Вожди белых армий

СЕВЕРНЫЙ КОМАНДУЮЩИЙ Генерал-лейтенант Генштаба Е.К.Миллер

В отличие от всех крупнейших вождей белых армий (Корнилова, Деникина, Колчака, Юденича, Врангеля) генерал Евгений Карлович Миллер до Гражданской войны не обладал знаменитой боевой биографией, так сказать, пропахшей фронтовым порохом. Почти всю свою императорскую службу он провел на штабных и дипломатических должностях, во многом напоминая карьеру самого выдающегося русского штабиста предреволюционной эпохи генерала Алексеева, основавшего Белое дело. Зато этот генерал из породы русских немцев Миллеров, по-православному скромный, по-тевтонски стальной, вдруг ярчайше проявил себя после Февральской революции. В те времена, критикуя Временное правительство, смельчаками прослыли генералы Алексеев, Деникин и, наконец, Корнилов своим путчем, но раньше их встал под пули за честь золотых погон именно Евгений Карлович, столь незаметный среди героев-генералов Первой мировой войны.

В белогвардейском послужном списке генерал-лейтенанта Миллера о том эпизоде сказано кратко и веско:"7 апреля 1917 г. был ранен взбунтовавшимися солдатами, арестован и под конвоем отправлен в Петроград". Своеобразно «почтили» за это Миллера даже в Большой Советской Энциклопедии (3-е издание):"После Февр. революции 1917 выступал как ярый противник демократизации армии, 7 апр. был арестован солдатами". Это очень важно для понимания натуры Евгения Карловича, которого историки больше склонны отмечать как "превосходного администратора", как "обстоятельного начальника" и тому подобными столь нерыцарскими определениями. А ведь он начинал свой путь лейб-гвардейцем и гусаром. Евгений Миллер взял себе в жены кровную наследницу той, которая покорила и погубила великого Александра Пушкина. Именно армия главкома Миллера была последним белым оплотом на востоке, западе и севере Центральной России. И этого генерала пригласил себе сразу в ближайшие помощники на чужбине главком Русской армии генерал барон Врангель. Начальник РОВСа генерал Миллер отличился и главой этих последних боевых белоэмигрантских сил.

Неброско, но великолепного качества службу вел Миллер императорским офицером, резко выдвинувшись, по-деникински говоря, в годы Русской Смуты, чтобы стать своим похищением из Парижа едва ли не притчей во языцех на тему Белого дела вплоть до 1990-х годов, когда преемники ГПУ-КГБ приоткрыли свои архивы и можно было узнать о конце Евгения Карловича. Поэтому, лишь хронологически отметив дореволюционную часть жизни генерала Миллера, обратим больше внимания на его судьбу командующим белым Севером и в эмиграции.

Родился Евгений Миллер в дворянской семье 25 сентября 1867 года. Был отдан в Санкт-Петербурге в Николаевский кадетский корпус, который закончил в 1884 году. После этого Миллер прошел курс Николаевского кавалерийского училища, завершив его в 1886 году по 1-му разряду. Среди лучших произведенный в корнеты Е.Миллер выпущен в лейб-гвардии Гусарский Его Императорского Величества полк и проходит службу в Царском Селе. В это время гвардейский корнет женится на шестнадцатилетней Наталье Шиповой — дочери генерала от кавалерии, генерал-адъютанта Н.Н.Шипова, женатого на Софье Петровне, урожденной Ланской. Матерью С.П.Ланской была Наталья Николаевна Ланская, в первом браке — Пушкина, урожденная Гончарова. Об этом наркому Ежову из лубянской камеры летом 1938 года генерал Миллер писал, поясняя свое беспокойство за близких: "Моя жена по матери своей — родная внучка жены А.С.Пушкина, урожденной Гончаровой, бывшей вторым браком за Ланским, и унаследовала, как и ее мать и сестры, большую нервность, свойственную семье Гончаровых…" Жену Е.К.Миллера звали точно так же, как и ее бабушку, бывшую супругой великого поэта, — Натальей Николаевной… Из гвардейцев Миллер поступает в Академию Генерального штаба, которую заканчивает в 1892 году. Он получает назначение в Финляндский военный округ, где служит по Генеральному штабу в чине капитана. В 1896 году Миллер произведен в подполковники и назначен в число штатных штаб-офицеров Генерального штаба.

С 1898 года подполковник Миллер служит Российским военным агентом (как тогда назывался атташе) в Бельгии, Голландии. В 1901 году его за отличие по службе производят в полковники и назначают военным агентом в Риме. В 1907–1909 годах полковник Миллер командовал 7-м Гусарским Белорусским полком и 7-й кавалерийской дивизией.

В 1909 году вновь за отличие по службе 42-хлетнего Миллера производят в генерал-майоры, он назначен начальником Николаевского кавалерийского училища, в котором сам носил юнкерские погоны. С конца 1912 года генерал Миллер является начальником штаба Московского военного округа. Как всегда, за отличие по службе Миллер получает в 1914 году чин генерал-лейтенанта. В течение Первой мировой войны он был начальником штаба 12-й армии, 5-й армии и командиром 26-го армейского корпуса на Юго-Западном фронте.

За годы службы в императорской армии Е.К.Миллер награждался многими российскими орденами, старшие из которых: Святого Станислава 1-й степени, Святой Анны 1-й степени, Святого Владимира 2-й степени с мечами, — а также орденами семи иностранных государств. Ну, а 7 апреля 1917 года в командира 26-го корпуса Юго-Западного фронта генерала Миллера, на дух не переносящего вырастающие как поганки солдатские комитеты, взбешенные "революционные массы" стреляли. Несмотря на то, что ранили генерала, они взяли командира под арест и повезли на дальнейшую красную расправу в Петроград. Но там еще не потерявшие контроль над такой фронтовой шатией представители Временного правительства Миллера выручили.

С осени 1917 года генерал Е.К.Миллер стал представителем российской Ставки Верховного Главнокомандующего при Итальянском Главном командовании. После Октябрьского переворота стальной по характеру Миллер власть большевиков напрочь отверг, за что их главари, не забывшие обращение генерала с комитетчиками в апреле 1917 года, заочно предали его суду ревтрибунала и приговорили к казни. Она от их рук чекистски злопамятно и настигнет генерала Миллера через два десятка лет.

Летом 1918 года генерал Е.К.Миллер направляется в Париж, куда его приглашает бывший посол России В.М. Маклаков для организации переформирования русских войск, экспедиционно находившихся и воевавших во Франции и Македонии. В ноябре 1918 года председатель белого Временного правительства Северной области Н.В.Чайковский предложил из ее столицы Архангельска Е.К.Миллеру должность генерал-губернатора этого края и командующего войсками. Обстановка в тех русских палестинах к тому времени сложилась следующим образом. В феврале 1918 года в Архангельске, исторически переполненным политическими ссыльными, которые еще в 1903 году создали подпольный комитет РСДРП, была установлена советская власть. В июне сюда переехали все посольства стран Антанты из Вологды, где базировались раньше. Германия после заключения Брест-

Литовского договора с Советами развивала свою агрессию на северо-западе России, грозя ее территориям и из Финляндии, в которой немцы обосновались с весны, подавив вместе с финнами попытку красного переворота. В Архангельске посольства Антанты печатно распространили свое общее заявление с указанием целей союзников на русском Севере:

"1. Необходимость охраны края и его богатств от захватных намерений германцев и финнов, в руки которых может попасть Мурманская железная дорога, ведущая к единственному незамерзающему порту России.

2. Защита России от дальнейших оккупационных намерений германцев.

3. Искоренение власти насильников и предоставление русскому народу путем установления правового порядка возможности в нормальных условиях решить свои общественно-политические задачи". Архангельские комиссары во главе с товарищем Кедровым сдержанно обращались с прибывшими иностранцами, которые, не стесняясь, устанавливать контакты с местным разветвленным белым подпольем. Его члены держали крепкую связь с англо-французскими миссиями, для видимости вербовались в красноармейские части и нанимались работать в советские учреждения. Возглавлял будущих повстанцев капитан 2-го ранга императорского флота Чаплин, действующий под видом английского офицера Томсона. Он в своих планах опирался на местного командующего красными войсками, бывшего полковника Потапова и сочувствующих намечаемому восстанию красных морских командиров из бывших. Главной их силой был Беломорский конный отряд, куда вступило много кадровых петроградских офицеров. Первая мировая война уже без участия павшей от внутренних врагов Российской империи продолжалась и все внимание Антанты на русской территории обусловилось надеждой восстановить там против Германии Восточный фронт. Для противодействия немцам союзники, в крайнем случае, выбрасывали десанты. Один из них был высажен с кораблей в марте 1918 года в красном Мурманске (до апреля 1917 года — Романов-на-Мурмане), чтобы немцы не использовали эту старинную военно-морскую базу для своих подводных лодок. Сделано это было по согласованию с наркомом Троцким, который являлся противником Брест-Литовского договора. Такой же позиции придерживался и Мурманский совдеп, председатель которого кочегар Юрьев из-за этого уже обозвал по прямому проводу Ленина "изменником".По- этому высадившиеся в Мурманске союзники, расходясь с местной советской властью по международным вопросам, совершенно не смущались царящими вокруг большевистскими порядками. В июле 1919 года британский военный министр У.Чечилль задним числом разъяснял в парламенте необходимость таких вторжений — во имя поддержания союзнической блокады Германии, чтобы немцы не захватили ресурсы России. То есть, само свержение власти большевиков страны Антанты не интересовало, что вполне очевидно и по их мурманскому десанту. Так называемые «интервенты» сталкивались, воевали с красными войсками лишь попутно, как с помехой для реализации своих антигерманских задач.

Пресловутой в советской исторической науке "интервенции 14 государств против советской республики" не было хотя бы потому что, как писал Ленин: "самого ничтожного напряжения этих сил… было бы вполне достаточно, чтобы в несколько месяцев, если не несколько недель, одержать победу над нами". Большевистский вождь, правда, причиной неудачи «интервенции» всех этих четырнадцати стран, мощнейших как в военном, так и в идеологическом отношении, указывал умение красных агитаторов «разложить» их войска. То, что те "и не хотели", заикаться советским говорунам было не с руки.

Более того, лидерам стран Антанты свергать большевистскую власть казалось невыгодным. По этой проблеме спорили в Англии «русофильский» Черчилль, настаивавший на подлинной интервенции в Россию для разгрома красных как раковой опухоли для всей Европы, и «русофоб» премьер-министр Ллойд Джордж, «просоветская» точка зрения которого возобладала. Ллойд Джордж позже заявлял:

"Мы сделали все возможное, чтобы поддерживать дружеские дипломатические отношения с большевиками и мы признали, что они де-факто являются правителями… Мы не собирались свергнуть большевицкое правительство в Москве". Президент США Вильсон:

"Всякая попытка интервенции в России без согласия советского правительства превратилась бы в движение для свержения советского правительства ради реставрации царизма. Никто из нас не имел ни малейшего желания реставрировать в России царизм". Такую политику в русской Гражданской войне также «интернациональных» магнатов международного, уолл-стритовского класса расшифровывает американский профессор Э.Саттон в своей книге "Уолл-стрит и большевицкая революция" (М., "Русская идея", 1998):

"Они хотели иметь рынки, которые можно было бы эксплуатировать монопольно, без конкуренции со стороны русских, немцев и кого бы то ни было — включая американских бизнесменов, не входящих в круг избранных. Эта замкнутая группа была аполитична и аморальна. В 1917 г. она преследовала единственную цель — захватить рынок в России… Уолл-стрит действительно достиг этой цели. Американские фирмы, контролируемые этим синдикатом, позже принялись за построение Советского Союза".

Так что, очередной десант Антанты, намеченный к августу 1918 года в Архангельске, был накрепко связан с обычными союзническими целями, о чем позже в мемуарной книге "Архангельск 1918–1919" написал командующий экспедиционным корпусом Антанты генерал Айронсайд: "Было чрезвычайно важно спасти огромное количество военных складов". Речь шла об охране от немцев военного имущества, приобретенного еще императорской Россией в США и Англии. 2 августа союзническая эскадра подошла к Архангельску и, возможно, сумела б договориться с большевиками, как уже было в Мурманске, но белое архангельское подполье давно готовилось к этому часу и подняло восстание, мгновенно беря инициативу в свои руки. Подпольщики постарались. «Лжекрасный» командующий полковник Потапов заранее вывел войска гарнизона из Архангельска за Северную Двину. «Лжекрасный» адмирал, командовавший местным флотом, просаботировал и нейтрализовал все поступающие комиссарские приказы. Два ледокола, выведенные в устье Северной Двины, прикрывающее город от Белого моря, для затопления речного фарватера, ушли под воду не там где надо. Береговые батареи ближайшего к Архангельску острова Мудьюг при виде эскадры противника помалкивали, а единственно прорезавшуюся заставил прекратить огонь залп с кораблей Антанты. Беломорский конный отряд восставших с лихим ротмистром во главе вихрем носился по городу, разоружая красногвардейцев, растерявшихся под шквалом беспорядочных приказов из большевистского Совета обороны. Из своей единственной пушки артиллеристы беломорцев-конников накрыли и заткнули судно «Горислав», пытавшееся огнем по Архангельску помочь отходящим из него большевикам. Красных начальников обуяла паника, они спешно грузили массу присвоенного добра в поезда, на пароходы, чтобы успеть скрыться по «железке» или Северной Двине. С бортов причалившей союзнической эскадры высадились четыре батальона англичан, четыре — американцев, батальон французов. Возглавляющий их английский генерал Пуль, принявший объединенное командование на русском Севере, объявил:

— Союзники явились для защиты своих интересов, нарушенных появлением в Финляндии германцев. Он призвал белых немедленно организовывать свою армию для защиты области от большевиков. Под пристальным присмотром союзников стало создаваться Верховное Управление Северной области, куда вошли члены Учредительного собрания Архангельской и других северных губерний. В его составе оказались господа Лихач, Маслов, Иванов, Гуковский — все эсеры крайних течений. Относительным партийным исключением явился председатель этого правительства: старейший российский революционер, бывший и эсером, ставший теперь членом Трудовой народно-социалистической партии Н.В.Чайковский. Беспартийным был капитан 2-го ранга Чаплин, назначенный командующим войсками. Фигура председателя архангельского правительства дворянина Николая Васильевича Чайковского, родившегося в 1851 году в Вятке, а умершего в 1926 году в Лондоне, заслуживает особого внимания как ярчайший, типичный образчик политического деятеля в Белом движении. Во-первых, знаменит этот выпускник Петербургского университета тем, что был идейным противником другой русской революционной знаменитости — С.Г.Нечаева, сподвижника Бакунина, Огарева, создателя "казарменного коммунизма", главного революционера-"беса", которого описал Ф.М.Достоевский в своих "Бесах".

По имени Н.В.Чайковского и называется в истории «чайковцами» народническая организация "Большое общество пропаганды". «Чайковцы» в отличие от «нечаевщины», провозглашавшей: цель оправдывает средства, в том числе и убийства, — старались распропагандировать массы, явились родоначальниками "хождения в народ".

Сам же Чайковский после разгрома и суда над «чайковцами» в "Процессе 193-х" уехал в Лондон, где в 1880 году был основателем "Фонда вольной русской прессы". В 1904 году он примкнул к эсерам, а в годы Первой мировой войны явился одним из руководителей Всероссийского союза городов. После Февральской революции был выбран в ЦК Трудовой народно-социалистической партии. После Октябрьского переворота стал одним из организаторов антибольшевистского "Союза возрождения России".

Популярность Чайковского в белых политических кругах была так велика, что, помимо председательства в правительстве Северной области, в сентябре 1918 года его заочно выберут в состав другого белого правительства — Уфимской директории. А в начале 1920 года Чайковский уже окажется членом вновь сформированного правительства А.И.Деникина.

Никто, конечно, тогда и не подозревал, что старейший и заслуженный народоволец Чайковский, «крестивший» своим именем поколения революционеров ("чайковцы" после разгрома их движения участвовали во всех организациях революционного народничества), свой брат в любых белых властных структурах, является и матерым масоном, членом не какой-нибудь, а Великой Ложи.

С такой фокусировкой портрета председателя правительства Северной области Чайковского прислушаемся к его высказываниям, столь типичным для февралистов, демократов, антимонархистов и тому подобных людей, во многом идейно вершивших судьбы Белого дела. Он, например, так объяснял большевистские зверства союзникам:

"Мы слишком долго переносили губительный самодержавный режим, наш народ политически менее воспитан, чем другие союзные народы". Из рукописи Чайковского "Грехи белого режима", написанной в эмиграции:

"Борьбу с большевиками превратили в борьбу с революцией, прежде чем революция окончилась в умах народа… Войну с большевиками вели как войну с внешним врагом, а не как гражданскую войну, опираясь на силу оружия, а не сочувствие народных масс… Деятелей революции с широкой популярностью устраняли и преследовали. На ответственные посты назначали людей старого режима… Предоставили полный простор и свободу черной прессе Шульгина и Суворина, а левую серьезную печать преследовали. Тем самым подготовляли господство черного шовинизма и грабеж народа… Проводили реакционные меры по земледелию и национальному вопросу… и тем давали оружие для большевистской агитации и местных самостийников".

В конце концов, в эмиграции и такой избитый политиканством, заговорами, закулисьем ветеран, как Чайковский, прозрел, восклицая по поводу взаимоотношений Антанты с Советами:

"Итак, правительства великих держав признали заведомых преступников и предателей союзных интересов в мировой войне за правомочную власть и не только вступали с нею в переговоры, но и были готовы заключать с нею формальные и заведомо дутые международные договоры. Мало того, они не только сами делали это, но побуждали (если только не принуждали) к тому же целый ряд слабых, вновь возникших за счет России при их же содействии, государственных образований… В этом — весь ужас современного мирового скандала! Рано или поздно, все повинные в этом моральном маразме, конечно, будут призваны к ответу".

Определения в адрес антироссийских политических и финансовых международных воротил: «аморальны» у Саттона и "моральный маразм" у опомнившегося Чайковского, — справедливо совпадают. Другое дело, что одними из "моральных маразматиков", вольно или невольно вбивавших свой гвоздь в гроб былой России, были прежде всех иностранных деятелей такие, как Чайковский. Эти «белогвардейцы» и в масонах-то остались у западных «братьев» в подчинении. Выполнив свою суперзадачу по похоронам православной монархической империи, бывшей их родиной, русские масоны в эмиграции так и не удостоились занять в ложах места, соответствующие их российским степеням посвящения. Нам же на фоне судьбы генерала Миллера Чайковский интересен «крестным» Северного белого правительства, которое и после его отъезда из Архангельска станет «провисать» точно по изгибам, так сказать, изваянным его основателем.

В освобожденном от красных Архангельске работали, кроме английского главнокомандующего генерала Пуля, послы Нюланс (Франции), Френсис (США) и Дела Торетта (Италия). Нести потери союзникам здесь не хотелось, окрестная непроходимая тайга и болота не давали возможности для военного маневра. Атаковать противника по немногим местным путям сообщения можно было до первого более или менее укрепленного узла обороны. Поэтому союзнические войска далеко не лезли, охотно создавая части типа "славянско-британского легиона", "русско-французской роты". Фронтовую погоду делали белые, сразу взявшиеся за очищение от красных Архангельской губернии. Небольшие отряды из русских офицеров, крестьян-партизан, польских добровольцев прочесывали местность, выбивая советских из населенных пунктов. Вскоре белые силы насчитывали около трех тысяч бойцов, куда вошли офицерские добровольческие команды, мобилизованный из архангелогородцев пехотный полк, крестьянские партизанские отряды, два дивизиона артиллерии. Руководил войском капитан 2-го ранга Чаплин, в оперативном отношении оно подчинялось союзному командованию и состояло на довольствии у британцев.

Эсеровским Верховным Управлением во главе с Чайковским архангельская общественность за считанные недели стала недовольна. На самых разных людей эти правители вешали ярлыки «контрреволюционеров», проявляя в непосредственных административных делах крайнюю неопытность. Манерами и фразеологией они очень смахивали на только что выкинутых из области большевистских демагогов, обязательно начиная тексты своих правительственных актов словами: "Во имя спасения родины и революции…"

6 сентября 1918 года группа офицеров во главе с Чаплином арестовала все это Верховное Управление и отвезла сидеть в Соловецкий монастырь. Союзники, не привыкшие к русской порывистости, взволновались. Они выставили рогатки на улицах, выслали патрули и стали заседать, ожесточенно обсуждая ситуацию.

Масла в огонь подлила вооруженная депутация крестьян, прибывшая в город выручать арестантов по наущению агронома эсера Капустина. Эти были уверены, что раскомандовавшиеся офицеры "желают восстановить царя и с этой целью скрывают в Архангельске великого князя Михаила Александровича". В итоге союзниками было решено, чтобы оставшийся в доверии и в такой обстановке (по своему масонству) Чайковский сформировал новое правительство из более приличной публики. Под его председательством в следующем Временном правительстве Северной Области стали работать: бывший управделами Верховного Управления, член Союза Возрождения России Зубов, отвечающий за земледелие; бывший попечитель учебного округа князь Куракин — финансы; бывший член Госдумы, кадет доктор Мефодиев — торговля и промышленность; председатель суда Городецкий — юстиция; народный социалист Федоров — просвещение.

Сместили с должности и командующего войсками горячего моряка Чаплина, на его место вызвали из Лондона бывшего там Российским военным агентом полковника Дурова. Из-за архангельских перемен произошла смена власти и в Мурманске, где ликвидировался местный совдеп и город перешел в областное подчинение Архангельску. Впрочем, состав руководства Мурманским краем не очень изменился. Местное всеядное начальство беспрепятственно разрешало, например, всем сочувствующим большевизму выезжать на советскую территорию. Здесь стояло пять батальонов англичан, по одному — итальянцев и сербов, один батальон и три батареи французов. Пробовали наступать отсюда вдоль единственной магистрали — Мурманской железной дороги, но фронт не очень двигался, остановившись приблизительно на половине расстояния между Мурманском и Петрозаводском. С приходом в октябре полярной зимы воевать и на Архангелыщине было несладко. Здесь установилась позиционная война, передовая которой тянулась отдельными фронтами: Онежским, Железнодорожным и другими. Белые и красные полки укрылись друг против друга в бревенчатых блокгаузах за колючкой, держа оборону изрядным количеством пулеметов и пушек. С архангельской стороны было около десяти тысяч солдат в иностранных частях и восемь тысяч в белых. Напротив расположились 6-я и 7-я красные армии в 24 тысячи бойцов при семидесяти орудиях.

Взгляд на положение дел в Северной области с точки зрения колчаковского правительства мы находим в книге бывшего его члена Г.К. Гинса "Сибирь, союзники и Колчак" (Пекин, Изд. Общества Возрождения России в г. Харбине, 1921):

"Территорией правительства (Северной области — В.Ч.-Г.) была одна губерния, а на правительстве лежали тяготы общегосударственных расходов по содержанию двух военных и двух торговых портов, железных дорог и т. д. Понятно, что правительство оказалось в полной зависимости от союзников, главным образом, от Англии. По предложению англичан была организована государственная эмиссионная касса, которая выпускала деньги, приравненные к стерлингам, в отношении 40 руб. за фунт. Это поставило всю экономическую жизнь края в полную зависимость от английских рынков. На новые деньги можно было покупать только там.

Зависело правительство от иностранцев и в военном отношении: британских войск было больше, чем русских, почти до осени 1919 года".

После Ноябрьской революции в Германии, окончания Первой мировой войны и отхода немецких оккупационных войск с русской территории начали поэтапный вывод своих частей с боевых позиций и страны Антанты. Признаком этого было отбытие из Архангельска послов восвояси. Генерала же Миллера Чайковский пригласил генерал-губернатором и командующим войсками в это время, потому что прежний командующий, полковник Дуров, повел себя не менее своеобразно нежели бывший до него «захватчик» капитан Чаплин, но с другой стороны.

Полковник Дуров, не нюхавший разложения армии, так как во время Февральской революции и после находился за границей, опасался прослыть контрреволюционером и распустил солдат, не поощрял командирскую строгость. Все его распоряжения, приказы, уставы носили отпечаток «керенщины», как прозвали дуровский либерализм офицеры. Например, он обращался к ним, чтобы "помириться с оскорбившими их солдатами и простить их".

Другое дело, что архангельское правительство, посоветовавшись с так же недовольными Дуровым англичанами, решило, чтобы и на этот раз не промахнуться с заменой командующего: вызвать для военного руководства не только генерала Миллера, но и генерала В.В. Марушевского, по сути, на один и тот же пост…

Первым доехал в Архангельск Марушевский, хорошо известный союзникам по его службе во Франции, где в минувшую войну командовал фронтовой особой бригадой. Он и стал командующим войсками Северной области, поначалу начал оправдывать ожидания. Марушевский реорганизовал управление командующего в штаб, приступил к усмирению бунтарского духа в мобилизованных частях. Архангелогородский пехотный полк затеял мятеж, который был сурово подавлен. Прибывший генерал снискивал правительственное доверие, в войска потянулись офицеры, которые не очень стремились под командование Дурова. Генерал Марушевский все же не придется здесь ко двору, но оставит печатные свидетельства, где искренне напишет, что политика англичан на белом Севере "была политикой колониальной, т. е. той, которую они применяют в отношении цветных народов". Он отметит: британские военные "до такой степени грубы в отношении нашего крестьянина, что русскому человеку даже и смотреть на это претило". "Отрезанные почти от всего мира трудностями сообщений и стеснениями, скажем просто, английской «диктатуры», мы были положительно политически слепы. Малейшее желание проникнуть за эту завесу вызывало определенное противодействие со стороны английского командования".

Возможно, Марушевский не скрывал все эти соображения и перед союзниками, раз все-таки отказались от его услуг, но подстраховаться также опытом, большой образованностью и сталью характера Миллера Чайковский решил еще до приезда и демонстрации своих возможностей Марушевского. Немудрено — к премьеру правительства Чайковскому после отъезда послов английское командование стало относиться небрежно и подозрительнее. Скорее всего, дело было в том, что с французским, например, послом масон Чайковский легко находил общий язык, а британских-то вояк речи этого "представителя русской демократии" мало впечатляли. Чайковский ждал от генерала Миллера, что тот станет «буфером» между англичанами и русской властью.

Генерал Е.К.Миллер прибыл в Архангельск 13 января 1919 года и занял должность генерал-губернатора и военного министра правительства. С Чайковским ему удалось пообщаться чуть больше недели — 24 января тот уехал в Париж на заседания Всероссийской дипломатической делегации, которая называлась также Русским политическим совещанием, Парижским Политическим совещанием (генерал Щербачев, князь Львов, Савинков, Маклаков, Сазонов), взявшим на себя роль зарубежного представительства российских белых армий. Чайковский войдет его состав и больше не вернется на белый Север, хотя постоянно будет контролировать и издалека «свое» правительство, которое фактически возглавил П.Р.Зубов. Приступивший к делам 52-хлетний генерал Миллер внушал к себе пиетет, прежде всего внешностью, в которой лейб-гвардейский лоск соседствовал с истинно генеральской внушительностью. Подтянутый, расправленные плечи, гордая посадка головы, коротко зачесанные волосы, огромный лоб с залысинами, многодумная морщинка между сдвинутых густых бровей. Под породистым носом — длиннющие усы с кончиками, закрученными вверх, бородка клином. В пристальном взгляде глаз неуступчивость, но и любезность. Архангельский представитель американских войск так описывал минувшие события и обстановку, сложившуюся в последующие месяцы:

"Английское командование отстаивало ту точку зрения, что в Области нужна твердая власть. Эту твердую власть англичане представляли себе не иначе, как военной. Они считали, что сговориться с населением невозможно, да и не к чему. Если жителей хорошо кормят и не обижают, то все будет хорошо. Особенно их испугали демократические проекты Верховного Управления. Поскольку главным военным элементом союзного командования были англичане, и поскольку считалось, что у них в Северной Области есть особая заинтересованность, ни французы, ни американцы не считали возможным особенно вмешиваться в их распоряжения.

Таким образом, все усилия были направлены к тому, чтобы свести на нет Правительство, сделать его наиболее бесцветным и безличным. И в то же время искали подходящее русское военное начальство. Присутствие Н.В.Чайковского весьма мешало. Когда он в начале 1919 года уехал — положение совершенно изменилось, и военная диктатура становится совершившимся фактом. Однако надежды, которые возлагались англичанами на генерала Марушевского, не оправдались. Он совершенно не подходил к роли военного диктатора, и только с приездом генерала Миллера оказалось возможным наладить административный аппарат".

Что бы о неэффективном командовании Марушевского иностранцы не говорили, но он потом так объяснял ситуацию:

"Русское военное командование было лишено самостоятельности и исполняло предначертания союзного штаба. Все мои указания на необходимость наступления, особенно на Двинском и Мурманском фронтах, отклонялись союзниками, по мотивам недостаточности войск и ненадежности населения, сочувствующего большевикам". Его слова подтверждал еще в описываемый отрезок времени начальник штаба Мурманского района полковник Л. Костанди, во всеуслышание среди русских заявляя:

— Англичане не хотят особенного успеха русского оружия.

Близилась весна, когда хочешь — не хочешь, а «принято» воевать даже в буреломной северной местности. Командующего союзными войсками генерала Пуля сменил генерал Айронсайд, прибывший из Лондона с планом наступления по линии Котлас — Вятка. Задачей его была передача архангельских и мурманских военных запасов армии Колчака.

Это подтолкнуло Северную Область к официальным связям со Всероссийским правительством адмирала Колчака в Омске. Не оглядываясь на союзников, такой шаг давно надлежало сделать здешним командующим, но воплотил его в жизнь генерал Миллер, он написал в марте "Соображения о необходимости признать адмирала Колчака Верховным Правителем и подчиниться ему". С одобрения Парижского Политического совещания в апреле это решение было принято Северным правительством, о чем направили телеграмму в Омск. Командующий генерал Марушевский отбыл в Финляндию, чтобы выяснить возможность прорыва к Колчаку совместно с армией генерала Юденича и финскими войсками, а оставшийся в Архангельске генерал Миллер, все более входящий в роль военного диктатора, решал все вопросы по текущим войсковым и фронтовым вопросам. В конце мая 1919 года архангелогородцы любовались маршем по пестрящим союзными флагами улицам высадившихся в порту свежих английских частей, состоящих из добровольцев. Британцев, решивших повоевать в далекой России, в большинстве молодцевато вышагивавших с ленточками орденов на груди, полученных за бои на полях Франции, дружно приветствовали.

Вскоре после их прибытия, в честь дня рождения английского короля на Соборной площади города был воинский парад англичан, которым командовал генерал Айронсайд, а принимал генерал Миллер. Единственной частью, над которой развивался русский трехцветный флаг, был Дайеровский батальон, названный так в честь погибшего в этих местах английского капитана Дайера. Его сформировал сам Айронсайд довольно своеобразным образом.

Однажды британский командующий поехал в городскую тюрьму и забрал оттуда всех выразивших желание служить и "раскаявшихся в своих прежних заблуждениях". Арестанты были или большевиками, или их сторонниками, тем не менее, отказа никому не было. Новобранцев поставили на великолепное британское довольствие, отлично обмундировали и отдали под команду лучших русских и английских офицеров.

Несмотря на неожиданное освобождение и комфортные условия службы, даеровцы шагали на параде мрачно. На бывшем уездном комиссаре, который нес батальонное трехцветное «царское» знамя, лица не было. Очень тоскливо кричали его товарищи вместе с англичанами троекратное «ура» заморскому королю. У генерала Миллера от этого зрелища челюсть едва ли не сводило, зато гигантского роста атлет генерал Айронсайд благодушествовал. После парада он русским гостям объяснял:

— Ваши полковые бунты происходят от неумелого и нехорошего обращения с солдатами, которые одурманены революцией и забыли хорошее из традиций лучшего русского офицерства. Поэтому они производили беспорядки и нарушения дисциплины, недопустимые ни в одной правильно организованной армии. Но теперь все пойдет по-хорошему. Они раскаялись, я им назначил хороших офицеров, они отлично одеты, получают прекрасный паек. Я уверен, что они покажут себя молодцами. 30 мая 1919 года генерал-лейтенант Е.К.Миллер постановлением правительства Северной Области был произведен в генералы от кавалерии. Этого производства (очевидно, на взгляд Евгения Карловича, по несостоятельности — что полномочий правительства, что весомости собственных заслуг) он не принял и продолжал представляться генерал-лейтенантом. А в июне к ним пробился связной штабс-капитан от Колчака, проделав огромный путь на конях и оленях.

Отныне архангельское и омское правительство будут на постоянной связи. Интересно, что, установив контакты с северянами, бывший известнейший исследователь А.В. Колчак, именовавшийся в академических кругах и Колчаком-Полярным, сразу начнет подготовку новой арктической экспедиции. В его омском кабинете всегда висела карта полярных экспедиций.

Адмирал и в роли белого главы России многое успел для отечественной науки: создал Дирекцию маяков и лоций, в январе 1919 года открыл при своем правительстве Комитет Северного морского пути, руководил которым участник двух полярных экспедиций, общественный деятель С.В. Востротин. Институт исследований Сибири, созданный Колчаком в это же время, организовал гидрографическую экспедицию Д.Ф. Котельникова и ботаническую В.В. Сапожникова, готовил Обь-Тазовскую экспедицию. Продолжалось строительство Усть-Енисейского порта, начатое в 1917 году. Белые вожди, в крайнем отличии от красных, независимо ни от чего всегда заботились о будущем России. Они ощущали ее своей русской Отчизной — не большевистски интернационально…

Войско северян обстрелялось и уверенно действовало на своих фронтах, как и везде по России превосходя красных в воинском умении, отваге, инициативе. Его солдатский костяк образовывали русские добровольцы, воевавшие легионерами в русско-французских и славяно-британских частях, и крестьянские партизаны. Легионеры были отборны по боевым качествам, а партизаны, плюс к этому, антибольшевистски непримиримы. Среди партизан наиболее славными являлись бойцы Шенкурского, Тарасовского и Пинежского уездов. Шенкурские крестьяне, в просторечии — «шенкурята», были солью архангельского восстания, поднятого при появлении эскадры союзников. Храбрецы и политически грамотные, они — потомки Новгородской вольницы, задавали партийный тон, ненавидя большевиков, симпатизируя эсерам, немного настораживая своим беспокойством и отчаянностью.

Зато тарасовцы и пинежцы наиболее основательно и исконно русски ковали тип белого крестьянского партизана. Познакомившись с нравами советских по их реквизициям, сокрушению частнособственнических интересов, они воспринимали новоявленного гегемона с отвращением едва ли не на биологическом уровне. Об этом наглядно рассказывает бывший Полевой военный прокурор Северной Области С.Добровольский в своих записках "Борьба за возрождение России в северной области" ("Архив русской революции", издаваемый И.В. Гессеном. Берлин, 1921):

"Здесь царила подлинная Русь, которая никогда и ни при каких условиях большевикам не подчинится и будет вести с ними непримиримую борьбу. Партизане эти, входя в избу командира полка, не рапортовали о своем прибытии по уставу внутренней службы, а истово перекрестившись на иконы и несколько раз глубоко поклонившись им, говорили ему: "А я к Вашей (а то и к твоей) милости пришел". В обращении не чувствовалось рабской манеры; народ на севере свободолюбив и, давно привыкнув к самостоятельной жизни, держит себя с достоинством, а начальнику отдает дань уважения в той форме, к которой привык. В боевом отношении эти люди представляли собой исключительный по своей доблести материал…

На Пинеге партизане были до того свирепо настроены, что командир 8 полка полк. Б. решил выпустить брошюру о гуманном отношении к пленным… На Печоре население, занимающееся охотничьим промыслом, ставило силки для ловли красных. Один мой знакомый путейский инженер, узнав от одного из таких "охотников за черепами", что им единолично было поймано и истреблено 60 красных, пришел в ужас и пробовал убедить в невозможности такого метода действий, но получил категорический ответ: "Нам с ними не жить, либо они, либо мы".

Оказалось, что у этого крестьянина все близкие были убиты красным отрядом Мандельбаума, а сам он совершенно случайно спасся, подвергнувшись страшным пыткам; грудь его была вся в язвах, так как его выдержали под открытым краном кипящего самовара, пока оттуда не вытекла вся вода. Отряд Мандельбаума навел ужас на всю Печору. Окружив какое-нибудь белое селение, он сгонял всех жителей его на исход и объявлял, что мужчин он оставляет только до окончания полевых работ, после чего они вместе с детьми будут истреблены, а жены их будут оставлены в живых, так как еще «пригодятся» для красных…

Партизане несли на себе главную тяжесть борьбы. Они ходили в разведку в глубокий тыл неприятеля, а в боях яростно бросались в штыки".

Неплохо показывали себя и мобилизованные крестьяне, особенно ближайших к передовой волостей. Они знали о большевистских порядках и не хотели жить под их ярмом. И как ни странно, отличным боевым материалом также являлись бывшие красноармейцы. Феномен этот, в отличие от других белых фронтов России, был наиболее типичен в Северной Области, для точного свидетельства чего снова прибегнем к помощи очевидца С.Добровольского, который пишет:

"Ненависть красноармейцев к своим комиссарам и коммунистам не знала пределов и они обыкновенно собственноручно расстреливали последних. Исполосованные спины пленных были лучшим средством агитации против большевиков. Они охотно демонстрировали их перед нашими войсками и деревенским населением, рассказывая о тех дисциплинарных мерах, которые применяла рабоче-крестьянская власть, поддерживая пролетарскую железную дисциплину в своей армии. Кроме розог в качестве наказаний применялись тяжелые принудительные работы с переводом на голодный паек и расстрел. Можно легко себе представить их настроение, когда вместо кровавой массовой расправы и "палочной офицерской дисциплины", о чем им прожужжала уши большевистская агитационная литература, их встречало человеческое обращение, обильный паек и отличное обмундирование… За исключением ничтожной части, признанной мало надежной, вся прочая масса их была взята в наши войска, причем составленные из них войсковые части до конца оставались верными нам". Превосходны были и офицеры, вышедшие из крестьян-тарасовцев или, например, «шенкурят». Выправка у них, конечно, оставляла желать много лучшего, но почти каждый из этих крестьян в золотых погонах был «штучен», покрывал свое имя героизмом.

Интересно проявляли себя офицеры-добровольцы, доставленные сюда из английских лагерей, где они оказались после разгрома их частей у гетмана Скоропадского. Спасли их в Малороссии от захвата большевиками немцы, чье добро они помнили, а кроме этого, ведь германский коллега-офицер — монархист, так сказать, уже по своей грозе, — был психологически ближе имперцу-русскому, нежели республиканец-"французик", сноб-"англичашка". Так что, несмотря на райскую жизнь в английских лагерях, вплоть до получения каждым в подарок от английской королевы по отличным часам-хронометру, офицеры "из-под Скоропадского" отличались германофильством. Они этим возмущали обычное русское офицерство, свято хранящее верность Антанте.

Выделялись из обычного офицерства, как всегда, артиллеристы своей образованностью, воспитанностью. И цвет офицеров-северян составляла небольшая группа кадровиков, которые командовали отдельными пехотинскими и артиллерийскими частями.

В этой армии надежными казались как низы, так и верхи. Но солдатские массы все же были по большому счету той дыркой от бублика, которая и превратила кровопролитнейшее, жертвенно-офицерское Белое дело в пустую, в конечном счете, затею. Солдаты, как и везде под «золотопогонниками», восставали, да так, что это было постоянной угрозой за спиной. Отчего так складывалось даже здесь, где поднялась в лице партизан и кондовая Русь? Вполне убедительно отвечает на это другой автор гессеновского "Архива русской революции", бывший руководитель от- дела агитации и пропаганды Северного правительства Б.Соколов в его "Падении Северной области":

"Совершенно не испытавшие черных сторон большевизма, ибо в Архангельске большевизм в восемнадцатом году был очень мягок, они, эти полугородские жители, находились под влиянием Саламболы, так назывался рабочий район Архангельска, центр большевистской пропаганды, места, где сходились все нити большевистской агентуры. Именно эти солдаты послужили бродильным элементом для восстаний, имевших место в июле, в ряде полков: третьем, шестом и других. И они же сыграли печальную роль в восстании, предшествовавшем падению Северной Области.

Почему тяготели они к большевикам? Ведь видели они ясно, что большевики не исполняют своих обещаний, что большевистские лозунги это журавли в небе. Они это знали, ибо пленные красноармейцы подробно и детально рассказывали им о своем житье-бытье. Наконец, они получали обильный паек, видели нищету и голод, что царили по ту сторону фронта, и однако, было у них какое-то чувство сильнее реальных благ. Это чувство была ненависть к «барам». Сколько раз в холодные северные ночи прислушивался я к разговорам сбившихся у огня солдат, и слышал те же речи, что в свое время на германском фронте, в послереволюционные дни. "Подожди, ужо покажем, как на нашей шее сидеть". "Ведь как на твою спину сядет комиссар, — возражал красноармеец из пленных, — также будет командовать. Такова наша доля". "То комиссар, он из наших, свой. А это баре. В золотых погонах. Генералы тоже. Они в вагонах, а мы, вишь, в землянках".

И большевизмом, ненавистью к барам, к интеллигенции, были заражены в сущности те, кого можно было считать, если не на половину, то на четверть интеллигентами. Толковые, смышленые, зачастую унтер-офицеры — на проверку оказывались не только большевиствующими, но и членами коммунистической партии". Июльское восстание в Двинском районе Дайеровского батальона из «бывших» большевиков, над которым шефствовал сам генерал Айронсайд, началось с того, что мятежники ночью убили спящими четверых английских и троих русских офицеров. Потом они бросились резать штабных, но там их встретила свинцом идеологически стойкая пулеметная команда. Восставшие скрылись к красным.

Кровавой трагедией было восстание 5-го Северного стрелкового полка на Онеге, считавшегося едва ли не лучшим. Мятежники накинули петлю на шею своему полковому командиру и поволокли его в расположение красных. Двенадцать русских офицеров были окружены восставшими в избе. Они не пожелали сдаться, но не все обрекшие себя на смерть имели дух застрелиться. Эти смертники попросили других и офицеры покрепче разрядили в них револьверы, потом стреляли в себя. Английских полковых офицеров мятежники взяли в заложники. Дайеровское и онежское восстания вывели английское командование из себя. Убийство четверых офицеров-англичан дайеровскими мятежниками превратило пестовавших их генерала Айронсайда в мишень для горьких насмешек его соотечественников. А действия восставших в 5-м полку на Онеге возмутили британского командующего и потому что незадолго до этого полк посещал сам командующий русскими войсками генерал Марушевский, отметивший потом в приказе его превосходное состояние.

Дорого далось англичанам (и русской земле) освобождение своих офицеров, захваченных онежскими мятежниками. Для этого им пришлось разнести из тяжелых корабельных орудий полгорода Онеги (совершенно не обращая внимания, что это его лучшая, старинная часть) и добиться выдачи английских заложников через парламентеров. Англичанам было плевать на освобождение захваченных русских офицеров, они даже не стали помогать русскому десантному отряду, пытавшемуся тех отбить. Пик этой ситуации С.Добровольский описывает так:

"Таким образом, если до сих пор уход англичан мотивировался, главным образом, изменением курса высшей политики по русскому вопросу, то после дайеровского и онежского восстаний приходилось считаться с тем же решением высшего военного командования. По словам ген. Миллера, ген. Айронсайд стал неузнаваем и насколько он прежде крайне радужно смотрел на наше будущее и шел навстречу нашим начинаниям, настолько он теперь впал в преувеличенный пессимизм и обнаруживал явное недоброжелательство, принимая все меры к тому, чтобы эвакуироваться самому и, во что бы то ни стало, склонить к этому и наше военное командование, что послужило бы оправданием и его ухода.

В этом смысле им и было составлено предложение ген. Миллеру эвакуироваться, которое было отклонено ген. Миллером сначала 30 июля принципиально, а затем окончательно 12 августа после совещания со старшими чинами Штаба и строевыми начальниками…

Одновременно с этим последовало личное вступление ген. Миллера в командование войсками вместо ген. Марушевского, вызванное, по словам ген. Миллера, тем, что ген. Марушевский не верил в возможность нашего оставления в Архангельске после ухода англичан, и такое же настроение создавал среди старших начальников. Однако вряд ли это было единственной причиной увольнения ген. Марушевского; таких «маловеров» среди высшего русского командования было очень много и они однако сохранили свои места. Несомненно, что тут сыграло роль и падение работоспособности ген. Марушевского, так как ген. Миллер сам как-то заметил мне, что последний "несомненно, утрировал в его глазах свою чрезмерную переобремененность делами".

Приказом Верховного Правителя ген. Миллер был утвержден в должности Главнокомандующего русскими вооруженными силами Северного фронта. Штаб Командующего войсками был реорганизован в Штаб Главнокомандующего".

В начале августа 1919 года союзников в Архангельске с самой верхушки представлял прибывший сюда английский фельдмаршал Роллинсон, прославившийся окончательным сокрушением немецких войск во Франции. Но на русском Севере потребовался другой его талант, проявленный фельдмаршалом при эвакуации им британских частей после неудачи в Дарданельской операции.

О грандиозном наступлении по линии Котлас-Вятка, с каким носился, пока не разочаровался в русских, генерал Айронсайд, Роллинсон речи не вел, а вслед за Айронсайдом официально предложил главкому Миллеру эвакуировать белые войска из Северной Области вместе с союзными. Кроме двадцатитысячной армии Миллера британцы предлагали взять с собой не менее десяти тысяч из местного населения, не желающего оставаться у красных.

У генерала Миллера была на руках телеграмма Колчака, в которой тот предоставлял всецело ему решение вопроса об уводе армии Северного фронта. Верховный правитель белой России разрешал в зависимости от обстановки эвакуировать части на Мурманскую базу или к генералу Юденичу, к генералу Деникину, но бывший офицер лейб-гвардии Его Императорского Величества, Генерального штаба генерал-лейтенант Е.К.Миллер не помышлял ни о каком отходе с этой северной, самой крайней линии русских окопов, глубоко залитых кровью Белой гвардии.

На окончательном совещании по этому вопросу 12 августа Евгений Карлович заявил, что и, например, переход на Мурман не даст никаких выгод, так как неприятель снимет с Архангельского фронта свои войска и переведет их на Мурманский. Ему возразили, что оставление русских частей в Архангельском районе при необеспеченном тыле — чистейшая авантюра, которая может стоить еще сотен жизней лучших офицеров, что это не может быть оправдано защитой населения, во многом сочувствующего большевикам.

Главнокомандующий Миллер сверкнул сталью взгляда из-под нависших бровей и чеканно произнес: — Война не ведется без жертв. Я не знаю в военной истории ни одного случая, чтобы главнокомандующий без натиска неприятеля, и имея налицо успех на фронте и поддержку населения, оставил бы без боя фронт. В середине августа англичане под рукой славного фельдмаршала Роллинсона решили показать напоследок, как дерутся за короля. Русская и британская армия плечом к плечу ринулись по Двинскому направлению и на Железнодорожном фронте! Белые части, в авангарде которых с отточенными штыками, готовые в любую рукопашную, шагали «шенкурята», удальцы-тарасовцы, пинежцы, бьющие комиссаров как белку в глаз, прокладывали себе дорогу напрямую, сметая красные линии обороны. Блестяще демонстрировали себя в атаках британцы, шутящие под громом выстрелов, в любом свинцовом дожде. Но самой отменной у союзников была смешанная англо-австралийская колонна, отлично показавшая себя в сражениях. В последнем рывке наступления это подразделение двинулось лесами обходным маневром.

Ночью на шестнадцать верст вглубь чащи скользнули они, неся на руках пулеметы, перепрыгивая с кочки на кочку в раскинувшемся перед ними бесконечном болоте. Проводник немного ошибся, он вывел англо-австралийцев с перебором: за большевистскую линию окопов, прямо на «железку» с красным бронепоездом. Из него колонну внезапно накрыло пулеметным и шрапнельным огнем! Немного побледневшие англичане и австралийцы в своих лихих шляпах не дрогнули, слаженно бросились вперед. Лишь потеряв двух офицеров и десяток солдат, образцово отступили. Сплошная демонстрация мужества. Правда, казалось, что и война для них всего лишь спорт. В результате этого превосходно подготовленного общего наступления было взято в плен несколько тысяч красноармейцев. Наиболее отличился 3-й Северный стрелковый полк, захвативший пленными большевистский полк вместе с его штабом и штабом бригады. Союзники, несмотря на то, что начали паковать чемоданы, решили под занавес и демократизировать как можно местное правительство, потому что в миллеровских руках твердая военная русская власть очевиднейше продолжалась кристаллизироваться. Было созвано Земско-городское собрание, которое изменило состав правительства в эсеровском направлении, делегировав туда инициативнейшего эсера П.П. Скоморохова. На долю Е.К.Миллера здесь, помимо военно-морского министерства, теперь пришлись и Иностранные дела. Главкома Миллера полевевшее правительство энергично критиковало, но генерал, мало обращая на это внимание, начал в сентябре наступление на всех участках. Полки северян ринулись по шири своего тысячеверстного фронта. Союзники, между тем, дружно готовились к отплытию. Англичане уничтожали громадное количество русского военного имущества: сжигали самолеты, топили автомобили, боеприпасы, обмундирование, консервы. Объясняли, что Северная армия получила достаточно для своего состава, а излишки ликвидируются, так как могут попасть в руки большевиков. Как писал позже А.А. фон Лампе об этой вакханалии в своих "Причинах неудачи вооруженного выступления белых":"После их ухода снабжение велось со дна моря" Американцы же и здесь побили рекорд грязного цинизма под своим национальным девизом "Деньги не пахнут". Они через своего представителя Красного Креста продали доставшуюся на их долю русскую амуницию большевикам в кредит с оплатой будущими поставками сырья.

10 сентября 1919 года главкому генералу Миллеру, увлеченно следящему за блестящими успехами его войск, кромсающих красных, вручили телеграмму из Омска об утверждении 29 августа Верховным правителем адмиралом Колчаком принятого Советом министров "Положения об управлении Северным краем" и присвоении его главнокомандующему Миллеру прав Главного Начальника этого края. Временное правительство Северной Области упразднялось.

"Самоупраздняться" члены правительства не захотели, а новоиспеченный Главный начальник Области генерал Миллер на выполнении такого распоряжения не настаивал. Победы на фронте предельно укрепили его положение. Впрочем, и до этого управляющие отдельными ведомствами предпочитали идти с докладами не к руководителю правительства Зубову, а к Евгению Карловичу. Газеты давно подшучивали:

"Правительства у нас, слава Богу, нет, а есть Главнокомандующий".

Самые бескомпромиссные демократы, эсеры Скоморохов и Едовин, недавно вошедшие в правительство, возмущенные суровой карательной политикой Миллера по отношению к забастовщикам и пробольшевистским элементам, вышли из него, но Скоморохов заявил:

"Для нас ясно, что говорить об искреннем соглашении с генералом Миллером не приходится. У нас военная диктатура и военный диктатор, который готов допустить совещательный орган при своей персоне, но не больше… Но мы не хотим мешать генералу Миллеру защищать Область и будем ему помогать там, где можем. Во всяком случае, всякую оппозицию против него будем сдерживать". 27 сентября 1919 года последние иностранные корабли ушли из Архангельска, оставив русских привычно самих разбираться со своей судьбой. Миллеру и его командирам было не до сожалений: дела на фронтах шли великолепно. Белая "Волчья сотня" из шестидесяти офицеров, ста солдат-добровольцев снова отбила у красных город Онегу с окрестностями. А всего за сентябрьские бои армия Миллера взяла в плен 8000 красноармейцев! Это было почти половиной собственной численности. Белые заняли территорию на сотни и даже тысячи километров от плацдарма, с которого начали наступать.

Красные расслабились, потому что решили, будто бы Миллер не соберет свои силы для удара во время союзнической эвакуации. Активно помогли белым партизанские крестьяне, не желающие отдавать только что собранный ими урожай беспощадным продотрядам. Вообще, большевистская пропаганда в данное случае напоролась на то, что сама втолковывала. Агитаторы твердили о "корыстных целях иностранных капиталистов". После ухода «капиталистов» русские солдаты и приговорили, что теперь-то можно посчитаться с красными всецело только за свои интересы.

Это лето и начало осени 1919 года было коронным для всех белых армий России, самозабвенно шедших в наступления: генерал Родзянко с армией Юденича освободил Псковщину неподалеку на северо-западе; Деникин дрался в центральной России вплоть до Тулыцины и его генерал Врангель гарцевал впереди своих конников по улицам Царицына; части Колчака мощно мерились силами с красными у Волги и в окрестностях Урала… И вот северяне Миллера по-охотничьи ухватисто шагали по родимым дебрям в пороховом дыму, чтобы сбить и со своей околицы красную чуму, почти доползшую до моря Белого… Все эти русские люди под белыми знаменами в едином военном и духовном порыве свято верили: вот-вот, и Питер с Москвою наши!

Каким представал в это время главком Севера генерал Е.К.Миллер в глазах его сослуживцев? С.Добровольский рассказывает:

"За исключением 5, 6 часов, уделяемых сну, ген. Миллер был остальное время в работе. Эта самоотверженная работа стяжала ему заслуженную популярность, как в широких кругах населения, так и в солдатской массе. Последнюю он подкупал не пышными речами и игрой на популярность, а своей неустанной заботливостью об улучшении ее быта и материальных нужд, что больше всего ценит наш народ.

Популярность его в обществе и политических кругах носила исключительный характер. Какие бы перемены в составе Правительства у нас не происходили, никогда никаких возражений против нахождения его в составе Правительства не было, и этого ген. Миллер достиг не подыгрыванием к тем или иным политическим кругам, а своим бескорыстным идейным служением родине, полным беспристрастием и невмешательством в политическую борьбу при отсутствии всяких диктаторских замашек и контрреволюционных тенденций. Недаром мне приходилось слышать заявления некоторых ответственных демократических деятелей, что судьба особенно благоволила к Северной Области, послав ей такого «конституционного» по своей натуре генерала.

По свойствам своего характера ген. Миллер был скорей администратором, чем Главнокомандующим, администратором идеальным в условиях нормального мирного времени по своему умению уловить пульс общественно-политической жизни, найти удовлетворяющую всех линию компромисса и с удивительным терпением и выдержкой, сохраняя полное беспристрастие и спокойствие, следовать в своей деятельности по этой линии…

Во время пребывания в области союзных войск наши солдаты могли только с завистью смотреть на многочисленные клубы, организованные для развлечения солдат всех наций, кроме нашей, и соответствующие предложения, сделанные ген. Марушевскому представителями американского союза христианской молодежи, не нашли никакого отклика.

Совсем иначе это дело пошло со вступлением в командование ген. Миллера. На организацию его были отпущены громадные средства и вскоре в самом лучшем общественном здании Архангельска — коммерческом собрании открылся русский солдатский клуб. Открытие его было произведено при торжественной обстановке самим Главнокомандующим, сказавшим по этому поводу краткое задушевное слово…

Так создавалась и крепла связь между офицерским корпусом в лице Главнокомандующего и солдатской массой на Севере. Она была порвана при очередном повороте не в нашу пользу колеса истории, но я глубоко убежден, что зажженные тогда рукой ген. Миллера искры благодарности в солдатских сердцах за его неустанные заботы о них на Севере тлеют до сих пор и их не удастся заглушить тем, кто еще раз оказался временным победителем, сыграв на не изжитых еще до конца злобных инстинктах, пробужденных призывами к классовой борьбе".

Конец 1919 года был концом успехов белых везде кроме Севера. Армию Юденича отбросили от Петрограда, она ликвидировалась. Вглубь Сибири отступали части Колчака. Деникинские Вооруженные Силы Юга России откатывались на Крым. Но Северная армия генерала Миллера продолжала давить красных по всему своему фронту, растянувшемуся на тысячи верст. Мороз, схвативший местную страну «Болотию», еще более оживил партизан. Полки Миллера освободили громадные территории на реках Пинега, Мезень, Печора, уже шагали по некоторым уездам Вологодской губернии. Левый фланг северян терялся на Печоре, едва ли не упираясь в Северный Урал. Правый резал по Карелии, кончаясь на границе с Финляндией.

В начале нового 1920 года армия Миллера на территории Центральной России осталась один на один с монстрообразно набухающей Красной армией. Вот соотношение белых и красных сил на февраль 1919 года при максимальном развитии Белого движения. Белые: Южный фронт — 85.000, Восточный — 140.000, Западный — 104.000, Северный — 12.500, Северный Кавказ — 7.500, тылы белых фронтов — 188.000. Итого — 537.000, чуть больше полумиллиона бойцов.

Красные в это время составляли 3.538.000 — три с половиной миллиона воюющих. К концу 1920 года Красная армия будет насчитывать четыре с лишним миллиона (4.110.000). Итак, в начале 1920 года багровое чудище, превышающее противника на три миллиона голов, расшвыряло полмилионна геройских белых ратников по сторонам, нацелив свое жерло на их северную горсть.

Идейно подкосило белую Северную Область в это время, что мировые державы сняли экономическую блокаду, собираясь торговать с Советами. Кооперативный Центросоюз на белых территориях во имя прибылей выступил в таком же духе, воспрянули и архангельские дельцы, братаясь с деятелями левых партий, давно норовивших в товарищество с большевиками. В этой призме продолжение битвы белых северян с красными выглядело бессмысленным.

Другим ударом в спину добровольческой армии явилось открывшееся 3 февраля 1920 года Губернское Земское собрание под председательством ставшего главным противником Миллера эсера Скоморохова. Оно сразу превратилось в митинг, резко поставивший вопрос о целесообразности дальнейшей областной вооруженной борьбы с Красной армией. Самые активные пораженцы кричали, что если офицеры будут сопротивляться, их надо связать и выдать большевикам как «белогадов», не желающих подчиняться воле народной. Земцы приняли декларацию, по которой существующее правительство объявлялось «контрреволюционным». У генерала Миллера лопнуло терпение, он поднял "в ружье" комендантскую роту, готовый на все вплоть до ареста разбушевавшихся. Оппозиция струсила и притихла.

Эта разнузданность архангельских демократов, головка которых была заговорщицки связана с большевиками, что позже выяснится, явилась своеобразным прологом, пробой на прочность главкома Миллера. На следующее утро 4 февраля уже красные войска сильнейше ударили по Архангельскому фронту, начав наступление на Двине. Белые позиции были перепаханы тяжелой артиллерией. Ударные красные полки свежего пополнения пошли в атаки, сминая стоящие здесь 4-й Северный полк и Шенкурский батальон, вынужденных отходить. Красная армада развернулась по всему фронту, ожесточенно штурмуя Селецкий укрепрайон, защищаемый 7-м Северным полком из кремней-тарасовцев. У селения Средь-Михреньга на белые изуродованные артобстрелом окопы перли и перли большевистские цепи. Но всегда им навстречу поднимались окровавленные тарасовцы, так и не сделавшие ни шагу назад. Ведь они дрались за волю в родных деревнях. С такой же яростью начали биться на двинском направлении «шенкурята», прекратившие пятиться.

Положение выправлялось, как в ночь на 8 февраля с маниакальной беспощадностью «антибелой» судьбы в той Гражданской войне трагически разразилось восстание в Железнодорожном районе. 3-й Северный полк открыл фронт Красной армии! Тот самый 3-й Северный, что пленил целый большевистский полк когда-то в общем наступлении с союзниками… Сделавшие белую славу этого полка полегли в последних авангардных боях, как это бывает при штурмах и их отражении с самыми отважными, взамен им стали задавать тон предатели. Роты, захватывая офицеров, побежали к красным. По ним ударили оставшиеся верными артиллеристы, но приготовившийся к измене противник тут же в поддержку перебежчиков пошел в лобовую атаку. Против насмерть встали сто бойцов, не изменившие белому знамени полкА. Их стали обходить с тыла, пришлось храбрецам отступить. Так был прорван Северный белый фронт. Полковых предателей воодушевляла группа членов Земского собрания Скоморохова, Едовина и Едемского, брат которого в звании унтера состоял при штабе 3-го полка. Эсеры-земцы агитировали его солдат перейти к красным на следующих условиях после поражения белых.

1. Земля должна остаться в пользовании у крестьян на существующих в Северной Области условиях.

2. Войска Северной Области могут быть употреблены только для караульной службы в ее пределах.

3. Виновники гражданской войны (под которыми подразумевались офицеры) подлежат выдаче большевикам.

Грозное положение фронта заставило оставшихся верными белым земцев 14 февраля 1920 года избрать правительство, где генерал Е.К.Миллер стал заместителем и исполняющим должность Председателя Временного правительства Северной Области, управляющим отделами путей сообщения и иностранных дел.

На белом фронте и в тылу назревала паника, которую вовсю разжигала большевистская агентура. Ей, например, удалось убедить многих из крестьян, что генерал Миллер уже сбежал из Архангельска. Главком был непререкаемым авторитетом для сельского населения, отчего даже заговорщики-земцы как бы признавали в своем первом пункте договора с красными необходимость оставить землю у крестьян на выработанных Миллером условиях. Народ заколебался, бензинчику в разгорающийся пожар подливал передовой отряд революции — матросня, открыто уговаривающая в городе солдат запасных полков повернуть против офицеров.

Когда пала станция Плесецкая и Селецкий укрепрайон мог быть окружен, 7-му Северному полку тарасовцев приказали отходить. Но они, поделив оставшиеся патроны, ушли в россыпь по родным местам партизанить уже на свой страх и риск. А 18 февраля растерявшиеся в белых полках, как всегда на Руси со слабодушными в тяжелом испытании, заговорили, закричали, что «измена», что «обошли», "продали" и тому подобное. Войска повалили кто куда с позиций… Ярые антикоммунисты зашагали на еще белый Мурманск, а большинство солдатиков, ни рыба, ни мясо, уважительно прощалось со своими офицерами. Помогали их «благородиям» телегами в дорогу, так же, как и в минувшие месяцы, сердечно кланялись им, желая всего хорошего. Хозяйственно говорили:

— Вы домой и мы домой.

О, Русь Залесская, Россия Беломорская, за веру в пятиконечную звезду, а не в православный крест очень скоро встанешь ты со скрученными назад руками у расстрельной чекистской стенки, усеешь своими костями совсем неподалеку ложе Беломорско-Балтийского канала имени Сталина!

Как вспоминают очевидцы, генерал Миллер был совершенно спокоен в эти дни. В штабе готовились документы на эвакуацию, Евгений Карлович зачеркнул это слово и собственноручно написал: "Выездная сессия на Мурман". Он еще надеялся, что спаянный общими победами, суровыми северными характерами фронт выдюжит. В ночь на 19 февраля, когда было решено правительству покинуть Архангельск, главком, как описал С.Добровольский, преобразился:

"Я застал Главнокомандующего уже совершенно в другом настроении, он положительно осунулся и постарел за тот короткий промежуток времени, что прошел с утреннего моего визита. С фронта пришли известия, которые свидетельствовали о полной катастрофе. Войска бросили позиции… Хорошо, что неприятель не особенно наседал, и между ним и нами образовалась зона, в которой шло усиленное братание. Я распрощался самым сердечным образом с Главнокомандующим; переживаемая им тяжелая душевная драма глубоко взволновала меня". Этой ночью белые в порту грузились на ледокол «Минин» и военную яхту "Ярославна".Матросские команды всех плавсредств были ненадежны, поэтому группа морских офицеров заняла на этих судах машинные отделения и кочегарки. Генерал Миллер, чтобы не было разбоя в оставленном «ничейном» городе, передал власть рабочему исполкому. Городская дума и Земское собрание от этого отказались. На пристани еще грузили раненых, а Архангельск уже полыхал красными знаменами над толпами рабочих и матросов. Взвился такой флаг и на броненосце «Чесма», с которого, слава Богу, офицеры успели снять снаряды.

После полуночи 19 февраля 1920 года «Минин» и «Ярославна» отчалили, унося на своих кренящихся бортах чиновников, офицеров, лазареты, солдат, отряд датских добровольцев, членов семей белых, представителей общественности, самую разную публику и штаб главнокомандующего Северным фронтом генерала-лейтенанта Е.К.Миллера, который в эту стылую ночь не уходил с палубы, вглядываясь в темноту. Он, бывший военный атташе, представлявший Российскую империю на сверкающих паркетах правительственных особняков Бельгии, Голландии, Италии, словно оставлял свое сердце в этом продутом ледяными ветрами городе.

В устье Северной Двины, ведущей из Архангельска в море, по кораблям ударил с берега винтовочный и пулеметный огонь засевших там пролетариев и матросов. Два орудийных выстрела с «Ярославны» их подавили. Проплыв 60 километров до пристани «Экономия», белые суда собирались заправиться углем. Тут их должны были ждать ледоколы «Канада» и «Сусанин», чтобы вместе уйти на Мурманск. Но их успели прежде офицеров захватить большевики, на мачтах трепыхались красные флаги. Офицеры с ледоколов сумели по льду перебраться к причалившим белым. Когда вышли в Белое море, впереди беженцев встретили ледяные поля. Через них ледоколу «Минину» с идущей на его буксире «Ярославной» было не пробиться. Все беженцы перешли на «Минин», вместимость которого была 120 человек. На этот раз всего он принял тысячу с лишним человек и еще уголь, провизию, трехдюймовку с брошенной «Ярославны». 20 февраля «Минин» встретился с застрявшими в полях торосов тремя архангельскими ледоколами, вышедшими пять дней назад на Мурманск. Веры в команды и этих судов у Миллера не было, он приказал перегрузить с них часть топлива и перевести оттуда к себе на борт офицеров и чиновников.

Опасение неприятных сюрпризов на следующий день оправдались: красный ледокол «Канада» гнался за ними. Он издалека ударил из орудий, беря «Минин» в «вилку». Неприкрытый боевой обшивкой ледокол, переполненный людьми, от любого попадания вмиг пошел бы ко дну. Флотские артиллерийские офицеры как зеницу ока стали разворачивать так счастливо прихваченную с «Ярославны» трехдюймовую пушку. Снаряды красных ложились к «Минину» все ближе и ближе. Его офицеры своим единственным орудием начали дуэль. Первыми всадили снаряд в борт «Канаде»! Она стала разворачиваться, ушла прочь.

"Минину" не везло и дальше: льды зажали его до полной остановки. А 21 февраля коченеющие на палубе замершего ледокола люди из радиограммы узнали, что и идти им в России больше некуда — белый Мурманск пал… Его войска, добитые большевистской и эсеровской пропагандой, тоже бросили фронт. 22 февраля ветер переменился, льды разошлись, единственная белая территория бывшей Северной Области — ледокол «Минин» взял курс на Норвегию, потому что комиссары в эфире отдавали приказы по его поимке красным морякам. Мурманским белым офицерам вместе с отрядом бельгийских добровольцев и летчиками-англичанами удалось уйти на пароходе «Ломоносов». Он встретился с «Мининым» в норвежских водах. 26 февраля белые беженцы с двух кораблей высадились в норвежском порту Тромс. Им была устроена торжественная встреча.

Норвежцы приняли русских как братьев, о чем и сказал местный пастор в храме в проповеди "Вера без дел мертва". В магазинах и лавочках у уцелевших граждан белого русского Севера отказывались брать плату. Раненые и больные тут же попали в больницы, а всех беженцев отлично разместили, украсив их помещения цветами. Их завалили фруктами и шоколадом. Потом русских предложили устроить в более крупном городе Трондхейме. Позже в Скандинавии им повезло с пособиями, работой гораздо лучше всех других беженцев отступивших белых армий России.

Сложилось так лишь с этой «вовремя» уплывшей тысячей с лишним человек. Белые бойцы, оставшиеся на удаленных участках Архангельского фронта, приняли весь ад развала армии. На Печоре, Мезени, Пинеге они очутились в глубоком красном тылу. Стали отступать на Архангельск, но в нем уже правили комиссары в кожанках.

Крутая этим белым выпала судьба. Одни сдались, чтобы гнить в Архипелаге ГУЛАГе, каким вскоре по инициативе Ленина, во-первых, станет Северная Область, начиная со знаменитого СЛОНа — Соловецкого лагеря особого назначения. Их расстреляют через годы. Другие, словно чуя, что так и так настигнет их большевистская пуля, свято берегли последний патрон в стволе. Как это в стихах супруги, так сказать, "белогвардейски-чекистского" Эфрона талантливой М.Цветаевой, так тонко ощущавшей Белую тему, возможно, из-за выродка-мужа? Белая гвардия, путь твой высок:

Черному дулу — грудь и висок… Из самого Архангельска пошли на Мурманск полторы тысячи человек тремя группами. Им пришлось драться в Онеге, где снова царило красное восстание. Они разгромили онежских большевиков и 27 февраля пробились к Мурманской железной дороге. Узнали, что Мурманского белого фронта уже нет… Позади этих воинов был рывок в 400 километров, а впереди на станции Сороки их ждали красные бронепоезда и два пехотных полкА. Можно было выбирать между гибелью и капитуляцией. Большинство захотело поверить в большевистскую гуманность к пленным. Когда сдались, многих тут же перестреляли, припомнив совсем недавнее лихое их взятие красной Онеги. Лишь группка отчаянных офицеров белых ринулась на лыжах в белое же безмолвие снежной пустыни — и дошла до Финляндии. Полторы тысячи северян пробивалось в Финляндию и с Мурманского участка фронта. Две недели они шли глухой тайгой по сугробам, проваливались в полузамерзшие карельские болота по горло. Им всем повезло спастись за финской границей.

Вскоре наступил март 1920 года, а с ним пригрела и в Норвегии весна. Но бывшему главкому Северного фронта генералу Миллеру, жившему здесь с супругой и троими детьми на положении уважаемого эмигранта, было не до комфорта и расцветающей зелени. По белоэмигрантским новостям он пристально следил за последним оплотом Белой борьбы на родине: 22 марта генерал барон П.Н.Врангель в Севастополе сменил генерала А.И.Деникина на посту главкома ВСЮР, которые в апреле он переформирует в Русскую армию.

Генерал Е.К.Миллер долго не просидел без дела. Летом 1920 года Главнокомандующий белой Русской армией генерал барон П.Н.Врангель, дерущийся с красными на юге России, назначил Евгения Карловича своим главноуполномоченным по военным и морским делам в Париже.

К концу лета обжившийся в Париже генерал Миллер активно вел переговоры с представителями польского и французского правительств о формировании в пределах Польши 3-ей Русской армии. Барон Врангель предлагал им объединить командование польскими и русскими войсками (из остатков частей деникинского генерала Бредова, Северо-Западной армии Юденича и русских добровольцев в захваченных поляками областях) под руководством французского генерала, чтобы при нем состояли его представители и поляков.

В итоге своих встреч Евгений Карлович телеграфировал в Крым Врангелю:

"Поляки согласились прислать своего военного представителя в Париж для обсуждения согласования военных действий. Генерал, посылаемый Вами, должен быть вполне посвящен в Ваши намерения, возможные планы, знаком с обстановкой и Вашими силами. 28 сентября 1920 года. Номер 1090. Миллер".

В ноябре 1920 года главкому Врангелю на юге России пришлось заниматься теми же проблемами, что в начале этого года главкому Миллеру на русском севере — эвакуация. В отличие от белого Северного фронта врангелевское войско отходило организованно. Эвакуация Русской армии и всех желающих из Крыма была умело проведена штабом Врангеля при большом вкладе командующего белым Черноморским флотом адмирала Кедрова. Оказавшись с эвакуированной армией в Турции, генерал барон Врангель разместил ее в военных лагерях в Галлиполи и на острове Лемнос. Его парижский главноуполномоченный генерал Миллер, как и другие врангелевские международные представители, вплотную занялся судьбами бывших белых воинов. О тогдашнем белоэмигрантском статусе Евгения Карловича мы можем узнать из архивов советской разведки ("Русская военная эмиграция 20-х — 40-х годов. Документы и материалы". М., Институт военной истории Минобороны РФ, ФСБ РФ, СВР РФ; «Гея», 1998):

"Из сводки ИНО ВЧК о событиях в жизни русских военных эмигрантов по состоянию на 4 апреля 1921 г…Наштаглав Миллер и Парижское совещание Новый наштаглав Миллер (генерал генерального штаба царского времени) имеет репутацию очень честного человека и не считается в армии ярым сторонником наступательных тенденций. Широкую симпатию ему создало его поведение при эвакуации Архангельска, когда все остатки сумм, обмундирования и прочее он якобы разделил между всеми эвакуировавшимися. Пользуется широкими симпатиями французских военных кругов, по настоянию которых якобы и назначен начштабом при Врангеле…"

Начштабом, наштаглавом — начальником штаба главкома Русской армии генерала барона Врангеля генерал Миллер сможет быть только после Врангелевского приказа 242 от 7 марта 1922 года, который сместит предыдущего начштаба генерала Шатилова, когда Врангель переберется вместе со своим штабом из Турции в Югославию. В остальном же информатор ИНО (Иностранный отдел) ВЧК в этой сводке не ошибается. Особую доверенность генерала Врангеля к генералу Миллеру показывает следующий документ из врангелевского машинописного архива:

"Циркуляр генералу Е.К.Миллеру 6 декабря 1921 г. Главнокомандующий Русской Армией… г. Константинополь, Русское Посольство Милостивый Государь Евгений Карлович, После прибытия год тому назад Русской Армии на берег Босфора и рассредоточения в лагерях в невероятно тяжелых нравственных и физических условиях большинство русских политических организаций за границей не надеялось на то, что эта Армия сохранится как таковая. Истекший год доказал, что дух войск не сломлен, что Армия по-прежнему представляет собою цельный организм, части которого спаяны между собою безграничной любовью к Родине, верою в своих вождей и преданностью долгу… Меня постоянно спрашивают о "политическом кредо" Армии. Русская Армия не может быть названа аполитичной. Сама природа гражданской войны зачисляет каждую из борящихся сторон в тот или иной политический лагерь, в данном случае большевистски-интернациональный или антибольшевистски-национальный.

Будучи, прежде всего национальной, Русская Армия собрала под своими знаменами всех тех, кто в стремлении освободить Родину от врага народа, врага общего для всех национальных партий, борется за русскую национальную идею. Доколе эта борьба не закончена, вокруг Армии должны, казалось бы, объединиться все — от республиканца до монархиста.

Армия ставит себе задачей свержение большевизма для обеспечения народу свободного волеизъявления по вопросу о будущей форме государственного устройства России. Впредь до выражения народом своей воли Русская Армия будет вести борьбу не за монархию, не за республику, а за ОТЕЧЕСТВО. Будучи сам по убеждению монархистом, я, как Главнокомандующий Русской Армией, вне партий… Примите уверения в глубоком уважении и преданности. П.Врангель".

Находясь со своим штабом в Константинополе, главком Врангель, чтобы не распылять русские воинские части, занялся их переездом в Болгарию и Югославию (до 1929 года — Королевство сербов, хорватов и словенцев). В этой работе ближайших помощников Врангеля генерал Миллер был одним из самых деятельных, о чем гласит еще один чекистский документ:

"Сводка Иностранного отдела ГПУ о трудоустройстве врангелевских частей в Болгарии, расположении станиц и их атаманах.

…От н/резидента в Вене. 30 августа 1922 г. Первоисточник: из Болгарии. Совершенно секретно Степень достоверности: заслуживает внимания…Болгарское правительство, которое хотело действительно уменьшить, сделать меньше опасной вооруженную силу Врангеля благодаря саботажам своих чиновников и военного министра, скопило эту армию на самом опасном для обороны страны с запада пункте «Перник», оставляя себя в полной зависимости от поведения этих войск в случае сербско-болгарского конфликта. В этом отношении можно сказать, что ген. Миллер хорошо выполнил свою роль агента Врангеля и Юго-Славии, потому что с ним велись переговоры об устройстве армии на работы…"

В марте 1922 года генерал Миллер перебирается в Сербию, где дислоцируются части Русской армии. Он назначен начальником штаба главкома Врангеля, делавшего в то время ставку на непредрешенческое объединение русского Зарубежья центристского характера. Но к концу этого года барон Врангель склоняется к консолидации сил русской национальной эмиграции под рукой бывшего Верховного Главнокомандующего российской императорской армии, великого князя Николая Николаевича Романова, жившего во Франции. Это связано с тем, что великий князь Кирилл Владимирович самозвано претендует на титул Императора Всероссийского в изгнании.

В ноябре Врангель в своей резиденции в сербском городе Сремски Карловцы проводит совещание, многие документы которого готовит начштаба генерал Миллер, числящийся также с 8 ноября 1922 года помощником главнокомандующего. Там также присутствуют помощники главкома генералы Кутепов и Абрамов, начальник его Политической канцелярии С.Н.Ильин и прибывшие из Парижа генералы Хольмсен и Данилов. В результате рождается вердикт с основными идеями:

1. "Личное обаяние имени Великого Князя Николая Николаевича" может способствовать единению Зарубежной России, которого не удавалось добыть иными способами.

2. В сложившихся сложных международных и внутриэмигрантских условиях такое «единение» должно иметь не "форму гласного возглавления им какого-либо объединения", а характер личного общения Великого Князя с доверенными ему лицами, ведущими работу в России.

3. Несмотря на сильное распространение в Армии монархических чувств, Главное Командование должно твердо держаться заветов генералов Корнилова и Алексеева и не предрешать вопроса "какою быть России".

4. Объединение вокруг Великого Князя Николая Николаевича как "главы, в будущем, русского национального движения" должно быть, возможно, более широким и включать "всех несоциалистических, государственно мыслящих элементов".

Для дальнейших переговоров с великим князем лучшей кандидатуры, чем Миллер, не было, с чем согласился и сам Николай Николаевич. В мае 1923 года генерал Врангель публично и официально объявил о своей готовности идти за великим князем Николаем Николаевичем. Он направил к нему генерала Миллера, чтобы тот доложил взгляды главкома Русской армии на значение и характер будущего политического объединения. Поездка Евгения Карловича во Францию была плодотворной. На встрече с великим князем он, опытнейший дипломат, когда-то прекрасный царедворец, провел в жизнь все идеи Врангеля. После образования объединения Врангель предполагал остаться "лишь старшим солдатом "великой и немой армии", — вне политики, не ответственным за то, если это знамя будет заменено другим", с него должна была быть снята всякая политическая, финансовая и другая работа, не связанная непосредственно с Русской армией. Врангель настаивал также, что идеология его армии, будучи ныне определенно монархической, "разнится от идеологии старой императорской армии; старыми путями подходить к ней нельзя". Касаясь казачества, он считал, что, хотя "самостийности в казачьих массах нет", необходимо сохранить "исторически сложившиеся условия быта казаков".

В это время в свете сближения с великим князем Николаем Николаевичем генерал Миллер и генерал Шатилов переезжают из Сербии в Париж, а вместе с этими двумя довереннейшими лицами Врангеля во Францию переходят и некоторые функции штаба Русской армии.

Здесь Миллер энергично принялся за решение вопроса разведывательно-информационной работы, ведущейся военными представителями Врангеля разных странах. Главком Русской армии не хотел, чтобы эта деятельность делалась его именем и при участии штаба. Человек щепетильнейший, он, не имея об ее нюансах подробных сведений, необходимого доверия к некоторым резидентам, не считал себя вправе такие операции нравственно поддерживать. Особенно это касалось России, и Миллер пока утрясал двояко: или врангелевцы прекращали заниматься разведкой на заграничных территориях, или заменялись ненадежные резиденты.

Евгений Карлович всецело был на стороне Врангеля в этом отграничении, чтобы штаб смог всецело сосредоточиться на заботе об эмигрантском русском воинстве. Главком ценил эти четкие действия опытнейшего военного администратора Миллера, чем редко выделялись боевые белые генералы. Как обычно, доверительно и нелицеприятно Врангель писал, например, Миллеру в июле 1923 года:

"Всю жизнь я привык нести ответственность за свои действия, и никогда не подписывал имени моего внизу белого листа, хотя бы этот лист был в руках самого близкого мне человека".

На отношения между генералами Миллером, Шатиловым и главкомом бароном Врангелем своеобразный отпечаток накладывала особенная роль генерала от кавалерии П.Н.Шатилова, являвшегося самым близким другом Врангеля, его «фаворитом», "вторым «я» и т. п., как злоязычно упоминали этого самого приближенного к главкому генерала, все же смещенного Врангелем в Сербии с начальника штаба. П.Н.Шатилов, родившийся в 1881 году, окончил Пажеский корпус, откуда был выпущен хорунжим в лейб-гвардии Казачий Его Императорского Величества полк, потом — Академию Генштаба. Участвовал в русско-японской войне и Первой мировой, в конце которой был генерал-квартирмейстером штаба армии, Георгиевским кавалером. Начал воевать в Добровольческой армии генерал-майором с лета 1918 года. Главком Врангель, освобождая Шатилова с должности начальника штаба в марте 1922 года, заменяя его генералом Миллером, писал в приказе:

"С именем Генерала Шатилова связаны блестящие дела 1-й конной дивизии и 1-го конного корпуса на Северном Кавказе. Великокняжеская операция, послужившая толчком к наступлению на всем фронте Вооруженных Сил Юга России, славная Царицынская операция, в которой возглавляемый им IV-й конный корпус непрерывно был ударным, неблагодарная задача по отстаиванию Царицына в тяжелой обстановке, в качестве Начальника Штаба сперва Кавказской, а затем Добровольческой Армии, в трагические месяцы жизни последней, генерал Шатилов непрерывно мне сопутствовал. Разделив со мною тяжесть изгнания, он прибыл в качестве моего помощника в Крым, чтобы разделить бремя труда и ответственности; когда потребовалось, — стал Начальником Штаба и в качестве такового провел все трудные операции до самой тяжелой — эвакуации Крыма включительно. Своим расселением в славянских странах армия всецело обязана Генералу Шатилову.

Сердечно благодарю Тебя, дорогой друг Павел Николаевич, и твердо верю, что когда счастье и благополучие нашей Родины потребует от русских людей полного напряжения их сил, ты, не колеблясь, придешь на мой зов, и, как всегда, будешь беззаветно работать там, где всего труднее". Оказавшись вместе с начштаба, официальным помощником Врангеля Миллером в Париже, Шатилов, числящийся теперь лишь "в распоряжении Главнокомандующего", был раздражен своим положением неофициального "доверенного лица" главкома, лишь его "политического информатора" по парижским делам. Он пытался представить себя здесь наиболее влиятельной и знающей персоной, отправив, например, в октябре 1923 года строго конфиденциальное письмо Врангелю со своеобразным анализом окружающей его обстановки. Шатилов писал, что великий князь Николай Николаевич "смотрит на все чужими глазами и потерял чистоту взглядов", что тот "вовлекается в орбиту политиканства, подозрений и опасения обвинения с одной стороны в бонапартизме, а с другой стороны — в чрезмерной либеральности, даже республиканстве". Шатилов едва ли не психоаналитиком указывал, что великий князь, "пребывая в состоянии пассивности в тех случаях, когда нужно так или иначе сказать свое слово, проявляет деятельность, когда нужно молчать".

В письме Шатилов наносил удар по авторитету официального врангелевского представителя Миллера, к которому великий князь якобы «охладел», потому что доклады Евгения Карловича ему утомительны и "чрезвычайно тяжелые по форме". Дело дошло, вроде бы, до того, что Николай Николаевич без уведомления Врангеля стал вместо Миллера с удовольствием принимать докладчиком генерала И.А. Хольмсена, а тот был должностным миллеровским подчиненным. Генерал Шатилов стал считать неизбежным раскол в еще не оформленном союзе Врангеля и Николая Николаевича, указывая на ослабление в нем левых сил. Заключал он это письмо, пророча о великом князе — В.К.:"Расчищая себе, путь к В.К., правые монархисты достигнут лишь его изоляции от других элементов эмиграции и отчасти от армии…"

Словом, бывший лучший друг Врангеля из-за уязвленного самолюбия лез не в свои дела, сбивая с толку во Франции его собеседников-политиков. Шатилов сумбурно вырабатывал некий собственный план действий, всех запутывая. П.Н.Врангель со всей откровенностью писал по этому поводу Миллеру:

"Что же касается Шатилова, то убедительно прошу тебя найти способ, не затрагивая его самолюбия, удержать его от участия в политической работе. Ты знаешь, как он мне близок. Я знаю его ценные качества, но хорошо знаю и его недостатки. Умный, отличный работник и горячо преданный нашему делу, он лишен качеств, необходимых для общественно-политической деятельности — тех самых качеств, которыми в полной мере обладаешь ты".

К концу лета 1923 года генерал Миллер закончил заграничную реорганизацию: с военных представителей Врангеля была снята вся политическая и разведывательная работа, теперь они должны были заниматься только вопросами, непосредственно связанными с армией и заведованием офицерскими союзами. В циркуляре Врангеля Миллеру от 13 ноября главком указывал: "Размежевать работу и ответственность". Теперь требовалось разобраться с этим на уровне великого князя. Если Николай Николаевич становится руководителем их объединения с Врангелем, Миллеру было необходимо передать названному князем лицу все разведывательные и информационные отделы, снимая с Главного командования армии дальнейшую за них ответственность. Если же Николай Николаевич уклонится от руководства, всю развед-информработу следовало сосредоточить в руках Главного командования. Великий князь на эти темы не говорил ни «да», ни «нет». Тогда генерал Врангель собрал 16 декабря 1923 года в своем штабе в Сремских Карловцах совещание представителей армейского командования и воинских союзов разных стран, где сделал заявление, которое распространялось потом циркулярным распоряжением. В нем, в частности, указывалось:

"Хотя до настоящего времени Великий Князь Николай Николаевич и не принял еще на Себя общего руководства национальной работой, но и ныне эта работа ведется из Парижа находящимися вблизи Великого Князя людьми в соответствии с высказываемыми им пожеланиями, обязательными для тех, кто отдал себя в Его распоряжение. Большая нравственная ответственность спадает с меня. Отныне все вопросы политические — международного характера, по объединению национальных русских сил и т. п. не лежат более на мне и на представителях Армии…"

В связи с такой акцентировкой в деятельности великого князя по кругу проблем русской военной эмиграции главкому Врангелю требовалось определить дальнейшие задачи своим ближайшим помощникам. Прежде всего, нужно было решить с генералом Е.К.Миллером, продолжающим числиться начштабом Русской армии. Врангель собирался вернуть Миллера в Сремские Карловцы для дальнейшего руководства штабом, а работу по руководству воинскими организациями в Западной Европе передать генералу Хольмсену. Но тут вмешался неуемный генерал Шатилов.

В конце 1923 года Шатилов предостерегал в письме Врангеля, что возвращение Миллера "прежде всего, затруднит твою работу вследствие полной неприспособленности Миллера к Твоему характеру, да и вообще к характеру нашей контрреволюционной работы". Генерала же Хольмсена Шатилов в этом послании топил так:

"Необычайная осторожность его и искание в решении всех вопросов наиболее удобного и компромиссного выхода отвело бы интересы армии на второй план в общей работе, к которой и он приобщен благодаря желанию Великого Князя. Обладая исключительными и благородными качествами честного служаки и, будучи чрезвычайно приспособленным к ведению агентурной работы, он не обладает привычкой к борьбе во всех ее проявлениях".

Генерал Врангель отстаивал Миллера, и в конце января 1924 года Шатилов вынужден был ему написать:

"Ты совершенно не раскусил Хольмсена и не вполне знаешь Миллера… Во всяком случае, так или иначе, Миллер — вполне Твой человек. К этому привел его и долг, и то, что теперь его таковым все считают. Что касается И.А. (Хольмсена — В.Ч.-Г.), то он в равной мере и человек противного лагеря, надо его поставить в служебную зависимость от Миллера".

Евгений Карлович Миллер был не столь зависимой фигурой от генерала Врангеля как Шатилов, да и вообще бывший лейб-гвардейский гусар Миллер ведь и сам «ходил» главкомом целой Северной Области в крайнем отличии от бывшего лейб-гвардии «казака» Шатилова, выслужившего лишь помощника "главкома Крыма" Врангеля. Так что, генерал Миллер, трудясь в Париже на переговорах с Николаем Николаевичем, был не пешкой, простым исполнителем директив Врангеля. Он имел самостоятельную точку зрения на ситуацию и не стремился воплощать решения главкома, если они не соответствовали его "самым лучшим побуждениям".

Наконец, Евгений Карлович, отвечая искренностью на всегдашнюю откровенность Врангеля, написал ему, что не сочувствует его последним решениям и "надеялся при проведении их в жизнь в значительной степени их обойти". С немецкой педантичностью он невозмутимо уточнил и причину:

"Ты — человек борьбы, я же принял за правило — ни одного лишнего усилия". Немецкая баронская кровь ледяно текла и в жилах Врангеля, но тут он разозлился и написал Шатилову насчет этого письма Миллера — Е.К.:

"Оно еще раз подтверждает, насколько я был прав, когда писал тебе, что Е.К., несмотря на все свои душевные качества, мне не помощник… Подобное чистосердечие поистине трогательно. Но как при таких условиях вести работу?! Письмо кончается страшной угрозой — вернуться в Карловцы. Голубчик, выручай! Со своей стороны пишу ему, бросая все цветы своего красноречия. Из двух зол приходится выбирать меньшее и решаюсь последовать твоему совету — поручить Е.К. объединение деятельности военных представителей Западной Европы. Решение это, конечно, неправильное, однако другого выхода нет — отход Е.Карловича от нашей работы в настоящих условиях дал бы громадный козырь в руки наших врагов, возвращение же его в Карловцы грозило бы мне воспалением печени и выбытием из строя, от чего дело так же не выиграло бы. Исполняя твои пожелания и, возлагая на Е.К. объединение военных представителей Западной Европы, на тебя одновременно возлагаю задачу — сыпать ему перца в ж…"

8 февраля 1924 года с выражением "сердечной благодарности за труды" генерал Миллер распоряжением Врангеля был освобожден от обязанностей начальника штаба. Евгений Карлович назначается помощником главнокомандующего с возложением на него представительства Русской армии в Парижском политическом совещании, которое образовалось при великом князе и руководителем какого Николай Николаевич не торопился себя признавать.

В этот же день выходит секретное распоряжение для дальнейшего объединения около врангелевской армии офицерских обществ и союзов. В нем подчеркивается необходимость согласования мероприятий по нему в разных странах для облегчения связи обществ и союзов. Генералу-лейтенанту Миллеру в Париже непосредственно подчинили генералов, которые стали руководителями русских воинских организаций: Хольмсен — во Франции, Бельгии и Англии; Юзефович — Финляндия, Латвия, Эстония и Литва; фон Лампе — Германия, Венгрия и Чехословакия. Решение этой же задачи в балканских странах под руководством генералов Ронжина, Неводовского, Геруа, полковников Базаревича, Флорова возглавлял другой помощник главкома генерал Абрамов. Эта сеть, во многом крепко спаянная усилиями Миллера, и легла в основу Русского Обще-Воинского Союза (РОВС), созданного генералом Врангелем 1 сентября 1924 года. РОВС сплотил около тридцати тысяч бывших воинов из остатков белых армий, воевавших в России. Окончательно высшие роли распределились так, что Верховным главнокомандующим Русской армией в Зарубежье стал великий князь Николай Николаевич, главнокомандующим и фактическим главой РОВСа — Генерального штаба генерал-лейтенант барон П.Н.Врангель.

Врангелевским приказом от 1 сентября, объявившим о создании РОВСа, генерал Е.К.Миллер был назначен начальником его 1-го отдела (Франция и Бельгия) с оставлением в должности помощника главнокомандующего. В декабре 1924 года Миллера освобождают от этих постов в связи с его назначением заведующим финансовой частью при великом князе Николае Николаевиче. В апреле 1928 года внезапно тяжело заболел и умер переехавший из Сербии в Бельгию, в Брюссель генерал П.Н.Врангель. Ему было всего сорок девять лет, кончина крайне загадочна, весьма похоже на руку ОПТУ, которое в 1926 году, правда, выстрелом своего человека на парижской улице, уже расправилось с другим крупным антисоветским лидером С.В.Петлюрой.

Генерал от инфантерии А.П.Кутепов заменил Врангеля на посту председателя РОВСа.29 апреля 1928 года генерал-лейтенант Е.К.Миллер был назначен его помощником. В январе 1929 года умер во Франции и великий князь Николай Николаевич Романов. После этой смерти генерал Кутепов явился единоличным главой РОВСа, этой самой разветвленной военной организации белоэмигрантов. В Париже, нашпигованном агентами ОПТУ, он стал для Кремля главной вражеской фигурой в уцелевшем белом стане.

26 января 1930 года начальник РОВСа генерал от инфантерии А.П.Кутепов был похищен в Париже советскими агентами. Александр Павлович погиб, скорее всего, от передозировки хлороформа по пути его тайной транспортировки в СССР. Боевой белый генерал Кутепов на посту председателя РОВСа делал много ошибок, но созданный им Союз Национальных Террористов вел себя агрессивно и был мозолью для чекистов. Другое дело, что его функции не оправдывались, о чем можно судить по аналитическому отчету боевика Бубнова, пытавшегося устроить покушение на Бухарина. В нем Бубнов, в частности, пишет:

"Каждый из выразивших желание идти на террор сознает, на что идет, и к смерти готов, но весь вопрос в том, целесообразна ли будет их гибель, принесет ли она пользу делу освобождения Родины… Такого рода акты могут быть полезны лишь тогда, когда они будут следовать непрерывной цепью один за другим, появляться в разных частях СССР, пробудят активность самого населения… Раньше я верил в осуществление такого систематического террора, теперь ясно вижу, что это невыполнимо, и на вопрос отвечу — "нет, не целесообразно". Разве стоит губить нужных людей для дела, которое, как видно, не даст желаемых результатов… общественное мнение взволнуем, но к активности вряд ли кого вызовем. Вернее, ответный террор ГПУ придавит всякое проявление этой активности. Если бы мелкий террор шел снизу, от всей массы населения, тогда он был бы грозным для коммунистов, но ведь трагедия в том, что на это даже рассчитывать сейчас нельзя… Мы эту игру не в силах провести в таком масштабе, когда она станет опасной для сов. власти, и результаты не оправдают потерь".

26 января 1930 года на место выбывшего в схватке с ОПТУ Кутепова председателем РОВСа встал Генерального штаба генерал-лейтенант Е.К.Миллер. Учтя утопичность былого террористического пути, он решил перейти к созданию внутри СССР подпольных групп, которые в будущем смогли бы сыграть ведущую роль в антисоветском восстании, если б сподобились его поднять тамошние люди, ставшие советским народом, вернее — населением страны Советов. Евгений Карлович и на этом своем последнем посту в Белой гвардии, как всегда, служил на совесть. Другим нечем объяснить то, что чекисты решили поступить с этим командиром РОВСа так же, как и с лихим Кутеповым.

В 1935 году генерал Миллер назначил начальником крайне конспиративного подразделения РОВСа, занимавшегося контролем самих ровсовцев, наблюдением за «неблагонадежными» эмигрантами, подбором агентов для заброски в СССР, генерал-майора Н.В.Скоблина. Этот 41-летний атлетический красавчик с коротко подстриженными усами, раздражающий лишь постоянно бегающими глазами, имел превосходный послужной список. Участник Первой мировой войны, он еще в 1917 году вступил в 1-й ударный Корниловский отряд. У главкома Деникина стал командиром Корниловского полка, у главкома Врангеля — Корниловской дивизии. Недолюбливали, правда, его добровольцы за жестокость с пленными и населением.

Женат был Скоблин на знаменитой певице Надежде Плевицкой, которую корниловцы отбили осенью 1919 года в Одессе у красных в полном смысле этого слова: она до их прихода сожительствовала здесь с чекистом Шульгой. Плевицкой Надежда называлась по фамилии погибшего в Первую мировую ее первого мужа-поручика, а была урожденной Винниковой из большой курской крестьянской семьи. Малограмотная крестьянка Дежка, как ее кликали в родной деревне, обладала таким прекрасным голосом, что вскоре стала петь в московском Большом зале консерватории. Государь император Николай Второй стал поклонником ее таланта.

В России Дежке Плевицкой покровительствовал Собинов, а эмигрантке-"курскому соловью" в ее турне по США в 1927 году в Нью-Йорке аккомпанировал Рахманинов. Скоблин антрепренером организовывал гастроли жены. Но к концу 20-х годов ее успех стал выдыхаться.

Тогда эту привыкшую жить на широкую ногу супружескую парочку в 1930 году и завербовали чекисты. Советские агенты генерал Скоблин и Плевицкая сразу купили двухэтажный дом под Парижем и автомобиль. Он получил кличку "Фермер — ЕЖ-13", она — "Фермерша".Чекистская пара успела поучаствовать в подготовке похищения генерала Кутепова. С тех пор о связях Скоблина с НКВД имелись серьезные предположения и в 1936 году над ним по этому поводу состоялся суд чести старших генералов. Ничего конкретного доказать не удалось, но Миллер снял Скоблина с начальника секретного отдела РОВСа.

В сентябре 1937 года генерал Скоблин затеял в Париже празднование 20-летнего юбилея родного Корниловского полка. На этих торжествах за председательским столом он сидел в центре, справа от него — генерал Деникин, а слева — генерал Миллер. Так что, Евгений Карлович после этого в роковой день 22 сентября довольно спокойно отнесся к тому, что Скоблин пригласил его на встречу с германскими представителями. Сомнение пришло к Миллеру в самый последний момент перед этой встречей. Тогда он, педант, решил оставить своему помощнику генералу Кусонскому запечатанный конверт, который требовалось вскрыть, если начальник РОВСа не вернется:

"У меня сегодня встреча в половине первого с генералом Скоблиным на углу улицы Жасмен и улицы Раффэ, и он должен пойти со мной на свидание с одним немецким офицером, военным атташе при лимитрофных государствах Шторманом, и с господином Вернером, причисленным к здешнему посольству. Оба они хорошо говорят по-русски. Свидание устроено по инициативе Скоблина. Может быть, это ловушка, и на всякий случай я оставляю эту записку".

Скоблин назначил Миллеру для встречи парижский район, где советское посольство имело несколько домов. Свидетель видел, как Скоблин приглашал Евгения Карловича зайти в здание пустующей школы для советских детей, с ними третьим был мужчина-крепыш. Миллер исчез за дверями. Вскоре около школы тормознул грузовичек с дипломатическим номером. Потом этот грузовик видели в Гавре на пристани рядом с советским торговым пароходом "Мария Ульянова". Из кузова машины вытащили длинный деревянный ящик, который осторожно и быстро перенесли на борт корабля. В нем и был усыпленный хлороформом генерал Миллер. "Мария Ульянова" немедленно развела пары и вышла в море, даже не успев закончить разгрузку. Путь судна пролег в Ленинград, откуда генерала Е.К.Миллера доставят в Москву на Лубянку в НКВД.

Не подозревавший о засургученном конверте Миллера Скоблин после захвата Евгения Карловича в советской школе профессионально раскручивал свое алиби, появляясь в разных парижских местах. Потом вернулся в гостиницу и спокойно лег спать со своей «Фермершей». Офицер от Кусонского, лишь в одиннадцать вечера распечатавшего конверт Миллера, поднял Скоблина с постели и повез в военную канцелярию РОВСа, не информируя того, зачем он понадобился начальству, так как сам не знал. В канцелярии Скоблину предъявили записку Миллера. «Фермер» лишь на секунды изменился в лице и сходу начал доказывать, что не видел Миллера с прошлого воскресенья. Решили повезти Скоблина в полицию.

В этот момент генерал Кусонский выслал Скоблина в приемную, потому что начал что-то «секретное» выяснять с адмиралом Кедровым. Суперагент Скоблин, выйдя в приемную, с независимым видом скользнул там мимо привезшего его офицера, который до сих пор не подозревал, зачем того сюда доставил. «Арестант» вышел на лестницу, которая вела в этом же доме вверх, в квартиру другого советского шпиона С.Н.Третьякова, родственника знаменитого основателя Третьяковской галереи, бывшего члена Временного правительства, богача, сдававшего РОВСу тут одно из трех собственных домовых помещений. Скоблин переждал у Третьякова начавшуюся внизу и дальнейшую парижскую суматоху. После этого ему удастся скрыться в СССР.

"Фермерше"-Плевицкой, не знавшей зачем увезли мужа ночью в канцелярию РОВСа, не пришлось исчезнуть. Ее арестовали, был суд, который приговорил артистку к двадцати годам каторги. В каторжной тюрьме Ренна она дождется прихода гитлеровцев. Ее конец так описывает Г.Рябов в своей книге "Как это было" (М., «Политбюро», 1998):

"В 1940 году немцы вошли во Францию, захватили каторжную тюрьму, в которой содержали Надежду Васильевну. В яркий солнечный день ее вывели во двор, привязали к двум танкам и разорвали".

Будет та казнь 21 сентября — почти день в день третьей годовщины похищения Евгения Карловича Миллера. За этого генерала с немецкими отчеством и фамилией тевтоны убедительно отомстят.

Похищенный в центре Парижа председатель Русского Обще-Воинского Союза генерал-лейтенант Е.К.Миллер 29 сентября 1937 года после первого допроса во внутренней тюрьме на Большой Лубянке передал следователю торопливо написанное карандашом письмо жене. Еще не понимая, в какие беспощадные руки он попал, Евгений Карлович попросил отправить записку в Париж. Это послание 70-летнего генерала осталось в архивах Лубянки, как и другие, какие мы здесь процитируем. Вот его фрагменты:

"Дорогая Тата, Крепко тебя целую, не могу тебе написать, где я, но после довольно продолжительного путешествия, закончившегося сегодня утром, хочу написать тебе, что я жив и здоров и физически чувствую себя хорошо. Обращаются со мной очень хорошо, кормят отлично, проездом видел знакомые места. Как и что со мной случилось, что я так неожиданно для самого себя уехал, даже не предупредив тебя о более или менее возможном продолжительном отсутствии, Бог даст когда-нибудь расскажу, пока же прошу тебя поскольку возможно взять себя в руки, успокоиться, и будем жить надеждой, что наша разлука когда-нибудь кончится…

Я надеюсь, что смогу указать адрес, по которому можешь дать сведения о здоровье своем, детей, внуков… Крепко тебя, мою дорогую, целую и молю Бога, чтобы вся эта эпопея закончилась благополучно".

Сидел генерал Миллер в одиночной камере 110 и в первые дни после его доставки сюда все никак не мог сориентироваться. Это зэки советского «набора» быстро разбирались в палаческих нравах своих тюремщиков: "чистых руках, горячих сердцах, холодных головах", — и мгновенно осваивали золотой принцип с чекистскими упырями: не верь, не бойся, не проси! Евгений Карлович все еще жил Парижем и беспокоился об оставленных делах.

В надежде, что следующее его письмо, возможно, дойдет, 30 сентября Миллер писал начальнику военной канцелярии РОВСа генералу П.А.Кусонскому:

"Дорогой Павел Алексеевич, Сегодня прошла почти неделя, когда я, прощаясь с Вами в начале первого часа дня, передал Вам письмо, прося его прочесть, ежели я часа через полтора-два не вернусь. Было у меня какое-то подсознательное предчувствие, что меня НВС (Н.В. Скоблин — В.Ч.-Г.) увлекает м.б. на что-то опасное. Но, конечно, ничего подобного происшедшему я не ожидал и в мыслях не имел. Писать Вам о том, что и как произошло тогда во вторник, како и где я нахожусь сейчас, я, конечно, не могу, ибо такого содержания письмо несомненно не было бы Вам послано. Совершенно я не знаю, что и как произошло в Париже после того, как я "выбыл из строя". Хочу же написать Вам только по вопросам частного и личного характера, касающимся других лиц, совершенно непричастных ни к какой политике…"

Далее Евгений Карлович дотошно излагает по незаконченным им благотворительным делам, вплоть до сумм, какие надо выплатить и кому. Высочайшая честность, православное беспокойство за нуждающихся гвоздили его и на лубянских нарах. В это же время «Фермер» Скоблин, благополучно ушедший через кордон в СССР, отсиживается в «спецпристанище» и тоже весьма своеобразно тревожится, как показывает письмо этого бывшего белого генерала его тогдашнему шефу в НКВД: "11.XI.37.

Дорогой товарищ Стах! Пользуюсь случаем, посылаю Вам письмо и прошу принять, хотя и запоздалое, но самое сердечное поздравление с юбилейным праздником 20-летия нашего Советского Союза. Сердце мое сейчас наполнено особенной гордостью, ибо в настоящий момент я весь, в целом, принадлежу Советскому Союзу, и нет у меня той раздвоенности, которая была до 22 сентября (день похищения Миллера — В.Ч.-Г.) искусственно создана.

Сейчас я имею полную свободу говорить всем о моем Великом Вожде Товарище Сталине и о моей Родине — Советском Союзе…

Сейчас я тверд, силен и спокоен, и тоже верю, что Товарищ Сталин не бросит человека. Одно только меня опечалило, это 7-го ноября, когда вся наша многомиллионная страна праздновала этот день, а я не мог дать почувствовать «Васеньке» (ласковое прозвище или еще одна агентурная кличка «Фермерши» Плевицкой — В.Ч.-Г.) о великом празднике…

От безделья и скуки изучаю испанский язык, но полная неосведомленность о моем «Васеньке» не дает мне целиком отдаться этому делу.

Как Вы полагаете, не следует ли Георгию Николаевичу теперь повидаться со мной и проработать некоторые меры, касающиеся непосредственно «Васеньки»? Я бы мог дать ряд советов чисто психологического характера, которые имели бы огромное моральное значение, учитывая почти 2-х месячное пребывание в заключении (Плевицкой в тюрьме — В.Ч.-Г.) и необходимость ободрить, а главное успокоить…"

О неизвестно откуда взявшейся у корниловского ударника вере в то, что "Сталин не бросит человека", Скоблин лепетал, переживая за свою «Васеньку», она же Дежка и «Фермерша», которую, безусловно, ему посулили спасти из французской тюрьмы. Бывший императорский офицер Скоблин в чем-то был не менее наивнее его жертвы Миллера, беспокоившегося за свою супругу. Но "Фермеру — ЕЖ-13" прежде всего требовалось подумать о собственной шкуре. НКВД, взявшийся расстреливать в это время даже старейших партийцев, никак не мог оставить в живых такого многознающего агента, как Скоблин. Судьба бывшего белого Скоблина созвучна истории другой "белогвардейски-чекистской" знаменитости, бывшего добровольца С.Эфрона, мужа поэтессы М. Цветаевой. Агента НКВД, мнимого белоэмигранта Эфрона тоже перекинули из Франции в СССР после похищения генерала Миллера, так как он тоже был связан с "делом председателя РОВС". Эфрона поселили «отсидеться» под Москвой в такой же «спецдаче» или другом конспиративном месте, как и Скоблина. Потом Эфрона чекисты расстреляли.

Как, где и кем был расстрелян или в ходе очередной операции убит Скоблин, пока точно неизвестно, но есть некоторые сведения, будто бы его после этого пребывания в СССР перебросили в Испанию дальше шпионить на идущей там гражданской войне, в которой каудильо Франко всецело поддерживал до своего похищения председатель РОВСа генерал Миллер. Так что, возможно, Скоблин, вздыхая где-то под Москвой о «Васеньке», не зря изучал испанский язык. Если эта версия (не из лубянских архивов) дальнейшей биографии «Фермера» верна, то по ней он был в Испании убит.

Генералу Миллеру в лубянской камере было ждать своего расстрела еще долгие месяцы. 27 декабря 1937 года туда к нему пришел нарком Ежов. То, что это всемогущий "господин народный комиссар внутренних дел СССР. Ежов", как озаглавил на следующий день ему свое послание Миллер, арестант узнал только в самом конце их свидания. Евгений Карлович в этом заявлении Ежову снова повторил свои просьбы по поводу информации жены, о возврате карманных часов и снабжении его бумагой и пером для написания воспоминаний. Но крайне скупо генерал указал то, чего домогался у него изо всех сил следователь Н.П.Власов на допросах:

"В моем показании я излагаю все, что у меня сохранилось в памяти. Никакой непосредственной связи с организацией повстанческих движений я не имел и вообще за эти 7 1/2 лет бытности председателем РОВС слышал всего о двух крупных повстанческих движениях — в 1930 г. в Восточной Сибири и на Северном Кавказе в 1932 или 1933 годах — точно не помню".

Это все, что удалось чекистам вытянуть из старого белого генерала, которому на склоне лет так пригодилась возможность якобы забывать даже то, чему Миллер посвятил целых семь с половиной лет своей службы. После этого вновь обращался Евгений Карлович к Ежову в марте 1938 года с просьбой разрешить побывать в церкви ("я могу перевязать лицо повязкой"), а когда, как обычно, не было ему ответа, попросил 16 апреля передать Митрополиту Московскому Сергию письмо, в котором указывал:

"…Я особенно болезненно ощущаю невозможность посещения церкви. Условия, при которых я покинул свой дом, не позволили мне взять с собой даже Евангелие, чтение которого, особенно в настоящие дни, было бы для меня большим утешением. Поэтому примите милостиво мою покорнейшую просьбу и подарите мне Евангелие на русском языке…"

Свое последнее послание «ежовому» наркому Миллер написал 27 июля 1938 года. В нем он уточнял:

"На этих днях минуло 10 месяцев с того злополучного дня, когда, предательски завлеченный в чужую квартиру, я был схвачен злоумышленниками в предместье Парижа, где я проживал как политический эмигрант по французскому документу, под покровительством французских законов и попечением Нансеновского Офиса при Лиге наций, членом коей состоит С.С.С.Р. Я ни одного дня не был гражданином СССР, и никогда моя нога не ступала на территорию СССР. Будучи тотчас связан — рот, глаза, руки и ноги — и захлороформирован, я в бессознательном состоянии был отвезен на советский пароход, где очнулся лишь 44 часа спустя — на полпути между Францией и Ленинградом."

Евгений Карлович спрашивал с горькой риторикой:

"Никогда, ни в какие эпохи самой жесткой реакции ни Радищев, ни Герцен, ни Ленин, с историей которых я ознакомился по их сочинениям, изданным Институтом Ленина и Академией, не бывали лишены сношений со своими родными. Неужели же Советская власть, обещавшая установить режим свободы и неприкосновенность личности с воспрещением сажать кого-либо в тюрьму без суда, захочет сделать из меня средневекового Шильонского узника или второе издание "Железной маски" времен Людовика XIV — и все это только ради сохранения моего инкогнито?"

Повезли расстреливать генерала Миллера 11 мая 1939 года. По правилу, применявшемуся к особо секретным смертникам, генерала доставили в Московский крематорий. Провели Евгения Карловича в его подвал, прилегающий к жерлу огнедышащей печи. Бывший корнет лейб-гвардии Гусарского полка Его Императорского Величества Миллер стоял у расстрельной стенки прямо, как в молодости стильно светя взглядом из-под нависших, теперь совсем седых бровей…

В самом последнем чекистском документе на его счет генерал Миллер конспиративно фигурирует "Ивановым":

"АКТ Приговор в отношении сего Иванова, осужденного Военной Коллегией Верхсуда СССР приведен в исполнение в 23 часа 5 минут и в 23 часа 30 минут сожжен в крематории в присутствии:

Комендант НКВД Блохин Н-к внутр. тюрьмы ГУГБ НКВД Миронов ll/V 39 г."

Заканчиваю более свежим во всех отношениях документом:

Циркулярно. Архиерейский Синод Русской Православной Церкви Заграницей. 27 апр./10 мая 1996. Номер 50 ВСЕМ ЕПАРХИАЛЬНЫМ ПРЕОСВЯЩЕННЫМ И НАСТОЯТЕЛЯМ ЦЕРКВЕЙ, НЕПОСРЕДСТВЕННО ПРЕДСЕДАТЕЛЮ СИНОДА

ПОДЧИНЕННЫМ УКАЗ

24 апр./7 мая 1996 г. Архиерейский Синод Русской Православной Церкви Заграницей СЛУШАЛИ: Обращение председателя Русского Обще-Воинского Союза, поручика В.В. ГРАНИТОВА, относительно генералов А.П. КУТЕПОВА и Е.К. МИЛЛЕРА, похищенных большевицкими агентами в Париже:

ген. КУТЕПОВ 26-го янв. 1930 г., а ген. МИЛЛЕР 22-го сентября 1937 г. По документам некоторых рассекреченных архивов КГБ, установлены данные об их смерти. Преосвященный Архиепископ СЕРАФИМ,

БРЮССЕЛЬСКИЙ и ЗАПАДНО-ЕВРОПЕЙСКИЙ недавно обратил внимание на то, что церковное отпевание генералов не было совершено.

Председатель РОВСа просит благословения для совершения отпевания нашей Церковью генералов КУТЕПОВА и МИЛЛЕРА. ПОСТАНОВИЛИ: Совершить отпевание мученически скончавшихся генералов АЛЕКСАНДРА П. КУТЕПОВА и ЕВГЕНИЯ К. МИЛЛЕРА в Синодальном соборе в Нью-Йорке, во время предстоящего Архиерейского Собора, вечером, в день Усекновения главы Св. Иоанна Предтечи, 29 авг./11 сент. 1996 г.

Издать циркулярный указ о совершении панихиды по погибшим генералам во всех храмах Русской Зарубежной Церкви в тот же день или в ближайшее воскресенье. Председатель Архиерейского Синода Митрополит Виталий Заместитель Секретаря Архиерейского Синода Епископ Иларион".

В комментарии к этому Указу РПЦЗ, опубликованному в санкт-петербургском церковно-общественном журнале прихожан РПЦЗ «Возвращение», сказано:

"Души их во благих водворятся. И память их в род и род", — такими, воспеваемыми по традиции, псаломскими торжественными стихами завершает Св. Церковь величественное чинопоследование панихиды. Это напрямую относится к стойким борцам за освобождение России, доблестным белым вождям, замученным большевиками: генералу от инфантерии АЛЕКСАНДРУ ПАВЛОВИЧУ КУТЕПОВУ и Генерального Штаба генерал-лейтенанту ЕВГЕНИЮ КАРЛОВИЧУ МИЛЛЕРУ, возглавлявшим Русский Обще-Воинский Союз в годы наивысшей его активности и опасности для коммунистического режима в России (1928 — 1930 — 1937 гг.). Надеждою на "весенний поход", то есть, продолжение вооруженной борьбы с «советами» освящен период первого из них на этом посту…

Сменивший его генерал МИЛЛЕР одобрил участие белых русских воинов в военных действиях во всех уголках земли, где только шла вооруженная борьба с коммунистами. В частности, поддержка Каудильо Ф. Франко в гражданской войне в Испании была объявлена им продолжением священной Белой борьбы. В это время и тайная война ОПТУ против РОВСа достигла своего апогея, жертвами которой явились нагло похищенные советскими агентами Генералы".

Его превосходительство генерал-лейтенант Е. К. Миллер всегда пророчески утверждал: «Я подло не умру». Как хотел, так и сделал.