Влюблённые из Хоарезма

Глава 3. Ночной гость. Юлдуз

Конан, невыспавшийся и потому злой, стоял навытяжку у ореховых дверей в высокой стене, верхом которой шла галерея, соединяющая мужскую и женскую половины дома. Киммериец зевал и со скуки разглядывал кхитайский ковер. Птицы, изображенные на нем, рябили у него в глазах живой пестрой стаей.

Все птицы на ковре были изображены парами — он и она. Казалось, еще мгновение, — и все эти малиновки, жаворонки, пеночки, голуби и черноголовки вспорхнут в воздух влюбленными парочками… Конан едва заметно тряхнул головой, стараясь разлепить тяжелые веки. Позабыв, что накануне сам назначил в первую стражу Фархуда и себя, он замечтался и просидел на крыше всю ночь, пока не вылез встрепанный со сна Харра и не погнал его спать — те два или три часа, что оставались до рассвета. Теперь он мечтал только об одном: чтобы его стража, тягостная и скучная, как все остальные, поскорее кончилась, а тогда можно было бы немного поспать до новых ночных забот.

Из дома вышел светлейший Уртан и, поклонившись восходящему солнцу, благоговейно вынул свиток из ларца и протянул Хамиру, ибо этот, по счету четвертый, день Гадания почти целиком был по его части.

Сегодня предстояло выяснить, каковы будут урожаи, когда ждать засухи, а когда — ливней, не случится ли мора на скотину или нашествия прожорливой саранчи с берегов Стикса. Все это узнавалось при помощи раскинутых зерен пшеницы, бобов и риса, и бархатные мешочки с освященными в столичном храме Эрлика зернышками от лучшего урожая прошлых четырех лет уже лежали на больших, во все три стола, листах прокаленной меди.

Уртан с важностью уселся на коврах, сплошь застилавших двор до самой калитки, и кивнул.

Это был знак одновременно и почтенным мудрецам, и мухобою из его свиты, который немедленно взялся за роскошное опахало из павлиньих радужных перьев, дабы мухи и пчелы не помешали благочестивому созерцанию обряда. В гадании Великий визирь не понимал ровным счетом ничего, и его присутствие на церемонии было еще менее обязательно, чем Конана и Фархуда, стоявших у резной калитки, скрестив обнаженные серебряные сабли. От стражей была хоть какая-то польза: ни один злой дух, как известно, не посмеет войти в дверь, охраняемую серебряным оружием. Сабли эти, с рукоятями чистого золота, изукрашенные огромными рубинами, лалами и посвященным Эрлику солнечным камнем, а также другими камнями удачи и счастья, в первый день очень занимали Конана. По окончании церемонии он незамедлительно опробовал свою саблю на кустах ежевики в саду, но, убедившись, что этим клинком нельзя зарубить даже цыпленка, потерял к церемониальному оружию всякий интерес. И визирь, и стражи изнывали со скуки. Но визирь уйти не мог, а солдат можно было менять, чем Конан вовсю и пользовался. Каждая церемония гадания — а они были расписаны на все десять дней заранее — продолжалась примерно с восхода до полудня, и за это время у калитки сменялось по три пары стражей.

Зерна с веселым дробным стуком тонкими струйками посыпались из ладоней Хамира на медь, раскатились по коврам. Некоторые, отскочив, попали в бассейн.

Хамир принялся обходить столы, разглядывая получившиеся россыпи с одной и с другой стороны, что-то бормоча себе под нос. Остальные ждали его выводов, изредка вставляя в его бормотание непонятные Конану фразы:

«Планета войны во втором доме, следовательно, этот рисунок надо рассматривать со стороны заката…»

«В этот год гадание на урожай выпало на пятый день ущерба, значит, все упавшие зерна надо толковать в обратном смысле…»

«В воду упало десять, пятнадцать и тринадцать, это скверный знак для пшеницы, но лишь на третий год и то, при внезапной новой женитьбе повелителя…»

Одно бобовое зернышко подкатилось прямо под ноги Конану, остановившись у самого его сапога. Оно легло точно в раскрытый клюв ласточки, вытканной на ковре, и Конан улыбнулся. «Как бы ты истолковал это, почтенный Хамир?»— пробормотал он. Как ни тихи были его слова, их услышал Магриб, стоявший в пяти шагах от киммерийца.

— О чем ты говоришь, мой ун-баши? Твои глаза орла увидели что-то, что пропустили мы?— живо обернулся он к Конану.

Тот двинул подбородком, указывая на зерно.

— Подойди-ка сюда, Хамир,— позвал Магриб.— Что ты на это скажешь?

— Скажу, что ты был прав, говоря о птицах по второму году. Следует беречь весенние посевы.

Он двумя пальцами поднял зерно к подслеповатым глазам.

— Да, да, оно еще и с трещиной!— Он обернулся к хозяину дома и весело сказал:— Твой ковер тоже стремится принять участие в гадании, почтенный Бахрам. Может, он волшебный? А это зернышко надо посадить и посмотреть, прорастет ли оно…

— Ты неистощим на шутки, о, прозорливый и остроумный Хамир!— отозвался Бахрам с фальшивой улыбкой, не слишком удивившей Конана после вчерашнего рассказа Фейры.

— У меня есть подходящий горшочек, мне привезли его из Вендии, страны факиров. Если что-то не прорастает в нем, значит, оно не прорастет нигде.

В саду послышались шаги, и у калитки появились Харра с Альмидом и Закиром, братьями-близнецами. Конан с облегчением отсалютовал, передавая серебряную саблю Закиру, вставшему на его место. Тот ответил таким же салютом, скрестил свой клинок с клинком брата, и стражи замерли живыми изваяниями.

Выйдя из сада, Конан объявил:

— Я ложусь спать. Если ничего не случится, разбуди меня, когда солнце сядет на верхушки тех карагачей.

— Ладно,— с готовностью ответил Харра и добавил: — Только вот…

— Что?— нахмурился Конан, отлично знавший, что означает это «ладно, только вот».

Хорошо изучив крутой нрав своего ун-баши, Харра любое возражение начинал с согласия.

— Ну, говори, чего ты хочешь?

— Да я обещал ребятам город показать… И скучно им, и впервые здесь все. Растрясли бы немного кости, глядишь, повеселее бы стали, а?

Конан и сам подумывал, что пора его соколам немного проветриться, а то как бы и впрямь не закисли от скуки и безделья. Самым старшим в его отряде был двадцатипятилетний Фархуд, ибо ун-баши отбирал себе парней молодых и сильных. Уныние однообразного караула и ежедневные тренировки в качестве единственного развлечения могли привести к взрыву. И так во время вчерашнего купания Хасим и Альмад, увлекшись, едва не утопили Фархуда.

— Нергал с тобой, хитрая ты рожа. Бери половину отряда, и идите, развлекайтесь. Но чтоб к вечеру все были в казарме, неважно, сколько вы там выпьете, хоть по бочонку на брата!

— За этим я прослежу, не тревожься,— поспешил его заверить обрадованный Харра. — Ихор тебя разбудит, он только что ловил за озером сусликов, попал в нору и вывихнул ногу. Пусть сидит теперь дома, вперед умнее будет.

— Начинается,— проворчал Конан.— Сейчас я ему вправлю кое-что вместо ноги… Где он?

— В роще, в тенечке. В холодной воде плещется, к утру будет уже на ногах. Иди лучше, ложись. Мне все равно еще третью стражу разводить.

— Угу,— кивнул ун-баши.

Добравшись до своего топчана, он заснул раньше, чем закрыл глаза.

А Харра дождался конца церемонии, располовинил отряд, определил каждому из оставшихся в усадьбе дело на вечер, велел Ихору сторожить ун-баши и, оседлав лошадей, отправился в город. С ним поехали близнецы, Фархуд, Хасим и Рустад.

Они ехали не торопясь, поскольку до вечернего закрытия ворот было еще много времени, а Харра заявил, что не пристало им, воинам владыки, нестись к веселым кварталам Хоарезма сломя голову. Всему свой черед. Отряд ленивой рысью трусил по дороге, обгоняя пешеходов и медлительные караваны, бесконечной чередой бредущие к Восточным воротам.

Приближался Праздник Откровения Пророка, и торговцы спешили заполнить товарами шумный праздничный базар, чтобы потом не кусать себе локти с досады, упустив барыши бойкой торговли.

Впереди уже маячили белые городские стены, над ними вставали голубые купола и острые иглы минаретов. Но выше храмов, выше тонких, пронзающих небо золоченых шпилей дворца вздымалась над городом огромная башня темного камня, одиноко подпирающая небо плоской зубчатой вершиной.

— Что это за страшилище?— поинтересовался Фархуд, тыча пальцем в мрачного колосса.

— О, это штука знаменитая: Черная башня Хтоорона!— ответил Харра.— Рассказывают, что когда-то, когда еще не было единого государства Туран, а были только города-эмираты, правил в Хоарезме ленивый и трусливый эмир, во всем полагавшийся на своего Великого визиря, а тот был колдун и наполовину стигиец. И он велел выстроить себе эту Башню и жил там, как скорпион в норе. По ночам он превращался в летучую мышь-вампира, летал по городу и сосал кровь у младенцев, еще не введенных в храм Эрлика. А потом хоарезмцы, не выдержав тягот податей и поборов, поднялись против эмира, сбросили его с трона, убили колдуна и призвали младшего брата тогдашнего эмира Аграпура править в Хоарезме. А Башня осталась, теперь это проклятое место. В нее замуровывают самых отпетых злодеев, и они умирают там в муках голода и жажды.

— Веселенькое местечко! — отозвался Альмид. — Ну а что-нибудь вроде нашего «Красного сокола» здесь есть?

— Есть и лучше. Вот въедем в город, я все покажу.

Стража у ворот, завидев черно-белые чалмы на шлемах и солнцегривого льва на кольчугах приезжих гостей, без лишних слов пропустила друзей в город.

Вслед им завистливо смотрела толпа людей попроще, верхом на ишаках и мулах, а то и просто пеших, длинной вереницей выстроившаяся перед сборщиком въездных податей. Многие жители окрестных селений и малых городов приезжали в Хоарезм на Праздник Откровения: кто по делам, кто ради прибыльной торговли, кто просто поглазеть на Шествие Жрецов и прочие пышные церемонии. С каждого приезжего вздымалась пошлина: по закону — в зависимости от цели приезда, а на самом деле — от того, насколько глупо и богато он выглядел.

Задержавшись у ворот, Харра и солдаты некоторое время стояли в боковой улице и наблюдали за виртуозной работой сборщика. Караванщик с пятью верблюдами заплатил меньше, чем караванщик с десятью. Усталая женщина с двумя детьми верхом на старом ослике отделалась двумя медяками, а разодетый увалень, как видно, сын деревенского старейшины — в пестром халате, подпоясанном иранистанской шалью, в сапогах красной кожи, с медовой лепешкой в руке,— отдал три золотых. «За право присутствовать на Празднике, за нарушение последнего фирмана о роскоши, приличествующей именитым гостям, но не простолюдинам, и пеня на поддержание дорог в таком виде, в каком ты застал их, о, путник — твои сапоги даже не запылились!»— равнодушно-нравоучительно перечислил сборщик.

— Смотрите, дети мои, и учитесь, — велел Харра потешающимся солдатам. — Этот простофиля был наказан сообразно собственной чванливой глупости. Ручаюсь, что сапоги он начистил до блеска сам, перед въездом в город, а фирман о роскоши этот искусный облегчитель кошельков придумал сегодня утром. Всегда приятно иметь дело с настоящим мастером!

— Ладно, Харра, теперь веди нас в какую-нибудь «Кабанью голову» или «Тухлого дракона», а то в глотке у меня уже пыльная буря!

— Есть тут одно местечко возле самой базарной площади. Поехали, здесь недалеко.

«Местечко» называлось «Три негодяя», чем заранее вызвало вопли восторга у проголодавшихся солдат. Лошадей они оставили на проворного мальчишку, который, поймав на лету монетку, тут же кинулся ставить их у коновязи. Войдя в полутемный, с низким, прокопченным потолком общий зал, Харра быстро отыскал стол в самом прохладном углу, выкинул на улицу спавшего за ним пьянчужку, и, вернувшись в таверну, громогласно воззвал:

— Рута, сердце мое, где же ты?

Из кухни высунулась замызганная мордашка какого-то мальчугана и, пискнув «ой!», быстро исчезла. Солдаты покатились со смеху.

— Ну и вкус у тебя, Харра! А как же фирманы о растлении малолетних? Да еще и мальчиков! На кол тебя, Харра!

— Рута, старая потаскушка!— рявкнул Харра во весь голос.— Мы умираем от голода и жажды!

— Кто это тут старая потаскушка?— раздался из кухни возмущенный ответ, и в дверях появилась хозяйка с кочергой в руках. При виде шестерых солдат нахмуренные ее брови сразу разошлись.

— Ах, доблестные воины, простите, я думала, опять этот несносный маслодел. Вечно напьется и начинает орать непристойности. Что желают столичные гости?

Хозяйке было, наверное, лет тридцать, но выглядела она чуть старше. Была она дородна, высока и белокожа. У нее были зеленые, чуть раскосые глаза и темно-рыжие волосы, что вкупе с широкими скулами и прямым, изящным носиком говорило о ее северном происхождении.

С кочергой в руках она была настоящим воплощением Бригутты, воинственной девы-стража, что, по поверьям асиров, уносит души павших воинов с поля брани.

— Не узнаешь ли ты меня, пышнотелая Рута?— сладким голосом позвал Харра.

Хозяйка вгляделась в него и вдруг кинулась на шею, едва не зашибив кочергой шарахнувшегося Фархуда.

— Харра! Старый греховодник!— визжала Рута в восторге.— А как изменился! Неужели ты и впрямь состоишь в дворцовой гвардии Повелителя Илдиза?

— Как видишь,— не без гордости ответил Харра.— Вот, привел тебе постояльцев. Смотри, как уставились на твои бока.

Рута кокетливо крутанулась на одной ноге.

— И как я твоим бесстрашным тиграм?

— Хороша!— искренне восхитился Фархуд.— Не хуже нашей Пилы. Эй, хозяйка, а еще такие же, как ты, у тебя есть?

— У меня есть все, что нужно настоящему мужчине,— Рута лукаво улыбнулась, блеснув белоснежными зубами, отчего сразу помолодела.— Может, пройдете во внутренний двор? Здесь душно, да и всякого сброду заходит немало.

В мгновение ока на выбранном для них Рутой столе в тени увитой плющом стены появились дымящиеся, блюда и миски, а к ним золотистое хоарезмское вино в огромных стеклянных кувшинах. Хорошенькие девчонки, подававшие кушанья, глаз не сводили с молодых воинов, качая бедрами так, словно уже год не видали мужчин. Пользуясь послеполуденным затишьем в таверне, Рута подсела к давнему приятелю и его друзьям.

— Я все не могу поверить, что это действительно ты, мой ветреный Харра!— повторяла она.— А эти молодцы — твои, или ты пока простой наемник?

— Зная скромность нашего Харры, я тебе отвечу, хозяюшка,— вмешался Закир.— Он — правая рука нашего грозного ун-баши, непобедимого Конана из Киммерии. И когда Конана сделают кир-баши, а случится это, видимо, очень скоро, Харра займет достойное место в его дюжине дюжин! А мы придем проситься в его отряд, верно, ребята?

— Вот ведь болтун!— сказал польщенный Харра.— На коленях приползешь — не возьму.

— Смилуйся!— жалобно застенал Закир, молитвенно сложив руки, предварительно облизав жирные пальцы. — Бери у меня что хочешь! Вот это персик? Или ножку индейки? Только оставь при себе! Я зачахну! Утоплюсь! Уйду в разбойники!

— Сжалься над нами, недостойными!— тут же радостно завыли остальные, подхватив забаву. Фархуд и Альмид рухнули на колени, благо дощатый помост над бассейном с фонтаном был застлан чистыми циновками.— Не оставь прозябать в безвестии! Вот урюк и медовые лепешки.— Блюдо с урюком плюхнулось Харре на колени, сверху посыпались лепешки. — Не хочешь ли ты еще ароматного плова или сладкого вина?— И кувшин, полный золотистого, прозрачного напитка угрожающе завис над штанами Харры.

— Уймитесь, шутники, забери вас Нергал!— отбивался от них Харра.— Конана на вас нет! Куда вам еще в разбойники, вы и так хороши!

Глядя на их возню, Рута хохотала заливисто, словно девчонка:

— Так его! Будет знать, как исчезать на три года и не слать ни одной весточки!

— Кстати, о разбойниках,— хитрый Харра знал, чем утихомирить своих расходившихся молодцев.— Почему «Три негодяя»? Ведь еще три года назад их было четыре.

— О, это целая история,— отозвалась Рута, сразу перестав смеяться.— Одним уже стало меньше.

Все заинтересованно повернули к ней лица, и Харра, воспользовавшись этим, быстро разлил по кружкам вино, едва не выплеснувшееся на его новые штаны.

— Расскажи им, они ведь не знают твоей истории. Народу пока нет, а если кто придет, твои девочки с ним управятся.

Рута не заставила себя долго упрашивать. Отпив из кубка, она вздохнула и начала:

— История моя проста. Родом я из Асгарда, ледяной страны далеко на севере от этих благословенных мест. Я пасла птицу и скот, помогала матери вести дом и заботиться о моем младшем брате. Однажды ночью, среди зимы, на нашу деревню напали гиперборейцы, сожгли ее дотла и перебили всех взрослых мужчин. Деревня наша была маленькой и небогатой, никакой корысти разорять её не было. Кроме одной: рабы. Все, кто остался жив в пожаре и битве, а это были старики, женщины и дети, были угнаны в рабство. Моя мать и брат замерзли насмерть на переходе через ледяные пустоши, а меня продал на рынке в Халоге убийца моего отца и старших братьев — Инвард Рыжебородый. Мне было тогда десять лет от роду, я обещала вырасти в красавицу…

— Ты и сейчас хороша, как спелое яблочко,— ввернул Харра.

— Ну, нынче яблочко уже перезрело,— отмахнулась Рута и продолжала:— Меня купил один бритунец вместе с еще несколькими женщинами — и увез через горы в свою страну. В его доме нас приняли, как гостей, и три луны заботились о нас, кормили и не обременяли никакой работой. Бритунского языка я не знала и не понимала почти ничего из разговоров прислуги. А потом Сим Смайт, мой хозяин, снарядил караван в Замору и продал нас еще раз, но уже гораздо дороже, поскольку откормил и приодел. В серале шадизарского вельможи я провела пять лет, и это были самые счастливые годы моей жизни. Этот человек не отказывал мне ни в чем, обучил игре на цитре и флейте, танцам и еще кое-чему. Но, как бы он ко мне ни относился, я все же была рабыней, и когда бывший у него в гостях купец из Шема, Иохаан, предложил за меня тысячу золотых, мой хозяин не устоял. Он был уверен, что Иохаан влюбился в меня с первого взгляда, раз заплатил такие деньги. Из его дома я уехала, как принцесса: с кучей добра, тряпок и украшений. Но по дороге к Шему я случайно узнала, что везут меня вовсе не в дом купца, а в Птейон. Владыка Черного Круга нуждался в девственнице северных кровей для какого-то мерзкого колдовского опыта и обещал Иохаану большие деньги, если тот доставит требуемое в короткий срок. Шемит собирался уже ехать в Халогу, а тут подвернулась я. Ну, я не стала ждать и сбежала на границе Кофа. Украла лошадь и кое-что из безделушек и скакала всю ночь, пока бедная кобыла не выбилась из сил. Потом я едва не погибла в пустыне, но добралась все же до Хаурана. Там я встретила человека, который первый взялся помочь мне просто так, ни за что. Я была измучена и больна, и с радостью доверилась ему. За мои украшения мы выручили неплохие деньги, и год жили в счастье и согласии.

Потом деньги кончились, и я вспомнила, что неплохо танцую. Мы продали его маленький дом и купили ослика и повозку. Мы странствовали из города в город, я плясала и пела на базарных площадях, он варил бобовую похлебку, и мы были совершено счастливы. Ну, словом, мы попали в Туран. Были и в Аграпуре, и в Шангаре, пока не приехали в Хоарезм. И здесь он продал меня в веселый дом, а сам удрал. Ну, я поплакала, конечно… А потом подумала: моя мать была правнучкой самого Хенгеста Отважное Сердце, хоть он никогда и не узнал об этом.

И стала копить деньги. Я копила их десять лет. А потом выкупила себя из «Услады Иштар» и приобрела этот трактир. Мне понравилось его расположение и название: «Когти льва». Но я переименовала его в «Четыре негодяя». И с тех пор мои девочки в каждый торг на невольничьем рынке ищут того шемита, бритунца и гиперборейца. Хотя Инвард, наверное, уже умер, если не от старости, то в какой-нибудь битве. Но пока до меня не дошло известие о его смерти, я не буду менять названия.

— Так почему «Три»?— снова спросил Харра.— Того неверного возлюбленного ты уже поймала?

— Да, он появился здесь полгода назад,— не без удовольствия ответила Рута.— Очень обрадовался, увидев меня живой и невредимой, говорил, что раскаивается в содеянном зле.

— И что же?— как мог наивнее спросил Закир.

— Я накормила и напоила его почти до беспамятства, а потом мы с моими девушками залюбили его до смерти,— безмятежно сказала Рута и улыбнулась.— Одним негодяем на моей вывеске стало меньше, и когда-нибудь я надеюсь залучить сюда всех остальных.

— Вот славно женщина!— восхитился Закир.— Я тоже не прочь умереть такой смертью!

За время рассказа Руты почти все, что еще оставалось на столе, было выпито и съедено, и хозяйка позвала одну из девушек, сновавших по помосту от столов в кухню и обратно — в трактире уже было довольно много народу.

— Инрида! Принеси вина сюда, да прихвати еще сладкого снега, и халвы, и фруктов!

Спустя недолгое время смуглокожая красавица Инрида явилась со всем перечисленным и, выставив это перед гостями, принялась собирать пустые блюда.

— Оставь, я сама унесу. Погляди-ка на этого красавчика.— Рута ткнула пальцем в широкую грудь Закира.— По нраву он тебе?

— По нраву,— улыбнулась Инрида.— И впрямь красавчик.

— Тогда пойди и сделай с ним то, что мы впятером сделали с… ты знаешь, с кем. Надеюсь, твои воины достаточно живучи, Харра? Инрида — девушка редких дарований.

Но Закир, не слушая ее язвительных речей, медленно поднялся со своего места, подхватил взвизгнувшую девушку поперек талии, молча взвалил на плечо, в свободную руку взял один из еще полных кувшинов и вопросительно посмотрел на хозяйку.

Рута в восторге захлопала в ладоши.

— Вон в ту дверь и налево вверх по ступеням! В свободных комнатах снаружи торчит ключ. И если народу будет не очень много, видит Эрлик, я к вам присоединюсь!

— Э, нет,— запротестовал Харра. — А мы тут, что же, останемся одни?

— На втором этаже хватит комнат еще на десять человек, можете разбредаться хоть все разом, — весело ответила Рута.— А чтобы вы не скучали, я сейчас пришлю сюда девушек.

Словно по мановению волшебного жезла на помосте появились пятеро нагих красавиц. Их длинные волосы были подобраны, и ничто не мешало любоваться их прекрасными телами. Девушки скользнули в бассейн, откуда-то сверху послышалась музыка, и начался медленный, но по-своему очень красивый танец обнаженных тел в прозрачной воде.

— Вот это да!— выдохнул Хасим.— Такого в «Красном Соколе» не увидишь!

— У Руты — одно из самых лучших заведений в Хоарезме, — ответил Харра. — Она мудрая женщина. В первом зале тесно, душно и дешево, а здесь — прохладно, просторно и дорого. Но из первого зала одним глазком можно подсмотреть, что творится здесь, и это привлекает туда толпы народу. И рано или поздно какой-нибудь из скромных до поры до времени посетителей правдой и неправдой собирает деньги и появляется здесь, на помосте. А уж Рута не смотрит, сколько дыр у него в халате.

Солдаты, как зачарованные, смотрели на игру морских дев. Те плескались в бассейне, словно разноцветные русалки всех морей. Одна из них была явная кушитка с темно-коричневой кожей, полными губами и жесткими, вьющимися волосами. Были здесь и светловолосые северянки, и смуглые туранские красавицы. Похоже, Рута ходила на невольничий рынок не только затем, чтобы искать людей, когда-то ее предавших.

Танец кончился, музыка смолкла, пятеро посетителей поднялись из-за столов и вытащили девушек из бассейна. За столы они, конечно уже не вернулись.

— А хватит ли на нашу долю?— забеспокоился Фархуд.

— Ты не слышал, что сказала Рута? Она десять лет провела в веселом доме. У нее все поставлено на широкую ногу, отсюда еще никто не уходил обделенным,— заявил Харра. Он сидел на своем стуле, развалясь и прислонившись спиной к стене.— Что касается меня, то я предпочту немного протрезветь. Это вино ударяет в голову. А с девушками Руты негоже встречаться бесчувственным чучелом.

— Да ты разве пьян?— удивился Альмид. — Видал я тебя после третьего кувшина заморанского, вот это было действительно…

Но тут в трактир через общий зал ввалилась пестрая толпа — флейтисты, барабанщики, факиры и танцовщицы. В центре этого шествия вышагивал юноша в богатых одеждах, невысокого роста, узкий в плечах и бедрах. Его поразительной красоты лицо с чуть раскосыми темными глазами было невозмутимо, как вода горного озера. Он вскинул тонкую руку, и свист флейт, бой барабанов и скачки акробатов тут же прекратились. Юноша учтиво поклонился всем присутствующим:

— Да простят мне мою дерзость все, кто вкушает от услад этого заведения! Я приглашаю сегодня всех пить и есть за мой счет, и если вы прислушаетесь, то, несомненно, уловите шум в том зале, ибо я велел угощать от моего имени всякого, кто войдет туда, сколько бы он ни выпил или съел. Прошу вас, нежные девы.

Приведенные им танцовщицы бросились помогать девушкам Руты, флейты и барабаны завизжали и загремели снова, еле слышные в восторженном реве посетителей, с энтузиазмом принявших приглашение расточителя. Факир бросил в бассейн щепоть семян, и мгновение спустя вся поверхность воды покрылась цветущими лилиями. Это вызвало новые одобрительные вопли.

— Что-то здесь становится шумно,— проворчал Харра.— Эй, парень, пошумел и выметайся отсюда! Слышишь, что я сказал? Забирай свой балаган и выметайся!

— Да ладно тебе,— вмешался Фархуд.— Смотри, что вытворяет тот вендиец!

Смуглый тощий факир расшвыривал горсти цветной пыли направо и налево. Она взлетала стайками сверкающих, словно драгоценные камни, крошечных птичек, разноцветных большекрылых бабочек и стрекоз. Слова Харры не встретили поддержки и за другими столами, а он был достаточно пьян, чтобы, разозлившись, вскочить и схватиться за меч.

— Убирайся, парень! Кичись своим богатством где-нибудь в другом месте!

Факир подскочил к Харре и выпустил стайку птичек прямо на него. Воин досадливо отмахнулся и шагнул ближе к чудному богачу. Юноша повернул к нему холеное, с тонкими чертами лицо.

— Почему мы должны пить за твое здоровье?— бушевал Харра, не обращая внимания на укоризненные уговоры своих друзей.— Кто ты такой, что пришел сюда и превращаешь в балаган лучший трактир Хоарезма? Если ты приезжий — а по твоей внешности не скажешь, что ты туранец, — веди себя в нашей стране так, как хотим мы!

Незнакомец взмахнул рукой, и столпотворение стихло, словно и не было.

— Я вижу на ваших кольчугах льва с гривой из солнечных лучей,— с поклоном сказал юноша Харре, одновременно обращаясь и к остальным солдатам.— Значит ли это, что вы прибыли из Аграпура и состоите в войске Повелителя Илдиза?

Он произносил слова туранского языка без какого-либо акцента, более того, Харра услышал тот своеобразный выговор, который свойствен только хоарезмцам.

— Да,— еще напряженно, но уже без злости ответил он. — Мы из Аграпура. И действительно состоим в войске Повелителя.

— Тогда мой священный долг — принять вас в Хоарезме, моем родном и, смею заметить, гостеприимном городе, — ответил юноша с новым поклоном.— Но помимо этого у меня есть и еще один повод навязывать вам угощение. Шесть дней назад умер мой отец. Умирая, он завещал мне раздать все его богатства, что я с успехом и не без пользы для других и делаю уже седьмой день. Труд мой уже близок к концу, а потому не откажитесь потратить немного моих денег и выпить за то, чтобы душа моего родителя не скорбела среди уныния Серых Равнин. Если же вам мешает шум — извольте.

Обернувшись к сопровождавшей его пестрой толпе, он достал из-за пояса мешочек с деньгами и кинул им, сказав:

— Благодарю вас, друзья мои. Более я в ваших услугах не нуждаюсь, ибо эти деньги у меня последние. Теперь делайте, что вам угодно: хотите — веселитесь вместе со всеми в общей зале, хотите, — расходитесь по домам.

Танцовщицы, музыканты и факиры удалились, пятясь и усердно кланяясь щедрому юноше. Взрыв воплей и свиста, раздавшийся в общей зале, сказал о том, что не все из них поспешили уйти.

— Так лучше?— обернулся к Харре незнакомец.

— Парень, ты начинаешь мне нравиться,— заявил Харра.— Садись к нам, и мы выпьем за твоего отца, прими Эрлик его душу, и за отца его отца, и за всех твоих предков. Как твое имя?

— Юлдуз,— просто ответил юноша, садясь на свободный табурет.

Харра многозначительно посмотрел на саблю, выглядывающую из-под полы нового знакомца.

— Юлдуз ибн… м-м?

Юноша рассмеялся, взмахнув маленькими и тонкими в запястье, как у женщины, руками.

— Просто Юлдуз, — ответил он. — Мой отец был в Хоарезме всего лишь ткачом. Правда, богатым и знаменитым далеко за пределами этого города, так что сумел дать мне воспитание, достойное сына князя. Но я и сам неплохой мастер, а катану ношу лишь потому, что это память. Отец вывез ее из Кхитая, откуда он родом, и сохранил, не продавая даже в самые черные времена.

— Могу я посмотреть?— сощурился Харра.

Юлдуз молча вынул меч из ножен и протянул Харре, изящным и ловким жестом вывернув оружие рукоятью вперед. Это не осталось незамеченным.

— А драться ты им умеешь?

— Думаю, что смогу защитить себя, если потребуется.

— Ну-ка, Рустад, ты ближе всех к кувшину, налей нам вина,— распорядился Харра, крутя в ладонях катану.

Меч был великолепен, не удивительно, что юноша не хотел с ним расставаться. В его поверхность можно было смотреться, как в зеркало, до того она была чиста. Клинок был длиннее обычной сабли и имел более плавный изгиб. Маленькая круглая гарда изображала двух сплетенных в схватке драконов, и дракон, грызущий копье, был искусно выгравирован у основания клинка.

Рукоять, обвитая переплетенными шнурами, сама просилась в ладонь.

— Вот бы нашему ун-баши его показать,— выдохнул восхищенный Фархуд.— Никогда я раньше таких клинков не видывал.

— Да, Конан бы оценил твой меч, Юлдуз,— кивнул Харра, возвращая оружие юноше.— Что ж, мы собирались выпить. За твоего отца, Юлдуз, не мог он быть простым человеком, если хранил такой меч!

— Благодарю тебя, благородный воин. Не могли бы вы тоже назвать мне свои имена?

Харра перечислил всех, включая себя, и добавил:

— А Закира утащила смуглянка, они наверху. Эй, Рута! У нас стало на одно горло больше, и это горло утверждает, что за все заплачено! Мы хотим еще вина и такого же чудного барашка, с какого начали!

В ответ откуда-то из кухни донесся звонкий смех хозяйки, и три проворные девушки мигом прибрали со стола и натаскали новых блюд и кувшинов — полных взамен пустых.

— Пойду, проведаю брата, — заявил вдруг Альмид, сграбастал одну из девчонок в объятия и наградил звонким шлепком по упругому заду.— Ну-ка, красотка, где у вас тут зацеловывают насмерть?

— Наши ряды пустеют,— с пьяной грустью откомментировал его уход Харра.— Кто следующий?

— Пожалуй, что я,— отозвался Рустад и отправился к бассейну, где снова плавали девушки. Выловив русалку себе по нраву, он тоже ушел наверх.

— Ешь и пей, Юлдуз,— сказал Харра, придвигая дымящееся жаркое ближе к юноше.— Не знаю, в самом ли деле был тот кошелек у тебя последним…

— Увы!— рассмеялся Юлдуз.— Больше у меня нет ничего, даже дома, ибо и его я продал, а деньги потратил. Я честно исполнил волю покойного родителя — и теперь могу отправляться на все четыре стороны!

— Тогда…— уже несколько заплетающимся языком вымолвил Харра,— тогда мы сейчас вып-пьем за послушных сыновей… Даже если они настолько глупы, чтобы быть послушными, — неожиданно заключил он.

И они выпили за послушных сыновей, за глупых сыновей, за умерших родителей и живых родителей, потом выпили за новых друзей и старых врагов, потом еще за что-то, а потом принялись петь — совсем негромко и мелодично, но почему-то распугали этим всех остальных посетителей. Нагие девушки уже не плавали в бассейне, а сидели у них на коленях и смеялись и пили вместе с ними. На коленях у Харры сидела Рута, смеясь громче всех. Вокруг стола рядами выстроились пустые кувшины.

Наконец Юлдуз, который, похоже, не был подвержен хмельному действию вина и единственный из всех сохранял еще ясность мысли, поднялся со своего места.

— Друзья мои! Как ни жаль мне покидать ваше общество, но уже темнеет, и будет нехорошо, если ночная стража застанет нас здесь в поздний час. Мне бы не хотелось завершать нашу пирушку в тюрьме за нарушение порядка и возмущение спокойствия. К тому же мне еще нужно найти, где переночевать…

— Что за речи!— закричала Рута.— Ночуй у меня, господин мой, ты оплатил все расходы с лихвой!

— Н-нет!— встрял вдруг Харра.— Он пойдет с нами! Конан будет несчастен всю жизнь, если не увидит его меча… Пойдешь с нами, Юлдуз? Мы возьмем у Руты взаймы лошадь…

— Ну… В общем-то, мне все равно куда идти…— пожал плечами юноша.— Можно и с вами.

— А где вы, кстати, стоите?— спохватилась вдруг Рута.— Чтобы мне знать, у какой коновязи искать потом свою лошадь!

— В доме почтенного астролога Бахрама,— ответил за Харру Фархуд.— Наш отряд охраняет его усадьбу, пока идет Весеннее Гадание.

— В доме почтенного Бахрама?— переспросил Юлдуз, изменившись в лице.— Друг мой Харра, а не поторопиться ли нам в таком случае? Дом Бахрама, насколько я знаю, находится вне городских стен, а ворота скоро закроют! Скажи, добрая моя Рута, могу я оставить пока у тебя небольшой узел? Там нет ничего особенно ценного, но будет жаль, если он пропадет.

— Оставляй хоть верблюда с полным грузом!— весело отозвалась хозяйка и затормошила дремлющего Харру,— эй, дружок, ворота и впрямь скоро закроют! Так что решайте живее — ночуете у меня или едете домой!

— Вер-рно, разрази меня Кром!— энергично кивнул Харра, просыпаясь и отвешивая старой подружке шлепка.— Рута, беги тормоши моих ребят, пусть вылезают из постелей, если еще живы! Мы едем!

Рута нехотя слезла с его колен и направилась наверх, ворча:

— Могли бы и остаться…

— Кром?— удивленно переспросил Юлдуз. — Я полагал, бесстрашный Харра, что ты туранец…

— Я — туранец,— подтвердил Харра,— конечно, туранец! Мы встаем! Иначе мне достанется — не от Крома, так от его сына…

— Я не понимаю…— начал было Юлдуз, но Фархуд и Хасим со смехом пояснили:

— Мы все туранцы и чтим Эрлика и Тарима, Его пророка, и Харра также чтит его, но наш ун-баши — киммериец, сын Крома, Владыки Могильных Курганов.

— Да, и сын грозного бога нарежет нам ремней из спины и присыплет солью, если мы не вернемся вовремя!

— Теперь я понял,— улыбнулся Юлдуз.— А вот и ваши герои любовных битв!

«Герои» имели вид весьма потрепанный — видно, девушки постарались на совесть. Вся компания вывалилась на улицу и с горем пополам расселась по лошадям, что было нелегкой задачей, ибо Рута и ее красотки висли у воинов на шеях, перецеловывая всех по три раза и, требуя непременно приехать еще. Рута вывела Юлдузу тонконогую, вздрагивающую со сна кобылу, и Харра, хоть и был пьян, но сумел отметить, что с седлом парень управляется довольно ловко.

— Ну, прощай, Рута! Теперь мои орлы к тебе дорогу знают, не заблудятся! Хей, Хей, поехали!

Прохлада ночи и мысль о вот-вот закрывающихся воротах отрезвили их достаточно, чтобы выдержать галоп.

Они успели в последний миг — стражи уже задвинули одну створку. Во весь опор маленький отец промчался мимо зевающих стражей и скрылся в наползающем с моря тумане. В усадьбе они были еще до полуночи.

— До чего хороши!— оценил их Конан, со смехом глядя, как они вылезают из седел — словно тюки с кхитайскими шелками, когда их сбрасывают с верблюдов караванщики. Ничего другого ун-баши от поездки в город и не ожидал.— Ну-ка, Омра, Рамас, волоките их к озеру, да по три кувшина ледяной воды на голову каждому, а то их завтра и набат не разбудит!— Тут он заметил седьмого всадника и нахмурился.— А это еще кто?

Харра, совершенно протрезвевший за время скачки, подвел к нему Юлдуза.

— Это наш гость!— объявил он.— Его имя Юлдуз, и четверть луны назад у него умер отец, и это все, что я о нем знаю, кроме того, что он — славный парень, и истратил на наши утробы и глотки последние деньги. Мы решили, что должны отблагодарить его.

Юлдуз нагнул голову в вежливом поклоне.

— Что ж ты, мальчик, взялся кормить этих ненасытных, разве по их лицам не видно, на что они способны!— сказал Конан, без улыбки глядя на юношу.

— С твоего позволения, ун-баши, я уже давно не мальчик, во всяком случае, не больше, чем ты сам,— наконец, негромко ответил Юлдуз.— А что до моих безрассудств, то от них нет вреда никому, кроме меня самого.

— Да ты дерзок, молодой петушок!— рассмеялся Конан.— Немногие отважились бы на такой ответ Конану Киммерийцу! Оставайся, если хочешь, утром мы посмотрим, чего ты стоишь.

— Благодарю тебя за гостеприимство, сын Крома.— Юлдуз с достоинством поклонился и направился расседлывать и чистить свою лошадь.

Конан, высоко вздернув черные брови, посмотрел ему вслед и обернулся к Харре. Тот улыбался, донельзя довольный собой.

— Ну, не молодец ли я, что привез его? Зверей такой породы ты еще не видел?

Киммериец покривил рот и проворчал:

— Завтра мы дадим ему в руки меч и посмотрим, не напустит ли он в штаны. От тебя разит вином, Харра. Иди, вылей на себя воды хотя бы вполовину того, что выпил!