Вниз — это туда

Всё меньше остаётся свободных мегабайт на жёстком диске моей жизни.

Я смотрю из окна на детей: они так же, как когда-то их родители, рисуют мелом на асфальте символ анархии. Одной девочке достался мелок кислотно-розового цвета. Быть может, последнюю букву А вижу я своими усталыми глазами. А может быть, встречу и ещё одну или две…

Поверьте, мне не больно уходить. Тому, кто знает, что не зря прожил жизнь, нечего бояться смерти. Скоро мне исполнится семьдесят лет, из них пятьдесят отдано тщательно скрываемой борьбе против государства. Теперь молодёжь совершает паломничества ко мне домой и проёбывает мне мозги: напишите о нас, товарищ писатель! И далеко не всегда эти пушистые щеночки готовы послушать меня, а ведь рассказать я могу о многом: о питерских бомбистах, АКМ и ЕСМ, тоталитарных сектах и деле Шиитмана.

Но говорить я буду не о самом дорогом. Я буду вспоминать мрачное время, прагматичное и одновременно абсурдное. Ведь чем мрачнее ночь, тем дальше видны ментовские мигалки, и наоборот.

Тридцать первого июля поэт-авангардист Владислав Краснолыков ушёл из редакции местной газеты, куда он регулярно являлся предложить стихов, а заодно — последить за своей пожилой супругой-корректором. Только в дверях он спохватился: забыл бумажник. Мигом взлетел по лестнице на второй этаж и распахнул дверь, ведущую в кабинет, оклеенный серыми обоями в розовый цветочек и украшенный портретом директора ликёро-водочного цеха — единственного крупного предприятия в городе. Место супруги пустовало, из-за перегородки слышались голоса верстальщика и ответственного секретаря, в узких кругах известного под псевдонимом Содомов:

— Да он ни о чём не догадается, старый сивый мерин-геронтофил!

— Заебал сюда ходить, его уже уборщица гонит от компьютера ссаными тряпками. Жена ему дома, что ли, монитор о голову расколотила? А курит какое говно! Кажется, «Сибирские огни» без фильтра, хуже которых только «Прима».

Краснолыков понял, что речь о нём. Мысленно сосчитал до пяти, пригладил полуседую бороду и решительно шагнул за перегородку:

— Да уж, господа фантазёры. Я вас разочарую: у меня — три компьютера: не очень новый стационарный, новый ноутбук и совсем новый нетбук. Мне достаточно. И курю я (а курю я мало) не всякую пакость, о которой тут вещает Содомов, а вполне приличный табак.

Ответственный секретарь усмехнулся. У него была, что называется, правильная арийская внешность, но в этот момент он напомнил Краснолыкову хитрого кавказца-торгаша.

— Я рад, что клавиатуру и мышь тебе вернули на время. Жена их прячет в качестве превентивной меры, потому что ты в гостевой удафкома пишешь всякие гадости. Ведь правда? А последний раз, когда я тебя видел, ты курил что-то вроде «Беломора», то есть ни о каком хорошем табаке речи не шло.

— Кстати, где Наталья? — поинтересовался Краснолыков (корректорша и правда как сквозь землю провалилась).

— А бох её знает, — вежливо ответил верстальщик. — Может, ушла через чёрный ход, чтобы не столкнуться по дороге с тобой, может, из окна выпала. Мы не следили.

— Это да, — подхватил Содомов, — вроде, ещё не осень и уже не весна, а старухи всё падают и падают.

— Я бумажник забыл, — обречённо проговорил поэт.

— Это не к нам, это твоя благоверная, должно быть, уволокла.

Тон Содомова показался Владиславу каким-то странным, нарочито искренним. Об этом маргинале давно уже ходили слухи, что он тайно работает на «Единую Россию» и ворует вещи, книги и деньги. Краснолыков пристально посмотрел ему в глаза.

— Ты надоел, Слава, — сказал секретарь. — Мне пора редакцию закрывать, время вышло. Давай спустимся уже, это самое.

— Спустимся — это куда, на дно адово? Нет уж, иди сам… Да ты и так движешься туда во весь безбожный опор. Да и какой опор-то, опора-то какая? Ну, обопрись на презирающих христианство подонков, они ведь так усердно копируют посты из твоего живого журнала, боясь, что его снова заморозят за детскую порнографию.

Под насмешливым взглядом врага Владислав побрёл к столу супруги, стал перекладывать папки с места на место, надеясь найти этот ёбаный кошелёк, но тут из воздуха материализовалась уборщица Лариса:

— Пошёл, пошёл, пошёл из-за стола, мне под столом пыль вытереть надо, давай уже, не трогай, не трогай клавиатуру и мышь.

Дома жена заявила, что понятия не имеет, где бумажник, а редактор «Знамени» прислал по имейлу вежливый отказ. На потолке медленно росли грибы, плитка в ванной крошилась, а на лестничной площадке поселились бродячие собаки. Краснолыкову казалось, что скоро сама земля взбунтуется и камни зашевелятся от такой несправедливости. Что ж, у него не было оружия, но он сам готов был встать живой стеной и голыми руками задержать наступление сатаны.

Геля затушила окурок о спинку скамейки. Она ждала. Снег, осевший на воротнике её пальто, напоминал козий пух.

Все двадцать восемь лет её жизни прошли в ожидании. Немцы, даже если это белорусские и поволжские немцы, отличаются рациональностью. Геля понимала, что быть поэтом в двадцать первом веке — всё равно что ехать на лошади по оживлённой автостраде, но ничего не могла с собой поделать. Даже защита кандидатской по молекулярной биологии не спасла её от стихов. Она писала их на коленях в электричке, на стене вконтакте, на лекциях по матлогике. «Ангелина, — спрашивала строгая преподавательница, ненавидевшая национал-социалистов поклонница Окуджавы, — это что у вас — опять шпоры?» «Это не шпоры, — смущенно отвечала девушка, — я произведение пишу». Студенты смеялись, и Геле казалось, что литература и в самом деле — не стоящее выеденного яйца развлечение, помогающее скоротать нудную лекцию, но проходил день-другой, и она вновь осознавала, что это её личный кошмар, отряд жучков-короедов, поселившийся в её голове.

Она писала о Гитлере.

Надо быть полным отморозком или адским шутником, чтобы писать о Гитлере и оставаться безнаказанным. Тем более трудно писать о Гитлере после Освенцима. Гелю не печатали в толстых журналах и интернет-изданиях, никто не сочинял о ней льстивые статьи. Она вывешивала стихи в живом журнале под псевдонимом engel. Однажды какой-то мудак вычислил, кто скрывается под псевдонимом, и пригрозил, что сообщит начальству Гели; журнал пришлось срочно удалить.

Но внутренний фюрер недосягаем для цензуры. Геля прикидывалась тихой и скромной, но тот, кто был способен понимать, видел, как внутри её зелёных зрачков с бешеной скоростью вращаются свастики.

Некоторые понимали, но никто не хотел помочь ей, и однажды ночью, когда её либеральные соседи по общежитскому блоку спали, Геля написала в своём новом блоге готическим шрифтом: «Эта страна, эта планета и эта жизнь говно».

Тут и появился этот психопат. Называл он себя nugopac_guxa. На аватаре была изображена детская порнография. В профайле значилось, что он — сотрудник авангардистского сетевого журнала.

«Моё почтение, барышня. Вы какая-то странная. Сами признаётесь, что не рассылаете стихи и прозу по редакциям, а потом жалуетесь, что вас не печатают, и везде говно».

«Я и не хочу печататься, — ответила она. — Это было минутное настроение, с нами, бабами, такое бывает. А все эти журналы — для мажоров и интеллигентов».

«Но ведь вы сами — биолог, интеллигент», — упорствовал «пидорас». Геля поняла, что кто-то из бывших френдов навёл его на очередной журнал тихой фашистки-аутистки. Сволочи.

«Биолог — в сущности, рабочий, — быстро напечатала она. — А большинство читателей, особенно интеллигентов, я дико презираю. Им нужна клоунесса, читателям этим ёбаным».

«А мне нравится ваша посконная истовость. Давайте дружить».

Геля в бешенстве свернула окно живого журнала, надела наушники и включила «Раммштайн». На следующий день психопат появился снова и спросил: «Как жить, когда в нескольких шагах граница, отделяющая глупость от гениальности?»

Прошло немало времени, прежде чем Геля почувствовала своего рода солидарность с этим маргиналом, пропагандирующим свободную любовь и раскрепощение детей. В конце концов, он тоже был жертвой цензуры и политкорректности. Ещё её удивила фотография Содомова: девушка представляла себе хрупкого изнеженного метросексуала, а оказалось, что писатель гораздо больше напоминает солдата вермахта. Человек с таким лицом не может не симпатизировать эзотерическому гитлеризму, решила она.

И да, подонок сделал вид, что его привлекает фашистская эстетика, мартиал и немецкий фолк, а главное — сама Ангелина. В порыве пьяного отчаяния она написала: «Но у меня же круглая рожа и родинки на роже, как вам может это нравиться?!» — «По-моему, родинки на роже прекрасны», — ответил он. К счастью, расстояние в пятьсот километров спасло Гелю от множества глупостей. Но одну глупость она всё же совершила — позволила Алексею Содомову опубликовать подборку рассказов о Гитлере в майском номере сетевого литжурнала.

«Адольфу повезло, ему ещё в школе попался хороший учитель рисования, Леопольд Петч. Иначе сам бы Адольф не смог бы взять под контроль свой талант — да что там — гений, даже больше, чем гений, — совершенную способность к рисованию.

…Картина Гитлера привлекала к себе взгляд издали, из любого места зала. Казалось, сам музей от неё трясся. И люди, равнодушно проходившие мимо непонятной и странной мазни, останавливаясь рядом с этим полотном, невольно замедляли шаг и думали, что человека как вид можно уважать, ибо, возникший из говна и грязи, он способен пленить сияние с помощью холста, кисти и масляных красок».

«Экстремизм налицо», — думал сотрудник «Центра Э».

Если бы Ангелина была не так занята и меньше уставала на работе — иной раз по возвращении из лаборатории она засыпала прямо в кресле, — то, может быть, навела бы о редакторе подробные справки и выяснила, что когда-то он был участником анархо-панковских групп, а ведь бывших анархистов не бывает. А каждый анархист в сердце своём непременно антифашист. И даже если ты не гуманный пацифист или гринписовец, а высокомерный анархо-индивидуалист, всё равно не сможешь в здравом уме выйти на площадь с табличкой «Бей жидов» или обидеть трудолюбивого таджикского дворника.

Алексей Содомов давно уже не ходил на митинги и демонстрации. По некоторым данным, теперь он получал за свою антифашистскую деятельность немалые деньги от «Центра Э». Ещё бы: борьба против правых была в самом разгаре. Малолетние блоггеры, философы-белотрадиционалисты, поэты-патриоты с графоманских сайтов, имеющие глупость подписываться настоящей фамилией, десятками отправлялись на Лубянку.

Утром десятого мая в комнату Ангелины Мессер постучалась милиция.

— Компьютер мы заберём на экспертизу, — сообщил бесстрастный лейтенант. Геля с грустью отметила, что он похож на Тилля Линдеманна.

— А у меня в компе нет ничего.

— Зато есть кэш яндекса, — улыбнулся пособник ZOG’а. Ноутбук менты всё же унесли и долго не возвращали. Гелю отпустили, пообещав закрыть дело после уплаты штрафа в энное количество минимальных зарплат.

Жидоупыри, шептала Геля сквозь слёзы, возвращаясь из мусорской. Подонки. Иуды. Очень стыдно было перед дядей по отцовской линии, который обязан был погасить её, с позволения сказать, «долг» перед жестоким и несправедливым государством. Дядя жил в Кёльне, состоял в партии зелёных и ничего не имел против евреев.

Двадцать восемь лет жизни прошли в ожидании.

Эта страна, эта планета и эта жизнь — говно.

Краснолыков был создателем жанра христианских танкеток. (Если вы забыли, что такое танкетки, дорогие читатели, откройте словарь юного литературоведа за 2035 год.) Делается жанр очень просто: берёшь известный сборник древнееврейских сказок и подыскиваешь подходящие друг другу по смыслу слова и выражения. Таковые найдутся буквально на любой странице.

И так далее, главное, чтобы получался многозначительный шестисложник.

Изредка Владислав отвлекался от библейской тематики и писал о своих любимых врагах — других литераторах:

(Последнее, разумеется, сохранилось только в черновиках.)

Политическая тематика также нашла отражение в творчестве первооткрывателя. Пообщавшись с местными оппозиционерами, он создал очередное краткое, как жизнь террориста, произведение:

Надо сказать, поэт несколько сузил эстетические и политические горизонты городских партизан. На одном Троцком для них свет клином не сошёлся.

Вот как всё было на самом деле.

В середине нулевых в южнороссийском городе N возникло революционно-авангардистское объединение (в миру — секта Праведный Гнев), в которое входили художники, литераторы, философ-консерватор и химик-перформансист. Однажды эта компания была застигнута ментами за распитием алкогольных напитков под сводами заброшенной церкви на окраине города. Революционеров обвинили в сатанизме, разрушении храма и написании на стенах его всякой хуйни, хотя, спрашивается, какой смысл людям, которых зовут Андрей и Сергей, писать на стене церкви: «Здесь был Вася»?

Деятельность «секты» была приостановлена, сайт закрыт. В отчаянии один из руководителей разослал письма художникам-анархистам всея Руси:

Но было уже поздно. Пришлось заключать с руководителями братских арт-группировок официальный договор о невмешательстве в дела друг друга.

В городе В. тоже была своя секта Праведный Гнев, и она достала обывателей похуже Белого Братства. Художники жгли костры за гаражами, рисовали непотребные граффити, воровали продукты в супермаркете и заменяли фирменные наклейки на яблоках на картинки с черепом и костями. Устраивали акции типа «Презервативы вместо бомб», шатались по городу в готичных шмотках и приставали к прохожим с провокационными вопросами. Фонарные столбы были облеплены листовками: «Хочешь заработать? Продай телевизор! Люди в чёрном ящике жрут твои деньги и мозги». Отморозки помладше захватили расселённый аварийный дом на окраине, двухэтажное кирпичное здание с выбитыми стёклами, врезали замок и стали там хулиганить.

Дошло до того, что на клумбе возле мэрии дворник обнаружил настоящие череп и кости. Кажется, в секте числился двоюродный брат полковника милиции, иначе «филиал» в полном составе давно отправился бы на зону.

Краснолыков был так занят препирательствами с женой, злющей граммар-наци и любительницей поэзии первой трети девятнадцатого века, что почти не обращал внимания на местный авангард. Или, что маловероятно, просто недооценивал молодёжь, считая себя первым и главным ниспровергателем канона. Вскоре бог наказал его за гордыню. В полнолуние поэт возвращался домой из пивнушки, заблудился и вышел прямо к двухэтажному кирпичному дому.

Поэт огляделся, пытаясь сообразить, где находится. От умственных усилий ему стало совсем плохо, и он вцепился в оконную решётку, чтобы не упасть. Да, анархисты до такой степени обнаглели, что установили решётки на окнах первого этажа.

Внутри зажёгся тусклый свет. Краснолыкову показалось, что перед глазами его замелькали смеющиеся летучие мыши, и он, бормоча ругательства, сполз на землю. Последнее, что ему примерещилось, — крылатый хорёк, о котором внутренний голос шептал ему: «Сатана! Сатана! Сатана!»

— Да непесди, — сказал какой-то парень. — Это не бомж, я всех местных бомжей знаю и люблю. Всё гораздо хуже: это поэт.

— А, этот, — сказала какая-то девица. — Значит, наверняка нашу страничку в интернете видел, он же вроде прогрессивный, пускай живёт.

— Православный, — мрачно отозвался другой парень.

— Ладно, пускай тогда лежит.

— А вдруг у него инсульт? Он же старый уже.

— Ничего не старый, — с трудом проговорил Краснолыков. — Мне всего сорок один.

Анархисты ещё немного посовещались и решили забрать его к себе до утра.

В четыре часа утра поэт проснулся и понял, что он в аду. Это была комната, украшенная транспарантами: «Хватай что ни попадя, сооружай немедленно!» и «Друзья детей и коз не дремлют!» На полу валялись матрасы, покрытые чёрными простынями (один художник тут же пояснил, что их пожертвовала сочувствующая революционным идеям проститутка), ноутбук и распечатка книги Троцкого «Иосиф Сталин. Опыт характеристики».

В ванной висело вместо нормального боковое автозеркало, а над ним — закрывающий побитую плитку портрет ЛаВея с декоративными рогами. Краснолыкову стало совсем плохо. Когда он вернулся, молодёжь ещё не спала. Ничего, подумал он, обычная, вполне интеллигентная молодёжь, трое парней и девушка в драных джинсах. Они пили зелёный чай и рассуждали о contemporary art.

— По-моему, «Актеон» — хуета, — говорил длинноволосый парень.

— Не нравится — напиши лучше или читай «Наш соплеменник», — возражал коротко стриженый блондин. — Там уж точно не хуета. Пейте чай, — обернулся он к поэту.

У чая был странный вкус, напоминающий смесь табака и полыни. Краснолыков обречённо произнёс:

— Однако же, картинки там у вас… Ну, ладно.

Сквоттеры засмеялись.

— Конечно, — сказал блондин, — кто не читает «Соплеменник», тот непременно сатанист и против русской идеи.

— А разве анархизм не подразумевает отказ от русской идеи? — спросил поэт и сразу почувствовал себя эрудированным, разбирающимся в политике и даже почти трезвым.

— Праведный Гнев объединяет крайне левых и крайне правых, — гордо ответила девушка. — Главное — это трансгрессия. Воля к власти и воля к свободе в один прекрасный момент соединяются, как две пересекающиеся прямые, и происходит прорыв.

— Проще говоря, — сказал длинноволосый парень, — иногда для выхода из сложной ситуации нужна консервативно-революционная идея, а для другой ситуации подходит левая идея, и так далее. Мы работаем на благо детей, животных и аутентичной культуры.

Краснолыков осмотрелся и увидел на подоконнике обложку компакт-диска, разрисованную свастичными узорами.

— Это группа «Dachau Swing», — пояснил длинноволосый. — Они евреи.

— Нет, не могу понять, — ответил Краснолыков. — Не могу постичь. Не укладывается в моей голове. Я православный человек, и в моём сознании Христос отсекает от любого понятия лишние куски, словно скульптор — от мраморной глыбы. Ситуационизм похож на беготню за уходящим трамваем, христианские ценности вечны.

— Вы, наверно, одних православных поэтов читаете, — насмешливо сказала девушка.

— Вы так говорите, будто православие — синоним отсталости и культурной провинции, но это не так. Я вам сейчас перечислю немало имён, можете по яндексу проверить. Все эти люди объединяют…

— Кто, поп Кравцов, что ли, объединяет? — спросил длинноволосый. — Ну-ну.

— Я не вижу примеров более успешного синтеза современности и традиции, — сказал Краснолыков. От чая у него закружилась голова. Показалось, что на дне кружки — морские водоросли, и в них кто-то копошится. Мерзкие насекомые, названия для которых не подобрать, — морские вши?

— А я вижу и могу прямо сейчас показать, — ответил парень. — Например, стихотворение автора под псевдонимом Упырь Лихой, апеллирующее к древней русской культуре и духовности.

Он открыл ноутбук и прочёл нечто уму непостижимое.

<…>

— Мне всё ясно, — решительно произнёс Краснолыков. — Автор хуй кладёт на русскую традицию. Это циничное глумление, постмодерн и едва ли не сатанизм.

Сквоттеры заулыбались; в этих улыбках было что-то нехорошее. Третий молодой человек, который до этого момента спал в углу на матрасе, предложил проводить поэта до остановки. Длинноволосый парень сунул Краснолыкову бутерброд в целлофановом пакете.

— Сам дойду, спасибо, — сказал православный поэт. Было уже совсем светло, и он различил на обоях полустёртые пентаграммы.

Хавку он скормил пасущемуся на остановке бродячему псу. Есть очень хотелось, но кто их знает, анархистов, с чем у них бутерброды. А если собака отравится и подохнет, тем лучше. Истинно православный человек не должен любить собак, тем более бродячих: это нечистые животные, опасные для пьяниц, детей и коз.

К вечеру Краснолыков окончательно пришёл в себя, открыл сайт Праведного Гнева и написал заметку об анархо-сатанинских тенденциях в современной поэзии. Через две недели её напечатали в сетевом журнале. Ещё через два дня в подъезде поэта появилось граффити: ебущиеся летучие мыши.

С «обычными» людьми Геля контактировала редко: они казались ей дегенератами. Но сегодня ей пришлось пойти на почту, чтобы получить электронный перевод.

Очередь из придурков казалась бесконечной. Геля была бы рада не слышать разговоры о подорожании сахара, запойных соседях и мыльных сериалах, но, как назло, в её плейере села батарейка. Пришлось терпеть. Малолетняя овца с наушниками от мобильного трещала, как масло на сковородке: «О-ой, да ты чо? А он чо? А ты? Ой, ну да, он тако-о-ой!» Толстая тётка с проплешиной на макушке орала: «Сынок, сынок, купи пельмешек, сосисечек и что-нибудь к чаю! К чаю обязательно!» Рядом с Гелей стоял уродливый грязный мужик в нестиранном свитере — наверно, грузчик или сантехник, — и с интересом пялился на неё.

Внезапно мужика осенило:

— Вы только посмотрите! Она же фашистка.

Что на Геле было надето? Гриндерсы, джинсы-галифе, чёрная рубашка, короткая чёрная куртка и чёрный рюкзак за спиной.

— Вас мама в детстве не учила, что нехорошо приставать к посторонним людям в общественном месте? — вежливо спросила девушка.

Пару минут унтерменш помолчал, но потом снова завопил:

— А вы по телевизору не видели, что так одеваются фашисты? Вам не стыдно по городу в таком виде ходить?

— У меня нет телевизора, — ответила Геля.

Люди дружно уставились на неё.

— Нет телевизора, — пробормотала толстая баба. — Это как же? Современная женщина должна смотреть телевизор, чтобы всё знать.

— Во выёбывается… — процедил сквозь зубы жирный лысый дядька в синтепоновой куртке, с пакетом дешёвых сосисок в руке.

— Сумасшедшая! — добавила бабка в ярко-жёлтом пальто фасона «прощайте, пятидесятые». На груди у неё был приколот букетик бессмертников. В помещении не было кондиционера, и Геля поняла, что сейчас задохнётся.

— Вы что, тут решили организовать коллективную травлю? — раздался рядом мужской голос. Геля обернулась. Это был высокий парень в чёрном, похожий на сатаниста. — В Уголовном кодексе есть статья «Клевета». Подозревать человека в фашизме на основании внешнего вида — значит клеветать на него. Не задерживайте очередь. Или вам милицию вызвать?

— Молодой человек, вас тут не стояло! — заголосила бабка.

— Я занимал за этой девушкой, — нагло ответил парень. — А ты, бабка, почему носишь бессмертники? Разве ты сатанистка?

— Что-о?!

— По телевизору показывали сатанистов, которые считают эти цветы своим символом. Не видела передачу? Что ты вообще в своей жизни видела?

Геле не понравилось, что этот наёбщик воспользовался ситуацией и пролез вне очереди, но, с другой стороны, унтерменши получили хороший урок и заткнулись. Только обалдевшая бабка продолжала бормотать какую-то невнятицу.

— Я тоже люблю Rammstein, — сказал молодой человек, которого звали Сергеем, когда они пришли в «Билингву» отдохнуть от дегенератов. — А ещё Triarii, Nachtreich и немного анархистский блэк-метал. Вообще, рекомендую продукцию Spermodeath Records. Там много интересных индастриэл- и нойз-команд.

— Я нойз не понимаю, — смущённо ответила Геля. — Только немецкую музыку, мелодичную и при этом тяжёлую. Фольклор ещё немного.

— Это правильно. Наше контркультурное объединение Праведный Гнев уважает немецкую традицию.

Геля ничего не знала о Праведном Гневе. Если бы ты занимался анализом экспрессии в отдельных клетках, определением и селекцией колоний и тому подобным, тебе тоже было бы не до новейших веяний в контркультуре, дорогой читатель.

Всякая мистическая муть её не интересовала, зато перформансы, которые устраивали сектанты-анархисты, показались забавными. Например, коллективное сожжение на Площади Революции джинсов, изрисованных мордами медведей.

— События, происходящие сейчас в мире, отлично иллюстрируют, что такое влияние аркана Башня, — продолжал Сергей. — В 2011 году должны наступить очень важные события, выражаясь архаичным языком — предвестие апокалипсиса. И мы стараемся приблизить его, открывая людям абсурдность происходящего. Денщики слепого демиурга спрятались в своём жёлтом доме — другого прибежища у них больше нет. Если вы находитесь в поиске, задавайте мне вопросы, но учтите: ничто из сказанного мной вам не поможет!

Ещё один псих, подумала Геля, а вслух произнесла:

— Вы меня не так поняли. Я не только не нахожусь в поиске — я непрестанно отпускаю найденное. Наступает Der Grosse Mittag, нам нечего больше искать. То, что было десакрализовано, — к примеру, фашизм, — скоро опять вступит в силу. Если вы читали мои рассказы в интернете (мой ник gelya_messer), то понимаете, к чему я давно приготовилась и что выпускаю в мир.

Молодой человек сказал, что читал, и даже назвал её старый ник на тифаретнике. Геля действительно презирала читателей, но такое внимание не могло её не тронуть. К тому же, тифаретник обычно читают неглупые, разносторонне образованные люди с богатым внутренним миром, истинные гностики и манихейцы.

Вскоре Сергей стал приходить к ней в общежитие, а когда приходить было нельзя (с часу ночи до шести утра), писал письма, например:

Геля в тот день очень устала на работе. С одной стороны, не хотелось вспоминать об истории с Содомовым и кому-то о ней рассказывать, а с другой — настроение было жутко хуёвое, и очень хотелось сделать кому-нибудь гадость.

Сергей ответил:

Владислав Краснолыков проснулся с похмелья и попытался вспомнить, где его бумажник. Но голова так болела, что он перестал вспоминать и начал молиться господу. Господь не помогал.

Поэт так и не понял, стоит ли обращаться в милицию. Может быть, ему просто показалось, что Содомов украл деньги? Может, он сам посеял бумажник по дороге домой или на работу? Может, и не было никакого бумажника, никакого Содомова, и всё это — козни лукавого? Так или иначе, Алексей пожалеет — обо всём пожалеет, что бы ни совершил!

Краснолыков кое-как привёл себя в порядок и полез в интернет. У него были серьёзные проблемы: уже несколько месяцев «доброжелатели» веселились в его гостевой на сайте литературного журнала. Одним из сотрудников журнала, как назло, был Содомов, и Владиславу казалось, что это с его лёгкой руки гостевая православного писателя превращается в подобие факрунета, но стучать главному редактору было бесполезно — сволочи пользовались анонимайзером.

На этот раз идиоты поглумились над циклом стихотворений «Имя твоё». В одном стишке рассказывалось, что человек на самом деле имя прилагательное, поскольку прилагается к богу. Ещё там было экспериментальное произведение, начинающееся со строк:

Анонимы написали в гостевой отвратительную пародию, причём без единого матерного слова, чтобы модератор не удалил. Владислав читал эту ахинею, тихо приговаривая:

— Ёбаные, ёбаные бляди. Как же мне с вами жить, что же вы, уёбки, делаете? Вы же в аду сгорите за прегрешения перед Словом, ёбаные, ёбаные бляди.

Тут ему пришло личное сообщение от некой Ангелины Мессер, которая тоже печаталась в этом журнале. По её словам, Содомов спровоцировал её на сочинение провокационных текстов, а потом их опубликовал. Редактор знал, что добродушная и доверчивая поэтесса из принципа не воспользуется псевдонимом, и сам факт публикации поставит под удар всю её семью. Ангелину поставили на учёт в ФСБ, но теперь она раскаялась, хочет перейти из лютеранства в православие и больше никогда не писать про Гитлера.

На аватаре была симпатичная зеленоглазая шатенка. Краснолыкову сразу захотелось вернуть эту несчастную девушку в православие. На душе у него стало светло, канонично, радостно. Он даже написал новую танкетку и выложил в гостевой:

«Доброжелатели» мгновенно откликнулись:

— Ты опять ерундой страдаешь? — зашипела жена. — Тебе экскурсию проводить, ты опоздаешь сейчас. Иди, иди уже на работу и не трогай, слышишь, не трогай клавиатуру и мышь.

Тоталитарной секте Праведный Гнев последнее время приходилось довольно-таки херово. Менты вывезли людей из сквота, врезали новые замки и опечатали двери. В местной газете появилась разоблачительная статья местного попа, призывающего к борьбе против анархизма и сатаны. Рабочие, матерясь, закрашивали неприличные граффити в подъездах. Лидеры группировки выждали несколько дней и решили продолжить протестную деятельность. Эта акция должна была прославить их (точнее, не их, а Идею) или стать последней.

Когда Геля вышла из поезда, перрон был пустым, только дворничиха в оранжевом подметала платформу. Здание вокзала — в строительных лесах, двери, кроме одной, заколочены — такое чувство, будто ходишь среди стен разрушенного города. Дул северный ветер.

Она докуривала уже третью сигарету, когда появился Краснолыков. Он был похож на попа-расстригу в своём старом, издали напоминающем рясу, чёрном пальто.

— Хорошо-то как сегодня, — приветствовал он. — Радостно!

— Да, да, — рассеянно кивнула Ангелина. Как только она увидела православного танкеточника, ей захотелось съебаться домой, выпить пива и лечь спать, но было уже поздно.

— Люди должны придти в пять утра, а сейчас только три. Давайте, пока всё не началось, сходим в церковь, она недалеко, и там очень красиво. Недавно туда с женой сходили, к нам присоединились ещё несколько прихожан, и чудо стало полнее, глубже. Радостнее.

Меньше всего Геле хотелось идти в эту вульгарную аляповатую церковь, но она ничего не сказала.

— Понимаете, — исповедовался по дороге Краснолыков, — мы ведь с ним какое-то время дружили, пили вместе. Даже в церковь ходили, а потом он вспомнил, что он панк, и всё пошло по пизде. Извините, пожалуйста.

Церковь была заперта, но у Краснолыкова, который раньше подрабатывал чтецом и алтарником, сохранился дубликат ключа. Внутри был такой же дешёвый кич, как и снаружи, особенно доставляли иконы, нарисованные каким-то халтурщиком.

— Ага, очень мило, — сказала Геля, ведь надо же было что-то говорить.

— Ангелина, — произнёс поэт, приторно улыбаясь, — вам не кажется, что храм — наилучшее место для уединения мужчины и женщины? Я знаю, что сие считается ересью, но ведь потом можно покаяться перед господом в сердце своём.

Геля пожалела, что вообще связалась с Краснолыковым. Что написала ему однажды:

Всё это ради того, чтобы он выдал ребятам из организации адрес Содомова и помог довести его до моста. Она собиралась принять непосредственное участие в экзекуции, а теперь неизвестно, чем закончится эта хуйня.

«Уже утро, блять, — подумал Содомов. — Птицы, сцуки, поют под окнами, как подорванные».

С тех пор, как его заставили подписать заявление о добровольном уходе из местной газетки — православный главред не хотел работать с человеком, чьи дневники постоянно замораживают за детскую порнографию, — ему никуда не надо было спешить. Хочешь — спать ложись, хочешь — пей, хочешь — дочитывай рукописи графоманов: главный редактор сетевого журнала за детскую порнографию не увольнял.

Среди присланных текстов была и подборка за подписью Краснолыкова. Потрясающая наглость. Алексей понял, что надо лечь спать, но тут в дверь позвонили.

— Привет, подставной активист, — сказал уже знакомый читателю длинноволосый парень.

— Привет, фашик, — ответил редактор.

Алексей уже два года снабжал его отменной детской порнографией. Участники секты Праведный Гнев Содомова знали и любили, хотя и не все.

— Содомов, — сказал длинноволосый парень, — я не фашист, просто меня тошнит от AFA. Зачем ты сотрудничаешь с ними — неужели только ради бабла?

Алексей допил кофе, помолчал.

— Понимаешь, — сказал он, — я ненавижу фашизм. Женщина, заплатившая мои долги за квартиру и ноутбук, была еврейкой. Один из немногих моих вменяемых начальников был евреем. И, наконец, мне очень нравится один четырнадцатилетний еврейский мальчик, но это только мечты. Фашисты оскорбляют мои чувства к этим людям, как бы глупо и банально это ни звучало. Я пытался с ними бороться и теперь вынужден распускать слухи о моём сотрудничестве с Единой Россией, чтобы скины не ворвались ко мне домой. А что касается Ангелины — этой публикацией я как бы убил двух сфинксов: во-первых, напечатал текст талантливого автора; во-вторых, это была часть моей борьбы с фашизмом. Так получилось, что эти нити слишком тесно переплелись, а нож, который мог бы их разрубить, я, кажется, проебал ещё в прошлой жизни.

— Я так понял, что ты бухаешь ещё с прошлой недели, товарищ редактор, — сказал длинноволосый парень.

— Да, — устало согласился Алексей, — бухает товарищ редактор. Как сцуко.

Парень набрал номер Гели, та не отвечала.

— Пиздец… Народ в переулке ждёт, а она в церкви. А когда Краскоедова набираешь — он в той же церкви. Надо что-то делать.

Легавые и чиновники часто выдают своим родственникам мобильные со специальными ментовскими настройками. Когда вы звоните менту, на его дисплее отражается серия и номер вашего телефона. А если мент позвонит вам, на его дисплее отразится ваше местонахождение.

— У меня такое впечатление, — отозвался Алексей, — что ты всё это время общался со мной, чтобы я выдал вам этого мудака Краснолыкова и помог его довести. Но, в конце концов, я должен принять участие в экзекуции, тем более — в издевательстве над мудаком, который стучит на сквоттеров ментам. Я сто лет не принимал участие в экзекуциях, и мне уже наплевать, чем закончится эта хуйня.

В половине четвёртого утра в храм Успения Божьей Матери зашли пятеро человек. У двоих лица были наполовину закрыты шарфами, у троих на головах — чёрные чулки с прорезями для глаз. Пасущаяся возле церкви полоумная бабка решила, что опять бандиты пришли каяться, и спокойно попиздовала дальше.

Пятеро человек увидели валяющегося на полу поэта-авангардиста, который не знал, что у Гели с собой электрошокер. Поэту связали руки, заткнули рот и велели вести себя тихо.

— Сначала с этим долбоёбом разберёмся, а потом — со вторым, — дружелюбно пояснил один из анархистов. Геле ничего не оставалось, кроме как молча последовать за ними.

Краснолыкова заставили подняться на железнодорожный мост и привязали к перилам прочными верёвками. На грудь ему повесили табличку со словами: «Вниз — это туда» и стрелкой, указывающей на полузамёрзшую реку под мостом. Поэт не видел, что к верхнему пролёту прикреплён транспарант:

Для милиции, явившейся тремя часами позже, осталось тайной, каким образом злоумышленники его туда присобачили. В райцентрах менты всегда приходят поздно, и для них всё остаётся тайной — или как бы остаётся.

Было паскудно, страшно и холодно. Снежинки мельтешили перед глазами, будто крылатые белые вши.

«Ёбаные, ёбаные бляди, — думал Краснолыков, мелко дрожа. — Как же мне с вами жить, что же вы, уёбки, делаете? Вы же в аду сгорите за прегрешения перед Словом, ёбаные, ёбаные бляди».

Ключ от церкви подобрал кто-то из нападавших и выкинул на помойку. Чуть позже в храм заглянули воры и украли два подсвечника.

Праведногневцы привели Гелю в полуободранную квартиру на пятом этаже. Было уже совсем светло, и она различила на обоях в прихожей полустёртые пентаграммы. В гостиной на полу валялись ноутбук и распечатка книги Троя Саутгейта «Julius Evola: A Radical Traditionalist».

— Сергей, который типа предлагал принести редактора в жертву, — сказал один из анархистов, стаскивая платок, закрывавший лицо, — тот самый графоман, о котором я вам в прошлом году писал, что не буду его публиковать даже за деньги. У него там была куча опечаток: «горловое пенисе» вместо «пение» и всё такое прочее. Что вы так на меня смотрите, Ангелина, — я не похож на свою фотографию, да?