Водоворот судьбы

***

Матвей Васильев давным-давно собирался посетить мемориальный комплекс семьи Романовых и Ганину Яму в Екатеринбурге, но все откладывал из-за недостатка свободного времени. В конце концов, он махнул на все дела рукой и отправился на экскурсию.

Был рабочий день, на улицах города автомобилей было немного, поэтому молодой человек довольно быстро добрался до мемориального комплекса. Прибыв на место, Матвей вышел из автомобиля, прошел через врата и по широкой аллее направился к месту, где в 1918 году большевики захоронили тела царской семьи и их верных слуг. Через несколько метров, Матвей наткнулся на стоящих слева и справа двух мраморных плит.

На одной из них было написано:

“Здесь скрывали от людей останки царской семьи и верных ей лиц убитых 17.07.18 в Екатеринбурге. Останки найдены в 1978 году А.Н. Авдониным и М.С. Кочуровым. Изъяты в 1991 году при поддержке губернатора Э.Э. Росселя. Захоронены в Санкт- Петербурге в 1998 году при участии президента Б.Н. Ельцина”.

На другой плите стояла надпись:

“Эта земля содержит частицы праха императора Николая II 1868 года рождения, императрицы Александры Федоровны 1872 года рождения. Их дочерей Ольги Николаевны 1895 года рождения, Татьяны Николаевны 1897 года рождения, Анастасии Николаевны 1901 года рождения. Их приближенных Боткина Евгения Сергеевича 1865 года рождения, Демидовой Анны Степановны 1878 года рождения, Харитонова Ивана Михайловича 1870 года рождения, Труппа Аллоизиа Егоровича 1865 года рождения. Вечная им память”.

Молодой человек внимательно прочитал надписи и, пройдя вперед еще несколько шагов, остановился возле шпал, обложенных каменной плиткой. Матвей молча постоял несколько минут напротив большого черного креста и поднялся к месту захоронения цесаревича Алексея Николаевича и великой княжны Марии Николаевны. Оно было огорожено металлическими столбиками и крепкой цепью, внутри ограды стоял небольшой окрашенный черной краской металлический крест.

Матвей несколько минут постоял, не двигаясь и не шелохнувшись, раздумывая о горькой судьбе Романовых. Ему было искренно жаль царскую семью и их слуг. Неожиданно он явственно ощутил, что его как будто чем-то придавило. Молодой человек даже невольно сделал плечами движение, чтобы сбросить с них неимоверную тяжесть, но из этого ничего не получилось, ощущение тяжести его не покинуло.

– Ну, это еще терпимо, как-нибудь перенесу. Романовы и не такое терпели.

Васильев, чтобы отдать дань своего глубокого уважения погибшим склонил свою голову вначале перед маленьким крестом, потом перешел к большому кресту, сложил голову перед ним и, пообещав, что он еще раз придет к невинно убиенным, вышел за территорию мемориала. Однако, как только Матвей сел в автомобиль у него вдруг сильно зарябило в глазах. Васильев почувствовал близость обморока. Хотя до этого ничего не предвещало.

Матвей завел автомобиль, выжал сцепление, включил скорость и, нажав на газ, осторожно повел автомобиль в сторону Ганиной Ямы. Через сравнительно небольшое время Васильев остановился на площадке, где стояло несколько экскурсионных автобусов. Он вышел из автомобиля и, захлопнув дверцу, направился в сторону Монастыря Святых Царственных Страстотерпцев. И как только молодой человек прошел под Надвратным храмом в честь иконы Божьей Матери Иверской, его состояние тут же улучшилось, как будто до этого ничего и не было.

– Что это было? – удивился он.

И хотя Матвею Васильеву показалось, что он подумал об этом, на самом же деле он прошептал эти слова вслух. Молодой человек огляделся вокруг, подивился большому количеству храмов и вдруг решил, что он вспомнит последний год жизни императорской семьи и вместе с ними прошагает их путь. Это не представляло для него никакой трудности. Он знал про них почти все из воспоминаний и мемуаров участников тех событий. Молодой человек всей душой и сердцем предался воспоминаниям и мысленно перенесся в Ставку Верховного Главнокомандующего…

В тот год зима выдалась суровой. В Могилеве хозяйничал холод, свирепствовали метели. Небо скрылось под толстым слоем серых туч. Холодный ветер с легким визгом бился в замороженные окна. Воздух в комнате пропах табачным дымом. За окном уже чернело зимнее утро.

“Зачем Алексеев вызвал меня в Ставку? Какая была в этом необходимость,” – раздумывал Романов, расхаживая по кабинету взад-вперед. Мягкий ковер глушил его крупные шаги. Когда императору надоело расхаживать по комнате он сел за массивный стол, откинулся на спинку удобного кресла и, властно протянув руку к календарю, перекинул тонкий листок. Наступило двадцать восьмого февраля одна тысяча девятьсот семнадцатого года.

Уже несколько дней в Петрограде на Невском проспекте беспрерывно шли многотысячные митинги и демонстрации под лозунгами “Хлеба, мира, свободы”. Улицы и площади переполнились возбужденными людьми. Демонстранты с красными лицами и такими же бантами на груди распевали революционные песни.

Романов в тревожной раздумчивости прикурил папиросу. Темнота раздвинулась. Огонек от спички на секунду осветил заросшее щетиной лицо и горячие властные глаза императора. В висках Ники невыносимо застучала горячая кровь. Как можно устраивать революции во время войны? Вначале с Японией устроили и вот теперь с Германией. Это ж черт знает что! Это ж как предательский удар из-за угла в спину.

Народ хочет перемен. А разве он ничего не делает, чтобы изменить Россию? Создана Государственная дума, построено множество заводов и фабрик, растет производство сельскохозяйственной и промышленной продукции, а вместе с этим и благосостояние российского народа. Может, медленно происходят изменения? Так нельзя резко менять жизнь в стране, которая сотни лет жила при самодержавии. Разве можно круто разворачивать корабль на всем ходу? Судно может перевернуться вверх килем. Особенно такой огромный корабль как Россия.

На какие пойти уступки, куда развернуться, в какую сторону пойти, если со всех сторон его окружили прошлые века? Они вдруг ожили, встали перед ним непреодолимой стеной. Из глубины веков на него строго смотрели: Петр I, Екатерина II и его любимый отец Александр III. Это наследие тяжелым камнем висло на его шее. Ему не под силу было его одолеть. Как преодолеть внутри себя неистребимые противоречия?

Ники притушил папиросу в пепельнице, достал новую и, закурив, вспомнил свои последние шаги по предотвращению европейской войны. По его инициативе прошли две мирные конференции в Гааге, чтобы избежать европейской войны. Австрии вместо того, чтобы объявлять войну Сербии, следовало на основе международных конвенций мирно разрешить возникшее противоречие, но вместо этого она предъявила Сербии неприемлемый ультиматум. Австрия словно искала повод для войны.

Разве это он начал войну с Германией? Напротив, он отчетливо понимал, что России как воздух и как хлеб были необходимы мир и покой. Он страстно хотел, чтобы государство стало богатым и процветающим. А этого можно достигнуть только в мирное время. Романов всеми путями пытался избежать надвигающейся войны в Европе, но после того, как Германия начала мобилизацию, Россия просто не имела права не замечать ее военных приготовлений. Император как ответственный за судьбу всех народов империи обязан был объявить мобилизацию, чтобы границы государства не остались беззащитными. В противном случае Германия могла захватить на западе страны обширные земли российской империи. Только по этой причине он отказался выполнить требование Германии прекратить мобилизацию, и тогда Германия игнорируя законные интересы России, объявила ей войну. В результате все старания Романова в осуществлении мира не увенчались успехом. Было бы исполнено требование Германии или нет, она все равно бы осуществила нападение на Россию. Хотя до этого никто и подумать не мог, что война между Германией и Россией может стать реальной.

Глубокое раздумье уносило Ники все дальше и дальше. Романов прикрыл глаза и не смотря на усталость его голова была ясной. Через миг он тяжело передохнул, собираясь с мыслями. Они как растревоженный пчелиный рой, теснились в его голове. Государь искал ответы на вопросы, не пытаясь оправдаться. Он хорошо понимал, чем больше будешь оправдываться, тем больше будут считать виновным во всех грехах. Император томился о поддержке, но никакой поддержки не было. Сердце Романова стиснула такая ноющая боль, что от нее невозможно было избавиться. Наверное, ее можно было вырвать только вместе с сердцем. В его блуждающих мыслях мелькали то страна, то семья, то царская корона. Кого выбрать?

– Не из чего выбирать. Я люблю и страну, и народ, и семью, – прошептал Ники.

Император взглянул на портрет семьи в красивой рамке, поднялся и, подойдя к окну, отодвинул тяжелую занавесь. Романова растревожила крепость народного восстания. Его издергали последние горячие события. Весь день он с замиранием сердца ждал обнадеживающих вестей из Петрограда, но ничего не приходило. Как там его жена, дети? В голове продолжили скакать тревожные мысли. Неустойчивое душевное состояние ввергло его в плохое самочувствие. В висках появилась тупая боль. Император, оглянувшись на иконостас, вскинул широкие ладони и сдавил ими виски. Затем он с легким шорохом опустился на колени перед лампадами и стал тихо читать простую земную молитву. Добрые синие глаза императора заволоклись слезами, на лбу крупными градинами выступил пот, уголки губ низко опустились. После нескольких молитв он поднялся с колен и продолжил расхаживать в тяжелых раздумьях. Молитвы не принесли ему никакого успокоения. Беспокойные думы полностью овладели им. Он стал думать о том, что может ожидать впереди его самого, его семью и его страну. Но даже завтрашний день не просматривался под густой пеленой будущего. Романов никак не мог избавиться от горьких и безрадостных мыслей. Спаситель лишь немного унял у него внутреннее волнение…

Конец февраля выдался сугробистым и вьюжным, последние несколько дней в Петрограде вообще непрестанно шли густые сильные снегопады. Снег бесшумно валил на землю и на деревья. Он то шел, то прекращался, то вдруг снова начинался с удвоенной силой. В последние дни его выпало невиданное количество. Все пространство оказалось в снежном плену из-за обильного снега. Снегопад как будто решил основательно засыпать город. Почти каждую ночь и день бушевали метели, образовывая непроходимые сугробы. Из-за того, что все дороги перемело снегом, в город долго не могли доставить муку. Начались перебои с белым хлебом. И тут же возникли беспорядки, что показалось императору странным, потому что Россия оставалась единственной страной, где во время войны не были введены талоны на продукты питания. Романов заподозрил, что чиновники, воспользовавшись непогодой, организовали саботаж. Потому что когда поставки хлеба возобновились и в газетах появились официальные сообщения, что теперь никаких проблем с хлебом нет, то это уже никого не интересовало. Напротив, сильное брожение среди народных масс только удвоилось. Экономические требования сменились на политические. Возникли лозунги “Долой царя”, “Да здравствует революция”. На заборах появились революционные прокламации.

Романов приказал командующему Петроградским военным округом генералу Хабалову взять под охрану мосты, вокзалы, правительственные здания, почту, телеграф, перекрыл городские улицы, но это ничего не дало. Демонстранты, преодолев многочисленные каналы по льду, проникли в центр города и столица, потеряв покой, пришла в смятение. Хабалов принял дополнительные меры, произвел многочисленные аресты, но и это никак не сказалось на протестах.

В это же время министр внутренних дел Протопопов, обрадовавшись, что ему удалось все спихнуть на Хабалова, слал успокоительные телеграммы в Царское Село и Могилев, явно приуменьшая истинные масштабы революции. Он докладывал так, как будто в империи стояла тишь гладь да божья благодать. Хотя за окнами наряду с метелью уже вовсю разбушевалась революция, а на улицах города развернулись такие ожесточенные бои с применением оружия, что его звуки достигли даже стен Александровского дворца.

В конце февраля обстановка в Петрограде резко ухудшилась. Столица загорелась народным волнением как подожженная степь. Рабочие окраины ощетинились баррикадами. Демонстранты стали захватывать предприятия, государственные здания и главные улицы Петрограда. В городе начались убийства, грабежи, мародерства. Толпа стала грабить магазины и лавки. То тут, то там возникли пожары и оружейная стрельба. Полицию били и разоружали. Тех, кто пытался остановить хаос, убивали.

Сметая правительственные силы, восставшие овладели зданиями Таврического дворца, Петропавловской крепостью, Главным Адмиралтейством и Зимним дворцом. Двадцать восьмого февраля в полдень пали последние бастионы царского режима. Полиция, оставшись в одиночестве, не смогла предотвратить надвигающуюся на страну катастрофу. Восстание в Петрограде закончились полной победой революционных сил. Положение в столице стало угрожающим и очень опасным. Начались аресты людей, поддерживавших царя во время беспорядков. Подвалы многих зданий превратились в тюрьмы. Они наполнились чиновниками, полицейскими, жандармами и военными офицерами.

К первому марта к восставшим примкнул практически весь гарнизон Петрограда. Число воинских частей верных императору не осталось. А те, кто еще оставались верными присяге разошлись. Кто с оружием, кто без оружия. В этот же день под развернутыми знаменами из Александровского дворца ушли почти все русские полки, в нем остались лишь две сотни казаков и батальон пехоты…

Император, занятый мыслями, навеянными происшедшими событиями всю ночь просидел совершенно один в рабочем кабинете. Романов опустошенный и безразличный ко всему сидел на диване с потухшей папиросой, иногда он подходил к окну и, запрокинув голову не отрываясь, смотрел на яркую россыпь звезд. Ему не один раз становилось не по себе в пустой комнате. Он не понимал, почему вдруг на него посыпалось столько несчастий. И хотя можно было еще подремать, но император все курил и курил папиросы, раздумывая о своей судьбе. О чем только не передумал Романов в часы вынужденного одиночества. Ники часто возвращался в мыслях то в прошлое, то в будущее, но больше всего он думал о своей стране, которой отдал много сил и здоровья. В эту ночь Романов с безошибочным чутьем понял, что уже ничего не поможет и что уже близок конец всему привычному. Это не могло избавить Ники от постоянной тревоги. В его голове заскакали путанные и неясные мысли. Романов не скоро забылся в легкой приятной полудремоте, хотя он старательно старался делать вид, что не замечает происходящего вокруг и что относится ко всему спокойно. Он запутался в своих взаимоотношениях с окружающим миром.

Матвей Васильев тоже не смог ни на минуту сомкнуть глаз, раздумывая и переживая за государя и его семью. Молодой человек не мог остаться безучастным к жизни и судьбе царской семьи. Он твердо решил пробыть с Романовыми до самого конца. Ему хотелось бы пожелать им счастья как самому себе, но перед ним полностью открылся занавес, и трагедия царской семьи началась.

“Можно ли было здесь сделать хоть что-нибудь? Или в этой страшной истории судьба распорядилась по-своему?” – подумал Матвей Васильев.

***

Зима уже заканчивалась, но было еще по-зимнему холодно. Матвей явственно ощутил холод на своем теле. Он жалил его как острыми иголками, щипал за уши и щеки.

В эти зимние дни председатель Государственной Думы Михаил Владимирович Родзянко отправил государю несколько телеграмм, но Романов проигнорировал все его послания. Затем Родзянко позвонил брату царя Михаилу Александровичу и сказал ему, что русский народ требует отставки Николая II, поэтому он должен взять высшую власть в стране в свои руки. Удивленный великий князь вежливо отказался и добавил, что вначале должен получить на это согласие Николая Александровича. После беседы с Родзянко великий князь связался с начальником Генерального штаба Алексеевым и попросил его передать Ники, чтобы он немедленно отправил правительство в отставку, а сам бы не торопился возвращаться в Петроград.

Генерал-адъютант Алексеев явился к Романову, чтобы передать ему просьбу его брата.

– Я со всей серьезностью обдумываю вопрос об отставке правительства, – строго ответил Ники, когда он передал ему слова великого князя. – Но о том, чтобы отложить мое возвращение в Петроград не может быть и речи! Сложившиеся обстоятельства требуют моего скорейшего возвращения в столицу.

Генерал ушел от императора ни с чем, но, получив удручающую телеграмму от военного министра Беляева о катастрофической ситуации в столице, Алексеев снова поспешил явиться Романову. Государь окинул его холодным, чужим взглядом.

– Какие у вас есть предложения, чтобы исправить ситуацию в лучшую сторону? – хмуро спросил его Ники.

– Ваше величество у меня уже готов план подавления восстания в Петрограде. Его суть заключается в том, чтобы вначале сосредоточить сводный отряд в Царском Селе и затем уже оттуда можно будет начать наступление на взбунтовавшуюся столицу.

Государь поддержал предложение Алексеева и с подачи генерала Дубенского назначил Н.И. Иванова командующим Петроградским военным округом. Для успешного выполнения плана император выделил ему с фронта две бригады пехоты и две кавалерийские части общей численностью пятьдесят тысяч человек. Однако изменивших государю и присяге солдат и офицеров в восставшем городе насчитывалось около ста шестидесяти тысяч. Надежда на успех выглядела слишком уж сомнительно.

“Ники этого будет мало, чтобы остановить беспорядки в столице”, – прошептал про себя Матвей Васильев.

Выпроводив Алексеева, Романов вызвал к себе дворцового коменданта Воейкова.

– Владимир Николаевич, предупредите свиту, что мы сегодня отбываем в Царское Село.

В тот день ветер уже ослабел, метели прекратились. Кругом стало чисто, небо очистилось и засияло ясное холодное солнышко. День засверкал новыми хрустальными красками, а свежий снег ослепительно загорел. Казалось, что в России ничего не изменилось, и что в стране по-прежнему течет прежняя привычная жизнь.

Вечером дворцовый комендант провел переговоры по прямому проводу с Царским Селом и принес Романову тревожную телеграмму от Аликс. Напряженные нервы Ники испытали трепет отчаяния.

– Господи, лишь бы с женой и детьми ничего не случилось! – мелькнула отчаянная мысль у побледневшего императора.

Следом из Царского Села пришел запрос: следует ли императрице вместе с детьми покинуть дворец. Романов поручил дать ответ, чтобы для царской семьи поезд держали наготове и что назавтра он сам выезжает в Царское Село.

Незадолго до отъезда в Царское Село государь распорядился назначить ответственное лицо за решение продовольственных и транспортных вопросов в столице.

Двадцать восьмого февраля, когда синие императорские поезда с царскими орлами изготовились к отправлению в Царское Село, к Романову неожиданно принесся Алексеев и стал его уговаривать, не покидать Ставку Верховного Главнокомандования. Ники встретил его сдержанно с едва заметной злостью в глазах. Алексеев внимательно проследил за выражением лица Романова. Генерал говорил осторожно, не очень-то напирая на императора, хорошо понимая, что любой неосторожный шаг разрушит все тайные замыслы. Но Романова насторожила просьба его заместителя, потому что обстановка на фронтах оставалась без каких-либо изменений, а это не требовало его личного присутствия в Могилеве. Заподозрив, что Алексеев замышляет что-то, Романов тем более отказался оставаться в Ставке. К тому же императору, сильно переживающему за семью, оставаться в Могилеве было просто выше человеческих сил. В груди государя, там, где находилось сердце, давным-давно возникла непрекращающаяся боль. Она торопила и влекла Ники к горячо любимой семье.

Романов долгим взглядом поглядел в глаза генерала, как будто прощупывая ими его душу. Алексеев почувствовал на себе долгий непонимающий взгляд императора.

– Неужели вы не понимаете всей опасности создавшегося положения? – спросил Ники с нескрываемым раздражением и, откинув голову на спинку кресла, крепко сомкнул непослушные губы.

– Ваше величество, я вместе с вами возмущен вопиющими беспорядками в столице.

– Думаю, что вы не осознаете до конца ту опасность, которая нависла над нашей страной и российским народом. Я имею в виду революцию и войну, – император немного прикрыл утомленные глаза.

Алексеев с недоумением на лице приосанился и положил руку на грудь.

– Ваше величество, я думаю, что все образуется с божьей помощью.

– Русские говорят: на Бога надейся, а сам не плошай.

– Мы прилагаем все силы, чтобы вернуть ситуацию в спокойное русло, – ответил генерал-адъютант, но государю почудился в его словах иной смысл.

Романов к этому часу уже полностью проникся недоверием к своему заместителю, Каким-то внутренним чутьем Ники сильно усомнился в его преданности.

– Я сомневаюсь в этом, Михаил Васильевич. Вы говорите так, словно хотите туману напустить. Можете быть свободными! – обронил Ники и Алексеев уловил в его голосе оттенок неудовольствия.

Романов был недоволен разговором со своим заместителем. Император также отметил про себя, как мгновенно переменилось лицо генерал – адъютанта. В этот миг он пожалел, что вовремя не заметил проделанную против него подлость, он все время думал, что все случилось с ним правомерно и что он, прежде всего сам виновен в происшедшем. Нет, нет, все беды, и неурядицы произошли из-за предательства тех, кому он доверял больше, чем себе.

Матвей в душе воскликнул, чтобы Ники, приказал арестовать предателей генералов и что они могут подвести его под монастырь. Но император в условиях, когда в Европе полыхала большая война, твердо решил, что он не будет проливать русскую кровь и генералов-предателей. Ники ясно понимал, что выбор, чтобы вернуть столицу к прежней жизни, у него был, в общем-то, невелик. Иногда Матвей Васильев Ставил себя на место государя и пытался понять изнутри как бы он мог поступить на его месте. Он вполне мог арестовать предателей генералов и применить силу в отношении русского народа. Но беда в том, что Ники никогда бы не принял этих мер. У него имелся единственный выход: стать сакральной жертвой самому. А вы разве могли принять иное решение? Вот в чем заключается суть подвига государя.

В полночь, когда на небо взошла серебряная луна и на искрящийся снег легли темные тени Романов, не поддавшись на уговоры Алексеева, прибыл на вокзал, а там, в холодном воздухе густо поднимались дымы и светились желтые огни станционных фонарей. Удобно расположившись в вагоне Романов, вызвал к себе генерал-адъютанта Иванова. Старый генерал, не помедлив, прибыл к императору и лихо стукнул каблуками:

– Здравия желаю, ваше императорское величество!

Романов встретил генерала с вежливым приветливым лицом и, поздоровавшись, снисходительным жестом предложил генералу сесть в кресло:

– Присаживайтесь, пожалуйста!

Иванов замедленно опустился в мягкое кресло.

– Николай Иудович, возглавите сводный отряд, чтобы навести порядок в Петрограде? – негромко спросил император, неторопливо прикурив папиросу.

Генерал-адъютант, вскочив на ноги, вцепился в мундир обеими руками, как коршун.

– Возглавлю, ваше величество, – захлебнулся чувством преданности Иванов.

– Спасибо Николай Иудович! Я нисколько не сомневался в том, что вы согласитесь.

Иванов хотел снова присесть, но не сел и, оправив по армейской привычке генеральский китель, робко спросил государя:

– Ваше величество, разрешите мне сказать собственное мнение.

– Говорите генерал-адъютант, я вас слушаю.

– Ваше величество, я считаю, что одновременно с принимаемыми мерами в стране нужно провести конституционную реформу. Иного способа спасти матушку Россию у нас, нет.

Матвей Васильев сильно удивился предложению генерала. О какой демократии может идти речь, если на Земле идет мировая война. Ники не делай этого! Закончится война, и тогда ты продолжишь улучшать жизнь народов великой империи. То, что предлагают тебе, погубит твою страну, твой народ и семью! Народ столько лет жил в самодержавии, что быстрые шаги в сторону демократии погубят всех. Такой вопрос нужно решать медленно и разумно. Нельзя резко освобождать народ, который веками жил в узде. Иначе он сметет всех.

Романов, потирая усы, отметил про себя повышенное возбуждение собеседника. Ему была ясна справедливость слов генерала. Ники и сам придавал этому вопросу большое значение, потому что со всей серьезностью воспринял революцию.

– Я раздумываю над этим, господин генерал. Вы хорошо знаете, что меня больше волнует будущее моей родины, чем личная судьба, – Ники поднес сигарету к губам, глубоко затянулся и выпустил короткую струю табачного дыма. – Однако я не уверен, что это принесет спокойствие и процветание моей России.

– Я охотно разделяю ваше мнение, ваше величество.

Романов, сохранив на лице невозмутимое выражение, плеснул в сторону Иванова синими глазами.

– Николай Иудович, я готов идти на компромиссы, чтобы утихомирить Россию, но сейчас, прежде всего, нужно восстановить порядок и спокойствие в Петрограде, потому что революция угрожает существованию нашего государства. Еще никогда опасность так не угрожала России.

– Я в этом полностью согласен с вами ваше величество.

У Ники между бровями и на лбу сложилась крепкая складка.

– Генерал-адъютант восстановите порядок в столице, – упрямо повторил Ники.

– Ваше приказание будет исполнено государь!

– Я вам крепко верю и очень надеюсь на вас, Николай Иудович.

– Ваше величество, я оправдаю ваше доверие!

Романов вызвал вахмистра Пилипенко.

– Подайте нам чаю.

Личный ординарец прошел в вагон-столовую, быстро возвратился и поставил на стол шипящий самовар с изысканным печеньем. Напившись чаю, генерал стал собираться в дорогу. Иванов надел утепленную шинель. Расставаясь, император и генерал крепко пожали руки друг другу.

– Только постарайтесь, все решить без единой капли крови, – тихо, но твердо попросил император.

Генерал Иванов, вскинув пышную окладистую бороду, бросил руки по швам.

– Все будет сделано, как вы мне указали, ваше величество!

Ники притушил папиросу и с печальной тревогой в голосе напоследок добавил:

– Поторопитесь генерал, там находятся моя жена и дети.

При упоминании о семье у императора до боли сжалось сердце. Находившиеся в заложниках жена и дети не сходили с его ума. Горячая любовь к семье довлела над ним. Пытаясь избавиться от тягостных дум, Ники печально улыбнулся одними глазами.

– Не беспокойтесь, ваше величество, я обеспечу их безопасность! – пламенно заверил его генерал.

– Поезжайте генерал, надеюсь, что мы увидимся, – сказал Ники, почувствовав в сердце ноющий холодок.

Государь беспомощным движением потрогал усы и отвернулся, чтобы скрыть от генерал-адъютанта мучившую его тревогу. Иванов, стукнув пятками, козырнул Романову и удалился, явно почувствовав спиной долгий взгляд императора.

В пять часов утра от дебаркадера отошел первый императорский поезд с охраной, придворными, прислугой, канцелярией и железнодорожным батальоном, а через час отправился второй поезд с золотыми орлами на вагонах, унося с собой императора, свиту и личный конвой. Какое-то предчувствие гнало императора в Царское Село.

Царские поезда, разрезая паровозами темную ночь, помчались в сторону Петрограда. Попытка заговорщиков удержать императора в Ставке не увенчалась успехом. Бледный Алексеев, нервничая и кусая кривившиеся губы не находил себе места в штабе. Генерал-адъютант страшился, а вдруг переворот не задастся, что тогда будет? Мысли в его голове метались вспугнутой стайкой птиц. У Алексеева испортилось настроение. В мутных глазах генерала затрепыхались недобрые огоньки, его лицо сделалось старым и злым. Но скоро к нему вернулась полная уверенность.

– Ты уже ничего не сможешь сделать, – с холодной маской на лице пробормотал он.

Первая тревожная остановка императорских поездов случилась на станции Бологое. Офицер железнодорожного батальона сообщил дворцовому коменданту Воейкову, что дальше двигаться становится опасно. Взволнованный генерал-майор немедленно явился к императору, чтобы доложить, что впереди станции заняты революционными отрядами.

– Продолжайте двигаться дальше, – мрачно насупившись, ответил Романов.

Поезда прошли выходную стрелку, светофор и быстро набрали ход. Колеса бешено завертелись. В это же время в столице, испугавшись известия, что Романов и Иванов выехали в Царское Село, прилагали все усилия, чтобы не дать возможности императору и генералу добраться до цели. Комиссар Министерства путей сообщения Александр Александрович Бубликов приказал начальникам железнодорожных станций сообщать обо всех передвижениях воинских эшелонов и императорских поездов и не пропускать без его разрешения в Петроград. За всеми их передвижениями пристально следил инженер Министерства путей сообщения Ломоносов. Он принял все меры, чтобы остановить эти поезда на дальних станциях, и чтобы Ники и Иванов не сумели добраться до Царского Села.

Утром на станции Малая Вишера комендант Воейков спешно разбудил Романова.

– Что случилось, Владимир Николаевич? – дрогнувшим голосом спросил император.

– Ваше императорское величество, мне только что вручили телеграмму. Заговорщики из столицы требуют не пропускать императорские поезда! – воскликнул генерал-майор Воейков, протянув государю бумагу.

Встав с постели, Романов стараясь не показать своего недовольства, накинул на крепкое мускулистое тело теплый халат и, прочитав телеграмму, сонно промолвил:

– Владимир Николаевич, направляйте поезда в Псков, мы поедем к Рузскому.

Император, размахивая полами халата, зашагал взад-вперед, потом разделся, лег в постель, но ни сон, ни дрема его не брали, сказывалась скопившаяся усталость и расшалившиеся нервы. Однако через час он прикрыл смятые веки, и в его тревожных мыслях возникла свадьба с Аликс, которая состоялась в ноябре одна тысяча восемьсот девяносто четвертого года и против которой вначале выступали его родители. Но, почувствовав непоколебимое желание сына жениться только на Аликс, они вынуждены были смириться с его выбором, правда за это Ники пришлось дать обещание, что он взвалит на свои плечи тяжелые обязанности императора.

Их свадьба состоялась в Аничковом дворце, где жил его дед Александр III в день рождения его матери Марии Федоровны и всего лишь через неделю после смерти его любимого отца Александр II. Венчание прошло в Большой церкви Зимнего дворца. В тот памятный день Николай надел гусарскую форму, Александра серебряное платье с бриллиантовым ожерельем, поверх которого была накинута подбитая горностаем золотая мантия с длинным шлейфом.

В этот знаменательный день народу вывалило на улицы уйма. Праздничные кареты с трудом проезжали сквозь огромную толпу. После состоявшегося бракосочетания митрополит Санкт-Петербургский Палладий вместе с членами Святейшего Синода отслужил благодарственный молебен. Свадьба прошла скромно, без излишних торжеств и свадебного путешествия. После состоявшегося обручения молодожены несколько дней прожили в Александровском дворце.

Любовь Ники и Аликс была глубокой и бескорыстной, что в то время было большой редкостью для императорских семей. Они стали едва ли не единственными, кто женился по любви. Все знали, что Ники и Аликс всегда чувствовали себя счастливыми людьми. Даже время не смогло повлиять на их чувства.

Между тем синие императорские поезда, загрузившись углем и водой, без оповещения своего местонахождения двинулись в сторону Бологого. Первого марта царские поезда с золотыми орлами, тревожно стуча колесами на стыках рельс, прибыли на станцию Дно, где накануне проследовал воинский эшелон генерала Иванова. Перед тем как покинуть эту станцию старый генерал арестовал революционных солдат, прибывших из Петрограда, изъяв у них оружие и личные вещи офицеров. При аресте Иванов густо бранился, угрожающе тряс широкой бородой, а затем, поставив солдат на колени, потребовал, чтобы они просили у него прощения. Получив извинения, генерал загрузил солдат в свой поезд и отправился дальше.

На этой же станции Романову вручили телеграмму Родзянко с просьбой об аудиенции. Государь дал на это свое принципиальное согласие, но Родзянко, оставшись без поезда по вине Исполкома рабочих и солдатских депутатов, не смог прибыть к императору. Его уведомили – государь будет его ждать в Пскове.

Вслед за этой вестью Ники получил известие, что ночью Царскосельский гарнизон перешел на сторону восставших.

– Только бы моя семья не пострадала, – отчаянно прошептал Ники, печально склонив голову.

При мысли о жене, о детях у императора опять заныло сердце. Его как будто чем-то прищемило. В груди не утихая, все время стояла тугая боль. Мысли в голове Ники непрестанно путались. Поняв, что ему теперь долго не уснуть Ники поднялся, надел шинель, и вышел покурить в тамбур. Потом он вернулся в вагон, лег, но заснуть так и не смог. Ники, напрасно проворочавшись на диване около часу, встал и, подойдя к окну, долго глядел на мелькавшие за окном поля и леса.

– Хватит! Благодари судьбу за то, что она дала тебе жену и детей. Что еще тебе нужно?

Матвей Васильев, оставив императора в одиночестве, мысленно ринулся в Царское Село. В этот поздний вечер генерал-адъютант Иванов прибыл в Царское село, там он встретился с местным командованием гарнизона и сразу же понял, что создать сводный отряд, чтобы утихомирить восставшую столицу не удалось. Выделенные императором воинские части то ли из-за предательства генералов, то ли по вине Министерства путей сообщения, то ли из-за воздействия революционеров на солдат, то ли еще из-за чего застряли в пути и не смогли вовремя прибыть в Царское Село. В этих условиях немногочисленный отряд Иванова уже не имел никакого значения. Когда Иванов осознал это, над Александровским садом уже в беспорядке загорелись звезды. Они торопливо подмигивали ему и беззвучно гасли при свете фонарей.

Аликс узнав глухой ночью, что Иванов прибыл в Царское Село, вызвала его к себе.

– Генерал, Ее величество, ждет вас! – передал приглашение государыни придворный.

Явившись к величавой государыне, генерал-адъютант встал навытяжку каблук к каблуку. Романова встретила крестника цесаревича Алексея совершенно расстроенной. Аликс не давали покоя последние дни. Чувствуя в душе разлад, она выглядела не выспавшейся. В эту ночь было особенно заметно, что в ее душе от одолевавших черных мыслей творилось полное опустошение. Аликс сильно терзалась, переживая за своего мужа.

После взаимных приветствий первой на правах хозяйки заговорила императрица.

– Давно не виделись, Николай Иудович, присаживайтесь.

Генерал-адъютант тяжело опустился в удобное кресло.

– Вы, наверное, проголодались, Николай Иудович?

– Не беспокойтесь, ваше величество, я уже трапезничал!

– Но от чашки кофе я думаю, вы все же не откажетесь.

По знаку Александры Федоровны дежурная фрейлина принесла ром, кофейный прибор на двоих и вкусное печенье. Фрейлина красиво расставила на столе чашки, вазы, разлила кофе по чашкам и незаметно удалилась.

– Вам с ромом, Николай Иудович?

– Если можно, то немножко, – позволил себе сказать генерал-адъютант.

Государыня долила в чашку ром. Генерал-адъютант присел к низкому столику, взял в руки чашку и, не скрывая наслаждения, сделал несколько небольших глотков.

– Приношу тысячу извинений, ваше величество, если б не срочное дело, никогда бы не осмелился потревожить вас в столь трудный час.

– Охотно вас прощаю, Николай Иудович, – сказала Аликс и намеренно увела разговор в совершенно другое русло. – Скажите, вы знаете, где сейчас находится мой муж? – сильно волнуясь, спросила Романова, и ее сердце замерло.

Генерал, устроившись удобнее в кресле, отхлебнул маленький глоточек кофе.

– Я думаю, что в это время его величество движется в Царское Село, – успокоил генерал и, достав из кармана белоснежный платок, прикоснулся к губам.

После этих слов они ненадолго замолчали. Романова облегченно вздохнула. С ее сердца как будто камень слетел. Только это она и хотела услышать. Но вспыхнувшая было радость в глазах императрицы, тут же померкла.

“Рано еще радоваться. Пока муж не прибудет в Царское Село – я не успокоюсь”, – сказала себе Аликс.

За чашкой ароматного напитка императрица рассказала генералу о беспорядках в столице. Аликс не останавливаясь, высказала все, что наболело на душе. Иванов в ответ поведал государыне, что создать сводный отряд не удалось по причине того, что восставшие рабочие разобрали железнодорожные пути перед его эшелоном и распропагандировали его солдат, после чего они стали неохотно исполнять приказания своих командиров. Выслушав генерал-адъютанта, Романова улыбнулась вымученной улыбкой и передала Иванову телеграмму Алексеева, в которой тот предлагал генералу изменить тактику в отношении восставшего Петрограда.

Ознакомившись с телеграммой, генерал сердито задвигал лохматыми бровями.

– Восстановите ради Бога спокойствие в столице, – Романова возвела на Иванова измученные глаза. – Иначе там опять прольется кровь и снова все свалят на Романовых.

– Ваше величество, с этим уже ничего не поделаешь! – генерал широко развел руки в стороны как будто оправдываясь. – Обстановка в столице сложилась очень серьезная.

По бледному лицу государыни пробежала мелкая дрожь. Она остро глянула в лицо Иванова, чтобы убедиться, что он внимательно слушает ее и понимает суть дела. Но она не смогла уловить, что генерал-адъютанта в это время мучили совсем другие чувства и мысли.

– У меня была большая надежда на вас генерал.

– Ваше величество, я приму все меры, чтобы изменить ситуацию в столице к лучшему. Можете в этом не сомневаться, ведь вы хорошо знаете, что я за вас в огонь и воду пойду, – ответил Иванов, придав своему лицу выражение глубокой преданности.

– Я в этом ничуть не сомневаюсь, Николай Иудович!

Генерал всплеснул руками, в эти минуты он был недоволен собой, он чувствовал в отношении себя какую-то гадливость. Ему очень хотелось что-нибудь сделать для этой семьи.

– К большому сожалению это зависит не только от меня одного, – сожалея, сказал Иванов.

Ближайшие события покажут, что генерал-адъютант окажется прав в оценке назревающих событий. Разбушевавшееся народное море уже никому не удастся упокоить. Оно еще долго будет грозно шуметь и волноваться.

Однако Матвей Васильев засомневался в чувстве преданности генерала Иванова. Может командованию гарнизона, было уже известно о позиции генералов или оно к тому времени уже склонилось на сторону восставших, о чем они сочли своим долгом сообщить генералу?

Генерал-адъютант несколько секунд сидел, оцепенело, ничего не слыша и ничего не видя перед собой. Наконец Иванов поднялся, показывая, что больше не может злоупотреблять драгоценным временем императрицы. Одновременно с ним встала Романова, демонстрируя всем своим видом дань глубокого уважения к Иванову.

Генерал, почтительно поклонившись, приложил уста к дрожащей руке государыни.

– Я был рад Вас видеть, ваше величество, – подчеркнуто вежливо промолвил генерал – Будьте спокойны, все уладится, как нельзя лучше.

– Двери нашего дворца всегда открыты для вас, Николай Иудович, – попрощалась полная отчаяния императрица и, едва сдерживая слезы, одарила генерал-адъютанта Иванова легкой, благосклонной улыбкой. – Попытайтесь сделать хоть что-нибудь или грянет большая беда. У русских есть хорошая пословица: не будите лихо пока тихо.

Иванов, потупив глаза, переступил с ноги на ногу. Он решительно не знал, что ему делать. Когда лакеи подали ему одежду, генерал бесшумно удалился. Иванов, не исполнив своего обещания, отправился в Ставку Верховного Главнокомандующего.

Погруженная в горькие раздумья государыня была ошеломлена. Ее очень взволновал разговор с Ивановым. Она села в угол дивана, сдавила виски руками и не в силах больше сдержаться, безмолвно разрыдалась. Причиной страшного никогда ранее не испытанного смятения стала полная неизвестность будущего. Напряженные нервы Аликс не выдержали. Государыню утомили многодневные тревоги. Вспыхнувшие от сильного волнения щеки Аликс стали мокрыми от слез. Из-за них она перестала что-либо видеть перед собой.

В ту ночь строгое лицо женщины осунулось, вокруг глаз появились темные бессонные тени. Ей уже давным-давно не спалось – муж с ума не сходил. Аликс охватило ощущение неотвратимого горя. Наревевшись вволю, государыня легла спать, но сон никак не приходил. Слезы немного очистили ее душу, омраченную острым чувством тоски и растерянности. Она немка по национальности никак не могла понять: почему в русской армии не нашлось ни одного полка, кто бы мог выступить против крушения великой империи и отстоять честь своего императора. Последнее время ее одолевали непривычные мысли, одолеть их с ходу Аликс было очень сложно. Лишь на рассвете императрица смогла кое-как успокоиться и заснуть.

Утром первого марта к зданию Государственной Думы с красными знаменами и стягами пришли воинские части, чтобы присягнуть на верность новой власти. Члены Временного Комитета восторженно поблагодарили русских солдат и офицеров за измену своему Верховному Главнокомандующему.

Матвей из Царского Села снова поспешил возвратиться к Ники. Он снова перенесся в императорский поезд и удобно разместился в вагоне, но так чтобы не причинить никаких неудобств его главным пассажирам.

***

Хотя весна уже наступила, но в природе пока не ощущалось никаких изменений. Разве что чуть теплее стало. Вечером первого марта императорский поезд с царскими орлами прибыл в Псков. На перроне Романова встречали губернатор, чиновники и свита с императорского поезда. Генерал-адъютант Рузский позволил себе прибыть к поезду с опозданием и без почетного караула. Свита, не увидев пышной встречи и заметив дерзкую выходку генерала, стала возмущенно перешептываться и недоуменно пожимать плечами. Она посчитала такой прием Его величеству оскорблением.

Невысокий седой генерал, нарочито медленно прошел к поезду и, бросив неприязненный взгляд на царскую свиту, исчез в вагоне императора. Там генерал привычно выпятил грудь и вытянулся, чтобы казаться более воинственным. После обмена приветствиями государь рассказал генералу, о возникших перипетиях в дороге и, пригласив генерал-адъютанта на обед, расстался с ним.

Когда Рузский выскочил из вагона, свита бросилась к нему с расспросами.

– Николай Владимирович, вы выступите против революции?

– У армии сейчас есть дела поважнее, мы всецело заняты войной.

– Господин генерал, вы будете защищать нас от бунтовщиков?

– Для вас будет лучше, если вы сдадитесь на милость победителей.

– Что-о-о? Вы даже честь императора не станете отстаивать?

– Генерал, как вы можете так говорить? Вы не с того голоса начали песню!

Генерал, ничего не ответив, ушел восвояси. Похолодевшая от ужаса свита переглянулась и поняла, что им не стоит питать иллюзий насчет командующего Северным фронтом, потому что никакой поддержки с его стороны не будет. Среди придворных раздались возгласы изумления и тревоги. Их поразило то, что они услышали от Рузского. Следом возникла непонятная тишина.

Царские служащие собирались за стол долго и нудно. На обеде император почти не притронулся к еде. Ему, собственно, было не до этого. И сон, и аппетит у него пропали. Ники несколько раз ловил себя на мысли, что он теряет ощущение реальности от происходящего. Но от чашки чая он все же не отказался. Испив чаю, Романов встал из-за стола, притронулся салфеткой к усам и, обведя тусклым взором лица присутствующих, остановил свой взгляд на Рузском.

– Я буду ждать вас через час, – строгим голосом объявил ему Ники и быстрым шагом покинул вагон-столовую.

Обед в отсутствии императора прошел уныло и скучно. Свита, не испытывающая голода, ела так как будто весь день физически работала на свежем воздухе. Время от времени, вытирая обильный пот, они вполголоса вели непринужденные разговоры о погоде, о скорой весне, старательно избегая упоминаний о революции. Когда все разговоры наскучили, свита, уткнув сосредоточенные глаза в тарелки, умолкла.

После обильной трапезы командующий Северным фронтом явился в зеленый кабинет императора.

– Разрешите войти, ваше величество?

– Входите, Николай Владимирович, – разрешил Ники. – Доложите обстановку в столице и на фронте.

– Ваше величество, сказать, что обстановка в Петрограде осложнилась – это не сказать ничего. Она близка к катастрофе. Сегодня восстание охватило Москву и Кронштадт.

Император покосился в его сторону и неприметно поморщился. Он выслушал доклад командующего хмуро. Во время их встречи адъютант Рузского принес телеграмму из Могилева от генерал-адъютанта Алексеева, в которой просил от императора высочайшего акта, чтобы успокоить ситуацию в стране и назначить ответственное правительство во главе с Родзянко. После прочтения телеграммы император понял, что теперь ему больше не на кого опереться. Без надежной поддержки со стороны ему нелегко будет одолеть заговорщиков. К тому же министр внутренних дел и военный министр не подавали никаких надежд, что смогут справиться с возникшими беспорядками в Петрограде, Москве и Кронштадте.

Начались сложные переговоры по выходу из тяжелой политической ситуации, возникшей после волнений в столице. Рузский с горячностью стал оказывать Романову о необходимости реформ и назначении ответственного перед Государственной Думой правительства. Однако над императором довлели тяжелые раздумья. Ему было нелегко решить с маху такой вопрос. Идет большая европейская война – как он может в этих условиях отойти от государственных дел? Это же сродни предательству. Он не мог отойти от горячих дел. В течение нескольких часов Романов раздумывал над острой проблемой.

“Только не отрекайся, Ники! – горячо прошептал про себя Матвей. – Отречение погубит тебя, твою семью, а империи принесет неисчислимые страдания. В стране возникнет хаос, погибнет огромное количество людей”.

Но император уже все давно решил для себя.

Переговоры оказались настолько трудными, что они несколько раз прерывались и закончились только поздней ночью. Романов решил, что в условиях, когда кругом измена, трусость и обман и когда никто из членов Дома Романовых не поддержал его, он должен уступить заговорщикам. В конце концов, Ники, сильно волнуясь, объявил, что если от него требуется пойти на уступки, то он готов это сделать. Но он, перед тем как взойти на престол давал клятву Богу, поэтому только перед ним он может нести ответственность за состояние дел в России. Но, император никак не может понять, как он может быть ответственным за дела в стране, если передаст власть правительству? Тем более тем людям, чьи способности ему хорошо известны. Романов может пойти только на то, чтобы назначить Родзянко премьер-министром с правом выбора в свой кабинет нескольких министров. После того как генерал-адъютант Рузский поддержал его решение, император поручил отпечатать в канцелярии на телеграфном бланке Манифест. Когда готовую бумагу принесли, Ники подписал ее и подал прочесть Рузскому. Генерал-адъютант цепко ухватился за бумагу обеими руками и, его лицо, изображая лихорадочную работу мысли, раскраснелось.

Посчитав, что все вопросы решены, император вызвал к себе Воейкова.

– Владимир Николаевич, срочно отправьте телеграмму по телеграфу Юза Родзянко и постарайтесь как можно быстрее получить от него согласие возглавить правительство.

– Я выполню ваше поручение, ваше величество!

Воейков кинулся исполнять указание Романова.

– Задержитесь на одну минуту! Запросите от Родзянко последние сведения об обстановке в столице.

– Ваше величество, я прошу отдать телеграмму мне, – вдруг невежливо встрял Рузский.

Император возвел на него удивительно синие глаза и тоном, исключающим возражения, приказал Воейкову:

– Владимир Николаевич, передайте телеграмму генерал-адъютанту.

Рузский, заполучив в свои руки бумагу, вопросительно посмотрел на Романова.

– Что-то еще, Николай Владимирович? – спросил Ники.

– Ваше величество, прикажите Иванову, чтобы он остановил все действия против Петрограда.

– Я согласен, в самое ближайшее время это будет сделано.

Романов всеми силами старался удержать на лице бодрое выражение, хотя на сердце у него скопилась тягучая тоска. Генерал же опустил глаза вниз, чтобы скрыть от государя необыкновенную радость.

– Да поможет нам Бог! Жду вас утром, Николай Владимирович, – строго сказал Ники и, пристально поглядев в глаза Рузского, тихо добавил. – Но в то же время я хотел бы, чтобы вы опубликовали Манифест в печати.

– Ваше величество, я непременно выполню вашу просьбу, – ответил с подозрительной осторожностью генерал и, поджав губы умолк.

На этом переговоры закончились. Оставшись в одиночестве, Романов быстро набросал текст на телеграфный бланк, и в первом часу ночи в адрес генерал-адъютанта Иванова телеграмма с приказом, чтобы он прекратил действия против восставшей столицы, была отправлена.

После переговоров император долго не мог уснуть. Его голова гудела от навязчивых горячих мыслей и ярких воспоминаний из прошлой жизни. При этом по его бледным щекам, заросшим крепким волосом изредка катились редкие слезы. Из его ума никак не уходили жена и дети. Черные думы вконец обуяли его, а сердце трепыхалось, как голубь в чужих руках. Он долго молился, целовал фотографии жены, детей и заснул только под самое утро, когда на востоке уже появились предвестники скорого рассвета. Он думал, что утром все решится, как нельзя лучше.

После разговора с Романовым, Рузский, связался с Родзянко по прямому проводу и рассказал ему о результатах переговоров с Романовым.

– Манифест слишком запоздал, теперь речь может идти только об отставке Романова – ответил ему Родзянко.

– Мне будет трудно сообщить об этом Николаю Александровичу.

– Что ж делать, Николай Владимирович нам в столице отнюдь не легче.

– Я с трудом убедил его, чтобы он согласился сформировать ответственное правительство.

– Поздно спохватился Романов. Слишком много воды утекло.

– В таком случае кто возглавит Россию?

– Его сын Алексей при регентстве великого князя Михаила Александровича.

– Как бы беды не вышло – война ведь идет.

– Война нами практически выиграна.

– Но она еще не закончена.

– Это-вопрос ближайшего времени.

– Мне думается, что вы играете с огнем.

– Николай Владимирович, на чьей стороне будет армия?

– Армия не будет вмешиваться во внутренние дела государства. Ей сейчас не до этого.

– И все же? С народом или с Романовым?

– Армия во время ведения войны с народом воевать не будет, потому что это не ее дело, – резко ответил генерал-адъютант и поспешил попрощаться.

“Никуда вы от нас не денетесь. Вашими руками мы сковырнем Романовых с русского престола,“ – удовлетворенно подумал Михаил Владимирович.

В этот же день Рузский проинформировал Алексеева о разговоре с Родзянко.

– Я вас хорошо понял, – ответил генерал-адъютант. – Будем действовать сообща.

Наступило ликующее весеннее утро. На востоке России взошло негреющее солнце. Поля и перелески под солнечными лучами заблестели свежими красками. Поздним утром второго марта не выспавшийся и злой Рузский явился к бледному императору. Долго поспать государю и на этот раз не удалось.

Генерал-адъютант, щелкнув каблуками, горестно покачал головой:

– Ваше величество, я переговорил с Родзянко, и он мне объявил, что теперь одних уступок будет недостаточно, потому что обстановка в Петрограде резко изменилась. В столице подняли династический вопрос.

Романов взволновано заходил взад-вперед. Его фигура явственно выразила горестное недоумение. Генерал отлично понял, что могло стать причиной волнения государя. Всегда сдержанный император не находил себе места. Несколько мгновений стояла тишина. Ники что-то обдумывая, молчал. На измученные от бессонницы глаза легли темные тени.

Генерал-адъютант подал Ники бумажные ленты переговоров с Родзянко и Алексеевым с аппарата Юза.

– Присаживайтесь, Николай Владимирович, в ногах правды нет, – сухо обронил Романов, и, бегло просмотрев узкие полоски, брезгливо отодвинул их от себя.

– А что вы думаете по этому вопросу господин генерал?

– Ваше величество, нельзя допустить, чтобы армия развалилась и чтобы страну охватила революция – угрюмо проговорил генерал и, поправив дрожащей рукой пенсне, добавил, – Во имя спасения России вы должны пожертвовать всем и даже собой – ответил генерал и, отвернув глаза в сторону, недоуменно замолчал.

Слова Рузского поразили Романова. Государь нахмурил брови. Разговор принял совсем другое направление.

– Отречься от престола? – удивленно приподнял брови Ники. – Вы так считаете господин генерал?

Рузский промолчал. В душе государя поднялась досада, ему стало не по себе.

– Ну, так что же говорите! – воскликнул Романов побледнев, и по его лицу разлилась тревога.

– Я считаю, что надо спасать Россию, иначе она погибнет, – генерал усиленно проследил за выражением лица императора.

Романов кинул на Рузского удивленный обжигающий взгляд и, заложив руки за спину, отошел к окну. Несколько минут он просто стоял в полном молчании. Пауза стала угрожающе длинной. Генерал-адъютант снял пенсне, видимо зная, что это его сильно преображает.

– Смогут ли казаки изменить ситуацию в лучшую сторону? – наконец спросил Ники.

– Это-ничего не даст, ваше величество. Единственным и правильным решением будет, если вы передадите власть вашему сыну Алексею при регентстве вашего брата великого князя Михаила Александровича, – быстро ответил Рузский и его глаза завиляли как у хитрой лисы.

Романов, поведя в его сторону строгими глазами, вспыхнул. Государь выглядел в эти минуты сильно бледным, обычно добрые глаза Ники искрились синим гневом.

– В таком случае я хочу знать мнение всех командующих фронтами по этому вопросу.

– Ваше императорское величество, я должен вам сообщить, что даже Ваш Личный Конвой присягнул Временному Комитету, – вдруг объявил Рузский.

Государь, никак не проявив своего состояния, остался спокойным. Редкое спокойствие и способность взвешивать свои слова были даны Романову от рождения. Но кто знает, что творилось в это время в его душе. Однако нет никакого сомнения в том, что его потрясло известие об измене Конвоя Его Величества. Как он мог ему изменить? С большим трудом император смог овладеть собой, чтобы не показать генералу своей растерянности. У него довольно быстро образовался прежний порядок мыслей и представлений о происходящем. Он очень не хотел показаться слабым перед заговорщиками.

– Я хочу знать, что думают по этому поводу командующие фронтами. Жду вас с их ответами. Можете идти, Николай Владимирович!

На этом император и генерал, не прощаясь, расстались. Романов после ухода Рузского сидел, понурив голову без движения и без всяких мыслей. Он оцепенел от происшедшего. Его состояние передалось Матвею Васильеву.

“Ники тебе надо было арестовать их”, – с большим сомнением подумал Матвей.

Однако в душе Васильев все же подумал, что у императора никаких других вариантов на тот момент не было. Нам сегодня легко давать советы, когда мы уже знаем, что может случиться. А вы попробуйте встать на место Романова. Что ему нужно было пролить русскую кровь? Или сменить командующих фронтами и начальника Генерального штаба? В то время, когда по всей линии фронта ситуация стабилизировалась? А победа над Германией уже была практически выиграна? Матвей был твердо уверен, что Ники этого никогда бы не принял таких решений. Это была драма семьи Романовых, и она стала катастрофически развиваться.

В этот же день Рузский сообщил Алексееву о просьбе Романова и тот без промедления оповестил всех командующих фронтами, чтобы они прислали в Ставку собственные мнения насчет отставки Николая II. Ответили все, кроме командующего Черноморским флотом адмирала А.В. Колчака. Адмирал, извещенный, о проведении плебисцита своего ответа не прислал, высказав своим поступком полное пренебрежение к императору. В своих ответах командующие фронтами за исключением командующего гвардейской кавалерией хана Нахичеванского высказались за отречение царя от престола. Русские генералы, нисколько не задумываясь, решили судьбу императора и его семьи, поставив своим решением народы России на край пропасти. Но будущее покажет, что это решение решит и судьбу многих из них. Позже они пожалеют о том, что сотворили собственными руками, но будет уже поздно, к этому времени слишком много воды утечет.

Между двумя и тремя часами пополудни генерал Рузский в сопровождении генералов Данилова и Савичева снова явился к Романову, и вывалил перед ним на стол целую кучу телеграмм. Ники, сильно волнуясь и меняясь в лице, стал поочередно брать в руки клочки бумаг, и беззвучно шевеля губами, начал мучительно читать их. Император не верил своим глазам тому, что было написано в телеграммах. Можно было подумать, что он заучивал их. Его ошеломили ответы командующих фронтами. Понимая, что произошло Ники, словно окаменел. Романова опалило чем-то горячим, у него закружилась голова, в глазах появились темные пятна. Вся жизнь замелькала бесформенными клочьями. Ники никак не ожидал, что прочтет в телеграммах страшные слова. Как его генералы могли так поступить? Как они могли изменить присяге? Как они могли предать его? Ведь он верил им как самому себе. Как можно поступать так во время ведения войны? У него это в голове не укладывалось. Особенно государя потрясла телеграмма вице-адмирала Непенина, которого он очень уважал и ценил как выдающегося морского начальника. Впервые Романов не смог скрыть своего сильного душевного потрясения. Его лицо покраснело как кумач, а глаза загорелись лихорадочным блеском. В его голове было много непривычных и горьких мыслей. Внутренним чутьем император понял, что ему не удалось избежать великих потрясений. Паразитическое окружение, в конце концов, подточило и разложило его самого. Что теперь будет с Россией?

Наступило непродолжительное молчание. Ники охватило негодование. Наконец Романов вскинул удивительно синие глаза на Рузского и, сохранив величественный и достойный вид, сказал, что он пойдет, на все что угодно ради спасения России, и что он готов отдать власть, чтобы избежать большой крови, но от этого сдерживает то, что его решения могут не понять армия и казаки.

Ники опустил вниз, его глаза загорелись синим гневом. Лицо государя выражало то сосредоточение, какое бывает у человека, поглощенного одной мыслью.

– Мне хотелось бы знать, хочет ли русский народ моего отречения?

В ответ Рузский предложил императору выслушать мнение сопровождавших его генералов и те дружно высказались, что Романов должен уйти в отставку. И хотя офицеры хмурились, но в душе они были бы рады слышать слова императора об отставке. Рузский, посчитав, что разговор принял нужное направление, сохранил молчание. Стало необыкновенно тихо, но тишина продолжалась недолго. Через минуту Романов в тяжелом раздумье замедленно встал с кресла, вскинул вверх подернутую легкой сединой голову, выпрямился во весь рост и, точно решившись на что-то ответственное громко и явственно волнуясь, признался:

– Я еще вчера принял решение отказаться от престола.

Император обронил это таким тоном, будто он перешагнул через какой-то барьер, и словно на него неудержимо надвигалась пропасть. Его почти сковало цепенящее чувство стремительного, бесконечного падения. Ему не было безразлично, что будет через минуту, через час, через день. После этих слов император и генералы торжественно перекрестились.

– Благодарю вас за доблестную и верную службу, – с явной иронией сказал Романов.

После объявления о своем отречении Ники вышел из вагона и скоро вернувшись, подал Рузскому две телеграммы, а потом спокойным голосом попросил отправить их Алексееву и Родзянко.

Вскоре из Петрограда командующему Северным фронтом Рузскому пришло сообщение, что для переговоров с Романовым в Псков направились член Временного Комитета Александр Иванович Гучков и бывший член Государственной Думы Василий Витальевич Шульгин.

Рузский немедленно доложил Романову о предстоящем приезде делегатов.

– Когда они приедут, сразу же ведите их ко мне, – голос Романова звучал твердо и повелительно. – Я не уеду в Могилев, не переговорив с ними.

– Слушаюсь, ваше императорское величество, – ответил Рузский и отправился в специально выделенный для него вагон в царском поезде, по пути предупредив скороходов, чтобы неожиданных гостей привели вначале к нему.

Узнав, что император принял решение отречься от престола, свита полная смутных предположений и страха кинулась отговаривать Ники от поспешного шага. Она буквально умоляла Романова изменить свое решение и убедительно просила, чтобы он остановил отправку телеграмм. Кому-то даже стало плохо. Однако Романов был неумолим.

Отбившись от свиты, Романов, прежде чем окончательно решиться отречься от престола, вызвал к себе Сергея Петровича Федорова.

– Скажите мне начистоту, сколько сможет прожить мой сын? – тихо спросил государь.

– Не больше шестнадцати лет, ваше величество, – уверенно ответил профессор медицины.

У Ники на лбу сбежались страдальческие морщины.

– У Алексея есть хоть какие-то шансы прожить долго?

Сергей Петрович сокрушенно развел руками:

– Ваше величество чудес не бывает. В мире не было зафиксировано еще ни одного случая.

Приветливое лицо Романова опечалилось. Профессор снова подтвердил, что врачебная наука бессильна перед наследственной болезнью цесаревича.

– В таком случае мне придется посвятить оставшуюся часть своей жизни Алексею, – не глядя на Федорова, обмолвился Романов.

– Ваше величество, если вы передадите власть вашему сыну при регентстве великого князя Михаила Александровича, то ему придется жить у него, – возразил профессор.

– Мне будет трудно жить без Алексея! – с болью воскликнул Романов

– С этим ничего не поделаешь, ваше величество.

– Я ни за что не отдам его в руки жены моего брата! – категорически возразил Ники.

– Тогда вам нужно принять какое-то иное решение.

В расширившихся глазах императора плеснулось отчуждение.

– У меня еще есть время подумать, – ответил Романов и дрогнувшим голосом добавил. – Можете идти, Сергей Петрович

Когда Федоров оставил императора в одиночестве, государь тяжело опустился в кресло, затем откинулся на мягкую спинку, и в его синих глазах заплескалась непереносимая боль. Потом Ники с жалостью посмотрел на портрет цесаревича и его подернутые слезами глаза скрылись под нависшими бровями. От происшедшего невыносимо стучало в висках. Романов понимал всю безысходность своего положения. Он страшился быть могильщиком Дома Романовых, но стать виновником гражданской войны ему было еще страшнее.

Неужели наступает трагический конец?

“Ники не сдавайся без боя. Попытай свое счастье в битве с предателями. К сожалению, иначе нельзя. Человек должен уметь защищаться”, – убежденно обмолвился Матвей.

– При чем здесь кто кого? Что я могу сделать в этих условиях? – страдальчески воскликнул Романов. – Идет большая европейская война. Гражданская война будет самоубийством для России. Я больше не могу взять на себя ни одной капли русской крови. Я даже одной мысли об этом боюсь.

Поздним вечером холодный воздух огласил свист паровоза. На стыках рельс простучали железные колеса. На станцию прибыл экстренный поезд с одним вагоном. По перрону крутилась легкая поземка, фонари, раскачиваемые ветром, отбрасывали по сторонам то свет, то тени. Окружающие постройки, деревья и вагоны скрыла темнота.

Гучков с Шульгиным выскочив на перрон, пугливо огляделись по сторонам и увидели ярко высвеченный императорский поезд. Делегаты заметно занервничали, опасаясь за свою жизнь.

Вдруг из темноты вырос молчаливый и мрачный флигель-адъютант Анатолий Александрович Мордвинов. Тусклый фонарь осветил побледневшие лица делегатов. Они протянули полковнику свои руки, но тот сделал вид, что не заметил их рук.

Вместо приветствия Мордвинов, сердито возведя глаза на неожиданных гостей, глухо обмолвился:

– Следуйте за мной!

Перешагивая через рельсы, делегаты послушно двинулись за полковником к поезду с царскими орлами. Мордвинов привел Гучкова и Шульгина сразу же к Романову, проигнорировав просьбу Рузского. В ярко освященном салоне делегатов поджидали министр императорского двора Владимир Борисович Фредерикс и начальник походной канцелярии Кирилл Анатольевич Нарышкин. Через короткое время в вагон явился император в нарядной казачьей форме и побледневшие в один миг Гучков с Шульгиным, приняв почтительные позы, кинули руки по швам. Романов мягким жестом руки пригласил их сесть за небольшой столик, и они тут же присели. Одновременно два человека из свиты встали за дверями с разных сторон вагона, чтобы исключить случайное появление в салоне ненужных людей. Нарышкин изготовился вести стенографию.

Император, чувствуя во всем теле смертельную усталость, держался прямо, собрав всю волю в один комок, чтобы не поддаться слабости. Романов не скрывал своего презрения к собеседникам, он внимательно оглядел их и спокойно прикурил папиросу. Он чувствовал за собой внутреннюю правоту и силу. Его побледневшее лицо приняло властное выражение. Романов старался сидеть неподвижно, сохраняя спокойствие и непринужденность. Делегаты, заметив пристальный взгляд государя, смешались. Они боялись поднять на него глаза. Короткое молчаливое единоборство закончилось в пользу Ники.

Государь сел напротив них в свободной позе, положив руку на столик. Ники старался остаться спокойным, он сидел, не меняясь в лице, оставаясь напряженным и собранным, и лишь пульсирующая вена на виске выдавала в нем сильное внутреннее волнение. Но, Гучков с Шульгиным ничего не заметив, были поражены его внешним спокойствием. Недолгое молчание Романова показалось делегатам таким грозным, что они мгновенно сдали и обмякли. Стало так тихо, что в ушах зазвенело. Император продолжил смотреть на них испытующе и без тени улыбки. Делегаты почувствовали себя неуютно под этим требовательным взглядом. Он сбивал их с мысли.

– Цель вашего визита, господа?

Государь придал своему голосу как можно больше повелительности и строгости, в тоже время он постарался остаться спокойным и даже вежливым. Делегаты к этому времени уже поняли, что после согласия государя отречься от престола они могут вести с ним прямой разговор. Однако Романов не был куском глины, из которого можно было лепить что угодно.

Гучков похолодев от страха и вжимаясь в спинку кресла неуверенным голосом начал говорить о сути дела. Он поведал Ники, что он приехал с членом ГД Шульгиным, чтобы доложить Романову о том, что произошло в Петрограде за последние дни и посоветоваться, как теперь всем сторонам конфликта выйти из создавшегося положения. В конце своей короткой речи он сказал, что народ России считает, что тяжелая ситуация в стране возникла по вине верховной власти, поэтому нужно издать какой-нибудь акт, чтобы успокоить русский народ. Закончив говорить, Гучков искоса глянул на Романова, чтобы прочесть на его лице хоть что-нибудь.

Матвей Васильев усмехнулся про себя. Как будто не было до этого времени убийства царя Александра II и не было убито множество царских служащих.

“Разве никаких действий по дестабилизации верховной власти с другой стороны не было?” – молодой человек c недовольством покачал головой.

Неожиданно в вагон, поигрывая снятыми очками, ввалился недовольный Рузский. Он склонился над Шульгиным, что-то ему прошептал и тихо присел в сторонке. Император, не обратив на него никакого внимания, притушил в пепельнице папиросу. Рузский, выпятив грудь, постарался быть строгим и сосредоточенным. Он сидел, вытянув шею, словно что-то напряженно выжидая. У Ники же было напряжено все: и слух, и зрение, и каждый мускул. Его нервы оказались на пределе. Их нужно было срочно чем-нибудь успокоить. Он прикурил новую папиросу.

Гучков, опасливо поглядывая на государя, и видимо еще толком не зная, чем все может обернуться для них и насколько это будет трудно, когда придет пора действовать, продолжил говорить. Он сказал императору, что прежде, чем ему принять какое-нибудь решение, ему следует хорошо подумать и помолиться, но решить этот вопрос нужно к завтрашнему дню, потому что в Петрограде от них с нетерпением ждут известий.

Романов окинул беглым взором делегатов и, отчеканивая каждое слово, ответил, что он уже обдумывал этот вопрос и во имя блага, спокойствия и спасения России, он готов отречься от престола. И так как он не сможет разлучиться с Алексеем, то он принял решение и за своего сына, поэтому он желает передать престол своему брату великому князю Михаилу Александровичу. В конце переговоров государь заявил, что надеется, что делегаты примут его решение и поймут его отцовские чувства.

Матвей Васильев почувствовал, как его сердце вначале зашлось, потом дрогнуло, а затем вновь застучало в привычном ритме, но боль теперь уже распространилась по всему телу. Романов, не изменив спокойного лица, возвел удивительно синие глаза на делегатов и те недоуменно переглянувшись, будто он сказал что-то неуместное, хотя Ники четко закончил свою мысль, растерянно закивали своими тяжелыми головами. Гучков с Шульгиным, не ожидая такого ответа, несколько оробели. Они не поверили своим ушам. Заявление государя застало их врасплох. Они не знали, что им делать. Имеет ли право государь отрекаться от престола за наследника? Однако Гучков быстро пришел в себя и ответил, что делегаты охотно разделяют его отцовские чувства и готовы принять его волеизъявление.

Гучков вытерев обильный пот со лба, протянул императору заготовленную бумагу.

– Мы уже подготовили акт о вашем отречении, его можно прямо сейчас оформить.

“Ники не подписывай отречение!?” – мысленно воскликнул Матвей Васильев, зная, чем все закончится, но император уже принял твердое решение, и драма семьи Романовых продолжила развиваться по наихудшему сценарию. Матвею не подвластно было изменить ход истории. Он мог только прошагать вместе с царской семьей на Голгофу.

– Я напишу свой акт.

Романов подавил в себе злость, он по-прежнему говорил миролюбиво. Правда, он возвысил свой голос с такой силой, что депутаты, задрожав, невольно привстали. Император удивленно приподнял брови. Гучков с Шульгиным, опустив головы, присели и опять страшно затрусили. Оказалось, что быть готовым осуществить задуманное и реализовать на деле это абсолютно разные вещи.

Императора посуровел лицом, на бледных щеках заиграл легкий румянец. Романов снова посмотрел на депутатов пристальным взглядом. Его брови грозно сошлись на переносице.

– Но вместе с этим я должен быть уверен, что вы подумали о том, что мое отречение от престола не приведет страну к катастрофе. Вы должны хорошо осознавать, что теперь ответственность за судьбу народов России ляжет на вас. Вы понимаете это?

– Я могу вас твердо заверить, что все пройдет мирно, – обмолвился Гучков, преодолев последним усилием воли робость перед бывшим царем.

– А если казаки поднимут бунт против вашей власти? – с тревогой в голосе спросил Романов, но это нисколько не поколебало Гучкова с Шульгиным, они восприняли его спокойно-рассудительный тон по-своему.

– Мы думаем, что ничего не случится, потому что казаки полностью поддержали новую власть, – ответил Гучков, стараясь придать своему голосу как можно больше уверенности.

Романов выслушал его ответ с остановившимся сердцем и поблекшими глазами. Тихая тупая боль прошла прямо в сердце. Он внимательно заглянул в глаза Гучкову, что-то обдумывая, в следующую секунду он небрежно усмехнулся и еле-еле сдержался, чтобы не ответить резко.

– Я говорю с вами как с глухими. Дальше с вами говорить бесполезно. Вы не понимаете, что своими непродуманными действиями можете ввергнуть страну в страшный хаос. Вспомните о Боге, не берите грех на душу, – подчеркнуто спокойно сказал Ники.

Государь широкими медленными шагами прошелся взад-вперед. Потом он глубоко затянулся и, выпустив дым, придавил папиросу в пепельнице. Затем бывший царь встал и вместе с Фредериксом отправился в вагон-канцелярию, чтобы лично составить Манифест о своей отставке. Через один час, император подал Гучкову отпечатанный лист, и тот бережно взяв в руки бумагу, торжественно прочитал про себя.

По просьбе думцев Романов подготовил еще несколько важных бумаг. Последними указами император уволил прежний состав Совета министров, назначил князя Львова новым председателем правительства и утвердил Верховным Главнокомандующим великого князя Николая Николаевича.

Романов, приметно нахмурив померкнувшие глаза, подал подписанные бумаги Гучкову.

– Прочтите, – в синих глазах императора блеснуло брезгливое выражение.

Гучков подобострастно просмотрев бумаги, и видимо, чтобы узнать дальнейшие планы Романова нерешительно спросил бывшего царя:

– Что вы теперь собираетесь делать, Николай Александрович?

Ники невидящими глазами скользнул по делегатам из столицы.

– Поеду в Могилев, чтобы проститься с войсками и повидаться со своей матушкой, а потом вернусь к своей жене и детям, – ответил Романов, собрав морщины на лбу.

Шульгин нетерпеливо высказал послесловие.

– Ах, ваше величество, если бы вы раньше задумались, то всего этого не случилось бы – внушительно промолвил Шульгин.

Ему явно не терпелось вставить свое слово в дискуссию.

– Вы думаете, обошлось бы? – недоуменно спросил Романов, и в его глазах выразилось такое отвращение и презрение, что депутаты невольно опустили глаза вниз.

Романова неоднократно предупреждали о грядущем перевороте, но он на это всегда неизменно отвечал, что на все воля божья. Что, верно, то верно разве судьбу обманешь?

Когда государь и депутаты расстались, Матвей Васильев взглянул на часы. Они показывали почти полночь. В этот час очередной акт драмы Романовых закончился. Преступное свержение с престола одного из самых лучших императоров России свершилось. Получив нужные документы, два актера сыграв как по нотам, и все что им требовалось сыграть по роли, откланялись. Они покинули сцену, не дожидаясь рукоплесканий из зала. Талантливо или нет, они сыграли – это уже скажет русский народ и история.

Через некоторое время, Романов не зная, куда деться от щемящей тоски и обиды вместе с Мордвиновым выскочил на перрон, чтобы подышать свежим воздухом. Стоявшие возле вагона конвойные казаки вытянулись в струнку.

– Можете снять с погон мои вензеля, – с горечью обронил Ники, закурив папиросу.

– Ваше величество, велите их догнать и убить! – вскрикнул с болью в душе казак, но Романов, выпустив изо рта дым, горько покачал головой.

Мордвинов, досадуя на себя, что не может найти нужных слов, чтобы утешить бывшего царя попросил его не волноваться, добавив, что он же не напрашивался на российский престол. Пускай, дескать, теперь в Петербурге управляются с государством, как хотят, только что путного из этого выйдет.

– Но что будет с Россией? – с непередаваемой болью воскликнул Романов и от душевного потрясения опустил смятые веки на глаза.

По тому, с какой горячностью это сказал Романов, Матвей Васильев понял, что для него этот вопрос был, что называется наболевшим.

Мордвинов состроил преданное лицо.

– Ваше величество, что вы теперь намерены делать? – тихо спросил полковник.

– Все так быстро произошло, что я даже не знаю, что мне делать. У меня сегодня сердце не на месте. Я испытываю такое чувство, что меня будто кто-то исподтишка зло уколол шилом прямо в сердце, – растерянно проговорил Романов. – Скорее всего мы уедем всей семьей в Крым или в Костромскую губернию.

– Ваше величество, вам надо лучше отправиться за границу, – посоветовал Мордвинов.

– Ни за что! – голос императора дрогнул, его лицо искривилось в мучительных муках. – Я слишком люблю Россию.

– Как бы чего не случилось, ваше величество!

Душа бывшего царя наполнилась такой изнуряющей тоской, как будто на его сердце положили кусок льда. А в потемневших от горя глазах застыло столько неизбывной горькой муки, что на него было больно смотреть. Романов всегда спокойный и ничем невозмутимый, был страшно утомлен и бледен. После длительного напряжения Ники чувствовал во всем теле смертельную усталость.

– Вам надо отдохнуть, ваше величество, а то на вас совсем лица нет.

– Не могу быть спокойным, душа болит за страну и семью, – с сокрушенным сердцем и со слезами на глазах промолвил Романов. – Лишь бы они не довели ситуацию до гражданской войны. Я чувствую, что это добром не кончится. Дорого обойдется нашей стране предательство генералов и чиновников.

– Ваше величество, крепитесь!

– Они сильно заблуждаются, посчитав меня помехой на пути к своему счастью. Но когда они поймут это, будет уже слишком поздно.

– Это-правда, Ваше величество!

– Я исполнял свой долг так, как мне позволяла моя совесть, моя честь и мое умение, и я никогда умышленно не уклонялся от исполнения своих служебных обязанностей, – с невольной обидой сказал Ники.

– Все верно, ваше величество.

– Я за свою правду готов голову на плаху положить.

Надышавшись свежим морозным воздухом, бывший царь с полковником вернулись в вагон, и там Романов ощутив в душе неимоверную тяжесть, припал к плечу флигель-адъютанта Мордвинова и безутешно разрыдался. Ники не смог совладать со своими чувствами. Его напряженные нервы не выдержали. Переживания последних дней оставили глубокий след в его израненной душе. Он понял, что вне власти для него не будет нормальной жизни. Оставшись в одиночестве Романов, как подстреленная птица опустился в кресло и, приложив скорбное лицо к ладоням, снова горько расплакался. Его беспокойство с каждой минутой стало возрастать, а мысли становиться все мрачнее и мрачнее. Было уже совсем поздно, когда Ники, глубоко вздохнув, затих.

На станции Дно Романов острее всего ощутил свое одиночество и свою нескладно сложившуюся жизнь. Ночью, тяжело переживая свою отставку, Ники мучительно пытался осмыслить все, что произошло с ним, но мысли упрямо скакали как бешеные кони, ни на чем не останавливаясь. А потом вдруг в его мыслях явственно появился его дед Александр II в окровавленных бинтах, раненый после покушения. Это произошло первого марта одна тысяча восемьсот восемьдесят первого года. Тогда его дед возвращался в Зимний дворец через Екатерининский канал и, поджидающий царскую карету на набережной террорист кинул бомбу, но Александр II после взрыва чудом не пострадал. Карета, проскочив несколько метров вперед, по приказу государя остановилась. В это время оставшийся незамеченным царской охраной другой террорист бросил еще одну бомбу. Вторым взрывом несколько человек ранило и убило, а Александру II оторвало ноги. Императора в тяжелом состоянии доставили во дворец, где он позже в присутствии Ники умер. Это происшествие тогда глубоко потрясло Ники и запомнилось до конца жизни.

Между тем Романов отогнав, прочь все мысли, приклонил голову, утомленную горькими мыслями на руки и, позабыв на время свою неустроенную жизнь, наконец-то заснул. Сказалась накопившаяся усталость от предыдущих бессонных ночей и сильных переживаний. В ту ночь Ники забылся тревожным беспокойным сном. Ему снились то отец, то дед, то предки до седьмого колена.

После полуночи третьего марта императорский поезд отправился в Могилев. На станции Сиротино Ники известил телеграммой своего брата Михаила о том, что передал корону российской империи в его руки. Так корона первого Михаила Романова из далекой седой старины одна тысяча шестьсот тринадцатого года едва не оказалась на голове великого князя Михаила Александровича.

В те дни Романов мало спал, мало ел и мучительно искал выход из создавшегося трудного положения. В эти часы рядом с ним не оказалось ни одного близкого человека, кто бы мог поддержать его. В те минуты Романов понял, что период его невезучей жизни еще не закончился, он еще только начался. Во время событий, потрясших основы государства до основания, никто из двадцати девяти царственных родственников не оказал поддержки Ники, напротив многие даже убеждали его отречься от престола.

Грозные события последних дней черной тучей собрались над всем Домом Романовых. Они забыли про чувство самосохранения и неумолимо покатились к краю пропасти. Отставка Николая II принесет страшные страдания всему русскому народу. Беда никого не обойдет стороной. В том числе тех, кто изменил своему царю или струсил по какой-то причине. Если б Ники знал, какие потрясения и несчастья ждут его и семью впереди.

Священный синод русской православной церкви, не усомнившись в законности отречения божьего помазанника от престола и, являвшегося формально их главой, перестал поминать имя русского царя в своих молитвах.

Государь сделал все, чтобы не допустить поражения России в европейской войне, и чтобы его любимая страна не погрузилась в пучину гражданской войны. В тот час здравый смысл был ни при чем. После предательства генералов и чиновников от огромной российской империи в ведении Романова остался лишь небольшой штат придворных и прислуги.

В эти же окаянные дни в Екатерининском зале Таврического дворца революционеры сорвали со стены прекрасный портрет Николая II кисти Репина и, изрезав его ножом, растоптали грязными сапогами.

***

Третьего марта одна тысяча девятьсот семнадцатого года на станции Орша в вагон Ники вбежал растерянный придворный. Бывший император заметил его потерянное лицо.

– Что случилось? – не на шутку встревожился Романов и его глаза широко раскрылись.

– Ваше величество, ваш брат Михаил Александрович отрекся от престола!

– Брат отрекся от престола? – вскочив на ноги, вскрикнул Ники.

Страшное известие острой шпагой пронзило сердце Романова. От бессонных ночей, от пролитых слез, от тоски и горькой обиды у него снова заболела душа.

– Да, ваше величество. Вот текст отречения великого князя.

Романов взял в руки бумажный лист, его лицо сделалось удрученным.

– Тяжелое бремя возложено на меня волею брата моего, передавшего мне императорский всероссийский престол…

Побледнев, Ники уронил голову на грудь. На скуластом лице выступил и тут же пропал румянец. Его настроение резко изменилось, и какая-то щемящая тоска прихлынула к сердцу. Стало заметно, что бывший царь очень тяжело переживает поступок своего брата.

– Что теперь будет, ваше величество? – испуганно воскликнул придворный и увидел полные смертельной тоски и растерянности синие глаза Романова, которые он тут же опустил вниз, чтобы они не выдали его.

Ники хотел что-то сказать, но, так и не решившись, оставил его вопрос без ответа, потому что говорить ему было нелегко. В голове запрыгали разные мысли, а потом вдруг всплыло четырнадцатое мая одна тысяча восемьсот девяносто шестого года. Под этой датой состоялось его священное коронование. День обручения с русским народом выдался превосходным. На небе не было ни единого облачка.

По старой традиции коронация состоялась в первопрестольной. Гости и виновники торжества съехались в Москву. Утром Ники и Аликс вышли из Петровского дворца на площадь, запруженную простолюдинами до отказа, и сразу же грянул выстрел из пушки. Раздались восторженные оглушительные крики “ура”. Придворный оркестр заиграл “Боже царя храни”.

Колонна, возглавленная взводом жандармов с главным полицмейстером, пришла в движение. За ними пошли кубанцы, терцы в нарядной казачьей форме, следом двинулись представители разных сословий, народностей и других казачьих войск России, за ними зашагали придворные служащие и лакеи, представители земств, городов, дворянства, купечества и представители иностранных государств со всей Земли. Пушка дала второй выстрел. Тут же ударили колокола всех московских церквей, и снова грянуло многоголосое дружное “ура”.

Когда Ники и Аликс в коронационных костюмах подошли к Успенскому собору Московского Кремля, прозвучал третий выстрел из орудия. Виновники торжеств вошли в Успенский собор, заняли троны на возвышенном постаменте, после чего член Святейшего синода митрополит Санкт-Петербургский Палладий при поддержке Московского митрополита Сергия и Киевского митрополита Иоанникия и церковного хора, приступил к священному действию.

Все шло хорошо до тех пор, пока орден Андрея Первозванного не соскользнул с плеч Ники на пол. Многие из присутствующих сочли тогда это за дурное предзнаменование. В расстроенных чувствах император надел себе и императрице большую корону и малую корону. Потом митрополит Палладий зачитал полный титул нового императора и совершил над императором и императрицей помазание святым миром и причащение к Святым Тайнам. Затем последовали салют, поздравления от депутаций со всей России, царская трапеза для российских подданных в Грановитой палате Кремля и высочайший прием послов и посланников. В эти же дни Кремль впервые осветила электрическая иллюминация, и впервые был снят фильм о коронации русского царя.

Обручение с русским народом прошло пышно, красочно и торжественно, если бы не случилось второе страшное предзнаменование. Спустя всего лишь несколько дней празднество омрачилось событием на Ходынском поле, где по случаю коронации по всему периметру поля настроили большое количество театров, бараков, балаганов и ларьков для народных гуляний и бесплатной раздачи четырехсот тысяч подарочных кульков.

И хотя праздничные гуляния намечались на десять утра, народ начал прибывать на Ходынское поле уже с вечера и к пяти утра на нем собралось полмиллиона человек. В это время кто-то распространил ложный слух, что ларечники начали раздавать подарки своим людям и что их на всех не хватит. Народ кинулся к местам раздачи подарков. Раздатчики, испугавшись, что толпа сметет их вместе с ларьками, стали кидать подарочные кульки в толпу. Образовалась давка, погибло и получило тяжелые увечья большое количество людей. Ники узнал о трагическом происшествии с большим опозданием. Романов, долго готовившийся к таинству миропомазания на царство, и к венчанию на могучей русской державе испытал сильные страдания и переживания. Тогда Ники долго не мог отойти от нечеловеческого напряжения.

Вечером четвертого марта синий императорский поезд прибыл на станцию. В Могилеве было холодно, дул сильный ветер, по перрону летали снежинки. Бывшего царя на перроне встречали великие князья, находившиеся в Ставке и офицеры Генерального штаба. Когда поезд остановился гул голосов на перроне стих, и возникла тягостная тишина.

В раскрытой двери вагона показался генерал Граббе.

– Вы что-нибудь слышали об отречении государя? – спросил сдавленным голосом Граббе командира конвоя Галушкина.

– Да, ваше сиятельство, правда, никто в это не верит, – горестно воскликнул он.

– К большому сожалению это сущая правда, – сокрушенно подтвердил Граббе и подозвал к себе Алексеева. – Его величество ждет вас.

Генерал-адъютант, проскочив мимо двух могучих казаков с обнаженными шашками, скрылся в императорском вагоне. Романов встретил Алексеева холодно. Генерал уязвил его самолюбие. Романов никогда не простит ему коварного поступка. Как этот человек мог обманывать его? Ведь генерал-адъютант был облечен им высшим доверием. Он же доверял ему как себе.

Через короткое время на дебаркадер выскочил личный ординарец Романова казачий вахмистр Пилипенко и подал знак Личному Конвою. Затем из вагона вышли генерал-адъютант и государь в серой казачьей черкеске. Ники, приложив руку папахе, взволновано поприветствовал конвойных казаков.

– Здравия желаем, Ваше императорское величество! – в ответ гаркнули казаки.

Романов поздоровался за руку с Галушкиным, потом с неестественной улыбкой подошел к великим князьям и обнял их. Потом они вдруг почтительно расступились, и взору Ники предстал огромный строй офицеров. Романов попытался убрать ненужную улыбку и никак не смог. Он почувствовал всей кожей лица какое-то жжение. Государь от увиденной картины впал в замешательство, и улыбка на его лице истаяла.

В этот же миг неожиданно прозвучала команда, чтобы все офицеры сняли с правой руки перчатку для рукопожатия с бывшим царем. Романов начал здороваться за руку с каждым офицером, однако не смог удержаться от нахлынувших эмоций и, прикрыв лицо руками, широкими шагами вернулся в вагон.

На следующее утро Романов принял от Алексеева последний доклад. Он с чистым открытым лицом молча выслушал генерал-адъютанта и пригласил его на завтрак. Слуги поставили на стол скромный завтрак и чайные приборы. За чашкой чая Ники в подходящий момент попросил Алексеева передать Временному правительству две просьбы: чтобы разрешили беспрепятственный проезд императорского поезда в Царское Село и, чтобы обеспечили безопасность его семьи и придворных.

На следующий день в полдень, когда поезд вдовствующей императрицы остановился напротив поезда Ники Мария Федоровна, увидев на перроне своего сына, содрогнулась от неясной тревоги. Горячая волна материнской нежности и любви подступила к ее сердцу. Ники же стоял в полном спокойствии и достоинстве.

Увидев в окне вагона промелькнувшую фигуру матери, сын взволнованно кинулся к замершему на железнодорожном пути поезду. Растроганная Мария Федоровна, выскочив из вагона, по-матерински нежно обняла своего несчастного сына. Он заглянул в устремленные ему навстречу глаза и вымученно улыбнулся. Затем Ники по-братски поочередно обнял остальных.

– Мне очень жаль, Ники, – с сердцем сказала мать. – Что же ты наделал?!

Менгден потянулась рукой за фотоаппаратом, чтобы запечатлеть трепетную встречу, матери с сыном и не смогла этого сделать, потому что они в это время, нисколько не сдерживаясь, разревелись. Со слезами на глазах мать с сыном прошли в не отапливаемый барак. Остальные остались дожидаться их на улице.

– Как все случилось? – почти шепотом спросила мать, когда они остались наедине.

Сын начал рассказать плачущей матери события последних трагических дней.

– Утром пришел Рузский и доложил, что имел разговор с Родзянко, во время которой тот сказал генералу, что положение в столице таково, что только мое отречение может успокоить ситуацию в столице. В ответ я потребовал мнение командующих войсками. Рузский передал мою просьбу Алексееву, а он в свою очередь попросил командующих войсками прислать в Генеральный штаб свои ответы. Вскоре Рузский явился ко мне с телеграммами и вывалил их передо мной на стол. В своих ответах командующие кроме хана Нахичеванского высказались за мое отречение от престола. Адмирал Колчак в плебисците не участвовал. Первого марта поздним вечером из Петрограда в Псков для переговоров приехали Гучков с Шульгиным. Второго марта я подписал Манифест о своей отставке.

– Ники, тебе надо было тверже проявлять свою волю, и тогда бы всего этого не произошло. Известие о твоем отречении повергло меня в ужасное состояние, – в нравоучительном тоне сказала мать.

Замечание матери отозвалось болью в груди сына.

– Ну что ты мама. Поверь, мне тоже было нелегко, – потрясенно сказал Ники и страдальчески поморщился. – Я испытывал такие сердечные боли, что мне казалось, что я вот-вот умру. Я даже сердцебиение в груди не чувствовал. Но как только я встал перед образом Пречистой Девы, невыносимая боль отошла. Лучше бы я умер мама, как мой отец.

– Ники, если бы ты был в Петрограде, то возможно революции не случилось бы или она не завершилась бы столь успешно, – не отрывая глаз от сына, проговорила Мария Федоровна. – Они воспользовались твоим отсутствием в столице.

– Я выехал в Могилев по просьбе Алексеева, – Ники тяжело передохнул. – Демократы опять как в войне с японцами нанесли смертельный удар по нашей матушки России. Как они могут так поступать. Как они могут желать поражения своей родине? Мы же были уже на пороге победы! У меня это в голове не укладывается. Сейчас я не о себе думаю, а о своей любимой Родине.

– Они выманили тебя обманом из Петрограда, – горько сказала мать. – Что теперь будет?

– Не знаю. Я им дал все, чего они добивались. В стране создали парламент, политические партии, а свободы стало столько – какой нет ни в одной стране мира. Мы достигли больших экономических успехов. Чего им еще нужно было? Завершили бы войну и тогда бы мы добились всего, чего желали.

– Это-ужасно! Судьба стала злой к Романовым. Она неумолимо тащит нас в могилу.

– Мне сейчас очень не хватает Столыпина. Он бы никогда не допустил того, что сделали те, кто окружал меня в это трудное для России время, – сказал горько Ники и, не скрывая осуждающего тона, продолжил. – Если нужно, то я принесу себя в жертву, но только почему члены Дома Романовых непристойно ведут себя? Почему они забыли своих предков? Зачем Миша отказался от престола? Что теперь будет с Домом Романовых. Они подумали об этом?

Ники хорошо понимал, что управление огромным государством дело сложное и ответственное и что широкая спина Столыпина могла прикрыть его от неурядиц, рядом с ним Романов мог бы работать во всю мощь и без помех.

Когда в барак неожиданно вошел Александр Михайлович, то вдовствующая императрица лила слезы, а Николай Александрович нервно курил папиросу.

– Мы устали вас ждать на улице. Все забеспокоились.

– Мы уже закончили разговор, – тихо ответила Мария Федоровна.

– Ники тебе надо уехать куда-нибудь, – вдруг сказал великий князь.

– И куда же я должен, по-твоему, отправиться?

– В какую-нибудь европейскую страну.

– Если мы не сможем остаться в России, то нам придется уехать за границу.

Ники сказал это серьезно с затаенным оживлением и с дикой печалью в синих глазах.

– Ты раздумывал, куда вы сможете отбыть?

– Думаю, что это будет Англия.

– Как же это все глупо.

– Как только все успокоится, мы немедленно возвратимся обратно. Но я надеюсь, что все еще образуется с божьей помощью. Бог видит, что я все делал для того, чтобы успокоить ситуацию в стране, – ответил серьезно Ники, и печаль не исчезла из его глаз.