мартино все больше углублялся в землю и обнаружил, как и ожидал, что голову поддерживала рука. Собравшиеся на краю экскавационной траншеи не понимали, что для Поля Мартино это лицо было не просто загадочным артефактом из далекого прошлого. Мартино увидел в темной земле лицо врага и подумал, что настанет день, когда он вот так будет держать на ладони его отрубленную голову.

В середине дня из долины Роны пришла буря. Холодный, гонимый резким ветром дождь обрушился на экскавацию, словно налет вандалов. Мартино вылез из своей траншеи и быстро стал подниматься в гору, на вершине которой он обнаружил свою команду, укрывшуюся под древней стеной.

– Прекращаем работу, – сказал он. – Завтра продолжим.

Мартино пожелал им хорошего дня и направился на стоянку машин. Иветта отошла от своих товарищей и последовала за ним.

– Как насчет того, чтобы поужинать сегодня вечером?

– Я бы очень хотел, но, боюсь, не смогу.

– Почему?

– Еще один нудный прием профессорского состава, – сказал Мартино. – Декан потребовал, чтобы я был.

– А завтра вечером?

– Возможно. – Мартино дотронулся до ее руки. – Увидимся утром.

По другую сторону стены была заросшая травой стоянка для машин. Новый «мерседес» Мартино выделялся среди побитых машин и мотороллеров добровольцев и менее известных археологов, работавших на раскопках. Мартино сел за руль и направился по шоссе Д-14 в Экс. Через четверть часа он уже ставил машину на свое место перед многоквартирным домом, рядом с бульваром Мирабо, в центре города. Это был отличный дом восемнадцатого века с балконом, огражденным чугунной решеткой, перед каждым окном и дверью на левой стороне фасада, выходившего на улицу. Мартино вынул почту из ящика, затем на маленьком лифте поднялся на пятый этаж. Там был маленький вестибюль с мраморным полом. Пара римских сосудов для воды, стоявших у его двери, были настоящими, хотя, если кто спрашивал об их происхождении, им говорили, что это хорошие репродукции.

Квартира, в которую он вошел, пожалуй, больше подходила члену экской аристократии, чем археологу и профессору на полставке. Первоначально это были две квартиры, но Мартино после скоропостижной смерти от несчастного случая своего соседа-вдовца добился права соединить их в одну квартиру. Гостиная была большая и эффектная, с высоким потолком и большими, выходящими на улицу окнами. Обстановка была в провансальском стиле, хотя мебель здесь стояла более изящная, чем на вилле Мартино в Лакосте. На одной стене висел пейзаж Сезанна, на другой – пара эскизов Дега. Пара на удивление сохранившихся римских колонн стояла у входа в большой кабинет, в котором было несколько сотен археологических монографий и замечательная коллекция подлинных заметок и рукописей величайших умов в истории этого предмета. Дом Мартино был его убежищем. Он никогда не приглашал сюда коллег – только женщин, а последнее время – только Иветту.

Он быстро принял душ и переоделся. Через две минуты он уже снова сидел за рулем «мерседеса» и мчался по бульвару Мирабо. Ехал он не в университет. Вместо этого он пересек город и свернул на скоростное шоссе А-51 в направлении Марселя. Он солгал Иветте. И не впервые.

Большинство обитателей Экса смотрели на Марсель сверху вниз. А Полю Мартино Марсель всегда нравился. Город-порт, который греки звали Массалия, был теперь вторым крупным городом Франции и продолжал оставаться местом прибытия большинства иммигрантов в страну – в основном из Алжира, Марокко и Туниса. Город был разделен приблизительно пополам шумным бульваром Ла-Канебьер, и у него было два лица. К югу от бульвара, возле старого порта, лежал приятный французский город с широкими тротуарами, дорогими торговыми улицами и эспланадами, на которых располагались столики кафе. А к северу от бульвара находились районы Ле-Панье и квартал Бельзанс. Здесь люди ходили по мостовой и слышалась только арабская речь. Иностранцы и французы, легкая добыча для уличных преступников, редко появлялись в арабских кварталах после наступления темноты.

Поль Мартино не беспокоился о своей безопасности. Он поставил свой «мерседес» на бульваре д'Антенн, возле лестницы, что вела к вокзалу Сен-Чарльз, и пошел вниз с холма в направлении Ла-Канебьер. Еще не дойдя до бульвара, он свернул направо, в узкую улочку под названием рю де Конвалесан. Улица была настолько узкая, что по ней едва могла проехать машина, и спускалась вниз в направлении порта, в самый центр квартала Бельзанс.

На улице было темно, и Мартино почувствовал, как в спину ему задышал мистраль. В ночном воздухе пахло угольным дымом, куркумой и слегка медом. Двое стариков, сидевших на шатких стульях у входа в многоквартирный дом, курили кальян и безучастно посмотрели на Мартино, когда он проходил мимо. Через минуту футбольный мяч, спущенный и почти того же цвета, что и мостовая, поскакал к нему из темноты. Мартино подцепил его ногой и ловко отправил назад, туда, откуда он прилетел. Мальчишка в сандалиях подхватил его, а увидев высокого чужеземца в европейской одежде, повернулся и исчез в проулке. Мартино показалось, что он увидел себя тридцать лет тому назад. Угольный дым, тюмерик, мед… На секунду у него возникло такое чувство, что он идет по улицам южного Бейрута.

Он подошел к перекрестку. На одном углу был киоск с шаурмой, а на другом – крошечное кафе, обещавшее «Тунисскую кухню». Из двери в кафе за Мартино наблюдали трое парней. Он пожелал им по-французски доброго вечера, затем опустил глаза и свернул направо.

Здесь улица была еще уже, чем рю де Конвалесан. Бо́льшую часть мостовой занимали рыночные палатки с дешевыми товарами и алюминиевыми горшками. В конце была арабская кофейня. Мартино вошел в нее. В глубине кофейни, близ туалета, была узкая неосвещенная лестница. Мартино медленно из-за темноты поднялся по ней. Наверху была дверь. Мартино подошел к ней, и она неожиданно открылась. На площадку вышел бритый мужчина в галабии.

– Maa-salaamah,[21] – произнес он.

– As-salaam alaykum,[22] – ответил Мартино, проходя мимо мужчины в помещение.

Глава 9

Иерусалим

Иерусалим – это в буквальном смысле город на холме. Он стоит высоко над Иудейскими горами, и в него попадают с Прибрежной равнины по похожей на лестницу дороге, которая карабкается по извилистому склону узкого ущелья, именуемому Шаар Ха'Гай. Габриэль, как большинство израильтян, по-прежнему именовал его по-арабски Баб аль-Вад. Он опустил окошко своей казенной «шкоды» и положил локоть на стекло. Вечерний воздух, прохладный и мягкий, пахнущий кипарисами и соснами, ласкал рукав его рубашки. Он проехал мимо заржавевшего каркаса бронетранспортера – реликвии, напоминавшей о сражениях 1948 года, и подумал о Шейхе Асаде и его кампании, нацеленной на то, чтобы перерезать жизнеснабжение Иерусалима.

Он включил радио в надежде найти немного музыки, которая отвлекла бы его мысли от дела, но вместо этого услышал сообщение о том, что террорист-смертник только что взорвал автобус в Рехавии, богатом районе Иерусалима. Он послушал «Новости», затем, когда началась мрачная музыка, выключил радио. Мрачную музыку включали, когда были жертвы. И чем дольше звучала музыка, тем больше было покойников. Шоссе номер 1 внезапно превратилось из четырехполосной трассы в широкий городской бульвар, знаменитую Дорогу Яффы, которая шла от северо-западного угла Иерусалима к стенам Старого города. Габриэль поехал по этой дороге влево, затем вниз по длинному мягкому спуску, мимо шумной Новой центральной автобусной станции. Несмотря на взрыв, пассажиры потоком шли через дорогу ко входу на станцию. У большинства не было иного выбора, кроме как сесть на автобус и надеяться, что сегодня вечером шарик рулетки не остановится на их номере.

Габриэль проехал мимо входа на широко раскинувшийся рынок Макане Иегуда. Девушка-эфиопка в полицейской форме стояла у металлической баррикады, проверяя сумки всех, кто входил на рынок. Когда Габриэль остановился на «красный свет», группки харедимов[23] в черных лапсердаках пробежали между машинами, словно листья, гонимые ветром.

Через несколько поворотов Габриэль добрался до Наркисс-стрит. Тут не было места для парковки, поэтому он оставил машину за углом и медленно пошел к своей квартире под навесом пышных эвкалиптов. Он с горечью и нежностью вспомнил Венецию – как возвращался домой, скользя по водам канала, и привязывал свою лодку позади дома.

Многоквартирный дом из иерусалимского известняка стоял в нескольких метрах от улицы, и к нему вела цементная дорожка, проложенная сквозь заросший садик. Вестибюль был освещен зеленым светом, и в нем сильно пахло новой краской на нефти. Габриэль не стал проверять почтовый ящик – никто ведь не знал, что он тут живет, а счета приходили на адрес мнимой компании, занимающейся недвижимостью, которой управлял Административно-хозяйственный отдел Службы.

В доме не было лифта. Габриэль устало поднялся по цементным ступеням на четвертый этаж и открыл дверь. Квартира была большая по израильским меркам – две спальни, кухня, как на самолете, небольшой кабинет, выделенный из гостиной и одновременно столовой, – но ей далеко было до piano nobile[24] того дома, где жил Габриэль на канале в Венеции. Жилищный отдел предложил ему купить эту квартиру. Стоимость квартир в Иерусалиме, похоже, сокращалась с каждым взрывом бомбы, и в данный момент ее можно было бы купить за хорошую цену. Кьяра решила не дожидаться удобного момента и купить ее. Поскольку делать ей было почти нечего, она проводила большую часть времени в магазинах и неуклонно превращала функциональную, но унылую квартиру в нечто, похожее на дом. С тех пор как Габриэля не было дома, здесь появился новый ковер, а также круглый медный кофейный столик с деревянным лакированным пьедесталом. Габриэль надеялся, что Кьяра купила его в каком-нибудь почтенном месте, а не у одного из этих маклаков, что продают в бутылке «Воздух Святой Земли».

Он позвал Кьяру, но в ответ была тишина. Он прошел по коридору в их спальню. Она была обставлена для оперативных работников, а не для любовников. Габриэль сдвинул кровати вместе, но всякий раз просыпался среди ночи с ощущением, что висит над пропастью, вцепившись в ее края. У изножья кровати стояла маленькая картонная коробка. Кьяра уже убрала большинство их вещей – осталась только эта коробка. Габриэль подумал, что психолог с бульвара Царя Саула узрел бы глубокий смысл в том, что он не вынул вещи из коробки. Истина была более прозаичной: он был слишком занят. И все же Габриэля угнетала мысль, что вся его жизнь укладывается в такую коробку – вот так же трудно представить себе, что маленькая металлическая урна может вместить в себя пепел целого человеческого существа. Большинство вещей даже не принадлежали ему. Они принадлежали Марио Дельвеккио, человеку, роль которого он некоторое время исполнял под скромные аплодисменты.

Габриэль сел и ногтем большого пальца вскрыл упаковочную ленту. И с облегчением увидел небольшой деревянный ящичек, инструментарий путешествующего реставратора, где лежали краски и кисти, которые подарил ему Умберто Конти по окончании обучения. Остальное было в основном барахло, то, с чем ему давным-давно следовало расстаться: старые корешки чеков, записи, касающиеся реставрации, резкий отзыв, который он получил в одном итальянском журнале по искусству за свою работу по реставрации картины «Христос на море Галилейском» Тинторетто. Габриэль удивился, зачем он его прочитал, не говоря уже о том, чтобы хранить.

На дне ящичка он обнаружил конверт не больше чековой книжки. Он вскрыл его и перевернул. Оттуда выпали очки. Они принадлежали Бенджамину Стерну, убитому агенту Службы. Габриэль все еще мог различить жирные отпечатки пальцев Бенджамина на грязных стеклах.

Он начал класть очки обратно в конверт, но тут заметил, что в глубине есть еще что-то. Перевернув конверт, он щелкнул по дну. На пол упал некий предмет – кожаный ремешок, на котором висела красная рука из коралла. Тут он услышал шаги Кьяры на лестничной площадке. Он взял талисман и сунул его в карман.

Когда он вошел в переднюю комнату, Кьяра уже сумела открыть дверь и втаскивала в комнату мешки с провизией. Она подняла глаза на Габриэля и улыбнулась, словно удивляясь тому, что он тут. Ее черные волосы были заплетены в толстую косу, и весеннее средиземноморское солнце уже слегка окрасило ее щеки. На взгляд Габриэля, она выглядела как настоящая сабра. Только когда она говорила на иврите, итальянский акцент выдавал, откуда она родом. Габриэль больше не говорил с ней по-итальянски. Итальянский был языком Марио, а Марио умер. Только в постели они говорили друг с другом по-итальянски, и это было уступкой Кьяре, которая считала иврит языком, не подходящим для любви.

Габриэль закрыл дверь и помог Кьяре перенести пластиковые пакеты с продуктами на кухню. Они были разные – одни белые, другие синие, и еще был красный мешок, на котором стояло имя хорошо известного кошерного мясника. Габриэль понял, что Кьяра снова проигнорировала его уговоры не ходить на рынок Макане Иегуда.

– Там все гораздо лучше, особенно продукты, – в свое оправдание сказала она, заметив неодобрение на его лице. – А кроме того, я люблю тамошнюю атмосферу. Там такие страсти.

– Да, – согласился Габриэль. – Видела бы ты, что там творится, когда происходит взрыв бомбы.

– Ты что же, хочешь сказать, что великий Габриэль Аллон боится террористов-смертников?

– Да, боюсь. Нельзя перестать хотеть жить, но есть разумные принципы, которым надо следовать. Как ты добралась домой?

Кьяра смущенно посмотрела на него.

– Черт бы побрал тебя, Кьяра!

– Я не смогла найти такси.

– Ты что же, не знаешь, что в Рейхавии был только что взорван автобус?

– Конечно, знаю. Мы слышали взрыв внутри Макане Иегуда. Потому-то я и решила ехать домой на автобусе. Я считала, что обстоятельства складываются в мою пользу.

Подобные расчеты, как знал Габриэль, были повседневной особенностью современной жизни израильтян.

– Отныне езди на автобусе номер одиннадцать.

– Это который?

Он опустил два пальца в пол и сделал ими шагающее движение.

– Это что же, один из примеров твоего фаталистического израильского юмора?

– В нашей стране необходимо иметь чувство юмора. Только так можно не сойти с ума.

– Ты больше нравился мне, когда был итальянцем. – Она тихонько толкнула его к двери из кухни. – Пойди прими душ. У нас сегодня к обеду будут гости.

Ари Шамрон отвратил от себя всех, кто больше всего любил его. Он был твердо уверен – как выяснилось, по глупости, – что служение в течение всей жизни обороне страны обеспечивает ему иммунитет в отношениях с детьми и друзьями. Его сын Ионатан был командиром танка в израильских силах обороны и, казалось, одержим поистине самоубийственной жаждой умереть в бою. Его дочь переехала в Новую Зеландию и жила на птицеферме с иноверцем. Она избегала отвечать ему, когда он звонил, и отказывалась последовать его многократным требованиям вернуться на родину.

Только Гила, его многострадальная жена, преданно оставалась возле него. Она была женщина тихая, а Шамрон – темпераментный и слепо видевший в себе только хорошее. Гила была единственным человеком, который осмеливался бранить Шамрона, хотя, чтобы не смущать его, она обычно высказывала свои претензии по-польски – так произошло и тогда, когда Шамрон попытался закурить за обеденным столом, покончив с жареным цыпленком и рисом. Гила знала лишь весьма смутно про работу мужа и подозревала, что руки его нечисты. Шамрон избавил ее от самого худшего, так как боялся, что Гила, узнав слишком много, отвернется от него, как отвернулись дети. В Габриэле она видела человека, способного оказать на мужа сдерживающее влияние, и по-доброму относилась к нему. Она чувствовала также, что Габриэль пылко любит Шамрона, как сын любит отца, и она любила за это Габриэля. Гила не знала, что Габриэль убил не одного человека по приказу ее мужа. Она считала, что он этакий клерк, занимающийся канцелярской работой, проводивший немало времени в Европе и хорошо знавший искусство.

Гила помогала Кьяре мыть посуду, в то время как Габриэль и Шамрон отправились в кабинет поговорить. Избавившись от глаз Гилы, Шамрон закурил сигарету. Габриэль открыл окно. Ночной дождь нежно стучал по камням улицы, и острый запах мокрых листьев эвкалипта наполнил комнату.

– Я слышал, ты охотишься за Халедом, – произнес Шамрон.

Габриэль кивнул. Он доложил Льву утром о находках Дины, и Лев немедленно отправился в Иерусалим повидать премьер-министра и Шамрона.

– Откровенно говоря, я никогда не верил в миф о Халеде, – сказал Шамрон. – Я всегда считал, что этот молодой человек поменял имя и предпочел жить, избавившись от тени своих деда и отца… от тени этой страны.

– Как и я, – сказал Габриэль, – но проблема требует дознания.

– Да, требует. Почему никто никогда не устанавливал связи между датами происшествий в Буэнос-Айресе и Стамбуле?

– Было решено, что это случайное совпадение, – сказал Габриэль. – К тому же не было достаточных доказательств, чтобы замкнуть круг. До сегодняшнего дня никому не приходило в голову посмотреть на Бейт-Сайед.

– Она очень хороший работник, эта девушка – Дина.

– Боюсь, у нее это стало навязчивой идеей.

– Ты имеешь в виду то, что она была на площади Дизенгофф в тот день, когда взорвался пятый номер?

– Откуда вам это известно?

– Я позволил себе просмотреть персональные дела твоей команды. Ты хорошо ее подобрал.

– Она много знает о вас, в том числе такие подробности, о которых вы никогда мне не говорили.

– Например?

– Я не знал, что это Рабин сидел за рулем в машине, на которой вы бежали, после того как убили Шейха Асада.

– Мы очень сблизились после этого – Рабин и я, но, боюсь, разошлись по поводу Осло. Рабин считал, что Арафат сник и пора договариваться. А я сказал ему, что Арафат готов договариваться, потому что его популярность поехала вниз, что Арафат намерен использовать Осло, намереваясь вести войну против нас иными методами. Я был, конечно, прав. Для Арафата Осло был лишь ступенью в его «стратегии фаз», которую он разработал для нашего уничтожения. Он так и сказал, когда выступал перед своим народом на арабском языке.

Шамрон закрыл глаза.

– Я не получаю никакого удовлетворения от того, что оказался прав. Смерть Рабина была для меня страшным ударом. Противники называли его предателем и нацистом, а потом убили его. Мы убили одного из наших. Мы подцепили арабскую болезнь. – Он медленно покачал головой. – И все равно, наверное, это было необходимо – эта призрачная попытка примириться с нашими заклятыми врагами. Это укрепило нас в решимости принять соответствующие меры, если мы хотим выжить в этой стране.

К следующей теме – уничтожению Бейт-Сайеда – Габриэль подошел с великой осторожностью.

– Это ведь была операция Пальмаха, верно?

– Что, собственно, ты хочешь знать, Габриэль?

– Вы были там?

Шамрон тяжело вздохнул и кивнул.

– У нас не было выбора. Бейт-Сайед был базой, откуда милиция Шейха Асада вела свои операции. Мы не могли оставить такое враждебное население среди нас. После смерти Шейха необходимо было нанести сокрушительный удар по остаткам его сил.

Взгляд Шамрона вдруг стал холодным. Габриэль видел, что ему не хотелось больше говорить об этом. Шамрон глубоко затянулся сигаретой, потом рассказал Габриэлю, как ночью перед бомбежкой его обуяло предчувствие беды.

– Я знал: что-то подобное случится. Я почувствовал это в тот момент, когда все произошло. – И поправился: – Я почувствовал прежде, чем оно произошло.

– Если Халед пытается наказать нас, почему он не убил меня в Венеции, когда у него был для этого шанс?

– Возможно, он и намеревался. Дауд Хадави был всего в двух-трех милях оттуда, на дороге в Милан, когда итальянцы обнаружили его. Может быть, Хадави должен был убить тебя.

– Ну а Рим? – спросил Габриэль. – Почему Халед выбрал Рим?

– Возможно, потому что в Риме был европейский штаб «Черного сентября». – И Шамрон посмотрел на Габриэля. – Или, может быть, он пытался поговорить непосредственно с тобой.

«Вадаль Абдель Цвейтер, – подумал Габриэль. – Пьяцца Аннабальяно».

– Учти еще одно, – сказал Шамрон. – Через неделю после взрыва в центре Рима состоялась массовая демонстрация – не против террора палестинцев, а против нас. Европейцы – лучшие друзья палестинцев. А нас цивилизованный мир предоставил нашей судьбе. Мы никогда не вернулись бы на эту землю, если бы нас не вытолкала сюда ненависть европейских христиан, а теперь, когда мы тут обосновались, они не дают нам сражаться, чтобы мы не вызвали антагонизма у живущих среди них арабов.

Воцарилась тишина. Из кухни донесся стук посуды и легкий смех женщин. Шамрон глубже сел в кресле. Постукиванье дождя и сильный аромат эвкалиптов, казалось, успокоительно действовали на него.

– Я тут принес несколько бумаг, чтобы ты подписал, – сказал он.

– Что за бумаги?

– Те, что позволят твоему браку с Лией тихо растаять. – Шамрон положил руку на плечо Габриэля. – Прошло ведь уже четырнадцать лет. Она утрачена для тебя. Она уже никогда не придет в себя. Пора тебе жить своей жизнью.

– Это не так просто, Ари.

– Я тебе не завидую, – сказал Шамрон. – Когда ты планируешь перевезти ее домой?

– Ее доктор против этого. Он опасается, что возвращение в Израиль только ухудшит ее состояние. Я под конец сумел дать ему понять, что этот вопрос не подлежит обсуждению, но он настаивает, что ей нужно дать время подготовиться к переезду.

– Сколько времени?

– Месяц, – сказал Габриэль. – Может быть, меньше.

– Скажи ее доктору, что за ней здесь будут хорошо ухаживать. К сожалению, у нас достаточно опыта по уходу за жертвами террористических взрывов. – И неожиданно переменил тему: – Тебе удобно в этой квартире?

Габриэль дал понять, что да.

– Она достаточно большая, чтобы иметь ребенка, а то и двух.

– Не будем загадывать, Ари. Я никогда не доживу до пятидесяти.

– Кьяра захочет иметь детей, если вы, конечно, поженитесь. К тому же тебе следует исполнить свой патриотический долг. Ты что, не слышал о демографической угрозе? Скоро мы станем малым народом между рекой Иордан и морем. Премьер-министр призывает всех нас рожать больше детей. Благодарение Богу, у нас есть харедимы. Только они и удерживают нас на плаву.

– Я постараюсь внести свой вклад в других областях.

– Она, знаешь ли, твоя, – сказал Шамрон.

– Кто?

– Квартира.

– О чем ты говоришь?

– Теперь она твоя собственность. Она была приобретена на твое имя одним из друзей нашей Службы.

Габриэль покачал головой. Его всегда поражало то, как Шамрон, точно гангстер, распоряжался чужими деньгами.

– Я не могу это принять.

– Слишком поздно. Сделка была совершена утром.

– Я не хочу быть у кого-либо в долгу.

– Это мы у тебя в долгу. Прими по-доброму этот дар, как по-доброму он был сделан. – Шамрон потрепал Габриэля по плечу. – И наполни квартиру детьми.

Гила просунула голову в полуоткрытую дверь.

– Десерт на столе, – сказала она, затем, взглянув на Шамрона, велела ему по-польски потушить сигарету.

– Восемнадцатое апреля, – пробормотал он, когда Гила исчезла. – Времени немного.

– Я уже слежу за часами.

– Мне пришло в голову, что есть один человек, который может знать, где Халед.

– Арафат?

– Он же отец Халеда. К тому же он тебе обязан. Ведь ты однажды действительно спас ему жизнь.

– Ясир Арафат – последний, кого я хочу видеть. К тому же он лгун.

– Да, но иногда его ложь может направить нас на правду.

– Он под запретом. Лев никогда не даст мне разрешения.

– Так не говори ему ничего.

– Мне кажется, было бы неразумно просто явиться и постучать в дверь Арафата. К тому же в Рамаллу я поеду только в бронетранспортере.

– У Арафата и двери-то нет. Об этом уж позаботились израильские силы обороны. – Шамрон разрешил себе улыбнуться при мысли об убывающей фортуне своего давнего противника. – А что до бронемашины, предоставь мне об этом позаботиться.

Габриэль залез в постель и осторожно передвинулся на середину кровати. Протянул руку в темноте и обнял Кьяру. Она не шевельнулась.

– О чем вы с Ари говорили в кабинете?

– О деле, – односложно ответил он.

– И это всё?

Он сказал ей, что квартира теперь принадлежит им.

– Как же это произошло?

– Благодаря Шамрону и его денежным друзьям. Я скажу жилищному отделу, чтобы забрали старую мебель. Завтра ты сможешь купить нам подходящую кровать.

Кьяра медленно подняла руку. Габриэль, невзирая на темноту, увидел талисман, который свисал, болтаясь, с ее пальцев.

– Что это?

– Корсиканский амулет на счастье. Говорят, он отвращает дурной глаз.

– Где ты его нашел?

– Это долгая история.

– Расскажи мне.

– Это секрет.

Он потянулся за талисманом. Кьяра ловким движением руки крутанула талисман, и он крепко обвился вокруг ее пальцев – так арабы часто играют с четками.

– Подарок одной из твоих бывших любовниц? – спросила она.

– Собственно, старого врага. Мужчины, которого наняли убить меня и женщину, которую я оберегал.

– Анну Рольфе?

– Да, – сказал Габриэль, – Анну Рольфе.

– Почему ты хранишь этот талисман? – спросила она. – В память о ней?

– Кьяра, не глупи.

Она швырнула в него талисман. Рука из красного коралла легла ему на грудь.

– Что-то не так, Кьяра?

– Что это за бумаги Шамрон дал тебе, перед тем как уйти? Или это тоже секрет?

Габриэль сказал правду.

– Ты их уже подписал?

– Я решил, что надо сначала прочесть их.

– Но ты же знаешь, что там сказано.

– Я подпишу их, – сказал Габриэль.

– Когда?

– Когда буду готов их подписать.

В этот момент весь дом содрогнулся от громового взрыва. Кьяра выскочила из постели и бросилась к окну. А Габриэль продолжал неподвижно лежать.

– Это где-то близко, – сказала она.

– Я бы сказал, в торговом центре Бена Иегуды. По всей вероятности, в кафе.

– Включи радио.

– Посчитай сирены, Кьяра. По количеству карет «скорой помощи» можно сказать, насколько это серьезно.

Прошла минута – в тишине и смертельном спокойствии. Габриэль закрыл глаза и представил себе – так ясно, словно смотрел видеопленку, – кошмар, творившийся в нескольких кварталах от его нового дома. Прозвучала первая сирена, за ней – вторая, третья, четвертая. После семнадцати он сбился со счета, ибо ночь превратилась в симфонию сирен. Кьяра вернулась в постель и прильнула к его груди.

– Подпиши бумаги, когда будешь готов, – сказала она. – Я буду здесь. Всегда буду.

Глава 10

Иерусалим, 22 марта

Полковник, стоявший в ожидании у стен Старого города, вовсе не был похож на Ари Шамрона, но Габриэля это нисколько не удивило. Было в Израиле что-то такое – яркое солнце, крепкая сплоченность общества, напряженная до взрыва атмосфера, – что поразительно изменяло внешность граждан даже на протяжении одного поколения. Ионатан Шамрон был на шесть дюймов выше своего знаменитого отца, сногсшибательно красив и не обладал врожденными физическими данными для самозащиты, присущими старшему поколению, что, как понимал Габриэль, было следствием его воспитания здесь, а не в Польше. Только когда полковник выскочил из бронированного джипа и пошел к Габриэлю, вытянув руку, будто держа нож для рытья траншей, Габриэль заметил слабую схожесть с Шамроном-старшим. Он, собственно, не пошел, а словно рванул в смертельную схватку, и когда он крепко пожал Габриэлю руку и хлопнул его между лопаток, Габриэлю показалось, словно на него упал осколок Иродова камня.

Они пошли по дороге номер 1, старой границе между Восточным и Западным Иерусалимом. Город Рамалла, условное местопребывание палестинских властей, находился всего в десяти милях к северу. Перед ними возник пропускной пункт. На противоположной стороне находился лагерь беженцев Каландия – десять тысяч палестинцев, скученных на двух-трех сотнях квадратных ярдов в многоквартирных блочных домах. А направо, на невысоком холме, располагались расставленные в строгом порядке красные крыши еврейского поселения Псают. Надо всем этим вздымался огромный портрет Ясира Арафата. Под ним надпись по-арабски: «ВСЕГДА С ВАМИ».

Ионатан большим пальцем указал на заднее сиденье и сказал:

– Наденьте это.

Оглянувшись, Габриэль увидел бронежилет со стоячим воротничком и металлический боевой шлем. Он не носил такого шлема со времени своего краткого пребывания в израильских силах обороны. Шлем, привезенный Ионатаном, оказался слишком большим и упал ему на глаза.

– Вот теперь вы выглядите как настоящий солдат, – сказал Ионатан. И улыбнулся: – Ну, почти.

Солдат-пехотинец махнул им, чтобы они проезжали, затем, увидев, кто сидит за рулем, улыбнулся и произнес:

– Привет, Ионатан.

В израильских силах обороны, как и в Службе, дисциплина явно хромала. Называть друг друга по имени было нормой, и, уж конечно, никто не отдавал друг другу честь.

Тем временем Габриэль сквозь свое замутненное пуленепробиваемое стекло изучал происходившее по другую сторону пропускного пункта. Пара солдат, нацелив на мужчин ружья, приказывали им распахнуть куртки и поднять рубашки, чтобы они могли удостовериться, что под одеждой нет поясов с бомбами. Женщины проходили проверку за барьером, скрывавшим их от мужей. За пропускным пунктом стояла очередь в несколько сот ярдов длиной – Габриэль подсчитал, что им придется ждать часа три-четыре. Террористы-смертники сеяли беду по обе стороны Зеленой линии, но больше всего страдали от неудобств честные палестинцы – те, что старались найти работу в Израиле, и фермеры, стремившиеся продать свою продукцию.

Габриэль перевел взгляд с пропускного пункта на разделительную ограду.

– Что вы об этом думаете? – спросил Ионатан.

– Я считаю это уродливым шрамом на нашей прекрасной земле. Это наша новая Стена Плача, более длинная, чем первая, и иная, потому что теперь люди плачут по обе стороны стены. Но боюсь, у нас нет выбора. Обладая хорошей разведкой, мы сумели положить конец большинству атак террористов-смертников, но мы никогда не сможем остановить их всех. Нам необходима эта ограда.

– Но это не единственная причина, по которой мы ее строим.

– Это правда, – сказал Ионатан. – Когда мы ее достроим, мы сможем повернуться спиной к арабам и отойти. Потому-то они так и боятся ее. Ведь в их интересах не прекращать конфликта с нами. А стена позволит нам разъединиться, и они меньше всего хотят этого.

Дорога номер 1 перешла в шоссе 60, ленту гладкого черного асфальта, протянувшуюся на север по пыльному серому ландшафту Западного Берега. Прошло более тридцати лет с тех пор, как Габриэль в последний раз был в Рамалле. Тогда, как и сейчас, он приехал на бронемашине и в шлеме израильских сил обороны. Те первые годы оккупации были сравнительно спокойными, – собственно, самым сложным для Габриэля было найти раз в неделю машину, которая отвезла бы его с поста в долину Джезреель, где жила его мать. Для большинства арабов, живущих на Западном Берегу, окончание иорданской оккупации привело к заметному улучшению жизни. С израильтянами пришел доступ к жизнедеятельной экономике – это водопровод, электричество и образование. Уровень детской смертности, в свое время самый высокий в мире, понизился. Уровень грамотности, один из самых низких в мире, поразительно быстро возрос. Радикальный ислам и влияние ПОО со временем превратят Западный Берег в костер и вынудят солдат израильских сил обороны ежедневно иметь дело с детьми, бросающими в них камнями, но когда Габриэль служил в армии, здесь была скука и тягомотина.

– Значит, ты встречаешься с Изжившим себя, – произнес Ионатан, вторгаясь в мысли Габриэля.

– Твой отец устроил мне встречу с ним.

– Человеку семьдесят пять лет, а он по-прежнему дергает за веревочки, точно кукловод. – Ионатан улыбнулся и покачал головой. – Почему он не уйдет в отставку и не облегчит себе жизнь?

– Он с ума сойдет, – сказал Габриэль. – Как и твоя бедная мама. Твой отец просил меня, кстати, передать тебе привет. Он хотел бы, чтобы ты приехал на субботу в Тибериас.

– Я дежурю, – поспешил сказать Ионатан.

Дежурство, похоже, служило Ионатану оправданием, когда ему не хотелось проводить время с отцом. Габриэль старался не вмешиваться в сложные распри в семье Шамрона, хотя он знал, как обижен старик отдалением детей. Была у Габриэля и эгоистическая причина для вмешательства. Если Ионатан займет большее место в жизни Шамрона, тот меньше будет давить на Габриэля. Теперь, когда Габриэль жил не в Венеции, а в Иерусалиме, Шамрон считал возможным звонить ему в любое время и сообщать ходившие по Службе сплетни или обсуждать с ним последние политические новости. Габриэль же хотел вернуть себе прежнюю свободу. Ионатан, если его правильно наставить, мог выступить в качестве своего рода разделительной стены.

– Он хочет чаще видеть тебя, Ионатан.

– Я в состоянии воспринимать его лишь в малых дозах. – Ионатан отвел взгляд от дороги и посмотрел на Габриэля. – К тому же он всегда больше любил тебя.

– Ты знаешь, что это неправда.

– Ну хорошо, может, я немного преувеличил. Но это недалеко от правды. Он, конечно же, считает тебя своим сыном.

– Твой отец – великий человек.

– Да, – сказал Ионатан, – а великие люди требовательны к своим сыновьям.

Габриэль увидел пару больших, песочного цвета, бронетранспортеров, стоявших впереди у края дороги.

– Лучше не въезжать в город без силовиков, – сказал Ионатан.

Они построились в небольшую автоколонну – с джипом Ионатана посередине – и поехали.

Первым признаком приближения к большому городу была цепочка арабов, шедших по краю шоссе. Послеполуденный бриз играл хиджабами[25] женщин, и они развевались, словно знамена. Затем на иссушенной земле появился низкий и унылый город Рамалла. Улица Джерусалим привела их в самый центр города. С каждого фонаря, мимо которого они проезжали, на Габриэля смотрели лица «мучеников». Тут были улицы, названные в честь умерших, площади и рынки, названные в их честь. В киоске продавали цепочки для ключей, на которых болтались лица умерших. Среди машин прошел араб, продававший «Календарь мучеников». На самых последних плакатах была изображена прелестная девушка-арабка, взорвавшая себя в торговом центре Бен Иегуды два вечера тому назад.

Ионатан свернул направо на Бродкаст-стрит и с милю ехал по ней, пока они не добрались до блокпоста, в котором было с полдюжины палестинских офицеров безопасности. Технически Рамалла был снова под контролем палестинцев. Габриэль приехал по приглашению президента Палестинской автономии, а это было равносильно тому, как если бы он въехал в сицилийскую деревню с благословения местного дона. Легкое напряжение появилось, когда Ионатан заговорил свободно по-арабски с начальником палестинского подразделения.

Прошло несколько минут, пока палестинец консультировался с начальством по портативному радио. Затем он постучал по крыше джипа и жестом показал, что они могут ехать.

– Не спешите, полковник Шамрон, – предупредил он. – Несколько этих ребяток были здесь ночью, когда батальон Эгоца сломал ворота и открыл стрельбу. Нам не хотелось бы, чтоб вышло недопонимание.

Ионатан проехал по лабиринту из бетонных барьеров, затем слегка прибавил скорость. Справа от них возникла стена из цемента футов двенадцати в высоту со следами огня из крупнокалиберных пулеметов. В некоторых местах она была снесена, так что создавалось впечатление, будто перед вами рот с выпавшими зубами. По периметру ездили отряды палестинской безопасности – одни на джипах, другие в грузовиках. Они с вызовом посматривали на Габриэля и Ионатана, но не целились в них. Ионатан остановил машину у входа. Габриэль снял шлем и бронежилет.

Ионатан спросил:

– Сколько времени ты тут пробудешь?

– Я полагаю, это будет зависеть от него.

– Приготовься к длинной тираде. Он в эти дни обычно в дурном настроении.

– Разве можно его в этом винить?

– Винить он должен только себя, Габриэль, не забывай.

Габриэль открыл дверцу машины и вылез наружу.

– С тобой ничего не случится, пока ты будешь тут один?

– Без проблем, – сказал Ионатан. И, помахав на прощание Габриэлю, добавил: – Передай ему мои наилучшие пожелания.

Офицер палестинской безопасности поздоровался с Габриэлем сквозь прутья ворот. Он был в унылой, оливкового цвета форме, плоской шапочке и черной повязке, закрывавшей левый глаз. Он открыл ворота ровно настолько, чтобы Габриэль мог пройти, и жестом предложил следовать дальше. На руке у него не хватало трех последних пальцев. По ту сторону калитки Габриэля остановили двое других мужчин в форме и принялись усиленно и назойливо обыскивать, а одноглазый смотрел с ухмылкой, точно это был спектакль, специально устроенный для него.

Одноглазый представился – полковник Кемель – и повел Габриэля по территории. Габриэль не впервые был в «Мукате». Во время мандата это была крепость британской армии. После Шестидневной войны израильские силы обороны отобрали ее у иорданцев и на протяжении оккупации использовали в качестве командного поста на Западном Берегу. Габриэль, будучи солдатом, часто являлся с докладом в это место, которое Ясир Арафат превратил теперь в свой штаб.

Кабинет Арафата помещался в двухэтажном квадратном здании, прилепившемся к северной стене «Мукаты». Этот дом, сильно поврежденный, был одним из немногих, все еще стоявших на территории. В вестибюле Габриэля вторично обыскали – на этот раз обыск проводил усатый гигант в гражданском платье с маленьким пистолетом-пулеметом, висевшим на его груди.

Покончив с обыском, агент безопасности кивнул полковнику Кемелю, и тот подтолкнул Габриэля к узенькой лестнице. На площадке сидел на хрупком с виду стуле, качаясь на двух ножках, другой агент безопасности. Он бросил на Габриэля апатичный взгляд, затем протянул руку и постучал костяшками в деревянную дверь. Раздраженный голос по другую ее сторону произнес:

– Входите!

Полковник Кемель повернул ручку и впустил Габриэля.

Кабинет, куда вошел Габриэль, был не намного больше его собственного на бульваре Царя Саула. Здесь стояли скромный деревянный письменный стол и маленькая походная кровать, где на накрахмаленной белой наволочке лежал Коран в красивом кожаном переплете. Окно закрывали тяжелые занавески из вельветина; единственным источником света была настольная лампа, круто наклоненная вниз – на груду бумаг. На одной стене висели рядами почти неразличимые из-за густой тени фотографии в рамках, на которых вождь палестинцев был заснят со многими знаменитостями, включая американского президента, который де-факто признал его миниатюрное государство и которому Арафат нанес удар в спину в Кэмп-Дэвиде и вышел из договора о мире.

За письменным столом сидел сам Арафат, маленький и на вид больной. Он был в отутюженной форме и в клетчатой, черной с белым, кафие. По обыкновению, она лежала у него на правом плече и спускалась на грудь, напоминая по форме землю Палестины, – арафатский вариант этой земли, как отметил Габриэль, так как по форме кафия очень напоминала государство Израиль. Рука, которой Арафат указал Габриэлю на стул, сильно дрожала, как и отвисшая нижняя губа, когда он спрашивал Габриэля, не хочет ли тот чая. Габриэль был достаточно знаком с арабскими обычаями и понимал, что его отказ тотчас повернет разговор в дурную сторону, поэтому он принял предложение и не без удовольствия наблюдал, как Арафат отправил за чаем полковника Кемеля.

Оставшись впервые одни, они молча разглядывали друг друга поверх маленького стола. Над ними висела тень их последней встречи. Это было в кабинете квартиры на Манхэттене, где Тарик аль-Хурани, тот, кто подложил бомбу под машину Габриэля в Вене, пытался убить Арафата за предполагаемое «предательство» палестинского народа. Тарик, убегая из квартиры, всадил тогда пулю в грудь Габриэля, который чуть не умер от этой раны.

И сейчас, когда Габриэль сидел перед Арафатом, у него впервые за многие годы заболело в груди. Никто, кроме, пожалуй, Шамрона, не оказал большего влияния на жизнь Габриэля, чем Ясир Арафат. Вот уже тридцать лет они оба плавали в реке крови. Габриэль убил самых верных помощников Арафата; Арафат приказал принять против Габриэля ответные меры в Вене. Но была ли бомба нацелена на Лию и Дани или же на него? Вот уже тринадцать лет Габриэлю не давал покоя этот вопрос. Арафат безусловно знал ответ. Это было одной из причин, по которой Габриэль так охотно принял предложение Шамрона посетить Рамаллу.

– Шамрон сказал, что вы хотите обсудить со мной один важный вопрос, – сказал Арафат. – И я согласился принять вас, только желая оказать ему любезность. Мы с Шамроном одного возраста. История забросила нас обоих в эту страну, и, к сожалению, мы сражались друг против друга не в одной битве. Иногда я одерживал верх над ним, иногда – он надо мной. Теперь мы оба состарились. Я надеюсь, нам еще удастся увидеть несколько мирных дней, прежде чем мы помрем. Но надежды мои угасают.

«Если это так, – подумал Габриэль, – почему же ты отказался от соглашения, которое дало бы тебе отдельное государство в Газе и девяносто семь процентов Западного Берега с Восточным Иерусалимом в качестве столицы?» Габриэль, конечно, знал ответ. Это явствовало из карты Палестины, выложенной из кафии на плече Арафата. Он хотел иметь всё.

Габриэлю не удалось ничего сказать в ответ, так как вернулся полковник Кемель, неся небольшой серебряный поднос с двумя чашками чая. Затем полковник уселся в кресло и уставился на Габриэля своим единственным глазом. Арафат пояснил, что его помощник свободно владеет ивритом и при необходимости поможет с переводом. Габриэль надеялся встретиться с Арафатом наедине, тем не менее переводчик мог бы оказаться полезным. Хотя Габриэль прилично владел арабским, его язык не был достаточно выразителен для разговора с таким человеком, как Арафат.

Арафат дрожащей рукой поставил свою чашку на блюдце и спросил Габриэля, что привело его в Рамаллу. Односложный ответ Габриэля моментально вывел Арафата из равновесия, а именно этого и хотел Габриэль.

– Халед? – повторил Арафат, немного придя в себя. – Я знаю немало людей с этим именем. Боюсь, это весьма распространенное в Палестине имя. Тут требуются уточнения.

Габриэль прекрасно знал, что при переговорах любимой тактикой Арафата было изображать незнайку. Габриэль решил растолковать ему:

– Халед, которого я ищу, председатель Арафат, – это Халед аль-Халифа.

– Президент Арафат, – поправил его палестинец.

Габриэль с безразличным видом кивнул.

– Где Халед аль-Халифа?

Пятнистое лицо Арафата вдруг покраснело, и нижняя губа задрожала. Габриэль опустил взгляд на свой чай. Краешком глаза он заметил, как нервно заерзал в своем кресле полковник Кемель. Арафат же, когда он снова заговорил, сумел сдержать свой легендарный нрав.

– Насколько я понимаю, вы говорите о сыне Сабри аль-Халифа?

– Собственно, теперь ведь он ваш сын.

– Мой приемный сын, – сказал Арафат, – так как вы убили его отца.

– Его отец был убит на поле боя.

– Он был безжалостно убит на улицах Парижа.

– Это Сабри превратил Париж в поле боя, президент Арафат, с вашего благословения.

Наступило молчание. Арафат, казалось, тщательно подбирал следующие слова.

– Я всегда знал, что настанет день, когда вы явитесь с какой-нибудь провокацией, целью которой будет уничтожение Халеда. Поэтому после похорон Сабри я и отослал мальчика подальше отсюда. Я дал ему новую жизнь, и он принял ее. Я не видел Халеда и не слышал о нем, с тех пор как он стал взрослым молодым человеком.

– У нас есть доказательство, указывающее на то, что Халед аль-Халифа участвовал в нападении на наше посольство в Риме.

– Глупости, – отмахнулся Арафат.

– Если Халед не имеет никакого отношения к тому, что произошло в Риме, я уверен, вы не станете возражать и скажете нам, где мы можем его найти.

– Я уже сказал, что не знаю, где Халед.

– Как его настоящее имя?

Арафат сдержанно улыбнулся:

– Я принял чрезвычайные меры, чтобы защитить мальчика от вас и вашей мстительной Службы. Какого черта вы думаете, что я сообщу вам теперь его имя? Неужели вы в самом деле считаете, что я выступлю в роли Иуды Искариота и отдам вам моего сына, чтобы вы осудили и казнили его? – Арафат медленно покачал головой. – Среди нас немало предателей, многие из них работают прямо тут, в «Мукате», но я не такой. Если вы хотите найти Халеда, ищите его без моей помощи.

– Вскоре после взрыва бомб в Риме, был осуществлен рейд на pensione в Милане. Одним из тех, кто скрывался там, был человек по имени Дауд Хадави, палестинец из вашей Президентской службы безопасности.

– Это вы так говорите.

– Я был бы вам благодарен, если бы вы дали мне копию личного дела Хадави.

– Несколько сот человек состоят в Президентской службе безопасности. Если этот человек… – Он запнулся. – Как его звали?

– Дауд Хадави.

– Ах да, Хадави. Если он действительно работал в нашей службе и если у нас все еще есть его личное дело, я буду рад дать его вам. Но я думаю, весьма мало надежды на то, чтобы мы что-либо нашли.

– В самом деле?

– Разрешите вам пояснить, – сказал Арафат. – Мы, палестинцы, не имеем никакого отношения к нападению на ваше посольство. Возможно, это были люди «Хезболлы» и Осамы. А может, это были неонацисты. Одному Богу известно, сколько у вас врагов.

Габриэль положил ладони на ручки кресла и приготовился встать. Арафат поднял руку.

– Пожалуйста, Джибриль, – сказал он, назвав Габриэля по-арабски. – Не уходите. Побудьте еще немного.

Габриэль приостановился. Арафат поправил свою кафию, затем посмотрел на полковника Кемеля и тихо по-арабски велел ему оставить их одних.

– Вы не притронулись к своему чаю, Джибриль. Могу я предложить вам что-нибудь еще? Может, сладости?

Габриэль отрицательно покачал головой. Арафат сложил свои маленькие руки и молча уставился на Габриэля. На губах его играла легкая улыбочка. У Габриэля сложилось отчетливое впечатление, что Арафат получает от всего этого истинное удовольствие.

– Я знаю, что вы сделали для меня несколько лет назад в Нью-Йорке. Если бы не вы, Тарик вполне мог убить меня в той квартире. В другое время вы могли бы надеяться, что он преуспеет. – Печальная улыбка. – Кто знает? В другое время вы, Джибриль, могли стоять там с оружием в руке.

Габриэль молчал. Убить Арафата? В последовавшие за Веной недели, когда перед его глазами были лишь обожженная кожа жены и изуродованное тело сына, он много раз думал об этом. Собственно, в самые тяжелые минуты Габриэль с радостью отдал бы свою жизнь за жизнь Арафата.

– Как ни странно, Джибриль, но недолгое время мы с вами были союзниками. Мы оба хотели мира. Нам обоим был нужен мир.

– Да разве вы когда-либо хотели мира, или же это было частью вашей стратегии – уничтожить Израиль и захватить всю территорию?

На этот раз Арафат оставил вопрос без ответа.

– Я обязан вам жизнью, Джибриль, и потому готов помочь в этом деле. Халеда не существует. Халед – плод вашего воображения. Если вы будете продолжать преследовать его, то упустите настоящих убийц.

Габриэль резко поднялся, оканчивая встречу. Арафат вышел из-за стола и положил руки Габриэлю на плечи. Габриэля словно обожгло, но он не сделал ничего, чтобы высвободиться из объятия палестинца.

– Я рад, что мы наконец официально встретились, – сказал Арафат. – Если вы и я способны сидеть и мирно беседовать, возможно, для всех нас есть надежда, что все устроится.

– Возможно, – произнес Габриэль, хотя в самом его тоне звучал пессимизм.

Арафат снял руки с плеч Габриэля и пошел было к двери, потом вдруг остановился.

– Вы удивляете меня, Джибриль.

– Чем же?

– Я ожидал, что вы воспользуетесь этой возможностью, чтобы внести ясность в то, что произошло в Вене.

– Вы убили мою жену и сына, – сказал Габриэль, намеренно искажая для Арафата постигшую Лию судьбу. – Я не уверен, что мы когда-либо сумеем, как вы выразились, «внести в это ясность».

Арафат покачал головой:

– Нет, Джибриль. Я их не убивал. Я приказал Тарику убить вас, чтобы отомстить за Абу Джихада, но я специально сказал ему, что вашу семью не надо трогать.

– Зачем вы отдали такой приказ?

– Потому что вы этого заслуживали. Вы вели себя в известной мере как человек чести в ту ночь в Тунисе. Да, вы убили Абу Джихада, но вы сделали все, чтобы его жена и дети не пострадали. Уезжая из виллы, вы даже остановились, чтобы успокоить дочь Абу Джихада, и велели ей смотреть за матерью. Вы это помните, Джибриль?

Габриэль закрыл глаза и кивнул. Картины произошедшего в Тунисе, как и взрыв бомбы в Вене, висели в галерее его памяти, куда он приходил каждую ночь в своих снах.

– Я считал, вы заслуживаете такую же смерть, как Абу Джихад, – смерть солдата в присутствии вашей жены и ребенка. Тарик не соглашался со мной. Он считал, что вы заслуживаете более сурового наказания – такого, когда человек видит, как умирают его жена и ребенок, поэтому он и подложил бомбу под их машину и удостоверился, что вы будете поблизости и увидите взрыв. Вена – это дело рук Тарика, не моих.

На письменном столе Арафата зазвонил телефон и словно нож, разрезающий полотно, отрезал память Габриэля от Вены. Арафат неожиданно отвернулся, предоставляя Габриэлю самому выбираться из комнаты. На площадке его ждал полковник Кемель. Он без звука повел Габриэля по обломкам «Мукаты». Яркий свет после полутьмы арафатовского кабинета невыносимо бил по глазам. За взломанными воротами Ионатан Шамрон играл в футбол с несколькими палестинскими охранниками. Ионатан с Габриэлем снова сели в бронированный джип и поехали по мертвым улицам. Когда Рамалла остался позади, Ионатан спросил Габриэля, узнал ли он что-либо полезное.

– Халед аль-Халифа взорвал наше посольство в Риме, – уверенно заявил Габриэль.

– Что-нибудь еще?

«Да, – подумал Габриэль. – Ясир Арафат лично приказал Тарику аль-Хурани убить мою жену и сына».

Глава 11

Иерусалим, 23 марта

В два часа ночи у кровати Габриэля зазвонил телефон. Это был Иаков.

– Похоже, ваш визит в «Мукату» разворошил осиное гнездо.

– О чем ты?

– Я у вашего дома на улице.

Телефон отключился. Габриэль сел на кровати и оделся в темноте.

– Кто это был? – спросила Кьяра сонным голосом.

Габриэль сказал ей.

– А в чем дело?

– Не знаю.

– Куда ты едешь?

– Не знаю.

Он нагнулся, чтобы поцеловать ее в лоб. Кьяра выпростала руку из-под одеяла, обвила шею Габриэля и прижалась ртом к его лицу.

– Будь осторожен, – прошептала она, легко касаясь губами его щеки.

А через минуту он уже сидел, пристегнувшись, на месте пассажира немеченого «фольксвагена» Иакова, и мчался через Иерусалим на запад. Иаков вел машину до нелепого быстро, как истинный сабр, когда руль в одной руке, а в другой – кофе и сигарета. Фары встречных машин бросали недобрый свет на его изрытое оспинами бескомпромиссное лицо.

– Его зовут Махмуд Арвиш, – сказал Иаков. – Это один из наших важнейших активов в Палестинской администрации. Он работает в «Мукате». Очень близок к Арафату.

– Кто предпринял подход?

– Арвиш пару часов назад подал сигнал, что хочет поговорить.

– О чем?

– О Халеде, конечно.

– Что ему известно?

– Он не сказал.

– Зачем тебе нужен я? Почему он не разговаривает со своим куратором?

– Куратор его – я, – сказал Иаков, – но говорить он хочет с вами.

Они доехали до западного края Нового города. Справа от Габриэля в серебристом свете только что взошедшей луны лежали плоскогорья Западного Берега. «Старики» называют эти места «Краем ШАБАКа». Это был край, где обычные правила не действовали и где те немногие договоренности, какие существовали, могли быть обойдены или нарушены всякий раз, когда считалось необходимым нанести удар по арабскому террору. Люди вроде Иакова были бронированным кулаком израильской безопасности, пехотой, занимавшейся грязной работой по искоренению терроризма. Шабакники могли арестовывать без причины и производить обыски без ордера, закрывать предприятия и взрывать дома. Они жили на нервах и никотине, пили много кофе и мало спали. Жены уходили от них, арабы-информаторы боялись их и ненавидели. Габриэль, хотя ему даны были государством величайшие полномочия, всегда считал себя счастливчиком, потому что его послали работать в Службу, а не в ШАБАК.

Методы, применяемые ШАБАКом, порой противоречили принципам демократического государства, а публичные скандалы испортили ему, как и Службе, репутацию и дома, и за границей. Наихудшей была безобразная история, случившаяся с автобусом номер 300. В апреле 1984 года автобус номер 300, следовавший из Тель-Авива в южный город Ашкелон, был захвачен четырьмя палестинцами. Когда военные стали освобождать автобус, двое палестинцев были убиты, а двух выживших террористов отвели в близлежащее ржаное поле, и больше никто их не видел. Позднее выяснилось, что они были забиты до смерти офицерами ШАБАКа, действовавшими по приказу генерал-директора. За этим быстро последовала целая серия скандалов, в ходе каждого из которых были выявлены безжалостные методы, какие применял ШАБАК: насилие, вынужденные признания, шантаж и обман. Защитники ШАБАКа любили говорить, что допросы подозреваемых в терроризме нельзя вести в приятной атмосфере, за чашкой кофе. Цели организации независимо от скандалов оставались неизменными. ШАБАК не заинтересован ловить террористов после того, как пролита кровь. Он хочет останавливать террористов прежде, чем они нанесут удар, и по возможности напугать молодых арабов, чтобы они никогда не становились на путь насилия.

Иаков вдруг резко затормозил, чтобы не столкнуться с медленно двигавшимся фургоном. Одновременно он замигал фарами и нажал на автомобильный гудок. Фургон в ответ переехал на другую полосу. Иаков промчался мимо, но Габриэль успел заметить двух харедимов, которые оживленно беседовали, точно ничего не произошло.

Иаков бросил на колени Габриэлю кипу. Она была больше многих других и неплотной вязки, с оранжево-янтарным рисунком по черному полю. Габриэль сразу понял значение рисунка.

– Границу мы пересечем, как переселенцы, на случай если кто-то из Палестинской безопасности или Хамаса следит за пропускным пунктом.

– А откуда мы?

– Из Кирьят-Девора, – ответил Иаков. – Это в Иорданской долине. Мы туда никогда не ступим.

Габриэль взял в руки шапочку.

– Я так понимаю, что мы не безумно популярны у местного населения.

– Давайте просто скажем, что жители Кирьят-Девора очень серьезно относятся к своему приобщению к Израильской земле.

Габриэль надел кипу на голову и приспустил сбоку. А Иаков, продолжая вести машину, наставлял Габриэля: процедуры при переезде на Западный Берег, какой дорогой они поедут в арабскую деревню, где их ждет Арвиш, как они будут добывать у него информацию. Окончив лекцию, Иаков протянул руку к заднему сиденью и вытащил миниатюрный вариант пулемета «узи».

– Я предпочитаю вот это, – сказал Габриэль, показывая свою «беретту».

Иаков рассмеялся.

– Это же Западный Берег, а не Левый. Не дурите, Габриэль. Берите «узи».

Габриэль нехотя взял оружие и вставил в него магазин с амуницией. А Иаков надел на голову такую же кипу, какую дал Габриэлю. Через две-три мили после аэропорта Бен-Гурион он съехал с автострады на двухполосную дорогу, ведущую на восток, к Западному Берегу. Разделительная стена, возникшая перед ними, отбрасывала на окрестность черную тень.

Возле контрольно-пропускного пункта среди солдат ИСБ стоял представитель ШАБАКа. Когда Иаков подъехал, представитель ШАБАКа пробормотал несколько слов солдатам, и «фольксваген» проехал без инспекции. Иаков, миновав контрольно-пропускной пункт, быстро поехал по залитой луной дороге. Габриэль оглянулся и увидел пару фар. Огни их какое-то время светили, потом растворились в ночи. Иаков же, казалось, не обратил на них никакого внимания. Вторая машина, как заподозрил Габриэль, принадлежала команде контрразведчиков ШАБАКа.

На указателе значилось, что до Рамаллы – четыре километра. Иаков свернул с дороги на немощеную тропу, пролегавшую по высохшему руслу старого вади. Он притушил передние фары и ехал по вади лишь при янтарном свете габаритных огней. Через минуту он остановил машину.

– Откройте отделение для перчаток.

Габриэль открыл, как было сказано. Внутри лежала пара кафий.

– Ты смеешься!

– Закройте ею лицо, – сказал Иаков. – Всё лицо, как они это делают.

Иаков умело обмотал голову кафией и завязал ее вокруг горла, так что все лицо было скрыто, за исключением глаз. Габриэль поступил так же. Иаков поехал дальше, вцепившись обеими руками в руль машины, занырявшей по темному вади, – у Габриэля возникло неприятное чувство, что он сидит рядом с боевиком-арабом, задумавшим покончить с жизнью. Через милю они добрались до узкой мощеной дороги. Иаков свернул на нее и поехал на север.

Селение было маленькое даже по меркам Западного Берега, и в нем царила атмосфера внезапного опустения – несколько приземистых мышиного цвета домишек стояли вокруг узкого шпиля минарета, но света почти нигде не было видно. В центре селения была маленькая рыночная площадь. Ни других машин, ни пешеходов – лишь отара коз принюхивалась среди отходов.

Домишко, возле которого остановился Иаков, был на северной окраине. Окошко, глядевшее на улицу, закрывали ставни. Одна половинка ставней висела на сломанной петле. В двух-трех футах от входа стоял трехколесный детский велосипед. Велосипед был повернут к двери – значит, встреча еще продолжалась. Будь он повернут в противоположном направлении, они вынуждены были бы все отменить и отправиться на поиски запасного варианта.

Иаков схватил пулемет «узи» с пола и выскочил из машины. Габриэль поступил так же, затем открыл заднюю пассажирскую дверь, как велел ему Иаков. Повернувшись спиной к домишке, он оглядел улицу, нет ли на ней движения. «Если кто-то станет подходить к машине, пока я буду внутри, – стреляй в их направлении, – сказал ранее Иаков. – Если не поймут – укладывай их на землю».

Иаков перепрыгнул через трехколесный велосипед и ударил правой ногой в дверь. Габриэль услышал треск разламывающегося дерева, но продолжал смотреть на улицу. Из дома раздался голос, закричавший по-арабски. Габриэль узнал голос Иакова. Раздавшийся следом голос был ему незнаком.

В ближайшем домике появился свет, за ним – в другом. Габриэль снял «узи» с предохранителя и положил палец на спусковую скобу. Он услышал за собой шаги и, вовремя обернувшись, увидел, что Иаков выводит через разбитую дверь Арвиша с черным мешком на голове и поднятыми руками, приставив к его голове «узи».

Габриэль снова взглянул на улицу. Мужчина в светло-серой галабии вышел из своего домишки и закричал на Габриэля по-арабски. Габриэль на том же языке велел ему не приближаться, но палестинец шагнул в его сторону.

– Стреляйте в него! – крикнул Иаков, но Габриэль был невозмутим и не открыл огонь.

Иаков втолкнул Арвиша головой вперед на заднее сиденье машины. Габриэль, подойдя к задней дверце, залез в машину и заставил информатора лечь на пол. А Иаков обежал машину спереди и, добравшись до дверцы со стороны водителя, успел по дороге выпустить очередь из «узи», легшую на расстоянии двух-трех ярдов от ног палестинца, поспешившего укрыться в своем домишке.

Иаков вскочил за руль и дал задний ход по узкой улице. Добравшись до рыночной площади, он развернул машину и помчался через селение. Звуки выстрелов и рев мотора машины дали знать жителям, что пришла беда. В окнах и дверях появились лица, но никто не попытался остановить их. Габриэль смотрел в заднее окошко, пока селение не исчезло в темноте. А через минуту Иаков уже снова мчался по изрытому колеями вади – только на этот раз в противоположном направлении. Их информатор по-прежнему лежал на полу, зажатый между передним и задним сиденьями.

– Дайте мне подняться, вы, болваны!

Габриэль нажал локтем на шею араба и грубо и тщательно обыскал его на предмет оружия или взрывчатки. Ничего не обнаружив, он втянул араба на сиденье и сорвал с него черный колпак. На него злобно уставился единственный глаз – глаз полковника Кемеля, переводчика Ясира Арафата.

Город Хадера, раннее сельское поселение сионистов, превратившееся в унылый израильский промышленный город, стоит на Прибрежной равнине, на полпути между Хайфой и Тель-Авивом. В той части города, где близ растянувшегося на большое расстояние шинного завода живут рабочие, стоят в ряд многоквартирные дома пшеничного цвета. В одном из этих домов, что стоит ближе к заводу, вечно пахнет горящей резиной. На верхнем этаже этого дома находится конспиративная квартира ШАБАКа. Для большинства офицеров она служит местом проведения встреч. Иаков предпочитал пользоваться ею. Едкий запах, по его мнению, ускорял процедуру, так как немногим из тех, кто сюда приходил, хотелось задерживаться. Но Иакова сюда влекли и призраки. Его предки, русские евреи из Ковно, были среди основателей Хадеры. Они превратили никчемные малярийные болота в землю, дававшую урожаи. Для Иакова Хадера была реальностью. Хадера была Израилем.

В квартире не было никакого комфорта. В гостиной стояли стальные металлические стулья, а линолеум на полу коробился и был вытерт. В кухне на рабочем столе стоял дешевый пластиковый электрический чайник; в покрытой ржавыми пятнами мойке – четыре грязные чашки. Махмуд Арвиш, он же полковник Кемель, отказался от лицемерно предложенного Иаковом чая. Он попросил также, чтобы Иаков не включал света. Отутюженную форму, в которой он был утром в «Мукате», сменили габардиновые брюки и хлопчатобумажная рубашка, мягко белевшая в лунном свете, струившемся из окна. Между двух оставшихся на его правой руке пальцев была зажата одна из американских сигарет Иакова. Другой рукой он массировал сбоку шею. Единственный глаз был устремлен на Габриэля, который, отказавшись от складного стула, сидел на полу, прислонившись к стене и скрестив перед собой ноги. Иаков был расплывчатой тенью на фоне окна.

– Я вижу, вы научились одному-двум приемам у вашего приятеля из ШАБАКа, – усмехнулся Арвиш, потирая челюсть. – У них репутация людей, хорошо владеющих кулаками.

– Вы сказали, что хотите видеть меня, – ответил Габриэль. – Я не люблю, когда люди говорят, что хотят меня видеть.

– Что, вы думали, я намерен сделать? Убить вас?

– Был такой прецедент, – спокойно ответил Габриэль.

Он знал, что агенты ШАБАКа наиболее уязвимы во время встреч со своими соратниками с другой стороны. В последние годы несколько человек были убиты во время таких встреч. Одного зарубили насмерть топором на иерусалимской конспиративной квартире.

– Если бы мы хотели вас убить, мы бы сделали это утром в Рамалле. Наш народ отпраздновал бы вашу смерть. Ваши руки в крови палестинских героев.

– Праздновать чью-то смерть – в этом вы преуспели в последние дни, – сказал Габриэль. – Иногда это кажется единственным, что вы празднуете. Предложите вашему народу что-то другое вместо самоубийств. Возглавьте свой народ, вместо того чтобы отдавать его на откуп экстремистам в вашем обществе. Создайте что-нибудь.

– Мы пытались кое-что создать, – сказал в ответ Арвиш, – а вы раздавили это своими танками и бульдозерами.

Габриэль заметил, что тень Иакова заколебалась на фоне окна. Агент ШАБАКа хотел, чтобы разговор перешел в менее дискуссионную плоскость. Однако Махмуд Арвиш, судя по тому, каким угрожающим жестом он поднес огонек к своей сигарете, не собирался отступать. Габриэль отвел взгляд от сверкающего глаза араба и рассеянно провел указательным пальцем по пыли на линолеуме. «Пусть он выговорится, – посоветовал бы Шамрон. – Пусть обзовет тебя деспотом и преступником. Это помогает облегчить вину предательства».

– Да, мы празднуем смерть, – сказал Арвиш, закрывая со щелчком старомодную зажигалку Иакова. – И некоторые из нас сотрудничают с нашим врагом. Но ведь так всегда бывает на войне, верно? К несчастью, нас, палестинцев, легко купить. ШАБАК называет это «Три К» – kesef, kavod, kussit. Деньги, уважение, женщина. Представьте себе: предать свой народ в обмен на любовь израильской шлюхи.

Габриэль молчал, продолжая чертить по пыли. Внезапно он понял, что воспроизводит картину Караваджо – Авраам с ножом в руке готовится убить своего сына, принося его в жертву Богу.

Арвиш продолжал:

– Вам известно, Джибриль, почему я с вами сотрудничаю? Я сотрудничаю, потому что у меня заболела жена. Доктор в больнице в Рамалле нашел у нее рак и сказал, что она умрет, если не отдать ее на лечение в Иерусалим. Я попросил разрешения у израильских властей приехать в город – так я вступил в контакт с ШАБАКом и моим дорогим другом. – Он кивком головы указал на Иакова, сидевшего теперь на подоконнике, сложив на груди руки. – В моем присутствии он называет себя Соломоном. Я-то знаю, что его настоящее имя Иаков, но всегда зову его Соломоном. Это одна из многих игр, в какие мы играем.

Арвиш уставился на кончик своей сигареты.

– Нечего и говорить, моя жена получила разрешение поехать в Иерусалим на лечение, но заплатили мы за это дорогой ценой – ценой сотрудничества с вами. Соломон время от времени сажает моих сыновей в тюрьму – просто чтобы не прекращался поток информации. Он даже посадил в тюрьму нашего родственника, который живет на израильской стороне Зеленой линии. Но когда Соломон по-настоящему хочет на меня нажать, он грозит, что скажет жене о моем предательстве. Соломон знает, что она никогда не простит мне этого.

Габриэль поднял глаза от своего Караваджо.

– Вы закончили свой рассказ?

– Да, по-моему, закончил.

– В таком случае почему бы вам не рассказать мне про Халеда?

– Про Халеда, – повторил Арвиш и покачал головой. – Халед – это наименьшая из ваших проблем. – Он помолчал и посмотрел вверх, на темный потолок. – Израиль озадачен. Израильтяне стали теперь среди других наций этаким ненужным судном, этаким одиноким диким ослом. – Взгляд его снова остановился на Габриэле. – Вы знаете, кто это написал?

– Осия,[26] – безразличным тоном заметил Габриэль.

– Верно, – сказал Арвиш. – Вы верующий?

– Нет, – откровенно ответил Габриэль.

– Я тоже, – признался Арвиш, – но, возможно, вам следует прислушаться к Осии. Какое Израиль предлагает решение всех проблем с палестинцами? Построить стену. То есть, по словам Осии, поступить, как поступают при перенесении границ на полях. Евреи горько жалуются на то, что провели столетия в гетто, а что вы делаете этой своей разделительной стеной? Вы создаете первое палестинское гетто. Хуже того, вы создаете гетто и для себя.

Арвиш стал было подносить к губам сигарету, но в эту минуту Иаков отошел от окна и выбил сигарету из покалеченной руки палестинца. Арвиш позволил себе улыбнуться высокомерной улыбкой жертвы, затем повернул голову и попросил у Иакова чашку чая. Иаков вернулся к окну и застыл там.

– Чая сегодня не будет, – сказал Арвиш. – Только деньги. А чтобы получить деньги, я должен расписаться в журнале Соломона и скрепить подпись отпечатком моего пальца. При таком порядке вещей, если я предам Соломона, он сможет наказать меня. В нашей части страны судьба у коллаборациониста одна. Смерть. И не джентльменская смерть. Смерть библейская. Меня забьют камнями или разрубят на куски фанатики-киллеры Арафата. Так Иаков уверен, что я говорю ему только правду и через определенные промежутки времени.

Иаков наклонился и что-то прошептал на ухо Арвишу, точно адвокат, дающий совет свидетелю, как отвечать на враждебные вопросы.

– Соломона раздражают мои речи. Соломон хотел бы, чтобы я перешел к делу. – Арвиш с минуту изучающе смотрел на Габриэля. – Но не вы, Джибриль. Вы человек терпеливый.

Габриэль поднял на него глаза.

– Где Халед?

– Я не знаю. Знаю только, что Арафат ввел вас в заблуждение сегодня утром. Вы правы. Халед существует, и он поднял меч своего отца и деда.

– В Риме его рук дело?

Арвиш помедлил, бросил взгляд на темную фигуру Иакова, затем кивнул.

– Он действует по приказу Арафата?

– Не могу сказать наверняка.

– А что вы можете сказать наверняка?

– Он поддерживает связь с «Мукатой».

– Каким образом?

– Разными путями. Иногда пользуется факсами. Их передают разные машины, и к тому времени, когда они приходят на Территории, их почти невозможно прочесть.

– Как еще?

– Иногда он пользуется закодированной электронной почтой, и сообщения приходят с разных адресов и разных серверов. Иногда он присылает Арафату сообщения с курьером или с приезжими делегациями. Однако большую часть времени он просто звонит по телефону.

– Вы могли бы определить его голос?

– Я вообще не уверен, что слышал, как он говорит.

– А вы его когда-либо видели?

– По-моему, я видел его однажды много лет назад в Тунисе. Тогда молодой человек приехал с визитом и жил у Арафата несколько дней. У него было французское имя и французский паспорт, но он говорил по-арабски как палестинец.

– Почему вы думаете, что это был Халед?

– То, как вел себя с ним Арафат. Он буквально сиял в присутствии этого молодого человека. Он был точно опьянен.

– И это все?

– Нет, насчет его внешности. Всегда говорили, что Халед похож на своего деда. И этот молодой человек был безусловно поразительно похож на Шейха Асада.

Арвиш вдруг встал. Иаков взмахнул рукой и нацелил свой «узи» на голову араба. Арвиш улыбнулся и вытащил рубашку из брюк. К нижней части его спины был прилеплен конверт. Габриэль пропустил его, когда на заднем сиденье машины быстро обыскивал Арвиша, проверяя, нет ли при нем оружия. Арвиш отодрал конверт и перебросил его Габриэлю, а тот, распечатав конверт, вытряхнул из него себе на колени фотографию. На ней поразительно красивый молодой человек сидел за столом рядом с Арафатом. Казалось, он не знал, что его снимают.

– У Арафата привычка тайно снимать всех, кто с ним встречается, – сказал Арвиш. – У вас есть фотографии Халеда в детском возрасте. Возможно, ваши компьютеры могут удостоверить, что этот человек – действительно он.

– Едва ли, – сказал Габриэль. – Что еще у вас есть?

– Когда он звонит в «Мукату», звучит не его голос.

– То есть?

– Кто-то говорит за него. Женщина… европейская женщина.

– Как ее имя?

– Она пользуется разными именами и разными телефонами.

– Откуда она звонит?

Арвиш пожал плечами.

– А ее родной язык?

– Трудно сказать, но по-арабски она говорит безупречно.

– Акцент?

– Классический. Иорданский из высших кругов. Может быть, бейрутский или каирский. Она называет Халеда Тони.

– А фамилия Тони? – спокойно спросил Габриэль. – Тони откуда?

– Не знаю, – сказал Арвиш, – но найдите эту женщину, и, может быть, вы найдете тогда Халеда.

Глава 12

Тель-Авив

– Она зовет себя Мадлен, но только когда выступает как француженка. Когда же она хочет быть англичанкой, то зовет себя Александрой. А когда итальянкой – она Люнетта, то есть Маленькая Луна.

Натан посмотрел на Габриэля и поморгал. Свои длинные волосы он завязывал хвостом, очки висели слегка вбок на кончике его носа, а в спортивной футболке для сёрфинга в Малибу были дыры. Иаков предупредил Габриэля насчет внешности Натана.

– Он – гений. После того как он окончил Калифорнийский технологический, каждая высокотехничная фирма в Америке и Израиле хочет заполучить его. Он немного похож на вас, – в заключение произнес Иаков, и в голосе его прозвучала легкая нотка зависти человека, который умеет делать хорошо лишь что-то одно.

Габриэль посмотрел из стеклянной кабины, представлявшей собой кабинет Натана, на простор ярко освещенного пола, уставленного ряд за рядом компьютерами. За каждым из них сидел техник. Большинство были на удивление молоды и почти все – мизраимы, евреи, приехавшие из арабских стран. Это были невоспетые бойцы в войне Израиля против терроризма. Они никогда не видели противника, никогда не заставляли его предавать свой народ и не встречались с ним, сидя по другую сторону стола для допросов. Для них противник был электрическим разрядом на медной проволоке или шепотом в атмосфере. На Натана Хофи была возложена, казалось, немыслимая задача следить за всеми переговорами, какие идут по электронике между внешним миром и Территориями. Основную работу делал компьютер, отбирая перехваты определенных слов, фраз или голосов известных террористов, однако Натан по-прежнему считал свои уши наиболее надежным оружием в своем арсенале.

– Мы не знаем ее настоящего имени, – сказал он. – На данный момент она просто голос номер пять семь два дробь Б. Пока что мы перехватили пять телефонных разговоров между ней и Арафатом. Хотите послушать?

Габриэль кивнул.

Натан щелкнул по значку на экране своего компьютера, и запись зазвучала. Каждый раз женщина представлялась как иностранная активистка в борьбе за мир, которая звонит, чтобы выразить поддержку осажденному палестинскому лидеру или посочувствовать по поводу последнего насилия, совершенного сионистами. В каждом разговоре кратко упоминалось о друге по имени Тони, как и говорил Махмуд Арвиш.

Прослушав четыре разговора, Габриэль спросил:

– Что вы можете сказать о ней, исходя из звучания ее голоса?

– Ее арабский безупречен, но она не арабка. Французский – тоже. Можно было бы сказать, что она с юга, возможно, из района Марселя. Хорошо образована. Сексуальна. Кроме того, на копчике у нее татуировка в виде маленькой бабочки.

Иаков быстро поднял на него глаза.

– Я шучу, – сказал Натан. – Но прослушайте запись пятого разговора. Здесь она выступает в качестве француженки Мадлен, главы какой-то организации под названием «Центр за справедливый и прочный мир в Палестине». Тема разговора – предстоящий митинг в Париже.

– В Париже? – переспросил Габриэль. – Вы уверены, что в Париже?

Натан кивнул.

– Она говорит Арафату, что один из организаторов, человек по имени Тони, предсказывает, что соберутся тысяч сто. Затем она помедлила и поправилась. Тони предсказывает не сто тысяч, говорит она, а двести.

Натан прокрутил перехват. По окончании Иаков спросил:

– А что тут такого интересного?

– Вот это.

Натан открыл другой файл и проиграл несколько секунд неразборчивого бормотания.

– В тот момент с ней в комнате был еще кто-то. Он прослушивал разговор по другому компьютеру. Когда Мадлен сказала, что Тони ожидает увидеть сто тысяч человек, этот малый, прикрыв микрофон, говорил ей по-французски: «Нет, нет, не сто тысяч, придут двести тысяч». Он думал, что никто не может его услышать, но он прижал микрофон прямо к своим голосовым связкам. А это настоящая ошибка новичка. И у нас на пленке записана вибрация его голоса. Немножко пофильтровав и подчистив, я добился того, что это бормотание звучит вот так.

И Натан снова проиграл файл. На этот раз все было достаточно разборчиво – говорил мужчина на безукоризненном французском: «Нет, нет, не сто тысяч, их будет двести тысяч». Натан щелкнул мышкой и указал на верхний правый угол своего экрана, где была сетка, пересеченная извилистыми линиями.

– Это спектограф звука. Отпечатка голоса. Это математическое уравнение, основанное на физической конфигурации рта и горла говорящего. Мы сопоставили этот отпечаток с каждым голосом, какой есть у нас на файле.

– И?..

– Ни один не подходит. Мы назвали его «Голос шестьсот девяносто восемь дробь Д».

– Когда этот разговор был записан?

– Шесть недель тому назад.

– А вы знаете, откуда звонили?

Натан усмехнулся.

Произошел спор, но в конце концов ни одна операция Службы не состоялась без одного такого спора. Лев хотел запереть Габриэля в подвале и продержать его там на хлебе и воде, в чем ненадолго одержал верх. Габриэль засветился, и его нельзя больше использовать на оперативной работе, утверждал Лев. Кроме того телефонные перехваты давали понять, что Халед прячется в арабском мире – там, где европеец Габриэль, за исключением кратковременного пребывания в Тунисе, никогда не работал. И в качестве последнего довода Лев использовал бюрократическую отговорку, утверждая, что комиссия, в которой состоит Габриэль, не имеет права совершать операции за границей. Это дело дошло до Шамрона, как почти все со временем доходило. Лев отступил, но слишком поздно, и роковой удар настиг его, ибо рекомендация Шамрона была как Божья заповедь, выбитая в камне.

Одержав победу в бюрократических траншеях, Габриэль стал быстро решать проблемы своей личности и внешности. Он решил путешествовать в качестве немца, так как немецкий был его первым языком и во сне он говорил по-немецки. Он выбрал дизайн коммерческих интерьеров в качестве профессии и Мюнхен – в качестве места пребывания. Оперативный отдел снабдил его паспортом на имя Иоханнеса Клемпа и бумажником, набитым кредитными карточками и прочими личными мелочами, включая деловые карточки с мюнхенским номером телефона. По этому номеру телефон зазвонит на конспиративной квартире Службы, затем номер автоматически будет передан на телефонную подстанцию на бульваре Царя Саула, где записанный на пленку голос Габриэля сообщит, что он уехал отдохнуть и перезвонит по возвращении.

Что же до его внешности, то специалисты в Оперативном отделе предложили ему «отпустить» бороду, и Габриэль, считавший любого мужчину, заросшего волосами, недостойным доверия и скрывающим что-то, нехотя согласился. К его окончательному разочарованию, борода оказалась совсем седой. Зато это понравилось специалистам, выкрасившим его волосы в такой же цвет. Ко всему они добавили пару квадратных очков без оправы и дипломат, набитый кусками материи модных монохромовых цветов из Берлина и Милана. Умные головы из Технического отдела дали ему несколько невинных с виду электронных устройств, которые на самом деле были вовсе не такими уж невинными.

Теплым вечером, незадолго до своего отъезда, Габриэль, надев один из безобразных костюмов герра Клемпа, стал обходить дискотеки и ночные клубы на улице Шейнкин в Тель-Авиве. Герр Клеммп был полной противоположностью Габриэлю, а также и Марио Дельвеккио, – это был болтливый зануда, любитель женщин, дорогих напитков и техномузыки. Габриэль ненавидел герра Клемпа, однако в то же время был рад ему, так как никогда не чувствовал себя в безопасности, если не был в шкуре совсем другого человека.

Он вспомнил свою поспешную подготовку к операции «Гнев Господень» – как бродил по улицам Тель-Авива с Шамроном, крал бумажники и вламывался в номера в отелях, расположенных на Променаде. Только раз его поймали – это была римская еврейка, которая вцепилась в запястье Габриэля хваткой Шамрона и стала звать полицию.

«Ты был как овца, которую ведут на убой, – сказал тогда Шамрон. – А что, если бы это был жандарм? Или карабинер? Ты думаешь, я мог бы подойти и потребовать освободить тебя? Если тебя хватают – дерись. Если ты вынужден пролить невинную кровь – проливай ее без промедления. Но никогда не позволяй арестовать себя. Никогда!»

Существовавшая в Службе традиция требовала, чтобы Габриэль провел последнюю ночь в Израиле, в «стартовой площадке» – так именовали в Службе конспиративную квартиру, из которой уезжал агент. Все такие квартиры были грустным местом, где пахло сигаретами и провалом, поэтому Габриэль предпочел провести ночь на Наркисс-стрит с Кьярой. Они занимались любовью напряженно и неуклюже. Впоследствии Кьяра призналась, что Габриэль казался ей чужим.

Габриэлю никогда не удавалось заснуть перед операцией, и последняя ночь, проведенная им в Иерусалиме, не была исключением. Поэтому он был рад услышать вскоре после полуночи знакомый грохот бронированного «пежо», остановившегося на улице, и увидеть лысину Шамрона, промелькнувшего по саду вместе с Рами за спиной. Они провели остаток той ночи в кабинете Габриэля, с окнами, распахнутыми в ночную прохладу. Шамрон рассказывал о Войне за независимость, о том, как он искал Шейха Асада, и о том утре, когда он убил Асада в домике возле Лидды. Приближалась заря, и Габриэль почувствовал, как ему неохота расставаться с Шамроном, у него возникло чувство, что, быть может, следовало внять совету Льва и пусть кто-то другой отправился бы туда вместо него.

Только когда на улице совсем рассвело, Шамрон заговорил о предстоящем событии.

– И близко не подходи к нашему посольству, – сказал он. – «Мухабарат» считает, и не без основания, что все, кто там работает, являются шпионами. – Затем он дал Габриэлю визитную карточку. – Это наш человек – он куплен и оплачен. Он всех знает в городе. Я приказал ему, чтобы он ждал тебя. Будь осторожен. Он любит выпить.

А часом позже Габриэль сел в машину Службы, замаскированную под иерусалимское такси, и поехал по Баб аль-Баду в аэропорт Бен-Гурион. Он прошел таможенный досмотр в качестве герра Клемпа, выдержал нуднейший обыск со стороны сил безопасности и отправился в зал вылета. Когда объявили посадку на его самолет, он прошел по белоснежному гудрону к стоявшему наготове самолету и занял свое место в эконом-классе. Когда самолет взлетел, он стал смотреть в окно, как опускается под ним земля, и им овладел упорный страх, что он никогда больше не увидит эту землю или Кьяру. Он думал о предстоящем путешествии, о том, как он целую неделю будет плыть по Средиземному морю из Афин в Стамбул, а потом поедет в древний город на западном краю государства Благодатного Полумесяца, где он надеется найти женщину по имени Мадлен, или Александра, или Люнетта – Маленькая Луна, а также ее друга по имени Тони.

Глава 13

Каир, 31 марта

Джентльмена из Мюнхена персонал отеля «Интерконтиненталь» не скоро забудет. Мистер Катуби, главный консьерж, в чьи карманы перепадало немало, видел много таких, как он, – очень обидчивого, маленького мужчину, бережно носящего на своих поистине узких плечиках марку маленького человека. Собственно, мистер Катуби так его возненавидел, что заметно менялся в лице при одном его виде. На третий день он приветствовал джентльмена сухой улыбочкой и вопросом: «А сейчас как, герр Клемп?»

Жалобы начали поступать буквально через несколько минут после его прибытия. Герр Клемп зарезервировал комнату для некурящих, но совершенно ясно, утверждал он, кто-то недавно там курил, хотя мистер Катуби, гордившийся способностью остро распознавать запахи, не мог почувствовать в воздухе даже и следа табака. Следующий номер, который дали герру Клемпу, находился слишком близко к бассейну, а следующий – слишком близко к ночному клубу. Под конец мистер Катуби дал ему безо всякой дополнительной платы номер люкс на верхнем этаже с террасой, выходящей на реку, которую герр Клемп объявил «безнадежно соответствующей всему остальному».

Вода в бассейне была слишком теплой, а в его ванне – слишком холодной. Он отворачивал нос от буфета, сервированного для завтрака, и, как правило, отправлял назад свою пищу за обедом. Лакеи испачкали отвороты одного из его пиджаков, а массажист повредил ему шею. Герр Клемп требовал, чтобы горничные убирали его номер ровно в восемь утра, и не выходил из комнаты, наблюдая за их работой: он утверждал, что у него украли наличные в стамбульском «Хилтоне» и он не собирается допустить, чтобы нечто подобное произошло в Каире. Как только горничные выходили из номера, на ручке его двери появлялось «Не беспокоить» и висело там подобно боевому флагу до конца каждого дня. Мистер Катуби мечтал лишь о том, чтобы вывесить аналогичную табличку у своей стойки в вестибюле.

Каждое утро, в десять часов, герр Клемп покидал отель, вооруженный туристскими картами и проспектами. Водители отеля тянули соломинки, чтобы решить, кому выпадет злополучная доля служить ему гидом, так как каждый выезд герра Клемпа, казалось, был еще большей бедой, чем предыдущий. Музей Египта, объявил он, нужно тщательно вычистить. Цитадель он счел грязным старым фортом. Возле пирамид Гиза в него ткнулся носом вздорный верблюд. После его возвращения из коптского Каира мистер Катуби спросил, понравилась ли ему церковь Святой Барбары.

– Интересная, – сказал герр Клемп, – но вовсе не такая красивая, как наши церкви в Германии.

На четвертый день мистер Катуби стоял у входа в отель, когда из крутящихся дверей вылетел герр Клемп на дувший с пустыни пыльный ветер.

– С добрым утром, герр Клемп.

– Еще следует определить, такое ли оно, мистер Катуби.

– Герру Клемпу сегодня утром потребуется машина?

– Нет, ему не потребуется.

И с этим он зашагал по краю горы – полы его якобы «испорченного» пиджака хлопали на ветру, как крылья грузовика. «Каир – город удивительно жизнерадостный, – подумал мистер Катуби, – но даже Каир не способен угодить такому человеку, как герр Клемп».

Габриэль увидел нечто похожее на Европу в закопченных, разваливающихся зданиях на улице Талаат-Гарб. Тут он вспомнил, что читал в путеводителях герра Клемпа, что в девятнадцатом веке правитель Египта Измаил задумал превратить Каир в «Париж у Нила» и нанял несколько лучших архитекторов Европы для выполнения своей мечты. Их работа была все еще видна в неоготических фасадах, чугунных решетках и высоких, прямоугольных, закрытых ставнями окнах, хотя все это немало пострадало за столетие загазованности, неблагоприятной погоды и отсутствия внимания.

Габриэль дошел до круглой площади, по которой с грохотом мчался транспорт. Мальчишка в сандалиях дернул его за рукав и предложил посетить парфюмерную лавку его семьи.

– Nein, nein, – произнес Габриэль на немецком языке герра Клемпа, а прошел мимо мальчишки с безразличием израильтянина, привыкшего избавляться от просителей в проулках Старого города.

Он прошел по площади против часовой стрелки и свернул на Кваср эль-Нил, каирский вариант Елисейских Полей. Некоторое время он шел, иногда останавливаясь, чтобы заглянуть в окна какой-нибудь лавки и проверить, не идет ли кто за ним. Он свернул с Каср эль-Нил на узкую боковую улочку. Идти по тротуарам было невозможно, так как они были забиты припаркованными машинами, поэтому он шел, как каирец, посреди улицы.

Шел он по адресу, указанному на визитной карточке, которую Шамрон дал ему вечером, накануне его отъезда. Это было здание, похожее на итальянские дома, с фасадом цвета нильской глины. Из окна третьего этажа долетали звуки новостей Би-би-си. В нескольких шагах от входа торговец на алюминиевой тележке предлагал бумажные тарелки со спагетти по-болонски. Рядом с торговцем женщина под чадрой продавала лаймы и лепешки. На другой стороне забитой народом улицы был киоск. В тени маленькой крыши, в темных очках и футболке, на которой написано «Только члены», стоял плохо замаскированный сыщик «Мухабарата», проследивший за тем, как Габриэль вошел в дом.

В вестибюле было прохладно и темно. Из тени на Габриэля зашипела тощая египетская кошка с ввалившимися глазами и огромными ушами, затем она исчезла в дырке в стене. На деревянном стуле неподвижно сидел нубиец-привратник в галабии лимонного цвета и белом тюрбане. Он протянул огромную черную руку за визитной карточкой человека, к которому пришел Габриэль.

– Третий этаж, – произнес он по-английски.

На площадке было две двери. Рядом с дверью направо была медная дощечка, на которой значилось: «Дэвид Киннелл – международная пресса». Габриэль нажал на звонок, и его тотчас впустил в маленькую переднюю юноша-суданец, к которому Габриэль обратился на английском с немецким акцентом.

– О ком я должен доложить? – спросил суданец.

– Мое имя Иоханнес Клемп.

– Мистер Киннелл ожидает вас?

– Я приятель Рудольфа Хеллера. Мистер Киннелл поймет.

– Одну минуту. Посмотрю, может ли мистер Киннелл принять вас сейчас.

И суданец исчез за высокими двойными дверями. Минута превратилась в две, затем в три. Габриэль подошел к окну и выглянул на улицу. Официант из кофейни на углу принес человеку из «Мухабарата» стакан чая на маленьком серебряном подносе. Тут Габриэль услышал, что позади него появился суданец, и повернулся.

– Мистер Киннелл примет вас сейчас.

Комната, в которую провели Габриэля, походила на запущенную римскую гостиную. Деревянный пол требовал натирки; лепнина наверху была почти не видна под толстым слоем пыли и грязи. Две из четырех стен были отданы книжным полкам, уставленным впечатляющим собранием работ по истории Ближнего Востока и ислама. На большом деревянном письменном столе грудами лежали пожелтевшие газеты и нечитаная почта.

Комната была погружена в тень, если не считать трапеции яркого солнечного света, падавшего в наполовину открытое окно-дверь и игравшего на поцарапанных замшевых туфлях некоего Дэвида Киннелла. Он опустил половину утреннего выпуска ежедневной правительственной газеты «Аль-Ахрам» и устремил на Габриэля мрачный взгляд. На нем были мятая рубашка из белой оксфордской ткани и рыжий пиджак с эполетами. Прядь блондинистых с проседью волос упала на его налитые кровью глаза-бусинки. Он почесал небрежно выбритый подбородок и прикрутил радио. Габриэль даже на расстоянии нескольких шагов почувствовал в его дыхании запах выпитого накануне виски.

– Любой друг Рудольфа Хеллера – мой друг. – Унылое лицо Киннелла никак не соответствовало его дружескому тону. У Габриэля возникло впечатление, что он стоит перед аудиторией слушателей «Мухабарата». – Герр Хеллер сказал мне, что вы можете зайти. Чем могу быть вам полезен?

Габриэль положил на захламленный стол фотографию – ту, что дал ему Махмуд Арвиш в Хадере.

– Я приехал сюда на отдых, – сказал Габриэль. – Герр Хеллер посоветовал мне встретиться с вами. Он сказал, что вы могли бы показать мне немного настоящего Каира. Он сказал, что вы знаете о Египте больше любого из живых.

– Как это любезно со стороны герра Хеллера. Как он, кстати, поживает?

– Как всегда, – сказал Габриэль.

Киннелл, не шевельнувшись – только опустив глаза, – посмотрел на фотографию.

– Я в данный момент немного занят, но, думаю, смогу вам помочь. – Он взял фотографию и положил ее в свою газету. – Давайте пройдемся, хорошо? Лучше всего выйти прежде, чем начнется жара.

– За вашей конторой ведется наблюдение.

Они шли по узкому тенистому проулку, где полно было лавочек и уличных торговцев. Киннелл приостановился, залюбовавшись рулоном кроваво-красного египетского хлопка.

– Время от времени всех трудяг-арендаторов берут под наблюдение, – безразличным тоном произнес он. – Когда у страны такой аппарат безопасности, как у египтян, надо же как-то его использовать.

– Да, но вы же не обычный трудяга.

– Верно, но они этого не знают. Для них я просто озлобленный старик англичанин, пытающийся прожить за счет печатного слова. Мы сумели достичь нечто вроде договора. Я попросил их прибирать мою квартиру после обыска, и они довольно прилично это делают.

Киннелл выпустил из рук материю и быстро двинулся враскачку по проулку. Габриэль, прежде чем последовать за ним, обернулся и заметил, что мужчина в футболке «Только члены» безучастно рассматривает арабскую медную кофеварку.

Когда Габриэль нагнал Киннела, лицо у того уже стало красным от дневной жары. Когда-то он был звездой – разъездным корреспондентом крупной ежедневной лондонской газеты, репортером того рода, что мчится в горячую точку мира и уезжает оттуда, прежде чем новость устареет и публика потеряет к ней интерес. Надорвав здоровье от слишком большого количества спиртного и перепробовав слишком много женщин, он приехал в Израиль с заданием освещать первую интифаду и приземлился на «Острове Шамрона». За приватным ужином в Тибериасе Шамрон прощупал его и нашел слабости – гору долгов и еврейское происхождение, скрываемое под презрительной ухмылкой сильно пьющего англичанина. К тому времени, когда на террасу принесли кофе, Шамрон уже сделал свой ход. Они станут партнерами, обещал Шамрон, так как он считал «партнером» каждого, кого ему удавалось соблазнить или при помощи шантажа заставить выполнять его поручения. Киннелл использует свою широкую палитру арабских связей, чтобы обеспечивать Шамрона информацией и доступом к людям. Время от времени он будет печатать «черную пропаганду» Шамрона. Взамен тихонько растает весьма внушительный долг Киннелла. Он получит также в качестве привилегии несколько эксклюзивных новостей, чтобы подправить свою слинявшую репутацию, и ему найдут издателя для книги, которую он всегда хотел написать, хотя Шамрон так и не выдал, откуда ему известно про рукопись, лежавшую в ящике Киннелла. Брак состоялся, и Киннелл, подобно Махмуду Арвишу, стал на путь предательства, наказанием за что является профессиональная смерть. В качестве публичного наказания за свои личные грехи Киннелл полностью перешел на сторону арабов. На Флит-стрит[27] его называли «Голосом Палестины», апологетом террористов-смертников и исламо-фашистов. «Империалистический, пожирающий нефть Запад и его незаконнорожденное дитя Израиль пожали то, что посеяли, – часто разражался тирадой Киннелл. – На Пиккадилли не будет безопасно, пока справедливость не воцарится в Палестине». Он был излюбленным комментатором по Западу на «Аль-Джазире» и пользовался большим спросом на сборищах в Каире. Ясир Арафат однажды назвал его «храбрым человеком, который осмеливается писать правду, – единственным человеком на Западе, действительно понимающим положение арабов».

– В Замалеке есть одно местечко, где вам следует побывать. Оно называется «У Мими». Хорошая еда, хорошая музыка. – Киннелл помолчал и подстрекательски добавил: – Интересное общество.

– А кто это – Мими?

– Мими Феррере. Своего рода старожил в замалекском обществе. Приехала сюда почти двадцать лет назад и больше не уезжала. Все знают Мими, и Мими знает всех.

– А что привело ее в Каир?

– Гармоническое соитие.

Встретив непонимающий взгляд Габриэля, Киннелл пояснил:

– Малый по имени Хосе Аргельес некоторое время назад написал книгу «Фактор майя». Он утверждал, что обнаружил в Библии, а также в ацтекских календарях и календарях майя указание на то, что в августе тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года создастся критическая конъюнктура в истории человечества. Дальнейшее развитие мира может пойти одним из двух путей. Мир может вступить в новую эру или быть уничтожен. Для того чтобы избежать уничтожения, сто сорок четыре тысячи людей должны собраться в так называемых энергетических центрах по всему земному шару и распространить позитивную энергию. Мими отправилась к пирамидам вместе с несколькими тысячами других заблудших душ. Она тогда была – глаз не отвести. И все еще так выглядит, если хотите знать мое мнение. Она вышла замуж за богатого египтянина и осела в Замалеке. Брак продержался около полутора недель. И когда он распался, Мими потребовались деньги – вот она и открыла кафе.

– Откуда она?

Киннелл пожал плечами.

– Мими отовсюду. Мими – гражданка мира.

– А какие у нее собираются люди?

– Главным образом экспатрианты. Несколько ушлых туристов. Арабы с деньгами, которые по-прежнему любят Запад. Время от времени я вижу там одного малого. По имени Тони.

– Тони? Вы уверены?

– Во всяком случае, так он себя называет. Красивый чертяка. – Киннелл передал Габриэлю газету. – Только не ходите туда слишком рано. Там все начинается не раньше полуночи. И будьте осторожны с Мими. Она может показаться фруктовым тортом, но она никогда своего не упустит.

Мистер Катуби заказал столик герру Иоханнесу Клемпу в винном и джазбаре «У Мими» на десять часов того вечера. В девять Габриэль вышел из своего номера и, отказавшись от стоявших такси, пошел по мосту Тахрир к острову Гезира. Дойдя до острова, он свернул направо и отправился по дороге вдоль реки на север, по краю старого спортклуба, где английские колониалисты играли в крикет и пили джин, тогда как вокруг них рассыпалась империя.

Слева от герра Клемпа возникли высокие дорогие многоквартирные дома – первый признак, что он попал в самое желанное место в Каире. Здесь жили иностранцы, а также богатые египтяне, которые не придерживались традиций ислама, а следовали эталонам новой моды, пришедшей из Нью-Йорка и Лондона. В Замалеке было сравнительно чисто, и непрекращающийся грохот Каира доносился сюда с противоположного берега реки в виде отдаленного рокота. Здесь в кафе и барах можно было потягивать капуччино и говорить по-французски в эксклюзивных бутиках. Это был оазис, место, где богачи могли делать вид, что они не окружены морем невероятной нищеты.

Ресторан «У Мими» находился на первом этаже старого дома на углу улицы 26 Июля. Неоновая вывеска в стиле ар-деко была на английском, как и целиком вегетарианское меню под стеклом в разрисованной вручную деревянной рамке. Рядом с меню висела большая фотография вечернего дивертисмента, на которой было изображено пятеро молодых людей с шелковыми шарфами и множеством бижутерии. В такое место Габриэль вошел бы лишь под дулом револьвера. А герр Клемп распрямил плечи и вошел.

Его встретила чернокожая женщина в оранжевой атласной пижаме и повязке такого же цвета. Она заговорила с ним по-английски, и он ответил ей на том же языке. Услышав имя «Иоханнес Клемп», она опасливо улыбнулась, словно мистер Катуби предупредил ее, что следует ждать самого худшего, и провела к столику возле оркестра. Столик был по-арабски низкий, окруженный мягкими креслами, обитыми яркой материей. У Габриэля возникло отчетливое ощущение, что вечер он проведет не в одиночестве. Через двадцать минут его опасения подтвердились – трое арабов присоединились к нему. Они заказали шампанское и не обращали внимания на мрачного немца, с которым делили стол.

Зал был приятный – длинный и овальный, с шершавыми белыми оштукатуренными стенами и свисающими с высокого потолка шелковыми полотнищами. В воздухе пахло восточными специями, благовониями сандалового дерева и слегка гашишем. В конце помещения было несколько куполообразных, едва видимых в притушенном свете ниш, где завсегдатаи могли есть и пить в относительном уединении. Габриэль тыкал вилкой в арабские закуски и тщетно выискивал человека, похожего на того, что запечатлен на фотографии.

Как и говорил Киннелл, музыканты заиграли лишь в одиннадцать. Первым выступил перуанец в саронге, исполнивший на гитаре с нейлоновыми струнами навеянные инками мелодии Новой эры. Между мелодиями он рассказывал на едва понятном английском предания Высоких Анд. В полночь появились объявленные на этот вечер артисты – группа марокканцев, игравших атональный арабский джаз в ключе и ритмах, не доступных уху западного человека. Трое арабов, не уделяя никакого внимания музыке, провели вечер в беседе, сдобренной выпивкой. Герр Клемп улыбался и аплодировал замечательным солистам, а Габриэль их вовсе не слышал – все его внимание было сосредоточено на женщине, которая приветствовала своих почитателей у стойки бара.

«Она была тогда – глаз не отведешь, – сказал ему Киннелл. – Если хотите знать мое мнение – и сейчас тоже».

На ней были белые капри и бледно-голубая атласная блузка, завязанная узлом на тонкой талии. Сзади ее можно было принять за девушку лет двадцати. Только когда она поворачивалась, выявлялись морщинки вокруг глаз и седая прядь в черных волосах и становилось ясно, что это женщина средних лет. На запястьях она носила браслеты, а на шее висел большой серебряный медальон. Кожа у нее была оливковая, а глаза – почти черные. Она встречала всех одинаково – целовала в обе щеки и что-то шептала. Габриэль видел раньше много разновидностей ее – женщин, что перемещаются с виллы на виллу и с одного приема на другой, они всегда загорелые и всегда тоненькие и никогда не обременяют себя ни мужем, ни детьми. «Интересно, – подумал Габриэль, – какого черта она делает в Каире?»

Квинтет марокканцев устроил перерыв и пригрозил вернуться через десять минут. Огни в ресторане стали немного ярче, и разговоры громче. Женщина отошла от бара и начала обрабатывать зал, легко передвигаясь от столика к столику, от ниши к нише – так бабочка перелетает с цветка на цветок. Со старыми знакомыми она целовалась и что-то шептала. С новыми друзьями обменивалась долгим рукопожатием. Она говорила с ними по-арабски и по-английски, по-итальянски и по-французски, по-испански и на респектабельном немецком. Она принимала комплименты, как женщина, привыкшая к ним, и не оставляла после себя смятения. Для мужчин она была предметом осторожного желания, для женщин – восхищения.

Она подошла к столику герра Клемпа, когда музыканты возвращались на сцену после антракта. Он встал и, слегка склонившись в талии, взял ее протянутую руку. Ее пожатие было крепким, кожа – прохладная и сухая. Выпустив его руку, она отбросила с лица прядь волос и игриво посмотрела на него своими темно-карими глазами. Если бы Габриэль не видел, что она так смотрела на всех мужчин в зале, он мог бы решить, что она флиртует с ним.

– Я так рада, что вы смогли присоединиться к нам сегодня вечером. – Она произнесла это по-английски тоном хозяйки, устроившей небольшой званый ужин. – Надеюсь, вам нравится музыка. Не правда ли, поразительные музыканты! Кстати, меня зовут Мими.

И, произнеся это, отошла. Габриэль обратил взгляд на сцену, а мыслями вернулся в потаенную нору Натана Хофи, где он слушал запись разговора таинственной женщины со своим другом Тони.

«Кстати, меня зовут Мими».

«Нет, – подумал Габриэль, – тебя не так зовут. Ты – Мадлен. И Александра. И Люнетта. Ты – Маленькая Луна».

На другое утро мистер Катуби стоял на своем посту в вестибюле отеля, когда зазвонил телефон. Он взглянул на определитель и тяжело вздохнул. Затем медленно поднял трубку, словно сапер, обезвреживающий бомбу, и поднес ее к уху.

– Доброе утро, герр Клемп.

– Оно действительно доброе, мистер Катуби.

– Вам нужно помочь с чемоданами?

– Нет, помощь не требуется, Катуби. Есть изменение в планах. Я решил продлить свое пребывание. Я просто очарован этим местом.

– Какая для нас удача, – ледяным тоном произнес мистер Катуби. – На сколько еще ночей вам понадобится ваш номер?

– Это подлежит выяснению, Катуби. Ждите дальнейших указаний.

– Буду ждать, герр Клемп.

Глава 14

Каир

– Я никогда не брался ни за что подобное, – мрачно произнес Киннелл.

Время было после полуночи; они сидели в видавшем виды маленьком «фиате» Киннелла. На той стороне Нила в центре Каира не прекращалось движение, а в Замалеке в этот час было тихо. Потребовалось два часа на то, чтобы туда добраться. Габриэль был уверен, что никто за ними не следовал.

– Вы уверены, что у вас верный номер квартиры?

– Я был там, – сказал Киннелл. – Учтите, не в том качестве, в каком надеялся, – просто был на одной из вечеринок Мими. Она живет в квартире шесть «А». Все знают адрес Мими.

– Вы уверены, что у нее нет собаки?

– Только ангорская перекормленная кошка. Я уверен, что для того, кто утверждает, что он друг великого герра Хеллера, не будет проблемы справиться с толстой кошкой. А вот на мою долю выпадет семифутовый нубиец-привратник. Как такое может быть?

– Вы – один из лучших в мире журналистов, Киннелл. Уж привратника-то вы, конечно, сумеете обмануть.

– Верно, но это не совсем по части журналистики.

– Считайте это шуткой английского школьника. Скажите привратнику, что у вас заглохла машина. И вам нужна помощь. Дайте ему денег. Пять минут – и ни минутой дольше. Понятно?

Киннелл кивнул.

– А если появится ваш приятель из «Мухабарата»? – спросил Габриэль. – Какой вы подадите сигнал?

– Два коротких гудка, затем длинный.

Габриэль вышел из машины, перешел через улицу и спустился по каменным ступеням на набережную. Он на миг приостановился, глядя на изящную прямоугольную мачту фелукки, медленно плывшей вверх по реке. Затем повернулся и пошел на юг – красивая кожаная сумка герра Клемпа свисала с его правого плеча. Через несколько шагов над холмом появились верхние этажи дома Мими – старого замалекского здания, белого, оштукатуренного, с большими террасами, выходящими на реку.

В сотне ярдов от здания другая лестница вела с набережной на улицу. Габриэль, прежде чем подняться, бросил взгляд вдоль реки, проверяя, не следует ли кто за ним, но на набережной было пусто. Он поднялся по лестнице и, перейдя через улицу, направился к темному проулку, шедшему вдоль задней стороны многоквартирных домов. Если бы он был тут впервые, он мог бы не найти того места, куда направлялся, но он прошел по этому проулку днем и знал наверняка, что через сто тридцать нормальных шагов подойдет к служебному входу в дом Мими Феррере.

На поцарапанной металлической двери арабскими буквами были выведены слова: «Не входить». Габриэль взглянул на свои часы. Как он и предполагал, ему понадобилось четыре минуты и тридцать секунд, чтобы дойти сюда от машины. Он подергал дверь и обнаружил, что она заперта, как было и днем. Он вынул из бокового кармана сумки пару тонких металлических инструментов и присел так, чтобы замок находился на уровне глаза. Через пятнадцать секунд замок сдался.

Габриэль открыл дверь и заглянул внутрь. Перед ним был короткий коридор с цементным полом. В другом его конце была приоткрытая дверь в вестибюль. Габриэль прокрался по коридору и притаился за второй дверью. Он услышал голос Дэвида Киннелла, предлагавшего привратнику двадцать фунтов за то, что он сдвинет с середины улицы его поломанную машину. Когда переговоры прекратились, Габриэль выглянул за дверь и увидел, как в темноте исчезает развевающееся одеяние нубийца.

Он вошел в вестибюль и остановился у почтовых ящиков. На ящике квартиры 6-А было написано: «М. Феррере». У двери стояли две пальмы в кадках. Габриэль приложил ухо к двери и не услышал внутри ни звука. Он достал из кармана приборчик в виде электрической бритвы и провел им вокруг по краю двери. Глазок горел зеленым светом – значит, приборчик не обнаружил наличия электронной системы безопасности.

Габриэль положил аппаратик обратно в карман и всунул в отверстие для ключа старомодный лобзик. Только он приступил к работе, как внизу, на лестнице, раздались голоса. Он спокойно продолжал начатое, кончиками пальцев чувствуя легкие изменения в сопротивляемости и вращении, а в уме прокручивая все варианты того, что может произойти. В доме было одиннадцать этажей. Женщины на лестнице могли направляться не обязательно на шестой этаж или выше. У него было два выбора: прекратить на время работу и пойти вниз в направлении вестибюля или укрыться на верхнем этаже. У обоих планов были потенциальные западни. Женщины могут счесть присутствие в доме незнакомца подозрительным, а если они живут на верхнем этаже, он может лишиться возможности сбежать.

Габриэль решил продолжать начатое. Он вспомнил про муштру в академии, про то, как Шамрон стоял у его плеча, побуждая работать так, будто от этого зависела его жизнь и жизни товарищей по команде. Теперь он уже слышал стук высоких каблуков по лестнице, а когда одна из женщин захохотала, у него даже сердце ушло в пятки.

Когда наконец последний шуруп выскочил, Габриэль положил руку на затвор и почувствовал движение. Он толкнул дверь и, проскользнув внутрь, снова закрыл ее, как раз когда женщины дошли до площадки. Он прислонился спиной к двери и, не имея другого оружия, кроме лобзика, затаил дыхание, а женщины со смехом прошли мимо. На миг он возненавидел их за веселость.

Он запер дверь. Достав из сумки фонарик величиной с сигару, Аллон обвел тоненьким лучиком помещение. Он находился в маленькой прихожей, за которой была гостиная. Прохладная и вся белая, с низкой удобной мебелью и обилием ярких подушек и ковриков, она слегка напомнила Габриэлю ночной клуб Мими. Он медленно двинулся вперед и вдруг остановился – свет фонарика упал на пару неоновых желтых глаз. На оттоманке лежала, свернувшись, толстая кошка Мими. Она без интереса посмотрела на Габриэля, потом положила морду на лапы и закрыла глаза.

У него был список объектов, составленный по степени важности. Первым номером шли телефоны Мими. Первый аппарат он обнаружил в гостиной на приставном столике. Второй он нашел на ночном столике в спальне; третий – в комнате, служившей Мими кабинетом. К каждому аппарату он прилепил миниатюрное устройство, именуемое на лексиконе Службы «стеклышком», – которое будет передавать все, что говорят по телефону и в комнате. Он покрывает пространство приблизительно в тысячу ярдов, что позволит Габриэлю вести прослушивание в своем номере в «Интерконтинентале».

В кабинете был номер второй по списку – компьютер Мими. Он сел, включил компьютер в сеть и вставил в него компакт-диск. Оборудование автоматически включилось и начало перекачивать то, что хранилось в памяти: почту, документы, фотографии, даже аудио- и видеофайлы.

Пока файлы скачивались, Габриэль осмотрел кабинет. Пролистал стопку писем, открыл ящики письменного стола, просмотрел файлы. Из-за отсутствия времени он мог лишь бегло знакомиться со всем, что видел, и не обнаружил ничего такого, что привлекло бы его внимание.

Он проверил, как идет перекачка, затем встал и провел лучиком по стенам. На одной было несколько фотографий в рамках. На большинстве была запечатлена Мими с какими-то красавцами. На одной он увидел молодую Мими в кафие на плечах. Снимок был сделан на фоне пирамид Гиза. Они, как и ее лицо, были цвета охры от заходящегося солнца – Мими, поклонница Новой эры, пытающаяся спасти мир от уничтожения силой позитивного мышления.

Вторая фотография привлекла внимание Габриэля – голова Мими лежала на зеленой подушке, и она смотрела прямо в аппарат. Щекой она прижалась к лицу мужчины, притворившегося спящим. Глаза его закрывала шляпа, так что видны были лишь нос, рот и подбородок, но Габриэль знал, что специалистам-физиономистам этого достаточно для идентификации. Габриэль вытащил из сумки герра Клемпа маленькую цифровую камеру и сделал с этой фотографии снимок.

Подойдя к письменному столу, он увидел, что перекачка закончена. Он вынул диск из компьютера и выключил его. Затем взглянул на свои часы. Он пробыл в квартире семь минут – на две минуты дольше, чем планировал. Он бросил диск в сумку, затем подошел к входной двери, постоял с минуту, удостоверяясь, что на лестничной площадке никого нет, и вышел из квартиры.

На лестнице никого не было, как и в вестибюле, кроме нубийца-привратника, пожелавшего Габриэлю приятного вечера, когда тот проходил мимо него на улицу. Киннелл, олицетворение безразличия, сидел на капоте своей машины и курил сигарету. Как хороший профессионал, он смотрел в землю, пока Габриэль, свернув налево, направлялся к мосту Тахрир.

На другое утро герр Клемп заболел. Мистер Катуби, получив крайне неприятное описание симптомов во всех подробностях, изрек, что это бактериальное заражение, и предсказал, что болезнь будет тяжелой, но недолгой.

– Каир предательски отнесся ко мне, – жаловался герр Клемп. – Я был так очарован этой столицей, а она отплатила мне местью за доброе отношение.

Предсказанное мистером Катуби быстрое выздоровление оказалось ошибкой. Буря, разразившаяся в кишках герра Клемпа, не утихала много дней и ночей. Были призваны доктора, были прописаны лекарства, но ничто, казалось, не действовало. Мистер Катуби отбросил свои недобрые чувства к герру Клемпу и принял на себя ответственность за его выздоровление. Он прописал больному проверенное временем лекарство – вареный картофель с лимонным соком и солью – и трижды в день самолично приносил это варево.

Болезнь смягчила характер герра Клемпа. Он мило держался с мистером Катуби и даже извинялся перед горничными за безобразное состояние своей ванной комнаты. Порой, заходя к нему в номер, мистер Катуби обнаруживал герра Клемпа в кресле у окна – он сидел там и устало смотрел на реку. Однако большую часть времени апатично лежал на кровати. Сглаживая скуку своей затворнической жизни, он слушал по своему приемнику музыку и «Новости» на немецком языке через крошечные наушники, чтобы не тревожить других постояльцев. Мистер Катуби обнаружил, что ему недостает старого Иоханнеса Клемпа. Иной раз он посматривал со своего поста в вестибюль, и ему так хотелось увидеть вздорного немца, шагающего по мраморному полу, хлопая по ногам фалдами.

Однажды утром, ровно через неделю после того, как герр Клемп заболел, мистер Катуби постучал в дверь его номера и, к своему удивлению, услышал сильный голос, приказавший ему войти. Он вложил свой ключ в замок и вошел. Герр Клемп укладывал чемоданы.

– Буря окончилась, Катуби.

– Вы уверены?

– Настолько, насколько можно быть уверенным в подобной ситуации.

– Мне очень жаль, что Каир так плохо к вам отнесся, герр Клемп. По-видимому, ваше решение продлить свое пребывание было ошибочным.

– Возможно, Катуби, но я никогда не живу прошлым и вам не советую.

– Это арабская болезнь, герр Клемп.

– Я не страдаю этим недугом, Катуби. – Герр Клемп поставил в сумку свой коротковолновый приемник и закрыл молнию. – Завтра будет новый день.

В тот вечер во Франкфурте шел дождь – пилот многословно и ясно сообщил об этом. Он сказал про дождь, когда они все еще были на земле в Каире, и дважды во время полета довел до их сведения нудные подробности. Габриэль для разнообразия вслушивался в настырный голос пилота, чтобы не смотреть все время на часы и не считать, сколько еще осталось времени до очередного массового убийства Халедом невинных людей. Они подлетали к Франкфурту, и он, припав головой к стеклу, стал смотреть, когда появятся первые огоньки на юге германской равнины, но видел лишь черноту. Самолет нырнул в облако, и окно залили горизонтальные потоки дождя, а Габриэль в этих текущих каплях увидел команды Халеда, выдвигающиеся на позиции для нанесения очередного удара. Затем вдруг появилась взлетно-посадочная полоса – широкая полоса полированного черного мрамора медленно стала подниматься им навстречу, и они сели.

В аэропорту Габриэль подошел к телефонам и набрал номер компании по грузоперевозкам в Брюсселе. Он назвался Стивенсом, одной из фамилий, какими пользовался для телефонных переговоров, и попросил соединить его с мистером Парсонсом. Послышалась серия щелчков и шумов, затем женский голос, далекий, со слабым эхом. Габриэль знал, что ответившая ему девушка сидит на бульваре Царя Саула на контроле операций.

– Что вам нужно? – спросила она.

– Опознать голос.

– У вас есть запись?

– Да.

– Качество?

Габриэль на иврите, который ни один прослушиватель не мог бы понять, вкратце сообщил девушке, какой техникой он пользовался, чтобы уловить и записать голос.

– Проиграйте, пожалуйста, пленку.

Габриэль нажал на «Воспроизведение» и поднес свой магнитофончик к трубке. Мужской голос, безупречный французский язык: «Это я. Позвони мне, когда сможешь. Ничего срочного. Чао».

Он опустил магнитофончик и приложил трубку к уху.

– У нас ничего похожего нет.

– Сравните с неопознанным голосом на пленке шестьсот девяносто восемь дробь Д.

– Подождите. – И через минуту: – Совпадают.

– Мне нужен номер телефона этого человека.

Габриэль определил второй номер, затем нажал на «Воспроизведение» и снова поднес магнитофончик к телефону. Мими Феррере звонила за границу с телефона в своем кабинете. Когда она набрала последнюю цифру, Габриэль нажал на «Паузу».

Женщина на другом конце линии повторила номер: 00 33 91 54 67 98. А Габриэль знал, что 33 – код Франции и 91 – код Марселя.

– Прокрутите это, – сказал он.

– Подождите.

Через две минуты женщина сказала:

– Этот телефон числится за месье Полем Вераном, бульвар Сен-Реми, пятьдесят шесть, Марсель.

– Мне нужно опознать еще один голос.

– Качество?

– Такое же, как и первый.

– Прокрутите запись.

Габриэль нажал на «Воспроизведение», но на этот раз голос заглушило объявление на немецком языке, загрохотавшее из громкоговорителя над его головой: «Achtung! Achtung!»[28] Когда громкоговоритель умолк, Габриэль снова нажал на «Воспроизведение». На сей раз голос – а это был женский голос – звучал отчетливо: «Это я. Где ты? Позвони, когда сможешь. С любовью».

Стоп.

– Ничего похожего в файлах нет.

– Сравните с неопознанным голосом на пленке пятьсот семьдесят два дробь Б.

– Подождите. – Затем: – Совпадают.

– Пожалуйста, пометьте: субъект проходит под именем Мими Феррере. Ее адрес: Бразиль-стрит, двадцать четыре, квартира 6-А, Каир.

– Я добавила это на файл. Продолжительность звонка – четыре минуты тридцать две секунды. Еще что-нибудь?

– Мне надо, чтобы вы передали сообщение Езекилу.

Езекил было кодовым обозначением директората Операционного отдела.

– Сообщение?

– «Наш друг проводит время в Марселе по адресу, который мне дан».

– Бульвар Сен-Реми, пятьдесят шесть?

– Совершенно верно, – сказал Габриэль. – Мне нужны указания Езекила, куда дальше ехать.

– Вы звоните из франкфуртского аэропорта?

– Да.

– Я заканчиваю разговор. Перейдите в другое место и перезвоните через пять минут. У меня тогда будут для вас инструкции.

Габриэль положил трубку. Он подошел к киоску, купил немецкий журнал, затем прошел по аэропорту до следующих телефонов. Тот же номер, та же процедура, та же девушка в Тель-Авиве.

– Езекил хочет, чтобы вы поехали в Рим.

– В Рим? Почему в Рим?

– Вы же понимаете, что я не могу ответить на этот вопрос.

Это не имело значения. Габриэль знал ответ.

– А там куда?

– На квартиру близ площади Испании. Вы знаете, где это?

Габриэль знал. Это была прелестная конспиративная квартира наверху Испанской лестницы, недалеко от церкви Тринита-деи-Монти.

– Есть самолет, вылетающий из Франкфурта в Рим через два часа. Мы заказали для вас место на нем.

– Вам нужен номер моей карточки часто летающего пассажира?

– Что?

– Не важно.

– Желаю благополучного полета, – сказала девушка, и телефон отключился.