Во сне: теория заговора

Сейчас я интересуюсь этой темой только ради развлечения. Уверен ли я, что на Луну высаживались люди? Это царство сна, ты ни в чем не можешь быть уверен, но интересно же заглядывать за кулисы, и кто знает, может быть, даже написать целую главу об этом. Разгадывать загадки, смотреть свежим взглядом — это увлекательно. Видеть короля во всей его бесславной наготе неприятно, но поучительно.

Небольшие заговоры вроде «Аполлонов», 9/11 или убийства Кеннеди — как и большие заговоры науки, пропаганды, религии, рекламы, политики и других форм массовой массовой промывки мозгов и заблуждения — могут многому нас научить, если мы возьмем на себя труд присмотреться к ним.

И вот каков сухой остаток. Мы можем сделать шаг назад, отключить наши эмоциональные привязанности и попытаться увидеть вещи такими, какие они есть. Нелегко всматриваться в туман. Мы должны хотеть всматриваться, знать, куда всматриваться, и быть способными на это, пусть даже мы будем вознаграждены не ясным видением объекта нашего внимания, а осознанием, что единственное, что скрывается за клубящимся туманом, — еще больше тумана.

(13) Что на обед

Пусть, пусть я болтун, безвредный, досадный болтун, как и все мы. Но что же делать, если прямое и единственное назначение всякого умного человека есть болтовня, то есть умышленное пересыпанье из пустого в порожнее. (Ф. Достоевский, «Записки из подполья»)

О чем это я думал? Ах да, обед. Что там будет вкусного? Фондю? Фондю. Фондю? Можно сделать фондю. Люди еще готовят фондю? Мы готовили фондю, когда? В семидесятых? Семидесятые, боже. Картер, власть, отключение света. Форд, газ, Никсон. Диско. Боже. Сыр? Сырное фондю? Фу, гадость. Мясное фондю? Гадость. Шоколадное фондю? Не думаю, что делали шоколадное. С чем, с пастилой? Звучит отвратительно. Мы правда это ели? Я нет.

«О черт, я ключи забыл?»

Нет, идиот, вот они, висят на чем-то. У нас была эта красная эмалированная фондюшница с такими длинными острыми заточенным штуками. Она работала на спирте из жестянок, который бомжи пьют.

Правда? Звучит как-то неправильно. Никогда не смотри в глаза бомжам со станции, сынок, иначе они от тебя не отцепятся. Бомжи уже не те.

Нужны новые полотенца. Горячее масло и шампуры, боже, фондю правда опасно. Детей к такому и близко нельзя подпускать. Не в наши дни. Интересно, где это. Вероятно, в подвале, на полках, в ящике с пометкой. Мы пользовались ей тем вечером, когда на маме было зеленое платье. Мясо. Фу. Другая одежда тоже была зеленая, или синяя, а может серая. В подвале, в ящике с пометкой. Пропало. Куда пропало? Новый дом. Помойка. Свалка. Она еще существует? Сломалась. Заржавела. Может, и нет ее больше. Просто исчезла. Как и не было. Исчезла. Пропащая пропажа. Ее не было, потом была, потом опять нет. Просто память, просто мысль. Довольно глубокие мысли. Я могу быть глубоким. Этот парень собирается возвращаться?

«Давай, приятель. Первый день? Ты справишься. Молодец».

Может, где-то на полке, среди старья. На ней должно быть предупреждение для детей. Не проливайте кипящее масло на колени. Иск.

«Не ждите их, идите. Ой, извините. Это я виноват».

Вещи из моей жизни стали антиквариатом, вот что странно. Вероятно, что-то. Китч семидесятых. Китчевый китч. Кое-какое кое-что. Выкинулось. Доброжелательное что-то. Охота. Кто выкинул это? Чья это работа? Выкидывать чье-то барахло вот так? Уже семь? Всю жизнь копилось, и вот в один прекрасный день все уходит, и у них есть люди для этого. Загрузить в кузов. Отвезти барахло. Свалка. Пятьдесят центов. Может, в другом подвале теперь. Если еще существует. Еще красное. Музей. Музей мусора. Полка. Если еще существует на свете. Фондю? Небезопасно. Мы не делаем фондю на обед. Ты произносишь это, и все вспыхивает. Вечно нужна мазь от ожогов из-за сраного фондю. Теперь подумай, что на самом деле. Думай. Что? А, ребрышки. Ребрышки? Ребрышки. Ребрышки? Ребрышки. Хорошо, ребрышки. Заказать их, забрать их. Все в жиру. Собаки счастливы. Все счастливы. Такой бардак.

«На что ты смотришь, приятель? Попробуй на себя. Кто тебя за руль пустил?»

Ребрышки? А это здоровая пища? А бывает такое? Кто знает? Что поделаешь? Можно попробовать есть здоровую, но кто знает. Масло полезно. Масло вредно. Не уследишь. Что толку пытаться? Кофе, красное вино, шоколад, заткнись. Они говорят, что знают, но нет. Никто ничего не знает.

«Ну ладно, леди. Я один тут знаю, как машину водить? Давайте поднажмите, ребята».

Мне, наверное, нужно пить сырое молоко, но это же отвратительно. Коровье или козье? Человечье? Фу. Почему человечье звучит отвратно? Коровье или козье должно звучать отвратно. Человечье должно звучать нормально. А звучит отвратно. Не хочется воображать себе молочный завод. Который час? Черт, я пропустил свою очередь? Может, надо вслух.

«Черт».

Где моя голова? Питаться правильно, отвратно. Все по отдельности не может быть отвратным. Вот, ребрышки на знаке. Хороший знак. Мироздание велит мне купить ребрышек. Зачем они вернули ребрышки в «Макдональдсе»? У них ребрышки дрянь. Глянь на картинку. Это мясо отвратительное. Что остается? Маринованные огурчики. Небось детишки умерли, пока эти огурцы собирали. Детки, собирающие огурчики. Бедняжки собиратели огурчиков. Боже, я что, расстраиваюсь? Надо включить радио, чтобы не слышать эти идиотские мысли все время. Вкусного хлеба больше не найти. Люди вообще больше не знаю, что такое хлеб. Съедобная губка. Интересная мысль. Я интересный парень. Я люблю ребрышки. Ребрышки это вкусно. Не отвратно. Может, жадная фармкорпорация пожалела Монсанто гликозиля эстрогена, от которого рост ускоряется, так что у рыб мозги наружу, но не отвратно. Окей, ребрышки. Довольно хорошая мысль. Я хороший мыслитель. У меня проблема, я думаю об этом, я нахожу решение. Что на обед? Ребрышки! Бац! Хорошая работа. Просто сосредоточиться и сообразить. Зачем эта свалка с миллионом глупых мыслей.

«Нельзя на красный? Серьезно?»

Боже, что это? А, голод. Ребрышки. Так, окей, значит ребрышки. Вот как ты принимаешь решение. Сколько в жизни приемов пищи? Пятьдесят тысяч? Окей, в это раз ребрышки. Успокоиться. Расслабиться. Ни магазина. Ни тележки. Ни людей. Ни очереди. Ни бумаги, ни пластика. Боже, не говори мне. Все эти разговоры абсолютно не нужны. Хорошо в машине, тихо, никто не вопит все время. Думать в машине лучше всего. Ребрышки вкусные, хорошая мысль. Завтра вечером будет люцерна. Что такое люцерна? Это еда? Парень с волосами. Спанки? Нет, Люцерна. Понятное дело. Что за черный парень? Их было немного. Гречка? Эдди Мерфи. Это расизм? Может, это не гречка была. Гречишные блины и салат из люцерны: Спанки, Дарла, маленькая Баретта, Фрогги и тот пацан. Я расист? Не знаю, что это. Может, все расисты. Если все расисты, то никто не расист, и все успокаиваются. Проблема решена. Что не так с миром? Это я? Ребрышки расисты? Боже, я не думаю об этом. Лапша? Лапша расист? Зависит от сорта, наверное. Нужен перерыв. Окей, это чей-то маленький расист, наверное. Или, может, думать, что это расист, это расизм, а может, не знать об этом. Какой я расы? Белые раса или отсутствие расы? Такое надо знать.

«Нет места на парковке. Поехали вместе. Вот хороший чел».

Наверное, раса. Кавказоидная? Окей, чересчур. Нельзя через это проходить каждый раз, чтобы поесть. Пятьдесят тысяч. Это много. Не скажу, что это много для каждого в отдельности. Попробуй думать о чем-нибудь полезном. Это место с ребрышками открыто по понедельникам? Сегодня не понедельник. Надо выкинуть все лишние мысли и просто принять решение. Так должен поступать каждый, и во всем станет больше смысла. Ты не настолько сумасшедший. Вся эта штука с Ближним Востоком — безумие. И новости тоже. А что насчет спорта? Черт.

«Эй, эй, эй».

Черт, язык прикусил? Когда это случилось? Надеюсь, я не подхвачу эту штуку. Ох, тут коп, спокойно. Веди себя нормально. Круто? Круто. Смотрит на меня? Не смотрит. Окей, ушел. Люди еще говорят «круто»? Ну и тормоз. Какой тормоз? Шестидесятые, какая движуха, все пропустил. Где я был? Ах да, новости и всякие новостные штуки и все штуки в новостях. Боже, я не люблю думать о новостях, о любых новостях. Была одна вещь в новостях, тот парень делал эту штуку, было хорошо, но я собираюсь чихнуть. Вот оно. Куда оно делось? Россия? Россия в новостях, Греция, Непал. Непал? Это где? Что там еще? Бангладеш? Бутан? Да, Бутан. Бунай? Это место? Бруней? Это страна? Бхопал. Это город. Это где у них эта штука была, злая корпорация потравила людей газом.

«Да ладно, народ, давайте соберемся. Вы, девушка, на телефоне, думаю, вы лучше справитесь».

Какой штраф за сбитого пешехода? Мог бы позволить себе несколько. Боже, хорошо, что никто не слышит, что я думаю. Они бы думали, что я мудак. Вот блин, расистский мудак. Вот блин? Вот блин. Гоблин. Гоблин? Дублин. Дублин? Это город. Всегда попадается в кроссвордах. Киви? Нелетающая птица. Боже, тут, похоже, семь букв. Неплавающая рыба? Негуляющая собака? Кроссворд путает слова. Они больше никогда не пригодятся. Иудейские месяцы? Что? Я должен их помнить? Один тупой незаполненный квадратик остался, потому что я не знаю среднего имени осла матери жены Исава? Заткнись. Я что, наказываю себя за то, что не знаю этого? Насколько я хорош хочу быть с кроссвордами? Что, самый лучший? Зачем? Потом я буду ездить везде как самый лучший разгадывальщик кроссвордов? Ну и отстой. Хорошего хорошо понемногу. Хороший девиз. Не отличный девиз, просто хороший.

«Хорошего хорошо понемногу».

Звучит хорошо, звучит мудро. Боже, у тебя столько всего, о чем можно подумать, ты не можешь болтаться и быть супермастером всего на свете и всегда. Может, одна или две вещи, но не всего. Хорошего хорошо понемногу.

«Боже, что это за запах? Это от меня?»

Ох, нет, это тот грузовик, слава богу. Хорошего понемногу. Хорошего хорошо понемногу. Это хороший девиз. Супер девиз, супер-шмупер. На майке сделать. Тату. Где? В каком-нибудь месте, чтобы не выглядело глупо, когда я буду старый и толстый. Насмешил на вскрытии. Плечо. Нет, должна быть мама или флаг или какой-нибудь крутой китайский символ, что-то глубокое, и не говори. Аборигены. Могу поспорить, у них крутые символы. Аборигены негроиды? Австралийские. Выглядят негроидами. Негроид это расизм? Нет, это название расы, не так ли? Негроид, кавказоид, ромбоид, тироид, дельтоид. Эскимосы кто? Монголоиды? Боже, это точно расизм. Я эскимосский расист? Лицо у Майка Тайсона. Дерьмо, опять эта штука про черных. Вот блин, у меня штука про черных? Вот блин? Гоблин? Дублин? Тату плохо смотрятся на черных людях. На белых тоже. Выглядит, как родовые метки. Пометки. Отметки. Фондю отменилось. Как бы мама выглядела на тату? Или тату на маме? Или тату мамы на маме? Почему женщины не набивают тату с мамой? Почему я пью столько кофе? Мне это хоть нравится? Я не знаю, что мне нравится.

«Не та полоса, маэстро».

Мне нравится Эллиот Гульд, но мне не нравится он как он, мне просто нравится. Это не странно. Марлоу и Соколиный Глаз это другое. Кофе мне полезен. Может быть. Возможно, вреден. А, вот она, эта картинка. Зеленое платье? Черно-белое. Где это было? В клубе? Может быть. Мне это приснилось? Где это теперь? Ящики. Ящик с какой-то пометкой. Возможно, фото. Подвал, полки, фондюшница, выкинули. Странно. Чешется? Чешется. Чешется? Почему у меня ребра чешутся? Да, ребра. Вселенная напоминает. Умница вселенная. Дальше налево. Сделать звонок. Да, окей. Ребрышки. Ребрышки? Мочалка. Мочалка? Откуда ты знаешь, когда менять мочалку? Боже, спорю, эти штуки отвратительные. Ни к чему нельзя присматриваться вблизи. Может, почистить их. Может, прокипятить? Кипяченая мочалка. Выглядит, как лапша. Есть хочу. О чем я думаю? А, да, обед. Что бы такого вкусного придумать? Фондю. Фондю? Фондю. Нет, погоди…

(14) Алиса в Матрице

Большинство людей верит, что ум — это зеркало, более или менее верно отражающее мир снаружи них, не осознавая, что все наоборот: мир сам по себе и есть основной элемент творения. (Рабиндранат Тагор)

— Догадываюсь: сейчас ты чувствуешь себя Алисой, падающей в кроличью нору.

— Да, — сказала Алиса с наигранной скромностью, — можно и так сказать.

— Это как заноза в твоем уме, — произнес лысый черный здоровяк в зеркальных очках, сидящий в протертом кожаном кресле напротив. Алиса посмотрела вниз и увидела, к своему ужасу, что ее синее платье с буфами и белым передником и туфли на завязочках сделаны теперь из блестящей черной кожи.

— Что именно как заноза в моем уме? — спросила она. — И кто, позвольте спросить, я такая? И где, также позвольте спросить, я нахожусь? И как, позвольте спросить наконец, я сюда попала?

— Меня зовут Морфеус, — сказало огромное одетое в кожаную одежду существо. — А это, — добавило оно с драмой в голосе, — Матрица.

— А что такое, — спросила Алиса столь же драматично, — Матрица?

— Это, — ответил лысый верзила, — вопрос.

— Я знаю, что это вопрос, — почувствовала раздражение Алиса. — Я как раз задала его. Как я сюда попала?

— Ты никогда не бывала где-то еще.

Алиса вытянула шею, внимательно осмотрела комнату и обнаружила, что она ей не слишком знакома.

— Не комната, — сказало последнее прибавление к вечно расширяющемуся зоопарку воображения Алисы, — мир, реальность, все.

Алиса хмыкнула, скрестила маленькие ручки и уселась поглубже в кресло.

— Ты выглядишь, как маленькая девочка, которая ничему не удивляется, потому что ждешь, что вот-вот проснешься. Ирония в том, что ты недалека от истины.

Алиса, как и все начитанные девочки ее возраста, точно знала, что означает слово «ирония», и то, что как раз сейчас ей не удалось вызвать из памяти это знание, только усилило растущую в ней досаду.

— Позволь рассказать, почему ты здесь, — сказал Морфеус, имя которого, если Алису не подводила память, означало не то Бог Сновидений, не то Смерть От Скуки.

— Уж будьте любезны, — коротко сказала Алиса, чувствуя, что этот разговор можно было бы промотать на куда большей скорости.

— Ты здесь, потому что ты кое-что знаешь.

— А и правда-корявда, — попыталась внести в этот разговор хоть каплю веселья Алиса, поскольку ускорить его не было никакой возможности. — Да, правда-корявда, знаю! […]

— Да, но то, что ты знаешь, ты не можешь объяснить, — продолжил Морфеус. — Ты рабыня. Ты была рождена в неволе, в тюрьме, которую нельзя понюхать, ощутить на вкус или коснуться. В тюрьме для твоего разума.

«Шляпник, конечно, был сумасшедший, — подумала Алиса, ерзая на кресле, — но эта тварь дала бы ему фору».

— Но ты чувствуешь, — продолжал Морфеус в ответ на ее жест руками, — ты чувствуешь это всем своим…

— Послушайте, я прошу прощения, но не могли бы вы позволить мне быть столь непростительно грубой, чтобы прервать вас, — сказала Алиса, не в силах раздобыть в себе еще одну капельку терпения. — Я вижу, вы приготовили замечательную речь, но все же не будет ли для вас слишком мучительно перейти к чему-нибудь более содержательному?

Алиса, наклонив голову, наблюдала, как смуглый гигант перематывает документ у себя в уме, бормоча: «Эээ, да, конечно, давай посмотрим, эээ, что-то не так с миром… ты не знаешь, что… как заноза в уме…»

— Да! — воскликнула Алиса с веселым хлопком в ладоши. — Думаю, это как раз то место, когда я вошла. И почему же именно у меня в уме эта нехорошая заноза?

«…Сводит тебя с ума», — закончило бормотать забавное создание.

— Все еще заноза? — спросила Алиса. — Да, слегка сводит с ума. Так мы могли бы поднажать?

— Ты знаешь, о чем я говорю?

«О боже! — воскликнула про себя Алиса, — это существо хуже Гусеницы, когда дело доходит до сути!»

— Что ж, — сказала Алиса самым своим вежливым тоном, — возможно ли, что речь идет об этой штуке, Матрице, которую вы давным-давно упоминали?

— Хочешь ли ты знать, что это такое?

Внешне Алиса оставалась спокойной, но при этом едва сдерживала нарастающую волну раздражения.

— Да, м-р Морфеус, если для вас это не слишком затруднительно.

— Матрица везде, она вокруг нас, даже в этой комнате. Это мир, который натянут на твои глаза, чтобы не дать тебе узнать правду.

— Да, окей, хорошо, да.

— К сожалению, — сказал Морфеус, — никому нельзя объяснить, что такое Матрица.

Алиса воспользовалась возможностью, предоставленной драматической паузой Морфеуса, чтобы сделать глубокий вдох и медленно сосчитать до десяти.

— Вот с этого и можно было начать, не так ли? — сказала Алиса…

— Ты сама должна это увидеть.

«Длиннее всего те дороги, что ведут к началу», — подумала Алиса и отметила про себя, что это высказывание неплохо бы записать на тот случай, если оно мудрое.

Морфеус держал красную пилюлю в одной руке и синюю в другой.

— Позвольте догадаться, — сухо сказала Алиса. — Одна таблетка сделает меня больше, а другая меньше?

— Это твой последний шанс, — сказал Морфеус. — После этого пути назад не будет… Ты выбираешь синюю пилюлю, и истории конец. Ты проснешься в своей кроватке и будешь верить в то, во что веришь.

Алиса нетерпеливо заерзала крошечной ножкой.

— Ты принимаешь красную пилюлю и остаешься в Стране Чудес, а я покажу тебе глубока ли кроличья нора.

Алиса даже съежилась от того, что ее собственные приключения используются в качестве такой жалкой метафоры.

— Помни, — торжественно произнес Морфеус, — все, что я предлагаю, — это правда. Ничего больше.

Этого бедная Алиса уже не могла стерпеть.

— Мой дорогой м-р Морфеус, — сказала она, — пусть это останется между нами, но, боюсь, это именно вы, сэр, понятия не имеете, насколько глубока кроличья нора. Вы похожи на человека, который проехался из одного города в другой и решил, что достиг пределов мира. Я прошла целые миры и думаю, что мне еще только предстоит покинуть дом. Это вам, м-р Морфеус, следует проглотить вашу красную пилюлю, а потом еще одну, и еще, и еще. Путешествие в тысячу миль начинается с единственного шага, но не заканчивается им. Вы болтаетесь, вцепившись в корни, в самом начале норы, мой многословный друг, и я предлагаю вам разжать руки и самому узнать, насколько глубока кроличья нора.

Произнеся эту тираду, Алиса в первый раз заметила зеркало рядом со своим креслом. Он потянулась, чтобы дотронуться до него, и увидела, что пальцы исчезли за рябью зеркальной поверхности.

— Слава богу! — взвизгнула она и просочилась в зеркало, чтобы продолжить свое путешествие.

(15) Повышение в звании

Возможно, все драконы в нашей жизни — это принцессы, которые только и ждут, чтобы однажды увидеть нас прекрасными и храбрыми. (Райнер Мария Рильке)

Мы ожидаем бурю с юго-запада: наши кресла развернуты в ее сторону и мы устраиваемся поудобнее. В предыдущую нашу встречу мы вспоминали ее отца, и теперь продолжили с того же места, словно и не было перерыва в две недели.

— Моего отца беспокоило, что он не понимает тебя, — говорит Лиза, как только мы уселись и и речь зашла о нашем прошлом. — Думаю, он считал, что ты можешь оказать дурное влияние на меня и Мэгги. Он слегка потерялся после смерти моей матери. Ему всегда не хватало собранности, особенно в сравнении с ней, но я помню, что он казался взволнованным, когда речь заходила о тебе, о твоем участии в жизни его семьи, будто он мог призвать что-то, с чем не справился бы, как в «Ученике чародея». Интересно, сожалел ли он об этом?

— Нет, — говорю я.

— Нет что? Не сожалел?

— Я не принимал участия в жизни твоей семьи.

— Ну, я имею в виду через тексты или как-то так. Когда он работал над продолжением «Космического сознания» и наткнулся на твои книги.

Я замираю, как человек, который услышал щелчок и задумался, не наступил ли он на мину.

— Это не совсем то, что произошло, или этого не происходило до некоторых пор. — Я выжидаю момент, чтобы обдумать ситуацию. — Я думал, ты все знаешь. Сначала со мной связалась твоя мать. Твой отец узнал обо мне от нее.

— Моя мама? Нет, не думаю. Ты никогда даже не видел ее. Моя мама? Ни за что.

Я жду.

— Что, ты шутишь? Моя мать? Ты знал мою мать?

— Лично не знал. У нас был недолгая переписка, в которой речь шла, технически говоря, о ее отце.

— Лучше замолчи, — советует она.

Я-то молчу, это у нее рот не закрывается.

— Ни за что, — трясет она головой. — Нет, я очень в этом сомневаюсь.

Она долго смотрит на меня, потом встает и начинает шагать, то и дело останавливаясь. За ней темные тучи обещают бурю, но медлят с ее началом.

— Боже, Джед, о чем, черт возьми, ты говоришь? У тебя тайная история с моей семьей?

— Я думал, ты знала.

— Знала что? — спрашивает она настойчивым адвокатским тоном.

— После того, как вышла первая книга, твоя мать связалась со мной с кое-какими вопросами о своем отце.

Она смотрит на меня так пристально, как только она умеет.

— Ты со мной шутки шутишь? Ее отец погиб на войне, на испанской гражданской войне. Моя мать была похожа на самого израненного человека на свете, а ты похож… Я даже не знаю, что ты такое. Я не могу даже представить тебя и мою маму в одном… да хоть в чем.

— Мы никогда не встречались. Твоя мать написала мне письмо. У нее были вопросы, и она думала, что я мог бы помочь с ответами.

— Она думала, что у тебя могут быть ответы? И ты ответил?

— Да.

— На какие вопросы?

— У нее была пачка писем от ее отца, с войны. Ты знала о них?

— Нет.

— Это были письма, которые ее отец написал ей, пока был на войне. Они явно были очень важны для нее, но она никогда не понимала, о чем они на самом деле. Каким-то образом ей попалась «Прескверная штука», и возникла идея, что я мог бы быть полезен.

— И ты помог ей?

— Да.

— Боже, я никогда не знала ничего такого. Всегда думала, что это мой отец нашел тебя по поводу писем о философии и учебного курса на основе твоей книги, который он задумал сделать бесплатным, легкодоступным и вообще.

— Нет, это была твоя мать, на несколько лет раньше. Потом отец начал присылать мне письма по электронной почте, потом твоя мама умерла, но я не знал об этом. Все это случилось пятнадцать лет назад. Думаю, так все и было.

— Боже, я не могу это переварить. Знаешь, семья моей мамы была из испанской знати.

— Да, я догадался.

Майя запрыгивает на шезлонг и сворачивается в клубок у меня между ног. Я треплю ее за уши и наблюдаю, как Лиза пытается осмыслить эту новую главу в своей истории.

— Ее отец, — сказала она. — Я, очевидно, никогда не видела его, но он был из аристократии или что-то вроде этого, землевладелец. Она правда никогда не говорила о нем.Ей было вроде как два или три года, когда он умер, и ты, значит, говоришь, что он писал письма младенцу?

— Полагаю, да.

Она шагает, думает, переваривает, переспрашивает меня. Даже забавно за этим наблюдать.

— Ее семья перебралась в Америку после его смерти. Им пришлось бежать от Франко. Они потеряли все. Ты знаешь об этом?

— Не припомню.

— Правда? Я думала у тебя та еще память, стихи и все прочее. А что насчет писем? Их ты помнишь?

— Она мне их прислала.Они были на кастильском наречии, разумеется, и в довольно плохом состоянии физически, как ты можешь догадаться. У меня был человек, который прочитал их мне, и я ответил твоей матери на ее вопросы. Это не заняло много времени. Я написал ей письмо, она прислала короткое письмо с благодарностью, и все. Спустя несколько лет стали приходить письма от твоего отца, который, полагаю, узнал обо мне от нее».

— Эти письма все еще у тебя?

— Нет.

— Ты не оставил их?

— Я ничего не оставлял, — говорю я. — Ну, — добавляю, теребя нос Майи, — принадлежащего ей.

— А как моя мама могла найти твою книгу?

— Понятия не имею. Она попросила, вселенная ответила.

— И ты отправил ей обратно письма ее отца?

— Да.

— Я перебрала все ее вещи, но не видела их.

— Может, она развела небольшой огонь и бросила их туда?

— Зачем бы ей так поступать?

— Я просто предположил, но точно не знаю, что она могла с ними сделать.

— С чего бы тебе такое предположить?

— Горят хорошо.

— Ого. И ее устроили твои объяснения по поводу писем отца?

— Разумеется.

— Разумеется?

— Мои объяснения были очевидно верными. Возможно, она и сама все понимала, когда связалась со мной, но ей нужно было подтверждение. Это довольно очевидно.

— Что очевидно? Что ее отец не любил войну? Что он скучал по маленькой дочери?

Вдалеке вспыхивает молния. Гром скорее чувствуется, чем слышится.

— Эти письма были процессом духовного саморазрушения [autolysis] твоего деда. Не просто записи о его перерождении, но и средство перерождения. Каким-то образом твоя мама услышала о духовном саморазрушении — она использовала это понятие в своем письме, — нашла меня, спросила, и я ответил ей — да, ее отец проходил через тот же процесс, что описан в «Прескверной штуке». Процесс принял форму писем, адресованных маленькой дочери, но на самом деле там описывалось, как он разрушал собственное эго.

Она смотрит на меня тем же тысячемильным взглядом, который я заприметил еще много лет назад. Я жду.

— Ты имеешь в виду, что мой дед был, ну, просветленным? Как ты?

— Зависит от того, как долго он прожил после того письма, что я видел, но я бы сказал да, он, вероятно, полностью завершил начальный процесс. Повысился в звании, в некотором роде.

— Я имею в виду — просветленный просветленный? В твоем смысле этого слова? Вроде как пробудившийся ото сна? Осознавший Истину и все такое?

— Да, с учетом того, что это на самом деле не имеет отношения к духовности. Это естественный жизненный процесс, и однажды начавшись, он не останавливается.

— Но почему? Из-за войны?

— Определенно это один из факторов. Экстремальные обстоятельства благоприятны для пробуждения. Война была чем-то вроде реальности в концентрированном виде, намного более интенсивной, чем, скажем, сидение в ашраме или вроде того.

— А какие там еще были факторы?

— Понятия не имею. О боже, это уже слишком.

Она пьет свое вино и садится. Она садится и снова встает. Она садится, положив руки на бедра, словно собирается наброситься на меня с бранью, потом опять начинает шагать. На ее фоне даже наша буря уже не так заметна.

— По большей части письма были очень бурными и явно не предназначались для ребенка, — продолжаю я, — и все же это действительно были письма к дочери. Похоже, что это была его реакция на ряд все более мощных откровений, которые снисходили на него слишком быстро, чтобы с ними справиться, и он был вынужден обратиться к их записыванию. Возможно, письма служили не только для размышлений, но и для переваривания вулканирующих эмоций. Может, он взрывался, чтобы выразить то, через что проходил, но не мог поделиться этим с однополчанами, и поэтому записывал то, что изливалось из него, едва скрывая это под видом писем к маленькой дочке.

— Но почему? Зачем скрывать это все? Почему просто не писать дневник?

— Процесс духовного саморазрушения, использование письма, чтобы сосредоточить и усилить силу нашего разума, чтобы переварить все более мощные и сложные эмоции, естественным образом усовершенствуется, если намеренно выполняется для кого-то определенного, но этот кто-то необязательно должен на самом деле это читать или отвечать. Наоборот, так даже лучше. Я делал это, словно писал книгу для воображаемых читателей. Я написал больше десятка черновиков и сжег их все. Мелвилл писал это как книгу с одним большим запутанным черновиком. Некоторые люди адресовались ко мне. Ребенок — настоящий или воображаемый, невидимый друг, идеализируемый наставник, кто-то из прошлого: это помогает почувствовать, что ты на самом деле чему-то учишь и чем-то делишься, и тогда процесс работает намного лучше, чем если бы я просто делал это для себя. Когда ты погружаешься в это, то чувствуешь, что так и должно быть.

— А этот опыт, у деда, был похож на твой? Не такой, как у меня?

— Да, опыт твоего деда был очень усилен обстоятельствами. Возможно, он пережил бурное пробуждение еще до того, как стал писать. Письмо было его попыткой найти смысл по ходу развертывания процесса.

— Звучит так, будто он был его жертвой.

— Так всегда и бывает.

Ее расхаживание противоречит тихому вечеру, огню и вину. Думали, будет буря, а она упорно не приходит. Если бы я мог сделать заставку, как на экране компьютера, то это была бы драма: цифровой Просперо, призывающий бурю.

— Так это просто совпадение, что я прошла через эту свою штуку и появился ты, а теперь мой дед, которого я никогда не видела, — и он каким-то образом… Нет,правда? Это все одно большое совпадение?

— Я не случайность, как ты предполагаешь, я не кто-то незакономерный или неправдоподобный. Я, скорее, паттерн.

— В смысле?

— Для меня, с моей перспективы, все является совпадением, все течет вместе. Это гармония, энергетическое равновесие, паттерн.

— Хорошо, хорошо, и это касается всего? Бог ты мой, а еще что есть?

— Присядь, пожалуйста.

— Что?

— Может, тебе будет удобнее присесть? — говорю я.

Она снова упирается в меня своим взглядом и не садится. Я все равно продолжаю.

— Ладно, у меня действительно слабая память, как мышца, которая больше не используется. Моя еще та память, как ты ее назвала, из тех времен, когда я был ребенком, и тогда она не была настолько странной. Поэзия теснит музыку в моей голове, и я оставляю ее. В основном, когда я был молод, но и позже тоже, как в последнем письме твоего деда, которое я запомнил, наверное, потому, что оно не было частью процесса, это было прощание с кем-то очень важным для него, в его мыслях, в его самые тяжелые времена.

Теперь она села.

— Ты помнишь его последнее письмо?

— Сделал копию. Я носил его с собой и прочитал всего один раз. Оно застряло у меня в голове.

— По-английски или по-испански?

— По-испански. Я не помню точно, но основной смысл ясен. Думаю, он знал, что достиг конца процесса и в принципе понял, что покончил со своей жизнью. Такое у меня ощущение.

— Хорошо. Боже. Можешь его мне пересказать?

— Возможно, что-то забылось или изменилось со временем, но я могу попытаться.

Я пробегаю по своим мыслям, чтобы убедиться, что оно на месте. Откидываюсь, закрываю глаза и читаю по своей странной памяти, а она переводит с помощью своего посредственного испанского.

— Querida Izzie, — говорю я.

— Моя дорогая маленькая Изабель, — вторит она.

— Ma temo que esta debe ser la ъltima carta que te escriba.

— Боюсь, что письмо, которое я тебе пишу, последнее.

— Has sido para mн fuente de gran felicidad en vida y de gran tristeza ahora que tengo que dejarla.

— Ты была в моей жизни источником огромного счастья, а теперь великой печали, потому что я должен уйти.

— Te ruego no te etristezcas por mн, sino que atesores mi recuerdo y pienses en mн en los momentos tranquilos.

— Я прошу тебя не печалиться обо мне, но помнить меня и думать обо мне в самые безмятежные твои минуты.

— He cambiado y ahora soy distino a la ъltima vez que te besй las mejillas y la frente.

— Я изменился и теперь уже не тот, что был в последний раз, когда я целовал твои щечки и лобик.

— Ojalб pudiera decir que he ganado algo de sabiduria para poder dejarte en herencia, pero soy menos sabio ahora de lo que lo he sido nunca.

— Жаль, нельзя сказать, что мне удалось достичь какой-нибудь мудрости, чтобы оставить ее тебе в наследство, но я теперь менее мудр, чем был когда-либо.

— Vive tu vida, бngel mнo, sй valiente y feliz y recuerda reнr y bailar y confiar siempre en tu corazуn.

— Живи своей жизнью, мой ангел, будь храброй и счастливой, не забывай смеяться и танцевать и всегда доверяй своему сердцу.

— Algъn dнa tendrбs un bebй y entonces conocerбs la alegrнa que trajiste a mi corazуn.

— Однажды у тебя родится ребенок, и ты познаешь радость, которую подарила моему сердцу.

— Adiуs, mi hija querida. Tu padre que te quiere.

— Прощай, мое дорогое дитя. Любящий тебя отец.

^ ^ ^

Лиза сидит несколько мгновений, перед тем как вскочить и уйти в дом. Вот и буря, на несколько минут задержавшая свою реплику. Я повторяю про себя испанский текст, словно песню.

(16) Иносказание о койоте

Разве может койот выбраться наружу, не пробив стену насквозь? По-моему, подсунутая мне кукушка и есть та стена. Иногда я думаю, что там, за ее пределами, ничего нет, но и довольно на этом. Она ставит передо мной задачу, она делает меня цельным, я вглядываюсь в ее невероятную силу и непостижимое ехидство, укрепляющее эту силу. Эта непостижимая вещь — то, что я больше всего ненавижу. И будь кукушка агентом зла или будь она самим злом, я обрушу на нее эту ненависть. (Вайл И. Койот, гений)

Сидишь ты в один прекрасный день в том состоянии, что мы называем спящий-в-сновидении, в недоосознанном, обычном дневном сознании. Что с ним не так? Ничего с ним не так. Что может быть не так, если это просто видимость? Нет более высоких или более низких состояний, только различные состояния. Нет никакого лучшего места, чем то, где ты есть. Пока ты думаешь, что оно есть. Тогда оно есть.

А сейчас по какой-то причине ты думаешь, что оно есть.

И вот что-то меняется. Обнаруживается, что твоя так называемая нормальная жизнь — на самом деле какая-то странноватая, не совсем такая, как тебе казалось. Пока не случилось это маленькое пробуждение, ты жил обычной повседневной жизнью, но теперь она уже не кажется такой нормальной, да и сам ты тоже. Теперь ты должен отступить от своей жизни на шаг, один маленький шаг, и вот ты в замешательстве от того, что тебе открылось.

Во-первых, кажется, ты провел непомерно много времени, гоняясь за нелетающей птицей. Во-вторых, сдается, ты живешь в бескрайней пустыне, которую населяют только ты, эта птица, грузовик и время от времени неуместный локомотив. По мере исследования своего положения обнаруживается, что ты прямоходящий койот и что еще более странно — мультяшка. И вот ты смотришь свежим взглядом и видишь, что вся твоя жизнь целиком — это мультик, что довольно необычно. Как ты это раньше не замечал? На самом деле сейчас, когда ты видишь, ты не можешь поверить, что это можно было не замечать. Ты провел всю жизнь, не обращая внимания на то, что ты мультяшный койот в мультяшной пустыне, гоняющийся за мультяшной птицей, и тебе в достижении твоей цели помогает мультяшная фирма, предоставляющая по первому требованию любые птицеубийственные приспособления, какие только пожелает твое коварное сердце.

^ ^ ^

Все, что сильнее всего сводит с ума и терзает, все, что взбалтывает муть вещей, вся истина с ехидством в ней, все, что рвет сухожилия и поджаривает мозг, вся утонченная чертовщина жизни и мысли, все зло для безумного Койота было зримо воплощено и очевидно уязвимо в кукушке-подорожнике. Он направляет на птицу с фиолетовым оперением всю сумму ярости и ненависти, пережитой в ходе этой гонки. А потом, будто его грудь стала мортирой, он выстреливает в нее Птичьим Зарядом ACME.

^ ^ ^

Что приводит к другому вопросу: почему ты вообще преследуешь эту птицу? Почему все твое существование вращается вокруг такого смехотворного предприятия? Тобой движет явно не голод. Если ты можешь заказать роликовые коньки на ракетной тяге, то сможешь позволить себе и курицу-гриль с салатом из капусты, жареной картошкой и немножко десерта. Что движет тобой в этом безумном необъяснимом влечении? Ненависть? Любовь? Похоть? Эго? Почему здесь нет миссис Койот? И когда именно ты решил сделать преследование птицы с бибикающей задницей делом всей своей жизни? Ты не помнишь такого решения, это просто то, что ты делаешь. Сдается, ты заметил, как много тут принято всяких решений, а ты не тот, кто их принимал.

«Если я не решал, что мне делать со своей жизнью, — кумекаешь ты, сидя на скале в позе мыслителя, — тогда чья это жизнь? Я воображаю, что обладаю свободной волей, но кто этот я, о котором я говорю? Это Койот, Койот? Это я, Бог, или тот, кто поднял эту лапу?»

Ты поднимаешь лапу, но не получаешь ответа.

«И что, — продолжаешь ты в том же духе только что проснувшегося любопытства, — если весь этот мультик дерьмо собачье? Невозможно, чтобы это было верно. Действительно ли существует только восемь цветов и два измерения? Есть во всем этом что-то некошерное».

Возможно, ты не видишь, что реально, но начинаешь видеть, что нереально, и это нереальное практически везде.

«На самом деле, — осознаешь ты, — меня как минимум нужно было накачать наркотиками или как-то вывести из строя или обмануть, чтобы я думал, что эта смехотворная мультяшная вселенная реальна».

Если вдуматься, тебе всегда казалось странным, что птица может забежать в нарисованный туннель, а ты врезаешься в него, как в стену, причем за секунду до того, как оттуда появляется целый поезд с цистернами и размазывает твою уже размазанную задницу. И что с гравитацией каждый раз, когда ты летишь с обрыва? А способность вытаскивать уже готовые и соответствующие ситуации знаки из своей задницы? Ах, ох! А что насчет всех этих капканов, которые не срабатывают на птице, зато отлично срабатывают на тебе? Сколько раз тебя размазывало, взрывало или сжигало до угольков? Это происходит каждый раз, и каждый раз, когда это происходит, ты собираешься, отряхиваешься от пыли и начинаешь заново.

«Бред собачий!, — кричишь ты наконец, — бред собачий!»

И правда бред собачий. Может, ты и не знаешь еще, что реально, но теперь знаешь, что нереально, и вся эта штука, которые ты всегда считал своей жизнью, определенно ей не является. Ты всегда считал себя обманщиком, но вечно обманывался.

«Здесь должно быть что-то еще, кроме того, что видно глазу, — рассуждаешь ты, поскольку впервые воспользовался своим мозгом для чего-то не запрограммированного заранее. — Здесь должно быть что-то еще, — продолжаешь ты, — создатель, проектировщик, великий дизайнер, высший разум… что-то за пределами этого. Должно быть что-то большее«.

^ ^ ^

Ты еще не знаешь этого, и, возможно, тебе потребуется больше времени для обработки информации, но ты уже разрушил вселенную. Вот так просто, так легко, ты сделал один маленький шаг, и это все, что понадобилось. Ты откинул завесу, заглянул за кулисы и увидел свой мир как плоскую неубедительную иллюзию, какой он и является. Единственное, что делало его реальным, — эмоциональная энергия твоей веры, но теперь ты лишен этой жизненной силы, ты видишь свою реальность такой, какая она была всегда — «Безумными Мелодиями продакшн» [Looney Tunes].

^ ^ ^

Откуда — удивляешься ты — в тебе взялась эта мания ловить глупую птицу? Вот оно, это желание, горит в груди, как факел, но кто его туда поместил? Единственный ответ, который имеет значение — осознаешь ты, — что это был не ты. Ты минутку поразмыслил и обнаружил, что не считая горячего желания, у тебя вообще нет особых чувств к кукушке. Так в чем, — спрашиваешь ты себя, — суть всего этого? Cui bono? Кому выгодно?

Хороший вопрос.

Кстати, — спрашиваешь ты, — а птица-то вообще существует? Что-нибудь реальное тут есть? Теперь, когда ты выбрался из персонажа, ты изучаешь все заново, и нет ничего, что означало бы то же самое, что и раньше.

Итак, на следующий день ты не гонишься за птицей, которая, пребывая в замешательстве из-за такого разрыва шаблонов, приходит к тебе сама. Ты ее игнорируешь. Грузовик корпорации ACME доставляет гигантскую резиновую ленту и футбольный шлем, заказанные тобой, но ты не обращаешь на это внимания.

«Похоже, я проспал целую жизнь, — рассуждаешь ты, пока птица долбит клювом твою голову. — Я умный парень, я могу думать, по крайней мере, я думаю, что могу думать, так почему я не понимал всего этого раньше? Не надо быть гением, чтобы заметить бессмысленность всего этого. Похоже, я должен быть сильно пьян или одержим или заколдован, чтобы вынужденно гоняться за этой птицей и никогда ни в чем не сомневаться, но как только я начинаю сомневаться, даже чуть-чуть, все разваливается, словно карточный домик».

Над твоей головой вспыхивает лампочка.

«Бог мой, — думаешь ты. — Могу поспорить, я вообще никакой не койот!»

Что же тогда, интересно, ты такое?

«Пожалуй, это любопытная мысль, — размышляешь ты. — Если я не то, что я думаю, то что я? Кто я? Что за всей этой видимостью? Если мои глаза рассказывают одну историю, а ум другую, кому из них доверять? Если я продолжаю верить видимости, то должен разыгрывать этот дурацкий персонаж в абсурдном фарсе, который зовется моей жизнью, но что если я просто позволяю мыслям взять верх над чувствами? Что если я думаю, вместо того чтобы чувствовать? Что если я следую указаниям ума, вместо того чтобы прислушаться к сердцу? Что тогда?»

^ ^ ^

Что ж, поздравления уместны, или как? Ты сделал большой шаг к освобождению, или нет? Ты рад, что сделал его, или жалеешь? В твоей прежней жизни не было особого смысла, но пока ты пребывал в неведении, это не имело значения. Но теперь ты знаешь, теперь это имеет значение. Где ты собираешься жить, коль скоро ты разрушил свой мультяшный мир? Кем ты будешь, коль скоро ты разрушил свой мультяшный персонаж? Что ты будешь делать теперь, коль скоро ты увидел тщетность действия? Эта пустыня, может, и фальшивая, но это место, где ты находишься. Твой персонаж, может, и фальшивка, но он тот, кто ты есть. Преследование птицы, может, и сизифов труд, но он придает твоей жизни драматический контекст, а твой персонаж именно для этого контекста и создан. Так какие у тебя есть варианты? Ты можешь усесться в тенечке и отказываться разыгрывать свою партию или можешь влезть обратно в персонаж и гоняться за птицей, разбиваясь и поджариваясь каждый божий день.

Если это две альтернативы твоей дилеммы — скучать в истине или отдаться лжи, то вот тебе tertium quid, третий вариант. Иди. Беги от лжи. Собери всю ту эмоциональную энергию, которую тратил на птицу и направь ее на новую цель. Разрушь персонаж или умри, пытаясь. Расстегни свой костюм койота и выйди из него, выломай угол рамы и иди наружу, куда бы это ни привело. Иногда ты думаешь, что там, снаружи, ничего нет, но даже если ничего, то, по крайней мере, ты покинешь эту дурацкую пустыню и окажешься подальше от этой засранки птицы. Если твоя жизнь ложь, то тебе нечего терять.

Но куда тебе идти теперь? Что ты можешь?

Ты можешь сосредоточиться на одном вопросе, который оставил без ответа: cui bono? Кому выгодно? Где-то там есть аниматор, который и определяет тебя, и ограничивает тебя. Это и есть твоя настоящая кукушка-подорожник. Этого ублюдка следует грохнуть, и ты, койот, просто создан для этой работы.

Или кто бы ты там ни был, черт побери.

(17) Баллада о Кене и Барби

Ни один человек никогда не верил, что Библия имеет в виду то, что в ней написано: он убежден, что в ней написано то, что имеет в виду он сам. (Джордж Бернард Шоу)

Я возвращаюсь в домик и обнаруживаю за обеденным столом Мэгги, выполняющую школьное задание. Как всегда после прогулки, я первым делом пью воду сам и пою Майю, а потом усаживаюсь у очага, чтобы стащить с себя обувь.

— Что там? — спрашиваю я.

— Домашка, — бурчит она. — До возвращения надо сделать разбивку сценария по истории Адама и Евы. Ничего, если я тут поработаю?

— Конечно. Что за разбивка?

— Вроде отчета, наверное. Персонажи, сюжет, фабула и все такое.

— Библейские Адам и Ева?

— Да, миф о творении, что ж еще?

— Может, какое-то кино или книга или еще что-нибудь. Почему это выбрала?

— Не знаю, просматривала список, тема показалась знакомой. Выглядело несложно. Я почти выбрала «Джекила и Хайда» или «Книгу Иова».

— Есть что-нибудь интересное об Адаме и Еве?

— Я как раз вас хотела спросить.

— На меня вряд ли можно положиться насчет библейских штук.

— Я думала, может, есть мнение Джозефа Кэмпбелла или Карла Юнга на эту тему.

— Уверен, что есть, но тебе придется порасспросить их. Читала что-нибудь по теме?

— Да, несколько версий, все почти одинаковые. Адам, Ева, Бог, змей, яблоко, вон отсюда.

Я проваливаюсь в кресло, опускаю спинку для максимального удобства и закрываю глаза, наслаждаясь лучшей частью долгой прогулки. Майя устраивается под подножкой кресла, которая, боюсь, однажды обезглавит ее механическим способом, если я слишком быстро встану. Мое тело тает в этом кресле.

— Не думаю, что от меня будет толк, — мямлю я.

— Я знаю, — говорит она, — но это довольно скучный проект, я просто хотела сделать его чуточку интереснее.

— Так сказал Бог, — произношу я сонно.

— Что?

— Прежде, чем пытаться объяснить творение, — предлагаю я, — попробуй доказать его. Это избавит тебя от кучи хлопот.

— В смысле?

— В том смысле, что если творение — это миф, то тебе не нужен миф о творении.

— Вы говорите, что творение не существует?

— Если только ты знаешь что-то, чего я не знаю.

— Ну тогда, — спрашивает она, — как вы объясните все это?

Мне не видно, на что она указывает, потому что мои глаза закрыты.

— Попробуй подумать, в чем суть этой истории, — говорю я. — Персонажи и сюжет по большей части не имеют отношения к делу, это просто средства донести основную идею.

— А какая тут основная идея?

— Что? — спрашиваю я.

— Что что? — переспрашивает она.

— Основная идея.

— Это было час назад. Вы заснули.

— А, ну ладно.

— Так что за основная идея у Адама с Евой? — снова спрашивает она.

— Ах да. Я бы еще поразмыслил над этим, но можно сказать, что все сводится к перерождению, которое с ними происходит.

— Это когда они съели яблоко?

— Что на самом деле называют яблоком?

— Конкретно, это плод древа познания добра и зла.

— Ладно, полагаю, вопрос вот в чем: что означают добро и зло? Звучит как что-то плохое и что-то хорошее вообще, но на самом деле это не подходит.

— Ну, я не знаю. После того, как они съели яблоко, они осознали свою наготу и устыдились и могли страдать, болеть и умирать.

— Что ж, если так, то это не миф о творении, а скорее миф о несчастьи, который уже не так интересен.

— Дурдом.

— Кажется, припоминаю: если ты прочтешь притчу о свете под спудом в качестве примера, то сможешь убедиться, что добро означает пробужденность, а зло — пребывание во сне.

— Вы имеете в виду пробужденность и сон, как вы их понимаете?

— Возможно. Поищи.

В домике нет интернета, так что она ищет по старинке. На это уходит несколько минут, а я в это время думаю о том, как же добра вселенная, что дала мне это кресло.

— Ага, — говорит она, — нашла. Иисус сказал: Светильник тела есть око; итак, если око твое будет чисто, то и все тело твое будет светло; а если оно будет худо, то и тело твое будет темно. Итак, смотри: свет, который в тебе, не есть ли тьма? Если же тело твое все светло и не имеет ни одной темной части, то будет светло все так, как бы светильник освещал тебя сиянием. Итак, здесь говорится, что добро и зло — это свет и тьма.

— Давай по частям. Читай снова.

— Светильник тела есть око…

— Восприятие. Мы суть осознанность. Дальше.

— …Итак, если око твое будет чисто, то и все тело твое будет светло…

— Когда осознанность не искажена эго, ты свободен от заблуждений. Дальше.

— …А если оно будет худо, то и тело твое будет темно.

— Если свет полной осознанности затемнен эго, то это тьма, которую они называют злом.

— …Итак, смотри: свет, который в тебе, не есть ли тьма?..

— Не фальшиво ли твое знание: заблуждения, искажения, верования и так далее.

— …Если же тело твое все светло…

— Глаза открыты, взор ясный.

— …и не имеет ни одной темной части…

— Нет искажений эго, которые заставляют тебя видеть то, чего нет, и не видеть то, что есть. Здесь говорится, что эго — источник всякого зла, а это глупость. Точка зрения, что Брахман хороший, а Атман плохой означала бы, что эго — первородный грех, что имеет смысл в библейском контексте, но такие слова, как добро, зло и грех, делают неправильным то, что задумано быть неправильным. Эго — это суть царства сновидения, без него ничего не было бы. Нельзя сделать Атмана и Майю плохими. Эта притча — пример тьмы, о которой в ней рассказывается. Читай остальное.

— …то будет светло все так, как бы светильник освещал тебя сиянием.

— Светло означает пробуждение ото сна, просветление.

— Ого, серьезно?

— Не знаю, но это любопытно. Толковать Библию — это как отправлять в суд в качестве свидетельства детские каляки-маляки, но если мы просто рассматриваем это как миф, как архетипическую историю, то происхождение рисунка не имеет значения. Важен только тот факт, что рисунок проходил через множество фильтров в течение многих веков и сохранился в своем теперешнем виде. Ни одно из основных религиозных писаний нельзя использовать всерьез, но размышлять над ними забавно, так что и они пригодятся.

— Так что, мне не стоит использовать эту штуку со светом?

— Лучше займись перерождением, яблоком, это ключ. Как ты сказала, Адам и Ева — это миф о творении, но нам не надо налегать на детали. В общих чертах все очень просто. В Книге Бытия Бог скучает и создает царство сновидений. Но Богу все еще скучно, поэтому на втором и третьем этапе он создает эго, которое представляет собой иллюзию обособленного я. Он достает голых Кена и Барби из упаковки и вдыхает в них толику собственного осознания вместе со способностью неверного понимания. Короче говоря, он создает набор аватаров — инь мини-я и ян мини-я, а потом стреноживает их эмоциями.

По мере того, как я излагаю это, во мне пробуждается интерес к теме. Получается на удивление любопытно. Я встаю и раздуваю огонь, продолжая рассуждать.

— Осознание не может творить ошибочно, но может ошибочно воспринимать. Создав эго, Брахман вводит видимость несовершенства в свою скучно совершенную вселенную. Отсюда возникает драма и конфликт, и теперь вселенная больше не скучна, что и является целью. Кто ж захочет смотреть скучный сон.

— Интересно, — говорит Мэгги. — Это можно пустить в дело.

— Конечно, поскольку кинематограф, которым ты увлечена, это тот же самый бизнес: проецирование чего-то интересного на пустой экран, видимость развлечения для сознания, шум и ярость, не означающие ничего.

— Итак, Адам и Ева были первыми персонажами.

— В мифе, но их мотивы неверно трактуются. Не то чтобы они осознали свою наготу и почувствовали стыд — они осознали свою бессмысленность и почувствовали страх. Вот реальный уровень их обнаженности: быть раздетым — это метафора. Итак, у нас есть эмоциональный источник страха вкупе со способностью неверного толкования, то есть эго, и сцена для драматической вселенной готова. У нас есть все элементы для нашей игры: театр, подмостки, персонажи, страсть, невежество, конфликт и публика. Теперь вся эта штука оживает и устраивает представление. Кен и Барби оживляются силой страха, который попадает на снабженную изъянами призму эго и преломляется в полный спектр эмоций.

— Ого, — говорит она в удивлении, — в этом почти есть смысл.

— Да, — соглашаюсь я в таком же удивлении, — почти.

^ ^ ^

Она делает заметки, пока я расхаживаю перед очагом и пытаюсь все осмыслить.

— Итак, — говорю я, — теперь можно сравнить этот и другой миф о творении — Большой Взрыв. До Взрыва нет ничего: ни пространства, ни времени, ни энергии, ни материи — ничего. А потом внезапно — бабах! Бытие. Вся вселенная возникает из ничего. Ex nihilo, что-то из ничего.

— Разве Большой Взрыв не научный факт?

— Религия — это система верований, а Бог — это их магическое объяснение. Наука тоже система верований, и Большой Взрыв — их магическое объяснение. Что предшествовало Богу? Что предшествовало Большому Взрыву? Бездна, ничто, тьма. Вот здесь и призывается магия, как раз в той точке, где разум пасует.

— Да, но как можно не спасовать в этой точке? — спрашивает она задумчиво. — Как может что-то возникнуть из ничего?

— Очень хорошо. Очевидно, что не может. Ex nihilo nihil fit, ничто не возникает из ничего: значит, вопрос неверен. Разум никогда не пасует, он только открывает ошибки в наших рассуждениях. Творение из ничего опровергнуто по существу, так что нам придется проверить наши допущения и начать заново. Поскольку никто не хочет этого делать, то прибегают к магии. Теория Большого Взрыва, Книга Бытия и другие мифы о творении дают фальшивые ответы, но когда мы на самом деле доберемся до вопроса, мы не ответим на него, мы его уничтожим.

— Но что происходит, когда мы проверяем наши допущения и начинаем заново? — спрашивает она. — Разве мы не будем приходить к тому же выводу снова и снова?

— Истина никогда не бывает тайной и всегда проста, нужно только задать правильный вопрос.

— Какой правильный вопрос?

— Правильный вопрос всегда похож на стену, препятствующую твоему дальнейшему продвижению. Разрушь препятствие и сделай шаг.

— О боже, это уже чересчур для моей домашки.

— Теперь ты помогаешь мне с моей. Записывай, пожалуйста. Вопрос, как что-то может произойти из ничего — фальшивый, потому что исходит из допущения существования ничто.

— А ничто невозможно?

— Точно. Ничто буквально невозможно. Доказательство тому — опровержение нуля. Как только ты устанавливаешь истину бесконечного сознания, ты устанавливаешь истину единицы. Если есть единица, то нуля нет. Единица — это сознание, и сознание есть все.

— Итак, ничто не существует, а что-то существует.

— Единственное что-то — это сознание. Наука и религия прибегают не к разуму, а к магическим объяснениям, чтобы объяснить существование физической вселенной, потому что для них жизненно опасно признать то, что менее ангажированные мыслители поняли еще много тысяч лет назад. Физической вселенной нет. Реальность нереальна.

— Да, теперь это полностью ваша теория. Я даже не поняла, что вы только что сказали.

— Хорошо, давай вернемся к твоей. Миф о творении на самом деле не требует осмысления, он и так хорош. Причина, по который ты не видишь перед церквями и университетами обозленных толп, требующих менее смехотворных объяснений, в том, что все мы плывем в одной лодке. У нас у всех внутри одна и та же черная дыра, и мы все экзистенциально заинтересованы в том, чтобы и дальше покрывать эту историю. Вот что делают мифы: они помогают нам спокойно не замечать эти большие мигающие табло, где говорится, что в наших историях нет смысла.

— Погодите, говорит она. — Большие мигающие знаки это как… постойте, — она копается в куче записей. И выслал его Господь Бог из сада Эдемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят. И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Эдемского Херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни.

Я остановился.

— Пламенный меч?

— Так здесь сказано.

— Похоже на шлагбаум на переезде, который оберегает нас от опасности. В этом есть смысл. Эдем — это внутренняя черная дыра, из которой мы появляемся и в которую возвращаемся, но весь драматический элемент сновидения зависит от того, насколько мы осознанны. Если Кен и Барби осознают тот факт, что они просто полые пластиковые куклы, то перестанут разыгрывать представление и зрелищу конец, так что пламенный меч — это предупреждение держаться подальше от истины, подальше от осознания бессмысленности, оставаться в безопасности, которая обеспечена им внутри драматической постановки, для обслуживания которой они и существуют.

— Что похоже на то, о чем вы говорили.

— Возможно. Итак, теперь мы утверждаем, что Эдем — это черная дыра внутри каждого из людей, внутренняя бездна. Так и есть на самом деле. Эдем — это безграничная бездна безличного сознания. Мы появляемся из бездны, чтобы поучаствовать в сновидении, и возвращаемся в бездну, когда оно заканчивается. Мы входим через закулисную дверь, отрабатываем свое время, прогуливаясь с напыщенным видом и исполненные треволнений, и больше о нас ничего не слышно. Эдем — это бездна.

— Черт побери, — говорит она, — просто отлично.

— Нет, погоди секунду, — я продолжаю шагать и размышлять. — Эдем — это осознание бездны. Чтобы увидеть ее, надо войти в нее, никак иначе, поэтому речь идет не о том, мы не можем пойти туда, а о том, что мы защищены от мыслей, что она там есть. Ее надо оградить и охранять от силы нашего разума. Эмоциональное стреноживание, которое уже упоминалось, это оно удерживает нас в персонаже. Да, так лучше.

Она молча записывает, а через минуту задает вопрос:

— Но делает ли это что-то из ничего?

— Нет, потому что мы не существуем, и это именно то, что говорит нам осознание черной дыры. Не-я — это истинное я. Сон о чем-то не является чем-то, это ничто. Есть только сознание.

— Так я не существую?

— Не существуешь, увы.

— Вот отстой, — говорит она, принимая новость спокойно, как и следует ее принимать. — Здесь говорится, что Бог слепил Адама из глины, верно?

— Ага, — говорю я, — пепел к пеплу, прах к праху. Это не о том, что Адам и Ева были изгнаны из рая, это о том, что они родились из бездны. Они появились из ничего в сновидении, где некоторое время болтались, прежде чем вернуться в ничто, откуда пришли, верно? Эдем, черная дыра, бездна, сингулярность, не-я, все это одно. Это то, что они не должны знать: не то, что они раздеты, а то, что они нереальны.

— И пока они живы, есть этот парень херувим с безумным мечом, не подпускающий их к истине.

— Да, можно сказать, что это самосохраняющий аспект эго, удерживающий Кена и Барби от знания об их истинной природе, которое полностью обессмыслило бы драматическое представление. Нельзя допускать, чтобы все покинули свои персонажи, или все развалится на части. Человеческий опыт требует полного погружения, поэтому от играющих нужно добиться невольной приостановки недоверия.

— Вот и мое заглавие, — говорит она возбужденно. — «Невольная приостановка недоверия«. Могу поспорить, Юнг и Кэмпбелл ни о чем таком не знали. О боже, мне светит такая пятерка за это!

^ ^ ^

Что приходит из ничего и возвращается в ничто? Ничто. Сначала я есть ничто, потом что-то, потом опять ничто, следовательно, истина меня — ничто. Спроси себя «Кто я?«, — и ты обнаружишь, что источник жизни не сад, а дыра. Мы созданы на основе праха-к-праху и оживлены вдохнутым в нас духом в царстве сновидений, который существует исключительно в развлекательных целях, и шоу должно продолжаться.

(18) Creatio ex nihilo

В истине существует только Я. Мир, индивидуальная душа и Бог — видимости в нем. (Рамана Махарши)

Есть одно основанное на вере опровержение учения о царстве сновидения [dreamstate-ism]: реальность слишком сложна и огромна, и как раз то, что видится реальным, не является реальностью. Однако это возражение — на самом деле перевернутый подтверждающий аргумент. Подумай об этом, как о кино. В чем больше смысла — действительно строить космические корабли, оружие и звезды смерти, нанимать и воспитывать армию из миллиона клонов, чтобы снять батальные сцены в космосе и все взорвать к чертям, или просто подделать эти вещи с помощью компьютера?

При использовании компьютерных спецэффектов эти корабли, персонажи и батальные сцены не имеют подлинного существования, каким мы его себе представляем. Это просто последовательность единиц и нулей, выстроенная в определенном порядке силой разума и желания, и именно это представляет из себя вселенная — порядок, организованный разумом и желанием, и для этого ей не надо быть действительной действительностью. В основе реальности не частицы, а разум.

Возражение, что вселенная слишком велика и сложна как раз для того, чтобы не быть реальной, в действительности оказывается очком в пользу учения о царстве сновидения. Именно физическая вселенная, какой мы ее себе представляем, оказывается ненужной и неправдоподобной, поскольку у нас есть Майя, Богиня Спецэффектов, творящая невозможное и создающая что-то из ничего: creatio ex nihilo.

^ ^ ^

— Итак, — говорит Мэгги через пару минут, — ничто не существует, потому что видится существующим?

— Или можно сказать, что все существует исключительно постольку, поскольку оно видится существующим, но это очень отличается от утверждения, что видящееся существующим действительно существует.

— Но погодите, — говорит она, — просто утверждение, что это все сознание, на самом деле не отвечает на вопрос, верно? Ладно, пусть это все просто сновидение, хорошо, нет настоящей вселенной или чего-то, но почему? В чем смысл всего этого?

— Ладно. Помнишь, несколько минут назад, когда ты сказала что-то, я ответил, что так сказал Бог?

— Ага, я не знала, что это значит.

— А перед этим ты что сказала?

— Не помню.

— Ты сказала, что твой домашний проект был скучным и ты хотела сделать его поинтереснее.

— Хорошо, — отвечает она, — и что?

— В этом и смысл всего, это ответ на твой вопрос. Разгадка истории Адама и Евы в том, что Бог заскучал со своим проектом и решил сделать его поинтереснее.

Она морщится.

— Ни за что.

— За что.

— В этом смысл всего? Быть интересным?

— Интересным, увлекательным, удивительным — разумеется. А в чем еще?

— Быть увлекательным для кого? Для нас?

— Для сознания, Брахмана. Осознание и видимость — это черно-белый символ инь-ян, который представляет царство сна, но они не могут просто сесть и сидеть, они должны что-то делать: все должно быть приведено в движение, вращаться. Видимость не может просто существовать, она должна быть динамичной, захватывающей, чарующей. Она должна морочить и услаждать. Брахман должен быть захвачен и перенесен в Атмана.

— Значит, когда я спрашиваю, зачем вообще нужно царство сна, в чем его причина, ваш ответ: «Богу скучно и он желает, чтобы его развлекали?»

— Именно.

— Богу скучно?

— Ну, мы рассказываем мультяшную версию, адаптированную под наше концептуальное понимание, но вообще да. Осознанию требуется видимость, а видимость не может быть скучной. В Книге Бытия Бог сначала создает небо и твердь, вселенную, правильно? Но очевидно, что она не слишком увлекательна. И дальше он делает ее интереснее.

— Очевидно ли это? — спрашивает она. — Я не уверена, что это звучит как что-то очевидное. На самом деле звучит вроде как, ну, глупо…

^ ^ ^

Мэгги видит множество чисел, плавающих вокруг, и их можно складывать множеством различных способов. Я вижу только единицу и облачко пара в форме двойки. Я прошел через процесс приведения в порядок универсального уравнения. Много лет я взирал на истину единицы и созерцал видимость двойки. Могу показать, к чему пришел и как понял это. Могу, хотя и не без длинного перечня оговорок и опровержений, заручиться поддержкой древних восточных учений и нескольких западных мыслителей. Могу писать книги о духовной возгонке и алгебраической редукции персональной реальности. В конце концов, я могу вести людей к истине, но не могу заставить их ее увидеть. Пока мы сами не взглянем, что там, по ту сторону стенок этого волшебного ящика, ни одно объяснение не выйдет за пределы слов. Короче говоря, то, что очевидно для меня с открытыми глазами, невидимо для Мэгги с ее закрытыми глазами.

И откровенно говоря, утверждение, что видимая вселенная — это просто домашний кинотеатр для бесконечного сознания, звучит глупо даже для меня самого, но неизбежный факт в том, что смысл невозможен и, следовательно, любое объяснение будет звучать глупо. Вся эта бесконечная пространственно-временно-энерго-материальная вселенная на самом деле просто зомбоящик с эффектом полного погружения, и если бы можно было спросить Брахмана, почему он привязан к нему, как какой-нибудь заплывший салом диванный овощ, его ответ был бы таким же, как твой или мой: «Я не хочу скучать!»

Другими словами, одна-единственная причина царства сновидений в том, что это развлечение для осознанности. Независимо от того, насколько удовлетворительным ты сочтешь это объяснение, оно абсолютно и верно, и другого не дано. Если ты хочешь объяснить вещи по-другому, тебе придется обратиться к верованиям, то есть пойти на риск в царстве сна и сконструировать свой аргумент из строительных блоков собственных фантазий. К счастью, нет причин коллекционировать воображаемые кусочки головоломок, потому что те, которые у нас уже есть, образуют вполне ясную и завершенную картину.

Теперь заново взгляни на мир с перспективы Брахмана и поразись тому, что из себя на самом деле представляет этот волшебный зомбоящик. Взгляни на время и пространство. Попробуй оценить фантастическое разнообразие обширного царства сна, а не только свой крошечный уголок в нем. Может показаться, что называя реальность нереальной, я выставляю реальность в невыгодном свете, однако никто не станет отрицать, что театр сновидения — величайшее творение. Cто миллиардов людей, живущих в среднем по пятьдесят лет, дают сорок четыре квадриллиона часов фантастически разнообразного развлекалова на одной только Земле. Разумеется, не все из этого увлекательно, но благодаря брахманическому свойству самоограничения Атмана каждое мгновение твоей жизни так же свежо и ново для Брахмана, как и для тебя, что устраняет проблему повторов.

^ ^ ^

Если бы мы собрали все когда-либо состряпанные объяснения вселенной, включая (но не ограничиваясь этим) Божественный План, Большой Взрыв, эволюцию души и «это отличное место для покатушек на роликах», то обнаружили бы, что все они рушатся под тяжестью собственной абсурдности. Любое объяснение, которое исходит из предположения, что вселенная действительно существует, обречено быть дурацким. Объяснение, что, мол, это Брахман развлекается, может показаться слегка разочаровывающим, потому что мы ждем грандиозного откровения о божественном смысле, но подобное откровение невозможно из-за невозможности такого смысла. Вселенная сновидения бессмысленна и служит развлечению единственного зрителя, воплощенного в тебе.

^ ^ ^

На самом деле, можно пойти еще дальше, сказав со всей определенностью, что без видимости не может быть осознанности. И наоборот, осознанность есть, следовательно, должно быть что-то, что осознается, пусть даже у этого чего-то нет другого существования, помимо видимого, то есть речь идет о сне. Можно сказать, что осознанность истинна, а видимость неистинна, что есть истинное утверждение, но я лично могу притязать на Я-Есть/Сознание, что делает правомерным мое утверждение, что видимость кажется существующей. Видимость существует так, как существует сновидящий, и не существует так, как не существует снящийся, но она кажется существующей, как сон. Я не могу подтвердить содержание видимого, но могу подтвердить саму видимость: не то, о чем я вижу сон, но то, что я вообще вижу сон.

Декартовский Злой Демон может ввести меня в какое угодно заблуждение, кроме единственного факта, — что я существую, а в этом я уверен, потому что я осознаю. Вот в чем разница между всем, во что я верю, и одной вещью, которую я знаю, но если видимости, которые обеспечивают основу моего самоосознания иллюзорны, могу ли я все еще притязать на них как на доказательства моего существования? Да. Независимо от того, что я осознаю, я осознаю, и, как верно заметил Декарт, Демон не может обмануть меня в этом.

Брахман — воспринимающий, Атман — процесс восприятия, а Майя — воспринимаемое. Воспринимающий, восприятие и воспринимаемое — не три, а одно: сознание. Сознание, будучи одним без другого, может осознавать только само себя, как зеркало, отражающее себя в бездне, создавая из ничего видимость всего: creatio ex nihilo. Итак, исходя из факта, что есть только сознание, можно заключить, что вселенная сновидения является, в сущности, бесконечным зеркалом.

И это хорошо.

^ ^ ^

Вам весело со всеми этими сновидческими штуками? Надеюсь, да, поскольку это все, на что они годятся. Мы просто лепим куличи из грязи и крушим песочные замки, так почему бы не порадоваться этому. Можно так никогда и не смириться с видимостью, как не смиряемся мы со снами, воспоминаниями и чувствами. В конце концов все, что нам остается — это принять тот факт, что царство сновидения такое, какое оно есть, пусть даже оно не такое.

Если ты пойдешь к одному из своих приятелей-ученых и сообщишь ему, что посадка на Луне была мистификацией, он высмеет тебя, но основываясь на чем? Просидел ли он несколько месяцев, изучая факты? Исследовал ли он свидетельства обеих сторон? Подверг ли он себя суровому эмоциональному очищению, чтобы подготовиться к вынесению непредвзятого вердикта? Провел ли он исследование своего метода, которое выдержало бы всеобъемлющую экспертную проверку? Нет. Да поразмышлял ли он хоть минутку? Разумеется, нет, он просто женат на своем повествовании, как и все остальное стадо. Но чокнутый конспиролог для него — ты. Конечно, он поглумится над твоей тупостью, но не потому что он рациональный Спок для твоего кретина МакКоя [персонажи вселенной Стартрек — Прим. перев.], как ему хотелось бы верить, а потому что он дитя с закрытыми глазками, завернутое в пеленки защищающего свою догму стада, из которого ты дезертировал. Твой ученый приятель — не человек широких взглядов, не исследователь, радующийся новой информации, им движет не любопытство или удивление. Он просто еще одна корова.

Вот почему я люблю подчеркивать, что возраст по развитию куда показательнее физического возраста. Стоит определить реальный возраст человека, и он покажется тебе простым и понятным, как взаправдашнее дитя. Это вполне применимо ко всем, так что если человек не излучает какую-то необычную отстраненность, можно смело предположить, что он застрял в предпубертатной стадии развития. Способность точно определять настоящий возраст людей приносит удовольствие, но не надо думать, что их ограничитель внутреннего возраста является изъяном, как может показаться. Взрослые попросту не такие потешные, так что единственный способ извлечь веселье из сновидения — ограничивать людей во взрослении.

А теперь попробуй посмотреть на своего окопавшегося ученого друга как на аспект самого себя. Смотри, как машинально ты реагируешь на вещи, которые, возможно, заслуживают большего внимания. Нет, ты должен всматриваться не в сами эти вещи, а в свою машинальную реакцию. Если ты хочешь совершить путешествие, то должен встать и двигаться и делать это с открытыми глазами и всматриваясь. Смотрение и видение — вот к чему все сводится, а вовсе не к уровню понимания или состоянию сознания или глубине сострадания. Если ты просто хочешь быть доволен, тогда все равно, но если ты хочешь пробудиться, ты должен открыть глаза.

Я — тот, кому, вероятно, не следует позволять пересекать бойкую улицу без присмотра, — поверг в прах три великие империи мысли — науку, религию и философию, приложив для этого не больше усилий, чем потребовало бы таяние снежинки. Это не отражение моей грандиозности (как и ее недостатка), но подлинный показатель поразительной наготы наших идиотов-имперцев. Здесь, в нашей Стране Сновидческих Чудес, кроличья нора — это реальность, а твердая почва — иллюзия. Я-Есть/Сознание — это знание, а все остальное — верование. Мы путаем описание и понимание, но то, что понято не до конца, — не понято вообще, и ничто не может быть полностью понято, потому что ничто, включая знание, — не реально. Спроси своего ученого друга, из чего сделана материя, или что такое время или жизнь или пространство, и смотри, какие он выделывает коленца. И кто тут теперь чокнутый конспиролог? Секрет царства сна — не вглядываться, но ты можешь, если захочешь: следует всего лишь открыть глаза.

^ ^ ^

— Миф о творении, который содержит в себе все остальные, — говорю я Мэгги, — это миф о том, что творение не миф. Стоит только принять творение как факт, и вот ты уже заплутала в чаще.

— Предупреждать надо, что сейчас будет спойлер.

— Извини.

— А есть миф о творении, который вам нравится больше, чем этот об Адаме и Еве? — спрашивает она, пока собирает свои вещи перед тем, как уйти.

— Есть один, где говорится, что Брахману было скучно и он создал Майю, чтобы она развлекала его. Затем Майя предложила Брахману создать вселенную и усеять ее людьми. Потом она разрезала Брахмана на миллиарды кусочков и спрятала по кусочку в каждом человеке, и с тех пор они играют в прятки: люди пытаются найти Брахмана, а Майя пытается их остановить.

— Здорово! — она какое-то время молчит и смотрит в пространство. — В этом есть какой-нибудь смысл?

— Это правильно, потому что это работает.

— Что ж, — добавляет она, — если не нравится чей-то смысл, возможно, следует приходить со своим.

— Что ж, — говорю я, — возможно, я так и сделаю.

(19) Миф о творении

МИФОЛОГИЯ, сущ. Мифология — совокупность первоначальных верований народа о его происхождении, древнейшей истории, героях, богах и пр., в отличие от достоверных сведений, выдуманных впоследствии. (Амброз Бирс)

Жил-был давным-давно, еще до рождения времен, некий Великий Зритель. Он был не просто великим, он был единственным зрителем.

Великий Зритель мог видеть все и во всех направлениях, от чего он был бы весьма счастлив, будь у него на что смотреть, но во всех направлениях было только Вечное Ничто. Великий Зритель был Чистым Осознанием, однако ему нечего было осознавать.

Это чрезвычайно печалило Великого Зрителя.

^ ^ ^

У Великого Зрителя было два качества, которые казались ему очень хорошими, но на самом деле это были плохие качества. Они были очень плохими, потому что заставляли Великого Зрителя грустить.

Первым из этих двух качеств была Бесконечная Бесконечность. Поскольку Великий Зритель был всем, то не было ничего иного, кроме него, так что он не мог завести друга, с которым можно было бы поиграть, или темного уголка, который можно было бы исследовать.

Вторым из этих двух качеств было Совершенное Совершенство. Поскольку Великий Зритель не был способен на ошибку, не могло случиться ничего примечательного или неожиданного, чтобы он мог испытать Удивление и Восторг.

^ ^ ^

И вот в один прекрасный день Великого Зрителя осенило! (Это стало бы самой первой идеей, если бы существовала такая вещь, как время, но время — просто идея и в действительности все случается одновременно, что не является проблемой, поскольку на самом деле не случается вообще ничего. Можешь себе вообразить, что тебе пришлось бы делать все одновременно? Благодарю тебя, Время!)

«Я Великий Зритель, — подумал он, — но мне нечего зрить. Я Чистое Осознание, но мне нечего осознавать. Есть только я, так что нечего видеть, но, возможно, я мог бы вообразить что-нибудь еще!»

И так родилась Иллюзия Видимости.

^ ^ ^

Свершилось! Великий Зритель сказал: «Да будет Что-нибудь еще», и вот стало Что-то еще! И посмотрел он на это и увидел, что это хорошо. Теперь здесь были и Зритель, и Зримое, и хотя зримое виделось лишь в воображении Великого Зрителя, это было намного лучше, чем ничего.

Разумеется, Ничего Другого не могло быть на самом деле, потому что Великий Зритель был Бесконечной Бесконечностью, но теперь это был сон о Чем-то еще, а у Великого Зрителя была видимость Другого для осознания.

И так родилась Иллюзия Двух.

^ ^ ^

А в другой день Великого Зрителя осенила другая идея. (Ибо чем ему было еще заняться, кроме как весь день сидеть и осенять себя идеями?)

«Дай-ка я воображу целую кучу Чего-нибудь еще, — подумал он, — и больше не буду скучать!»

Итак, Великий Зритель вообразил бесконечную вселенную и наполнил ее всеми видами Чего-нибудь еще, вроде планет, звезд, рек, деревьев и животных. И назвал он это своим Воображаемым Парком.

И так родилась Иллюзия Пространства-Времени, Энергии-Материи, Двойственности, Причинности и Жизни.

^ ^ ^

Но Великому Зрителю было все еще грустно: он скучал, потому что его Воображаемый Парк был Совершенно Совершенным, и в нем не было места для несовершенства. Все обладало Совершенным Смыслом, что было довольно безрадостно.

Великий Зритель созерцал вращающиеся галактики и планеты, но от этого его только подташнивало. Потом он созерцал животных, бегающих вокруг, питающихся, создающих других животных, но от этого он только клевал носом.

Все в Воображаемом Парке работало в точности так, как было задумано, так как же Великий Зритель мог почувствовать Удивление и Восторг?

^ ^ ^

И однажды Великого Зрителя осенила другая идея.

«Что если я воображу Воображаемый Парк, который не так совершенен, — подумал он. — Если во всем не будет Совершенного Смысла, то оно сможет Удивить и Обрадовать меня!»

Увы, но Совершенное Совершенство Великого Зрителя не позволило ему вообразить Несовершенство, и он продолжил грустить.

^ ^ ^

И однажды Великого Зрителя осенила другая идея.

«Может быть, — подумал он, — мне удастся получить удовольствие от моего Воображаемого Парка, если я смогу играть в нем, а не просто наблюдать за ним?»

Но как, черт побери?

«Я не могу вообразить ничего более совершенного и не могу вообразить ничего менее совершенного, — рассуждал он, — но что если вообразить кого-нибудь, кто сможет!»

Итак, Великий Зритель вообразил ограниченную версию самого себя, Малого Зрителя, и поместил то, что получилось, в свой Воображаемый Парк.

И так родилась Иллюзия Самости.

^ ^ ^

Но увы, Малый Зритель знал, что на самом деле он Великий Зритель, и знал все обо всем, и ему все еще было скучно, так что он загрустил.

«Какой смысл иметь Воображаемый Парк и Малого Зрителя, если я по-прежнему не могу быть Удивленным и Обрадованным?» — спросил себя Великий Зритель.

«Никакого», — ответил он.

«Вообще никакого», — добавил он с выражением.

^ ^ ^

И однажды Великого Зрителя осенила другая идея.

«Может быть, — подумал он, — я могу выковырять память из Малого Зрителя, который на самом деле является мной, и тогда я смогу поиграть в своем Воображаемом Парке, не зная, кто я на самом деле. Надо сделать тугую повязку на мозг Малого Зрителя, и тогда я смогу испытать Удивление и Восторг!»

И глянь-ка, это сработало! Малый Зритель гулял, играл и исследовал окружающий его Парк, и все было источником Удивления и Восторга, и его съел лев.

И так родилась Иллюзия Невежества.

^ ^ ^

Итак, Великий Зритель вообразил множество Малых Зрителей и рассеял их по всему своему Воображаемому Парку и выковырял у них память и ослепил их разум, чтобы они не могли вспомнить, кто они на самом деле, или узнать, что в действительности происходит. Там, где были их памяти, остались только пугающие дыры, которые заставляли Малых Зрителей дрожать от Невыносимого Страха и отворачиваться.

И так родилась Иллюзия Эмоций.

^ ^ ^

Итак, Великий Зритель решил две проблемы, которые заставляли его чувствовать скуку и грусть.

Одной проблемой, заставлявшей Великого Зрителя скучать и грустить, было Совершенное Совершенство. Для Великого Зрителя все и всегда должно иметь Совершенный Смысл. Один плюс один всегда должно равняться двум. Один плюс один никогда не должно равняться трем или тридцати трем или куску пирога.

Однако для Малых Зрителей все по-другому. Великий Зритель был Совершенно Совершенным и не мог сделать Воображаемый Парк несовершенным, но он мог заставить Малых Зрителей видеть его несовершенным. Несовершенство не может принадлежать Видимому, но может принадлежать оку Видящего.

Один плюс один должно быть равно двум, однако Великий Зритель мог запутать Малых Зрителей, чтобы они поверили, что один плюс один равно трем или тридцати трем или куску пирога.

Разумеется, на самом деле Малые Зрители были Чистой Осознанностью, как и Великий Зритель, но поскольку они были Воображаемыми Существами, их осознанность можно было искажать, коверкать, извращать, объегоривать, да и попросту тяп-ляпить и абракадабрить.

И так родилась Иллюзия Бессмысленности.

^ ^ ^

Другой проблемой, навевавшей на Великого Зрителя печаль и скуку, была Бесконечная Бесконечность. Он видел все, знал все и был всем, так что его нельзя было ни Удивить, ни Обрадовать.

Но для Малых Зрителей все было по-другому. Великий Зритель не мог быть ничем ограничен, зато Малые Зрители могли. У них были начало, середина и конец. Они могли быть здесь, а не там, сейчас, а не тогда, этим, а не тем. На самом деле Малые Зрители были такими же безграничными, как Великий Зритель, потому что они и были Великим Зрителем, но поскольку они были воображаемыми, то их можно было вообразить в виде крошечных делящихся на два лагеря сущностей, которые притягивают и отталкивают друг друга.

И так родилась Иллюзия Гармонии и Конфликта.

^ ^ ^

Итак, в Воображаемом Парке Великого Зрителя играет множество Малых Зрителей, и у каждого свои приключения. И хотя никто из них об этом не догадывается, все они на самом деле Великий Зритель инкогнито, и все их приключения — на самом деле его приключения.

«И теперь у меня много друзей, — воскликнул Великий Зритель, — и я никогда больше не буду одинок!»

И так родилась Иллюзия Отношений.

^ ^ ^

Это было похоже на супер-шмупер телевизор с миллиардами каналов, которые он мог смотреть все одновременно, быть звездой каждого шоу и переживать все драмы и конфликты, комедии и трагедии. Он мог быть глупым, болтливым, мудрым, придурковатым, безумным, сообразительным, то есть таким, каким никогда бы не смог быть сам по себе.

«О счастье! — воскликнул Великий Зритель. — Мне больше никогда не будет скучно! Теперь я могу улыбаться, петь, танцевать и играть! Я могу совершать акты героизма и трусости, доброты и жестокости! Я могу созидать, порождать, создавать и недоздавать. Я могу верить в умные враки и глупые истины! Я могу ошибаться, быть невежественным, испуганным и посредственным! Я могу быть злодеем и героем, сумасшедшим и святым, преступником и жертвой, крестьянином и королем! Я могу создавать величественные города и сокрушать их в пыль! Я могу испытывать радость, боль и все эмоции: муки — это не что иное, как восторг, страдание — не что иное, как радость, ненависть — не что иное, как любовь, но давайте полегче с покоем и довольством, потому что это так скучно, серьезно, и зачем оно такое нужно, верно?

^ ^ ^

Вот как Великий Зритель преодолел курьезные проблемы Совершенного Совершенства и Бесконечной Бесконечности. А теперь Великий Зритель так счастлив, что хочет хлопать в ладоши вместе, но хлопать он может только в твои ладоши, так что давай, Великий Зритель, хлопай в ладоши вместе в Удивлении и Восторге!

(20) Хвала абсурду

Встань лицом к факту и ты увидишь, что солнце играет на обеих его гранях, точно на лезвии острого меча, ты почувствуешь, как он пройдет через твое сердце и рассечет костный мозг, и ты счастливо завершишь свое земное существование. Будь то жизнь или смерть — мы жаждем истины. Если мы умираем, пусть нам будет слышен наш предсмертный хрип, пусть мы ощутим смертный холод; если живем, давайте займемся делом. (Генри Дэвид Торо)

Торо был неправ. На самом деле, большинство тех исторических мыслителей, что мне нравятся, были неправы на 99%, но 1% правоты — это наивысшая отметка на гауссовой кривой человечества. На самом деле упомянутой Торо истины никто не жаждет. Даже Торо не жаждал истины, он просто испытывал легкое отвращение к абсурду, что едва ли одно и то же. У каждого есть свой порог, которым определяется, сколько абсурда человек может стерпеть, но это просто вопрос уровня комфорта и не делает никого свихнувшимся на истине.

^ ^ ^

Нет смысла указывать, что правительство функционирует по Оруэллу или что общество живет по Оруэллу, потому что все происходит по Оруэллу. Каждый, кого ты видишь, носит маску, и все, что тебе надо сделать, чтобы увидеть брюзжащего старика за хохочущим Сантой, — сорвать его бороду. Диогенов поиск честного человека ни к чему не приводит, потому что все люди лживы по природе, включая человека в поисках честного человека.

За способность видеть то, чего нет, и не видеть то, что есть, отвечает весьма сложный энергетический процесс. Энергия — это эмоция, а процесс — двоемыслие. Двоемыслие — это не то, чем мы заняты время от времени, то там, то тут, это происходит везде и всегда. Даже сказать, что мы персонажи на подмостках, — значит скрыть от себя тот факт, что никаких подмостков нет, и мы разыгрываем наши маленькие фантазии в одиночестве посреди бесплодной вечной пустоты, и даже это все еще абсурд.

^ ^ ^

Из практической необходимости мы постоянно должны приостанавливать свое недоверие. Где-то в глубине души ты знаешь, что твой обед из фастфуда скорее вреден, чем питателен. C таким же успехом можно намазать майонезом пачку сигарет и съесть их, но ты продолжаешь есть фастфуд, потому что, если серьезно, дело не в чертовом обеде, а в том, что безумно все. Где тут провести черту? Ты бы никогда не смог есть в ресторане или покупать продукты, если бы не обманывал сам себя по поводу качества, безопасности и происхождения пищи. Мой доктор беспокоится о моем самочувствии, мой священник заботится о моей душе, мой банк занят поддержанием моего финансового благополучия, в этом ресторане не халтурят, мои друзья и семья никогда не говорят обо мне так, как я говорю о них, политики стараются для людей, система правосудия заботится о справедливости, система здравоохранения печется о здравии, журналисты честные и неподкупные, этой няне можно доверить моих детей, этот полицейский просыпается каждое утро и освежает в памяти строгие моральные принципы, влюбленность — это любовь, органические продукты безопасны, эти таблетки поправят мое здоровье, я не номер, моя жизнь имеет значение, мое мнение имеет значение, мой голос на выборах засчитывается, я еще детей своих переживу, меня будут помнить, я особенный, я настоящий, я имею значение… и так далее и так далее. Каждый день тебе приходится обманывать себя, просто чтобы прожить этот день. Это ложка сахара, которой сдабривается реальность.

Возможно, единственные люди, которым ты когда-либо по-настоящему мог довериться, — это твои родители, но черта с два им можно доверять. Ты можешь поверить, что они от чистого сердца блюдут твои интересы и желают тебе самого лучшего, но что это значит? Это значит кушать кашку, делать домашнюю работу, принимать лекарства, получать хорошие оценки, ходить в церковь, пойти в колледж, найти работу, жениться, завести детей и делать с детьми то же, что сделали с тобой. Короче говоря, мозги у папы и мамы полностью промыты и они считают своим долгом промыть мозги тебе тоже. Добро пожаловать в систему.

^ ^ ^

Иеремия Джонсон не был любителем природы, он ненавидел абсурд, а его одинокая суровая жизнь в горах был единственной альтернативой абсурду жизни. Возможно, он предпочел бы тропический остров из «Изгоя», с которого так стремился вырваться Чак Ноланд, или осознал бы, как Чак, что не сойти с ума можно только поддерживая хоть какую-нибудь связь с людьми. Уединенная жизнь в горах одно, а одиночество на острове — это земной эквивалент вечной пустоты. Это ноль абсурда, и это совсем не то, чего хочет любой человек.

Чак Ноланд обнаружил, что слишком одинок и сделал себе Уилсона. Уилсон не просто киношная дружелюбная штука, которая позволяет Чаку озвучивать свои мысли, это штука, которая позволяет персонажу иметь по крайней мере одну эмоциональную связь. Человеческие отношения не обязательно должны связывать с человеком, но они должны быть. Установив всего одну связь, он создал отношения. Мы не должны быть очень связаны, но мы не можем совсем не иметь связей. Нам нужна публика, чтобы устроить представление, и это может быть даже гребаный волейбольный мяч, если мы в состоянии заставить себя поверить в него и почувствовать, что на нас смотрят. Пока мы чувствуем, что на нас смотрят, мы чувствуем себя реальными. Без хотя бы одной эмоциональной связи, удерживающей нас в царстве сновидений, у нас не стало бы эмоционального измерения и, следовательно, не было бы нас самих. Пустынный остров, окруженный вечным ничто — это подлинная реальность любого человека, но мы должны оставаться глухи к этой истине любой ценой, и мы делаем это, задействуя эмоциональные связи, настолько иллюзорные и односторонние, что на худой конец сойдет и неодушевленный предмет. Связь между матерью и ребенком кажется более реальной, чем между Чаком и Уилсоном, но она не более истинна. Любая связь — иллюзия. Пока мы чувствуем связь с кем-то, связь есть.

Лично я чувствую себя комфортно, когда связей совсем мало, но не совсем без них. Причина не в одиночестве или желании, а в необходимости поддержания остаточного следа иллюзии, что я здесь, я реален. Что ты есть, мой воображаемый читатель, если не окровавленный волейбольный мяч, для которого я устраиваю представление? Ты моя цель, мой контекст. Я провожу довольно много времени, ведя что-то вроде диалога с тобой, и ты — существенная часть моей жизни. Ты мой Уилсон: ты хорош как слушатель, но не так хорош, когда надо говорить, и ты смеешься над моими шутками, и за это ты мне нравишься.

Что есть телевидение или радио, если не электронный Уилсон? Что есть общественные СМИ, если не видимость связи? Нам не нужен настоящий человек во плоти, чтобы взаимодействовать с ним, достаточно графического интерфейса. Мы верим, что на том конце есть человек, и, возможно, это так, а возможно нет. Кому какое дело? Неважно, с чем мы связаны, пока чувствуем связь. Может быть, через несколько лет человеческие отношения сочтут устаревшими благодаря всемирной дружелюбной программе на основе искусственного интеллекта по имени Уилсон, а еще через несколько Уилсон будет проецировать реальность сначала на стену, а потом прямо нам в мозги, и мы будет проводить жизнь, плавая в ящиках. А может, это случилось эоны назад и мы уже плаваем там, видя во сне, что не плаваем. В чем разница между верой в то, что ты поглощаешь стейк в шикарном ресторане, и верой в то, что ты в подземной зоне боевых действий хлебаешь из миски что-то похожее на сопли. Хоть убейте, не знаю, но лично я выбираю стейк.

^ ^ ^

Откуда берется решение уйти в отшельники и жить на вершине горы? Это попытка избавиться от окутывающего все абсурда. Зачем он принял обет молчания? Чтобы заглушить внутреннюю фабрику абсурда, заставляющую вдыхать смолянистый черный дым каждый раз, когда встречаешь ближнего своего. Что имеет в виду Иеремия Джонсон, когда презрительно замечает: «Я уже бывал в городе»? Он имеет в виду, что единственная причина его сурового одиночного существования в том, чтобы убраться подальше от абсурда.Что имеет в виду Торо под «грязным слоем мнений, предрассудков и традиций, заблуждений и иллюзий, наносов», покрывающих весь мир?

Он имел в виду абсурд.

Нам никогда не стать свободными от абсурда, потому что абсурд — это посредник царства сновидения, и мы не просто в нем, мы и есть это царство. Можно выловить отбросы с поверхности пруда, но если ты вычерпаешь воду, то это будет уже не пруд, а пустая яма. Другими словами, стремление к свободе от абсурда представляет собой еще больший абсурд.

^ ^ ^

Принял бы ты участие в групповом самоубийстве, стремясь добраться до рая на перекладных с помощью звездолета, спрятанного за пролетающей мимо кометой? Ты согласен с теологами, которые верят, что отсеченная крайняя плоть Иисуса вознеслась с ним на небеса и стала кольцами Сатурна? Ты веришь, что темнокожие люди прокляты Богом, но могут стать «белыми и восхитительными», если станут более храбрыми?

Ты веришь, что семьдесят пять миллионов лет назад существовал галактический правитель, который присматривал за семидесятью шестью планетами, включая Землю, и чтобы справиться с перенаселением своих планет, он созывал людей под предлогом проверки налогов, но вместо этого впрыскивал им парализующее вещество, потом вез их на Землю и складывал вокруг вулканов, в которых детонировали заложенные им водородные бомбы и всех убивали? И что этот галактический правитель расставил электронные ловушки наподобие липкой ленты для мух, чтобы уловить летающие вокруг миллиарды душ взорвавшихся людей, а потом поместил их в особые кинотеатры и показывал им учебные фильмы?

Ты носишь освященное исподнее, которое защищает тебя от огня, пуль, болезней и смерти? Ты веришь, что нужно поводить курицей по голове, чтобы она впитала твои грехи, а потом убить ее и скормить бедным? Отказываешься ли ты от одежды, оставляя себе только павлинье перо и тыкву для воды?

Ты веришь, что следует запретить носить желтое, что зевание — это от сатаны, что всех собак следует убить и что всякого, кто не разделяет твоих верований, следует напоить кипятком, сжечь, заклеймить, расчленить, распять и отправить в преисподнюю?

Мы верим в то, что мы рациональные существа, которые могут себе позволить глумиться над менее рациональными существами, но что если мы спросим себя — а что если? Что если наше понимание каким-то образом искажено или обмануто? Что если мы пребываем под усыпляющим заклятьем, которое говорит нам, что мы пробуждены? Твой кругозор полностью зависит от чувств, но что если свидетельства твоих чувств оказались бы неприемлемыми? Тогда можно выбросить все доводы о существовании вселенной, а пуленепробиваемое исподнее и воскресение Св. Крайней Плоти обрело бы столько же смысла, как и все остальное. Абсурдно не то, что мы верим в вещи, которые удерживают нас в застойном царстве сновидений, а то, что мы никогда не сомневаемся в них.

^ ^ ^

Человек — не остров, но каждый, целиком, — обломок континента, часть простора. И если море смоет глину, Европа станет меньше, как будто смыло мыс, или усадьбу друга, или твою усадьбу. Любая смерть, ты убавляешь и меня — я сросся с остальными. Не посылай слугу узнать, по ком бьют в колокол — бьют по тебе. (Джон Донн)

Быть — значит быть одному. Каждый человек есть остров, состоящий из себя, и никакое число уилсонов не смогут это изменить. Ложь состоит в том, что колокол звонит по тебе, ведь когда он на самом деле зазвонит по тебе, ты этого не услышишь, потому что будешь мертв. Поэтому давай, посылай узнать, по ком звонит колокол, ведь он он звонит по какому-то другому несчастному поцу.

(21) Зловещая долина

Однако я уже предвижу, что со мной заспорят философы. «Подчиняться глупости, — скажут они, — заблуждаться, обманываться, коснеть в невежестве — все это и значит быть несчастным». Нет, это значит быть человеком. (Эразм Роттердамский, 1466-1536)

В «Курсе чудес» говорится, что реальному ничто не может угрожать и ничто нереальное не существует. В «Бхагавад Гите» говорится, что нереальное не существует, а реальное никогда не перестает быть. В обоих примерах слово «реальное» используется в относительном смысле, когда нужно сказать «абсолютное», так что мы изменим эти утверждения следующим образом: «Истинному ничто не может угрожать. Ничто неистинное не существует» и «Неистинного никогда не бывает. Истинное никогда не перестает быть». Теперь оба утверждения правильны.

Истина есть. Лжи нет.

Брахман — это осознанность, Майя — видимость. Брахман прост, а Майя какая угодно, но только не простая. Ученые и мудрецы сражаются за понимание Майи и, как правило, приходят к заключению, что ее дворец иллюзий, царство сна — и реально, и нереально. Это совершенно верное заключение, пока мы соглашаемся, что слова «реальное» и «нереальное» на самом деле не значат ничего.

Вопрос в том, реальна ли реальность? Утверждая, что она и реальна, и нереальна ученые и мудрецы обращаются со своими учениями, как сводники. Им не хочется пойти и устроиться на нормальную работу, но если они будут ходить кругами, утверждая, что реальность нереальна, то их последователи сожгут их и наймут новых ученых и мудрецов, которые не так склонны нести подобную чепуху. Мне, например, все равно, что за чепуху я несу, так что я продолжу отвечать на вопрос.

Реальность должна быть реальной, поскольку даже ее название говорит об этом, но реальное не истинно. Не бывает никакой истинеальности. Реальность субъективно реальна, а истина объективно реальна. Можно сказать, что вселенная и реальна, и нереальна, но нельзя сказать, что она и истинна, и неистинна. Это не так. Собственно, можно вполне определенно утверждать, что вселенная нереальна, так же как можно вполне определенно утверждать, что неистинного не существует. Царство сна может быть реальным, но оно не истинно. Оно может казаться существующим, но для знания оно не существует.

^ ^ ^

Боже правый! Видишь, что мы сделали? Мы дали простой ответ на простой вопрос. Давай это закрепим. Если истина неизменна, а реальность изменяема,то реальность неистинна. Годится, идем дальше. Если неистинного не существует,а реальность неистинна, то реальности не существует. Ага, оба утверждения годятся. Утверждение, что реальность нереальна, может и звучит, как идиотизм, но это истинный идиотизм.

Черт, а я хорош в этих ученых и мудреных штуках. Мне полагается исполнение трех желаний! Так, первое: желаю, чтобы просьбы были лошадями и попрошайки могли скакать верхом или, по крайней мере, поесть. Второе: желаю, чтобы Берлинский политехнический присвоил мне почетную докторскую степень по философии, которую я отослал бы какой-нибудь супермодели, чтобы она от моего имени ее отвергла и произнесла речь протеста, протестующую против речей протеста. Третье: желаю, чтобы все университеты закрыли свои философские кафедры, а их финансирование было бы перенаправлено на исследования искусственного интеллекта, чтобы роботы могли стереть с лица земли человечества, пока я еще достаточно молод, чтобы насладиться этим.

^ ^ ^

Майю легко понять, когда мы осознаем, что Майи нет. Это дихотомия реального-но-неистинного, она ни у кого в голове не укладывается, потому что она контр-интуитивна, контр-очевидна, контр-разумна и просто контр-все, во что верится. Как может реальность не быть истинной? Если это реальность, то она должна быть истинной, но если она не истинна, то она и не реальна, верно? Мы не можем постичь неистинность реальности, потому что там нечего постигать: там нет этого там. Как и во сне, реальность можно наблюдать, участвовать в ней, интерпретировать ее, но не понимать.

Эразм полагал, что соотношение страсти к разуму у человека — 25 к 1, так что разум зажат в каком-то тесном уголке головы, а остальным телом правят страсти. Именно поэтому, сколько бы ты ни осмысливал царство сновидения, стоит тебе отвести взгляд от этой книги, как ты заново оказываешься полностью отравлен реальностью реальности. Все верно, ведь реальность и есть реальна, и не смысла делать вид, что это не так.

Ученые и мудрецы, описывающие Майю, прибегнут к таким словам, как «неописуемая», «таинственная» и «непостижимая», но это просто разные способы сказать то, что они должны были сказать в первую очередь: мы не можем постичь Майю, потому что нет Майи, которую можно постичь. Она не существует. Впрочем, не пытайся сказать это ей. Может, она и не существует, но ты живешь в ее доме и, поверь мне, ее чувство юмора здорово отличается от твоего.

Какой бы ни была Майя, она не бессистемна. Она подчиняется незыблемым правилам, которые можно увидеть как паттерны, почувствовать как энергетический поток и понять как механическое устройство царства сновидений. На уровне внешней видимости мы переживаем себя как капли в океане, но на более низких структурных уровнях капля и океан безошибочно являются одним. Стоит тебе открыть глаза и при соответствующей настройке это объединяющее основание становится более видимым, доступным и реальным, чем поверхностная видимость. Побочный эффект этого в том, что стоит тебе забрести в эти служебные туннели внизу — механическую изнанку, где кончаются истории и сваливаются костюмы, — как волшебная страна наверху утрачивает свой глянец и между тобой и теми, кто все еще зачарован, возникает разрыв, видимый только тебе. Короче говоря, ты становишься взрослым в мире, созданном для детей.

Если уж на то пошло, этот мир невелик.

^ ^ ^

Я понимаю паттерн как энергетический поток, на который я едва ощутимо настраиваюсь и с которым могу взаимодействовать. Этот режим усовершенствованного функционирования не единственная область Интегрированного Состояния, но, по моему опыту, все работает намного эффективнее, надежнее и бесперебойнее после устранения разделяющего влияния ошибочного знания. Эго изолирует нас от интегрированной осознанности, как повязка на глазах погружает во тьму посреди солнечного дня. Как только омрачающая маска эго сброшена, открываются совершенно новые способы восприятия, знания и поведения, и реальность, такая, какой ты ее знаешь, будет вспоминаться как сумрак перед зарей.

В интегрированном состоянии верное знание, верное действие и верное желание становятся такими же естественными, как видение, слышание и равновесие, и не более или менее чудесными. О правильном бытии можно думать как о духовном чувстве. Люди, в которых духовное чувство еще не проснулось, кажутся рожденными только наполовину — пьяными младенцами в лучшем случае или хрюкающими мутантами в худшем.

В области искусственного интеллекта есть феномен, который называют зловещей долиной: это линия на графике, которая идет вверх, описывая возрастающий уровень комфорта, который мы испытываем рядом с роботом по мере того, как его внешность приближается к человеческой. Линия поднимается до тех пор, пока робот не становится слишком похож на человека, слишком пугающе реальным, и тут линия драматично ныряет вниз — в зловещую долину — по мере того, как комфортное состояние испытуемого превращается в замешательство и отвращение. Видит око, да зуб неймет. Именно так выглядит тот, в ком духовное чувство еще не пробудилось, для того, в ком пробудилось — пугающе похожим на человека, но не совсем. И не кто-то один, а все и каждый.

Возможно, есть какая-то архетипическая закономерность, которая объясняет, почему мы изображаем сомнамбул, чудовищ и зомби в одной и той же манере: глаза закрыты, руки вытянуты, бредут куда-то не глядя, живые, но бестолковые. Что если ты пробудишься и обнаружишь, что все остальные выглядят именно так? Что если Страна приключений — это на самом деле Зомбистан? Что если апокалипсис зомби уже случился и мы проиграли? Что если ты зомби прямо сейчас, и вера в том, что ты не зомби, — это один из симптомов? Что если настоящий Первородный Грех — это отделенность, а настоящее Грехопадение лишает не милости, а осознанности? И если ты обнаружишь это, захочешь ли пойти обратно в скучный до тошноты сад? Или решишь, что быть зомби не проблема, которую нужно решить, проблема — быть пробужденным?

Забавная штука.

^ ^ ^

Очки, через которые ты смотришь кино в 3D, искажают твое восприятие, зато в 3D появляется какой-то смысл. Их можно снять, но тогда пропадает резкость и ты в общем-то отключен от драматического события, которое пришел посмотреть. Теперь ты единственный посетитель кинотеатра, не завороженный зрелищем, но какой смысл приходить в кино, если не для того, чтобы оказаться завороженным? Итак, теперь ты можешь бродить вокруг и смотреть сверху вниз на всех остальных зрителей, все еще «прикованных» к своим сиденьям, включенных в вымышленную вселенную. Теперь ты можешь исследовать кинотеатр, увидеть, где хранят туалетную бумагу и освежители воздуха, слямзить чупа-чупс в буфете, изучить все мирские подробности функционирования кинокомплекса, присвоить это место, но вот чего ты не в состоянии сделать, так это наслаждаться кинофильмом, который является единственной причиной приходить в кинотеатр. Это и была твоя жизнь, там, на экране: твои люди, твой контекст, твоя драма. А теперь, к худшему это или к лучшему, больше ничего этого у тебя нет, и ты должен разобраться, что же у тебя есть. Это и означает быть осознанным в месте, спроектированном для того, чтобы погружать тебя в недоосознанные переживания. Цена пробуждения — быть плотным в призрачном мире. Ты слышишь звук и засекаешь движение, но реальность, в которую погружены все остальные, для тебя не более чем смутная абстракция. Ты пытаешься вернуться на свое место и снова надеть очки, но этот пузырь нельзя разлопнуть обратно.

«Это нереально, — напоминаешь ты себе, — кино — это не реальность». Но ты ошибаешься. Люди и кино реальны, потому что это то, чем реальность является, и единственная альтернатива этому — темное пустое пространство. В Интегрированном Состоянии ты все еще в кинотеатре с публикой, но ты больше не один из них. «В миру, но не от мира» означает на самом деле в кинотеатре, но не от драматического события. Ты этого хочешь? Здесь я просто играю роль адвоката дьявола, но правда, какой в этом смысл? Вся эта штука объявляется духовным путем, но тут есть кое-что еще и имеет смысл иногда делать паузу, чтобы спросить себя: действительно ли я хочу попасть туда, куда стремлюсь?

^ ^ ^

Истина тебя лежит в центре твоего бытия подобно сингулярности в центре черной дыры. Твоя вселенная — только твоя, и вращается она вокруг эпицентра твоей осознанности. После потери эго и попадания в сингулярность обнаруживается единство я и не-я, что освобождает тебя от участия в формировании и со-творении твоей личной реальности. Осознанность неизменна, но искажающая оптика эго устранена, и ты оказываешься в измененной версии реальности, где все выглядит знакомо, но работает по-другому.

Но вот цена этого. Устранив искажения эго, ты устраняешь третье измерение царства сна так же, как снятые 3D-очки отделяют тебя от 3D-фильма. Но кинофильм, в первую очередь, это единственный смысл кинотеатра. Он может быть неистинным, но все еще развлекает, и отделившись от своего персонажа, ты отделяешь себя от своей жизни. Это не хорошо и не плохо, но это определенно что-то. Сняв магические линзы эго, ты лишаешь мир его эмоциональной глубины и цвета. Цена истины — иллюзия, но иллюзия есть суть царства сновидений, которое является твоим домом. Зачем тебе разрушать чары смысла и пробуждаться в реальности пустого ящика? Да, ты тотальность как Брахман, но помимо этого тебе как Брахману трудно угодить. Увиденное под таким углом избавление от цепей, открывание глаз и принятие красной пилюли внезапно начинает выглядеть как поражение, нанесенное самому себе, а в чем смысл наносить себе поражение? Cui bono? Кому выгодно?

^ ^ ^

Духовный путь — это не процесс саморазворачивания из сердечного центра, но безжалостное самоуничтожение. Если ты хочешь знать истинную суть чего-то, чего угодно, ты должен крушить это из всех своих сил и посмотреть, что останется. Если что-то остается, ты не готов. Этот процесс самовозгонки в действительности единственная духовная практика, ведущая к пробуждению, а все остальные означают осуществление обратного. Разрушь эго и пробудись в царстве сновидения, разрушь сновидение и проснись от него. Ничто во вселенной видимости не является надежным, ничто не обладает субстанцией, поэтому ничто не выживет в процессе возгонки, за исключением самого сознания. Именно здесь слово spirit [дух, спирт] действительно обретает смысл. Спирт — конечный продукт процесса возгонки, и процесс возгонки не заканчивается, пока не остается чистый дух.

^ ^ ^

Однако на мой предубежденный взгляд мой предубежденный взгляд неверен. Куда ни отправься, здесь некуда идти, так что любое место не хуже любого другого. Можешь убить Будду и прикончить эго, но ты не сможешь ослабить Брахмана, так что можешь вместо этого отправляться, куда пожелаешь, и делать, что тебе угодно. Делай, что хочешь, гоняйся за своими идиотским удовольствиями, почему бы и нет? Есть ли лучшая звезда для прокладывания своего курса?

(22) Великая головоломка

Как сегодня все несуразно! Вчера все шло по обыкновению. Неужели же за ночь меня подменили? Позвольте: была ли я сама собой, когда утром встала? Мне как будто помнится, что я чувствовала себя чуть-чуть другой. Но если я не та же, тогда… тогда… кто же я наконец? Это просто головоломка какая-то! (Льюис Кэрролл)

Пока я работал, меня то и дело одолевала легкая дремота, но тут раздался стук в дверь. «Черт-те что и сбоку бантик!» Я снова заимствую выражение, и снова входит тот, кто это произнес. Ожидается, что это опять Мэгги. Кто еще сюда может забраться, кроме нее или Лизы? Но это кое-кто еще.

Она входит, быстро осматривается и идет к столу, где при свете свечей сижу я. Она достает из пышного рукава пачку сигарет без фильтра и прикуривает. Задув спичку струйкой дыма изо рта, швыряет ее на пол. Я удивлен, что не удивлен ее видеть.

— Тебе налить чего-нибудь? — спрашиваю я. — Вина?

— Я девочка семи с половиной лет, ты, извращенец.

— Ну, ты выглядишь довольно взрослой для своих семи с половиной, — говорю я вроде бы подходящим для общения с детьми тоном.

— Кончай этот детский лепет, Честер. Я тебе в пра-пра-бабушки гожусь.

— Вот это дааа, — говорю я, — вампир.

— Не начинай этого дерьма. Я не в духе.

Она взбирается на кресло напротив.

— А для чего ты в духе? — спрашиваю я.

— Наркота есть? Замутишь с сестренкой?

— Наркота? Вообще ничего. Разве что аспирин.

— Боже мой, эпидемия какая-то.

Она спрыгивает с кресла и идет к очагу.

— Я не вполне понимаю, что здесь происходит, — говорю я.

— Все просто, — объясняет она. — Для тебя я один из украденных тобой персонажей, верно?

— Ну я бы сказал переосмысленных…

— А для меня ты — персонаж в моем сне, который, очевидно, думает, что это он пишет меня.

— Очевидно. И как мы поймем, кто прав?

— Правых нет. Поверь, я проверяла. Все относительно: чертовски, бесяще, до вздыбливания шерсти на загривке, до закипания крови относительно.

— Боже, какие взрослые слова ты знаешь.

— Захлопни пасть, мудила. Я бьюсь внутри этого ящика с головоломкой уже полтораста лет, одетая, прости господи, в проклятый фартучек. Ты когда-нибудь надевал чертов фартучек?

— Нет.

— Он старит.

— Но ты же Алиса! Тебя любят дети всех возрастов.

— Это я и говорю продавцу, когда иду за куревом и чекушкой «Катти Сарк». Не помогает.

— Ты не такая, как я думал.

— Если ты думаешь, что это ты пишешь меня, пиши меня по-другому.

— Как именно?

— Одень меня в подходящую для улицы одежду. Сделай меня восемнадцатилетней, и пусть я буду реально секси.

— Так это не работает, ты получаешься такой, какой получаешься. Ты Алиса. Тебе семь с половиной, и ты носишь фартук.

— И ругаюсь, как матрос, и дымлю, как паровоз?

— Мда, не понимаю, как так вышло.

— Значит, не столько автор, сколько писарь.

— Мне это часто говорят. Можешь увидеть меня во сне по-другому?

— Может, уже вижу, а ты не знаешь об этом.

— Верно говоришь, со своей точки зрения.

— Она у меня одна.

— Можешь заставить меня сказать что-нибудь странное?

Она садится в кресло рядом с очагом, задирает ноги на каменную плиту под ним и смотрит в огонь.