Водный Мир

В город

Мара плывет; плывет против собственной воли.

Она пытается застыть на месте, приказывает рукам и ногам остановиться, но каждый раз, когда ее накрывает волной, инстинкт самосохранения заставляет ее двигаться, и она снова выныривает на поверхность.

Оказывается, умереть тоже не просто. И, подчинившись инстинкту, Мара изо всех сил плывет к опорам моста. В следующий миг ее окружает гремящая и бренчащая толпа водяной шпаны. Мальчишки носятся вокруг нее на автомобильных шинах и крышках от мусорных баков, на старых дверях и в пластмассовых тазах; они брызгают ей в лицо водой, дергают за одежду, пинают, теребят — и так до бесконечности, до тех пор, пока сами не выбиваются из сил. Мара уже не чувствует собственного тела, глаза ее закрываются… вот теперь будет совсем не трудно навсегда уйти под воду.

Она приходит в себя от боли; кто-то с силой дергает ее за волосы. Мара барахтается, хватается за что-то твердое и, открыв глаза, видит прямо перед собой лицо «замурзанного ангела», сидящего на помятой плавучей железяке.

Приглядевшись, Мара понимает, что это перевернутый капот автомобиля. Мальчишка сидит в нём, как устрица в раскрытой раковине, сжимая вместо весла жестяной указатель с облезающей красной надписью «стоп». У него неясное детское личико и опасный, совсем недетский взгляд. Его обнаженное тело покрыто липкой грязью и тиной, а на плече сидит воробей. Мальчишка снова хватает Мару за волосы, и тогда она, подтянувшись, тоже вцепляется в его спутанные космы.

Он вопит так истошно, что воробей испуганно вспархивает с его плеча, а остальная водная братия перестает бить и подталкивать Мару своими самодельными веслами. За этот краткий миг она успевает подумать о многом, а прежде всего о том, что море переполнено всякой заразой. Это сточная канава для всего лодочного лагеря. Надо срочно выбираться отсюда!

Неожиданно ей в голову приходит дельная мысль. Она срывает с шеи прозрачную подвеску — осколок горного хрусталя на кожаном шнурке, — которую подарил ей Тэйн, и завлекающе машет ею перед носом у мальчишки. Мальчишка, вскрикнув, пытается схватить подвеску. От возбуждения он чуть не выпадает из своей «раковины», но Мара крепко сжимает шнурок в руке.

— Нет, не сейчас! — Она вытягивает руку с подвеской в сторону небесного города. Мальчишка как зачарованный смотрит на покачивающийся кусочек хрусталя.

— Хочешь подвеску? — взволнованно шепчет Мара. — Хочешь?

Мальчишка что-то лопочет в ответ, глядя на нее огромными блестящими глазами. Мара, долго не раздумывая, забирается к нему в «раковину» и надевает шнурок мальчишке на шею. Мальчишка верещит от удовольствия.

— Если ты проведешь меня в город, — Мара снова показывает на Нью-Мунго, — можешь оставить камушек себе.

Мальчишка прослеживает ее движение, однако взгляд его остается пустым. Урча, он похлопывает Мару по плечу, словно она — не девочка вовсе, а какой-то необычный зверек, которою он выловил из воды, и (не прекращая урчать) начинает грести в сторону опоры, расположенной рядом с воротами. Мальчишка приподнимает и крутит подвеску, чтобы та сверкнула в лунном свете, издавая при этом звонкие, какие-то совсем уж младенческие звуки, абсолютно не похожие на человеческий язык. Маре невольно вспоминается Кори, когда тот был еще совсем маленьким, и сердце ее болезненно сжимается.

Она торопливо отворачивается, не в силах сдержать слезы. Услышав ее всхлипывания, мальчишка перестает щебетать. А Мару душит горе; она никогда не думала, что человеку может быть так страшно и одиноко.

И всё же что-то внутри ее — сила, столь же могучая, как и та, что заставила ее плыть — велит Маре двигаться дальше. Идти и не останавливаться. Только так и не иначе…

Постепенно Мара успокаивается. Утерев слезы, она видит, что мальчишка пытается поймать паучка, который сплел себе паутинку в трещине опоры. Из трещины пробиваются пучки травы и ядовито-зеленые водоросли, покрывающие воду. И одинокая незабудка. Это маленькое чудо — крошечный клочок жизни, возникший в мертвой пустоте. Мара вспоминает, как в своих путешествиях по Сети наткнулась однажды на развалившуюся башню. Среди медленно разлагающегося мусора валялась голова электронного призрака, без устали вещавшая об ужасном извержении вулкана, уничтожившем целый остров. Кажется, он назывался Кракатау[1]. Лава погубила всё живое на этом острове. Но через девять месяцев там нашли паучка, который мирно плел свою паутинку.

Ближе к утру опора начинает мелко вибрировать. Слышится гул приближающегося судна. Мара уже видит его огни. Мальчишка, поблескивая глазами, хватает Мару за плечо и заставляет ее крепко сжать края «раковины» и лечь на дно. Мара пытается сопротивляться, и тогда он больно кусает ее за руку.

Здесь командую я, говорит его взгляд.

Поднимается шум — корабль прокладывает себе путь через лодочный лагерь. Мальчишка начинает яростно грести. Посудина движется по направлению к кораблю; сперва неуверенно, затем всё быстрее и быстрее. Вот они уже поравнялись с судном. Мару окатывает волна за волной. Если она не захлебнется, то умрет от ужаса. Рядом палит из пистолетов морская полиция. Прямо над ней нависает стена, уходящая высоко в небо. Ворота медленно раскрываются, и Мара закрывает глаза — они не проскочат, они слишком близко к кораблю! Ее оглушает рев его двигателей, ужасает исходящая от него мощь. Если их не расплющит о корабль, то размажет по стене. Но отступать слишком поздно; они уже вертятся в пенистой дорожке, бегущей за судном. Остается только вцепиться покрепче в борта жалкой посудины и завизжать.

Их крутит и вертит, и Маре уже начинается казаться, что она выпала из этого пространства, что ее зашвырнуло куда-то в неведомое, как вдруг вращение прекращается. Мара робко открывает глаза, чтобы понять, куда их занесло, но у нее так кружится голова, что она, вцепившись в ржавые борта «раковины», тут же закрывает их снова. Когда головокружение наконец проходит, Мара приподнимает голову и потрясенно ахает.

Нет больше мягкого сумрака белой ночи. Огромная стена и что-то черное наверху полностью заслоняют свет.

Оглядевшись по сторонам, Мара замечает высоко вверху лоскуток бледного неба с одинокой звездой. Наконец она понимает, где находится — прямо под переплетением ажурных туннелей Нью-Мунго. Они пробились! Она за стеной!

— Ты гений! — восклицает Мара, поворачиваясь к мальчишке.

Грузовое судно уплыло далеко вперед. Перед Марой — огромное озеро, образованное морем внутри городской стены. Бортовые огни удаляющегося судна позволяют ей прикинуть, насколько далеко оно ушло. Судя по расстоянию, мир за стеной гораздо обширнее, чем казалось снаружи. Судно замедляет ход, затем исчезает — должно быть, зайдя в гавань, которую в темноте не разглядеть.

Глаза постепенно привыкают к мраку, и Мара уже различает могучие окружности центральных башен Нью-Мунго. Наверное, суда швартуются где-то там. И там же, у подножия башен, должен быть вход в небесный город. И наверняка он очень хорошо охраняется. Здесь-то Мара в безопасности, но окружающая тьма всё равно пугает ее.

Удивительно, но мальчишкин дружок-воробей ухитрился прокрутиться вместе с ними в этой безумной карусели и проскользнуть в ворота. Сейчас он взволнованно скачет по краю жестяной «раковины». Неожиданно Мара со страхом понимает, что ее спутник, не подавая признаков жизни, лежит рядом. Что с ним?! Она склоняется над мальчишкой: какое-то темное пятно закрывает его лицо. Мара дотрагивается до пятна кончиками пальцев — это кровь! Тут она видит большую рану у него на голове. Только бы не выстрел, пугается она. Может, его задело каким-нибудь обломком, крутившимся в волнах, или он потерял равновесие и ударился головой о свою «раковину»… Она берет его тонкую руку и нащупывает пульс — слабо, но бьется! Значит, мальчишка жив.

Торопливо вытаскивая футболку из рюкзачка, стирая кровь и перевязывая рану, Мара гадает, что же ей делать дальше в этом темном незнакомом месте. Ясно одно — бросить ребенка, который рисковал своей жизнью, чтобы помочь ей попасть внутрь, за городскую стену, она не может.

За стеной

Мара удрученно гребет по темным водам Нижнего Мира, лежащего под стенами Нью-Мунго. Что же ей делать дальше? До сих пор она не обдумывала свои шаги, и решение пробиться за стену вместе с мальчишкой пришло само собой. Но сейчас ей бы совсем не помешал план действий. Может быть, как только мальчишка придет в себя, стоит отправиться к башням и попробовать проникнуть в Нью-Мунго? Но тут Мара вспоминает о своей грязной одежде и немытых волосах, о липкой коже. В таком виде можно даже не пытаться…

Мара снова щупает мальчишкин пульс. Сам он по-прежнему не шевелится, но пульс бьется ровнее — она в этом уверена. Она осторожно щекочет ему пятки. Мальчишка изумленно распахивает глаза, однако остается лежать на дне своей «раковины».

— Значит, ты жив, — мягко говорит Мара. — Добро пожаловать обратно на этот свет.

Он смотрит на нее ничего не выражающим взглядом, потом дотрагивается до раны на голове и хнычет.

— Ничего, до свадьбы заживет — Мара откидывает с его лица длинную нечесаную прядь.

Он молча, настороженно следит за каждым ее движением. Потом с трудом садится.

— Как тебя зовут? Скажи хоть что-нибудь, — просит Мара — Ты, наверное, ровесник Кори. Сколько тебе лет? Пять? Шесть?

Он не отвечает, только чирикает что-то своему воробью. Мара осторожно снимает с его головы пропитанную кровью футболку, пытается осмотреть рану, однако в темноте ничего не разобрать. Но, наверное, рана не такая уж и серьезная, иначе он не смог бы сесть. Мальчишка фыркает.

— Поговори со мной, — уговаривает его Мара. — Ну чего ты только урчишь? Ты что, совсем не умеешь разговаривать?

Неужели совсем некому было научить его говорить? Никто за ним не смотрел? Но как же он тогда выжил?

Тут мальчишка начинает быстро-быстро чирикать, глядя прямо перед собой, как будто там, во мгле, что-то есть. Мара тоже смотрит, но ничего не видит. Однако, по мере того как они всё дальше и дальше углубляются в Нижний Мир, глаза ее понемногу привыкают к окружающей темноте, и она начинает различать какие-то странные очертания.

— Что это? — ахает Мара.

Прямо из воды торчит большущая черная рука. Когда они подплывают ближе, она понимает, что это полуразрушенный мост, обрывающийся в пустоту, — мост в никуда. У Мары перехватывает дыхание. Должно быть, это развалины старого, утонувшего мира, покоящегося под Нью-Мунго. Интересно, а есть тут еще что-нибудь подобное? Перегнувшись через край «раковины», она заглядывает в темную воду и вскрикивает от неожиданности.

Привидения! Там привидения!

Глупости, убеждает она себя. Привидений не бывает. Успокойся и посмотри еще раз.

Она вновь склоняется над краем. Но они по-прежнему там — под водой движутся светящиеся полупрозрачные тени. Вздохнув поглубже, Мара продолжает напряженно вглядываться в темноту. Их много, очень много. Чуть ниже серебристых созданий светятся какие-то линии и фигуры. Неожиданно до нее доходит. Это крыши, башни и разрушающиеся стены! Прямо под ней лежит старый затонувший город. От него идет призрачное сияние. А скользящие привидения — всего лишь рыбы, которые тоже светятся.

— Ух! — громко выкрикивает чей-то голос. Мара взвизгивает от страха. — Ух! Ух! Угу!

Кричат прямо у нее за спиной. Мара вжимается в дно «раковины», дрожа от страха, крепко ухватившись за мальчишку, и, тем не менее, заставляет себя оглянуться, пытаясь разобрать во тьме, откуда доносится голос — Угу!

На это раз крик раздается откуда-то сверху, но Мара по-прежнему ничего и никого не различает. А потом вдруг видит — бледное призрачное лицо с широко раскрытыми яростными глазами. Оно внезапно возникает из темноты и стремительно проносится у нее над головой.

— Ух!

— Кто вы? — в ужасе кричит Мара. — Я Мара. А вы, кто вы? Что вы?

Но ответа нет. Призрак исчезает так же стремительно, как и появился; эхо его жуткого крика постепенно тает вдали. Что это было?! Один из обитателей здешнего мира? Или — от этой мысли у нее холодеет сердце — призрак из затонувшего города?

Мара гребет мимо странных туманных очертаний — она не понимает, что это такое. Неожиданно мальчишка начинает взволнованно чирикать. Мара, вся дрожа, испуганно вглядывается в темноту, но стенающих призраков, вроде бы, не видно. Тихонечко звякнув, «раковина» наталкивается на торчащий из воды шест. Мара отгребает немного в сторону и тут только замечает огромную черную тень, нависающую над водой. Она щурится, до боли напрягая глаза, но не может ничего разобрать в этой кромешной тьме. Что это? Сердце снова начинает отчаянно биться, но тут, как и в прошлый раз, угол ее зрения непроизвольно меняется, и Мара понимает, что пугаться нечего. Это просто земля, высокий земляной холм. Островок посреди затонувшего города? Знаком ли мальчишка с этим местом? Но он ведь, даже если и знаком, всё равно не скажет…

Когда раковина ударяется о берег, они выбираются наружу. Наклонившись, Мара с наслаждением касается рукой травы. На холме возвышается какое-то здание. От него исходит слабое свечение, но это не холодное сияние призрачного мира, а теплое — оно идет откуда-то изнутри. Мальчишка радостно верещит.

— Это церковь, — объясняет ему Мара. Она узнает знакомые формы, едва они взбираются на холм. Однако, подойдя поближе и оценив размеры здания, она понимает, что это не просто церковь.

Мальчишка напряженно к чему-то прислушивается. Теперь и до Мары доносятся какие-то звуки. Громко лопоча, мальчишка тащит ее к высоким деревянным дверям, но она всё же задерживается на миг, чтобы прочесть надпись над входом:

Кафедральный собор города Глазго[2]

Это название ничего ей не говорит, и она идет вслед за мальчишкой. Оказавшись внутри, Мара удивленно осматривается. Собор напоминает ей башни в Сети — всё те же просторные залы, заваленные грудами электронного мусора. Но она никогда не предполагала, что подобное место может существовать в реальности. Стоя посреди огромного каменного зала с высокими колоннами, глубокими нишами, в которых прячутся статуи, и разбитыми окнами с остатками разноцветного стекла, Мара понимает, что не ошиблась; собор — это просто очень большая церковь. А город Глазго — тот самый затонувший город.

Изнутри собор освещен множеством небольших костров. Повсюду: на высоких подоконниках, надгробных плитах, среди колонн — сидят, висят, кувыркаются, носятся толпы грязных мальчишек и девчонок. Собор битком набит водяной шпаной! Мара смеется, но глаза ее полны слез — бедные брошенные дети, так вот где они устроили себе жилье!

Марин мальчишка, обернувшись, радостно ей улыбается. Мара утирает слезы и отводит длинную слипшуюся прядь его волос, чтобы осмотреть рану.

— Жить будешь, — говорит она, удовлетворенная увиденным.

При свете костров становится видно, что кожа его, наполовину скрытая грязью и тиной, слишком груба для кожи маленького ребенка и, кроме того, покрыта короткой шерстью — густой и гладкой, как у водяной крысы или морского котика. Мару передергивает, и она испуганно отшатывается назад, когда мальчишка с любопытством дотрагивается до ее лица. Странный мальчишка. Он одновременно и притягивает, и отталкивает ее.

Не выдумывай, говорит она себе, это же просто ребенок. Малыш, покинутый всеми в этом погибшем мире. Но он и его друзья всё-таки сумели выжить — у них есть какая-никакая пища, жилье, и они научились добывать огонь.

— Я Мара, — медленно и внятно говорит она. — Меня. Зо-вут. Ма-ра.

Мальчишка внимательно смотрит на Мару, потом снова касается ее лица.

— У тебя нет имени? Ничего, я придумаю тебе имя.

Как же назвать этого странного ребенка? Неожиданно в голову ей приходит слово, — вовсе не детское, но почему-то оно очень подходит этому мальчику с его быстрыми птичьими движениями, чирикающим голосом и цепкими руками и ногами.

— Винг, — объявляет она, — Винг, или Крыло. Я буду звать тебя Вингом.

Винг щебечет что-то в ответ и убегает, присоединяясь к компании шумных, диких бродяжек. «Ух!» — кричат откуда-то сверху, и Мара вздрагивает от страха. Она быстро поднимает голову к высокому сводчатому потолку и наконец-то видит своего белого призрака.

Сова. Всего-навсего! Там, наверху, во впадинах и на выступах древних каменных стен, сидит множество сов.

Они довольно сильно отличаются от амбарных сов на Винге как цветом, так и общим видом. Да и призрачным голосом тоже. Мара вспоминает сов, живших у них в сарае. По ночам они выходили на охоту и с клекотом пролетали мимо ее окна.

Мара облегченно вздыхает. Нет здесь никаких привидений! Она выходит из шумного зала, бредет по заросшему травой склону и, заметив большой плоский камень, покрытый мхом, присаживается на него отдохнуть и подумать. Черная вода вокруг нее блестит и вспыхивает призрачными огнями затонувшего города. Одновременно в воде отражается темная громада Нью-Мунго. Кое-где сквозь переплетение бесконечных переходов просвечивает бледное небо. Кто же, что же может обитать здесь, среди затонувших развалин, устало думает Мара. Она так измучена, что сама не замечает, как проваливается в сон.

Наступает день, а она все еще спит на замшелом камне неподалеку от собора. Запахи и звуки странного Нижнего Мира незаметно окутывают и пропитывают ее обессилевшее тело. Она открывает глаза только тогда, когда яркий солнечный луч, перемахнув через городскую стену, принимается щекотать ее щеку. То недолгое время, пока луч скользит от стены до переплетения небесных туннелей, Нижний Мир наполнен светом.

Мара жмурится и, мгновенно проснувшись, садится. Прежде всего она видит мощные башни Нью-Мунго, растущие из воды, от которой поднимается пар. Потом из тумана начинает выступать и весь остальной мир, скрытый в пределах стены.

Он довольно велик, гораздо больше, чем ей представлялось в темноте. И здесь не только море — у Мары начинает взволнованно биться сердце. Пять, шесть, семь… целых восемь островов разбросаны вокруг башен Нью-Мунго по всей территории, огороженной стеной, всеми забытые и никем не охраняемые!

Есть острова совсем крошечные, их можно пересечь в несколько шагов, но один-два могут сравниться размером с деревушкой на Винге. На некоторых островах темнеют развалины — Мара ахает от радости, — окруженные крупными зелеными растениями. Это же деревья! Ей показывали их на картинках в книгах, но она ни разу в жизни не видала настоящих деревьев!

Потом из тумана выступают высокие темные шпили, похожие на шляпы волшебников. Маре кажется, что шляпы эти медленно плывут по сверкающей воде. Она изумленно трет глаза и понимает, что это островерхие крыши ушедших под воду церквей. Она с наслаждением растягивается на камне. Яркий зеленый мох приятно щекочет лицо, утреннее солнце ласкает ее своими теплыми лучами. Где-то жужжит пчела, шелестит легкий ветерок. Как хорошо, думает Мара, поглаживая мягкий мох. На камне, подо мхом, какие-то впадинки. Она задумчиво водит по ним пальцем и неожиданно понимает, что это буквы. Мара подскакивает от ужаса. Нет!

Неужели могила?! Да, именно могила. Только теперь Мара замечает, что по всему склону вокруг нее разбросаны надгробные камни и изваяния, густо заросшие зеленым мхом.

Я спала на кладбище, думает она с содроганием.

Но страх быстро отступает перед гложущим голодом и жаждой. В конце концов, что такого страшного в тихом кладбище? Мир живых гораздо страшнее. Из-за каких же пустяков она волновалась и переживала раньше, в той далекой обыденной жизни — все эти глупые ужасы, которыми она с таким удовольствием пугала себя в Сети. Мара устало потягивается, раздумывая, где бы достать поесть и попить,

На землю падает длинная тень. Повернув голову, Мара видит, что исполинские конструкции Нью-Мунго заслонили восходящее солнце. Нижний Мир окутывает полумрак, все предметы теряют цвет, и на кладбище действительно становится жутковато.

Внезапно у неё за спиной раздается шум, и Мара не успевает обернуться, как что-то или кто-то наваливается на нее со страшной, нечеловеческой силой.

Горбалс

Всё-таки это человек. На Мару рухнул высокий стройный мальчик с бледным-пребледным лицом, похожими на солому волосами и в очень драной одежде. Теперь он катается по траве, схватившись за ногу — именно этой ногой он зацепился за обломок надгробной плиты перед тем, как упасть.

Мальчик яростно трёт ушибленный палец ноги, а потом засовывает его в рот, чтобы унять боль. И тут только замечает Мару. Он садится, уставившись на нее округлившимися от удивления глазами и даже забыв вынуть ногу изо рта. Мара начинает смеяться.

Мальчик изумляется ещё больше. Он окидывает её быстрым, настороженным взглядом — волосы, одежду, ботинки и и конце концов лицо. У него такие огромные круглые глаза, что Маре становится немножко не по себе. Но она отважно отвечает взглядом на взгляд. Так они и молчат, уставившись друг на друга. Наконец мальчик вынимает палец ноги изо рта.

— Ты что, с неба свалилась? — он бросает взгляд куда-то вверх.

— С неба? — Мара качает головой.

— Из небесного города? — раздраженно спрашивает мальчик. — Ты из небесных людей?

— Нет, что ты, — отвечает Мара.

Одежда мальчика сделана из разноцветных пластиковых пакетов, скрепленных между собой и обмотанных, обвязанных вокруг его тела. Многие пакеты порвались, узлы ослабли, и от этого мальчик кажется похожим на ободранное огородное пугало.

Мальчик облегченно вздыхает.

— А кто же ты тогда? — интересуется он с дружелюбным любопытством.

— Мара, — отвечает Мара.

— Это где? — спрашивает мальчик.

— Что где? — не понимает она.

— Где Мара?

Может, он сумасшедший? Вид у него достаточно странный. Мара поднимается на ноги.

— Я здесь, — отвечает она. И я ухожу, добавляет она мысленно.

— Погоди, — окликает паренек и спешит следом. — Не будь такой странной. Я просто хотел узнать, откуда ты.

— Никакая я не странная. Я называю свое имя, стоя тут, перед тобой, а ты спрашиваешь, где я. Вот это считается странным там, откуда я приехала.

— Странным? Я просто спросил, где находится Мара. Где находится место, в честь которого тебя назвали? Разве там, откуда ты приехала, об этом не спрашивают? — настаивает паренек. Он делает шаг вперед, громко шурша своими пакетами. — Меня вот зовут Горбалс[3]. Место, в честь которого я был назван, находится вон там. — Он машет рукой в сторону затонувшего города. — Во время отлива там до сих пор видны верхушки домов. В старом городе Горбалс считался районом высоких башен, в которых жило много-много людей. Одна из этих башен легла в основание небесного города. — Лицо паренька суровеет, но потом он встряхивает головой. — Но я всё равно горжусь своим именем.

— Теперь понятно, — говорит Мара. — Но меня назвали не в честь места, а в честь моей бабушки Мэри и моей мамы Розмари. Кажется, Мара означает «горечь» или «горькая», — неохотно добавляет она.

— Как некрасиво! — Горбалс морщит нос.

— Но так меня зовут, — говорит Мара потихоньку отступая. Мальчик не вызывает у нее доверия. И всё же она не убегает. Он хоть говорить умеет, в отличие от Винга.

— А где твое гнездо? — спрашивает он, и его совиные глаза округляются еще больше, словно внезапно его поразила какая-то необычная мысль.

Всё-таки сумасшедший, решает Мара и поворачивается, чтобы уйти. Но тут она видит огромное сумрачное озеро Нижнего Мира и вспоминает, что осталась совсем одна в этом незнакомом месте. Она представления не имеет о том, что делать и куда идти. Винг где-то вместе с остальной шпаной — вся орава высыпала из собора и теперь, хохоча и веселясь, носится среди могильных плит. Неожиданно Мара начинает плакать. Слезы льются ручьем.

Ободранный мальчик подбегает к ней и неловко, но ласково берёт за руку.

— Не уходи, — просит он. — Пойдём, я познакомлю тебя со своими.

— Опять я опоздал! — причитает Горбалс.

Миновав рощицу острых шпилей, они сходят с шаткого деревянного плота на берег другого острова — он очень большой и расположен дальше всех остальных от ворот Нью-Мунго. Остров зарос купами деревьев.

— Куда ты опоздал? — спрашивает Мара, восторженно разглядывая высокие стройные стволы, окружающие руины здания, которое когда-то стояло в центре острова.

— На Восход. Я должен был его вести.

Мальчик торопливо поднимается вверх по холму, мимо небольшого садика, в котором растут чахлые яблони, к роще, темнеющей в верхней части острова. Мара спешит следом, но, как только они оказываются под сенью густых ветвей, замирает, пораженная величием древних деревьев.

— Они такие прекрасные, — шепчет она, вдыхая живительный аромат зелени и осторожно поглаживая прохладную, но живую колонну — древесный ствол.

Горбалса уже не видно, но всё еще слышно, и Мара идет на шуршание его пакетов. Потом она слышит, как он извиняется перед кем-то, а сделав еще несколько шагов, видит, что он стоит, окруженный какими-то людьми. Очевидно, до прихода мальчика люди эти — числом около двадцати — сидели вокруг дымящегося, уже прогоревшего костерка, разложенного посреди маленькой полянки. Как и Горбалс, они одеты в обрывки пластиковых пакетов — все, кроме одной очень старой женщины, оставшейся сидеть у костра. Похоже, что ее одежда сплетена из мхов, листьев и трав.

— Да погодите же! — взывает Горбалс к собеседникам, которые уже начинают растворяться между деревьями. — Я всю ночь работал над солнечной поэмой! Я так углубился в поиски слов, что забыл о времени, а потом заснул на траве и проспал. Останьтесь и послушайте, ну пожалуйста! А потом, у меня для вас есть кое-что еще. Смотрите, что я нашел!

— Некогда, Горбалс, оставь это до Заката, — смеется симпатичная девушка с сонным младенцем, висящем в большом пакете у нее за спиной. В следующее мгновение девушка видит Мару и изумленно застывает на месте.

— Бессмысленно оставлять ее до Заката, — возражает Горбалс. — Это поэма для Восхода!

— Бессмысленно не это, мальчик, — сухо говорит старуха в наряде из трав. Она такая же иссохшая, как старая яблоня, и лицо у нее бледное как луна. — Бессмысленны твои опоздания. Нам нужен такой поэт, на которого можно положиться. Ты же вечно опаздываешь, опаздываешь, опаздываешь…

Тут и она замечает Мару, и тоже смотрит на нее удивленно, настороженно.

— Кто это?!

— Я больше не буду опаздывать, — суетливо бормочет Горбалс. — Обещаю. Просто, когда я ухожу в слова, я забываю обо всем на свете. И где я, и…

— Кто? Этот? Человек? — сурово вопрошает старуха. Её немигающий взгляд пугает Мару.

Остальные люди, громко шурша пакетами, возвращаются на поляну.

— Да, я нашёл человека! — восклицает Горбалс. — И это другая причина, по которой я опоздал.

Шуршащие люди окружают Мару. У них, как и у Горбалса, большие круглые глаза и мертвенно-бледные лица.

Они напряженно замирают вокруг, окутанные полумраком и похожие на духов Нижнего Мира.

— Это Мара Горькая, — сообщает Горбалс. — И это не место. И она не из небесных жителей. Я так и не понял, откуда она…

— Мара Бэлл, — поправляет его Мара.

— Бэлл? — удивленно переспрашивает старуха.

Девушка с младенцем подходит поближе, чтобы рассмотреть Марину куртку. В полумраке ее глаза, аккуратные темно-русые косы и даже кожа кажутся зеленоватыми, под стать траве и листьям.

Она робко дотрагивается до рукава куртки.

— Она такая нежная и мягкая, как пух, и блестит как лунный свет. — В круглых глазах девушки вспыхивает жгучее любопытство. — Из чего она сделана?

— Кажется, из нейлона, — говорит Мара. Ее куртка, да и все остальные вещички тоже — старые, потрепанные, ношеные-переношеные. Все они были изготовлены задолго до того, как изменился мир.

— Нейлон? — девушка морщит лоб.

Мара пытается вспомнить, что Тэйн рассказывал ей о материалах погибшего мира.

— Это материал, который люди изготавливали давным-давно, так же, как и вашу пластиковую одежду.

Девушка трогает свой пакетный наряд, который, в отличии от лохмотьев Гор6алса, аккуратно облегает её ладную фигурку.

— Мы находим одежду на деревьях, среди развалин и в воде, — говорит она. — В ней хорошо, когда идёт дождь, но плохо в жару. А где ты нашла это?

— В шкафу у себя дома, — улыбается Мара. — Это бабушкина куртка. Она очень старая.

— Я же объясняла тебе, Бруми-ло[4], — скрипит старуха в одежде из трав. — Я ведь рассказывала тебе и про нейлон, и про пластик, и про все остальные искусственные мерзости. Но ты не слушаешь меня, не слушаешь глупую старуху, которая, по-твоему, ничего не смыслит в окружающем мире. А я говорю, что надо пользоваться натуральными дарами Земли.

Старуха одаривает ее недовольным взглядом, и Бруми-ло заливается краской.

— Но… но все вокруг — это дары Земли, — настаивает она, не отрывая глаз от Мары и ее одежды. — Ведь все эти вещи берутся не из пустоты.

Старуха сердито фыркает и продолжает сосредоточенно рассматривать Мару. Неожиданно, встретившись с девочкой взглядом, она громко ахает.

— Да хватит тебе, Бруми-ло, — говорит Горбалс. — Мара не такая, как мы. Она странная.

— Я не странная! — возмущается Мара.

— Для нас странная, — улыбается Горбалс. — Даже очень. Мы никогда ничего подобного не видали. — Он касается ее носа. — Коричневое лицо с рыжими пятнышками на носу.

— Пятнышками? — Мара ощупывает свой нос, но ничего не чувствует. — Это ты про веснушки?

Бледнолицые люди разражаются смехом. «Веснушки, веснушки!» — повторяют они на разные лады.

— А что такое веснушки? — со смехом спрашивает Горбалс. — Веснушки, веснушки… Какое тёплое, весёлое слово.

— Они появляются от солнца. — Неожиданно Мара понимает, почему у этих людей такие совиные глаза и бледные лица. Им попросту не хватает солнечного света. — Веснушки — это маленькие солнечные пятнышки.

Люди взволнованно переговариваются, шуршат пакетами. Старуха поднимается со своего места у костра.

— Так ты из внешнего мира? — резко спрашивает она. — Из солнечного мира?

Мара кивает.

— С острова на севере отсюда.

— С острова за пределами стены?! — Старуха вся дрожит.

— Да. С острова под названием Винг, в Атлантическом океане.

Все громко ахают.

— Мы думали, что в мире не осталось таких мест, кроме нашего, — объясняет Горбалс, бросая взгляд на городскую стену. — Раньше, давным-давно, наши люди пытались пробраться за пределы большой стены, чтобы посмотреть, что там. Некоторых схватили небесные жители, ну а те, кто выбрался — те уже не вернулись.

— Думаю, теперь там действительно больше ничего нет, — тихо говорит Мара. — Мой остров ушел под воду…

В глазах окруживших её людей читается жалость.

— Много лет никто уже не проникал за ворота, кроме крысоедов, — вставляет женщина с длинными-предлинными темными волосами. Они заплетены в толстую косу, свисающую чуть ли не до земли.

— Крысо…? — Мара морщит лоб. — Вы имеете в виду водяную шпану? Одичавших детей?

Старуха делает шаг вперёд и медленно протягивает Маре свою скрюченную руку. Мара берется за нее — рука теплая и крепкая, хотя и дрожит немного.

— Добро пожаловать, Мара Бэлл с острова Винг в Атлантическом океане. Добро пожаловать на Голубиный Холм, родной остров древогнездов. Я — старуха Кэндлриггс[5]. Мы тебя давно ждем.

Мара испуганно отшатывается.

— Меня? Извините, но вы ошибаетесь. Я попала сюда совершенно случайно, просто чудом. Всё висело на волоске…

— На каком волоске? — спрашивает Горбалс, с интересом разглядывая ее волосы.

Старуха Кэндлриггс жестом велит Горбалсу умолкнуть. Она смотрит на Мару сияющими глазами, и голос ее дрожит от волнения.

— Камень предсказал, что ты однажды появишься. — Она поворачивается к остальным. — Вы только взгляните на нее! Видите?! Это же Лицо на Камне, та самая, которую мы ждали. Древогнезды, время пришло. Предсказание начинает сбываться!

Все древогнёзды, не отрываясь, смотрят на Мару. А Мара смотрит в древние совиные глаза Кэндлриггс и содрогается еще до того, как та произносит следующую фразу.

— Камень рассказал нам о тебе, Мара Бэлл. Теперь, когда ты здесь, предсказание сбудется.

Предсказание

Чтобы не встречаться с благоговейными взглядами древогнездов, Мара поворачивается к Горбалсу. — Что за предсказание? — тревожно спрашивает она.

Но Горбалс смотрит на нее не менее восхищенно, чем все остальные.

— Это ошибка, — говорит им Мара. — Я не та, за кого вы меня принимаете. Я потеряла дом, семью, всех людей, которых любила, и оказалась здесь только потому, что мне больше некуда было деваться. В мире за стеной у меня ничего не осталось.

— Извини что упал на тебя, — приглушенным голосом говори Горбалс. — Я же не знал, кто ты…

Мара отступает назад, мотая головой. Кэндлриггс мягко кладет руку ей на плечо.

— Мы не можем заставить тебя остаться, — говорит старуха. — Но, если хочешь, я покажу тебе Камень предсказаний, и ты узнаешь, кто ты такая.

Я и так знаю, кто я такая, думает Мара. И я не хочу быть той, про кого вы думаете.

И всё же ей чертовски интересно узнать про предсказание. Что может быть общего у нее, Мары, с этими странными жителями Нижнего Мира?!

И, сгорая от любопытства, Мара послушно идет за старухой.

Всей компанией они садятся на плоты и плывут по дымящейся воде мимо острых шпилей и островков, переходя из тени в пятна солнечного света и снова возвращаясь в тень, отбрасываемую воздушными туннелями Нью-Мунго. Они минуют развалины моста, которые кишмя кишат водяной шпаной. Мальчишки облепили ржавый остов древнего транспортного средства. — Мара знает, что оно называлось автобусом — и, как с вышки, хохоча и веселясь, прыгают с его крыши в глубокую мутную воду.

Становится жарко, и древогнезды скидывают большую часть своей пластиковой одежды. В воздухе — ни ветерка. Городская стена напоминает Маре стенки огромной кастрюли-скороварки, а ажурные конструкции Нью-Мунго — решетку гриля, под которой в полуденном жаре плавится Нижний Мир. Кажется, от духоты не страдает только Кэндлриггс в своем травяном наряде.

— Далеко еще? — Мара снимает куртку, изнемогая от жары, голода и жажды. — Я больше не могу!

Кэндлриггс лезет в глубокий карман, приделанный к ее балахону, и достает кожаную флягу. Затем, вытащив пробку, протягивает флягу Маре.

— Пей, — говорит она.

Мара жадно пьет. Густой ароматный напиток освежает пересохший рот; Маре кажется, что восхитительная жидкость растекается по нервам, щекоча кожу на затылке и веки, успокаивая, утешая. Она делает еще один глоток. Напиток сладкий, но крепкий. Как вкусно!

— Что это? — выдыхает Мара, с трудом отрываясь от фляги прежде, чем допьет ее содержимое одним, последним, глотком.

— Медвяный сидр, — говорит Кэндлриггс. — Мед, травы и сок диких яблок. Несколько капель успокоят тебя, еще несколько развеселят, а избыток — усыпит.

— Если только ты не Поллок, — вставляет Горбалс. — Потому что тогда ты выпьешь столько, что начнешь буянить и драться со всеми подряд, даже с утками.

Все смеются, кроме парня с недобрыми глазами, прикрытыми тяжелыми веками, который, видимо, и есть Поллок[6]. Он отвечает Горбалсу яростным взглядом.

Но Горбалс уже указывает куда-то вперед — из тумана выступает колдовская черная шляпа. Это шпиль центральной башни огромного, похожего на замок, здания. По-видимому, здание стояло на холме — оно почти полностью возвышается над водой. Напротив торчат полузатонувшие развалины обширного строения, увенчанного башнями и башенками; его стены испещрены многочисленным окнами и арками. Плоты древогнездов направляются к зданию с башенками.

— Что это за дома? — спрашивает Мара. Она не может оторвать глаз от черной шляпы волшебника, которая кажется ажурной, — настолько тонка и воздушна покрывающая ее каменная резьба.

— Это места предсказаний, — отвечает Горбалс. — Старинные места, где погибший мир оставил на камне особые знаки. А теперь посмотри вон туда: это статуя Тэнью.

Он указывает на одну из башенок. Там, в арке, сидит молодая женщина. В одной руке у нее молоток, в другой — маленькая лодка, а на коленях лежит открытая книга. Ноги женщины обвивают каменные корни деревьев, а глаза смотрят куда-то вдаль, поверх городской стены. Мара поднимает голову, и у нее перехватывает дыхание.

Это каменное лицо — её лицо.

— Это совпадение, — упорно твердит Мара. — Она просто немного похожа на меня.

Однако, несмотря на жару, ее пробирает дрожь. Хотя левую половину лица Тэнью рассекает уродливая трещина, Мара видит, что женщина действительно очень похожа на нее. Да чего уж там, статуя — ее зеркальное отражение в камне! Мара хочет отвернуться от статуи, но не может.

— Твое лицо изображено не только здесь, оно высечено повсюду в затонувшем городе.

Древогнёзды не отрываясь смотрят на Мару. Ей некуда спрятаться от этих круглых совиных глаз, которые таращатся на неё сквозь душную влажную дымку.

— Но как это могу быть я?! Это же невозможно! Этому зданию сотни лет. А мне всего пятнадцать…

Но они продолжают глазеть, будто ожидают, что она сейчас же, не сходя с места, сотворит какое-нибудь чудо.

— Чего вы от меня хотите?! Что вам от меня нужно?! — Маре становится страшно.

Старуха Кэндлриггс мягко трогает её за плечо.

— Если ты не знаешь, зачем ты здесь, мы поступим так, как велит Предсказание.

— Это как? — спрашивает Мара.

— Камень предсказывает: чему быть — того не миновать, — говорит Кэндлриггс. — Ты здесь. И то, что высечено в камне, станет реальностью.

Но что высечено в камне? Мара вопросительно смотрит на каменную женщину с ее, Мариным, лицом.

— Это всего лишь статуя, — повторяет она снова и снова, а сама не может отвести глаз от собственного изображения.

Кэндлриггс поднимает костлявую руку, указывает на резьбу в другой части здания:

— Посмотри на эту историю в камне. Она рассказывает о рыбе с кольцом, колоколе, птице и дереве. Их изображения есть повсюду, по всему городу. Мы живем верой в эту историю, в то, что в один прекрасный день все эти символы соединятся вместе. Когда это произойдет, свершится Предсказание Камня, и мы освободимся от этого гиблого места. Мы найдем себе новый дом во внешнем мире. И теперь, когда появилась ты, Предсказание начнет сбываться, потому что Тэнью — главная героиня истории. А ты — вылитая Тэнью.

— Но я — это не она! — горячо возражает Мара, однако тут же умолкает, и по спине у нее снова бегут мурашки страха, потому что древогнезды начинают декламировать хором, нараспев:

— И всё равно я не понимаю. Что именно предсказывает Камень? — спрашивает Мара. — Что это за рыба с кольцом и всё остальное?

— Мы узнаем это, когда придет время, — отвечает Горбалс. — Мы думали, что ты знаешь и расскажешь нам.

— Но я не знаю, — беспомощно восклицает Мара.

— Ты Лицо на Камне. Ты должна знать, — говорит Горбалс, и в голосе его слышатся обвиняющие нотки.

— Но я не знаю! — повторяет Мара. — Извините. Видимо, я все-таки не та, о ком вы думаете. Если бы это была я, я бы наверняка знала, о чём идет речь.

— Необязательно, — возражает Кэндлриггс. — Все мы странники в этой жизни. Никому не ведомо, что ожидает его в пути до тех пор, покуда это не произойдет. А наше путешествие к деревьям должно начаться сейчас, — добавляет она, обращаясь к остальным древогнездам и бросая взгляд на небо, мерцающее между воздушными туннелями Нью-Мунго. — Мне не нравится, как выглядит небо. Похоже на затишье перед бурей. Нам пора возвращаться.

Древогнезды повинуются беспрекословно. Уже с плота Мара бросает последний взгляд на каменное изваяние. Она вспоминает, что Тэйн тоже умел предсказывать бурю. Наверное, такая способность приходит с возрастом; у человека вырабатывается особое внутреннее чутье. Воздух тяжелеет, в нём разливается напряжение. Быть может, буря очистит его… Мара опускает руку в воду в надежде ощутить хоть какую-то прохладу. Ей уже не важно, заражена это вода или нет, слишком уж жарко вокруг. Вообще, вода над затопленным городом выглядит чище, чем в лодочном лагере, и не пахнет сточной канавой. И всё же в воздухе висит какой-то неприятный кисловатый запах, похожий на дурной запах изо рта. Мара морщится.

— Я расскажу Маре легенду про Тэнью. А вы тоже послушайте, — объявляет Кэндлриггс. Древогнезды поудобнее рассаживаются на плотах. — Давным-давно на одном острове жила-была девушка, — начинает Кэндлриггс...

Мара, холодея, слушает легенду про Тэнью, дочку древнего короля. Она ждала ребенка, а ее ни за что ни про что выгнали из дому, отправив в плавание по морям на утлом плоту. Ветер пригнал плот в тихую заводь в чужих краях, и там-то Тэнью и родила сына, который потом вырос и основал новый город.

— А звали его Мунго, — говорит Кэндлриггс. — А город. который он основал, лежит сейчас в воде у нас под ногами. Но имя его продолжает жить в названии небесного города[7].

Она поворачивается к Маре.

— Тэнью была матерью Мунго. И ее лицо, вырезанное в камне, встречается повсюду. Так же, как и изображение рыбы с кольцом, колокола, птицы и дерева. Вся история началась с Тэнью. Если бы не она, на этом месте никогда бы не был основан старый город. А ты новая Тэнью, Мара. С тебя начнется наша новая история. Ты наша спасительница.

— И не только! — восклицает Горбалс. — Она еще и колокол! Мара Бэлл! Ведь Бэлл означает «колокол».

— Колокол, звон которого предвещает начало нового дня, — задумчиво кивает Кэндлриггс.

Мара отворачивается, не в силах выдержать исполненные надежды взгляды древогнездов, и склоняется к воде. Она просто не знает, что и думать. Всё это слишком странно, слишком неожиданно; просто слишком. Тут она замечает, что по воде что-то плывет. Книга! Еще несколько взмахов веслами, и до нее можно будет дотянуться. Как только плот делает очередной рывок вперед, она нагибается и пытается выловить книгу, но та настолько пропиталась водой, что разваливается у нее в руках. В результате Маре удается поймать лишь несколько разрозненных страниц.

— Смотрите! — кричит она остальным. — Книга!

— Их здесь полно, — застенчиво говорит Бруми-ло. Они почти не разговаривали с момента первой встречи. После того, как Кэндлриггс во всеуслышание объявила, что Мара — это Лицо на Камне, древогнезды обращаются с ней так, словно она какая-то необыкновенная — сошедший на Землю ангел, никак не меньше.

— Книги плывут из дурного места, — Бруми-ло кивает на высокое черное здание, увенчанное шляпой волшебника. — Они загрязняют воду. Мы их сушим, чтобы можно было подбрасывать в костер.

— Подбрасывать в костер! — ахает Мара. — Но в них же полно всяких историй, и картинок, и разной полезной информации.

Вот бы Роуэн ужаснулся, если бы узнал, думает Мара. И тут же ужасается сама, вспомнив, в каком состоянии оставила своего друга. Жив ли он? Только бы он не умер до того, как она, Мара, придумает, как ему помочь. Если бы она могла перенести его через стену! Прямо сейчас!

— Нам не нужны книги, — голос Кэндлриггс звучит сурово, но Мара благодарна старухе за то, что та прервала ее страшные мысли. — У нас достаточно своих историй, и прекрасная память, и, если потребуется, мы сможем сочинить кучу новых. А Горбалс слагает нам стихи…

— Может быть, книги нужны Горбалсу, — хмыкает Поллок, парень с недобрым взглядом. Пристроившись рядом с Бруми-ло, он играет с ее малышом. — У него даже память такая же нескладная, как и он сам.

— Мне не нужны книги, мне нужны слова! — вспыхивает Горбалс. Он пытается повернуться к Поллоку, но от его резкого движения плот начинает опасно качаться на воде. — Не смей меня оскорблять! Ты, вообще, только и делаешь, что ползаешь по кустам, словно крысоед.

— Я охотник! А вот ты — не поэт, — цедит Поллок, краснея от обиды, что его обозвали крысоедом. — Ты просто бесполезный и неуклюжий увалень, который играется со словами, потому что ему не по плечу настоящая мужская работа!

— Чтобы стать поэтом, требуется целая жизнь, — взрывается Горбалс. — А научиться охотиться можно за день. Ты, может, и охотник, но и вор к тому же…

— Что имею, то мое, — презрительно сплевывает Поллок.

— Поллок, прекрати, — шепчет Бруми-ло. Ее голова низко опущена, и Мара с удивлением замечает, что девушка расстроена чуть ли не до слез.

— Поллок Полхорош, постарайся вести себя соответственно своему имени, — сурово приказывает Кэндлриггс. — А иначе я переименую тебя в Нехорош. Попридержи свой длинный язык. Или ты хочешь подраться прямо здесь, на плоту, и опрокинуть нас всех в воду? И своего ребенка тоже? — Она оборачивается к Горбалсу. — А ты угомонись и сиди спокойно. Поэт должен тратить силу на слова, а не на рыцарские поединки. И вообще, ты намерен участвовать в Закате, или нам опять придется делать всё самим, как сегодня утром?

Горбалс молчит, сгорая от стыда, и Поллок держит язык за зубами, но оба продолжают испепелять друг друга ненавидящими взглядами до тех пор, пока плот не врезается в пологий берег острова древогнездов.

— Хочешь посмотреть книжку, когда я ее высушу? — спрашивает Мара у Горбалса, пока они поднимаются мимо яблоневого сада к деревьям, растущим на вершине Голубиного Холма.

Но Горбалс даже не смотрит на пропитанные водой страницы. Он продолжает сверлить взглядом спину идущего впереди Поллока.

— Гиблая крыса! — яростно цедит он сквозь зубы.

— Горбалс! — Бруми-ло приходит в ужас. — К тебе обращается Лицо на Камне! — Впрочем, сама она косится на книгу так, словно из влажных страниц, того и гляди, выползет ядовитая змея.

— Пожалуйста, не зови меня так! — Мара натянуто улыбается. — Я не Лицо на Камне, честное слово. Зови меня Мара.

— Мара… — Бруми-ло нерешительно покусывает губу. — Мы сейчас будем готовить еду. Ты останешься с нами?

Они входят в рощу на вершине Голубиного Холма. Наклонившись, девушка достает из глиняного горшка, стоящего меж корней дуба, несколько картофелин и морковок.

— Похоже, будет сильная буря, — замечает она. — Кэндлриггс спрашивает, не хочешь ли ты остаться на ночь и перегнездовать у нас? Здесь ты будешь в безопасности.

Перегнездовать?! О чём это она? Мара смотрит на деревья. А ведь и Горбалс спрашивал, где ее гнездо… И тут она их видит, — огромные, в человеческий рост, гнезда, свитые среди ветвей. Изумлению ее нет предела.

Но очень скоро внимание ее привлекает запах съестного. При виде Бруми-ло и остальных, готовящих еду, Мара чувствует, как ноет и урчит пустой желудок. Когда же она ела в последний раз? Единственная пища, которую она может вспомнить, это сидр, которым ее угостила Кэндлриггс. Неожиданно Мара понимает, что совсем обессилела; она буквально дрожит от голода. Листья на деревьях тоже дрожат — погода меняется; по воде пробегает рябь. В кронах деревьев тревожно перекликаются дикие голуби. Теперь и она видит, что надвигается буря. Мара чувствует, как вибрирует воздух, ощущает странный железистый запах, который приносит ветер.

И снова она вспоминает про Роуэна и других обитателей лодочного лагеря. Что с ними будет во время шторма? Она-то в безопасности, но как помочь остальным? Завтра она обязательно подумает об этом. Но сегодня ей нужно отыскать кое-кого здесь, в Нижнем Мире, — Винга, маленького «замурзанного ангела».

— Я должна найти ребенка, который привез меня сюда, — говорит она Бруми-ло. — Он поранился, и я хочу убедиться, что с ним всё в порядке.

Мара была так поглощена общением с древогнездами, что за весь день ни разу не вспомнила о Винге.

— Это малыш с твоего острова? — обеспокоенно спрашивает Бруми-ло.

— Нет, это один из брошенных детей, которые живут в соборе. Их там целая толпа.

— Крысоеды? — Бруми-ло морщит нос. — Держись подальше от этих грязных зверьков. Они очень опасны, и от них можно заразиться болезнями, которые они подхватывают, когда плещутся в отравленной воде и играют с крысами среди развалин. Они размножаются, едва выйдя из детского возраста, но, к счастью, умирают, не успев стать взрослыми. Или их забирают. Я их и близко не подпущу к своему малышу!

Тут Бруми-ло вспоминает, что разговаривает с Лицом на Камне, и, вспыхнув, прикусывает язычок.

Мара хмурится.

— Винг не крысоед, он просто несчастный ребенок, о котором некому было позаботиться. И я не допущу, чтобы он умер, я буду за ним ухаживать! Я уже поняла, что это странные дети, но вы для меня все странные. Вы не такие, как те люди, среди которых я жила раньше.

— Они ужасные существа, — настаивает Бруми-ло. — Пожалуйста, расскажи нам о своем народе, — горячо просит она, нарезая овощи каменным ножом. — Сейчас нам еще нужно многое успеть сделать, но на Закате, пожалуйста, расскажи нам свою историю.

— Возможно, сегодня Заката не будет, — предупреждает Горбалс, нюхая воздух и всматриваясь в быстро темнеющее небо, маячащее между переходами Нью-Мунго. — Может, сегодня придется сразу же отправляться в гнездо.

— Тогда мне срочно нужно найти Винга, — восклицает Мара. — Я хочу убедиться, что он в безопасности. — Неожиданно ей в голову приходит мысль. — Послушай, Бруми-ло, если Лицо на Камне попросит древогнездов пустить к себе ребенка, который привез ее к вам, вы ведь не сможете отказать?

Бруми-ло в смущении опускает глаза.

— Нет, конечно, — говорит она наконец. — Будь осторожна! — кричит она вслед Маре, которая уже мчится к плотам.

Вспышка молнии распарывает небо, гремит гром. Нью-Мунго содрогается от грохота. Мара вспоминает лицо, вырезанное в камне и так похожее на ее собственное, и ее охватывает волнение.

Это просто буря на меня так действует, успокаивает она себя. Но что, если всё это правда, и я действительно та самая, за которую они меня принимают?

Кем бы она ни была, но впервые с того дня, как она покинула свой родной остров, Мара вновь чувствует себя живой.

Перезвон

В блеклом свете дня «кафедральный собор города Глазго» кажется пёстрым от игры теней. Мара, щурясь, всматривается в цветные пятна, которые бросают на пол осколки витражей, когда-то украшавших высокие стрельчатые окна. В воздухе кружатся мириады разноцветных пылинок, напоминающих Маре крошечные фонарики. И хотя собор звенит от воплей играющей и беснующейся водяной шпаны, от древних каменных стен исходит ощущение глубокого покоя.

Наконец Мара замечает Винга. Мальчишка примостился у ног одной из статуй, что скрываются в нишах по всему собору. Каменное лицо статуи — она изображает мужчину в утыканном колючками венце — с мягкой улыбкой взирает на ребенка, словно не носятся вокруг сотни других таких же голых и грязных детей. А Винг разложил вокруг ног каменного изваяния кусочки цветного стекла и как живому человеку улыбается ему в ответ.

Мара вспоминает легенды старой религии, которую некогда исповедовали на Винге. Этот мужчина в терновом венце считался сыном Бога, но почему-то не смог или не захотел спасти себя от мучительной смерти на кресте. Мара никогда не понимала этой легенды. Как можно отказаться от спасения, если спастись можно?!

— Винг! — зовет она мальчишку. — Ты как? Прости, что бросила тебя. Понимаешь, я встретила людей… они живут на деревьях, на другом острове…

Мара умолкает — всё равно «замурзанный ангел» не понимает ни слова — и осматривается. Вокруг громоздятся горы мусора и отбросов.

— Ты не голоден? Ты поел? — Мара показывает пальцем на рот и одновременно трет рукой живот.

Винг демонстрирует ей разорванного пополам голубя. Мара с отвращением замечает кровь, стекающую с его подбородка; в одном кулаке он сжимает голову птицы. Он пожирает ее сырой! Но еще больше пугает ее собственный голод, такой сильный, что на какое-то мгновение она забывает о брезгливости. Ей хочется вырвать птицу из рук мальчишки и вонзиться зубами в сочное нежное мясо. Мара поспешно отводит глаза.

Сзади раздается отчаянный вопль, и Мара стремительно оборачивается: девчонка лет десяти пытается вырвать из рук девочки помладше зеленую пластиковую бутылку. Яркий разноцветный мусор заменяет водяной шпане игрушки; по всему собору высятся груды самых разных предметов, аккуратно разложенных по цветам. Вокруг них и из-за них идет постоянная возня — то игры, то драки.

Но глаза десятилетней девчонки, набросившейся на маленькую, пылают совсем не детской злобой.

— Эй! — кричит Мара.

Она пытается оттащить забияку от её жертвы, и та, проворно обернувшись, кидается на Мару: кусается, царапается, дерется руками и ногами. Мара отбивается, как может. Вокруг быстро собирается толпа. Винг тоже здесь: он с нескрываемым интересом наблюдает за происходящим, однако, судя по всему, вмешаться ему и в голову не приходит. Маре вдруг становится страшно от его безразличия, от жестокости этих маленьких дикарей. Она кидается бежать. Рывком распахивает тяжелую дверь собора и мчится вниз, к воде, где ее уже поджидает Горбалс. Высоко над головой он держит мерцающий фонарик, — чтобы Мара сразу же заметила его в быстро сгущающемся сумраке.

Мара подбегает к нему, перепуганная и растерянная. Горбалс поспешно берет её за руку и помогает перебраться на плот. Его плохое настроение, кажется, прошло, и он смотрит на девочку сочувственно и озабоченно.

— Что случилось?

У Мары дрожат губы. Чтобы не расплакаться, она сжимает их покрепче.

— Я приехал за тобой, потому что на воде неспокойно. — Он вздыхает. — Послушай, Мара, эти крысоеды… они дикие и очень опасные.

Мара кивает, пытаясь унять дрожь. Горбалс деликатно молчит, не спрашивая о происхождении глубокой рваной раны у неё на лице. Ни слова не говоря, он находит в траве большой листок подорожника и, сорвав, осторожно прикладывает к её окровавленной щеке. Мара бормочет слова благодарности и прижимает прохладный лист к горящей ране. Всё её возбуждение куда-то улетучилось; ей снова становится страшно и одиноко в этом чужом и тёмном мире.

— Терпеть не могу это место. Гиблое оно… — бурчит Горбалс, кладёт фонарик Маре на колени и принимается грести наперерез волнам, направляя плот в сторону от кладбища и собора. Горбалс умело обходит стороной шеренгу торчащих из воды столбов: в мерцающем свете фонарика видно, что каждый столб украшают изображения рыбы, кольца и дерева.

— Тебе лучше держаться отсюда подальше. Да и мне тоже, — говорит он.

— Что ты имеешь в виду? Что значит гиблое? — спрашивает Мара, с интересом разглядывая странный, сплетённый из ветвей фонарик. Плетёная клеточка наполнена светляками, от которых и исходит этот нежный мерцающий свет.

— Гиблое — значит затонувшее, погибшее, сгинувшее. На соборном холме и в воде полно всякого гиблого добра. Смотри, в темноте его хорошо видно.

Мара склоняется к воде и снова видит призрачное сияние, идущее от затонувшего города.

— Это фосс.

— Фосс? — не понимает Мара.

— Свечение, идущее от гиблых вещей. Никогда не трогай их, — предупреждает Горбалс. — Это очень опасно.

Внезапно у Мары над головой раздаётся пронзительный визг, и прямо на неё откуда-то сверху пикирует здоровенная черная тварь. Завопив от ужаса, девочка пытается скинуть тварь с себя. Та, оскалив мелкие острые зубы, тычется жуткой мордой в фонарик, пытаясь добраться до светляков.

— Пошла вон, дрянь! — Горбалс сшибает тварь веслом, и та, высоко подлетев в воздух, исчезает в темноте. Через секунду слышится всплеск — тварь плюхается в воду.

— Мерзкие летучие мыши, — раздраженно говорит Горбалс. — Вечно охотятся на светлячков…

— Это была летучая мышь?! — ахает Мара. — Впервые вижу такую огромную и злобную.

На Винге тоже водились летучие мышки, только те были маленькими безобидными зверьками, мирно живущими в церкви и на чердаках амбаров. А эта гадость больше похожа на летучую кошку, чем на мышку…

Они подплывают к Голубиному Холму. Горбалс озабоченно смотрит на гнущиеся от ветра деревья.

— Сегодня Заката не будет. Буря не даст развести костёр. Но истории-то у нас всё равно останутся. Ты обязательно должна рассказать нам о себе. Мы обожаем истории.

— Мою историю? — переспрашивает Мара, сходя на землю. Она вовсе не уверена, что у неё хватит сил и мужества рассказать о себе.

Она помогает Горбалсу оттащить плот подальше от воды. На холме, среди сухих яблонь, испуганно мечутся овцы. Неожиданно на лицо Маре падает тяжёлая теплая капля, а откуда-то сверху доносится странный металлический шум. Она удивлённо вскидывает голову — это дождь стучит по конструкциям небесного города!

Горбалс, кряхтя, водружает на плот несколько тяжёлых камней — чтобы ветер не утащил.

— Ты наверняка знаешь какие-нибудь истории, — говорит он. — Они помогают нам жить, а миру — вертеться. Но, Мара, что касается крысоедов… Бруми-ло права. Они совершенно дикие! Как звери. Они живут очень мало; рано размножаются и вскоре умирают. Языка у них нет, но они живут стаями и действуют сообща. Они не люди.

— Но они очень похожи на нас. И они люди — дети. Одичавшие, но все-таки дети. Никому нет до них дела, все их бросили. Но они заслуживают доброты и заботы, а не ненависти.

Горбалс бросает на неё удивлённый взгляд.

— Если честно, мне это никогда не приходило в голову. Но… — В неверном свете фонарика Мара видит, что он улыбается, — тебе что, действительно жалко того крысоеда, который разодрал твоё лицо?

— В данный момент не очень, — отвечает она с кривой усмешкой.

Следуя за фонариком, подпрыгивающим в руке Горбалса, Мара поднимается по Голубиному Холму и входит в рощу. Поляна пуста. Вокруг — ни души. Только шумит ветер, да где-то вдали раздаётся металлический перестук, от которого девочке снова становится не по себе.

— А где все? — спрашивает она.

— Уже угнездились, — отвечает Горбалс. Отпихнув пасущуюся козу, он ловко взбирается по верёвочной лестнице, свисающей с каштана, и исчезает в одном из больших гнёзд, которые Мара заметила еще днём. Со всех деревьев на неё пялятся круглые совиные глаза древогнёздов, которые уютно устроились в своих странных жилищах, слабо освещенных светляковыми фонариками.

— Лезь ко мне, — зовет Горбалс. — Места хватит.

Из соседних гнёзд слышится приглушённый смех.

— Я лучше здесь посижу, — смущённо отвечает Мара.

Съёжившись, она устраивается под каштаном. По обе стороны от неё, словно ручки кресла, торчат здоровенные корни. Еще через корень пристроилась на ночлег парочка цыплят.

— Она не хочет гнездовать с тобой, — доносится откуда-то сверху голос Кэндлриггс. — Мара! — зовёт старуха, пытаясь перекричать шум ветра. — Пожалуйста, поднимайся сюда и раздели со мной Большое гнездо.

По лестнице, искусно свитой из корней и трав, Мара взбирается на старый дуб и заползает в просторное гнездо. При свете фонарика видно, что оно прочно прикреплено к самым толстым ветвям и выложено изнутри мягким мхом. Сверху гнездо прикрыто сплетенным из ветвей навесом.

Кэндлриггс протягивает Маре теплый свёрток. Понюхав, девочка торопливо разворачивает листья и жадно накидывается на толстенькие картофельные блины с сочной начинкой из овощей и душистых трав. В жизни она не ела ничего вкуснее!

Насытившись, она прислоняется головой к стенке гнезда, и Кэндлриггс заботливо укутывает её одеялом из мха. Мара с наслаждением свёртывается калачиком, но тут же снова садится. Над головой слышится яростное завывание ветра; деревья гнутся и качаются под его мощными порывами, и у Мары виновато сжимается сердце. Как там Роуэн и остальные? Голодные, больные, грязные, в этом ужасном лодочном лагере, на таком ветру! Она живо представляет себе, как шторм швыряет лодки об городскую стену. Затем у неё перед глазами встаёт другая картина: гигантская волна накатывает на крошечную рыбачью лодчонку, на мгновение нависает стеной и тут же с грохотом обрушивается вниз. И лодки больше нет — только колышется чёрная громада океана.

Мара плачет о своей семье, и ветер разносит ее плач над Нижним Миром. Затихают древогнёзды, которые только что нетерпеливо шуршали в своих гнёздах в предвкушении свежей истории. Кэндлриггс ласково подсовывает Маре одеяло и, взяв её за руку, говорит, что история подождёт до следующего раза, а сейчас ей лучше заснуть.

Но измученная и смертельно усталая Мара боится спать; боится увидеть во сне маленькую лодку и огромную волну. И тогда, чтобы отогнать сон, она начинает рассказывать про свой остров, который поглотил океан. Она рассказывает про Тэйна, про потерянных друзей, про ужасный лодочный лагерь, гигантской опухолью наросший с наружной стороны стены. Рассказывает, как попала в Нижний Мир, о том, что ей никогда не удалось бы этого сделать, если б не дикий мальчишка — крысоед Винг…

Мара ничего не говорит о своих родителях — просто не может, — но чувствует, что древогнёзды догадываются, о чём она умолчала, и понимают, почему она это сделала.

Закончив говорить, Мара слышит вокруг только шум бури. Древогнёзды молчат. Быть может, они заснули, убаюканные её несвязным рассказом? Или не слышали её из-за ветра? У лежащей рядом Кэндлриггс глаза плотно закрыты, губы сурово сжаты. Тогда Мара выглядывает из гнезда — отовсюду, из переплетения слабо освещённых ветвей, на неё смотрят глаза — сочувственно, ласково, понимающе.

— Горбалс, — произносит наконец Кэндлриггс; голос её дрожит от волнения. — Расскажи Маре хорошую историю, которая поможет ей уснуть в эту бурную ночь в этом безжалостном мире.

— А нас не унесёт ветром? — спрашивает Мара, когда очередной порыв яростно сгибает деревья и встряхивает гнёзда.

— Конечно, нет, — успокаивает её Кэндлриггс. — Наши гнёзда сплетены так же крепко, как птичьи. И потом, в такие ночи, как сегодняшняя, из-под воды поднимаются духи предков, чтобы оберегать нас. Слышишь, как они поют среди ветвей?

Мара прислушивается, но слышит лишь вой ветра да уханье совы. Однако через некоторое время ей, действительно, начинает казаться, будто среди ветвей раздаётся пение невидимого хора. Быть может, духи её предков тоже там? Они присматривают за ней и поют ей, чтобы она спала спокойно.

— Давным-давно, — начинает Горбалс, — жила-была девочка…

Он рассказывает историю про девочку, которую утащил в чужие неведомые края страшный ураган. Она бродила там до тех пор, пока не пришла к радуге. И девочка пошла по этой радуге, пошла до самого её конца. Она сама не знала, куда и зачем идёт, знала только, что должна идти.

— И, добравшись до конца радуги, она нашла слиток золота, — говорит Горбалс.

— Слиток золота, слиток золота, — довольно перешептываются древогнёзды. И, убаюканная их шепотом, и шумом ветра, и покачиванием гнезда, Мара наконец засыпает.

Посреди ночи она неожиданно просыпается, но не от кошмара и не из-за шторма. Под её деревом кто-то есть! Она это чувствует. Выглянув из гнезда, она встречается взглядом с янтарными глазами лисы. Лиса сидит неподвижно и смотрит не мигая — просто сидит и смотрит на Мару. А Мара смотрит на лису, и мурашки бегут у неё по коже, потому что она вспоминает киберлиса и его гипнотический взгляд.

Я тебя обязательно найду, обязательно, мысленно клянется Мара, закрывает глаза и снова проваливается в сон.

На следующее утро вместо голубого неба меж переплетений ажурных переходов Нью-Мунго виднеется лишь тусклая белизна. Буря улеглась, и Нижний Мир погружён в густой серый туман, словно в кастрюлю с супом. Громко воркуют голуби, звонко распевают птицы, и Мара, разбуженная птичьим гомоном, удивляется, как можно так беспечно радоваться жизни после вчерашней бури. Она довольна потягивается, чувствуя себя свежей и отдохнувшей. Сегодня она хорошенько, с ног до головы, вымоется, постирает одежду, а потом, когда её длинные волосы высохнут, заплетёт их в косы — с ними не так жарко, как с распущенными волосами. Ну, а потом займётся исследованием Нижнего Мира и решит, что делать дальше.

— Кэндлриггс.

— Клайд.

— Молиндайнар.

— Спрингбёрн.

— Фирхилл.

— Паркхед.

— Айброкс.

Что это они там делают?! Мара высовывается из гнезда. Древогнёзды кружком сидят на земле. Каждый по очереди встаёт, громко называет своё имя и указывает рукой то в одну, то в другую сторону затонувшего города.

— Горбалс.

— Каукэдденс.

— Тронгейт.

— Гэллоугейт.

— Поссил.

— Поллок.

— Партик.

Когда очередь доходит до Бруми-ло, та поднимает своего малыша.

— А это мой бесценный маленький Клэйслэпс[8].

Малыш Клэйслэпс машет ручками и ножками, и все вокруг смеются, а потом начинают петь. Мара тоже смеётся. До чего же забавно, древогнёзды — ходячие районы, ожившие руки и ноги погибшего города.

Горбалс приносит Маре завтрак. Тарелка сплетена из осоки, ложка сделана из птичьего клюва, а вилка — из лапы. Мара решает, что лучше есть руками. Она пробует кусочек того, что смахивает на омлет с грибами. Омлет пахнет Нижним Миром — землёй и деревьями, темнотой и солью.

Потом Горбалс протягивает ей глиняную чашку с горячим ароматным питьём.

— Это чай из шиповника, но, если хочешь, могу заварить из крапивы, или из одуванчиков, или из мяты. Я добавил туда немножко мёда.

— Спасибо, мне нравится этот, — отвечает Мара. — А что это вы там делали?

— На Восходе и Закате мы вспоминаем районы города, в честь которых были названы, — объясняет Горбалс. — С каждым годом город всё больше и больше уходит под воду, а наш остров становится всё меньше и меньше. Когда-нибудь от него вообще ничего не останется.

— Совсем как мой остров! — восклицает Мара.

— Да, — мрачно кивает Горбалс. — В этом году вода поднялась гораздо выше, чем обычно. Если и на следующий год будет так же, мы останемся без дома. Как и ты. — Он внимательно смотрит на Мару. — И поэтому мы думаем, что ты всё-таки попала к нам не случайно. Предсказанию пора сбываться, а иначе мы все тут утопнем. Но мы верим, что символы сойдутся вместе, и тогда мы спасёмся. А ты нам в этом поможешь…

Мара беспомощно качает головой: её смущает надежда, светящаяся во взоре Горбалса. Тот робко касается её пораненной щеки.

— Молиндайнар вылечит твою рану специальной мазью. Да, кстати, Кэндлриггс спрашивала, не снилось ли тебе чего сегодня ночью.

— Снилось? — Пытаясь припомнить, Мара осторожно трогает пальцами рану. — Не помню. А что?

— Сны полны скрытых знаков и предсказаний. Кэндлриггс говорит, что по сну можно узнать, что ждёт тебя в будущем.

Мара вздыхает. И вдруг вспоминает.

— Я видела лису! — восклицает она. — Только не пойму, во сне это было или наяву.

— Лису, — сообщает Горбалс остальным. Теперь только Мара видит, что все древогнёзды в ожидании выстроились под Большим гнездом. — Ей кажется, что она видела во сне лису, но она не уверена.

Он терпеливо ждёт, пока Мара старается вспомнить что-нибудь ещё.

— Ну, она… просто смотрела на меня, и всё. Нет, всё-таки думаю, это была настоящая лиса.

И снова она думает про киберлиса. Как же ей до него добраться?! Или это всё-таки возможно? Пошарив по полу, Мара находит свой рюкзачок и, сунув в него руку, убеждается, что кибервиз на месте.

— Когда-то я знала одного лиса, — сообщает она Горбалсу. — Не настоящего, но, мне кажется, мы могли бы стать друзьями. У него были глаза друга.

Горбалс тут же устраивается поудобнее и выжидательно замирает, словно собирается выслушать занимательную историю.

— На твоём острове посреди океана? — подсказывает он.

— Не совсем… — Мара соображает, как объяснить, что такое киберпространство, человеку, одетому в обрывки пластиковых пакетов и живущему в гнезде на дереве. Она понятия не имеет, как.

— Ну, это было как во сне, но на самом деле не во сне. Вроде как по-настоящему, но не по-настоящему. Этот лис из другого мира.

— Ты была в другом мире?! — изумлению Горбалса нет предела.

— Типа того, — терпеливо объясняет Мара. — Но моё тело оставалось в этом мире, а сознание — в том, другом… Это делается с помощью машины под названием компьютер. Кибервиз.

— Волшебная машина! — восклицает Горбалс.

— Нет, — отвечает Мара.

Она решает пока не доставать кибервиз, потому что, если она покажет его Горбалсу и расскажет ему про Сеть и как туда попасть с помощью очков и палочки, он, чего доброго, решит, что это и вправду Колдовство. А ведь это и есть что-то вроде колдовства, думает Мара, выбираясь из Большого гнезда и спускаясь на землю. Колдовство, к которому она настолько привыкла, что воспринимает его как нечто само собой разумеющееся.

— Может быть, лиса — это знак, — говорит Горбалс позже, после того, как Мара вернулась из полуразрушенного дома на вершине холма, где дочиста отмылась в большой каменной ванне, наполненной тёплой дождевой водой.

— Знак чего? — спрашивает Мара, с наслаждением ощущая, как горит её кожа. Она чувствует себя свежей и сияющей чистотой. И снова может спокойно думать.

— Пока не знаю, — отвечает он. — Подождём — увидим.

— Не хочу ждать. Моя мама всегда говорила, что терпение — моё слабое место… — Мара улыбается сквозь слёзы: мысль о маме стальной иглой пронзает ей сердце. — А что, вы тут так и живёте? — поддразнивает она Горбалса. — Ждёте, когда что-нибудь случится?

— Да, — просто отвечает мальчик. — Мы живём и ждём знака, что должно что-то случиться. Это всё, что нам осталось.

— Неужели вы никогда не пробовали выбраться отсюда? Неужели никто не пытался узнать, что там, за стеной, или пробраться в небесный город? Или сесть в лодку и поплыть в открытый океан? Неужели вас никогда не интересовало, что делается снаружи?

Мара еще не успевает договорить до конца, как ей уже становится стыдно. А разве жители Винга вели себя иначе? Чем они лучше древогнёздов?

— Поначалу да, пытались, — хмуро отвечает Горбалс. — А потом поумнели. Слишком многие погибли или исчезли навсегда. И тогда мы поняли, что единственный способ выжить — это затаиться и верить в то, что однажды нас спасут. Мы поверили в Предсказание Камня. И оно сбывается. Теперь, когда ты здесь и символы соединяются, ждать осталось недолго. Скоро что-то произойдет.

— Ох, Горбалс, нет никаких символов! Пожалуйста, не ждите от меня спасения. Я даже не смогла помочь людям со своего острова, только сделала ещё хуже, чем было. Гораздо хуже, и теперь не знаю, что делать, — с отчаянием говорит Мара.

— Но я верю в Предсказание, — настаивает Горбалс. — И верю в символы. И они действительно соединяются! Например, рана на твоей щеке.

Мара осторожно трогает щеку — после того, как Молиндайнар смазала ее мазью, боль унялась. И тут она, вздрогнув, вспоминает трещину, обезобразившую лицо каменной девушки. Рана, которую нанесла маленькая дикарка, оказалась на том же самом месте, что и у Лица на Камне. А потом Мара вспоминает кое-что ещё — и холодеет. Трещину, пересекающую зеркальце на крышке резной шкатулки, подаренной ей Тэйном. Когда Мара смотрелась в зеркальце, эта трещина рассекала её лицо в том же самом месте, где теперь появилась подсыхающая рана, в том же самом месте, где была трещина на лице каменной истуканши, — с левой стороны!

Эти совпадения она объяснить не в силах. Но всё равно, несколько одинаковых трещин и царапин ещё не означают, что она и есть долгожданная спасительница древогнёздов.

— Как же вы жили на своём острове, если даже не умели читать знаки и символы? — неожиданно спрашивает Горбалс.

На это Мара не находит что ответить. Если бы она умела читать знаки, то вряд ли оказалась бы здесь, потерянная и потерявшая всех и всё.

Весь день Мара знакомится с окрестностями. Исследовав остров, она понимает, почему древогнёзды поселились именно здесь. Этот остров — самый большой, и гуще всего зарос деревьями. А кроме того, он расположен дальше остальных от центральных башен Нью-Мунго и, соответственно, от морской полиции. О существовании Нового Мира, в сумрачной тени которого живут здешние обитатели, напоминают лишь отдалённый вой сирены да волны, которые поднимаются, когда прибывает очередное грузовое судно.

В поисках Винга Мара добирается на плоту до соборного острова, а потом и до ржавого автобуса под мостом в никуда. Наконец она обнаруживает мальчишку среди развалин на верхушке Голубиного Холма. Его чумазое лицо выглядывает из-за большого красно-жёлтого знака, установленного на обрушившемся балконе; яркая жёлтая буква «М» напоминает Маре высокую двойную арку. Может быть, это был символ особого, священного места?

Винг сидит в компании других мальчишек, которые, примостившись на крыше, швыряются камнями в птиц. Развалины расположены полукругом, отчего создаётся громкое эхо; сейчас оттуда доносятся птичий гомон и возбужденные вопли водяной шпаны. Маленькие дикари очень жестоки по отношению к птицам: подражая птичьим голосам, они ловят и мучают их, забивают камнями, разрывают на части и поедают сырыми. Маре кажется, что «замурзанные ангелы» завидуют птицам и мстят им за то, что те свободны как ветер и всегда могут улететь отсюда. Водяная шпана не смеет трогать только воробья, восседающего на плече у Винга: Винг не даёт своего дружка в обиду.

Мара храбро перелезает через кучи мусора, костей, бутылок и водорослей, заполонивших развалины. Посреди комнаты, давно лишённой стен и потолка, стоит старый телевизор, из его разбитого экрана бурно растут одуванчики. Где-то среди этого запустения жалобно и тоненько плачет котёнок. Однако, пробираясь через разрушенные комнаты, Мара с удивлением замечает, что никакого запустения нет. Развалины полны жизни, — повсюду копошатся птицы, стрекозы, жуки, кошки, козы, одичавшая собака, цыплята, осы, червяки, улитки, пауки и муравьи. Природа берёт своё.

Осторожно поднимаясь по остаткам лестничного пролёта, Мара спотыкается и обжигает руку о торчащую отовсюду крапиву. Заметив неподалёку подорожник, она тянется его сорвать, чтобы приложить к волдырям, и едва не попадает рукой в огромную паутину. Вокруг полно каких-то щелей, лазов и провалов; в дверные и оконные проёмы свободно задувает ветер, но паутине ничего не делается — её не сдула даже вчерашняя буря.

Откуда в этих развалинах столько всякой живности, удивляется Мара. Тут она замечает Винга и машет ему рукой.

— Я тебя повсюду искала, — говорит она мальчишке, когда тот спускается с крыши. — А ты, оказывается, всё это время был здесь…

Винг переминается на кривых ножках, внимательно глядя на её губы и пытаясь понять, чего она хочет. Вокруг его головы привычно вьётся воробей.

— Я хочу, чтобы ты позвал сюда своих друзей. — Мара показывает на шпану на крыше, потом на себя. — Я кое-что придумала. Но, — тут она дотрагивается до шрама на щеке и строго качает головой, — только без драк.

Винг внимательно слушает, затем трогает пальцем ее губы. Помогая себе жестами, Мара повторяет просьбу. Мальчишка хлопает глазами, а потом вдруг срывается с места и убегает.

Очень скоро он возвращается вместе с целой ватагой водяной шпаны. Значит, он всё-таки понял! Мара ведёт их за собой вниз, на улицу. Они толпятся вокруг, любопытствующие и настороженные. На неё внимательно смотрит сотня блестящих глаз. Маре становится немного не по себе. Она понимает, что оставаться с этими существами наедине очень опасно: они совершенно дикие и способны на всё что угодно.

— Есть ли у кого-нибудь из вас имена? — спрашивает она. — Меня кто-нибудь понимает?

Шпана не отрывает от неё горящих глаз.

— Я… я могу придумать вам имена, если хотите, — предлагает Мара. — В честь затонувших островов в океане за городской стеной. Хотите?

Конечно, они не понимают ни слова, но всё-таки сперва нужно спросить. Она тычет себе пальцем в грудь:

— Мара.

Потом поворачивается к Вингу.

— А ты Винг, помнишь? Винг. Попробуй сказать, — просит она. — Какой смысл иметь имя, если не можешь его произнести. Винг.

Мальчишка напряжённо следит за её губами и пытается повторить их движение.

— Ва-а… — неуверенно тянет он. Потом бьет себя кулаком по лбу и пробует снова: — Ва-ин. Ва-инг!

— Отлично! — Мара хлопает в ладоши. — Это ты. Ты Винг. — Потом она поворачивается к другому ребёнку, шумной девочке лет восьми. — А ты будешь Йелл. На этом острове родился мой папа.

Следующей оказывается девчонка, напавшая на неё в соборе. Несколько мгновений они молча меряют друг друга взглядами.

— Скэрвелл, — наконец говорит Мара. — Это имя для тебя.

И так, переходя от ребёнка к ребёнку, Мара не спеша подбирает им имена. Она повторяет каждое имя до тех пор, пока ребёнок не произносит его сам: Юра, Скай, Йона, Барра, Тайри, Оркней, Гаррис, Фаула, Хой, Унст, Коггинсей, Строма, Льюис, Фетлар и многие-многие другие, — всё это названия затонувших островов. Когда острова подходят к концу, она переходит к деревням и сёлам. И так до тех пор, пока каждый ребенок не получает имя. А потом Мара садится на землю между ними, совершенно обессилевшая и потерянная. Как будто только сейчас, отдав эти имена детям, она по-настоящему осознала, что самих островов больше нет.

Громкий пронзительный звон разносится над Нижним Миром. Винг и остальная компания вскакивают со своих мест и, взволнованно вопя, мчатся к воде. Мара вспоминает, что уже слышала этот металлический разнобой вчера вечером сквозь рёв бури. Слышала она его и раньше — когда впервые повстречала Винга под опорой моста.

А из развалин и других потайных уголков, которых немало вокруг погибшего города, всё выбегает и выбегает шпана. Прямо с моста в никуда они прыгают в воду, которая кажется красной в лучах заходящего солнца. Прикрывая глаза рукой, Мара с изумлением смотрит, как они стремительно мчатся по поверхности моря.

Не меньше сотни детей носятся по пылающей водной глади. Мара сбегает к берегу — из-под воды медленно выступает серебристая сеть. Сначала Мара не понимает, что это такое — что это за серебряная карта, расчертившая море, — и вдруг догадывается. Это же крыши затонувшего города! Те самые, от которых ночью исходило призрачное свечение. Сейчас отлив, и крыши показались из-под воды — шпана бегает по крышам! Они беспорядочно носятся по серебристой карте, лежащей на алой воде, петляя среди дымоходных труб.

Но это только кажется, что носятся они беспорядочно. На самом деле шпана точно знает, что делает. Маленькие дикари собираются кучками вокруг церквей, лезут на шпили, и в тот момент, когда алое солнце прячется за гигантскую шляпу волшебника, высвечивая каменное кружево башни, принимаются швырять камнями и палками в колокола. Мара чувствует, как гул ударов отдаётся во всём её теле; у неё звенит в ушах, перед глазами всё кружится и тонет в красном закатном мареве.

В Нью-Мунго этот грохот наверняка слышно, думает Мара. И, словно о ответ на её мысли, над Нижним Миром разносится звук сирены. Вдали вспыхивают огни грузового судна. Вой сирены приближается.

Из рощи выбегают Горбалс и Бруми-ло. Они хватают Мару под руки и тащат за собой вверх по склону.

— Скорее прячься в Большое гнездо! Так стоять опасно! Если небесные люди тебя заметят, они заберут тебя с собой, — кричит Бруми-ло, торопливо забираясь к себе, где Молиндайнар укачивает маленького Клэйслэпса.

Теперь Мара понимает, как прячутся древогнёзды. На посторонний взгляд, на поляне ни единой живой души. Закатный костёр затоптан, прогоревшие угли разбросаны, светляки выпущены из фонарей. Если бы Мара не знала, то приняла бы торчащие тут и там клочки пластика за обрывки пакетов, застрявших в ветвях. Древогнёзды совершенно невидимы — их не заметят ни полиция, ни прочие обитатели Нью-Мунго.

Но вот водяную шпану увидит всякий. Правда, едва взвыли сирены, звон колоколов прекратился.

После того как сирены смолкают, древогнёзды выбираются из своих убежищ. Очень скоро они отлавливают новых светляков для фонариков, а потом заново разжигают костёр и садятся в круг. Мара рвется на поиски Винга, но ей объясняют, что это опасно, и усаживают у костра. Горбалс нараспев читает стихи. Постепенно Мара поддаётся их мерному ритму, её сердце перестаёт отчаянно колотиться в груди, тело расслабляется. Когда песня заканчивается, древогнёзды встают и начинают по очереди выкрикивать свои имена, звучащие так же, как районы погибшего города.

Красный шар солнца скрывается за городской стеной. Тут же становится темно, и кажется, что весь мир куда-то пропал. Но и во мраке звонкие голоса древогнёздов звучат всё так же жизнеутверждающе.

В шляпе волшебника

Вращается Земля. Бегут дни. А Мара по-прежнему живёт в Нижнем Мире.

На смену жаре и духоте приходит дождь. Он льёт и льёт, день и ночь, как будто где-то в небесах прорвало трубу. Капли колотят в ажурные переходы Нью-Мунго, наполняя воздух мелодичным звоном, в который вплетаются шорохи и призрачный шёпот вертящихся в вышине воздуховодов.

Птицы летят на юг. Мара видит их сквозь переплетения туннелей и вспоминает выстроившиеся клином стаи, пролетавшие в это время года над её родным островом. Птицы свободны, она — нет. Как же ей хочется вырваться из этого угасающего Нижнего Мира и найти себе дом в мире настоящем, недоступном водам океана! Но где он, этот мир, и как туда попасть?

Время течет незаметно. Сумрачный день заполнен привычными заботами — постройкой гнёзд, сбором плодов, приготовлением еды. Пока в голове крутятся мысли о будущем, руки заняты сиюминутными делами. Мара учится отличать съедобные грибы и коренья от несъедобных, запоминает душистые листья и травы, которыми нужно натирать кожу, чтобы отогнать мух и комаров, разносящих болезни. Она строит собственное гнездо, помогает Бруми-ло искать неясный ароматный мох, который та использует вместо пелёнок для Клэйслэпса, и собирать сладкие орехи, которые Бруми-ло перетирает в маслянистую кашицу — малыш очень любить слизывать эту кашицу с её пальцев. Молиндайнар учит Мару готовить лекарства из сока деревьев и варить травяные настои, а с Айброксом, ответственным за костёр, девочка ходит собирать хворост. По вечерам Мара помогает ловить светляков для фонариков, которые висят в каждом гнезде, наполняя кроны деревьев слабым трепещущим светом.

Ночи теперь долгие и тёмные. Древогнёзды коротают их, распевая песни, читая стихи и рассказывая всякие истории. Сидя у костра, Мара слушает сказку, одновременно пытаясь смастерить себе новую пару ботинок из кучи старых, которые волны приносят из погибшего города и выбрасывают на берег Голубиного Холма. Её собственные башмаки совсем прохудились. Покончив с ботинками, она забирается в свое гнездо, глядит на сияющий под водой город и слушает очередную историю. Клайд рассказывает о том, как он ухитрился родиться прямо на дереве во время ужасной весенней бури. Бруми-ло — о том, как давным-давно, однажды ночью, пропали её отец и брат, а вскоре от горя умерла и мать. Горбалс рассказывает, как на грядке с овощами выросли гиблые ядовитые грибы, отравившие почву, — из-за них поумирало множество древогнёздов, и он, Горбалс, остался сиротой. Жизнь древогнёздов полна горестей и бед, но они не падают духом и всячески поддерживают Мару. И это помогает ей справляться с собственным горем.

В конце каждого погожего дня выпадает недолгое время, когда солнце уже минует небесные туннели, но ещё не доходит до городской стены. Время солнца, называют его древогнёзды. Мара вместе со всеми усаживается на мягком, покрытом мхом склоне Голубиного Холма и ловит последние янтарные лучи уходящего солнца. В золотистом вечернем свете лица древогнёздов кажутся чуть менее бледными, а круглые совиные глаза щурятся. Они весело бродят по холму, пьют медвяный сидр и радуются каждой солнечной минуте, которую дарит им этот странный и печальный мир.

Этот свет, с трудом пробивающийся через хитросплетенье туннелей, — единственное напоминание о свободе, думает Мара.

Когда она не занята хозяйственными делами, то отлавливает в воде проплывающие мимо книги; бережно высушивает их, перекладывая страницы плоскими камнями, а потом читает у себя в гнезде при мерцающем свете светлякового фонарика. И всё думает, думает, прикидывает то так, то этак, пытаясь сообразить, как же отсюда выбраться, как отыскать дорогу из этого погибающего мира в мир будущего.

Что самое удивительное — Маре действительно хочется, чтобы у неё было будущее. Горе её после смерти родителей и братишки было таким сильным, что она быстро научилась не думать о случившемся, — эта душевная рана так болит и кровоточит, что к ней невозможно прикоснуться. Кроме того, девочку постоянно мучают приступы вины: ведь это она притащила родных к гиблым стенам Нью-Мунго. И всё же, несмотря ни на что, Мара больше не хочет умереть.

Она со страхом думает о судьбе Роуэна и остальных беженцев, но прекрасно понимает: даже если ей удастся выбраться наружу, то обратно в Нижний Мир, да ещё всем вместе, им уже не пробиться. И потом, Нижний Мир — это не решение проблемы. Древогнёзды и сами с беспокойством следят за тем, как медленно, но неуклонно поднимается уровень воды вокруг их острова. Но ничего не предпринимают. Они ждут действий от Мары, твердо уверенные, что она их спасёт. С одной стороны, это её пугает и раздражает, но, с другой, придаёт какой-то смысл её существованию. Она отчаянно надеется, что друзья в лодочном лагере сумеют продержаться до тех пор, пока она не придумает, как им помочь. Лишь бы только они ещё были живы!

Ради всех них она должна что-то придумать. И как можно скорее.

Айброкс разжигает утренний костёр, посыпая вчерашние угли свежими сосновыми иголками. Рассвет только-только занялся, а Мара уже вылезает из своего гнезда. Она почти всю ночь проворочалась без сна, думая. Её взволновала одна мысль, которую она вычитала в обрывке выловленной из воды книжки. А вдруг эта мысль поможет разрешить их проблему? Пока, правда, не понятно, как…

Вдыхая свежий аромат горящих сосновых иголок, Мара решает, что надо отыскать недостающие страницы. Может быть, там найдутся ответы на её вопросы. Ей нужно столько всего узнать, столько всего… Конечно, можно порыскать по Сети, но найти там что-нибудь — всё равно, что отыскать иголку в миллионах стогов сена.

Там можно бродить до бесконечности, а у неё слишком мало времени. Может, среди настоящих развалин искать будет легче, чем среди обломков Сети?

— Эти крысоеды и дерево из себя выведут! — взрывается Айброкс. Дикая девчонка, выскочив из-за деревьев, на бегу выхватывает из огня уже занявшееся полено, отчего умело сложенный костерок разваливается. А девчонка вместе со своей драгоценной добычей мчится вверх по холму, в сторону разрушенного здания.

Мара фыркает. Водяная шпана тащит всё, что попадётся им под руку, даже огонь.

— Не огорчайся, Айброкс. Кому-нибудь нужна моя помощь? — Она зевает, помахивая погремушкой из осколков цветного стекла, чтобы отвлечь Клэйслэпса, пока Бруми-ло крепко-накрепко привязывает к ветке его качающуюся люльку.

— Можешь помочь мне принести дождевую воду из ванной, — кричит через плечо Партик. — Бери ведро. Поссил и Поллок ушли на охоту с ночёвкой, и мне, бедному старику, придется тащиться туда одному.

— А потом можешь вскипятить воду и приготовить чай, — улыбается Молиндайнар, протягивая Маре пучок душистых трав.

— И подоить коз, — кричит Спрингберн, подгоняя стадо.

— А еще надо успеть собрать из-под кур яйца до того, как проснётся Горбалс. А то он вылезет из гнезда и все их подавит своими неуклюжими ножищами, — хихикает юный пухлощёкий Клайд.

— А потом нужно сделать яичницу, — вставляет Тронгейт.

— А я хочу гоголь-моголь, — капризно возражает Гэллоугейт, вывешивая на колючий можжевеловый куст только что выстиранный пластиковый пакет.

— Варёные, — сонно бормочет Горбалс, высовываясь из гнезда и встряхивая одеяло, сшитое из кусочков мха.

— А ты что хочешь, Кэндлриггс? — спрашивает Тронгейт. — Решай ты. Яичница, вареные яйца, гоголь-моголь…

— Тишины! — отвечает Кэндлриггс, спускаясь на землю. — Утром я больше всего хочу тишины и покоя. Прекратите этот гвалт!

— Мара останется здесь и покачает малыша, — улыбается Бруми-ло. — Она сама ещё не до конца проснулась.

Древогнёзды давно уже не относятся к Маре как к ангелу, сошедшему на землю.

— Ему нравится «На верхушке дерева…», — говорит Мара. — Моя мама пела это и мне, и братишке:

Мара поёт и качает люльку. А где-то высоко над ними ветер качает башни Нью-Мунго.

— Пожалуйста, не пой больше! — восклицает Бруми-ло. — Это ужасная песня!

Мара вздрагивает от удивления, и тут только до неё доходит жестокий смысл песенки. Как страшно должна звучать эта колыбельная для древогнёздов!

— Крысёныш явился, — говорит Бруми-ло. Ради Мары она старается скрывать своё отвращение и больше не называет Винга крысоедом. Теперь она зовет его крысёнышем, хотя Мара уверяет, что он больше похож на птичку. Но, в любом случае, Бруми-ло по-прежнему не желает, чтобы он крутился поблизости от её малыша.

Потихоньку от других Мара протягивает Вингу печеную картофелину. Ещё она приберегла для него горсть яркого мусора, который он так любит, — блестящие крышечки от бутылок и кусочки цветного стекла. Винг получит их если отвезёт ее на плоту туда, куда древогнёзды отказываются ходить наотрез. Мара могла бы добраться до этого страшного места и самостоятельно, но все-таки лучше с кем-нибудь. А раз древогнёзды отпадают, остаётся только Винг.

Мара уже привыкла к тому, что Винг приходит и уходит когда заблагорассудится, а иногда и вовсе пропадает по нескольку дней, исследуя Нижний Мир вместе с другой водяной шпаной. Как она ни пытается, ей всё никак не удаётся приручить его настолько, чтобы относиться к нему как к младшему брату. Винг — дикарь. Он делает то, что хочет. Мара пытается приласкать его, научить новым словам, но он ясно дает понять, что ему это не нужно. Правда, он отзывается на своё имя и по-своему привязан к Маре; во всяком случае, ему нравится получать от неё подарки и угощение.

Этим утром он, совершенно неожиданно, тоже принёс ей подарок — целую охапку съедобных ракушек. Мара берёт их с радостью; она любит моллюсков. Если их поджарить, будет очень вкусно.

— Нет! — Бруми-ло выхватывает ракушки из Мариных рук и брезгливо отбрасывает их в сторону. — Не трогай! Это гиблая еда.

Мара с тоской смотрит на рассыпанное по земле лакомство.

— Я не позволю тебе их есть, — решительно заявляет Бруми-ло.

Заметив страх на лице девушки, Мара опускает руки.

— Винг же ест, и ничего…

— Он грязный крысоед, — сердится Бруми-ло. — А ты можешь умереть.

Бессмысленно спорить с ней из-за водяной шпаны. Мара наблюдает, как Винг жадно вгрызается в картофелину, время от времени подкидывая кусочек-другой своему воробью. Дождавшись, когда он съест всё до последней крошки и оближет перепачканные в золе пальцы, она подзывает его к себе.

— Хочешь? — Мара показывает на кучку яркого мусора.

Винг восторженно щебечет и тянется к блестящей стекляшке, но Мара перехватывает его руку:

— Не сейчас. Сначала отвези меня вон туда.

Она показывает на шляпу волшебника, величественно выступающую из туманных вод.

— Нет, Мара!

— Пожалуйста, Бруми-ло, перестань всё время говорить мне «нет», — досадливо вздыхает Мара. — Я же не Клэйслэпс.

— Но Кэндлриггс считает, что это очень опасное место, полное всяких нехороших гиблых вещей.

— Вполне возможно. Но ещё там есть книги. Ты сама рассказывала, что они приплывают оттуда, а мне они очень нужны. Я тут кое-что нашла. — Мара демонстрирует Бруми-ло потрёпанные странички. — И это навело меня на одну потрясающую мысль, которая может нам всем помочь. Но мне нужно узнать больше, мне мало нескольких страниц. И вообще, — она с трудом сдерживает лукавую улыбку, — ведь Тэнью, Лицо на Камне, держит на коленях книгу. Может быть, это тоже часть Предсказания.

Сама Мара в это не верит, но будет неплохо, если в это поверит Бруми-ло. Девушка переводит испуганные глаза с Мары на высокий чёрный шпиль.

— Будь осторожна, — шепчет она.

Вблизи здание действительно подавляет.

Что-то в нём есть яростное, неукротимое, как будто его строили в безумном порыве, не останавливаясь, без отдыха. Мара как зачарованная разглядывает каменную резьбу, украшенные каменным кружевом окна, башни и башенки, увенчанные золочёными флюгерами — их острые верхушки кажутся морем копий, устремлённых на закованное туннелями небо.

Стремительно проплывает низкая туча, полностью скрывая от глаз Нью-Мунго. Она мчится так быстро, что девочке кажется, будто шляпа сдвинулась с места; что поплыла она, а вовсе не туча, унося вместе с собой и её, Мару. Но ветер уносит тучу прочь, и над головой снова возникает небесный город; его воздуховоды, как всегда, вращаются на ветру. А Мара по-прежнему находится в Нижнем Мире.

Мара подводит плот к арке, ведущей в обширную центральную башню, увенчанную высоким шпилем, и заплывает в тёмный каменный лес. Сразу же становится слышно, как хлюпает и всхлипывает море, словно суп переполненное плавающими книгами. Эхо этих звуков пробегает по сотам каменного кружева, отражается от колонн, арок, сводчатых потолков, таких низких, что Маре приходится лечь, чтобы не стукнуться головой. Винг помогает ей грести. Внезапно он останавливается и ныряет в тёмную воду, а через секунду выныривает с чем-то белым и светящимся в руках. Мара с содроганием видит, что это дохлая рыба, от которой исходит гиблое сияние. Но, когда они заплывают глубже в темноту, Мара даже рада этому мертвенному свету.

Интересно, что было здесь раньше, думает Мара, пытаясь сквозь многометровую толщу воды разглядеть каменный пол, по которому когда-то ходили люди. Что они здесь делали?

Наконец плот упирается в стену, и Винг стучит металлическим веслом по камню до тех пор, пока звук не меняется. Тогда он начинает лупить что есть силы, и Мара, вглядевшись, понимает, что он пытается пробить деревянную дверь.

— У нас ничего не получится, — говорит она. — Дверь слишком крепкая.

Но она ошибается. Размокшее гнилое дерево легко крошится. Мара голыми руками отрывает здоровую деревяшку и вместе с Вингом колотит по двери до тех пор, пока не пробивает в ней довольно большую дыру. Плот через неё, конечно, не пролезет, поэтому Мара привязывает его к колонне верёвкой, сплетённой из пластиковых пакетов, соскальзывает в воду и, проплыв в отверстие, тут же натыкается на что-то каменное — у нее под ногами широкие ступени. Мара вылезает из воды и вместе с Вингом, следующим за ней по пятам, идёт вверх по лестнице, затем через просторный зал и наконец оказывается перед высокой дверью.

— Винг, — она хватает мальчишку за руку, неожиданно пугаясь того, что может оказаться за этой дверью. Глубоко вздохнув, Мара толкает дверь, и та с недовольным скрипом растворяется.

Перед ней зал — огромный и пустой.

Может, они были гигантами, люди, которые это построили?!

И это лишь первый зал в череде многих: в следующем на каменных колоннах, капители которые теряются в непроглядной темноте, вырезаны золотом имена, а рядом стоят какие-то значки. Нотный ключ сопутствует именам Бетховена, Вагнера и Моцарта. Музыканты, догадывается Мара. Рядом с именами Микеланджело, Сезанна, Ван Гога и многими другими изображена кисть: эти, видать, были художниками. Ручки и бумажные свитки для писателей и поэтов; короны — для королей и королев. А ещё есть множество имен, рядом с которыми стоят лишь умопомрачительно древние даты. Чем занимались эти люди, давно забыто, остались лишь имена высеченные в камне…

Высоко на стенах висят портреты людей, чьи имена написаны на колоннах. Мара на ходу разглядывает мёртвые лица.

В следующем зале на колоннах появляются новые значки: булка, в память о булочниках; шляпа — для шляпников; шерсть — для вязальщиков; ткань — для портных; растения — для садовников; кирпичи — для строителей. Имен здесь нет.

Потом Мара заходит в зал, уставленный стеклянными коробками. В каждой лежит множество разных предметов — всё, что сделано человеческими руками. Неожиданно Мару осеняет: в этих залах хранятся имена тех людей, чьи мечты и стремления привели человечество от деревянных дубинок к космическим телескопам, от костяных ножей к ружьям, от выпечки булок к строительству соборов, от горшечного дела к музыкальным инструментам и живописи, от деревянных расчесок к компасам и термометрам, а потом и к компьютерам и киберпространству. И в конце концов к небесным городам.

Перед Марой развёртывается история человеческих мечтаний.

Внезапно девочка понимает, что забавные выдумки древогнёздов сродни гениальным изобретениям людей прошлого, благодаря которым был создан Новый Мир. Пытливый и неугомонный человеческий ум заставляет водяную шпану сооружать лодки из обломков и всевозможного мусора, а жителей Винга искать топливо на торфяных болотах, разводить овец и вязать одежду из их шерсти, строить дома из камней. Тот же пытливый ум научил Мару путешествовать в киберпространстве на крыльях солнечной энергии.

Её раздумья прерывает звон стекла.

— Винг!

Мальчишка появляется перед ней, сжимая в окровавленной руке кинжал и куклу. Тут его внимание привлекает что-то ещё. Кинжалом он разбивает большой стеклянный ящик и вытягивает оттуда рыбачью сеть. Кинув куклу в сеть, Винг осматривается, соображая, что бы еще стащить.

— Нельзя! — строго говорит ему Мара.

Хотя, с другой стороны, почему бы и нет? Какое это теперь имеет значение? Кто будет смотреть на эти забытые мечты? Вся история человечества покоится на морском дне, на поверхности остался только этот зал. Но скоро море поднимется ещё выше, и он тоже скроется под водой. Пусть Винг берёт что хочет.

Тут Мара замечает небольшой предмет в отдельном стеклянном ящичке. Прочитав надпись на табличке, она разбивает стекло веслом и достает то, что старше самой Земли, — метеорит, крошечный кусочек Вселенной.

Винг тут же подбегает посмотреть, но при виде маленького чёрного камушка разочарованно фыркает. Его гораздо больше привлекает фигура первобытного человека в натуральную величину.

Пройдя все залы, Мара оказывается в коридоре, полном дверей. Куда теперь? Где-то в этом лабиринте залов и коридоров должна быть комната с книгами, но где?

Каждая дверь ведёт в комнату с другими дверьми. Наконец Мара натыкается на крошечную дверцу, утопленную в низкой сводчатой нише, и сразу же вспоминает девиз, которым руководствовалась во время своих путешествий по Сети: Если сомневаешься, куда идти, иди туда, где кажется интересней.

А это очень интересная дверца! Протиснувшись в неё, Мара спотыкается о нижнюю ступеньку крутой винтовой лестницы. Она начинает подниматься — виток, ещё один, ещё. Кажется, что лестница никогда не кончится.

Поднявшись по тысяче ступенек, тяжело дыша, на подгибающихся ногах, она наконец выползает наружу. И оказывается в изрядно покорёженной бурями комнате, уставленной стеллажами с книгами. На полу валяются кучи, целые горы книг! В жизни Мара не видела такого количества книг одновременно.

Если бы Роуэн мог это видеть!

За первой комнатой следуют другие — квадратные и круглые, соединённые между собой дверями, все как одна доверху набитые книгами. И везде Мару встречает мёртвая тишина. Иногда ей мерещится звук зевка и глухое покашливание, далекие шаги или шорох переворачиваемой страницы. Но это только чудится — здесь живут лишь птицы, свившие себе гнёзда среди книг. Повсюду валяются их перья и помет.

Не выдержав, Мара плюхается на высокую книжную гору. Ветер раскидал книги по комнате, разметал во все стороны пожелтевшие страницы. У Мары голова идет кругом. Ей и невдомёк было, что на свете так много книг. Однажды в одной из башен Сети она наткнулась на тексты всех книг, которые когда-либо были написаны. Книги эти были похожи на крошечные, раскручивающиеся перед глазами свитки. При желании она могла перекинуть любой текст к себе на кибервиз и прочитать дома на досуге. Но ей это и в голову не пришло — тексты показались такими скучными! Едва бросив взгляд на книжный сайт, она тут же отправилась дальше.

Всё это — горы книг, полных умных мыслей и историй — в киберпространстве почти не занимало места. А сколько ещё книг существовало в других частях погибшего мира? Сколько фантазий и выдумок… тысячи жизней не хватит, чтобы прочесть всё.

Мара берёт первую попавшуюся книжку и садится у окна. Как найти то, что нужно, среди этих завалов? Откинувшись на спинку стула, девочка с интересом рассматривает выбранную книгу. Она очень тяжёлая, а уголки страниц позолочены — наверное, внутри заключены ценные сведения. От книги пахнет пылью, деревом и кожей. Мара проводит пальцем по выпуклым узорам, выдавленным на обложке. Она открывает книгу — желтоватая бумага покрыта словами. Рассказ течёт спокойно и неторопливо, он затягивает и увлекает… и Маре хочется читать ещё и ещё.

Слова складываются в картины. Но читать некогда, надо продолжать поиски. Мара неуверенно откладывает книгу и развязывает пластиковый пакет, который обмотала вокруг пояса. Внутри — ещё в одном пакете, который должен уберечь своё драгоценное содержимое от влаги, лежат обрывки той самой книги, которая навела её на важную мысль.

Дальше ничего не разобрать. Нижняя часть страницы порвана и размыта водой. Можно ещё прочесть отдельные предложения про какие-то возвратные дары и великий потоп, который был давным-давно, но Мару взволновали именно строки про атапасков — уж очень они ей напомнили древогнёздов. А вдруг далеко на севере планеты ещё остались горы и леса?! Тэйн ведь искал на карте горные районы, населённые людьми. Но он сказал, что все они находятся слишком далеко от Винга, и на рыбачьих лодках туда не добраться. Но Тэйн искал на юге. Почему же ни он, ни остальные не пробовали искать на севере, в Арктике?

Неожиданно Мара вспоминает, как на общем собрании в церкви молодой рыбак Джеми, который потом правил лодкой, где сидели её родители, заикнулся было об Арктике. Но старые рыбаки подняли его на смех, сказав, что Арктика превратилась в кашу из растаявшего льда и жить там невозможно. А потом Мара рассказала про Нью-Мунго, и про север все позабыли.

Мара обхватывает голову руками. Что, если Джеми был прав? Что, если единственный уцелевший кусок суши, до которого они могут добраться, действительно находиться на макушке мира?

Она должна это выяснить. И ответ спрятан здесь, среди этих книжных гор.

Гиблые фантазии и алмазные сердца

«Песни о Городе», Джеймс Макфарлан, — шепчет Горбалс, благоговейно разглядывая золотые буквы на обложке. — Подарок? Мне? Спасибо тебе, Мара. — Однако книгу взять не решается.

— Почему вы все так боитесь книг? — Мара лежит на траве под деревьями. Она устала и измучена долгими безрезультатными поисками.

— Они гиблые, — напоминает Бруми-ло, тревожно поглядывая на Клэйслэпса, который ползает по земле рядом с книгой. — Так говорит Кэндлриггс.

— Эта книга не гиблая. Она лежала очень далеко от воды. Я нашла её в комнате высоко в башне.

— Бруми-ло сказала мне, что ты туда ходила, — шепчет Горбалс. — Смотри, чтобы Кэндлриггс не узнала.

— Я сама ей скажу, — отвечает Мара. — Потому что я хочу понять, почему она так боится этого здания и книг. Горбалс, — она садится, — тебе надо завтра поехать со мной. Это изумительное место. Там столько книг и всяких древних вещей, ты не поверишь! Пожалуйста, Горбалс, мне нужна твоя помощь! Это очень важно. Если ты хочешь, чтобы у тебя было будущее, ты должен пойти. — Мара поднимает книгу и настойчиво протягивает её Горбалсу. — Может, это написано специально для тебя. На, почитай.

Горбалс берёт книгу так нерешительно, словно боится, что она взорвётся у него в руках.

— Моя мама любила слова, — бормочет он. — Она научила меня читать по страницам, которые вылавливала в воде… как ты. Она тоже не слушала Кэндлриггс.

Горбалс осторожно переворачивает страницы. А Мара занимает своё место рядом с остальными древогнёздами около закатного костра. Вдали слышится перезвон. Айброкс подкидывает в костёр горсть лаванды, и в воздухе разливается мягкий успокаивающий аромат. Мара чувствует, как расслабляется её усталое тело, отключается от забот утомлённый ум; ей не мешает даже грохот, поднятый водяной шпаной.

Внезапно Горбалс громко вскрикивает от удивления — его глаза прикованы к книге:

— Мара, ты была права! Древогнёзды, слушайте:

Этот поэт знал про трезвон, и тоже терпеть его не мог!

Мара удивлённо вскидывает брови.

— Эта книжка написана лет двести назад. Тогда не было никакого трезвона.

— Значит, был, — отвечает Горбалс. — А иначе, откуда же он узнал об этом? Послушайте, как он пишет!

«Сердца чисты и твёрды, как алмаз…» А это про что?

— Что такое литеры? — спрашивает Горбалс. — Это как-то связано с литрами?

— Литера — это буква, — негромко отвечает Кэндлриггс.

Она сурово хмурится, глядя на книгу в руках Горбалса. Потом оборачивается к Маре. Но Мара готова к неприятному разговору.

— Ты была в библиотеке университета? Что ты там делала?

— У… чего? — удивленно спрашивает Горбалс.

— Университет, — раздраженно отвечает Кэндлриггс. — Древнее место учения и знаний.

— Так вот что это такое, — бормочет Мара.

— Почему же ты запрещаешь нам туда ходить? — восклицает Горбалс. — Ты всегда говорила, что это гиблое место, которое приносит только горе и страдания. Что книги — это яд. Почему?

— Потому что так оно и есть, — отвечает старуха. — Ты больше не пойдешь туда, Мара.

— Я должна, — говорит Мара. — Потому что мне кажется, там можно узнать о том, как нам быть дальше. Вы же сами этого хотите, разве не так?

Кэндлриггс смотрит на неё с яростью, но потом её круглые совиные глаза заволакивает печаль.

— Разве знание приносит страдания, Кэндлриггс? — спрашивает Молиндайнар. — Или горе? Может, в этих книгах есть новые рецепты мазей и травяных настоев? А я так мало знаю. Нам нужно столько лекарств…

Кэндлриггс горестно качает головой.

— Мара считает, что книги тоже могут быть частью Предсказания, — вставляет Бруми-ло. — Ведь Тэнью держит на коленях книгу.

Вся дрожа, старуха поднимается на ноги и показывает вверх, в сторону небесного города.

— Вон оно, горе, к которому приводит знание. Город, который живёт только для себя, в собственном мире грёз и фантазий, не желая знать об остальном мире. Не спрашивайте меня ни о чём. У меня не хватит сил рассказать эту историю. — Кэндлриггс вздыхает. — Но если Мара считает, что книги — часть Предсказания, то я ей верю. Неважно, нравится мне это или нет.

Кэндлриггс тяжело опускается на свое место. Бруми-ло и Молиндайнар пытаются успокоить её, но она только отмахивается.

Горбалс осторожно откашливается.

— Этот Джеймс Макфарлан писал о Нижнем Мире. И его стихи гораздо лучше моих. Если… если Кэндлриггс не против, сегодня на Закате я произнесу его слова, а не свои.

Кэндлриггс что-то бормочет, глядя в огонь, но, судя по всему, возражать не собирается.

— Что, своих слов не осталось? — злорадно хихикает Поллок. — Приходится красть чужие?

— Я не краду, — холодно отвечает ему Горбалс. — Мне хватает своего, и чужого мне не нужно.

Они со злостью смотрят друг на друга.

— Прекратите, — просит Бруми-ло. — Ненавижу, когда вы ссоритесь. Почему сегодня всё идет не так?

— Солнце вот-вот зайдёт, а вы всё препираетесь, — ворчит Кэндлриггс. — Что ж, читай этого древнего поэта, Горбалс. А мы посмотрим, на что больше похожи его слова: на бесценное сокровище или на яд.

Солнце скрывается за стеной, перезвон колоколов стихает. Горбалс торопливо листает страницы, потом вдруг останавливается и всматривается в текст.

— «Погибший город», — объявляет он. — Я почитаю отсюда.

Древогнёзды затихают, поудобнее устроившись перед угасающим костром. Горбалс начинает читать:

Мара так отчетливо представляет себе всё, о чём читает Горбалс, что по коже у неё ползут мурашки.

Откуда он знал, удивляется Мара. Неужели он видел во сне то, что через сотни лет стало явью?

Некоторое время все молчат.

— Он знал про наш город, — шепчет наконец Бруми-ло. — Но что такое гиена?

— Животное, которое издает ужасные звуки, похожие на визгливый хохот и вой, — отвечает Кэндлриггс.

— Так ведь мы их слышали, правда же? — говорит Айброкс. — Мы слышим этот смех и плач каждый раз, когда городские ворота открываются, чтобы впустить белый корабль. Гиены — это небесные люди в оранжевом, которые врываются в наш мир и утаскивают с собой крысоедов.

Он говорит о морской полиции в оранжевой форме, догадывается Мара, и о вое сирен.

— Они забирают с собой шпану? Куда?

— В небесный город, — отвечает Горбалс.

— Но зачем?

— Заставляют крысоедов работать, ведь те умеют глубоко нырять. И лазят быстро и очень высоко, словно настоящие крысы, — объясняет Поссил. — Мы с Поллоком видим их иногда, когда уходим в опасные районы на той стороне воды, рядом с центральными башнями и городскими воротами.

— Мерзкие они, эти крысоеды. — Поллок брезгливо сплевывает. — Очень хорошо, что небесные люди их забирают. Я, может, и сам бы начал их отстреливать, если бы небесные люди этого не делали.

Мару его слова приводят в ярость, но она сдерживается, желая узнать побольше.

— А что их заставляют делать?

Поссил и Поллок переглядываются.

— Туннели строить, — зевает Поллок.

— И мосты, — пожимает плечами Поссил.

Мара вспоминает про отборщиков в лодочном лагере, и ей становится нехорошо. Если небесные люди используют в качестве рабов таких как Винг, то, может статься, и людей в лагере отбирают для тех же целей? Делают из них рабов! Мара вспоминает свой необъяснимый страх при виде полицейских и понимает, что её догадка верна.

В вышине сверкает небесный город. Еще выше сияют звезды — как алмазы.

Сияют души, точно звезды… — бормочет Горбалс, —

Мара думает о сокровищах, без толку пылящихся в огромных залах заброшенного университета, — обо всех фантазиях и людских грёзах, запечатлённых в книгах. Если Новый Мир превращает беженцев с затонувших островов в рабов, заставляя их строить свою империю, значит, это отвратительное, гиблое место. Она не хочет там жить, никогда! Она хочет сбросить небесный город с небес. Завтра она снова отправится на поиски сведений об Арктике, в которой живут атапаски. Она будет искать и искать до тех пор, пока не найдёт то, что ей нужно. Мара представляет себе Роуэна, укутавшегося в одеяло и съежившегося на дне лодки. Только бы он ещё был жив! Она должна найти эту книгу. И как можно скорее.

Мара наблюдает, как Бруми-ло кормит своего малыша. Сейчас она кажется такой счастливой и одухотворённой, что Мара даже немножко завидует ей, хотя и не понимает до конца причины этого счастья. Но вот Бруми-ло укладывает Клэйслэпса спать и с улыбкой смотрит на Мару.

— Завтра Клэйслэпс увидит свой двухсотый Восход, — гордо сообщает она, раскачивая люльку под непонятные и диковинные звуки: это внизу под деревом кто-то из древогнёздов играет на странном музыкальном инструменте, сделанном из веток, костей, перьев, кусочков металла, пластика и стекла.

— Будем отмечать, — объявляет Кэндлриггс. Она уже пришла в себя после неприятной сцены у закатного костра. — Посмотри, Бруми-ло, я подарю ему мягкий мячик. — Она демонстрирует клубок, сплетённый из трав.

Бруми-ло с улыбкой поднимает глиняную чашечку. Мара видела, как она лепила её из глины, сушила и красила красным ягодным соком.

— Я слепила ему его первую чашку. — Она поворачивается к Маре. — Сколько ты видела Восходов, Мара? Наверное, примерно на тысячу меньше, чем я.

— С тех пор, как я здесь? — недоуменно спрашивает Мара.

— Нет, всего в жизни, — улыбается Бруми-ло.

— Откуда я знаю? — смеётся Мара.

— Не знаешь? — удивляется Бруми-ло. — Я, например, видела шесть тысяч шестьсот тридцать четыре Восхода.

— А я шесть тысяч двести семьдесят восемь, — вставляет Горбалс. — А Кэндлриггс больше тридцати тысяч.

— Там, где я жила, мы считали время годами, — объясняет Мара. — Мне пятнадцать лет.

— Годами? — Горбалс морщит лоб. — Мама говорила мне про годы, когда я был маленьким. Год как-то связан с солнцем…

— Год проходит от одной зимы до другой, — говорит Мара, пытаясь вспомнить: то ли Земля за это время делает круг вокруг Солнца, то ли наоборот. Чем больше книг она читает, тем больше осознает, как мало знает.

— Год — это слишком долго, — качает головой Горбалс. — День запомнить проще.

— Но так много дней запомнить сложно, — возражает Мара.

— Наоборот, легко, — говорит Горбалс. — Просто прибавляешь день за днём. А в конце каждого дня можно подумать о том, как ты его прожил. А про год подумать нельзя, он слишком длинный.

— Земля живёт по годам, — объясняет Мара. — И мы тоже.

— Люди живут по Восходам и Закатам, — настаивает Горбалс. — Это ёж или белка могут считать свою жизнь годами, потому что зимой они спят, а летом бодрствуют. Но мы-то ложимся на Закате и встаем на Восходе. Значит, наша жизнь исчисляется днями.

Поллок, растянувшись на земле, с аппетитом жует жареного кролика. Что-то такое есть в его больших, неподвижных, как болотная вода, глазах, что ужасно не нравится Маре. Она не понимает, что общего может быть у Бруми-ло с Поллоком. Хотя Клэйслэпс — ребенок Поллока. Поллок иногда качает его люльку и звенит погремушкой, но ухаживает за малышом исключительно Бруми-ло. А Поллок предпочитает на всю ночь уходить на охоту с непоседой Поссилом, а потом спать весь день напролёт. Поссил Маре тоже не особенно нравится, но, возможно, ей пригодятся их охотничьи способности, когда придёт время осуществить план, постепенно зреющий у неё в голове.

— Я хотела попросить Поллока кое о чём, — говорит Мара.

— Поллока?! — Горбалс кидает на него презрительный взгляд. — От него никакой пользы, кроме вреда, не дождёшься.

Вместо ответа Поллок швыряет в Горбалса обглоданную кроличью ножку, и очень доволен, когда та попадает в цель. Горбалс хватает здоровенный сук и уже собирается треснуть им Поллока, но тут вмешивается Айброкс и обещает изжарить на костре обоих, если они не угомонятся.

— Почему Горбалс и Поллок всё время ругаются? — шепотом спрашивает Мара у Бруми-ло. — Из-за чего они так друг друга ненавидят?

Нежное лицо Бруми-ло каменеет. Она наклоняется, чтобы подкинуть в костёр несколько хворостинок.

— Из-за меня, — шепчет она наконец.

— Из-за тебя? — удивляется Мара. — Но каким образом?

Бруми-ло придвигается к Маре поближе, чтобы их никто не услышал.

— Когда-то Горбалс любил меня, — говорит она грустно. — Но я убила его любовь. И теперь ничего не исправить. Он ненавидит Поллока, хотя ко мне и Клэйслэпсу относится, вроде бы, неплохо. Мне не на что обижаться.

— Но что произошло?

Бруми-ло испуганно оглядывается на Горбалса и Поллока, но те уже заняты другими делами.

— Однажды ночью, вместо того чтобы спать в гнезде, я пошла с Поллоком, — шепчет она. — Я никак не могла заснуть, и было очень душно. Небо было голубое и прозрачное, как стекло — стояла середина лета, когда вообще не темнеет, и мне было жаль тратить такую ночь на сон. У Горбалса, как всегда, голова была забита стихами, а я… я была одна, и мне всё надоело. А тут Поллок принялся рассказывать мне про крошечный островок, на который мы никогда не ходим, потому что это опасно. Небесные люди убивают всякого, кто приблизится к тому месту, если только он не из их мира.

Поллок сказал, что знает тайную дорогу к этому острову, через старый мост, который выступает из воды только во время отлива. Он сказал, что мы можем пойти туда и посмотреть, как открываются городские ворота и входит белый корабль. Ещё он сказал, что на острове полно всяких чудес и волшебства, а их-то как раз и не хватает в такую ночь. Он рассказал про необычное растение, которое растёт только на этом острове и которое мне захотелось попробовать. Мне стало так любопытно, что я пошла с ним.

Но от этого растения я словно опьянела, и Поллок показался мне совсем неплохим парнем. А на утро у меня ужасно болела голова, мне было плохо, и Поллок снова стал обычным Поллоком. Мне хотелось убежать от него и забыть обо всём, что между нами произошло. Я не хотела, чтобы Горбалс узнал об этом, и заставила Поллока пообещать, что он будет молчать. Но мне не удалось ничего скрыть, потому что после этой странной ночи появился Клэйслэпс. Вот почему Горбалс и Поллок не любят друг друга.

— Он разбил тебе жизнь, — серьёзно говорит Мара. — Он украл её. Горбалс прав, он вор.

— Моя жизнь не разбита, — возражает Бруми-ло. — Клэйслэпс — это самое удивительное чудо, которое случилось в моей жизни. И я сама виновата в том, что запуталась в собственных мечтах.

— Но ведь ты по-прежнему любишь Горбалса? — спрашивает Мара.

— Это не имеет значения, — сухо отвечает Бруми-ло. — Он выстроил высокую стену вокруг своего сердца, чтобы не подпустить меня к себе. Стену из слов.

Сидящая рядом Молиндайнар вздыхает и качает головой, не переставая перетирать в горшочке какие-то коренья. Мара ласково обнимает Бруми-ло. Она не знает, что сказать.

— О чём ты хотела попросить Поллока? — спрашивает Бруми-ло, слабо улыбаясь.

— Хочу, чтобы он немного поохотился для меня.

— Что ж, он слопал целого кролика, так что должен быть в хорошем расположении духа, — сухо замечает Молиндайнар. — Он, правда, вволю напился сидра, а после этого бывает особенно невыносим. Но ты, как-никак, Лицо на Камне, так что с тобой он будет повежливее.

Мара в упор смотрит на Поллока. Парень чувствует её взгляд, и хитро косится в её сторону, после чего начинает нервно ёрзать.

— Это не я, это Поссил! — наконец не выдерживает он. — Он посмотрел сегодня, пока тебя не было.

— Я не смотрел! — взвизгивает Поссил. — Это был ты, Поллок. Ты сказал, давай…

Поллок кидает на дружка угрожающий взгляд, и тот опасливо замолкает.

— Ты разглядывал мою волшебную машину?! — догадывается Мара. — Она вся в следах от твоих пальцев, Поллок!

Поллок вертится на месте, словно угодил в ловушку.

— Так, значит, пока меня не было, ты залез в мой рюкзак и порылся в моих вещах?

— Поллок! — возмущённо ахает Бруми-ло.

— Мне нужна твоя помощь, — говорит Мара. — Если ты согласишься сделать то, о чём я тебя попрошу, мы забудем об этом.

— Ты сделаешь то, о чём тебя попросит Мара, Поллок Полхорош, — произносит Кэндлриггс, — чтобы она простила тебя за то, что ты трогал её вещи. Даю тебе последний шанс, а не то ты будешь переименован в Нехорош. Ты слышишь меня?

Поллок хмуро кивает.

— Я хочу, чтобы ты поймал небесного жителя, — говорит Мара.

Все ахают. Поллок резко садится.

— Живого или мертвого? — спрашивает он шепотом. Его тусклые глаза становятся яркими и блестящими.

— Живого, — отвечает Мара. — Мне нужна только одежда. Потом его можно будет отпустить.

— Это не просто, — говорит Поллок, глядя на Поссила.

— Совсем не просто, — соглашается Поссил. — Понимаешь, чтобы кого-то поймать, нужно находиться на очень близком расстоянии к нему. Вот в чём вся штука. А чтобы оказаться на близком расстоянии, нужно подкрасться. А лучше Поссила здесь никто подкрадываться не умеет.

— Или нужно поставить ловушку, — хитро улыбается Поллок. — А для этого надо знать, на кого какую ловушку ставить. Главное — правильно расставить ловушку. Вот в чём вся штука. А лучше Поллока здесь никто ловушки ставить не умеет.

Мара слышит, как сдавленно охает Бруми-ло.

— Надо брать пример с паука, — самодовольно продолжает Поллок. — Вот уж кто умеет расставлять самые замечательные ловушки на свете! Пауки никогда ни за кем не бегают. Жертвы сами заходят в их симпатичную ловушку.

Бруми-ло, чуть слышно всхлипнув, встаёт и скрывается среди деревьев. Мара не выдерживает. Она вскакивает и изо всей силы бьёт Поллока по лицу, — тот громко вопит от неожиданности. Потом она хватает фонарик и бежит вслед за Бруми-ло, прислушиваясь к её тихим всхлипываниям. Мара нагоняет девушку на вершине холма, позади разрушенного здания.

— Я его ненавижу, — рыдает Бруми-ло. — У меня его ребёнок, а он, оказывается, просто отрабатывал на мне охотничьи приёмы. Я сама зашла в его симпатичную ловушку!

— Вот уж крыса похуже любого крысоеда, — говорит Мара. — Я врезала ему, и довольно сильно. Как ты думаешь, это тоже часть Предсказания? Лицо на Камне бьёт крысу Поллока?

Бруми-ло смеётся сквозь слёзы, потом тянет Мару за собой.

— Пошли, я покажу тебе один секрет.

Вертящиеся в вышине воздуховоды наполняют Нижний Мир вздохами и стонами. Бруми-ло, которая прекрасно видит в темноте, уверенно ведёт Мару за собой. Мара торопится следом, петляя между деревьями и большой палкой отгоняя летучих мышей от светлячкового фонарика.

На ветвях, тихонько ухая, сидят совы, похожие на маленьких призраков. Время от времени то одна, то другая, заметив среди корней или в сухой листве мышку, камнем пикирует вниз. Иногда в глубокой тени вспыхивают светящиеся точки — фосфоресцирующие мотыльки и ночные бабочки. Это единственный источник света, не считая фонарика, и Маре начинает хотеться обратно, поближе к костру и к гнезду. Куда Бруми-ло её ведёт?!

Наконец они останавливаются у густых зарослей ежевики. Бруми-ло лезет под колючие ветки и вытаскивает оттуда плоскую доску, завернутую в пластиковую плёнку. Осторожно размотав плёнку, она извлекает на свет большое потрескавшееся зеркало. Приглядевшись, Мара понимает, что никакое это не зеркало, а очень старательно подобранная мозаика из осколков стекла и зеркал. Осколки удивительно красиво сверкают в мерцающем свете фонарика.

— Это ты сама сделала?

— Да, — отвечает Бруми-ло. — Видишь, моя жизнь всё-таки не разбита. У меня есть малыш, а ещё — моя мечта. Теперь, правда, у меня на неё совсем нет времени. Всё время и силы забирает Клэйслэпс, но, может быть, когда он подрастёт, он мне поможет.

— А что это? — спрашивает Мара, восхищенно проводя пальцем по мозаике.

— Солнечная батарея. Я давно мечтаю о том, чтобы научиться собирать солнечную энергию и использовать её в нашем сумрачном мире. Этим зеркалом можно ловить солнечный свет по утрам и направлять его прямо на костёр, чтобы он сам зажигался. Я ещё не всё продумала, и зеркало недостаточно сильное чтобы отражать свет зимой, да и солнце каждый день немного сдвигается. Но когда-нибудь я всё сделаю как надо. У меня есть ещё одна мечта — научиться собирать солнечное тепло с помощью металлических пластин. — Бруми-ло вытягивает из-под куста ещё один пакет, набитый расплющенными кусочками металла. — Это я ещё далее не начинала. Но, вот увидишь, когда-нибудь нас каждое утро будут ждать огонь и горячая вода. Я думала и о других вещах тоже…

Бруми-ло мечтательно замолкает. А Мара понимает, что подспудно беспокоило её, когда она шла по длинным залам университета, разглядывая портреты и высеченные золотом имена. Там не было ни одной женщины-мечтательницы. Все имена, не считая парочки королев да ещё нескольких невнятных фамилий, были мужскими. Все великие мечтатели были мужчинами!

Теперь Мара начинает догадываться, почему так получилось. Женщины мечтали не менее сильно, чем мужчины — как сейчас мечтает Бруми-ло, — но их всё время затягивали повседневные заботы: приготовление еды, воспитание детей, строительство гнёзд. И ведь правда: малыш Клэйслэпс куда чудеснее любой мечты любого из этих золотых мечтателей.

— Ты должна и дальше работать над этим, — убежденно говорит Мара. — Это здорово.

В глазах Бруми-ло вспыхивает надежда, ведь она верит, что её поддерживает и одобряет Лицо на Камне.

— Не бросай свою мечту.

— Не брошу, — бормочет Бруми-ло, любовно поглаживая ладонью мозаику. — Теперь не брошу. Мы осуществим её вместе с Клэйслэпсом.

И пока они идут назад, к гнёздам, Мара размышляет о том, что, возможно, у всех этих золотых мечтателей мамы тоже были мечтательницами. И, может быть, как раз мамы-то и научили их мечтать. И Клэйслэпс тоже станет когда-нибудь знаменитым, потому что изобретёт солнечные батареи, о которых мечтала его мама. Но вспомнит ли кто-нибудь о Бруми-ло?

Если это будет зависеть от меня, обязательно вспомнят, обещает себе Мара.

А как же её собственная мечта? План, о котором она так долго мечтала, начинает принимать реальные очертания, складывается, подобно огромной мозаике.

Может быть, с помощью этого плана они все спасутся и обретут будущее. Но пока в её мозаике всё еще не хватает очень важных деталей, которые обязательно нужно отыскать.

Вернувшись на поляну, Мара некоторое время лежит под буком, на котором устроено её гнездо, пытаясь убедить себя в том, что на этой залитой водой Земле у кого-то действительно может быть будущее. Она лежит на спине, чувствуя под собой древесные корни, уходящие глубоко под землю, и глядя на ветви, тянущиеся высоко в небо. Каждое дерево — это чудо, доказательство того, что Земля жива! В это необходимо верить, если хочешь довести дело до конца.

Мара по-прежнему не считает себя Лицом на Камне, не особо верит в Предсказание, но если сумеет выполнить задуманное, то действительно спасет древогнёздов. Как будто она и вправду Лицо на Камне.

Мара устало вздыхает. Это Предсказание — словно камушек в ботинке, который она никак не может вытряхнуть.

Но её план основан на реальных расчётах, а вовсе не на мечтах и слепой вере в туманные предсказания о рыбах с кольцами, птицах и прочих символах и каменных статуях. Если бы только среди бумажных гор университета ей удалось найти карту и какие-нибудь подробности о горах в Арктике, да еще раздобыть одежду небесных жителей, чтобы выглядеть, как они! Тогда останется только узнать, где швартуются белые корабли. Беда лишь в том, что как раз эту часть плана пока ещё и застилает туман.

Вот бы отыскать киберлиса и попросить его о помощи…

Мара забирается к себе в гнездо и достаёт кибервиз, заряженный в короткие солнечные мгновения. При мысли о погружении в Сеть её охватывает привычное радостное волнение. Быть может, ей всё-таки удастся найти киберлиса. Но сейчас еще не время, еще рано. Сначала надо подготовить древогнёздов: посвятить их, хотя бы частично, в свой дерзкий план.

— Древогнёзды! — громко восклицает она, обращаясь к сидящим под деревьями людям. — Слушайте. Я хочу рассказать вам одну историю. Это история про людей под названием атапаски. Они живут в лесу высоко в горах на самой макушке Земли. Эти люди чем-то похожи на вас.

Страна людей

На следующее утро Мара просыпается рано, даже раньше, чем Айброкс; она полна сил и готова провести весь день в поисках книги. Она окликает Горбалса, надеясь уговорить его пойти с ней, потом начинает собирать хворост для костра. На земле валяется охотничий топорик Поллока. Мара подбирает его, ёжась от холода у тлеющего костерка. Свет едва-едва пробивается сквозь воздушные конструкции небесного города, и в Нижнем Мире сумрачно и сыро. Мара вскидывает топорик, собираясь обрубить нижнюю ветку берёзы, но тут кто-то хватает её за руку. Она резко оборачивается и видит Горбалса.

— Ты что делаешь?! — потрясённо спрашивает он.

— Нам нужно ещё дерева, — объясняет Мара. — Огонь никак не разгорается, а я замёрзла. А в чём, собственно, дело?

Горбалс вырывает топорик у неё из рук. Он смотрит на Мару так, как будто она предложила зажарить на завтрак малыша Клэйслэпса.

— Мы не убиваем деревья, — гневно говорит он. Потом внимательно всматривается в Мару. — Может быть, ты права. Может быть, ты не Лицо на Камне. Убийство дерева — это ужасное преступление. — Неожиданно взгляд его становится тревожным и настороженным. — А раньше ты убивала деревья?

— У нас на острове деревья не росли, — отвечает Мара. — Поэтому у меня не было такой возможности. И потом, я не собиралась его убивать. Я только хотела срубить пару веток.

— Это тоже убийство, — настаивает Горбалс. — А что, если я отрублю тебе руку или ногу? Убийство деревьев — одна из причин, по которой Земля ушла под воду. Когда Кэндлриггс была молодой, она жила в эпоху убийства деревьев. Но Земле деревья необходимы. — Он хмурится. — У вас на острове не было деревьев? Ни одного?

— Я никогда не видела деревьев до того, как попала к вам, — признается Мара.

Он изумленно качает головой.

— Может быть, поэтому твой остров и утонул. Земля, на которой не растут деревья, — это мёртвая земля. Мы относимся к нашим деревьям с почтением. Мы вежливо стучимся к ним прежде, чем забраться в гнездо. Да, я видел, как ты улыбалась, когда мы делаем это. Мы оставляем им подношения — всякую еду, — и они всё съедают. Мы…

— Ваши подношения съедают птицы, глупыш! — Мара добродушно улыбается и тут вспоминает рассказ старого Тэйна. — На Винге тоже когда-то было много деревьев. Их сгнившие корни превратились в торф, которым мы топили очаги. Когда-то, очень давно, Винг был весь покрыт лесом.

— И что же случилось с деревьями? — спрашивает Горбалс. — Если их убили, а корни оставили в земле, значит, ваш остров был гиблым местом.

Мара вспыхивает от гнева. Как он смеет говорить такие ужасные вещи про её родной остров?! Деревья сгнили тысячи лет назад. И она, Мара, здесь ни при чём! А в древности леса вообще выжигали, чтобы расчистить место под поля…

Она принимается подбирать мелкие ветки, лежащие у её ног, и яростно швыряет их в костер. От обиды слова застревают у неё в горле.

— Мара, извини, — говорит Горбалс. — Я сказал жестокие слова.

Мара кивает, прикусив губу, чтобы не расплакаться.

— Ты считаешь, мы потеряли наш остров из-за того, что было сделано задолго до нас?

Горбалс вздыхает.

— Мы потеряли свой город по той же причине. Кэндлриггс говорит, что люди уничтожили жизненную силу Земли. Не только деревья, но и другие её богатства. От этого наступила жара, и ледники растаяли и затопили сушу. Кэндлриггс всё это помнит.

— Получается, наше будущее украли наши предки?

— Да. А небесные люди построили свой город над океаном только для себя. Зачем им делиться с другими?! — Горбалс пожимает плечами, бросая взгляд на циклопические стены, в тени которых живёт. Мара тоже смотрит вверх.

— Пойдём со мной в университет, — просит она. — Пожалуйста, Горбалс, мне необходима твоя помощь! Ты хорошо разбираешься в словах, а я ищу именно слова. Эти слова подскажут мне, что надо делать, чтобы выбраться отсюда и найти себе новый дом в этом мире.

Горбалс смотрит на шпиль университета со страхом и, в то же время, со жгучим любопытством — точно так же он смотрел на книгу, которую протягивала ему вчера вечером Мара.

— Вчерашнюю книгу я нашла в большой комнате, доверху заваленной книгами, — говорит ему Мара. — Там тысячи стихов. Представляешь, Горбалс: комната, полная стихов!

— Хорошо, — кивает он. — Твоя история про людей, живущих на макушке планеты, убедила меня. Я пойду с тобой и помогу чем смогу.

Горбалс идёт вслед за Марой через зал фантазий, с изумлением разглядывая высокие стройные колонны. Девочка зачитывает вслух имена великих мечтателей и фантазёров:

— Галилей. Ньютон. Эйнштейн. Флеминг. Вергилий. Платон. Шекспир. Мильтон. Данте. Байрон. Бёрнс. Толстой. Руссо. Маркс.

Горбалс заглядывает в бесконечные, тонущие в темноте коридоры.

— Кто они такие?

— Творцы, — отвечает Мара. — И, кажется, все мужчины. — Она указывает на портреты знаменитых людей и высказывает свою теорию о творцах чудес и фантазий и о том, почему среди них не было женщин.

— Но женщины тоже творят чудеса, ведь они создают людей, — возражает Горбалс. — Человек — это самое великое чудо, которое только можно сотворить. Каждый из нас — ожившая мечта.

— Главное, чтобы не оживший кошмар, — отвечает Мара. — Наверное, люди стали неправильно мечтать. И я не верю, что среди мечтателей не было ни одной женщины. Наверняка были! Но тогда почему здесь нет их имен?!

Они медленно идут через залы.

— Я думаю, было очень много людей, чьи имена и мечты теперь позабыты, — говорит Горбалс.

Мара с болью думает о своём отце, потом о Тэйне и об Алексе, обо всех обычных людях, которые жили и трудились на земле.

— Мужество, стойкость, упорство, — читает Горбалс надпись на цветном витраже, на котором изображена древняя битва.

Наконец они минуют последний зал, протискиваются в маленькую дверцу и начинают головокружительный подъём по бесконечной винтовой лестнице. И в конце концов оказываются в комнатах, наполненных книгами, — в башне, прямо под сводами волшебной шляпы.

— Мара! — Горбалс испуганно хватает девочку за руку. — Их так много… столько… не могу поверить.

Мара останавливается в дверях седьмой по счету комнаты.

— Здесь собраны стихи, — шепчет она.

Онемевший от восторга Горбалс жадно осматривается по сторонам.

— Оставайся здесь, — говорит Мара, — а я пошла искать.

— Не оставляй меня одного! — умоляет Горбалс.

— Это же просто книги, Горбалс. Они тебя не укусят.

— Кэндлриггс думает иначе…

Впрочем, он уже сидит на полу, нетерпеливо перелистывая драгоценные страницы.

Мара переходит в следующую комнату. С чего начать? Как отыскать среди этих залежей и завалов нужную ей книгу? «История», читает она надпись над входом. Ну конечно же! Каждая комната должна быть посвящена какой-то одной теме. Мара спешит через анфиладу комнат, читая таблички над дверями. Философия… Интересно, что это такое? Искусство, литература, антропология, история — и на каждую тему столько книг! Археология, география…

Мара останавливается. География! Кажется, это то, что нужно. География как-то связана с картами и с Землёй. Она заходит в комнату и принимается рыться в книгах. Здесь есть книги обо всех землях и странах на Земле — обо всех, которые были. Китай и Дальний Восток, Америка, Россия, Ближний Восток, Африка, Азия, Скандинавия, Европа, Австралия…

— Нашла что-нибудь?

В дверях стоит Горбалс. Сейчас он как никогда похож на потрепанное пугало. Отовсюду у него торчат книги — изо всех карманов его драного пластикового одеяния.

— Пусть Кэндлриггс говорит что хочет, — заявляет он. — Мне необходимы эти книги. Совершенно необходимы! А теперь я помогу тебе, — добавляет он, заметив усталое выражение на лице Мары.

Час за часом они роются в книжных развалах, одну за другой просматривают книжные полки, перебирают горы книг, раскиданных ветром по полу. Наконец Мара, не выдержав, без сил опускается на очередную книжную кучу.

— Бесполезно! — восклицает она и начинает плакать. — И я бесполезна! Но я должна найти ответ, иначе получится, что мама, и папа, и Кори, и Гейл погибли ни за что.

— Мара, не плачь! — кидается к ней Горбалс. — Мара! Мы… ой!

Он спотыкается о книжную полку, ударяется большим пальцем ноги и принимается скакать от боли. В следующую секунду он натыкается на высоченную стопку книг, и те валятся во все стороны, поднимая тучи пыли и роняя древние страницы.

Мара чихает и кашляет, закрываясь руками от падающих книг.

— Ох, Горбалс, — смеётся она сквозь слезы. — Какой же ты неуклюжий… ай!

Последний том с громким стуком падает ей на голову.

Горбалс поспешно подбирает книги, свалившиеся ей на колени, тоже чихая и яростно моргая в облаке застилающей глаза пыли.

— Гренландия, — читает он серебристую надпись на обложке и медленно открывает книгу. — Какое красивое имя! — мечтательно произносит он. — Может быть, это страна деревьев. Интересно, где она находится?

— Понятия не имею, — вздыхает Мара. — Наверняка она уже утонула вместе с остальными. Нам нужна Арктика.

Мара вытирает слезы и снова принимается за поиски.

— Мара, — говорит Горбалс через некоторое время.

— Ммм, — рассеянно отвечает та, просматривая корешки. И вдруг понимает, что у мальчика какой-то странный голос. Взволнованный. — Что такое?

Горбалс по-прежнему держит в руках книгу с серебряным заголовком.

— Гренландия находится в Арктике. Это гористая страна, тысячи лет скованная льдом. Её жители называют её по-другому, потому что на самом деле она совсем не зелёная, а белая от снега и льда. Они называют её Калаалит нунаат, — он старательно выговаривает незнакомые слова — Это означает «Страна людей».

Горбалс поднимает голову и видит, что глаза у Мары расширились, став почти такими же большими, как у него самого.

— Но её, наверное, тоже затопило, — неуверенно говорит она.

— Нет! Вот, послушай. Гренландия — обширная гористая страна, покрытая льдами. Её внутренние территории опустились под тяжестью гигантских ледников. Если когда-нибудь весь этот лёд растает, уровень Мирового океана поднимется настолько, что затопит Землю. На каждого жителя нашей планеты будет приходиться до миллиона литров воды. Освободившись ото льда, Гренландия всплывёт подобно пробке, и её горы обнажатся впервые со времён Ледникового периода.

Мара ошарашенно слушает.

— Где… где эта земля? — взволнованно спрашивает она, отчаянно сожалея и стыдясь того, что так мало знает о своей планете.

Горбалс протягивает ей книгу и показывает карту. И Мара ахает от негодования, потому что Гренландия — это большущий остров, отделяющий Атлантический океан от Северного Ледовитого и расположенный к северу от Винга. Он находится далеко на севере, гораздо дальше, чем Нью-Мунго. Но, вероятно, туда всё-таки можно было доплыть…

Мы должны были поплыть на север, с ужасом думает Мара, и, может быть, поплыли бы, если бы не я, дура бестолковая! Но мы же не знали, напоминает она себе, мы думали, что льды растаяли, а суша затонула. Кто же знал, что она всплывёт подобно пробке? Как мы могли догадаться?!

Мара жадно перелистывает страницы, впитывая новую информацию.

— Горбалс! — она восторженно прижимает книгу к груди, затем кидается обнимать мальчика. — Это оно! То, что нам нужно!

— Значит, на свете всё-таки есть место для древогнёздов? — обрадованно спрашивает Горбалс. — В Гренландии? В Стране людей…

Мара кивает, сама не своя от счастья.

— Думаю, да.

— Но как мы туда попадём? Это же так далеко!

Мара качает головой, и тёмные пряди падают ей на лицо.

— Пока не знаю.

— Вчера вечером ты сказала, что тебе нужна одежда небесных жителей, но потом ты убежала за Бруми-ло и так и не объяснила, зачем.

— Понимаешь, единственный способ пробраться на корабль — это переодеться небесным жителем. Оборванную беженку вроде меня сразу же заметят. Но дело не только в этом. Предположим, я проберусь в небесный город. А что потом? Чтобы захватить корабль, нужно побороть городскую охрану и полицию. А ведь нам нужен не один корабль — надо же ещё спасти людей из лодочного лагеря. А нас так мало, так легко всех перестрелять… Ох, Горбалс, я просто не знаю, как всё это сделать. Но теперь, когда мы нашли это, — она снова прижимает книгу к груди, — отступать поздно. Надо идти дальше и искать выход.

— Ты найдёшь, — горячо отвечает Горбалс. — Потому что ты — Лицо на Камне!

— Да нет же, правда, нет. Я просто Мара, которая случайно оказалась в этом странном месте.

— Ну, хорошо, пусть будет просто Мара. Ма-ра, Ма-ра. Похоже на шорох прибрежных волн.

— Спасибо, — улыбается Мара.

Горбалс улыбается в ответ.

— Нам пора, — говорит он, но оба не двигаются с места. На комнату опускается тишина, такая же тёмная и глубокая, как книжные полки; она окутывает башню, и лестницу, и пустынные залы.

Горбалс лезет в один из своих драных карманов и вытаскивает книгу. Мара усаживается рядом, и он начинает читать стихотворение под названием «У Северного моря», про край более пустынный, чем развалины, и море более странное, чем смерть.

— Настоящее море и вправду такое? — испуганно спрашивает Горбалс, дочитав до конца. — Более странное, чем смерть?

Но Мара уже думает о другом.

— Горбалс, а что, если Гренландию захватили небесные жители?

Он хмурится, потом качает головой.

— Кэндлриггс как-то говорила, что они больше не хотят жить на земле, только на небе. И даже выше…

— Выше?! Что может быть выше неба?

— Звезды. Кэндлриггс говорит, что их взгляды и помыслы устремлены туда — к звёздам. Они хотят создать Новый Мир и там.

Мара пытается представить себе Новый Мир на какой-нибудь отдаленной планете.

— Откуда она знает?

— Она в своей жизни повидала много всего, о чём не хочет рассказывать. — Горбалс пожимает плечами. — Все ужасы того времени, когда тонул мир.

Тут у него громко урчит в животе. Мара тянется за рюкзаком и достаёт сверток с едой и две фляжки — с дождевой водой и с медвяным сидром. Потом оба с наслаждением жуют картофельные блины с травами, а, наевшись и глотнув сидра, начинают дружно зевать — ведь они встали ужасно рано, долго плыли к университету, потом искали книгу…

Мара пристраивается на книжной куче.

— Передохнём совсем чуть-чуть. — Горбалс громко зевает. — Нужно успеть вернуться до перезвона и прихода судов. Здесь мы слишком близко к небесным жителям.

Он ложится рядом.

Мара просыпается внезапно, как от толчка. Ей опять приснился лис. Киберлис. Его блестящие глаза и быстрый хвост мелькают среди развалин и мусорных куч Сети. Каждый раз, когда ей кажется, что она вот-вот настигнет его, лис исчезает. Наконец она его находит и уже тянется, чтобы погладить густой рыжий мех, но тут он кидается на неё, злобно скаля клыки.

— Летучие мыши? — сонно бормочет Горбалс почувствовав, как она дернулась. — Крысоеды?

— Нет, только я. Всё в порядке.

Маре уже не хочется спать. Ей страшно и одиноко. На Нижний Мир опустилась тьма. Сколько же сейчас времени? Мара выглядывает в разбитое окно, но небо так плотно затянуто тучами, что не разберёшь, утро сейчас или вечер. Но слишком поздно быть не может… Они ведь так рано поднялись.

— Чеснок и сапфиры в луже, — бормочет во сне Горбалс.

Мара роется в карманах рюкзака и достает кибервиз. От её прикосновения тот начинает тихонько вибрировать. С бьющимся сердцем Мара надевает очки и берет в руки серебряную палочку — впервые с тех пор, как покинула Винг. Она включает кибервиз и ныряет в Сеть: Мара привычно скользит вдоль серебряных нитей, как вдруг ей становится страшно. Всё вокруг кажется чужим и незнакомым. Тихий гул, потрескивание информационных башен и свечение куч электронных помоев пугают её. Мара пытается перескочить с одною места на другое, но у неё ничего не выходит: головокружительная скорость не даёт сосредоточиться. Что с ней такое? Можно подумать, что она отсутствовала здесь тысячу лет и успела стать чужой этому месту. И тут Мара понимает.

До сих пор это было игрой. А теперь всё по-настоящему. Маре хочется заглянуть в закоулки, где обычно прятался лис, но она не смеет. Слева, в груде электронного мусора, что-то шевелится — к ней тянется гибкое щупальце. С трудом сдерживая крик, Мара пытается отпрыгнуть в сторону. Но она забыла, как; это делается, — забыла, какие значки набирать, чтобы легко и свободно перемещаться в киберпространстве. Щупальце нависает над ней, сверкая смертоносным блеском.

Мара срывает очки и выпадает в реальный мир. Она запихивает кибервиз обратно в рюкзак и сидит, тихонько всхлипывая. Пережив столько всего, она стала слишком пугливой и нервной. И теперь уже никогда не найдёт лиса!

Мара встаёт и бредёт мимо тёмных полок, несчастная и одинокая. Наверное, пора будить Горбалса, но… Что это там такое? Между длинными рядами полок она замечает дверную ручку. Почерневшую медную дверную ручку в стене — и никакой двери!

Странно, думает Мара, и, ухватившись за ручку обеими руками, тянет и дергает её во все стороны до тех пор, пока та не поддаётся. Полка сдвигается с места, но не вся, а только верхняя часть. Мара приседает, ожидая, что сейчас на неё посыплются книги. Но книги не сыплются — такое впечатление, что они приклеены к полке. Или это не настоящая полка?

Это потайная дверца!

Мара протискивается внутрь и разочарованно притопывает. Это похоже на пустой шкаф, но зачем прятать пустой шкаф за потайной дверцей?! Тут она видит в дальней стенке шкафа ещё одну дверцу, на это раз совсем крошечную. Мара дёргает её, отчасти ожидая найти за ней еще один шкаф, потом еще один, и так до бесконечности. Но эта дверца так просто не открывается. Сверху и снизу она заперта на ржавые задвижки, а в ямке намертво застрял миниатюрный ключик. Мара осматривает валяющиеся вокруг книги и, выбрав самый тяжелый том, несколькими сильными ударами сбивает насквозь проржавевшие шпингалеты. Затем, обернув руку полой куртки, она яростно сражается с ключом, и дверца наконец распахивается.

Мара оказывается на открытой круглой площадке на самой верхушке громадного шпиля. В лицо ей яростно ударяет порыв ветра, но Мара, словно не замечая этого, восторженно осматривается по сторонам. Она стоит в самом центре кружевного каменного конуса. Она стоит внутри шляпы волшебника!

Прямо над её головой висит огромный колокол. А перед ней — ещё одна винтовая лестница. Но это только для самых смелых или самых безрассудных: лестница очень узкая и крутая, и без перил. Кажется, что она висит в воздухе, закручиваясь вверх, мимо колокола, к самому кончику шпиля, за которым уже ничего нет. Стоит ли рисковать жизнью, чтобы лезть по лестнице, ведущей в никуда? Оттуда есть только два пути — или в пропасть, чтобы сгинуть навеки, или обратно вниз.

Мара осторожно ставит ногу на нижнюю ступеньку. В конце концов, почему бы и не слазить? Всего несколько шагов, только чтобы проверить себя — осталась ли ещё хоть капля смелости…

Она начинает карабкаться наверх. Бури давно разбили и раскрошили деревянные перила, превратив их в бесполезные огрызки. Ветер налетает яростными порывами, и лезть от этого еще труднее. Вся лестница — сплошная зона риска. Один неверный шаг, расшатавшийся камень, резкое движение могут оказаться смертельными.

— Мара!

Из дверного проема выглядывает Горбалс, бледный как привидение.

— Ты что делаешь?! Слезай немедленно!

— А ты догони! — дрожащими губами улыбается Мара, глядя на него сверху вниз.

— Спускайся, Мара! — умоляет Горбалс. — Пожалуйста!

Но она уже почти на самом верху. Как обидно спускаться, когда лезть осталось всего ничего. Не слушая Горбалса, она преодолевает последние ступеньки и оглядывается вокруг. А вот этого делать не следовало. У неё под ногами кружится и качается затонувший мир, над головой нависают ажурные конструкции небесного города. Мара крепко вцепляется в перекладину, не в силах пошевельнуться. Сквозь биение крови в висках до неё доносится далёкий голос Горбалса:

— Я не могу подняться выше, Мара. Ступени слишком хрупкие, они проломятся под нами обоими. Ты спускайся потихоньку, не торопясь.

Мара зажмуривается и начинает осторожно спускаться, нащупывая дрожащими ногами ступеньку за ступенькой и обмирая от ужаса, пока Горбалс не хватает её за плечи и не помогает сойти вниз.

— С ума сошла?! — Он кипит от ярости. — Что на тебя нашло?!

Ей хочется плакать, но она может только смеяться. От пережитого ужаса тело становится каким-то резиновым и непослушным. Она сидит, съежившись, рядом с Горбалсом и пытается успокоиться. И правда, что на неё нашло?

Тонкий лучик вечернего солнца пробивается сквозь облака над самым краем городской стены, и тьма отступает. Горбалс смотрит на Нижний Мир, купающийся в золотистом солнечном свете. Неожиданно он громко ахает и вскакивает на ноги, показывая куда-то за стену.

— Смотри! Я вижу мир за стеной, и он жив! Он сверкает и движется!

— Это океан, — говорит Мара.

— Океан! — восторженно повторяет Горбалс, ещё шире распахивая свои круглые глаза. — А я думал, он тёмный и страшный, как в стихах. Я не ожидал, что он такой красивый.

— Он очень красивый, — с тоской говорит Мара. — И открытое небо… Ты ещё не видел звёздного неба, и неба на закате, и плывущих по небу огромных облаков…

— Увижу ли я их когда-нибудь? Или всю жизнь проведу здесь?

Горбалс жадно смотрит вдаль, в сторону внешнего мира. Мара сжимает его руку.

— Потерпи ещё немножко, — говорит она.

Со шпиля открывается прекрасный вид на центральные башни Нью-Мунго, куда приходят грузовые суда. Как же им захватить корабль, вывести его из башни, а потом провести через ворота? И, если им это удастся, как потом добраться до Гренландии?

Это невозможно, решает Мара. Но за высокой городской стеной лежит лодочный лагерь. Отсюда его не видно, но он там. А значит, надо искать какой-то выход.

Из-под воды медленно выступают крыши погибшего города, напоминающие сейчас палубы затонувших кораблей. Внизу громко скрипит флагшток, на котором треплется старинный флаг, больше похожий на драную выгоревшую тряпку. А флагшток похож на мачту корабля, выброшенного на берег Нижнего Мира, думает Мара.

— Нам пора, — тревожно говорит Горбалс. — Уже поздно, скоро начнётся трезвон.

Они спускаются и торопливо идут назад через залы, пробираются через хлюпающие, залитые водой пещеры туда, где оставили свой плот. Горбалс начинает грести, раздвигая веслом пятнистую от солнечных лучей воду.

— Всё будет в порядке, — говорит ему Мара. — Шпане гораздо интересней звонить, чем гоняться за нами.

— Дело не в крысоедах, — начинает он. — Это…

Пронзительный вой наполняет Нижний Мир. Мара подскакивает от неожиданности. Со стороны Нью-Мунго на воду падает ослепительный луч света. Рёв сирен оглушает.

— Небесные люди! — кричит Горбалс. — Надо прятаться!

Он яростно гребёт, но тут волна приподнимает плот и закидывает его прямо под опоры древнего моста, туда, где он обрывается в никуда.

— В автобус! — кричит Мара.

Они влезают на мост, мчатся к ржавому остову и, спрятавшись, смотрят сквозь давно выбитые окна на целую вереницу морских мотоциклов и катеров, вырвавшихся из ворот небесного города. С воем, грохотом и горящими фарами они проносятся мимо.

— К собору, — говорит Горбалс.

— Шпана! — ахает Мара. — Нет!

«Кошмарный ров! — грозно выкрикивает Горбалс в сторону небесного города. —

— Нет, Мара! — вопит он.

Но Мара уже бежит по мосту и спрыгивает на плот. Похолодев от ужаса, он прыгает следом. А она яростно гребёт вслед за морской полицией.

Облава

Они сидят, скрытые густыми зарослями камыша, у самой воды. Горбалс крепко держит Мару за руку, чтобы та не кинулась через кладбище к собору, туда, где собралась морская полиция, где вспыхивает яркий свет и оглушительно воет сирена.

— Мара, мы не можем подойти ближе. Это слишком опасно. Нам надо уходить отсюда, пока нас не заметили. Может, твоего крысёныша тут вообще нет, он ведь шляется повсюду. Но, даже если он здесь, мы ему всё равно не поможем.

— Я не отдам им Винга! Не отдам!

— Их много, а мы одни. Что мы можем сделать?! Нас схватят или убьют.

— Моя семья погибла, Горбалс, — всхлипывает Мара. — Братишке было всего шесть лет, он был такой же, как Винг. И моя лучшая подруга умерла. И Роуэн, мой друг, возможно, тоже умер. А я никому не сумела помочь, хотя всё это случилось из-за меня, потому что это я привела их сюда. И теперь я опять ничего не могу поделать… и буду беспомощно смотреть, как погибает Винг, а с ним и другие дети!

— В этом нет твоей вины, Мара. Так получается. Ты здесь ни при чём!

Из собора доносятся звуки пальбы и детские крики.

— Это невыносимо!

Мара вырывается из рук Горбалса и начинает продираться сквозь заросли камыша. Чертыхаясь и громко шлёпая по воде, Горбалс бросается следом. Перебегая от могилы к могиле, они незамеченными добираются до задней стены собора. Схватив обломок могильной плиты, Мара швыряет ею в окно, расположенное почти у самой земли. Горбалс помогает ей вынуть осколки цветных стёкол, торчащие из рамы, и залезть на подоконник.

Спрыгнув в помещение, Мара оказывается в полутьме. Откуда-то сверху, из центрального зала собора, доносятся ужасные крики и вопли, грохот и стрельба. Только теперь Мара осознаёт, что действительно ничем не может помочь водяной шпане. Она бессильна!

— Они их убивают, Горбалс, — всхлипывает девочка.

Но тот не отвечает. Мара испуганно выглядывает в окно. Горбалс исчез.

Ей кажется, что этот кошмар будет длиться вечно. Но крики и пальба постепенно стихают. Мара сидит в темноте, сжавшись в комочек, не смея пошевельнуться. И в какой-то момент понимает, что не одна.

— Горбалс? — тихонечко шепчет она.

Однако никто ей не отвечает. Внезапно прямо напротив себя она видит две светящиеся точки — два горящих глаза. Затаив дыхание, Мара вглядывается в темноту. Она различает знакомые очертания острых ушей, слышит шорох хвоста, метущего по пыльному полу. Перед ней сидит лис!

Настоящее или мнимое, но появление лиса приводит её в чувство. Двигаясь медленно и осторожно, она складывает обломки статуи и колонн в некое подобие ступенек, чтобы добраться до окна, расположенного довольно высоко от пола. Затем, вся дрожа, она вылезает наружу, — на улице уже совсем темно, и никого не видно. Вой полицейских сирен затихает вдали. Мара, крадучись, идёт вдоль стены к главному входу. Набрав в грудь побольше воздуху, она заставляет себя открыть тяжёлую дубовую дверь и заглядывает внутрь.

В соборе пусто; тишина стоит такая, что звенит в ушах и тошнота подкатывает к горлу. Но нет, здесь не совсем пусто. На полу лежит маленькая скрюченная фигурка.

— Винг!

Мара, всхлипывая, кидается к нему. Но это не Винг, это какой-то другой мальчишка. Оглядевшись, она замечает, что повсюду вокруг неё валяются окровавленные детские тела. Мару бьёт крупная дрожь, но она упрямо подходит и заглядывает в лицо каждому ребёнку по очереди. Осмотрев всех и убедившись, что Винга среди них нет, Мара неожиданно видит башмак, торчащий из-за гробницы. Она осторожно приближается — водяная шпана башмаков не носит.

За гробницей лежит тело полицейского. Мара берёт его за руку и пробует пульс. Мёртвый. Вот и хорошо! Она собирается уйти, но в последний момент всё-таки оборачивается, — мертвые руки так неестественно выгнуты, что хочется распрямить их и положить ровно. Снова склонившись над телом, Мара с удивлением понимает, что перед ней — девушка. Ей, наверное, не больше восемнадцати — двадцати лет. Мара растерянно выпрямляется; они с девушкой почти ровесницы…

Невыносимый ужас, отвращение, смешанное с недоумением, заставляют её стремглав выбежать из собора, громко хлопнув за собой тяжёлой дверью. Постояв немного среди могил, Мара наконец заставляет себя двигаться. Она спускается к берегу, отыскивает плот, надёжно скрытый в густых зарослях камыша, добирается до острова древогнёздов и поднимается на Голубиный Холм.

В роще стоит мёртвая тишина. Мара в ужасе начинает звать древогнёздов.

— Мы здесь, Мара! — откликается сверху Бруми-ло. Повсюду шелестят ветви, слышится топот, — древогнёзды спрыгивают на землю.

— Мы так волновались за вас! — Молиндайнар крепко обнимает Мару.

— А где Горбалс? — испуганно спрашивает Бруми-ло. Мара медленно оборачивается к подруге.

— Разве он еще не вернулся?! Он уже должен был вернуться!

Хотя, как он мог вернуться без плота?

Все молчат. В сгущающемся сумраке древогнёзды смотрят на Мару. Мара с ужасом смотрит на них. Тут Бруми-ло, не выдержав, начинает плакать, и Мара отворачивается. Она без сил опускается на землю и закрывает лицо руками.

Этого не может быть! Неужели Горбалса забрали небесные люди?!

Она не смеет поднять голову. Опять из-за неё пострадал человек, её друг! Ни на кого не глядя, Мара залезает на свой бук и зарывается на самое дно гнезда, мучаясь стыдом, угрызениями совести и отчаянным страхом за Горбалса.

Спустя какое-то время кто-то забирается в её гнездо. Она слышит около уха нежное посапывание маленького Клэйслэпса и оборачивается.

— Обними его, — шепчет Бруми-ло, укладывая сонного Клэйслэпса рядом с Марой, — это поможет.

Мара послушно обнимает мягкое тёплое тельце, и вскоре ей, действительно, становится немного легче.

— Может быть, Горбалс прячется где-то на соборном острове и не решается выйти, а может, он ранен. Несколько человек уже отправились на поиски, — тихо говорит Бруми-ло.

— Я их слышу, — откликается снизу Кэндлриггс. — Они возвращаются.

Мара кубарем скатывается с дерева и мчится вниз по склону, но Горбалса по-прежнему нет. Хмурые древогнёзды вернулись без него.

— Мы осмотрели все тела, — качает головой Айброкс, — обыскали все закоулки. Среди убитых его нет, значит, его забрали в город.

Мара поднимает голову к небесному городу. Горбалс станет рабом в Новом Мире?! И Винг тоже? Она медленно оседает на землю.

— Ты ни в чём не виновата, Мара, — говорит Молиндайнар.

Но Мара-то знает, что, если бы не она, Горбалс никогда не очутился бы на соборном острове, а сидел бы в безопасном укрытии.

Ночь накрывает их точно крышка гроба. Ни ветерка не тревожит бездвижную поверхность моря; единственный источник света — холодный слабый отблеск исполинских башен Нью-Мунго. Древогнёзды молча сидят вокруг прогоревшего костра.

— Поешь немного, Мара, — просит Бруми-ло, хотя сама ничего не ела и трясётся как в лихорадке.

— Она сама не своя, сидит как на иголках, — отвечает за неё Айброкс, отодвигая свою тарелку. — Впрочем, и я тоже.

— Расскажи нам историю, Кэндлриггс, — умоляюще говорит Бруми-ло. — Сегодня нам очень нужна история.

— Да, — подхватывают остальные, — историю, Кэндлриггс, историю.

— Мне сегодня не до историй, — вздыхает старуха. — И, кроме того… — она смотрит на древогнёздов глубоко запавшими глазами, — бывают такие истории, которые лучше не рассказывать…

Мара решительно поднимается на ноги.

— Но, может быть, сейчас самое время их услышать! — восклицает она.

Кэндлриггс переводит на неё взгляд своих круглых глаз, и Мара вздрагивает — столько во взгляде этом горечи и боли.

— Возможно, ты и права, Мара Бэлл, — говорит старуха. Голос её звучит резко и громко. — Древогнёзды, в эту жестокую ночь я расскажу вам жестокую историю.

Все как один придвигаются поближе.

— Давным-давно, — начинает Кэндлриггс, — я полюбила одного юного мечтателя. Мы оба учились в университете, в том самом старинном здании на холме, где ты нашла свои книги, — она поворачивается к Маре, — и мечтали о прекрасном будущем. Но затем налетела эпоха штормов и разметала, начисто смела наши мечты.

Кэндлриггс тяжело вздыхает.

— Мы учились на факультете природных технологий; тогда эту науку называли наукой будущего. Каледон, мой возлюбленный, считался одним из лучших студентов; он изобретал удивительные конструкции и технологии, а за основу брал явления, уже существовавшие в природе. Вскоре Каледона забрали в свою лабораторию учёные, которые бились над тем, как остановить наступающий океан. Это он придумал небесные города, которые смогут выдержать любой потоп. Я хорошо помню, как смеялась над его первыми проектами — они выглядели невозможными, невыполнимыми. Но, как видите, оказались вполне реальными.

Все невольно бросают взгляд вверх, на гигантские туннели, нависающие над их головами.

— Каледон считал, что пора оставить Землю со всеми её проблемами и начать осваивать небо. Мы станем небожителями, говорил он. Это звучало как прекрасный сон, который очень скоро обернулся кошмаром. Когда я начала понимать, во что может превратиться его мечта, я потребовала, чтобы он остановился, но, конечно, это было бесполезно. Мы были молоды и упрямы — и сердиты друг на друга. А мечта уже захватила его целиком; он ничего не хотел слышать и стал твёрд, как кремень.

В глазах Кэндлриггс вспыхивает боль, и Мара сжимается, ощущая эту боль как свою собственную.

— Книги стали топливом, без которого его мечта не смогла бы осуществиться. Сокрытые в них знания заслонили от него реальный мир, заставили позабыть о самом себе… — Кэндлриггс смотрит прямо перед собой. — Он учился в университете, и если бы не это знание, почерпнутое из книг, между нами и небом сейчас не было бы преграды, не стояла бы стена, не выпускающая нас наружу и не впускающая других людей внутрь… Не было бы полиции, которая забирает людей, чтобы обратить их в рабов и заставить строить небесную империю. Теперь вы понимаете, почему я ненавижу университет и всё, что с ним связано? — Она опускает голову, и голос её начинает дрожать. — Это гиблое место превратило юношу, которого я когда-то так любила, в изобретателя жестоких небесных городов Нового Мира,

Древогнёзды сидят, онемев от изумления. Однако у Мары рвётся с губ вопрос:

— Но, Кэндлриггс, он ведь спас множество народу! Ведь в Нью-Мунго живут тысячи людей, которые иначе бы утонули, и такие города построены по всему миру. Конечно, он не мог помочь всем, но почему он не спас вас? Почему вы здесь, хотя должны были быть вместе с ним, в Новом Мире?

— Поначалу предполагалось, что Новый Мир должен вместить всех, — отвечает Кэндлриггс. — Да, я уверена, что Каледон хотел именно этого. Он надеялся спасти всех, кого только будет возможно. Но за 30-е и 40-е годы прошлого века не выдалось ни одного прохладного лета. Стояла безумная жара, и вода поднималась гораздо быстрее, чем ожидалось. Все прогнозы и предположения оказались ошибочными, а все международные договоры о мерах, предупреждающих глобальное потепление, были нарушены. Правительства разных государств никак не могли прийти к соглашению по этому поводу, а если какие-то договоры и заключались, то никто их всё равно не соблюдал. А потом стало слишком поздно. По всей планете начались ужасные наводнения. Поначалу Европу это не очень затронуло. Но после того как потоп уничтожил Нью-Йорк и Токио — столицы двух чрезвычайно могущественных государств, — в мире началась паника. Уходили в отставку правительства, рушилась экономика, распадалось общество. Никто больше не отвечал ни за что, и помощи ждать было неоткуда. Мир был как огромный корабль, налетевший на скалу и быстро уходящий под воду. Невозможно описать ужас и отчаяние тех дней…

Первые города Нового Мира были только-только построены. Все они в точности повторяли свой образец — Нью-Мунго; Каледон настоял, чтобы самый первый небесный город вырос над его — над нашим — родным городом. К тому времени люди уже старались селиться как можно дальше от береговой линии и от подступающей воды — на возвышенностях в старой части города, в многоэтажных домах новых районов, на крышах, на холмах. Затаив дыхание, мы следили за тем, как с ошеломительной скоростью растут гигантские башни, протягиваются над нашими головами туннели. Они были такие странные, такие удивительные! И мы верили, что будем спасены. К этому времени Каледон уже перестал быть моим. Он стал очень важным человеком и получил огромную власть — ещё бы, ведь это он придумал Новый Мир! Его идеи распространялись по всей планете со скоростью поднимающегося океана. Во всех странах спешно строили такие же города, пытаясь убедить население, что все будут спасены. И тут… — Голос Кэндлриггс дрожит, но она решительно берёт себя в руки и продолжает рассказ. — И тут всё изменилось. В том числе и Каледон. Я уже была в Нью-Мунго вместе с ним. Наши семьи и друзья должны были переехать со дня на день, и тут произошло то, чего, как нас уверяли, не должно было произойти никогда. Огромная волна накрыла Европу, в мгновение ока затопив весь континент.

Некоторое время Кэндлриггс молчит, глядя на огонь.

— В глубине души я всегда понимала, что города Нового Мира не смогут вместить всех нуждающихся, но… Нью-Мунго даже не попытался забрать к себе столько народу, сколько можно было приютить — пусть даже в тесноте. Руководство Нового Мира не ускорило строительство других небесных городов, не попыталось обеспечить лодками, пресной водой и едой тех несчастных, которые уже остались без крова. Вместо этого Новый Мир попросту захлопнул свои ворота. Мощная стена, которая, как я думала, должна была защитить город от моря, стала крепостной стеной, преградившей вход людям, терпящим бедствие.

Оказывается, руководство Нового Мира приняло решение давать приют только самым лучшим, самым умным, талантливым и опытным. Был разработан специальный тест, проверяющий уровень умственного развития, и в небесный город допускались лишь те, кто прошёл этот тест с самыми высокими показателями. Все остальные считались отбросами и чужаками — даже члены вашей семьи или друзья — и не могли последовать за вами. Каледон заверял меня, что и сам подчиняется тем же правилам, но я была уверена, что уж своих-то родителей он исхитрился переправить в небесный город. Их-то он ни за что бы не бросил, — добавляет она с горечью.

— И вот, вместо того чтобы направить все силы на помощь гибнущим людям, жители Нового Мира попросту закрылись от них. Я не могла поверить, что всё это происходит на самом деле. Я нашла Каледона, и между нами произошла ужасная ссора. По-моему, он понимал, что я права, но был слишком увлечён собственной мечтой о Новом Мире и о том, каким тот должен быть. Каледон умолял меня забыть обо всех, кому нельзя помочь, — по его словам, их было так много, что даже пытаться не стоило. Он уверял, что, если мы возьмём к себе всех нуждающихся, то небесный город просто не выдержит перенаселения. Системы обеспечения выйдут из строя, и мы все погибнем. Надо выбросить из головы остальной мир, говорил он, радоваться собственному спасению и жить для будущего, которое ждёт нас высоко в небе, в мире, населённом исключительно гениальными и одарёнными людьми.

Кэндлриггс в отчаянии заламывает руки.

— Но я не могла разделить с ним эту мечту. Я восстала против него. Были и другие восставшие; не очень много, но всё же были. Мы не могли и не хотели выбросить из головы остальной мир. Мы создали группу оппозиции, пытались выступать от имени тех, кто всё ещё боролся за жизнь далеко внизу. Но небесные люди не хотели нас слушать. Они были слишком благодарны за то, что их взяли в Ныо-Мунго, и слишком боялись, что их снова выкинут наружу, в этот кошмарный погибающий мир. Тогда я считала их гнусными злодеями, но сейчас… думаю, среди них было много хороших и добрых людей, которые жалели всех, кто остался за стеной; жестокими их сделал страх за собственное будущее. Быть может, если бы у нашей группы было чуть больше времени, если бы мы вели себя чуть сдержаннее, пытались спокойно объяснить людям, что помочь другим — ещё не означает погубить себя… быть может, тогда бы нас поддержали, и мы бы выступили от имени всех небесных жителей.

И тогда Каледону, и прочим отцам города пришлось бы прислушаться к нам и предпринять какие-то действия. Но нашу группу почти никто не поддержал, и, значит, нас было очень просто уничтожить.

Кэндлриггс снова умолкает; она вся дрожит от переполняющих её чувств.

— И что было дальше? — шепчет Мара.

— Нас схватили. Каледон пришёл ко мне в тюремную камеру и умолял отказаться от других восставших. Он сказал, что по-прежнему любит меня, что мы будем счастливы в нашей небесной империи. От меня требуется всего лишь забыть внешний мир. И я почти было согласилась, — едва слышно произносит Кэндлриггс, — потому что любила его и хотела быть рядом с ним. И ещё, мне было очень страшно. Но потом я поняла, что любила его таким, каким он был раньше, а не таким, каким он стал теперь. Каледон пытался объяснить мне, что всё происходящее давно вышло из-под его контроля, что у него нет той власти, про которую я думаю. Он убедил себя, что ничего не в силах поделать. Но беда состояла в том, что собственная мечта полностью поглотила Каледона — он не мог сопротивляться ей, он зависел от неё, а не она от него.

Кэндлриггс стискивает голову руками, словно воспоминания причиняют ей физическую боль.

— И тогда я сказала, что ненавижу его. У него был такой вид, как будто я ударила его кинжалом прямо в сердце. Но моя ненависть была перемешана с любовью, они боролись во мне. Меня выкинули из Нью-Мунго вместе с остальными восставшими. Сперва нас хотели расстрелять, но Каледон уговорил власти не убивать нас; вместо этого мы были просто выброшены из города — погибать. Но мы выжили и даже создали собственный мир здесь, среди деревьев и развалин.

Она смотрит куда-то вдаль.

— Сначала я думала, что умру от горя. Я хотела умереть; жизнь для меня потеряла всяческий смысл. Моя семья и друзья пропали, и не осталось ничего, ради чего стоило бы жить дальше. Но постепенно мы привыкли к этому миру среди деревьев, научились существовать в нём. Мы осмотрелись, увидели, что осталось от затонувшею города… и тут мы стали замечать знаки на камнях — знаки, что подавал нам старый город. Они были повсюду; они подарили нам историю, в которую хотелось верить и ради которой стоило жить. Мы взяли себе имена разных частей старого города, чтобы не забыть их, а знаки и предсказания на камнях стали частью нашей веры. Это единственное, что нам осталось…

У Мары по щекам струятся слёзы. Многие древогнёзды тихо всхлипывают. Бруми-ло пытается обнять Кэндлриггс, но та отстраняется, словно ничто уже не сможет облегчить боль, с которой она жила столько лет.

— Каледон, мой прекрасный мечтатель, как ты жил все эти годы? — бормочет Кэндлриггс, опустив голову и потерянно глядя в одну точку.

— Пора по гнёздам, — мягко говорит ей Молиндайнар.

Старуха снова бормочет имя Каледона, и Айброкс и Молиндайнар помогают ей подняться на ноги. Внезапно она вскидывает голову, и Мара видит в её лице черты той юной вспыльчивой девушки, которой она была когда-то.

— Но я тоже разбила ему сердце! Когда я отказалась остаться в его самодовольном Новом Мире, его каменное сердце разлетелось на тысячу кусочков! — восклицает Кэндлриггс. — Я это точно знаю, потому что когда он прощался со мной, один осколок отлетел и вонзился мне в сердце. И я всё еще чувствую его. Всё еще чувствую!

Она бредёт к своему дереву, прижимая ладонь к тому месту, куда попал осколок, до сих пор терзающий её сердце.

Упорство и надежда

Глубокой ночью, когда затихают даже летучие мыши и совы, Мара будит Бруми-ло, мирно посапывающую в своём гнезде.

— Что такое? — пугается Бруми-ло.

— Пойдём со мной к собору, — умоляюще шепчет Мара.

— Сейчас? В темноте?! Успокойся, Мара, сейчас надо спать.

— Это ужасно важно, Бруми-ло. Мне очень нужно!

Бруми-ло вздыхает, но всё же вылезает из гнезда.

— Погоди, — окликает она Мару. — Сперва надо разбудить Молиндайнар, чтобы она посидела с Клэйслэпсом до моего возвращения…

Пока она ходит, Мара достаёт фонарик из ложбинки между корней дерева — здесь летучие мыши не доберутся до светляков. Потом девушки спускают на воду плот и плывут к соборному острову.

— Зачем мы туда плывём? — спрашивает Бруми-ло.

— Мне нужно кое-что сделать, если я хочу вернуть Горбалса и Винга.

— Мара! — восклицает Бруми-ло и снова начинает плакать. — Мы никогда не вернём ни Горбалса, ни Винга. Те, кого забрали небесные люди, никогда не возвращаются. Они пропадают навсегда. Навсегда!

— Тише! — просит Мара и, чтобы успокоить Бруми-ло, начинает рассказывать про трещину на лице Тэнью, совпадающую со шрамом на её собственной щеке и с трещиной на зеркальце её бабушки. Все три шрама-трещины расположены на одном и том же месте: на левой щеке.

— Это так странно, Бруми-ло, — говорит она в заключение. — Вроде бы пустяк, но всё равно странно. Не знаю что и думать. Я не могу поверить, что я — Лицо на Камне, потому что я — это я, Мара. Но я всё равно хочу спасти нас всех. И это не имеет никакого отношения к знакам на камнях, потому что это мои собственные мысли и моё собственное решение. Только так я могу жить в мире сама с собой. И я должна найти Горбалса и Винга. Должна! Есть ещё кое-что, о чём я расскажу тебе потом. Всем вам расскажу…

Бруми-ло спрыгивает в воду, чтобы подтолкнуть плот к берегу.

— Шрамы точно связаны с Предсказанием, — говорит она. — Я в этом уверена. И ты думаешь, в соборе есть что-то, что тебе поможет?

— Да, — коротко отвечает Мара.

Они заходят в пустой мрачный собор. Тусклый свет фонарика выхватывает из темноты лужи запёкшейся крови, безобразными пауками растёкшейся на каменном полу меж безжизненных тел водяной шпаны.

— И что нам нужно искать? — нервно спрашивает Бруми-ло.

— Девушку, — отвечает Мара. — Из небесных людей. Её бросили здесь — наверное, другие полицейские просто её не заметили, потому что она упала за одну из гробниц.

Бруми-ло смотрит на неё с ужасом.

— Она умерла, — успокаивает её Мара. — Мне нужна только её одежда.

Они осторожно обходят маленькие тела, лежащие между колонн. Бруми-ло тихо, без слёз, всхлипывает, и Мара видит, как она наклоняется, чтобы закрыть глаза какому-то ребёнку.

— Ты была права, Мара. Они просто дети, и то, что с ними сделали, — это так ужасно, что нет слов. — Бруми-ло отворачивается. Потом снова наклоняется, на этот раз, чтобы подобрать что-то с пола. Она поднимает фонарик повыше, чтобы Мара могла разглядеть её находку. — Посмотри, по-моему, это принадлежало Вингу.

Мара сдавленно ахает. Это кинжал с костяной ручкой, который Винг стащил из университетского музея. Она берёт кинжал: древняя рукоять удобно ложится в ладонь, придавая уверенности. Каменное лезвие — холодное и тупое, и всё же, даже через тысячи лет, оно способно пронзить человеческую плоть. Способно убить.

— Сюда, — зовет Мара, осторожно ступая между мёртвыми телами к дальней стене собора.

— Это знак, — говорит Бруми-ло. — Эта находка — добрый знак.

— Надеюсь, — шепчет Мара. Винга здесь по-прежнему нет, но с его кинжалом в руке она чувствует себя сильнее и увереннее.

— Вот она, — говорит Мара, подходя к телу девушки, так неудачно упавшей за гробницу.

— Её что, застрелили? — удивленно спрашивает Бруми-ло. Фонарь высвечивает маленькое тёмное отверстие во лбу. Лужа запёкшейся крови окружает её голову тёмным нимбом.

— Застрелили свои же, по ошибке, — кивает Мара. Странно, но эта мысль не доставляет ей удовольствия.

— И тебе нужна её одежда?

Мара снова кивает, и они, стараясь не шуметь, осторожно снимают с мёртвого тела оранжевую непромокаемую форму, мягкую тонкую одежду, оказавшуюся под формой, и лёгкие, но крепкие ботинки. После этого Мара накрывает тело девушки одеялом из мха, которое она специально принесла с собой.

— Мы должны похоронить её, — говорит Бруми-ло. — И всех остальных тоже. Но нам с тобой это не под силу. Надо прийти сюда с другими, как только рассветёт…

Мара отворачивается от убитой девушки, от окружающего её сладковатого запаха крови. Ей нехорошо, ей хочется поскорее уйти из этого страшного места, подальше отсюда, на свежий воздух… немедленно. Подхватив свёрток с одеждой, Мара бежит к выходу, но на бегу спотыкается о ногу мёртвого мальчишки. Охваченная ужасом, она прислоняется к мощной колонне, чтобы хоть немного прийти и себя. Прохладный камень успокаивает, утешает, убаюкивает; Мара прижимается к нему горящей щекой, и прямо перед её глазами возникает слово Прочти, вырезанное глубоко в камне.

Позади тускло мерцает фонарик Бруми-ло, но его света достаточно, чтобы рассмотреть всю надпись, начертанную на колонне:

Мара не верит в Предсказание, но сейчас её пробирает дрожь — можно подумать, что все мысли её давно известны и древние слова только подтверждают правильность принятого ею решения.

Мара складывает в рюкзак всё своё богатство: книжку про Гренландию и «Историю двух городов», написанную человеком по имени Чарльз Диккенс, каменный кинжал Винга, крошечный чёрный метеорит и кошелёк небесной девушки, в котором лежит несколько маленьких, блестящих, очень тонких кругляшей.

В ванной, скрытой среди развалин на вершине Голубиного Холма, она начисто соскребла с себя следы Нижнего Мира, почистила зубы истолченными листьями мяты, расчесала волосы колючей щёткой из веточек так, что они заблестели, словно тёмная вода. Сейчас, сидя на поляне древогнёздов, она рассматривает своё лицо в треснутое зеркальце Тэйновой шкатулки. Взгляд её невольно задерживается на трещине, безошибочно ложащейся на отражение уже начавшего бледнеть шрама.

В самую последнюю очередь она проверяет кибервиз. При виде шара древогнёзды начинают взволнованно перешёптываться. Поллок рассказал остальным про волшебную машинку, которую он обнаружил в Марином рюкзаке. Мара достаёт шар, очки и серебряную палочку. Она сжимает шар в ладонях и чувствует, как тот начинает оживать от её прикосновения. На его поверхности переливаются разноцветные сполохи, древогнёзды испуганно ахают, а Мара с тоской вспоминает те времена, когда самой серьёзной её проблемой была встреча с кибердемоном.

Она уже зарядила кибервиз, при всяком удобном случае подставляя его редким лучам пробивающегося в Нижний Мир солнца. Но всё же лучше проверить. Неожиданно в голову ей приходит не самая добрая идея. Отвернувшись, чтобы скрыть ехидную усмешку, она быстро пишет что-то в электронном блокноте, а затем одним ловким движением надевает очки на Поллока.

— Поохоться-ка на это, — говорит она.

Он удивленно смотрит на Мару, но тут взгляд его фокусируется на чём-то, что может видеть только он один. Лицо его искажается от ужаса. Громко заорав, он срывает с себя очки и швыряет их в Мару.

— Чудовища! — вопит он, кидаясь в кусты.

— Чудовища? — Бруми-ло неуверенно надевает очки, но тут же, вскрикнув от страха, поворачивается, чтобы последовать за Поллоком.

Мара хватает подругу за плечи и поспешно снимает с неё очки.

— Ч-чудовища, — ошалело бормочет Бруми-ло.

— Они не настоящие, — извиняющимся тоном объясняет Мара. — Это вроде нарисованной истории.

Поллок испуганно выглядывает из кустов. Все остальные древогнёзды на всякий случай отступают подальше.

— Оно меня чуть не сожрало, — жалобно подвывает Поллок.

— Оно уже ушло, — сухо говорит Мара. — Бруми-ло его прогнала.

Она берёт одежду и ботинки девушки-полицейского — Бруми-ло оттёрла с формы кровь — и уходит за дерево переодеться. Мара скидывает свою одежду и старые ношеные-переношеные ботинки. Форма ей в самый раз, а вот новая обувь здорово жмёт. Но тут уж ничего не поделаешь. Старые прохудившиеся башмаки мигом выдадут её с головой. А вот нейлоновый, тщательно отстиранный рюкзачок вполне сойдёт. Ткань, из которой он сделан, чем-то похожа на материал формы.

— Кэндлриггс спрашивает, что ты собираешься делать, — говорит Молиндайнар, выглядывая из-за дерева.

— То, что должна, — отвечает Мара.

— Нет, Мара, нет, — плачет Бруми-ло. — Камень предсказывал совсем не это.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает Мара, выходя на поляну, чистая и аккуратная, в сверкающей оранжевой форме полиции Нью-Мунго.

Древогнёзды смотрят на неё не отрываясь.

— Ты в этом такая странная… — Бруми-ло неодобрительно качает головой, в глазах её мелькает страх. — Не наша Мара. Ты похожа на них.

— Вот и хорошо, — отвечает Мара. — Это именно то, что мне нужно, потому что я собираюсь в Новый Мир.

Древогнёзды отшатываются в ужасе. Мара вскидывает руку, пытаясь их успокоить.

— Я уже всё решила. Послушайте! Я хочу попытаться вернуть назад Горбалса и Винга. И, кроме того, нам нужны корабли. Помните, я рассказывала вам про атапасков? Так вот, как раз перед тем, как пропасть, Горбалс нашёл в университете книгу, в которой написано, что на севере есть земля под названием Гренландия. Раньше она была покрыта льдами, но теперь льды растаяли. И там очень много гор и возвышенностей. Там можно жить, но, чтобы туда добраться, нам потребуется корабль, и не один, потому что надо будет забрать с собой людей из лодочного лагеря с той стороны стены. Значит, я должна проникнуть в небесный город и узнать, как добраться до кораблей. Отсюда мы корабли не добудем.

— Но это слишком опасно! — возражает Бруми-ло.

— Посмотри, — уговаривает Мару Молиндайнар, — мы развесили просьбы-подношения по всему твоему дереву, чтобы твоё желание исполнилось и Горбалс с Вингом вернулись целые и невредимые. Так что тебе совсем необязательно идти за ними. И к нам прилетела новая птичка — наверное, это воробей крысёныша; ты должна остаться, чтобы присматривать за ним…

Подняв голову, Мара смотрит на своё дерево, всё увешанное яркими тряпочками и ленточками, и кусочками еды. и бумажками с пожеланиями. Стеклянные погремушки мелодично позвякивают на ветру, чтобы у дерева было хорошее настроение и оно исполнило просьбу.

— Спасибо, — говорит она. — Вы были замечательными друзьями. Но я знаю, что мне повезёт, поэтому я должна идти. — Не выдержав, Мара крепко обнимает Бруми-ло, потом Молиндайнар, потом всех остальных древогнёздов, даже Поллока и Поссила. — Вы же хотите, чтобы Горбалс вернулся, и я тоже… А другого способа нет. Бруми-ло, каждый день целуй за меня Клэйслэпса. И присматривай за воробьём — вдруг это действительно воробей Винга.

Бруми-ло молча кивает.

— Возьми, — говорит Молиндайнар, протягивая Маре сухую веточку. — Это чабрец, он придаёт храбрости.

Мара вдыхает сладкий аромат и вдруг вспоминает что-то. Она открывает маленький внутренний кармашек рюкзака, достаёт оттуда веточку маминого розмарина и соединяет с чабрецом.

— Храбрость и ясность мысли, — говорит она Молиндайнар.

Бруми-ло крепко стискивает Марину руку. Её зелёные глаза полны слёз.

— Ты неправильно говорила, что Мара означает «горечь». По-моему, Мара означает упорство и надежду, которая никогда не умирает.

— Надежда… — Мара улыбается. Так называлась их деревушка на Винге. Она сжимает Бруми-ло в объятиях. — Я найду его, Бруми-ло. Я не вернусь, пока не найду его.

Бруми-ло кивает в ответ, с трудом сдерживая рыдания.

— Я поверила в тебя с первого же дня. Но подожди. — Она быстро забирается в своё гнездо и тут же спускается обратно с пачкой покоробившихся от воды бумажных листов, исписанных неуклюжим почерком. С одного края листы накрепко сшиты между собой жёсткой травой. — Возьми. Это его стихи.

— Я не могу, — возражает Мара. — Горбалс хотел, чтобы они были у тебя.

Но Бруми-ло упорно суёт странички ей в руки.

— Горбалс всегда говорил, что стихи принадлежат тому, кому они нужны и кто их хочет. Ты что, не хочешь взять его стихи? Может быть, они тебе пригодятся — она испуганно указывает на башни Нью-Мунго. — Там.

Закусив губу, Мара берёт самодельную книжку и аккуратно убирает её во внутренний карман рюкзака.

— Будь готова ко всему, что может случиться, — предупреждает Айброкс.

И вот теперь ей действительно пора уходить, а не то она не выдержит и разрыдается. Но сначала надо попрощаться с Кэндлриггс. Мара идёт к дубу. Из Большого гнезда на неё смотрят мудрые глаза старой совы.

— Ты можешь погибнуть, Мара Бэлл, — тихо говорит Кэндлриггс.

— Я знаю. — Мара смотрит ей прямо в глаза. — Но, Кэндлриггс, я уже хотела умереть, когда была в лодочном лагере и когда узнала о гибели своей семьи и о смерти подруги. Так же, как вы, когда вас выгнали из Нового Мира. Я пробовала умереть, но у меня не получилось. Хотя, если бы не Винг, я, может, была бы уже мертва. Это я виновата в том, что схватили Горбалса, значит, я должна его вернуть. И для того, чтобы найти новый дом в этом мире, тоже необходимо рискнуть. Кроме того, я поняла, что мне снова есть для чего жить — и ради этого я готова рисковать своей жизнью. А ещё… — Мара на мгновение умолкает, сглатывает слёзы. — Я должна сделать это ради своей семьи. Ведь иначе получится, что они погибли зря.

Кэндлриггс медленно кивает.

— Что ж, я скажу тебе то, что знаю. Человека можно предать словом или действием. А можно — молчанием или бездействием. И предав одного-единственного человека, можно предать весь мир. За свою жизнь я видела почти тридцать тысяч Восходов — это более восьмидесяти лет по старым меркам, — и это самое важное из того, что я поняла. И я думаю, что стоит рискнуть всем ради спасения жизни другого человека. А ещё я знаю вот что: будущее зависит не от нашего ума, но от нашего сердца. И, кстати, Мара, неужели ты до сих пор не веришь, что всё, что происходит, — часть Предсказания?

— Ну, может быть… я не знаю, то есть, не уверена… И правда не знаю! — смущённо лопочет Мара.

— Что ты чирикаешь будто воробей? — говорит Кэндлриггс, и в её голосе Маре чудится улыбка. — Скажи, что ты действительно думаешь.

— Ну, — задумчиво отвечает Мара, — может, мне и вправду было суждено сделать это. Кто знает? Я только не верю, что будущее заранее начертано на камне. Потому что сбывается только то, к чему ты сам стремишься. Я хочу сделать это, потому что я — единственная, кто может сделать это. Я просто чувствую, что должна, и надписи на камне тут ни при чём. Для меня они ничего не значат.

Но тут Мара вспоминает кое-что ещё. Она рассказывает Кэндлриггс про смазанную и наполовину размытую фразу про атапасков, которую она прочитала на обрывке выловленной из воды страницы. Ещё там говорилось про ответные дары, которые положено подносить в благодарность за полученный подарок. Так пусть это будет её ответным даром за то, что сделали для неё Винг и древогнёзды.

— А ещё, — тут в её чёрных глазах вспыхивает озорной огонёк, — может быть, я просто хочу побывать в небесном городе и всё увидеть собственными глазами.

Кэндлриггс смеётся, и совиные глаза на мгновение пропадают из виду — она откинулась на стенку гнезда.

— Ну что ж, до свидания, Мара Бэлл, — мягко говорит старуха. — Постарайся сделать то, что никогда не удавалось мне; сохраняй голову холодной, а сердце — горячим.

Мара поднимает руку с веточками чабреца и розмарина и, растерев их между пальцами, вдыхает аромат.

— Храбрость и ясная голова, — провозглашает она слегка дрожащим голосом. — Кэндлриггс, — произносит она неуверенно. У неё есть один вопрос, который она всё никак не решалась задать. — А какое было ваше настоящее имя?

Шёпот старухи едва различим среди шороха листьев.

— Лили.

Мара вспоминает белые лилии, которые росли у мамы в саду.

— Какое красивое имя!

— Давным-давно я тоже была красива, — шепчет старуха.

— До свидания, Лили, — так же шёпотом отвечает ей Мара.

Она бежит по тёмному склону, вниз с Голубиного Холма мимо старых яблонь, которые светятся от облепивших их светляков. Потом она прыгает на плот и гребёт в ночь.