Во всем виновата книга

Кен Брюен Книга добродетелей

Мой старик:

упертый,

злобный,

беспощадный.

И это – на выходных, когда бывал доволен. Если психопаты вообще бывают довольны.

Его приятели-копы говорили:

– Фрэнк – да Фрэнк просто душу во все вкладывает.

Ну да.

Обычные детишки хвастают:

– Папочка меня сводил на «Янкиз»[4].

А мой зубы мне выбил.

С душой.

Ужасы мирной жизни. Когда он откинул копыта, мне было семнадцать. А мама – мама укатила в Бойсе, в Айдахо.

Тот еще тоже ад.

Хоронили старика с американским флагом. Он был патриот – кто ж спорит.

А я поставил:

«Another One Bites the Dust»[5].

Он бы взбесился, что на похоронах играют «Куин».

Что в наследство?

Книжка.

Зашибись, да?

Умирал отец жутко. Рак медленно пожирал его потроха. Папашины приятели восхищались, что я не отхожу от больного ни на шаг.

Ага.

Хотел удостовериться, что он вдруг не излечится каким-нибудь чудом. Перед самым концом пришел ирландский священник его соборовать и говорит:

– Скоро он отправится к Господу.

Скорее уж к дьяволу. Если повезет.

В свои последние минуты папаша был в полном сознании. Смотрел на меня в ужасе.

Я спросил:

– Страшно тебе?

Он кивнул, едва не плача. Тогда я наклонился поближе и прошептал:

– Вот и славно. И знаешь, будет-то еще хуже.

В мертвых карих глазах вспыхнул гнев, а я сказал:

– Ну и что ты сделаешь? Кого звать будешь, громила проклятый?

Перед смертью папаша хрипел – громко и страшно. В палату вбежал доктор, пощупал ему пульс:

– Примите мои соболезнования.

Я исхитрился не ухмыльнуться. Хоронили старика в дешевом гробу – дешевой душонке под стать. А через неделю мне вручили наследство.

Одна-единственная книжонка.

Красивая, кто спорит, в мягком кожаном переплете, с золотым обрезом. Тяжелая такая.

И вся зачитана до дыр.

Чуднó. Старик ничего, кроме спортивного раздела в «Дейли ньюз», не читал отродясь.

И чтоб книжку?

Что за?..

На обложке потускневшими золотыми буквами значилось:

«Добродетели».

Будто он знал, что это вообще такое.

Пролистал я ее.

???

Повсюду заметки тонким корявым папашиным почерком. На первой странице:

«Когда открываешь книгу, всегда что-нибудь узнаешь».

Конфуций.

Я отложил книжку.

– Самообразованием, что ли, вздумал заняться?

Козел.

Запиликал мобильник.

Звонил Брейди, мой босс. Забубнил:

– Соболезную насчет твоего старика.

Ну да. И прочее в том же духе.

Две минуты языком трепал. А потом:

– Прошлым вечером в клубе беда стряслась.

То есть:

– Где тебя черти носят?

И не вслух:

– Ну, откинул твой старик копыта, но ты-то должен следить, чтобы в клубе дела шли гладко.

Клуб «Кхесань» рядом с центром.

Излюбленное место

мафиози,

копов,

стриптизерш,

всякой мрази,

мелких сошек,

громил,

политиканов.

Место, где все оттягиваются, худо-бедно заключив перемирие.

Моя работа – чтобы все шло гладко. Оружие при входе я никого не просил оставлять, но типов с гонором старался сдерживать. И помощник у меня имелся. Мак-5 подошел бы лучше, но за неимением оного у меня была…

Сиси.

Смертельное оружие.

Брейди помешался на Вьетнаме, как Брюс[6] в свою золотую пору. Сомнительную эту традицию начал еще Джон Уэйн мерзкими «Зелеными беретами»[7]. Стоит поразглагольствовать о проигранной войне – и вот уже кажется, будто ты на ней воевал. И конечно же, Брейди постоянно крутил «Born in the USA»[8], будто это его личный гимн. И без разницы, что сам он с Украины.

Я заправлял клубом, и делал это хорошо.

Учил меня лучший из лучших – самый близкий дружок мой Скотти, но об этом потом.

Я умел ходить по ниточке, балансируя между бардаком и порядком. Когда растешь с папашей, любящим распускать руки, выучиваешься таким вот вещам. А когда мамаша тебя бросает, так уж и вовсе доверия ни к кому. Старик мой, ирлашка во втором поколении, был чувствителен, как всякий законченный психопат. Девиз у него был простой:

колоти ребенка до посинения да крути слезливые песенки –

«Danny Boy»,

«Galway Bay»,

«Molly Malone»[9].

Вылакай бутылку «Джеймисона».

Поплачься о себе несчастном.

Термин такой есть – «неблагополучная среда».

Выпивка, мозги набекрень, буйство.

Но книжки?

Да ни в жизнь.

Так на кой хрен ему этот красивый том в коже? Я открыл еще одну страницу наугад.

И прочел:

«Книга должна быть топором,

способным разрубить

замерзшее море

внутри нас»[10].

Фига себе.

Да если папаша способен был такое цитировать, да еще, господи упаси, в отношении себя, то какого хрена мне тогда делать с тем, что я про него уже знаю и понимаю?

Решил обговорить это с Сиси.

Сиси была малышкой Брейди. Во всех смыслах.

От роду двадцать пять, а опыта на все пятьдесят наберется, гнусного такого опыта.

И жестокого.

Личико потрясающее, глаза редкостного зеленого цвета, ротик, будто бы гением «Плейбоя» сотворенный.

В душе-то Сиси была девушка простая.

И хотела всего-навсего хренову тучу денег.

Желательно к весне.

Красотка редкая: увидишь – обомлеешь.

И что еще хуже, Сиси об этом знала.

И пользовалась вовсю.

И конечно, я ей вставлял. Если уж жизнь твоя – сплошное клише, то уж это самое общее место. Но вот в чем штука, мне с ней вроде как было о чем поговорить. А еще…

Как вам это?

Она читала.

В нашем клубе толклись молодые панки, выращенные на киношках вроде «Казино» и «Толковых ребят».

Разговаривали, как недоделанный Джо Пеши[11], со вставками из Трэвиса Бикла[12].

Книжки? Вот уж нет.

В книжках они не смыслили ни черта – что электронные читалки возьми, что «Нейшнл инквайер»[13]. А вот у Сиси – у той частенько рядом с вегетарианским коктейлем лежала книжка. Последняя, например, называлась «Этика городской девчонки».

Ей-ей.

Так что соображала она неплохо. Добавьте к этому проблески видавшей виды души в умопомрачительных глазах – что получится?

Чувственность с мозгами.

Стоял конец февраля, Нью-Йорк был холоднее, чем глаза моего старика.

Оставался час до открытия клуба, и все шло как обычно:

повар в запое,

официантки воют.

И огромный долг у одного парня. У всех кишка была тонка спросить:

– Ты, недоделок, не хочешь ли счет свой гребаный погасить?

Переведите

меня.

Типа надо задницу лизать и как-то снять денежки с опасного мерзавца.

Сиси хорошо понимала жаргон молодых да ранних.

Объяснила мне, что такое

«гнать пургу».

И еще эту идиотскую манеру – добавлять в конце предложения «ну как же», чтобы получилось ровно наоборот. Типа:

– Хорошо мне.

Выразительная пауза,

а потом:

– Ну как же.

Твою туда!

Но было одно словечко, которое меня выводило сверх всякой меры – универсальный ответ на все.

Типа:

– У тебя жена умерла.

– …а мне фиолетово!

Или даже хорошие новости:

– Ты в лотерею выиграл.

А тебе в ответ:

– …а мне фиолетово.

У меня от этого «фиолетово» крышу сносит.

Тогда прошло уже пять месяцев со смерти моего старика. Ну, пять с хвостиком.

Я считал. Еще бы – и радость ведь можно измерить.

Сиси в пьяном порыве рассказала, что у Брейди в квартире тонна коки и куча денег. Начала придумывать план.

Скотти к тому времени уже три месяца как умер.

Мы вовсю наслаждались моментом, пока не заявился Брейди. Сиси ставила мои любимые песни. У нас уже целая традиция сложилась. Сиси спрашивала:

– Корретто?

Это такая тонизирующая штука на итальянский лад. Кофеин с «Джеймисоном». И песни: U2 и «Bad».

Сразу слышно, как Эдж крут на гитаре.

Лорина Маккенит и «Raglan Road».

Старинная тоска. Ирландское наследство.

Клэш и «Condon Calling».

Потому что они круче всех.

Гретхен Петерс и «Bus to San Cloud».

Изнывающая красота.

Мы уже до середины дошли, и тут распахнулась дверь и ввалился Брейди. Сам он плотный – и мускулы имеются, и жирок. Лицо сплюснутое, в глазах ни капли веселья.

Вот его первая фраза:

– Выключайте-ка это дерьмо.

То есть надо «Born in the USA» ставить.

Снова-здорово.

Сам на взводе.

Каждый раз все новые высоты брал.

Типа:

– Сучка, давай ко мне в кабинет. Обслужи-ка меня.

Просто душка.

Скотти.

Мой лучший и, по правде, единственный друг.

Все говорят (а кто эти «все» – хрен их знает):

«Один друг или вообще нет друзей – разница огромная».

Скотти раньше был управляющим в «Кхесани». Меня взяли его помощником. Папаша наседал изо всех сил, чтобы я пошел по его стопам – тяжелым, скотским стопам – и поступил в нью-йоркскую полицию.

Ну да, хрена с два.

Я ходил на курсы по вечерам. Уразумел, что научиться там можно одному: корысть – это круто.

А я очень хотел быть крутым.

Днем работал – товары по полкам раскладывал. А еще –

как вам это?

Таскал сумки клиентам до машины. Почти невидимкой сделался – унижения, прости господи, хлебнул сполна. А потом

в одну прекрасную пятницу волок целую тонну какому-то мужику сорокалетнему к его «порше». Одет мужик был небрежно, но шмотки дорогие – явно не из «Гэпа»[14] (разве что он «Гэпом» владел), а загар какой – от такого ньюйоркцы на стенку лезут.

Зависть берет? Именно.

Ботинки – итальянские, так и кричат:

– Бедным-то быть – отстой.

Допер я тяжеленные пакеты до машины. Мужик даже глаз на меня ни разу не поднял – сунул доллар. Я говорю:

– Да вы охренели.

Он повернулся, посмотрел на меня голубыми глазищами (чисто Голливуд), засмеялся и сказал:

– Ты же мальчик на побегушках – вот и скажи спасибо.

Кое-что по наследству мне все-таки передалось – взрывной характер.

Вдарил я ему, а он перехватил кулак и спросил:

– Ты совсем тупой, шва?

Что еще за «шва»?

Мужик достал сотню.

– Этого тебе, обаяшке, хватит?

Я на него глянул со значением, мол:

«Повыеживайся еще надо мной – увидишь, что будет».

А потом произошли две вещи, которые изменили мою жизнь.

Во-первых, я его завалил.

Во-вторых, мой начальник все видел – прибежал тут же, помог мужику подняться, беспрестанно бормоча неискренние извинения, и пообещал:

– Сию минуту уволим мерзавца.

Мужик потер подбородок и начальника услал:

– Дайте-ка мне с ним переговорить.

Спросил:

– И что теперь делать будешь – в смысле с работой?

В руке у него все еще была зажата сотня, из губы текла кровь. Ну, я и говорю:

– Не знаю.

Мужик снова на меня посмотрел – внимательно.

– А в клубах тебе как – нравится, в ночных?

– Нравится, чему ж тут не нравиться.

– Хочешь работать в «Кхе»?

Вот такое было прославленное (вопрос – в котором смысле) местечко – можно даже полное имя не называть. Издевается он, что ли?

– Издеваетесь?

Нет.

Абсолютно серьезен.

Мужик-то был ого-го – тот самый, который и превратил это сомнительное заведение в эксклюзивный клуб. Повернулся к своему «порше» и сказал:

– Приходи туда вечером. Ровно в шесть. Черные штаны, галстук на резинке, белая рубашка и ботинки поудобнее.

До меня доходило, но худо. Я переспросил:

– Галстук на резинке?

– Ага, захочет клиент тебя отделать – сначала за галстук схватится, как пить дать.

Я уставился на сотку, которую он запихивал в карман (ничего не мог с собой поделать). Мужик рассмеялся.

– Съездил по физиономии новому боссу: штраф – сотня.

Великолепный «порше» газанул, а я прокричал ему вслед:

– А что за «шва» такая?

– Шва… это шваль.

Это уже потом я узнал, почему он такой

невозмутимый,

спокойный,

тормозной.

Мешал клоназепам с текилой – не только буйство помогает разогнать, но и голову охлаждает вдобавок.

Явился я в назначенное время и кое-как продержался следующие несколько недель. Учился всему на собственной шкуре, в основном лажал. Скотти был из Южного Детройта и с улицей знаком не понаслышке – кого угодно закопает. Обучил меня тонкому искусству – как с мафиози дело иметь: типа счет не оплатили – спускай все на тормозах, пока владелец клуба не решит вмешаться. Скотти меня предупредил:

– Если велят напрямую деньги требовать, раздобудь себе пушку побольше.

И добавил:

– Не будешь голову включать, головы лишишься.

Именно.

Скотти успел заработать кучу бабла – он это называл:

– Творческий подход к воровству.

Творческий подход – это по мне.

Мы с ним начали тусовать по воскресеньям – единственный день, когда клуб не работал. Я его умудрился вытащить на стадион «Шей стадиум». Он, конечно, все равно остался фанатом «Янкиз», но уж благодаря мне хотя бы Рейеса[15] заценил.

Скотти пристрастился к моему любимому «Джеймисону». В наше последнее с ним воскресенье позвал меня в свой обычный паб – «Мерзавец», 39-я Западная улица, между Пятой и Шестой авеню. Там «Гиннесс» наливали – чего еще требовать от заведения? Скотти чем больше пил, тем больше напрягался. Сказал:

– Брейди связан с русской мафией.

По сравнению с этими типчиками итальяшки – младенцы невинные, это я усвоил быстро. Бывали у нас регулярно. И всегда с шикарными женщинами. С физиономии ухмылочка не слазит, мол:

– Не балуй со мной – закопаю.

Я поверил.

Скотти спросил:

– Смотрел фильм такой корейский «Я видел дьявола»?

Не смотрел.

Из азиатского только шлюх пользую. Скотти засмеялся:

– Ну ты и фрукт. Послушай-ка, если я вдруг исчезну, это точно Брейди.

Что?

Я так и спросил:

– Что?

И Скотти рассказал.

Брейди прикидывается американцем, но это прикрытие для связей с мафией. На самом деле этот хрен из Минска… гребаного Минска, каково?

Скотти всегда держал себя в руках, был так крут, что я и представить не мог, что кто-нибудь его уделает. Он словно мысли мои читал:

– У Брейди в квартире бабла лежит – на небольшую страну хватит. Сам мне показывал. Любит повыпендриваться, будто просится, чтоб я его обчистил.

Я переваривал услышанное. Повисло зловещее молчание. Скотти сказал:

– Если – если тебе придется вместо меня впрягаться, а я ударюсь в бега, накопи на пенсию, а потом пристукни Брейди, пока он тебя на тот свет не отправил.

У меня тогда в голове крутилась только папашина книжка, так что я списал все эти разговоры на виски. Сменил тему и рассказал Скотти о своем «наследстве».

Он выложил на стойку пачку мятых двадцаток – на радость барменше. Неудивительно, что они его любили. Любили ведь. Опрокинул последний стакан и сказал:

– Некоторые думают, что можно прикинуться хорошим, даже если сам отъявленный сукин сын, и переписать свою жизнь, как книгу.

Глубокая мысль.

Я не купился и спросил:

– Думаешь, мой папаша это и пытался провернуть?

Скотти встал, накинул пальто из овчины (три сотни баксов – не меньше), посмотрел на меня будто бы с теплотой и сказал:

– Ну да, его персональная «Книга добродетелей».

Мы шли по Пятой авеню, а в спину дул ветер – будто отчаянная мертвая мольба. Остановились на углу, Скотти поймал такси, повернулся, поднял руки, увидел, какое у меня сделалось лицо, и рассмеялся.

– Что – решил, обниматься полезу?

Помолчал немного.

– Что я точно про ирлашек знаю: до сантиментов они не охочи.

Мало о чем в своей жизни жалею – даже о большом дерьме не очень, но Иисус сладчайший, почему же я тогда не сказал хотя бы:

– Спасибо, что дружбаном моим стал. Не волнуйся, я рядом.

Не сказал.

И рядом меня не было.

Вот оно неподдельное ирландское горе.

В понедельник выдался прекрасный нью-йоркский денек. Солнце, воздух холодный, но свежий. Вот поэтому никто и не уезжает.

Никогда.

Скотти на работу не пришел. А через два дня его отметеленный труп выловили в Ист-Ривер.

Я прочитал в своей «Книге добродетелей» (так я ее теперь называл): «Когда случается невероятное, накинь вероятное на счет». Брейди в тот вечер был в превосходном настроении, прямо приплясывал от радости, угощал подонков из разных банд шампанским, со мной почти по-человечески себя вел.

Будто это надолго.

Конечно ненадолго.

Ухмыльнулся мне:

– Скотти съехал.

И:

– Теперь ты босс.

Будто это награда.

Стал я тогда разнюхивать по поводу смерти Скотти?

Не стал, слишком занят был – денежки подгребал.

Шли месяцы, я читал папашину книгу, ел, спал (частенько с Сиси).

Парило меня, что она спит с Брейди?

А вы догадайтесь с трех раз.

Почти дочитал «Книгу добродетелей» и в конце нашел:

«Что за обитель ожидает теперь мою душу?»[16]

Я пробормотал:

– Главное, чтоб горячо было, как в аду.

И подумал:

«Скотти, где же ты, когда так мне нужен?»

Памятуя о том, что…

«Где же я сам был, когда он нырнул в Ист-Ривер?»

Так и шло, пока Брейди не решил со мной покончить. Для начала объявил о неоплаченных клубных счетах.

Буквально за руку меня схватил и прошипел:

– Со счетами разберись.

Я попытался отбиться, подбавил в голос холодцы, насколько духу хватило:

– Скотти бы был с этим поосторожнее.

Брейди ухмыльнулся, да злорадно так, и сказал:

– Жаль, Скотти так и не научился плавать.

И, приплясывая, отошел, бросив на ходу:

– Д’Агостино мне должен, вот об этом и подумай.

Д’Агостино был старым мафиози, задолжал кучу денег. Я спросил:

– Вы и правда рискнете с ним связаться?

Брейди улыбнулся кривой улыбочкой, злобной и злорадной, и ответил:

– Не рискну.

Помолчал немного.

– А вот ты рискнешь.

И добавил:

– Ко вторнику чтоб разобрался.

Дружки-копы были эдаким мерзким приложением к моему папаше. За исключением Кейси. Ну да, ирлашка и коп во втором поколении. Почти ходячий штамп.

Любитель выпивки.

Упертый.

Повернутый на всем ирландском.

Был бы Джин Хэкмен[17] ирландцем – получился бы Кейси. Но ко мне Кейси хорошо относился.

Очень.

После смерти отца сказал:

– Если когда-нибудь что-нибудь понадобится…

Ну и вот.

Мы с ним встретились в ирландском баре рядом с Мэдисон-сквер-гарден. На Кейси были толстый бежевый аранский свитер, тяжелый бушлат и твидовая кепка – будто на прослушивание собрался для фильма «Ирлашка в Нью-Йорке». Копна непослушных седых волос, лапищи с пол-Манхэттена – вот вам ирландцы из нью-йоркской полиции во всей красе. Эти парни не ждали милостей от жизни. Вот уж черта с два. Хватали эту самую жизнь за глотку, поддавали хорошенько, а если и это не помогало, дубасили ее от души.

Кейси устроился в отдельной кабинке – подальше от посторонних глаз (хотя у кого бы пороху хватило глазеть на Кейси). Сказал вместо приветствия:

– Парень, я тебе «Джеймисона» взял. Садись-ка.

Виски двойной, не меньше, и безо льда, боже упаси. Эти ирландские ребята святотатства не терпят. Кейси не взъерошил мне волосы, но было такое чувство, что ему очень хотелось. Даже в восемьдесят я для этих доисторических чудищ останусь «пацаном».

Порядок я знал: пропустим по стаканчику, а потом уж можно медленно обиняками заходить на разговор. Торопиться вздумал – забудь. Кейси заказал жареную картошку и маринованные яйца на закуску (заказывал так – по столу стукнул разок, ей-ей!) и предложил, вернее, скомандовал:

– Налетай.

У этих стариков девиз простой:

– Вяжи-ка их, Дэнно[18].

Когда мы расправились с положенной выпивкой и яйцами, Кейси откинулся на стуле.

– Как жизнь, пацан?

Я соврал, что все путем, и спросил:

– Ты что-нибудь знаешь про Брейди? Босса моего из «Кхесани»?

Кейси вздохнул (словно бы весь Нью-Йорк ветром продуло), покачал огромной головой и сказал:

– Дерьмец форменный, знается с русской мафией. Звери – не люди.

Помолчал немного.

Смерил меня долгим внимательным взглядом – натренировался за двадцать лет на негодяев смотреть (а негодяи – это все на свете, кроме копов и родни).

– Это как-то связано с тем козлиной, которого в Ист-Ривер выловили?

Можно смеяться над этими ископаемыми ревнителями правосудия, но, Господь Всемогущий, котелок у них варит что надо. Без мозгов шариться два десятка лет по Нью-Йорку не выйдет.

Я сказал, хоть и тихо:

– Он дружбан мой был.

Кейси фыркнул (попробуйте-ка фыркнуть, поднеся к губам порцию «Джеймисона» – эффект убойный, но старик не пролил ни капли), опрокинул стакан, хлопнул им по столу и сказал:

– Никогда тебя за засранца не держал, а уж за тупицу и подавно.

Мне хватило ума заткнуться. Повисла тишина… Мало что сравнится с мрачным молчаливым ирлашкой. Наконец Кейси сказал:

– Дай-ка, сынок, мне тебя просветить. Скотти хорошо знали в полиции Детройта, но он был скользкий хрен, так его и не смогли прижать. Отбыл на запад, спелся с Брейди – тоже дерьмец тот еще, имечко себе взял ирландское, чтобы с отморозками проще было дело иметь. Они вдвоем срубили бабла и вложили в клуб, чтобы все шито-крыто. А в прошлом году Скотти решил Брейди подсидеть.

Кейси помолчал.

– Усек, пацан?

Усек вполне.

Кейси добавил:

– Брейди даст тебе в клубе похозяйничать – год, не больше, а потом пристукнет и нового лопуха себе найдет.

Я извинился, вышел в туалет, по пути заказал еще «Джеймисона», а потом так по стенке вдарил, что руку отбил. Вернулся за столик и сменил тему:

– Ты когда-нибудь видел, чтоб мой старик книжками увлекался?

Мы чокнулись, выпили, и Кейси ответил:

– Ни в жизнь. Ты это серьезно?

Я ему рассказал про «Книгу добродетелей». Кейси присвистнул и сказал:

– Я-то в книжках никогда силен не был.

Будто герой второсортного вестерна.

Помолчали немного – подумали, а потом он добавил:

– Матушка моя, Господь упокой ее душу и души всех бедолаг Кейси, иногда пела стих один из Йейтса[19]. Да, именно пела. Помню только: «Ведь на свете столько горя, нам и не уразуметь».

Слава тебе господи, хоть петь не стал. Мало я «Джеймисона» выпил, чтоб такое терпеть. Потом Кейси наклонился, положил лапищу мне на плечо и сказал:

– Фрэнк был не святой, но глубоко внутри оставался хорошим человеком.

У меня желчь взыграла, и я огрызнулся:

– Это как – типа добра желал?

Столько злобы было в голосе, что Кейси отшатнулся.

– Томми, Господи Иисусе, да ладно тебе, он же тебя любил.

Я ответил:

– На свете столько горя… Фрэнк от себя щедро добавил.

На том разговор и закончился.

Кейси велел не подставляться и звонить, если что понадобится. Я вышел из бара и на мгновение пожалел, что огорчил его, а потом подумал: «Это же моего папаши дружок, ну и черт с ним».

В папашиной книжке

была такая заметка на переплете:

«Сшито вручную – самый надежный и самый дорогой вариант. Страницы вшиваются специальным приспособлением».

А потом приписка отцовской рукой:

«Проверить блокноты фирмы „Молескин“, в которых писали Хемингуэй и Чатвин»[20].

Вот уж я озадачился.

И что вовсе странно: когда я держал книжку в руках, мне становилось, черт возьми, хоть и не хочется признавать,

спокойно?

Какого хрена?

Я полез в Интернет, набрал

www.realbooks.com[21].

Копался на разных сайтах, пока не нашел один, где рассказывалось не о том, что в книгах, а о том, из чего они.

Продрался через бесконечный тоскливый текст: как книги печатают, переплетают. Пробормотал:

– Ох уж эти библиофилы.

Это была последняя среда эпопеи в эпопее с добродетелью.

На последней странице папашиной книги приводились цитаты из двух стихотворений – «Небесной гончей» Фрэнсиса Томпсона[22] и «Александрии» Кавафиса[23]. А суть такая: вечно его гнали, жил он в ужасе и, что бы ни делал, от жизни убежать не мог. Типа раз напортачил, так и дальше всегда будешь портачить.

Неудивительно, что копы стреляются, если такое почитывают тайком на досуге.

У Сиси был выходной, и она пришла ко мне – в квартиру на последнем этаже коричневого нью-йоркского особняка, на которую я спускал свои сбережения. Разговорчива была не в меру, ей-ей. Спросила:

– На сколько ты клуб нагреваешь?

На хорошую такую сумму.

Я ответил:

– Если бы.

Сиси не стала настаивать.

Так посмотрела.

Меня прямо обожгло.

А потом и вовсе полыхнуло.

После я выкурил сигарету (очень редко это делаю). Сиси, прости господи, дала.

«Вирджиния слимс».

Не очень-то по-мужски. Она натянула мою выцветшую джинсовую рубашку. Сто лет уже у меня эта рубашка. Смотрелась в ней Сиси что надо – горячая штучка. От нее прямо пар шел, когда она пошла смешать пару шпритцеров с водкой.

Когда мы почти наигрались, Сиси взяла папашину книжку и спросила:

– Читаешь?

Что?

Я ей болван какой-нибудь безмозглый, что ли?

Эгей!

Пролистала книжку.

– Вот это словечко!

Я зашел в большую комнату (на мне была футболка «Янкиз» самого большого размера) и спросил:

– Что там?

Сиси прочитала:

– Несострадный.

– Это что еще, нафиг, такое?

Сиси вытащила из моего потрепанного собрания не менее потрепанный словарик, нашла слово и прочитала вслух:

– Испытывающий радость при неудаче другого.

Посмотрела на меня,

сказала:

– Брейди.

Я возражать не стал.

Сиси вручила мне стакан с коктейлем.

Холодный,

приятный,

как

надежда.

Вот так вот затейливо.

И так же долго.

Я сказал:

– Или мой старик.

Она уселась на диване в позе лотоса и смерила меня долгим взглядом.

Потом:

– Нужно разобраться с Брейди.

Ясное дело.

Как?

Я и спросил:

– Как?

Сиси сделала большой глоток, глядя на меня поверх стакана.

– Нужно его обналичить.

Уж тут и словарь не нужен.

«Я хотел воспитать в себе необъятное и ненасытное любопытство и желание узнать все слова английского языка, звучавшие не манерно и не напыщенно».

Пэт Конрой.

«Неудачный сезон»[24].

Я начал понимать, что для моего старика эта книжка была тщетной и поздней попыткой заиметь себе образование. Достойна ли такая попытка восхищения? Я мысленно сравнил ее с тем ужасом, который он мне внушал всю свою никчемную жизнь.

Часики тикали: мне вроде как пора было идти к мафиози – требовать, чтоб уплатил по счету. Он бы, конечно, воспринял это как крайнее проявление неуважения. Этот тип раз официанта отметелил до полусмерти: тот подошел слишком близко, когда психопат из-за стола вставал (не оплатив ужин, разумеется).

Да этот козлина никогда (в смысле ни разу в жизни) чаевых не оставлял.

Вполне веская причина надрать ему зад. У меня имелся незарегистрированный «Браунинг-9». Заправляешь в моем клубе – заимей что-нибудь посерьезнее понтов.

Сиси все продумала.

Брейди снимал хату на 45-й Западной улице между Мэдисон и Пятой авеню. Вечером по пятницам звал туда Сиси, чтоб она… его развлекала. У нее был ключ, и она мне дала дубликат.

А еще хренову тучу коки. Сказала:

– В спальне рассыпь везде, будто посиделки с кокой были, а потом все слетело с катушек.

У самой Сиси был запланирован обед с какими-то друзьями, большими шишками, стопроцентное алиби. У меня алиби никакого не было, что при некотором раскладе тоже говорит в мою пользу.

Пистолет нельзя было отследить. Я его нашел год назад – за сиденьем в вип-зале.

В пятницу ближе к полудню я чувствовал себя совершенно спокойно. Убрать Брейди будет чертовски приятно. Такое странное чувство, будто я при этом и старику своему дам сдачи. Оделся как обычно (как принято на убийство одеваться – не знаю): старые джинсы, потрепанная ветровка, ношеные «Конверсы» – на размер мне малы. Можно в кровь наступить и оставить копам отпечаток.

Все прошло как по маслу.

Когда я вошел, Брейди расхохотался. Валялся на диване в снежке по самые уши. Проквакал:

– Господи Иисусе, вот уж думал, у тебя кишка тонка меня грабить.

Почему он не перепугался?

Мозги от коки спеклись… В таком отрыве был, что не до испуга.

Сначала всадил пулю ему в живот, послушал чуток, как он хнычет, порадовался – вот она расплата… Но хорошенького понемногу, так что еще три пули в тупую башку.

И все на этом.

Рассыпал коку по хате – будто снегом припорошило.

Нашел чемодан с деньгами.

Ага, представьте себе, чемодан!

Бабла на два новых клуба хватит.

И свалил оттуда.

Тихонечко.

На следующий день явились копы.

Ей-ей.

Один угрюмее другого. Оба – «плохие полицейские».

Второй спросил,

подвигая ко мне книжку:

– Ваша?

– Это ж отцовская книга!

Добавить я ничего не успел, потому что первый сказал:

– Отпечатки на ней ваши есть?

Ордер у них имелся, и чемодан нашли в два счета.

Сиси.

Стерва.

Я, конечно, постарался ее примазать, но алиби было безупречное. Более чем.

Адвокат у меня, молодой совсем, хорошо знал эту их модную манеру выражаться. Сказал:

– Волноваться совершенно не о чем.

Заглянул в протокол и добавил:

– Ну как же.

Я откинулся на спинку жесткого тюремного стула, посмотрел на него и протянул:

– А мне…

на хрен…

фиолетово.