Военная разведка в Российской империи — от Александра I до Александра II

3.1. Учреждение института военных агентов

Поражение в Крымской (Восточной) войне 1853–1856 гг. раскрыло экономическую и военную отсталость феодальной империи. Затратив на войну 800 млн рублей золотом и потеряв свыше сотни тысяч человек и Черноморский флот, Россия проиграла войну и вынуждена была пойти в марте 1856 г. на заключение тяжелого для нее Парижского мира. Всё это подорвало ее международный престиж, ускорило назревание политического кризиса 1859–1861 гг. и социально-экономические преобразования в стране, в первую очередь отмену крепостного права в 1861 г.

Крымская (Восточная) война выявила необходимость и военных преобразований. Военная система России с ее крепостнической основой не выдержала испытания в войне из-за своей отсталости. Рекрутский способ комплектования войск, когда-го передовой, не соответствовал новым потребностям ведения войны. Крымская (Восточная) война со всей остротой поставила вопрос о введении всеобщей воинской повинности, сокращении сроков службы, создании обученных резервов. Военная техника, находившаяся в прямой зависимости от уровня промышленного производства страны, выявила в войне свою отсталость, выразившуюся в недостатке новою оружия и боеприпасов. Крымская (Восточная) указала на возросшее значение экономики и техники в достижении победы.

Превосходство в сети железных дорог, в численности и качестве пароходов, нарезного оружия, мин, в использовании электрического телеграфа являлось одним из условий успешного ведения войны. Отсутствие железных дорог, связывавших центральные области России с южными регионами, также явилось отрицательным фактором.

Крымская война выявила существенные недостатки в управлении, подготовке и обеспечении русской армии и флота, дала толчок развитию вооруженных сил, военного и военно-морского искусства европейских государств, включая Россию.

Поражение России выявило также несостоятельность в целом системы сбора военной, военно-политической и военно-технической информации за рубежом, опиравшейся в основном на Министерство иностранных дел. Последнее привело к тому, что не были своевременно вскрыты как подготовка Великобритании, Франции, Турции и Сардинского королевства к войне против России, так и состояние, а также планы использования их вооруженных сил. Хотя накануне войны в военное ведомство поступали донесения из МИД о происходящем перевооружении иностранных армий, а также добывались образцы современного оружия и даже заказывались за границей единичные средства для ведения вооруженной борьбы, но этого было явно недостаточно для осознания высшим командованием реальной угрозы и принятия адекватных мер. В результате русские армия и флот оказались неготовыми к войне и столкнулись на поле боя и в море с новыми для них и чрезвычайно эффективными по тем временам нарезным оружием и паровыми броненосцами.

Ход исторического развития военного дела в мире во второй половине XIX века характеризовался введением всеобщей воинской повинности, появлением массовых армий и крупных флотов, развитием коммуникаций и средств транспорта, что уже позволяло в короткие сроки сосредоточивать и развертывать мощные группировки войск и сил флота на выбранных направлениях. Технические прорывы в области разработки и производства вооружений привели к появлению на поле боя качественно нового оружия, способного решить исход сражения.

Победа капитализма привела к быстрому росту промышленности и к созданию более совершенного оружия и других материально-технических средств (паровой флот, железные дороги, электрический телеграф), применявшихся в военных целях. Рост капиталистической промышленности, создание и дальнейшее развитие новых технических средств и нового оружия расширяли и укрепляли материально-техническую базу вооруженных сил, обеспечивали возможность их дальнейшего численного роста. В то же время новый принцип комплектования, применение новых средств борьбы и численный рост армий увеличивали их зависимость от экономики и политико-морального состояния населения страны.

Военные реформы 60—70-х гг. XIX века явились частью экономических, социальных и политических реформ в Российской империи и проводились в армии под руководством военного министра Д.А. Милютина. Они имели целью создать массовую армию, ликвидировать отсталость, выявленную в Крымской войне 1853–1856 гг. Основным их содержанием стали замена прежних рекрутских наборов, распространявшихся лишь на «податные сословия» (крестьян, ремесленников и мещан), всесословной воинской повинностью (1874 г.), создание обученного резерва запаса, реорганизация военного управления с образованием военно-окружной системы (15 военных округов. — Примеч. авт.). Было введено новое «Положение о полевом управлении войсками в военное время», осуществлено перевооружение армии нарезным стрелковым оружием и артиллерией, разработаны и введены новые воинские уставы, усовершенствована система подготовки офицерских кадров, проведена военно-судебная реформа.

В военно-морском деле реформы вылились в создание парового броненосного флота, оснащение кораблей нарезной артиллерией и минным оружием, совершенствование тактики действий и боевой подготовки, а также структуры управления и системы комплектования.

После Крымской кампании России пришлось срочно провести полную перестройку флота на новой технической основе. Поскольку по условиям Парижского трактата 1856 г. Россия была лишена права иметь боевой флот на Черном море, то постройка новых кораблей с металлическими корпусами и паровыми машинами по необходимости была сосредоточена на Балтийском море. Несмотря на отсталость отечественного машиностроения и тяжелой промышленности, невзирая на послевоенные финансовые затруднения, Россия смогла ввести в строй за период 1857–1863 гг. на Балтийском море 2 паровых линейных корабля, 7 фрегатов и 6 корветов, 7 клиперов и 3 мореходные канонерские лодки, которые и сменили в переходное время устаревший состав флота. Однако в случае большой войны этот флот еще не мог надежно прикрывать побережье России и тем более не был в состоянии вести борьбу в открытом море с новыми броненосными кораблями вероятных противников. Поэтому усилия были сосредоточены на подготовке новых программ и быстром создании производственной базы для начала отечественного парового броненосного судостроения. К 1863 г. были переоборудованы для обработки металла верфи Нового Адмиралтейства и Галерного острова. Одновременно оказывалось содействие созданию частных судостроительных предприятий, в том числе с участием иностранного капитала: англичан Митчелла, Карра и Макферсона, бельгийского общества Кокериль и Невского завода Семянникова и Полетики. В Петербурге заложили по чертежам батареи «Первенец», строившейся в Англии, два однотипных корабля «Не тронь меня» и «Кремль». Так было начато броненосное судостроение в России.

В новых условиях в России на повестку дня встал вопрос о качественных преобразованиях в деле разведки. Нарастала объективная потребность в создании собственно военной зарубежной разведки, которая могла бы как в мирное, так и в военное время непрерывно отслеживать все, включая тайные, стороны военно-политической, военной, военно-экономической и военно-технической деятельности вероятных противников. Министерство иностранных дел, которое до сего момента являлось основным институтом русского государства в деле зарубежной разведки, уже не могло удовлетворять в достаточной мере растущие потребности военно-политического и военного руководства в полной и достоверной разведывательной информации по вопросам, затрагивавшим национальную безопасность и военные интересы России. Для такой разведки государство и вооруженные силы нуждались в профессиональных военных разведчиках, специальных разведывательных центральных и периферийных органах, постоянных зарубежных силах. Преобразования в военной разведке стали осуществляться раньше, чем в армии и флоте в целом, и были начаты с возобновления ее зарубежных сил. 10 июня 1856 г., то есть непосредственно после окончания Крымской войны, был «Высочайше утвержден» «Проект общих статей инструкции агентам, посылаемым за границу» (РГВИА. Ф.38. Оп. 5. Д. 695. Л. 26—2606).

Развитию зарубежных сил военной разведки способствовало то, что с 60-х гг. XIX века офицеры — военные и военно-морские агенты, состоявшие при дипломатических миссиях, были признаны официально международным сообществом. Они были включены в состав дипломатического корпуса и на них распространились все иммунитеты и привилегии, предоставлявшиеся лицам, имевшим дипломатический статус.

В середине XIX века продолжала отсутствовать единообразная терминология в наименовании офицеров, прикомандированных к посольствам в иностранных государствах. В русских официальных документах они назывались по-разному: и «военными корреспондентами», и «корреспондентами Военного министерства», и «член-корреспондентами Военного министерства», и просто «агентами».

В июне 1856 г. (после подписания Парижского мирного договора — 30 марта 1856 г., который подвел итоги Крымской войны) император Александр II лично назначил своих военных представителей (пока еще агентов) с поручением им разведывательных функций и обязанностями, предусмотренными «Инструкцией…» в четыре европейские столицы: в Париж — флигель-адъютанта полковника Альбединского[98], в Лондон — флигель-адъютанта полковника графа Игнатьева, в Вену — полковника барона фон-Торнау[99], в Константинополь — гвардейской артиллерии штабс-капитана Франкини[100]. Одновременно генерал-майору графу Стакельбергу, назначенному полномочным представителем России в Турин (с 1720 по 1861 г. столица Сардинского королевства), было поручено «продолжать добывать и направлять в Военное министерство сведения, аналогичные тем, которые он добывал, находясь в Вене, поуже о пьемонтской армии и, по возможности, о французской, независимо от донесений Альбединского» (АВПРИ. Ф. 155. Оп. 305. Д. 25 (1856). До своего назначения в Турин генерал-майор граф Стакельберг состоял «член-корреспондентам Военного министерства при Российской миссии в Вене».

Позже, в этом же году, генерал-адъютант граф Адлерберг 3-й[101] был направлен состоять при Императорской русской миссии в Берлине.

В своей деятельности они должны были руководствоваться «высочайше утвержденным (10 июня 1856 г… — Примеч. авт.) Проектом общих статей Инструкции агентам, посылаемым за границу» (РГВИА. Ф. 38. Оп. 5. Д. 695. Л. 19–26). Инструкция адресуется пока еще агентам, хотя подразумевается, что эти лица имеют воинское звание и направляются за рубеж военным ведомством.

Фактически данный «Проект» явился первой в России Инструкцией военным агентам. В ней достаточно подробно излагался круг вопросов, подлежавших освещению русскими военными (от русской армии и военно-морского флота) представителями России за рубежом, а также принципы их разведывательной деятельности. Согласно «Проекту общих статей инструкции агентам, посылаемым за границу», каждому агенту вменялось в обязанность «приобретать наивозможно точные и положительные сведения о ниже следующих предметах:

1. О числе, составе, устройстве и расположении как сухопутных, так и морских сил.

2. О способах правительства к пополнению и умножению вооруженных сил своих и к снабжению войск и флота оружием и другими военными потребностями.

3. О различных передвижениях войск как приведенных уже в исполнение, так и предполагаемых, стараясь по мере возможности проникнуть в истинную цель сих передвижений.

4. О нынешнем состоянии крепостей, предпринимаемых новых фортифика-циониых работах для укрепления берегов и других пунктов.

5. Об опытах правительства над изобретениями и усовершенствованиями оружия и других военных потребностей, имеющих влияние на военное искусство.

6.О лагерных сборах войск и о маневрах.

7.О духе войск и образе мыслей офицеров и высших чинов.

8. О состоянии различных частей военного управления, как-то: артиллерийского, инженерного… провиантского со всеми их отраслями.

9.О всех замечательных преобразованиях в войсках и изменениях в воинских уставах, вооружении и обмундировании.

10.О новейших сочинениях, касающихся до военных наук, а также о картах, планах, вновь издаваемых, в особенности тех местностей, о которых сведения могут быть нам полезны.

11.О состоянии военно-учебных заведений в отношении устройства их, методы преподавания наук и господствующий дух в этих заведениях.

12. Об устройстве генерального штаба и о степени познаний офицеров, оный составляющих.

13.О способах к передвижению войск по железным дорогам, с возможными подробностями о числе войск и времени окончания ими передвижения между данными пунктами.

14. Об улучшениях военной администрации вообще для скорейшего исполнения письменных дел и сокращения времени в передачи приказаний».

Военным агентам предписывалось соблюдать строгие требования конспирации или, как указывалось в документе, «все означенные сведения собирать с самою строгою осторожностью и осмотрительностью и тщательно избегать всего, что бы могло навлечь на агента малейшее подозрение местного прави-тельства».

Для обеспечения оперативного взаимодействия военных агентов с русскими дипломатическими представителями на местах «Проект» требовал, чтобы «…Собранные сведения, в особенности кои могут быть в связи с политическими отношениями, прежде отправления их к военному министру предварительно докладывать начальнику миссии и, в случае экстренно необходимых расходов, испрашивать от него пособия». Агентам Военного министерства предписывалось собирать сведения (хотя и не в полном объеме) и в интересах Морского ведомства.

Назначение профессиональных военных на официальные должности при российских зарубежных представительствах дало свои результаты уже в первые месяцы. Первым заданием, которое получил «корреспондент военного министерства при русском посольстве» в Париже полковник Петр Павлович Альбединский, было добыть сведения об опытах над ружьями и пулями, а также по возможности «осторожно получить эти предметы секретным образом». Содействие ему в этом, как инструктировали в Военном министерстве, мог оказать военный агент Пруссии в Париже майор Трескау, уже предоставлявший услуги русской разведке.

С помощью прусского военного агента и одного из французских офицеров, имевшего доступ к секретным сведениям, Альбединскому удалось вскоре достать очень ценные сведения. В начале декабря 1856 г. он направил военному министру совершенно секретные данные о численности, составе, устройстве и расположении сухопутных сил Франции, с приложением карты их дислокации.

Кроме того, он сообщил подробные сведения об опытах над новыми ружьями и пулями в Венсенне.

Донесения Альбединского были настолько неординарны, что военный министр тут же доложил императору.

Информация об испытании новых ружей и пуль к ним была рассмотрена в Оружейном комитете. Комитет, исходя из сведений Альбединского, наметил важнейшие направления развития стрелкового оружия: замену гладкоствольных ружей нарезными и облегчение патронов и пуль для ружей.

Согласно материалам французской тайной полиции, «сношения Альбединского со светским обществам привели его в контакт с высшими офицерами, которых он сумел ловко расспрашивать об организации армии и о проходивших изменениях в огнестрельном оружии». В марте 1857 г. Альбединский привлек к сотрудничеству с разведкой офицера, ординарца императора и получил от него многочисленные ценные документы. Указанный ординарец передал Альбединскому «чертеж и описание нарезного орудия калибра 12, недавно прошедшего испытания, а также описания устройств, производившихся тогда в Меце ударных трубок для гаубицы» (Numa de Chilly. L’espionnage. Paris. 1888. P. 105).

В 1857 г. был отозван из Парижа после конфиденциальной просьбы Наполеона III, подозревавшего красавца Петра Альбединского в связи с императрицей Евгенией (Военная энциклопедия. Т. 2. Петербург. 1911. С.347).

7 июня 1856 г. в Лондон назначается агентом — военным представителем Николай Павлович Игнатьев, родившийся 17 января 1832 г. Его крестным отцом стал будущий император Александр II. Игнатьев блестяще оканчивает Пажеский корпус (1849 г.), его имя было занесено на почетную мраморную доску. В 17 лет он произведен в офицеры (корнетом лейб-гвардии Гусарского полка). Игнатьев сразу поступил в Николаевскую военную академию Генштаба (1851 г.) и так же одним из первых окончил академию с серебряной медалью, что во все времена было большой редкостью. Н.П. Игнатьев стал вторым человеком, получившим такую награду за весь период после первого —1834 г. — выпуска академии. Некоторые сочинения Игнатьева еще тогда были опубликованы в «Военном журнале». Но «он понимал, что военное образование, полученное им, носит ограниченный характер».

Всю жизнь Николай Павлович «стремился пополнять знания и расширять свой кругозор, много читал и в особенности интересовался философией, историей, социологией, политическими науками». В круг его чтения входили сочинения таких авторов, как Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель, Штраус, Гумбольдт и множество других. Он читал на французском, английском, немецком языках и даже по-латыни. Еще в академии он начал готовиться к работе на Востоке и изучал турецкий язык.

После окончания академии его причислили к Генеральному штабу и назначали в образцовое подразделение, охранявшее и возводившее укрепления на побережье Балтийского моря. Там он заведовал административной и инженерной частью, а вскоре был назначен квартирмейстером дивизии, находившейся в Лифляндии, а позже и обер-квартирмейстером всего Балтийского корпуса. Игнатьев должен был изучать местность, обследовать маршруты, организовывать ночлег, перевозку и все, связанное с армейским бытом.

Однажды на маневрах при прыжке его лошадь упала, и у него порвалась большая мышца на левой ноге. Врачи запрещали ездить верхом, нога стала сохнуть. Мужественно превозмогая ужасную боль, он не переставал вскакивать в седло и выполнять свои должностные обязанности. Есть сведения, правда неподтвержденные, что он принимал участие в испытаниях (к сожалению, безуспешных) первой подводной лодки.

«С 1854 г., в Крымскую войну, он находится в войсках, охраняющих берега Балтики, где и попал под прицельное бомбардирование крепости Дюнамюнде английским флотом. К счастью, пи от многочисленных осколков, ни от рушившихся перекрытий крепостных бастионов он не пострадал, но на всю жизнь сохранил неприязнь к тем англичанам, что рыскали вдоль берегов России, норовя заплыть подальше, да прихватить побольше» (Канева Калина. Рыцарь Балкан граф Н.П. Игнатьев. М., 2006. С. 16–25).

Игнатьев начал свою военно-дипломатическую карьеру в Лондоне, где с 7 июня 1856 г. — 16 октября 1857 г. являлся агентом Военного министерства. «Такое ответственное назначение 24-летнего офицера было связано с рядом факторов — его блестящими способностями, отличной учебой в академии, энергией и находчивостью, проявленными во время службы в Прибалтике, наконец, семейными связями и благосклонностью нового императора к своему крестнику. Игнатьев обладал и другими качествами, необходимыми для работы за границей: он был находчив, ловок, хитер, обладал способностью быстро сходиться с людьми, знал языки, наконец, он был неплохим аналитиком, что показывают его рапорты военному министру из Лондона». Выступая в то же время военным экспертом на Парижской конференции (май — август 1856 г.), он сыграл «заметную роль исправлением недосмотра наших дипломатов при назначении границ с Турцией» (Военная энциклопедия. Т. 10. СПб., 1912. С. 565). За столь успешное выполнение своего первого дипломатического поручения Н.П. Игнатьев был награжден орденом Св. Станислава 2-й степени и представлен французскому императору Наполеону III. За деятельность в Лондоне его награждают и орденом Св. Владимира 4-й степени.

В донесениях своих из Лондона военному министру Н.О. Сухозанету военный агент в Лондоне, предусматривая восстание сипаев в Индии, указывал на необходимость поддержать Персию, воспользовавшись затруднительной для Англии минутой. 26 июля 1857 г. полковник Н.П. Игнатьев представил подробный рапорт в связи с народным восстанием в Индии. Им были проанализированы самые разнообразные источники — начиная от официальных данных, газетных сообщений до порой весьма противоречивых слухов. Это позволило Игнатьеву правильно разобраться в причинах восстания и предугадать его размах. Игнатьев писал: речь идет не о случайном возмущении в сипайских полках, а о непримиримом противоречии между колонизаторами-англичанами и народом Индии, «туземные властители, даже те, кои пребывали верными [Ост-Индской] Компании и во времена испытаний, убедились, что всем владениям в Индии не избегнуть участи королевства Удского (Ауда — Примеч. авт.) и что рано или поздно всякий удобный клочок земли, досягаемый для английских торгашей, будет ими захвачен» (РГВИА. Ф. 431. On. 1. Д. 21. Л. 55106—552). В то же время составитель рапорта предвидел поражение восставших и в качестве главных его причин указывал на их религиозную и политическую разобщенность. В целом рапорт военного агента содержал довольно верный взгляд на начальный этап восстания сипаев.

В Лондоне Николай Павлович изучал образцы новой техники, поступавшей на вооружение английских войск.

С легкой руки племянника Н.П. Игнатьева — Алексея Алексеевича Игнатьева — по страницам изданий, в том числе и энциклопедических, пошел гулять анекдот, совершенно документально не подтвержденный — Николай Павлович был отозван из Англии из-за того, что при осмотре военной выставки «по рассеянности» положил в карман ружейный патрон новейшего образца (Дипломатический словарь. Т. I. A-К. М., 1948. С. 668–669). Это и по логике сомнительное утверждение.

Помимо ознакомления с сугубо военными вопросами» Игнатьев с жадностью изучает мировую политику, анализирует ситуацию в России и, не увлекаясь подражанием Западу, формирует свои славянофильские взгляды будущего государственного деятеля и дипломата.

Для жизни Игнатьева характерно то, что он воспринял от Европы все то, что может уберечь русского человека от пороков европейского образа жизни, европейской политики и вообще европейского менталитета. Он до предела использовал щедрые дары провидения, не оставлял в тени и не портил подражанием ни один умственный и нравственный постулат, черпаемый в широкой русской душе и бурной и героической русской истории. Для своей эпохи Игнатьев являлся примером решительного патриотичного и высокообразованного славянина. «Запад опасен для России, — часто повторял он своим друзьям. — Запад может только открыть нам глаза на необходимость остерегаться его». «Каждый контакт России с Европой — это шаг вперед к бессилию» (Канева Качина. Указ. соч. С. 18).

Анализ происходивших мировых событий укрепляют в Н.П. Игнатьеве недоверие к Франции, Австрии и Пруссии и убеждают в неизбежности предстоящей дуэли России и Англии, причем именно в Азии. Начинавший военный дипломат выстраивает свою концепцию, будучи уверенным в том, что «Россия будет играть миротворческую и культурную миссию на Востоке и в Азии».

Игнатьеву предложили пост посла в Персии. Он отклонил лестное предложение, объяснив свой отказ молодостью (ему исполнилось всего 25 лет). С целью ознакомиться со странами Европы и Ближнего Востока в октябре 1857 г. он отправляется в поездку по странам Европы и Ближнего Востока. В Праге и Вене он знакомится со славянскими деятелями Ф. Палацким, Ф. Ригером, Браунером, Добрянским и др. «До последнего путешествия я не постигал значения православия и славянизма в политическом положении Турции и Австрии, ни того магического влияния, которое имеет Россия на соверующие ей племена на Востоке», — делился он в письме с отцом, и эти убеждения входят в его дальнейшую идеологическую концепцию.

Из Рима его вызывает император Александр II и 16 декабря 1857 г. назначает начальником миссии в Хиву и Бухару. Н.П. Игнатьев должен был произвести топографическую съемку реки Амударьи и заключить торговые договоры с Хивинским и Бухарским ханствами.

Близкие провожали Игнатьева с тревогой, как на верную гибель. Когда же он вернулся живым и невредимым, отец стал креститься, как будто увидел призрак. Действительно, поход был полон перипетий.

Его экспедиции (1858 г.) по малоисследованной и вовсе неизвестной местности Азии дают ему возможность проявить свои незаурядные качества. Тут в большой степени оказался полезен военный опыт по организации передвижения войск и их снабжения, полученный им в Прибалтике во время Крымской войны. В состав экспедиции вошли состоявший на службе в отдельном Оренбургском корпусе подполковник Н.Г. Залесов[102], офицеры-топографы, фотограф, астроном Струве, востоковед П.И. Лерхе (для сбора этнографических, лингвистических и археологических сведений), землемер (собиратель естественно-научных данных), лейтенант флота А.Ф. Можайский (будущий изобретатель первого самолета), отряд певчих казаков, чье исполнение производило огромное впечатление на местное население.

Хивинский хан Сайд Мухаммад Рахим II был одним из самых жестоких туркменских правителей. После долгих отсрочек он вызвал полковника Игнатьева среди ночи, потребовав явиться одному и невооруженным. Отправляясь на аудиенцию, Игнатьев оставил завещание и письмо, которое адъютант должен вскрыть через час после его отъезда, и на всякий случай положил в карманы два револьвера.

Около ханского дворца на колах корчились в муках несчастные жертвы. Хан встретил его в окружении вооруженных до зубов людей и сообщил, что в его власти не отпускать Игнатьева до тех пор, пока он не подпишет договор на условиях хана.

«Я ответил, что у государя много полковников, — писал в воспоминаниях Игнатьев, — и что пропажа одного не произведет беды. Задержать же меня нельзя. Я вынул пистолет и пригрозил убить всякого, кто ко мне подойдет» (Игнатьев Н.П. Миссия в Хиву и Бухару в 1858 г. флигель-адъютанта полковника Н. Игнатьева. СПб., 1897).

Сайд Мухаммад отскочил назад. В зал ворвались прискакавшие за Игнатьевым казаки с саблями наголо. Напрасно великий визирь на следующий день мучительно пытался загладить положение. Игнатьев отказался вести переговоры и отбыл в Бухару, где был любезно встречен, а его предложения были приняты с готовностью. Он заключил выгодные торговые соглашения с эмиром Наср-Уллой и освободил русских пленников. Эмир послал множество подарков, в том числе слона императору Александру И.

Возвращалась экспедиция обратно больше месяца, преодолевая немало трудностей в песках пустыни. Игнатьев всегда, на всех своих поприщах — в войсках, на дипломатической работе — относился с душевной теплотой к своим подчиненным: солдатам, прислуге, конвою, даже к животным. Он сильно «сдружился» со слоном — привязанность была взаимной. Игнатьев был очень заботлив, справедлив и вместе с тем требователен, что всегда вело к исключительной дисциплине. «Каждый подчиненный твердо знал свои обязанности и четко их выполнял. Неразбериха и разгильдяйство были исключены». Толерантное отношение было проявлено и к местному населению. Достигнутые результаты превзошли ожидания. На тексте доклада о результатах миссии Александр II написал: «Читал с большим любопытством и удовольствием. Надобно отдать справедливость генерал-майору Игнатьеву; что он действовал умно и ловко и большего достиг, чем мы могли ожидать» (Государственный архив Российской Федерации. Ф. 730. Оп. 1.Д.310. Л. 1–4).

26-летний полковник становится, может быть, самым молодым генералом Российской империи (25 декабря 1858 г.) и получает орден Св. Анны 2-й степени с короной. Его авторитет и слава бесстрашного офицера и тонкого дипломата возросли и определили его будущую карьеру.

Еще находясь в Лондоне, Игнатьев получил сведения о намерениях Англии и Франции заставить китайское правительство открыть границы для торговли опиумом и разрешить свободное плавание по китайским рекам. И это намерение стало претворяться в жизнь. Англо-французские войска высадились на китайскую территорию. Последовавшие далее события получили названия второй «опиумной» войны и растянулись на четыре года (1856–1860 гг.).

В то время между Китаем и Россией возникли разногласия по поводу установления границ. Пекинское правительство отказалось признать Айгунский договор, заключенный 16 мая 1858 г. восточносибирским генерал-губернатором Н.Н. Муравьевым-Амурским. По условиям этого договора граница до соединения Амура с Уссури должна была проходить по течению Амура, при этом земли по левому берегу реки должны были принадлежать России, а по правому — Китаю. Территории к востоку от Уссури, вплоть до морского побережья, были оставлены в совместном владении до решения этот вопроса в будущем. В марте 1859 г., чтобы уладить это положение, в качестве чрезвычайного уполномоченного отправили в Китай генерала Игнатьева. Он также должен был добиться от китайской стороны предоставления России прав на сухопутную торговлю во внутренних районах Китая, чего не предусматривал Тяньцзинский русско-китайский договор 1858 г. Игнатьев ехал на санях, тарантасах, повозках из Петербурга через всю Сибирь. Обь и Енисей переходил пешком по льдинам. Когда среди заснеженных сибирских равнин Игнатьева с сопровождавшими его спутниками застала пурга, он приказал казакам поставить коней в круг, и люди, собравшись в его центре, согревались дыханием животных. Дальше через горы, монгольские пустыни и непредвиденные препятствия он добрался до столицы Китая. В то время граф Н.Н. Муравьев-Амурский писал о нем в Петербург: «Лучшего выбора нельзя было сделать: образование, способности, молодость и смелость Игнатьева служат ручательством за успех возложенного па него поручения, лишь бы китайцы пустили его в Пекин» (Канева Калина. Указ. соч. С. 21).

В июне 1859 г. должен был состояться обмен ратификационными грамотами Тяньцзинских договоров 1858 г. Франция и главным образом Англия решили использовать этот предлог для развязывания новой войны против Китая. Война должна была предотвратить самую возможность сопротивления Китая кабальным условиям Тяньцзинских договоров, предоставить союзникам новые торговые привилегии. Посланники Англии и Франции в сопровождении эскадры из 18 кораблей попытались прорваться к столице, но их попытка была успешно отражена Китайцами. Понеся большие потери, союзники вынуждены были вернуться в Шанхай, где начали готовить новую военную экспедицию.

За несколько дней до этих событий в Пекин прибыл Н.П. Игнатьев. Вначале китайцы решительно отклонили требования русского посланника. Их упорство обуславливалось одержанной победой и надеждой на возможность дальнейшего вооруженного сопротивления иностранным державам. Около года велись мучительные переговоры с Пекином. 16 мая 1860 г. Игнатьев прекратил бесплодные переговоры с китайцами и выехал из Пекина и направился в Шанхай в сопровождении русской эскадры, где предложил союзникам свое посредничество в переговорах с Китаем. В августе 1860 г. союзники возобновили военные действия против Китая. Игнатьеву было предложено присоединиться к иностранным державам доя совместного с ними ведения войны против Китая. Игнатьев отклонил это предложение.

В начале октября, несмотря на упорное сопротивление китайцев, войска иностранных держав приблизились к Пекину. Англичане с французами предъявили ультиматум китайцам, в котором угрожали свержением маньчжурской династии и разрушением столицы, требовали ратификации Тяньцзинского договора, сдачи Пекина и т. д. Игнатьев, ознакомившись с проектом ультиматума и заручившись неофициальным согласием английского и французского посланников, отправился в Пекин.

Китайская делегация в свою очередь обратилась к Игнатьеву с просьбой о помощи и посредничестве. Н.П. Игнатьев согласился взять на себя эту миссию при условии полного удовлетворения китайцами всех русских требований и согласованных с ним решений в предстоящих переговорах с союзниками. «Примите наши требования, — говорил русский посланник, — обещайте следовать нашим советам в своих действиях и отношениях с союзниками, и я ручаюсь, что Пекин будет спасен, что маньчжурская династия останется на престоле и что все ваши дела устроятся наилучшим образом».

Принц Гунн (младший брат императора, бежавшего из Пекина) принял условия русского представителя. Отправившись после этого в лагерь союзников, Игнатьев убедил их отсрочить штурм столицы и не настаивать на немедленном учреждении посольств в Пекине. Несмотря на то, что китайцы приняли основные требования ультиматума, союзники все же разграбили, а потом разрушили и сожгли дворец Юаньминьюань, представлявший собой огромную историческую и культурную ценность. Зато, как говорил английский посланник Элгин, в головах китайцев осталось «необходимое впечатление». А маньчжурская династия сохранила престол.

Русско-китайский Пекинский договор значительно улучшил условия не ратифицированного Айгунского договора. Восточная русско-китайская граница была установлена по рекам Амуру, Уссури и Сунгаче, через оз. Ханка до р. Бэлэнхэ и от ее устья по горному хребту до р. Тумыньдзян, впадающей в море. Таким образом, Россия окончательно закрепила за собой Уссурийский край.

Россия получила право беспошлинной сухопутной торговли вдоль всей восточной границы и в Кашгаре. Особо оговаривалось, что русские купцы могут ездить из Кяхты в Китай (в частности, в Пекин) «во всякое время», но при условии, что «в одном месте их не должно быть более 200 чел.». В Урге и Кашгаре русскому правительству разрешалось учреждать свои консульства, строить необходимые здания, склады и т. п. Устанавливалось, что «русские купцы в Китае, а китайские в России состоят под особым покровительством обоих правительств» (Дипломатический словарь. Т. II. М., 195 °C. 343–346).

Без каких бы то ни было военных действий Россия получила территорию с естественными и стратегическими границами площадью целых 800 тыс. кв. км (больше, чем Великобритания и Франция вместе), признание прав сухопутной торговли, привилегии в дипломатических связях, плавании по рекам и проч.

«Именно в Китае проявились полностью незаурядные дипломатические таланты Игнатьева и в особенности его умение с помощью своего обаяния, открытости и энергии убеждать людей соглашаться с его доводами… По сути, Игнатьев ходил на острие ножа… ему присущ был безусловно некоторый авантюризм, что нередко спасало его в сложных ситуациях. Игнатьев, впрочем, верил в свою счастливую звезду и не боялся рисковать» (Канева Калина. Указ. соч. С. 21).

На обратном пути Игнатьев снова остановился в Иркутске. Показывая Пекинский трактат генерал-губернатору Н.Н. Муравьеву-Амурскому, он произнес знаменитые слова: «А теперь, батюшка, стройте город, порт и крепость. И владейте Востоком!» Николай Павлович Игнатьев вошел в историю как «крестный отец» Владивостока. Случайно ли совпадение это, или, может быть, он инстинктивно следовал примеру гордости семьи — святителю Алексию, предрекшему создание города Самары. Или же здесь просто проявление того же гена творчества и созидания? Сравнение напрашивается само — один создал объединенное Московское государство, другой — Болгарское государство, один строил монастыри и каменные стены Кремля, другой оставил потомкам храм-памятник в городе Шипке, больницу в Константинополе, обновленную Нижегородскую ярмарку, церковь и мельницу в своем имении и оба — огромное письменное наследие.

Тут же в Иркутске, по распоряжению генерал-губернатора, одна из улиц города была названа именем Игнатьева. Его имя по сей день отмечено на карте Дальнего Востока — мыс Игнатьева на острове Русский в заливе Петра Великого. А один из чиновников, политический ссыльный, известный революционер-анархист М. А. Бакунин написал 8 декабря 1860 г. А.И. Герцену в Европу, что познакомился с молодым офицером: «…Это молодой [человек], лет тридцати, вполне симпатичный и по высказываниям, мыслям и чувствам, и по всему существу своему, смелый, решительный, энергичный и в высшей степени способный. Он в меру честолюбив, по благородно горячий патриот, требующий в России реформ демократических и во вне — политики славянской… Вот с такими-то людьми не худо бы Вам войти в постоянные отношения: они не резонерствуют, мало пишут, но — редкая вещь в России — много делают».

Н.Н. Муравьев-Амурский, довольный осуществлением своих намерений, писал министру иностранных дел А.М. Горчакову: «Теперь мы законно обладаем и прекрасным Уссурийским краем, и южными портами, и приобрели право сухопутной торговли из Кяхты и учреждение консульств в Урге и Кашгаре. Все это без пролития русской крови, одним умением, настойчивостью и самопожертвованием нашего посланника, а дружба с Китаем не только не нарушена, но окрепла более прежнего» (там же. С. 22).

Проехав через всю Азию за шесть недель, покрытый с ног до головы инеем, вшивый и уставший до смерти, Игнатьев прибыл в Петербург 1 января 1861 г. На следующий день император наградил его орденом Св. Владимира 2-й степени и произвел в генерал-адъютанты. Петербург встретил Игнатьева как героя.

Английское и французское правительства, также получившие право торговли с Поднебесной империей, благодарят русского императора. Наполеон III даже послал миротворцу орден Почетного легиона 2-й степени со звездой. Когда англичане узнали о столь престижном для России договоре, на Игнатьева начали сыпаться обвинения в британской прессе, и возникло подозрение, что в его лице Англия получила опасного противника в ее претензиях на власть на Востоке.

В июле 1861 г. Н.П. Игнатьев впервые прибыл в Царьград, чтобы передать приветствия по случаю восхождения на престол султана Абдул-Азиза.

Россия стремилась установить дружеские отношения с Турцией — победительницей в Крымской войне, усилить свои позиции с целью противостоять экспансии западных держав и облегчить положение порабощенных христиан.

В 1861–1864 гг. Н.П. Игнатьев находился на посту директора Азиатского департамента Министерства иностранных дел. Деятельность Азиатского департамента распространялась на территории Османской империи, страны Центральной Азии и Дальнего Востока и объединяла политические, консульские, администра-тивпые, правовые и кадровые вопросы. Одной из задач департамента являлась помощь культурному развитию христианского населения Турецкой империи. С этой целью в Николаеве открылись Южнославянский пансион и мужская гимназия, где учатся болгарские юноши. Двери русских учебных заведений широко открыты для них. В архивах Азиатского департамента накапливались документы, раскрывавшие заботу и заслуги графа Н.П. Игнатьева в создании болгарских школ и образовании болгар. Так, он содействовал изданию и распространению переведенной Георгием Йошевым, переводчиком русского консульства в Видине, «Краткой всеобщей истории». Только за 1860–1863 гг. для болгарских церквей было отправлено 152 ящика вещей и книг. Через русское консульство в Видине с 1863 по 1868 г. болгары получили 1031 экземпляр богослужебных книг».

Игнатьев всячески выступал за новый взгляд на российскую политику на Балканах: отойти от вопроса о различии религий и опираться на единство национальностей, то есть поддерживать не столько православие, сколько национально-освободительное движение христианских народов на Балканах. Поэтому скрепя сердце Игнатьев следовал указаниям правительства всячески сдерживать преждевременные восстания славян. Приходилось сдерживать горячего сербского князя Михаила Обреновича, болгарского идеолога вооруженной борьбы Г. Раковского, который вел переговоры с сербами и греками об общем выступлении против турок.

Игнатьев был сторонником переселения христиан в Россию, доказывая, что они возродят свободные земли и что они «отличаются повиновением законам, самою чистою нравственностью, неподражаемым трудолюбием и несомненною преданностью России».

Здесь, в Азиатском департаменте, Н.П. Игнатьев столкнулся с проблемами, которые он будет пытаться разрешать в течение последующих четырнадцати лет на посту посла России в Царьграде. Правда, «министерская работа» не приносила ему удовлетворения, так как Игнатьев был человеком действия и ненавидел бюрократическую рутину. Кроме того, по ряду вопросов он расходился с канцлером (министром иностранных дел) А.М. Горчаковым, выступая за проведение активной политики в Средней Азии и на Балканах. В основе балканской политики России, по мнению Игнатьева, должна была стоять задача создания на Балканах национальных государств, которые будут являться сильной опорой России и средством давления на Турцию. Федерация этих государств иод эгидой России, считал он, должна была помочь решить в интересах последней проблему проливов и преградить путь экспансии западных стран на Восток. Поэтому Игнатьев выступал за всемерную поддержку Россией освободительных стремлений христиан и объединение их сил в борьбе с османами.

Н.П. Игнатьев видел главную задачу азиатской политики России в наступлении в глубь Средней Азии и вытеснении там влияния англичан, эмиссары которых уже действовали в среднеазиатских ханствах. Он придавал большое значение завоеванию Средней Азии, считая, что «в Азии — вся будущность России — политическая, торговая и промышленная». По мысли директора Азиатского департамента МИДа, присутствие России в Средней Азии будет «несравненно большими ручательствами сохранения мира, нежели содержание самой многочисленной армии в Европейской России и союз с европейскими государствами». В случае же войны «только в Азии мы можем вступить в борьбу с Англией с некоторою вероятностью успеха и повредить существованию Турции», — утверждал бывший военный агент в Лондоне (Хевролина В.М. Российский дипломат граф Н.П. Игнатьев: личность, программа, тактика // Труды Института российской истории. М., 2006. С. 99—119).

Не находя понимания у Горчакова, опасавшегося, что слишком активная политика России вызовет создание против нее европейской коалиции, как это было во время Крымской войны, Игнатьев решил покинуть свой пост в МИДе и перейти на военно-административную службу. Военный министр Д. А. Милютин предлагал ему престижную должность во вновь создаваемом Степном округе (Заоренбургская степь) — место генерал-губернатора. Но Горчаков, подыскивавший кандидатуру на пост посланника в Константинополе, уговорил Александра II назначить туда Игнатьева, в противном случае грозил своей отставкой. Особенно задело министра то, что военное ведомство переманивало его кадры.

А.М. Горчаков описывал все преимущества нового назначения: Константинополь — важный центр международной политики, где посланник может принести огромную пользу России, повысить свой политический престиж и материальное положение, наконец, климат на берегах Босфора существенно отличается в лучшую сторону от условий Степного края, что имело значение для семьи посланника: в 1862 г. Игнатьев женился на одной из первых петербургских красавиц княжне Екатерине Леонидовне Голицыной, и у него уже был годовалый сын.

Итак, 14 июля 1864 г. Николай Павлович Игнатьев назначается чрезвычайным посланником и полномочным министром в Турции.

Это был не едичный случай подобной метаморфозы. Граф П.А. Шувалов[103](генерал от инфантерии с 1887 г.) состоял «военным агентом при Императоре французов» с 17 апреля 1859 г. по 15 июля 1861 г. Спустя пятнадцать лет, отданных военной службе он — чрезвычайный и полномочный посол в Берлине и чрезвычайный посланник и полномочный министр при великогерцогских дворах Мекленбург-Шверинском и Мекленбург-Стрелицком (1 апреля 1885—13 декабря 1894 г.). Барон Н.В. Каульбарс 1-й[104] (генерал-лейтенант с 1894 г.) являлся военным агентом в Австрии (18 октября 1881 г. — 17 декабря 1886 г.), а со 2 сентября по 17 декабря 1886 г. одновременно исполнял должность дипломатического агента в Болгарии.

Не были исключением случаи, когда боевые офицеры назначались руководителями миссий в иностранные державы. Так, князь Н.С. Долгорукий (Долгоруков)[105] (генерал-лейтенант с 1896 г.) с должности командира полка был назначен чрезвычайным посланником и полномочным министром при Персидском дворе (25 октября 1886 г. — 18 ноября 1889 г.). Подобные назначения не могли не предопределить основную направленность деятельности миссии — сбор военной и военно-политической информации, что предполагало использование и не только гласных, но и негласных (с привлечением агентуры) методов работы.

Появление института военных агентов не отменило, однако, практику направления офицеров в зарубежные командировки для изучения иностранных армий. В первую очередь в зарубежные командировки с разведывательными целями направлялись лучшие выпускники Николаевский академии Генерального штаба и офицеры, причисляемые к Генеральному штабу, которые являлись выпускниками этой Академии. Так, в 1858 г. штабс-капитан М.И. Драгомиров[106] (выпускник Академии 1856 г.) был командирован за границу для изучения состояния военного дела. Во время итало-французской войны Драгомиров состоял при штабе Сардинской армии. По возвращении на родину издал труд об этой войне, в котором подчеркивал решающее значение нравственного фактора, выдвинул требование учить и воспитывать, а не муштровать солдат. В 1866 г. полковник Драгомиров был командирован в качестве военного агента в прусскую армию, во время австро-прусской войны состоял при Главной квартире прусской армии.

7 мая 1860 г. в такую командировку был направлен профессор кафедры военной статистики Николаевской академии Генерального штаба полковник Н.Н. Обручев[107], будущий руководитель военной разведки и начальник Главного штаба. Цель командировки состояла «в непосредственном ознакомлении с разнообразными явлениями территориальными, этнографическими и военными, что может считаться почти единственным и самым надежным средством к приобретению Вами более верного практического взгляда, как на самые эти явления, так и на отношение их к предмету Ваших академических занятий — военной статистики России».

Большую часть командировки Обручев провел во Франции. Здесь он ознакомился с системой обучения французских войск в связи с внедрением новой тактики ведения боевых действий.

В конце ноября 1860 г. Обручев получил разрешение посетить Англию в целях ознакомления с ее армией. Одним из итогов зарубежной поездки Обручева явились «Заметки о снаряжении пехоты 5 первостепенных европейских армий: русской, французской, английской, австрийской и прусской». Констатировав тот факт, что обмундирование русского пехотинца не отличалось особым удобством, Обручев предложил улучшить экипировку русского воина: уменьшить вес переносимого солдатом груза; уменьшить нагрузку на голову и на грудь (заменить каски и ранцы на широких ремнях, сдавливавших грудь и легкие); ввести легкое, удобное обмундирование (Дашкуев МД. Указ. соч. С. 187–188). 26 сентября 1862 г. Н.Н. Обручев вернулся в Петербург.

Летом 1864 г. Обручев «испросил» очередной отпуск с выездом для лечения на Киссингенские минеральные воды и морские купания для поправки здоровья. Ему было предложено совместить этот отпуск со служебной командировкой. Обручеву, в частности, было предложено собрать сведения «1) об аппликационной школе французского Генерального штаба; 2) обустройстве геодезических работ во Франции и, вообще, полезные данные для военной статистики; 3) встретиться с бароном Жомини и поговорить с ним о проекте нового устава Академии…; 4) собрать для библиотеки академии некоторые новые книги». Полковник Обручев выполнил возложенное на него поручение.

Аппликационные школы — высшие учебные заведения во Франции, куда принимались офицеры для приобретения специальных военно-технических знаний. Одной из старейших аппликационных школ являлась артиллерийская и инженерная аппликационная школа.

В 1873 г. Н.Н. Обручев был командирован в Турцию, Германию и Австро-Венгрию с целью сбора сведений о составе и организации вооруженных сил этих государств.

Через год будущий военный министр штабс-капитан А.Н. Куропаткин[108](выпускник Академии Генерального штаба этого же года) в качестве поощрения был командирован в Алжир, где находился около года и принял участие в военной экспедиции французской армии в Большую Сахару. Итогом пребывания в

Северной Африке стала первая большая научная работа Куропаткина «Алжирия», опубликованная в 1877 г.

3.2. «Утвердить в виде опыта на два года» — 27 сентября (9 октября) 1863 г.

В ходе военных реформ 1860-х — 1870-х гг. в армии была воссоздана и развита единая централизованная структура разведки. Генеральный штаб русской армии к началу 1860-х гг. представлял собой орган военного управления и командования, включавший в себя центральное управление в составе Военного министерства, и войсковое управление — от штабов отдельных бригад, дивизий и корпусов до, впоследствии, штабов военных округов. Что же касается предназначения Генерального штаба, то в «Своде военных постановлений 1859 г.» было указано, что он служит, во-первых, вспомогательным органом, начиная от начальника дивизии и выше «по всем отраслям управления войсками», во-вторых, «для занятий военно-научными работами, нужными для подготовки к войне и для самой войны», и, в-третьих, для заведования в военном министерстве такими отраслями делопроизводства, которые по своему характеру требовали «особой подготовки или вообще высшего военного образования» (Кавтарадзе А. Из истории русского генерального штаба// Военно-исторический журнал. 1971. № 12. С. 75–80).

Для выполнения этих задач в Военном министерстве, в войсках и за рубежом предусматривались специальные штатные должности, подлежавшие замещению офицерами Генерального штаба.

27 сентября (9 октября) 1863 г. император Александр II «высочайше соизволил утвердить в виде опыта на два года Положение и Штаты Главного Управления Генерального Штаба» (ГУГШ) как центрального органа управления в составе Военного министерства (Приказ Военного министра № 349 от 16 октября 1863 г. // Сборник приказов Военного министра за 1863 г. СПб., 1864). Департамент Генерального штаба и Военно-топографическое депо были объединены в единое учреждение, получившее название Главного управления Генерального штаба. Странное объединение, если учесть, что Военно-топографическое депо с 1836 г. уже входило в состав департамента Генерального штаба. Как бы то ни было, с этого момента — 27 сентября (9 октября) 1863 г. — в России, несмотря на все последующие организационные преобразования и даже смены общественнополитического строя, существуют на постоянной основе специальные центральные органы военной разведки. Сотасно «Положению» были образованы два органа, на которые возлагались разведывательные функции. Это 3-е (Военно-ученое) и 2-е (Азиатское) отделения ГУГШ (Приложение № 7),

В функции Военно-ученого отделения (ведавшего главным образом разведкой европейских государств. — Примеч. авт.) входило в числе прочих «собирание верных и подробных сведений о военных силах и способах России и иностранных государств», «переписка с нашими заграничными военными агентами», «составление соображений по военно-статистическим работам и военно-ученым экспедициям, а также смет и инструкций для экспедиций и вся вообще по сим последним переписка».

На Азиатское отделение в этом плане возлагались «соображение и составление военно-статистических сведений о наших пограничных с Азиею областях и о прилежащих к ним Азиатских владениях», «военно-дипломатические сношения с соседними с Россией) Азиатскими владениями», «переписка по снаряжению военно-ученых и других экспедиций в вышеупомянутые страны» (там же).

Создание Азиатского отделения, т. е. подразделения не по отраслевому, а географическому признаку, явилось показателем резко возросшего количества дел, связанных с «восточным» направлением внешней политики Российской империи и усилением роли Военного министерства в решении внешнеполитических вопросов. С целью решения военных вопросов в Азии еще за четыре года до описываемых событий в Департаменте Генерального штаба в 1859 г. было создано временное отделение по делам Кавказской армии, отдельных корпусов Оренбургского и Сибирского и войск, расположенных в Восточной Сибири.

Напомним, что собирание военно-статистических сведений об иностранных государствах, как следовало из уже упоминавшейся работы «Первые опыты военной статистики» Д.А. Милютина, включало в себя освещение следующих вопросов:

«1) Обозрение целого государства в военном отношении, то есть рассмотрение общих основных сил его или так называемых элементов (территория, парод, государственное устройство) с военной точки зрения и в той степени, сколько может она влиять на военную силу целого государства.

2) Исследование вооруженных сил сухопутных и морских, равно как и всех способов к устроению их, снабжению, содержанию и приготовлению к военному времени. Главные вопросы — сколько, и каких именно войск в мирное время, мобилизация войск и средств и сосредоточение.

3) Частное исследование стратегического положения государства по театрам войны против той или иной державы с различными более вероятными цепями и обстоятельствами. Театры определяются на основании существующих политических комбинаций в связи с естественными рубежами» (Медведев А. Военная статистика России. СПб., 1913. Т. І. С. 9—10).

Помимо изучения иностранных вооруженных сил и вероятных театров войны, на военную разведку возлагались задачи сбора политической и экономической информации в той части, в какой эта информация была связана с угрозой национальной безопасности и интересам России, а также с военным потенциалом иностранного государства.

По штату, введенному «Положением» исключительно «в виде опыта на два года», Военно-ученое отделение ГУГШ имело всего четырнадцать, а Азиатское— восемь должностей. Добывающие и обрабатывающие функции специальных центральных органов военной разведки в документе не были ни выделены, ни организационно закреплены.

Специальные центральные органы военной разведки в армии были первоначально сформированы в качестве эксперимента на короткий срок, однако принятая структура оказалась достаточно эффективной и жизнестойкой, что предопределило ее сохранение в дальнейшем уже на постоянной основе без коренных изменений.

К зарубежным силам обоих отделений Главного управления Генерального штаба относились военные агенты при российских представительствах за границей, а также лица из состава военно-ученых экспедиций, направлявшихся для сбора военно-статистических сведений в приграничные районы России и прилегающие к ним территории иностранных государств. Вне поля зрения авторов «Положения» остался еще один, уже существующий компонент военной зарубежной разведки — отдельные офицеры (чаще всего Генерального штаба), командируемые под разными предлогами за границу с разведывательными целями.

Создание на постоянной основе центральных органов военной агентурной разведки в русской армии с подчиненными им зарубежными силами и средствами впервые позволило военному ведомству самостоятельно организовывать и непрерывно вести разведку иностранных государств как в мирное, так и в военное время.

Завершилось выделение военной разведки, включая зарубежную агентурную разведку, как особого вида деятельности вооруженных сил.

С этого момента МИД, преемник Коллегии иностранных дел и Посольского приказа, перестал быть основным в России организатором сбора разведывательной информации военного характера за границей, но отнюдь не перестал участвовать в добывании разведывательной информации, в том числе и в интересах военного ведомства. Правда, в последнем случае добывание организовывалось не централизованно, как это осуществлялось ранее, а зависело во многом от частной инициативы дипломатических сотрудников на местах. В 1870-х гг., когда заметно активизировалась российская политика в Средней Азии и шла борьба с происками англичан в этом регионе, российский посол в Тегеране получал детальные сведения о тайных замыслах и действиях англичан не только от своих консулов, имевших многочисленную агентуру в туркменских племенах, которые англичане постоянно пытались натравить на Россию, но и непосредственно от персидского министра иностранных дел. И это был далеко не единичный случай.

К 1865 г. зарубежные силы военной агентурной разведки русской армии были представлены главным образом военными агентами, которые состояли при миссиях России «в следующих столицах: в Париже — флигель-адъютант полковник князь Витгенштейн[109], в Вене — генерал-майор барон Торнау, в Берлине — генерал-адъютант граф Адлерберг 3-й, во Флоренции Генерального штаба генерал-майор Гасфорт[110], в Лондоне — кавалергардского полка полковник Новицкий[111], в Константинополе — гвардейской артиллерии полковник Франкини» (Российский государственный военный архив (далее: РГВА). Ф. 37967. Оп. 9. Д. 1. Л. 2).

Первое появление термина «военный агент» следует отнести к концу 50-х гг. XIX века — в «Списках полковникам по старшинству» за 1859 г. применительно к полковнику Гасфорту Всеволоду Густавовичу встречается: «испр[авляет] должность военного агента в Париже» (спустя два года после отзыва Альбединского все еще не могли найти ему замену). В 60-х гг. XIX века происходит международноправовое оформление института постоянных военно-дипломатических представителей, аккредитованных при иностранных правительствах. Они причисляются к дипломатическому корпусу и пользуются всеми его правами: экстерриториальность, дипломатическая неприкосновенность и т. д. Однако к этому времени в международном праве отсутствует единообразная терминология в наименовании таких представителей (так, во Франции офицеры, «прикрепленные к посольству и используемые для дипломатических поручений», называются атташе — буквально с французского «прикрепленный»).

По-прежнему с задачами изучения сопредельных государств отправлялись офицеры в секретные командировки. 29 мая 1858 г. из Семипалатинска в Восточный Туркестан отправился инкогнито («под видом восточного купца») поручик русской службы, сын казахского султана Чокан Чингисович Валиханов[112], находившийся в распоряжении генерал-губернатора Западной Сибири (1835–1865 гг.). Поездка в Кульджу позволила ему собрать сведения по географии и этнографии одной из западных окраин цинского Китая, чему способствовало знание им нескольких восточных языков.

В 1858–1859 гг. Валиханов побывал в Кашгаре, где над ним висела смертельная угроза разоблачения. Истинная цель его поездки сводилась к «изучению наиболее удобных путей сообщения с Кашгаром, а также сбору на месте сведений о стране, имеющей для… [России] важное политическое значение» (АВПРИ. Ф. Отчеты МИД, 1858 г., л. 21706.—218). В ходе миссии, к которой он заранее тщательнейшим образом готовился, изучая материалы, связанные с поездками своих предшественников, Валиханов собрал очень интересные и важные сведения о Кашгаре и прилегавших к нему городах — их политическом и экономическом положении, состоянии местных военных сил, возможностях установления прямых связей с Россией.

В связи с тем что «Положение и Штаты Главного Управления Генерального Штаба» 1863 г. были введены «в виде опыта на два года», то очередная реорганизация высшего военного управления, которая вновь вызвала переименование и соответствующее переподчинение центральных разведывательных органов, пришлась на 1865 г.

31 декабря 1865 г. было «высочайше» утверждено «временное Положение о Главном штабе». «Опыты» над высшим военным управлением продолжались. Главное управление Генерального штаба было объединено с Инспекторским департаментом Военного министерства в «одно управление» — Главный штаб. Военно-топографическая часть ГУГШ «выделялась» в «особое учреждение» — Военно-топографический отдел Главного штаба. Не выполнявший ранее никаких административных функций, Главный штаб Е.И.В. упразднялся. «К кругу действий» Инспекторского департамента принадлежали по организации 1836 г. «укомплектование войск, определение, увольнение и производство генералов, штаб и обер-офицеров, надзор за благосостоянием войск в строевом отношении, и учет людей, военную силу составляющих».

Согласно приказу военного министра от 31 декабря 1865 г., в Главный штаб пошли семь отделений (Приложение № 8). После реорганизации 1865 г. упоминавшееся выше 3-е (Военно-ученое) отделение ГУГШ стало 7-м (Военно-ученым) отделением Главного штаба, на которое была возложена, среди прочих, задача «собирания сведений об иностранных армиях» (Приказы по военному ведомству (далее: ПВВ). СПб., 1865. № 471).

«Для сборников сведений об иностранных армиях, — пояснялось в Положении о 7-м отделении Главного штаба, — …материалами служат:

а) …Сочинения, обнимающие организацию и хозяйство сих армий, а также лучшие заграничные периодические издания;

в) Донесения посланников, сообщаемые Генеральному штабу Министерством иностранных дел;

с) Военные агенты…» (РГВА.Ф. 37967. Оп. 9. Д. 1. Л. 1–8).

Приказом начальника Главного штаба графа Ф.Л. Гейдена от 12 января 1867 г. учреждалась должность Управляющего делами Совещательного комитета и особая канцелярия в составе пяти делопроизводителей. Этим же приказом 7-е (Военно-ученое) отделение было передано в состав Совещательного комитета и сформировало канцелярию Совещательного комитета (Приложение № 9), сформированного для того, чтобы направлять <<ученую деятельность Генерального штаба и корпуса военных топографов по всем отраслям их специальности» (ПВВ. СПб., 1868. №103), Совещательный комитет 30 марта того же года был переименован в Военно-ученый комитет (ВУК) Главного штаба (Приложение № 10).

Впервые комитет с таким названием был образован при военном министерстве в качестве особого учреждения — «Особенные установления», — непосредственно подчиненного военному министру в 1812 г. Цель учреждения комитета заключалась в «усовершенствовании ученой части военного искусства и в распространении военно-научных сведений в войсках». В 1836 г. ВУК подразделяется на три отделения: генерального штаба, артиллерийское и инженерное. В 1862 г. ВУК упраздняется, взамен его в 1863 г. при Главном управлении Генерального штаба был учрежден Совещательный комитет.

Азиатская часть, переименованная в 1867 г. из Азиатского отделения, стала подразделением Главного штаба. Функции Азиатской части определялись следующим образом: «В Азиатской части сосредоточиваются дела, касающиеся военных округов: Кавказского, обоих Сибирских, Оренбургского и Туркестанско-го, а именно: I) по составлению предположений о занятиях и действиях войск 6 означенных краях империи и составление из военных журналов известий для обнародования; 2) по устройству там военно-народных управлений, а также укреплений и путей сообщения; 3) по снаряжению туда военно-ученых и других экспедиций» (Приказ военного министра № 103 от 30 марта 1867 г. // Сборник приказов по военному ведомству за 1867 год. СПб., 1868). Ее штат был сокращен до двух сотрудников — «заведующего азиатскими делами» и его помощника, за счет перераспределения части прежних обязанностей Азиатского отделения между другими подразделениями Главного штаба. Подобная «новация», безусловно, не могла не оказать отрицательного влияния на качество отслеживания состояния «восточных» дел военным министерством. Прежде всего это относилось к проблеме присоединения Средней Азии к России. Именно военные круги в этот период претендовали на важную роль в планировании среднеазиатской политики российского правительства. При этом на фоне умаления места азиатской части наиболее дальновидные военные, а именно к таким принадлежал военный министр Д.А. Милютин (1681–1881 г.), отдавали себе отчет в том, что для борьбы за присоединение Средней Азии необходимо всестороннее научное изучение этого края. Без точного представления о географии и природных ресурсах Туркестана, о быте и обычаях среднеазиатского населения, наконец, об истории этих народов невозможно успешное решение политических задач. В письме к туркестанскому генерал-губернатору К.П. Кауфману от 5 июня 1870 г. Д.А. Милютин писал: «Малая известность этого края, разнообразие богатств природы, начинающееся развитие промышленности, быт среднеазиатского населения, в среду которого мы впервые проникли так далеко и т. д., — все это представляет богатый и интересный материал для исследований».

Разведывательные функции Азиатской части были ограничены статистическим изучением вновь присоединенных территорий в Средней Азии и на Кавказе. Задачи же «составления военно-статистических сведений» об азиатских странах должны были решаться, насколько это было возможно, в Канцелярии ВУКа.

Образование Туркестанского генерал-губернаторства благодаря К.П. Кауфману вызвало в крае оживленную деятельность по исследованию края. Главной целью работ было изучение края в географическом, естественно-историческом и статистическом отношениях, но были также приняты меры для изучения и его прошлого. Наделенный правом осуществления самостоятельных внешних сношений со странами, граничившими с Туркестанским генерал-губернаторством, генерал-лейтенант Кауфман организовывал военно-научные экспедиции для изучения сопредельных территорий.

Как и в некоторых районах Кавказа, в Туркестанском генерал-губернаторстве было введено так называемое военно-народное управление. Согласно этой системе, вся полнота власти была сосредоточена в руках генерал-губернатора, одновременно командующего войсками военного округа, подчинявшегося непосредственно во״ енному министру. На все основные административные посты также назначались офицеры, а «народность» состояла лишь в том, что на низшие административные должности допускались избираемые местным населением лица с последующим утверждением кандидатур военными властями. Таким образом, вся жизнь Туркестанского края, в том числе и научная деятельность, направлялась военным ведомством. Примером могут служить экспедиции известного путешественника А.П. Федченко в 1868–1871 гг.

В результате был собран обширный материал по физической географии и геологии, флоре и фауне, антропологии и этнографии восточной части Туркестанского края, осуществление которых стало возможным благодаря организационной и материальной помощи штаба Туркестанского военного округа и Азиатской части Главного штаба.

1 января 1869 г. Александром II утверждается «Положение о Военном министерстве», закрепившее итоги длительного процесса реформирования центрального аппарата военного ведомства (Приложение № 10) (Приказ по военному ведомству № 1 от 2 января 1869 г. // Сборник приказов по военному ведомству за 1869 год. СПб., 1870; ПСЗРИ. Собр. 2. Т. 44. Отделение 1. СПб., 1873. № 46611). Впервые было заявлено, что «верховное начальствование над всеми военно-сухопутными силами Империи сосредотачивается в Особе Государя Императора». Предметом деятельности Главного штаба в том числе являлось заведование геодезическими работами военного ведомства, составление карт, планов и военно-статистических описаний местности «как внутри Империи, так и на границах ее в отношении к видам военным». Главный штаб должен был содержать «все карты и планы, как России, так и иностранных государств, а также подробные сведения о средствах сих последит в военном отношении».

Согласно «Положению», одним из направлений деятельности Военно-ученого комитета являлось «а) составление соображений и рассмотрение инструкций по частям: военно-ученой, статистической и геодезической; б) рассмотрение предположений, изобретений и сочинений, относящихся до усовершенствования частей Генерального штаба и Корпуса топографов, а также рассмотрение сочинений, предназначаемых для войск; в) наблюдение за собранием подробных сведений о способах России и иностранных государств в военном отношении». К обязанностям же личного состава Канцелярии ВУК (бывшее 7-е Военно-ученое отделение Главного штаба) было отнесено «собирание военно-статистических сведений о России и об иностранных государствах; переписка по делам, возбужденным в Комитете, а также по делам, касающимся военных агентов и редакций повременных изданий» (Свод военных постановлений 1869 г. Изд. второе. СПб., 1893. С. 34–35).

3.3. Изучение стран Азии и Дальнего Востока

С утверждением в 1869 г. нового Положения о Военном министерстве Азиатская часть сохраняет свои функции, равно как и штатный состав (Приложение № И). В Азиатской части по-прежнему «сосредотачиваются дела, касающиеся военных округов: Кавказского, обоих Сибирских, Оренбургского и Туркестанского», включая «составление из военных журналов известий для обнародования» и «снаряжение военно-ученых и других экспедиций» (РГВИА. Ф. 400. On. 1. Д. 646. Л. 153). По-прежнему разведывательные функции Азиатской части состоят в собирании статистических сведений в Средней Азии, на Кавказе и в Сибири. Разведывательные функции в части сопредельных с Россией в этом регионе государств возлагаются в основном на Канцелярию Военно-ученого комитета. На местах же — в штабах военных округов — соответствующих структур пока создано не было.

Силами Канцелярии ВУКа издавались сборники материалов по азиатским государствам, в том числе и по вооруженным силам этих стран. При составлении этих сборников использовались данные, поступавшие из Азиатской части. Реально же участие части в разведывательной деятельности сводилось к решению общих организационных вопросов и оказанию в отдельных случаях помощи руководству военных округов в согласовании работ по «исследованию» сопредельных с Россией территорий с Министерством иностранных дел. Отсутствие общего руководителя, если таковым не считать начальника Главного штаба, отнюдь не облегчало взаимодействие двух структурных подразделений разведки, если таковое, вообще, существовало.

Создание в ходе реформы нового управленческого звена — военных округов явилось организационной предпосылкой для постепенного развития и нового звена в структуре военной разведки — разведывательных органов приграничных военных округов. Однако в 60—70-е годы военное руководство еще не испытывало потребности в постановке перед командованием и штабами округов задач по ведению самостоятельной разведывательной деятельности. Окружные штабы силами офицеров Генерального штаба занимались «внутренними» работами — «военно-статистическими» исследованиями территорий округов как вероятных театров военных действий. К тому же отсутствие в структуре окружного штаба специального органа службы Генерального штаба объективно бы препятствовало организации разведывательной деятельности. По штатам военно-окружных управлений при начальнике штаба округа было положено иметь одного помощника, на которого бы возлагались функции существовавших ранее в штабах армий генерал-квартирмейстера и дежурного генерала.

Под влиянием начавшейся Крымской (Восточной) войны в конце 1853 г. была сделана вторая попытка ввести преподавание восточных языков в высшем военно-учебном заведении России — Императорской военной академии, с 30 августа 1855 г. — Николаевская Академия Генерального штаба (первая попытка была предпринята в 1849 г., но окончилась безрезультатно). Профессор Петербургского университета, известный востоковед А.К. Казем-Бек, обратился через попечителя учебного округа к военному министру с предложением открыть для слушателей Академии и офицеров Генерального штаба временный курс турецкого языка. Занятия турецким языком должны были проводиться три раза в неделю в течение четырех месяцев с группой офицеров числом не более 50. Кроме лекций самого профессора предполагались практические занятия под руководством помощников Казем-Бека — Гуссейна Фейз-хана и Ибн-и Ямина. Преподаватели изъявляли готовность трудиться совершенно безвозмездно. Одновременно Казем-Бек предлагал издать написанное им пособие для офицеров, изучающих турецкий язык. Им были составлены план учебного пособия и программа занятий офицерского курса. Пособие включало грамматику турецкою языка с указанием диалектных особенностей европейской и азиатской Турции, хрестоматию разговорного и литературного языка и русско-турецкий словарь. Ввиду того что издание пособия требовало времени и средств, было решено, чтобы не откладывать начало занятий, применять для самостоятельной подготовки слушателей литографированные рукописи лекций Казем-Бека. Всего за время существования кафедры турецкого языка в Академии с декабря 1853 г. по июль 1854 г. для офицеров было прочитано более 60 лекций, которые в литографских списках (около 150 экз.) сохраняли значение учебного пособия и после окончания курса. Тогда же Казем-Бек завершил работу над учебником. В качестве учебного пособия использовался вышедший вторым изданием русско-турецкий разговорник О.И. Сенковского, составленный еще в период Русско-турецкой войны 1828–1829 гг.

Крымская война стимулировала в военном ведомстве изучение не только Османской империи и турецкого языка. То обстоятельство, что Англия играла роль главного организатора, вдохновителя и прямого участника антирусской коалиции, породило большое количество различных проектов «похода на Индию». В докладной записке от 28 февраля 1856 г. по Департаменту Генерального штаба, где анализировались подобные проекты Н.Е. Торнау, И.Ф. Бларамберга, С.А. Хрулева и M.IL Погодина, прямо указывалось: «Нельзя отвергать, что в рассмотренных записках заключается много мыслей дельных и полезных, но если изложенные в та предложения разобрать с точки зрения практической, то можно опровергнуть оные в самых основаниях» (РГВИА.Ф. 846. Оп. 16. Д. 18297. Л. 15). Помимо политической несостоятельности подобной экспедиции, она была невыполнима и чисто практически: ее организация потребовала бы таких сил и средств, которыми царское правительство не располагало (оно не сумело обеспечить всем необходимым даже свою армию в Крыму). Н.П. Игнатьев разделял идею если не похода на Индию, то создания угрозы Индии. В этой связи он предложил план укрепления России сначала в Восточном Туркестане, а затем организовать поход в сторону Индии с тем, чтобы держать Англию «на поводке». Этому плану сочувствовал и военный министр ДА. Милютин, который предложил министру иностранных дел А.М. Горчакову хотя бы распустить слухи о походе.

Для изучения стран Среднего Востока «индийские проекты», несмотря на всю их неосуществимость, сыграли тем не менее важную роль. Они привлекли внимание департамента Генерального штаба к этому региону, побудили российских офицеров к более серьезному изучению среднеазиатских государств, Персии, Афганистана и Индии. Ярким примером серьезного исследования явилась работа генерал-лейтенанта А.О. Дюгамеля «Докладная записка о путях, ведущих из России в Индию», составленная на французском языке в 1854 г. С 1820 г. Дюгамель служил п Генеральном штабе, участвовал в Русско-турецкой войне 1828—1829 гг., а затем неоднократно выполнял различные военно-политические поручения на Востоке. В 1833–1838 гг. он был русским консулом в Египте, в 1838 г. сменил И.О. Симонича на посту посланника в Персии, где оставался до 1841 г. В 40—50-х гг., накануне Восточной войны, Дюгамель неоднократно бывал в Молдавии и Валахии, в Европейской Турции. Он был достаточно хорошо осведомлен о тех сложных политических механизмах, которые лежали в основе «восточного кризиса».

Не разделяя авантюристических настроений иных прожектеров, он подчеркивал в своей докладной записке, что для успешного противодействия английской политике на Среднем Востоке необходимо тщательно изучить этот регион в географическом, этнографическом и политическом отношении. Первую часть работы Дюгамель посвятил истории завоевательных походов в Индию (начиная с Александра Македонского и до Надир-шаха Афшара), а также анализу современное положения Персии, Афганистана и Северо-Западной Индии. Во второй части давалось подробное описание важнейших путей, соединяющих Среднюю Азию и Закавказье с Индией. При этом автор использовал материалы многих военных востоковедов, в том числе И.Ф. Бларамберга, Г.И. Данилевского, Е.К. Мейендорфа, английских путешественников, а также материалы об англо-афганской войне 1838–1842 гг. Таким образом, работа была выполнена на довольно высоком научном уровне и свидетельствовала о стремлении автора обобщить опыт, накопленный отечественным и зарубежным практическим востоковедением.

Пристальное внимание к колониальной политике европейских держав, особенно к военным акциям Англии и Франции в Азии и Африке, побудило военное ведомство России уже вскоре после заключения Парижского мирного договора 1856 г. направить во Францию двух преподавателей Николаевской Академии Генерального штаба, подполковников В.М. Аничкова и А.И. Беренса (последний, кстати, был в числе слушателей курса турецкого языка Казем-Бека). В программу их командировки, кроме ознакомления с французскими военными учреждениями, входила поездка в Алжир. Отчет офицеров об этой поездке включал очерк о военной и гражданской администрации Алжира, характеристику местных племен и описание военных действий в 1857 г. в Кабилии. (История отечественного востоковедения с середины XIX в. до 1917 г. М., 1997. С. 137–139).

Во второй половине XIX в. объектом изучения Военного министерства становится российский Дальний Восток, а также Китай и Япония.

Весьма важным вопросом российское правительство считало укрепление своих позиций в Приамурье. Особую остроту эта проблема приобретала после того, как в результате «опиумных войн» началось колониальное закабаление Китая западными капиталистическими державами. Возникла угроза проникновения на Амур кораблей Англии, Франции и США. В 1849 г. экспедиция Г.И. Невельского обследовала устье Амура и о-в Сахалин, в 1850 г. на Амуре был основан пост Николаевск, а в 1853 г. — военный пост на Сахалине. По Айгунскому (1858) и Пекинскому (1860) договорам с цинским Китаем Приамурье и Уссурийский край вошли в состав России. Присоединение этих областей было достигнуто дипломатическим путем (благодаря переговорам с китайской стороной офицеров армии и флота Н.Н. Муравьева, Е.В. Путятина, Н.П. Игнатьева). Военные же сыграли главную роль в изучении и освоении этих земель, особенно на первом этапе. Успеху исследовательских работ в значительной мере способствовало то, что среди русских офицеров, оказавшихся на Дальнем Востоке, были люди, целиком посвятившие свою жизнь беззаветному служению науке и чей вклад в отечественное востоковедение трудно переоценить. Прежде всего здесь следует назвать имена М.И. Вснюкова и Н.М. Пржевальского.

В 1856 г. поручик М.И. Венюков[113] окончил Николаевскую Академию Генерального штаба и был направлен в распоряжение генерал-губернатора Восточной Сибири Н.Н. Муравьева. Летом 1857 г. он участвовал в поездке Муравьева на Амур, а в следующем году ему было поручено возглавить экспедицию с целью обследования р. Уссури. Это была первая самостоятельная экспедиция Венюкова, положившая начало его многочисленным путешествиям по Азии. Уже подготовка к ней выявила в этом 25-летнем офицере качества серьезного исследователя. Получив задание, он «счел долгом немедленно заняться собиранием и изучением источников, какие только существуют для географии этой далекой и мало известной страны и озаботиться доставлением тех из них в Иркутск, которые можно было достать только в богатой учеными средствами столице». Начинающий исследователь изучал материалы экспедиций Ж.-Ф, Лаперуза и Броутона, Г.И. Невельского и других русских моряков. Большую помощь ему оказал выдающийся русский китаист В.П. Васильев.

Результатом экспедиции Венюкова явилось «Обозрение реки Уссури и земель к востоку от нес до моря», опубликованное в «Записках Восточно-Сибирского отдела РГО (Русского географического общества. — Примеч. авт.)», затем в «Вестнике» того же РГО, а десять лет спустя (в 1868 г.) включенное автором в книгу своих «Путешествий по окраинам русской Азии». В «Обозрении» содержался материал по физической географии края, быту нанайского населения, характеризовались отношения нанайцев с маньчжурскими властями. В связи с этой работой вице-президент Русского географического общества ПЛ. Семенов-Тян-Шанский назвал М.И. Венюкова «первым пионером» обстоятельного географического исследования почти всего течения реки Уссури. Вешокову принадлежит также очерк об освоении Приамурья в 1857–1858 гг., опубликованный в 1879 г. в журнале «Русская старина».

В 1867–1869 гг. изучение Уссурийского края было продолжено штабе-капитаном Н.М. Пржевальским[114], для которого, как и для Венюкова, это было началом деятельности в качестве путешественника-востоковеда. Ко времени перевода по службе из Варшавы на Дальний Восток Пржевальский уже закончил Николаевскую академию Генерального штаба, написал учебник географии для военных училищ, составил Военно-статистическое обозрение Приамурского края и был избран действительным членом Русского географического общества. Служба в Восточной Сибири позволяла ему сочетать служебные дела с научными интересами. Он писал: «Счастье улыбнулось мне здесь на первых же порах. Едва в апреле 1867 г. я приехал в Иркутск, как благодаря радушному содействию со стороны сибирского отдела Императорского Русского Географического Общества и просвещенному сочувствию ко всякому научному стремлению бывшего начальника штаба здешних войск, ныне покойного генерал-майора [Болеслава] Кукеля через месяц по приезде я уже получил командировку в Уссурийский край, который составляет лучшую и наиболее интересную часть наших амурских владений. Служебная цель этой командировки заключалась в различных статистических изысканиях, рядом с которыми могли идти и мои личные занятия, имевшие предметом посильное изучение природы и людей нового, малоисследованного края». Результатом двухлетней исследовательской работы Н.М. Пржевальского и стала его книга «Путешествие в Уссурийском крае», где нашли отражение топография, климат, животный и растительный мир, состав и быт населения Приморья. Любопытные сведения автор привел и о пришельцах-корейцах, оставивших из-за голода свою родину, и о китайцах-отходниках.

Среди актуальных задач военного востоковедения на Дальнем Востоке было изучение сопредельных с Россией Китая и Японии. Что касается последней, то информация об этой стране, только с 50-х годов открытой для европейцев, была совершенно ничтожной. Инициатива военно-статистического исследования Японии принадлежала М.И. Венюкову, у которого к этому времени уже накопился немалый опыт путешествий по различным районам Азии. В 1868 г. он сделал попытку во время предоставленного ему на службе длительного отпуска побывать в Японии, но по ряду причин эта попытка не увенчалась успехом. Тем не менее на основе изученных источников и материалов Венюков написал «Очерки Японии». В 1869 г. они были изданы в Петербурге.

Один экземпляр книги был представлен автором военному министру Д.А. Милютину. В сопроводительном письме Венюков, в частности, писал: «Вместе с тем я позволю себе принести вашему высокопревосходительству просьбу; исполнение которой, составляя цель моих занятий в течение пятнадцати лет, дало бы мне возможность представить, наконец, результаты их на обилую пользу. При естественной необходимости иметь всегда в военном ведомстве статистические сведения о соседних нам странах Востока, не будет ли признано возможным дать мне какое-либо назначение при наших миссиях в Китае и Японии, где я мог бы с полным вниманием посвятить себя изучению этих государств, как делу, отчасти уже знакомому и, быть может, не бесполезному для правительства и всего русского общества» (РГВИА. Ф. 401. Оп. 2. 1869 г. Д. И. Л. 106.—2). Военный министр прореагировал следующим образом: «Действительно могло бы быть полезным пребывание полковника Венюкова в Китае и Японии в продолжение не-скольких лет. Можно спросить об этом мнение госуд. канцлера. За доставление книги прошу благодарить». Запрос в МИД не дал, однако, положительных результатов. Не возражая в принципе против командировки, А.М. Горчаков отказался участвовать в ее финансировании, а директор Азиатского департамента указывал, «что дом миссии пашей в Пекине так мало поместителен, что вряд ли окажется возможным предоставить г-ну Венюкову помещение в нем».

Дипломаты давали понять, что не одобряют вторжение военных в сферу их деятельности. Но это не остановило Милютина. Был составлен доклад по Главному штабу на «высочайшее имя», в котором говорилось: «Во всех первостепенных и пограничных с Россией европейских государствах Военное министерство имеет агентов, на которых возложено собирание сведений о сухопутных и морских си-лах. По отношению же к смежным азиатским странам, где недостаток карт и предварительных исследований делает в особенности важным собирание сведений не только о вооруженных силах, ной о географии, топографии и статистике государств, Военное министерство лишено ныне средств к удовлетворению своих потребностей». Подобные аргументы подействовали: Военному министерству было разрешено выделить средства на двухгодичную командировку Венюкова в Китай и Японию.

12 июня 1869 г. от него было получено первое донесение из Гонконга, а уже 17 июля — из Японии. В дальнейшем донесения Венюкова регулярно поступали в Военно-ученый комитет, ведавший в тот период перепиской с военно-дипломатическими представителями России за границей. В донесениях среди прочих вопросов освещались состояние вооруженных сил Японии и роль европейских инструкторов в создании регулярной японской армии и флота. После возвращения Венюкова из командировки им было издано «Обозрение Японского архипелага в современном его состоянии». В основу новой книги легли вышедшие ранее «Очерки Японии», дополненные автором личными наблюдениями. Особое значение имела вновь написанная гл. 8 «Государственное устройство и управление». М.И. Венюков посетил Японию в переломный для страны момент, когда после революции Мэйдзи (1867–1868) складывался новый государственный аппарат и началось развитие капиталистических отношений, проходившее в острой борьбе с феодализмом. «Обозрение Японского архипелага» было первой в русской научной литературе работой, отразившей эти процессы.

В 70—80-х гг. XIX века Военное министерство еще несколько раз обращало внимание на состояние вооруженных сил и характер внешней политики Японии, что было вызвано обострением японо-корейских и японо-китайских отношений. Однако это внимание ограничивалось запросами в МИД о присылке копий консульских донесений. Серьезных же попыток к научному изучению Японии в военном отношении не предпринималось вплоть до японо-китайской войны 1894–1895 гг., показавшей, что в лице Японии Россия получила достаточно сильного соперника на Дальнем Востоке.

В 60—70-х гг. учреждения военного ведомства, имевшие отношение к Азии, занимались вопросами, связанными с событиями, происходившими в Северо-Западном Китае. Речь идет об охватившем этот регион восстании дунган (хуэй). Огромный размах восстания и его близость к границам России определяли тот интерес, с которым в Азиатской части Главного штаба и Военно-ученом комитете относились к получаемой с мест информации. В основном сведения поступали из штабов Западно-Сибирского и Туркестанского военных округов. Предпринимались также попытки более подробного изучения причин, хода и перспектив восстания.

В мае 1870 г. президент Петербургской Академии наук и вице-президент Русского географического общества Ф.П. Литке обратился с письмом к Д.А. Милютину с просьбой о содействии в организации экспедиции штабс-капитана Генерального штаба Н.М. Пржевальского в Северный Китай. Среди прочих соображений о пользе этой экспедиции Литке указывал: «Если, как предполагается, ту удастся достигнуть до северо-восточной окраины той области, которую в настоящее время охватило мусульманское восстание в Китае, то есть полное основание надеяться, что он сумеет собрать более или менее положительные данные об этом восстании. Императорское Русское Географическое Общество, которое успело обнародовать первые сведения об этом восстании (статья А.К. Гейнса в Известиях общества за 1867 г.), считаю бы вполне согласным со своей задачей воспользоваться настоящим случаем, чтобы хотя сколько-нибудь пролить свет па происходящие в центре Китая события, о которых в последнее время до нас доходят только самые неопределенные слухи».

Интересы РГО и Военного министерства в данном случае совпадали. Резолюция Милютина гласила: «Надобно оказать всё возможное содействие этому предприятию». В ответ на доклад Военно-ученого комитета было получено «высочайшее» разрешение финансировать трехлетнюю командировку штабс-капитана Пржевальского и подпоручика Пыльцова. Так началось второе (или первое по Центральной Азии) путешествие Н.М. Пржевальского (1870–1873) — феноменальное по длительности и протяженности маршрута (около 12 тыс. км караванного пути). Затем последовали его Лобнорская и Джунгарская экспедиции (1876–1877), а также два путешествия в Тибет (1879–1880; 1883–1885). Последнее, шестое, путешествие Пржевальскому осуществить не удалось: в ходе его подготовки в 1888 г. Николай Михайлович скоропостижно скончался.

Результаты путешествий, обобщенные в его научных трудах, составили целую эпоху в развитии мировой географической науки. В очерке, посвященном 50-летнему юбилею РГО, В.А. Обручев указывал: особенность экспедиций Н.М. Пржевальского «состояла в том, что, организуя их по-военному, он не допускал в их состав исследователей, не облеченных в военный мундир, опасаясь с их стороны неповиновения, которое могло бы расшатать дисциплину всего отряда» [Обручеву 1897, с. 30). Автор очерка к подобному подходу относился отрицательно, поскольку среди военных не всегда можно было найти специалистов в некоторых областях знаний, например в геологии. Представляется, однако, резонность в стремлении такого опытного путешественника, как Пржевальский, поддерживать в своих экспедициях строгую военную дисциплину. Кому, как не ему, было знать, в каких порой экстремальных условиях мог оказаться его немногочисленный отряд, продвигавшийся по таким районам Азии, где не ступала нога европейца.

Роль Военного министерства и русских офицеров в изучении Центральной Азии столь велика, что эта тема заслуживает специального исследования. Нельзя здесь не упомянуть имена М.В. Певцова, В.И. Роборовского, П.К. Козлова, чьи путешествия и научные работы вместе с трудами Н.М. Пржевальского значительно обогатили не только мировую науку, но и обеспечили Военное министерство бесценными военно-статистическими сведениями.

Когда в Восточном Туркестане в конце 60-х гг. возникло мусульманское государство Иеттишаар во главе с Якуб-беком, то для урегулирования взаимоотношений туда неоднократно направлялись российские военно-дипломатические миссии. После ликвидации в 1876 г. Кокандского ханства с особой остротой встал пограничный вопрос в Семиречье. К Якуб-беку была направлена миссия во главе с Генерального штаба каптаном А.Н. Куропаткиным, будущим военным министром. В ходе переговоров был заключен договор, который не был проведен в жизнь, так как после смерти в 1877 г. Якуб-бека его государство охватила междоусобная борьба, а в 1878 г. Цинская империя восстановила свою власть в Синьцзяне. В результате своей поездки Куропаткин в «Военном сборнике» опубликовал «Очерки Кашгарии», вышедшие затем, в 1878 г., отдельным изданием. В книге дан историко-географический очерк и приведены сведения о современном состоянии вооруженных сил, промышленности и торговли Иеттишаара.

Важные материалы были собраны также о Кульджинском районе в период временного пребывания там русских войск в 1871–1881 гг. По предложению Пржевальского начальниками Южного и Северного участков Кульджинского района майором И.С. Герасимовым и подполковником Трепаловым был организован сбор статистических сведений о численности и составе местного населения, его основных занятиях, о степени развития промышленности, сельского хозяйства и торговли в этом крае (История отечественного востоковедения с середины XIX в. до 1917 г. М., 1997. С. 143–148).

Новый «восточный кризис», приведший к Русско-турецкой войне 1877-1878 гг., как и в 50-е гг., вновь сосредоточил внимание учреждений военного ведомства на проблемах ближневосточной политики. Впрочем, и во времена, когда главным объектом внешней политики России была Средняя Азия, в Военном министерстве не упускали из виду Ближний Восток.

Важное значение в связи с этим придавалось деятельности российского военного агента в Стамбуле, обязанного постоянно информировать непосредственно Главный штаб о состоянии турецких вооруженных сил и о военной политике султанского правительства. В 1856–1870 гг. этот пост занимал В.А. Франкини, впервые попавший в Турцию штабс-капитаном, а завершивший свое пребывание в Стамбуле генерал-майором. (Уже после Русско-турецкой 1877–1878 гг. войны Франкини был первым губернатором присоединенной к России Карской области.) В 1870 г. его сменил полковник Генеральною штаба А.С. Зеленый[115], остававшийся военным агентом в Стамбуле вплоть до начала войны. В своих донесениях, составивших затем не один десяток дел в Военно-ученом архиве, военные агенты отражали не только состояние турецких вооруженных сил, но и политику турецкого правительства на Балканах, в Закавказье, на Ближнем Востоке, влияние в Османской империи иностранных европейских государств, и, прежде всего, Англии, состояние турецкой экономики, развивающееся железнодорожное строительство и многие другие вопросы.

В связи с началом Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. появились печатные издания, призванные помочь русским офицерам и солдатам обрести некоторые навыки в турецком разговорном языке. Вот некоторые из них: Военный переводчик с русского языка на турецкий, болгарский и румынский. СПб., 1877 (изд. Военно-ученым комитетом Главного штаба); Краткий переводчик для русских в Турции. СПб., 1877; Путеводитель для разговора на турецком языке с изображением турецких слов русскими буквами. М., 1877 (сост. К.П. Зубковым, изд. в типографии Московского университета специально для действующей армии за Дунаем и в Малой Азии); Турецкий проводник для русского солдата. Слова и разговоры. Тифлис, 1877 (сост. майором В. Андреевичем). Предназначенные для широкого распространения в российских войсках, находившихся на турецкой территории, эти пособия оказались более полезными, чем аналогичные разговорники периода Крымской войны, почти не нашедшие практического применения.

3.4. Первый центральный орган разведки Морского министерства

Поражение в Крымской войне выявило недостатки в организации управления флотом, как в центре, так и в портах. Поэтому со второй половины 1850-х гг. со всей остротой встал вопрос о реорганизации морского ведомства, его центрального аппарата. Однако проводимая реорганизация, затянувшаяся на много лет, снимая одни проблемы, порождала другие, которые являлись препятствием в обеспечении эффективной деятельности морского министерства. Она началась с упразднения должностей и отдельных структурных частей, таких как должности генерал-интенданта и дежурного генерала, Военно-походной по флоту канцелярии и др. Департамент корабельных лесов был еще в 1853 г. передан в Министерство государственных имуществ.

С 1855 г. во главе морского управления был поставлен генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич в качестве главного начальника флота и морского ведомства на правах министра. При генерал-адмирале в помощь ему была сохранена должность «управляющего Морским министерством». Подобная искусственная структура — генерал-адмирал из членов Императорской фамилии— являлась серьезной помехой для централизованного управления флотом и не имела аналогов среди министерств России (просуществовала до 2 июня 1905 г.).

Под руководством великого князя Константина Николаевича и была подготовлена и проведена реформа управления флагом и морским ведомством. 27 января 1860 г. было утверждено и введено в действие на пять лет (действовало до 1867 г.) «Общее образование управления морским ведомством», предусматривавшее некоторую децентрализацию управления, самостоятельность и соответствующее расширение прав и ответственности местных властей, упрощение делопроизводства, сокращение центрального аппарата.

С 1 марта 1860 г. главным начальником флота и Морского министерства, управляющим последним на правах министра, стал генерал-адмирал, он же председатель Адмиралтейств-совета. Генерал-адмирал управлял непосредственно личным составом флота, строевой и распорядительной частью и передвижениями флота. Ему был подчинен и действовал под его руководством управляющий Морским министерством, непосредственно заведовавший хозяйственной частью морского ведомства.

Главный морской штаб был упразднен. В состав центральных органов управления флотом вошли Канцелярия Морского министерства, Морской генерал-аудиториат (высшее судебное учреждение морского ведомства), Инспекторский, Комиссариатский, Кораблестроительный и Гидрографический департаменты, Кораблестроительный технический и Морской ученый комитеты, Артиллерийское, Медицинское и Строительное управления, Казначейство, Архив и Типография.

В соответствии с Положением об «Общем образовании управления Морским ведомством» Морской ученый комитет теперь не просто «собирает… рассмотривает… издает…», а «следит за развитием мореходных и вспомогательных наук, необходимых для усовершенствования морских сил», а так же делит часть своих обязанностей с Кораблестроительным техническим комитетом, который отныне занимается тем, что: «…следит в России и за границей за всеми улучшениями по технической части кораблестроения и механики и заботиться о введении их в наших адмиралтействах и заводах» (ПСЗРИ. Собрание второе. Т. 35. № 35386, 27.01.1860. СПб., 1862). И работа комитета приносила определенные плоды.

Вот некоторые выдержки из докладов Корабельному техническому комитету офицеров морского ведомства России, посетивших Лондонскую всемирную выставку 1862 г. «Большие броненосные фрегаты с хорошими качествами начинают теперь составлять ядро флотов Англии, Франции и других государств, и построй-ка боевых судов без брони начинает вообще прекращаться», — докладывал некий «-ский» (Приложение № 1 к Морскому сборнику. Отчет о лондонской выставке 1862 г. по предметам кораблестроения, мореплавания и артиллерии. СПб., 1863. С. 4). «Нашему Морскому ведомству через своих постоянных агентов, живущих в Лондоне, весьма полезно приобрести подробные чертежи всего того, что от-носится, как до отливки снарядов, так и до их контроля при приеме заводов, в особенности снарядов цилиндро-конических», — писал все тот же корреспондент. «В мастерскую эту, считаемую секретною, мне позволили только заглянуть, не посвящая ни в какие подробности, — доносил штабс-капитан корпуса морской артиллерии Максимов, — через агентов наших, живущих в Лондоне, и об этом полезно бы приобрести положительные сведения» (речь шла о специальном покрытии наружной поверхности стволов стрелкового оружия. — Примеч. авт.) (там же. С. 6). Также к докладам прилагались подробные описания и чертежи, если представлялась возможность сделать таковые. Органы военно-морского управления на морских театрах включали штабы соединений — отдельных дивизий кораблей, эскадр, флотилий и впоследствии штабы объединений — штабы морских сил (флотов) на отдельных театрах.

В 1867 г. было произведено новое преобразование центральных учреждений морского ведомства (Приложение № 12). Положение об управлении морским ведомством, утвержденное 18 июня 1867 г. сроком на пять лет, фактически просуществовало до 1885 г. (с учетом уточнений и дополнений 1869 г.)

В соответствии с этим положением Генерал-адмирал «есть главный начальник флота и морского ведомства и Председатель Адмиралтейств-Совета». Управляющий Морским министерством, «получая от Генерал-адмирала указания насчет состава флота, плавания судов и состава морских команд», управлял Морским министерством на правах министра и являлся вице-председателем Адмиралтейств-Совета.

Взамен Кораблестроительного и Комиссариатского департаментов, Артиллерийского и Строительного управлений, Кораблестроительного технического и Морского ученого комитетов было создано высшее техническое учреждение флота — Морской технический комитет (МТК) с соответствующими специальными отделениями. Функции Морского ученого комитета были возложены на Ученое отделение Морского технического комитета. МТК ведал всеми военно-техническими вопросами по военно-морскому флагу. Морскому техническому комитету предоставлялись права, «дарованные Императорской Академией наук» «относительно приобретения за границей и ввоза в Россию географических и морских карт, планов, моделей, инструментов, книг, повременных изданий и т. п. ученых пособий»(ПСЗРИ. Собрание второе. Т. 42. № 44714,18.06.1867. СПб., 1868). При Морском техническом комитете состояли Комиссия артиллерийских опытов, библиотека и журнал «Морской сборник».

Однако только спустя два года — 26 мая 1869 г. — был «высочайше утвержден Наказ по управлению морским ведомством», в котором содержались «подробнейшие правила о распределении дел и обязанностей между управлениями и должностными лицами морского ведомства, о порядке делопроизводства и, вообще, о внутреннем устройстве сих управлений», были также внесены некоторые корректировки в структуру Морского министерства (Приложение № 13) (ПСЗРИ. Собрание второе. Т. 43. № 47127, 26.05.1869. СПб., 1870). Согласно Наказу, в Кораблестроительном отделении Морского технического комитета надлежало иметь: «чертежи строимых в иностранных флотах судов всех типов и сведения о всех усовершествованиях и нововведениях, предпринимаемых за границею по части кораблестроения».

Основным распорядительным органом морского ведомства стала Канцелярия Морского министерства, полномочия которой были существенно расширены. Так, в составе Канцелярии наряду с целым рядом отделений было создано Распорядительное отделение, в котором сосредоточивались:

«1). Дела политические, в отношении к морскому ведомству:

2). Дела по представительству морского ведомства.

3). Дела по преобразованию учебных заведений морского ведомства, или из-менепию существующих о них постановлений.

4). Составление общего годового отчета по морскому ведомству.

5). Собрание и разработка сведений, касающихся (выделено мной. — Примеч. авт.):

а) военно-морского значения судов нашего флота и

6) состояния морских сил других держав.

6). Составление предварительных соображений по программе плавания судов.

7). Дела по плаванию за границею эскадр и отдельных судову не относя-щихся до строевой части.

8). Командирование лиц морского ведомства за границу по делам, не касающимся строевой части, и распоряжения о назначении командируемым денежного довольствия по заграничному положению.

9). Дела о наградах…

10). Доклады Адмиралтейств-совету о назначении пособий…

11). Иностранная корреспонденция по всем частям Канцелярии.

12). Все прочие дела, по роду своему, не принадлежащие к ведению других Отделений Канцелярии…»

Только один перечень вопросов, подлежащих компетенции Распорядительного отделения Канцелярии Морского министерства, ставит под сомнение возможность их эффективного и оперативного решения немногочисленными сотрудниками отделения. Тем не менее Распорядительное отделение Канцелярии Морского ведомства (каким оно окончательно сформировалось к 1869 г.) следует рассматривать как первый центрального орган Морского министерства по организации и руководству сбором разведывательной информации по иностранным флотам.

К этому моменту зарубежные силы в военно-морской разведке уже существовали. К таким силам со второй половины 1850-х гг. относились агенты Морского министерства (впоследствии военно-морские агенты) при русских посольствах за рубежом, офицеры флота, направлявшиеся за границу для наблюдения за постройкой заказанных Россией кораблей и изучения опыта иностранных флотов, экипажи кораблей в составе оперативных соединений (эскадр) на зарубежных морских театрах, кораблей в отдельном плавании в научных экспедициях и на переходах на удаленные морские театры, а также кораблей-стационеров, то есть военных судов, постоянно находившихся на стоянке в каком-либо иностранном порту.

Институт военно-морских (морских) агентов был создан одновременно с созданием института военных агентов. Первоначально, как и в случае с военными агентами, сам термин «военно-морской агент» появляется не сразу, устойчивое применение этого слова начинается с 1888 г. А пока в официальных документах употребляется — «агент Морского министерства», позже — «морской агент». Что же касается задач, стоявших перед военно-морскими агентами, то к их окончательной формулировке в рамках единой Инструкции приступили только с 1888 г. взяв за образец «Инструкцию военным агентам (или лицам их заменящим)» 1880 г. Первоначально инструкции агентам Морского министерства были стандартны и индивидуальны, в том смысле, что были обращены к конкретному лицу с указанием страны предназначения. Эти инструкции были краткими и определяли ограниченный круг задач лишь в общих чертах — сбор сведений об усовершенствованиях по морской части. Складывалось такое впечатление, что в Морском министерстве не знали об «Инструкции агентам, направляемым за границу» 1856 г., разработанной в Военном министерстве, или не хотели знать. Согласно Военной энциклопедии, 1911 г. издания, военно-морским агентом назывался «прикомандированный к посольству в иностранном государстве морской офицер, назначаемый для доставления как морскому ведомству своей страны, так и посольству, сведений о вооруженных морских силах и средствах иностранных государств» (Военная энциклопедия. СПб., 1911. Т. 1. С. 128).

Император Александр I. Художник В.А. Голике

М.И. Барклай-де-Толли П.М. Волконский

А. Π. Тормасов П.П. Сухтелен

М. И. Платов Д. И. Давыдов

Аракчеев А. А. Ермолов А.П.

Ч. Ч. Валиханов Г.И. Невельской

Η.М. Пржевальский П.П. Семенов-Тян-Шанский

Император Николай I. Художник В.А. Голике

И.И. Дибич К.В. Нессельроде

И. Ф. Паскевич А. С. Меншиков

Первая встреча графа Паскевича-Эриванского с наследным персидским принцем Аббас-Мирзой (пятый справа — Грибоедов). Гравюра XIX в.

Граф И.Ф. Паскевич и персидский принц Аббас-Мирза за подписанием Туркманчайского мирного договора 10 февраля 1828 г. Гравюра XIX в.

Наваринское сражение 1827 г.: «Азов» атакует турецкий корабль. Гравюра XIX в.

Штурм крепости Карс войсками генерала И. Ф. Паскевича 23 июня 1828 г. Художник Я.И. Суходольский

А.М. Горчаков М. И. Драгомиров (1870-е гг.)

К.П. Кауфман Н.Н. Обручев

Μ. П. Лазарев

П.С. Нахимов

Малахов курган. Внутренний вид одной из батарей. Художник В. Тимм

Граф Η. Н. Муравьев-Амурский. Художник К.Е. Маковский

Взятые редута под Плевной. Гравюра XIX в.

М.Д. Скобелев под Шейновым. Гравюра XIX в.

Великий князь Николай Николаевич (Старший)

И. В. Гурко

В.Е. Путятин

Н.П. Игнатьев

Император Александр II. Художник К.Е. Маковский

Вступление русских войск в Софию. Гравюра XIX в.

Подписание условий перемирия в Адрианополе. 1878 г.

Подписание Сан-Стефанского мирного договора. Гравюра XIX в.

Берлинский конгресс 1878 г. Художник А. фон Вернер

Первым агентом Морского министерства при российских посольствах в Лондоне и Париже был назначен вице-адмирал В.Е. Путятин. 20 марта 1856 г., спустя два дня после подписания Парижского договора, генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич написал министру иностранных дел графу К.В. Нессельроде следующее: «..я признаю совершенно необходимым иметь при посольстве нашем в Лондоне способного, весьма образованного и весьма опытного морского офицера для доставления Морскому министерству подробных сведений о всех новейших улучшениях поморской части, подобно тому, как находится в Стокгольме контр-адмирал Глазенап. Желая назначить в эту должность в Лондоне вице-адмирала Путятина, я прошу ваше сиятельство, предварительно доклада мною об этом государю императору, уведомить меня, не изволите ли вы предвидеть к тому какого-либо препятствия» (АВПРИ. Ф. 155. Оп. 306. Д. 12. Л. 1 (1856). «…То же поручение, которое я желал бы дать ему (Путятину. — Примеч. авт.) в Лондоне, он мог бы с пользой для Морского министерства исполнять одновременно и во Франции и для сего жить в Париже, откуда посещать Лондон и порты французские и английские», — добавил Константин Николаевич в письме, отправленном в тот же день тому же адресату. 26 марта министр иностранных дел сообщил генерал-адмиралу, что, признавая кандидатуру Е.В. Путятина подходящей, он полагает нужным приостановить его назначение «до того времени, когда наши посольства возвратятся в Париж и Лондон» (там же. Л. 3 об.). 17 апреля Константин Николаевич, проинформировав К.В. Нессельроде о полученном «высочайшем соизволении», просил министра, когда он сочтет своевременным, войти по данному вопросу в сношения с правительствами Англии и Франции. В этом же письме генерал-адмирал, еще раз остановился на задачах, которые предстоит решать Путятину в командировке:«… следить… за всеми усовершенствованиями по морской части и неотлагательно сообщать Морскому министерству по сему предмету сведения, которые могут быть нам полезны, нисколько не касаясь собственно политических» (там же. Л. 4 об.). В письме от 8 июня 1856 г. директор Инспекторского департамента Морского министерства контр-адмирал Н.К. Краббе[116] сообщил Е.В. Путятину, что жалованье ему определено в 4 фунта стерлингов в сутки (1460 ф. ст. в год), а также предусмотрена выплата подъемных в размере 2000 червонцев. Наряду с этим было предоставлено право дважды в год представлять счета на приобретение «карт, планов, книг, рукописей, моделей, на платеж разным агентам и т. п.» (Емелин А.Ю. Военно-морские агенты России: эволюция института, его задач и методов. 1856–1918. Диссертация иа соискание ученой степени кандидата исторических наук. СПб., 2007. С. 33). Назначение Путятина было утверждено высочайшим повелением от 4 июля 1856 г., в том же документе было зафиксировано его жалованье и подъемные. Правда, в повелении не было указано, из каких средств надлежит выплачивать «издержки».

Итак, первым агентом Морского министерства в Великобритании и Франции был назначен вице-адмирал Путятин. Однако его деятельность на этом посту была прервана войной с Китаем, развязанной Англией и Францией, и создавшейся в связи с этим угрозой установления английского господства в Китае. Уже 21 января 1957 г. по срочному вызову он выехал в Петербург. 2 февраля 1857 г. последовало новое назначение — чрезвычайным посланником и полномочным министром в Китае. Ему предстояло добиться юридического закрепления за Россией левого берега Амура и получить от Китая те же льготы и привилегии, которые рассчитывали получить Англия и Франция, в случае своей победы на поле боя. К исполнению должности агента Морского министерства в Великобритании и Франции, которая все это время оставалась не занятой, Путятин вернулся лишь в 1858 г., проведя на ней после пребывания в Китае два года, вплоть до назначения 28 июня 1861 г. министром народного просвещения.

В июне 1856 г. лейтенанту А.А. Пещурову[117] было приказано состоять при Е.В. Путятине в его заграничной командировке в качестве адъютанта. Вся предыдущая служба лейтенанта прошла под непосредственным начальством Путятина — плавания на фрегатах «Паллада» и «Диана», шхуне «Хеда», нахождение в должности его адъютанта в бытность последнего начальником штаба Кронштадтского военного губернатора. А 26 февраля 1857 г. вышел приказ о назначении лейтенанта Пещурова агентом по заказам Морского министерства в Великобританию и Францию. В 1858 г. Пещуров вместе с Путятиным находился иа Дальнем Востоке, затем лейтенант вернулся в Европу. Проживая в Лондоне, Пещуров до апреля 1860 г. вел дела, касавшиеся заказов морского министерства в Англии. Кроме Пещурова, в Англию распоряжением генерал-адмирала был временно — до весны 1857 г. — командирован поручик корпуса корабельных инженеров Зарубин 2-й (Емелин А.Ю. Указ. соч. С. 35–36).

Вслед за назначением вице-адмирала Е.В. Путятина агентом Морского министерства в Великобританию и Францию в 1858 г. в Швецию, Данию и Голландию был назначен капитан 1-го ранга Н.А. Лобанов-Ростовский. Выбор, сделанный в Петербурге, был логичным: перечисленные державы располагали высокоразвитой индустрией и крупнейшими в мире флотами, а Великобритания, Франция и Швеция представляли интерес и как возможные противники России в случае войны на Балтике. Главной обязанностью агентов, наряду с получением информации о технических новинках, была деятельность по исполнению заказов для русского флота. Лобанов-Ростовский находился в должности только до 1861 г., после чего преемник так и не был назначен.

В 1863—1867 гг. агентом Морского министерства при российских посольствах в Лондоне и Париже был контр-адмирал Г.И. Бугаков.

Григорий Иванович Бутаков родился 27 сентября 1820 г. в Риге. Сын вице-адмирала И.Н. Бутакова, из дворянского рода, известного с XVII в. Образование получил в Морском кадетском корпусе и в январе 1835 г. благодаря блестящим успехам в учебе произведен в гардемарины. После плавания в Балтийском море в 1836–1837 гг. в декабре 1837 г. получил чин мичмана и назначен на Черноморский флот. Здесь его зачислили в 3-й флотский экипаж и назначили на линейный корабль «Силистрия» флаг-офицером к адмиралу М.П. Лазареву. За участие в высадке десанта 12–14 мая 1838 г. в районе Туапсе мичман Бутаков был награжден орденом Св. Анны 4-й степени, а за находчивость и храбрость, проявленные в бою с горцами 31 мая этого же года, — орденом Св. Станислава 4-й степени с мечами. Осенью, после окончания боевых действий в районе Туапсе—21 сентября 1838 г., — Бутаков получил назначение на шхуну «Ласточка». На этом судне Бутаков плавал до августа 1840 г. Затем около двух лет он служил на фрегате «Флора» под командованием В.И. Истомина. Осенью 1842 г. его назначили старшим офицером на шхуну «Вестник», которая готовилась к походу в Средиземное море. За четыре с половиной месяца плавания Бутаков побывал в Неаполе, Ливорно, на Мальте, в Риме. В апреле 1843 г. получил чин лейтенанта, продолжал плавать в Черном и Средиземном морях. Осенью 1846 г. Бутаков был назначен командиром тендера «Поспешный» (парусное судно водоизмещением до 200 т). Командование тендером было делом нелегким. «Такой куттер, а по нашему тендер, — писал в своей первой статье, напечатанной в “Морском сборнике”, Г.И. Бутаков, — должен быть боек, ловок и легок, как мысль: вечно готовый пуститься к указанной цели, обреченный на всегдашнюю деятельность, даже в минуты отдыха в море он обязан быть настороже и по первому знаку вспорхнуть, как птица. Разделавшись с портом, тендер выходит на рейд, но не для того, чтобы красоваться, как яхта, или ожидать посетителей, не стоять ради эффекта (его могут даже и не заметить), — а для того, чтобы быть готовым ежеминутно сорваться с цепи и лететь, куда толкнет его воля начальника». В 1847—1850 гг., командуя тендером «Поспешный», занимался гидрографическими работами и описанием русского побережья Черного моря. Это был очень тяжелый труд, требовавший огромного напряжения сил, так как тендеры — маленькие суда — не имели необходимого для выполнения описных работ оборудования. В течение трех лет, которые ушли на производство описи русского побережья Черного моря, Бутаков в совершенстве изучил все особенности своего судна. В сентябрьском номере «Морского сборника» за 1849 год в статье «Несколько слов о тендерах и управлении ими» Бутаков решает ряд весьма важных практических вопросов, касающихся устройства корабля и его маневренных качеств, организации службы и быта личного состава. Он подробно рассказывает о том, как можно добиться постановки парусов в 3—З½ минуты, т. е. в рекордно минимальный срок, как делать на тендере повороты в любую погоду, и о других своих наблюдениях. В начале лета 1850 г. было получено долгожданное разрешение на обследование берегов Малой Азии и Румелии. В конце августа 1850 г. тендеры «Поспешный» и «Скорый» (командир лейтенант И.А. Шестаков) и сопутствующие им турецкие бриги «Неир Зефер» и «Ахтер» направились из устья Дуная в Босфор. Опись берегов Черного моря была завершена. 10 сентября 1850 г. тендеры благополучно возвратились в Севастополь. За отличное выполнение описных работ их командиры были произведены в капитан-лейтенанты и награждены орденами Св. Анны 3-й степени, а по завершении составления лоции — бриллиантовыми перстнями. Составленная Бутаковым и Шестаковым «Лоция Черного моря с 36-ю литографированными планами портов» вышла в свет в 1851 г. и стала единственным пособием для плавания по Черному морю.

Впервые Бутаков появился в Англии в 1851 г., когда был командирован для перевода в Николаев закупленного буксирного парохода «Дунай», командиром которого он был назначен. Только к 17 сентября ему удалось провести на Темзе первое испытание «Дуная». Средний ход парохода был удовлетворительным — 10,5 узла, но Бутакова весьма беспокоило то обстоятельство, что судно имело большую осадку. Однако, несмотря на обнаруженные недостатки, ему было приказано немедленно принять «Дунай» и возвращаться на родину. 22 ноября 1851 г.

Бутаков привел пароход в Николаев. К этому времени относится изобретение Григорием Ивановичем компаса с наклонной стрелкой. Особенность устройства компаса Бутакова состояла в том, что в нем картушка в любых условиях сохраняла горизонтальное положение, а магнитная стрелка, связанная с ней, могла под воздействием сил земного магнетизма наклоняться. У такого компаса магнитная стрелка «рыскала» значительно меньше, а, следовательно, пользоваться им было гораздо удобнее. Спустя год — 3 декабря 1852 г. — он был назначен командиром пароходофрегата «Владимир», лучшего парового корабля Черноморского флота. В феврале — мае 1853 г. в составе чрезвычайного посольства находился в Константинополе.

Участник Крымской (Восточной) войны 1853–1856 гг. 5 ноября 1853 г., командуя «Владимиром», захватил турецкий пароход «Перваз-Бахри». В этом, первом в истории, бою между двумя паровыми кораблями Бутаков показал, как надо сочетать маневр с артиллерийским огнем. То был превосходный образец умелого использования тактических свойств парового корабля (и прежде всего его высокой маневренности) в целях достижения наибольшей эффективности огня корабельной артиллерии. Установив, что у неприятельского парохода на корме нет орудий, Бутаков, используя превосходство в скорости хода, намеренно избегал бортового огня противника. Идя почти в кильватер турецкому пароходу, Бутаков вел по нему огонь из носовых орудий. За эту блестящую победу Бутаков был награжден орденом Св. Георгия 4-й степени и 38 тысячами рублей призовых денег. «Перваз-Бахри» был поставлен на ремонт и переименован в «Корнилов». Впоследствии участвовал в крейсерских операциях. 18 ноября 1853 г. он находился на борту флагманского пароходофрегата «Одесса» (находился под флагом вице-адмирала Корнилова), который вместе с пароходами «Крым» и «Херсонес» вышел на помощь эскадре Нахимова, принявшего Синопское сражение. Пароходы пришли, когда жестокий бой, продолжавшийся три часа, подходил уже к концу. В декабре 1853 г. произведен в капитаны 2-го ранга. В 1854–1855 гг. — участник обороны Севастополя. Паровые суда широко использовались командованием во время обороны города: они обстреливали неприятельские позиции и батареи, перевозили войска и раненых, буксировали баржи, доставляли в город и на Корабельную сторону фашины и туры, необходимые для возведения новых укреплений и для исправления старых, и т. д. Приказом Корнилова от 21 сентября 1854 г. охрана с моря 1-го и 2-го бастионов и Малахова кургана, находящихся на левом фланге оборонительной линии Южной стороны на берегу Севастопольского рейда, была возложена на пароходофрегаты «Владимир» и «Крым», действовавшие под общим командованием Г.И. Бутакова. Артиллерия этих судов, стоявших в Киленбалочной бухте, должна была обстреливать находившиеся в пределах ее досягаемости высоты, занятые противником. Меткий огонь «Владимира» мешал неприятелю сооружать на горе против Киленбалочной бухты так называемую пятиглавую (состоявшую из пяти амбразур) батарею для действий против Малахова кургана. Матросы пароходофрегата шутили: «пятиглазка» окривела и превратилась в одноглазого «циклопа». В тяжелых условиях осады команды русских пароходофрегатов доказали возможность исправления судов в ходе боевых действий. Так, во время бомбардировки Севастополя противником 5 октября 1854 г. пароходофрегат «Владимир» получил подводную пробоину, через которую в корабль стала поступать вода. Эта критическая ситуация не повлекла за собой прекращение обстрела неприятельских позиций кораблем, которым командовал капитана 2-го ранга Бутаков. За борт были опущены водолазы, которые заделали пробоину. В июне 1855 г. Бутаков обратился с просьбой к Нахимову послать его на какую-нибудь батарею, заявив ему, что в такой критический для обороны города момент он не может оставаться на пароходе, «менее опасном и менее трудном физически». Эту просьбу адмирал Нахимов категорически отказался удовлетворить, указав, что его — Бутакова — следует сохранить для будущего флота. За активную помощь корабельной артиллерией защитникам Малахова кургана Григорий Иванович Бутаков 27 июля 1855 г. был награжден золотой саблей с надписью «За храбрость». Несмотря на героизм защитников, удержать Малахов курган не удалось. Вечером

27 августа начался общий отход русских войск. Пароходы и все имевшиеся в наличии шлюпки беспрерывно перевозили на Северную сторону войска и различные грузы. «Владимир» в эту ночь перевез в два рейса 2490 человек. В ночь на

28 августа были затоплены последние парусные суда Черноморского флота. В ночь на 31 августа капитан 1-го ранга Бутаков получил приказ затопить все пароходы. В час ночи все команды кораблей свезли на берег, а в 3 часа по условному сигналу все пароходы подожгли, открыв предварительно кингстоны. За участие в обороне Севастополя награжден орденами Св. Анны 2-й степени с мечами и Св. Владимира 4-й степени с бантом.

26 августа 1856 г. Григорий Иванович Бутаков был назначен главным командиром Черноморскою флота и военным губернатором Николаева и Севастополя.

В это же время он был произведен в контр-адмиралы с зачислением в Свиту Е.И.В. В феврале 1860 г. переведен на Балтийский флот с назначением начальником практической эскадры винтовых кораблей — винтовых канонерских лодок в количестве 41 единицы. В сентябре 1862 г. участвует в производстве опытов по использованию миноносного тарана канонерской лодки «Опыт», построенной в 1861 г. в С.-Петербурге и являвшейся первым бронированным кораблем в России, положившим начало развитию отечественного броненосного флота. Небольшая канонерская лодка «Опыт» была целиком построена из металла. Единственное орудие размещалось на носу за бронированным укрытием — бруствером, сделанным из 114-мм железной брони, изготовленной на кронштадтских заводах.

9 октября 1862 г. контр-адмирал Бутаков был послан в командировку в Англию. Здесь он познакомился со строительством военных кораблей с башенными орудийными установками, позволяющими вести артиллерийский огонь независимо от курса стреляющего корабля и его положения по отношению к кораблю противника. Познакомился Бутаков и с новыми системами артиллерийских орудий, изготавливавшихся на заводах Армстронга.

В начале 1863 г. Григорий Иванович возвратился из заграничной командировки и вскоре (16 апреля) был назначен агентом Морского министерства при российских посольствах в Лондоне и Париже (с основным местом пребывания во французской столице). Несмотря на то, что правительством России было принято принципиальное решение о возрождении флота на русских заводах силами отечественных специалистов, для ускорения освоения зарубежного опыта первый броненосный корабль был заказан в Англии. В 1862 г. Темзенский завод в Лондоне получил заказ на строительство броненосной батареи «Первенец», имевшей водоизмещение около 3300 т. Корпус «Первенца» был обшит броней толщиной 112 мм, на нем было установлено 26 гладкоствольных орудий (152 и 200 мм), расположенных по бортам. Кроме того, в носовой части был устроен таран. В Англию были направлены инженеры, техники, мастера для наблюдения за строительством и приобретением необходимого опыта в области железного судостроения. Координация всей этой работы легла на плечи русского военно-морского агента. Энергичная деятельность контр-адмирала Бутакова, связанная с броненосным судостроением, довольно быстро стала вызывать недовольство русскою чрезвычайного и полномочного посланника в Лондоне Ф.И. Бруннова, который считал производимые военно-морским агентом технические заказы слишком расточительными. Бруннов несколько раз докладывал об этом министру иностранных дел А.М. Горчакову, который в свою очередь адресовал жалобы посла в Морское министерство. 8 июля 1863 г. управляющий Морским министерством адмирал Н.К. Краббе в своем письме посланнику в Лондоне постарался разъяснить позицию руководителей флота в области заграничных заказов, в частности связанных со строительством броненосцев. «…Со времени вступления моего в управление Морским министерством (с апреля 1860 г. — Примеч. авт.)—писал адмирал Краббе, — я неуклонно стремлюсь к прекращению выписки из заграницы предметов, нужных в морском деле, чтобы избегнуть зависимости от заграничной промышленности; но, к со-жалению, новость броненосного судостроения и младенческое состояние наших заводов в России по железному производству и изготовлению машин на этот только раз вынудили сделать несколько значительных и совершенно необходимых заказов в Англии, которые в настоящее время, когда на поспешном сооружении броненосного флота основана возможность защиты Кронштадта и самой столицы, приобрели важность и значение» (Смирнов В.Г. Указ. соч. 131–132). Далее Н.К. Краббе отмечал, что представителям Морского министерства в Англии, имея в виду в первую очередь Г.И. Бутакова, «даны обширные полномочия относительно принятия мер, чтобы сделанные заказы были выполнены как можно скорее». Адмирал указывал, что «из полученных от них сведений видно, что исполнение по многим заказам замедлилось и от хода политических событий будет зависеть, возможно ли дальнейшее в сем отношении ожидание». Повторялась ситуация с постройкой на английских верфях кораблей по заказам России накануне Крымской войны. По сути, в 1863 г. Г.И. Бутаков, как и все сотрудники русского посольства в Лондоне, оказались «во вражеском окружении». Это было связано с ухудшением российско-английских отношений в связи с «польским вопросом».

В полночь с 10 на 11 января 1863 г. в Польше началось восстание, с подавлением которого российское правительство испытывало затруднения. Общественное мнение Англии и Франции, а вслед за ним и правительства этих государств заняли откровенно антирусскую позицию. В условиях, когда весьма вероятным представлялось вооруженное столкновение с Англией и Францией, Россия нашла союзника за океаном в лице Северо-Американских Соединенных Штатов. Петербург, в отличие от своих потенциальных противников, оказывал дипломатическую поддержку Северу в борьбе против Юга в Гражданской войне 1861–1865 гг. На этом фоне правительство России по рекомендации управляющего Морским министерством адмирала Н.К. Краббе направило в Северную Америку две крейсерские эскадры. 13 сентября 1863 г. в Нью-Йорк прибыли два фрегата под командованием контр-адмирала С.С. Лесовского[118]. До конца месяца русская эскадра была усилена еще двумя корветами и одним клипером. 1 октября 1863 г. четыре корвета и один клипер под командованием контр-адмирала А.А. Попова пришли в Сан-Франциско. С этих позиций, опираясь на поддержку Северных Штатов, русские паровые корабли могли угрожать морским коммуникациям Англии и Франции в Атлантическом и Тихом океанах в случае нападения этих государств на Россию. Военное значение этих возможных операций не стоило преувеличивать, речь шла только об угрозе торговым перевозкам, но и эта угроза воспринималась достаточно серьезно. Антирусская коалиция не была сформирована ни в 1863, ни в 1864 г. Ни Франция, ни Англия, ни Австрия оказались не готовы заходить в своей поддержке Польше за пределы дипломатических демаршей. Спустя год крейсерские эскадры благополучно вернулись в Россию.

Поскольку в 1863 г. война России с Великобританией казалась неизбежной, Морское министерство, опасаясь ареста, если не конфискации, строившихся на английских верфях русских судов, решило ускорить отправку броненосной батареи «Первенец» в Кронштадт. Несмотря на препятствия, чинимые английской стороной, контр-адмиралу Бутакову удалось добиться отправки броненосного корабля в Россию. Однако в самом начале своего пути «Первенец», сильно рыская при свежем ветре, ударил английское госпитальное судно. Военно-морскому агенту стоило больших усилий уладить этот инцидент (Смирнов В.Г. Указ. соч. С. 133).

Осенью 1864 г. Григорий Иванович переехал в Ниццу и, живя здесь, побывал в южных французских портах. Он ознакомился с новым типом французских военных судов. Это были «блиндированные разборные лодки малого углубления и большой боевой силы», состоявшие каждая из семнадцати отдельных отсеков, легко перевозимых на транспортах и по железным дорогам. «Эти лодки можно построить, — доносил Бутаков управляющему Морским министерством, — бесчисленное множество в самый короткий срок, ибо самые ничтожные котельные заведения могут предпринять их постройку. Французы могут послать их в Кельн для действий по Рейну или перевезти на любую реку в Европе, где будет театр войны. В Китае и Кохинхине у французов много разборных канонерских лодок, доставленных на транспортах и собранных на месте… Мы можем строить их по Волге или Каме и в данный момент перевезти на Дон и в Керчь… или же доставить на Ладожское озеро или в Неву по каналам, на барках, и в Ригу по железной дороге…» (Лурье А, Маринин А. Указ. соч. С. 101–114.

Познакомился Бутаков и с французской подводной лодкой-тараном «Ле Плон-жер», проходившей в то время испытания. Это было стальное судно сигарообразной формы, длиною 44 метра, водоизмещением в 460 тонн, способное двигаться в подводном положении со скоростью 4 узла. В носовой части лодка имела шпирон, к концу которого была прикреплена коробка с пороховым зарядом. Предполагалось, что «Ле Плонжер» ударит корабль противника тараном и оставит шпирон в его днище, после чего отойдет задним ходом, выпуская проволоку, которая соединяет пороховой заряд с гальванической батареей, находившейся внутри лодки. Подрыв заряда (и корабля) должен был производиться после отхода подводной лодки на безопасное расстояние. Эффективность «Ле Плонжер» была весьма невелика, особенно против кораблей со стальным корпусом. Выяснив обстоятельства применения французской подводной лодки-тарана, Бутаков высказал мнение, что противодействовать ей можно с помощью применения больших неводов (в сущности, противолодочных сетей) (там же).

В середине февраля 1865 г. в Лондоне состоялась встреча Г.И. Бутакова с американским ученым и моряком М.Ф. Мори, находившимся в Англии в качестве агента Конфедерации с целью приобретения кораблей и вооружения для Южных штатов. Личность Мори была давно известна и в Морском министерстве России, включая генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича. Безусловно, ранее слышал о нем и Г.И. Бутаков. Мори рассказал контр-адмиралу, что более года занимается весьма важным вопросом: разработкой подводных и подземных мин и их «воспламенением» — подрывом. Американец сообщил, что в этой области «достиг значительных усовершенствований» и перед возвращением «на театр войны» (в Америку), где сконструированные им мины употребляются «в первоначальном своем виде», хотел бы отблагодарить генерал-адмирала российского флота, который в начале Гражданской войны предлагал ему переехать в Россию. Благодарность Мори заключалась в том, что он готов был передать все результаты своих исследований в минном деле, если великий князь Константин Николаевич пришлет в Лондон специалиста по «гальванерной части». Мори предложил русскому правительству купить у него «секрет», суть которого состояла в том, что он позволял минам воспламеняться лишь тогда, когда неприятельское судно будет находиться в районе их действия. В дальнейшем этот «секрет» на продажу конкретизировался и стал звучать, как изобретение «посредством которого подводная мина не может лопнуть иначе как, когда судно находится в пределах ее действия, днем или ночью, лишь бы судно было видимо (visible), и посредством которого можно узнать, не случилось ли чего с миною или проволокою, когда они положены в свое место, и также удостовериться, в чем именно состоит повреждение». Сумма вознаграждения за «секрет» не была озвучена (Смирнов В.Г. Указ, соч. С. 134–135). При этом американский ученый выдвинул несколько условий: сведения, передаваемые им, не должны стать известны врагам «его родины», т. е. «северянам», более того, сведения эти не должны быть опубликованы или стать предметом «публичных ученых рассуждений». Изобретатель был уверен в том, что ему удалось достигнуть «многих усовершенствований в способах применения электичества наудобнейшим для военных целей образом». В присутствии русского агента Морского министерства Мори провел ряд опытов, убедивших Бутакова, «нс совсем незнакомого с этим делом», в целесообразности направления в Англию специалиста по минному оружию, который в случае приезда смог бы не только перенять все наработки американского ученого, но и заказать через него необходимый инструментарий. В письме от 19 февраля 1865 п, адресованном управляющему Морским министерством адмиралу Н.К. Краббе, Г.И. Бутаков отметил, что считает весьма важным делом безотлагательный приезд в Лондон специалиста-минера, знающего английский язык. Срочность была связана с тем, что Мори собирался на время покинуть Англию и отправиться в Америку. Бутаков предупреждал, что приезд специалиста-минера в Лондон должен быть «негласным», поскольку за Мори следили «шпионы северян». К своему письму военно-морской агент при-дожил описание четырех опытов, которые в его присутствии провел Мори.

Предложение американца повлекло за собой длительную переписку, продолжавшуюся больше года, втягивание в процесс изучения этого предложения многих людей из разных ведомств как в Российской империи, так и в Великобритании. Через неделю письмо Бугакова былоо получено в Морском министерстве. Ознакомившись с донесением агента Морского министерства, адмирал Н.К. Краббе счел необходимым переправить его военному министру Д.А. Милютину. В Главном инженерном управлении Военного министерства описание опытов Мори было тщательно изучено. 3 марта 1865 г. военный министр направил управляющему Морским министерством ответное письмо, в котором, в частности, указал на то, что «некоторые из указываемых… усовершенствований… оказались уже известными у нас, по некоторым же другим и, в особенности по опыту, упомянутому под № 4, нельзя сделать никакого положительного суждения, не имея оттом более определительных суждений». Далее Д.А. Милютин отметил, что хотя и имеется подходящий офицер, но он не сможет выехать в Лондон до отъезда Мори в Америку. В этой связи Милютин предложил Краббе ограничиться «телеграфным сношением» с Бутаковым, в котором, пользуясь нахождением изобретателя в Англии, следовало предписать контр-адмиралу заказать мастерам, которые работали с Мори, «все его инструменты с усовершенствованиями», а также просить Мори составить краткую инструкцию по использованию его приборов. Но в марте 1865 г. Бутаков находился во Франции и к выполнению указаний из Петербурга приступил находившийся в его распоряжении капитан 2-го ранга А.Е. Кроуи[119]. В ходе встреч с американским ученым Кроун получил от него два немаловажных документа. Один из них являлся печатным отчетом комиссии Военного министерства Великобритании, изучившей в 1860 г. вопрос применения электричества в военных целях. Другой документ оказался рукописным. Это был рапорт австрийского инженера Эбнера своему правительству о подводных минах. Оба этих документа были отправлены в Морское министерство. 20 апреля Мори покинул Англию, распорядившись в его отсутствие все дела вести с его представителем — профессором Холмсом. В конце мая Милютин сообщил в Морское министерство о готовности послать в Англию офицера-сапера, специалиста минного дела, который может ознакомиться с сущностью секретного предложения Мори. В случае если оно окажется заслуживающим внимания, то русское правительство готово было войти с изобретателем «в соглашение о вознаграждении» за информацию о «секрете», который будет держаться «в совершенной тайне». Таким офицером явился штабс-капитан И.С. Черииловский-Сокол, прибывший в Лондон в августе месяце. События, происходившие в Лондоне с середины августа до середины сентября 1865 г. с участием Кроуна, Холмса и Чсрниловского-Сокола, остаются под покровом тайны. Известно лишь одно, что Черниловский-Сокол был «послан на короткое время с приказанием принять секрет без всяких условий и быть как можно осторожнее», по-английски он, как выяснилось вскоре, не говорил и 30 сентября 1815 г. вернулся в Петербург, где узнал о том, что месяц назад был произведен в капитаны. Впоследствии профессор Холмс передал капитану 2-го ранга Кроуну тетрадь, содержавшую «целый трактат о подводных минах». Посчитав, что трактат служит «неизбежным дополнением» к тем сведениям, которые были сообщены Черниловскому, Бутаков счел иеобходи-мым отправить полученную тетрадь в Петербург. В конце января 1866 г. адмирал Н.К. Краббе переслал тетрадь Холмса военному министру Д.А. Милютину. Для рассмотрения предложений М.Ф. Мори, относящихся к подводным минам, был учрежден Особый комитет, в который вошли представители Морского министерства и Главного инженерного управления военного ведомства, в числе которых был и капитан И.С. Черниловский-Сокол. Особый комитет в начале апреля 1866 г. подготовил свое заключение. В части разработок Мори отмечалось следующее: «Ввиду всего, что выработано у нас не только относительно подводных мин, но и вообще, относительно воспламенения пороховых зарядов, ни одно из сделанных предложений не может быть применимо к практике и всякое дальнейшее исследование этих предложений будет совершенно бесполезно». Отдельный «приговор» был вынесен и «трактату Холмса». Было отмечено, что профессор только систематизировал предложения Мори и разработал их в научном отношении, но все его изменения и улучшения «не составляют ничего особенно существенного», сохраняя в то же время недостатки изобретений Мори и делая систему обороны подводными минами крайне сложной и едва ли практически применимой в воен-ное время. 11 июня 1866 г. адмирал Н.К. Краббе отправил в Лондон Г.И. Бутакову замечания Особого комитета. Управляющий Морским министерством просил военно-морского агента поблагодарить М.Ф. Мори, уже вернувшегося в Англию, «за постоянную его преданность, которую Правительство наше вполне ценит, и выразить сожаление, что мы не можем воспользоваться дружественными и бескорыстными предложениями» (там же. С. 134–154).

В октябре 1866 г. Г.И. Бутаков получил чин вице-адмирала. 6 февраля 1867 г. он был избран президентом международной комиссии экспертов морского отдела Всемирной выставки в Париже.

17 июня 1867 г. Бутаков назначен начальником практической броненосной эскадры Балтийского флота, которой командовал в течение 11 лет. С 1878 г. состоял начальником береговой и морской обороны крепости Свеаборг, произведен в адмиралы. В сентябре 1878 г. был отстранен от дела, которому отдал все свои знания, всю жизнь. Высокопоставленные чиновники из Морского министерства постарались избавиться от «беспокойного адмирала». Г.И. Бутаков тем не менее, продолжал разрабатывать вопросы совершенствования боевой техники и тактического мастерства русских моряков. В 1879–1880 гг. он разработал и организовал новый вид тактической подготовки офицеров флота — военно-морскую игру. Такие игры способствовали не только уяснению тактических приемов морского боя, но и теоретическому разрешению многих вопросов морского дела. Они проводились обычно еженедельно зимой в Петербурге под руководством Бутакова в собрании Технического общества.

Более двух лет адмирал Бутаков оставался не у дел. Но вот в начале 1881 г. ему предложили ответственный пост — главного командира С.-Петербургского порта, который он занимал до 1882 г.

В марте адмирал Г.И. Бутаков назначен членом Государственного совета. Участвовал в работе нескольких комиссий по преобразованию флота. Автор ряда работ по военно-морскому искусству, положивших начало теории броненосной тактики. За выдающийся научный труд «Новые основания пароходной тактики» (СПб., 1863) удостоен полной Демидовской премии Петербургской академии наук. Кавалер ряда высших российских орденов: Св. Святослава 1-й степени (1861), Св. Анны 1 — й степени (1863), Св. Владимира 2-й степени (1871), Белого Орла (1874), Св. Александра Невского (1877). Скоропостижно скончался (31.05.1882) на 62-м году жизни, переезжая Неву на ялике. Похоронен на Никольском кладбище Александро-Невской лавры. £го именем названы несколько географических пунктов.

По отзывам современников, с виду угрюмый и молчаливый, Григорий Иванович Бутаков умел одобрить в критическую минуту, сказать несколько теплых слов, которые запоминались навсегда. Характера он был невозмутимого, спокойного и серьезного. Отлично образованный, он обладал замечательной способностью к изучению иностранных языков (знал многие европейские языки), а также к техническим знаниям и исследованиям. В должности подчиненного он являл собою пример образцового исполнения долга. В качестве начальника он был учителем и воспитателем целого поколения русских морских офицеров (Лурье А., Маринин А. Указ. соч. С. 15—175; Федорченко В.И. Императорский Дом. Выдающиеся сановники: Энциклопедия биографий. Т. 1. М., 2000. С. 172; Смирнов В.Г. Указ, соч. 131–155).

В 1867 г. на замену Г.И. Бутакова прибыл контр-адмирал И.Ф. Лихачев[120], который находился в должности агента Морского министерства в Великобритании и Франции до 1883 г. Вопрос о ненормальности положения, когда агент Морского министерства решал задачи, относившиеся к своей компетенции, из Парижа при крайне ограниченной свободе для маневра подчиненного ему агента по заказам морского ведомства в Лондоне, поднимался неоднократно. Так, в 1875 г. с заграничной инспекционной поездкой в Европе находился директор канцелярии Морского министерства тайный советник К. А. Манн (с 10.1866 по 31.12.1874). Он отметил вредившую делу излишнюю зависимость представителя Морского министерства в Лондоне от своего непосредственного начальника, находившегося в Париже, фактическим помощником которою он являлся. Все заказы в Англии проводились через Париж, что подрывало авторитет в глазах официальных и деловых кругов Великобритании агента по заказам Морского министерства капитана 1-го ранга Н.В. Копытова[121], постоянно находившегося в Лондоне, и существенно снижало эффективность его деятельности. Более того, тайный советник Манн подчеркивал, что имеющиеся позиции Морского министерства в Англии используются далеко не в полной мере. В этой связи директор канцелярии отмечал следующее: «Наши морские интересы преимущественно сосредотачиваются в Англии, а капитан 1 ранга Копытов принадлежит к числу тех офицеров флота, которые не только умеют наблюдать, но которые умеют при нужде дать хороший совет. При теперешнем положении вещей агентство в Лондоне не вполне пользуется заказами морского ведомства, чтобы отворять себе двери заводов и отворять их для тех молодых людей, которых Морское министерство посылает учиться в Англию или изучать тот или другой вопрос в частности, а подобное изучение или ознакамление с той или другой частью производства на английских заводах — одна из главных целей министерства при заказах предметов за границей» (Емелин А.Ю. Указ. соч. С. 36–37).

Однако при этом К.А. Манн полагал, что разделять должность агента во Франции и Великобритании не следует, надо лишь предоставить представителю Морского министерства в Лондоне большую самостоятельность. Управляющий Морским министерством адмирал Н.К. Краббе не признал нужным что-либо менять. Очевидно, что и К.А. Манн, и Н.К. Краббе, каждый по-своему, думали и действовали с оглядкой на непростой характер вице-адмирала И.Ф. Лихачева. Лишь когда в 1883 г. последний вышел в отставку, наряду с должностью агента Морского министерства во Франции ввели должность агента Морского министерства в Великобритании.

Существенный импульс для активизации сотрудничества между Ссверо-Американскими Соединенными Штатами и Россией в военно-морской сфере дала Крымская война. 50-е гг. XIX в. были временем серьезного интереса российских властей к бассейну реки Амур. Для освоения этого региона требовались суда особого типа (с низкой осадкой, приспособленных к плаванию по морю и мелководному Амурскому лиману), которые и пополнили впоследствии Сибирскую флотилию. «Морское министерство, не имея более возможности отправлять суда отсюда к устьям Амура, послало двух офицеров в Америку, чтобы купить там два винтовых корвета и под американским флагом провести их к Амуру. Удачное исполнение этого важного поручения значительно усилит наши способы в том краю, которому предстоит огромная будущность», — докладывал генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич Александру II и заявлял о «необходимости, немедленно по заключении мира, отправить… несколько офицеров в Америку, чтобы, не щадя издержек, купить там несколько пароходов» (Краткий отчет по морскому министерству за 1853–1854 гг. СПб., 1855. С. 17–18/ В 1855 г. в Америку были командированы капитан 1-го ранга П.В. Казакевич и капитан-лейтенант Г.А. Кроун с целью заказа пароходов и технического оборудования для Дальнего Востока. Оба выехали не под своими фамилиями с закрытием принадлежности к российскому флоту. Так, Кроун был направлен в Северную Америку по документам «купца Локотникова» (Чертопруд С.В. Российские адмиралы. Биографический словарь. М., 2004. С. 158). Всего из 12 судов, плававших по Амуру в 1860 г., четыре были построены в Северной Америке.

В 1856 г. в Америку для постройки 90-пушечного корабля «Императрица Мария» была направлена группа офицеров под руководством капитана 1-го ранга И.А. Шестакова. Правда, весной 1857 г., после доклада великого князя Константина Николаевича, Александр II принял решение вместо 90-пушечного корабля заказать 70-пушечный фрегат и назвать его «Генерал-адмирал» (Смирнов В.Г. Указ. соч. С. 59).

В донесении посланнику России в США Э.А. Стеклю от 21 марта 1857 г. Шестаков сформулировал задачи, которые должны были решать командируемые за океан моряки: «Предмет посылки офицеров за границу не ограничивается только той частию, которою они занимаются в России; все вообще полезное для нашего края подлежит их вниманию и должно быть представлено на усмотрение правительства с возможными подробностями» (Носков В.В. Внешняя политика США на рубеже XIX–XX вв. в донесениях военно-морских агентов России в Вашингтоне // Россия и Америка в XIX веке. Электронный журнал. № 1. 2007). Такое широкое понимание своих задач было характерно для большинства офицеров русского флота, направлявшихся впоследствии в Америку.

Интерес морского ведомства России к американскому опыту усилился в годы Гражданской войны. С 1862 по 1864 г. в САСШ находился капитан 2-го ранга А.Е. Кроун, на которого возлагалась задача «собирания сведений о новейших технических усовершенствованиях». Данное назначение не было связано с учреждением должности агента Морского министерства, хотя спустя 13 лет в переписке он и был назван «агентом». В этот период в ходе боевых действий впервые были использованы новые конструкции кораблей, наибольшую известность из которых получил корабль северян «Монитор» — бронированный, низкобортный корабль с малой осадкой, предназначавшийся для нанесения артиллерийских ударов по береговым объектам и войскам противника. Кроме Кроун а, в САСШ с короткими командировками побывали капитан Кронштадтского порта уже упоминаемый капитан 1-го ранга С.С. Лесовский, корабельные инженеры П.А. Арцеулов и Х.В. Прохоров, инженер-механик А.Д. Приббе. Их усилиями была тщательно изучена конструкция серийных американских «мониторов». В России в течение 1863–1865 гг. для защиты портов в Финском заливе было построено 10 судов этого класса (Емелин А.10. Указ. соч. С. 38).

В 1863 г. в порты Северо-Американских Соединенных Штатов вошли две русские эскадры, предназначенные для крейсерских операций в случае войны с Англией и Францией. Для обеспечения снабжения русских кораблей был послан за океан капитан 2-го ранга А.Е. Кроун, «который, по соглашению с начальниками обеих эскадр и с нашим посланником в Вашингтоне, должен был организовать быстрое и непрерывное доставление на эскадры всех нужных припасов».

Следующая волна интереса Морского министерства России к Америке была связана с новым Восточным кризисом и Русско-турецкой войной 1877–1878 гг. Первоначально командование российского флота предполагало направить в порты САСШ свои крейсеры, как это уже было в 1863–1864 и 1870–1871 гг. 7 октября 1876 г. генерал-адмирал сообщал императору: «Для снабжения эскадры во время крейсерства необходимо иметь в Америке агента. Полагаю употребить для сего Кроуна, который исполнял эту должность при Лесовском (в 1863–1864 гг.)» (Носков В.В. Указ. соч.). В начале 1877 г. контр-адмирал А.Е. Кроун прибыл в Северо-Американские Соединенные Штаты. Однако на этот раз американское правительство не позволило использовать свои порты для базирования русских крейсеров, поэтому планы изменились. Было решено приобрести в САСШ быстроходные пароходы и переоборудовать их для ведения крейсерских операций. Весной 1878 г. с этой целью в Америку прибыла группа офицеров корпуса корабельных инженеров под руководством капитан-лейтенанта Л.П. Семечкина. Что же касается А.Е. Кроуна, должность военно-морского агента так и не была учреждена в САСШ. Первый официальный российский военно-морской агент был назначен только в конце декабря 1892 г.

В 1873 г. в дополнение к имевшемуся агенту Морского министерства в Лондоне и Париже (впоследствии — в начале XX в. — эти должности стали называться военно-морской агент в Великобритании и во Франции) был назначен агент Морского министерства в Австро-Венгрию и Италию. Им стал будущий управляющий Морским министерством Иван Алексеевич Шестаков, который считал, что это место было создано специально для него (Шестаков И. А. Указ, соч. С. 547). 16 марта 1873 г. управляющий Морским министерством Н.К. Крабе писал контр-адмирал И.А. Шестакову: «Обязанности Ваши… будут заключаться в доставлении министерству возможно точных и подробных сведений о современном состоянии морских сил Австрии и Италии как в отношении их численности, так и боевых элементов единичных судов, о средствах военных портов этих государств и организации их морских управлений, так чтобы мы могли иметь все необходимые данные для верного суждения о силе их флотов…Ваша опытность, лучше всех инструкций за глаза укажет Вам, что… может иметь интерес и применение у нас» (Емелин А.Ю. Указ. соч. С. 74). Единственное конкретное указание было связано в успехами, достигнутыми в Австро-Венгрии в части разработки торпед: «Обратите особое внимание на положение минного вопроса; по имеемым в министерстве сведениям, этим делом много занимаются в Австрии, и в Пола производились серьезные опыты над движущимися торпедами».

С 1874 г. агенты Морского министерства (впоследствии — военно-морские агенты) назначаются в Германию. Первым агентом Морского министерства в этой стране стал капитан-лейтенант Н.А. Невахович[122]. Любопытно, что создание нового морского агентства инициировалось не руководством Морского министерства, а владевшим ситуацией офицером. Так, 4 марта 1873 г. Невахович представил директору канцелярии Морского министерства тайному советнику К.Л. Манну записку об усилении морских сил Германии, в которой указал на необходимость иметь российского морского агента в Германии, Голландии и Дании. 7 января 1874 г. последовало «высочайшее разрешение» на командирование капитан-лейтенанта Неваховича в Берлин. Официально же Невахович был признан агентом Морского министерства в Германии (он же и для Голландии) «с высочайшего разрешения» от 6 июля 1876 г., после чего занимал этот пост в течение семи лет. В распоряжении капитана 2-го ранга Неваховича некоторое время находился мичман Г.А. Сакс, замененный в начале 1880 г. лейтенантом Е.Д. Рончевским. Именно в этот период в Морском министерстве пришли к пониманию о необходимости иметь за границей квалифицированного минного офицера доя сбора сведений о новейших усовершенствованиях в данной области. В этой связи и был избран лейтенант К.Д. Рончевский, имевший хорошие знания, большой опыт и владевший немецким языком, для направления в командировку в Германию, где минное дело на тот момент получило значительное развитие (Емелин А.Ю. Указ. соч. С. 40–41,52).

Совершенно отличная ситуация с агентами Морского министерства складовалась на Дальнем Востоке. Заключение Путятиным в 1855 г. Симодского договора, открывало, в том числе для русских судов три японских порта, причем в два из них — Хакодатэ и Нагасаки — Россия получала право назначать своих консулов. Во время своего визита Путятин вынес убеждение о большом интересе японцев к морскому делу: «Они желают перенимать все полезные знания и искусства от образованных пародов и часто обращаются с просьбой научить их предметам, относящимся до мореплавания и военного искусства» (Петров В. Военно-морские агенты в Японии (1858–1917) // Знакомьтесь — Япония. 1998. № 19. С. 52).

На основании рапорта Путятина генерал-адмиралу великому князю Константину Николаевичу правительство решило включить морского офицера в первый состав российского консульства, отправившегося в Японию, в Хакодатэ — морской порт, куда по Симодскому договору могли заходить русские торговые корабли. Выбор пал на лейтенанта П.Н. Назимова. Официально по сравнению со своими коллегами в Европе он не именовался агентом Морского министерства. Согласно Инструкции директора Инспекторского департамента Морского министерства контр-адмирала Н.К. Краббе, датированной февралем 1858 г., «состоящему при российском консульстве в Хакодатэ» лейтенанту Н.П. Назимову прсдписыва-лось:

«1. Находиться в совершенной подчиненности нашего консула и исполнять его предписания.

2. Стараться изучить японский язык и, с одной стороны, сообщать японцам полезные сведения в астрономии, мореходстве и по искусству кораблестроения и корабельной механике, а, с другой, — собирать и доставлять нашему Морскому министерству сведения о Японии…» (Российский государственный архив Военно־морского флота. Ф. 283. Оп. 3. Д. 316. Л. 39). Первые же донесения Назимова показали, насколько в Петербурге были далеки от понимания ситуации в Японии. «Хакодатэ… есть ничто иное, как большая деревня, где никаких сведений собрать нельзя». Возможностей же совершать поездки в другие города и местности Японии почти не представлялось.

Что касается жителей Хакодатэ, то они опровергли наблюдения Путятина, не проявив никакого желания обучаться морскому делу. Остается загадкой, как Назимов завлекал японцев на обучение морскому делу. Очевидно, подобное начинание должно было предусматривать формирование соответствовавших японских структур, которым была бы поручена организация обучения военно-морскому делу, выделение соответствовавшего контингента обучаемых и, наконец, финансирование этого начинания. Чего, как выяснилось, сделано не было. А может быть, и не предусматривалось изначально? Одним словом, Назимов должен был действовать по своему разумению. В итоге наиболее значительным из всех дел, совершенных Назимовым, стала постройка дома для консульства. В 1860 г., получив новое назначение, Назимов вернулся в Россию. Несколько его сообщений (очень кратких), помещенных в «Морском сборнике», служили в морской среде одним из немногих источников знакомства с Японией.

В 1861 г. на место Назимова приехал лейтенант П.М. Костерев, пробывший в Японии более длительный срок. Но и его усилия не увенчались особым успехом. Подобно своему предшественнику, лейтенант овладел основами разговорного японского языка, но иероглифы оказались для него непреодолимым препятствием. Правда, несколько японцев все же стали его учениками, но, как вскоре выяснилось, это были младшие сыновья чиновников, не имевшие шансов унаследовать должности своих отцов. В обучении морским наукам они видели всего лишь способ продвижения по социальной лестнице. Как следствие, отмечал лейтенант Костерев, при переходе к относительно сложным предметам «рвение их начинает охлаждаться, они начинают манкировать уроками и, наконец, совсем сокращаются…». Поэтому Костерев предложил перенести свое местопребывание в Нагасаки — крупный порт, где японцев связывали с русскими значительные торговые интересы. Ему принадлежат, кроме того, курьезные заметки о пользе развития русско-японских контактов: «…в нравственном и ученом отношении трудно чем-нибудь позаимствоваться у японцев, разве только в столярном мастерстве…».

В будущем, полагал Костерев, Япония могла бы принести России некоторую пользу как поставщик съестных припасов, а также сырья для изготовления взрывчатых веществ» (там же. С. 52–53).

По мнению руководства Морского ведомства, а также отзывам командующих русской эскадрой на Дальнем Востоке, деятельность лейтенантов П.Н. Назимова и П.М. Костерева в Японии не принесла ожидаемой пользы, а потому 17 мая 1866 г. Александр II утвердил предложение управляющего Морским министерством об упразднении данной должности.

31 июля 1867 г. лейтенант Н.А. Быков, служивший с 1860 г. на русской эскадре в Тихом океане, представил управляющему Морским министерством записку, в которой попытался обосновать целесообразность повторного учреждения должности агента Морского министерства в Японии с пребыванием в Нагасаки или в Йокосуке. Однако главной целью провозглашалось получение при посредничестве агента заказов на строительство паровых судов для торгового флага Японии. По мнению лейтенанта Быкова, при честном ведении дела и при существовавшем тогда доверии к русским это не только принесло бы коммерческую выгоду, но и способствовало бы развитию русского гражданского судостроения. Подобная постановка вопроса свидетельствовала о полнейшем непонимании Быковым задач, которые должен решать представитель Морского министерства за границей. Тем не менее его аргументация не нашла понимания, и на протяжении трех десятилетий Морское министерство снабжалось отрывочными сведениями о дальневосточном соседе России. Основным источником информации о Японии и ее флоте были рапорты командующих эскадрами и командиров отдельных кораблей, достаточно часто заходивших в порты этой страны, и в первую очередь в Нагасаки (Емелин А.Ю. Указ. соч. С. 46–47).

В русском военно-морском флоте функции периферийных органов разведки выполняли штабы морских сил на Балтийском и Черном морях, а также штаб эскадры Тихого океана, которые организовывали и вели разведку, используя, в частности, корабли-стационеры. В соответствии с Тяньцзинским договором 1858 г. для российских кораблей открывается целый ряд китайских портов. Одновременно Россия получает также право назначать своих консулов в открытые для нее китайские порты, а для поддержания их власти и порядка «посылать военные суда» (ст. 5) (Дипломатический словарь. Т. II. М., 1950. С. 838). Таким образом, перед экипажами стационеров открывалась возможность собирать разведывательные сведения. И эта возможность в ряде случаев использовалась довольно успешно. «Гонконгские газеты начали наполняться статьями о предстоящем разрыве России с Китаем. Это обстоятельство заставило меня посетить торговый центр Китая — Кантон, изучить фарватер и ознакомиться с вооружением батарей… — писал в своем отчете один из командиров стационерa. — Батарея эта двухярусная в 16 чугунных орудий 24 фунтового калибра, обстреливает вход во внутренний рейд: другая батарея около сухопутных казарм в 20 чугунных орудий 30-ти фунтового калибра. У этой батареи есть придаток в 2 орудия Армстронга рядом с сухопутными казармами, вмещающими один батальон, расположен военный госпиталь на 70—110 человек…» (Татаринов В. Наши стационеры в китайских портах // Морской сборник. СПб., 1881. № 6. С. 36). Однако сбор разведывательных сведений экипажами стационеров в большинстве случаев являлся исключением и зависел от частной инициативы.