Военный дневник человека с деревянной саблей

Электростанция

Бабушка и Светка остались в деревне еще на некоторое время, а мы с мамой рано утром вышли из дому и вскоре уже мчались на попутной машине вместе с солдатами. С собой мы почти ничего не взяли. Мама ехала с пустой сумкой, а я захватил только свою деревянную саблю. На всякий случай.

Мы доехали до поворота, от которого оставалось до города всего несколько километров, шофер высунулся из кабины и сказал, чтоб мы здесь слезали, потому что ему надо ехать в другую сторону. От поворота пошли пешком, где по наезженной, разбитой колее, а где и совсем без дороги. Город завиднелся вдали, и мама прибавила шагу, так что я за ней едва поспевал.

– Зря я, наверное, тебя взяла, – сказала она вдруг.

Мы подошли к реке. Когда-то здесь был мост, но сейчас от него остались только бетонные быки, вмерзшие в лед. Все большие дома на той стороне, на горе, зияли провалами. От некоторых зданий осталось по одной стене. Не было дороги через реку, не было даже тропинки. Снег лежал ровный, только в одном месте от моста наискосок вели следы. Мама долго стояла перед этими следами, потом сказала мне:

– Пойдешь за мной и будешь ступать след в след.

Я кивнул. Она постояла, оглянулась назад, словно хотела вернуться.

У человека, который прошел здесь до нас, были широкие шаги, и мне приходилось тянуться, чтобы попадать в его следы. Я знал, что река заминирована, и, когда оступался, со страхом закрывал глаза и ждал взрыва. Один раз я совсем неловко шагнул и упал. Хорошо, что мама не видела. Я поскорее встал и догнал ее, не разбирая дороги, потом опять пошел след в след.

Мы благополучно перешли реку по льду и стали подниматься в гору к трамвайной линии и домам. Уже когда поднялись, обернулись, чтобы посмотреть на реку. Она была совсем пустая, если не считать одного человека. Ниже того места, где стояли мы, он тоже переходил реку. Одет он был в полушубок и держал на плече мешок. Минуту или две мы смотрели на него, и вдруг он на наших глазах беззвучно взметнулся снежным конусом вверх и пропал в зияющей черноте реки, словно его никогда и не было. Только тут до нас долетел звук взрыва. Я прижался к маме, а она даже не заметила меня и ничего не сказала, окаменела вся. Никто, кроме нас, этот взрыв не услышал и не прибежал узнать, что случилось.

Мы постояли и пошли вдоль трамвайной линии по берегу реки. Маленькие частные домики уцелели, но они тоже смотрели на нас пустыми окнами. На стенах мелькали надписи: «Проверено, мин нет». Вдоль всего берега тянулись окопы и колючая проволока. В каждый новый переулок мы заглядывали с надеждой, думали: вот дойдем до того угла и кого-нибудь увидим и расскажем, как на реке взорвался человек в полушубке и пропал. И мы, действительно, увидели одного дядьку, но рассказать ему ничего не успели. Он выскочил из дома с огромным узлом, наткнулся прямо на нас и чего-то испугался. Вместо того чтобы остановиться и поговорить, повернулся к нам спиной и побежал вверх по переулку, а потом по лестнице в сторону церкви.

Вскоре показалась башня водокачки. Неподалеку от нее, рядом со столбом высоковольтной передачи, мы увидели какие-то продолговатые предметы, сложенные наподобие того, как складывают на железной дороге старые шпалы. Эти предметы лежали друг на друге крест-накрест высоким штабелем и были занесены снегом. Мы приблизились, и я увидел сначала немецкую каску, торчащую из-под снега, а потом руку, свисающую из самой середины штабеля. Я сам не заметил, как остановился, и, когда мама дернула меня, чтобы я шел, я все еще стоял, потому что понял, что это сложены в штабель не шпалы, а люди в немецкой форме. Их винтовки, каски и ящики с патронами лежали отдельной кучей с подветренной стороны штабеля и не были занесены снегом.

Мама в конце концов дернула меня так, что я чуть не воткнулся в снег, и потащила дальше. Сразу за водокачкой начинался высокий кирпичный забор электростанции. Сквозь проломы в заборе виднелся двор, вагонетки на занесенных снегом рельсах, черная гора угля. По двору ходил человек в пальто и солдатской шапке с опущенными ушами. Когда мы поравнялись со вторым проломом, он посмотрел в нашу сторону, и на его лице блеснули очки.

– Стойте! – крикнул он и взмахнул рукой вверх.

Мы остановились, подумали, что он предупреждает нас о том, что здесь заминировано и нельзя ходить. Человек подбежал к пролому, перелез через него на улицу и, тяжело дыша, сказал:

– Здравствуйте!

Мама ответила ему и потянула меня за руку, но он не дал нам уйти.

– Я главный инженер, – объяснил человек и показал на разрушенную электростанцию, – мне нужны рабочие.

Он еще что-то хотел сказать маме, но за домами неожиданно ухнул взрыв. Звук колыхнул воздух, пробежал сквозь нас, прокатился по льду и заснеженному лугу и затих за рекой. Я подумал, что, наверное, еще кто-нибудь взорвался, и мне стало страшно. Некоторое время мы все напряженно прислушивались.

– Вот, – сказал инженер, – и все-таки мне нужны рабочие. Вам все равно придется куда-нибудь устраиваться. Ну, как, согласны?

Но спросил он как-то неуверенно и все поворачивал голову туда, откуда прилетел звук взрыва, и все прислушивался, не раздастся ли новый взрыв.

– Нет, – ответила мама, – мы пойдем. Нам надо сначала домой.

Она торопливо потянула меня и не дала ни разу оглянуться. Только когда мы сворачивали в переулок, я увидел, что инженер стоит около пролома в заборе и не смотрит в нашу сторону, а прислушивается.

Переулок был завален обломками. Электростанция фасадом выходила сюда, и, когда в нее попала бомба, большой кусок стены вывалился на мостовую и перегородил ее. Противоположная сторона переулка состояла из маленьких домиков и заборчиков. Обломок величиной с кабину автомобиля проломил у крайнего дома стену и лежал посередине комнаты. Заборы и палисадники были погребены под кирпичами, довольно большие куски стены валялись во дворах, даже на соседней улице. Само здание электростанции зияло провалами в нескольких местах. Одна труба чудом держалась в воздухе на оттяжках, вторая провалилась внутрь здания.

Мы с мамой по кирпичам перебрались на соседнюю улицу. Долго шли мимо низеньких окраинных домиков с выбитыми и распахнутыми настежь или, наоборот, заколоченными окнами. Во дворах и на улице лежали сугробы снега. Каменная лестница без перил, что вела вверх, в центр города, тоже была занесена снегом.

Мы вышли на улицу 20-летия Октября не через переулок, а напрямик через развалины. Кто-то уже до нас проложил здесь тропинку.

На рельсах все в том же месте стоял трамвай, который горел, когда мы уходили из города. Изнутри он весь почернел и покоробился, а снаружи на крыше лежал сугроб снега. Около столба со спутанными проводами беспорядочно громоздились большой кучей противотанковые мины, чуть дальше стоял немецкий танк без одной гусеницы с пушкой, повернутой назад А дома нашего не было. Только небольшой бугорок, присыпанный снегом, остался. От соседних домов где печка, где стены уцелели, а от нашего – ничего, только еле заметный бугорок.

Мама растерянно смотрела по сторонам, оборачивалась на трамвай, на другие дома. Она думала: может, ошиблась, а мы совсем не на том месте, где должен быть наш дом… Потом она перестала оглядываться, и мы долго стояли перед снегом и пустотой. Я вспомнил, что один раз так уже было, когда до войны хоронили дедушку.

– Пошли, – наконец сказала мама.

Мы вернулись на тропинку, петляющую по развалинам, спустились по лестнице, где недавно сами проложили дорогу, и снова оказались около электростанции. Через пролом в заборе мы увидели главного инженера. Он отгребал снег от узкоколейки. Увидел нас, оперся на лопату, сказал:

– А, вернулись.

– Да, – ответила мама.

– Вот и хорошо.

– Только нам жить негде.

– Занимайте любой дом.

Он махнул рукой в сторону переулка.

– А как же хозяева? – спросила мама.

– Потом разберемся. Устраивайтесь пока, а то скоро темно будет.

Далеко мы не пошли, мама выбрала угловой дом, который был ближе всех к электростанции. В первой половине дома в большой комнате лежала кирпичная глыба, проломившая стену, а во второй половине и кухня и комната были целы.

В комнате под столом и около стола возвышались сугробы снега: намело в разбитые окна. Мы перетащили кровати в кухню, где было всего одно окно, забитое фанерой, и стали растапливать печку. Когда огонь весело заиграл в печке и кухня наполнилась теплым приятным дымом, мама села на кровать и долго сидела, отогреваясь и постепенно расстегивая одну пуговицу за другой. Я подбрасывал в печку обломки стула, потом попытался засунуть детскую скамеечку, но она не пролезала.

– Что ты делаешь? – сказала мама. – Поставь на место.

Она начала застегивать пуговицы на пальто.

– Мам, куда ты? – забеспокоился я.

– Сиди здесь, сейчас приду.

– А куда ты?

– В сарай за дровами.

Я удивился: зачем идти в сарай, когда здесь столько всякой поломанной мебели, которой можно топить? Я сказал об этом маме, но она ничего не ответила и вышла. Я остался один. За стеной в соседней половине дома лежала каменная глыба, все вокруг было так непрочно и так разрушено и перепутано, что я испугался: а вдруг мама ушла и не вернется больше? В печке догорели ножки стула, и в кухне сделалось сумрачно и холодно. Я нахлобучил шапку и выскочил во двор. Дверь сарая была открыта, и мне сразу сделалось стыдно, что я испугался. Я пересек двор и заглянул в сарай. Мама стояла, наклонившись над ящиком с углем. К себе, прямо к пальто, она прижимала большой кусок антрацита, но почему-то ничего с ним не делала, держала, как куклу, и смотрела в ящик с углем. Услышав, что я стукнул дверью, она вздрогнула и, попятившись от ящика, сказала:

– Иди в дом.

– Зачем?

– Уходи сейчас же в дом, слышишь?! – крикнула она.

Я выскочил из сарая, но в дом не пошел, мне было интересно, что она там такое нашла. Я прокрался вдоль сарая к той стене, где стоял ящик с углем, и заглянул в щелочку. Мама наконец положила кусок антрацита на землю и, наклонившись над ящиком совсем низко, осторожно разгребала руками угольную пыль. Я подвинулся вдоль стены сарая поближе и заглянул в более удобную щель. Мама отгребла несколько горстей угля, и я увидел, что она остановилась и разглядывает тоненькую проволочку. «Мину нашла, – догадался я, – и сама хочет разминировать». Мама еще раз наклонилась к ящику и протянула руки к проволочке, но тут же их отдернула назад и попятилась. Я думал, она сейчас же уйдет из сарая, но она почему-то не уходила. Потом она взобралась на соседний ящик, перевернутый вверх дном, и вдруг прыгнула на проволочку. Я зажмурился, а когда открыл глаза, увидел, что она сидит в ящике на угле и держит в руках проволоку, на которой болтается тряпка. Мама отбросила проволоку и стала медленно вылезать из ящика. А мне вдруг стало очень холодно, и я обнаружил, что сижу в снегу. Я очень испугался, что мама взорвется, как тот дядька на реке, и сам не заметил, как сел в снег.

Мы наложили полную печку угля, и в кухне всю ночь было тепло, но спали мы плохо. Где-то далеко за городом все время ухало, а в соседней половине дома выл ветер.