Военное искусство в Средние века

Глава 1 ПЕРЕХОД ОТ РИМСКОГО К СРЕДНЕВЕКОВОМУ ТИПУ ВОЙН 378 – 582 гг. От Адрианопольского сражения до восшествия на престол Маврикия

Между серединой IV и концом VI века в военной истории наблюдается переходный период, время таких же необычных коренных перемен, какие наблюдались и в экономике, и в политике [и повернули европейскую цивилизацию в новое русло современной истории][2]. В войне, как и во всем, наблюдается уход в прошлое порядков Древнего мира и возникновение нового порядка вещей.

Из множества эффектных признаков того богатого традициями периода, пожалуй, самым характерным был постепенный выход из употребления славного имени «легион» – названия, тесно связанного с многовековым величием Рима. Название, правда, просуществовало большую часть V века, но ко времени правления императора Юстиниана (527 – 565) оно устарело. А с названием исчез и характерный тип боевых порядков. Это воплощение поразительного сочетания мощи и гибкости, такое прочное и в то же время такое подвижное и так легко управляемое, перестало отвечать запросам времени. Меч и пилум уступили место копью и луку. Типичный римский воин больше не представлял собой несгибаемого легионера, который со щитом, плотно подогнанным к левому плечу, и низко опущенной рукояткой короткого меча (действуя в основном колющими ударами) прокладывал себе путь сквозь плотную изгородь пик врагов и твердо противостоял самым яростным атакам кельтов или германцев[3]. О легионах, сформированных во времена Августа и Траяна (и гораздо раньше. – Ред.), триста лет сохранявших свою самобытность, свое почетное звание и кастовый дух, больше не было слышно[4].

Когда Константин сокращал до четверти численность войсковых формирований и создавал многие десятки новых военных единиц[5], он руководствовался соображениями не военной, а политической целесообразности. Вооружение и общий характер войск сохранились, и пехота, robur peditum, все еще оставалась самой важной и многочисленной частью войск. Правда, на протяжении IV века одновременно чувствовалась тенденция усиления и кавалерии, и пропорционально этот род войск продолжал устойчиво возрастать. Это возрастающее значение по-своему подтверждал и сам Константин, лишая легионы дополнительных turmae (в каждой турме было 32 всадника. По Вегецию, легион состоял из 10 когорт, каждая когорта имела 550 пехотинцев и 66 всадников (2 турмы и командиры), кроме 1-й когорты, в которой было 1150 пехотинцев и 132 всадника. – Ред.) и объединяя конников в более крупные военные единицы. Похоже, империя, наконец-то отказавшись от наступательных войн и решив ограничиться защитой собственных провинций, обнаружила, что все больше нуждается в войсках, которые могут быть быстро переброшены из одного угрожаемого участка границы в другой. Нападавшие на границы германцы (далеко не только германцы. – Ред.) были в состоянии с легкостью уйти от легиона, обремененного боевыми машинами и обозами. Поэтому для перехвата их внезапных налетов потребовалось большее количество кавалерии.

Но похоже, что для увеличения конных войск была и другая, еще более веская причина. Господствующее положение римской пехоты больше не было таким ощутимым, как в более ранние века, и поэтому ей требовалась более мощная, чем прежде, поддержка кавалерии. Во времена Константина франки, бургунды и алеманы уже не были плохо вооруженными варварами I века, «без шлема и кольчуги, с хлипкими плетенными из прутьев щитами и вооруженные одними копьями», пытавшимися противостоять боевым порядкам когорты. Теперь у них были окованный железом щит, копье и короткий острый колющий меч, а также длинный рубящий меч и смертоносный боевой топор франков (франциска), который, бросали ли его или рубили им, проникал сквозь римские доспехи и разрубал римские щиты. Как оружие рукопашного боя, такие топоры настолько превосходили старые фрамы (копья с короткими и узкими наконечниками), что имперской пехоте было нелегко одолеть германцев. К тому же боевой дух римской армии уже не был таким, как прежде: войсковые подразделения больше не были однородными, нехватка новобранцев восполнялась набором в сами легионы рабов и варваров, и не только во вспомогательные когорты. Хотя войска империи в IV веке и не лишены были храбрости, они все же утратили присущую старой римской пехоте сплоченность и уверенность в собственной силе и требовали более внимательного командования.

Эта тенденция римской пехоты к упадку и вытекающее отсюда пренебрежение этим родом войск со стороны высшего руководства того времени завершились катастрофой. Адрианопольское сражение (378 г. н. э.) явилось самым ужасным поражением римской армии после Канн (216 г. до н. э.), бойни, с которой уместно сравнивает его римский военный историк Аммиан Марцеллин. На поле боя остались император Валент, все его высшие военачальники[6] и 40 тысяч офицеров и солдат; армия была уничтожена почти полностью.

Смысл Адрианополя был несомненным; это была победа конницы над пехотой. Имперская армия атаковала огражденный лагерь, и обе стороны вели жаркий бой, когда на римский левый фланг неожиданно обрушилась масса конницы. Это были находившиеся неподалеку главные силы готской кавалерии; получив известие о битве, они направились прямо на поле боя. Прикрывавшие фланг боевых порядков Валента два эскадрона бросились навстречу надвигавшейся лавине, но были смяты и затоптаны. Потом готы устремились к левому флангу пехоты, сокрушили его, оттеснив к центру. Удар был настолько мощным, что легионы и когорты беспорядочно перемешались между собой. Все усилия выстоять оказались тщетными, и спустя несколько минут левый фланг, центр и резерв превратились в одну сплошную массу. Императорские гвардейцы, легковооруженные воины, копьеносцы, федераты и пехота переднего края – все были стиснуты воедино, и давка возрастала с каждой минутой. Римская конница, видя, что битва проиграна, ускакала, не оказав сопротивления. Тут покинутая пехота поняла весь ужас своего положения: в равной мере не в состоянии ни развернуться в боевые порядки, ни спасаться бегством, ей оставалось быть зарубленной на месте. Зрелище, которое можно было наблюдать раньше в Каннах и один раз потом, при Розебеке (Розбеке) (1382 г., где французы разбили фламандцев). Воины оказались до того плотно стиснутыми, что не могли поднять рук и нанести удар; справа и слева с треском ломались копья, их владельцы не могли поднять их в нужное положение; многие воины были задавлены в толпе. Поражая копьями и мечами беспомощных противников, готы врезались в эту беспорядочно колышущуюся массу. Лишь после того, как пало две трети римской армии, редеющие ряды нескольких тысяч воинов получили возможность прорваться[7] и панически бежать следом за правым крылом и конницей.

Таким было сражение при Адрианополе, первая крупная победа, одержанная тяжелой кавалерией, продемонстрировавшей способность занять место тяжелой пехоты Рима как господствующей военной силы. Во время своего недолгого пребывания в степях южной Руси готы первыми из германских племен стали народом конников. Обитая на землях нынешней Украины, они испытывали влияние этой земли, извечной со скифских (еще раньше – киммерийских. – Ред.) времен и до появления там татар и казаков, колыбели конницы. (Готы, выходцы с о. Готланд, в начале нашей эры жили в области нижнего течения р. Висла. Во второй половине II в. начали продвижение на юго-восток и в начале III в. оказались в Северном Причерноморье, где смешивались с ираноязычными аланами, сарматами и др. Образовали мощные племенные союзы (так называемая держава Германариха). Разбитые в 375 г. гуннами, были вытеснены из Причерноморья. Часть готов попросила убежища в пределах империи, где подняла восстание, закончившееся битвой при Адрианополе (378), а затем и взятием в 410 г. Аларихом Рима. Дальнейшую историю готов (в частности, вестготов в Испании и остготов в Италии) читатель может проследить самостоятельно. – Ред.) У них «считалось более благородным сражаться верхом, нежели спешенным», и каждый вождь выступал в сопровождении отряда конников. Вовлеченные против своей воли (именно готы подняли восстание. – Ред.) в конфликт с империей, они оказались лицом к лицу с армией, долгое время державшей в страхе окружающий мир. К своему потрясению и, возможно, удивлению, гот обнаружил, что его прочное копье и добрый конь дают возможность пробиться сквозь сомкнутые ряды легиона. (Это тактика тяжелой конницы иранских народов, в частности парфян и сарматов. Готы ее переняли. Римляне, знакомые с этой тактикой, просто прозевали удар. – Ред.) Он стал властителем боя, прямым предшественником рыцарей Средневековья, возвестившим господство тяжелого конника, которому предстояло длиться тысячу лет.

Феодосий, на которого легла задача реорганизации войск Восточной Римской империи, похоже, сполна оценил значение сражения при Адрианополе. Отказываясь от старой римской военной теории, он решил, что в будущем важнейшей составной частью имперской армии должна стать конница. Чтобы обеспечить достаточное количество конных сил, он был вынужден пойти на шаги, прерывающие всякую преемственность между военной организацией IV века и военной организацией V века. В отличие от Константина он не создавал новых родов войск, а стал подряд вербовать германских вождей, которых мог подкупом привлечь к себе на службу. Служившие у своих вождей отряды не входили в государственные войска; они подчинялись только своим непосредственным хозяевам и не были связаны дисциплиной римской армии. Тем не менее им была, в сущности, вверена судьба империи, поскольку они составляли наиболее боеспособную часть имперских сил. Со времен Феодосия привлеченные вожди должны были быть заинтересованы в поддержании порядка в римском мире просто хотя бы в силу лояльности осыпаемых титулами и званиями командиров «федератов».

Всего шесть лет спустя после Адрианополя в армии на Востоке уже служило 40 тысяч готских и других германских (далеко не только германских. – Ред.) конников, находившихся под командованием собственных вождей. Коренные войска в глазах римских командующих сразу отошли на второй план, и справедливость их решения была подтверждена несколько лет спустя, когда германские наемники Феодосия принесли ему победу в двух серьезных сражениях, которая сокрушила узурпатора Максима и его сына Виктора. В обоих случаях западная римская пехота, чьи галльские легионы всегда считались лучшими пешими войсками в мире, была в конечном счете растоптана германской кавалерией, выступавшей под штандартами законного императора[8].

Картина состояния имперской армии в западных провинциях, написанная именно в этот период, сохранилась для нас в труде Вегеция, автора, чей трактат был бы еще ценнее, воздержись он от искушения отождествлять организационную структуру своих дней с построениями I века, используя одинаковые слова для совершенно различных вещей. Делая заключения из его изложений, следует помнить, что он часто описывает идеальные военные формы, существующие в его воображении, вместо того чтобы описывать реально существовавшие в его время. Например, легион у него состоит из 6100 воинов, тогда как мы знаем, что в конце IV века это соединение обычно не превышало 1500 человек (обычно 3 – 5 тыс. – Ред.). Его труд посвящен одному из императоров, носивших имя Валентиниан, вероятно Валентиниану II, поскольку (вопреки доводам Гиббона в пользу Валентиниана III) соотношение родов войск и особенности их построения указывают на время, предшествовавшее началу V века.

У Вегеция есть единственное упоминание о времени, когда, можно сказать, прекратилось непрерывное существование старой римской тяжелой пехоты. Как и можно было ожидать, этот период с точностью совпадает со временем аналогичных изменений на Востоке, последовавших за Адрианопольским сражением. Исследователь тактики пишет:

«С основания Рима и до царствия святого Грациана легионеры носили шлем и латы. Но когда прекратилась практика частых смотров и маневров, такое облачение стало казаться тяжелым, и потому воины редко его надевали. Поэтому они попросили у императора разрешения отказаться сначала от своих лат, а потом даже от шлемов и стали выступать против варваров без защитной амуниции. Несмотря на последовавшие с тех пор катастрофы, пехота больше ими не пользовалась… И как теперь римский воин, идя на врага, может рассчитывать на победу, когда у него нет ни шлема, ни доспехов и даже щита (ибо щитом нельзя пользоваться вместе с луком)?»[9] (Действительно, тяжелые доспехи были заменены более легкими, но от них никто не отказывался, кроме легкой пехоты. – Ред.)

Вегеций – подчас скорее ритор, нежели воин – явно неверно толкует причины изменений в оснащении пехоты. (Вегеций, написавший блестящий научно-практический труд, был одним из тех, кто пытался предотвратить гибель великой державы (и на востоке империи это удалось). А его труд был настольным у военачальников (и не только) на протяжении всех Средних веков. – Ред.) В то время, когда конница вооружалась все более основательно, вряд ли пехота отказывалась от защитных средств лишь из-за лености и немощности. Подлинный смысл изменений состоял в том, что, отчаявшись дальше противостоять коннице лишь благодаря плотности рядов тяжелой пехоты, римляне обратились к использованию метательного оружия – методу противостояния коннице более эффективному, чем тот, от которого отказались, как это и было продемонстрировано через тысячу лет при Креси (1346) и Азенкуре (1415). Что Вегеций сильно преувеличивает, видно из его же описания порядка построения легиона в его дни, где первый ряд состоял из воинов, сохранивших щиты, тяжелые копья и латы – их он педантично называет «принципами» («передними»). Второй ряд состоял из лучников, одетых в латы и также вооруженных копьями; только остальная половина легиона совершенно не имела доспехов и другого оружия, кроме луков.

Из труда Вегеция видно, что, хотя значение конницы быстро росло, она еще, как в Восточной Римской империи, полностью не заменяла пехоту. Хотя ни одна армия без конницы не могла рассчитывать на успех, и, хотя она всегда должна была находиться под рукой для защиты флангов, конница, по его мнению, не являлась самой эффективной силой. Склонный к старине, он испытывал привязанность к старым римским формированиям и, безусловно, несколько отставал от военного опыта своего времени. Правда, следует помнить, что франки и алеманы, главные враги, с которыми приходилось иметь дело легионам на Западе, почти все – в отличие от готов – воевали пешими. [Рим не был знаком с готскими конниками до Алариха, с которым Константинополь уже познакомился и от которых в данное время ухитрился откупиться. Во времена Гонория (р. в 384, правил в 395 – 423 гг.) готы, как до этого на Балканском полуострове, стали грозой Италии. Их острые копья и боевые кони еще раз утвердили их превосходство: ни искусное руководство Стилихона, ни регулярная пехота старой римской армии, ни отряды коренных римлян и федератов, чьи боевые порядки располагались на флангах легионов, были не в силах остановить удары готов (Стилихон в 402 г. наголову разбил при Полленции вторгшихся в Италию вестготов Алариха I. Однако после казни (в результате интриг выродившейся придворной верхушки) Стилихона в 408 г. готы Алариха снова начали вторгаться в Италию. Автор выдает желаемое за действительное. – Ред.).