Глава двенадцатая

— Сима, что это с тобой?

Она очнулась и увидела, что рядом стоит Никита, удивленно глядя на нее.

— Я тебе — Сима, Сима, три раза позвал, а ты молчишь, — говорил Никита, — что это ты?

— Задумалась, — улыбнулась Серафима, радуясь Никите, его беспокойству, довольному виду и даже рыбьим чешуйкам, что пристали к его сапогам. — Как съездили, Никита?

— Отлично, Сима! — Никита заулыбался. — Рыбалка у вас — во!

— Сейчас пойдем уху варить. Я только теплоход встречу, и пойдем. А то ступай один, отдохнешь, ключ под крылечком.

— Ну нет, — отказался Никита, — вместе и пойдем.

— А где Осип?

— В лодке.

— Чего он там?

— Рыбу караулит, — засмеялся Никита.

И хорошо стало Серафиме от его смеха, так хорошо, как уже долгие годы не было. И она сказала Никите:

— А другой раз подумаешь, Никита, не война, так я бы тебя не знала, Пухова, Хворостина. И жили бы мы теперь в разных концах, не зная друг друга. Народ-то, вишь, Никита, не зря приметил, нет худа без добра. Конечно, не приведи господь еще раз такого худа, а только и мы добром не обойдены…

После ухи, наваристой и круто перченной, Никита сказал Серафиме:

— Ну, Сима, ты тут убирайся, а нам с Осипом инструмент подавай. Наведем, так сказать, текущий порядочек в хозяйстве.

— Отдыхали бы, чего там, — слабо запротестовала Серафима, но Никита решительно заявил:

— Не дашь работы — уеду.

И принялись они с Осипом вначале за крышу, потом летнюю кухоньку поправили, потом и за ограду взялись, перевесили калитку, заменили подгнившие столбики, сменили штакетины. Серафима, управившись по хозяйству, вышла на улицу, хотела помочь мужикам, но они запротестовали. Тогда она закурила и присела на завалинку. Ей любо было видеть, как возятся мужики во дворе, давно не знавшем настоящей хозяйской руки, как незнакомо меняется облик ее немудреного хозяйства, от которого за версту несло сиротливым вдовьим неустройством. Играючи работая топором, Никита говорил Осипу:

— Так-то оно все так, но не только потому мы отступали. Нет, Осип, не только потому. Он против нас танковые дивизии, самолеты, даже мотоциклами не побрезговал, вот и попер…

Серафима прислушалась к разговору мужиков и впервые удивилась тому, что как бы ни были тяжелы воспоминания, а память все возвращается и возвращается туда, в войну, которую теперь, через тридцать лет, хочется понять как-то по-иному. Может быть, возраст тому виною или время, а может быть, и то, что война для всех них осталась как память молодости, но только неизбежен такой разговор, стоит лишь встретиться двум фронтовикам, с болью и боем прошедшим войну.

— Он, подлец, на танке прет, да еще и постреливает на ходу, — продолжал Никита. — Нет, Осип, не только в неожиданности было дело. Да и как можно было его не ожидать, когда он два месяца выходил к нашим исходным рубежам, автострады построил, аэродромы, танки перегнал…

— Так у нас ведь замирение с ним было, чтобы не нападать, — хмуро возразил Осип. — Кто думал, что у него совсем совести нет и он наплюет на это замирение?

— Должны были думать. Придержи этот конец, нет, поверни, ага, вот так. — Никита, ведя спор с Осипом, про дело не забывал, и оно в его крепких руках хорошо спорилось, и смотреть на работающего Никиту Боголюбова было удовольствие, как и на воюющего. Любому делу, за которое Никита брался, он придавал какой-то домашний уют, крепкую русскую хозяйственность. — Ты вот Серафиму спроси, Она не даст соврать, как мы от их чертовых танков бегали, вместо того чтобы лупить по ним.

— Бегали, — задумчиво кивнула Серафима и неожиданно припомнила небольшой березовый лесок под Орлом и одну из немецких контратак, когда вражеские танки прорвали наши позиции на левом фланге и неожиданно вышли на батарею с тыла. Завязался бой.

В первые же минуты было выведено из строя два орудия — танки сумели слишком близко подойти к березовому лесочку. Задымила одна фашистская машина, разбило гусеничные траки у второй. Но еще три танка упрямо двигались к батарее. До них уже оставалось не более трехсот метров, и Серафима завороженно следила за ними из своего укрытия, невольно щурясь от дыма и копоти. «По танкам бронебойными — огонь!» — срывая голос, кричал старшина Боголюбов, и вдруг она увидела, как подломились у него ноги и он медленно осел на землю, пряча голову в коленях. Она бросилась к нему, боковым зрением машинально отметив, как еще один танк завертелся волчком и замер. Его тут же прикрыл «фердинанд», перший к батарее напролом. Подхватив тяжелого старичину под мышки, она вместе с ним стала пятиться в глубь лесочка, обратив внимание на покореженное орудие и перевалившегося через станину заряжающего Колобкова. «Жив ли?» — подумала с беспокойством, отметив для себя, что первый и третий расчеты продолжают вести бой. У старшины она обнаружила рваную, осколочную рану бедра, быстро перевязала ее, смочила спиртом ссадину на голове. Боголюбов застонал и пришел в себя. Удивленно посмотрел на Серафиму, глухо спросил: «Что с батареей, Сима?» — «Лежи! — приказала она ему. — Батарея сражается. Колобков, кажется, убит. Пойду за ним…»

К разбитому орудию она с немецким танком выскочила почти одновременно. Чуть левее в дыму прорисовывался силуэт еще одного танка, кажется, «тигра». Серафима попятилась в испуге, споткнулась о ящик и упала. Падая, успела заметить, что в ящике лежат несколько связок противотанковых гранат. Прямо под гусеницы она швырнула одну за другой три связки. Еще один бросок — и наконец танк охватило пламенем. Кашляя, вытирая слезы, она удивленно разглядывала горящее черное чудовище и вдруг увидела, как рванулся к ней тот проклятый «тигр». Раздавив пушку и заряжающего Колобкова, танк, словно бы приподнимаясь над землей, неумолимо двигался на нее.

В ящике гранат уже не было, и Серафима, очнувшись от страха, бросилась бежать. Немцы в танке не стреляли. Она лишь слышала, чувствовала каждым нервом, как все приближается и приближается к ней лязгающая траками, ревущая сильным мотором многотонная стальная машина. Хоть и была перепугана Серафима до смерти, но бежала она в сторону, противоположную той, где лежал старшина Боголюбов. И когда уже почувствовала жар перегретого двигателя, запах сгоревшего масла — земля ушла у нее из под ног и она полетела куда-то вниз, в кровь раздирая колени и руки о кусты шиповника и боярки. Сверху трижды ухнула пушка, длинная пулеметная очередь прошла невысоко над головой. «Тигр» несколько раз газанул, развернулся, подминая молоденькие березки, и шум двигателя стал стихать.

Минут через десять Серафима выбралась из оврага и наугад пошла к березовой опушке. Боголюбов встретил ее встревоженным, вопросительным взглядом. Без сил она упала рядом со старшиной и, сдерживая подступающие слезы, рассказала обо всем, что увидела и пережила. Никита выслушал ее молча, потом, чутко улавливая звуки стихающего боя, хрипло сказал: «А ведь не будь тебя, Сима, лежать бы мне под гусеницами вместе с Володькой Колобковым… Ты мне жизнь спасла, Сима, — век не забуду!» — «Да ну, не выдумывай», — отмахнулась она. «Нет, Сима, я знаю, что говорю, — с трудом выдавливал слова старшина батареи. — Считай, что после матери ты меня второй раз родила… Такое, Сима, не забывается… А теперь, сестричка, надо бы разведать, как там у нас, на батарее?» И она, пересиливая неимоверную усталость во всем теле и еще не совсем пережитый страх, с трудом поднялась с земли…

— А я вот чего скажу, — вступил Осип, — ты, Никита, вчера хоть и складно говорил о том, как немец и Иван в наступление ходили, а только не потому мы победили. И потому, конечно, но главное в том, что он нашего солдата не уважал. За человека не считал. Вот тут у него главная промашка и получилась…

— Бог в помощь! — подошел дед Никишка. — А я слухаю, наверху топоры тюкают, ну, думаю, кто же это там строиться затеял. А вы тут Серафимины хоромы ладите. А это кто такой будет, что-то не признаю? — уставился дед на Никиту.

— Жених, дедушка, свататься приехал, — засмеялся Никита, — отдадите за меня Серафиму?

— Это посмотреть надо. К ней ведь и не такие подкатывались, да от ворот поворот получали.

Дед Никишка пошмыгал носом, еще посмотрел на работу мужиков и пошел на завалинку к Серафиме.

— Здорово живешь, Серафима.

— Здравствуй, дедушка.

— Все куришь?

— Курю!

— А кто это?

— Однополчанин. Вместе воевали. Никита Боголюбов.

— Женатый?

— Да.

— А чего он?

— Шутит.

— Так-то мужик видный.

— Видный.

— Я еще даве его приметил, как вы с рыбой шли.

— Что в городе не гостили?

— А че гостювать, — нахмурился дед Никишка, — суда еще не было. Отвез ребятишкам гостинцев, да и домой. Я к тебе черемухой разжиться. Старуха животом мается, так к тебе отправила. Может, дашь?

— Дам. У меня ее с прошлого года еще три банки.

— Будь добра, дай, как-нибудь сочтемся.

Серафима сходила и принесла деду черемухи.

— Слышь, Серафима?

— А?

— Эта… заноза, говорят, опять тебя поносила?

— Да бог с ней, — отмахнулась Серафима.

— Горбатого, видно, могила исправит, — удивился дед Никишка, — и чего ей-то еще от тебя требуется? Мужа сманила, дочери начисто лишила, а все ярится. Чудно. Говорят, оркестр они из района заказали.

— Зачем?

— А шут его знает. Теперь вроде бы всех при музыке хоронят, вот и оне заказали. Конечно, денег много надо, да у нее-то их куры не клюют. Сама-то пойдешь?

— Пойду.

— Сходи. Пусть еще немножко побесится.

— Да я ведь не потому.

— А и потому тоже сходи, — строго сказал дед Никишка, — пусть не располагает, что она тебя вконец одолела… Поясница ноне болит, с самого утра так и ломает, к дождю, что ли?

— По радио не говорили.

— Так они потом скажут.

— Не надо бы его сейчас.

— Знамо дело.

— Ишь, куют мужички. И Осип не пьяный… Сколько Матвею-то?

— Пятьдесят седьмой пошел.

— Молодой ишшо.

— Нестарый…

— До моих годков-то жить да жить.

— Что делать, она не смотрит на годы.

— Не смотрит. Я вот зажился, а ничего, бог милует.

— Живите.

— Да поживу еще годков пять. Ну ладно, Серафима, спасибо за черемуху. Пойду старуху лечить. Чего надо — прибегай.

— Прибегу.

— Покурите, мужики, замаялись, — задержался дед Никишка у калитки.

— Нанимай нас, дедушка, мы тебе дачу отгрохаем. — Никита ловко поддел ломиком столбик и довольный посмотрел на деда.

— Вас найми, — не расплатишься. Только напоить — Амура не хватит.

— А мы щелбанами возьмем, недорого.

— Так я ведь не поп, — нашелся дед Никишка, покхекал от удовольствия и не спеша направился домой.

— Слышь, Никита, — повеселел и Осип, — давай уж и этот… ну, сортир, что ли, отшаманим.

— В один момент.

— Осип, — окликнула Серафима, — а ты бы Мотьке оградку-то все-таки отремонтировал, а?

— Сделаю, — пообещал Осип.

— Так сделай.

— Ну не сейчас же.

— Потом. Ей-то самой не осилить.

— Еще бы.

Уже сумерки опускались над Амуром и где-то далеко, в северной стороне, вспыхивали громадные зарницы, когда Никита весело сказал:

— Ну, Сима, принимай работу…

Загрузка...