Вне лимита. Избранное

И я развязала старый платок —

И тотчас ко мне пришли

Четыре ветра со всех дорог,

Со облаков земли.

И первый ветер мне песню спел

Про дом за черной горой,

Про заговоренный самострел

Мне рассказал второй.

И третий ветер пустился в пляс,

И дал четвертый кольцо.

А пятый ветер пришел, смеясь —

И я знала его в лицо.

И я спросила: — Откуда ты

И кто мне тебя послал?

А он вгляделся в мои черты

И ничего не сказал.

И я прикоснулась к его плечу —

И всех отпустила прочь.

И этот ветер задул свечу,

Когда наступила ночь.

Не надо просить о помощи.

Мир этот создан мастерски.

Что будет — зачем загадывать,

А горечь уже прошла.

Пойду отражаться полночью

В пустых зеркалах

парикмахерских

И многократно гаснуть

С другой стороны стекла.

На грани воды

и месяца

Не задержу мгновение,

Шагну, запрокинув голову,

Ладонью скользну

в пустоту.

И стану случайным отблеском,

Мелькнувшим обманом зрения —

Как отражение девочки,

Которой нет на мосту.

Я напишу о всех печальных,

Оставшихся на берегу.

Об осужденных на молчанье —

Я напишу,

Потом — сожгу.

О, как взовьются эти строки,

Как запрокинутся листы

Под дуновением жестоким

Непоправимой пустоты!

Каким движением надменным

Меня огонь опередит!

И дрогнет пепельная пена,

Но ничего не породит.

Не исполнены наши сроки,

Не доказаны наши души,

А когда улетают птицы,

Нам не стыдно за наши песни.

Мы бредем сквозь безумный город

В некрасивых одеждах века,

И ломают сухие лапки

Наши маленькие печали.

Безопасные очевидцы —

Мы не стоим выстрела в спину,

Мы беззвучно уходим сами,

Погасив за собою свечи.

Как мы любим гадать, что будет

После наших немых уходов!

Может, будут иные ночи —

И никто не заметит ветра?

Может, будет холодным лето —

И поэтов наших забудут?

И не сбудутся наши слезы,

И развеются наши лица,

И не вспомнятся наши губы —

Не умевшие поцелуя!

Неудачные дети века,

Мы уходим с одним желаньем —

Чтобы кто-нибудь наши письма

Сжег из жалости, не читая.

Как мы бережно гасим свечи —

Чтоб не капнуть воском на скатерть!

Сквозь последний трамвай протолкаюсь —

во славу ничью,

И последнего герба медяшка уже отдана,

И последнюю очередь отстою —

И не буду знать, что это она.

И забуду, а это значит — прощу,

А потом для мальчика о циклопьей стране

В старой книжке с кириллицей отыщу

Непутевую сказку — и сын не поверит мне.

Онемел мой апрель под наркозом последних дел —

Тяжело вздохнуть — и выдохнуть тяжело.

Но с грифончиком, что невесть откуда к нам залетел,

Я зайду попрощаться, поглажу ему крыло.

Самый легкий мне дан смех,

Самый смертный мне дан век,

Самый вещий мне дан свет —

Накрахмаленный вхруст снег.

И ни папертью, ни конем,

Ни разбитой стекляшкой вен —

Не унять остыванья в нем

До четвертого из колен.

И куражится хриплый смерд,

Ветхой сказочки не щадя —

Как до плахи простелен след

По заплаканным площадям:

«Выдыхай-выдыхай слова —

Не впервой городить кресты!

Ай горячая голова —

Кабы горлышку не простыть!»

Вот и замкнут мой первый круг:

В опозореннейшей из стран

Самый честный поэт — друг,

Самый грубый солдат — страж.

Так и жить — на едином «нет»,

Промерзать на любом углу,

Бунтовать воробьем в окне —

Птичьим пульсом — да по стеклу!

И не ведать — кому прочесть,

Несожженный листок храня…

Изо всех обреченных здесь —

Есть ли кто счастливей меня?

Ах какая была весна!

Весь апрель — под знаком вокзала.

Как преступно она дрожала —

Вкось заброшенная блесна!

Деревянную крестовину

Вышибала настежь — луной,

Шла бессонными мостовыми,

Тень раздваивала за мной.

… … … … … … … … … … … …

Узнаешь ли — листок с оскоминой,

Старой музыки бледный круг,

Смех соленый да свет соломенный —

Не разнять окаянных рук!

Как вступала свирель приливами,

Как отлив горчил — не беда.

До чего мы были счастливыми

В двух неделях от «навсегда»!

Как отважно читали повесть

С эпилогом про сладкий дым…

Он ушел, тот весенний поезд.

Слава Богу, ушел живым.

А рыбы птицами мнят себя,

Не ведая облаков.

Они парят — сродни голубям —

Над пальчиками цветов.

И есть у них рожденье и смерть,

И есть печаль и любовь,

Морские кони, вода и твердь.

А нет одних облаков.

Есть далекая планета.

Там зеленая вода,

Над водою кем-то где-то

Позабыты города.

В мелких трещинах колонны,

Теплый камень — как живой,

Оплетенный полусонной

Дерзко пахнущей травой.

Между белыми домами

Чутко дремлет тишина.

Смыты давними дождями

С тонких башен письмена.

А планета все забыла,

Все травою поросло.

Ветер шепчет — что-то было,

Что-то было — да прошло.

А весна поет ветрами,

Плачет медленно вода.

И стоит над городами

Небывалая звезда.

Умудренно и тревожно

Смотрят рыбы из реки,

В темных травах осторожно

Пробираются жуки.

Птицы счастливы полетом,

Вечно светел белый свет…

Может, снова будет что-то

Через много-много лет.

Мимо идущий, не пей в этом городе воду —

Насмерть полюбишь за соль

С привкусом лета!

Не преклони головы — остановятся годы.

Ты не прошел по Тропе.

Помни об этом.

В добрых домах не позабудь цели,

Не уступи мостовых.

Пыльное счастье…

Слышишь, как тихо?

Но ангелы улетели.

Сердце твое вне их уже власти.

Женской руки не целуй в человеческой гуще:

Бойся запомнить апрель —

Запах перчаток!

Знаком Тропы да пребудет твой лоб опечатан,

Гордыми губы да будут твои,

Мимо идущий!

Не возлюби.

— Скажи мне правду, цыганка,

К чему мне приснился ветер?

— Неправда. Он тебя любит.

А ветер снится к дороге.

— Скажи мне, цыганка, правда —

У нас судьба на ладони?

— Дай руку. Он тебя любит.

А это — к дальней дороге.

— Цыганка, скажи, к чему же

У нас догорела свечка?

— А это к скорой разлуке

И самой дальней дороге.

— Цыганка, скажи, что это

Неправда! Скажи, цыганка,

Что это не та дорога!

— Не бойся. Он тебя любит.

Я вернусь в Одессу, вернусь —

Я знаю когда.

Я знаю, как это будет: вечер и плеск.

Как легко выходить из моря,

Когда вода

Теплым камешком шевелит.

Как легко выходить без

Ложной памяти —

Стоит ли плакать, вот и домой.

Вот эти две скалы — их никто не взрывал.

Стоит ли так бежать —

Бог с тобой!

Все хорошо — дыши — здесь перевал.

Здесь уже не достанут —

Дыши — помнишь траву?

Красная пыль обрыва. Вечер и плеск.

Здесь вода ничего не весит.

Но я живу.

Вот и тропинка вверх.

Как легко выходить здесь.

Ни в топот твоего коня

Не брошусь,

Ни вослед не гляну.

Не дрогну, зажимая рану —

И кандалы не прозвенят.

Не поменяться городами —

Своя судьба, своя сума.

И сводит губы холодами

Жестокой выучки зима.

Что ж, за руки!

Уже немного

Отпущено на суету.

Избравшего свою дорогу

Превыше спутников почту!

Как знать, кто уцелеет в битвах?

Но про тебя был вещий сон…

Моя вечерняя молитва

Вся состоит из двух имен.

— Отпусти мой народ.

(Нет моего народа).

— Отпусти в мои земли.

(Нет земель у меня).

— А иначе мой бог

(Я не знаю Бога исхода)

— Покарает тебя,

И раба твоего, и коня.

Посмотри —

Я в змею обращаю свой

Посох

(О, я знаю — твои жрецы

Передразнят стократ!)

— Не чини мне преград,

Ибо мне этот путь

Послан.

(О, я знаю — мне не дойти.)

— Да не сверну назад.

Почему

Половина побегов — во сне?

(О, не бойся — не настигают!)

Темнота пересохла. Дожить бы!

Но в завтрашнем дне —

Половина другая.

От живых, что холодными пальцами

правят судьбой,

Из ловушки зеркал,

Что, как устрицы, жадные створки

Приоткрыли — беги!

Не печалься, что там — за тобой.

За тобой ничего.

Вот они уже рвутся на сворке.

По пустыне асфальта,

По тверди —

Нестынущий след

Оставляя,

Сбиваясь,

Защиты просить не умея —

Мы уходим, бежим, задыхаемся…

Нет

Впереди Моисея.

Вот он над нами — их жертвенный плат,

Мазаный кровью.

Выйди пророчить мор и глад —

Никто и бровью…

Стоит ли спрашивать, что тебя ждет

На повороте?

Молча Кассандра чаю нальет,

Сядет напротив.

Молча постелет,

Заштопает рвань, кинет на кресло,

Молча разбудит в бездонную рань

И перекрестит.

Нет еще колера для твоего

Смертного флага.

Больно уж молод — да что ж, ничего!

Гож для ГУЛага.

Что-то грустно, и снов не видно.

Не дождусь рассвета и встану,

И надену свой старый свитер,

И уйду собирать каштаны.

Карий глянец косматых парков —

Ни за что ни про что награда —

Бесполезней царских подарков

И бездомней ветра и града.

Ах, невысохшие цыплята!

Пересмеиваются — кто подымет?

И толпятся стволы как шляхта —

В пышной щедрости и гордыне.

Разорившись, пустив по ветру

Горы золота, звон и пламя —

Ни единой не дрогнут веткой

Под калеными холодами!

Прорастая сквозь юг России

Из расстрелянных поколений —

Не допустят пасть до бессилья

Гефсиманских слез и молений.

Не позволят забыть осанку,

Не изменят и не устанут.

Я за тем и приду спозаранку,

Я приду собирать каштаны.

Сколько мне ни приходится смахивать снег

С беспризорных скамеек —

Но я не привыкну к вашей зиме,

Хоть иной не имею.

Я не стану убийцу отчизною звать —

И другой не желаю, и этой.

Не признаю ваш суд,

Не приму от раба благодать —

У раба ее нету.

И любую облаву раскиньте — уйду,

И убейте — с пути не вернете.

И подслушайте, что там —

В последнем бреду —

Все равно не поймете.

Ну возьми же гитару,

Возьми на колено свое,

Как ребенка —

И струны потрогай.

И склонись к ней щекою,

И гриф охвати, как копье —

Всей рукой.

Остальное от Бога.

Через несколько дней

Я забуду мотив и слова

И уйду

В сумасшедшее лето.

Мне охватит колени волной —

И морская трава

Перепутает

Вечер с рассветом.

А потом —

За снегами снега —

Все тесней и тесней

Полетят

На опальные крыши.

И за сотни ненужных земель

И потерянных дней

Неужели

Тебя не услышу?

Я с твоей телеграммой

В пути разминусь, прилечу —

И на миг

Задохнусь у порога…

Ну возьми же гитару,

Настрой —

И помедли чуть-чуть.

Помолчим

Перед дальней дорогой.

Не для меня византийский наклон

Лика.

В ересь впаду — подбородок превыше

Плача.

Ты, мой ручной, уж не думаешь ли —

Стану

Горе являть, ублажая судьбу

Воем?

В прах упадать — не моему

Стану!

Да не предстану, разлуку свою

Пряча.

Вот и снег загрустил —

Отпусти обессиленный разум,

Да покурим-ка в форточку,

Пустим на волю хоть дым.

Прилетит воробей —

И посмотрит взыскательным глазом:

«Поделись сухарем!»

И по-честному делишься с ним.

Воробьи — они знают

К кому обращаться за хлебом.

Пусть на окнах двойная решетка —

Лишь крохе пройти.

Что за дело для них,

Был ли ты под судом или не был!

Накормил — так и прав.

Настоящий судья впереди.

Воробья не сманить —

Ни к чему доброта и таланты.

Он не станет стучать

В городское двойное стекло.

Чтобы птиц понимать,

Надо просто побыть арестантом.

А коль делишься хлебом —

Так значит и время пришло.

Сия зима умеет длиться,

И нет болезни тяжелей.

И чашу декабря — налей! —

В слепых домов лепные лица

Плеснуть — застынет на лету!

И грянет голосом студеным,

Снежком в окно — стекольным звоном —

Но звон увязнет за версту.

И вновь под белыми мехами,

Под ватным бредом за окном —

Неизлечимое дыханье

О винограде вороном.

На моей печи

Не поет сверчок.

У меня в ночи

Лишь огня клочок.

На моем плече

Не ночует плач.

На моей свече

Язычок горяч!

От ее луча

Мне печали нет…

Поворот ключа.

Через час — рассвет.

Как стеклянный шарик — невесть куда закатиться,

Уж кто-кто, а они всегда пропадают бесследно.

В самом трудном углу не найти — лишь пыль

на ресницах,

Паучок в сундуке да кружок от монетки медной.

Закатиться, я говорю, где никто не достанет —

Там стеклянные шарики катятся по ступеням,

То ли сумерки, то ли ветер между мостами —

Словом, странное место, где я не отброшу тени.

Выше горла уже подошло: закатиться —

Ото всех углов, сумасшедших лестниц и комнат!

Не писать, не звонить. Ну разве только присниться,

Как потерянная игрушка, которую днем

не вспомнят.

Под черным зонтиком апреля

Промокнуть к вечеру успев,

С гусиной кожей онемев,

Вернуться в дом, чтоб отогрели,

И отругали за разбой,

И в бабушкин платок укутав,

Сказали: «Впрочем, Бог с тобой!

Какие могут быть простуды

У этих лайдаков? Апрель!

Пей молоко и марш в постель!»

Но «марш» лукаво затянуть,

И под шумок забраться в кресла —

И в королевском праве детства

Над томом Пушкина заснуть.

С польским грошиком на цепочке,

С ветром шляхетским по карманам

По базару иду, базару

Против солнца, сегодня в полдень.

Я молчу почти без акцента:

Не прицениваюсь, не торгуюсь,

Потому что солнце слезится

То зеленым — а то лиловым,

Ударяет в голову звоном,

Как цыганское ожерелье,

Как медведь, под бубен по кругу

Ходит, грошики собирает.

Вот я кину свой грошик в шляпу,

Обезьянка мне вынет счастье —

И пошлю я его по ветру,

Не читая.

А что с ним делать,

Раз кириллицей — мое счастье?

Разве только пустить на волю…

Ох, оно б меня отпустило!

В идиотской курточке —

Бывшем детском пальто,

С головою, полной рифмованной ерунды,

Я была в Одессе счастлива, как никто —

Ни полцарства, ни лошади, ни узды!

Я была в Одессе — кузнечиком на руке;

Ни присяг, ни слез, и не мерить пудами соль —

Улетай, возвращайся — снимут любую боль

Пыльный донник, синь да мидии в котелке.

Мои улицы мною протерты до дыр,

Мои лестницы слизаны бегом во весь опор,

Мои скалы блещут спинами из воды,

И снесен с Соборной площади мой собор.

А когда я устану,

Но встанет собор как был —

Я возьму билет обратно, в один конец —

В переулки, в теплый вечер, в память и пыль!

И моя цыганка мне продаст леденец.

Как бездарно ходит судьба

Собирать оброк!

Двадцать пять годов без тебя —

Это первый срок.

Десять суток с тобою врозь —

Это срок второй.

Ну, так что же третий,

Который не за горой?

Ведь не дольше первого,

И второго не голодней…

Отвори бедняжке —

Грешно смеяться над ней.

Кому дано понять прощанье —

Развод вокзальных берегов?

Кто может знать, зачем ночами

Лежит отчаянье молчанья

На белой гвардии снегов?

Зачем название — любовь?

А лучше б не было названья.

Ах как холодно в нашей долине —

Здешним ангелам снега не жаль.

Злые ящерки пляшут в камине

И не греет зеленая шаль.

Ты не в духе, ты пишешь и правишь —

В черных брызгах рукав и тетрадь,

И в досаде касаешься клавиш…

Я уйду, я не буду мешать.

Присмотреть за домашней работой

Со старушечьей связкой ключей,

Для тебя переписывать ноты

Да срезать огонек на свече…

В нашей церкви, добротной и грубой —

Ни лампад, ни лукавых мадонн.

Неподвижны органные трубы

И безгрешен суровый канон.

Да четыре стихии впридачу,

Да засаленный мудрый колпак…

Я не плачу, мой милый, не плачу!

Ты пиши, это я просто так.

Ну пускай не веронское лето,

И не черного кружева вздох —

Напиши для меня канцонетту,

Мой любимый, — одну канцонетту!

За одну не обидится Бог.

Где вместо воздуха — автобусная брань,

Где храп барака вместо новоселья…

Ах, родина, зачем в такую рань,

Как сонного ребенка из постели,

Ты подняла меня?

Татары ли насели?

Да нет — молчок!

Лишь тьма да таракань,

Да русский дух.

А гуси улетели.

Что же стынут ресницы —

Еще не сегодня прощаться,

И по здешним дорогам еще не один перегон —

Но уже нам отмерено впрок

Эмигрантское счастье —

Привокзальный найденыш,

Подброшенный в общий вагон.

Мы уносим проклятье

За то, что руки не лобзали.

Эта злая земля никогда к нам не станет добрей.

Все равно мы вернемся —

Но только с иными глазами —

Во смертельную снежность

Крылатых ее декабрей.

И тогда

Да зачтется ей боль моего поколенья,

И гордыня скитаний,

И скорбный сиротский пятак —

Материнским ее добродетелям во искупленье —

Да зачтется сполна.

А грехи ей простятся и так.

Не берись совладать,

Если мальчик посмотрит мужчиной —

Засчитай как потерю, примерная родина-мать!

Как ты быстро отвыкла крестить уходящего сына,

Как жестоко взамен научилась его проклинать!

Чем ты солишь свой хлеб —

Чтоб вовек не тянуло к чужому,

Как пускаешь по следу своих деловитых собак,

Про суму, про тюрьму, про кошмар сумасшедшего

дома —

Не трудись повторять.

Мы навек заучили и так.

Кто был слишком крылат,

Кто с рождения был неугоден —

Не берись совладать, покупая, казня и грозя —

Нас уже не достать.

Мы уходим, уходим, уходим…

Говорят, будто выстрела в спину услышать нельзя.

Отчего снега голубые?

Наша кровь на тебе, Россия!

Белой ризой — на сброд и сор.

Нашей честью — на твой позор

Опадаем — светлейший прах.

Что ж, тепло ль тебе в матерях?

Ненавистная моя родина!

Нет постыдней твоих ночей.

Как тебе везло На юродивых,

На холопов и палачей!

Как плодила ты верноподданных,

Как усердна была, губя

Тех — некупленных

и непроданных,

Осужденных любить тебя!

Нет вины на твоих испуганных —

Что ж молчат твои соловьи?

Отчего на крестах поруганных

Застывают

слезы твои?

Как мне снятся твои распятые!

Как мне скоро по их пути

За тебя —

родную,

проклятую —

На такую же смерть идти!

Самой страшной твоей дорогою —

Гранью ненависти

и любви —

Опозоренная, убогая,

Мать-и-мачеха,

благослови!

Господи, что я скажу, что не сказано прежде?

Вот я под ветром Твоим в небеленой одежде —

Между дыханьем Твоим и кромешной чумой —

Господи мой!

Что я скажу на допросе Твоем, если велено мне

Не умолчать, но лицом повернуться к стране —

В смертных потеках, и в клочьях, и глухонемой —

Господи мой!

Как Ты решишься судить,

По какому суду?

Что мне ответишь, когда я прорвусь и приду —

Стану, к стеклянной стене прижимаясь плечом,

И погляжу,

Но Тебя не спрошу ни о чем.