Во имя любви

Пролог

— Подлец! Негодяй! Подлец! — разнеслось по залу одного из игорных домов Парижа.

Вскочив со стула, юный виконт де Марни, произнесший ругательство, собрал дрожащими от волнения руками разбросанные по столу карты и бросил их в лицо молодого человека, сидевшего напротив.

Более пожилые из присутствующих старались успокоить юношу, но его сверстники нетерпеливо ожидали обычной, развязки подобных недоразумений. Они одобряли его поступок, разделяя его возмущение.

Как смел Дерулед так непочтительно отозваться об Адели де Моншери, когда страсть к ней виконта де Марни уже в течение нескольких месяцев служила темой для разговоров не только в Париже, но и в Версале! Виконту, переживавшему первый период влюбленности, хищная эгоистка Адель казалась идеалом добродетели, и за ее честь он готов был бросить вызов не только этому бестактному Деруледу, но и всей французской аристократии.

Не будь Дерулед так богат, ему никогда не удалось бы проникнуть в этот интимный кружок аристократической молодежи. О его сомнительных предках было известно очень мало, но все знали, что его отец неожиданно и внезапно сделался лучшим другом покойного короля Людовика XV и что его золото нередко пополняло опустевшие сокровищницы первого дворянина Франции.

Дерулед не искал ссоры с виконтом де Марни и ничего не знал о его личных делах, тем более о его близости к Адели, репутация которой ни для кого в Париже не была тайной. Поняв свою неловкость, он пожалел, что так глубоко оскорбил пылкого де Марни. Он охотно отдал бы половину своего состояния, чтобы загладить свою невольную вину. Он извинился бы, но… закон так называемой чести не допускал такого простого логического поступка. Сцены, подобные только что разыгравшейся в игорном зале, были тогда — дело относится к 1783 году — довольно часты. Все присутствовавшие слепо повиновались рутине, а так как этикет дуэли требовал известных формальностей, то к выполнению их приступили немедленно.

Не прошло и нескольких минут, как Дерулед увидел себя совершенно одиноким у карточного стола. Быстрым взглядом окинул он зал, ища друга, и тут ему впервые пришло на ум, что льстецов и знакомых у него много, друзей же почти нет.

— Не угодно ли вам выбрать секундантов? — несколько надменно обратился молодой маркиз де Вильфранш к богатому выскочке, которому выпала честь скрестить шпагу с одним из родовитейших аристократов Франции.

— Можете выбрать их сами, маркиз. У меня в Париже мало друзей.

Изящный маркиз поклонился в знак согласия и через несколько минут подвел к Деруледу полковника, предложившего свои услуги, и его адъютанта де Кеттара.

— Весьма признателен, — проговорил Дерулед — но, по-моему, вся эта история походит на фарс: молодой человек погорячился, но я признаю, что был не прав, и…

— Так вы желаете извиниться? — холодно перебил полковник, а де Кеттар высоко поднял свои аристократические брови в знак презрения к такому буржуазному страху дуэли.

— Полагаете, полковник, дуэль неизбежна?

— По-моему, вы должны или сегодня же драться с де Марни, или завтра оставить Париж, иначе ваше положение в обществе станет невыносимым.

— Преклоняюсь перед вашим знанием наших друзей и их обычаев, — ответил Дерулед, вынимая из ножен шпагу.

Центр зала мгновенно очистился. Измерив длину шпаг, секунданты стали позади противников: за ними столпились зрители — весь цвет французской молодежи той эпохи. Многие из них несколько лет спустя сложили свои головы на эшафоте. Все с интересом наблюдали за противниками.

Предки де Марни в течение многих веков отлично владели и мечом, и шпагой, и потому он не сомневался, что легко одолеет противника. Он был сильно возбужден от гнева и выпитого вина, в то время как Дерулед оставался совершенно спокоен. Шпагой он владел не хуже своего соперника и так удачно парировал удары, что вызвал восклицания одобрения. Через несколько минут шпага была выбита из руки де Марни. Дерулед отступил, боясь взглянуть на побежденного, но это еще больше раздражало уязвленное самолюбие виконта.

— Это не детская забава! — вспылил он. — Я требую полного удовлетворения!

— Разве вам этого недостаточно? — удивился Дерулед. — Вы постояли за честь своего дома, я со своей стороны…

— Вы должны публично извиниться за оскорбление благороднейшей женщины в мире! Сейчас же! На коленях!

Дерулед начал терять свое хладнокровие.

— Господа, — решительно проговорил он, — я вижу, что виконт де Марни желает получить новый урок, я к его услугам. Защищайтесь, виконт!

Снова раздалось бряцание шпаг, все почувствовали, что на этот раз поединок, кажется, окончится трагедией. Дерулед по-прежнему старался только обезоружить противника, который безумно наступал на него, забывая уклоняться от его ударов, так что в один из опасных моментов буквально бросился на шпагу. Легким движением кисти Дерулед поспешил отклонить этот роковой выпад, но было поздно: виконт де Марни выронил шпагу, и Дерулед едва успел подхватить раненого. Еще минута — и виконт уже лежал на полу, а кровь заливала его голубой костюм. Дерулед склонился над ним, однако по требованию этикета он должен был удалиться, а потому и вышел из зала в сопровождении полковника и де Кеттара. В дверях они встретились с вызванным на всякий случай врачом, помощь которого уже не понадобилась: единственный сын герцога де Марни испустил последний вздох.

Герцогу де Марни было семьдесят лет, и он уже почти впал в детство. С самой ранней юности, с тех пор как великий монарх Людовик XIV удостоил чести взять его к себе в пажи, он широко пользовался каждым часом, каждой минутой своей жизни, пока за десять лет до описываемого события беспощадная судьба не приковала его к постели. Его дочь Жюльетта, в то время почти девочка, была его любимицей. От своей красавицы матери, терпеливо перенесшей немало горя, она до известной степени унаследовала тихую грусть. Умирая, герцогиня поручила малютку-дочь попечениям своего блестящего и неизменно горячо любимого мужа, которому так бесконечно много прощала при жизни. В последние десять лет, которые герцог влачил как инвалид, Жюльетта сделалась его единственной радостью, единственным светлым лучом среди мучительных воспоминаний. На своего сына, юного виконта, старик возлагал большие надежды: он должен был воскресить былую славу своих предков и вновь заставить старое доблестное имя греметь и при дворе, и на поле брани. Виконт был гордостью отца.

В ту роковую ночь, когда привезли домой мертвого брата, Жюльетта томилась недобрым предчувствием. Услышав на лестнице тяжелые шаги, она наскоро накинула мантилью, сунула ноги в ночные туфельки и приотворила дверь: двое незнакомых людей подымались по лестнице, двое других несли что-то большое и тяжелое, позади, рыдая, шел старый Матье. Все пятеро исчезли в покоях виконта.

Через несколько минут стала известна ужасная истина. Старая няня Жюльетты, теперь ее верная раба, горько рыдала, но сама Жюльетта не плакала. Все случилось так внезапно! Ей, четырнадцатилетней девочке, еще никогда не приходила в голову мысль о смерти, и вот ее Филипп, ее дорогой брат, умер, убит, и об этом надо сообщить старому больному отцу. Но ведь это известие убьет его! Ее юная душа содрогнулась при этой мысли.

Нетерпеливый звонок герцога показал, что и он слышал шум и желает знать, что случилось. Резким движением вырвавшись из объятий верной няни Петронеллы, Жюльетта бросилась в комнату отца.

Старый герцог сидел на краю постели, тщетно стараясь встать на ноги. Он слышал шум, понял, что несли что-то тяжелое, и догадался. Когда Жюльетта почти ворвалась в его спальню и, бледная, дрожа всем телом, взглянула ему в лицо, она поняла, что ей нечего сообщать, что сам Бог сделал это за нее.

Старый герцог приказал подать себе парадный камзол из черного бархата, украшенный драгоценными кружевами и бриллиантовыми пуговицами, тот самый камзол, в котором он был на погребении Короля-Солнца. Когда туалет герцога был окончен, четыре лакея повезли его в кресле к постели сына.

Весь дом был на ногах. Траурные свечи в высоких подсвечниках освещали обширный зал, а во всех комнатах мерцали сотни маленьких свечек.

Кресло герцога стояло у самой постели сына. Многим из присутствовавших казалось, что герцог окончательно лишился рассудка, так как не издал ни вздоха, ни стона. Маркиз де Вильфранш, проводивший своего друга до самого траурного ложа, собрался уже уйти, когда герцог остановил его.

— Маркиз, — спокойно проговорил он, — вы еще не сказали, кто убийца моего сына.

— Но… он дрался на дуэли, — ответил потрясенный маркиз.

— Кто убил моего сына? — повторил герцог. — Я имею право знать это.

— Поль Дерулед.

Старый герцог облегченно вздохнул.

— Я не в силах выразить вам всю признательность за любовь к моему сыну. Не смею вас более удерживать… Прощайте!.. Удали слуг, Жюльетта: мне надо поговорить с тобой.

Жюльетта поспешила исполнить приказание отца.

— Дитя мое, — начал он, — тебе четырнадцать лет, и ты уже в состоянии понять, чего я от тебя потребую. Будь я здоров, я сам вступился бы за сына, но помни, что ты тоже де Марни и добрая католичка. Господь услышит тебя. Дай мне клятву, от которой только смерть сможет тебя избавить. Поклянись, что отомстишь убийце брата.

— Но, отец, как смогу я сделать это? Я не понимаю…

— Бог поможет тебе. Когда ты вырастешь, то сама поймешь. Итак, повторяй за мной: «Перед лицом Всемогущего клянусь, что отыщу Поля Деруледа и всеми путями, какие угодно будет Господу указать мне, буду вредить его жизни и чести в отмщении за смерть брата. Да пребудет душа брата в мучениях до страшного Судного дня, если я нарушу данную мной клятву».

Жюльетта дрожа повиновалась. Клятва была произнесена, и старый герцог успокоился.