Во времена фараонов

ВВЕДЕНИЕ

Эта книга написана любителем-неспециалистом для таких же любителей. Она не претендует на научную глубину, однако все изложенное в ней достоверно, насколько это возможно. Главной же целью было помочь тысячам читателей, которые хотели бы узнать побольше о Древнем Египте, но теряются среди множества ученых трудов и зачастую узкоспециализированных статей по отдельным разделам египтологии и тонут в лабиринтах библиографии.

Я это говорю не для того, чтобы избежать критики. Пятнадцать лет работы над документальными программами для радио показали мне, что никакие неточности не оправдываются «популярным» изложением темы: аудитория радиослушателей настолько широка, что всегда найдется человек, который подметит малейшую ошибку автора. Вместе с тем эрудиция не всегда будит фантазию. Один из «недостатков» глубокого знания заключается в том, что египтологи, поглощенные исследованием мельчайших подробностей, иной раз забывают о красоте того, что привлекло их вначале. К счастью, у любителей против этого профессионального заболевания имеется стойкий иммунитет. Тысячи обыкновенных людей испытывают благоговение и восхищение пирамидами, которые во время второй мировой войны привлекали тысячи солдат союзников в залы каирского Египетского музея.

Интерес широкой публики к изысканиям египтологов гораздо больше, чем думают многие ученые. Я убедился в этом, когда писал и ставил на радио драматическую историю фараона Эхнатона, этого «правителя-еретика» XVIII династии. В течение многих недель после передач на мой стол сыпались письма не только от профессиональных египтологов, но и от людей самых разных общественных положений, письма, выражающие искреннюю заинтересованность и знание предмета. Одно, особенно длинное и к тому же ценное, письмо, т. к. в нем вежливо указывалось на мои хронологические ошибки относительно царствования Аменхотепа III, прислал одиннадцатилетний мальчик! Такую же реакцию вызвали мои позднейшие передачи о Древнем Египте: «Грабители фиванских гробниц», «Забытые фараоны», «Гробница Тутанхамона» и «Мать Хеопса». Столь живой интерес широкой публики, а также уговоры моих ученых друзей заставили меня взяться за эту работу. Среди последних я должен упомянуть знатока древних надписей сэра Алана Гардинера и добрейшего ученого, кавалера ордена Британской империи 4-й степени, магистра гуманитарных наук покойного профессора Ньюберри.

Еще одним оправданием необходимости подобных книг по египтологии может служить следующее. До сравнительно недавнего времени археологические раскопки в Египте финансировали в основном отдельные состоятельные лица. Они оплачивали не только сами раскопки, но и научные публикации о сделанных находках, что зачастую обходилось столь же дорого. Сегодня ученые не могут более полагаться только на богатых покровителей. Разумеется, существует благородное Общество по изучению Египта, которое в прошлом финансировало ряд великолепных изысканий и по сей день ухитряется, несмотря на свои скудные средства и растущую дороговизну, посылать экспедиции в Судан. Однако совершенно очевидно, что в будущем археологам предстоит полагаться на государственные субсидии. Например, в 1948 г. Обществу по изучению Египта удалось получить скромную дотацию от казначейства для финансирования раскопок в Западной Амаре.

Такая дотация, предоставленная впервые, — большая заслуга правительства Великобритании. Французское правительство давно уже субсидирует своих ученых в Египте, но поскольку англичанам приходится поддерживать традиции, установленные такими крупными египтологами, как Питри, де Гарис Дэвис, Карнарвон, Картер и многие другие, то, естественно, они обязаны выделять все больше государственных средств, чего давно требует информированное общественное мнение.

Египтологи ненавидят шумиху и справедливо опасаются всего, что может опошлить их науку, которой они посвятили всю свою жизнь. Кое-кто из них, наверное, прочтет эту книгу. Мне хотелось бы уверить их, что любая книга об их работе, рассчитанная на более широкую аудиторию, чем лекционный зал университета, тоже способна принести пользу египтологии.

Кроме вышеупомянутых ученых я хочу искренне поблагодарить профессора Г. У. Фейермена, который прочел главы об Амарнском периоде, а также профессора Черни из Лондонского Университета и сэра Алана Гардинера, прочитавших мою книгу в рукописи. Эти ученые внесли ценные поправки и многое подсказали мне, но я хочу здесь подчеркнуть, что они ни в коей мере не ответственны за мое личное мнение, а тем более за ошибки, которые могли вкрасться в текст.

Что же касается египетских имен, то тут я целиком полагаюсь на филологические познания сэра Алана Гардинера. Но и в этом я позволил себе сделать некоторые исключения. Транскрипция некоторых египетских имен за многие годы стала настолько привычной, что, если сейчас исправлять ее пусть неверное, но уже традиционное произношение, это только запутает непросвещенного читателя. В подобных случаях, например в названии Пунт, я сохраняю более привычное написание.

Я также признателен сэру Алану за то, что он прочел и прокомментировал две мои главы о гробнице Тутанхамона, однако я хочу подчеркнуть, что мой рассказ о трудностях, с которыми столкнулся Картер, основан на книге Чарльза Брэстеда и на газетных и журнальных статьях, появившихся во время раскопок, а вовсе не на тех сухих фактах, которые предоставили мне профессор Ньюберри и сэр Алан Гардинер.

Я выражаю свою благодарность Закарию Гонейму, главному инспектору Службы древностей Верхнего Египта, и Рашиду Новере эффенди, главному инспектору Службы древностей Среднего Египта, за их помощь и сотрудничество во время моих поездок по их стране.

И наконец, приношу глубокую благодарность всем авторам и издателям работ, список которых приведен в конце этой книги. Некоторые эти работы я цитирую в своем тексте в надежде, что читатели заинтересуются ими и обратятся непосредственно к первоисточникам.

Глава I СТРАНА И ЕЕ ИСТОРИЯ

«Земля египетская протянулась на шестьсот миль между двумя рядами обнаженных известняковых холмов, которые то сужаются, то расходятся, образуя долину шириною в среднем около семи миль. На севере они все больше отдаляются друг от друга и совсем исчезают, уступая место травянистой заболоченной равнине, которая тянется до самого Средиземного моря. На юге известняковые холмы сменяются гранитными скалами с зубчатыми вершинами; скалы все теснее подходят друг к другу (почти вплотную), и сквозь эти узкие ворота с грохотом вырываются нильские пороги, чтоб превратиться в Великий Нил, текущий через всю долину на север, к морю.

Зимой и весной он катит свои ленивые воды по сухой и пыльной долине. Но летом река становится мутной и стремительной, воды ее багровеют, как кровь, а затем зеленеют, вздуваются, пока наконец не затапливают всю ее пойму вплоть до прибрежных холмов по обеим сторонам. Вся долина превращается в длинное озеро, на котором деревни кажутся островками, ибо они построены на искусственных возвышениях».

Так Уинвуд Рид начинает свое великое произведение «Крестный путь человечества», и, пожалуй, для вступления к любой книге о Египте не найти лучших слов. Ибо Египет — это Нил. Я вспоминаю, как по дороге к Тель-эль-Амарне, когда мы переправлялись через реку, лодочник-араб сказал нам:

— Египет — это дар Нила, а Нил — дар доброго бога. Поэтому все мы, египтяне, дети бога.

Почему же именно на берегах этой великой реки возникла одна из древнейших цивилизаций на земле? Главным образом потому, что цивилизация способна развиваться лишь там, где люди могут жить длительный период времени. Десять тысяч лет назад, задолго до того, как человек научился использовать окружающую среду, на земле было немного мест благоприятных для постоянных поселений. Человек вел кочевой образ жизни, постоянно передвигаясь в поисках новых охотничьих угодий или пастбищ. Порой он сеял случайные злаки, собирал урожай и снова двигался в путь, нигде не задерживаясь надолго.

По-видимому, первые обитатели Нильской долины — хотя и не все так думают — пришли с юга, с берегов Красного моря, и проникли в Египет через Вади-Хаммамат. Сами древние египтяне верили, что их предки пришли из страны Пунт, которая сегодня называется Сомали. Этот кочевой народ хамитской группы обнаружил здесь болотистую долину, заросшую папирусом и тростником и населенную гиппопотамами и другими животными, ныне оттесненными далеко на юг. Здесь же они нашли самую плодородную в мире почву, которую река приносила каждый год со склонов Абиссинского нагорья. Баснословное плодородие Египта объясняется его уникальным географическим положением. Великие озера Альберт и Виктория, подобно гигантским резервуарам, накапливают воды тропических ливней, что позволяет могучей реке пробегать тысячу миль между знойных пустынь, которые иначе поглотили бы ее. Однако ежегодные разливы Нила объясняются другой причиной. Раз в год Абиссинское нагорье перехватывает дождевые облака, несущиеся на север с Индийского океана. И тогда тропические ливни наполняют пересохшие русла Атбары и Голубого Нила, главных притоков Белого Нила.

Стремительное течение этих двух рек поднимает уровень Белого Нила, вырывается наконец из плена скал, преграждающих ему дорогу через Нубию, и затопляет всю долину на севере; этот разлив приносит отложения с Абиссинского нагорья, которые и являются источником плодородия Египта. Доисторическим обитателям Нильской долины оставалось лишь после спадения паводка бросить в эти наносы семена, которые в хорошие годы обеспечивали их зерном до следующего разлива, — при этом работать им приходилось всего несколько недель, а все остальное делало жаркое солнце. Поэтому нет ничего удивительного в том, что кочевники задержались в Нильской долине.

Однако вовсе не «дары Нила» превратили их в цивилизованное общество, а как раз то обстоятельство, что иногда Нил лишал их этих даров. В иные годы Нил «гневался». Тропических ливней оказывалось недостаточно, река приносила слишком мало наносов, или же, наоборот, чересчур обильные ливни вызывали катастрофические паводки, когда Нил смывал дома и целые деревни и уносил людей и скот. В такие «плохие годы» люди голодали. Профессор Гленвилл говорил об этом следующее:

«Ежегодные разливы Нила определяют успех или неудачу сельского хозяйства всей долины. И отсюда вытекают самые характерные особенности цивилизации Древнего Египта — от централизованного контроля правительства до консервативного духа крестьян».

Постепенно, за десятки столетий, первобытные египтяне научились управлять своей рекой. Было замечено, что разливы Нила совпадают с определенным расположением светил. Начались астрономические наблюдения, и был изобретен календарь. Египтяне научились отмечать уровни воды в разные времена года (на протяжении многих лет) и по этим отметкам довольно точно предсказывать высоту очередных разливов. Необходимость вести такие записи естественно привела к возникновению письменности; вначале это были немногочисленные примитивные символы, но со временем выработался письменный язык, достаточно сложный и выразительный. Древние египтяне освоили также ирригационное искусство: научились строить дамбы, рыть каналы и водохранилища, где можно было держать излишек воды на случай засухи. Те же разливы, которые ежегодно сносили межевые знаки, заставили египтян разработать точную систему землемерия, позволявшую правильно заново размежевывать поля, что, в свою очередь, привело к развитию геометрии, которая позднее пригодилась им при строительстве различных сооружений. Таким образом, мы можем с уверенностью сказать, что великие пирамиды и все другие архитектурные чудеса Древнего Египта обязаны своим происхождением Нилу.

От египетской цивилизации сохранилось гораздо больше материальных памятников, чем от Греции, Рима и даже средневековой Европы. Частично это объясняется климатом Египта, а частично — заботой древних египтян сохранить тела своих умерших и все необходимое для загробной жизни. Последнее ввело в заблуждение многих авторов, считавших, что над всем существованием египтян тяготели мрачные образы смерти. В начале XIX столетия египетский поход Наполеона вновь пробудил интерес к древним обитателям этой страны и дал пищу воображению писателей-романтиков. Теофиль Готье в одной из своих новелл вкладывает в уста Клеопатры такие слова:

Яркий образ и довольно страшный, но вряд ли справедливый по отношению к древним египтянам: подобно своим потомкам, нашим современникам, они были скорее веселыми и довольно материалистическими людьми, которые любили жизнь и совсем не спешили с ней расстаться. Именно потому, что они полнокровно наслаждались земными благами, египтяне всеми силами стремились сохранить их в загробной жизни. Так, богач испытывал удовлетворение от мысли, что его стада и отары последуют за ним, гонимые его пастухами; судья и после смерти сохранит свое высокое положение, и верные писцы будут по-прежнему ему служить; у полководца останутся его войска, флот, а знатный придворный будет вечно принимать своих друзей на великолепном пиру, где играют музыканты и рабы обносят гостей изысканными блюдами и винами, или же будет охотиться в тростниковых зарослях на берегах небесного Нила на диких уток, или пронзать рыб раздвоенным гарпуном, а его стройная юная жена будет обнимать его колени, чтобы он не выпал из лодки из стеблей папируса.

Все эти сценки, изображенные на настенных фресках или рельефах гробниц, предназначались вовсе не для того, чтобы напоминать живым о социальном положении покойного, а для того, чтобы сохранить ему в загробной жизни все те блага, которыми он пользовался при жизни. Единственным исключением был фараон, который сам считался богом: если его оправдывал суд Осириса, он получал высшую награду и мог вечно сопровождать Ра в его ежедневных шествиях по небосводу. Сценки семейного счастья в гробницах менее знатных людей наводят на мысль, что они вряд ли завидовали фараонам.

Египтянам не составляло труда строить многочисленные гробницы и храмы, потому что по берегам Нила на многие километры тянулись гряды известняковых холмов, откуда они могли брать любое количество легкого в обработке камня. Памятники же их сохранились благодаря своей массивности, но, главное, благодаря сухому, жаркому климату, в котором камень не так подвержен эрозии. До сих пор надписи времени Рамсеса II выглядят так, словно их высекли только вчера. В засушливом климате сохранились также тысячи более мелких древних предметов, которые пролежали столетия в сухом песке между известняковыми холмами и полосой обрабатываемых полей.

Археологи до сих пор находят на границе пустынь тела египтян додинастической эпохи, умерших задолго до изобретения бальзамирования. Они лежат в неглубоких могилах со своими предметами туалета, оружием и горшками с пищей, и на скелетах зачастую сохраняются клочки кожи и волосы. (Одно такое захоронение выставлено в Британском музее.) Легко представить себе, как древние египтяне, наблюдая подобные явления, постепенно пришли к мысли о необходимости сохранения материального тела покойного, чтобы он мог пользоваться им в загробной жизни. Отсюда развитие искусства бальзамирования, которое зародилось еще до века пирамид и сохранялось вплоть до конца династической истории. Вера в необходимость материального сохранения тела лежит в основе всей египетской религии. А поскольку тело остается нетленным, значит, надо обеспечить его всеми материальными благами — пищей, одеждой и другими земными предметами первой необходимости. Египтяне так и поступали и в результате оставили после себя то, что профессор Гленвилл назвал «уникальным национальным музеем древней жизни».

Египтяне были по преимуществу практичным народом: все, что они создали — математическую систему, инженерные сооружения и даже искусство, — имело утилитарное назначение. Они не увлекались абстрактной философией. Их воображение было ограничено безводными пустынями, окружавшими Египет со всех сторон, и двумя единственными источниками существования: животворной рекой, оплодотворяющей их долину, и раскаленным добела солнцем, которое каждый день проплывало над ними в слепящем безоблачном небе. Они жили в четко обозначенном реальном мире жестокого белого солнечного света и черных теней и, наверное, посмеялись бы над теми, кто спустя тысячелетия облек их мир в таинственные покровы.

Своей таинственностью Египет до известной степени обязан иероглифам, в переводе с греческого «священным письменам». Эти странные письмена-рисунки покрывали стены храмов и гробниц и стелы как в самом Египте, так и в пределах его империи. Прочесть их уже никто не мог. Кроме высеченных на камне иероглифов встречались их измененные, так сказать, скорописные варианты, иератические письмена. Ученые находили целые свитки папирусов, покрытые этими столь же непонятными знаками. Таким образом, о Древнем Египте люди знали только по рассказам греческих и римских историков, таких, как Геродот, Плиний и Диодор Сицилийский, которые беседовали с египетскими жрецами во времена Птолемеев и в римский период. Однако собранные ими сведения и отдельные яркие подробности, несмотря на их ценность, были все же слишком скудны. Современная египтология родилась лишь в начале XIX столетия, когда Роберт Юнг и Жан-Франсуа Шампольон расшифровали наконец иероглифические и иератические надписи. Но еще задолго до них многие европейские путешественники побывали в Египте и оставили поразительные записи.

В средние века, например, врачи свято верили, будто растолченная в порошок египетская мумия обладает чудодейственными свойствами. «Мумию, — писал один такой врач, — надлежит сначала растолочь в порошок, затем смешать с растительным маслом до консистенции благовонного умащения или целительного бальзама. После этого лекарство готово и оным можно исцелять переломы или растяжения связок, а также воспаления, плевриты и легочные болезни».

Однако не всякая мумия для этого пригодна. Французский врач Савари писал:

Аптекари платили бешеные деньги за это снадобье, и европейские купцы специально отправлялись в Египет на поиски мумий. В XVI в. торговля ими достигла широкого размаха. Египетские феллахи во время разливов (поля в это время находились под водой) отправлялись в пустыню в поисках мумий. Когда же запас их начал, по-видимому, иссякать, в Александрии принялись изготовлять фальшивые мумии. Они покупали трупы рабов, вываривали их в битуме и продавали как настоящий товар. Но еще долгие столетия источником подлинных мумий оставалась Саккара близ Каира.

Путешественник XVIII столетия граф Сэндвич побывал в Саккара в 1739 г. Он писал:

Другой английский путешественник, Ричард Покок, посетил Саккара в 1753 г. Он вспоминал:

Покок усердно изучал Египет. Два написанных им увесистых тома живо повествуют о трудностях и опасностях, подстерегавших путешественников в его дни. Он поднялся на парусной лодке до Луксора и посетил Фиванский некрополь, включая знаменитый Вибан-эль-Мулук, который уже в те времена — и на протяжении веков — привлекал многих посетителей.

Описапия Покока фиванских гробниц в целом поразительно точны, а его гравюры просто великолепны. Но при всем своем желании художник XVIII в. не мог придать статуям и архитектурным памятникам древнеегипетское обличье: опи упорно выходили у него «классическими». Читатели, увлекающиеся литературой XVIII столетия, должны непременно перелистать «Путешествия в Египет» Ричарда Покока.

Он и другие путешественники его времени старательно копировали египетские надписи, но ничего не могли из них извлечь. Иероглифы оставались неразрешимой загадкой еще целых шестьдесят лет. История о том, как был найден ключ к этой тайне, известна всем египтологам, но, поскольку наша кпига предназначена для широкого круга читателей, перескажем ее здесь еще раз.

В 1799 г. Наполеона Бонапарта в его походе в Египет сопровождало несколько выдающихся французских ученых, приглашенных специально для изучения страны. В августе того же года отряд французских солдат возводил укрепления в Розетте, в дельте Нила. И вот тогда-то один из них по имени Буссар, или Бушар,[2] обнаружил в стене разрушенного арабского форта древний камень — плиту неправильной формы. На плите были высечены надписи на двух языках: одна на греческом, а две другие — иероглифами и демотическими знаками древнеегипетского языка. (Демотическое письмо — это скоропись иероглифических и иератических письмен.) Таким образом, надпись фактически была двуязычна.

Камень переправили в Египетский институт в Каире, где его принялись тщательно изучать французские ученые. Сам Наполеон заинтересовался этим: он приказал сделать копии надписей и разослать их европейским ученым. В 1801 году по договору о капитуляции ценнейшие египетские древности были переданы англичанам как военные трофеи, и среди них — Розеттский камень. Но заполучить его оказалось не так-то просто: генерал Мен, которому отослали камень, объявил его своей собственностью. В конечном счете он был изъят из дома французского генерала английским генерал-майором Тейлором при содействии артиллерийского расчета и одного орудия.

«Это было довольно трудное дело, — писал Тейлор. — Французские офицеры и солдаты осыпали нас насмешками, но нас выручил находчивый сержант-артиллерист, командир отряда; к тому же все его подчиненные выполняли эту миссию с большим энтузиазмом».

Так Розеттский камень был приобретен (или, если угодно, «завоеван» или «освобожден») британской армией и обрел свое место в Британском музее, где и находится до сих пор.

Было сделано множество переводов греческого текста и установлено, что надпись на Розеттском камне представляет собой «копию указа Верховного совета египетских жрецов в Мемфисе по случаю первой годовщины правления Птолемея V Эпифана, царя всего Египта». Оригинальный текст был передан демотическими письменами; иероглифические и греческие надписи оказались его переводами. После того как греческий текст перевели, встал вопрос о расшифровке иероглифов. В случае удачи ученые могли бы узнать хотя бы часть древнеегипетского алфавита. А это уже много. Ибо каждому специалисту по дешифровке известно, что, если понятна часть кода, с ее помощью можно воссоздать весь код. Честь раскрытия тайны Розеттского камня, а с нею — тайны древнеегипетского языка делят между собой англичанин доктор Р. Юнг и француз Ж.-Ф. Шампольон.[3]

Юнг продемонстрировал и доказал то, о чем уже подозревали другие ученые. А именно:

а) что на камне знаки иероглифического алфавита;

б) что всюду, где надпись окружепа вытянутым овалом, или картушем, она содержит собственное или царское имя.[4]

Он также понял, что иероглифы означают звуки, и применил к их дешифровке фонетический принцип. Возьмем хотя бы один пример: когда он установил, что овальный картуш окружает царское имя, стало очевидно, что картуш на Розеттском камне содержит имя Птолемей. Поскольку Птолемей — имя греческое и произношение его известно, иероглифы внутри картуша должны означать звуки П, Т, Л, М и т. д. Этот принцип был применен для изучения других картушей. На обелиске в Филе было найдено имя Клеопатра по-гречески, и там же иероглифическая надпись с царским картушем. Поскольку в имени Клеопатра тоже содержатся звуки П, Л и Т, стало возможным проверить правильность расшифровки Юпгом картуша с именем Птолемей. Все оказалось верно: те же самые символы присутствовали в обоих картушах на соответствующих местах. Так, если иероглифический эквивалент звука П в имени Птолемей стоял на первом месте, то в имени Клеопатра он был на пятом. Следовательно, знак, стоящий в ее картуше перед знаком Л, должен означать К. Таким образом Юнг и его последователи постепенно подбирали фонетические эквиваленты другим иероглифам, воссоздавая весь алфавит.

До сих пор все шло хорошо. Ученые уже могли читать древнеегипетские имена, но не могли переводить текст. Для этого необходимо было знать грамматику и лексику египтян. Ключ к ним скрывался в древнем коптском языке.

Когда в Египте распространилось христианство, египетские христиане перевели на свой родной язык греческие писания. Их стали называть коптами, прежним названием египтян. Они продолжали пользоваться своим древним языком и в религиозных обрядах сохраняют его по сей день. На этот факт обратил внимание французский ученый Ж.-Ф. Шампольон, уже знакомый с открытиями Юнга. Он с юности начал изучать коптский язык и со временем стал его крупнейшим знатоком.

«При изучении надписей на Розеттском камне, — писал Бадж, — знание коптского языка позволило ему [Шампольону] определить дедуктивным методом фонетическое значение многих таинственных знаков и установить правильное произношение многих иероглифов, значение коюрых было ему известно благодаря греческому тексту на камне». Это ответ на вопрос, который часто задают египтологам: откуда вам известно произношение древнеегипетских слов? Ключ к их произношению дает до сих пор живой коптский язык.

Однако работы Юнга и Шампольопа были только началом. Прошли десятилетия, прежде чем ученые смогли правильно прочесть от начала до конца самые простейшие надписи. Египетская филология — наука о древнем египетском языке — специализированная область египтологии, которой отдельные ученые посвятили всю свою жизнь. Филологи XIX столетия, в частности Шаба, Бругш и Гудвин, опираясь на фундамент, заложенный Шампольоном, по камешку воссоздали сложную грамматическую структуру древнего языка. Результаты их работ систематизировал Эрман, основатель современной египетской филологии. Интересно отметить, что некоторые кропотливые исследования были проведены людьми, считавшими египтологию всего лишь приятным времяпрепровождением, так сказать хобби. Например, Шаба был французским купцом, а Гудвин — английским барристером.[5] Таким образом иероглифы, остававшиеся загадкой для многих поколений ученых, наконец выдали свою тайну, и отныне стало возможным совершать путешествия на 5000 лет назад и познавать мир Древнего Египта.

Почти одновременно с этим открытием произошло еще одно, до известной степени более значительное. Речь идет о дешифровке клинописи, которой пользовались сначала вавилоняне, а после них — персы и хетты, игравшие значительную роль в истории Древнего Египта. В отличие от египтян, для которых основным письменным материалом служили камень и папирус, эти народы наносили клинообразные знаки на глиняные таблички, которые затем обжигали. Самые интересные образцы таких табличек были найдены в Тель-эль-Амарне, столице Египта конца XVIII династии. Нашли их в развалинах здания, по-видимому архива «министерства иностранных дел» при фараонах. Здесь хранились сотни писем от независимых царей Ассирии, Вавилона, государства Митанни и от многочисленных вассальных князей Палестины, Сирии, Финикии; по последним египтологи смогли определить границы древнеегипетской империи в период ее наивысшего расцвета.

Подобно иероглифам, клинопись была известна на протяжении столетий, но молчала до 1810 г., когда ее наконец расшифровал немецкий ученый Гротефенд. Подвиг его был еще поразительнее открытий Юнга и Шампольона, потому что в отличие от них он не имел благодатного двуязычного текста. Гротефенд заметил, что на некоторых клинописных табличках в строчках, следующих одна за другой, встречается набор одинаковых знаков. Ему пришло в голову, что это, возможно, хронологические списки персидских царей и что повторяющиеся знаки, видимо, означают слова: «сын… такого-то». Следовательно, надпись можно прочитать так;

Гротефенд хорошо знал хронологию царей-Ахемепидов и сразу попытался подставить их имена вместо знаков А, Б, В, Г и т. д. Он решил, что одним из царей должен быть Ксеркс, — и это весьма помогло бы ему, ибо в имени Ксеркс имелось два звука «кс», а следовательно, одинаковые клинописные знаки. К его великой радости, в строках Б и Г действительно оказались две одинаковые надписи, и именно в тех местах, где им положено было находиться, если бы они означали имя «Ксеркс». Дело в том, что в династии Ахеменидов было два царя по имени Ксеркс. Но если Б и Г означают Ксеркс, то А должно означать Дария, сына Ксеркса II, В — Артаксеркса, отца Ксеркса II, а Д-Дарця I, отца Ксеркса I. Следовательно, надпись можно прочесть так:

В каждом случае Гротефенд обнаруживал, что клинописные знаки там, где встречались эти имена, были идентичными, и это позволило ему постепенно подобрать для них фонетические эквиваленты. Разумеется, то было лишь началом великого открытия. Читателям, которые захотят познакомиться с этой историей поподробнее, лучше обратиться к трудам самого Гротефенда или к книге профессора Сейса «Основы ассириологии». Там они смогут узнать, как после долгих лет упорной вдохновенной работы великий филолог открыл одну дверь в Древний мир. Совершенно случайно перед самым началом первой мировой войны в Богаз Кейое обнаружили клинописную табличку с текстом договора между Рамсесом II и хеттским царем Хаттушилем. А в карнакском храме в Верхнем Египте сохранился тот же договор, записанный иероглифами.

Новая волна интереса к Египту прокатилась по Европе и Америке. В основном она захватила любознательных дилетантов, и сейчас горько думать о том, сколько ценных археологических свидетельств загубили они, растаскивая египетские древности для своих национальных музеев и частных коллекций. Сотни статуй были вывезены из Египта; огромные гранитные обелиски сняли с их древних пьедесталов и вновь воздвигли на берегах Темзы или Гудзона, надписи вырубили из степ гробниц, а ценнейшие папирусы переправили контрабандой за пределы страны. Е. М. Форстер, описывая этот период, вопрошает:

«Что же произошло? Развивались наука и вкус, но одновременно появился новый потребитель и покупатель, куда более богатый, чем все кардиналы, и столь же мало щепетильный — европейские нации. После Венского конгресса все прогрессивные правительства считали своим долгом собирать предметы древности и выставлять их в своих музеях, открытых иной раз и для широкой публики. Теперь эти коллекции называли „национальным достоянием“. Каждое правительство стремилось перещеголять другие по числу экспонатов — подлинных предметов древности, а не подделок, иначе нация могла потерять престиж».

Даже сегодня большинство людей считает, что основная задача археологии — это поиски в земле «древних предметов» — и главным образом ценных предметов! — для музеев и коллекций. На самом же деле для археолога зачастую гораздо важнее самого предмета место, где он найден, его точное местоположение по отношению к другим объектам. Археологу важны факты, ибо порой ничего не стоящий сам по себе черепок в древней глинобитной стене позволяет установить важную дату и заставляет переписывать заново целую главу истории. А в музеях и частных коллекциях собраны груды древностей, которые может быть и прекрасны, но были бы гораздо ценнее для ученых, если бы они знали точное место и обстоятельства их находки. Однако, как правило, эти древности сначала были найдены «охотниками за сокровищами», затем проданы скупщикам и, лишь пройдя через многие руки, попали в музеи, где уже никто не мог определить их происхождение. Сэр Леонард Вулли справедливо заметил:

«Охота за сокровищами стара, как мир, а научная археология — чисто современная область знаний, но за короткий период своего существования, за какие-нибудь семьдесят лет, она совершила чудеса… Историки прошлых времен опирались главным образом на письменные документы и, таким образом, в значительной степени зависели от того, какие факты считал нужным фиксировать летописец, — войны, политические события и т. д. …Археолог при раскопках может обнаружить письменные источники, но, кроме того, он находит массу предметов, рассказывающих об искусстве и ремеслах прошлого, храмы, в которых люди когда-то молились, дома, где они жили, места, где они селились…»

Большую часть того, что мы знаем о Древнем Египте, дали нам раскопки и упорные исследования ученых этого нового направления. Среди них — люди самых разных национальностей: англичане, французы, американцы, немцы, бельгийцы и другие. Их научные исследования, плоды целой жизни, хранятся в библиотеках всех стран, но широкой публике они зачастую неизвестны. Чтобы рассказать об их достижениях, потребовались бы десятки книг, куда более объемистых, чем эта, а потому мы можем здесь только отдать должное этим ученым и поблагодарить их за чудесные открытия, которые они нам подарили. Назовем лишь несколько замечательных имен. Это великий Мариетт, первооткрыватель Серапеума и основатель Египетского музея в Каире; Бартон, Розеллини, Уилкинсон и Лепсиус — пионеры египтологии. Это сэр Флиндерс Питри, который раскрыл гробницы фараонов I династии в Абидосе и пролил новый свет на имена строителей пирамид, а также вел раскопки города Эхнатона и открыл нам сокровища Амарнского периода. Немецкий археолог Борхардт раскопал храм солнечного бога в Абусире. Сэр Гастон Масперо, один из выдающихся французских ученых, возглавил в Египте Службу древностей. Адольф Эрман сумел понять всю сложность религии древних египтян. Профессор Дж. Г. Брэстед, крупнейший американский ученый, написал «Историю Египта». Профессор П. Е. Ньюберри был одним из самых способных и наименее самонадеянных английских археологов. И, конечно, нельзя не упомянуть филолога сэра Алана Гардинера. Говард Картер и лорд Карнарвон известны больше других благодаря открытой ими гробнице Тутанхамона. Датский ученый Лееманс составил опись всех древностей в Лейденском музее. Доктор Дж. А. Рейснер и его группа Гарвард-Бостонской экспедиции обнаружили единственную нетронутую царскую гробницу эпохи Древнего царства. И уже в последние годы профессор Т. Эрик Пит изучил и перевел папирусы, похищенные из гробниц во времена Рамсесов, и возродил для нас эту древнюю трагедию. Фёрс, Квибелл и Лауэр под руководством М. Этьенна Дриотона, главного директора Службы древностей, открыли великолепный комплекс строений, окружающий ступенчатую пирамиду Джосера в Саккара. Упомянем также профессора У. Б. Эмери и наконец Дж. Д. С. Пендлбери, который вместе с Г. У. Фейерменом завершил исследования Питри в Тель-эль-Амарне и героически погиб на Крите во время второй мировой войны.[6]

Имена этих выдающихся египтологов приведены здесь главным образом потому, что с ними связаны открытия, о которых пойдет речь в последующих главах. Но перечень исследователей Древнего Египта далеко не ограничивается только ими. Множество других достойных ученых названы в библиографическом списке, приведенном в конце книги.

Глава II РАСШИРЕНИЕ ГРАНИЦ

Граница — это Время, и глава эта посвящена людям, которые раздвинули ее на многие тысячи лет. Первым был Жак-Жан Мари де Морган, а за ним — сэр Уильям Мэтью Флиндерс Питри (1853–1942), один из величайших египтологов всех времен.

Питри написал о Египте много книг, в том числе знаменитую «Историю Египта», которая остается образцом и по сей день. В издании 1894 г. во второй главе, посвященной первым трем династиям, есть следующее замечание:

Когда Питри писал это, он пользовался последними имевшимися в то время данными. Для него, как и для всего первого поколения египтологов, граница времени проходила через царствование Снофру, последнего фараона III династии (около 2740 г. до н. э.). Начиная с его царствования историки уже ощущали твердую почву под ногами. Можно было проследить историю не только по хроникам Манефона и других, но и по сохранившимся гробницам, памятникам, надписям, произведениям искусства и прочим древним предметам. Но период до Снофру, как писал Питри, не оставил ничего. Ничего, кроме имен разных царей, в том числе великого Менеса, основателя I династии. Что же касается их гробниц, искусства, памятников, — все исчезло! И по всей вероятности, сами эти цари были плодом воображения более поздних египетских летописцев.

В издании 1894 г. Питри смог изложить, всю историю первых династий Египта на одиннадцати страницах. А всего через восемь лет в издании 1902 года уже содержалась конкретная историческая информация о восемнадцати фараонах, правивших до Снофру, с описанием их гробпиц, надписей, утвари и предметов искусства! В последующих изданиях этот раздел разросся до сорока четырех страниц, а о раннем периоде набралось так много новых сведений, что Питри был вынужден выпустить целый том, посвященный только доистории Египта!

Представьте себе 3000-летний отрезок документально зафиксированной истории Египта в виде длинного туннеля. В одних местах, там, где наши знания достаточно обширны, он ярко освещен, в других — свет меркнет, но в общем его хватает, чтобы пройти по всему туннелю вплоть до строителей первых пирамид. Дальше же пути нет — кромешная тьма! Но вдруг темнота рассеивается, свет озаряет нашу дорогу, и можно идти по ней еще на тысячу с лишним лет вперед, вернее, назад. Это драматическое отступление хронологических границ произошло на рубеже столетия и стало одним из величайших событий в истории египтологии благодаря трем открытиям, совершенным между 1894 и 1900 годами.

Первое великое открытие совершили Ф. Питри и Дж. Е. Квибелл. Они обнаружили около трех тысяч могил неведомого народа, совершенно отличного от египтян династических эпох. Питри давно уже подозревал, что раса, завоевавшая в свое время Египет, раса основателей I династии, перекочевала сюда с берегов Красного моря, преодолела пустыню через Вади-Хаммамат и осела в Верхнем Египте в районе Коптоса. По ранним скульптурам он определил пять различных народностей, более древних, чем династические египтяне, и шестую, совсем на них непохожую. У этих людей были «прямые ото лба греческие носы без впадины и очень энергичные, одухотворенные лица». Во время раскопок храма в Коптосе в 1893 г. Питри нашел фрагменты трех статуй антропоморфного бога Мина, покрытые рельефной резьбой, способ исполнения которой самый древний из всего, что когда-либо находили в Египте. Две из этих статуй ныне украшают Ашмолианский музей в Оксфорде. Поблизости от статуй Мина Питри обнаружил остатки керамики, тоже с незпакомым орнаментом. В следующем, 1894 г. Питри и Квибелл решили провести раскопки на западном, противоположном от Коптоса берегу между деревнями Нагадэ и Балас. Квибелл работал на северном участке близ Баласа, а Питри — на южном, у древнего города Омбос. Вначале они нашли и раскопали несколько обычных гробниц времен Древнего и Среднего царств, но однажды на месте раскопа, сделанного местными арабами, Квибелл обнаружил шиферную палетку в форме рыбы, а рядом с пей множество глиняных горшков.

Почти в то же время Питри, работавший в двух милях южнее, натолкнулся на странные углубления в почве. Он раскопал одно из них и обнаружил неглубокую могилу со скелетом, шиферную палетку и различную керамику. Но самым интересным было положепие скелета. Египтян династической эпохи всегда клали в могилу в вытянутом положепии, на спину. Этот же скелет лежал на боку в согнутой эмбриональной позе с прижатыми к телу руками и ногами. Питри вскрыл другие углубления, и всюду скелеты лежали на левом боку, головой на юг, лицом на запад. Он раскапывал могилу за могилой и везде находил на груди или перед лицом скорченных скелетов шиферные палетки, а рядом — керамические изделия ранее неизвестного образца. На них не было никаких надписей, а встречались лишь различные знаки: кресты, полумесяцы, пальмы, скорпионы и нечто похожее на виселицы. Археолог наткнулся на забытое кладбище неведомого народа, совершенно непохожего на династических египтян. Всего было найдено, раскопано и описано три тысячи могил.

В наиболее крупных могилах Питри обнаружил и другие предметы: игральные фигурки из известняка — четырех львов и зайца; маленькие палочки слоновой кости и кусочки кремня, похожие на мраморные игральные шарики; гребни и браслеты слоновой кости, каменные булавы, лампу с плавающим фитилем, маленькие статуэтки из раскрашенной глины, а в некоторых — даже изделия из меди. Керамика была представлена в виде красных и черных горшков, полированных и неполированных, а также расписанных и украшенных орнаментами сосудов, в которых когда-то хранилась пища, а иногда и косметические мази, но по большей части эти изделия не походили ни на что, до сих пор извлеченное из династических гробниц. Лишь отдельные предметы смутно напомипали керамику Древнего царства. Шиферные палетки в форме рыб, антилоп, черепах и птичьих голов, по всей видимости, служили для того, чтобы на них растирать зеленый малахит, которым подводили глаза.

Археологов больше всего смутила одна странная особенность этих могил: в них иногда отсутствовали черепа или отдельные конечности скелетов. Вначале ученые подумали, что это дело рук древних грабителей, изуродовавших тела в поисках сокровищ. Некоторые могилы несомненно были ограблены в глубокой древпости, но в остальных, где все предметы оставались на своих местах, скелеты все равно были расчленены. Кроме того, в одних случаях череп был аккуратно установлен на кирпич или на кучу кремневых осколков рядом с телом. В других, когда у скелета недоставало руки или ноги, на их место клали маленькие предметы. В одной могиле позвоночник сохранился полностью, однако все ребра лежали отдельно, позади него, в углублении могилы, как будто кто-то нарочно отрубил их. Грабители могил, скорее всего, не стали бы этого делать. Питри пришел к выводу, что в отдельных случаях тела расчленяли до их погребения. Но для чего? На основании находки в еще одной могиле археологи сделали трагическое заключение. «Здесь, — писал Питри, — на полу лежала куча переломанных и расколотых костей… Концы костей были не только расколоты, но и костная масса выскоблена из них… кроме того, на костях остались бороздки, словно их обгладывали…»

Животные не могли этого сделать, потому что кости были аккуратно уложены в могиле; вместе с черепами лежали украшения. Питри пришел к выводу, что до погребения отдельные части трупа отрубали и — со всем уважением к покойному — частично съедали. В этом плане привлекает внимание один странный факт, установленный историками: вплоть до поздней греческой эпохи Осирис остерегал египтян против каннибализма. Тем не менее теория Питри встретила множество возражений. Некоторые ученые утверждают, будто кости скелетов могли быть разбиты грабителями, а затем родственники вновь похоронили остапки. По всей видимости, истины нам не установить никогда.

Главной же задачей, стоявшей перед Питри, было определить, что же это за странный народ? Вначале он думал, что обнаружил новую расу захвативших Египет в незапамятные времена чужеземцев, которые жили особняком от местного населения и потому сохранили свои примитивные обычаи. Последние действительно сильно отличались от обычаев египтян, чьи могилы были в то время раскопаны. У Пнтри и его помощников было искушение отнести этих «чужеземцев» к доисторической эпохе, однако археолог отличался осторожностью и основательностью и никогда не выдвигал фантастических домыслов, не подтвердив их фактами. Большая часть предметов из могил принадлежала к неизвестному до сих пор типу, однако в некоторых более крупных и, видимо, более поздних могилах археологи находили предметы, отдаленно напоминавшие изделия Древнего царства. Благодаря таким предметам Питри временно приписал этот неведомый народ к периоду VI и VII династий (около 2400 г. до н. э.), поскольку об этом периоде почти ничего не было известно, и он вроде бы подходил к нему. Оказалось, однако, что в данном случае Питри был кругом не прав.

Второе великое открытие совершил три года спустя М. Дж. де Морган, директор Службы древностей Египта. Он обнаружил недалеко от селения Нагадэ царскую гробницу с предметами, на которых стояло имя Менеса, основателя I династии (3200 г. до н. э.).

Сначала все приняли ее за гробницу самого Менеса, но, поскольку считалось, что великий фараон погребен в Абидосе, решили, что, по всей вероятности, это гробница его супруги. Во всяком случае, несомненно было одно: археологи обнаружили подлинную царскую гробницу I династии и внутри нее — предметы «новой расы», открытой Питри! Следовательно, этот неведомый народ жил в Египте до царствования Менеса. Окончательное же подтверждение было получено в 1897–1898 гг., когда сам Питри раскопал несколько захоропепий близ Дендера, относящихся к периоду VI–VII династий. Поскольку в этих погребениях не нашлось ни одного предмета, принадлежавшего «новой расе», — так же как в погребениях всех других династий, — то эта так называемая «новая раса» существовала до I династии. Итак, Питри обнаружил предков древних египтян. А найденная в их могилах керамика, напоминающая изделия Древнего царства, очевидно, относилась к промежуточному периоду — между додинастической и династической эпохами.

Однако оставался еще один неизвестный период — межлу двумя первыми династиями и правлением Снофру. Де Морган нашел гробницу Менеса или, в любом случае, гробницу времен Менеса. Но что же делать с хроникой Meнефона и других летописцев, которые приводят имена девяти фараонов, царствовавших до Менеса, и еще двадцати четырех, правивших Египтом между его царствованием и царствованием Снофру? Куда они девались? Может быть, по словам Питри, они были всего лишь «мифом пли литературной традицией, как основатели Рима или первые короли Ирландии»? Ответ на это был получен в 1898 г., когда другой французский египтолог, Этьенн Амелино, объявил, что нашел в Абидосе (Верхний Египет) гробницы фараонов I и II династий.

Каждый уважающий себя турист считает своим долгом посетить Абидос. Он прибывает поездом или на речном пароходике в маленький городок Эль-Бальяна и отсюда автобусом по разбитой и пыльной дороге между хлопковыми полями добирается до места, где чернозем внезапно сменяется песком и голыми холмами Западной пустыни замыкающими горизонт. «Это и есть Абидос, — как писал Питри, — дикий и безмолвный… Холмы теснятся по обеим сторонам узкого ущелья и смыкаются в конце его. Далеко вдали простирается бесконечная зеленая долина Нила, за которой в десяти милях отсюда тает в дымке восточная цепь холмов».

Большинство посетителей направляется к храмам Сети I и Рамсеса II, воздвигнутым во времена XIX династии (1350–1200 гг. до н. э.). Однако вовсе не эти храмы, несмотря на все их великолепие, сделали Абидос одним из самых знаменитых мест в Египте. В историческом отношении эту славу перехватил темный холмик из глиняных черепков в устье высохшей реки или оврага, потому что под этим холмиком Амелино нашел гробницы царей и цариц I и II династий (около 3200–2780 гг. до н. э.) — основателей египетского государства.

Эти правители пришли из расположенного неподалеку города Тиса, а затем, после завоевания Северного царства, основали свою столицу в Мемфисе. Но, видимо по семейной традиции, они продолжали хоронить своих сородичей в Абидосе. Даже после того, как этот обычай угас, Абидос еще многие столетия оставался священным местом царских погребений. Но пришло время, когда ничего, кроме древней традиции, не сохранилось, и к периоду XVIII династии (1580–1350 гг. до н. э.) никто уже не помнил, где были гробницы древних царей и их жен. В последующие столетия Абидос приобрел известность как место погребения бога Осириса. Он стал центром религиозных паломничеств, во время которых устраивались культовые мистерии, нечто вроде «мученических страстей Осириса». А гробницы древних фараонов, по большей части разграбленные в далекие времена, оставались в неизвестности под слоем нанесенного песка. За исключением одной — гробницы фараона Джера, — которую случайно нашли и объявили местом погребения самого бога Осириса. Таким образом, начиная с XVIII династии эта гробница стала одним из главных святилищ, к которому стекались египтяне пятидесяти поколений и приносили здесь жертвы Осирису. Фрагменты глиняной посуды от этих бесчисленных жертвоприношепий образовали целый холм, который арабы позднее назвали «Ум-эль-Ку'аб» — «Мать горшков». С приходом христианства фанатичные копты, чей монастырь оказался поблизости, вскрыли гробницу и разбили все прекрасные изделия, которые в ней оставались, дабы навсегда покончить с языческим поклонением Осирису. И снова пески засыпали руины, и место их было почти забыто.

В XIX столетии искатели сокровищ и торговцы древностями вновь вспомнили об Абидосе, и он был снова разграблен людьми, не имевшими ни малейшего представления о его исторической ценности. В 1897 г. здесь начала работать экспедиция, или «Миссия Амелино». Она обнаружила ряд гробниц, но раскопки были произведены таким образом, что египтологи последующих поколений не могли говорить об этом без осуждения. «Миссия Амелино» действовала с большим энтузиазмом, не думая об осторожности. Археологи старались добыть как можно больше «товарных» образчиков, не заботясь об pix научной ценности. Питри был горько разочарован. Четырежды он пытался получить право на раскопки в Абидосе, но каждый раз ему отвечали, что это будет возможно лишь, когда «Миссия Амелино» закончит свои работы. В каком состоянии эта «Миссия» оставила место раскопок, лучше всего характеризуют слова самого Питри. После первого сезона он писал в своем отчете:

«В царских гробницах уже похозяйничали древние грабители, искавшие драгоценные металлы и другие стоящие-предметы… затем фанатики-копты, систематически разрушавшие все старое… и наконец произошло самое ужасное для истории: явились люди, которые в течение последних четырех лет рьяно изымали все, что могло иметь хоть какую-то ценность в глазах любителей-покупателей… при этом все, что они не могли вынести, они сознательно и злостно уничтожали, чтобы не снизить предполагаемых доходов европейских спекулянтов древностями…»

В отличие от археологов, открывших гробницу Тутанхамона и другие непотревоженные погребения, Питри и его помощники очутились перед грудой мусора, оставленного грабителями и спекулянтами, и именно потому их открытие столь необычно и знаменательно. Сезон за сезоном они разгребали кучи обломков, терпеливо и систематически раскапывали и описывали гробницы, устанавливая их владельцев по надписям на глиняпых черепках, — практически это было все, что им осталось от предыдущих раскопок. Даже каменные сосуды, разбитые коптами в древности, были с согласия самого Амелино сознательно превращены в крошку его подручными. И все же но этим жалким остаткам Питри смог проследить эволюцию додинастических гробниц — от выложенных в один кирпич могил периода, предшествовавшего воцарению Менеса, до более сложных захоронений фараонов II династии с окружающими их комнатами и галереями.

Там, где Амелино оставил только путаницу исторически никак не связанных имен, Питри сумел восстановить последовательную хронологию восемнадцати фараонов — от Ка, правившего до Менеса, всю I династию вплоть до Хасехемуи, девятого царя II династии. Кроме того, благодаря керамическим черепкам и табличкам из черного дерева и слоновой кости и другим предметам, найденным в грудах мусора, он смог проследить развитие искусства на протяжении всего этого архаического периода и, таким образом, восполнил почти четырехвековую лакуну в египетской истории.

Рискуя навлечь на себя недовольство некоторых нетерпеливых читателей, мы все же хотим вкратце описать здесь эти древние погребения, ибо они были прототипами мастаб III династии, из которых, в свою очередь, выросли пирамиды.

Самой древней была могила, выкопанная в песке, 23 футов длиной, 16 футов шириной и глубиной 10 футов. Стены были выложены кирпичом, а деревянный потолок с балками когда-то поддерживал насыпанный сверху песчаный холм. Гробница фараона Джера, самое большое из ранних царских погребений, состояла из деревянной усыпальницы площадью 28 кв. футов и окружавших ее комнат для жертвоприношений, занимавших площадь примерно от 48 до 38 футов. Вокруг этой гробницы располагалось еще семь покоев с 338 могилами домочадцев фараона, в том числе женщин, по-видимому, из его гарема. Среди обломков, оставленных Амелино и его помощниками, Питри нашел несколько чаш слоновой кости, две игральные фигурки львов из того же материала и прелестные ювелирные украшения.

У Денсемита, пятого фараона I династии, гробница была еще больше, а главное, вымощенная гранитом. Впервые в Египте в качестве строительного материала использовали камень.

Ко времени Хасехемуи, девятого фараона II династии, царские гробницы превратились в огромные сооружения.

Так, его гробница была длиной 223 фута при ширине 54 фута и имела 58 отдельных комнат, расположенных вокруг центрального погребального покоя из камня. Это древнейшая ныне известная каменная постройка. Несомненно, фараон был погребен в каменном покое. Остальные помещения предназначались для жертвоприношений, а также для захоронения членов царской семьи.

«Только вера в загробную жизнь, — писал Бадж, — может объяснить наличие в погребениях утвари и пищи. Фараоны были потомками Гора и Осириса и их живыми воплощениями на земле; поэтому и после смерти они оставались богами и требовали божеских почестей».

Бальзамирование в его примитивной форме было известно уже в ту раннюю эпоху египетской истории, и религиозные верования и погребальные ритуалы позднейших эпох уходили корнями в глубокую древность. Осирис, Исида и другие известные нам божества уже фигурировали в священных текстах, а фараоны издревле носили титул «Сын Гора».

Следовательно, такими были цари, правившие Египтом на заре его письменной истории. Они жили в царских поместьях: на некоторых табличках с надписями они изображены вместе со своими придворными и верховными жрецами в процессиях по случаю победы над врагами. Они воевали: булава с надписью свидетельствует, что Нармер захватил 120 тыс. человек, 400 тыс. быков и 142 тыс. коз. Искусство при них было высоко развито: в гробницах остались фрагменты изысканной дворцовой утвари, ювелирных украшений, а также полупрозрачных алебастровых и диоритовых сосудов. Таблички черного дерева времен Менеса содержат самые ранние образцы иероглифического связного письма. Уже тогда они несли не только фонетическое значение.

Вот те сведения, которые Питри извлек из груды археологического мусора. Что же касается драгоценных предметов, то их оказалось немного. Но и тут ему улыбнулась удача. Раскапывая гробницу Джера, которую также считали священной могилой Осириса, один из его рабочих нашел какое-то отверстие в глинобитной стене у основания ступенчатого спуска в усыпальницу. Он засунул руку в дыру и вытащил оттуда руку мумии. Араб отнес свою находку Питри. Тот развернул пелены и увидел на высохших костях три великолепных золотых браслета с сердоликами и лазуритом. Этот простой рабочий нашел руку супруги фараона Джера.

Тысячи лет назад его далекий предок наверняка помогал грабить царскую гробницу, раздирал тела фараона и его жены в поисках драгоценностей. И видимо, ему помешали, или же он уже нахватал слишком много, — во всяком случае, грабитель сунул руку мумии в первую попавшуюся дыру в стене, несомненно рассчитывая вернуться за ней позднее. По каким-то причинам он не вернулся. Начиная со времен XVIII династии, когда эта гробница стала считаться священной усыпальницей Осириса, тысячи паломников спускались и поднимались по проходу в нескольких футах от руки царицы, и никто не заметил ее. Не отыскали ее и копты. Не нашли охотники за сокровищами. Никто ее не обнаружил до этого знаменательного дня. «И даже „Миссия Амелино“», — насмешливо заключает Питри.

Глава III ПРОИСХОЖДЕНИЕ ПИРАМИД

Взять на себя смелость рассказать о происхождении пирамид — все равно что рискнуть описать восход или закат или наступление весны. До меня прошли сотни поколений, которые видели и описывали пирамиды, и после меня грядут еще не рожденные миллионы тех, кто увидит их и ощутит необходимость высказать свое восхищение.

За спиной каждого посетителя Великих пирамид стоят тени писателей, путешественников и историков — вплоть до Геродота и тех, кто был до него. В таком обществе, с одной стороны, приличнее всего постараться избежать банальностей и очевидных истин, а с другой — не становиться в позу современного туриста-всезнайки.

И тем не менее да будет мне позволено занять место наивного и восхищенного человека. Я четырежды бывал в Каире и каждый раз не упускал возможности посетить плоскогорье Гизе — и воспользуюсь такой возможностью, если она мне представится еще. Ибо пирамиды в Гизе — высшее воплощение могущества и величия фараонов, откуда на них ни смотри: либо с противоположного берега Нила, когда они вздымают свои вершины в утреннем тумане, либо стоя рядом с ними, когда их гигантские известняковые грани в слепящем свете полуденного солпца кажутся ступенями, ведущими прямо в небо. Фоном для них служит Западная пустыня, и первое, что поражает, не размеры пирамид, а их цвет — теплое солнечное золото, подчеркнутое черными тенями на стыке гигантских прямоугольных блоков, из которых они сложены. Каждый из этих блоков, образующих подобие гигантских ступеней, весит примерно две с половиной тонны. В Большой пирамиде, построенной при фараоне Хеопсе около 2720 г. до н. э., таких известняковых огромных блоков насчитывается два миллиона триста тысяч.

Отчасти из-за того, что эти пирамиды самые большие и совершенные, а отчасти — что до них легче добраться из Каира, они стали самыми популярными. В сущности, многие люди даже не знают, что существуют другие пирамиды. Тем более следует подчеркнуть, что они — лишь одна группа из многих. Цепь пирамид протянулась от Абу-Роаша на севере вплоть до Мероэ в Судане, и многие из них гораздо старше пирамид Гизе. Для того чтобы понять значение Большой пирамиды Хеопса, необходимо хотя бы познакомиться с ее предшественницами. А потому эта глава — о происхождении пирамид и о том, как они возникли из самых ранних форм захоронений.

Прежде всего — зачем их строили? Ответ очень прост: это были гробницы царей. Во всех — от самых маленьких до крупнейших — стояли или еще стоят саркофаги, на большинстве сохранились имена захороненных в них фараонов. Многие люди, завороженные великолепием Великих пирамид, отбрасывают это объяснение как слишком примитивное. Они разделяют усложненное представление, скажем, о пирамиде Хеопса как о комбинации астрономической обсерватории и некоего архитектурного инструмента, размеры которого якобы позволяют понять хронологическую последовательность основных событий прошлого и предсказывать будущее. Это представление о пирамидах было широко распространено в прошлом столетии до тех пор, пока Питри на основании строго научных фактов не разрушил его в своем фундаментальном труде «Пирамиды и храмы Гизе». И хотя теории эти до сих пор имеют приверженцев, сегодня большинство из нас поражают не они, а то, как были спроектированы и воздвигнуты эти гигантские сооружения в те времена, когда у египтян не было никаких машин сложнее рычага, катков и наклонных плоскостей.

Следует ответить еще на один вопрос: почему фараоны Древнего царства избрали для своих гробниц форму пирамид? До недавнего времени большинство египтологов придерживались теории знаменитого немецкого археолога Борхардта, согласно которой пирамиды были логическим завершением развития более ранних и простых гробниц. Однако последние исследования в некрополе Саккара заставляют усомниться в этой версии. Новая и гораздо более интересная теория была выдвинута, в частности, И. Е. С. Эдвардсом, которому мы обязаны многими сведениями, приведенными в этой главе.

Суть теории Эдвардса, подробно объясненной в его кпиге «Египетские пирамиды», вкратце изложена в конце IV главы.

Как мы уже говорили, царей I и II династий хоронили в выложенных кирпичом или камнем гробницах, разделенных на отдельные покои (с прямоугольными перекрытиями из необожженного кирпича), где хранились пища, оружие и другие предметы, как считали египтяне, необходимые для загробной жизни. Эти сооружения с наклоненными внутрь стенами известны под названием мастабы — от арабского слова «скамья». Когда такие гробницы сооружали среди песков, верхняя часть их выглядела как каменное ложе или скамья, какие встречались возле арабских домов. Археологи раскопали тысячи мастаб, самые интересные и древние из них были найдены профессором Уолтером Эмери в некрополе Саккара, поблизости от древней столицы Мемфиса в Нижнем Египте.[7] Одна мастаба, обнаруженная в 1937 г., была 46 ярдов длиной и 17 шириной. Под ней находилось пять подземных помещений, которые некогда перекрывали деревянные брусья и доски, как в Абидосе. Интересно, что стены этих камер были увешапы тростниковыми циновками, причем часть из них сохранилась. Очевидно, так же были украшены стены царского дворца.

Глиняные печати на сосудах для пищи и вина в этой гробнице носят имя Аха, которого некоторые египтологи отождествляют с Менесом, первым фараоном I династии. Таким образом, возможно, что гробница в Абидосе вовсе не принадлежит этому правителю, как полагал обнаруживший ее Питри, поскольку она гораздо меньше и беднее усыпальницы в Саккара. Но, возможно, также, что у Менеса было две гробницы — одна в Абидосе, близ Тиса, его родного города, а другая в Саккара, рядом с его новой столицей.

Следует заметить, что каждый египетский фараон носил несколько имен, и поэтому точно определить, чья это гробница, довольно трудно. Владелец данной гробницы был похоронен в центральном подземном покое. Верхняя надстройка из кирпича-сырца состояла из 27 камер, или кладовых, с ложными дверями. От них почти ничего не сохранилось, кроме обломков утвари, оставленных древними грабителями гробниц. Внешние стены обрисовывают отделанные панелями ниши, какие обычно встречаются в мастабах Архаического периода. Видимо, они должны были имитировать расположение комнат в царском дворце, да и вся гробница, очевидно, была моделью дома фараона. Судя по всему, в те времена египтяне верили, что покойник в загробной жизни обитает в самой гробнице и окружающих ее помещениях, а потому усыпальница должна была походить на его прижизненное жилище. Настоящие двери были ему ни к чему: дух покойного мог проникать и сквозь ложные двери. С этими ложными дверями мы еще встретимся позднее.

В эпоху III и IV династий, когда для знатных людей строилось множество мастаб, форма этих гробниц претерпела ряд значительных изменений. Трупы начали хоронить в маленьких подземных комнатах на дне глубоких шахт, вырубленных в скальном грунте. А надстройка из кирпича-сырца, ранее разделенная на ряд помещений, превратилась в массивное, почти глухое сооружение — за исключением небольшой комнаты для жертвоприношений на западной стороне. Со временем кирпич-сырец уступил место камню, а позднее мастабы стали огромными параллелепипедами каменной кладки без всяких отверстий — опять же за исключением комнаты для жертвоприношений, где друзья и родственники могли оставлять вино и пищу для поддержания жизни «Ба», духа покойного.

Этот «Ба», по-видимому, считался духовным элементом, который отделился от тела после смерти человека, однако все еще зависел от смертного тела, которое поэтому следовало сохранять. Был у египтян еще один духовный элемент, «Ка», о природе которого до сих пор идут споры. Некоторые ученые считают, что это был двойник покойного, другие — его дух-покровитель, а третьи полагают, что в «Ка» воплощались некие абстрактные качества, необходимые для продолжения загробной жизни. Тем, кто захочет более углубленно разобраться в этом вопросе, рекомендуем книгу Адольфа Эрмана «Религия египтян». Но главное, следует заметить, что египтяне свято верили, будто все эти духовные элементы могут существовать лишь в том случае, если физическое тело покойного сохранено и обеспечено всем необходимым для жизни. Если эти условия не выполнены, загробная жизнь невозможна.

Погребение тела на дне глубокой, вырубленной в скальном грунте шахты разрешало ряд проблем, но одновременно создавало новые. Теперь грабителям было труднее добираться до мумии, но в то же время сама она оказывалась гораздо дальше от камеры для жертвоприношений. А родственникам необходима была уверенность, что дух покойного сможет получать пищу, которую они ему принесут. Египтяне справились с этой трудностью.

В массивной каменной кладке мастаб они оставляли комнату, где ставили статую покойного в натуральную величину, точную копию его при жизни. Но эти прекрасные скульптуры не должен был видеть ни один смертный. Их замуровывали в темных помещениях, которые арабы называли сердаб (погреб), лишь узкая щель на уровне глаз статуи позволяла им «заглядывать» в комнату для жертвоприношений. Таким образом, дух покойного, воплощенный в его изваянии, мог обитать в нем, через него получать жертвоприношения.

Большая часть скульптурных шедевров периода Древнего царства, которые ныне украшают наши музеи, извлечена из таких мастаб. Это великолепные произведения искусства, хотя египтяне создавали их в чисто утилитарных целях. Изысканные барельефы на стенах позднейших мастаб имели то же назначение, что и статуи. Знатные египтяне, опасаясь, как бы последующие поколения не забыли о священных жертвоприношениях, приказывали изображать себя на стенах гробниц в момент принятия ритуальных даров. Для древних египтян было достаточно резных изображений этих даров, чтобы их «Ка» жил вечно и не погиб от недостатка жертвоприношений.

На восточной (внутренней) стене жертвенной комнаты изображалась ложная дверь, через которую «Ка» мог входить в этот покой. В некоторых мастабах такие же ложные двери высекали на внешних, западных стенах, чтобы дух покойного имел возможность выходить из гробницы и, глядя через долину Нила на свое прежнее жилище на восточном берегу, наслаждаться вечерней прохладой, как он это делал при жизни.

И это вовсе не забавное предположение. Во многих египетских гробницах, хотя и более позднего периода, сохранились такие надписи:

Египтяне верили, что запад — страна умерших, которых они называли «обитателями Запада», и Осирис для них был «первым из обитателей Запада». На западе ладья солнечного бога, переплыв за день небосвод, отправлялась в ночное путешествие по загробному миру. И, естественно, все захоронения египтяне совершали на западном берегу Нила, на границе Западной пустыни, в то время как восточный берег был обителью живых.

Самая древняя пирамида Египта построена в Саккара на некотором расстоянии от Мемфиса вверх по Нилу фараоном Джосером, основателем III династии (2780–2720 гг. до н. э.). Это знаменитая Ступенчатая пирамида, названная так потому, что она состоит из поставленных друг на друга уменьшающихся к вершине террас. Это древнейшее в мире крупное камепное сооружение. Здесь мы присутствуем при зарождении архитектуры, ибо это первая попытка человека создать монументальное строение из камня. Даже сегодня, после того как бесчисленные поколения грабителей содрали облицовку с искусно обтесанных известняковых плит и изуродовали острые углы ступеней, Великая пирамида Джосера поражает нас до глубины души. И не только сама пирамида, а весь чудесный ансамбль дворов и зданий, которые некогда ее окружали и лишь недавно были откопаны и частично восстановлены усилиями К. М. Фёрса, Дж. Э. Квнбелла и Ж.-Ф. Лауэра, возглавлявшими работы египетской правительственной Службы древностей.

Чтобы оценить все значение пирамиды Джосера, надо вспомнить, что даже в конце II династии его предшественник фараон Хасехемуи построил свою мастабу из высушенного на солнце кирпича-сырца и воспользовался известняком только для облицовки погребального покоя. Сам Джосер воздвиг в Бет-Халлафе поблизости от Абидоса массивную мастабу, но, по-видимому, так ее и не использовал. А затем, как бы внезапно, появилось гигантское каменное сооружение, окруженное сложным комплексом тоже каменных зданий, занимавшим площадь 180 тыс. квадратных ярдов. Причем все эти здания свидетельствовали о поразительном художественном вкусе и мастерстве исполнителей.

Это гениальное сооружение задумал и воплотил главный царский архитектор по имени Имхотеп. Последующие поколения египтян чтили его как великого мудреца, философа и мага. Писцы по традиции чествовали его возлияниями перед началом своих работ. Изречения Имхотепа помнят до сих пор, и до наших дней сохранились тысячи его маленьких статуэток. Он был обожествлен, и греки отождествляли Имхотепа с богом врачевания Асклением.

С высоты птичьего полета пирамида Джосера выглядит темным массивным квадратом в окружении более светлых линий и геометрических фигур, обозначающих древние стены и здания. Пустыня вокруг испещрена ямами и траншеями — здесь похозяйничали и археологи и древние грабители. И все же великий замысел Имхотепа отчетливо ясен и сегодня. Легко понять, почему Имхотеп избрал именно это место для гробницы своего царственного повелителя. Она стоит на краю Ливийской пустыни, возвышаясь над древней столицей Мемфисом. Ниже и дальше на юго-восток простирается зеленая долина Нила, уходящего к Дельте. А квадрат, который мы видели с воздуха, представляет собой огромпую площадь, некогда окруженную стеной высотой до 33 футов. Подданные Джосера, глядя из глубины долины, видели только эту стену из ослепительно белого известняка, над которой величественно вздымалась пирамида, вечная усыпальница их обожествленного повелителя. Подобный монумент мог воздвигнуть только монарх богатейшей страны. К тому времени объединение Обоих царств, Верхнего и Нижнего Египта, было окончательно завершено.

Расчистка большой стены и заключенных внутри нее зданий, произведенная Фёрсом, Квибеллом и Лауэром, стала крупнейшей работой египтологов за последние двадцать лет. Она по-новому осветила происхождение пирамид и впервые позволила проследить их развитие от простейших кирпичных мастаб тинитских правителей до монументальных сооружений IV династии.

Вначале могилы царей окружали стеной, внутри которой родственники или специально назначенные жрецы регулярно приносили жертвы духу усопшего монарха. Архитектор Джосера пошел гораздо дальше. У северной стороны пирамиды он построил храм для совершения погребальных., обрядов и последующих жертвоприпошепий. Кроме того, внутри ограды он воздвиг ряд здапий, каких не было нигде в Египте. По-видимому, они предназначались для того, чтобы дух умершего фараона мог совершать там важные религиозные обряды, как при жизни. Главным из них была церемония хеб-сед очень древнего происхождения. В доисторические времена царей, вероятно, убивали, когда они достигали преклонного возраста и не могли управлять своими подданными. Позднее этот обычай был отменен, однако цари совершали церемонию, которая якобы возвращала им молодость и силу. Частично она состояла из принесения жертв на алтари богов Северного и Южного Египта, после чего фараона как бы вновь возводили на престол. Кроме того, он должен был пробежать определенное расстояние, видимо, чтобы доказать свою физическую силу. Один из самых прекрасных рельефов на стенах пирамиды Джосера показывает нам царя во время этого ритуального бега.

Имхотеп построил внутри ограды здание, предназначенное для церемонии хеб-сед. Здесь также стояло множество храмов с ложными дверными проемами из резного камня. Фасады их украшали высокие колонны с каннелюрами.[8] Профессор П. Ю. Ньюберри утверждает, что прообразами этих колонн были Herculanea gigantum. Он показал мне образчик этого растения в своем саду, и он действительно похож на колонны Имхотепа, даже его свисающие листья поразительно напоминают капители.

Эти колонны с каннелюрами, довольно схожие с колоннами дорического ордера, но более высокие и без фундамента, были весьма характерны для строений Имхотепа. И чем внимательнее мы изучаем эти архитектурные детали более чем пятитысячелетнего возраста, тем очевиднее становится, что перед нами — первые опыты крупномасштабного строительства из камня. Нигде человек еще не нашел подходящих архитектурных форм для нового материала. Здесь он еще только нащупывает дорогу, воспроизводя в камне то, что раньше делали из дерева или других материалов. Например, по словам Ж.-Ф. Лауэра, «входная колоннада поддерживает тяжелое каменное перекрытие из уложенных перпендикулярно друг другу длинных блоков с закругленными нижними сторонами, чтобы они походили на бревна из пальмовых стволов» (курсив мой. — Л. К.). И далее: «Сами колонны похожи на деревянные, в свою очередь напоминающие более древние опоры, которые делались из связок тростника». Подобные же примеры мы встречаем в подземных галереях под самой пирамидой. Мы уже говорили, что центральный покой в обнаруженной Эмери гробнице фараона I династии Аха был увешан тростниковыми циновками. В восточной галерее Стуненчатой пирамиды такие же циновки воспроизведены маленькими глазированными плитками синего цвета. Несомненно, подобные циновки висели на стенах дворца фараона при его жизни.

К востоку от входа в Заупокойный храм археологи обнаружили сердаб и в нем, в замурованной комнате, — статую Джосера в полный рост. Царственное изваяние в длинном парике ниже плеч сидело на кресле в парадном одеянии, ниспадающем до пола. Эта статуя ныне находится в Египетском музее, но ее гипсовая копия возвращена в сердаб.

За храмом, в северной стороне пирамиды, ряд крутых ступенек ведет к туннелю, спускающемуся сквозь скалу под пирамиду. Туннель сворачивает на запад, соединяется с другим и наконец приводит к вертикальному колодцу глубиной 92 фута. Над этим колодцем и стоит пирамида, а на дне его находится погребальный покой из черного гранита. От галерей, окружающих покой, разбегаются во всех направлениях многочисленные ходы. В одних были найдены барельефы с изображением Джосера, выполняющего религиозные обряды, в других — алебастровые capкофаги (один — с человеческими останками). Алебастровые пьедесталы указывали, где некогда стояли саркофаги, разбитые и разграбленные в глубокой древности. С восточной стороны под пирамиду ведет одиннадцать коридоров, прорубленных в скальном грунте. Очевидно, они предназначались для захоронений членов царской семьи.

Интересно отметить, что Ступенчатая пирамида первоначально была задумана не как пирамида, а как обыкновенная каменная мастаба. Внимательное изучение этого сооружения показало, что оно прошло через пять отчетливо различимых стадий развития, прежде чем приобрело свою теперешнюю форму. Вначале Джосер строит такую же мастабу, какие обнаружены в Бет-Халлафе, но только из камня, а не из кирпича, и не продолговатую, а квадратную. Далее он решает расширить свою мастабу во все четыре стороны. Пристройка оказалась на два фута ниже первоначального сооружения, и таким образом возникла первая ступенька. Он вновь изменяет свой план и делает гробницу продолговатой. И это его не удовлетворяет, и Джосер принимает новое решение. Он увеличивает основание в четвертый раз и строит на нем еще три мастабы, каждая из которых меньше предыдущей: получилась небольшая ступенчатая пирамида. Это ему понравилось, и он еще больше расширяет основание до 411х358 кв. футов. На нем он воздвигает окончательный вариант своей ступенчатой пирамиды из шести террас и облицовывает ее прекрасным известняком из Туры. В таком виде, если не считать исчезнувшей облицовки, пирамида Джосера сохранилась до наших дней.

Заслуга раскрытия эволюции пирамиды Джосера принадлежит в основном Людвигу Борхардту, однако за последние столетия ее изучали многие археологи: фон Минутоли (1821), англичане Виз и Говард Перринг (1837), Лепсиус (1843) и К. М. Фёрс (1924–1931). Каждому из них пирамида открывала часть своих тайн, но, когда современные исследователи добрались до более глубоких подземных галерей, они нашли множество предметов, которые проглядели их предшественники, в том числе два алебастровых саркофага — один из них с телом ребенка — и 30 тыс. каменных ваз. Чтобы извлечь их на поверхность, понадобилось три сезона работ. Тело самого Джосера так и не было найдено. Подобно большинству гробниц, его пирамида была ограблена еще в древности.

Правда, в 1934 г. археологи нашли стопу мумии. Возможно, это все, что осталось от великого фараона.

Джосер вовсе не был единственным правителем III династии, избравшим для своего погребения пирамиду. В Завиет-эль-Ариане близ Гизе найдены остатки двух сооружений, которые, по-видимому, были задуманы как пирамидальные гробницы, однако так и не были достроены. Одна из них, так называемая «Незаконченная пирамида», имеет глубокую, прорубленную в скальном грунте вертикальную шахту с длинным наклонным коридором, ведущим к ее основанию. По нему строители спускали гранитные блоки для погребального покоя. Такие же коридоры обнаружены в более поздних пирамидах: в полу их вырублены ступени, но посередине и по бокам оставлены приподнятые над ними гладкие поверхности, по которым спускали гранитные плиты. На некоторых из них доктор Рейснер нашел имя Небка — фараона III династии, о котором, кроме его имени, ничего не известно. По-видимому, он задумал воздвигнуть себе гробницу, подобную пирамиде Джосера, но успел соорудить лишь ее основание. От другой гробницы, Слоеной пирамиды, почти ничего не сохранилось. В конце III династии фараон Снофру сделал новый шаг в развитии пирамид. В Дашуре, намного севернее Саккара, он воздвиг одно из интереснейших сооружений Древнего Египта, так называемую Ромбовидную пирамиду, или Пирамиду с ломаными гранями. Она не ступенчатая, стены ее прямые, но на середине угол их странно меняется. Она достигает в высоту 320 футов, а сторона ее квадратного основания равна 620 футам.

До недавнего времени эту пирамиду связывали с именем Хуни, фараона III династии. Однако, весной 1947 г. Абдессалам Хусейн эффенди, занимавший до своей кончины пост директора отдела изучения пирамид при египетском правительстве, вновь открыл, впервые за последние сто лет, внутренние покои пирамиды. На одной из облицовочных плит погребального покоя он нашел картуш с именем фараона Снофру, и теперь эта пирамида считается гробницей последнего. В то же время археолог обнаружил на одном из каменных блоков маленькой, примыкающей пирамиды имя жены Снофры, царицы Хетепхери. Мне посчастливилось быть в Египте, когда Абдессалам Хусейн совершил это открытие, и я оказался одним из первых англичан, допущенных во внутренние покои пирамиды Снофру, с тех пор как их в последний раз видел Перринг в 1837 г.

Чтобы добраться до Дашура, нам пришлось от Каира миль двадцать плыть вверх по Нилу, затем верхом пересечь пустыню по руслу неглубокого вади. Наконец перед нами предстала величественная Ромбовидная пирамида, стоящая на высоком каменистом плато. От соседних пирамид она отличалась необычной формой. Грани ее не были прямыми от основания до верхушки, а в середине как бы переламывались, подъем сразу становился более пологим. Очевидно, это было сделано для того, чтобы уменьшить чрезмерное давление на центральный погребальный покой, а может быть, как полагал Перринг, строители просто торопились закончить работу.

На середине северной стороны пирамиды перед входом в нее был установлен деревянный помост. На нем стояла лебедка, с помощью которой археологи спускались в пирамиду на глубину 300 футов в маленькой тележке. Вместе с Абдессаламом Хусейном мы совершили такой спуск, лежа в тележке на спине, потому что галерея была очень узкой и низкой, сечением не более трех кв. футов.

Мы спускались ниже и ниже, и квадратик солнечного света над нами все уменьшался, пока, наконец, мы не достигли дна шахты. Здесь мы очутились в неожиданно просторном помещении площадью около 20 кв. футов, а высотой — до 80 футов! Кровля терялась в тени, которую не могли рассеять наши лампы-молнии. Казалось, мы попали в готический собор. Но мы были глубоко под землей. Вход в шахту находился примерно на уровне поверхности, а над нами еще возвышалась монолитная масса самой пирамиды высотой более 300 футов. Примерно в центре этого подземного покоя археологи соорудили шаткие леса и прикрепили к ним несколько веревочных лестниц. По этим лестницам нам и пришлось карабкаться, пока мы не достигли потолка. Наши лампы осветили сотни летучих мышей, свисавших со свода зала. Здесь, на высоте 80 футов от пола, Абдессалам Хусейн показал нам отверстие, прорубленное в стене. Это был вход в горизонтальную галерею сечением около двух квадратных футов. По ней мы поползли на животах, отметив про себя надпись: «Открыто в 1837 году». Ее оставил английский археолог Перринг сто лет назад.

Наконец мы получили возможность встать во весь рост. Пока мы переводили дыхание, я увидел, что мы стоим под входом в другую камеру пирамиды, но он находился от нас уже не так высоко. С помощью арабов-рабочих мы вскарабкались по почти вертикальной стене и очутились, потные и грязные, в Верхнем покое. Рабочие осветили потолок, и мы увидели, что в отличие от потолка Нижнего покоя он неровный и грубо обработан. Большие куски камня вывалились из кровли, несомненно, из-за чудовищного давления всей массы пирамиды, а другие блоки выглядели так, словно вот-вот обрушатся нам на головы. Абдессалам Хусейн рассказал нам, что, когда Перринг обнаружил этот покой, состояние потолка настолько его тревожило, что он боялся здесь работать. Где находилось тело фараона — в Верхнем или Нижнем покое, — до сих пор неизвестно.

От Верхнего покоя отходит еще одна галерея. Она пронизывает всю толщу пирамиды и выходит примерно на середину ее западной стороны. Этим проходом не пользовались со времен постройки пирамиды: верхний его конец до сих пор закрыт облицовочными плитами, а нижний — задвинут каменным блоком, зацементированным с обеих сторон. Таким образом он был запечатан в те времена, когда узкий горизонтальный лаз был открыт, иначе рабочие оказались бы замурованными в пирамиде. Перринг указывает на это в своей книге, поэтому нам было трудно согласиться с Абдессаламом Хусейном, который считал, что примитивная горизонтальная галерея, по которой мы сюда прошли, якобы вырублена позднее грабителями пирамид. Ни в одном из этих покоев не оказалось ни саркофагов, ни следов погребальной утвари. Правда, Абдессалам Хусейн нашел в шахте близ Нижнего покоя остатки благовоний. Он также обнаружил в верхнем конце этой шахты две ложные двери, высеченные на камне. Они представляют особый интерес, ибо Тексты пирамид, самые древние религиозные документы в истории Египта, содержат следующие слова: «Отверзни двери на небеса усопшему фараону».

И вот здесь впервые внутри пирамиды оказались изображения таких дверей.

Поскольку никто не мог обнаружить ни тела фараона, ни следов саркофагов, Абдессалам Хусейн предположил, что древние грабители тоже не смогли их найти. Возможно, они лежат до сих пор где-нибудь в потайной комнате, скорее всего, в толще каменной кладки между полом Верхнего покоя и потолком шахты с ложными дверями. Такое предположение соблазнительно и романтично, однако до последнего момента, когда писалась эта книга, никакого захоронения обнаружить так и не удалось. Вполне вероятно, что Снофру так и не был погребен в этой пирамиде. Он построил себе еще одну в Медуме, в нескольких милях южнее. Правда, Масперо, проникший в эту вторую пирамиду в 1881 г., и там не нашел даже следов саркофага.

Можно лишь посочувствовать царям Древнего царства. Их грандиозные памятники, пусть даже изуродованные всесильным временем и руками грабителей, стоят до сих пор, а от хрупких тел человеческих, которые они должны были хранить, не осталось, увы, ничего!

«Те, кто хотел увековечить себя только пирамидами, — писал сэр Томас Браун, — увековечили свои заблуждения…»

Глава IV КАК И ДЛЯ ЧЕГО СТРОИЛИ ПИРАМИДЫ

Самая древняя пирамида, сохранившаяся в Египте, это Южная пирамида в Дашуре, расположенная недалеко от Ромбовидной пирамиды Снофру. Хотя она построена раньше Великой пирамиды, она не намного уступает ей по размерам. Сторона основания Южной пирамиды достигает 720 футов, а высота — 325 футов. Строитель ее неизвестен. Долгие годы ее приписывали Снофру, однако его имя обнаружили на камне основания Ромбовидной пирамиды. Очевидно, ее соседку воздвиг другой фараон III династии, скорее всего Хуни, который правил до Снофру.

Снофру построил себе в Медуме вторую пирамиду, которая первоначально, по-видимому, была ступенчатой, но затем углы между ступенями заполнили и стены сровняли. Более поздние поколения ободрали каменную облицовку, оставив какое-то странное сооружение, уцелевшее до наших дней: гору песка и щебпя, над которой возвышается высокая башня — сердцевина пирамиды. Такая же участь постигла многие другие пирамиды. Они служили удобными каменными карьерами для последующих фараонов, без зазрения совести разрушавших памятники своих предков.

Сыном и преемником Снофру был Хеопс. Решив перещеголять всех своих предшественников, он воспользовался высоким местоположением Гизе и воздвиг там самую большую, Великую пирамиду, со сторонами но основанию 755 футов и высотой 481 фут. Она называется «Горизонт Хеопса». Даже сегодня, когда ее размеры уменьшились до 746 футов по основанию и 450 футов в высоту, Великая пирамида остается царицей всех пирамид. Ни один из преемников Хеопса не смог его превзойти. Лишь Хефрену, которого отделяет от Хеопса только одно царствование, почти удалось построить такую же пирамиду. Он построил свою рядом с пирамидой Хеопса. Она имела первоначально 707 футов по основанию и 471 фут в высоту. Но Хефрен сплутовал: он поставил свою пирамиду на более высоком месте, и потому сейчас она кажется даже выше своей предшественницы. Зато пирамида Микерина уже не идет ни в какое сравнение: основание ее занимает вдвое меньшую площадь. Это постепенное уменьшение размеров пирамид свидетельствует об ослаблении могущества последующих фараонов. Великую пирамиду мог построить лишь правитель, который осуществлял полный контроль над всей экономикой страны. Все принадлежало ему: материалы, неограниченные ресурсы рабочей силы, искусство лучших мастеров страны. Правление Хеопса было вершиной могущества египетских фараонов. После него начался спад.

Как архитектурный ансамбль пирамиды Гизе не имеют себе подобных. Приближаясь к ним со стороны Каира, путешественник проезжает по мягкой, залитой гудроном дороге на Гизе мимо вилл каирских богачей, утопающих в тенистых рощицах пальм, за которыми среди густой зелени полей поблескивают воды оросительных каналов. Дорога идет вверх, сворачивает налево, поднимаясь на плато, и внезапно перед глазами встает Великая пирамида. 450 футов побуревшего от солнца известняка. За ней — вторая, пирамида Хефрена, третья — пирамида Микерина. А дальше — тянутся многочисленные «улицы» мастаб, гробниц знати, везирей, хранителей казны, военачальников царского двора, сопровождавших фараона после смерти, как они это делали при жизни. Вокруг вскрытых, разграбленных могил пустыня изуродована производившимися веками раскопками, почва усеяна черепками, но чуть подальше взрытое море песков успокаивается и до самого западного горизонта простирается золотое ровное пространство, такое же бесплодное и пустынное, как во времена фараонов.

Это первое незабываемое впечатление. Второе далеко не столь приятно. Пирамиды, до которых довольно просто добраться из Каира, заплатили печальную дань всех великих памятников, ставших излюбленным местом туристов. Тем не менее тысячи посетителей, снующих вокруг, подобно пигмеям, не мешают вам наслаждаться. Пирамиды колоссальны, а пустыня необъятна. Однако существуют еще арабские драгоманы, которые набрасываются на путешественника, как рой слепней, и отогнать их невозможно. После яростной схватки между собой — «Я увидел его первым!» — они предлагают, нет, требуют, чтобы вы следовали за ними — только за ними! — и выслушивали их весьма красочные, но далеко не точные объяснения. В большинстве своем эти «гиды» симпатичны и довольно забавны, кое-кто из них даже показывает потертые бумажки с благодарностями от знаменитых посетителей. Наибольшей популярностью пользуются благодарности лорда Ллойда и лорда Китчнера, а нам однажды попался драгоман, который гордо заявил, будто сопровождал самого Ноэла П. Коуэрда.[9] Разумеется, драгоманов нельзя ругать огульно. Им надо как-то зарабатывать на жизнь, а Египет — их родная страна. Но порой вас охватывает жгучая зависть к исследователям и археологам прошлого, которые видели эти памятники задолго до того, как они превратились в объекты коммерческого туризма.

Одним из первых европейских «посетителей» был греческий историк Геродот, побывавший в Египте примерно в 450 г. до н. э. Большую часть сведений о пирамидах он получил от жрецов. Они же рассказали ему, что Хеопс, строитель Великой пирамиды, «повелел закрыть все святилища и запретил совершать жертвоприношения. Затем заставил всех египтян работать на него. Так, одни были обязаны перетаскивать к Нилу огромные глыбы камней из каменоломен в Аравийских горах (через реку камни перевозили на кораблях), а другим было приказано тащить их дальше до так называемых Ливийских гор. Сто тысяч человек выполняли эту работу непрерывно, сменяясь каждые три месяца. Десять лет пришлось измученному народу строить дорогу, по которой тащили эти каменные глыбы. Работа, по-моему, едва ли не столь же огромная, как постройка самой пирамиды… Сооружение самой пирамиды продолжалось 20 лет. Она четырехсторонняя, каждая сторона ее шириной 8 плефров [29,6 м] и такой же высоты, и сложена из тесаных, тщательно прилаженных друг к другу камней. Каждый камень длиной по крайней мере 30 футов.

…Сначала она идет в виде лестницы уступами, которые ученые называют площадками или ступенями. После того как заложили первые камни [основания], остальные поднимали при помощи помостов, сколоченных из коротких балок… Таким образом, сначала была окончена верхняя часть пирамиды, затем соорудили среднюю и напоследок самые нижние ступени на земле. На пирамиде египетскими письменами было обозначено, сколько редиски, лука, чеснока съели рабочие. И, как я очень хорошо помню, переводчик, который читал мне надписи, объяснил, что на все это было израсходовано 1600 талантов серебра[10]…» [Геродот, II § 124–125, перевод Г. А. Стратановского].

Археологические свидетельства, собранные Питри и другими учеными, в основном подтвердили сведения Геродота, хотя размеры пирамиды были неверными, а упоминание о «редиске, луке и чесноке» и прочем заставляет предполагать, что Геродот, по всей видимости, беседовал с переводчиком. Он также пересказывает старую скандальную историю о дочери Хеопса, которая якобы построила себе пирамиду из постыдных даров — по камню с каждого любовника. И эту историю он явно почерпнул из того же источника.

Однако Геродот приводит два факта, которые следует запомнить.

Во-первых, пирамида от вершины до основания была облицована прекрасными известняковыми плитами и увенчана гранитной «пирамидкой» с позолоченными гранями, чтобы отражать первые лучи восходящего солнца. Сегодня на Великой пирамиде не осталось и следа этой облицовки из известняка. Она вся ободрана, и теперь вместо сверкающих гладких стен перед нами предстают ряды ступеней. Мы уже не видим пирамиду такой, какой видели ее строители или даже Геродот.

Во-вторых, первоначально пирамиду с берегом Нила соединяла дамба, которая имела двойное назначение: по ней перетаскивали на плато пирамид обтесанные глыбы, а затем она играла роль церемониальной дороги, по которой проходили погребальные и другие религиозные процессии. У начала дамбы на берегу реки ставился Нижний храм, где совершали обряды, связанные с бальзамированием, а на другом ее конце, в тени самой пирамиды — Погребальный храм. В заключительной стадии строительства эти дамбы перекрывали крышей, так что они представляли собой длинный крытый коридор с рельефными изображенияхми на стенах. Кровли и стены их давно исчезли, и от самих храмов почти ничего не осталось, за исключением руин Нижнего храма Хефрепа. Однако в эпоху Древнего царства эти сооружения занимали одно из важных мест во всем комплексе пирамид. Сегодня, рассматривая пирамиды изолированно, в отрыве от этого комплекса, нам невозможно представить себе, как они выглядели на самом деле в древности.

Геродот не говорит, входил ли он в Великую пирамиду. Скорее всего, нет. Иначе такой внимательный наблюдатель, как он, наверняка бы об этом упомянул. Но если бы он и вошел в пирамиду, он увидел бы только пустую гробницу, ибо погребения Хеопса и его преемников были разграблены за две тысячи лет до Геродота, во времена смут VII и X династий. Несомненно, когда-то входы в пирамиду вновь замуровали, а месторасположение их забыли: об этом говорят следы взломов и новые лазы, прорытые в последние столетия. Пирамиду вскрывали и в римскую эпоху: Страбон рассказывает, как был открыт, а потом опять замурован главный вход. Восемь столетий спустя арабский халиф Ма'мун решил поживиться сокровищами пирамиды и приказал прорубить в западной ее стене туннель, который до сих пор называют «Дыра Ма'муна». Однако грабители выбрали неправильный путь и никогда бы не добрались до входной галереи, если бы случайно не выворотили гранитную глыбу, замыкавшую запечатанный вход в наклонную шахту. Слуги Ма'муна услышали, как огромный камень с грохотом обрушился в недра пирамиды. Сориентировавшись по звуку, они начали прокладывать туннель в западном направлении и наконец сделали пролом в первоначальную входную галерею: Сгорая от нетерпения, ворвались они по ней в царскую усыпальницу в самом сердце пирамиды. Но они опоздали. Опоздали на целых тридцать столетий! Перед ними стоял пустой саркофаг.

Интерес к пирамидам начал вновь расти в XVIII в. Неутомимый Ричард Покок, разумеется, видел их, и появление его «Путешествий» привлекло в Египет еще больше европейских путешественников. Но лишь XIX столетие стало веком исследования пирамид. Их изучали, измеряли, зарисовывали и создавали всевозможные теории. Пирамидами занималась целая плеяда египтологов: Кавилья, Бельцони, Виз и Перринг, Лепсиус, Борхардт, Питри и другие.

Среди первых исследователей пирамид следует отметить Джованни Бельцони. Этот итальянский инженер жил в Англии. В 1815 г. он отправился в Египет, надеясь продать султану Махомету Али изобретенную им гидравлическую машину. Ему это не удалось, и Бельцони очутился в Египте на мели. Денег у него почти не оставалось, и он решил поездить по стране в поисках предметов древности. Он провел в Египте и Судане пять лет и позднее написал очаровательный и наивный отчет о своих приключениях под названием «Об исследованиях и последних открытиях в пирамидах, храмах, гробницах и на раскопках в Египте и Нубии». Современные египтологи с недоверием относятся к его методам исследований, но эта увлекательная книга свидетельствует об истинной любви автора к Древнему Египту. Кроме того, во время своих поисков ему пришлось столкнуться с такими трудностями и опасностями, что большинство путешественников XX в. от них бы просто поседело.

Бельцони первым за последнее столетие вошел в пирамиду Хефрена, и рассказ об этом подвиге стоит процитировать:

Для начала Бельцони изучил южную сторону пирамиды Хефрена:

У Бельцони было совсем мало денег, однако ему удалось нанять арабов для расчистки песка у северной стороны пирамиды Хефрена. После долгих поисков они нашли вход в «проломленный лаз», сделанный, видимо, в то время, когда в пирамиду пробились слуги Ма'муна. Условия работы в этом проходе были весьма опасными:

После этой неудачи Бельцони заново обследовал пирамиду Хефрена и сравнил ее с Великой пирамидой. Он вычислил, что вход в гробницу Хеопса находился не в самом центре северной стены, поскольку входная галерея вела строго по прямой к восточному углу царской усыпальницы, а не к ее середине.

Археолог снова собрал своих арабов, и они принялись за работу, бормоча про себя: «Магпун!», что означает сумасшедший.

Надежда возродилась 1 марта, когда Бельцони обнаружил три больших гранитных блока, из которых два были вмурованы в кладку друг против друга. И на следующий день:

Внизу дорогу исследователю преградила вставленная в пазы плита толщиной один фут и три дюйма.

Описав входную галерею, Бельцони рассказывает, как он очутился в другой, горизонтальной, вырубленной в скальном массиве. Она привела его в большую комнату.

Бельцони нашел гробницу пустой, так же как и арабы, опередившие его на много столетий. Однако его раскопки, измерения и описания уцелевших проходов представляли для египтологов немалую ценность. Что касается костей из саркофага, то Бельцони вначале думал, что это остатки человеческого скелета. Однако, как он сам объясняет: «Когда их отослали в Лондон, оказалось, что это бычьи кости. Некоторые самодовольные личности, для которых возможность сострить важнее исторической истины, не нашли ничего умнее, как окрестить эти кости говяжьими, просто так, шутки ради. Что ж, это говорит об их вкусе и понимании древнего мира».

На этом выпаде, под занавес, против его извечных противников мы покидаем сеньора Бельцони. Впрочем, нам еще предстоит с ним встретиться вновь в Долине царских гробниц в Фивах.

После него пришли полковпик Виз и Говард Перринг, одержимые исследователи, которые изучили, измерили и зарисовали многие пирамиды. Затем немецкий ученый Лепсиус, создатель «теории наращения», согласно которой каждый фараон ежегодно надстраивал свою пирамиду на определенную высоту, следовательно, чем больше пирамида, тем дольше царствовал фараон, и наоборот. Но кроме этой, давно уже отброшенной теории существовали и другие фантастические измышления людей, которых влекли к себе пирамиды Гизе: будто бы это обсерватории, храмы, зернохранилища, эталоны стандартных мер — все что угодно, но только не гробницы! Все эти бессмыслицы развеял прахом и в то же время открыл нам истинное чудо пирамид один человек — сэр Флиндерс Питри. И сделал он это не путем догадок и абстрактных рассуждений, а на основе научных измерений и точного математического расчета.

Он провел в Гизе три рабочих сезона, с 1880 по 1882 г., изучил каждый дюйм некрополя, тщательно определил ориентировку пирамид и измерил все их детали, снаружи и внутри, с помощью самых совершенных измерительных инструментов, доступных в то время. Результаты Питри опубликовал в книге «Пирамиды и храмы Гизе», которая остается одним из основополагающих трудов на эту тему, хотя с тех пор и были проведены более точные измерения.

Поражает своим совершенством ориентировка Большой пирамиды. Четыре ее стороны длиной более 700 футов каждая смотрят почти точно на север, юг, восток и запад. Они ориентированы так безупречно, что по ним, право же, можно выверять компас. В 1925 г. мистер С. Г. Коул из Топографического департамента Египетского правительства, пользуясь более точными инструментами, чем Питри, определил ошибки в ориентировке сторон Большой пирамиды так:

Таким образом, максимальная ошибка в ориентировке составляет всего 5 30˝, т. е. чуть больше одной двенадцатой градуса! А для южной стороны — всего одну тридцатую градуса.

Какие же великолепные инженеры спроектировали и воздвигли это гигантское сооружение с такой точностью? И как они это сделали? Остается только удивляться. Древние египтяне не знали магнитного компаса. Они, конечно, могли примерно определить восток и запад по наблюдениям за солнцем в дни равноденствия, но, по словам И. Е. С. Эдвардса («Пирамиды Египта»), «конечная ошибка… могла бы быть гораздо больше, чем это обнаружено по крайней мере в двух главных пирамидах Гизе…»

Эдварде полагает, что строители пирамид могли определить стороны света, наблюдая за положением звезды в северной части неба в момент ее восхода и захода.

Представьте себе, например, воткнутый в землю вертикальный стержень, окруженный на некотором расстоянии низкой стеной с абсолютно горизонтальным верхним срезом. У стержня стоит человек, а у стены, внутри нее, другой. На северном небосводе выбрана для наблюдений яркая звезда. Когда человек у стены замечает ее, он предупреждает того, кто стоит у стержня. Как только звезда появляется над краем стены, первый наблюдатель смотрит на нее через стержень, отмечает ее положение, а второй делает метку на стене. Звезда пересекает небосвод, и когда она заходит через двенадцать часов за край стены, тот же процесс повторяется, и на стену наносят вторую метку. Для большей точности такие наблюдения проводят множество раз. Затем прочерчивают линии от стержня к меткам, по земле. (Для точности применяют плотницкий отвес.) Разделив пополам угол между линиями, наблюдатели получают среднюю линию, указывающую север и юг. Две другие кардинальные точки можно получить, проведя еще одну линию, под прямым углом к первой. Это, разумеется, упрощенное объяснение, но оно показывает, каким образом могли быть ориентированы пирамиды по сторонам света.

Питри тщательно изучил облицовочные плиты, которые некогда покрывали всю пирамиду. Некоторые из них, у основания, все еще стоят на своих местах. Чистота их обработки поистине невероятна!

Египетские строители пользовались бронзовыми инструментами. Вставные резцы и зубья могли быть из берилла, топаза, хризоберилла, сапфира или кристаллов корунда. Для распиливания камней они употребляли большие бронзовые пилы с вставными зубьями. В некоторых местах, например на гранитном саркофаге Хеопса, отчетливо видны следы таких пил. Сворачивая пилу в кольцо, египтяне путем ее вращения могли вырезать круглые отверстия. Для обработки более мелких предметов режущий инструмент устанавливали неподвижно, а сам предмет вращали. Питри говорит: «По-видимому, во времена IV династии токарный станок был так же привычен, как в нашей современной мастерской».

Некоторые великолепные диоритовые кубки явно выточены на токарном станке. В ручной обработке они бы не могли быть такими аккуратными. Несмотря на обилие найденных резцов и долот, до сих пор не удалось обнаружить ни одной пилы или сверла со вставными зубьями из драгоценных камней. Но это и не удивительно! Ценность их была велика, и их тщательно оберегали, а по мере износа оправы драгоценные камни вынимали и вставляли в новый инструмент.

Большую часть известняковых блоков, из которых построены пирамиды, добывали в каменоломнях на Моккатамских холмах, на противоположном берегу Нила, и переправляли на баржах в периоды разливов. Гранит для облицовки галерей, погребальных покоев и для запирающих скользящих плит привозили из Асуана (Верхний Египет). Исследования Питри подтвердили рассказ Геродота о том, как каменные блоки поднимали и устанавливали на место.

Когда укладывали ряд блоков, к нему подводили длинную пологую насыпь из камней и земли, по которой втаскивали блоки для следующего ряда. Когда заканчивали укладку этого ряда, насыпь поднимали до нужного уровня, причем наклон ее оставался прежним. Таким образом, по мере продвижения работ эта насыпь становилась все длиннее и длиннее.

Тяжелые, многотонные блоки устанавливали на место с помощью рычагов, тех самых «механизмов из коротких деревянных брусьев», о которых рассказывал Геродот. Судя по настенным росписям, египтяне не знали механизмов более сложных, чем рычаги, катки и наклонные плоскости. Даже самые крупные блоки Большой пирамиды, 56 плит перекрытия над Погребальным покоем Хеопса, можно было поднять с помощью рычагов, хотя каждая из них весила 54 тонны. Питри описал способ, которым, очевидно, пользовались египтяне. Каменный блок сначала с одной стороны приподнимали ломами и подсовывали под него ряд брусьев, а затем то же самое делали с другой. Потом возвращались к первой стороне и подкладывали второй поперечный ряд брусьев. Операция повторялась до тех пор, пока блок не оказывался на нужной высоте.

«Никакая другая система, — пишет Питри, — не могла бы позволить людям поднять такую массу с помощью одних ломов и рычагов». По его расчетам, приподнять ломами край одной плиты перекрытия могли десять человек, а шесть таких бригад могли установить на место все 56 многотонных плит всего за один год. В пирамиде были найдены куски медных листов, которые подкладывали под каменные блоки, чтобы ломом не выкрошить известняк.

Геродот описывает Хеопса как святотатца и тирана, который истощил силы народа постройкой своей колоссальной гробницы. Однако, как указывает Питри, это не совсем справедливо. В течение трех месяцев в году, в периоды разливов Нила, люди все равно не могли работать на полях и пребывали в бездействии. Именно в эти три месяца 100 тыс. человек переправляли на баржах обтесанные блоки из каменоломен через Нил. Для того чтобы управлять тяжело нагруженными баржами на быстрой реке в половодье, требовалось много рук и немалое искусство. Затем блоки на полозьях втаскивали по дамбе на плато пирамид. В течение же всего года на постройке было занято вряд ли более четырех тысяч человек. В основном это были искусные рабочие, каменщики и пр. Питри обнаружил сохранившиеся фундаменты от их бараков. Кроме того, он нашел на северном краю плато огромную кучу бытового мусора, который рабочие сбрасывали со скалы. Среди этого мусора оказались «черепки типичной посуды, перемешанные со щепками и крошкой угля, и даже обрывок веревки; на ней, по-видимому, спускали мусорную корзину».

Интересно, каковы они были, эти тысячи неведомых египтян, которые в поте лица трудились двадцать лет, чтобы воздвигнуть величайший в мире каменный монумент? Чувствовали они себя рабами, всего лишь орудиями в руках охваченного манией величия тирана? Или, может быть, отождествляли себя с могуществом фараона, воплощенным в камне? Вряд ли мы это узнаем.

Как и в Ступенчатой пирамиде, в пирамиде Хеопса были выявлены неоднократцые изменения плана. Вначале погребальные покои хотели вырубить в скальном массиве под пирамидой, но они так и остались незавершенными. Когда уложили основание, решили построить эти покои внутри самой пирамиды. Поэтому сквозь кладку с пологим уклоном была проложена входная галерея, которая примкнула к Большой галерее длиной 153 фута и высотой 28 футов с консольными перекрытиями. Это было одно из самых замечательных архитектурных сооружений Древнего царства. По слегка наклонным ступеням галереи мы поднимаемся в царскую усыпальницу из гранита, расположенную в самом сердце пирамиды (ее длина 34 фута 4 дюйма, ширина 17 футов 2 дюйма и высота 19 футов). По расчетам, кровля усыпальницы должна выдержать вес 400 тонн. Над ней расположены три так называемые «разгрузочные комнаты», чтобы кровля не обрушилась под тяжестью пирамиды. В одном углу усыпальницы стоит гранитный саркофаг без крышки, где некогда покоилась мумия Хеопса. По сравнению с самой пирамидой, саркофаг обработан очень грубо, на нем еще видны следы пил и дыры от сверл. И в самой усыпальнице чувствуется какое-то странное несоответствие. Качество кладки великолепное, но все уровни неверны. Исследование Питри показало, что вся усыпальница перекошена так, что горизонтальные ряды кладки в северо-восточном углу на два с четвертью дюйма выше, чем в юго-западном. Эта и другие погрешности наводят на мысль, что ее достраивали второпях. Возможно, главный мастер-строитель пирамиды, заложивший ее основание с такой поразительной точностью, умер, и уже кто-то другой следил за постройкой царской усыпальницы.

Под усыпальницей находится вторая, меньшая по размерам комната, к которой ведет горизонтальный коридор, отходящий от Входной галереи как раз на пересечении с Большой галереей. Арабы назвали эту комнату «усыпальницей царицы», но это неверно. По всей видимости, здесь должен был покоиться сам Хеопс. Однако первоначальный план был еще раз изменен, и усыпальницу фараона построили над ней, соответственно изменилось и направление Большой галереи. Вместе с тем так называемая «усыпальница царицы» могла быть сердабом пирамиды. Там имеется ниша, где когда-то могла стоять статуя фараона.

В этом общем рассказе о Древнем Египте невозможно описать с надлежащими подробностями все памятники Гизе — Вторую и Третью пирамиды, маленькие пирамиды цариц, Нижний храм Хефрена и даже сфинкса, который, по-видимому, был портретным изображением Хефрена в образе бога-солнца, охраняющего некрополь. Для этого читателям надо обратиться к специальным трудам, список которых приведен в разделе «Библиография». Однако, прежде чем завершить эту главу, попытаемся рассмотреть еще один интересный вопрос: почему фараоны Древнего царства избрали для своих гробниц форму пирамиды?

Борхардт и другие, как мы уже знаем, полагали, что эта форма появилась в процессе эволюции: от мастабы к ступенчатой пирамиде, от ступенчатой — к настоящей. Таково общепринятое мнение. Однако И. Е. С. Эдварде считает эту теорию неубедительной. По его мнению, пирамидальная форма царских гробниц была выбрана не столько из практических, сколько из религиозных соображений. Его теория сводится к следующему.

Гробницы фараонов I и II династий в форме мастабы были задуманы как вечное обиталище усопших царей. В этом обиталище и вокруг него должна была проходить их загробная жизнь. Однако позднее, в какой-то неустановленный период, возможно между II и III династиями, возникло иное представление, согласно которому фараон после смерти воплощался в бога-солнце. Тексты пирамид содержат такие слова: «Для него воздвигнута лестница на небеса, дабы он мог по ней подняться на небо».

Весьма соблазнительно предположить, что Ступенчатая пирамида представляла такую лестницу на небеса. Фараон Джосер, как мы уже знаем, строил себе разные гробницы: мастабу в Бет-Халлафе, ступенчатую пирамиду в Саккара и еще одну мастабу внутри ограды Ступенчатой пирамиды. Возможно, в то время две религиозные системы боролись за право господства, и Джосер пытался выбрать себе лучший из загробных миров.

Если эволюционная теория Борхардта правильна, тогда после постройки первой настоящей пирамиды все последующие пирамиды должны были копировать этот образец. Однако Снофру, построивший свою Ромбовидную пирамиду в Дашуре, которая почти несомненно была задумана как настоящая пирамида, тем не менее воздвиг себе в 28 милях от нее в Медуме вторую гробницу. И эта гробница, по мнению археологов, была построена после, а возможно, и одновременно с Ромбовидной пирамидой, но главное, она первоначально была ступенчатой пирамидой.

И здесь, видимо, происходили какие-то изменения в религиозных мировоззрениях. Профессор Брэстед утверждает, что настоящие, истинные пирамиды были, по сути, воплощением символа бога солнца, который почитался в Гелиополе. Этим символом была «пирамидон», маленькая пирамида, названная бен-бен.

«Почему же был избран такой символ?» — спрашивает Эдварде. И вместо ответа дает описание солнечных лучей, пробившихся сквозь тучи. «Когда стоишь на дороге в Саккара и смотришь на запад, — пишет он, — иной раз можно увидеть, как солнечные лучи устремляются к земле… примерно под таким же углом, какой имеют грани Большой пирамиды».

А теперь обратимся снова к Тексту пирамид.

Вот изречение № 523:

Может быть, смысл настоящей пирамиды заключался в том, чтобы символизировать лучи солнца?

Эдварде в подкрепление своей теории приводит и филологические доказательства. Например, древние египтяне называли пирамиду M(e)r. Если бы можно было доказать, что это слово состоит из префикса М, который обозначает «место», и известного корня, включающего согласную букву r, который означает «подниматься, восходить, возноситься», то M(e)r можно перевести, как «Место Вознесения». Но такое толкование до сих пор не доказано.

Если в то время существовали два враждебных культа, один из которых обожествлял ступенчатую пирамиду, а другой — настоящую пирамиду, это объяснило бы, почему Снофру построил себе и ту и другую. Позднее, когда культ настоящей пирамиды восторжествовал, он перестроил ступенчатую гробницу в Медуме, превратив ее в настоящую пирамиду с ровными гранями. После этого все его преемники строили классические пирамиды, за исключением Джедефра, преемника Хеопса. Вместо того чтобы воздвигнуть себе пирамиду в Гизе, где места было предостаточно, Джедефра построил в Абу-Роаше ныне разрушенный монумент, который предположительно был ступенчатой пирамидой. Не оставался ли он одним из последних приверженцев старого культа? Это неизвестно.

Мы изложили взгляды Эдвардса очень сжато, и те, кто захотят познакомиться с ними подробнее, должны обратиться к его книге «Пирамиды Египта». Он выдвинул интереснейшую теорию, но пока она не получила окончательного подтверждения.

Глава V МАТЬ ХЕОПСА

Пирамиды Гизе и сотни окружающих мастаб известны более пяти тысяч лет. В отличие от более поздних погребений никто не пытался их скрыть: кирпичные или каменные надгробия четко обозначали, где находятся могилы. На протяжении почти всех этих пятидесяти столетий они были приманкой для грабителей, и трудно себе представить, чтобы хоть одна из этих гробниц, особенно царская, не была обнаружена вплоть до нашего, XX века. Но все-таки так случилось. Об этом, одном из великих подвигов египтологии, о том, как была найдена нетронутая царская гробница, как велись ее раскопки и восстанавливалась из деревянных и металлических обломков великолепная погребальная утварь, мы намерены поведать в форме детектива, пусть читатель сам попробует подобрать ключи к загадкам, которые одна за другой возникали во время раскопок, а затем сравнит свою версию с драматической историей, восстановленной археологами на основе тех же самых фактов.

С точки зрения истории следует обратить особенное внимание на два действующих лица: Хеопса, строителя Большой пирамиды в Гизе, и его отца, фараона Снофру, построившего Ромбовидную пирамиду в Дашуре и еще одну, полуразрушенную, в Медуме.

В 1902 г. экспедиция Гарвардского университета (Бостон) по лицензии египетского правительства приступила к раскопкам в Гизе. Работы продолжались двадцать три года; за это время было обследовано две трети некрополя к западу от пирамиды Хеопса и малые пирамиды к востоку от нее, вплоть до сфинкса. Улицы мастаб тщательно расчищали, раскапывали и осматривали, но все захоронения, и, разумеется, царские, оказывались разграбленными, и по большей части еще в глубокой древности. Тем не менее экспедиция продолжала работать год за годом, раскапывая, расчищая, фотографируя и зарисовывая настенные росписи, рельефы, статуи и иероглифические надписи.

В 1924–1925 гг. экспедиция под руководством доктора Рейснера приступила к раскопкам мастаб к востоку от пирамиды Хеопса, где были обнаружены погребения его семьи, в том числе три маленькие пирамиды жен фараона. Кроме того, здесь же — между этим некрополем и самой большой пирамидой — было найдено основание Заупокойного храма Хеопса, вымощенное черным базальтом.

Весь этот некрополь пересекала широкая дорога, названная археологами Улицей цариц, потому что на ее западной стороне стояли три малые пирамиды жен фараона. Напротив них было целое скопление больших мастаб, под которыми, как установили археологи, покоились некогда сыновья Хеопса: старший сын Кауаат, а также Хорджедеф,[11] Хнумбареф, Хуфукаф и Менхкаф, и дочери — принцесса Мересанх, жена фараона Хефрена, и принцесса Хетеппа. Все эти гробницы были разграблены.

1 ноября 1924 г. экспедиция. Рейснера приступила к обследованию юго-западного угла некрополя. Работа предстояла нелегкая. Прежде всего необходимо было удалить песок, камни и мусор, чтобы добраться до фундамента, затем проникнуть до нижнего уровня и, наконец, до скального массива. Таким образом, приходилось расчищать и исследовать каждый квадратный фут и при этом тщательно просеивать весь мусор. Только благодаря таким методическим раскопкам, считал Рейснер, он мог быть уверен, что ничего не упустил.

Неподалеку от пирамид царских жен археолог наткнулся на прорубленный в скальном грунте лаз, который вел под груду строительного мусора, оставленного каменотесами. Когда рабочие начали расчищать этот участок, оказалось, что здесь было основание незавершенной пирамиды. Был начат уходящий вглубь коридор, выложены первые ряды кладки, но затем разобраны: известковый раствор все еще указывал, где лежали каменные блоки. План и размеры незаконченной усыпальницы напоминали самую восточную из пирамид цариц. К северу от этой незавершенной гробницы почва слегка подымалась продолговатым бугром, а рядом находилась древняя каменоломня, где вырубали известняковые блоки во времена Хеопса. Однако запасы камня в ней не были истощены. И все это — под слоем времен IV династии.

9 февраля штатный фотограф экспедиции собирался сделать снимки этой каменоломни, как вдруг заметил белую полоску известнякового раствора, ведущую к продолговатому бугру. Ахмед Саид, главный реис, надсмотрщик арабских рабочих Рейснера, расчистил песок и щебень и обнаружил на склоне бугра неправильное овальное пятно из такого же раствора. Позднее анализ показал, что это был сульфат извести.

Когда рабочие удалили слой известнякового цемента, под ним, к их великому изумлению, оказалось прямоугольное отверстие, прорубленное в скале и заложенное блоками из известняка. Блоки убрали и нашли за ними наклонный коридор, который привел археологов к вертикальной шахте, также заполненной обтесанными известняковыми глыбами. Эта шахта явно была прорублена сверху, сквозь стоящую над ней скалу. Сотрудники Рейснера обследовали ее и нашли вход в шахту, тщательно замурованный и замаскированный камнями под естественную поверхность скалы. Над входом не было и следов какой-либо надстройки.

В это время доктор Рейснер находился в Америке в коротком отпуске, и расчистку вертикальной шахты вели его ассистенты Алан Роу и Г. Д. Р. Гринлиз с помощью Ахмеда Сайда. Работы начались 23 февраля. Вначале входной туннель был заложен хорошо обтесанными известняковыми блоками, но под ними лежали необработанные глыбы. Археологи рассчитывали найти усыпальницу в 30 футах от поверхности, поскольку в большинстве мастаб глубина вертикальных шахт колебалась от 30 до 50 футов. Но на этом уровне они обнаружили только небольшой замурованный ход в стене шахты. Вскрыв его, они увидели нишу, где лежали остатки ритуальных жертвоприношений: череп и три ноги быка, два сосуда для пива, кусочки древесного угля и осколки черного базальта.

А дна шахты еще не было видно. На уровне 40 футов археологи нашли черепки красной керамики. В стенах появились опасные трещины, видимо, последствия давнего землетрясения. На глубине 55 футов были найдены фрагменты каких-то медных предметов, но никаких признаков усыпальницы. Ахмед Саид и четверо его помощников расчищали шахту день за днем: двое взламывали массу слежавшихся камней, а двое поднимали их в корзинах на поверхность. Все были возбуждены, ибо чем глубже шахта, тем больше вероятности, что на дне ее находится непотревоженное погребение.

Рабочие дошли до глубины 60 футов. Здесь восточная стена шахты выдалась вперед, образуя навес, однако несколькими футами ниже начался более твердый слой породы, и стены шахты стали ровнее.

70 футов — черепки глиняной посуды, но ни признака усыпальницы. 80 футов — скальный грунт и сужение шахты. 85 футов — в южной стене шахты обнаружен верхний слой каменной кладки.

Это произошло 17 марта, на тринадцатый день раскопок. Алан Роу вынул один из блоков. За ним была черная пустота. Он попросил подать ему свечу и, просунув ее в дыру, заглянул в подземный покой, который не видели пять тысяч лет. Дрожащий свет свечи выхватил из мрака алебастровый саркофаг и отблески золота. Затем Роу вставил каменный блок на место, чтобы пыль не проникла внутрь, и археологи вернулись в свой лагерь. Можно себе представить, какую они провели бессонную ночь!

На следующее утро они вернулись в шахту и вынули еще несколько каменных блоков. С помощью зеркал направили в усыпальницу солнечный свет и смогли разглядеть другие предметы. Саркофаг стоял у стены, крышка его была запечатана, и на ней лежали обитые золотом шесты, которые, как выяснилось позднее, когда-то поддерживали складной балдахин. Другие шесты и подпорки, окованные золотом, лежали между саркофагом и стеной. Весь пол усыпальницы был завален всевозможными предметами, вернее, тем, что от них осталось. Здесь были клочки золотой обшивки, некогда украшавшей деревянную мебель, совершенно истлевшую; золотые пластинки в форме львиных лап с фаянсовыми инкрустациями, пальмообразные капители, инкрустированные подлокотники. А дальше, вперемешку с этими остатками, стояли алебастровые, глиняные и медные сосуды.

Непосвященного человека такое зрелище поразило бы и в то же время разочаровало. «Ну что в конечном счете нашли археологи после стольких трудов?» — подумал бы он. Остатки утвари, наверное когда-то прекрасной, но теперь превратившейся в мусор? Археологам такая мысль даже не могла прийти в голову. Они надеялись, что их работа только начинается, что со временем благодаря терпению и умению они восстановят все эти предметы. Но это в будущем, и это — вторая часть нашего повествования.

Ближайшая задача — определить владельца гробницы. Усыпальница была настолько загромождена хрупкими фрагментами всевозможных предметов, что в ней невозможно было сделать и шага без риска что-нибудь раздавить. Тем не менее с помощью полевого бинокля археолог Бэттискомб Ганн смог как следует рассмотреть золотые листы обшивки и различил на одном из них надпись:

Прослышав об этой надписи, вездесущие корреспонденты сразу объявили, что это гробница самого фараона Снофру. В действительности же надпись лишь указывала, что владелец гробницы жил во времена царствования Снофру.

Роу и Гринлиз отметили, что усыпальница осталась незавершенной. Стены ее были обтесаны грубо, на восточной и западной стенах огрехи были второпях заштукатурены известняковым раствором, на котором сохранились даже отпечатки рук каменщика, а в одном углу остался строительный мусор. Повсюду были следы крайней спешки: и в вертикальной шахте и в самой усыпальнице. Когда доктор Рейснер в июле вернулся в Египет и сам осмотрел погребение, он пришел к выводу, что плачевное состояние нагроможденных в усыпальнице предметов невозможно объяснить только работой времени. Скорее всего, вся эта утварь предназначалась для более обширного помещения, и сюда ее перетащили второпях и свалили как попало. Саркофаг можно было спустить в маленькую усыпальницу через слишком узкую шахту только в вертикальном положении, значит, без мумии внутри него. Да и саму мумию явно пришлось спускать таким же способом. Исходя из всего этого, Рейснер решил, что это вторичное захоронение: саркофаг и вся погребальная утварь первоначально находились в другой, очевидно более обширной гробнице, но по каким-то причинам, может быть, из-за того, что ее пытались ограбить, все ее содержимое было перенесено сюда.

Методом дедуктивных умозаключений Рейснер определил, что захоронение было произведено в годы царствования самого Хеопса. Все ключи к такому выводу изложены в предыдущих главах.

Во-первых, кусочки черного базальта, найденные в нише с жертвоприношениями, доказывают, что, когда производили захоронение, Погребальный храм Хеопса был уже построен или строился, — так осколки базальта попали в нишу из основания этого храма.

Во-вторых, тот факт, что гробница находится под культурным слоем IV династии, доказывает, что гробница построена раньше четырех малых пирамид, воздвигнутых Хеопсом для своих жен.

В-третьих, когда работы над незавершенной пирамидой были приостановлены и перенесены на новое место, на 90 футов восточнее, гробница уже существовала. Работы в каменоломне были тоже прекращены, видимо, из опасения, что будет открыт вход в гробницу. Судя по всему, это было тайное захоронение.

Что касается владельца гробницы, то на данной стадии исследований можно было заключить лишь одно: он или она жили во времена правления фараона Снофру, отца Хеопса. Рейснер полагал, что здесь вряд ли похоронен сам фараон, но наверняка один из членов его семьи, ибо захоронение в таком привилегированном месте могло быть произведено лишь по царскому приказу.

Окончательная расчистка шахты была завершена в феврале 1926 г., и археологи приступили к изучению усыпальницы. Об этой работе Рейснер писал:

Пол расчищали сантиметр за сантиметром. Каждый мельчайший фрагмент прежде чем изъять, восстанавливали и фотографировали на месте. Каждый предмет описывали в рабочем журнале, который постепенно разросся до 1600 страниц большого формата (13х16 дюймов). На этих страницах члены экспедиции описывали произведенную за день работу: наблюдения, выводы, предложения. Тут же были зарисовки и фотоснимки. Постепенно определяли предмет, от которого остался тот или иной фрагмент. Тут были обшитые золотом шесты и подпорки, которые поддерживали когда-то балдахин, подобный шатру, над царским ложем. Было и само ложе, тоже инкрустированное золотом, на золотых ножках в форме львиных лап. Здесь же стояли два обитых золотом кресла; ручки одного из них поддерживали изогнутые подпорки в форме трех переплетенных стеблей папируса с цветками. Это было главным свидетельством того, что покойный не был фараоном. Если бы кресло принадлежало фараону, то в орнаменте папирус Нижнего Египта переплетался бы с цветком Верхнего Египта.

Археологи нашли также остатки золотого ларца, где, видимо, хранились занавеси для ложа. Содержимое этого и другого ларца было упаковано небрежно, в них попадались кусочки извести и строительный мусор, вероятно сметенный с пола первоначальной усыпальницы, когда погребальную утварь переносили сюда. Археологи нашли еще один большой деревянный ларец с восемью красивыми алебастровыми сосудами и «медным черпачком на длинной изогнутой ручке». На крышке каждого алебастрового сосуда было написано название масла или косметического средства, которое в нем хранилось. Например: сти-хаб (праздничное благовоние), уадж (зеленая краска для глаз) или хетет-техену (лучшее ливийское масло).

28 февраля археологи дошли до участка пола, сплошь покрытого кусочками золотой обшивки в восемь слоев.

Чтобы описать и изъять их, понадобилось четыре месяца. Один из сотрудников экспедиции, Данхэм, лежал на матрасе, подвешенном к шесту над полом, и осторожно пинцетом, стараясь не потревожить остальные фрагменты, брал по одному тончайшие золотые листки и укладывал их на поднос. И в один из февральских дней он добрался до истлевшего деревянного бруска, на котором был выложен ряд золотых иероглифов. Их со всеми предосторожностями разложили на подносе, и вся экспедиция собралась вокруг. Иероглифы сложились в надпись:

Таким образом, владелицей гробницы была царица, возможно, мать Хеопса или его бабушка. Затем 14 апреля Данхэм нашел другие иероглифы. Тотчас же позвали доктора Рейснера. Он прочел имя «Хетепхерес». Наконец-то стала известна владелица погребения! Ею была царица Хетепхерес, мать Хеопса, строителя Большой пирамиды. Полный текст надписи гласил:

Ларец с алебастровыми сосудами был ее туалетным набором. Имя Снофру на надкроватном балдахине, видимо, означало, что она была женой фараона Снофру.

Рядом с саркофагом лежала груда золотых листков, а среди них кольца с инкрустациями в виде стрекоз из светло-зеленого малахита на лазурите, рядом лежала инкрустированная панель с надписью:

Рейснер пришел к выводу, что речь шла о наборе поясных браслетов, подобранных по размерам так, чтобы охватывать ногу от лодыжки до середины икры. Первоначально их хранили в обитом золотом ларце с колышком посередине, на который они были нанизаны. Царицу щедро снабдили в загробный мир всеми ее личными вещами и домашней утварью. Кроме ее двух кресел здесь же было обитое золотом прогулочное кресло, в котором слуги посили ее на плечах. Был у царицы и полный набор сосудов для пищи; они, по-видимому, использовались в царском хозяйстве. Среди них золотая чаша для напитков, два золотых блюда, медный таз и кувшин для умывания, набор тонких медных и золотых бритв и маникюрный инструмент, заостренный с одного конца, чтобы чистить ногти, и закругленный с другого, чтобы сдвигать кожицу с лунок ногтей.

В других ларцах хранились одежды и льняные пелены, но в одном из них Рейснер обнаружил осколки алебастра. Для всех это было неожиданным ударом, ибо эти алебастровые осколки были от саркофага. Тот факт, что они оказались внутри ларца, заставлял думать, что саркофаг пытались вскрыть и, может быть, вскрыли грабители, которые обобрали первоначальную гробницу царицы. А позднее, когда тело царицы переносили из нее, осколки собрали и ссыпали в один из ларцов с холстами. На крышке саркофага виднелись следы взлома. Тем не менее Рейснер был твердо уверен, что мумия царицы все еще покоится в нем. Ибо какой был смысл переносить саркофаг и всю погребальную утварь из одной гробницы в другую, если отсутствовало само тело покойницы, для которого все это предназначалось?

Наконец археологи смогли изъять шесты балдахина, лежавшие за саркофагом. На одном из них была надпись:

Таким образом, балдахин подарил своей жене, скорее всего, сам фараон Снофру.

Этот большой складной балдахин или полог был, пожалуй, самым интересным предметом из всей погребальной утвари. Видимо, он стоял над саркофагом в первой усыпальнице, а затем его разобрали, чтобы перенести во вторую маленькую гробницу в Гизе. В собранном виде он достигал в длину 10 футов, в ширину 8 и в высоту 7. Он напоминал шатер, поддержеваемый по углам шестами, соединенными вверху и внизу перекрещенными планками и другими более тонкими вертикальными стержнями, стоявшими на равном расстоянии друг от друга с трех сторон. Другие, горизонтальные стержни соединялись наверху с перекрещенными шестами кровли. В собранном виде этот полог походил на комнату с одной открытой стороной. Деревянные шесты и стержни были обиты золотом. Ткань балдахина покрывала кровлю и свисала с трех сторон. Спереди открытую сторону задергивали занавесом. Внутри было достаточно места для ложа царицы и кресел. Когда занавес задергивали, она оказывалась как бы в шатре. Весь каркас собирался с помощью остроумных креплений из меди, в виде шипов и пазов, которые позволяли его быстро разбирать и собирать. Очевидно, царица брала этот полог с собой, когда переезжала с места на место.

Завершая расчистку усыпальницы, археологи обнаружили ряд предметов, совершенно неуместных в царской гробнице, например медные долота и каменные молоты, очевидно оставленные здесь рабочими, — еще одно свидетельство крайней спешки. 16 декабря 1926 года усыпальница была, наконец, очищена полностью. Остался только белый алебастровый саркофаг. На расчистку гробницы ушло 326 дней.

3 марта 1927 г. на церемонию вскрытия саркофага в усыпальнице собрались члены экспедиции и небольшая группа официальных лиц, возбужденных исключительностью происходящего. Все были уверены, что увидят в каменном гробу тело великой царицы, умершей пять тысяч лет назад.

С бесконечными предосторожностями крышку саркофага чуть стронули с места, прикрепили к ней строп лебедки, и крышка медленно поднялась. Гости шагнули вперед, чтобы заглянуть в саркофаг. Он был пуст.

Можно себе представить разочарование доктора Рейснера и его верных помощников!

«Уму непостижимо, — пишет Рейснер, — как мог Хеопс приказать перенести останки своей матери в Гизе и тайно похоронить на глубине ста футов под толщей каменной кладки… если он не был уверен, что тело находится в саркофаге».

Единственное, что смог Рейснер найти из останков царицы Хетепхерес, был ее ларец для каноп, замурованный в стенной нише. Такие канопы находят почти во всех царских гробницах и погребениях знати. В них хранятся внутренние органы усопшего, вынутые из тела во время бальзамирования.

Почему же в саркофаге не оказалось мумии?

Здесь мы подошли к тому месту в нашем детективе, когда у читателя уже имеются все факты для разгадки тысячелетней тайны. Вот как истолковал их доктор Рейснер.

Когда царица Хетепхерес умерла, ее похоронили рядом с пирамидой ее мужа в Дашуре. Поблизости от Ромбовидной пирамиды Снофру стоит маленькая пирамида, которая, видимо, и была ее гробницей. Но в это время сын ее Хеопс начал строительство своей Большой пирамиды на новом месте, в Гизе, в 12 милях от Дашура, и, возможно, старый некрополь перестали охранять с прежним усердием. Вскоре после похорон царицы грабители вскрыли ее пирамиду, очевидно не без помощи стражи некрополя или каменщиков, которые строили гробницу. Они работали ночью, и времени у них было в обрез. Пробившись сквозь замурованный туннель, они вломились в усыпальницу и увидели огромный золотой шатер, под которым стоял саркофаг. Вероятно, они сорвали полог и разбросали золотую мебель, ибо не могли унести ее и не имели времени ободрать. В спешке они проглядели даже маленькие ценные предметы, такие, как золотая чаша. Они бросились прямо к саркофагу, зная, что там, на царской мумии, найдут самые дорогие украшения. Молотками и долотами они вскрыли крышку, выволокли тело и унесли его из гробницы в потайное место, где никто не мог увидеть свет их факелов. Там они распеленали мумию, сорвали золотые ожерелья, браслеты и кольца с драгоценными каменьями. Возможно, внутренний гроб тоже был золотой. Торопливо поделив добычу, они разбежались, бросив царственные останки шакалам, а может, сожгли пропитанные благовониями пелены в надежде, что таким образом избегнут мести царского «Ка».

Вскоре об ограблении доложили высокопоставленному чиновнику, который должен был оберегать некрополь. Со своими подчиненными он посетил гробницу и увидел, что тело царицы исчезло, но погребальная утварь осталась. Несомненно, он приказал начать розыск, но нашел он грабителей или нет, этого мы уже никогда не узнаем. Ради собственного оправдания он наверняка наказал какого-нибудь преступника для примера и устрашения. Однако перед ним стояла куда более сложная задача: как сообщить фараону о том, что могила его матери осквернена? Очевидно, высокопоставленный чиновник сказал об этом, преуменьшив до предела ущерб, а главное, он, должно быть, не посмел доложить фараону Хеопсу о том, что мумия царицы Хетепхерес исчезла.

Взбешенный фараон приказал перенести тело матери со всей ее погребальной утварью в Гизе и похоронить рядом со своей пирамидой. Возможно, он сам выбрал место и для пущей уверенности, что ее вторую гробницу не осквернят, приказал выкопать ее тайно. Работы в каменоломне были приостановлепы, и каменотесы начали прорубать шахту. Возможно, в своем гневе и нетерпении фараон дал им наикратчайший срок.

Пока шла подготовка к перенесению саркофага царицы и ее погребальной утвари в Гизе, каменотесы поспешно вырубали шахту. Очевидно, первоначально опи собирались остановиться на глубине тридцати-сорока футов, но здесь натолкнулись на неустойчивую породу и вынуждены были рыть дальше в поисках более прочного слоя. И снова им не повезло. Подгоняемые временем, они не могли как следует закрепить стены шахты и должны были сузить ее, чтобы ускорить работу. Накопец на глубине 80 футов они нашли достаточно прочный скальпый массив и начали вырубать погребальный покой. Однако к тому времени данный им срок уже истекал.

Между тем в Дашуре служители некрополя собирали погребальную утварь и предметы из вскрытой могилы, торопливо засовывали вещи в ларцы, а вместе с ними — осколки алебастра, отбитые грабителями от саркофага. Балдахин разобрали, ложе и кресла извлекли из гробницы и все погрузили на платформу с полозьями или на судно для перевозки в Дашур.

Мастер, надзиравший за рытьем гробницы в Гизе, узнав о том, что саркофаг и погребальная утварь должны скоро прибыть, отдал рабочим приказ как можно быстрее закапчивать усыпальницу. Первоначально он собирался сделать ее гораздо шире. Камепотесы уже начали выбирать породу из восточной и западной стен и прорубать колодец в одном из углов. Теперь он приказал им бросить все это и замуровать уже вырубленные ниши. Оставили только одну — для ларца с канопами. И уже никто не пытался как следует отшлифовать и отделать стены усыпальницы, а оставшийся строительный мусор просто смели в колодец. Можно не сомневаться, что чиновник, ответственный за вторичное захоронение, торопился опустить в подземелье саркофаг и дрожал от ужаса при одной мысли, что фараону вдруг вздумается взглянуть на тело своей матери.

Саркофаг опустили в глубокую шахту, крышку закрепили и сверху его завалили шестами от разобранного балдахина. Остальную погребальную утварь кое-как втиснули в маленькую усыпальницу. И рабочие тотчас начали заваливать шахту камнями. Они так спешили, что позабыли в усыпальнице свои инструменты, которые так и пролежали среди царской утвари пять тысяч лет. Когда шахта была уже почти заполнена, вдруг вспомнили, что позабыли о красных, глиняных сосудах из первоначального погребения. Рабочие сбросили их вниз и засыпали щебнем. Рядом с шахтой совершили жертвоприношение, дабы умилостивить «Ка» усопшей царицы, и остатки замуровали в стенную нишу. Туда же попали черные базальтовые осколки от основания Заупокойного храма Хеопса. Шахту заполнили доверху, а вход замуровали необтесанными глыбами, чтобы он выглядел как естественная поверхность скалы. Можно себе представить, с каким облегчением вздохнул отвечавший за нее чиновник.

Позднее над шахтой была проложена церемониальная дорога, и поскольку ею постоянно пользовались жрецы некрополя, можно было не опасаться, что гробницу снова осквернят. Во всяком случае, тайну эту знали немногие, да и те, видимо, считали, что нет смысла пробиваться сквозь стофутовую толщу кладки, поскольку самые ценные предметы захоронения уже похищены. Со временем эта гробница была забыта; так она сохранилась до нашего, XX столетия. Интересно, узнал когда-нибудь Хеопс о том, что тела его матери нет в саркофаге? Но это, наверное, было самой страшной и строго хранимой тайной.

Расчищая гробницу царицы Хетепхерес, Рейснер и его сотрудники сделали 1057 фотоснимков и заполнили 1701 большую страницу своими записями. Благодаря тщательности их работы стало возможным полное восстановление уникальной утвари Древнего царства. Археологи добились этого, соединяя тысячи крохотных листочков золота и укладывая их на новые деревянные основания. Данхэм потратил два года (1926 и 1927) на восстановление деревянных остовов переносного кресла, ложа царицы, ее подголовника и туалетного ящичка. Другой член экспедиции, мисс Томпсон, расположила золотые иероглифы в должном порядке на планках из черного дерева. Ее работу продолжил У. А. Стюарт. Реконструкция одного переносного кресла отняла почти два года. А Бернард Райз восстанавливал шатер-балдахин царицы с сентября 1930 до сентября 1931 г.

Если бы тень царицы Хетепхерес посетила сегодня Каирский музей, она увидела бы свою утварь точно такой же, как при жизни. Под золотым балдахином, который ей подарил муж, фараон Снофру, стоит ложе, где она, наверное, родила Хеопса. Рядом находится ее обитое золотом домашнее кресло и другое кресло для путешествий с длинными золотыми ручками. И тут же — ее туалетный ларец с прелестными алебастровыми сосудами, выстроенными в ряд, и шкатулка для драгоценностей с серебряными ножными браслетами.

Тот, кому хоть раз удалось увидеть эти предметы, никогда не забудет их величия, изящества и простоты, какого-то особого достоинства, присущего властелинам Древнего царства. На наш взгляд, они намного прекраснее утвари Тутанхамона, при всей ее изысканности и прелести, носящей какой-то отпечаток упадка, которого не было в произведениях более древних времен.

Глава VI «СТОВРАТНЫЕ ФИВЫ»

До сих пор мы главным образом имели дело с Древним царством, когда власть фараонов сосредоточивалась в Нижнем, то есть Северном Египте. Большая часть памятников и гробниц Древнего царства была найдена поблизости от старой столицы фараонов Мемфиса, расположенного неподалеку от Каира, или в некрополях Гизе, Саккара, Дашура, Абусира и в других местностях Нижнего Египта. Теперь нам предстоит сделать большой скачок во времени и пространстве.

В шестистах милях вверх по течению Нила находится Луксор. Многие годы он был самым значительным местом археологических изысканий в Египте и считается почти полностью исследованным. Здесь стоял царственный город Но-Амон, позднее названный Фивами. Более тысячи лет он был столицей Египетской империи.

Впервые в египетской истории Фивы упоминаются в начале царствования XI династии (2100 г. до н. э.), когда после сотни лет анархии и разброда семья провинциальных номархов из Гермонта захватила здесь власть и обосновалась на месте будущей столицы. Помимо своего политического и религиозного значения Фивы также играли роль значительного торгового центра. Они контролировали пути к золотым рудникам в горах Нубии, сюда же стекались сокровища Судана — благовонные смолы, золотая пыль, страусовые перья и рабы.

Несмотря на все это, величие пришло к Фивам только во времена XVIII династии, пятьсот лет спустя. Именно памятники этой эпохи и более поздних периодов восхищают сегодня тех, кто бывает в Фивах.

Великие фараоны-завоеватели XVIII династии, правившие в Фивах, устремились один за другим в новые походы против соседних стран, и вся военная добыча стекалась в этот город. Она позволяла владыкам Египта воздвигать здесь храмы и памятники, о которых Шампольон писал: «Ни один народ ни в прошлом, ни в наши дни не смог поднять искусство архитектуры на столь величественный, одухотворенный и грандиозный пьедестал, как древние египтяне. Подобно стометровым колоссам, они задумали и воплотили сто сорок колонн Гипостильного зала в Карнаке, которые возносятся выше порталов наших храмов в Европе и заставляют отступить в бессилии наше воображение».

Шампольон был одним из многих — путешественников, просвещенных и непросвещенных, обыкновенных посетителей, грабителей могил и археологов, — кто видел Фивы. Еще во времена Римской империи этот город приобрел популярность «зрелищного центра», но в последние два столетия он привлекал больше внимания, чем какое-либо другое место в Египте. Здесь были совершены самые удивительные открытия: находка тридцати шести царских мумий в Дейр-эль-Бахри в 1881 г., вскрытие гробниц фараонов в Долине царей и в завершение — сенсационная находка почти непотревоженной гробницы Тутанхамона.

Это место настолько тесно связано с великими открытиями, что маленький городок Луксор обрел двойную притягательность. Посетителей привлекала не только сама местность с ее древностью, великолепием храмов на восточном берегу и колдовской печалью и тайной огромного города мертвых в западных холмах. Здесь еще чувствовалась атмосфера недавних приключений, «между восьмидесятыми годами прошлого и двадцатыми годами нынешнего века», когда толстосумы из Европы и Америки слетелись в Луксор и жили здесь в шикарных отелях, возникших на восточном берегу, или в собственных дахабиях[12] на Ниле.

Глядя на западный берег, они видели розоватые холмы Фив, некрополь фараонов расцвета могущества Египетской империи. Страсть к египтологии заставила многих из них добиться концессий на раскопки. Свои работы они проводили обычно «изящно» и не спеша, зачастую пользуясь услугами профессиональных археологов; последние занимались раскопками, а они имели возможность блистать в светском обществе Луксора.

То было, наверное, золотое время для настоящих египтологов. Они имели и деньги и время для поисков и раскопок, египетское правительство смотрело тогда благосклоннее, чем сегодня, на европейских ученых, и, казалось, мир пребудет во веки веков.

Кое-что из атмосферы тех безмятежных лет еще сохранилось в шикарных, полупустых отелях на нильском берегу. Высокие слуги-суданцы в своих белых галабиях и красных фесках бесшумно скользят между плетеными креслами, но сегодня они обслуживают уже не прежних богатых и праздных джентльменов из Европы. Вместо них по ступеням Винтерпалаца торопливо спускается случайная пара американцев в тропических шлемах с фотоаппаратами и стайкой длинноногих, щебечущих дочерей. Тут и там скучают какие-нибудь богачи из Каира, тщетно пытаясь скрыть свое полное безразличие к древностям, которое полностью разделяет большинство их ближних. Они словно издеваются над тенями энтузиастов в соломенных шляпах, толпившихся здесь сорок лет назад. Тем не менее маленькие коляски арабии, запряженные осликами, все еще возят туристов по тряской дороге вдоль берега Нила в Карнак, а у причалов стоят дахабии, ожидая пассажиров, чтобы перевезти их через реку к Фиванскому некрополю.

Нелишне будет напомнить, что в древности здесь существовало два города Фивы. Один на восточном, то есть правом, берегу был городом живых, с царскими дворцами, виллами знати, грандиозными храмами Амона-Ра и других богов. Другой — на западном берегу — был городом мертвых. В Фивах, как и в Мемфисе, полагали, что мертвые обитают на западе.

На восточном берегу над всем доминирует огромный храмовой ансамбль, который называется, как и близлежащая современная арабская деревня, Карнак, однако в древние времена его называли «Самое Совершенное Место», ибо здесь обитал царь всех богов Амон-Ра. Амон со времен Среднего царства стал государственным богом Египта, но первоначально он был всего лишь незначительным местным божеством. Лишь после того, как власть в Египте перешла к фиванскому роду, их местный бог возвысился вместе с ними, вскоре был отождествлен с великим солнечным богом Ра из Гелиополя и принял новое имя — Амон-Ра. Его также связывало дальнее родство с Мином, фаллическим богом плодородия, чей культ был распространен в городе Коптосе, расположенном севернее Фив. Женой Амона-Ра была богиня Мут, а сыном его — бог Хонсу; храмы этих божеств примыкали к храму Амона-Ра в Карнаке.

Обычно Амона-Ра изображали в виде человека с царским уреем или коброй на лбу и увенчанного двумя страусовыми перьями. Иногда у него была голова барана, гусь тоже каким-то образом ассоциировался с ним. Эта странная многоликость, поражающая современных ученых, уходит своими корнями в додинастические времена. Консерватизм египтян не позволял им расстаться с древними религиозными символами, даже когда они забывали их смысл. Наконец, сами жрецы уже не могли разобраться в этом теологическом хаосе, и настал час для религиозной революции Эхнатона. Но о ней мы расскажем позже. А пока напомним читателям, что, в каком бы обличье ни выступал Амон, или Амон-Ра, он считался верховным божеством Египта и носил титул «Царь богов». Он присвоил себе атрибуты бога солнца Ра с его солнечной ладьей, в которой свершал днем свой путь по небосводу, а ночью — в подземном царстве. Жрецы Амона-Ра обладали огромной политической властью и соперничали даже с самим фараоном, ибо его право на трон зависело от того, будет ли он признан сыном Амона.[13] И это не было каким-то мистическим представлением: египтяне все понимали буквально. Для них жена фараона была «Божественной супругой бога». Рельефы Карнакского храма изображают сцены божественного рождения царицы Хатшепсут. Бог является царице Яхмес, жене Тутмоса I, и надпись гласит:

В других сценах изображены роды царицы, появление божественного младенца и его представление Амону богиней Хатор.

Целые поколения фараонов щедро тратили сокровища империи на постройку и украшение храмов Карнака, обиталища «Царя богов». Эти храмы принадлежат к редкой разновидности архитектурных чудес: они превосходят самые восторженные описания. Даже если относиться к ним критически и признать, что они чрезмерно велики и не так красивы, как греческие или римские храмы, в конечном счете приходится склониться перед их титаническими размерами и всеподавляющей массой. Как говорил Шампольон, «кажется, будто их создали тридцатиметровые великаны».

Самое большое храмовое помещение в мире — знаменитый Гипостильный зал площадью 54 тыс. кв. футов. По размерам он равен Кентерберийскому собору, однако это всего лишь главная часть храма, а целиком, если перенести его в Лондон, он простерся бы от Пикадилли до Гайд-парка. Каждая из двенадцати колонн нефа имеет 69 футов в высоту и 12 футов в толщину и подобна колонне Траяна в Риме. На капители, которая венчает каждую колонну, может уместиться сто человек. Во всех путеводителях приводится множество таких подсчетов и фактов. Например, во внешней ограде храма Амона, уместилось бы десять европейских соборов, а в ограде самого храма — собор св. Петра, собор Парижской Богоматери, а также Римский и Миланский соборы.

Однако никакие цифры и сравнения не могут передать атмосферу самого Карнака, которая возвышает и одновременно подавляет; во всяком случае, автор, несмотря на весь свой восторг, почувствовал себя подавленным. Карнак не так уж красив: в нем нет совершенства пропорций греческих или римских храмов, нет изящества и мягкости египетских росписей и скульптур гробниц. Но в нем есть ужасающая мощь, массивность и величие власти. Невольно чувствуешь себя раздавленным тяжестью этой грандиозной кладки, толщиной этих гигантских колонн, входными пилонами, перед которыми портал собора св. Павла показался бы мизерным, этими шестидесятичетырехфутовыми обелисками, высеченными из одного гранитного блока и весящими 140 тонн каждый. Власть, власть, власть! — провозглашают они громовым голосом, от которого глохнешь. Рельефы и надписи кричат о том же самом. Вот царица Хатшепсут похваляется своими обелисками:

Вот на седьмом пилоне гигантский барельеф Тутмоса III: в левой руке он держит кучку связанных пленников, а в правой палицу, которой собирается размозяшть им головы во славу и в жертву Амону. А рядом хвастливая надпись:

Было расшифровано триста пятьдесят названий завоеванных народов и городов разных стран от Южного Судана до Евфрата. Другие фараоны добавляли (возводили) залы, пилоны и обелиски в ознаменование своих побед и в дар своему богу: Сети I, Рамсес I и, разумеется, Рамсес II, известный своей битвой при Кадеше. Несомненно, многие из этих неоднократно описанных завоеваний были чисто символическими. И так же несомненно, что фараоны вели не только завоевательные войны ради расширения границ империи, но вынуждены были и защищаться от вражеских вторжений. Тем не менее нам сегодня трудно повторить слова путешественника XVIII столетия, который писал: «…Вспоминая обо всем этом, мы восхищаемся величием царей Египта, и душу охватывает восторг при мысли об их великолепии, которое кажется превыше сил человеческих».

Великолепие, да, но что скрывалось за ним? Все то же разрушительное стремление к личной власти, все та же дьявольская страсть, которая до сих пор обуревает отдельных людей и целые нации.

Храмы Карнака слишком огромны, чтобы их можно было потерять, а потом открыть вновь, и казалось бы, уже поэтому египтологи должны были давно их изучить. На деле все обстоит не так. Они таят в себе столько нераскрытых тайн, что их хватит ученым многих поколений. Прежде всего встал вопрос о восстановлении храмов и содержании их в надлежащем порядке. Так, в 1899 году рухнули одиннадцать колонн Гипостильного зала, и их с великим трудом восстановил выдающийся французский египтолог Легрен, который сделал сенсационное открытие: обнаружил в храме более тысячи статуй. Египетская Служба древностей постоянно занимается расчисткой руин от песка и копирует надписи. В процессе таких расчисток ученые делают иногда интереснейшие находки.

Более поздние фараоны использовали монументы своих предшественников как строительный материал. Поэтому, когда сняли некоторые пилоны для последующей реставрации, на каменных блоках обнаружили рельефы и надписи. Это потрясло филологов, и один из них мрачно произнес, что надо бы весь Карнак вывернуть наизнанку.

В 1949 г. главный инспектор Службы древностей Верхнего Египта Закария Гонейм обнаружил под слоем песка вблизи знаменитой Аллеи сфинксов ряд дотоле неизвестных девятифутовых сфинксов. Он вел от Карнакского храма к храму в Луксоре, расположенному от него в двух милях. На пьедесталах этих «малых» сфинксов, поставленных гораздо позднее, около 400 лет до н. э., сохранилась надпись:

Таким образом даже в этот поздний период, когда царская столица находилась уже в Себенните, в 700 милях отсюда, Фивы продолжали сохранять свое религиозное значение, и к храму делали все новые пристройки. По сути дела, Амону-Ра поклонялись здесь дольше, чем существует христианство. До сих пор остатки древнего культа сохраняются среди местных жителей, хотя они номинально считаются мусульманами. Например, когда-то в Карнаке во время религиозной церемонии несли изображение Амона-Ра и сопровождающих его богов в их священных ладьях. Это было одной из самых главных религиозных церемоний. В пределах храма сохранилось даже Священное озеро, по которому якобы некогда плыла ладья Амона. Теперь местным мусульманским святым считается Абу-эль-Хагаг, но на его праздник крестьяне до сих пор выносят священную ладыо. Легрен, посвятивший изучению Карнака большую часть своей жизни, приводит отрывок из документа, засвидетельствованного тремя носильщиками из похоронной процессии, которые несли одного из потомков Абу-эль-Хагага к месту его погребения:

Самое странное во всей этой истории, что бог Амон, по поверью, именно таким образом управлял своей священной ладьей, — в нужный момент давил всей тяжестью на плечи носильщиков.

Покойный профессор Ньюберри в своем обращении к Антропологической секции Британской Ассоциации говорил: «Почти во всех проявлениях повседневной жизни в Египте мы видим старое в новом. Большая часть церемоний египтян от их рождения до смерти вовсе не мусульманские или христианские, не римские и не греческие, а древнеегипетские… Леди Дафф Гордон сказала, что Египет — это палимпсест, на котором Библия написана поверх изречений Геродота, а Коран — поверх Библии, но древние письмена все равно проступают сквозь все наслоения».

Глава VII «ГОРОД МЕРТВЫХ»

Все здания Луксора расположены на восточном берегу Нила. Здесь лодочники в тюрбанах поджидают на пристани пассажиров, чтобы переправить их через реку, точно так же, как их далекие предки во времена фараонов. На западном берегу простирается примерно на милю широкая равнина, которую замыкает цепь одряхлевших от ветра и солнца известняковых скал, покрытых трещинами и расселинами. В течение дня цвет их меняется. На заре они красно-золотистые, в полдень — тусклые, бело-коричневые, размытые дымкой зноя, вечером — выделяются пурпурными силуэтами на черном фоне. Они не высоки — от 800 до 1000 футов — и тем не менее производят ни с чем не сравнимое впечатление, большее, чем все горы мира, ибо в этих скалах находится грандиозный некрополь. Более двух тысяч лет здесь хоронили набальзамированные тела бесчисленных поколений египтян. Фараоны, их жены и дети, знать и простые горожане покоятся в тени этих скал, и рельефы и росписи их гробниц рассказывают нам обо всех подробностях повседневной жизни одной из древнейших цивилизаций.

Некоторые из гробниц относятся к Среднему царству, но основная часть — к Новому, т. е. с 1555 г. до н. э. В отличие от гробниц Древнего царства, описанных выше, они не прячутся под массивными мастабами, а представляют собой глубокие подземные галереи и покои, вырубленные в известняке. В склонах холмов, обращенных к Нилу, находятся могилы знати. Фараонов же хоронили в долине у западной части гор, известной под именем «Бибан-эль-Мулук» — «Врата царей».

Хотя это был край мертвецов, он кормил многочисленную общину живых. Здесь жили жрецы некрополя, они охраняли его, содержали в порядке гробницы, совершали погребальные обряды и ритуальные жертвоприношения. Здесь жили каменотесы, они вырубали новые гробницы, а также граверы и рисовальщики, они их украшали, и еще — бальзамировщики и мастера по изготовлению погребальной утвари, которая с каждым столетием становилась все изысканнее. Неподалеку от Мединет-Абу, к югу от некрополя, Брюйер раскопал остатки деревушки, где жили рабочие, строившие большие гробницы фараонов XVIII династии. Здесь сохранились фундаменты маленьких глинобитных домов, выстроенных вдоль правильно распланированных улочек. Их обитатели не имели права переправляться через Нил в Фивы, но должны были постоянно жить поблизости от места своей работы. До сих пор можно различить дорогу, которая вела от деревушки к Долине царских гробниц.

Помимо гробниц фараонов, составляющих особую группу, фиванские гробницы можно грубо разделить на два основных типа.

К первому относятся гробницы знати и высших чиновников. Они, как правило, состоят из комнаты для жертвоприношений с настенной росписью или рельефами, изображающими сценки загробной жизни, которую надеялся обрести покойный. За нею располагалось одно или иногда несколько других помещений, где находилась мумия и погребальная утварь: ложе умершего, кресла, одежда, оружие и любимые личные вещи, а также жертвенные сосуды с пищей.

Другим, более распространенным типом гробниц были общие захоронения, где покоились мужчины и женщины, не имевшие возможности построить себе индивидуальные гробницы. Здесь многочисленные мумии лежали штабелями от пола до потолка, как рулоны тканей в магазине. Многие сотни мумий, хранящихся ныне в музеях и коллекциях всего мира, попали туда из захоронений этого типа. С тех пор как мумии приобрели рыночную ценность, гробницы безжалостно грабило местное арабское население, особенно жители деревни Шейх Абд-эль-Гурны, расположенной рядом с некрополем. Сегодня большинство этих общих гробниц уже опустошено, но, чтобы представить, как они выглядели сто лет назад, лучше всего обратиться к нашему другу Джованни Бельцони, который посетил Фивы в 1816 г., когда этот зловещий промысел был в самом расцвете. Он пишет: «Многие не выдерживали удушливого воздуха в таких гробницах и теряли сознание. Повсюду было огромное количество пыли, такой мелкой, что она проникала в горло и ноздри, забивала рот и нос, так что нужна была большая сила легких, чтобы сопротивляться ей и тяжелым испарениям от мумий. И это еще не все: проход или галерея, где лежат тела, грубо вырублен в скале, а песок, осыпавшийся сверху, с потолка, завалил проход почти полностью… Пробравшись по такому проходу, достигающему иной раз 200–300 ярдов в длину, вы попадаете обычно в более обширное помещение, где можно, пожалуй, и сесть. Но как выглядит это место привала! Со всех сторон, куда ни глянь, вас окружают тела, груды мумий. Даже меня, привычного к таким зрелищам, охватывал ужас. Чернота стен, слабый свет факела или свечи (из-за недостатка воздуха), различные предметы, окружавшие меня, казалось шепчущиеся между собой, и арабы со свечами или факелами в руках, голые и покрытые пылью, сами похожие на живые мумии, образовывали сцену поистине неописуемую…

Крайняя усталость после преодоления прохода… почти сломила меня, я решил отдохнуть, нашел место и хотел уже присесть, но едва опустился всей тяжестью на тело египтянина, оно развалилось, как шляпная коробка. Естественно, я хотел упереться руками, чтобы удержаться, но они не нашли опоры, и я окончательно свалился на разломанные мумии, давя хрупкие кости, лохмотья и деревянные ящики, отчего поднялась такая пыль, что я с четверть часа не мог двинуться с места, ожидая, пока она снова уляжется».

В другом отрывке, которого не постыдился бы сам Эдгар По, Бельцони описывает свое продвижение через подземный ход: «Этот проход был длиной около двадцати футов и такой узкий, что можно было протиснуться в него лишь с трудом. Меня со всех сторон зажали мумии, и я не мог пробраться между ними, чтобы мое лицо не коснулось лица какого-нибудь истлевшего египтянина. Но, поскольку ход вел под уклон, мой собственный вес помогал мне. Тем не менее сверху на меня сыпались кости, руки, ноги и головы. Так я пробирался из одного склепа в другой, и все они были заполнены мумиями в самых разных положениях: стоя, лежа, а некоторые даже вверх ногами, на головах…»

К счастью, в наши дни с разграблением гробниц и торговлей мумиями покончено, хотя до сих пор еще производятся тайные раскопки. Также к счастью, не все гробницы были разорены безжалостными охотниками за древностями. Их тщательно раскапывали и любовно восстанавливали такие ученые, как Норман де Гарис Дэвис, Теодор Дэвис, Говард Картер и другие. Эти гробницы теперь находятся под охраной и защитой Службы древностей. И хотя они известны под названием «Гробниц знати», в действительности это маленькие погребальные храмы. Роспись и надписи на их стенах свидетельствуют о жизни фиванских аристократов и их потомков три тысячи лет назад.

Нам посчастливилось посетить несколько наиболее сохранившихся гробниц в сопровождении Закарии Гонейма, главного инспектора Службы древностей Верхнего Египта. Заботам Гонейма поручен и Фиванский некрополь, его гордость и любовь. Ибо Закария, невысокий, улыбчивый египтянин, обладает редким для его соотечественников качеством — истинной любовью к седой старине. Однажды он сказал нам: «Я делю человечество независимо от расы, нации и принадлежности к той или иной социальной группе на два разряда: на тех, кто интересуется прошлым, и на тех, кому оно безразлично. Есть люди, влюбленные в некрополь. Они могут быть неучеными и даже неграмотными, но они хотят знать. Некоторые солдаты и летчики во время войны возвращались сюда снова и снова, и я с удовольствием все им показывал. Но есть и другие, порой весьма выдающиеся и вполне симпатичные люди, однако…» — и Закария оборвал фразу, сверкнул в улыбке белыми зубами и выразительно пожал плечами.

Когда мы прибыли в гостиницу, красная феска Гонейма потонула среди белых тюрбанов жителей Эль-Гурны. Они пытались ему что-то продать.

— Ох уж эти люди! — сказал он нам. — Всегда поднимают шум, когда найдут какую-нибудь древнюю вещь. И я знаю, раз уж они явились ко мне, значит, нашли что-то большое, возможно, огромный саркофаг, который они не в силах вынести. Если бы это был маленький предмет, они бы просто прикарманили его и не приходили в Службу древностей, а продали бы свою находку перекупщикам в Луксоре.

Мы протолкались сквозь толпу, влезли в старенький «форд» и двинулись по грязной ухабистой дороге. Поток насмешливых арабских словечек хлынул нам вслед.

— Ох уж эти люди! — сказал главный инспектор, сжимая кулаки и стараясь сделать строгое лицо. — Это такие плуты, но их трудно не любить. Я вам как-нибудь расскажу о них. Но сначала — гробница Рехмира.

Мы выбрались из машины под ослепительное палящее солнце.

Профессор Брэстед описал эту часовню-гробницу как «самый значительный частный монумент египетской империи». Рехмира был везиром или главным министром у одного из самых могущественных фараонов Нового царства — у великого Тутмоса III (1493–1439 гг. до н. э.). Во время его правления Египетская империя достигла апогея своего величия, и везир был в ней самым влиятельным человеком после фараона. Росписи на стенах его гробницы представляют собой уникальный по яркости рассказ о жизни, делах и развлечениях высшего чиновника того периода.

За входом открывается узкий поперечный зал, на стенах которого изображен Рехмира, принимающий дары от иноземных послов. Здесь и негры из Нубии, и бородатые азиаты из Сирии, и другие народы, в том числе «морской народ» с островов Эгейского моря с типичными минойскими вазами в руках (сэр Артур Эванс находил подобные вазы на Крите). Ряд за рядом стоят эти люди перед великим везиром, одни — с золотыми и серебряными ожерельями, другие — со снопами злаков.

За этим залом начинается узкий длинный коридор, кровля которого постепенно поднимается от входа к задней стене, так что все это помещение напоминает сплюснутую с боков воронку. Боковые стены расписаны изображениями живых сцен из жизни везира. Высокое положение обязывало его надзирать за всеми работами в храме Амона.

Здесь мы видим Рехмира в мастерских храма: он наблюдает за изящными красно-коричневыми фигурками в белых передниках, которые вытачивают статуи, изготовляют ларцы и мебель, насыпают в сосуды пшеницу, наливают вино, а писцы ведут запись всех этих богатств. На другой сцене Рехмира выходит из ладьи после возвращения из поездки в Средний Египет, и друзья и родственники приветствуют его.

На другой росписи изображены похороны Рехмира. Длинная вереница слуг несет различную погребальную утварь и сундуки с одеяниями, а другие слуги — накрытый пологом гроб с мумией Рехмира.

С точки зрения истории интереснее всего сцена, на которой изображен Рехмира, возглавляющий судебное заседание. В центре зала стоят истцы, пришедшие на суд к великому человеку. В стороне — чиновники, готовые выполнить его повеление. Рядом с ними лежат тридцать свитков — как думали прежде, но оказалось, что это сорок палок, которыми били свидетелей! На этой поразительной сценке выписаны все подробности: истцы, ожидающие снаружи, просители, склоняющиеся в низком поклоне при входе в зал суда. Рехмира не сомневался в своих способностях, ибо он сам говорит о себе в одной из надписей: «Ничего нет, чего бы он не знал в небесах, на земле или в подземном мире».

По мере продвижения вперед сцены перед нами менялись. Мы увидели знатных дам из дома Рехмира, которые готовились к какому-то празднику. Они сидели в изящных позах в белых одеяниях, а юные рабыни подавали им драгоценные украшения и благовония, причесывали их и умащали руки и плечи ароматными маслами.

Следующая сцена показывала, какие развлечения ожидали везира в загробном мире: например, катание на лодке по прелестному озеру, окруженному деревьями. В росписях нет и намека на перспективу, которую египтяне вряд ли понимали, но они выполнены очень живо. В каждой сцене везир изображен высоким и важным; он возвышается над всеми окружающими персонажами, как и подобает его высокому званию. На некоторых сценах везир изображен в сопровождении прекрасной жены в белой тунике, ниспадающей мягкими складками. Одно плечо ее обнажено по последней моде тех времен.

Как и в гробницах Древнего царства, описанных в одной из предыдущих глав, на дальней стене высечена ложная дверь, чтобы «Ка» покойного мог входить в комнату для жертвоприношений. А высоко над ней, в нише, когда-то находилась его статуя. В те времена, когда она стояла на месте и смотрела с высоты на каждого, входящего в гробницу, это должно было производить сильное впечатление. За стеной, очевидно, была шахта, но, как сказал нам Закария Гонейм, ее так и не удалось обнаружить. Он с гордостью рассказал о работе, проделанной здесь Службой древностей. В частности, они сняли с росписей толстый слой копоти.

— Еще недавно в этой гробнице жило целое семейство, — объяснил он нам. — Много лет они разводили здесь костры и закоптили все потолки и стены.

В путеводителе Бейки («Египетские древности в долине Нила») перечислено 340 занесенных в каталог погребальных часовен в восточных склонах холмов. Большинству посетителей приходится этому верить на слово, ибо, для того чтобы осмотреть их все, понадобилось бы несколько недель. Самые интересные и красивые гробницы, которые главный инспектор искусно отобрал для нас, составляли лишь малую толику всех гробниц. Те, кто заинтересуется более подробным их описанием, может обратиться к книге Гардинера «Топографический каталог частных гробниц в Фивах». В значительной степени благодаря щедрости сэра Роберта Монда сотни этих великолепных гробниц были раскопаны, описаны и сохранены. Главная роль в этих работах принадлежит Артуру Вейгаллу, сэру Алану Гардинеру, а также мистеру и миссис де Гарис Дэвис. Именно их мы должны благодарить за то, что они сохранили последние из этих поразительных памятников.

И в то же время горько и обидно думать о том, что утрачено нами навсегда из-за невежества местных грабителей гробниц и алчности спекулянтов, которые заставляли арабов вырубать со стен гробниц росписи и надписи, чтобы затем перепродавать их в европейские музеи. К счастью, многое еще сохранилось на радость не только тем, кто посетит Фивы, но и всем любителям древностей. Для этого достаточно взять превосходно иллюстрированные монографии, написанные теми, кто раскопал, зарисовал и описал эти гробницы во всех подробностях. Ибо именно достоверная публикация отличает научную археологию от охоты за диковинками и обыкновенного грабежа. Еще предстоит немало сделать. Необходимо подробно описать существующие памятники, пока они не погибли, и, разумеется, продолжить поиски неизвестных гробниц.

Иногда такую гробницу находят, потом теряют и вновь находят лишь годы спустя. Отдельные участки Фиванского некрополя сплошь изрыты, словно кроличьими норами. И бывает так, что археолог с трудом добирается до гробницы сквозь лабиринт прорытых грабителями ходов, а потом не может найти к ней дорогу. Так случилось с гробницей Херуефа, впервые найденной супругами Дэвис и Гардинером тридцать лет назад. Долгое время она считалась «потерянной», и только во время второй мировой войны ее вновь отыскал Закария Гонейм. Эта великолепная гробница принадлежала высшему чиновнику времен Аменхотепа III, и мы испытали особое удовольствие от того, что нам показал ее сам Гонейм.

Аменхотеп III, один из величайших фараонов XVIII династии (1555–1350 гг. до н. э.), был отцом «фараона-еретика» Аменхотепа IV, который позднее принял имя Эхнатон. Херуеф был главным управителем жены Аменхотепа III, царицы Тии. Сцены на стенах его гробницы не нарисованы, а высечены тончайшим рельефом. Они отличаются изяществом и точностью линий, характерными для лучших произведений искусства того периода.

Главная сцена, по словам Гонейма, изображает фараона с царицей Тией и богиней Хатор во время ритуального танца по случаю царского празднества сед, описанного нами в III главе. Первыми выступают восемь гибких и прекрасных дочерей фараона: они идут парами, неся сосуды для воды, дабы совершить очистительный обряд на месте празднества. За ними другие девушки исполняют грациозный ритуальный танец, символизирующий возрождение жизни в потустороннем мире. Их согнутые руки и сложенные лодочками ладони, очевидно, изображают посев зерна злаков, которые затем прорастут. Точно таким же образом должна обновиться жизнь фараона. На другом рельефе фараон сидит со своей прекрасной супругой, царицей Тией, и смотрит, как воздвигают «столб-джед», символ бога Осириса: этот обряд символизирует воскрешение бога. Есть здесь также сцена ритуального сражения между мужчинами, вооруженными стеблями папируса: она символизирует завоевание Нижнего Египта народом Верхнего Египта. Эти обряды исполнялись до 1400 г. до н. э., но своими корнями они уходят в глубь предыстории Египта. Изображение самого Херуефа имеется на всех рельефах, кроме одного, сколотого его врагами.

Закария Гонейм нашел его погребение, когда обследовал другие гробницы, вскрытые и изуродованные грабителями. Он около часа ползал по узким подземным ходам, как вдруг очутился под самым потолком обширного помещения, на три четверти заваленного всякими обломками. Ему понадобилось два месяца, чтобы расчистить гробницу, но большего он тогда сделать не мог из-за недостатка средств. Главному инспектору пришлось удовлетвориться тем, что он убрал обломки и тщательно замуровал вход в гробницу, чтобы грабители не вырубили с ее стен рельефы для перепродажи. Он не нашел ни одного предмета: гробницу уже не раз вскрывали во времена Рамессидов и Птолемеев, и, судя по закопченным стенам, она какое-то время использовалась как жилище.

После гробницы Херуефа мы посетили заупокойную часовню и гробницу Сеннуфера, неподалеку от деревни строителей. Как и его современник Рехмира, он жил во времена царствования Тутмоса III. Сеннуфер был «Управителем Южного Города» и «Надзирателем за житницами и полями, садами и стадами Амона». Пологие ступени ведут от поверхности в глубь скалы и слегка поворачивают направо. Закария зажигает свет — и мы оказываемся в винограднике! Потолок комнаты, где мы стоим, был оставлен необработанным, и впоследствии все неровности хитроумно раскрасили под свисающие гроздья, так что возникала иллюзия, будто над нами простерся полог из виноградных лоз. Несомненно, этот эффект подсказала Сеннуферу его должность: «Надзиратель над… полями и садами… Амона». За этим помещением расположено другое, более обширное — квадратный зал, поддерживаемый четырьмя колоннами. Стены его покрыты прекрасной росписью, изображающей самого Сеннуфера с женой Мерит, его сестрой Сент-Нофрет и дочерью Мут-Туи: все эти имена тщательно выписаны над их головами.

Рядом с входом во второй покой сохранилось изображение Сеннуфера и его жены, которые шествуют к двери из гробницы, и подпись: «Они выходят на землю, дабы каждый день зреть лик солнца». Отзвуки этого текста имеются во многих гробницах Древнего царства. Супруги идут, взявшись за руки, и на шее Сеннуфера висит амулет с двумя руками…

— Драгоман расскажет вам, — сказал Гонейм, — что это означает, что они любили друг друга… Приятное предположение, но пока не подтвержденное фактами.

Другая сцена изображает Сеннуфера и Мерит плывущими на лодке в Абидос, что, вероятно, было при их жизни и должно было повториться после смерти. А на рельефе на задней стене Сеннуфер сидит и принимает приношения.

Эти росписи или, вернее, рельефы не были простыми украшениями. Они якобы обладали магическими свойствами. И тот факт, что подобные сцены с незначительными вариациями повторяются почти во всех гробницах, говорит о том, что они соответствовали строгому религиозному канону. По сути дела, они должны были обеспечить усопшим в загробном мире то же самое положение, привилегии и удовольствия, которые они имели при жизни, а главное, неистощимый запас жертвенной пищи для их «Ка». Отсюда на росписях перед покойниками ломящиеся от яств и вин жертвенные столы. Даже если их потомки не смогут регулярно приносить им пищу в заупокойную часовню, умерший будет получать их, пока сохраняются изображения этих жертвоприношений.

Пока сохраняются… Но что если их повредят или разрушат? По убеждению египтян, «Ка» покойного будет страдать от подобного оскорбления, и враги умершего могли мстить ему даже после смерти. Далеко не все раны на росписях и рельефах в гробницах нанесены современными охотниками за древностями. Многие из них, несомненно, дело рук самих древних египтян, которые стремились таким образом испортить своим врагам потустороннее их бытие. Например, в гробнице Менены, «Писца на полях владыки Обеих Земель», Менена не может увидеть жертвенную пищу, ибо какой-то его заклятый враг стер глаза на его изображении. По этой же причине он не может видеть, как пашут его поля, как пронзают острогой рыбу, как целятся метательной палкой в птиц на столь привычных ему сценах. Враг его оказался безжалостным. На последней сцене он прорубил борозду на метательной палке у большого пальца правой руки Менены и то же самое сделал с острогой. Эта неприглядная черта характера древних египтян была в полной мере присуща и их повелителям, которые точно таким же образом иногда уродовали памятники своих предшественников. А монахи-копты вырубали со стен лица девушек.

Гораздо приятнее поразмыслить об искренней любви египтян к жизни и к природе. Некоторые заупокойные часовни изобилуют изображениями повседневной жизни жителей Египта. Лодки из стеблей папируса, окруженные птицами, скользят среди тростниковых зарослей или по обрамленным деревьями прудам. В жаркий летний день на поле пасется стадо, пока пастух спит под деревом. Пахарь ведет свою бычью упряжку по борозде, а позднее мы видим, как темнокожие люди в белых льняных одеждах срезают серпами охапки спелых злаков. Здесь маленькие коричневые человечки топчут гроздья винограда, а другие сливают сок в сосуды, на которых написан год сбора винограда. Там охотники набрасывают сеть на диких уток, а рядом сидит человек, ощипывает их и готовит к столу.

Хотя подобные сцены повторяются снова и снова, художники находили способы — как и положено художнику — преодолевать религиозные условности, которые обрекали их на тоскливое однообразие. Тут и там они ухитрялись внести свои индивидуальные черточки. Например, в гробнице астронома по имени Нахт изображена живая сценка, где благородный хозяин принимает гостей.

Они сидят в роскошных одеяниях, рабы подают им вино и пищу, а обнаженные девушки танцуют перед ними и играют на музыкальных инструментах. И тут же сидит сам астроном и улыбается, глядя на гостей. Но что там такое под креслом великого человека? Да это же его кошка! Она украла цыпленка и собирается им полакомиться, пока не заметил хозяин. Ее выгнутая спина и вздыбленная шерсть изображены так тонко, что глаз радуется.

На стене той же гробницы Нахт стоит в папирусной лодке и бросает метательную палку в дикую утку — знакомая сцена, какую увидишь, пожалуй, в каждой гробнице знатных людей. В лодке дочь астронома удерживает его за ноги, чтобы он не вывалился, а его жена в это время нежно держит подбитую птицу в руках — еще одна человеческая черта. В другой гробнице, где краски так свежи, будто роспись сделана вчера, мы заметили на знакомой сценке в поле двух маленьких девочек, которые отчаянно дерутся, таская друг друга за волосы.

Была еще гробница древнеегипетского «джентльмена» с чудовищным именем — Джесеркарасонб. Он был управляющим в доме весьма важного человека, второго пророка Амона во времена Тутмоса IV (1413 г. до н. э.). Очевидно, управляющий был достаточно богат, чтобы выстроить себе роскошную гробницу. На стенах ее помимо обычных сцен жертвоприношений были изображены идиллические пейзажи с пахарями, причем некоторые из них, устав от жары, утоляли жажду из бурдюков, подвешенных на дереве. Там же была сцена пиршества, как и в гробнице Нахта, но в ней появилась новая реалистическая подробность. В разгар пира один из гостей отвернулся, потому что его тошнит. Закария Гонейм уверял нас, что это указывает вовсе не на плохое качество пищи, а, наоборот, на изобилие напитков. Та же сцена изредка встречается и в других гробницах. Иногда несчастной жертвой перепоя оказывается дама, и в таких случаях ей помогает рабыня.

Мы осмотрели также так называемую Гробницу камнерезов, принадлежавшую двум скульпторам конца XVIII династии. Это доказывает, что в те времена талантливый художник мог подняться до высокого ранга. Их звали Небамун и Ипуки. Роспись на стенах их гробницы позволяет нам заглянуть в одну из больших мастерских, которые процветали в Фиванском некрополе три тысячи лет назад. Здесь одни мастера вырезают символы, чтобы вставить их затем в переносный ковчег того же типа, что был найден в гробнице Тутанхамона. Другие подбирают драгоценные металлы для изготовления ожерелий и золотых сосудов. Каменотес высекает сфинкса, кузнец плавит металл с помощью трубки для дутья, а сам Небамун рассматривает принесенные ему образцы изделий.

Одно качество, по-видимому, присуще владельцам всех этих гробниц без исключения — страсть к самовосхвалению и твердая решимость сделать все возможное, чтобы их добродетели и свершения не остались не замеченными на суде владык подземного царства. В некоторых хвастливых надписях даже есть какой-то пафос, а иногда и не совсем уместный юмор, как, например, в тексте из гробницы Инени, главного писца, надзиравшего за работами в Фиванском некрополе на протяжении правления пяти фараонов. Это под его присмотром вырубили первую гробницу в Долине царей для Тутмоса I, который задал тон последующим фараонам. В своей надписи Инени говорит: «Это была работа, неизвестная предкам, а я должен был сделать. Я достоин хвалы на многие годы за мою мудрость, ибо кто повторит то, что я совершил?» И добавляет: «Я жил в мире и в силе и не встречал неудач; годы мои прошли в довольстве. Я не был предателем, и не был притчей во языцех, и не совершал никакого зла… Я был надсмотрщиком над надсмотрщиками, и все мне удавалось… и я никогда не богохульствовал против святынь».

Говорят, что Р. Энгельбах, долгие годы возглавлявший Службу древностей, сказал по этому поводу: «Если бы он руководил работами Восточного отдела лет сорок, не богохульствуя и никого не проклиная, это было бы куда большим подвигом!»

Глава VIII ДОЛИНА ЦАРЕЙ

Долина царских гробниц… «В одном ее названии, — пишет Говард Картер, — столько романтики! Ибо среди всех чудес Египта ни одно, по-моему, не заставляет так усиленно работать воображение. Здесь, в верхней части уединенной долины, вдали от всех звуков жизни, под охраной Рога, самой высокой вершины Фиванских холмов, которая охраняет их как естественная пирамида, покоятся более тридцати фараонов, и среди них — величайшие властелины Египта».

И в самом деле, истинная история Долины царей превосходит полет самой бурной фантазии, даже Райдера Хаггарда. Она привлекла к себе посетителей больше, чем любой другой памятник Египта, за исключением пирамид. Последний фараон был погребен здесь три тысячи лет назад. Тысячу лет спустя Долина царей стала местом паломничества. Греки и римляне выцарапывали здесь свои имена. Средневековые отшельники селились в пустых гробницах. Ученые XVIII столетия пытались в ней разобраться, археологи XIX века прочесали ее из конца в конец. Однако она хранила свою величайшую тайну до двадцатых годов нашего столетия и, возможно, кое-что оставила еще про запас.

До воцарения XVIII династии (1580 г. до н. э.) фиванских фараонов, по-видимому, хоронили в восточных склонах гор, там же, где прочих знатных людей. Все еще строились гробницы с пирамидальными надстройками, но их высота уже не превышала 60 футов. К ним вплотную примыкали заупокойные храмы. Как и следовало ожидать, все они были ограблены, как и пирамиды их предшественников, и, может быть, поэтому поздние фараоны стремились сохранить в тайне свои погребения. Главная трудность заключалась в том, что заупокойный храм по традиции должен был стоять как можно ближе к гробнице, чтобы «Ка» усопшего без труда проникал в него из усыпальницы. А поскольку заупокойный храм невозможно было спрятать, он, естественно, выдавал место погребения. Египтянам понадобилось более тысячи лет, чтобы осознать этот факт и принять какие-то меры.

По-видимому, первым фараоном, решившимся порвать с древней традицией, был Тутмос I, третий по счету в XVIII династии. Однако доподлинно неизвестно, кому именно пришла в голову эта мысль: самому фараону или его архитектору и писцу Инени, надсмотрщику над работами в некрополе. Речь идет о том самом набожном «джентльмене», чью надпись мы приводили в предыдущей главе. «Я один надзирал за рытьем гробницы его величества в глубине горы, — писал он. — Никто ничего не видел, никто ничего не слышал… Я достоин хвалы на многие годы за мою мудрость…»

Выбранное им место находилось в амфитеатре среди скал, и приблизиться к нему можно было только по узкой тропе на дне ущелья, которая огибает некрополь с северо-запада, а затем поворачивает на юг и лишь тогда приводит в Долину царей. «Хотя ее отделяет от кипучей Нильской долины только гряда скал, кажется, что она бесконечно далека от всего живого и по-неземному бесплодна, как мертвое поле подземного царства или кратер в лунных горах».

Даже сегодня в разгар сезона, когда Долина кишит туристами, сопровождаемыми драгоманами, она не теряет своей таинственности, а по вечерам, когда последние посетители поспешно возвращаются в гостиницы, вечное обиталище фараонов вновь обретает безмолвие и древнее величие. Над погруженной в тень глубокой долиной поднимается Рог. Древние египтяне верили, что там обитает страшная богиня-змея Меретсетрет, «Та, которая любит молчание». Глядя на этого одинокого часового, позлащенного лучами заката, невольно вспоминаешь древний текст:

Начиная с Тутмоса I все фараоны XVIII, XIX и XX династий приказывали высекать себе гробницы в Долине царей, и каждый стремился перещеголять в великолепии своих предшественников. Вначале главной целью было соблюсти тайну места захоронения. Гробницы первых фараонов XVIII династии, Тутмоса I, Тутмоса III, Аменхотепа II и царицы Хатшепсут, расположены в глухих, таинственных уголках, вход в них невозможно было заметить. Но, когда увидели, что и эти предосторожности не спасают от грабителей гробниц, которым наверняка помогали подкупленные чиновники и стража, о скрытности погребений перестали заботиться. Во времена XIX династии Рамессиды — так назвали ее правителей, потому что большинство из них носили имя Рамсес, — открыто и дерзко строили свои гробницы по обеим сторонам долины, прорубали длинные и широкие подземные галереи, уходившие на многие метры в глубь скал, а в отношении защиты своих останков отныне уповали на тайные усыпальницы и массивные гранитные саркофаги. По другую сторону цепи скал, фасадом к Нилу, возводили большие заупокойные храмы тех самых фараонов, чьи тела покоились в долине: знаменитый Рамессеум, храмы Сети I, Аменхотепа III, и расположенный на террасах храм Хатшепсут в Дейр-эль-Бахри. Души усопших владык теперь должны были проходить сквозь горный хребет, чтобы принимать жертвоприношения в храмах, однако это, по-видимому, теперь не считалось таким уж большим неудобством.

«Наверное, было время, — пишет Бейки, — когда в этой пустынной долине сосредоточилось больше сокровищ — чистого золота и уникальных произведений искусства, — чем в любом другом месте на земле. Однако маловероятно, чтобы они сохранялись здесь достаточно долго. Сокровища каждой династии вряд ли оставались нетронутыми после ее падения; может быть, несколько лет, не более… Гигантские пирамиды Древнего царства, сложные лабиринты-ловушки в скромных пирамидах Среднего царства — все оказывалось бессильным перед искусным мастерством египетских грабителей гробниц, переходящим из поколения в поколение».

После XX династии фараонов больше не хоронили в Долине царей. При правлении последних Рамессидов ограбления царских гробниц участились и сделались особенно дерзкими, — об этом нам поведал папирус, где описан судебный процесс над одной из шаек грабителей.

Постепенно Долина царей с ее ограбленными и опустошенными гробницами была заброшена. Могущество фараонов, страх перед богами, уважение к мертвым — все отступило перед всесильной человеческой алчностью.

Затем пришли греки и римляне. Страбон и Диодор Сицилийский посетили Долину царей, подробно записали свои наблюдения и удалились. Некоторые из их менее щепетильных современников тоже побывали здесь и оставили нацарапанные заметки вроде следующей: «Я, Филастриос из Александрии, пришел в Фивы и увидел… эти гробницы, вызывающие ужас; провел восхитительный день».

Когда в Египте распространилось христианство, копты построили поблизости свои монастыри, а некоторые отшельники жили даже в самих гробницах. Затем вторглись арабские завоеватели, и снова начались лихорадочные поиски погребенных сокровищ. В результате всех этих нашествий уцелел только один народ — потомки древних египтян. Их былая слава померкла; нищие и покоренные, они жили среди развалин памятников предков, а иногда — в их гробницах. В течение всех этих столетий долина сохраняла свое имя, правда, позже она получила арабское название Бибан-эль-Мулук.

В XVII и XVIII веках в Египет начали проникать бесстрашные авантюристы из Европы. Они добрались до Фив и, рискуя встретить смерть от рук свирепых жителей Гурны, осматривали чудеса Долины царей. Мы уже встречались с Ричардом Пококом, который в 1745 г. «обозрел эти необычайные гробницы фиванских фараонов с превеликим удовольствием», хотя и боялся, что «жители Гурны могут нанести нежелательный визит…» Однако через семьдесят лет началось настоящее вторжение. Расшифровка иероглифов, вновь пробудившийся интерес к Древнему Египту привлекли в Фивы толпы охотников за древностями, и большинство из них предпринимали раскопки в Долине царей. Среди них, разумеется, был Джованни Бельцони. В 1817 г. он обнаружил и откопал множество гробниц, и в том числе погребение Эйе, Ментухерхепешефа, Рамсеса I и Сети I. Все они были полностью разграблены еще в глубокой древности: саркофаги, мумии, погребальная утварь — все исчезло. Однако, вскрыв гробницу Сети I, великого воинственного фараона XIX династии, чья империя простиралась от Четвертых порогов Нила до истоков Иордана, Бельцони обнаружил одно из самых великолепных погребений во всей Долине царей.

«Это открытие, — пишет он, — вознаградило меня за все неудачи и тщетные поиски. Я могу назвать тот счастливый день одним из лучших в моей жизни. Это не означает, что удача сделала меня богатым, ибо я не считаю богатых людей счастливыми, [тем не менее он продал саркофаг за 2000 фунтов стерлингов], но она принесла мне такое удовлетворение и наслаждение, какое не купишь за все богатства. Я нашел то, что столь долго и тщетно искали, и теперь могу представить миру новый и уникальный памятник египетской древности, который превосходит все прочие с точки зрения величия, художественного стиля и сохранности: кажется, что его завершили в тот самый день, когда мы сюда вошли. А то, что я обнаружил внутри, доказывает его превосходство над всеми другими памятниками такого рода».

У Бельцони было что-то от ярмарочного зазывалы. Вскрыв гробницу, он целый год перерисовывал настенные росписи и снимал восковые отпечатки с рельефов. Все это он привез в Англию и здесь, в Лондоне, на Пикадилли, построил копию гробницы и назвал ее Египетским залом. В нем в течение нескольких месяцев был выставлен великолепный алебастровый саркофаг; затем его купил сэр Джон Соун и передал в Соунский музей, где его можно видеть и сейчас.

Когда мы осматривали гробницу Сети I, нам вовсе не показалось, что ее «только что завершили», как писал Бельцони. От факелов бесчисленных туристов прошлого века закоптились и потускнели краски настенной росписи, однако в целом гробница производила величественное впечатление. Несмотря на то что это самая большая подземная гробница XIX династии, она сходна по устройству почти со всеми погребениями этого типа, а поэтому ее можно принять за образец царского «Дома вечности» в дни расцвета Египетской империи.

Сети I, сын Рамсеса I, был вторым фараоном XIX династии. Он вступил на трон на тридцатом году жизни, когда мятежные племена бедуинов начали «мутить воду» в Юго-Западной Азии. Энергичный молодой фараон привел свои войска в Палестину, рассеял бедуинов, восстановил порядок, а затем двинулся на север. Он дошел до Ливана и заручился союзом ливанских правителей, которые вот уже полстолетия не видели ни одного фараона во главе своей армии. Позднее Сети I яростно и успешно боролся с ливийцами, врагами Египта на западных границах. Он вновь открыл золотые рудники на юго-востоке и возвел великолепное здание в Карнаке, где рельефы на стене храма прославляют его победы. Сети I правил одиннадцать лет, и все эти годы каменотесы вырубали его великую гробницу, которая, по словам Брэстеда, «уходит в глубь горы чередой наклонных галерей и обширных залов общей длиной четыреста семьдесят футов».

Однако и эту цифру превзошла гробница царицы Хатшепсут, где галереи, залы и переходы тянутся вглубь на 700 футов!

От входа в гробницу Сети I широкий лестничный пролет ведет в глубину горы. У подножия лестницы начинается длинный наклонный коридор с росписью на стенах. Это религиозные символы. Ряды коршунов простирают над нами свои крылья, и по обеим сторонам символы Амона-Ра в виде диска, скарабея и бараноголового человека. Мы спускаемся дальше по другой широкой лестнице, сопровождаемые рельефами Амона-Ра в самых различных воплощениях, по большей части уродливых и страшных. Холодный воздух, полумрак после яркого солнца долины и бесконечные гулкие галереи со свитой звериноголовых богов заставляют нас почувствовать, что мы входим в Подземное царство.

Спускаемся еще по одному длинному коридору, на стенах которого солнечный бог в своей священной ладье пересекает четвертую и пятую области Подземного царства. В конце этого прохода перед нами разверзается колодец глубиной 40 футов; через него переброшен современный мостик.

Колодец имел двойное назначение: как отстойник для дождевой воды, которая могла попасть в гробницу, и как ловушка для воров. Первоначально коридор за колодцем был замурован, так что казалось, будто единственный путь дальше — в колодец, вниз. Однако грабителей было не так-то легко обмануть. Они перебросили через колодец мостки, взломали стену, пошли дальше и, как и мы, очутились в зале с четырьмя колоннами, с изображениями путешествия бога-солнца. Этот мотив повторяется снова и снова и здесь и в других царских гробницах. За этим залом расположен второй, с двумя колоннами и различными сценами на стенах, но они были только нарисованы и остались незаконченными. Здесь тоже был тупик. Но и на сей раз грабители не дали себя обмануть. Они простучали стены: за левой стеной звук выдавал пустоту. Грабители ее взломали и увидели еще одну лестницу, спускавшуюся дальше в глубь горы. Эта лестница начиналась от уровня пола предыдущего зала с незавершенной росписью, но была завалена и замурована вровень с полом. Мы продолжали спуск.

Казалось, коридорам и лестницам не будет конца, мы спускались все ниже и ниже и наконец оказались в самом сердце горы. Здесь перед нами открылась передняя комната, украшенная изящными рельефами, на которых фараона, теперь уже как равного, приветствовали разные божества: Хатор — богиня любви, Анубис — шакалоголовый бог, покровитель некрополей, Осирис — бог мертвых и Гор, его сын. Еще несколько шагов, и внезапно оказываемся в огромном квадратном зале, поддерживаемом шестью колоннами, вырубленными из скального массива, а за ним открывается величественный покой с высокими сводами, «Золотой покой», как его называли египтяне, где когда-то покоился сам фараон. На стенах изображена процессия быков и демонов Подземного царства. В этом зале и нашел Бельцони пустой алебастровый саркофаг, с нанесенными на него миниатюрными фигурками и религиозными текстами.

С каждой стороны Золотого покоя открываются другие, меньшие залы с яркой росписью и рельефными изображениями. В них когда-то хранились погребальная утварь, царские троны, ложа, боевые колесницы и ларцы с драгоценностями, инкрустированные золотом и слоновой костью, — сокровища богоравного фараона, которому принадлежали богатства почти всего известного в то время мира.

И все это исчезло. Остался только пустой саркофаг, теперь почерневший от смога Лондона.

Но это еще не конец гробницы. Под Золотым покоем, где стоял саркофаг, еще один коридор спускается сквозь скалу на 300 футов, и лишь там обвалившаяся кровля окончательно преграждает дорогу.

— Среди людей из Гурны, — сказал нам Закария Гонейм, — есть потомки тех, кто помогал Бельцони. Они вам расскажут, как их предки обманули итальянца. Он думал, что нашел усыпальницу фараона, и они не стали его разуверять. А на самом деле настоящая усыпальница находится еще глубже, в конце вот этого прохода.

Он выразительно пожал плечами.

— Этот ход, несомненно, ведет куда-то дальше. Возможно, в свое время он проходил сквозь всю гору и соединялся с заупокойным храмом Сети на другом склоне. Может быть, когда-нибудь мы это узнаем.

Хотя в Долине царей не найдется и двух одинаковых гробниц, все они по общему плану напоминают самую большую и сложную гробницу Сети I. Повсюду многочисленные наклонные коридоры соединяются лестницами, колодец, замурованные проходы и потайные спуски, чтобы обмануть грабителей. И наконец, во всех гробницах есть усыпальница с саркофагом и примыкающими комнатами для погребальной утвари. Однако, если царские гробницы в общем похожи одна на другую, все они имеют одно существенное отличие от гробниц знати, описанных в предыдущей главе. В них нет изображений сценок повседневной жизни.

Простой смертный, будь то аристократ, купец или горожанин, надеялся обрести за гробом те же самые радости, которыми он наслаждался при жизни. Он не мог себе представить иную форму существования — разве что лучший вариант земных удовольствий: удачную охоту, рыбную ловлю, богатый урожай и изобилие всякого добра. Правда, ему еще предстояло явиться в Зал суда Осириса, где его сердце взвесят на весах, и бог истины Тот с головой ибиса запишет приговор. Но перед тем как предстать перед Осирисом, ему придется пройти испытание: разные боги будут задавать ему коварные вопросы, разные демоны встанут на его пути, и всех их нужно либо перехитрить, либо умилостивить. Однако ко времени Нового царства жрецы сочинили подробные и сложные книги магических заклинаний, своего рода учебники «адской географии», с помощью которых душа могла безбоязненно пуститься в опасное путешествие через Подземное царство. В этих книгах каждый находил все вопросы, которые ему могли задать, и правильные ответы на них.

Эти свитки папируса с описанием сцены суда и оправдательного приговора жреческие писцы продавали любому, кто мог за них заплатить. В одном варианте они назывались «Книга о том, что в Дуате» (Подземном царстве). В другом — «Книга Врат». В них описывались все двенадцать частей, или областей, Дуата, через которые проплывает ладья солнечного бога, с разделяющими их вратами или порталами. «Книга о том, что в Дуате» составлена из заклинаний, начертанных внутри гробов Среднего царства. Этот плод жреческой фантазии уводил развитие египетской религии на сомнительную дорожку. Древний культ Осириса при всей его примитивности и грубой простоте содержал этический элемент. Существовало так называемое «негативное исповедание», в котором усопший утверждал: «Я никогда не брал того, что принадлежало другому… Я никогда не вымогал у другого его достояния… Никогда не внушал страх другому из-за того, что был сильнее, чем он…» А иногда и позитивные утверждения: «Я давал хлеб голодному и одежду нагому…» Подобного рода моральные принципы подрывались в самой основе, если стало возможным просто купить свиток заклинаний и вместе с ним засунуть всех богов себе в карман.

Во времена Нового царства придворные и простые горожане, вписав в магический свиток на нужном месте свое имя, не расставались с ним и после смерти: эти свитки укладывали вместе с мумией или в специальные ниши в гробницах. Таким образом покойный надеялся обеспечить себе благополучие в потустороннем мире. И, уверенный в благоприятном исходе адского судилища, приказывал изобразить на стенах своей гробницы сцены, где отражалось его положение в обществе и земные радости, на которые он рассчитывал и в загробной жизни.

С царями все обстояло иначе. Фараон сам был богом, сыном Амона-Ра, и ему незачем было повторять свою земную жизнь. На стенах царских гробниц мы не находим сцен охоты или рыбной ловли, пиршеств и увеселений. Единственное исключение — это гробница Эйе, но он был не из царского рода и даже не очень высокого ранга. Он был жрецом, захватившим власть после смерти фараона-мальчика Тутанхамона, и в гробнице его любопытно перемешались мотивы разностильной росписи: тут и бытовые сценки и ритуальные, где фараон появляется в окружении богов.

Однако во всех других царских гробницах на стенах коридоров начертаны только заклинания из «Книги о том, что в Дуате» и «Книги Врат». Они описывают путь священной ладьи бога-солнца через двенадцать областей Подземного царства, соответствующих двенадцати ночным часам. Фараон, будучи богом, надеется, что солнечный бог возьмет его в свою ладью и что вместе с ним он благополучно пересечет ужасное Подземное царство, где таятся создания Ада, поджидая неосторожную душу, которой неведомы спасительные магические слова. Фараон надеется, что, когда он пересечет Дуат, он будет каждое утро возрождаться вместе с Ра и проплывать с ним в его ладье по небосводу.

Эти две книги скомпилировали фиванские жрецы, рассчитывая утвердить всемогущество своего бога Амона-Ра. Однако более древний культ Осириса слишком глубоко укоренился в сознании народа, а потому его пришлось включить как бога мертвых в новую, пересмотренную теологию. Он продолжал царить в одной из областей Дуата и даже сам Амон-Ра не мог пересечь ее без помощи «могущественных слов».

Постараемся понять символический смысл таких огромных гробниц, как Сети I, с точки зрения религиозных убеждений. Длинные коридоры, соединенные лестницами, по-видимому, представляли различные пещеры или области Подземного царства, а вся погребальная церемония символизировала путешествие, которое должен был совершить через них покойный фараон. Очевидно, это был внушительный обряд, когда жрецы с песнопениями медленно несли на плечах царский гроб из комнаты в комнату, а другие жрецы изображали добрых духов или злых демонов, которые помогали или мешали процессии.

Вот один из примеров тех вопросов, на какие должен был ответить усопший. Правда, они взяты из более древней «Книги мертвых», но они типичны и для поздних книг. Перевод дается в интерпретации сэра Питера Лепиж Ренуфа и сэра Уиллиса Баджа.

Фараон дошел до Зала Суда и обращается к своим богам-хранителям:

Вдоль стен коридоров шествует вереница страшилищ, которые, подобно сюрреалистической живописи, словно возникли из глубин подсознания. Между ними плывет ладья солнечного бога с его божественной свитой, а на берегах Подземной реки таятся демоны и чудовища из доисторического Египта.

Вот еще один отрывок из «Книги мертвых», который называется «Познание пилонов в доме Осириса в саду Аарру».

До сих пор встречаются люди, которые приписывают этой бессмыслице какое-то мистическое значение, но вряд ли его улавливали даже египтяне времени Нового царства. Скорее всего, эти непонятные заклинания были составной частью сложного ритуала, с помощью которого египтяне надеялись прогнать враждебные силы, чтобы те не мешали им в загробной жизни. Сами слова не имели значения. Важен был результат, как в комбинации, открывающей сейф. Перечитайте их снова! Разве они не напоминают ночные кошмары детства или страшные «волшебные сказки», в которых, по мнению психологов, всплывают смутные обрывки далекой предыстории человечества? Росписи гробниц в Долине царей созданы три тысячи лет назад, но они открывают окно в такое далекое прошлое, что по сравнению с ним сами они кажутся современными. В них сохранились пережитки невообразимо древпей эпохи, когда в Нильской долине еще не было и зачатков цивилизации. В том далеком мире дикие предки древних египтян жили в постоянном страхе, окруженные враждебными силами, которые нужно было перехитрить магическими заклинаниями или умилостивить человеческими жертвоприношениями.

Нет ли в этих словах зловещей связи с додинастическими могилами в Нагадэ, где Питри нашел странно расчлененные тела?

Глава IX ЗАБЫТЫЕ ФАРАОНЫ

«…Но оказалось, что они былн разграблены еще в древности».

Как часто эта короткая горькая фраза встречается в отчетах современных археологов! Они мечтают найти нетронутые погребения. Порой им кажется, что они уже достигли цели: первоначальный вход цел. Надежды их возрастают, но лишь до того момента, когда они добираются до центрального покоя и видят, что грабители уже побывали здесь, через другой подземный ход.

Найти гробницу, в которой никто еще не был, — редкая удача, но археологи мечтают о ней, ибо она может вознаградить их за все предыдущие разочарования. Мы помним рассказ профессора Ньюберри о том, как он вошел в одну из фиванских гробниц, оказавшуюся вне поля зрения грабителей, и увидел на пыльном полу следы ног того, кто последним покинул ее три тысячи лет назад.

Приведем один замечательный отрывок из книги Говарда Картера «Гробница Тутанхамона»: «На какое-то мгновение время, как один из факторов человеческой жизни, перестало существовать. Три тысячи, четыре тысячи лет могли пройти здесь, и все же мы видели вокруг следы недавней жизни: наполовину заполненную чашу с известковым раствором у самой двери, только что коптивший светильник, прощальные венки у порога, — и казалось, это было только вчера! Даже воздух в гробнице не изменился за многие века и был такой же, каким дышали те, кто вносил сюда царскую мумию для вечного упокоения…»

Однако подобные романтические чувства не свойственны ориенталистам. До возникновения европейского культа египетских древностей сами египтяне взламывали гробницы с единственной целью: взять из них золото, серебро и драгоценные камни. Эта узость их интересов иной раз выручала археологов: грабители зачастую оставляли предметы высокохудожественной ценности, которые не котировались на рынке.

Но в общем сокровища гробниц очень сильно пострадали, особенно мумии, из-за драгоценных украшений. И такие ограбления были неизбежны: их обусловливали сами обычаи египтян. Захороненные под землей богатства не могли не притягивать решительных и дерзких воров. Например, в Фиванском некрополе страже приходилось оберегать не только гробницы знати, но даже погребения фараонов и их жен от слишком предприимчивых грабителей, которыми были в основном строители того же некрополя. Эти люди строили гробницы и знали, что в них находится. Они объединялись в шайки, подкупали стражу и чиновников, проникали в подземные усыпальницы, вскрывали саркофаги, взрезали погребальные пелены мумий и уносили все ценные предметы.

Пока власть фараонов была сильна, царские погребения находились в относительной безопасности. Но при слабом правлении дерзкие ограбления могил учащались. Мы знаем, что во времена царствования Рамессидов XX династии грабители уже начали посягать на пирамиды фараонов XI династии на восточном, обращенном к Нилу склоне Фиванских холмов. Благодаря счастливой случайности сохранился папирусный свиток того периода, рассказывающий о судебном процессе над шайкой таких грабителей и попутно — о любопытной политической интриге. Сама история о том, как были найдены и восстановлены две части этого папируса, вошла в анналы романтической египтологии.

Первая часть папируса, вывезенная из Египта лет сто назад, принадлежала некоторое время лорду Амхерсту Хакнейскому и называлась Папирус Амхерст. Но этот папирус был неполным: сохранилась только его нижняя половина. Арабские охотники за древностями, когда находили папирус, зачастую разрывали его на части и продавали по отдельности, чтобы заработать побольше.

Но в одно прекрасное утро в феврале 1935 г. в брюссельский Королевский музей искусства и истории пришел уважаемый бельгийский ученый Ж. Капар. Он пожелал ознакомиться с египетскими древностями, частью королевской коллекции, пожалованной музею. Их вывез из долины Нила в шестидесятых годах прошлого столетия бельгийский король, тогда еще герцог Брабантский. Собрание это на первый взгляд, по словам Капара, ничем не отличалось от обычного набора египетских древностей, какие привозили тогда богатые путешественники: несколько бронзовых фигурок, статуэток из фаянса, сосудов и тому подобное. Среди этих предметов Капар нашел деревянную погребальную статуэтку с именем Хеви, главного надсмотрщика за работами и царского писца в храме фараона.

Подобные фигурки часто бывают полыми, и внутри, как правило, лежат погребальные тексты. Поэтому Капар вовсе не удивился, когда нашел папирусный свиток в этой статуэтке. Естественно, он подумал, что это обычный погребальный папирус, и даже не удосужился развернуть его до полуденного завтрака. О том, что произошло после завтрака, лучше расскажет он сам: «Я начал поднимать верхний листок свитка кончиком перочинного ножа. Читатель поймет, с каким непередаваемым чувством прочел я на радость всем нам дату: „Шестнадцатый год Рамсеса Девятого“, т. е. 1126 г. до н. э. Этот год запечатлен в анналах египтологии. Им датирован знаменитый папирус Абботт, хранящийся в Британском музее с 1857 г.».

Далее Капар описывает, как он уложил папирусный свиток на влажную промокательную бумагу и на отслоившемся верхнем листке опознал картуш с именем фараона Сехемра-шедтауи, сына Ра Себекемсафа. Капар срочно послал в библиотеку за монографией о папирусе лорда Амхерста, изданной профессором Ньюберри. В ней было факсимиле папируса Амхерст.

«Можно себе представить, как я был удивлен, вернее, поражен, когда с первого же взгляда на страницы каталога увидел, что нижняя часть найденного мною папируса точно подходит к верхней части папируса Амхерст и что там, где в папирусе Амхерст недоставало иероглифов, папирус, который мы развертывали, восполняет недостающие знаки».

Так, почти столетие спустя счастливый случай позволил соединить две части необычайно ценного документа. Благодаря ему мы смогли прочесть рассказ об ограблении гробниц во времена XX династии и о последовавшем за этим процессе.

Папирус Абботт из Британского музея рассказывает первую часть истории. Папирусы Леопольда II и Амхерст дополняют ее. Двумя главными участниками этой драмы были градоначальник Фив Песиур и его соперник, правитель западной части города Певеро, который отвечал, за сохранность царских погребений. По всей видимости, Песиур оповестил власти о том, что некоторые гробницы в Долине царей вскрыты и осквернены. Он это мог сделать по двум причинам: из верноподданнических чувств к фараону или из-за личной вражды с Певеро. Во всяком случае, последний немедленно сделал ответный шаг и создал комиссию, чтобы обследовать гробницы и доложить об их состоянии. Папирус Абботт содержит доклад этой комиссии, которая установила, к несомненной радости Певеро, что большая часть гробниц цела. Но далеко не все:

Песиур выдвинул и другие обвинения против разграбления гробниц в Долине царей, известной в те времена под названием «Вместилище Прекрасного». Он даже назвал имена грабителей. И вот на следующий день, «день девятнадцатый», комиссия собралась для осмотра гробницы царицы Нубхаас, прихватив с собой подозреваемых, среди которых был кузнец-медник Пеихар.

Далее в папирусе Абботт говорится:

После сурового «расследования» в Долине царей несчастный медник якобы сказал: «Клянусь болью от ударов и тем, что отрежут мне нос и уши и посадят на кол, если я знаю какое-либо другое место среди этих гробниц, кроме той, открытой, и кроме дома, что я указал».

Обрадованные результатами этого расследования, друзья Певеро переправились через Нил в Фивы и устроили целое шествие, чтобы досадить Песиуру. Они встретили градоначальника около храма Птаха в Карнаке, и тут произошел скандал. В папирусе Абботт мы можем прочесть подлинные слова, которыми обменивались противники во время этой ссоры три тысячи лет назад: «Вы насмехались надо мной у самого порога моего дома! — вопил Песиур. — Что все это значит? Я князь, сообщающий обо всем повелителю! И если вы радуетесь из-за гробниц, которые нашли нетронутыми, — кричал он, стараясь заглушить насмешки, — то все равно фараон… Себекемсаф был осквернен и вместе с ним Нубхаас, его царственная супруга!..»

Усерхепеш, надзиратель над рабочими некрополя, отрицал это, утверждая, что «все фараоны, их царственные супруги, их царственные матери и царственные дети… не потревожены… По мудрому повелению фараона, их сына, [гробницы] строго охраняют и осматривают».

«Дела ваши опровергают ваши слова», — сердито ответил градоначальник и выдвинул пять серьезных обвинений, за которые «следует отрубить руки либо наказать еще строже». Об этом он собирался доложить «повелителю моему, фараону, дабы тот прислал своих слуг, чтобы расправиться с вами».

Прослышав об этой угрозе, Певеро придумал ловкий ход. Он уведомил везира, первого министра, Хаемуасе о намерении Песиура донести фараону о «неких серьезных обвинениях», прекрасно понимая, что везир в своих собственных интересах предпочел бы всю эту историю замять. Два дня спустя состоялся суд, но на нем рассматривали вопрос только о тех гробницах, которые не были вскрыты. Таким образом, Певеро, несомненно, хотел оставить Песиура в дураках и отвлечь внимание судей от того факта, что ряд гробниц, и в том числе гробница фараона Себекемсафа, все-таки были ограблены. Песиур присутствовал на этом суде, но вынужден был молчать и выслушивать везира.

Все предыдущее описано в папирусе Абботт. Папирус Леопольда II — Амхерст, как его теперь называют, рассказывает о процессе над грабителями, осквернившими гробницу-пирамиду фараона Себекемсафа. На суде присутствовал сам главный обвиняемый Певеро. Самое интересное в этом документе — показания некоего «Амонпануфера, сына Анхернахета, каменщика в доме Амона-Ра, царя всех богов».

Он начинает с дерзкого признания: «Обычно мы обворовывали гробницу с каменщиком Хапиуром, сыном Менептаха». И далее: «Когда начался год тринадцатый правления фараона, нашего повелителя, — это было четыре года назад, — я сговорился с плотником, Сетекнахтом… маляром, Хепи… землепашцем, Аменемхебом-плотником, Ирамуном-водоносом, Хамуасом… и с лодочником градоначальника Фив, — всего их было восемь человек».

Тут везир задает вопрос:

«Расскажи, как ты смог ограбить гробницу этого бога».

«Ну, — отвечает Амонпануфер. — Мы пошли грабить гробницы по обыкновению и увидели, что пирамида Сехемра-шедтауи, сына Ра Себекемсафа, вовсе не походит на пирамиды и гробницы знатных людей, которые мы обычно обворовывали».

В этой фразе есть намек на то, что в те времена грабители только начали добираться до царских усыпальниц Фиванского некрополя.

Амонпануфер продолжает далее рассказывать, как он со своими сообщниками с помощью медных инструментов проложили себе путь внутрь пирамиды:

В конце папируса изложен приговор грабителям и донесение, посланное фараону.

Для нас признание каменщика Амонпануфера является самым поразительным и волнующим документом, который дошел до нас из древности. Каждый, кто побывал в усыпальницах египетских фараонов, наверняка помнит, что даже самых искушенных современных туристов там охватывает чувство благоговения. Представьте, что же ощущали Амонпануфер и его семь сообщников, зная об ожидающей их страшной каре, если их поймают, но еще больше страшась праведного гнева фараона, гробницу которого они оскверняли! Ибо для них он был богом. В мерцающем свете факелов они видели на стенах усыпальницы нарисованные и высеченные фигуры демонов и страшных богов Подземного царства, которые уже были спутниками и покровителями усопшего фараона. Наверное, кое-кто из грабителей колебался; алчность и отчаяние боролись со страхом, а самый дерзкий насмешками воодушевлял слабодушных. А потом… гулкие удары медных молотков, сброшенные крышки саркофагов, вскрытые тройные гробы, разодранные погребальные пелены… И наконец, дым и чад от горящих мумий, покрывающие копотью священные письмена… И воры, уползающие сквозь прорытый ими ход, стараясь не растерять золотые и серебряные украшения, содранные с царских трупов.

Это достопамятное ограбление произошло в царствование Рамессидов XX династии. Но позднее, во времена правления слабых фараонов XXI династии, грабители совсем обнаглели и принялись за саму Долину царей. Жрецы некрополя, по-видимому, были бессильны защитить погребения даже великих фараонов, чьи имена и свершения еще жили в памяти народа. Гробницы грабили одну за другой, хотя бывало и так, что грабителей хватали, прежде чем они успевали завершить свое дело. В таких случаях жрецы некрополя снова заворачивали мумии в погребальные пелены и укладывали в гробы, доставляли новые украшения и погребальную утварь и вновь замуровывали гробницы. Но рано или поздно грабители брали свое. Кончилось тем, что жрецы отказались от мысли сохранить все гробницы. Их было слишком много, а стражей некрополя, по всей видимости, слишком мало. Главной их целью стало сохранение царственных мумий, ибо с их уничтожением исчезала всякая надежда на благополучную загробную жизнь усопших фараонов. Но где найти такое место, чтобы его не отыскали грабители? В конце концов жрецы кое-что придумали.

Поскольку все должно было остаться в полной тайне, эту операцию наверняка совершили в ночное время, и возможно, за одну ночь. Все царские мумии извлекли из их тайных усыпальниц и перенесли в Долину царей. Здесь их разделили на две группы. Меньшая, состоявшая из тринадцати мумий, была спрятана в гробнице Аменхотепа II. Остальные тридцать шесть мумий фараонов, их жен, принцев и принцесс перенесли через перевал на западную сторону, туда, где Фиванские горы образуют серию естественных амфитеатров. В одном из них, на дне глубокой расщелины, была вырублена в скальном грунте шахта глубиной 30 футов с отходящей от нее горизонтальной галереей и продолговатым покоем в конце. Туда, в последнюю тайную усыпальницу, опустили царственные останки, пронесли по длинной галерее и сложили в подземной камере, где они едва уместились. Вход в усыпальницу замуровали, и еще до рассвета жрецы и их помощники разошлись, чтобы больше сюда не возвращаться.

В то время они не знали, что их последняя уловка удалась. Тайна этого захоронения умерла вместе с ними. Царские останки, которые они спрятали, пролежали нетронутыми три тысячи лет.

Это тайное погребение было обнаружено только в 1871 г. потомками древних грабителей гробниц. Нашел его Ахмед Абд аль-Расул из Эль-Гурны, который был еще жив в начале нашего столетия. Профессор Перси Ньюберри знал его лично и рассказал мне, как Ахмед нашел фараонов.

Вместе со своим старшим братом Мохаммедом и одним пришлым арабом Ахмед вел кое-какие незаконные раскопки среди Фиванских холмов и совершенно случайно наткнулся на эту шахту. Ахмед вызвался ее обследовать. Его спустили на веревке вниз, и там он обнаружил замурованный вход. Проломив его, он вошел в усыпальницу, заполненную мумиями. Ахмед сообразил, что об этой находке ни в коем случае нельзя говорить чужому человеку, иначе о ней узнают все жители Эль-Гурны. Он бросился к основанию шахты, позвал своих спутников и крикнул им, чтобы его скорее вытаскивали: он увидел в шахте африта — злого духа! И они поторопились уйти.

Чтобы еще более сохранить свою тайну, Ахмед той же ночью вернулся к шахте с осликом, убил его и сбросил вниз. Афритов всегда узнают по дурному запаху, и через несколько дней никто не усомнится, что здесь обитают эти злобные демоны. Затем, улучив момент, Ахмед снова спустился в шахту, вытащил труп осла и произвел более тщательный осмотр усыпальницы. Он увидел, что на мумиях были картуши и царские уреи (кобры) на головах.

«Фиванские раскопщики, — писал Масперо в своей книге „Мумии фараонов“, — давно уже знали, что это — символы царской власти. И наш приятель слишком хорошо знал свое ремесло, чтобы ошибиться. Он сразу понял: счастливый случай привел его к усыпальнице, заполненной мумиями фараонов. Подобного никто еще не встречал на памяти людей, но эту находку при всей ее ценности трудно было продать. Слишком много тяжелых гробов. Понадобилось бы немало рабочих рук, чтобы их вытащить из колодца, пришлось бы ставить над входом в него помосты с веревками и блоками, которые бы сразу привлекли к себе внимание».

Обсудив все это, семейство Абд аль-Расула решило пока не трогать мумии, а ограничиться продажей мелких предметов, которые нетрудно вынести тайком. Для начала они взяли множество погребальных статуэток, несколько скарабеев, каноп, фигурки Осириса и с полдюжины погребальных папирусов. Каждую зиму они продавали туристам часть своей добычи, и именно это в конце концов навело Службу древностей на их след. Но к тому времени прошло уже несколько лет.

В 1881 г. хранителем Каирского музея стал Гастон Масперо, пожалуй, самый выдающийся из ученых, занимавших этот ответственный пост. По предметам, появившимся в том году на рынке древностей, — все они относились к периоду XXI династии — он определил, что местные жители нашли одну или несколько гробниц этой эпохи. Началось расследование, и после долгих и терпеливых поисков некоторые предметы привели к Ахмеду Абд аль-Расулу, его брату Мохаммеду и некоему Мустафе Ага Айяту, чиновнику консульства в Луксоре, представлявшему интересы Великобритании, Бельгии и России. Мустафу Айята невозможно было привлечь к суду, поскольку он пользовался дипломатической неприкосновенностью, но Ахмеда Абд аль-Расула сразу же арестовали. Масперо и помощник хранителя музея Эмиль Бругш сами допрашивали Ахмеда, однако безуспешно.

«Абд аль-Расул отрицал все предъявленные ему обвинения, несмотря на единодушные показания туристов. Действия его подпадали под статьи законов Оттоманской империи, а именно: тайные раскопки, запрещенная торговля папирусами и погребальными статуэтками, вскрытие гробов и продажа произведений искусства, принадлежавших Египетскому государству… Мы использовали все: уговоры, угрозы, денежные посулы, но ничто не помогало».

Одной из причин упорства Ахмеда было то, что Мустафа Ага Айят убедил его и его сообщников, будто под его покровительством они могут не бояться местных чиновников. Масперо подметил, что Ахмед неоднократно подчеркивал, что он слуга Мустафы и живет в его доме. Именно таким образом этот консульский агент ухитрился забрать в свои руки большую часть торговли фиванскими древностями. Тем не менее Ахмеду вскоре пришлось горько разочароваться: его передали для дальнейшего следствия местной полиции. Тогдашний «мудир», турецкий губернатор провинции, славился своей суровостью. Даже через много лет Ахмед еще показывал профессору Ньюберри шрамы на подошвах своих ног.

Через два месяца допросов Ахмед вернулся домой озлобленным и сломленным человеком. Он не выдал тайны гробницы, но за это потребовал от Мустафы большей доли от продажи ее сокровищ. Сначала он получал пятую часть. Теперь же требовал половину и грозился в случае отказа рассказать обо всем властям. Между братьями и их сообщниками начались ссоры и свары. Почувствовав, что тайна вот-вот выплывет наружу, Мохаммед решил взять дело в свои руки. 25 июня он сам явился к «мудиру» и сказал, что знает все относительно гробницы.

Масперо был в то время в Париже. Помощник хранителя музея Эмиль Бругш, получив известие от «мудира», немедленно выехал из Каира в Кены, и там 4 июля ему вручили часть древних предметов, предусмотрительно отобранных Мохаммедом Абд аль-Расулом. В их числе были четыре канопы царицы Яхмес Нефертари и три погребальных папируса других цариц. Воодушевленные таким началом, Эмиль Бругш и его спутники отправились в Дейр-эль-Бахри. Их проводником был Мохаммед Абд аль-Расул. В разгар удушающей июльской жары, когда все археологические работы обычно прекращаются, экспедиция проникла в узкую расщелину, и Бругша спустили на веревках в шахту. То, что он там увидел, предоставим рассказать ему самому.

После того как он с трудом прополз по узкому коридору, загроможденному гробами, и проник в главную усыпальницу, он увидел, что: «…все пространство… было завалено гробами и всевозможными предметами. Я был настолько потрясен, что не понимал, явь это или сон. Опустившись на какой-то гроб, я машинально взглянул на крышку и отчетливо увидел имя фараона Сети I, отца Рамсеса II… в нескольких шагах от него в простом деревянном гробу лежал со скрещенными на груди руками сам Рамсес II, великий Сезострис. Чем дальше я продвигался, тем больше сокровищ открывалось моим глазам: здесь лежал Аменхотеп I, там — Яхмес, дальше — три Тутмоса, царица Яхмес Нефертари… все мумии в полной сохранности, — всего тридцать шесть гробов, и в каждом — останки царей или цариц, принцев или принцесс…»

Разумеется, мумии лежали не как когда-то в своих золотых гробах, — потому что многие из них были ограблены и вновь захоронены еще в древности. На их пеленах жрецы оставили таблички, где указывалось имя усопшего, а также время и места предыдущих захоронений до того, как мумию перенесли в эту последнюю усыпальницу. Например, место захоронения Рамсеса III меняли три раза.

«Эти последовательные записи, — пишет Брэстед, — по которым можно проследить, как мумии переносили из гробницы в гробницу в тщетной надежде найти безопасное место, являются, пожалуй, самым ярким свидетельством упадка той эпохи…»

Однако не все потерянные и забытые фараоны были здесь. Недоставало царицы Хатшепсут, а также фараонов Аменхотепа II, Аменхотепа III и Мернептаха. Отсутствию Мернептаха христиане придавали особое значение, ибо в то время верили, что именно он был тем самым библейским «жестоким фараоном», который во время исхода евреев из Египта был потоплен в Красном море. Однако не это волновало тогда Службу древностей. Нужно было прежде всего обезопасить вновь найденных фараонов от грабителей. За два дня Бругш очистил шахту. Это был настоящий подвиг! Масперо пишет: «Благодаря усилиям старост и писцов правителя удалось собрать двести рабочих… Сорок восемь часов напряженного труда понадобилось для того, чтобы извлечь все на поверхность, но это было лишь половиной дела. Нужно было перенести драгоценные предметы через Фиванское плоскогорье и переправить через реку в Луксор. Большинство гробов оказались такими тяжелыми, что их с трудом поднимали двенадцать-шестнадцать человек. На переход между горами и берегом реки уходило семь-восемь часов… Нетрудно себе представить, что это были за переходы под жгучим июльским солнцем… Три дня спустя прибыл пароход „Эль-Меншийя“. Когда погрузка закончилась, он под всеми парахми двинулся обратно в Булак [в Каир]».

И тогда случилось нечто непонятное, пожалуй, самое странное во всей этой истории. От Луксора до Куфта по обоим берегам Нила пароход сопровождали феллахи, стреляя вверх из ружей, как это принято на похоронах. Женщины с распущенными волосами шли за пароходом и возносили к небесам плач по мертвым, ритуал, сохранившийся со времен фараонов. Многие из этих людей жили за счет ограбления усыпальниц своих предков, но они были потомками древних египтян, а чужестранцы нашли их царей и теперь увозили. И они инстинктивно пришли на берега Нила, чтобы воздать своим царям последние почести.

Эту историю нам рассказывали неоднократно, но она ожила перед нашими глазами, когда Закария Гонейм привел нас к той самой шахте, где были найдены царские мумии. Уже вечерело. Внизу среди теней лежала пустынная и уединенная долина. Мы присели у входа в глубокую, прорубленную сквозь скалу шахту. Уходящее солнце золотило вершины далеких холмов. Из пустыни доносился вой шакалов.

— До сих пор, — сказал Гонейм, — лишь очень немногие знают об этой шахте. Драгоманы обычно показывают другое место, гораздо ниже в долине. Но они ошибаются. Я сам узнал об этом только после того, как изучил старые отчеты.

Мы спросили его, удалось ли найти остальные мумии.

— Да, — ответил Гонейм. — Их нашел в 1898 году месье Лорэ. Он вскрыл гробницу Аменхотепа II в Долине царей и обнаружил там еще тринадцать царских мумий.

— В том числе и Мернептаха?

— В том числе и Мернептаха. Но к тому времени окончательно установили, что это не он был тем самым «жестоким фараоном» из Исхода, так что это открытие не потрясло библейских основ. Интересно другое: Лорэ нашел Аменхотепа II в его собственном саркофаге, и рядом с ним лежал его огромный лук. Аменхотеп похвалялся в своих надписях, что он единственный из всего своего войска мог натянуть этот лук. Кроме того, Лорэ нашел Тутмоса IV и его сына Аменхотепа III, отца Эхнатона.

Кое-кто иногда критикует Службу древностей за то, что царские мумии перевезли в Каир, а не оставили в их собственных гробницах. Однако фактически только два фараона были обнаружены в своих гробницах — Аменхотеп II и Тутанхамон, — там они находятся и по сей день. Но даже это слишком большой риск, ибо искусство ограбления могил еще не умерло, а среди охранников некрополя до сих пор могут найтись люди, желающие поживиться. Так, например, когда Лорэ нашел гробницу Аменхотепа II, было решено оставить мумию фараона в его саркофаге. Три года спустя, 24 ноября 1901 г., ночная охрана гробницы сообщила, что на них напали вооруженные люди, связали всех, ворвались в гробницу, распеленали мумию и унесли погребальную утварь. В то время главным инспектором Службы древностей был Говард Картер. Он сразу поспешил на место происшествия и провел расследование.

Мумию фараона грабители вытащили из гроба и бросили на пол.

«Погребальные пелены, — пишет Картер в своем одиннадцатом отчете, — разрезаны, но само тело не повреждено. Сделал это явпо знаток своего дела, потому что пелены разрезаны только в тех местах, где обычно находятся драгоценности. Ладья из передней комнаты похищена, мумия, которая лежала на ней, сброшена на пол и разбита на куски. Я тщательно исследовал пелены царской мумии, чтобы выяснить, хранились ли в них какие-либо драгоценности, но не нашел никаких следов…»

Увы, надежды грабителей не оправдались! Их предки хорошо поработали здесь три тысячи лет назад.

Картер превосходно знал жителей Эль-Гурны. Поэтому он с особым вниманием осмотрел висячие замки гробницы и обнаружил, что они «только с виду в порядке, а на самом деле сомкнуты и закреплены с помощью полосок свинцовой бумаги». Это указывало, что охрана была сообщником грабителей. В самой гробнице Картер нашел на полу отпечаток босой ноги и с помощью «следопыта» обнаружил такие же отпечатки в одном из домов Гурны. Дом принадлежал Солейману и Мохаммеду Абд аль-Расулам. Знакомая фамилия, не правда ли? Были измерены отпечатки ноги Мохаммеда Абд аль-Расула, и они с точностью до миллиметра совпали с отпечатком в гробнице. Но одного этого оказалось недостаточно для суда над ним, и священная ладья так и не была найдена.

Когда мы вернулись в гостиницу Службы древностей, Закария Гонейм кое-что порассказал нам о теперешних жителях Эль-Гурны.

— В начале моей работы в Фивах, — сказал он, — я ненавидел их до глубины души. И старался делать все возможное и невозможное, чтобы спасти древние гробницы от их рук. Но после долгих лет совместной работы я как-то по-своему, помимо моей воли, полюбил их. Многие из них просто ворье, это несомненно, и все же… Понимаете, они единственное живое звено, связывающее нас с древними египтянами. Они прямые потомки бальзамировщиков, ремесленников, художников и скульпторов, которые жили здесь три тысячи лет назад.

Мы спросили, а чем они, собственно, занимаются помимо ограбления могил.

— Всем, чем угодно! — воскликнул Гонейм, беспомощно всплеснув руками. — Вы видели, как они осаждали меня перед гостиницей? Они говорят, что нашли какую-то древность, которую я должен увидеть. Нашли, разумеется, совершенно случайно. Что ж, может быть, и нашли, а может быть, и нет. Потому что, если они ничего не находят, они прекрасно могут сделать все сами. Я помню, как во время войны ко мне пришел английский летчик с почти совершенной статуей царицы Нефертити так называемого Амарнского периода в египетском искусстве. Она была превосходно изваяна, просто шедевр. Летчик сказал мне, что купил эту статую за сорок фунтов стерлингов в какой-то лавчонке в Луксоре, и спросил, подлинная ли она. Я осмотрел статую и сказал, что от Амарнского периода не сохранилось ни одной скульптуры в таком превосходном состоянии. Даже в музеях нет столь совершенных статуй Амарнского периода, а если бы они и были, то стоили бы много тысяч фунтов. Эта Нефертити была подделкой, изготовленной в Эль-Гурне.

Некоторые ремесленники Гурны настолько искусны, что их работы иной раз вводят в заблуждение даже специалистов. Гонейм рассказал нам другую историю, об одном уважаемом английском археологе, который много лет назад вел раскопки в Фиванском некрополе.

Он был богат и хорошо платил своим рабочим, но, несмотря на все его усилия, за долгие месяцы ничего особенного не нашел. Это обеспокоило рабочих. Они рассудили: если эфенди вскоре не найдет ничего стоящего, он потеряет интерес к раскопкам, а они потеряют хорошую работу. Поэтому они решили, что он должен что-нибудь найти.

И вот в одно прекрасное утро английский археолог в страшном возбуждении позвал десятника, чтобы тот помог ему очистить от песка некий древний предмет, который он отыскал. Десятник завопил от восторга. Эфенди нашел чудесную статуэтку времен XVIII династии. Остальные феллахи столпились вокруг. Они образовали целую процессию и с песнями и криками понесли статую к гостинице. Воодушевленный этим успехом, археолог продолжал раскопки и, хотя больше не нашел ничего значительного, все же был доволен. Только многие годы спустя некоторое несоответствие головного убора статуи позволило выяснить, что это была подделка, специально зарытая в песок, чтобы англичанин ее нашел.

Обычаи и религиозные верования, унаследованные от древних египтян, все еще живы среди этих людей, так же как отдельные слова древнего языка, которые не услышишь больше нигде в Египте. Например, во времена фараонов считалось, что горная вершина, возвышающаяся над некрополем, была обиталищем богини Меретсегрет, «Той, которая любит молчание». Ее ужасно боялись местные жители, и, возможно, у нее было святилище на противоположном склоне горы. Сегодня на вершине стоит мусульманская гробница, но жители до сих пор оставляют там свои дары, хотя мусульманская религия и не признает жертвоприношений. Народ следует древней традиции: по-прежнему приносит жертвы Западной Вершине.

В жизни местных египтян большую роль играет музыка. Они живут среди останков своих предков, и можно предположить, что им свойственны печаль и меланхолия. Но все обстоит иначе. У них есть песни на все случаи жизни, и в основном это веселые, радостные песни. Это песни весны и урожая, любовные и праздничные песни. Они — отзвуки далекого прошлого, которое все еще живет здесь. Вот песня урожая. Она начинается такими словами:

В гробнице Менены, похороненного три тысячи лет назад, над росписью с изображениями мужчин и женщин на полях во время уборки начертаны слова песни урожая:

Служба древностей строжайше запретила всякие раскопки, помимо тех, на которые выдаются специальные лицензии, и сегодня, по-видимому, это решенная проблема. Охрана некрополя постоянно патрулирует весь район, находящийся под пристальным наблюдением инспектора и его помощников. Однако и теперь жители Эль-Гурны иной раз ухитряются обходить закон. Служба древностей пришла к выводу, что единственный способ предотвратить дальнейшие ограбления — это выселить жителей из их старых домов у подножия горной цепи, чтобы в некрополе остались только сторожа. Когда мы были в Луксоре, власти практически заканчивали строительство новой образцовой деревни для жителей Эль-Гурны на безопасном расстоянии от древних гробниц.

— И все же, — с улыбкой сказал на прощание Гонейм, — когда мы переселим людей из их глинобитных лачуг на склоне холмов в современные дома на равнине, я затрудняюсь сказать, обрадует меня это или огорчит. Древности будут в гораздо большей безопасности, когда эти мошенники уберутся отсюда, но с их уходом оборвется последнее звено, соединяющее нас с трехтысячелетним прошлым, и некрополь поистине превратится в город мертвых.

Глава X ВЕЛИЧАЙШЕЕ ОТКРЫТИЕ

В 1817 г., закончив обследование Долины царей, Бельцони писал: «По моему твердому убеждению, в Бибан-аль-Мулуке после моих последних открытий уже не осталось неизвестных гробниц. Прежде чем покинуть это место, я приложил все усилия, чтобы найти хотя бы еще одну гробницу, но не достиг успеха».

Позднее многие археологи вели раскопки в Долине царей: Шампольон, Бертон, Розеллини, Раулинсон, Лепсиус и другие. И они тоже пришли к выводу, что Долина уже вся изучена. Однако в 1898 г. Лорэ нашел в Долине великолепную гробницу Аменхотепа II со множеством царских мумий. Это обнадежило других археологов: значит, здесь еще можно найти неизвестные гробницы. Богатые коллекционеры заинтересовались египтологией и обратились к египетскому правительству за концессиями на раскопки. В 1902 г. такую концессию получил американец Теодор М. Дэвис. Он предоставил средства, однако все работы велись под наблюдением Службы древностей. Руководили раскопками Артур Вейгалл, Эдвард Айртон, Дж. М. Квибелл и один энергичный молодой человек по имени Говард Картер.

Картер пришел в египтологию довольно любопытным путем. Его отец был профессиональным художником-анималистом (искусство, процветавшее в викторианскую эпоху, когда сотни людей стремились увековечить своих домашних любимцев). От отца юный Картер унаследовал талант рисовальщика. В 1891 г. на него обратил внимание профессор Перси Ньюберри, только что вернувшийся из Египта с кипой карандашных прорисовок из гробниц Бени-Хасана. Картер проработал три месяца в Британском музее, обводя эти прорисовки тушью. Он так хорошо справился со своей задачей, что на следующий год Фонд изучения Египта решил послать его вместе с профессором Ньюберри в Египет. Последующие восемь лет Картер целиком посвятил египтологии. Первые свои раскопки он вел под руководством Питри. Затем работал рисовальщиком в археологических экспедициях Ньюберри. А когда в 1899 г. директором Службы древностей в Египте вторично стал Масперо, он назначил Картера главным инспектором Службы древностей Верхнего Египта и Нубии со штаб-квартирой в Фивах.

Именно в этот период он принял участие в раскопках экспедиции Дэвиса, обнаружившей в 1903 г. гробницу Тутмоса IV. В последующие годы Вейгалл, Айртон и Дэвис нашли другие гробницы, в частности гробницу принца Иуйи и его жены Туи, где обнаружили колесницы и погребальную утварь в прекрасном состоянии. В 1907 г. Айртон и Дэвис открыли маленькую гробницу с фрагментами большого деревянного позолоченного гроба с именем царицы Тии, жены Аменхотепа III. Там же оказался поврежденный царский гроб с мумией молодого человека. В то время это вызвало сенсацию, потому что многие решили, будто это тело Эхнатона, «фараона-еретика», как его называли, сына Аменхотепа III и Тии. Однако более поздние исследования, проведенные в основном Р. Энгельбахом, показали, что, по всей вероятности, это тело не Эхнатона, а его сводного брата Сменхкара.

В том же году в Египет прибыл лорд Карнарвон, и началось его содружество с египетской археологией, которое закончилось великим открытием.

Лорд Карнарвон решил для поправки здоровья (после автомобильной катастрофы) провести зиму в Луксоре. Подобно многим богатым путешественникам, он заинтересовался Древним Египтом и, прослышав о находках в Фивах, сам добился разрешения на раскопки, хотя и не в Долине царей, где имел концессию Теодор Дэвис.

«После того как Карнарвон завершил самостоятельно первый короткий сезон, — пишет профессор Ньюберри, — Масперо предупредил, что, если ему будет дано новое разрешение на раскопки, ему следует привлечь к работе опытного археолога, и порекомендовал Картера». Так началось сотрудничество Картера и Карнарвона, которое продолжалось многие годы.

Тем временем неутомимый Дэвис и его помощники продолжали исследовать Бибан-аль-Мулук, пока, наконец, в 1914 г., после двенадцати сезопов раскопок, не пришли к выводу, что новых гробниц там больше нет. Карнарвон вместе с Картером долго ждали возможности провести раскопки в Долине царей и сразу же перевели на себя концессию Дэвиса, хотя Масперо, который подписывал разрешение, тоже был уверен, что это место полностью исследовано. Из-за первой мировой войны Картер смог приступить к серьезным изысканиям только в 1917 г. Чарльз Брэстед опубликовал в написанной им биографии своего отца профессора Джемса Брэстеда интересную заметку о методах работы Картера: «Для полной уверенности, что ни один квадратный дюйм поверхности (Долины царей) не останется необследованным, Картер вычертил крупномасштабную карту Долины и разделил ее на удобные для работы участки. По мере того как он изучал очередной участок и убеждался, что там нет ничего ценного, он зачеркивал на карте соответствующую клетку».

Сезон 1917 г. не принес ничего значительного, так же как сезон 1918 г. Однако Карнарвон не терял надежды, и Картер продолжал терпеливо искать. Большинство фараонов было уже найдено, но все же оставались пробелы, которые возможно было заполнить. 1919… 1920… 1921 годы прошли так же безрезультатно. Наконец, летом 1922 г, Карнарвон, вернувшийся к тому времени в Англию, пригласил Картера к себе в Хайклерский замок, чтобы обсудить, стоит ли им продолжать явно безнадежное дело. Брэстед так описывает эту встречу: «Когда они встретились в Хайклере, лорд Карнарвон сделал обзор многолетней работы, высоко оценил усилия Картера, а затем сказал, что ввиду послевоенных экономических затруднений он не находит возможным далее финансировать, по-видимому, бесперспективное предприятие… Картер ответил, что отсутствие интересных находок не поколебало его уверенности в том, что в Долине осталась по крайней мере еще одна царская гробница, возможно, гробница Тутанхамона, на что ясно указывали побочные свидетельства».

Тутанхамон, подобно его эфемерному предшественнику Сменхкару, был малоизвестным юношей-царем; его короткое царствование промелькнуло в самом конце XVIII династии. Он был одним из немногих фараонов, чье погребение еще не было обнаружено.

Доказательство, на которое ссылался Картер, заключалось в маленьком тайнике с глиняными сосудами, — его отыскал в Долине царей Дэвис пятнадцать лет назад. Эти сосуды были наполнены льняными бинтами и разными мелкими предметами, которые использовались во время погребальных обрядов. Глиняные печати на некоторых сосудах имели картуш Тутанхамона. Это явно указывало на то, что сам фараон, очевидно, погребен где-то здесь же, в Долине царей. Однако Карнарвон продолжал сомневаться. Картер вынул свою карту Долины, на которой из сезона в сезон отмечал продвижение раскопок. Он развернул ее на столе перед Карнарвоном. На первый взгляд казалось, что каждый дюйм Долины царей уже исследован. Однако оставался еще маленький треугольник напротив гробницы Рамсеса VI; его археолог до сих пор не трогал, потому что раскопки преградили бы посетителям вход в гробницу Рамессида. «Пока этот участок не исследован, — сказал Картер, — мы не можем сказать, что использовали все возможности». Он добавил, что, если Карнарвон позволит воспользоваться его концессией, он, Картер, сам оплатит стоимость еще одного рабочего сезона. Карнарвон был спортсменом, и это предложение, похожее на пари, его подзадорило. Он согласился провести еще один, последний сезон за его счет.

Мужчины пожали друг другу руки, и осенью 1922 г. Картер вернулся в Египет для прощального, как он думал, сезона в Долине царей. Он прибыл в Луксор 28 октября. Девять дней спустя, 6 ноября доктор (а ныне сэр Алан) Гардинер и его жена сидели у себя дома в Лондоне, когда зазвонил телефон. Доктор Гардинер поднял трубку и услышал взволнованный голос лорда Карнарвона:

— Я только что получил телеграмму от Картера. Слушайте: «Наконец вы сделали чудесное открытие в Долине; великолепная гробница с нетронутыми печатями; вновь закрыта до вашего приезда. Поздравляю».

Что же произошло за эти девять дней? Вот что рассказывает сам Картер в книге «Гробница Тутанхамона»: «К 1 ноября я набрал рабочих и был готов начать раскопки. Предыдущие работы были приостановлены недалеко от северо-восточного угла гробницы Рамсеса VI, и отсюда я повел траншею на юг. 3 ноября, ближе к вечеру, мои люди обнажили каменные основания ряда древних хижин ремесленников, под которыми мы никогда ничего не искали. Едва я прибыл… на следующее утро меня поразила непривычная тишина, вызванная остановкой работ, и я сразу понял: что-то произошло. Под первой же хижиной рабочие обнаружили вырубленную в скальном грунте ступеньку. Это было слишком хорошо, чтобы поверить, однако дальнейшая расчистка подтвердила, что мы нашли прорубленную в скале лестницу всего в тринадцати футах от входа в гробницу Рамсеса VI».

Позднее, описывая этот момент Чарлзу Брэстеду, Картер сказал:

— Подумать только! Дважды я уже находился всего в двух ярдах от этой каменной ступепьки! Первый раз это было много лет назад, когда я работал у Дэвиса и он перенес раскопки на другой, как ему казалось, более перспективный участок. А другой раз — всего несколько сезонов назад, когда мы с лордом Карнарвоном решили отложить расчистку этого места до более удобного времени, чтобы не мешать посетителям.

Ступенька была первой из шестнадцати, уводящих в глубину холма. У подножия этой лестницы была дверь, замурованная и запечатанная печатями некрополя.

«То был волнующий момент для археолога, — писал Картер. — Совсем один, если не считать моих местных рабочих, после долгих лет тщетных усилий я стоял на пороге того, что могло быть великолепным открытием. Все, буквально все что угодно могло находиться за этим входом, и понадобилось все мое самообладание, чтобы не взломать кладку и не приступить к немедленным исследованиям».

Вместо этого Картер снова засыпал входную лестницу, поставил наверху усиленную охрану, а сам отправил телеграмму своему патрону.

Выдающийся филолог сэр Алан Гардинер — один из немногих, кто принадлежал к небольшой группе людей, непосредственно связанных с этим открытием. Мы обязаны ему за те ценные подробности, которые он нам изложил: «Когда Карнарвон сообщил мне эту новость, он в первую очередь спросил: „Считаете ли вы, что это может быть гробница Тутанхамона?“ Я ответил, что не знаю детально событий конца XVIII династии, но что это вполне возможно. Тогда Карнарвон сказал: „Я очень волнуюсь. Мы собираемся отправиться в Египет с Эвелин (леди Эвелин Герберт, дочь Карнарвона) как можно скорее. Не хотите поехать со мной? Там наверняка окажутся надписи, которые вам будут интересны“. Я ответил, что, к сожалению, не смогу отлучиться, так как обещал встретить рождество дома со своими детьми, но постараюсь прибыть в Луксор в первых числах нового года. Тем временем лорд Карнарвон с леди Эвелин отправились в путь и 23 ноября прибыли в Луксор».

К вечеру 24 ноября лестница была снова очищена, и археологи смогли осмотреть весь дверной проем. На нижней части кладки сохранились несомненные печати Тутанхамона. Но рядом с этими обнадеживающими свидетельствами они обнаружили тревожные признаки. Тщательный осмотр замурованного входа выявил на штукатурке оттиски двух видов:

а) печати самого Тутанхамона и

б) печати жрецов некрополя, которые охраняли царские гробницы.

Таким образом, вход в гробницу замуровывали дважды, и печати жрецов некрополя стояли на повторно замурованной части двери. Следовательно, гробница не могла быть совершенно нетронутой, как надеялся Картер. Когда-то в древности воры проникли в нее, но не смогли полностью ограбить, иначе ее не стали бы вновь запечатывать. Тем не менее это было горьким разочарованием, и пока Картер взламывал первый запечатанный вход и расчищал за ним груды щебня, надежда боролась в его душе с сомнениями.

Работа продолжалась два последующих дня. За первой запечатанной дверью оказался наклонный коридор, заполненный каменными обломками, которые нужно было удалить. 26 ноября в 30 футах от первой двери археологи обнаружили второй замурованный дверной проем.

«Наконец, — пишет Картер в самой волнующей части своей книги, — мы увидели полностью расчищенную дверь. Наступил решающий момент. Дрожащими рукахми я проделал узкую щель в верхнем левом углу каменной кладки. За нею была тьма и пустота, насколько я мог определить железным щупом… Произвели пробу воздуха на пламя свечи, на предмет скопления опасных газов, а затем я немного расширил отверстие, просунул в него свечу и заглянул внутрь. Лорд Карнарвон, Леди Эвелин Герберт и египтолог Кэллендер стояли рядом и с волнением ждали моего приговора. Сначала я ничего не разглядел, потому что поток горячего воздуха из гробницы задувал свечу. Но постепенно глаза мои привыкли к мерцающему свету, и передо мной из полумрака начали возникать странные животные, статуи и… золото — повсюду сверкало золото! На какое-то мгновение — тем, кто стоял со мной рядом, оно показалось вечностью! — я онемел от изумления. Наконец лорд Карнарвон с волнением спросил:

— Вы что-нибудь видите?

— Да, — ответил я. — Чудесные вещи…»

Глава XI ВЕСЬ МИР ПОТРЯСЕН

Прошло более четверти века с тех пор, как Картер дрожащими руками расширил дыру в каменной стене и свеча озарила сокровища, которые пролежали во тьме замурованной комнаты три тысячи лет.

Сенсационные статьи, оповестившие об этом открытии, ныне погребены среди пожелтевших страниц в газетных архивах. Выдумки репортеров, споры ученых, аргументы и опровержения — почти все давно позабыто. Мир потрясла другая, еще более страшная война, и если бы подобное открытие было совершено в наши тревожные дни, оно вряд ли вызвало бы такой отклик, как в 1922 г. И тем не менее история эта жива (для тех, кто интересуется ею) и навсегда останется одним из великих подвигов археологии XX в. Страницы, написанные Картером и его коллегами, до сих пор заставляют учащенно биться наши сердца.

«Мы увидели нечто невероятное, — писал один из них, — сцену из волшебной сказки, великолепную сокровищницу из оперных декораций, воплощение снов творящего композитора. Напротив нас стояло три царских ложа, а вокруг них сундуки, ларцы, алебастровые вазы, обитые золотом кресла и стулья — нагромождение сокровищ фараона, который умер… еще до того, как Крит достиг расцвета, задолго до рождения Греции и зачатия Рима, — с тех пор прошло больше половины истории цивилизации… На фоне белой известняковой стены все эти предметы были окрашены мягкими полутонами коричневого, желтого, синего, янтарного, золотого, рыжеватого и черного».

Произошло это много дней спустя после того, как Картер вскрыл вторую запечатанную дверь и вошел в помещение, известное сегодня как Передняя комната. Первое, что привлекло внимание археолога, как мы уже говорили, были три деревянных ложа, обшитых золотом и украшенных головами сказочных зверей, чьи глаза, казалось, следили за незваными пришельцами. За ними едва держался на груде других сокровищ роскошный трон, обшитый листовым золотом и серебром с инкрустациями из полудрагоценных камней. Изящный и сложный рисунок на нем изображал фараона, сидящего в саду с грациозной и юной царицей Анхесенамон. Здесь были сотни предметов, больших и маленьких, — ларцы, инкрустированные слоновой костью со сценами охоты и сражений, золотые луки, посохи, — и все в полнейшем беспорядке.

«Все предметы, — писал сэр Алан Гардинер, — были сложены здесь, как ненужная мебель в чулане, довольно заботливо, но без всякого плана или мысли об их художественном расположении. Все, за исключением двух фигур в полный рост, которые стояли по обеим сторонам замурованного и запечатанного дверного прохода справа. Они были из дерева, раскрашенного черными и золотыми красками, на лбу у них были царские уреи, а в руках — золотые жезлы».

Значение этой охраняемой двери стало понятно Картеру и Карнарвону после того, как они осмотрели содержимое Передней комнаты.

«За запечатанной дверью были другие покои, может быть, целая анфилада, и в одном из них, вне всякого сомнения… мы должны были увидеть останки фараона».

Затем они начали подмечать другие подробности. Всюду обнаруживались следы торопливой приборки после беспорядочного бегства грабителей. Очевидно, их захватили врасплох, может быть, даже застигли на месте преступления, и они не успели причинить особого вреда. В лихорадочной спешке они хватали подряд все ценные предметы, которые могли унести. Они выбили золотые подпорки из-под сидения одного царского трона, вскрыли сундуки и разбросали по полу царские одеяния в поисках драгоценностей. Жрецы торопливо засунули эти одежды обратно в сундуки, не позаботившись даже сложить их как следует, и туда же ссыпали всевозможные мелкие предметы, которые явно прежде хранились в других ларцах. Самая интересная деталь: один из грабителей сорвал царский головной платок, завязал в него горсть золотых колец, но по какой-то причине бросил этот узел у самого входа. Слева от дверного проема, под ложем со звериными головами, оказалось отверстие, которое вело в другую, меньшую, комнату, где все предметы валялись в беспорядке, как их оставили воры во время панического бегства.

К счастью для египтологии, это величайшее — с художественной точки зрения — и уникальное в истории археологии открытие совершил человек, в котором глубокое знание Древнего Египта сочеталось с недюжинной практической сметкой. Сэр Алан Гардинер, хорошо знавший Картера, так охарактеризовал его: «Удивительный молодой человек. Ему приходилось со многим мириться: с чиновниками, которые во все вмешивались, с раздражающими отсрочками, с непониманием и преувеличениями незваных репортеров — и, наверное, он был далеко не самым покладистым из людей. Но он обладал большими способностями. Он был превосходным рисовальщиком и почти гением во всем, что касалось техники раскопок, описания и консервации хрупких предметов древности. Однако его величайшим даром было неистощимое терпение».

Этот дар подвергся суровому испытанию, когда Картер открыл Переднюю комнату. Он очутился в преддверии покоев, где почти наверняка стоял нетронутый гроб фараона — первый за всю историю раскопок. За этой Передней комнатой, загроможденной драгоценными предметами, его ждали другие помещения. Можно себе представить, как велико было искушение немедля взломать вторую запечатанную дверь! Однако Картер решил и объявил, что начнет извлекать предметы из гробницы только после необходимой подготовки, когда будут приняты все меры для их сохранения. Только после этого он намеревался открыть вторую комнату. Об этой подготовительной работе, длившейся два месяца, он писал: «Это была медленная, мучительно медленная работа, изматывающая нервы, ибо мы все время чувствовали страшный груз возложенной на себя ответственности. Таков удел каждого археолога, если у него есть хоть крупица научной добросовестности… ибо найденные им вещи не являются его собственностью и он не имеет права обращаться с ними, как ему вздумается. Они — законное наследие прошлого, завещанное нашему времени, и если он по беспечности, неловкости или невежеству сократит хоть на йоту сумму знаний, которые можно из этого наследия извлечь, значит, он совершит археологическое преступление».

Картер получил от Службы древностей разрешение использовать усыпальницу Сети II как лабораторию и мастерскую. В эту лабораторию переносили по одному предмету (из гробницы) для предварительной обработки, затем их паковали для отправки в Каир. Картер привлек к работе других археологов, каждый из которых был незаурядным специалистом в своей области: Литгоу, куратора Египетского отдела нью-йоркского Метрополитен-музея; Бертона — фотографа; Уинлока и Мейса, тоже из Метрополитен-музея; рисовальщиков Холла и Хаузера и, наконец, Лукаса, директора египетского государственного департамента химии. Лорд Карнарвон пригласил сэра Алана Гардинера для расшифровки надписей, а профессора Ньюберри как ботаника — для определения цветов из венков и других растений, найденных в гробнице.

Любой предмет, даже самый крохотный, Картер заносил в картотеку и описывал со всеми подробностями. Эти записи Картера, сделанные аккуратнейшим мелким почерком и снабженные его превосходными прорисовками, хранятся в Оксфордском Институте Гриффиса, дожидаясь, когда найдется достаточно богатый человек или организация, которые смогли бы их достойно опубликовать.[14]

Вот характерный образчик таких записей, выбранный наугад. Запись относится к одному из более чем шестьсот предметов, найденных только в Передней комнате, — к царскому посоху:

Читая это подробное описание, так и видишь Картера после изнурительного рабочего дня в его «лаборатории», склоненного над своими записями, ярко освещенными лампами. Он устал, но счастлив, что может хоть немного отдохнуть от докучливых посетителей, которые днем толпятся в Долине. Мировая печать так раструбила об этом открытии, что Картеру пришлось столкнуться с новой проблемой, с какой до сих пор не встречались археологи.

«Весь день, — пишет Брэстед, — бесконечные курьеры доставляли ему мешки с телеграммами, письмами и посланиями от многих сотен людей, которые требовали или просили разрешения посетить гробницу. Каждый день толпы посетителей переправлялись через реку, спешили в Долину и собирались вокруг колодца у входа в гробницу».

Вместе с посетителями прибывали и представители мировой печати. Пытаясь упростить дело, лорд Карнарвон передал исключительные права на публикацию новостей и фотографий лондонской газете «Таймс». За это его нещадно ругали журналисты других газет. По прошествии стольких лет трудно представить себе, какие яростные страсти разгорались вокруг этого открытия, но свидетельства о них сохранились на столбцах газет. Так, «Дейли Экспресс» в номере от 10 февраля 1923 г. опубликовала статью под заголовком «Фирма Тутанхамон и K°». В ней, в частности, говорится:

На это «Таймс» ответила в номере от 16 февраля:

Трудно не признать логичность такого довода. Допустить в гробницу, где шла тончайшая работа, всех представителей печати означало бы примерно то же самое, что делать сложную хирургическую операцию в толпе репортеров со всего света.

Сэр Алан Гардинер объяснил, каким образом лорд Карнарвон уступил исключительные права газете «Таймс».

«После возвращения Карнарвона из Египта в декабре 1923 г. я виделся с ним довольно часто. Однажды за ленчем он признался мне, что его очень беспокоит газетная шумиха. „Я не могу спокойно спать по ночам, — пожаловался он. — Едва я укладываюсь в постель, раздается телефонный звонок. А когда выхожу из дома, меня тут же окружают газетчики“. Я посочувствовал ему, но заметил, что, ввиду огромного интереса публики к открытию гробницы, подобные неприятности неизбежны. Газетчики в конечном счете только выполняют свой долг. Мы еще сидели за столом, когда издатель „Таймс“ Даусон попросил принять его. Карнарвон предложил мне предварительно переговорить с Даусоном. Когда Карнарвон присоединился к нам, Даусон обратился к нему с предложением предоставить „Таймс“ исключительные права на все, что касается гробницы. Карнарвон ответил, что никогда не сталкивался с таким вопросом, но Даусон подчеркнул, что, сделав „Таймс“ своим единственным агентом по распространению информации и фотоснимков, он избавится от массы забот и неприятностей. Карнарвон обещал об этом подумать. Позднее мы встретились с секретарем Королевского географического общества и спросили его мнение. Он сказал, что Географическое общество в свое время заключило подобное соглашение в связи с экспедицией на Эверест, и все обошлось хорошо. В результате Карнарвон решил сделать „Таймс“ своим агентом по печати».

Так разгорелся скандал, который сегодня нам кажется тривиальным, но в то время имел далеко идущие последствия. Не получив доступа в саму гробницу, газетные репортеры толпились в Долине царей и в отелях Луксора, собирая по крохам материал для своих телеграмм.

Ни одному археологу еще не приходилось попадать в подобные ситуации. Картер, легковозбудимый от природы, сейчас был весь как натянутая струна: ему приходилось работать с предельной скоростью под невыносимым давлением. Карнарвон, хотя и не был так занят работой в гробнице, тоже начал сдавать, особенно когда на него обрушились газетчики. Нервы его не выдерживали.

Тем временем, пока разгоралась газетная свара, Картер отбивал атаки незваных посетителей, которые шли нескончаемым потоком. Им отказывали, и они обвиняли археологов в невоспитанности, эгоизме и узости взглядов. Но, как Картер объяснил в своей книге, посетители представляли двойную угрозу. Во-первых, толпа посетителей в гробнице могла повредить хрупкие предметы, а во-вторых, эти посещения отняли бы у археологов слишком много времени. В дни короткого рабочего зимнего сезона, когда в Египте можно вести раскопки, каждый час на счету.

«В последний сезон, — писал Картер, — у нас иной раз бывало по десять групп посетителей в день, и так продолжалось бы каждый день, если бы мы многим не отказывали. Другими словами, мы по целым неделям не могли бы вообще работать».

Наконец Передняя комната была очищена, и Картер приготовился вскрыть замурованный проход во второе помещение. К этому дню газеты всего мира давно готовили своих читателей, и, когда он наступил, многочисленные посетители и корреспонденты столпились у входа в гробницу. Однако внутрь был допущен только журналист из «Таймс». А о том, что происходило снаружи, лучше рассказать словами представителя «Дейли Телеграф»:

Тем временем в очищенной Передней комнате сидели двадцать почетных гостей и следили за каждым движением Картера и его помощников, которые взламывали замурованный проход, охраняемый статуями двух стражей. Среди зрителей был сэр Алан Гардинер, который поделился с нами своими личными воспоминаниями: «Когда Картер снял верхний ряд кладки, мы увидели за ней стену нз сплошного золота, во всяком случае, так нам показалось на первый взгляд. Но когда была убрана вся кладка, мы поняли, что видим одну сторону огромного внешнего ковчега. Мы знали о таких ковчегах по описаниям в древних папирусах, однако здесь он был перед нами. Во всем своем сине-золотом великолепии он заполнял все пространство второй комнаты. В высоту он почти достигал потолка, а между его стенками и стенами комнаты оставалось не более двух футов.

Сначала внутрь вошли Картер и Карнарвон, протискиваясь сквозь узкое пространство, и мы ждали, пока они вернутся. Когда они вышли, оба изумленно всплеснули руками, не в силах описать, что они увидели. За ними последовали другие, пара за парой. Помню, как профессор Лако сказал мне с усмешкой; „А вам лучше не пробовать: слишком уж вы… солидный“. Тем не менее, когда пришла моя очередь, я вошел во внутреннюю комнату с профессором Брэстедом. Мы протиснулись между стенами и ковчегом, свернули налево и очутились перед входом в ковчег с большой двустворчатой дверью. Картер отодвинул засов и открыл эти двери, так что мы смогли разглядеть внутри большого внешнего ковчега, который достигал 12 футов в длину и 11 в ширину, другой, внутренний ковчег с такими же двойными дверьми, с еще нетронутыми печатями. Лишь потом мы узнали, что здесь было четыре позолоченных ковчега, вставленных один в другой, как в наборе китайских резных коробок, и только в последнем, четвертом, покоился саркофаг. Но его мы смогли увидеть лишь через год».

Сам Картер так описывает запечатанную дверь: «В тот момент у нас пропало всякое желание вскрывать эти печати, ибо мы вдруг почувствовали, что вторгаемся в запретные владения; это гнетущее чувство еще более усиливали льняные покровы, ниспадавшие с внутреннего ковчега. Нам казалось, что перед нами возник призрак усопшего фараона, и мы должны склониться перед ним».

Далее сэр Алан Гардинер пишет: «Тут была одна деталь, которую трудно представить по прошествии стольких лет. Если вы посетите сегодня Каирский музей, вы сможете увидеть все эти экспонаты. Разумеется, они по-прежнему великолепны, однако золото кое-где померкло, приобрело оттенок тусклого янтаря. А когда мы впервые вошли в усыпальницу, золотые ковчеги невообразимо сверкали — сухой воздух гробницы три тысячи лет сохранял их ослепительный блеск.

Позади усыпальницы мы обнаружили вход в другую комнату… Она была полна чудес! Здесь стоял ковчег для каноп фараона, охраняемый четырьмя изящными маленькими богинями из золота; здесь же были золотые колесницы, большое изваяние бога Анубиса с головой шакала и множество прочих драгоценных предметов. Тут же мы нашли большое количество ларцов. Картер открыл один из них. Сверху лежал красивый веер из страусовых перьев. Перья были великолепны, пушисты, словно их только что вставили в рукоятку опахала. Эти перья заставили меня забыть о десятках столетий, которые нас разделяли. Точно фараон был погребен совсем недавно. Разумеется, через несколько дней страусовые перья начали ссыхаться, и пришлось их законсервировать. Однако, когда я увидел их впервые, они были свежи и совершенны и произвели на меня такое глубокое впечатление, какого я не испытывал и, наверное, уже не испытаю никогда».

Все это происходило в феврале 1923 г. В этот и в следующий месяцы археологам пришлось столкнуться с проблемами, не имеющими ничего общего с археологией. Сначала с так называемой монополией на газетную информацию, затем с все возрастающим потоком посетителей и, наконец, с проблемой дальнейшей судьбы найденных сокровищ.

Лорд Карнарвон, ссылаясь на статьи договора о концессии, подписанного Службой древностей, предъявлял права на определенную долю находок. Картер с ним не соглашался, считая, что все предметы из гробницы принадлежат египетскому правительству. В марте он окончательно рассорился с Карнарвоном. Брэстед пишет: «Они обменялись самыми язвительными словами, и Картер в ярости попросил своего старого друга удалиться из его дома и никогда больше не возвращаться. Вскоре после этого лорд Карнарвон заболел лихорадкой из-за воспалившейся раны. Некоторое время он еще боролся. Но началось воспаление легких, и 5 апреля 1923 г. он умер в возрасте 57 лет. Газетчики приписали его смерть древнему проклятию фараонов и раздували эту суеверную выдумку, пока она не превратилась в легенду». Ну, а что же было на самом деле?

Десять лет спустя после вскрытия гробницы все пять человек, кроме лорда Карнарвона, которые при этом присутствовали, находились в добром здравии. Картер дожил до 1939 г. и умер в возрасте 66 лет. Бертон, Энгельбах и Уинлок тоже прожили нормальный человеческий срок. Леди Эвелин, ныне леди Бошам, еще жива. Сэр Алан Гардинер и доктор Дерри прожили свыше восьмидесяти лет. Профессор Перси Ньюберри умер в августе 1949 г., тоже отпраздновав свой восьмидесятилетний юбилей. Вот и все, что можно сказать о «проклятии фараона».

Следующий сезон, 1923/24 г. был посвящен разборке, консервации и перевозке четырех золотых ковчегов, которые занимали почти все пространство усыпальницы. С каждой стороны от внешнего ковчега оставались проходы шириной не более 24 дюймов. Для того чтобы разобрать и извлечь из гробницы огромные, выложенные золотом стенки, не повредив их, понадобилось все искусство и терпение Картера, но с этой задачей он справился превосходно. 14 февраля в присутствии официальных лиц Картер поднял крышку саркофага, и все впервые увидели великолепный, никем не потревоженный внешний гроб фараона.

Профессор Брэстед, несмотря на болезнь явившийся на эту церемонию, пишет: «Наконец-то перед нами был фараон, который покоился в безмолвных глубинах горы не менее трех тысяч лет. Он так и лежал здесь, когда его жена-девочка, третья дочь Эхнатона, в последний раз спустилась в усыпальницу… Может быть, она своими тонкими руками накинула на него покрывало, под которым он до сих пор спит вечным сном? Может быть, это она последним прощальным жестом положила в Передней комнате изысканный букет из полевых цветов? Мы так и нашли его у самого порога».

Затем последовал драматический поворот событий. В тот же день, когда был открыт саркофаг, в отелях Луксора появилось следующее объявление:

Это было кульминационной точкой долгих и ожесточенных споров между Картером и Службой древностей египетского правительства по двум основным пунктам: первый — это тяжба между египетским правительством и адвокатами семьи Карнарвонов относительно того, имеет ли леди Карнарвон, которая унаследовала концессию, право на определенную долю найденных предметов. В этом Картер поддерживал правительство, считая, что все находки должны остаться в Египте. Второй — это недовольство Картера действиями правительственных чиновников, досаждавших ему мелочными указаниями, как именно он должен вести свои работы, а особенно тем, что посылали в гробницу толпы докучливых посетителей, из-за которых было немыслимо продолжать исследования находок, требовавших осторожного обращения. В этом Картера поддерживали все работавшие вместе с ним выдающиеся археологи.

В ответ египетское правительство аннулировало концессию леди Карнарвон, поставило свою охрану и запретило Картеру входить в гробницу. Картер отправился в Каир, чтобы продолжать борьбу в суде. Тем временем правительство открыло доступ в гробницу посетителям, устроив по этому поводу ряд официальных торжеств, на которых присутствовали сотни чиновников со своими женами. Торжества завершились пышным фейерверком. Корреспондент «Египетской газеты» сообщал:

После всех неприятностей и преследований со стороны официальных кругов Картеру оставалось только искать утешение в преданности своих египетских рабочих, относившихся к нему с большим уважением. В своей книге он приводит прелестное письмо одного из своих десятников:

Судебная тяжба тянулась долго. Одно время казалось, что стороны уже пришли к соглашению и Картеру будет позволено продожать работу. К несчастью, в этот момент адвокат Картера Максвелл в споре с судьей опрометчиво заявил: «Египетское правительство напало, как бандит, и вломилось в гробницу!» И хотя Максвелл тут же взял свои слова назад, правительство прервало все дальнейшие переговоры, и огорченный Картер вернулся в Англию.

Возможно, ему никогда бы не дали разрешения возобновить работу в гробпице Тутанхамона, если бы не политический переворот, который последовал за убийством сирдара (турецкого наместника) в ноябре 1924 г. Националисты были отстранены от власти, Англия укрепила свое влияние в Египте, и пока общественное мнение было занято этими событиями, новое правительство позволило Картеру заняться гробницей.

Так началась последняя стадия его работы. Картеру предстояло открыть три гроба, заключенных один в другом, точно так же, как внешние ковчеги, в которых хранился саркофаг. Затем — распеленать и исследовать царскую мумию, лежавшую во внутреннем гробе. И наконец — извлечь и предохранить от гибели все драгоценные предметы из третьей комнаты, которую назвали Сокровищницей.

Вскрытие трех гробов стало самым суровым испытанием для искусства и находчивости Картера. Они были так плотно вставлены один в другой, что между ними с трудом можно было просунуть палец. Кроме того, благовонные масла, вылитые на них во время погребения, затвердели, как цемент. Профессор Брэстед присутствовал при выемке третьего, последнего гроба. Он живо описал эту сцену: «Внутри второго оказался третий, и последний, гроб из массивного золота, такой тяжелый, что его с трудом смогли поднять четыре человека. Крышка этого гроба изображала фараона со всеми его царственными регалиями. Лицо — скульптурный портрет… одеяние над скрещенными руками инкрустировано драгоценными каменьями — сердоликом, лазуритом и бирюзой, а ниже скрещенных рук его прикрывают своими крылами богини-хранительницы, чьи прелестные контуры тонко выгравированы на золоте: они как бы окутывают его золотыми перьями…»

Внутри гроба покоилась царская мумия, лицо ее было закрыто изумительной портретной маской из массивного золота, отполированного до зеркального блеска. Тонкость лепки и безмятежность этого лица невозможно передать словами. Это произведение неведомого художника, созданное три тысячи лет назад, может поспорить с любыми шедеврами европейского Возрождения. Несомненно, автор его был мастером своего времени, ибо кому же еще доверили бы запечатлеть священные черты фараона?

На мумии были золотые покровы, ногти рук и ног — в золотых футлярах, на груди — драгоценные ожерелья, на пальцах — золотые кольца с каменьями. На тяжелых золотых пластинах начертаны речи богов, встречающих фараона у входа в Подземное царство.

Геб, бог земли, говорит: «Мой возлюбленный сын, наследник трона Осириса, царь Небхеперра, твое благородство совершенно, твое царское обиталище могуче, твое имя на устах простого народа, твое постоянство на устах всех живущих, о Осирис, царь Тутанхамон!»

И Божественная мать, богиня Мут, вторит ему: «Ты могуч, ты вдыхаешь воздух и выступаешь, как бог, ты выходишь, как Атум, о Осирис Тутанхамон!»

После всего этого казалось почти святотатством исследовать бренные человеческие останки, скрытые под всем этим великолепием. Но наука беспощадна. Последние истлевшие пелены были сняты с тела, которое сохранилось хуже других царских мумий из-за благовонных масел, вылитых в гроб перед погребением. Доктор Дерри, производивший вскрытие, писал в своем отчете:

Тело фараона было положено во внешний гроб внутри каменного саркофага. Так оно и покоится в своей усыпальнице. Остальное содержимое саркофага выставлено в Египетском музее.

Эта работа по расчистке, предохранению и извлечению массы предметов отняла у Картера десять рабочих сезонов. Некоторые предметы оказались в гробнице не в единственном числе, а имели по одной или по нескольку копий. Картер предложил передать дубликаты Британскому музею и нью-йоркскому Метрополитен-музею как справедливое вознаграждение ему и его американским коллегам. Это предложение было отвергнуто. Египетское правительство не уступило ничего из сокровищ Тутанхамона ни одному музею.

Оглядываясь назад на четверть с лишним столетия, невольно задаешь себе вопросы: Как же расценивается открытие Картера сегодня? Действительно ли значение его так велико, как казалось в то время? Много ли ценного материала прибавило оно к нашим знаниям об этом периоде истории Древнего Египта?

Когда мы задали эти вопросы сэру Алану Гардинеру, он ответил: «Я бы сказал, что это открытие прибавило немного к нашим знаниям о данном историческом периоде. Филологов гробница разочаровала, ибо в ней не оказалось письменных свидетельств. О самом Тутанхамоне мы ничего не знаем, кроме того, что он унаследовал трон после смерти своего отчима Эхнатона,[15] что он правил всего несколько лет и умер в юном возрасте. Его наследником стал Эйе, престарелый жрец, который при Эхнатоне восславлял Атона. На стенах усыпальницы Тутанхамона он изображен как глава погребальных церемоний во славу своего предшественника. Интересен еще один факт: в гробнице нашли мумии двух мертворожденных младенцев, очевидно детей Тутанхамона и его юной жены Анхесенамон.

Но если говорить о художественной ценности произведений того периода, то это открытие не имеет себе равных. Ничего подобного не находили раньше, и маловероятно, что найдут когда-либо в будущем. То, что эта гробница после неудачной попытки ограбления осталась непотревоженной в течение 3000 лет, — редчайшая удача. Когда через много лет после погребения Тутанхамона в склоне холма над ним начали высекать усыпальницу Рамсеса VI, каменотесы засыпали обломками и щебнем вход в более скромную гробницу юного фараона и тем самым спасли ее.

Для археологии ценность этого открытия заключается не только в найденных сокровищах, а в том, с каким высоким искусством и тщательностью были описаны и сохранены все эти прекрасные вещи.

Это величайшее в истории египтологии открытие, сделанное англичанином. Однако весьма печально, что результаты его до сих пор не опубликованы в настоящем научном издании, т. е. с подробным описанием каждого предмета и цветными иллюстрациями…»

Глава XII ПАЛОМНИЧЕСТВО В АХЕТАТОН

Поезд медленно останавливается у длинной низкой платформы под названием «Меллауи». Двери с лязгом распахиваются. Гомон, арабские восклицания, и пассажиры перемешиваются с толпой на перроне. Кофейно-коричневые лица лоснятся под белыми головными уборами, коричневые босые ноги вздымают пыль. Вы выходите из вагона, сжимая ручку чемодана, и растерянно озираетесь среди крикливой толпы в поисках того, кто может оказаться главным инспектором Службы древностей Среднего Египта. Может быть, это тот маленький смуглый человечек в европейском костюме и красной феске, что стоит за спинами пассажиров и встречающих и тоже растерянно озирается? Да, это он. Он увидел вас и с улыбкой подходит в сопровождении свирепого джентльмена в синей галабии и тюрбане, с ружьем через плечо. Вы представляетесь. Он действительно главный инспектор. А его вооруженный спутник? Это Ахмед, один из гаффиров (сторожей), охраняющих памятники. Ахмед берет ваш чемодан и прокладывает дорогу к выходу.

— Не хотите ли чашечку кофе?

— Да, разумеется.

Мы сидим за грязным мраморным столиком в деревянном кафе на берегу канала. За соседним столиком двое мужчин играют в триктрак,[16] и стук костей и шашек служит фоном нашей беседы. Снаружи под солнцем клубится дорога, подобно черной пыли, вздымаемой ногами прохожих. Недалеко возвышается огромное, вульгарно разукрашенное здание XIX в. — дворец шейха, весь в стрельчатых арках, как внебрачный отпрыск Брайтонского павильона. У открытой двери кафе сидит на корточках женщина в черном, с покрывалом на голове, скрывающем почти все ее лицо. Коричневый грязный мальчишка с черными кудрями сидит рядом с нею тоже на корточках. Мухи вьются вокруг него, а он безучастно жует ломоть заплесневелого хлеба. Зной, пыль, неприятные запахи и кипящая рядом чужая, безразличная вам жизнь. Вы свернули с чистенькой проторенной дороги туристов. Здесь настоящий Египет.

Но до чего же любезен этот главный инспектор! Его круглое коричневое лицо источает доброжелательство. Он то и дело хватает вас за руку. С волнением и настойчивостью.

— Вы приехали посмотреть Тель-эль-Амарну, город Эхнатона, фараона-еретика? Превосходно! Завтра вы его увидите.

Он уже все устроил, буквально все. Добраться до места не так-то легко. Сначала надо ехать на автомобиле, потом верхом на осле, и еще надо договориться с лодочником, чтобы переправиться через Нил, но он позаботился обо всем. Вы сами увидите. А пока он приглашает к себе в гости, в близлежащий городок Минийя.

Здесь к нам присоединяется помощник инспектора, который «не любит поговорить». Как дела в Англии? У него много друзей в Каирском университете. Профессор такой-то и такой-то — вы его знаете? Прекрасный человек, большой ученый. А еще молодой профессор Блэнк, который преподает английскую литературу. Он сам занимается английской литературой. Ваш лорд Байрон, какой это был поэт! А ваши Китс и Шелли! У него есть друг в Хемпстеде, в Лондоне, который жил рядом с домом Китса. А что вы думаете об археологии? О, об этом можно поговорить позднее…

Разговоры, разговоры, разговоры — и так до глубокой ночи. О литературе, о политике и лишь вскользь, между прочим, об Эхнатоне и Древнем Египте. Каир с его озлоблением против англичан кажется за миллионы миль отсюда. Вы англичанин, но здесь вам явно рады. Вы чувствуете себя среди друзей, и даже если вам не удастся добраться до города Эхнатона, все равно путешествие будет интересным.

На следующее утро сразу после раннего завтрака мы отправились с моим гостеприимным хозяином в Тель-эль-Амарну. Маршрут у нас сложный. Сначала — в битком забитом поезде обратно в Меллауи. Здесь нас встречает помощник инспектора с двумя гаффирами. Подкатывает древний «форд». Все влезают в него. Гаффиры высовывают свои ружья из окна, чтобы внутри было больше места. Мы трясемся, подскакиваем на ухабах и говорим, едем всю дорогу по серой пыли вдоль отражающих небо каналов, через глинобитные деревушки, где голопузая ребятня бросается врассыпную перед машиной и что-то кричит нам вслед, как все дети мира. А мы едем все дальше и дальше. Ствол ружья упирается мне в колено, но это неважно; зеленые бобовые поля сменяются аллеями финиковых пальм, а наш проводник бесконечно рассуждает о лорде Байроне. Внезапно нас захлестывает шумная толпа отчаянно жестикулирующих арабов. Что случилось? А ничего, просто мы соединились с отрядом, который должен сопровождать нас до берега Нила. Встреча состоялась! Мальчишки, погонщики ослов, прибыли на место со своими животными точно в назначенный час. Великолеппо организовано, не правда ли?

Мы все вылезаем из машины. Арабы обмениваются приветствиями. Погонщики и их друзья гаффиры ведут себя как малые дети на пикнике. Посмотрите только, как этого английского эфенди усаживают на осла! Вот потеха! Вставьте ногу в стремя… да нет, не так! Главный инспектор и его помощник уже сидят на ослах и снисходительно поглядывают на меня. Единственное утешение, что на этих осликах они выглядят так же неловко, как я себя чувствую на нем. И наконец мы трогаемся в путь длинной вереницей по узкой грязной тропе между полей. Погонщики ослов поспевают за нами. Постепенно привыкаю к уверенной трусце моего маленького конька и уже не чувствую себя таким смешным. Библейские стихи всплывают в памяти: «Он ехал на ослице своей…» Откуда это? Ну конечно, из Книги Чисел, про Валаама:

И снова чувство безвременья — одна из притягательных особенностей Египта — охватило меня. Пока мой ослик трусил по узкой тропинке, взбираясь на холмы, и проходил мимо стен, я поднимал колени, стараясь не испачкаться, и вспоминал:

С чувством безвременья приходила безмятежность. Мы неторопливо ехали по пыльной тропе среди бобовых полей, мальчишки с веселыми глазами бежали за нами, и я вдруг почувствовал себя совершенно счастливым и беззаботным. На меня снизошла та полная удовлетворенность собой и жизнью, которая столь редко посещает нас, европейцев, и остается привилегией Востока. Мне хотелось смеяться и петь вместе со всеми без всякой причины, просто потому, что воздух был сладостен для моих ноздрей, солнце грело мне плечи и я был с друзьями, которых полюбил.

«Что пришел ты увидеть здесь?» О, вовсе не гигантские развалины храмов и не пирамиды. Ничто не поражало здесь глаз величием. За Нилом простиралась пустынная равнина, замкнутая полукольцом голых холмов. В отличие от других путешествий, описанных в нашей книге, это было романтическое паломничество, дань вечному духу этого места. Здесь вас не подавляют чудеса архитектуры, но вы все время ощущаете присутствие человека, который, по словам Дж. Д. С. Пендлбери, «первым восстал против извечно установленного порядка вещей, был первым человеком со своими собственными идеями, которые нарушали все традиции, и был первым, кто мог воплотить свои идеи в жизнь» (курсив мой. — Л. К.).

В этом полукольце холмов, удаленном от всех городов, Эхнатон построил свою священную столицу Ахетатон — «Горизонт Атона». Здесь, по мнению многих, было положено начало освобождению человеческого духа. Одним махом весь пантеон бесчисленных древних богов был низвергнут и заменен гораздо более простой и чистой религией. Эхнатон, по мнению тех же людей, был первым монотеистом, признававшим только одного бога, божественный дух, «создателя и хранителя всего сущего», который проявляется в жизнетворном свете горячих лучей солнца.

Однако не все ученые разделяют это мнение. Эхнатон остается загадкой. О нем написано больше, чем о любом другом фараоне, и взгляды виднейших ученых расходятся так же, как, скажем, взгляды сторонников и противников Карла I в Англии. Читатель найдет в Приложении краткий обзор этих противоречивых мнений. Но на какую бы точку зрения ни встал читатель — а он это может сделать, лишь познакомившись с теориями обоих направлений, — Эхнатон никогда не останется для него призрачной тенью, подобно большинству фараонов. Он человек из плоти и крови, и одна из интереснейших личностей в истории Древнего мира.

Мальчишки-погонщики впереди нас разражаются воплями, и мой погонщик тоже ускоряет шаг. Мы добрались до Нила. Внизу, у глинистого берега, нас ждет старая фелука, которая должна переправить нас — вместе с осликами — на ту сторону. Все довольны, но больше всех главный инспектор; он доказал, что организация дела на Востоке стоит на высоте. Мы весело рассаживаемся на скамейках, пока осликов заводят на фелуку. На дальнем берегу широкой желтой реки зеленеет рощица пальм вокруг глинобитной деревушки Эль-Тилл. За нею виднеется цепь коричневых холмов, изгибающаяся к востоку, — это «Восточные горы» Эхнатона, среди которых он хотел быть погребенным. И пока мы сидим здесь и река струится у наших ног, в моей памяти возрождается история, такой, какой впервые предстала она передо мной со страниц работ Питри, Пита, Вулли, Пендлбери и других египтологов, которые вели здесь раскопки последние шестьдесят лет.

XVIII династия, апогей Египетской империи, началась примерно в 1580 г. до н. э., через две тысячи лет после начала династической истории Нильской долины. Ее основатель Яхмос I, фиванский князек, изгнал азиатских завоевателей — гиксосов, которые правили Египтом полтора столетия. Он преследовал их вплоть до Сирии и вернулся с триумфом, чтобы сделаться фараоном Египта. Столицей его стали Фивы.

На протяжении всей своей древней истории египтяне никогда не были особенно воинственным народом, но после полутора веков унижений под игом азиатов ими овладело желание воевать. После энергичного Яхмоса I целый ряд фараонов продолжал успешные завоевания в Палестине и Сирии. Величайшим из них был Тутмос III, наводивший ужас на врагов Менхеперра, — самый способный полководец за всю историю Египта. Он правил пятьдесят четыре года и выиграл немало кампаний против нубийцев на юге, азиатов на севере и востоке и ливийцев в Западной пустыне. В 1467 г. до н. э. во время своего восьмого похода Тутмос III пересек Евфрат. Это было вершиной египетских побед и завоеваний.

Страна за страной покорялись египтянам, и богатые трофеи стекались в Фивы, особенно в сокровищницу бога Амона. Преемники Тутмоса III — Аменхотеп II (с его знаменитым боевым луком) и Тутмос IV — сохранили мощь Египта, но не расширили его владений, а когда на трон взошел Аменхотеп III Великолепный, он решил, что ему вообще ни к чему новые завоевания. После семи лет царствования он ни разу не выводил войска из Фив и до конца жизни наслаждался роскошью столицы вместе со своей женой, царицей Тией, которую, видимо, очень любил. Имя ее появляется рядом с именем фараона на большей части его надписей. Это нововведение получило дальнейшее развитие в царствование его сына и наследника. Однако в то же время Аменхотеп III содержал многочисленный гарем, и среди его жен была дочь царя Митанни, которая привезла с собой «главных дам и слуг своего гинекея,[19] всего 317 человек». Азиатское влияние было сильно при дворе фараона и распространялось на все египетское общество того времени. Мать самого фараона была родом из Митанни, ибо за последнее столетие у военачальников фараона вошло в обычай привозить из далеких походов самых красивых пленниц и жениться на них. Изменения во внешнем облике египтян легко проследить по росписям и рельефам в гробницах XVIII династии.

Египет уже не был изолированным миром, замкнутым в пределах Нильской долины, как во времена Древнего царства. Он превратился в могучую державу и вел широкую торговлю и культурный обмен с другими великими нациями Древнего Востока. Среди них были минойцы, великая островная цивилизация Крита, чьими наследниками стали греки; вавилоняне с низменных равнин Евфрата; царство Митанни, чьи племена населяли земли за большой излучиной Евфрата; и наконец хетты, обитавшие к западу и северу от Сирии в Малой Азии, примерно на территории современной Турции. Было также еще одно менее сильное государство, которое в то время не очень уверенно пыталось подчинить своему влиянию одновременно Вавилон и Митанни. Но как раз это государство, Ассирия, выросло потом в самую могущественную державу на севере Месопотамии. Все эти территориальные деления весьма приблизительны и служат лишь для того, чтобы читатель мог определить примерное местонахождение древних государств на современной карте.

Такова была и ситуация, когда изнеженный сибарит Аменхотеп III правил в Фивах. Он жил в своем дворце на западном берегу и — если верить посвятительной надписи на одном скарабее — любил кататься по озеру с царицей Тией на лодке, называвшейся «Сияние Атона». Название это знаменательно. Атон, что означает «Солнечный диск», был одним из воплощений Ра. По-видимому, уже тогда фараон, обеспокоенный растущим влиянием жрецов Амона, начал покровительствовать жрецам из Гелиополя с их культом бога-солнца. В сущности, эту тенденцию можно проследить еще дальше, до его предшественника, Тутмоса IV. Его сын Аменхотеп III — один из египетских фараонов, которому поклонялись, как богу, еще при жизни.

По мнению большинства египтологов, этот культ был введен по политическим соображениям:

а) для того, чтобы противопоставить его Амону, чьи жрецы приобрели слишком большую власть;

б) для того, чтобы создать всеобщего бога, которого признали бы не только египтяне, но и подданные фараона во всех его владениях.

Согласно одной теории, Аменхотеп III надеялся, что, если его обожествят и будут чтить, как Небмата, Великого бога, он сможет удерживать завоеванные народы в повиновении, не прибегая к военной силе. Это было весьма похоже на него — с его известной прозорливостью. Однако Аменхотеп III все же не решился отождествить себя с Атоном.

На четвертом году его царствования Тия родила ему сына, который сначала носил имя отца.

Растянувшись по восточному берегу Средиземного моря, там, где ныне находятся Палестина и Сирия, лежали вассальные владения фараона. Их правителями были князья, воспитанные при египетском дворе. От них и от царей соседних стран в Иностранное ведомство Аменхотепа III поступали письма. Многие из них сохранились до наших дней. Так, Тушратта, брат одной митаннийской принцессы и отец другой, которых Аменхотеп взял себе в жены, пишет о неудачной попытке хеттов вторгнуться в Митанни:

Акки-иззи, правитель Катны, другой египетской провинции, предупреждает фараона об угрозе нападения на него и на соседние вассальные страны со стороны аморита Азиру, о котором мы еще услышим:

В Египетской империи уже начиналось брожение, но оно еще не достигло угрожающих размеров. В большийстве ранних писем содержатся главным образом бесстыдные просьбы золота.

«Пошли мне много золота, и еще больше золота, — пишет Тушратта из Митанни, — ибо в земле моего брата (т. е. Аменхотепа III) золото, как песок..»

«…Пришли мне много золота, — пишет царь Вавилона. — Если ты ко времени жатвы пришлешь мне золото, о котором я писал, я отдам за тебя мою дочь».

Фараон не зря держал в своих руках золотые рудники Нубии. Золото было могучим орудием дипломатии.

Когда наследному принцу Аменхотепу исполнился двадцать один год, он женился на прелестной Нефертити, чье имя означает «Прекрасная Пришла». Это та самая царица, чья красота стала всемирно знаменитой благодаря скульптурному портрету, найденному немецкой экспедицией в Амарне. Почти наверняка она была дочерью Аменхотепа III и, следовательно, сестрой наследного принца.

На своем празднестве «сед», т. е. на тридцатом году царствования, фараон назначил своего сына соправителем и с тех пор Аменхотеп IV правил Египтом совместно с отцом. Мы не станем строить предположений о том, как развивался характер принца во время его детства и юношества при фиванском дворе, и о том, насколько сильно влияла на него его мать царица Тия из Митанни. Все эти предположения о сирийском влиянии в Фивах уже обсуждались до бесконечности всеми авторами, писавшими о «ереси» фараона. Здесь мы изложим лишь факты.

В первые четыре года совместного правления с отцом юный фараон оставался в Фивах. Затем он начал строить совершенно новую столицу на пустом месте, примерно в двухстах милях ниже по течению Нила. На шестом году царствования он покинул Фивы и обосновался в новом городе, который был назван Ахетатон («Горизонт Атона»). В то же время он изменил свое имя и стал называться Эхнатон, что означает «Угодный Атону», и приказал стереть все имена Амона в гробницах, храмах и прочих памятниках по всей стране, где бы они ни были начертаны. Даже на памятниках своего отца.

Таковы факты. Но какие трагедии открываются за ними и сколько они вызывают вопросов! Что за человек был этот юный фараон? Что заставило его решиться на столь глубокие изменения? Как пришел он к выбору этого уединенного места? В воображении возникает шумная гавань имперской столицы с толпами народа, царская барка, сверкающая золотом и серебром обшивки, коричневые потные спины гребцов и огромный балдахин, под которым сидят фараон с женой в окружении друзей и советников. Барка скользит мимо многоколонного храма Амона, ненавистного фараону божества, мимо складов и пристаней, заполненных иноземными товарами, и плывет по течению все дальше и дальше — двести с лишним миль. День проходит за днем, и наконец перед глазами фараона возникает на восточном берегу широкая песчаная равнина, замкнутая полумесяцем коричневых холмов. Они изгибаются, словно огромный боевой лук, и река соединяет его концы, как тетива. Эхнатон понял, что нашел место для своего города.

Затем, подгоняемые нетерпением фараона, сюда устремились тысячи рабочих, чтобы в кратчайший срок построить новую столицу. Фасадом на главную улицу, Дорогу царей, возник дворец, соединенный мостом с Домом фараона. А рядом — храм Атона. В аристократическом квартале выросли виллы знати с изящными колоннадами при входе, со своими житницами и конюшнями. Там где к берегу причалила царская флотилия, появились гавань и пристани; там, где дымились безлюдные пески, зацвели сады редкостных деревьев, привезенных из Азии, яркие цветы и растения, которые так любил фараон. Отсюда на шестом году правления при поддержке царицы, трех дочерей и верных придворных Эхнатон объявил войну Амону и начал претворять свой смелый план в жизнь.

Теперь мы уже почти переправились через Нил. Нашей фелуке пришлось резко отвернуть, чтобы избежать столкновения с двумя счаленными вместе огромными баржами, нагруженными тюками соломы, — казалось, они плывут по течению без руля. За ними покачивалась на волнах привязанная за веревку лодка со спящим лодочником. Наш рулевой только рассмеялся, показывая на него, и сказал:

— Сумасшедший!

Когда мы приближались к восточному берегу, оттуда послышалась беспорядочная ружейная стрельба. Но для беспокойства не было причин. Просто юноши из Эль-Тилла встречали нас салютом. Пришлось встать и выглядеть польщенным. Еще бы! Нас встретили, как шейха. На берегу нас ждали приветствия, рукопожатия и улыбки.

Мы снова влезли на осликов и двинулись дальше — через деревню с пальмовой рощицей, еще дальше — через пустыню. Солнце обжигало нам спины. Неторопливый, семенящий бег ослов, ритмичное покачивание навевали мечтательное настроение. И вновь в памяти всплывала трагедия далеких веков.

Семнадцать лет правил Эхнатон Египетской империей из своей новой, утопающей в роскоши столицы Ахетатон. Сюда стекались богатства со всего известного в то время мира, и в имперской канцелярии фараона, расположенной близ его дворца, хранились письма всех иноземных царей. Они, эти письма, мало чем отличались от тех, которые посылали отцу фараона: в основном просьбы о присылке золота. А из сирийских и финикийских провинций — мольбы о военной помощи. Хетты, старые враги Египта, проникали все дальше на юг. Некоторые вассальные царьки сохраняли верность Египту, но другие начали захватывать такие города, как Тунип, Симира и Гебал, якобы чтобы они не попали в руки хеттов, а на самом деле эти царьки были авангардом захватчиков. Среди них наиболее заметными были амориты Абдаширита и его сын Азиру.

Правитель Тунипа, города, оказавшегося под угрозой захвата, писал Эхнатону:

На северных и восточных границах появилась новая волна пришельцев из Северной Месопотамии, которая уже осаждала бастионы Египетской империи. Внешние стены уже рушились, но звуки их падения достигали слуха фараона лишь как слабый шелест.

В своем прекрасном городе, в обрамлении коричневых холмов, он думал только о том, что было близко его сердцу: расширял дворцы, строил залы для празднеств и храмы, поощрял реализм и гуманизм в искусстве и вдохновлял веру в единого доброго бога, которому посвятил себя. Ибо к тому времени Эхнатон стер последние следы древней веры. Начав с ненавистного Амона, он запретил почитание всех других богов. Исида, Осирис, Хатор, Птах и весь пантеон малых богов были преданы забвению. В гробницах его придворных, которые отныне строились на восточных склонах холмов за его городом, не осталось места демонам и чудовищам Подземного царства. Вместо всех заклинаний возник великий Гимн Атону, самое восторженное выражение веры Эхнатона. Возможно, его сочинил сам фараон.

Оставим на время всякие комментарии и предположения! Этот чудесный гимн — квинтэссенция религиозных убеждений Эхнатона.

Критики отмечали, что в нем нет морального учения. «Атон, — писал Пендлбери, — чисто созидательное божество. Он породил все сущее и обеспечил его всем необходимым, но на этом его роль кончается. Нет ощущения, что он воздаст за добро и покарает зло. Нет понятия греха и даже понятий правды и неправды».

Замечание справедливое, однако отсутствие этических норм в единственном сохранившемся религиозном тексте отнюдь не означает, что их не было в вероучении.

Но даже если теологическая позиция Эхнатона не совсем ясна, то его личность поэта и провидца не вызывает сомнений. Может быть, сам образ его жизни был красноречивее всех его слов. Он отверг бессмысленную мистику и сотни человекообразных богов — наследие дикого прошлого. Но самое замечательное в его учении — это отсутствие страха! Разрушительные качества солнца ни разу нигде не упоминаются.

«Это божество, — писал Пит, — было благожелательным и благотворным; его почитателей вдохновлял не страх, а только благодарность и чувство естественной зависимости».

Никто не восхваляет его исключительного могущества, как в гимне Амону, приведенном в одной из первых глав. Бог-солнце дарует благодать всем землям без различия. Он универсален.

Потрясенный египтянин, застигнутый ливнем в далеких землях на северо-востоке, смог придумать только такое объяснение: Атон вознес еще один Нил на небо. Но при этом добавил, что настоящий Нил египтян течет из Подземного царства.

Эту черту универсальности консервативная школа считает явным доказательством, что Атон был всего лишь объединяющим политическим символом. Но разве те же самые строки не свидетельствуют о том, что египтяне просто-напросто научились, наконец, признавать мир и за пределами своей узкой долины?

Вместе с религиозной революцией — если она была только религиозной — произошел еще более удивительный переворот — в искусстве. Тысячи лет искусство египтян было жестоко ограничено религиозными канонами, особенно в отношении к царственным персонам. Фараонов можно было изображать только в строго определенных позах, и эти изображения повторялись из века в век. Фараон был богом, и в искусстве, особенно в скульптуре, требовалось прежде всего выразить его могущество и царственное величие. Что касается цариц, то их редко изображали рядом с фараоном, но всегда в таких же напыщенных позах. Правда, во времена последних фараонов XVIII династии произошло некоторое послабление, рисунок стал более гибким и естественным, однако основная мысль — традиционное величие! — осталась.

Во время царствования Эхнатона все эти условности были отброшены. Очевидно, по указанию самого фараона — ибо кто другой мог сломать столь глубоко укоренившиеся традиции? — художники начали изображать то, что видели собственными глазами. Они перестали угодливо скрывать физические недостатки. Если человек был тучен и стар, его уже не изображали стройным юношей, какой бы пост он ни занимал. Сам фараон, по-видимому, не отличался физическим совершенством. У него был большой живот, чрезмерно удлиненная голова и слишком вытянутая шея. Все эти особенности, включая неестественную женственность, на которую обратили внимание современные специалисты, художники запечатлели достоверно, повинуясь приказу Эхнатона. Он позволил Нефертити занять равное место рядом с собой и — что было еще более революционным жестом — разрешил художникам изображать себя в самой естественной и интимной обстановке: здесь он сидит с ребенком на коленях, а здесь даже целует свою жену.

На кратчайшее мгновение истории — всего на каких-нибудь семнадцать лет из тысячелетий! — бог сошел с пьедестала и превратился в человека.

Наши ослики преодолевали последние метры пологого склона в тени пальмовой рощи, за которой начиналась озаренная испепеляющим солнцем песчаная равнина. К югу не было ничего, кроме щебня, пыли и кучи глинобитных развалин и черепков — остатков раскопок, которые велись здесь более полувека. Глаз постепенно различал в этом хаосе контуры фундаментов и широкую центральную улицу — Сиккит-ес-Султан. Когда-то она пересекала столицу Эхнатона. Ослы остановились. Один из гаффиров поднял ружье и выпалил в воздух. Далекие скалы ответили эхом. Наступила тишина. А затем из черного зева на высоком склоне холма выступила неясная в знойной дымке голубоватая фигура — гаффир из охраны гробниц. Грохнул ответный выстрел, и его эхо раскатилось над всей песчаной равниной. Главный инспектор повернулся ко мне с улыбкой и сделал широкий жест рукой.

— Город Атона, — сказал он.

Глава XIII ГОРОД СОЛНЕЧНОГО БОГА

На темной извилистой полоске между рекой и холмами покоятся наполовину погребенные руины священного города Эхнатона. Если не считать римского лагеря и одной-двух арабских деревушек, никто не занимал этого места с тех пор, как Тутанхамон перенес свой двор обратно в Мемфис. Город Ахетатон возник, расцвел и был покинут всего за одно поколение.

Ветер хлещет в глаза, блики от марева над раскаленным желтым песком ослепляют. Ослики застревают в песке, когда мы сворачиваем вслед за главным инспектором на север.

— К Северному дворцу! — объявляет он мелодраматическим голосом.

Но я-то знаю, что в лучшем случае увижу только жалкие глинобитные стены. Неужели я сошел с ума, чтобы забраться в такую даль ради подобной малости? Но тут кое-что приходит на память. Северный дворец… О чем это рассказывал мне Г. У. Фейермен в Каире — тот самый Фейермен, который вел раскопки в Амарне вместе с Пендлбери перед самой войной и заразил нас своим энтузиазмом?

Я нащупал в кармане скомканный листок с заметками и чертежами, которые он набросал для меня. Северный дворец был предназначен для празднеств и развлечений, а рядом находился особый дворец, куда царица удалялась после размолвки с фараоном. Теперь я вспомнил, и, пока мой ослик пробирается между ям и куч, я воссоздаю в памяти последние годы жизни Эхнатона и все интриги, последовавшие за его смертью.

С самого начала царица Нефертити, видимо, целиком приняла новую веру. Эхнатон любил свою красавицу-жену, и ее влияние на его чувствительную натуру было велико. Подобно своей матери, царице Тии, она занимала равное место с царственным мужем на его памятниках и надписях. По правде говоря, женское влияние при дворе Эхнатона было даже сильнее, чем при дворе его отца, Аменхотепа III. Пендлбери подметил одну любопытную деталь: если скульптуры предыдущих царств изображают фараона как бы идущим, а царицу всегда стоящей, то в Амарнский период все наоборот. Нефертити и ее дочери — у Эхнатона не было сыновей — изображаются идущими, а фараон стоящим. На рельефе, где фараон приносит жертвы в храме Атона, рядом с ним стоит Нефертити и потрясает звенящим систром.[20] И там, где фараон награждает придворных, присутствует царица со своими дочерьми и вручает Эхнатону золотые ожерелья, которые он жалует своим приближенным.

Тем временем поток писем от отчаявшихся, но все еще верных правителей из азиатских владений фараона все возрастал. С востока на Ханаан надвигались хабиру, которых ряд историков отождествляют с евреями, на севере агрессивный царь хеттов Супиллулиума побуждал мелких правителей северных провинций порвать с Египтом. Предатель Азиру становился все опаснее. В письмах к Эхнатону он клялся в своей преданности и в то же время нападал на его финикийские города.

Одним из таких городов была Симира. К югу от нее находился порт Библ, который оставался верен фараонам не одно столетие, еще со времен Древнего царства. Правитель Библа Риббади не раз писал фараону, и взволнованные письма его были обнаружены в Амарне более пятидесяти лет назад. В одном из них он говорит:

Но никакой помощи не было послано, и Симира пала. Верный Риббади снова писал:

Немного найдется документов, которые могли бы так взволновать наше сердце, как эти маленькие таблички из обожженной глины, на которых писец Риббади оттиснул клинописью гневные и страстные послания упрямого старого вояки.

Перечитывая это и другие письма из канцелярии Эхнатона, ведавшей внешними сношениями, найденной в Амарне, невольно удивляешься: почему фараон не ответил на эти отчаянные призывы? Может быть, это была сознательная политика непротивления или же он был первым пацифистом? А может, его бездеятельность объяснялась просто летаргией и безразличием?

Нам никогда не узнать ответов на эти вопросы, но в защиту Эхнатона мы можем сказать: скорее всего, он никогда не видел этих посланий. Письмо предателя Азиру к Туту, министру иностранных дел Эхнатона, наводит на мысль, что между Азиру и Туту было тайное соглашение. Азиру пишет:

Вполне возможно, что Эхнатон видел только те письма из своих владений, которые ему показывал Туту.

И еще раз повторю: сегодня нам легко быть умными, зная заранее, как дальше развернутся события. Но то, что нам сегодня кажется очевидным, совсем не казалось тогда ясным Эхнатону, который все время получал от Азиру письма с самыми пылкими заверениями в верности. Если учесть огромные по тем временам расстояния и медлительность доставки, Эхнатона можно до известной степени понять и простить.

Однако один факт несомненен. На двенадцатом году царствования фараона посетила его мать, царица Тия. Она прибыла к Эхнатону с определенной целью. Предлогом для ее визита послужил праздник, изображенный на стенах гробницы Хеви, где посланцы вассальных стран приносят дань фараону. Понимая, какая опасность угрожает империи и, может быть, самому Египту, царица-мать, видимо, уговорила сына примириться с фиванскими жрецами. Достоверно известно только то, что на пятнадцатом году своего правления Эхнатон женил своего сводного брата Сменхкара на своей дочери Меритатон и сделал Сменхкара своим соправителем, точно так же, как Аменхотеп III сделал самого Эхнатона своим соправителем в последние годы своего царствования. Но что интересно, Сменхкара и Меритатон вернулись в Фивы и царствовали там, в то время как Эхнатон продолжал править в Ахетатоне.

Вся жизнь Эхнатона представляла собой сплошной бунт. Он отверг древних богов и запретил им поклоняться, ушел из столицы предков и построил новый город, который посвятил своему «единственному богу». После всего этого любой компромисс, любая уступка должна была его глубоко ранить. И тем не менее остается одно очень смелое предположение: а что если главной движущей силой новой религии, культа Атона, был не фараон, а его жена Нефертити? В таком случае становится понятной ее ссора с Эхнатоном после его компромисса с Фивами. Египтологи, которые вели раскопки дворцов Амарны и просеивали каждую щепотку, нашли доказательства, которые делают это предположение небезосновательным. Краткий обзор таких свидетельств читатель найдет в Приложении, а пока мы изложим сделанные из них выводы.

Примерно на четырнадцатом году своего правления Эхнатон, по-видимому, поссорился с Нефертити, которая удалилась в северный квартал города, отделенный высокой стеной. Она взяла с собой Тутанхатона, сына другого сводного брата фараона, имя которого найдено рядом с ее именем на различных предметах в Северном дворце. В то же время имя самой Нефертити на многих памятниках в южных кварталах, в частности в Меруатоне — Южном дворце празднеств, — было соскоблено и заменено именем ее дочери Меритатон. Ссора могла возникнуть из-за попытки Эхнатона помириться с Фивами, ибо Нефертити осталась верной почитательницей Атона либо из религиозных убеждений, либо потому — и это скорее всего, — что понимала: ее политическое будущее рухнет, если к власти вернутся жрецы Амона. Обостренным женским чутьем она предвидела то, чего не понимал Эхнатон. Так или иначе, Сменхкара вернулся в Фивы и готовился перейти обратно в стан поклонников Амона. Оставшийся один в Южном дворце, Эхнатон женился на своей дочери Анхесенпаатон, которая вскоре родила ему дочь.

На семнадцатом году своего правления Эхнатон умер в возрасте сорока одного года, и почти одновременно умер Сменхкара. Трон остался без преемника, и Нефертити получила последний шанс. Она выдвинула Тутанхатона и срочно женила его на Анхесенпаатон, вдове Эхнатона. Таким образом она сделала его законным наследником, и Тутанхатон, будучи еще ребенком, некоторое время правил Египтом из Ахетатона под надзором Нефертити. Но когда она умерла, его убедили перебраться в Фивы. Там он переменил имя и стал Тутанхамоном, чью гробницу нашел Говард Картер. А его жена приняла имя Анхесенамон. Колесо истории завершило полный оборот. Великая реформация кончилась, и жрецы Амона верпулись к власти.

Они расквитались за все. Точно так же, как Эхнатон приказал соскабливать имя Амона со всех памятников, они, в свою очередь, заставили верующих срубить имя еретика Эхнатона, где бы оно ни было. Сотни рабочих отправились в опустевший город Ахетатон. Всюду, где они находили имена или изображения Эхнатона и его супруги — в гробницах, храмах и частных домах, — они их уничтожали. Храмы Атона были разрушены и сровнены с землей. Мумия Эхнатона исчезла бесследно: очевидно, гробница его была взломана, а тело уничтожено. Но все это произошло уже позднее. Жрецам пришлось повременить со своей местью. Тутанхамон был слишком тесно связан с ересью, и, пока он царствовал, память усопшего Эхнатона не следовало открыто оскорблять. Даже после смерти Тутанхамона — он правил всего девять лет — религиозный кризис еще не завершился.

Несколько лет назад археологи нашли в Турции в Богаз Кеуи клинописную табличку, которая вызвала немало споров среди египтологов. Это рассказ одного из хеттских царей о письмах, полученных его отцом Супиллулиумой от египетской царицы, чье имя приводится как Дахамунза. Табличку расшифровал профессор Сейс. После рассказа о разграблении Кархемиша (на равнине близ Антиохии) хеттский царь продолжает:

Супиллулиума был осторожен, даже сверхосторожен в таких делах, ибо брачный союз с Египтом мог принести ему неисчислимые выгоды. Однако он потерял много времени на предварительную разведку, и царица снова пишет ему. В словах ее слышится отчаяние:

Так вот, одним из имен Тутанхамона было Неб-хепе-ру-Ра. Оно вполне могло превратиться у хеттов в Ниб-хур-ру-рийа. А Дахамон была, по-видимому, Анхесенамон, вдова Тутанхамона. Многие годы филологи ломали головы над этими двумя именами. И лишь недавно доктор Е. Эдель установил исторический факт,[21] что Ниб-хурру-рийа и был Тутанхамон. Таким образом, удалось добавить еще одну ваяшую деталь к запутанной египетской истории.

Эти письма вносят патетическую ноту в трагедию Анхесенамон. Ей было не более двадцати четырех лет, когда она их писала. Она уже дважды была замужем, первый раз за своим отцом, Эхнатоном, и второй — за Тутанхамоном, который был еще ребенком семи-восьми лет. Она была наследницей и должна была знать, что престарелый Эйе, который был верховным жрецом при ее отце, намеревался жениться на ней и таким образом взойти на трон. В отчаянии юная царица шлет письма далекому царю хеттов, чьи земли лежали в восьмистах милях к северу, прося одного из его сыновей себе в мужья. Она знала, что время не ждет. Возможно, в ее распоряжении было всего семьдесят дней — срок, необходимый для бальзамирования и погребения тела ее мужа. Но на сей раз царь хеттов перемудрил. Когда он наконец убедился в искренности царицы, было слишком поздно. Анхесенамон выдали замуж за Эйе, а хеттский принц, все-таки посланный в Египет, так и не добрался до Фив. Очевидно, об этом позаботился Эйе. После его короткого правления XVIII династия, которая началась в ярком пламени славы, угасла, как догоревшая свеча.

Так я прибыл в Ахетатон, полный воспоминаний об Амарнском периоде. Без этой исторической основы, воссозданной благодаря поискам и открытиям таких людей, как Питри, Вулли, Пендлбери и других, это место значило бы для меня очень мало. Здесь нет таких грандиозных памятников, как в Гизе, Карнаке или в Фивах, и все же во многих отношениях это самый романтичный уголок в Египте.

От Северного дворца Эхнатона остался только фундамент. Я медленно шел от зала с пилонами к центральному двору, окруженному колоннадой, по тем самым коридорам, по которым, вероятно, проходили Эхнатон и Нефертити, и дальше, по изрытому песку, где когда-то цвели тенистые сады, полные птичьих голосов. В одном месте, по-видимому, находился зоологический сад, где фараон наблюдал за птицами и зверями: он страстно любил природу. Здесь сохранились остатки каменных кормушек с рельефными изображениями домашних животных и антилоп. Остатки птичника. И даже остатки аквариума. Сохранился ряд Т-образных бассейнов с основаниями пилонов между ними. Пендлбери пишет:

«Наклонные стенки бассейнов были сверху до уровня воды выкрашены в белый цвет, а ниже расписаны яркими водяными растениями: лотосами и водяными лилиями, чтобы казалось, будто они действительно растут здесь. Низкие борта бассейнов тоже были расписаны соответствующим образом, а земля вокруг бассейнов была выложена фресковидными панелями. На них изображались всевозможные дикие растения и утки, вылетавшие из них, а также заросли папируса, среди которых бродили быки и коровы».

Все это создает впечатление, что дворец с правильно разбитыми садами вокруг искусственного декоративного озера с островками и беседками предназначался для отдыха и развлечений. Однако не все его помещения были обширными и строгими. Тут же находились маленькие, уютные комнаты. Вот комната отдыха фараона с возвышением для трона, вот его спальня и ванная, выходящие на небольшой внутренний дворик.

Однако Эхнатон предавался не только интеллектуальным и созерцательным развлечениям. В его дворце был обнаружен винный погреб с запечатанными кувшинами и надписями-этикетками: например, «Превосходное вино из Дома Эхнатона».

Позади Северного дворца, еще дальше на север, мне показали развалины толстой стены, за которой остались фрагменты фундамента Дворца уединения царицы Нефертити. Здесь почти ничего не сохранилось, и нечему пробудить фантазию. Мной овладевает нетерпение. Главный инспектор делает жест рукой в сторону холмов, и мы сворачиваем на восток, прочь от города Эхнатона, к гробницам.

План расположения Ахетатона напоминает букву D в которой изогнутую сторону образуют скалистые холмы. Однако это не совершенная буква D. В середине изогнутой стороны между скалами остается просвет, сквозь который из верхней пустыни в долину спускается вади, пересохшее русло реки.

Гробницы знатных людей разделены на две группы. Одни высечены в склонах, обращенных к долине на северной стороне вади, другие — на его южных склонах. А в четырех милях вверх по самому вади и находится одинокая гробница, может быть самого фараона-еретика.

Мы едем на своих осликах через знойную песчаную равнину к скалам. Приставив ладонь ко лбу, я пытаюсь посмотреть на солнце, которое стоит почти вертикально над головой. Наверное, так же смотрели на него поклонники Атона во дворе его храма и тоже видели огненный диск и устремленные к ним яркие лучи. Ослы останавливаются у подножия скал. Мы спешиваемся и поднимаемся по пологому склону к черному квадратному отверстию: это вход в гробницу Хеви, главного казначея и управляющего царицы Тии. После яркого солнца в прохладном полумраке вырубленных в скале помещений сначала не видишь ничего, даже лиц своих спутников. Но постепенно глаза привыкают и начинаешь различать окружающее.

Перед нами возникает огромное рельефное изображение, покрывающее почти всю стену. Царская семья принимает царицу-мать на торжественном пиршестве. Это было на двенадцатом году правления, когда Тия прибыла в Ахетатон с официальным визитом, по случаю праздника. В центре изображения сидит, удобно расположившись в кресле, Эхнатон и объедает мясо с кости, которую держит в правой руке; левая рука небрежно лежит на ручке кресла. Рядом с ним сидит Нефертити с жареной уткой в правой руке; она ест с тем изяществом, которое только возможно при таких обстоятельствах. Поскольку ножи и вилки еще не вошли в употребление, этикет, по-видимому, предписывал держать пищу только в правой руке, как на этом изображении. Так что фактически вся эта сцена не так уж нелепа, как может показаться по нашему описанию.

Справа, лицом к фараону и Нефертити, сидит царица Тия, которая справляется со своей едой более деликатно. Рядом с ней ее юная дочь Бекетатон, и царица протягивает девочке какие-то лакомства с пиршественного стола. Возле Нефертити сидят две ее дочери, Меритатон и, возможно, Нефер-неферу-атон. Перед каждым из взрослых сотрапезников стоит свой стол, заставленный всякими яствами, фруктами и кувшинами с вином.

Хеви, в чьей гробнице мы находились, был кроме всего управляющим дворца Тии и наверняка принимал участие в этой церемонии, однако его фигурка так мала и скромна, что ее можно вовсе не заметить. Это первое и самое поразительное отличие гробниц Амарны от фиванских погребений. Фиванские изображения рассказывают о жизни владельца гробницы, и он, как правило, находится в центре картины. Здесь же, в амарнских гробницах, на первом плане всегда царская семья, и главной целью владельцев этих гробниц было показать, как высоко они стояли в глазах фараона.

Норман де Гарис Дэвис, посвятивший немало лет перерисовке и изучению этих сцен, пишет: «Они изображают только фараона, его семью, дворец, его занятия и поклонение солнцу, которое, возможно, было, если уж строго говорить, только его божеством».

На восточной стене Эхнатон ведет свою мать в храм Атона. На другой стене фараон и царица, сидя в больших царских носилках с балдахином, «принимают дань от Сирии и Эфиопии, от Востока и Запада, — гласит надпись. — Все страны собрались здесь, и острова с середины моря, все принесли дары фараону к его высокому трону в Ахетатоне…» Эхнатон и Нефертити сидят рядом, но даже на этой торжественной церемонии она обнимает его одной рукой за талию. И всегда над их головами сияющий диск Атона с простертыми к ним лучами, каждый из которых заканчивается ладонью, ласково благословляющей царственную чету.

Мы выходим из гробницы, щурясь от солнца. С площадки перед входом открывается вид на всю долину, и можно отчетливо различить следы древних дорог, которые вели от города к гробницам. Позади и над нами по гребням холмов тянулась сторожевая тропа: по ней день и ночь ходили воины, охранявшие город от набегов бедуинов из пустыни.

Мы возвращаемся к подножию скал, садимся на ослов и направляемся на юг вдоль линии холмов. Иногда мы спешиваемся, чтобы осмотреть ту или иную гробницу. Все они закрыты железными решетками, и каждую охраняет вооруженный гаффир. Сегодня, когда нас сопровождает сам главный инспектор, гаффиры особенно стараются показать свою бдительность.

Мы осматриваем гробницу Яхмоса, где высечена трогательная молитва писца фараона. В ней он просит Атона даровать царю:

Разве мог Яхмос предвидеть, когда приказывал написать эту молитву, сколь быстро угаснет вера в Атона?

В той же гробнице находятся живые рельефные изображения Эхнатона и Нефертити, восседающих на царской колеснице. Как на большинстве подобных сцен, они направляются в храм. Фараон и царица смотрят друг на друга и о чем-то разговаривают, совершенно не глядя, куда едут, хотя фараон и держит вожжи в руках. Между царственной четой над бортом колесницы едва виднеется головка маленькой Меритатон, с любопытством поглядывающей на резвых коней.

Фараона с женой, должно быть, часто видели в Ахетатоне на золотой колеснице, но вряд ли их поездки всегда бывали столь величественны, как они изображаются на стенах гробниц. В одном из домов ремесленников в Ахетатоне археологи нашли детскую игрушку — колесницу с пассажирами-обезьянами и возницей, тоже обезьяной. Лошади пятятся, и возница с великим трудом справляется с ними, а обезьяна-ездовой отчаянно пытается удержать их за поводья. Эта очаровательная маленькая модель, ныне выставленная в Каирском музее, подозрительно похожа на карикатуру.

Уже покидая гробницу Яхмоса, мы замечаем на стене нечто сразу напомнившее нам о глубокой древности этих изображений и о том, сколько столетий уже они привлекают посетителей. Во времена Птолемеев у входа в гробницы не было железных ворот, и праздные солдаты свободно заходили сюда. Они оставили на древней штукатурке свои имена и надписи, нацарапанные корявыми греческими буквами. Одна из них возвещает:

А рядом другая надпись просто уведомляет:

Ни в одной из этих гробниц нет изображений других богов, кроме Атона. Нигде нет богов и демонов Подземного царства. Ра на своей священной ладье, Исида, Нефтида, Хатор — все изгнаны отсюда. Надписи говорят только о почетных наградах, полученных знатными владельцами гробниц от фараона, перечисляют их должности и заслуги и иногда включают отрывки из Гимна Атону. Почти все гробницы либо не завершены, либо достроены в крайней спешке. В одних при входе высечена лишь половина колонного зала, в других изображения на стенах вообще только грубо прочерчены. В те времена, когда все приближенные Эхнатона спешили воздвигнуть себе вечные обиталища, рабочих рук, должно быть, остро не хватало, и мастера, по-видимому, торопились и переходили от гробницы к гробнице, оставляя много огрехов и незавершенных деталей. Таких же построенных на скорую руку сооружений немало и в самом Ахетатоне.

Теперь мы приближались к большому вади, который разрывает посередине цепь скал и ведет к одинокой гробнице на краю пустыни, где, может быть, покоился сам Эхнатон. Перед смертью он приказал, чтобы его похоронили «в моей усыпальнице в Восточной Горе».

Мы едем четыре мили по изрытой, каменистой дороге между голыми холмами и наконец достигаем начала малого вади. Царская гробница производит мрачное и гнетущее впечатление. Над входом нет никакой надписи. Наклонный коридор и ступени крутой лестницы приводят нас к погребальной шахте, где когда-то находился саркофаг. За ним расположен зал с сильно поврежденными рельефами, царская семья поклоняется Атону. От каменной лестницы открывается вход и в другую, меньшую гробницу, вырубленную для принцессы Меритатон, умершей в юном возрасте. Тело самого Эхнатона так и не было найдено. Профессор Сейс, наблюдавший за раскопками царской гробницы, увидел только останки трупа мужчины, сожженного через какое-то время после того, как он уже превратился в мумию. Но вместе с тем профессор Фейермен отметил, что в уцелевших надписях имя Нефертити упоминается чаще, чем имя Эхнатона, и, поскольку в усыпальнице было место только для одного саркофага, весьма возможно, что так называемая гробница Эхнатона на самом деле предназначалась для Нефертити. Никаких следов царственных мумий до сих пор обнаружить не удалось и вряд ли теперь когда-либо удастся.

Мы возвращаемся на равнину. Мои неутомимые спутники, заметив, что я в отличие от них устал, слезают с ослов и, вольготно расположившись в тени скал, устраивают импровизированный пикник с рыбными сандвичами. Долгожданная передышка возвращает мне силы. Главный инспектор заботливо собирает остатки нашего пиршества и прячет их под камнями.

— Мы не должны оставлять мусор, — замечает он. Затем он встает и указывает на верхнюю выровненную часть скалы, где на высоте 20 футов глубоко врезаны иероглифы.

— Это, — говорит он, — один из пограничных знаков города Ахетатон.

Мы все смотрим на гигантскую естественную стелу, а он переводит:

— Пошли дальше, — говорит наш проводник. — Нам еще многое надо увидеть.

Я влезаю на осла, и мы едем уже к южным гробницам.

Мы посещаем гробницу Туту, главного глашатая Египта, того самого министра иностранных дел, с которым Азиру был в дружеских отношениях. Здесь мы видим Нефертити, держащую на коленях двух маленьких дочерей, а рядом с ней — Эхнатона, который награждает своего верного министра. Поблизости стоят с дарами посланцы разных стран: Сирии, Эфиопии, Митанни и других. В надписи Эхнатон обращается к ним с такими словами:

И Туту отвечает:

После этой льстивой речи нелишне перечитать письмо Риббади, написанное после падения Библа:

Далее мы приблизились к гробнице Меху, начальника полиции. Я читал об этой гробнице в замечательной книге Дэвиса и особенно хотел посетить ее, потому что в ней сохранились прекрасные росписи, на которых фараон с царицей едут на колеснице, фараон целует царицу, а юная Меритатон палкой погоняет коней. Вход в гробницу низкий, сама она совсем маленькая, но настенные рельефы великолепны. Гаффир открывает железную дверь, и мы со вздохом облегчения укрываемся от палящего солнца в белой и прохладной внутренней комнате. И тут главный инспектор вскрикивает и гневно поворачивается к гаффиру, показывая на рельеф на дальней стене. Там, где были изображения Эхнатона и Нефертити, зияет глубокая дыра, а под ней на полу лежит куча белой пыли.

Когда перебранка немного стихает, я спрашиваю, что случилось.

— Гаффир, — отвечает инспектор, — говорит, что это сделал его враг, чтобы отомстить ему. И это не в первый раз. — Он тяжело вздыхает. — Мы увольняем человека, назначаем на его место другого, и тогда бывший гаффир старается повредить гробницу, чтобы напакостить новичку.

Он вновь обрушивает на незадачливого стража поток громких, сердитых слов по-арабски. Его помощник присоединяется к главному инспектору, и маленькую гробницу Меху заполняют гневные голоса. Тем временем я осматриваю, по счастью, уцелевшие рельефы.

Меху, владелец гробницы, был начальником полиции в Ахетатоне. Он отвечал за сохранность храма и дворца и за оборону города. На одном из рельефов он изображен коленопреклоненным перед вратами храма в окружении своих людей: они потрясают оружием и восхваляют «доброго правителя».

Стража Ахетатона поет и повторяет припев: «Он награждает многих и многих! Он будет жить вечно, подобно Атону!»

На другом рельефе царская семья на колеснице осматривает укрепления города. Это тот самый рельеф, главная часть которого уничтожена. Перед колесницей бежит сам Меху и пятнадцать его стражников, а вместе с ними — везир и его помощник. Тучный везир уже не молод, и ему трудно тягаться с более молодыми мужчинами. Художник, верный реалистическим традициям Амарны, не пощадил даже этого крупного чиновника.

В этой сцене вездесущий Меху не только шлет прощальный привет царской чете, покидающей дворец, но он же первым приветствует их по прибытии на место. Кроме того, он изображен в самом выгодном свете при исполнении своих обязанностей: мы видим, как он выходит из дома, по-видимому, ночью, и выслушивает донесения своих офицеров. Они напали на след неких злоумышленников. С вооруженным эскортом Меху выезжает на колеснице, чтобы схватить этих людей. И в последней сцене он с торжеством отдает их в руки судей, среди которых находится сам везир, и говорит: «Допроси, о князь, этих людей, которых подговорили чужеземцы!»

Надо полагать, эти люди были шпионами.

От древнего рельефа меня отвлекает вполне современная сцена: главный инспектор, нынешний Меху, сидит как судья у дальней стены гробницы, а перед ним стоит трепещущий гаффир и пытается ответить на град вопросов. Рядом, подобно писцу, помощник инспектора делает пометки в блокноте. Лица всех троих можно было бы изобразить на настенных рельефах. Ситуация такая же древняя, как сам Египет. Изменились только одежды и язык.

День уже клонится к вечеру, и я устал, однако нужно осмотреть еще одну гробницу, гробницу Эйе, приближенного Эхнатона, который после смерти Тутанхамона взошел на трон. Первоначально главный зал его усыпальницы должны были поддерживать двадцать четыре колонны, но было вырублено только пятнадцать. Настенные рельефы помимо обычных торжественных церемоний изображают внутренние покои царского дворца, куда Эйе, наверное, часто приглашали, как близкого друга Эхнатона. Мы видим гарем, разделенный на множество комнат. В одной из них группа женщин танцует под звуки арфы и лютни. В другой девушки причесывают свою подругу. А снаружи в коридорах скучают на своих постах угрюмые евнухи.

На главной сцене Эхнатон с балкона своего дворца одаривает счастливого Эйе, который стоит внизу во дворе в окружении своих друзей. Царица тоже сидит на балконе и ласкает свою дочь, а сверху Атон простирает над фараоном и царицей благословляющие лучи-руки.

Надписи этой гробницы воздают Нефертити столь высокую хвалу, какой наверняка не удостаивалась ни одна царица, не говоря уже о простых смертных.

Внизу, за пределами двора, Эйе показывает подарки фараона своим обрадованным друзьям, которые пляшут и в изумлении всплескивают руками. Даже один из угрюмых стражников вопрошает:

— Для кого сотворилось такое веселье? На это его товарищ отвечает:

— Сотворилось веселье для Эйе, отца бога, и для Тийи (речь идет о жене Эйе, а не о царице-матери). Они сделались подобными людям из золота!

— Ты узришь, — поддерживает его стражник, — ты узришь красоту их в веках.

Сам Эйе, по уже знакомой нам традиции египетских царедворцев, не скрывает своих достоинств. «Я возвышался над всеми, — рассказывает он нам, — обладал твердым характером, всегда все делал успешно, пребывал в добром расположении, преданно… следовал за его величеством, выполняя его повеления. А потому окончил жизнь в глубокой старости и в мире…»

Давно умершие голоса чуть слышным шепотом доносятся до меня со стен гробницы. Идеалист и интриган, верный слуга трона и предатель, хвастун и правдолюбец — все они сегодня одинаково достойны жалости. А снаружи горит, сверкает золотом закат, тот сахмый закат, который эти призраки любили так же, как и мы! Гаффиры начинают волноваться. Помощник инспектора, правоверный мусульманин, рассеянно шагает из угла в угол, бормоча про себя… «Аллах, Аллах…»

Значит, пора уходить и оставить Эйе с его друзьями во мраке и безмолвии. Главный инспектор подводит меня к выходу, где закатные лучи солнца озаряют прекрасные, чувственные рельефы Эйе и его жены в их сверкающих белизной одеяниях и тяжелых завитых париках. На их тонких лицах с печатью вырождения блуждает улыбка, а глаза устремлены на дверь; в молитвах своих они просили, чтобы им было дозволено выходить из нее каждый день:

Инспектор указывает на иероглифы под изображениями фараона и царицы:

— Это великий гимн, — говорит он.

И спокойно, не торопясь переводит заключительные строки:

Глава XIV БУДУЩЕЕ ЕГИПТОЛОГИИ

Наши друзья-египтологи, дойдя до этой, последней главы — если они вообще до нее доберутся, — наверняка выразят недовольство:

— И это все? А почему не упомянуто такое-то и такое-то открытие? Как насчет Мариетта и Серапеума? А Легрен и его находки в Карнаке? И если уж говорить о современности, почему нет ни слова о находках Монте в Танисе или Эмери в Саккара?

Ответ прост: наша книга и не претендует на то, чтобы охватить всю историю Египта или рассказать обо всех важнейших открытиях. Для этого понадобились бы десятки таких книг. Возможно, в других книгах мы сумеем побольше задержаться на том, о чем, к сожалению, здесь лишь упомянули. Нашей целью было описать некоторые выдающиеся открытия, объяснить их значение и заинтересовать читателя, чтобы ему самому захотелось отправиться в тот волшебный мир, который обнаружили египтологи, без чьего настойчивого, самоотверженного труда мы знали бы о мире Древнего Египта очень немного. Почитайте воспоминания исследователей XVIII и начала XIX века, и вы не найдете там почти ничего, кроме восторгов и длинных антинаучных рассуждений. Однако за последние сто лет наши знания о Древнем Египте неизмеримо расширились, а техника раскопок настолько возросла, что современные археологи содрогаются при чтении отчетов некоторых своих предшественников и оплакивают невосполнимые потери, причиненные их варварскими методами.

Главная цель современной археологии — это накопление свидетельств и знаний, а не розыски ценных предметов. О том, насколько эффективны современные методы, можно судить по последним двум главам. От Амарнского периода до нас не дошло полных документов. Его история долгое время воссоздавалась по крупицам из самых разных источников: один фрагмент находил филолог, изучая надпись на каком-нибудь черепке, другой — выкапывал археолог на месте, третий — был найден где-то за сотни миль от Амарны, но тем не менее давал ученым важные хронологические данные. Именно таким образом работают современные египтологи.

В первых главах нашей книги описаны пирамиды Гизе и Саккара, — эти памятники настолько грандиозны сами по себе, что производят впечатление, даже если о них почти ничего пе знаешь. И все же именно Амарна, где и смотреть-то, казалось бы, не на что, кроме обрушенных стен и поврежденных гробниц, вписала в историю Египта одну из самых значительных страниц.

Но давайте посмотрим, как это произошло.

В 1887 г. местная крестьянка копалась в Амарне, отыскивая себах, азотистую землю для удобрений. Вдруг она натолкнулась на кучу маленьких табличек из обожженной глины. Никакой художественной ценности они не представляли и походили на собачьи галеты. Однако она подумала, что, может быть, торговцы в Луксоре дадут за них хоть несколько пиастров. Пока она дотащила их в мешке до Луксора, половина табличек искрошилась в пыль. Уцелевшие образчики были доставлены в Париж, где какой-то французский ученый объявил их подделкой. Глава Службы древностей Гребо тоже отверг их. И лишь когда осталось всего 350 табличек, наконец спохватились, что они подлинные. Это был архив египетской иностранной канцелярии, и письма эти относились к одному из самых знаменательных периодов в истории Египта. Среди них были письма Риббади и других вассальных князей, о которых шла речь в предыдущих главах.

Это великое открытие, гораздо более важное с исторической точки зрения, чем находка гробницы Тутанхамона, привлекло в Амарну многих египтологов. Одним из первых был Питри. он начал раскопки в 1891 г. и нашел среди прочих предметов великолепную фреску — часть ее выставлена в Ашмолианском музее в Оксфорде. Затем, с 1907 по 1914 г., его работу продолжила немецкая экспедиция. Именно тогда были найдены статуи Эхнатона и других членов царской семьи, а главное, чудесная раскрашенная голова Нефертити из известнякового камня, ныне прославленная на весь мир. Кроме нее была найдена другая головка Нефертити из коричневого песчаника, и она (по моему мнению) еще прелестнее.

После первой мировой войны Общество по изучению Египта, которое так много сделало для египтологии, организовало экспедицию под руководством профессора Пита и Вулли, а позднее — профессоров Гриффиса, Ньютона, Уильмора и Френкфорта. Завершал их работу Дж. Д. С. Пендлбери.

Рельефы из гробниц, перерисованные Уилкинсом и Лепсиусом, самым тщательным образом изучил Норман де Гарис Дэвис. Благодаря этим перерисовкам ценнейшие надписи и сцены на рельефах уже не зависят целиком от вандалов и грабителей. Даже если они погибнут, как сцена с колесницей в гробнице Меху, в распоряжении ученых всегда будут репродукции в монографиях Дэвиса.

Если бы сеньор Бельцони появился в Амарне в 1817 г., он не нашел бы здесь ничего «стоящего», за исключением разве нескольких «голов», которые можно было продать как диковинку коллекционерам. Однако Питри и его преемники нашли здесь под щебнем ценнейший материал для одной из самых важных и волнующих, хотя и незавершенных глав в истории цивилизации, но строили свое здание на фундаменте своих предшественников: Шампольона и Юнга, которые подобрали ключи к иероглифам, и многих других пионеров египтологии, чьи имена хранят пыльные тома на полках библиотек.

Среди пионеров немало англичан, ибо в эту поистине интернациональную науку Великобритания внесла значительный вклад в лице ряда блестящих ученых и археологов. Но когда мы сегодня оглядываемся вокруг в поисках новых Питри, Картеров и Карнарвонов, увы, мы мало кого можем назвать. Египтология переживает кризис, как почти все гуманитарные науки.

Давно миновали, и, возможно, навсегда, те дни, когда исследования и раскопки оплачивали меценаты вроде Карнарвона и Теодора Дэвиса. Теперь существуют лишь частные общества, типа Египетского исследовательского общества, которые поддерживаются отдельными лицами и музеями. Однако фонды этих обществ весьма скудны, а стоимость раскопок после войны все повышается. Не вызывает сомнения тот факт, что широкие изыскания в Нильской долине можно вести только при поддержке правительства. Но у него и без того масса срочных расходов, и вряд ли кому-нибудь удастся убедить казначейство, что работы египтологов тоже важны.

Французское правительство до сих пор продолжает субсидировать работы своих ученых в Египте, в то время как раскопки англичан практически прекратились, если не считать недавних проб в Западной Амарне, в Судане, оплаченных Египетским исследовательским обществом при поддержке правительства. А это означает, что, если когда-нибудь будут изысканы фонды для новых раскопок в Египте, в Англии уже не останется знающих археологов, ибо лишь немногие выпускники университетов могут рассчитывать на участие в египетских изысканиях, а в самом Египте к тому времени не останется опытных рабочих. Сегодня изысканиями в Египте могут заниматься лишь те, у кого есть на это личные средства, но много ли таких людей?

Мне могут возразить, что у египетского правительства есть своя Служба древностей со штатом опытных египтологов. Бесспорно, египетские ученые и археологи делают большое и важное дело, однако не следует забывать, что египтология как наука возникла в Европе и основную сумму знаний о Древнем Египте собрали европейцы и американцы. Лишь сравнительно недавно появились знающие археологи среди самих египтян. Но главное не в этом. Египтология — интернациональная наука, и надо, чтобы семена, посеянные учеными всех стран и поколений, проросли, — только тогда мы соберем богатый урожай знаний. И чтобы собрать его без потерь, необходимы объединенные усилия лучших археологов Египта, Европы и Америки.

Ряд нынешних трудностей объясняется национализмом и ксенофобией египетских правителей. Доходит до того, что даже присутствие иностранных ученых на священной земле Египта считается нежелательным! Египетские археологи, получившие по большей части европейское образование, не разделяют подобных взглядов, но они широко распространены среди правительственных кругов. Впрочем, можно ли египтян за это порицать? История последних полутораста лет Египта — это не только история научных поисков, но и история бесстыдного грабежа. Тысячи драгоценных предметов были вывезены за эти годы в Европу и Америку, и нет ничего удивительного в том, что сегодня египтяне ревниво оберегают остатки своих сокровищ, чтобы они не уплыли за границу.

Правда, этот запрет нанес удар некоторым археологическим обществам, которые зависят от музеев. Естественно, им бы хотелось заполучить часть предметов из раскопок. Именно поэтому свои последние раскопы Египетское исследовательское общество провело не в Египте, а в Судане.

Со временем все эти трудности, несомненно, будут преодолены, но для этого необходимо взаимное понимание и доброжелательство. Но что можно сделать сейчас?

Г. У. Фейермен, профессор египтологии Ливерпульского университета, выдвинул в письме к автору этой книги следующее предложение:

Вопрос о раскопках в Дельте — больное место европейских и американских археологов. Если в Верхнем и Среднем Египте за последнее столетие проведено достаточно много изысканий, то в Нижпем Египте не сделано почти ничего, а ведь именно там, по мнению многих ученых, очевидно, возникла египетская цивилизация.

Фейермен рассказывал мне:

«В 1945 году я некоторое время путешествовал по Восточной Дельте. Я посетил одиннадцать древних поселений, но только одно из них содержали в порядке и охраняли. Большую часть этих поселений еще можно раскопать и изучить, остальные же безнадежно утрачены для науки из-за разливов. Боюсь, что через десять лет мы потеряем всю Дельту, потому что уровень воды неуклонно поднимается, а грабители хозяйничают безнаказанно».

Из всех древних городов Дельты в относительной безопасности находится, пожалуй, только Танис, библейский Зоан, где, предполагают, жил Иосиф. Здесь в 1940 г. профессор Монте из Страсбургского университета нашел при раскопках великолепную гробницу фараона XXI династии Псусеннеса, чье тело покоилось в массивном серебряном саркофаге с пышными рельефами. Это был самый красивый предмет, найденный в Египте со времени открытия гробницы Тутанхамона. «Танисских» фараонов XXI и XXII династий, как правило, хоронили в каменных гробницах под степами ограды храмов.

Кроме Псусеннеса Монте откопал гробницы фараона Аменемопета и «нового» фараона XXII династии по имени Шошенк-Хекахеперра, тоже в массивном серебряном саркофаге. Начало войны прервало раскопки, но позднее они были завершены.

Про другой древний город Дельты, Саис, мы знаем от Геродота: «саисцы хоронили всех своих царей из своей земли внутри своего храма, и там до сих пор есть могила Амасиса, а также Априя со всей его семьей…» Однако храм Саиса до сих пор не раскопан и не исследован.

Фейермен продолжает:

Мы довольно подробно процитировали письмо Фейермена не только для того, чтобы показать, какие объекты в Египте нуждаются в немедленных раскопках, но еще потому, что это письмо рассказывает одновременно об энтузиазме и разочарованиях египтологов, которые пытаются заполучить в свои руки важнейшие древние города и извлечь из них максимум информации, пока природа или местные грабители не уничтожили ее навсегда.

«Даже Древний Гелиополь никогда как следует не раскапывали, — продолжает Фейермен. — Мемфис едва затронут на поверхности, и так можно перечислять и перечислять без конца…»

Почему же этими городами пренебрегли? Ответить на такой вопрос нелегко, однако мы попытаемся. Может быть, наше объяснение привлечет любителей туда, где в страхе отступают профессионалы.

Сегодня за большую часть раскопок в Египте отвечает правительственная Служба древностей. Она делает великое дело, в чем я сам убедился во время последней поездки, когда был гостем этого учреждения. Египетские археологи добились прекрасных результатов в изучении пирамид Дашура и Саккара, в Карнаке и в Фиванском некрополе. Они провели также кое-какие раскопки в Дельте, в частности в Бубасте и Элефантине, под руководством влюбленного в Дельту старшего инспектора Службы древностей Лабиба Хабаши. Но в основном вся их энергия сосредоточивается на пирамидах и древних центрах Среднего и Верхнего Египта. Например, образован особый Департамент исследования пирамид, который поставил перед собой грандиозную задачу изучить, измерить и по возможности определить принадлежность всех пирамид, существующих в Египте. Такую работу, конечно, со временем необходимо проделать, но ее можно без всякого ущерба и отложить. С пирамидами ничего не случится, по крайней мере два-три десятка лет, в то время как древние центры Дельты, если за них не приняться немедленно, погибнут навсегда, а вместе с ними и ценнейшая информация, которая в них содержится.

Вполне возможно, что повышенный интерес археологов к пирамидам объясняется, помимо всего прочего, их близостью к Каиру и удобным месторасположением, в то время как работа на отдаленных участках Дельты не только сопряжена со всякими трудностями, но еще и с тем, что работающий там молодой ученый может загубить свою карьеру, так как будет вдали от университетов и музеев, от которых она зависит.

Правительственная гостиница в Саккара удачно расположена на равнине пирамид. Так приятно сидеть на ее крыше прохладными вечерами: позади тебя возвышается большая дамба Унаса, а внизу простирается зеленая Нильская долина! Это археология по классу «люкс», в то время как в Дельте, где нет никакого комфорта, работать трудно, тяжело, но зато египтолога там ждут ценные открытия.

Все зависит от того, как взглянуть на египетскую археологию. Можно, конечно, считать ее приятным времяпрепровождением, но правильно ли это? Нет, это упорный, серьезный труд, бесконечные и настойчивые поиски. Те, кто придерживается последней точки зрения, требуют, чтобы Служба древностей уделяла больше внимания гибнущим памятникам Дельты и по возможности предоставляла концессии компетентным археологам, которые способны и хотят вести там раскопки.

Так, во всяком случае, кажется непосвященному автору.

Один мой знакомый археолог сказал: «Сейчас, когда финансовые трудности у нас и в Египте ограничивают дорогостоящие раскопки, по-моему, нужно все внимание сосредоточить на спасении и описании уже известных памятников Египта, а это предполагает совместную работу археологов и специалистов по эпиграфике. Существуют сотни наскальных надписей, множество уцелевших храмов, десятки и десятки, если не сотни, городов, отрытых и никем не охраняемых, практически беззащитных перед людьми и природой. И все необходимо изучить, скопировать, описать и опубликовать результаты в научных, но не слишком дорогих изданиях. Какой толк сейчас раскапывать полдюжины монументальных пирамид, когда храм в Филе уходит под воду и разваливается на куски, а о нем до сих пор нет ни одной приличной монографии? Или взять Эсну, погибающую от воздействия солей, коррозии и влаги, ведь почти ни одна надпись оттуда не опубликована! А когда подумаешь, что делается с гробницами!..»

Вот какая проблема должна быть срочно решена египтологами всего мира и египетским правительством. Непосвященный автор мало чем может тут помочь, разве что честно информировать широкую общественность, чтобы она вмешалась в эту борьбу отдельных энтузиастов против косности, предрассудков и невежества.

Но есть еще один способ, которым египтологи могут сами помочь себе. Для этого им надо время от времени выбираться из своих кабинетов и разговаривать с широкой публикой или писать для нее понятным, простым языком. Интерес к Древнему Египту существовал всегда и в последние годы все возрастает — это могут подтвердить многие ученые. Однако проблемы и нужды самой египтологии чужды непосвященным массам, потому что ученые в большинстве своем пишут о них только для своих коллег-специалистов.

Разумеется, кризис в египтологии всего лишь одна, и далеко не самая значительная, сторона общего кризиса, угрожающего человечеству. Пока мир не обретет устойчивость и спокойствие, изучение Древнего Египта, как и другие гуманитарные науки, будут неизбежно страдать. Грустно видеть смятение ученых, чьи работы приостанавливаются из-за международных неурядиц. После войны один выдающийся египтолог, чьи труды есть во всех больших библиотеках мира, вынужден был сам специально ехать в Брюссель, чтобы скопировать там выдержки из книги, опубликованной в Египте, потому что не мог послать за границу даже незначительной суммы денег.

Тем не менее международная цепь знаний, разорванная войной, снова восстанавливается, и ученые из Оксфорда, Парижа, Лейпцига, Чикаго и других городов мира печатают книги о своих находках, выдвигают свои теории или вонзают ученые шпильки в своих оппонентов.

А в это же время десятилетние мальчишки берут в библиотеках книги Питри и Брэстеда и пишут взволнованные письма выдающимся ученым, спрашивая, как им стать египтологами. Чары Древнего Египта бессмертны, и подпадают под них обычно в юном возрасте. Сам Питри начал заниматься Египтом тринадцати лет от роду. Сэр Алан Гардинер заразился этой болезнью в одиннадцать лет, так же как Говард Картер. Нам остается только надеяться, что будущие Питри, Ньюберри и Картеры получат возможность проявить свои таланты в мире, где египтология не будет частным делом немногих богачей, а сделается всеобщим достоянием.

В будущем только правительства при поддержке своих народов смогут финансировать исследования египтологов, и, наверное, будет не так-то просто в наш все более утилитарный век убедить их в необходимости таких работ. Ибо изучение Древнего Египта не имеет практической ценности. Оно не дает валюты, не делает нас богаче или сильнее. Но оно дает нам глубокое эстетическое наслаждение, удовлетворяет нашу вечную жажду чуда. А главное, оно помогает нам понять самих себя, осветив историю древней цивилизации в Нильской долине, от которой так много взяла наша западная культура. Может быть, показав нам долгий путь, по которому прошел сам Древний Египет, он поможет нам отыскать дорогу в будущем.

ПРИЛОЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЕ ЭХНАТОНА

Читателей, уже кое-что знающих об Эхнатоне и Амарнском периоде, особенно если они знакомы только со старыми работами, наверное, удивят некоторые факты, изложенные в главах XII и XIII. Это приложение предназначено для тех, кого данный период особенно заинтересует и кто пожелал бы ознакомиться с археологическими материалами, на которых основан мой рассказ.

Когда раскопки Питри выдвинули имя Эхнатона на первый план, интерес к нему так возрос, что вскоре он стал самым «популярным» из всех фараонов. К несчастью для тех, кто писал о нем, основываясь только на известных в то время фактах, за последние двадцать лет об этом «периоде ереси» найдено столько новых материалов, что ранние работы об Эхнатоне сегодня безнадежно устарели.

Наиболее точные сведения, опубликованные сравнительно недавно и доступные широкой публике, можно найти в книге Пендлбери «Тель-эль-Амарна», в статье профессора Пита из книги миссис Уинфред Брантон «Фараоны и царицы Древнего Египта» и в статье профессора Гленвилла из книги того же автора «Великие люди Древнего Египта». Но даже эти работы частично устарели, и я весьма признателен за дополнительную информацию профессору Фейермену, который провел самые последние исследования этого периода.

Вот главные пункты, требующие пояснений:

1) Возраст фараона. В своих ранних работах об Эхнатоне Артур Всегалл и Джеймс Бейки предполагали, что он взошел на трои еще подростком, совершил свою религиозную революцию, не достигнув двадцати лет, и умер, когда ему было около тридцати. Вейгалл, например, утверждает, что Эхнатону было всего двенадцать-тринадцать лет, когда умер его отец Аменхотеп III. Но теперь известно, что Эхнатону было двадцать пять — двадцать шесть лет, когда он взошел на трон, и что он стал соправителем в тридцатую годовщину коронации своего отца, а тот умер примерно на девятом году их совместного правления.

2) Тело Эхнатона. Нет никаких оснований утверждать, как это делалось в ранних работах, будто тело, найденное в так называемой гробнице царицы Тии в фиванской Долине царей, это тело Эхнатона. Этот вопрос рассмотрел еще в двадцатых годах профессор Зете. Исходя из письменных свидетельств (Даресси и Энгельбах), а также физиологических данных (доктор Дерри) установлено, что эта мумия, принадлежавшая мужчине лет тридцати, не могла быть телом Эхнатона. По некоторым аналогиям черепа с Тутанхамоном, скорее всего, это было тело Сменхкара.

3) Предполагаемое политическое происхождение культа Атона. Хотя лично я не могу согласиться, что этот культ возник по чисто политическим мотивам, следует, однако, признать, что у «политической» школы довольно сильные позиции. Например, Аменхотеп III, отец Эхнатона, уже воздвигал храмы в свою честь. Никогда еще за всю историю Египта ни один фараон не имел храмов, где бы ему поклонялись как богу при его жизни. Однако в Египте сохранились два храма, где мы видим Аменхотепа III в облике бога и сына его Эхнатона, приносящего ему жертвы.

По-видимому, сразу ввести свой культ в столице фараон не решился, и он для начала проделал опыт в Солебе, в далеком Судане и в Седеинге. И лишь убедившись, что культ Амона в Фивах слишком силен, Эхнатон решил перенести свою столицу в Амарну.

4) Нефертити в немилости. Раскопки показали, что на пятнадцатом году своего правления Эхнатон жил отдельно в своей части города вместе со Сменхкара и старшей дочерью Меритатон. В то же время имя Нефертити было стерто со многих памятников и заменено именем Меритатон. Поскольку известно, что Нефертити была еще жива и после смерти Эхнатона, остается единственное объяснение — она впала в немилость. Предметы с ее именем и именем Тутанхамона и датированные после четырнадцатого года правления Эхнатона обнаружены только в здании, находившемся к северу от Северного дворца.

5) Женитьба фараона на своей дочери. Мы знаем об этом из надписи, обнаруженной в Гермоноле в 1938 г. Там сказано: «Любимая дочь фараона Анхесенпаатон младшая, рожденная дочерью фараона Анхесенпаатон». Аменхотеп III тоже женился на своей дочери Сит-Амон еще до того, как Эхнатон перебрался в Амарну. Вполне возможно, хотя и не доказано окончательно, что Сменхкара и Тутанхатон были сыновьями этой жены Аменхотепа III.

6) Смерть Эхнатона и ее последствия. Существуют следующие доказательства, что Эхнатон под конец пытался пойти на компромисс со жрецами Амона:

а) после женитьбы на старшей дочери фараона Меритатон Сменхкара стал править в Фивах как соправитель Эхнатона.

б) на третьем году своего правления Сменхкара восстановил в Фивах некоторые формы поклонения Амону (доказано иератическими надписями в гробнице Пер-е в Фивах).

Однако в то же время Тутанхамон, очевидно, был приверженцем Атона, ибо взошел на трон, как таковой. Несмотря на то что он сменил перед смертью имя и превратился в Тутанхамона, предметы из его гробницы свидетельствуют о его прежнем преклонении перед Атоном. Поскольку еще ребенком он жил в Амарне под покровительством Нефертити, можно предположить, что она была ярой поклонницей культа Атона, и, видимо, это привело ее к разрыву с фараоном. Должно было возникнуть какое-то глубокое и неразрешимое противоречие, чтобы разлучить этих двух людей, чью любовь воспевали многочисленные надписи и рельефы в ранних гробницах Амарны.

Фейермен рассматривает конец XVIII династии как драку за власть между влиятельными придворными, для которых дети фараона были всего лишь пешками в их игре. Когда Тутанхамон умер на девятом году своего правления, главный министр и друг Эхнатона Эйе жепился на уже дважды овдовевшей наследнице трона Анхесенпаатон и в возрасте шестидесяти лет стал фараоном. Тутанхамон был всего лишь подростком, почти ребенком. В его гробнице нашли коробку с детской пращой, несколькими камушками и простенькими механическими игрушками. Ни он, ни его жена Анхесенпаатон, чью отчаянную последнюю «игру» мы описали в главе XIV, не могли даже надеяться, что им позволят нормально дожить свою жизнь. Эйе и другой приближенный Эхнатона, полководец Хоремхеб, яростно боролись за власть.

Я изложил эти факты, чтобы читатели сами могли судить о достоверности последних теорий о «периоде ереси». Разумеется, сугубо романтические высказывания некоторых ранних авторов об Эхнатоне нуждаются в существенных поправках, но я бы не стал принимать эти поправки как окончательные и полностью доказанные.

Человеческие чувства всегда играли не последнюю роль, и даже если Эхнатон произвел свою религиозную революцию по политическим соображениям и под конец уступил нажиму зловещих интриганов, все-таки были в его жизни взлеты духовного величия. Я лично в это верю. Какими бы недостатками ни обладал Эхнатон, одного взгляда на его изображения достаточно, чтобы убедиться: это был незаурядный человек. И выглядел он скорее как поэт, а не политик.

И, наконец, в качестве предупреждения всем египтологам-любителям, кто вздумает самостоятельно пуститься в опасное плавание по океану истории Древнего Египта, несколько кратких указаний на противоречивые течения, с которыми им придется столкнуться.

О царице Тии:

Об Эхнатоне:

Об Амарнском периоде:

Об Атоне:

Об Эхнатоне, как моралисте: