Влюбленная американка

Глава 7

Прошли недели и месяцы со дня объявления войны, а она все еще продолжалась с неослабевающей ожесточенностью, но от нее все больше и больше страдали те, кто ее развязал. Рейн спокойно катил свои волны, которые с каждым днем становились темнее; на полях уже давно был убран хлеб; в городах развевались победные флаги. А там, во Франции, умирали на полях тысячи людей; деревни и города безжалостно сжигались, и огромное зарево пожара охватило небо. Все ужасы, которые Франция сулила Германии, обрушились на ее собственную голову; она хотела войны, и теперь гибли и виновные, и невиновные, и хилые, и здоровые.

Германские войска победной поступью неуклонно двигались вперед от Рейна к Мозелю, от Мозеля к Маасу, от Мааса к Сене, сметая на своем пути все препятствия. Город за городом открывал ворота перед победителями; после длительного или короткого сопротивления сдавались крепости; везде воздвигались немцами памятники в честь победы и поднимались национальные флаги.

Несмотря на то что волна войны прокатилась далеко вперед, оставив позади себя главный город департамента Р., в этом городе военная жизнь била ключом. Он был центральным пунктом, через который проходили германские войска, направлявшиеся на передовые позиции, в глубь Франции; здесь они встречались с транспортами больных и раненых, возвращавшихся с поля сражения. В том же городе размещался и центральный госпиталь.

Улицы Р. были запружены людьми, лошадьми и повозками. В гостиницах не хватало мест, и двум путешественникам, приехавшим в Р., с трудом удалось устроиться. Судя по всему, это были богатые англичане или американцы, и хотя они предлагали большие деньги, им пришлось удовольствоваться очень скромным номером, состоявшим из двух маленьких, бедно меблированных комнат.

На следующий день после приезда в Р. иностранный путешественник курил сигару, сидя на диване, а его молодая спутница подошла к открытому окну и с интересом смотрела на пеструю толпу, шумно двигающуюся вдоль улицы.

— Я не понимаю, мисс Джен, как вы можете выносить весь этот шум? Неужели эта вечная суета вас еще не утомила? — спросил иностранец.

— Нет, — несколько капризно ответила молодая девушка, которая как раз в эту минуту высунулась из окна, чтобы получше рассмотреть бледное лицо раненого, которого везли мимо, и не отрываясь смотрела на него, пока коляска не скрылась за углом улицы.

— В таком случае у вас нервы крепче, чем у меня, — сказал Аткинс. — Должен сознаться, что я совершенно измучился в последние дни. Шутка ли сказать, целую неделю тащиться в город Р., тогда как в обычное время этот путь занял бы один день! Я устал ночевать в каких-то трущобах, часами ждать, пока можно будет проехать, скакать по полуразрушенным мостам и непроходимым дорогам. В довершение всего мы должны постоянно опасаться, что попадем в какую-нибудь кровавую свалку и вынуждены будем спасаться бегством. От всех этих сомнительных удовольствий я бы охотно отказался. Неужели вы еще не убедились, что при таких условиях невозможно ничего сделать?

Пока он говорил, Джен закрыла окно и, обернувшись к своему спутнику, спокойно ответила:

— Невозможно? Однако, как видите, мы благополучно добрались до Р. и здесь, во всяком случае, что-нибудь узнаем.

— Боюсь, что нас ждет новое разочарование, — возразил Аткинс. — След, по которому мы идем, обманывает нас самым возмутительным образом. Стоит нам только подумать, что мы вышли на верный путь, как тут же оказывается, что нужно отправляться на другой конец света. Именно так мы и очутились теперь во Франции, и я нисколько не удивлюсь, если нам снова понадобится ехать сначала в Америку, а потом на Рейн, и так далее.

— Все равно, я обещала отцу во что бы то ни стало, не останавливаясь ни перед какими препятствиями, найти брата, если он жив, и сдержу свое обещание! — решительно заявила Джен.

— Я еще понимаю, если бы мы действительно вышли на след молодого мистера Фореста, — продолжал Аткинс, — тогда было бы из-за чего приносить такие жертвы. А то ведь мы ищем только человека, от которого, может быть, получим какие-нибудь сведения, а может быть, и нет.

— По крайней мере, он один в состоянии направить нас туда, куда следует, — возразила Джен. — Прямой след нами утерян. Бывшего священника, взявшего к себе моего брата, мы так и не нашли; нам ничего больше не оставалось, как разыскать того ремесленника, который приютил у себя родного сына рыбака.

— И услышать от него приятную весть, что его приемыш четыре года назад перекочевал во Францию, в город Р., который до этой проклятой войны славился своими столярными изделиями, — насмешливо обронил американец.

— Вы забываете, мистер Аткинс, главное, — недовольным тоном заметила Джен, — именно то, что и привело нас сюда. Ремесленник ведь сообщил нам, что друг детства его приемного сына жив и оба мальчика после долгой разлуки встретились уже взрослыми, отбывая воинскую повинность. Более точных сведений он, конечно, не мог дать — ведь молодой Эрдман служил далеко от него, но он прекрасно помнит, как тот радостно говорил о своей встрече со старым другом. Таким образом, я знаю, что мой брат жив и есть на свете человек, который может указать мне его местопребывание. По-вашему, все наши розыски безуспешны; я же нахожу, что мы сильно подвинулись вперед — дальше, чем можно было надеяться.

— Против этого я не спорю, — ответил Аткинс, — но нахожу, что нам следует отложить дальнейшие поиски до конца войны.

Резким, недовольным движением Джен подняла голову и решительно проговорила:

— Ждать конца войны, которая рвет все связи и разбрасывает людей в разные стороны, совершенно невозможно. Теперь еще не поздно действовать, но откладывать наше дело нельзя ни на минуту. Я ведь потому и приехала сюда сама, что переписка во время войны очень затруднительна, а терять даже слабый, еле уловимый след ни в коем случае нельзя. Если вы страдаете от дорожных лишений и боитесь опасности, то напрасно со мной поехали, я могла бы отправиться в путь и одна.

— Да, я знаю, что вы на это способны, — со вздохом подтвердил Аткинс. — Вы иногда пугаете меня своей безграничной энергией. Хотя я и не принадлежу к числу слабых и нерешительных людей, но эта бесконечная погоня в поисках почти недостижимого до последней степени напрягает мои силы; я часто теряю всякую надежду и готов отступить.

— А я — нет, — холодно заметила молодая девушка, — и буду добиваться своей цели до пределов возможного; повторяю вам это еще раз.

— Одно мы знаем наверно, — снова начал Аткинс после довольно длительного молчания, — что тот хозяин, у которого работал молодой Эрдман до начала войны, еще здесь. Вы ведь знаете, что вчера, сразу же после приезда, я отправился в мэрию и, получив там адрес хозяина Эрдмана, пошел к нему. Конечно же, дом оказался запертым, и все его обитатели помчались встречать прусские войска, среди которых почтенный мастер надеялся увидеть знакомых.

Все это я узнал из своеобразного разговора, который мне пришлось вести с поразительно словоохотливой соседкой мастера Фогта. Своеобразие же нашей беседы заключалось в том, что любезная дама не понимала ни слова по-английски, а я — по-французски. Объяснялись мы жестами, и мне удалось сообщить соседке, что мой визит относится к молодому Эрдману и его хозяину и что поскольку я, к сожалению, не застал никого из них дома, то приду на следующий день. В заключение я вручил ей свою визитную карточку с нашим адресом, и она знаками дала мне понять, что непременно передаст ее по назначению.

— Скоро девять, — сказала Джен, взглянув на часы, — я думаю, мы можем идти.

Прежде чем Аткинс успел ответить, в дверь постучали, а затем на пороге показался седой мужчина в скромной, но вполне приличной одежде.

— Простите, но меня послали сюда, — обратился он по-французски к Джен и ее спутнику. — Я столяр Фогт. Мне сказали, что вчера меня спрашивал господин, оставивший свою карточку с адресом; из этого я заключил, что сам должен сюда явиться.

Аткинс, разумеется, не понял слов столяра, но Джен, превосходно знавшая французский язык, быстро перевела ему речь Фогта и сама ответила столяру по-немецки, чтобы дать возможность Аткинсу принять участие в разговоре.

— Вам сказали правильно: этот господин действительно вчера к вам приходил, но ему нужно было видеть молодого человека, который, как говорят, у вас работает. Он тоже немец, столярный подмастерье Франц Эрдман. Мы разыскиваем его и только что собирались снова к вам идти.

— Ах, вы ищете Франца? — воскликнул Фогт по-немецки. — Да ведь Франц уже два месяца как уехал! Сразу же после объявления войны он вернулся в Германию и там поступил в прусскую армию.

Джен побледнела от огорчения. Опять все напрасно! Однако это разочарование, которое подействовало бы на любого другого человека угнетающе, не обескуражило молодую девушку. Она гневно стукнула носком ботинка по полу, крепко сжала губы, и хотя не сказала ни слова, но по ее лицу было видно, что она намерена, несмотря ни на что, продолжать поиски.

Аткинс был менее сдержан и дал волю накипевшему недовольству.

— В армии? — повторил он. — Я убежден, что достославное прусское воинство включило в свои ряды все человечество. О ком ни спросишь — ушел в армию. Не сомневаюсь, что, когда мы найдем самого мистера Фореста, нам сообщат, что и он находится сейчас в армии.

Хотя столяр не понимал по-английски, но по тону Аткинса и по выражению лица молодой девушки догадался, что сведения о Франце очень огорчили его собеседников.

— Да, нас это тоже близко касается, — грустно заметил он. — Мне недостает Франца как хорошего работника, а моя дочь проплакала все глаза, думая о нем.

Осенью они собирались обвенчаться, но ничего не поделаешь. Как только объявили войну, Франц должен был вернуться на родину, а мы не хотели брать грех на душу и не стали его удерживать.

— Не хотели брать грех на душу! — с негодованием повторил по-английски Аткинс. — Слышали ли вы что-нибудь подобное? — обратился он к Джен. — Молодой человек сидит себе спокойно во Франции, вдали от опасности, никто его не призывает к исполнению воинского долга, он собирается здесь жениться, остаться навсегда во Франции и вдруг срывается с места и летит в Германию только потому, что объявлена война. Он оставляет невесту почти накануне свадьбы, бросает свое дело и, незваный, непрошеный, спешит на родину, чтобы пожертвовать жизнью из-за любимого Рейна! Долг перед родиной становится у немцев настоящей манией.

Джен почти не слушала того, что говорил Аткинс. Для нее вдруг блеснул луч надежды. Она быстро повернулась к столяру:

— Так, значит, молодой Эрдман был близок вашей семье? Он должен был жениться на вашей дочери? В таком случае, может быть, вы или ваша дочь знаете что-нибудь важное для нас из его прошлого. Мы надеялись получить у Франца Эрдмана некоторые сведения о его семье и были бы вам чрезвычайно признательны, если бы вы рассказали нам о ней то, что знаете.

— Ну, конечно, он довольно хорошо ознакомил нас со своими семейными делами, — ответил столяр. — Франц прожил в моем доме более двух лет, а любовь между ним и моей Мари началась чуть ли не с первых дней знакомства. Скажите, что вы хотите узнать, и я с удовольствием отвечу на ваши вопросы.

Аткинс отошел в сторону. Он видел, что Джен берет дело в свои руки, и предоставил ей свободу действий, тем более что не ожидал от этого разговора благоприятных результатов. Да, собственно, его помощь и не требовалась — Джен ставила вопросы ясно и точно, как опытный следователь.

— Ваш будущий зять родился в маленькой рыбачьей деревушке вблизи Гамбурга? — спросила она.

Фогт утвердительно кивнул.

— После смерти родителей он воспитывался у родственников в П., а затем переселился во Францию для изучения ремесла и около двух лет прожил в Р., в вашем доме?

— Совершенно верно, — подтвердил мастер, — все подходит к нашему Францу точка в точку.

— Скажите, — дрожащим от волнения голосом продолжала Джен, — он никогда не говорил вам о своем брате, с которым вместе рос?

— Да, конечно, говорил, но тот был не настоящим братом, а приемным. Родители Франца нашли заблудившегося мальчика в Гамбурге и воспитали его вместе со своим сыном.

Джен с торжествующим видом взглянула на Аткинса: она напала на верный след.

— Следовательно, вам все это известно, — сказала она. — Мальчиков разлучили. Франц Эрдман жил у своих родственников, а куда же девался приемыш?

— Его взял к себе один ученый. — Джен невольно вздрогнула.

— Взял ученый? — повторила она медленно. — А нам сказали, что он воспитывался у священника по фамилии Гартвиг.

— Совершенно верно. Господин Гартвиг был чрезвычайно ученым человеком и все время проводил за книгами. Франц нам много о нем рассказывал. Впоследствии он даже отказался от своего прихода, чтобы полностью погрузиться в науку. Что ж, он имел состояние и мог обойтись без службы.

Джен смертельно побледнела. На одно мгновение молния пронзила темноту, сгустившуюся вокруг судьбы молодого Фореста, а затем все снова погрузилось во мрак. Но и этой секунды было достаточно, чтобы молодая девушка ощутила какой-то непонятный ужас. Голова у нее закружилась и пол начал ускользать из-под ног.

— Что с вами, мисс Джен? — озабоченно воскликнул Аткинс, подходя к молодой девушке.

— Ничего, — ответила она, стараясь подавить волнение, но ей было трудно с ним совладать; Джен тяжело и часто дышала, а ее рука, лежа на столе, дрожала, как от лихорадки. — А вы не знаете, — спросила она, — жив ли приемный брат Франца Эрдмана? Вероятно, между ним и вашим будущим зятем сохранилась какая-то связь?

— Конечно, он жив, — спокойно ответил столяр, — они изредка переписываются между собой. Я, по крайней мере, знаю, что Франц получил от него на Пасху письмо.

— Откуда, кем оно было подписано, какой штемпель стоял на конверте? — Джен задала этот вопрос так, как будто от ответа Фогта зависели ее жизнь или смерть.

— Вот этого при всем желании не могу вам сказать, — проговорил столяр, с сожалением пожимая плечами. — Франц рассказывал нам, что его брату живется хорошо, что он получил от него письмо, но не упоминал, откуда. Да это нас и не интересовало. Знаю, что он жил где-то на Рейне, но и только!

На Рейне! Джен прижала ледяную руку к пылающему лбу. Одно мгновение ей казалось, что все вокруг нее рушится и она падает в пропасть. Невероятным напряжением воли ей удалось взять себя в руки, и ни Аткинс, ни Фогт не догадались, что переживает молодая девушка в эту минуту. Аткинс с удивлением смотрел на Джен, не понимая, почему она вдруг замолчала и прекратила свои расспросы.

Более двух минут длилась глубокая тишина, нарушенная наконец американцем.

— В таком случае нам незачем было совершать длинное и трудное путешествие, — проговорил он. — Мы только что приехали с Рейна, любезнейший господин Фогт. Значит, вы не знаете ни фамилии приемного брата Франца Эрдмана, ни места, где он живет? И ваша дочь не знает?

— Не имеет ни малейшего представления. Говоря о своем брате, Франц всегда называл его уменьшительным именем.

— В таком случае, будьте добры, скажите мне точный адрес вашего будущего зятя. В каком полку он служит и где теперь стоит этот полк? Вы уже получали от него письма с тех пор, как он поступил на военную службу?

— Только один раз. Мы все надеемся, что он пройдет со своим полком мимо нашего города. Вчера вечером, когда часть прусской армии проходила мимо, мы пошли навстречу, думая увидеть Франца, но его там не было.

Аткинс ожидал, что Джен примет участие в разговоре, но она продолжала стоять безучастно, что было особенно странно после того горячего интереса, который был ею только что проявлен. Видя, что молодая девушка не собирается больше говорить, Аткинс вынул из кармана записную книжку и записал в нее то, что узнал от столяра.

Фогт поклонился молодой девушке, которая как-то машинально кивнула, и вышел в сопровождении Аткинса. Американец всегда был необыкновенно любезен с нужными ему людьми, а столяр Фогт мог еще пригодиться в будущем.

— Вот видите, я сказал правду, — обратился Аткинс к Джен, проводив гостя, — теперь придется опять ехать на Рейн. Единственное, что нам остается, — это по возвращении в Германию письменно связаться с Францем Эрдманом. Во всяком случае, так будет удобнее, чем писать ему отсюда. Если его к тому времени уже не окажется в живых, мы напечатаем объявление во всех немецких газетах. А пока нужно немедленно ехать обратно.

Последние слова Аткинса вывели молодую девушку из оцепенения.

— Зачем, если мы уже во Франции? — возразила она. — Может быть, нам удастся разыскать здесь полк, в котором служит Франц Эрдман.

— Ради бога, Джен, подумайте, что вы говорите! Разве можно разыскивать полк во время похода? Что за мысль пришла вам в голову!

— Все равно мне нужно докопаться до истины. Пусть даже ценой жизни, но я разыщу этот полк. Если понадобится попасть на поле сражения, на передовые позиции — я ни перед чем не отступлю. Я должна знать правду о своем брате!

Аткинс был поражен той страстностью, с какой была произнесена последняя фраза. Он не ожидал от Джен такой горячности; теперь только он заметил и страшную бледность ее лица.

— Господи, что с вами? Вы больны? — воскликнул он. — Последствия этого тяжелого пути дают себя знать. Я был убежден, что вы не вынесете такого путешествия.

Аткинс хотел приблизиться к молодой девушке, но она остановила его движением руки.

— Нет-нет, ничего, это сейчас пройдет, — пробормотала она, — мне ничего не нужно; дайте мне только, пожалуйста, стакан воды.

Аткинс сильно обеспокоился. Он знал, что Джен не подвержена нервным припадкам, которых он вообще не признавал, и опасался, что девушка серьезно заболела. Зная, что нельзя надеяться на расторопность прислуги, он поспешил сам пойти за водой.

Джен только и ждала его ухода. Ей не нужна была вода — она придумала предлог, чтобы удалить Аткинса и остаться на время одной; ей это было необходимо, чтобы не задохнуться от той муки, которая переполняла ее сердце. Молодая девушка подошла к двери, заперла ее на ключ, затем опустилась на колени перед диваном и, закрыв глаза руками, отчаянно разрыдалась. Теперь она была одна и не стала больше сдерживаться.

«Представьте себе ребенка, потерявшего родителей и случайно попавшего к ученому, который из всего, что только есть на свете, знает и любит только свою науку!» — вспомнились ей слова Фернова.

А теперь еще это письмо с Рейна!

Страшное предположение сорвало покров с тайны, в которой боялась себе признаться гордая невеста Алисона. В смертельном страхе она сжала руки и с безграничным отчаянием воскликнула:

— Всемогущий Боже, не допусти этого! Пусть он будет моим противником, злейшим врагом на всю жизнь, — я покорно снесу все, лишь бы он не оказался моим родным братом!