Водные ритуалы

11. Кладбище Санта-Исабель

20 ноября 2016 года, воскресенье

Рассвет воскресенья выдался премерзким: воздух был неподвижен, словно у него перехватило дыхание. За ночь температура упала почти до пятнадцати градусов. Утреннее сияние застало меня в постели в Вильяверде, и одного одеяла явно не хватало.

Я надел костюм для похорон, который хранился в Вильяверде, – в первую очередь, потому что с практической точки зрения всех моих мертвецов хоронили на крошечном кладбище в двухстах метрах от того места, где я спал. Преимущества жизни в маленьком городке: мы, Лопес-де-Айяла, оставались рядом друг с другом даже после визита старухи с косой.

Будить деда, который в это время еще спал, мне не хотелось, поэтому я поднялся наверх осторожно, чтобы старые деревянные ступеньки не скрипели у меня под ногами.

Оказавшись на чердаке, вздохнул: я не возвращался туда с тех пор, как закончил дело о двойном убийстве в дольмене, и дедушке самому пришлось убирать старые фотографии и газетные вырезки, которые я когда-то разложил на шатком столе для пинг-понга. Все это дедушка спрятал обратно, пока я был в коме; остались только подписанные коробки, где хранились кусочки моего прошлого.

Я неохотно подошел к стоявшим в углу коробкам, уворачиваясь от лисьих шкур, которые дед повесил когда-то на крючках, приделанных к деревянным потолочным балкам. Вздохнул и заставил себя отыскать нужные мне коробки с надписью: «Кантабрия, Кабесон-де-ла-Саль, 1992». Стоит их открыть, и смерть Аннабель Ли сделается более реальной. В этих ящиках хранилась память о лете, которое должно было стать незабываемым по одним причинам, а стало таковым совершенно по другим, болезненным и темным.

Что касается тьмы и ее королевы – под фотографиями, где у Лучо все еще растут на голове волосы, Хота – чистенький и не нюхавший алкоголя мальчик, а в Асьере лишь намечается его будущий колючий и сухой нрав, – я нашел рисунок ин-кварто[10], подписанный покойной Аннабель Ли. На нем изображались двое любовников, лежащие на могиле перед скалами Арнии в Кантабрии. Девушка, нарисованная китайской тушью и точь-в-точь похожая на саму Ану Белен, в объятиях крепких ручищ, на одной из которых виднелась татуировка кракена.

Когда она подарила мне этот рисунок, я пообещал, что сделаю такую же татуировку. В то время прозвище меня раздражало; меня бесил Лучо, его автор, который любил поиздеваться над моими преувеличенно длинными руками. Особенно меня задевало, когда он делал это в ее присутствии. Но Аннабель приняла мое прозвище с восторгом – все, что имело отношение к мифам, выводило ее из обычного равнодушия к внешнему миру, – и даже настояла на том, чтобы самостоятельно набить чудесного гигантского кальмара на моем бицепсе.

Я отказался.

Ей это не понравилось.

– Дед меня проклянет, если я появлюсь дома с каракатицей на руке.

– Ты все еще слушаешься своего деда? – спросила она со смесью презрения и недоверия, которую я предпочел не замечать.

– Ты бы тоже послушалась, если б знала моего дедушку, – перебил ее я и, расстроенный, прекратил разговор.

Не знаю, почему я сохранил этот рисунок. Пришло время с ним расстаться.

Я прибыл в Виторию на своем «Аутлендере» в без чего-то одиннадцать. Эстибалис сообщила, что Ану Белен хоронят на кладбище Санта-Исабель. Это было неожиданно – там покоились только представители знатных семей, которые в прошлом приобрели пантеон, и я не знал, что Ана Белен Лианьо принадлежит к одной из них. Я вспомнил стихотворение, которое она обожала, – стихотворение Эдгара Аллана По, содержавшее намек на ее благородное происхождение. Возможно, у нее было больше причин, чем я думал, отождествлять себя с девочкой По.

На похороны я надел теплую куртку с капюшоном, на случай если бог погоды преподнесет нам очередной сюрприз. А вскоре встретил всю группу уголовного расследования в полном составе, стоящую у входа на старинное кладбище. Эстибалис, Пенья и Милан, одетые чуть более формально, чем обычно, мерзли от холода и не отрываясь смотрели на белое небо, грозившее первым в этом году преждевременным снегопадом.

Милан заговорила первой – было заметно, что она неловко чувствует себя без привычных джинсов – и вытащила из бокового кармана своего огромного пуховика ярко-оранжевый стикер.

– Из ее аккаунтов в социальных сетях я узнала, что она объявила о своей беременности почти два месяца назад и запостила рисунок, предположительно автопортрет: женщина с пышными волосами сидит на могиле на фоне скал и у нее явно заметен живот. Пост засыпан «лайками» и поздравлениями от поклонников. Я не обнаружила хейтеров, которым бы не понравилось это признание, – сказала она в качестве приветствия, как только я появился на горизонте.

Я поблагодарил ее взглядом и написал Эсти:

«Есть еще новости?»

– Потом расскажу, – лаконично ответила она.

– В выходные я просмотрел все работы Аннабель Ли, – принял эстафету Пенья. – В ее ранних опубликованных комиксах встречаются отсылки к кельтам и повешенным, но это точечные мазки. Я не обнаружил сюжет, который имел бы хоть малейшую связь с тем, что случилось. Ничего про беременность или обряды плодородия. У издателя… – Он кивнул на тучного мужчину лет шестидесяти, который выглядел очень подавленным, – дела идут не блестяще. Видимо, он на нее очень рассчитывал. Собирается уйти на пенсию, но не бросает книгоиздание: книги – его призвание. Это небольшое издательство, называется «Малатрама». Вряд ли оно переживет исчезновение основного источника дохода. Но если вы спросите меня, стоит ли включать издателя в список подозреваемых, я категорически отвечу, что нет. Во-первых, он добродушный малый, не способный на убийство; во‐вторых, утром в четверг у него есть алиби. Его жена, тоже святая душа, подтвердила его версию и показала билеты на самолет. Они были на фестивале комиксов в Барселоне. Когда я с ним беседовал, он был крайне удручен смертью Аннабель Ли.

«Спасибо, Пенья. Очень полезные сведения», – написал я и улыбнулся.

По мешкам у него под глазами и заметно дрожащим рукам я понял, что он провел пару бессонных ночей, ломая глаза о комиксы Аннабель Ли.

Мы шагали среди кипарисов и земляничных деревьев на некотором расстоянии от скудной процессии родственников. Среди них была мать, вылитая Аннабель, только на двадцать лет старше: длинные темные волосы, прямая челка, скрывающая глаза, черные кожаные брюки и короткая куртка, на которой можно было увидеть эмблему «MC Dryades». «Дриады», – мысленно повторил я. Насколько мне было известно, мать Аннабель была президентом женского байкерского клуба.

Любопытно: Аннабель утверждала, что она – полная противоположность матери, однако то, что я видел перед собой, было ее натуральной копией. Подобный способ самообмана был ей присущ: она не любила реальность, искажала ее и перекраивала на свой лад, пока не начинала верить в плоды своего воображения и не впаривала их миру благодаря невероятной силе убеждения.

Я с удивлением заметил, что, кроме матери, на похоронах нет женщин. Было несколько мужчин моего возраста, благоразумно держащихся на заднем плане. Кем они ей приходились – друзьями, любовниками?.. Как знать. Разумеется, прессе она свою личность не раскрывала, а в социальных сетях никто ничего толком о ней не знал. Интересно, сколько времени ее фанаты будут по ней скучать?

Держась на еще более скромном третьем плане, я наблюдал, как земля заглатывает гроб Аннабель Ли под пристальным взглядом стоявших напротив сфинксов в виде крылатых львов.

Затем произошло нечто вроде романтичного чуда: пошел снег, и Витория снова стала белым городом.

Тихо, как невесомые перышки, первые хлопья еще не родившейся зимы ложились на темный деревянный гроб. Ложились они и мне на плечи, и на головы присутствующих. Это не был обильный снегопад: всего лишь робкое сезонное изменение погоды. Но всех нас снег погрузил в странное состояние, как будто в своем заключительном путешествии на землю Аннабель Ли заставила нас в последний раз разделить ее готическое восприятие жизни и смерти.

Я не сразу заметил, что стою не один: слева и справа от меня пристроились Хота и Лучо. Хота, казалось, явился прямо с гаупасы[11]. Если он и зашел домой, чтобы переодеться в костюм после ночного загула, то явно забыл принять душ, потому что от него так разило калимочо[12], что хоть святых выноси.

Лучо по случаю похорон оделся примерно так же, как по четвергам, когда мы ходили поесть пинчос; я даже засомневался, в качестве кого он пришел – журналиста или бывшего парня Аннабель.

Втроем, накинув на головы капюшоны, мы молча стояли перед ее телом.

«От меня унесли, положили во склеп, у моря, на крае земли»[13], – вспомнилось мне.

Двадцать четыре года назад я дал ей обещание: «Мы с тобой больше никогда не будем разговаривать». Я выполнил его, несмотря на привкус желчи, который сейчас поднимался у меня из горла.

«Вы понимаете? – хотел я сказать своим друзьям. – Мы уже не сможем влюбиться так, как влюблялись в шестнадцать. Тогда нам казалось, что все влюбленности, которые нас ожидают, будут такими же страстными, безумными, бессонными, с лопающимися ширинками и губами, немеющими от поцелуев. Но это ошибка. Никто из нас больше на такое не способен. На такое, как было с ней, когда она лишила нас девственности, по очереди, всех четверых».

Кстати, о четвертом всаднике апокалипсиса: Асьер так и не появился.

Зато, к моему удивлению, пришла Альба, как всегда элегантная в своем длинном белом пуховике, купленном с расчетом на будущее, чтобы как можно дольше скрывать беременность. Эстибалис шепнула, что она приехала в качестве официального представителя: комиссар Медина не хочет, чтобы его видели на похоронах, боясь вызвать подозрения в том, что смерть расследуется. Альба сдержанно выразила соболезнования матери Аннабель и направилась к нашей команде, чтобы всех поприветствовать.

Я оставил друзей и подошел к ней. Я не знал, что сказать, – кладбище меня подавляло; а может, мой дискомфорт каким-то загадочным образом был связан с ангелом, украшающим пантеон Унсуета[14]…

– Ты видел могилу Нанчо? – прошептала она, неподвижно глядя перед собой.

Я покачал головой; я ни разу не задумывался о том, что сделали с его трупом. Я пропустил его посмертие, на десять дней погрузившись в кому, а потом не хотел о нем спрашивать.

– Игнасио, его брат, явился ко мне в больницу на другой день после его смерти… – Она вздохнула. – В первые дни Тасио был очень плох, так что обо всем позаботился его брат-близнец. Он спросил, не возьму ли я на себя ответственность за похоронные хлопоты. Я отказалась; тогда он попросил разрешения похоронить его в пантеоне, где покоились их предки по матери, Диас-де-Антоньяна. Он сказал, что они собираются эксгумировать тело матери из пантеона Унсуета и перезахоронить в пантеоне своей семьи. Я знаю, что он похоронен под именем Венансио Урбина, но не ходила к нему. И не была на улице Мануэля Ирадиера.

Я нахмурился, не понимая значения этих слов.

– Мы с мужем жили на улице Мануэля Ирадиера, и я не могла ходить мимо нашего подъезда. Я говорила тебе, что мама приехала из Лагуардии, когда узнала о случившемся, и я попросила ее обо всем позаботиться. С тех пор у меня новая одежда, новые книги, новая квартира на улице Прадо, новое… новое будущее. Но я по-прежнему стараюсь обходить улицу Мануэля Ирадиера. Понятия не имею, откуда этим утром у меня взялись силы, чтобы прийти сюда. Полагаю, должность вынуждает нас приносить определенные жертвы.