Воин мочика

Палач ждет — в одной руке клинок «туми», другая еще пуста. С ним Жрица, волосы ее — змеи. Она держит золотую чашу, что скоро наполнится священной влагой, кровью жертвы.

Пока они ждут подле уаки, мы готовим Воину саван. Три полотнища облекут его. Золотой шлем с пышным плюмажем из перьев, золотые и серебряные пластины, золоченые колокольчики — они уже на местах.

Паланкин, что снесет его вниз, лежит сзади. Воин покоится на втором головном уборе, полумесяце, увенчанном перьями фламинго. В правую руку мы вложим ему золотой скипетр, символ его земной власти, в левую — серебряный, поменьше. Золотой слиток на правой длани его, серебряный — палевой.

На лицо ему мы наденем пять золотых масок, на ноги — серебряные сандалии. Три пары ушных подвесок будут сопровождать его: первая — священный белохвостый олень, вторая — золотой паук, третья — кошачья голова, что олицетворяет существо, способное пересекать грань между двумя мирами, грань, отмеченную двухголовым змеем — черту меж миром нынешним и миром предков.

Три нагрудника из раковин мы положили ему на грудь, тысячи бусин, кремовых и зеленых, розовых и белых, украсили такие же браслеты на запястьях.

Далее идет ожерелье из бусин в виде орешков — как всегда, золото справа, серебро слева, двойной союз солнца и луны, земли и моря. Потом второе ожерелье из золотых пауков и третье, из золотых и бирюзовых дисков.

А накроем Воина мы его знаменами, стягами, символами земной власти: груботканный хлопок, на который мы нашили золотые диски и его образ, образ бога-воителя. А сверху, надо всем этим — саван.

Подношения собраны, стражи, что пойдут вместе с ним, избраны среди нас.

Скоро, скоро на площади начнется великая церемония.

8

В то самое время, пока я гадала, по какому пути расследования пойти, участники этой кровопролитной трагедии уже собирались на отведенные им места на подмостках. Как будто всеми нами управляла чья-то незримая рука. Одних вело отчаяние, иных — алчность, третьих — страсть. Были средь нас и те, что еще блаженно не ведали той роли, кою другие, куда более коварные, избрали для них. Совсем как в современной нравоучительной истории в стиле «моралитэ»: Герой, Злодей, Искусительница, Ведьма, Колдун, Дурак. Со всех четырех сторон света мы сошлись в Кампина-Вьеха, чтобы сыграть отведенные нам роли.

Позже мне подумалось, что такая концепция понравилась бы инкам, которые называли свою огромную, но недолговечную империю Тауантинсуйу, Край Четырех Сторон. Во время первых контактов европейцев с Америкой Тауантинсуйу была самым большим государством на земле. В центре ее стоял блистательный город Куско, пуп вселенной инков; подобно ему, Кампина-Вьеха стала сердцем нашей маленькой драмы.

С севера, то есть с Чинчайсуйу для инков, если считать место моего рождения, пришла я, Повествователь, или, того хуже, Дурак. И для меня путешествие из уютного кокона Лимы, обволакивающего тебя, как обволакивает атмосфера любого большого города, превратилось в процесс сдирания старого моего «я» и всех свойственных ему предрассудков и предвзятых мнений. Так змея сдирает с себя старую кожу. И не то чтобы само путешествие было таким уж необычным просто оно изобиловало странными моментами, наглядно демонстрировавшими, что Ребекка уже давно не в Канзасе.

Полет в Трухильо прошел без каких-либо событий, и автовокзал я тоже нашла без малейших проблем. Автобусные поездки в этой части страны, похоже, являются упражнениями в прикладной демократии — пассажиры развлекаются главным образом тем, что во весь голос указывают водителю, как рулить, и честят его за то, что он слишком долго простоял на какой-нибудь остановке или вообще едет не так, как им нравится.

Мы были на Панамерикана-Норте, Панамериканской магистрали, что охватывает узкую полоску пустыни, лежащей между морем и Андами, и которую пересекает несколько рек, в большинстве своем пересохших. Время от времени мы проезжали какой-нибудь городишко, рощицу или ферму, но в основном по обеим сторонам шоссе тянулась пустыня. Порой я успевала разглядеть отходящие от дороги следы шин, ровной линией ведущие через пески куда-то вдаль — в никуда. На горизонте вырисовывалась гряда гор. Каким бы мрачным ни выглядело это описание, на самом деле пейзаж потрясающе красив: цвета пустыни — золотые, коричневые, темно-зеленые, коричные и пыльно-багряные — переливаются на фоне сине-зеленого моря и мерцающих разноцветных бликов гор.

А что же остальные персонажи? Остальные стороны света? С юга, из Колласайи, грядет Колдун.

Не без помощи местных штурманов-любителей водитель регулярно останавливался, чтобы высадить старых пассажиров и подобрать новых — порой в деревушках, а порой у придорожных столбиков или вывешенных над обочиной знаков.

На одной из таких остановок в автобус заскочили молодой парень с девушкой, оба с неимоверными рюкзаками. Выглядели они лет на пятнадцать каждый, но, зная правду жизни, я решила, что им по двадцать с небольшим. Гринго. Девушка в разодранных на коленях джинсах и крошечном топике, открывавшем загорелый живот. Вся в побрякушках: на каждом пальце по серебряному кольцу, а в ушах длинные серебряные сережки в стиле навахо. Облако черных волос вокруг маленького личика придавало ей сходство с тициановской мадонной. Парень щеголял копной волос почти такой же длины, как у его подружки, обрезанными джинсами, футболкой с бахромой на месте оторванных рукавов и аккуратным рядом английских булавок в ухе. На предплечье у него красовалась татуировка: череп со скрещенными костями и непристойное предложение, чтобы Социум (вот прямо столь высокопарный термин) свершил над собой анатомически невозможный акт. Когда они проходили мимо моего места, я рассеянно подумала, знают ли родители этих молодых людей, особенно девушки, где сейчас их чада и чем занимаются. Вот они, издержки среднего возраста.

Через несколько минут после того, как автобус снова тронулся с места, парень прошел вперед и, повернувшись к пассажирам, достал из кармана колоду карт. Он ни слова не знал по-испански, а во всем автобусе никто, кроме меня, не говорил по-английски, но он выдал трескучую скороговорку, которой гордился бы любой настоящий актер, и, мгновенно сумев привлечь к себе всеобщее внимание, принялся демонстрировать карточные фокусы. Потом он взял газету, на языке жестов попросил одного из пассажиров на переднем сиденье как следует осмотреть ее, свернул и, достав из сумки бутылку воды, вылил воду в получившийся конус. После чего молниеносным жестом перевернул конус над головой ближайшего пассажира. Тот дернулся в сторону, однако из конуса не вылилось ни капли воды. Раздался гром аплодисментов. Молодой человек ухмыльнулся и, ни на секунду не прекращая что-то болтать, вылил воду обратно в бутылку.

Аплодисменты зазвучали еще громче, и я прекрасно понимала, почему. Хотя сама я не большой поклонник магических искусств, приходилось признать, что парень как фокусник исключительно хорош. У него не было даже рукавов, где бы можно было что-то спрятать, а я сидела достаточно близко, чтобы отслеживать его действия в мельчайших подробностях. Так ют, я решительно не понимала, как он это проделывает. Потом он показал еще несколько фокусов — один с монетой и один с пластиковой трубкой, оба очень забавные. Когда он закончил, девушка тоже встала и начала обходить пассажиров с кепкой в руках, собирая пожертвования. Я видела, что впередисидящие бросают самые мелкие коричневые монетки, почти ничего не стоящие по североамериканским меркам. И хоть я понимала, что надо бы экономить средства, но высыпала в кепку перуанский эквивалент трех долларов. Девушка, похоже, поразилась моей щедрости, и через несколько минут после конца представления парень небрежно хлопнулся на сиденье рядом со мной.

— Говорите по-английски? — осведомился он.

Я кивнула. Он был американцем.

— Меня зовут Ягуаром, в честь дикого кота, который бродит в местных краях, — сообщил он. — А мою подружку — Пачамама. Так аборигены называют Мать-Землю. Это не наши настоящие имена, — добавил он, — мы просто так называем себя сейчас.

А то я бы никогда сама не догадалась!

— А я Ребекка, — представилась я, пожимая протянутую руку парнишки, и похвалила его представление.

— А что вы делаете тут, на краю света? — спросил он. — Если это не бестактно с моей стороны.

— Еду работать на археологических раскопках, — ответила я.

— Ух ты! — воскликнул он. — Класс!

— А вы? — из вежливости поинтересовалась я.

— А мы тоже ездили на раскопки, только на юге, в основном, инкские. А теперь собираемся присоединиться к одной компании, что-то вроде коммуны, тут неподалеку. Будем сами выращивать пищу и все такое.

Типичные шестидесятые!

— Какая милая идея, — сказала я.

Он настороженно покосился на меня, проверяя, не смеюсь ли я над ним, и, кажется, пришел к выводу, что я воспринимаю его достаточно серьезно.

— Открою вам одну большую тайну, — важно прошептал он. — Мы едем туда, чтобы избежать конца света.

Я еле сдержала стон.

— Знаете ли, грядет самый настоящий покалипсис, — продолжал мой новый знакомец, по-видимому, не ведая о том факте, что слово «апокалипсис» начинается с буквы «а». — Землетрясения, пожары, извержения вулканов, потопы — все такое. А потом — ядерная катастрофа.

На мой взгляд, ядерная катастрофа — это уже был некоторый перебор.

— Ровно с ударом часов тридцать первого декабря девяносто девятого года, — во весь опор тараторил Ягуар. — Я это видел — то есть мысленным взором. Все капиталистические страны, и Америка, и Европа, и прочие, все без исключения, будут уничтожены. Вам повезло, что вы сейчас здесь.

После его столь смелого утверждения мы оба несколько минут помолчали. Затем он заговорил вновь:

— Знаете, теперь, как я поразмыслил об этих ваших раскопках, мне стало чуть-чуть не по себе. А вдруг вы найдете какую-нибудь гробницу и пробудите страшное тысячелетнее проклятие?

— Очень постараюсь не делать этого, — отозвалась я.

— Ну и славно, — он широко улыбнулся, поднялся и направился обратно на свое место. — Спасибо за пожертвование.

Я снова отвернулась, любуясь мелькающим за окном пейзажем. Перу, как показалось мне, была страной географических крайностей: от Атакамы, самой сухой в мире пустыни на юге — до богатейших в мире океанских вод, кишащих жизнью, рожденной холодным течением Гумбольдта из Антарктики и идущим с юга более теплым тихоокеанским течением — и до Анд, второй по величине горной гряды в мире. В этой части света холмов нет. Зато можно вылезти из Тихого океана, пересечь несколько миль засушливой пустыни и наткнуться на отвесную стену скал, что вертикально уходит к небу прямо из песков. А за ней или высится тропический лес, или расстилаются травянистые равнины и глубокие долины.

Говоря геологическим языком, область эта весьма нестабильна — океаническое плато Наска подползает под Южноамериканский континент на скорости, которая пусть и незаметна нашему взгляду, но все же превосходит любую другую тектоническую активность в мире. Именно это явление и породило Анды и необыкновенно глубокие океанские пропасти у самого побережья. Оно же служит причиной частых землетрясений и периодических извержений вулканов. Учитывая все это, пожалуй, Ягуар с Пачамамой не слишком благоразумно выбрали Перу для спасения от катаклизмов грядущего Армагеддона.

«Вот она, страна мочика», — потрясение думала я. Как столь процветающая цивилизация, способная создавать произведения искусства, вроде той подвески, владелицей которой я оказалась, могла произрасти на столь негостеприимной почве? Уму непостижимо. Однако именно так оно и было. Примерно за сто лет до Рождества Христова в долине Рио-Моче зародился некий политический союз, который вскоре окреп и распространился на север. В Серро-Бланко были возведены гигантские сооружения. В столице возвышались две величественные пирамиды, Уака дель Соль и Уака де ла Луна, храмы Солнца и Луны.

На протяжении нескольких веков индейцы мочика усиливали свои позиции, строя в речных долинах к северу и югу от столицы религиозные и административные центры: контроль за водой в столь засушливых краях играет наиглавнейшую роль. Они разработали систему каналов, что тянулась с высоких склонов Анд, доставляя воду и орошая ею земли пустыни.

У мочика была весьма сложная социальная структура: элита, класс воинов, ремесленники и крестьяне. Их замысловатые ритуалы подчас включали человеческие жертвоприношения. Знатнейших вождей мочика хоронили с пышностью, бросающей вызов Египту, а их яркие мифы, точнее, те обрывки, что дошли до наших дней, и по сей день завораживают умы ученых.

Однако в конце шестого века в северной прибрежной пустыне разразилась экологическая катастрофа. Череду длительных испепеляющих засух прервал внезапный опустошительный потоп, уничтоживший большую часть Серро-Бланко и других городов мочика. Индейцы пытались отстроить свою столицу, однако империи был нанесен невосполнимый ущерб, и постепенно цивилизация мочика пришла в упадок, сменившись другими культурами. И много веков прошло до тех пор, пока человечество вновь узнало и оценило все величие давно вымершего народа.

Пока я размышляла о расцветах и падениях цивилизаций, мне вдруг подумалось, что куда как полезнее было бы поразмыслить о событиях не столь отдаленных. Кажется, последнее время, с тех самых пор, как я обнаружила в магазинчике полубесчувственного Алекса и истерзанное тело Ящера, голова у меня работала не так четко и ясно, как хотелось бы. Особенно после мрачной находки в нью-йоркской галерее «Дороги древности».

Я могла сколько угодно смеяться над мрачными пророчествами Ягуара насчет «покалипсиса» и дремлющих в гробницах проклятий, но с абсолютной уверенностью ощущала: все те ужасы, что произошли за последнее время, каким-то образом связаны с древним изделием индейцев мочика. Вспомнить хотя бы, что неприятности начали обрушиваться на меня после того, как я приобрела так называемые реплики. Более того, почти со всеми, кто имел к этим репликам хотя бы косвенное отношение, рано или поздно случалось что-то плохое, а подчас и с летальным исходом. Даже А. Дж. Смиттсон, покойный владелец Смиттсоновской галереи, который даже не успел приобрести их, умер мучительной и кровавой смертью.

Все дело в том, что я абсолютно не верю в проклятия.

И вот я сидела в автобусе, направлявшемся в Кампина-Вьеха, то самое место, где якобы была изготовлена одна из этих реплик, похищенная ваза. От Трухильо меня отделяло три часа езды на автобусе, от Лимы — четыреста или пятьсот миль, а от людей, которых я любила, — целая жизнь.

«Все это полный бред, — думала я. — Возвращайся домой. Ты сумеешь убедить Роба, что ни ты, ни Алекс ни в чем не виноваты. Да, он сейчас очень зол, но злость пройдет — и он тебе поможет».

— Кампина-Вьеха, — объявил водитель.

К добру ли, к худу ли, но я прибыла к своей цели.

Я вылезла из автобуса. Двое моих молодых приятелей — тоже.

Стив Нил обещал, что будет поглядывать на остановку — и сдержал слово. За те несколько минут, что мне пришлось подождать, я успела слегка оглядеться по сторонам. Кампина-Вьеха оказалась не таким уж и мелким городом. Прямо напротив раскинулся рынок, где вовсю кипела торговля. Юные хиппи — иным словом их не назовешь, хотя термин этот, безусловно, устарел, — тем временем искали, на чем бы добраться до коммуны.

Похоже, излюбленным средством передвижения в Кампина-Вьеха являлось мотоциклетное такси. Ягуар с Пачамамой тщательно пересчитали мелочь — они явно сидели на мели, даже больше, чем я, — и попытались сторговаться с одним из водителей рядом с автобусной остановкой.

Им приходилось несладко: по-испански они не говорили, а место назначения было не то неизвестно таксистам, не то туда просто никто ехать не хотел. В результате ребята вскинули на плечи рюкзаки и отправились пешком. А скоро подкатил и Стив на сером грузовичке-ниссане.

Следующие полчаса-час Стив колесил по городу, выполняя всякие мелкие поручения и на ходу показывая мне, где что находится. Мы забрали четыре здоровенные пластиковые цистерны с водой, баллон пропана, бидон с керосином, и наконец, снова выбравшись на Панамериканскую магистраль, покатили из города. Через пару миль я увидела впереди, на обочине, ребят из автобуса. Оба с головы до ног пропитались пылью, и виду них, особенно у девушки, был довольно-таки усталый.

Как ни досадно было мне продолжать это знакомство — обитатели коммун, ждущие конца света, не по моей части, но материнский инстинкт, обычно беспробудно спящий, внезапно взыграл во мне с невероятной силой. Уж больно жалко выглядели эти бедолаги. Я рассказала про них Стиву, и он притормозил в нескольких ярдах впереди. Я высунулась и замахала, а эта парочка бросилась к нам бегом.

— Стив, — представила я, — это мои новые друзья, Ягуар и Пачамама.

Уголки губ Стива дрогнули в улыбке, но он сумел сдержаться.

— Приятно познакомиться, — серьезно произнес он, по очереди пожимая им руки. Я объяснила, куда они направляются, а Ягуар примерно показал направление.

— Забрасывайте рюкзаки в кузов, а сами лезьте сюда, — пригласил Стив, махая рукой на заднее сиденье. — Правда, нам надо еще кое-куда заехать, но это вам по пути.

Ребята благодарно заулыбались.

Ягуар уселся впереди вместе со Стивом, а мы с Пачамамой сзади. Девушка оказалась не очень-то разговорчивой, а вот Ягуар принялся развлекать Стива карточными фокусами, что, должно быть, не слишком-то помогало сосредоточиться на дороге.

Через несколько миль Стив свернул на грязный проселок между двумя строениями. Перед одним из них стояла худенькая смуглая женщина, вся в морщинах. На голове у нее красовалась коричневая фетровая шляпа, похожая на старый абажур. Из-под коричневого замшевого жилета виднелась вышитая блузка, а из-под пышной юбчонки темно-синего цвета торчали тощие ноги в чулках и черных тяжелых ботинках. Иссиня-черные, густо пронизанные сединой волосы были забраны в две длинные толстые косы. Рядом на земле стояли две внушительные плетеные корзинки из ярких — розовых, зеленых и оранжевых прутьев. Стив притормозил грузовичок, поставил корзинки в кузов и помог женщине забраться туда же.

— Инес Кардосо, — сообщил он, возвратившись в кабину. — Наша кухарка. С нашим обедом.

Еще через полмили он снова свернул — на сей раз на проложенную телегами ухабистую дорогу, что вела к небольшой рощице. Рядом виднелось несколько самых примитивных хижин. Хлопало развешенное сушиться белье. Чуть поодаль чахли под солнцем несколько жалких побегов кукурузы.

— Ну вот и коммуна, — сообщил Стив.

Мне стало до боли жаль незадачливых юных хиппи.

Мы все вылезли из машины, Ягуар со Стивом вытащили из кузова рюкзаки ребят. Я поймала на себе пристальный взгляд Инес и улыбнулась ей. Она не улыбнулась в ответ.

Мы с ребятами обнялись. В припадке щедрости я сунула Ягуару перуанский эквивалент двадцати долларов. Ребята направились к хижинам. Я проводила их взглядом.

— Не забывайте, что я вам сказал, — крикнул вдруг Ягуар, оборачиваясь. — Про тридцать первое декабря.

Ну, как тут забудешь, когда решительно все только об одном и напоминает?

— Не забуду. И спасибо за совет.

Мы снова уселись в грузовик. Инес, хотя спереди теперь было сколько угодно места, предпочла остаться в кузове.

— Спасибо, что подвезли их, — поблагодарила я Стива.

— Да не за что. Они не многим старше моих разгильдяев. Сын у меня в колледже, дочка как раз школу заканчивает. Знаю, что выставлю себя последним папашей-занудой, но мне очень бы не хотелось думать, что моя дочь попала в такое место. — Он глянул на меня. — Кстати, я заметил, что вы сделали. — Я изобразила святую наивность. — Что, у вас деньги лишние завелись?

— Нет, — покачала я головой. — Напротив, сижу на мели. Но все относительно. У меня-то вашими заботами будет крыша над головой и хлеб насущный. Как-нибудь переживу.

Стив вздохнул.

— Не нравится мне, что они будут тут жить, — повторил он.

— Да ладно, что с ними случится? — отозвалась я, хотя уже и сама засомневалась. — Или думаете, им грозит что-то посерьезней простых бытовых проблем?

— Да нет, в общем, — ответил он чуточку быстрее, чем следовало, и поспешил сменить тему. — Кстати, я уже говорил вам, до чего рад, что вы к нам присоединились? Ничуть не шучу. Я полевик, ученый, а не делец. Просто руки чешутся, как хочется снова попасть на раскопки. Но слишком уж много всяких организационных вопросов, которые нужно решать, а у тотемного столба я второй. Реально главой проекта является Хильда, доктор Швенген, хотя мы с ней и называемся содиректорами. Вы о ней слышали? Нет? Она высшая жрица археологии в этой части света. По рождению австрийка, но в ранней молодости эмигрировала в Штаты. Провела потрясающую работу на инкских раскопках, чуть ли не в одиночку, отбиваясь от всех местных бандитов, расчистила целый город в горах. Наша Хильда — живая легенда. А теперь она увлеклась мочика. Правда, до сих пор нам не слишком везло.

— Вы здесь первый год? — спросила я, в свою очередь, меняя тему.

— Четвертый, — сказал Стив. — И последний, если нам не удастся найти что-нибудь уж совсем выдающееся. В этом сезоне грант на проведение раскопок как раз заканчивается. И если мы не заручимся поддержкой какого-нибудь спонсора, а лучше двух — в этом году у нас есть один, но довольно скромный, — работам конец. Я пробовал поговорить с парой перуанских банков, но спонсоры хотят получить за свои деньги что-нибудь пошикарней того, что попадалось нам до сих пор. Хотя наши находки довольно-таки интересны: мы обнаружили кладбище ремесленников и деревушку, где они, по всей вероятности, жили.

— Но это же просто здорово! — перебила я.

— Ну да, — согласился он. — Но не сенсация. Мы узнали много нового о раннем периоде культуры мочика, но спонсорам подавай зрелища поярче. Тем более что они знают — такое вполне возможно. Чуть к северу отсюда было сделано несколько потрясающих находок. В Сипане, например. Потрясающие гробницы. Конечно, я малость пристрастен, но, по-моему, они достойные соперницы египетским пирамидам. А золота и серебра хватило бы осчастливить самого Креза. Мечта любого спонсора. Впрочем, я и сейчас убежден, у нас тут тоже есть что-то грандиозное. И Хильда того же мнения. Я, во всяком случае, просто-таки нутром чую: в этом сезоне мы обязательно что-то такое отыщем. Все приметы сходятся. Короче, я надеюсь — столь же ради Хильды, сколь и ради себя.

— С ума сойти, — восхитилась я.

— Вот именно. Только должен предостеречь вас насчет нашего спонсора. Некий Карлос Монтеро. Брат мэра и владелец одного из крупнейших в городе предприятий.

Я навострила уши, а Стив продолжал:

— Вообще-то их тут не так много. Несколько ферм, рыболовецкая артель. Да еще вот Карлос и мы. Что же до Карлоса… — он несколько секунд помолчал. — Скажем так: политкорректность еще не добралась до северных прибрежных равнин Перу. Подобно большинству местных мужчин, Карлос считает любую одинокую женщину честной добычей. На вашем месте я бы не стал показываться по вечерам в барах без спутников. Участницам нашей экспедиции Карлос уже изрядно поднадоел, сразу предупреждаю, он ведет себя ужасно навязчиво. Мы особо следим, чтобы не оставлять наших женщин надолго с ним наедине.

— А чем этот самый Карлос вообще занимается, когда не пристает к женщинам и не чванится родством с мэром?

— Заправляет одной местной фабрикой с довольно смешным названием «Fabrica de Artesanias Paraiso», что, как вы, верно, уже поняли, переводится как «Фабрика райских изделий», — сообщил Стив. — Они изготавливают реплики изделий индейцев мочика и продают их по всему миру.

«Вот это уже интересно», — подумала я про себя.

— Монтеро поддерживает наши работы, — тем временем говорил Стив. — Без него нам бы едва ли удалось свести концы с концами. Каждый год делает нам какое-нибудь пожертвование, а время от времени выручает рабочими и инструментами. Кстати, грузовик я арендовал тоже у него. С нас он запрашивает не слишком много, что весьма любезно с его стороны, однако свою выгоду тоже имеет. Так что у нас вполне симбиотическое сотрудничество. Он помогает нам материально, а мы позволяем ему посмотреть все наши находки до того, как их отправят в Лиму, и закрываем глаза на то, что он фотографирует кое-какие детали, чтобы первому выпустить копии на рынок. Большинство сувениров подобного рода, что продаются в округе, выпущено на его фабрике.

— А он связан только с вашими раскопками? — поинтересовалась я.

— В этом году — да. Несколько лет кряду он еще спонсировал одну немецкую экспедицию чуть южнее. Там нашли несколько премилых вещиц. Монтеро преимущественно занимается керамикой. У него есть мастер, который способен сделать форму прямо по фотографии, а уж потом фабрика штампует их сотнями, если не тысячами. А целая сеть мелких торговцев продает. Знаете, этих надоед, что крутятся вокруг туристов: «Хотите часы, мистер? Купите сувенир жене и детишкам». С виду — у каждого свой мелкий бизнес, а на деле в половине случаев это люди Монтеро. Теперь он подумывает, не взяться ли еще за золотые и серебряные вещицы, потому что немцы, везет дуракам, нашли гробницу жрицы мочика. — Он на миг умолк и улыбнулся. — Полагаю, вам кажется, что во мне говорит профессиональная зависть?

Я засмеялась.

— Может, самую капельку. Но продолжайте.

— Хорошо. Боюсь, кое-какие изделия Монтеро весьма сомнительны, так что мне неприятно брать у него деньги — но не до такой степени, чтобы и впрямь не брать. В прошлом году немцы снялись с лагеря и в этом сезоне больше не появлялись, так что мы остались единственным объектом монтеровской благотворительности. На юге еще ведутся кое-какие работы по мелочи, но в принципе больших проектов, кроме нашего, сейчас в этих краях нет.

— А помимо обычных копий, Монтеро делает точные реплики? — спросила я как можно более небрежным тоном.

— Не исключено. Он за что угодно возьмется, лишь бы зашибить побольше. Просто-таки одержим желанием переплюнуть всех в городе: самый большой дом, самая шикарная машина, все в этом роде. Должно быть, с детства привык соревноваться с братом, который сейчас выбился в мэры. — Стив покачал головой. — Однако реплики — слишком уж качественный и дорогостоящий товар, сами знаете. Лично мне Монтеро представляется скорее массовым производителем всякой дешевенькой дряни.

От дальнейших расспросов я удержалась, хотя они буквально рвались с языка. Ваза, якобы произведенная в Кампина-Вьеха, отнюдь не казалась мне дешевенькой дрянью, но приставать к Стиву было бы не слишком разумно. Я и так задала более чем достаточно вопросов о Монтеро и его фабрике. Если этот тип и впрямь такая важная шишка в городе, следует вести себя как можно осмотрительнее.

— А почему немцы в этом году не вернулись? — полюбопытствовала я.

— Думаю, из-за климата. Вы слышали об Эль-Ниньо?

Я кивнула. Так называли периодическое изменение в климате, связанное с тихоокеанским течением. Название «Эль-Ниньо» этот феномен получил в честь младенца Христа, ибо всякий раз проявлялся примерно под Рождество. А когда такое теплое течение омывает берега гораздо дольше положенного срока, это влечет за собой резкий подъем температуры воды в океане и самые серьезные климатические изменения не только в Перу, но и по всему миру.

— Так вот, в этом году Эль-Ниньо разбушевался не на шутку. Едва ли те из нас, кто родился и вырос в больших североамериканских городах, по-настоящему осознают, какие климатические, а как следствие, и социальные катаклизмы влечет за собой такой феномен, как Эль-Ниньо, — сказал Стив. — Разве что самую малость ощущаем полную свою уязвимость во время засух на Среднем Западе и наводнений или ледяных бурь в других местах, но по большей части мы все-таки защищены от погодных буйств. Здесь же все совсем иначе.

В пустыне мы и в самом деле брошены на милость стихии. Во время последнего Эль-Ниньо тут были жуткие наводнения, люди гибли в грязевых потоках. А вслед за наводнениями идет холера. Замечу, что, по сути, в этом нет ничего принципиально нового. Археологами найдено немало записей о таких событиях. Возможно, как раз сходные климатические явления и нанесли роковой удар по империи мочика. Как бы там ни было, грядет очередной Эль-Ниньо, так что мы ожидаем соответствующих погодных и социальных пертурбаций. Косяки рыб уходят от берегов. Вода становится теплее, чем обычно, что губит водоросли и всякую мелкую морскую живность. Один из перуанских рыбаков подсчитал, что улов падает примерно на восемьдесят процентов. А значит, у людей, которые этим зарабатывают на жизнь, начинаются трудные дни. Иные из них пытаются даже возделывать землю, чтобы хоть как-то продержаться. Но вместе с Эль-Ниньо приходят и засухи, так что люди поневоле снимаются с насиженных мест. Иногда такие переселенцы самовольно захватывают участки земли у самого побережья и заводят хозяйство там.

Нечего и говорить, что местные не очень-то жалуют чужаков — они называют их invasores, захватчики, — особенно учитывая, что хороших земель тут мало, а рыба сейчас не ловится. А чужаки, к несчастью, нередко являются с оружием в руках, так что у нас тут уже было несколько очень неприятных случаев, открытых столкновений. В такие времена люди доходят до крайности.

Хорошо еще, пока здесь дождь не начался. Помните, ведь в Перу сейчас зима. В нормальный сезон мы как раз успеваем все начать и закончить посуху, но в этом году в Чили уже сейчас полило. Очень может быть, нам придется сворачиваться куда раньше, чем мы планировали. Вот почему в этом году мы здесь единственная экспедиция. Остальные решили годик пропустить. Признаюсь, отчасти поэтому я еще так волнуюсь за тех двух ребят, которых мы подвозили. Не думаю, что campesinos, местные крестьяне, обрадуются этим молодым invasores больше, чем чужакам из центральных районов. Наши друзья, сами того не желая, могут оказаться меж двух огней.

Мы и сами-то стараемся вести себя как можно осмотрительней. Вне раскопок держимся только группками, а на гасиенде всегда остаются по крайней мере двое дежурных. Она, как вы сами увидите, стоит слегка на отшибе.

Надеюсь, я вас не запугал? Просто надо соблюдать меры предосторожности, только и всего. И, кстати, в этой бочке дегтя есть и своя ложка меда — когда столько народа ищет работу, нанять поденщиков на раскопки куда как проще. Как нас ни мало, а кажется, археология становится главным источником рабочих мест в этом городе, если учесть, что наш проект и фабрика Монтеро стоят, в каком-то смысле слова, через дорогу.

Несколько минут мы сидели молча, пока я переваривала услышанное. Слева от дороги тянулась широкая, несколько сотен футов в ширину, траншея. Присмотревшись хорошенько, я поняла, что это пересохшее русло реки. Лишь в самой середине сочился тоненький ручеек. Время от времени на дороге кто-нибудь встречался, например, одинокий путник на ослике, но по большей части кругом было совершенно безлюдно.

Протрясясь на ухабах несколько миль, мы добрались до полоски леса. За ней свернули направо, проехали несколько сотен ярдов, перемахнули облицованный бетоном оросительный канал и поднялись на невысокий холм.

Никогда не забыть мне того первого взгляда на гасиенду Гаруа. Стив сказал, что она стоит на отшибе, но выбрал не самое подходящее слово, чтобы описать исходящее от нее чувство всепоглощающего одиночества и заброшенности некогда величественного, но обветшавшего здания. Из окон открывался красивый вид и на море вдали, и на поросшие травой дюны за рекой. Широкая парадная дверь двухэтажной гасиенды была украшена великолепной резьбой, но теперь дерево все растрескалось. Ставни на огромных окнах первого этажа были почти везде прочно заперты, но в паре окон оторвались и теперь болтались на ржавых петлях, хлопая на ветру.

Насколько я могла судить, некогда дом красили желтой охрой, однако краска давным-давно выцвела и пооблупилась. Перед парадной дверью стоял безмолвный сухой фонтан: каменный купидончик с витой раковиной в руках. Справа, на опушке леса, виднелись развалины какого-то маленького домика — должно быть, павильона, местечка, где можно насладиться «жизнью на природе». Теперь же все кругом превратилось в пустую раковину, ряд арок и проходов, ведущих в никуда. Стив притормозил во дворе, вокруг поднялась туча пыли.

Над гасиендой витала атмосфера затерянного, призрачного города, хотя я и знала доподлинно, что здесь живут самые настоящие люди из плоти и крови. Приближаясь к двери, я почти всерьез ожидала услышать потусторонний хор голосов, звон хрусталя и серебряных приборов давно отшумевшего парадного приема прошлого века. Однако меня встретили лишь собачий лай да отдаленное пенье петуха. Я застыла перед крыльцом, осматриваясь по сторонам, буквально придавленная к месту всеобщим запустением и одиночеством. Стив начал разгружать кузов и помогать Инес с ее корзинами.

Я медленно и, должна признать, даже неохотно прошла через высокую дверь и оказалась во внутреннем открытом дворике. Если у домов может быть свой характер, то этот был явным интровертом, обращенным исключительно внутрь себя. Должно быть, внешняя суровость объяснялась тем, что все лучшее этот дом хранил для внутреннего убранства. Двор был вымощен большими полированными плитами, наверное мраморными, щедро припорошенными пылью. Иные из них тоже потрескались или сильно протерлись. Со всех четырех сторон дворик окружали полуоткрытые веранды, приподнятые над уровнем мраморных плит на три ступени, тоже мраморные. По второму этажу тянулась открытая галерея, поддерживаемая колоннами в итальянском стиле и огражденная витыми железными перилами. Когда-то ее красили той же желтой охрой.

Судя по числу выходящих на веранды и галерею окон и дверей, по всем четырем сторонам первого этажа и трем сторонам второго шли жилые комнаты. Дальняя же сторона второго этажа, напротив парадного входа, была открыта насквозь, чтобы пускать во двор свежий ветер, и за колоннами просматривалось серое, низко нависшее небо.

Внезапно сзади послышались шаги.

— Руки вверх. Повернитесь, но только медленно, не то стреляю, — прорычал угрожающий голос.

9

— Лучо, ради бога! Обязательно разыгрывать из себя полного идиота? — досадливо протянул женский голос.

Я осторожно и очень медленно поворачивала голову вправо и вверх, пока не смогла разглядеть молодую женщину, свесившуюся с перил второго этажа.

— Отложи эту гадость, балбес, — велела она невидимому агрессору, стоящему у меня за спиной, и поглядела на меня: — Лучо у нас учится на террориста.

— Борца за свободу, — капризно поправил мужской голос у меня за спиной. — И не учусь, а тренируюсь. Тренируюсь быть борцом за свободу.

— Ну разумеется, борцом за свободу, — согласилась молодая женщина и улыбнулась мне. — Я забыла. А вы, должно быть, Ребекка, верно?

Я молча кивнула, еще не обретя контроль над голосовыми связками.

— Подождите секундочку, — бросила она, отходя от перил.

Секундочку подождать? Да я с места сдвинуться не могла от ужаса! Ноги у меня буквально вросли в землю. Раздался стук туфелек по лестнице, и молодая женщина появилась вновь, уже в углу двора.

— Я — Трейси. Трейси Дугалл. Палеонтолог. Хотите чаю?

Чаю? После этакого приветствия мне куда более понадобилась бы порция виски. Однако я умею довольствоваться тем, что есть.

— Спасибо, с удовольствием, — кое-как выдавила я.

Во двор вошел Стив Нил.

— Отлично. Вижу, вы уже начинаете знакомиться с нашей командой.

Он одарил нас обеих дружественной улыбкой, но настоящее тепло, как ни жаль, адресовалось именно Трейси. И неудивительно: она была просто великолепна. Молодая — лет двадцати пяти, вряд ли старше, светловолосая и белокожая, с короткой стрижкой, так называемым «ежиком», над изящной головкой с четко очерченными скулами, большими глазами, полными губами и безукоризненными белыми зубами. Классический пример счастливого билетика в генетической лотерее. Носила она черные узкие брюки, черный маленький топик, босоножки на платформе и просторную хлопчатобумажную рубашку, похоже мужскую, незастегнутую, но завязанную узлом на животе. Да уж, подумала я, невзлюбить такую женщину — проще простого.

— Трейси — моя лучшая аспирантка, — сообщил Стив, все еще улыбаясь. — Она у нас ответственная за лабораторию.

«Так она еще и умница», — подумала я, чувствуя, что первоначальная неприязнь к красотке Трейси может без малейших усилий с моей стороны перейти в настоящую ненависть.

— Лучо тут разыгрывал борца за свободу. Напугал Ребекку, — сообщила Трейси Стиву.

Тот в изнеможении поник плечами.

— Лучо, поди сюда!

Из-за двери показался низенький и довольно упитанный юнец, с головы до ног выряженный в камуфляж. Круглое лицо было сплошь покрыто веснушками, кудрявые волосы так и выбивались во все стороны из-под шляпы. Толстенький животик был перепоясан ремнем, на котором болталась пистолетная кобура. Хотя в целом вид получался необыкновенно глупый, однако сам пистолет показался мне вполне настоящим.

— Отдай мне эту штуку, — велел Стив.

Лучо скривился.

— Сеньор доктор Нил, ну как мне охранять дом без оружия? — проныл он.

— Ты же солдат, вот и придумай что-нибудь, — примирительно, но твердо произнес Стив. — А теперь дай-ка мне пистолет. — Лучо с видимой неохотой повиновался. — И отнеси сумку мисс Маккримон в ее комнату. Голубую, — добавил он, показывая на одну из комнат второго этажа.

— Он у нас слегка с приветом, — шепнула мне Трейси, когда Лучо с моим багажом неторопливо двинулся к лестнице. — И, — она постучала себя пальцем по лбу, — чокнутый.

— Зато совершенно безвреден, — добавил Стив, когда Лучо наконец скрылся. — Он бы ничего вам не сделал. Честное слово. Однако, пожалуй, нам лучше поискать для этой игрушки какое-нибудь безопасное место, куда борцы за свободу нос не сунут. Трейси, ты не найдешь какое-нибудь укромное местечко в лаборатории?

Молодая женщина с отвращением разглядывала оружие.

— Конечно. Давай его сюда.

Она взяла пистолет очень аккуратно, двумя пальчиками, отставив руку подальше в сторону и направив дуло в пол. Трейси явно не жаловала подобные игрушки. Кажется, она начинала мне нравиться куда больше, чем я предполагала.

— Пойдемте, Ребекка, — позвала она меня. — Занесем эту жуткую штуковину в лабораторию, а потом попросим Инес приготовить нам чай и я помогу вам распаковать вещи. Моя комната рядом с вашей. Будет очень весело. Как в колледже.

— Наслаждайтесь последними часами свободы, — посоветовал Стив. — Завтра же с утра пораньше впрягу вас в работу. Трейси, скажи мне, куда спрячешь сама знаешь что.

На галерее вверху как раз снова показался Лучо. Похоже, обращаться с ним надо было, как с малым ребенком.

Выждав, пока он снова скроется в доме, Трейси повела меня в просторную комнату справа от главного входа во двор. Вдоль стен тянулись лабораторные столы. На левом лежал целый скелет. Голова его покоилась на черной бархатной подушечке.

— Это Бенджи, — сообщила Трейси, проследив мой взгляд. — Супер, да?

— Большой Бенджи, — произнес новый голос, и я повернулась навстречу высокому седеющему мужчине, который как раз вошел в лабораторию через правую дверь. — Видите, какой он высокий. То есть был высоким. Я Ральф, — он протянул мне руку. — Добро пожаловать на гасиенду «Край Света».

— Ральф Вулси, Ребекка Маккримон, — представила нас Трейси по всем правилам этикета. — Ральф — наш специалист по керамике. Из университета Южной Калифорнии. Ребекка…

— Я знаю, кто такая Ребекка, — засмеялся Ральф. Он и сам был довольно высок. Приятные непринужденные манеры, открытое лицо, твердое рукопожатие. — Последние несколько дней Стив ни о чем другом и не говорит, как о чудесной женщине, которая наведет у нас порядок. Могу только сказать, что если вы и впрямь сумеете навести тут, — он широким жестом обвел комнату, — хоть отдаленное подобие порядка, — вы просто волшебница.

— Да ладно, все не так плохо, как кажется, — успокаивающе заметила Трейси.

Я огляделась по сторонам. На самом деле, кругом и правда все было в относительном порядке, хотя и несколько хаотическом. Слева лежал Большой Бенджи и другие рассортированные кости.

— Мои владения, — снова пояснила Трейси. — Пишу диссертацию по палеоантропологии. Так что я, можно сказать, костяк экспедиции. От нашего друга Бенджи нам удалось узнать довольно много нового о состоянии здоровья людей во времена мочика. Глядите. — Она сунула череп Бенджи мне прямо в лицо. — Какие чудесные зубы! А та половина комнаты, — она махнула черепом в сторону Ральфа, — его вотчина.

Ральфова половина была сплошь засыпана глиняными черепками — одни лежали просто так на столах, другие отмокали в больших чанах. Рядом стояло несколько склеенных, осколок за осколком, горшков. Примерно посередине лежали видеокамера и маленький компьютер-лэптоп.

— Как вы ладите с компьютерами, Ребекка? — поинтересовался Ральф. — Мы надеялись, вы поможете нам каталогизировать все это барахло.

Я подошла поближе. Как раз таким компьютером и программами пользовалась я дома, у себя в магазинчике. Как же давно это было!

— Отлично лажу, — произнесла я, с усилием стряхивая тоску по дому.

Оба, и Трейси, и Ральф, откровенно обрадовались. Возможно, они не спешили бы прийти в восторг, знай, что я думаю. А думала я, как легко будет мне при помощи этого компьютера проверить все их записи: не найдется ли там упоминания о вазе и бирюзово-золотой ушной подвеске индейцев мочика.

У задней стены комнаты высилась груда ящиков. На каждом стоял год, буквы KB, что, полагаю, означало «Кампина-Вьеха», слово Caja, что по-испански означает «ящик», а потом номер.

— Что это? — спросила я.

— Ящики с уже каталогизированными предметами, найденными на раскопках, — ответила Трейси. — Мы их изучаем, вносим в каталог и храним в этих ящиках. А в конце каждого сезона отправляем в Лиму, в INC, Institute National de Cultura. Для занятий археологией в Перу требуется credencial, специальное разрешение. Credentials раздает INC, и все найденное на раскопках становится его собственностью.

Она подошла к груде ящиков.

— Говоря о хранении, как насчет Caja ocho, ящика номер восемь? — задумчиво спросила она и осторожно положила пистолет в ящик. — Запомните, ладно? И напомните мне сказать Стиву — ну и, разумеется, вытащить эту пакость отсюда перед тем, как мы будем все запаковывать. Сомневаюсь, что INC будет в восторге, обнаружив среди наших находок совершенно новенький пистолет! А теперь, Ребекка, пойдемте, устроим вас на новом месте.

— Только не говори Лучо про Caja ocho, хорошо, Ральф? — предупредила она, уже выходя.

— Ни за что не скажу, — пообещал он. Судя по улыбке, которой Ральф одарил молодую женщину напоследок, он тоже не остался равнодушен к ее чарам.

Трейси отвела меня на кухню и попросила Инес приготовить нам по чашке чая. До ужина оставалось еще ждать и ждать, но кухарка, похоже, симпатизировала Трейси и тотчас же водрузила чайник на плиту. Пока он грелся, Инес мило болтала с моей спутницей, меня же и словом не удостоила.

Вопреки моим ожиданиям, кухня выглядела очень даже укомплектованной. Там был ядовито-зеленый холодильник — по словам Трейси, работающий на пропане, темно-синяя плита и сзади — маленькая пропановая печка, раковина и все такое. Не знаю уж, что именно я рассчитывала увидеть, но явно что-то более примитивное. А уж как пах разогревающийся обед! Божественный аромат.

Вооружившись чашками с чаем, мы с Трейси быстренько прошлись по дому и поднялись на второй этаж. Комнаты первого этажа были приподняты над уровнем земли на три ступеньки — то ли из соображений эстетического порядка, то ли, чтобы их не затопляло в сезон дождей. Правда, представить себе потоп в пустыне лично я могла с трудом, хотя, послушать Стива с Трейси, такое уже случалось. Напротив главного входа в гасиенду располагались столовая и кухня. Справа — лаборатория и комнаты, переоборудованные под склад. Слева — маленькая гостиная, что-то вроде библиотеки, где стояло несколько потертых, но удобных кресел, множество книг и письменный стол. Самой первой комнатой слева от входа была сторожка Лучо. Его дверь украшали череп со скрещенными костями и грозное предостережение не входить. За исключением кухни, притулившейся на самых задворках гасиенды, во всех комнатах имелись не только окна, но и двери во внутренний дворик. Всю гасиенду можно было обойти по периметру по верандам первого или галерее второго этажа.

Лестницы, что вели на второй этаж, располагались в двух задних от входа углах дворика. По правой стороне второго этажа тянулись женские комнаты, по левой — мужские. Моя комната, голубая, была самой дальней от входа, рядом — желтая, где жила Трейси. В самой первой комнате обитала Хильда Швенген. Как не без легкой зависти сказала Трейси, там были даже «настоящие» окна, то есть выходящие не во дворик, а наружу.

На мужской половине покоям Хильды соответствовала комната Стива Нила. Следом шла комната Ральфа, а дальше — гостевая, где останавливались заезжие ученые. По словам Трейси, довольно часто на гасиенде бывал с визитами некий Рикардо Рамос, перуанский археолог, друг и коллега Стива.

В распоряжении Хильды и Стива было по собственной ванной комнате, мы же, простые смертные, получили по маленькой ванной с туалетом и раковиной на двоих — у меня, например, совместно с Трейси. В задней части второго этажа располагались общие душевые: женская справа, мужская слева.

— Гасиенду построили в конце восьмидесятых годов девятнадцатого века, — сообщила Трейси в ответ на мой вопрос. — Она принадлежала зажиточной семье. Говорят, тут, во дворе, устраивали совершенно потрясающие приемы. Но вода ушла, и дом стоял заброшенный, пока лет тридцать тому назад кто-то не открыл здесь гостиницу. Она тоже быстро прогорела, уж больно изолированно располагалась, так что владелец обанкротился.

— А кто теперь хозяин гасиенды? — спросила я.

— Карлос Монтеро, — молодая женщина состроила гримасу. — Ужасный тип. Старый козел. У его отца была закладная на землю, и после банкротства она им и отошла. Вы скоро и сами познакомитесь с Карлосом, может, даже раньше, чем вам хотелось бы. Ему нравится стоять над душой, когда мы работаем. Но сегодня вам повезло. Он уехал в Трухильо, так что вечером его здесь не будет.

Пока Трейси рассказывала, я распаковывала Ребеккину туристическую сумку, выкладывая вещи на кровать.

— Не очень-то вы много всего привезли, — с сомнением в голосе протянула Трейси, разглядывая жалкую кучку моих пожитков.

И что я могла сказать? Что нахожусь в бегах, живу под чужим именем и ношу чужую одежду?

— Да вот. До последней минуты не знала, еду ли, так что даже собраться толком не успела, — жалко пробормотала я и добавила, заглянув в крохотный шкаф: — Впрочем, тут все равно, кажется, ничего не развесишь.

— Ох! — покаянно сказала Трейси. — Это потому, что я утащила все вешалки. Я привезла более чем достаточно одежды на нас двоих. Могу одолжить вам что-нибудь из моего барахла, у меня его завались. Идемте ко мне, посмотрим.

Я любезно улыбнулась, хотя было совершенно очевидно, что я на добрых двадцать фунтов тяжелее ее, так что мне все равно ничего не подойдет. Однако в одном отношении моя соседка оказалась права: она и в самом деле привезла кучу вещей — не то что на двоих, на целую армию хватит. Ее комната ломилась от одежды, обуви, фотографий, чучел разных животных и всевозможных безделушек.

— Я очень люблю свою работу, — сказала она, заметив, как я оглядываюсь. — Но терпеть не могу находиться вдали от дома, поэтому всегда беру с собой побольше всего, чтобы чувствовать себя, как дома. Я так скучаю по маме и отчиму, и всем друзьям, и моему приятелю Джеми. — Она по очереди демонстрировала мне фотографии каждого из упомянутых лиц. — Звоню домой раз в неделю, а то и два. Я даже по машине своей скучаю.

Она протянула мне фотографию и машины. Еще бы! А кто бы по такой не скучал? «Сааб» с открывающимся верхом. Будь у меня деньги на такую машину, я бы тоже по ней очень скучала. Итак, у Стива поистине необыкновенная аспирантка: красивая, умная и, судя по всему, богатая. И, что всего удивительней, при этом не избалованная и не испорченная.

— Вот, берите вешалки. — Она швырнула часть одежды на кровать.

Снизу донесся зычный голос Стива. Мы выглянули в коридор. Стив сзывал всех вниз, в гостиную, на коктейль.

Хильда Швенген оказалась уже там — сидела в неудобном с виду кресле прямо, точно кол проглотила. Вокруг витали клубы дыма от сигареты, которую она сжимала длинными изящными пальцами. На столике рядом с ней стоял большой бокал — по-моему, чистый скотч, даже без воды. Когда я вошла, она не удосужилась встать, — честно говоря, даже не наклонилась вперед, когда нас с ней представляли друг другу. Лишь протянула мне руку: ладонью вниз. Мне даже на секунду пришла в голову шальная мысль, будто она ждет, что я сейчас эту руку поцелую. Должно быть, подумала я, Хильда Швенген слишком свято уверовала в собственную значимость: как же, живая легенда, высшая жрица перуанской археологии. Она была высокой и очень худой, с длинной шеей и аристократическими скулами, одета в желтовато-белую полотняную рубашку и брюки с серебристым поясом. Серебристо-серые, седые волосы спадали на спину, собранные свободным хвостом.

— Добро пожаловать в гасиенду Гаруа, в нашу маленькую экспедицию, — сказала она мне милостиво, однако голос ее загрубел и охрип от миллионов выкуренных сигарет. — Насколько я поняла, не успели вы появиться, Лучо наставил на вас пушку? Должна извиниться за поведение своего персонала. Наверное, вы очень напугались.

— И впрямь, волнующее вышло начало работы, — согласилась я.

Все засмеялись, а рядом со мной вырос Стив с бутылкой виски в руках.

Вечер начался. Все участники экспедиции набились в маленькую комнатку, болтая о событиях дня, и о том, что они нашли и чего не нашли. Я познакомилась с Пабло Вела, старшим рабочим, славным молодым человеком довольно хрупкого сложения, зато с наметившимися очаровательными усиками. Он сказал, что вообще-то живет в городе, но каждый вечер приезжает в гасиенду поужинать и обсудить планы на завтра.

— Здесь кормят лучше, чем дома, — засмеялся он.

В честь моего прибытия студенты, жившие в городе и обычно питающиеся там же, тоже получили приглашение на обед: Алан, Сюзи, Дженет и Роберт из южнокалифорнийского университета, Джордж, Дэвид и Фред из техасского. Не хватало одного только Лучо, который предпочел остаться на страже — верно, готовился к тяготам жизни борца за свободу. От кого или чего он нас охранял, никто и словом не обмолвился.

Хотя народу было полно и в виски тоже недостатка не ощущалось, однако сам ритуал вечерних коктейлей остался в тот вечер, как и во все последующие, скорее ритуалом. Не тактам много и пили. Зато всем нашлось, о чем поговорить с Хильдой. Сидя все в том же кресле с бокалом скотча в руке, она по очереди выслушивала почтительных подчиненных. Всех — кроме Трейси. Я обратила внимание на то, что молодая женщина старалась держаться от живой легенды как можно дальше, что в таком небольшом помещении было делом нелегким.

В дверях показалась Инес. Мы пошли обедать. И что это был за обед! Сперва — пряная кукуруза и очень вкусный картофельный суп, который Инес разливала из стоящей на боковом столике зеленой супницы. Потом — огромное блюдо с рыбой, как мне сказали, разновидностью морского окуня, в соусе из грецких орехов, а на гарнир — ломтики авокадо, маринованные овощи и картофельные ломтики в каком-то соусе, который я не узнала, зато возлюбила с первого же мгновения. Все присутствующие с жаром накинулись на еду, одна лишь Хильда Швенген рассеянно гоняла кусочки по тарелке и то и дело прихлебывала виски. Несколько раз я замечала, как она поглядывает через стол в сторону Трейси, которая оживленно беседовала с Пабло и Стивом. И что-то в этом взгляде заставило меня призадуматься. Интерпретировать его я не смогла, но сразу же поняла: дружеских чувств там и близко не лежало. Возможно, ревность? Трейси явно принадлежала к числу юных особ, которые способны в ком хочешь пробудить ревность и зависть, если бы не то, что сама она, на мой взгляд, держалась дружественно и естественно. Впрочем, я-то ведь только приехала, очень может быть, Хильда знает что-то, чего не знаю я. Ральф тоже с Трейси буквально глаз не сводил, подтвердив мое первоначальное подозрение, что он влюблен по уши.

Как бы там ни было, но буквально через несколько минут после начала обеда Хильда поднялась со своего места и, оставив почти нетронутую еду на тарелке, покинула столовую, на ходу ловко прихватив почти полную бутылку скотча с бокового столика. Я слышала, как шаги ее медленно удаляются вверх по лестнице, а затем по галерее по направлению к ее комнате.

На несколько мгновений в столовой воцарилась тишина. Первой заговорила Трейси.

— Инес, — произнесла она, — пожалуйста, отнесите поднос наверх доктору Швенген, хорошо?

— Она никогда ничего не ест, — возразила кухарка.

— Знаю, — тихо сказала Трейси, — но вы все равно отнесите.

Если Хильда ничего не ест, много теряет, подумала я, видя, как в столовую продолжают поступать все новые и новые великолепные блюда. Потом Трейси тоже вышла, и я уже всерьез озадачилась, что это тут такое происходит, но через несколько минут молодая женщина вернулась, пряча что-то за спиной.

— Я приберегала их для какого-нибудь особого случая и, думаю; приезд Ребекки и ее чудесное избавление от смерти от рук непримиримого борца за свободу Лучо как раз подходит под «особые случаи». Вот! — И она гордо вытащила из-за спины три бутылки отличного вина. Ну разве можно такую не любить? Судя по общему хору восторженных голосов, все разделяли мое мнение. Беседа сделалась еще оживленнее, а шума в комнате значительно поприбавилось. У каждого нашлось в запасе какое-нибудь археологическое приключение, достойное того, чтобы поведать во всеуслышание, и каждое новое было захватывающей и невероятнее предыдущего. Стив с Трейси хвастались, как их исследования помогали полиции раскрывать давние преступления. Пабло расписывал, как местные жители злятся, что тут ведутся раскопки, — ведь это лишает их старинного промысла: незаконной торговли древностями. Студенты наперебой рассказывали, в каких примитивных условиях им порой приходится жить.

Однако лучшая история, разумеется, приберегалась под конец: как Хильда Швенген отбилась от четырех бандитов. Они со Стивом возвращались в город с раскопок на джипе без верха. Узкая дорога петляла средь кустов, как вдруг на них, размахивая обломками стальных труб, выскочило четверо. У одного, кажется, был здоровенный кинжал. Стиву с Хильдой велели выйти из машины. Хильда хладнокровно вытащила из ящичка для перчаток пистолет и принялась палить поверх голов.

— Наверное, они решили, она плохо стреляет, — под общий хохот сказал Стив. — Даже я так решил. Сам-то я прятался на полу джипа, если только можно представить, чтобы человек моих габаритов втиснулся в такое крохотное пространство. Но я-таки втиснулся. А Хильда продолжала стрелять, и до них постепенно дошло, что она вполне может кого-нибудь задеть. Так что они поджали хвосты и дали деру.

Видно было, что эту историю рассказывали уже не один раз и со временем она превратилась в миф местного масштаба. И точно так же было видно, что все в этой небольшой компании любят и уважают свою бесстрашную руководительницу.

Удачный выдался вечер — первый приятный вечер за долгое время. Мне даже удалось настолько расслабиться, чтобы скинуть туфли и свернуться калачиком в кресле. Пока мы так сидели вокруг стола, вырубилось электричество. Похоже, такое случалось нередко, поскольку спички и свечки явились на сцену в мгновение ока. Тем временем стало прохладнее, и я решила принести из комнаты свитер, чтобы прикрыть плечи. Прямо как была, босиком, я вылезла из кресла и, наслаждаясь прохладой мрамора под ногами и стараясь ступать как можно тише, чтобы не потревожить Хильду, отправилась наверх. Дверь моей комнаты была полуоткрыта. Странно — я же помнила, что закрывала ее. Внутри мне померещилось мерцание свечки. Я осторожно подкралась и заглянула в комнату.

Там стояла Инес, спиной ко мне, а на столике и правда горела свеча. Инес по очереди притрагивалась к каждой из моих оставленных на кровати вещей и словно бы что-то нашептывала. Перебрав все до единой вещи, она выпрямилась и, не поворачиваясь, произнесла:

— Так ты пришла наконец, как сказано.

Я намертво застыла на пороге, а она наконец повернулась и прошептала:

— Cuidado al arbolado! — Берегись лесов. — Хочешь выжить — остерегайся лесов.

Внезапно налетел резкий порыв ветра, свечка погасла, дверь что есть силы хлопнула о косяк. Я невольно оглянулась. А когда повернулась вновь, Инес уже исчезла, хотя я и перегораживала выход. Я дернулась посмотреть, не прошмыгнула ли она через маленькую ванную в комнату Трейси, но так ничего разглядеть и не смогла. Все это было, на мой взгляд, чересчур уж загадочно и даже тревожно.

Через несколько минут я спустилась в столовую. Инес уже прибиралась на кухне. Мне она ничего не сказала, по-прежнему точно не замечала моего присутствия. Вскоре брат Инес, Томас, приехал забрать ее домой. Стив, Трейси и я проводили ее до порога. У Томаса был маленький мотоцикл с прицепом. Инес забралась на пассажирское место и чопорно выпрямилась, стиснув сумку перед собой и покрепче нахлобучив шляпу. Когда ее брат, которого я никогда прежде не видела, разворачивал мотоцикл на площадке перед гасиендой, луч фар на миг выхватил из тьмы фигуру, стоящую в одной из призрачных арок павильона на краю леса. Судя по одежде, — рабочий, campesino, или фермер. В руках он держал что-то вроде мешка, не то из дерюги, не то из пластика. Едва на него упал свет, рабочий мгновенно отступил и снова растворился в тени.

«Странное место», — подумала я.

Позже той же ночью я лежала в постели и никак не могла заснуть, хотя, наверное, дремала. Из памяти еще не выветрился эпизод с Инес, равно как и с мужчиной у павильона, так что я вздрагивала от любого шороха. В какой-то момент я вдруг поняла, что в шуме ветра различаются приглушенные голоса. Я встала, тихонько подошла к двери и приотворила ее. И вправду, внизу кто-то шептался. Я скорее почувствовала, чем увидела, как высокая парадная дверь открывается, пропуская кого-то внутрь. Я двинулась к перилам рассмотреть, кто это, и в ту же секунду внизу на миг вспыхнула спичка. «Стив», — подумала я. А с ним какой-то незнакомец и третий, различить которого я не могла. Беседа была недолгой и, как мне показалось, сердитой. Незнакомец, быть может, тот самый рабочий из павильона, снова выскользнул из гасиенды. Я вернулась в кровать и закрыла дверь, пока Стив не успел подняться на второй этаж.

Еще через несколько минут мне показалось, что дверь Трейси тихо скрипнула. Я снова поднялась и выглянула наружу. Несмотря на туман, ночное небо ярко сияло, и в свете звезд я различила, как Трейси неслышно скользит по галерее с другой стороны двора. Она дошла до самого конца и, хотя я прождала еще несколько минут, не вернулась. Стив и Трейси. Я не удивилась, но все равно испытала легкий укол разочарования и досады.

10

Через несколько дней после приезда я познакомилась с сеньором Карлосом Монтеро, владельцем цеха с высокопарным названием «Фабрика райских изделий» и, на мой взгляд, самым вероятным кандидатом на роль человека, контрабандой вывозящего из Перу поделки индейцев мочика. Не слишком-то вышло удачное знакомство, и моего заранее предвзятого о нем мнения оно отнюдь не улучшило. Монтеро и вправду более чем оправдал отзывы о нем остальных женщин из экспедиции. Зато в результате у меня появился предлог для визита на фабрику, а ведь я с самого начала очень хотела туда проникнуть.

Вся беда в том, что жизнь в образе Ребекки сильно ограничивала время, остающееся у меня на решение проблем моей настоящей жизни. По утрам, часов в пять, я поднималась под пение обитавшего на задворках гасиенды петуха. К шести же успевала умыться или принять душ (в зависимости от ситуации с водой), выпить кофе, позавтракать фруктами и бутербродами с ореховым маслом на кухне, куда, позевывая, стекались и остальные участники экспедиции. А в самом начале седьмого уже ехала в город — забирала Пабло, старшего рабочего, и группку студентов Стива и Хильды. Сколько помещалось, влезали в кабину. Остальные забивались в кузов. Потом я везла их на раскопки — пыльный участок земли в нескольких сотнях ярдов от Панамериканской магистрали, высаживала их и катила к условленному столбу на шоссе, где забирала группу из восьми перуанских рабочих и, в свою очередь, переправляла к месту работ. Потом возвращалась на гасиенду. К тому времени Стив уже горел нетерпением ехать на работу, а Хильда, по всей видимости, признававшая только три вида продуктов — кофеин, никотин и алкоголь, — как раз успевала накачаться сигаретами и кофе. Теперь я везла на раскопки их.

В половине восьмого я подбирала на шоссе Инес Кардосо и везла ее на рынок в Кампина-Вьеха за продуктами. Пока она занималась покупками, я забирала всевозможные припасы, которые были нужны на гасиенде и раскопках: виски — каждый день, питьевую воду — почти каждый, фотопленку, веревки, доски, цепи, пропан для холодильника, словом — все на свете. Покончив с этим, ехала на раскопки помочь, чем смогу, попутно высадив Инес с продуктами у дома. За все время, что я провела здесь, она ни разу не упомянула случай в моей комнате — и я тоже. Едва ли она объяснилась бы, даже и спроси я ее об этом. Да и вообще трудно было всерьез принимать предостережения про леса, когда кругом росло так мало деревьев.

А в свободное от беготни с поручениями время я работала в лаборатории. Любой найденный на раскопках предмет, пусть даже, на мой взгляд, совершенно незначительную мелочь, присылали на гасиенду — как правило, в пластиковом пакетике и с ярлычком, где было точно описано место находки. Каждый такой экспонат следовало занести в компьютер, охарактеризовав по заведенному шаблону: первый уровень информации: место обнаружения, глубина слоя, размер, материал и краткое описание. Затем шел более развернутый файл, куда вносились всякие специальные сведения, в зависимости от типа материала. Здесь Ральф с Трейси пытались классифицировать находки по периоду и культуре — ну, например, «средний период культуры мочика». Для них это был кропотливый труд, для меня — совершенно механическая работа: я просто получала информацию и заносила в соответствующее место таблицы.

Каждый день, а иногда и по нескольку раз в день я забирала с раскопок сумочки с найденным материалом и отвозила Трейси с Ральфом, которые весь день работали в лаборатории.

Если выдавалась свободная минута, я работала на раскопках — квадрате со стороной около двенадцати футов с веревочной разметкой внутри. Порой мне доверяли под надзором Стива или Хильды расчистить какой-нибудь кусок поверхности, но чаще я либо помогала вести учет находок, по большей части глиняных черепков, либо таскала землю из ямы к ситу. Сито представляло собой большую квадратную раму со сторонами по два с половиной фута, затянутую проволочной решеткой и водруженную на четыре ножки, так что вся конструкция была высотой примерно по пояс. Землю вываливали на решето сверху и начинали тихонько покачивать, так что грязь сыпалась сквозь ячейки, а даже самые крохотные предметы оставались в сетке. Их вынимали, переписывали и рассортировывали по пакетикам. Как я поняла, ничего не уносили с раскопок, не отметив координат находки на карте участка и не описав, а зачастую еще и сфотографировав.

В жаркий день мне полагалось развезти всех обратно по домам между двумя и половиной третьего, в прохладный — работали чуть дольше, впрочем, не намного. В послеполуденные часы ветер, даривший хоть какое-то облегчение от зноя, усиливался и гулял по раскопкам, поднимая тучи пыли, которая забивалась в глаза, волосы, уши и под одежду. Что еще хуже, случалось, она засыпала чуть ли не все плоды дневных усилий.

В пять часов я возвращалась на шоссе забрать Инес и отвезти в гасиенду, где она заканчивала готовить ужин. А в промежутках по мере необходимости развозила людей и припасы между городом, раскопками и гасиендой.

Помимо всего прочего я каждый день выкраивала минутку завернуть в коммуну и проведать двух своих подопечных, как вскоре я начала называть про себя Ягуара с Пачамамой. Меня саму удивляла такая сентиментальная привязанность к этой парочке. Не знаю уж, как им удалось вкрасться в мое сердце, однако ж удалось.

Им выделили крошечную хижину, и Пачамама при помощи остальных членов коммуны быстро навела там относительный уют. Ребята отыскали где-то старые ковры и приколотили их к стенам для зашиты от пыли и песка. Кто-то одолжил им маленький деревянный столик и пару табуретов. Спали Ягуар с Пачамамой все еще в спальных мешках, но хотя бы смастерили себе что-то типа низеньких деревянных лежанок. Ягуар немедленно принялся изучать испанский язык, хотя сама по себе жизнь в коммуне едва ли требовала знания испанского — общество там собралось практически из одних американцев. Каждый раз, как я заезжала, Ягуар пытался разговаривать со мной по-испански. Пока получалось у него это весьма примитивно, однако, на мой взгляд, схватывал он все на лету.

Главой коммуны являлся некий американец, в припадке гордыни взявший себе имя Манко Капак, в честь легендарного вождя инков, сына Луны и Солнца. Когда я спросила, почему он решил так назваться, он ответил: «Ништяк, сойдет» — судя по всему, выражение это было девизом коммуны. Оно, да еще «плыть по течению».

Манко Капак был невысок, примерно с меня ростом, но все, чего не добирал статью, брал общим величием манер. До того, как приехать сюда и сделаться местным воплощением Великого Инки, он был актером, что и сказывалось. Двигался он плавно и грациозно, как будто когда-то учился танцевать, а его звучный и выразительный голос обладал свойством мгновенно привлекать к себе всеобщее внимание. Над четко очерченными скулами сидели острые проницательные глаза совершенно необыкновенного синего оттенка. Длинные седые волосы он заплетал в косу, свисавшую по спине. Я бы дала ему пятьдесят с небольшим. Еще один член коммуны, мужчина средних лет с необъяснимым именем Мунрей — кажется, принятие нового имени входило в ритуал отрешения от прежней жизни, — сообщил мне, что Манко Капак стоял на пороге блестящей карьеры в Голливуде, однако пресытился излишествами и приехал в Перу, дабы вернуться к истокам. Я прекрасно понимала, как можно пресытиться Голливудом, однако при всей своей величавости лицо Манко Капака не будило во мне ровным счетом никаких ассоциаций, так что, насколько далеко ему оставалось до пресловутого «порога», — это еще вопрос. Скорее всего, обычный несостоявшийся актер.

Коммуна состояла из кучки жилых хибарок и строения побольше, где находились кухня со столовой и где обитал сам Манко Капак. Всего там проживало около двадцати человек обоих полов, самого разного возраста и цвета кожи, и каждому отводилась какая-то работа. Пачамаму приставили к кухне, а Ягуар, парнишка старательный, но отнюдь не семи пядей во лбу, занимался всевозможной черной работой: добывал дрова или расчищал новые участки земли под то, что Мунрей называл земледелием. Я бы, честно говоря, это больше чем садоводством не назвала, да и то садоводством весьма малопродуктивным. Почва тут была песчаная, а коммуна еще и ютилась у опушки рощицы алгаробы, иначе называемой еще рожковым деревом, — растения с очень красивыми раскидистыми ветвями, но жутчайшими шипами, какие только мне приходилось видеть. Эти шипы ровным слоем усеивали землю вокруг, раздирая тонкие подошвы членов коммуны в клочья. И над всем витал неописуемый, характерный аромат шестидесятых — вплоть до легкого душка марихуаны.

Я никогда не тяготела к коллективизму и потому не могла понять, что люди находят в подобном образе жизни. И, судя по всему, мало-помалу стала убеждаться, что в этом отношении обрела в Ягуаре родственную душу. Пачамаме нравилось быть в гуще событий, она легко заводила друзей, все время просиживала в главном здании и, кажется, воспринимала происходящее как одно затянувшееся веселое приключение, этакую шалость. У меня складывалось впечатление, что, когда ей все это прискучит, она с такой же легкостью возьмет да и уедет отсюда. Но Ягуара я неоднократно видела где-нибудь на отшибе, вдали от всех. Казалось, он пребывает в глубокой задумчивости, и я, не желая мешать, чаще всего к нему не подходила.

Как-то раз я снова встретила его одного. Кругом было очень красиво и тихо, лишь из коммуны доносились отголоски пения, да позвякивал где-то неподалеку крестьянский заступ. Наконец Ягуар поднял голову и увидел меня.

— Слышите? Это крестьянин, наш сосед. Строит стену, чтобы отгородиться от нас. Не очень-то нас здесь любят. Я предложил ему помочь, но он то ли не понял, то ли я ему просто не понравился. Не знаю. Надо бы ему научиться плыть по течению, как велит Манко Капак. Я рассказал ему про покалипсис, но, кажется, он тоже не понял.

«Счастливый человек», — подумала я.

Ягуар слабо улыбнулся, как будто прочел мои мысли.

— Совсем как дома, этот звук то есть. Я жил рядом с каменоломней.

На миг я увидела его таким, каким он, верно, и был на самом деле: отчаянно тоскующий по дому подросток вдали от родных краев. Как я его понимала!

— Ягуар, а почему бы тебе просто не собрать вещи и не уехать? Из-за денег? У тебя нет денег на дорогу домой?

Прежде чем ответить, он довольно долго глядел на меня, и мне показалось, что белки глаз у него покраснели, как будто бедняга готов был заплакать.

— Я не могу вернуться домой. Денег и правда нет, но дело не в этом. Я просто не могу сейчас вернуться домой.

— Я тоже, — отозвалась я.

Мы немного посидели и погрустили.

— Как ты думаешь, — наконец начала я, — у тебя не будет времени немного помочь мне с работой? А то мне самой тяжело загружать все эти баки с водой и пропаном в кузов грузовика.

Не очень ловкая получилась хитрость, даже Ягуар при всей своей простоватости сразу же это понял, но тем не менее согласился.

После этого я стала частенько заезжать в коммуну, и если Ягуар не был занят на общих работах, то забирала его с собой. Поездки в город в обществе Ягуара превращались в настоящее приключение, особенно когда надо было завернуть на рынок, где буквально все лило воду на его мельницу. Авокадо, апельсины, бананы, шарфы, кастрюли и сковородки исчезали и появлялись в его руках к восторгу толпы, особенно ребятишек. И хотя его испанский все еще находился в зачаточном состоянии, магия говорила сама за себя.

Постепенно я пришла к выводу, что ошиблась, посчитав его туповатым. Да, он был плохо образован и слегка чудаковат, точно не от мира сего, зато на удивление хорошо знал историю и развлекал меня всевозможными побасенками из жизни конкистадоров и индейцев инка, в красках расцвечивая сухие факты учебника. Иной раз он норовил завести беседу об этом самом пресловутом «покалипсисе» и о том, верю ли я в прошлую жизнь, но я в подобные дискуссии не ввязывалась. О доме никто из нас не заговаривал.

Я предлагала заплатить ему за помощь, но он отказался. Поэтому я стала посылать его по всяким поручениям — принести воды, несколько мотков веревки или еще что-нибудь и говорила ему оставить сдачу себе. Это его, похоже, устраивало — не так задевало гордость. Мы словно заключили молчаливое соглашение — союз двух людей, которые, каждый по своим собственным тайным причинам, не могут вернуться домой.

В одну из таких многочисленных поездок в город я и познакомилась с Карлосом Монтеро. В тот раз я завезла Ягуара с Пачамамой на рынок, чтобы они могли прокутить часть заработанных парнишкой денег на мороженое, а Трейси — в офис Telefonica del Peru, чтобы она позвонила домой. Потом мы с Трейси оставили Ягуара потешать фокусами ребятишек, а сами отправились на рынок поискать что-то, что ей было нужно для лаборатории. Помню, я и сама изрядно развлекалась — меня радовала бурлящая кругом жизнь, пестрая мешанина красок, звуков и зрелищ.

Кампина-Вьеха — приятное местечко, не слишком красивое, зато всегда интересное, один из маленьких городков, нанизанных, точно бусы, на нитку Панамериканской магистрали. Перед церковью, само собой, расположена неизбежная Пласа-де-Армас, на сей раз такая крохотная и тесная, что там некуда даже отойти, чтобы разглядеть во весь рост местную статую героя, в данном случае — Симона Боливара, одного из освободителей Перу. И днем и ночью на площади кипит жизнь. По вечерам здесь прогуливаются влюбленные парочки, описывая круги вокруг памятника. От площади во все стороны отходят узенькие кривые улочки, вотчина мотоциклетных такси — по многим из этих улочек наш грузовичок даже и протиснуться-то не в состоянии.

Рынок едва ли не больше всего остального города. Зайдя внутрь, оказываешься точно в кроличьей клетке: узкие проходы между прилавками забиты народом, все шумят, галдят и кричат, на все лады расхваливая товар. Там так тесно, что можно в два счета заработать клаустрофобию.

Мы с Трейси беззаботно брели и жевали alfajores, песочные печенья с прослойкой из сгущеного молока, как вдруг спутница схватила меня за руку.

— Тьфу ты! Вернулся!

Вернулся? Я оглянулась и увидела за пару проходов от нас толстощекого мужчину средних лет в серых брюках и розовой рубашке, пуговицы которой едва не лопались на выпирающем животе незнакомца. Он оживленно махал Трейси рукой.

При более близком осмотре Карлос Монтеро, наш ангел-благодетель, оказался весьма неприятным типом с плохими зубами — улыбка его так и сверкала золотом, — и самыми что ни на есть нахальными руками. Неудивительно, что все до единой женщины в экспедиции тяжело вздохнули, услышав от Лучо, что его дядя вот-вот возвращается из Трухильо.

Если я думала, что в своем возрасте уже могу не опасаться приставаний сеньора Монтеро, то очень скоро убедилась в своей ошибке. Похоже, его с неимоверной силой влекли к себе абсолютно любые представительницы слабого пола вне зависимости от возраста, размера и внешности.

— Ребекка, это сеньор Монтеро, наш спонсор, которому мы так многим обязаны, — мило прощебетала Трейси. Со своего места я видела, что она скрестила пальцы за спиной. — Сеньор Монтеро, а это сеньора Маккримон, последнее прибавление в составе нашей экспедиции.

— Сеньор Монтеро, — произнесла я, стараясь подпустить в голос побольше энтузиазма. — Я так много о вас слышала. — Это, по крайней мере, было чистой правдой. — Стив рассказывал, какие замечательные копии выделаете в Параисо. Надеюсь, мне как-нибудь представится случай посмотреть вашу фабрику.

Монтеро одарил меня похотливой улыбочкой и поцеловал мне руку, задержав ее в своей куда как дольше, чем мне хотелось бы.

— Вы тоже археолог, сеньора? Какая восхитительная профессия. О, как жаль, что сам я смолоду не мог изучать археологию, но наша семья была совсем небогата, так что мне с малых лет пришлось работать вместе с отцом и старшим братом.

Он по-прежнему держал меня за руку. Я выдернула ладонь, и Карлос вновь перенес внимание на Трейси. Она выглядела потрясающе: этакая ледяная принцесса вся в белом, кофточка без рукавов, льняные брючки, босоножки и тоненькие золотые цепочки на шее и на запястье.

Карлосу, во всяком случае, увиденное явно понравилось. У него только что слюнки не потекли.

— А как поживает сеньорита Трейси? — сальным тоном осведомился он.

— Отлично, — заверила она самым любезным тоном, какой только смогла изобразить. — А вы, сеньор Монтеро?

— Карлос, с вашего позволения. Называйте меня Карлосом, — проворковал он. — У меня все превосходно. Могу ли выразить надежду, что в мое отсутствие вам повезло найти какие-нибудь выдающиеся образцы или, дай бог, гробницу?

— Ничего особенного, сеньор Монтеро, — ответила Трейси, старательно игнорируя все его попытки перейти на более фамильярный уровень. — Боюсь, на этой неделе вы за свои деньги не получите ничего стоящего.

— Но дело отнюдь не в деньгах! — елейно запротестовал он. — Вся моя благотворительность — лишь во благо науки.

— Ну разумеется, — вежливо промямлили мы с Трейси.

Не добившись ничего от нее, Карлос вновь повернулся ко мне.

— Сеньора, для меня будет громадной честью лично показать вам Параисо. Надеюсь, буду иметь это удовольствие в самом скором времени.

Трейси начала бормотать извинения и еще через несколько минут беспрестанных изъявлений благодарности сеньору Монтеро за щедрость и вклад в науку, а также моих заверений, что я непременно нанесу визит ему на фабрику, мы начали расходиться. Трейси благоразумно — как мне предстояло выяснить на собственном опыте, — попятилась, я же просто развернулась, в результате чего знакомство мое с сеньором Монтеро завершилось ощутимым щипком за мягкое место. Я настолько не привыкла к подобному обращению — меня не щипали за это место с тех пор, как я в восемнадцать лет путешествовала по Италии, — что совершенно опешила и даже ничего ему не сказала. Однако, умея учиться на своих ошибках, мысленно зареклась впредь поворачиваться спиной к сеньору Монтеро.

— Средь всего мирового запаса ругательств, красочных и выразительных самих по себе, еще не изобретено такого, которое было бы достойно этого человека! Карлос Монтеро — само по себе ругательство! — прошипела я Трейси, едва мы отошли достаточно далеко, чтобы он нас не слышал. — Теперь я понимаю, отчего вы считаете, что Лучо вполне безобиден. Еще бы! Он просто-напросто тычет в вас пистолетом. А этот тип сперва утопит в слюнях, а потом ущипнет за задницу!

Трейси хихикнула:

— Ой! Надо было мне вас предупредить!

Я пронзила ее убийственным взглядом, но мне ничего не оставалось, кроме как засмеяться.

Заручившись приглашением Монтеро, я нашла предлог посетить «Параисо» на следующий же день. На гасиенде не было телефона, и часть так называемого спонсорства Монтеро заключалась в позволении пользоваться его телефоном и факсом. Стив попросил меня отослать факс одному из своих коллег на родине с просьбой временно раздобыть где-нибудь рентгеновский аппарат для более детального обследования Бенджи.

Фабрика «Параисо» располагалась по ту сторону магистрали, к северу от поворота на гасиенду. Раскинувшийся комплекс невысоких зданий, выкрашенных облупившейся розовой краской, включал саму фабрику, магазин и небольшую бензоколонку. Монтеро и впрямь был главным бизнесменом местного масштаба.

Ни в магазине, ни на бензоколонке его видно не было, поэтому я прошла в самое дальнее строение через дверь, по обеим сторонам от которой стояли большие керамические вазы с рисунками в стиле мочика. За дверью, в маленькой темной прихожей, находился стол, а на нем — различные керамические вещицы, включая три или четыре горшка со стремевидными горлышками и множество зверей, самыми примечательными из которых являлись морские львы и олени. Коридор вел направо, и я по очереди прошла через три маленьких смежных комнатушки.

В следующем помещении располагалось что-то вроде маленькой выставки. На стенах висели плакаты, объясняющие, как именно индейцы мочика изготавливали свою керамику. Однако я не успела толком оглядеться по сторонам, как ко мне тихонько подошла застенчивая хрупкая женщина.

— Я могу вам чем-то помочь?

— Я ищу Карлоса Монтеро, — объяснила я. И на всякий случай добавила: — Меня послал Стив Нил, из археологической экспедиции.

Упаси господь, Монтеро еще решит, будто я явилась по собственному почину. Из соседней комнаты донеслось кряхтенье, скрип кресла — это сам хозяин фабрики поднимал свои необъятные телеса, чтобы взглянуть, кому это он понадобился.

— Сеньора Маккримон! — воскликнул он, расплываясь в улыбке. — Какая честь!

Благоразумно соблюдая безопасную дистанцию, я спросила, нельзя ли отправить факс.

— Консуэло, — распорядился Монтеро, — подай сеньоре Маккримон чего-нибудь прохладительного. Садитесь.

Он показал мне на кресло, а Консуэло — я решила, что эта бедняжка его жена, — принесла мне «Инка-Колу», напиток, весьма популярный в Перу, но мне лично напомнивший жидкую жевательную резинку. Мне хватило и одного глотка! Чтобы прикрыть эту неучтивость, я спросила сеньора Монтеро, нельзя ли мне, пока он будет отправлять факс, быстренько осмотреть его фабрику.

— Ну конечно! — Монтеро показал на дверь за его столом. Консуэло провела меня туда.

За дверью оказался довольно большой рабочий цех. Человек двадцать рабочих на миг оторвались от дела и уставились на меня. Стандартное индустриальное помещение: очень высокие потолки, массивные балки, жалюзи на окнах раскрыты для лучшего освещения и вентиляции. Вентиляция тут и впрямь остро требовалась: в углу справа от меня пылала здоровенная печь для обжига. Двери по обеим сторонам от нее были распахнуты настежь, чтобы в цеху стало хоть чуть-чуть прохладнее.

Одну половину цеха занимали длинные низкие столы, за которыми рабочие — среди них и совсем молоденькие девушки, — расписывали предназначенные для обжига горшки и вазы. Слева, в самом конце комнаты, стоял чертежный стол, за которым трудился мужчина среднего возраста.

Теперь, наконец-то попав сюда, я поняла, что и сама толком не знала, что именно собираюсь осматривать. Еще в Нью-Йорке, в том кафе при музее, я пришла к выводу, что в Кампина-Вьеха были найдены некие работы мочика, которые вывезли из страны под видом копий. В городе была всего одна подобная фабрика — и вот я на нее попала. А дальше-то что? Я поспешно огляделась, не бросится ли в глаза что-нибудь подозрительное вроде запертых дверей, больших ящиков или станков, которыми можно было бы прикрыть потайной люк в полу — словом, что-то, выдающее ход в спрятанную комнату. Однако ничего такого я там не обнаружила. Помимо двух здоровенных, гаражного типа, ворот по бокам от печи в цех вели три двери: одна, сзади, была открыта, чтобы лучше проветривалось — от печи шел сильный жар, вторая — та, через которую я сюда вошла, и третья — в санузел.

Склад, располагавшийся близ печи, ничем не был отгорожен от самого цеха. На металлических стеллажах выстроились ряды всевозможных керамических изделий. На одном стояли абсолютно одинаковые рыбы, на другом — фигурки воинов мочика, на прочих — растения, животные и так далее на разных стадиях изготовления. Вещицы из еще необсохшей глины размещались ближе всего к печи, далее шли уже разрисованные, но еще не законченные, и, наконец, место, где упаковывали в тару готовую продукцию. По роду работы мне приходилось посещать подобные цеха, и этот выглядел совершенно нормально.

Я быстро выглянула наружу через открытые двери. Слева, ярдах в пятистах, виднелись четыре полуразрушенные стены — развалины старого здания. Быть может, когда-то там находился склад, быть может, еще что-нибудь, однако сейчас оно было абсолютно бесполезно.

Вскоре нас с Консуэло догнал Монтеро собственной персоной. Он шуганул жену и сам взялся выполнять обязанности гида. Оказалось, он великолепно разбирается в керамике работы мочика и способах ее производства. Он поведал мне, что мочика первыми в мире начали использовать формы, что у самых распространенных типов сосудов мочика были носики в форме стремени, и что по длине и типу этого самого носика легко определить точный возраст кувшина, особенно из южной части империи мочика.

Также Монтеро с откровенной гордостью подробно рассказывал, как работает его предприятие.

— Это вот точка отсчета, — произнес он, останавливаясь возле чертежника, которого представил как Энтони. — Антонио делает эскизы по фотографиям подлинных изделий и рисует форму для заготовок. Видите, сейчас он изображает кубок со сценами охоты на оленей. Вон там, — фабрикант перешел к новому месту, — делаются сами формы, а здесь, — он широким жестом обвел весь цех, — сидят художники, раскрашивающие глиняные заготовки в соответствии с рисунком.

— Я очень горжусь своими рабочими, — продолжал он. — Великолепные мастера. Взгляните поподробнее на эту вот вазу в форме рыбы. — Раскрашивающая ее молоденькая женщина застенчиво улыбнулась. — Кое-что мы делаем простенько и недорого, специально для туристов, но в других случаях, как сейчас вот, наши творения не просто обычные копии — нет, скорее, самые настоящие вещи в стиле мочика. Настоящие произведения искусства. Согласны?

Я была абсолютно согласна, что и сказала. У Карлоса и в самом деле работали потрясающе талантливые художники. Следить, как под мягкими касаниями кисти оживают замысловатые изображения, было чистейшим удовольствием, хотя я и любовалась этим зрелищем при самых что ни на есть неподходящих обстоятельствах.

— А реплики вы делаете, сеньор Монтеро? — поинтересовалась я. — Точные копии керамики мочика?

— Вы имеете в виду такие, которые готовят по древним технологиям? — уточнил он. — Нет, нам более по вкусу электропечь. — Он улыбнулся. — На самом деле, мы не можем позволить себе изготовлять реплики. На них ничего не заработаешь, уж слишком трудоемкое и дорогостоящее занятие.

Не переставая трещать, Монтеро провел меня по всему цеху. Показал, где пакуют готовый товар, похвастался, что его продукцию покупают даже иные музеи. Для меня все это стало настоящим откровением — не столько сама технология мочика, про нее мне уже довольно рассказал Ральф, а то, что Карлос так хорошо разбирался во всем этом и так явно гордился своей фабрикой. Сначала по его поведению я предположила, что имею дело с полным невежей, однако он вовсе таковым не был. Да, куда более сложная личность, чем я думала.

Но под конец он, разумеется, снова все испортил, плотоядно сжав меня в объятиях. Кажется, я уже начала привыкать к его манере обращения с противоположным полом: хладнокровно высвободилась и пожелала всего хорошего.

Выйдя из цеха, я наскоро заглянула в магазинчик при фабрике. Точно такой же, как все его собратья: заваленные готовой продукцией стеллажи, две стойки, кругом сплошной беспорядок. Как и в самом цехе — ничего подозрительного.

В тот вечер Хильда Швенген, по своему обыкновению, исчезла почти сразу же, как подали ужин, и более уже не показывалась. Лучо тенью рыскал по всему дому — подозреваю, в поисках оружия. Чуть раньше я застала его в лаборатории, он рылся в ящиках. После того как все разошлись по комнатам, я, как обычно, услышала приглушенный звук голосов, стук парадной двери, тихий скрип двери на втором этаже.

Я снова и снова перебирала в памяти подробности сегодняшнего визита в «Параисо». Вроде бы там все в порядке. Никаких потайных кладовых для хранения бесценных изделий мочика. Хотя, конечно, их вполне могли доставлять в последний момент и просто вкладывать в готовящиеся к отправке ящики. Но дальше-то что? Как их вывозили из страны? Мне и самой неоднократно приходилось отправлять посылки в другие страны. Пожалуй, при желании можно было бы всунуть в какой-нибудь укромный угол и нелегальный товар. Но все равно это было сопряжено с немалым риском, причем как в стране отправителя, так и в стране получателя. Ящер, конечно, был таможенным агентом. Но не мог же он лично проверять все до единого ящики из «Параисо». Может, еще один сообщник, работник музейного магазина, поджидал ценный груз и незаметно вытаскивал его? Интересно, очень ли сложно организовать такую цепочку? Мне лично казалось, что сложно. И в таком случае — почему эти вещицы в конце концов оказались на аукционе у «Молсворта и Кокса»?

Похоже, все-таки «Параисо» тут ни при чем. Но тогда единственным подозреваемым становилась та самая археологическая экспедиция, в которой я работала. Я тотчас решила, что надо получше разузнать, что же творится на гасиенде Гаруа. С виду все обитатели гасиенды производили впечатление дружного и спокойного коллектива. Однако на самом деле меж ними существовало скрытое напряжение. Я безошибочно чувствовала, что Хильда недолюбливает Трейси, но причин этой неприязни не знала. Кроме того, Ральф был по уши влюблен в Трейси, но молодая девушка крутила роман со Стивом, о чем Ральф просто не мог не знать. Является ли все происходящее просто-напросто обычной мыльной оперой, результатом того, что небольшая группка людей слишком много времени проводит вдали от дома, варясь в собственном соку? Или же тут кроется нечто большее?

Да еще тот полуночный гость. Не его ли я видела тогда в арке, или человека из павильона можно считать еще одной загадкой гасиенды? Я пришла к выводу, что решать эту проблему следует сразу с двух направлений: во-первых, вернуться в «Параисо» тайком, когда здесь никого не будет, а во-вторых, побольше разузнать об экспедиции. Пришел черед нам со Стивом поговорить по душам.

11

Я все еще никак не избавлюсь от наваждения. Порой мне снится, как я стою на какой-то далекой планете — быть может, на необитаемой луне или на мчащемся через космос затерянном астероиде. Пыльная поверхность испещрена следами падений тысяч метеоритов. Предо мной возвышается одинокий холм, склоны его изрыты и изъедены давно отгремевшими бурями. Кругом ни души. Некогда в этом пустынном месте жили люди, я знаю это, знаю наверняка. Кости их белеют повсюду. Есть и иные следы: обрывок истлевшей ткани невдалеке, под ногами — клок черных волос. Марево встающего в дымке далекого солнца окрашивает их в красный цвет. Во сне я слышу призрачный шепот давно ушедшего народа, чувствую прикосновения рук в пыльных ветрах, что жалят лицо. Серро-де-лас-Руинас.

Мои планы поговорить со Стивом были нарушены неким небольшим происшествием на рынке, которое отметило прибытие в Кампина-Вьеха одного из самых беспринципных людей, каких я только встречала на своем веку. Мировая грязь — называл его Стив. Случайное столкновение с ошеломляющей скоростью понесло нас прямиком к катастрофе. Тогда я никак не могла понять: уводят ли меня все эти события все дальше от цели, или же, наоборот, вплетают новую нить в запутанный клубок, который я так отчаянно пытаюсь распутать. Впрочем, совершенно неважно, что я думала, — меня, как и всех остальных, с головой захлестнул бушующий поток.

Мы со Стивом и Трейси как раз были на рынке — пробирались среди высоких, в человеческий рост банановых груд в поисках авокадо. Инес взяла выходной, так что мы поехали в город запастись провизией. Трейси присоединилась к нам, чтобы в очередной раз позвонить домой (мне эти ее звонки уже начинали казаться настоящей манией, но, вероятно, я просто слегка ревновала). Мы мило болтали, как вдруг Стив остановился — да так резко, что Трейси едва не налетела на него.

— Черт! — пробормотал он, вглядываясь куда-то вдаль. — Только не говорите, что мне померещилось. Черт! Черт! Черт!

Мы с Трейси изумленно уставились на него, а он сорвался с места и потрусил прочь, бросив нам через плечо:

— Встретимся в «Эль Мо» через час.

Мы следили за тем, как он проталкивается через толпу и спускается по лестнице на нижний уровень рынка. Наконец Стив поднырнул под болтающийся за одной из палаток брезент и скрылся из виду.

— Что все это значит? — спросила я Трейси.

— Понятия не имею, — безмятежно отозвалась она.

Похоже, вывести Трейси из себя было очень непросто. Наверное, когда ты с детства наделен красотой, умом и богатством, поневоле начинаешь чувствовать себя неуязвимым.

— И что теперь будем делать? — спросила она.

— Наверное, закончим с покупками, а потом купим себе по пиву и будем ждать, — пожала плечами я. Если Трейси не волнуется, то мне-то с какой стати нервничать?

Однако в баре при ресторане «Эль Мочика», более известном под сокращением «Эль Мо», мы оказались позже, чем рассчитывали. Оставалось сделать еще довольно много покупок, а кроме того, мы несколько раз сталкивались со студентами — сегодня у всех был выходной, а потом встретили Ягуара с Пачамамой и тоже остановились поболтать. Когда мы вошли в бар, Стив уже сидел там — поник в кресле и даже головы не поднял.

Он ничего не сказал и после того, как мы заказали пиво. Трейси не выдержала:

— Стив, ну поговори же с нами! В чем дело? За чем или за кем ты гнался?

Стив устало поморщился.

— Одним словом, точнее, двумя словами: el Hombre. Тип, которого местные величают только el Hombre.

El Hombre? Человек. Неужели кто-то вздумал величать себя просто Человеком? Я чуть было не рассмеялась вслух, но что-то в выражении лица Стива меня остановило. Но не Трейси.

— Какое дурацкое прозвище! — воскликнула она. — А кто это такой на самом деле и почему решил назваться таким именем?

Стив вздохнул.

— El Hombre? Убей бог, понятия не имею. Может, не хочет, чтобы местные знали его настоящее имя, хотя с какой стати ему скрытничать, когда он делает все абсолютно у всех на виду, ума не приложу. Не знаю. Может, ему кажется, что так оно величественнее звучит. Его зовут Этьен Лафорет. Француз. Из Парижа. Он торгует произведениями искусства, держит шикарную галерею в Париже, на Левом Берегу. Мошенник первостатейный. Мировая грязь. Я не видел его здесь уже пару лет, но раньше он приезжал сюда каждый год, а иногда и по нескольку раз. Действует всегда по одному шаблону. Въезжает в город на дорогущей машине, заходит в пару баров и выставляется, швыряя деньги направо и налево. А как продемонстрирует всем и каждому, что кошелек у него набит до отказа, находит себе подходящее жилье, паркует свою пижонскую машину — в этом году золотистый «мерседес» — прямо перед входом, чтобы сразу было видно, где он живет, а сам садится, как паук в засаде, и ждет.

— Чего ждет? — удивилась я. — И не рискует ли он, так открыто демонстрируя свое богатство в этих краях? Не означает ли это самому напрашиваться на неприятности?

Стив поглядел на меня, как на наивную дурочку.

— Он не напрашивается на неприятности. Он и есть самая настоящая неприятность. С ним никто не связывается. А ждет он, разумеется, чтобы ему несли краденые древности. Так все в городе знают, что он здесь, что он готов покупать и где он живет.

— Под крадеными древностями вы подразумеваете… — начала я.

— Всевозможные предметы доколумбова периода. Он специализируется на мочика.

— Вы говорите, что он просто-напросто сидит и ждет, чтобы ему несли краденное? И даже не прячется? Сидит прямо в холле отеля?

— В доме. Как правило, он снимает себе целый дом. В этот раз — тоже. Маленький белый домик с круглым окошком на втором этаже на улице Калле, номер семь, рядом со скобяной лавкой. Я проследил за ним. Дом окружен высокой стеной, во дворе растет дерево, а с противоположной стороны улицы никаких окон — так что никто не увидит, чем он занимается во дворике или у дверей. Однако перед домом есть парковка, так что все знают, где он живет. Идеальная диспозиция.

— А куда смотрит полиция? Неужели они ничего не могут поделать?

— Наверное, могут. Но не станут. У него репутация человека безжалостного, так что все боятся с ним связываться.

— Зато продавать ему не боятся!

— Да, — вздохнул Стив. — Это точно.

— Но ведь предметы культуры мочика нельзя вывозить из страны, — продолжала горячиться я.

Стив одарил меня еще одним взглядом в стиле «ты что, с Луны свалилась?».

— Судя по всему, какие-то способы все же есть. Уверяю вас, этого типа еще ни разу ни с чем таким не поймали, когда он летит обратно в Париж.

Мы все ненадолго умолкли, задумавшись. Стив мрачно глядел в пивную кружку.

— Я-то думал, он здесь уже не объявится, — наконец произнес он. — Последние пару лет он орудовал дальше к югу, а в наших краях, насколько я слышал, ничего интересного не обнаруживали. Что же означает его появление? Пожалуй, надо будет навести справки.

Я не совсем поняла, что он подразумевает под «наведением справок», однако времени задумываться сейчас не представилось. У входа в «Эль Мочика» возникла какая-то суматоха, и Стив обернулся взглянуть.

— Давайте уйдем, — сказал он, швыряя деньги по счету на стол и так и не притронувшись к пиву. — Это место потеряло былое очарование.

Я сидела спиной ко входу и, в свою очередь, повернулась взглянуть, что так вывело Стива из себя. Краем глаза я успела заметить вырисовывающийся на фоне яркого солнца темный силуэт. El Hombre? Я повернулась к Стиву, чтобы задать вопрос, но в том не было никакой необходимости: лицо его говорило само за себя. К тому времени, как мы добрались до выхода, el Hombre уже скрылся в холле направо от бара.

Ужин в тот вечер прошел куда тише обычного. Мрачное настроение Стива перекинулось и на всех остальных. В выходные Инес, которые совпадали с перерывом в раскопках, вся компания — за исключением Пабло, проводившего эти дни с семьей в городе, и Хильды, которая весь день просиживала у себя в комнате, наверняка напиваясь там в лежку, — набивалась в кухню, чтобы вместе готовить ужин. Иногда к нам присоединялся кто-нибудь из студентов и процесс получался довольно-таки шумным.

Ральф, холостяк, любил готовить и делал это более или менее сносно. Ему поручалось главное блюдо, polio, курица, которую он запекал в пропановой печке. За способность вырубаться в самый ответственный момент Ральф эту печку иначе чем «чертовой перечницей» не величал. Мне доверяли закуску, и я пыталась воспроизвести инесову papas a la Huancaina, картошку с сыром, луком и перцем в том самом соусе, который так понравился мне в первый вечер. Трейси специализировалась на десерте и готовила пирог или крем-карамель. Стив осуществлял общее руководство, что, помимо всего прочего, подразумевало следить, чтобы стаканы поваров не пустели. И хотя произведенные нами блюда ни в какое сравнение идти не могли со стряпней Инес, мы неизменно объявляли их кулинарными шедеврами — и, в некотором смысле, так оно и было. Иногда по ходу дела выключалось электричество, а уж печка гасла почти всегда, словом, препятствий хватало, но мы браво их преодолевали. Трейси, как всегда, просила кого-нибудь из нас отнести поднос к Хильде и оставить его под дверьми спальни, однако поутру он чаще всего оставался нетронутым.

В тот вечер, когда все уже удалились ко сну, я впервые за все проведенное на гасиенде Гаруа время развернула маленького человечка мочика и снова как следует осмотрела его. И еще больше восхитилась мастерством и красотой этой маленькой вещицы. Маленькие бусины его ожерелья, все до единой — шедевры, чуть-чуть отличались друг от друга, а вместе составляли такое бесподобное зрелище, что у меня дух захватывало. Поистине я и представить себе не могла ту тщательность, внимание к деталям и то время, что понадобилось какому-то безымянному мастеру-индейцу для создания одной-единственной ушной подвески. Чье же ухо должна она была украшать? Уж верно, какой-то очень знатной персоны. Я осторожно завернула человечка в мягкий платок и спрятала в тайник за расшатавшейся доской в комоде. Неужели этот самый Этьен Лафорет и есть та связующая нить, которую я ищу?

Чуть позже снова раздался знакомый шепот. На сей раз я тихо поднялась и подошла к перилам. У двери, при свете свечи разговаривали трое. Стив, тот самый человек, которого я мельком разглядела при свете мотоциклетных фар брата Инес и третья фигура, которую мне наконец-то удалось разглядеть. К моему изумлению, это оказалась Хильда. До меня доносились лишь обрывки их разговора.

— Нельзя и дальше позволить ему этим заниматься! — горячо произнесла Хильда. И потом: — Обратитесь к Монтеро. Заставьте его поговорить с братом.

Снова невнятное бормотание. Потом Стив:

— Если понадобится, я поеду в Лиму.

Судя по всему, они о чем-то договорились, потому что тот незнакомец из павильона внезапно выскользнул за дверь, свеча погасла, а Хильда со Стивом направились к лестнице. Я проворно отступила к себе в спальню и притворила дверь, оставив лишь крохотную шелку. Через минуту-другую на галерее послышались чуть прихрамывающие шаги Хильды.

На следующее утро, совсем рано, задолго до рассвета, меня разбудил тихий, но настойчивый стук в дверь и шепот:

— Ребекка, это Хильда. Быстрее одевайтесь и спускайтесь вниз.

Я, еле живая, вылезла из постели — все эти ночные шпионские страсти лишили меня законного сна, — плеснула в лицо холодной воды, натянула джинсы с футболкой и вышла на лестницу. Внизу уже сидели Стив, Хильда и Ральф, присутствовал даже Карлос Монтеро. Лишь Трейси нигде не было видно.

— Ральф, пойдете со мной, — отрывисто приказала Хильда. — Карлос привез нам второй фургончик, поедем на нем. Ребекка, вы едете со Стивом. Карлос, письмо у вас?

Монтеро кивнул и протянул Стиву конверт.

— Отлично, тогда за дело, — сказала Хильда. — Стив, захватите что-нибудь, чтобы вам с Ребеккой перекусить прямо в дороге.

Я поглядела на Стива. В еще отуманенном сном мозгу один за другим формулировались вопросы.

— Все объясню на ходу, — нетерпеливо бросил Стив, когда мы пошли к грузовику.

Через несколько минут мы уже ехали к югу по Панамериканской магистрали. Стив мчался, как ненормальный, но, на счастье, в столь ранний час на дороге почти не встречалось машин.

— Едем в Трухильо, — пояснил он. — Мне нужно быть в офисе INC к открытию.

INC. Institute National de Cultura. Все это ради визита в правительственную контору?

— Мы переезжаем, — сообщил Стив. — Раскопки, я имею в виду. Сворачиваем лавочку здесь и переезжаем на новое место примерно в миле отсюда. По крайней мере, надеюсь. Мне нужно получить credential, лицензию на новые раскопки. Карлос раздобыл нам у своего брата, мэра, письмо с поддержкой проекта, и оба они уже звонили туда, так что нас будут ждать.

Возможно, мне потребуется лететь в Лиму, в главный офис, поэтому вы со мной и поехали. Перегоните грузовик назад.

— А мне казалось, вы довольны ходом работ, — заметила я. — И с чего такая спешка?

Мы добрались до Кампина-Вьеха, и Стив чуть-чуть снизил скорость. Местные торговцы как раз начали съезжаться на рынок, так что нам пришлось лавировать среди потока телег и мотоциклов.

— У меня есть, — Стив на секунду замешкался, — ну скажем, информатор, huaquero по имени Артуро, фамилию я вам не скажу, да это и неважно. Так вот…

— Huaquero? — перебила я. — Это то, что я думаю? Расхититель гробниц?

— Именно. Именно. У инков не существовало слова, обозначающее «бог», только слово, обозначающее нечто святое — huaca, отсюда и huaqueros, грабители святынь. В этих краях — ремесло старинное и традиционное. Возможно, начало ему положили сами инки, расхищая гробницы былых культур. Здесь это семейный промысел, передается из поколения в поколение. И, надо сказать, эти huaqueros действуют весьма ловко и успешно. Знают, где и что искать, не хуже нас, а может, и получше, и все до единого — настоящие эксперты по части реставрации найденного. Пабло, наш главный рабочий, раньше и сам был huaquero. Мы переманили его на свою сторону, и для нас он настоящая находка. Пара его помощников тоже этим пробавлялись. Мы надеемся, что, дав таким людям работу и побольше рассказав об их культуре, поможем им впредь удержаться от искушения.

Весьма сомнительное предположение, подумала я.

— А что они — в смысле, huaqueros, — делают с найденным? Продают на черном рынке?

— Да, иногда. А иногда это считается вполне законным. Я хочу сказать, что в этой стране есть способы владеть древними ценностями вполне открыто, и huaqueros это только на руку.

— Но разве такое положение дел не поощряет мародерство? — удивилась я.

— Еще как поощряет. Меня это просто бесит. Но вполне понятны и причины мародерства. Страна нищая, сами видите. Если повезет, то мародерством заработаешь куда больше денег, чем ловя рыбу или возделывая землю. Хорошо нам, приехавшим из куда более благополучной страны, объяснять этим беднякам, что они, мол, должны жертвовать все найденное в музеи. Вот кого я и впрямь не выношу, так это покупателей, особенно профессиональных скупщиков. Вот кто по-настоящему поощряет все это дело и, должен добавить, вкладывает в него немалые деньги. Мерзавцы, все до единого. А Лафорет — первый. Только не давайте мне и дальше распространяться на эту тему, — сказал он с таким видом, будто и впрямь вот-вот выйдет из себя.

— Так вы говорили насчет Артуро, — напомнила я.

— Ах, да. В первый раз Артуро пришел ко мне в прошлом сезоне и принес кое-какие свои находки. Я видел, как он ошивается вокруг гасиенды, а под конец он набрался храбрости и попросил меня оценить для него несколько вещиц, чтобы хотя бы иметь представление, сколько они могут стоить.

Он показал мне две отличные керамические поделки, обе в стиле мочика. Сосуд в форме морского льва с глазами из ракушек и бокал с потрясающими рисунками. Оба настоящие. Разумеется, он добыл их мародерством — иначе ему их взять было неоткуда. Но он предложил в обмен на оценку сказать, где он их нашел. Так что я договорился, что он позволит мне несколько дней подержать у себя вазу с орнаментом и хорошенько изучить ее.

Я промолчала.

— Прекрасно понимаю, что выдумаете, — продолжал Стив. — Но мародерство я бессилен остановить. А так, по крайней мере, у меня появляется шанс изучить эти вещи прежде, чем они растворятся на черном рынке.

Я с минуту честно обдумывала услышанное. Можно было найти доводы как за, так и против подобных сделок, да и этичность их представлялась слегка сомнительной, но что я смыслила в таких вещах? В конце концов, я и сама сейчас являлась обладательницей подлинного шедевра культуры мочика и до сих пор не пожертвовала его никакому музею.

— Как бы там ни было, в этом сезоне Артуро вернулся снова и принес мне еще несколько вещей. На этот раз у него оказалась настоящая находка: медная фигурка, судя по облачению, воин, и потрясающая глиняная утка.

Этой ночью Артуро пришел, чтобы рассказать мне, что один из местных крестьян, по имени Рональд Гэрра, строит стену вокруг своего участка на границе algorrobal, рощи рожковых деревьев. Соседям он сказал, что просто-напросто хочет защитить землю от invasores, но Артуро говорит, что почти уверен: парень что-то нашел, а стену строит, чтобы никто не увидел, как он будет там все разворовывать. Самого факта, что семья Гэрра — известные huaqueros вот уж много поколений, было бы уже достаточно, а вдобавок Артуро нашел своих утку с воином примерно в тех же местах. Похоже, campesino и впрямь обнаружил что-то крупное.

— Что-то крупное?

— Гробницу. Нетронутую гробницу какого-нибудь вождя или жреца. Самая потрясающая находка, какую только можно представить. И красочное зрелище. Много лет ученые исследовали рисунки на керамике мочика, не представляя даже, что изображены там реальные сцены — какие-то произошедшие события или ритуалы. Например, на очень многих подобных рисунках изображаются пленники, приведенные к какому-то то ли богу, то ли королю-воину, то ли жрецу, который чаще всего сидит в паланкине. Перед ним стоит еще один воин, получеловек, полуптица. За ним — женщина, жрица, с чашей в руках. А за ней еще одна фигура с лицом какого-нибудь зверя, чаще всего с кошачьим.

Самое интересное, что как часто бы ни изображались подобные сцены и кем бы ни был мастер, создавший их, фигуры всегда одни и те же. Их сравнивают с Распятием или Рождеством в нашей культуре — их тоже рисовали самые разные люди и в самые разные века, но во всех картинах непременно присутствуют одни и те же легко узнаваемые персонажи и элементы. Рассуждая по аналогии, такая сцена, судя по всему, входит в какой-то очень важный для мочика ритуал, и хотя у них не было письменности и мы теперь можем только гадать, но ее обычно связывают с мотивом жертвоприношения. Жуткий ритуал: пленникам перерезают горло, а в чаше, скорее всего, налита их кровь.

На пару секунд перед глазами у меня встали непрошеные видения: Эдмунд Эдвардс на залитом кровью столе и удушенный Ящер, Рамон Сервантес. Однако я решительно прогнала образы прочь, в подсознание, и сосредоточилась на словах Стива.

— Первый воин, например, всегда облачен в головной убор в форме конуса, с полумесяцем. Из головы и плеч у него исходят лучи. В носу у него украшение в виде полумесяца, а в ушах — круглые большие подвески. Почти всегда к его ногам жмется собака.

В головной убор жрицы неизменно воткнуто два пера, а волосы заплетены в две длинные косы, заканчивающиеся змеиными головами. Головной убор четвертого воина всегда расширяется кверху и имеет зубчатый край. Ну, вы поняли общий смысл.

— И самое потрясающее, что все эти персонажи были найдены на самом деле, — с энтузиазмом продолжал Стив. — Уолтер Алва наткнулся в местечке под названием Сипан на гробницы жреца-воина и жреца-птицы. Кристофер Доннан и Луис Хайме Кастийо отыскали в Сан-Хосе-де-Моро жрицу. И все они были похоронены именно в тех облачениях, что изображены на рисунках.

— Боюсь, я не совсем понимаю, — промолвила я. — Вы говорите, что все эти нарисованные на вазах персонажи были реальными личностями? И их нашли? Тогда чего еще искать?

— Хороший вопрос. Наверняка ритуалы, изображенные на керамике, проводились в реальной жизни, и исполнялись живыми людьми. Скорее всего, все эти ритуалы существовали на протяжении многих веков. Думайте о них, как о британской монархии: король или королева в горностаевой мантии и короне, со скипетром в руках. Если бы вы прилетели на нашу планету и ничего не смыслили в местной жизни, вам бы не потребовалось много времени, чтобы понять: все эти люди, портреты которых висят на почте и в правительственных конторах — не простые люди, а особенные. Возможно, прожив здесь подольше или изучив исторические картины и фотографии, вы бы поняли даже, что эти должности поочередно занимали разные люди, но регалии у них у всех оставались одни и те же. Иными словами, корона переходит вместе с троном. А теперь представьте, что один из этих монархов умер и все его знаки власти — корону, скипетр, мантию хоронят вместе с ним. Тогда…

— Тогда для его преемника придется все делать заново! — воскликнула я.

— Именно.

— Боже праведный! Сколько же всяких золотых и серебряных побрякушек там изготовили за пять веков!

— И в самом деле, немало, — улыбнулся Стив. — А я всего-навсего хочу хоть что-нибудь из этих богатств. Не для того, чтобы оставить себе, разумеется. Но тогда наша с Хильдой репутация заметно упрочится, а у нас появится объект, который можно изучать много лет, притом никаких трудностей с выбиванием грантов уже наверняка не возникнет.

— А много осталось еще нетронутых гробниц? — спросила я. — Вы рассказали мне про huaqueros, расхитителей гробниц. Судя по вашим словам, они действуют не только очень умело, но и уже целую вечность.

— Что верно, то верно. Должно быть, тысячи гробниц мочика были расхищены еще до появления европейцев, а относительно небольшое количество, наверное, сотня-другая, были вскрыты профессионально и описаны. Они для нас, конечно, безвозвратно утеряны. Но с этого фронта поступают и добрые вести. В легендах о своем происхождении инки говорят, что до них мир был населен дикарями, которые жили в пещерах, одевались в звериные шкуры, не имели ни деревень, ни религии и так далее. Богу Солнца это очень не нравилось, и он послал одного из своих сыновей и одну из своих дочерей на землю — они появились у озера Титикака. Им велено было воткнуть прут в землю, и в какую сторону он склонится, туда им надлежало направить стопы. Они так и сделали и в результате появились в районе Куско, выстроили там город и начали учить людей возделывать землю, ткать и тому подобное, одним словом, цивилизовали их.

Верили сами инки в эту легенду или нет, однако им удалось довольно ловко убедить испанцев, что империя инков была первым государством, и что до них там жили лишь примитивные племена. Как мы теперь знаем, безусловно, все обстояло совсем не так. Задолго до инков существовало множество очень высокоразвитых цивилизаций. Однако все это значит, что испанцы не пробовали искать золото нигде за пределами городов инков. Да им оно и не требовалось. В те времена золота там было более чем достаточно. Что нам только на руку.

Теперь же развернулась самая настоящая битва со временем, и в этой битве мы, я имею в виду «хороших парней», — проигрываем, несмотря на то, что перуанское правительство запретило вывозить предметы культуры мочика из Перу, и множество стран, в том числе США, подписали соглашение. Вот мы и продолжаем искать, и подчас нам удается найти то, что упустили huaqueros. Или выпадает такой вот случай, как сейчас.

Вот почему я и еду сейчас в ИНК попытаться добыть credential или расширить полномочия уже имеющейся, чтобы начать раскопки прежде, чем стену достроят до конца. Думаю, эта находка и объясняет появление Лафорета. Должно быть, Гэрра каким-то образом связался с ним и сообщил, что нашел гробницу. И я не готов в очередной раз проигрывать какому-то мерзавцу!

— А разве вы не говорили, что на получение лицензии уходит не меньше года? — спросила я.

— Обычно — да, затем я и везу письмо мэра. Еще в городе я заеду к одному своему другу, перуанскому археологу Рикардо Рамосу. Надеюсь, он отправится со мной и поддержит мою просьбу. Хильда поехала к Карлосу, чтобы по его телефону попробовать дозвониться до Рамоса. Хорошо бы он сейчас находился в городе.

Стив на минуту умолк.

— Боже, как бы мне хотелось найти эту гробницу — ради Хильды, — снова заговорил он. — Вы не видели ее в лучшие времена — с ней бывает ужасно весело. Но в прошлом году с ней случилось несчастье — она упала с лестницы в яму, которую мы раскапывали. Сильно повредила спину. Это ее последний сезон. Не уверен, что ей вообще следовало приезжать. У нее сильные боли. Поэтому она столько и пьет. Полагаю, вы заметили, что она много пьет.

— Заметила, — подтвердила я и добавила, решив воспользоваться тем, что Стив в таком разговорчивом настроении: — Они с Трейси, кажется, не очень ладят.

— Не очень, — вздохнул он. — Трейси очень настойчива, что есть, то есть. Знает, чего хочет, и всегда получает. Возможно, в сложившихся обстоятельствах Хильде мерещится в ней какая-то угроза, иного объяснения я придумать не могу. В этом году Трейси хотела работать на раскопках, но Хильда сказала, что ее место в лаборатории. Трейси сильно разочарована и, скорее всего, высказалась прямо и резко. Только я не хочу, чтобы вы плохо думали о Хильде, как бы эта история ни выглядела со стороны. Она проделала совершенно колоссальную работу. То, что с ней случилось, — самое настоящее несчастье, именно потому мы так и надрываемся в этом году. Всем хочется напоследок раскопать для нее что-нибудь выдающееся.

Мы добрались до Трухильо в рекордные сроки, остановившись всего один раз, чтобы заправиться. Еще и девяти не было, а мы уже прогрохотали по трухильской Пласа-де-Армас с ярко раскрашенными зданиями и поразительной, непропорциональной скульптурой атлета на колонне. Стив остановился у двери темно-красного дома. В дверях уже ждал высокий угловатый мужчина с намечавшейся бородой. Увидев грузовик, он направился к нам и уселся на заднее сиденье.

— Buenos dias, — поздоровался он.

Стив обернулся и пожал ему руку.

— Вижу, Хильда уже тебя нашла. Рикардо, это Ребекка Маккримон, Ребекка, это доктор Рикардо Рамос. — Мы улыбнулись друг другу. Я немедленно прониклась к Рикардо симпатией. — Хильда уже рассказала тебе все подробности?

— Не все, но кое-что. — Рамос поглядел на часы. — Пойдемте выпьем кофе. Все равно INC раньше половины десятого не откроется. Тем временем, кстати, можешь меня просветить.

Мы нашли маленькое chifa и заказали кофе, а нам со Стивом еще и тосты с мармеладом. Стив рассказал Рамосу об Артуро — и я заметила, что Рамос не усмотрел ничего необычного в том, что руководитель археологической экспедиции якшается с huaquero. Потом Стив расстелил на столе карту.

— Гасиенда, — показал он. — Нынешний участок раскопок. А вот новый. Артуро говорит, местные называют это место Cerro de las Ruinas.

Серро де лас Руинас — холм руин. Стив вытащил из портфеля аэроснимки местности.

— Давай посмотрим поближе. Это снимали недавно, месяца два назад.

Мы все уставились на фотографию. Я нашла русло реки и скоро смогла сориентироваться, где находится гасиенда и место наших раскопок. А вот Cerro de las Ruinas нам всем пришлось еще поискать.

— Вот оно! — наконец воскликнул Рамос. — Прямо здесь.

Я поглядела на место, куда он указывал. Деревья, а рядом какая-то тень, возможно, стена. С одной стороны от нее, загороженное деревьями, темнело какое-то расплывчатое пятно. Рамос сказал, что это и есть холм. Лично мне было трудно там хоть что-то увидеть, но моих спутников учили читать аэроснимки, так что мне оставалось лишь верить им на слово. Чуть дальше, по другую сторону стены, вырисовывались крыши каких-то хибарок. Коммуна, внезапно подумала я. Так Гэрра и есть крестьянин, о котором говорил Ягуар, тот самый, который якобы отгораживается от коммуны. Должно быть, на самом деле Гэрру тревожила отнюдь не сама коммуна, а перспектива, что кто-нибудь увидит, как он достает из-под земли сокровища.

— И что ты думаешь? — спросил Стив.

— Ну, — Рамос поскреб щетину на подбородке, — по этой фотографии наверняка не скажешь, есть ли там что-то ценное. С другой стороны, ты совершенно прав насчет семьи Гэрры. Я бы не против для разнообразия подложить им свинью — мало ли они нам их подкладывали. — Он помолчал, а потом пожал плечами. — Идет!

Стив широко ухмыльнулся.

— Придется нанести превентивный удар, — добавил Рамос. — Не то эти Гэрра всей семьей перероют место вдоль и поперек и уничтожат все на своем пути.

— Тогда пойдем, — сказал Стив, бросая взгляд на часы.

Ровно в девять тридцать оба мужчины исчезли в офисе ИНК, а я осталась приглядывать за грузовиком.

Примерно через час они вышли.

— Поехали, — сказал Стив, усаживаясь за руль. — В аэропорт. Летим в Лиму! Местные власти уже позвонили туда, так что нас примут сразу по прилете.

Я чувствовала владевшее им возбуждение. В аэропорту я проводила их до ворот. Уже шла посадка на рейс.

— Возвращайтесь в Кампина-Вьеха и расскажите все Хильде, хорошо? Вечером я передам вам весточку через Монтеро. Если нет, то возвращусь сам, на автобусе. А если да, то будет дорога каждая минута и я попрошу вас встретить самолет. Договорились?

Я кивнула.

— Точно справитесь? — спросил он.

— Абсолютно. Буду в боевой готовности.

— И не говорите об этом никому, кроме Хильды, Ральфа и Трейси, ладно?

— Ну разумеется!

Стив обнял меня.

— Вы настоящее сокровище. Так или иначе, до завтра.

Он уже зашагал к самолету, но вдруг вернулся и, к моему удивлению, обнял меня еще раз. Я провожала обоих мужчин взглядом, пока они не поднялись по трапу.

До Кампина-Вьеха я вела грузовик очень осторожно, боясь недоразумений с полицией. На раскопках я оказалась первой. Хильда приехала на всех парах буквально через минуту и резко затормозила, поднимая тучи пыли. Я рассказала ей, как развивались события.

— Усиленно делаем вид, будто ничего особенного не происходит, — с иронией в голосе предупредила она. — Чтобы никто ни о чем не догадался, даже студенты. Мы им сказали, что Стиву понадобилось по делам в Трухильо и вы его отвозите, а мы с Ральфом сегодня его заменяем. Я отвезла Инес на рынок с утра, но предоставляю вам забрать ее, как обычно. Не говорите ничего за ужином, при Пабло, хорошо?

Я почувствовала, как волна всеобщего возбуждения захлестывает и меня. А как я могла устоять? Вся эта атмосфера строжайшей тайны, заговора, этот внезапный марш-бросок в Трухильо… А вот Трейси почему-то отнюдь не выглядела взволнованной, скорее наоборот, слегка подавленной. Я даже задумалась, не означает ли прощальное объятие Стива, что у этих двоих не все гладко. Мы же, все остальные, с трудом нашли в себе силы отдать должное инесовым супу, рыбе и пудингу с коричневым сахаром.

Наконец Пабло с Инес уехали по домам, и мы принялись лихорадочно планировать, как лучше всего скорее завершить старые раскопки и переместиться на новое место. Главная идея состояла в том, чтобы сунуть credential Гэрра под нос, пока он не успел сообразить, что происходит. Из какого-то суеверия мы упорно говорили, что сделаем то-то и то-то, если получим лицензию, как будто, планируя заранее, могли все испортить.

— Кажется, едет грузовик! — воскликнул Ральф. Мы все напряженно прислушались. Передняя дверь заскрипела, шаги Лучо зашаркали через двор на самой медленной скорости, какую только можно вообразить. Я заметила, что Трейси скрестила пальцы. Лучо протянул Хильде конверт.

— Мой дядя велел передать вам.

Несколько секунд мы все, включая и Хильду, молча глядели на конверт. Я чувствовала себя совсем как актер на вручении наград Академии. Наконец Хильда надорвала его, пробежала глазами письмо и победоносно вскинула кулак.

— Переезжаем!

Столовую сотряс громовой рев восторга.

Той ночью я почти не спала. Слишком уж многое надо было обдумать. Планы на завтра, само собой, но еще и появление в городе известного скупщика древностей. Проворочавшись несколько часов в постели и так и не придя ни к каким выводам, я тихо спустилась по лестнице, неся туфли в руках, и вышла за дверь. Было еще темно, около половины шестого утра. Как можно быстрее и тише я завела грузовик и развернула его. Луч фар случайно высветил в окне второго этажа Хильду. Она стояла, подняв руку благословляющим жестом. Я завела мотор. Операция «Атауальпа»[10] началась.

12

Слышит ли он тихий шелест песка? Сперва течет совсем тоненькая струйка, но постепенно песок сыпется все сильнее, все быстрее, заполняя полость. Отворачивается ли он от своей работы на этот звук, этот негромкий, но грозный рокот? Видит ли настигший его рок, или, завороженный открывшимся пред ним зрелищем, не ведает о своей участи? Пытается ли пробиться сквозь толщу песка, еще не понимая, что погиб, уверенный, что несколько ударов — и он выйдет на свободу? Или бессильно проклинает судьбу, задыхаясь?

Вчера по дороге на раскопки я заправила грузовик бензином, так что теперь, послав осторожность ко всем чертям, гнала, как на пожар, выиграв на пути в Трухильо по меньшей мере двадцать минут. В десять минут девятого я уже стояла перед воротами на летное поле, нетерпеливо поглядывая на небо. Я не знала, успели ли Стив с Рикардо на рейс. Если нет — придется ждать следующего. Самолет приземлился через несколько минут, но едва подкатили трап и отворили дверь, Стив с Рикардо, занявшие стартовую позицию в первых рядах, стремительно сбежали по ступеням и помчались по бетонному полю.

Завидя их, я бросилась к телефонной будке, на которой в припадке озарения успела уже повесить знак «для служебного пользования», и по Хильдиной карточке позвонила Монтеро.

— Едем, — вот и все, что сказала я в трубку, а потом кинулась к Стиву с Рикардо.

В девять мы уже мчались по трассе. За рулем снова сидела я. Они спали ночью еще меньше, чем я, так что в дороге немного вздремнули. Назад ехать пришлось медленнее, потому что движение на трассе стало значительно оживленнее, а в городах и вовсе приходилось притормаживать, столько там кишело народа. Пару раз я ловила себя на том, что с досадой бью кулаком по рулю.

Незадолго до полудня я остановила грузовик перед желтым зданием на главной улице Кампина-Вьеха. Там ждали Карлос Монтеро и его более старшее и тощее издание, Его Светлость, господин мэр. Они сели на заднее сиденье, а Стив, уступая им место, перелез в кузов. Впереди поехали два полицейских на мотоциклах — ровно половина городских сил полиции. Я вырулила с обочины на середину дороги и вновь понеслась по шоссе вперед, к грунтовой дороге, что вела на раскопки. Завидев столбы пыли, возвещавшие о нашем прибытии, Хильда, Трейси и Ральф уже ждали нас.

Не успел грузовик остановиться, как Стив свесился из кузова с криком:

— Давайте скорее!

Ральф с Хильдой буквально несколько минут назад рассказали студентам о происходящем, так что теперь там царил форменный бедлам. Трое студентов — Сьюзен, Джордж и Роберт — вместе с парой перуанских рабочих запрыгнули в кузов к Стиву, и вся кавалькада снова пустилась в путь. Рикардо сидел впереди рядом со мной, Трейси — сзади, вместе с Монтеро (оставалось лишь надеяться, что мэр не такой бабник, как его брат). Отъезжая, я слышала, как Хильда с Ральфом начали торопить студентов, чтобы те побыстрее засыпали разрытый участок землей.

Грузовик и полицейский эскорт снова выехали на шоссе и двинулись на север, но примерно через милю свернули на ухабистый проселок, который в моем понимании и дорогой-то назвать было нельзя, разве что еле заметной тропкой. Болтаясь на ухабах, я сосредоточилась лишь на том, чтобы удержаться на дороге. Впереди показались колючие кущи algorrobal. Мы объехали их справа и на другой стороне рощицы остановились. Полицейские включили мигалки, так что зрелище вышло впечатляющее. А в следующую секунду все — за исключением Карлоса и Сэсара, которые чуть приотстали, — уже выскочили из грузовика и понеслись к холму, на первый взгляд ничем особым не примечательному.

Никогда не забуду две вещи: выражение на лице Роландо Гэрра и мой первый взгляд на Серро де лас Руинас.

Увидев орду с громкими криками несущихся к нему психов, Гэрра потянулся к ружью, однако полицейские, выхватив револьверы, завопили, чтобы он поднял руки вверх. Стив с Рикардо уже подлетели к бедняге и сунули ему в нос credential. Полицейские в два счета обыскали грузовик и маленький навесик Гэрры, осмотрели и стену, но ничего не нашли. Ни горы похищенных древностей, ничего подозрительного, лишь груда кирпичей, мастерок и старая куртка.

На пару секунд я решила, что мы ошиблись и зря перепугали ни в чем не повинного трудягу-крестьянина, пытающегося защитить свой небольшой участок земли. Но в следующее мгновение поймала яростный ненавидящий взгляд Гэрры. Через миг этот взгляд сменился коварной улыбкой. Да, этот человек явно был в чем-то виновен и знал свою вину.

Однако никаких причин арестовывать его не нашлось. Полиция заявила ему, что археологи имеют полное право вести здесь раскопки, а самому ему придется выкатываться на все четыре стороны. Гэрра подавленно собрал свои инструменты, взял ружье и, не оборачиваясь, укатил на видавшем виды стареньком грузовичке.

Мы же, вконец истощенные ожиданием, нервным предвкушением и выбросом адреналина, огляделись по сторонам.

— Боже правый! — выдохнул Рамос.

Справа от нас поднимался голый холм, лишь маленький кустик упрямо цеплялся за жизнь на каменистом склоне. Я прикрыла глаза ладонью, силясь рассмотреть плоскую неровную вершину. Она была прорезана глубокими трещинами и разломами — должно быть, некогда эти трещины промыла вода.

Перед холмом виднелся большой плоский участок, весь испещренный непонятными углублениями, напомнившими лунные кратеры. На песке, освещенные беспощадными лучами жаркого солнца, валялись черные и терракотовые глиняные черепки и, что уж совсем невероятно, обломки костей. На краю одного кратера одиноко валялась коса. Черные волосы поблекли и порыжели.

— Что это? — ахнула я.

— Huaqueros, — ответил Стив. — Они здесь порылись. Отсюда и впадины — места, где уже копали. Одни совсем старые, другие поновее. Грабители ищут по большей части только металлические предметы, а кости и керамику просто выбрасывают.

— Какое неуважение к мертвым! — воскликнула я.

Стив кивнул.

— Аназаси в Штатах назвал расхитителей гробниц грабителями мертвых. Подходящее название, правда? А что до неуважения к мертвым, вы тоже не совсем правы, — заметил он, нагибаясь и поднимая пару невыкуренных сигарет. — Видите, это они оставили. Честно-честно, — добавил он, почувствовав мой скептицизм. — Huaqueros часто оставляют подобные приношения, чтобы их не настигло проклятие мертвых.

Я почему-то все не могла отвести взгляда от валявшейся на земле косы. Она казалась такой заброшенной, жалкой, несчастной. Стив поглядел на меня.

— В земле человеческие волосы могут пролежать в полной сохранности много тысяч лет, — только и сказал он.

Но их покой не должны, не должны были так грубо тревожить! Сама не знаю почему, но эта коса взволновала меня куда сильнее, чем предостережение Инес.

Cuidado a la arbolada! Хочешь выжить — остерегайся лесов. Я медленно повернула голову влево. Там начиналась небольшая рощица колючих рожковых деревьев, algorrobal. Это и есть те самые леса? Не глупи, строго велела я себе.

— Вам не кажется, что мы опоздали? — спросила Трейси, нагибаясь и поднимая обломок кости. Звук ее голоса вернул меня к реальности. — Не думаете, что они уже нашли и расхитили гробницу?

— Не знаю, — отозвался Стив, прикрывая глаза ладонью и осматривая холм. — Да, это уака. Они рыли поверху, почти снесли всю верхушку. Сами видите ямы. Но если они что-то нашли и вынесли, то зачем Гэрра строил стену? Давайте-ка оглядимся получше. Может, сделать пару пробных раскопов у подножия уаки?

— По-вашему, этот холм — уака? — изумилась я.

— Точно, — кивнул Стив. — Для вас он выглядит самым обычным холмом. Но помните, в этих краях все строили из необожженного кирпича — то есть из глины, а не из камня. Так что здесь некогда стояло здание пирамидальной формы. Эти борозды на склонах проделаны сильными ливневыми дождями — скорее всего, во время всех Эль-Ниньо прошлых столетий. Такие потоки и камень пробьют, не то что кирпич-сырец. Глядите, а вон еще маленькие холмики, там и там.

Я поглядела, куда он указывал. И в самом деле, поодаль от большой уаки виднелся такой же холмик поменьше, а чуть подальше — еще два.

— Ладно, давайте сейчас оглядимся получше, — крикнул Стив группе. — А завтра спозаранку начнем работы.

Мы едва успели разойтись, как произошла первая из целой цепи мелких случайностей. Трейси пронзительно вскрикнула и запрыгала на одной ноге. Мы все бросились к ней на помощь и быстро выяснили, что случилось. Она наступила на конец сухого тернового сука, а второй конец ударил ее по ноге, и острый шип, проткнув носок, вонзился в ногу как раз над краем ботинка, чуть выше лодыжки. Трейси было очень больно. Мы со Стивом по очереди пытались вытащить шип, но он засел глубоко и у нас ничего не получилось.

Мы отвезли ее к врачу в Кампина-Вьеха. Пришлось обезболить ногу заморозкой и вырезать шип. Трейси вышла от врача прихрамывая, с большой повязкой на ноге и бледная как мел.

— Эти колючки — гнусная вещь, — сказал доктор. — Старайтесь побольше держать ногу вверх, а если отек и краснота распространятся выше этого места, — он показал границу в нескольких дюймах выше по ноге, — непременно привозите ее снова. Мне пришлось сделать пару стежков, так что пусть она приедет дней через десять снять швы.

— Простите, — с легкой гримаской сказала Трейси. — Не стоило мне поднимать столько шума из-за какой-то колючки.

Однако к десяти часам вечера у нее поднялась температура, нога сильно распухла и покраснела. Я отнесла больной поднос с ужином, но есть она не смогла. Ночью, во сне, она несколько раз стонала и звала то мать, то Стива. Я прибежала на голос и, увидев, в каком она состоянии, принесла свечу к ней в спальню и села около постели. Часа в три в комнату постучал Стив.

— Я увидел свет, — прошептал он. — Как она?

— Вся горит и, кажется, ей снятся кошмары. Утром надо будет первым делом везти ее к врачу.

— Попробуйте, может, вам удастся заставить ее принять пару таблеток, — Стив дал мне пузырек с антибиотиками.

Я разбудила Трейси и сумела заставить ее проглотить таблетки, а заодно еще и аспирин, чтобы сбить температуру.

Я просидела с ней еще довольно долго, надеясь, что она заснет, но, увы, Трейси все также металась в лихорадочном забытьи. Для чтения было слишком темно, так что я развлекалась тем, что разглядывала комнату, битком забитую вещицами из родного дома девушки. Повсюду виднелись фотографии: любимая машина Трейси с опушенным верхом, сама Трейси машет из-за руля рукой; Трейси, очень красивая, с милым молодым человеком, тем самым Джейми; собака в шутливо нахлобученном колпаке Санта-Клауса; семейный портрете Трейси, каким-то парнишкой — должно быть, ее братом, — снова с собакой и симпатичной четой, ее матерью и отчимом. Трейси называла их Тэдом и Мэри-Энн, однако во сне снова перешла на «мама». Все четверо стояли у парадного входа элегантного двухэтажного дома из красного кирпича с колоннами. Была там и фотография, на которой Трейси с матерью и братом стояли на возвышении под плакатом «Спасем наши музеи, спасем наше общество», а отец на заднем плане передавал кому-то чек.

Такие семьи — столпы общества, решила я. Хотя, конечно, я не так уж много о них и знала. Для милой доверительной болтовни по душам, как водится между подружками в колледже, я была, пожалуй, уже старовата и, хотя мы с Трейси отлично ладили, не поощряла ее откровенничать со мной еще и потому, что в образе Ребекки не могла ответить ей подобной же откровенностью. Интересно, не приходило ли ей в голову, что я не привезла с собой ни единой фотографии, а если приходило, то не казалось ли странным?

На следующее утро Трейси лучше не стало, и Стив попросил меня оставаться на гасиенде, чтобы за ней приглядывать. Правда, я, как обычно, свозила Инес на рынок за продуктами. Когда я рассказала ей о состоянии Трейси, она настояла на том, чтобы отправиться в ту часть рынка, на которой я никогда доселе не была и которая известна была местным как вотчина знахарей и колдуний. Там было заметно темнее, чем в остальных частях рынка, и стоял сильный, хотя и не то чтобы неприятный, запах трав. Со стоек свисали большие пучки сухих растений, а на прилавках лежали груды свежих — одни, маленькие, похожие на ромашки цветочки, я узнала, другие видела в первый раз. Стояли там и флаконы с различными корешками и листьями в какой-то жидкости, предлагались на продажу и всевозможные талисманы. Инес остановилась перед одним из прилавков, где никакого продавца и в помине не наблюдалось. Однако в ту же секунду из темных глубин вынырнул маленький сморщенный и необыкновенно дряхлый старичок. Инес объяснила суть проблемы, и он намешал в пакет разных сухих трав и вручил их Инес с подробнейшими инструкциями.

Когда мы вернулись, Трейси было все так же плохо, а опухоль подобралась в опасную близость к отмеченной доктором черте, после которой надо было срочно ехать в город. К этому времени настала пора снова поить ее антибиотиками, но я понимала, что на то, чтобы они подействовали, требуется время, и начала уже не на шутку беспокоиться. Инес осторожно отмерила некую часть смеси, заварила чай и напоила им больную. Через двадцать минут Трейси заснула глубоким сном.

— Теперь все будет хорошо, — сказала Инес.

И все действительно было хорошо. Вечером, во время ужина, в столовой вдруг появилась Трейси.

— Умираю от голода, — к общему восторгу сообщила она.

— Чудесная штука этот пенициллин! — воскликнул Стив, но я-то знала, в чем дело. Пожалуй, в случае необходимости я бы скорее доверилась Инес, чем антибиотикам.

На следующий день жизнь более или менее вернулась к норме. Рикардо Рамос уехал в Трухильо, но обещал снова приехать через несколько дней. Трейси с Ральфом работали в лаборатории, а я отправилась на раскопки в algorrobal. Пока что команда провела несколько пробных раскопок у подножия пирамиды, но не обнаружила ничего, стоящего более развернутых работ, а потому переместилась на саму уаку, то есть на холм. Я услышала крик и, прикрыв глаза ладонью от солнца, увидела Стива, черную тень на вершине холма, в сорока или пятидесяти футах над землей. Он махал мне рукой.

— Идите сюда!

Я вскарабкалась по склону. Наверху тоже все свидетельствовало о нашествии мародеров. Поверхность холма испещряли глубокие ямы, иные совсем свежие.

— Приходится признать, что кто-то уже побывал здесь до нас, — горестно заметила я, поднимая осколок горшка, даже на мой несведущий взгляд разбитого совсем недавно. — Значит ли это, что мы опоздали?

— Вовсе не обязательно, — покачал головой Стив. — Индейцы мочика строили пирамиды ступенями, этаж за этажом. Даже если huaqueros нашли и обчистили гробницу на самом верху, это вовсе не значит, что ниже не обнаружатся более ранние захоронения. Начинаем раскопки здесь, — он показал на место, где тут же закипела работа. — Хосе, — обратился он к одному из рабочих, — передвинь-ка эту кучу земли подальше, не то еще чего доброго рухнет. И вы все, — он чуть повысил голос, — помните: ищем mancha.

— Mancha? — непонимающе переспросила я. — Какое еще пятно мы ищем?

— Судя по тому, что можно понять из рисунков мочика, и судя по опыту предыдущих раскопок, можно сделать вывод, что индейцы хоронили своих мертвых вполне определенным образом. Способ захоронения слегка варьировался в зависимости от ранга покойника, но всегда делали так: рыли отвесную шахту, а чуть в стороне от нее — саму погребальную камеру. На вазах мочика изображено, как тело опускают в шахту и заносят вбок, в гробницу. После того, как тело — или, зачастую, тела — укладывали в место последнего упокоения, шахту заваливали. Однако ее местоположение можно определить, потому что почва в ней слегка отличается от окружающей. Иными словами, получается mancha или пятно. Вот мы и ищем это самое mancha, которое, если повезет, должно вывести к шахте, а вслед за тем и к самой гробнице.

— Похоже, очень многое о жизни мочика мы узнаем именно из рисунков, — заметила я.

— Ну, так ведь письменности у них не было и оставить нам тексты с описанием ритуалов они не могли. Но, думаю, их искусство, как те сцены и ритуалы на керамике и настенных росписях в найденных уаках, — необыкновенно яркое и живое свидетельство тех времен. — Он вдруг усмехнулся. — Сам не знаю, почему, — ведь доказательств этому нет ни малейших — предчувствую, что нам повезет на этом месте! А теперь мне пора вернуться к работе.

Я стояла на вершине пирамиды, обозревая окрестности: колючую чашу algorrobal, мрачную и черную, хранящую свои темные тайны под завесой раскидистых ветвей. Если прищуриться и прикрыть глаза от солнца, за лесом можно было разглядеть полосу дюн, а еще дальше поблескивало море. С другой стороны тянулась серебристая нитка Панамериканской магистрали, а на ведущем к раскопкам проселке поднимал клубы пыли маленький караван из мотоциклов и пары грузовичков.

— Стив! — окликнула я. — Кажется, у нас гости!

Стив посмотрел в ту сторону.

— Тревога! — завопил он вниз, Хильде.

Кавалькада была уже на подъезде. Остановившись так, чтобы блокировать нам пути к отступлению, кучка campesinos, среди которых я заметила Роландо Гэрру, двинулась к Хильде, угрожающе размахивая мотыгами и топорами.

— Убирайтесь отсюда, или вы покойники! — завопил один из них.

— Сами убирайтесь, а не то вы покойники! — закричал в ответ Стив с вершины холма, схватив короткую лопатку и вскидывая ее на плечо, точно винтовку. Крестьяне уставились на него, но солнце слепило их и, как я несколько минут назад, они видели лишь черный силуэт.

— Я не шучу, — продолжал Стив. — А ну проваливайте!

Пабло у него за спиной схватил вторую лопатку и тоже вскинул на плечо, подражая позе Стива.

На несколько мгновений все словно застыли на месте. Я затаила дыхание. Потом один из громил, самый пожилой и державшийся за спинами остальных, сказал что-то, чего я не расслышала. Крестьяне медленно вернулись к машинам и грузовикам, завели моторы, пару раз угрожающе объехали площадку вокруг и наконец укатили прочь.

— Уф! — Стив опустил лопатку. — А то я тревожился, как бы солнце не спряталось за тучу.

Всех кругом разобрал истерически-нервный смех.

— Гениальная мысль! — восхищенно произнесла я.

— Да, я не только с лица смазлив, — ухмыльнулся он. — А ведь подумать только — как раз перед их прибытием я сетовал, что солнце слишком печет. Но это всего-навсего крикуны, — добавил он. — На самом деле, нечего беспокоиться.

Я хотела ему поверить и потому поверила.

Остаток этого дня и весь следующий день работа продолжалась своим чередом. По словам Пабло, появлялось все более обнадеживающих признаков.

Однако потом произошел очередной несчастный случай. Внезапно раздался громкий треск и лестница, на которую взбирался один из рабочих, Хэсус Силва, чтобы установить камеру, подломилась. Хэсус свалился в одну из ям и остался там лежать, в сознании, но крича от боли. С большим трудом нам удалось вытащить его оттуда. Мы уложили его в кузове грузовика, и я как можно бережнее отвезла его в город. Как оказалось, он вывихнул плечо и сломал три ребра, так что в этом сезоне для него с работой было покончено.

Тогда-то среди перуанских рабочих и поползли слухи о злых духах.

Я слышала, как один из рабочих, Хавьер Франко, втолковывал остальным:

— Это скверное место. Не надо было нам сюда приходить.

— Я не верю в злых духов, — сказал мне Стив, осматривая сломавшуюся под Хэсусом лестницу. — Идите сюда.

Я подошла к нему. Прямо под металлической скобой, крепившей стремянку в открытом состоянии, тянулась большая трещина.

— Так она оказалась бракованной? — спросила я. — Какой ужас. Мне так стыдно. Ведь я сама купила эту лестницу и вроде бы так внимательно ее осмотрела. Должно быть, не заметила трещины.

— Поглядите получше, — коротко отозвался Стив, и через несколько секунд я поняла, что он имеет в виду. Трещина шла прямо и ровно, без надломов или изгибов. Дерево даже совсем не расщепилось, разве что на самом конце. Такое впечатление, будто его кто-то очень аккуратно подпилил, причем почти на всю толщину палки.

— Гэрра?

— Он так и просится в подозреваемые номер один, верно? — согласился Стив. — Пожалуй, поговорю-ка я с мэром и попрошу его побеседовать по душам с нашим другом Роландо.

Однако после этого всевозможные несчастья так и посыпались, как из рога изобилия. Эрнесто Санто, еще один рабочий, работая с решетом, порезал руку до кости, так что пришлось наложить швы. Сам Хавьер, тот самый тип, который утверждал, будто место проклято, оступился и свалился со склона, сильно ободрав ногу.

Лично я считала, что все дело в массовой истерии, вызванной верой в злых духов, однако эффект на группу это произвело поразительный. Рабочие были в ужасе. Тогда Стив нанял Томаса Кардосо, брата Инес, местного chaman, шамана, чтобы тот помог защитить холм от злых духов. Это подействовало, и рабочие все-таки остались.

В противовес всем этим драмам и несчастным случаям сами раскопки продвигались удивительно хорошо. Через неделю работы громкий восторженный вопль заставил всех сбежаться на вершину холма. Даже Хильда, обычно руководившая работами снизу, морщась от боли, взобралась по склону с максимальной для себя скоростью. И не напрасно! На земле отчетливо выделялся круг другого цвета.

— Mancha! — вскричал Пабло.

— Ты прав! — согласился Стив, как следует осмотрев пятно. — Начинаем рыть прямо здесь!

Я думала, что все бросятся усиленно копать шахту, однако в археологии действуют иначе. Землю удаляли слой за слоем, дюйм за дюймом, аккуратно записывая и документируя каждый шаг. Снятую почву, как всегда, пропускали через сито, которое теперь установили прямо на вершине холма.

Когда я не сдержалась и выразила Хильде свое нетерпение, она ответила:

— Как видите, археология по сути своей деструктивна. После нашей работы уака, стоявшая здесь на протяжении многих веков, будет бесповоротно уничтожена. Ее уже никто не сможет воссоздать в прежнем виде. Поэтому с самого начала все надо делать правильно, не то все археологические труды пойдут насмарку.

Я понимала, что она имеет в виду. Мы уже срыли большой пласт земли по склону от холма и все сильнее вгрызались вглубь, сверху вниз.

— Безопасность приобретает наиважнейшее значение, — продолжала она, — особенно когда работаешь на склоне. Необходимо убирать всю срытую землю подальше, чтобы она не обрушилась на рабочих. В таких условиях обвалы превращаются в настоящую проблему, почва может осесть в любой момент. Поэтому нужно как следует укреплять стены подкопа.

Я понадеялась, что рабочие не слышали ее слов — только этого недоставало, чтобы они окончательно разбежались.

Хорошо еще, что за все это время, во всяком случае днем, Роландо Гэрра со своими приспешниками, многие из которых, как поговаривали рабочие, доводились ему родней, больше не объявлялся на раскопках. Однако каждое утро мы находили все новые и новые следы его присутствия. Однажды это была свиная голова на воткнутой в землю палке, в другой раз — череп и кости, намалеванные на стенке навеса. После обнаружения mancha Стив нанял Гонзало Фернандеса, брата одного из рабочих, сторожить раскопки по ночам. Он рассудил, что приезд Лафорета должен вызвать всплеск мародерской деятельности местных крестьян. Гонзало стал ночевать в маленькой хижине на холме, и на несколько дней запугивания прекратились.

Но мы ни на секунду не думали, что Гэрра сдался.

А затем, одним прекрасным утром, произошло ужасное несчастье. Когда мы приехали на раскопки, стало ясно: ночью там кто-то побывал. Нарушитель явился не по дороге, а со стороны коммуны — перелез через стену. На песке в нескольких ярдах от склона валялись шляпа и куртка. Кто-то копал уаку с другой стороны от места, где работали мы. Фернандес, охранявший подступы со стороны проселка, ничего не слышал. Часть земли, вырытой из нашего раскопа, обрушилась вниз со склона. Стив спустился вниз, осмотреть причиненный ущерб, а мы остались заглядывать вниз через край. Внезапно Стив рухнул на колени и принялся голыми руками рыть землю, призывая подмогу с лопатами. Они как можно быстрее расчистили завал, но было уже поздно. Роландо Гэрра лежал без сознания под толщей песка, еще сжимая в руках маленькую медную статуэтку воина мочика. Он умер в больнице в тот же день, жертва собственной алчности.