Внутренняя линия

Глава 2

Истошный вопль «Атанда!»[9], многократно повторенный, будто эхом, прозвучал над Сухаревским рынком, и торгующие «на крик» продавцы всякой всячины смолкли на полуслове, торопясь покинуть оживленный пятачок на углу Садового кольца и Большой Сухаревской улицы.

«Облава! Облава!» – неслось по торговым рядам. В общей суматохе никто не обратил внимания на автомобиль, въехавший во двор одного из домов по Садовой улице. Люди в кожанках, выскочив из машины, заняли позиции в арке ворот, у дверей черного хода. После этого из авто стремительно, как нож из рукава, появился высокий худой человек в длинной шинели. Он поднялся на третий этаж, огляделся по сторонам и, увидев на двери начищенную латунную табличку «Доктор Спесивцев Ф. Ф.», тихо постучал. Щелкнул замок, дверь приоткрылась:

– Входите, Феликс Эдмундович. Не надо волноваться.

– К чему эта таинственность, Иосиф Виссарионович? Как в царское время: явочные квартиры, пароли…

– В царское время вы не смогли бы поднять на ноги всю московскую жандармерию, чтобы встретиться наедине с товарищем по партии.

– А что, по-вашему, я должен был делать? С тех пор, как товарищ Троцкий возглавил Совет народных комиссаров, он только и говорит об очищении партийных рядов от скверны, от примазавшихся и приспособленцев.

Ясное дело – под такую гребенку попадают все, кто не согласен со Львом Давидовичем.

Пока что он занят травлей Бухарина, упрекая его в буржуазном разложении и объявляя новую экономическую политику дезертирством с позиций перманентной мировой революции.

Поверьте, даже я чувствую за собой слежку.

– В районе Сухаревского рынка всегда много людей, здесь несложно затеряться.

– Мне – сложно, – вспыхнул Дзержинский. – Разве что, обриться наголо.

– Ну, это лишнее. Но визит к врачу можно было обставить не так помпезно.

Но перейдем к делу. Я думаю, сейчас ни для кого из нас уже не секрет, что в партии назревает раскол.

Многие старые партийцы, проведшие долгие годы в эмиграции, оторвались от жизни и не желают видеть реальной России. Они хотели бы этакую Швейцарию с утренним кофе и круассаном, как любит рассказывать товарищ Зиновьев. А ведь он не только глава города, носящего имя Ленина. Он также председатель коммунистического Интернационала. Он, как и товарищ Троцкий, не хочет понять, что Советский Союз – не Швейцария.

Их не интересует, что такая великая крестьянская держава, как Россия, не имеет возможности стать могучей индустриальной страной в один момент.

Наше уважение к былым заслугам этих товарищей, к сожалению, позволяет им блокировать работу партии.

– Чего вы в этой связи ждете от меня, Иосиф Виссарионович?

– Я полагаюсь на вас, как на человека знающего, человека дельного и мудрого. Сейчас время предпринять решительные меры и остановить наметившийся раскол. Иначе государство рабочих и крестьян обречено на гибель.

Под руководством товарища Троцкого Советский Союз, не встав на ноги, истощит силы в бесполезных попытках разжечь пожар революции по всему миру.

– При нынешней ситуации – да. Но если опыты профессора Дехтерева окажутся успешными?

– Не будем торопить события. Возможно, мы стоим на пороге великого открытия. Открытия, позволяющего изменить все представления о войне. Но от опытов до внедрения в жизнь новых разработок проходят годы и десятилетия.

С товарищем Троцким у нас их может не быть. Положение Советского Союза очень шаткое. Не следует забывать – мировая буржуазия внимательно следит за каждым нашим шагом. Если информация об успехах профессора Дехтерева просочится через границу, наши враги захотят заполучить такое оружие. Время работает против нас, Феликс Эдмундович.

Мы не можем ждать, чтобы кризис в партии как-то разрешился сам по себе. Или мы победим, или нас сотрут в порошок.

Товарищ Троцкий – человек решительный. Ради поставленной цели он не остановится ни перед чем.

– Современный Бонапарт.

– Ваша оценка вполне совпадает с моей. Не зря же новый председатель Совета народных комиссаров оставил за собой пост наркомвоенмора. Мы с вами помним, что многие заговорщики в истории опирались на штыки.

– Вы полагаете, что товарищ Троцкий намеревается захватить единоличную власть в стране?

– Когда-то, еще на Царицынском фронте мы сильно спорили со Львом Давидовичем о сути Красной Армии. В те дни он отстранил от командования товарища Ворошилова и поставил бывшего царского генерала. В запальчивости наркомвоенмор произнес фразу, которая занозой сидит в моей памяти. Я говорил, что золотопогонник не может вести в бой пролетарские отряды, но Троцкий возразил, что Красная Армия должна быть, как редиска.

– Как редиска? – удивленно переспросил Дзержинский.

– Как редиска, – подтвердил Сталин. – Снаружи красная, внутри, по сути, белая. И он всё делает для этого. По его распоряжению в Красную Армию попало огромное количество бывших царских офицеров и генералов. Среди них встречаются люди, преданные революции, но таких немного. Большинство же спит и видит крушение нашего государства – первого в мире государства рабочих и крестьян.

Сейчас, когда их благородия спасли шкуры от революционного правосудия и красного террора, они успокоились, и готовы ударить нам в спину. А ведь многие в партии смотрят на них с полным доверием.

Кстати, генералом, которого Троцкий поставил во главе армии в Царицыне, был тот самый генерал Самойлов. На сегодняшний день он не только преподает Троцкому дворянское искусство охоты, но и начальствует над всеми военно-учебными заведениями Московского округа. Вы представляете, какие идеи, какие мысли может вложить этот горе-воспитатель в головы молодых красных командиров?

А сколько таких генералов и офицеров, как Самойлов, на ответственных постах в военном аппарате? Мы помним, что даже выпускников Академии Генерального штаба – этой кузницы военных кадров самодержавия – в гражданскую войну сражалось на нашей стороне больше, чем на стороне белых! Как тогда, так и сейчас за ними нужен глаз да глаз.

Мы не забыли историю с заговором в полевом штабе командующего вооруженными силами республики товарища Вацетиса. Тогда мы успели своевременно отреагировать и предотвратить крах советского военного управления. Теперь же нити заговора тянутся, вероятно, куда выше.

– Что мы можем предпринять, Иосиф Виссарионович?

Сталин подошел к окну и открыл форточку:

– Душно сегодня. Наверное, гроза будет. Апрель, а погода совсем как в мае.

– Новый план Москвы! – доносилось с Сухаревки. – Все улицы, все переулки, все закоулки, все повороты, все завороты, все тропы, все блохи, тараканы и клопы!

Торговцы, после облавы вернувшиеся на свои места, продолжили делать еще не отмененные, но уже приговоренные деньги.

– Только двадцать копеек! – продолжал тот же зычный голос. – Необходимо иметь на стене, чтобы мухам не заблудиться!

– Что я предлагаю… – секретарь Центрального комитета партии поглядел на главу Всероссийской чрезвычайной комиссии, и тому очень живо вспомнился молодой Иосиф Джугашвили – грабитель банков. На деньги, добытые им, некогда проводился второй съезд партии социал-демократов в Лондоне.

– Я предлагаю, Феликс, не допустить раскол в партии и нанести удар до того, как новый Бонапарт пожелает взойти на трон на штыках своих золотопогонных гренадеров. Мы должны заблаговременно разоблачить заговор Троцкого против Советской власти, против трудового народа.

– Но если такого заговора в действительности нет?

– Если такого заговора нет сегодня, он обязательно созреет завтра – это продиктовано самим ходом истории, логикой революционной борьбы. Но тогда предпринимать что-либо будет уже поздно. Можно не сомневаться – наш враг хорошо представляет, куда и когда наносить удар. И он не будет стесняться в выборе средств.

Не сегодня, так завтра товарищ Троцкий через верное ему офицерство будет искать связи с белой эмиграцией. Ему жизненно необходимо либо заручиться ее поддержкой, либо достичь нейтралитета, чтобы в решающий момент не ждать от закордонных центров удара в спину, – Сталин достал трубку, набил табаком и не спеша закурил. – У вас, товарищ Дзержинский, имеется опыт удачной борьбы против опаснейшей террористической организации такого сильного конспиратора, как Борис Викторович Савинков.

– Вы говорите об операции «Трест»?

– Именно так. Я думаю, вам следует хорошенько подумать о новой операции. Ну, скажем, «Картель».

Сталин замолчал и выдохнул дым, испытующе глядя на «железного» Феликса, а в комнату влетело залихватское:

– Клопы подыхают, блохи умирают, моль летает, тараканы опасаются, мухи промеж себя кусаются. Единственная натуральная жидкость! Верное средство! Купите больше – семейству еще откажете в наследство!

– Я полностью с вами согласен, Иосиф Виссарионович, – после затянувшейся паузы медленно произнес Дзержинский.

– Это хорошо. Хорошо, что мы поняли друг друга.

– Думаю, в этом деле можно использовать подполковника Шведова, проходящего у нас по делу о покушении на товарища Троцкого.

Князь Пожарский медленно проехал меж понурых бородачей со связанными за спиной руками. Чуть поодаль, у самого входа в ямской двор, громоздилась куча брошенного оружия – не абы какого, но все же.

– Да-а, братец… – князь Дмитрий погладил седеющие усы, – лихо ты их. На такую-то ораву – и в одиночку!

– Отчего же в одиночку? Казаки Варравы в самый раз подоспели. Как и говорено было, – ответил Францишек, в православном крещении – Федор Згурский.

– Оно, конечно, верно. Да только в самую пасть ты голову сунул.

– Мне место то давно уж подозрительным казалось. В Москву ли, от Москвы ехать по этому тракту, а повелось так – с постоялого двора люди уезжают чуть свет, далее их никто не видит. И по дороге – ни крика, ни шума, ни следов каких. Вот я и сообразил, что отсель из тех, кто пропал, никто, поди, и не выезжал. А что люди сани да кибитки видели – то лишь игра, морок. Сами разбойнички, переодевшись, и ехали. Следы путали.

– Молодец, удумал.

– Что удумалось, что Варрава надоумил. Он же сам в младые годы разбойничал. Как-то на монастырский обоз напал, а там охрана знатная. Изловили его, да и положили на суку вздернуть, но тут ему свезло – аккурат канун Христовой Пасхи был. Вот в память о разбойнике, которого в тот день помиловали, и Егория жизни не лишили. С тех пор к нему прозвание «Варрава» и пристало.

– Вот, значит, отчего он за тебя тогда за саблю схватился. Неспроста в молнии божий знак увидал.

Згурский чуть заметно улыбнулся.

– Расскажи, как дело было, – продолжил князь.

– Под вечер прискакал я сюда, спросил себе горницу отдельную, коней накормить да почистить, обед самый наилучший… Когда до монет дошло – открыл ларец, а там поверху серебряные рубли, да талеры. Трактирщик как глянул, так сразу добрым стал. Как Варрава говорит, «хошь до болячки прикладай». Правда, горницы свободной у него не сыскалось, так предложил мне в бане заночевать – там, мол, к предбаннику настоящие хоромы пристроены.

– Ну ты, ясно дело, согласился…

– Как не согласиться? Я еще до того, как в трактир заехал, место это кругом обошел. К заднему двору от леса тропка ведет – к баньке можно незамеченным добраться и уйти тихо… Трапезу мне хозяин щедрую выставил, тут жаловаться грех. Правда, в вино зелья сонного подмешал, ну так я ж его не упредил, что вина не пью… А как я, вроде бы захмелел, чуть заполночь, слышу – шорох. Глянь – лучик света пробивается, да щеколда тихо-тихо так ножом подымается. Я на лавке сел, ларец открыл, а там под монетами – восемь пистолей заряженных. Дальше что рассказывать? Как дверь открылась, монеты на пол сыпанул. Разбойнички – кто стоять остался, кто за деньгами кинулся. Я пальнул, потом за саблю схватился, а там и Варрава подоспел.

– Экий хват! – довольно заметил Пожарский. – Немалую шайку взяли! Проси себе награды.

Взгляд Францишека Згурского стал пристально испытывающим:

– И что спрошу – исполнишь?

– Мономашьего венца не обещаю, однако ж…

– Венец мне без надобности. Отпусти, князь, домой на три месяца.

– А на что тебе домой? Или тебе здесь плохо?

– Меня король Владислав не просто так в Московию с посланием к царю Михаилу направил. Он меня на верную смерть отослал.

– Вот те, на! Или ему этакие молодцы не нужны?

– Пожелал зазнобу мою, невесту, замуж выдать. За тем и спровадил меня на гибель неминучую. Невеста поклялась год с половиной ждать, замуж не идти – время скоро истекает, медлить нельзя.

– Так ведь там порешат тебя.

– Может, и порешат. Может, и нет… Как выйдет. Пред тобой я чист, пред королем Владиславом – также. Я его волю до конца исполнил. Он мне наказал оставаться при царе Михаиле и быть ему послушным – так оно и сталось.

– Да… неправое дело, кривда злая… Что ж, отпускаю, езжай. Но только вернешься ли?

– Слово даю – вернусь. Коли через три месяца не будет, то, стало быть, убили меня. Тогда не обессудь, князь.

– Верю тебе. Езжай, – Пожарский вздохнул и погладил бороду. – Хотя стой. Спросить хочу. Ты часом не знаешь, что ж такого-разэтакого в королевском послании было, что Михаил тебя вдруг повесить вознамерился?

– Знаю. Родич мой – королевский секретарь. Он мне и поведал про то, что король Владислав каверзу задумал. И о письме рассказал. Владислав царю Михаилу слал привет свой и на царство благословение. Новый русский царь при нем прежде бестужно жил и жалован был немало. Вот король ему и отписал: мол, зла и обид я на тебя не держу, ибо ведаю, что московиты инородца да иноверца на троне не признают. Но ежели Михаил, как и прежде, Владиславу на верность присягнет, то быть меж ними империуму. И станет Михаил королю Владиславу первым другом и помощником. Нынче вон шведы под Новгородом и Псковом царю досаждают, ну а коли примет Михаил царство из рук короля Владислава, то заедино против шведов пойдут. А так как шведские земли по закону тоже королю Владиславу подвластны быть должны, то когда поход сей победой завершится, империум новый превыше всех иных европейских держав будет.

– Завлекательные письмена, – покачал головой Пожарский.

– Не мне о том судить. Да только родич мой как есть заверил, что Михаил на такое дело ни за что не согласится.

– Потому и сталось как по писанному. Ладно, – Пожарский положил руку на плечо соратника, – как минет три месяца, жду тебя на своем дворе. Лети, сокол, да не настигнут тебя вражьи стрелы.

Городок, вернее большое село, Елчаниново располагалось в десяти верстах от железной дороги. Быть может, черкни карандаш неведомого инженера-путейца чуть левее, и стало бы оно волостным центром. Но не судьба – так и приходилось возить на станцию подводами мясо и колбасы из городских коптилен, кожаную обувь и свечи местных фабрик, да зерно с паровых мельниц.

Дорога к «железке» с утра по будням всегда была забита телегами, и автомобиль начальника милиции то и дело сигналил, пугая лошадей. Наконец, дребезжащий латаный авто выехал на центральную улицу Елчанинова, с недавних пор сменившую название Александровская на более уместное – Третьего Интернационала.

– Вот что я тебе скажу, Судаков, – разглядывая кресты на колокольне Борисоглебского собора, небрежно бросил начальнику милиции представитель волостного ГПУ по фамилии Гуц, – прислали вы в центр бумагу – мол, собрание горожан единодушно просит сменить старорежимное название вашего села на гордое имя «Парижская коммуна». Что сказать, я поддерживаю такое начинание. В самом деле, кто таков есть этот Елчанинов? Небось, помещик местный?

– Воевода, – не прекращая крутить баранку, пояснил начальник милиции. – Я когда в реальном училище обучался, нам поп рассказывал, что еще при царе Михаиле Романове воеводу с отрядом против татар послали, вот он на высоком берегу нашей Стуженки поставил острожек. А из него после и городок вырос. Сам Елчанинов здесь в бою погиб.

– Да как бы то ни было… Воевода – тот же помещик! Вы же должны отрясти прах его со своих ног, если желаете идти в новый мир.

– Ясное дело, желаем. Кто же не желает?

– Это ты, Судаков, глупость сейчас брякнул. Расслабился, бдительность утратил. Много кто не желает! А вот ты – хоть и не совсем еще коммунист, но по натуре своей большевик, ответь мне, куда ваша партийная организация смотрит? Отчего над всей округой это паучье семя, – проверяющий ткнул пальцем в кресты, – своими пыточными орудиями сияет?

– Ну так… Повелось…

– Я ж говорю – бдительность потеряли. Рано вы на такое высокое звание замахнулись! Какая уж тут Парижская коммуна? Разве может быть этакое позорище при Парижской коммуне?

– Исправимся, – вздохнул Судаков и тут же притормозил у тротуара единственной в городе мощеной улицы, чтобы поздороваться с молодой женщиной. – Доброго дня, Таисия Матвеевна! Как здоровьице?

– Благодарю вас, Петр Федорович, – женщина улыбнулась как-то особенно мягко, так что видавший виды гэпэушник нахмурился и мотнул головой – что за наваждение?

– Как Варька моя?

– Варвара – очень способная девушка и очень старательная. Сегодня у нее – «отлично».

– За «отлично» благодарствуйте! – начальник милиции приподнял шоферскую кожаную кепку и улыбнулся, поглаживая кавалерийские усы.

– Кто такая? – быстро спросил проверяющий, когда громыхавший по брусчатке старенький «форд» отъехал дальше.

– Учительница здешняя. Словесность преподает, рисование, музыку, географию, опять же…

– Из бывших? – конкретизировал вопрос зоркий чекист.

– Да как сказать…

– Как есть, так и говори.

– Ну, ежели толком, мало что известно. В восемнадцатом году ее с дочерью у вас на станции приняли – «испанка». Еле выжили. А как оклемались, в госпиталь сестрой милосердной устроилась. В войну в поезде санитарном служила.

– Да что с того, что служила! Вон императрица с дочерьми, сказывают, тоже в сестрах милосердных ходили.

– Эта, небось, не великая княжна.

– А ты почем знаешь кто она да откуда?

– В документах значится – солдатка.

– И где ж тот солдат?

– В германскую без вести пропал.

– Такие без вести пропавшие сейчас по заграницам тыщами скрываются!

– А сколько их в землю легло? – с укором поглядел милиционер. – Без могилы и доброго слова. Того поболе будет.

– Вот странный ты человек, я погляжу. Тебя советская власть поставила за порядком надзирать, а ты здесь демагогию разводишь! По повадке видать, что дамочка из бывших, а представитель боевого отряда советской власти ей чуть ли не в пояс кланяется!

– Таисия Матвеевна всю гражданскую войну при госпитале состояла. Многих красноармейцев и командиров выходила. Рядом с ней, говорят, и раны затягивались быстрее обычного – будто ангел перстами касался!

– Ты мне эту поповскую бесовщину брось!

– Правда, когда Первая конная на Врангеля через Елчаниново шла, – начальник милиции задумался, вспоминая, – краском[10] – по всему видать, из военспецов – как Таисию Матвеевну увидел, обрадовался и сказал, что мужа ее знает. Но так ли, нет ли – поди проверь. На следующий день войска на Крым ушли.

– Ох, Судаков, Судаков… Толку от тебя, как от козла молока.

– Да ну вот… – Начальник милиции поднял было руку, чтоб перекреститься, – честное большевистское слово даю! Таисия Матвеевна – человек самый что ни на есть безобидный! А уж как ее ученики любят, о том вся округа толкует. Дома только и слышно: учительница то, учительница это…

– «То», «это»… – передразнил гэпэушник, – а ты как думал – врангелевский шпион будет ходить тебе – грудь в крестах, да с золотыми погонами? Они завсегда маскируются так, что на глазок и не распознаешь. Тут особая бдительность нужна! Дай-ка мне ее адресок…

– Да что вы такое говорите! Едемте лучше ко мне – жена уже заждалась, на стол, поди, накрыла.

– Ты, друг ситцевый, с детства, что ли, дурак, или на войне по башке шарахнуло? Пока за бандами по уезду гонялся – вроде бы истинный большевик был, а сейчас, я гляжу, обмещанился? Цветочки-герань завел? Канареек? А слышал, что товарищ Троцкий объявил борьбу с примазавшимися к партии мещанскими приспособленцами? Гляди, как бы тебе под чистку не попасть! Давай адрес!

– Стрелецкая, два. Во флигеле, – хмуро ответил милиционер. – Вон там вон поворот.

– Стрелецкая… Назвали бы уж Краснострелковая, – сплюнул проверяющий.

Домой начальник милиции вернулся один, буркнул на вопрос жены о госте что-то невразумительное и, уйдя в свою отгороженную шкафом каморку, стал чистить наган с серебряной табличкой «Краскому Судакову за лихость в бою против деникинцев. От предреввоенсовета Л.Троцкого».

Ему, уроженцу здешних мест, знавшему в округе все и вся, как никому другому была подозрительна столь любимая его дочерью учительница. Он помнил фамилию военспеца, разговорившегося после обильного застолья в кругу лихих буденовцев. Собственно говоря, этот вчерашний золотопогонник и являлся организатором Первой конной, тенью легендарного командарма. Бывший царский полковник Щелоков в германскую служил в Ставке императора. Если уж он и впрямь знавал мужа Таисии Матвеевны, то по всему видать – тот был не из прапорщиков военного времени, настоящая белая кость, голубая кровь. Но что касательно самой учительницы, многое в жизни повидавший Судаков мог поклясться, что добрее и светлее человека встречать ему не приходилось.

Он выдвинул барабан из револьвера, зачем-то пересчитал патроны и начал чистить шомполом и без того идеально выдраенный ствол. Бог весть, сколько времени это у него заняло. Отвлекся он лишь тогда, когда в прихожей хлопнула дверь.

– Куда ж вы пропали, гость дорогой? – услышал он голос жены. – А мы уж заждались. Что это вы надумали гулять…

– Муж где? – перебил ее проверяющий из центра.

– У себя Петр Федорович…

Бывший командир лихого красного эскадрона перекрестился на отсутствующий образ, вернул барабан на место и взвел курок нагана.

– Водки налей, – бросил ей чекист, входя в заветное судаковское зашкафье.

– Что? – не в силах унять стучавшую в висках кровь, выдавил начальник милиции.

– Ерундовина какая-то получается, – сотрудник волостного ГПУ прошел мимо Судакова, будто не замечая револьвера, зажатого в его руке, и уселся на стул. – Хреновина, одним словом…

– Толком говори! – забывая о субординации, потребовал начальник милиции.

– Да что тут говорить, – залпом осушая принесенный стакан, выдохнул его собеседник. – Ух, ядреный первач! Шел я на адрес с твердым убеждением, что надо этой контре учинить допрос по всей строгости, а лишь только порог ее переступил, таким уютом на меня повеяло, таким покоем, не то что допрос, а словечка супротив вымолвить не смог! Посидел, чаю выпил, как баран что-то проблеял, и наутек. Когда б верил я в бабкины сказки, решил бы, что училка ваша – как есть, ведьма. Тьфу ты! А ну-ка плесни еще!