Мойши АннайНин проснулся под шум моря.
Довольно долго он лежал с открытыми глазами, всем существом прислушиваясь к тому, как волны тихо гладят старое дерево. Он слышал пронзительные вопли голодных чаек, и на мгновение ему показалось, что он на борту судна. Затем послышались хриплые крики портовых грузчиков, протяжный напев кубару, и Мойши понял, что он в порту Шаангсей. Ему стало сразу и грустно, и хорошо. Он любил этот город, может, даже больше, чем какойлибо другой на свете, чувствовал особенное, мощное родство с ним, хотя от своего родного дома он был далеко. И все же ему так хотелось, чтобы под ногами у него качалась палуба судна.
Одним гибким движением он поднялся на ноги, пересек широкую комнату с деревянным полом и раздвинул седзи, тянувшиеся вдоль стены, выходящей на море. Солнце, едваедва поднявшееся над горизонтом, припорошило воду золотой стружкой.
Он схватился громадной рукой за притолоку двери, выходившей на просторную веранду, тянувшуюся вдоль всего здания. Глотнул соленого влажного воздуха. Густой запах хлынул в ноздри. Он рассеянно потер широкую мускулистую грудь. «Ты вечно, море», – подумал он.
Косые лучи едва поднявшегося над окоемом солнца играли на его огромном теле. Кожа его была цвета корицы, и когда он улыбался своим широким, полногубым ртом – а это бывало часто, – на лице его белым сверкали зубы. Большие, широко расставленные глаза имели цвет дымчатого топаза – хотя в укромных уголках втихую поговаривали, словно о величайшей тайне, что в глубине их можно увидеть странную алую искру, словно отблеск пляшущего пламени. Длинный крючковатый нос казался еще более внушительным изза чудесного маленького алмаза, вживленного в смуглую кожу левого крыла носа. Густые черные волосы и окладистая бородка курчавились и блестели. В целом лицо его было средоточием чувств, увлекательной смесью отметин всяческих напастей – как от человеческой руки, так и от прочего. Это было лицо чужеземца – так говорили те в Шаангсее, кто знал, почему в нем столь сильно бросается в глаза притягательная мощь, незнакомая жителям этой части континента человека.
Мойши АннайНин потянулся, играя мускулами. Он глубоко вздохнул. Море непреодолимо тянуло его к себе, словно он был компасом, безошибочно указывающим на север. Он был лучшим штурманом в известном мире, так что его нынешнее положение действительно было несколько смешным. И все же он не видел в этом ничего забавного.
Он вернулся в комнату, широкими плавными шагами подошел к резному столику, на котором стоял здоровенный кувшин и тазик из зеленого, как море, камня. Был час баклана. Будь он на борту, в этот час он бы вновь поднялся на высокую палубу полуюта, чтобы окинуть взглядом море, ощутить волны, течение и дуновение ветра, впервые посмотреть на день. Он наклонился, полил голову холодной водой, налил ее в тазик, зачерпнул горстями, плеснул на лицо и плечи.
Он вытирался толстым коричневым полотенцем, когда услышал какоето движение позади себя, и обернулся. По лестнице, ведущей из обширной деловой части харттина, находившейся на первом этаже, поднимался Ллоуэн. Этот высокий поджарый человек с гривой серебристых волос, похожий на огромную кошку, был начальником Шаангсейского порта, заведующим погрузкой и выгрузкой всего перевозимого морем груза, смотрителем тысяч харттинов города.
Ллоуэн улыбнулся.
– Привет, Мойши, – сказал он, нарочно приветствуя его по обычаю моряков. – Рад, что ты проснулся. Там внизу тебя посланец ждет. Он приехал от регента Эрента.
Мойши свернул полотенце и начал одеваться.
– Есть новости о корабле, Ллоуэн?
– Тебе что, ни чуточки не любопытно, зачем твой приятель послал за тобой в столь ранний час?
Мойши помолчал, а затем сказал:
– Понимаешь, Ллоуэн, я – моряк. И хотя я очень люблю твой город, я слишком уже долго хожу по твердой земле. Пусть это даже земля Шаангсея, я тоскую по доброй корабельной палубе. – Мойши натянул медного цвета брюки, на них закрепил ремешками кожаные штаны, закрывающие только внешнюю часть ног. Влез в широкую рубаху ослепительно белого шелка с широкими рукавами и без ворота. Вокруг пояса обернул зеленый, как лесная листва, хлопковый кушак, за который засунул пару одинаковых кинжалов с медными рукоятями – свой отличительный знак. В последнюю очередь опоясался тонким кожаным ремнем, на котором висел меч с серебряной рукоятью в старых, исцарапанных кожаных ножнах. Алмаз в его ноздре блеснул, отражая свет.
– Терпение, друг мой, – сказал Ллоуэн. – Со времени поражения темных сил Дольмена в Кайфене более шести сезонов назад морские пути Шаангсея забиты торговыми судами. – Он пожал плечами, проведя рукой по своим серебристым волосам. – К несчастью, один из побочных продуктов мира – переизбыток людей. Все моряки, что были призваны на последнюю битву, теперь вернулись по домам. И правильно, что они предпочитают родной флаг. Тыто можешь это понять. – Он отошел в сторону, встал пол косые лучи солнца, и Мойши увидел в левом углу рта смотрителя резко очерченный страшный полукруглый шрам, поднимающийся к носу. Ноздри с этой стороны не было. – Почему ты не удовлетворишься той работой, которую я дал тебе здесь, друг мой? Что так манит тебя туда? – Он указал длинной рукой на желтые плещущие морские волны за широкой верандой харттина. – Здесь к твоим услугам все деньги, все женщины, любое общество, которое ты только пожелаешь.
Мойши отвернулся от него и встал в дверях веранды, глядя на густой лес черных мачт, на резкие линии рей, замысловатую паутину оснастки корабельной армады, нашедшей временное пристанище в гавани, забитой мешками с редкими товарами из далеких стран, сгруженными с кораблей. Очень скоро они снова поднимут паруса, оставив суету Шаангсея за кормой. Краем уха он услышал Ллоуэна:
– Я прикажу подать чай наверх. Когда будешь готов, поднимайся. Думаю, вестник подождет.
Снова оставшись наедине с собой, Мойши устремил взгляд вперед, от людного побережья к белым гребням волн, мысленно летя над ними, словно чайка среди шторма, вспоминая те давние дни и ночи на борту «Киоку», когда они плыли на юг, все время на юг, с его капитаном, Ронином, который вернулся из Аманомори уже Воином Заката. Глаза затуманились от воспоминаний об острове, покрытом пышной зеленью, о безымянном острове, ныне канувшем в бурные волны моря, о его одиноком колдовском городе каменных пирамид и богов с холодным как лед сердцем, о похожем на сон полете на спине пернатого змея высоко в небесах, во владениях солнца, чтобы опуститься на корабль, идущий в Искаиль, на его родину, когда он вместе со своим народом вернулся на континент человека, чтобы участвовать в Кайфене. Воспоминания об этом последнем дне битвы молнией вспыхнули в его памяти (когда он полз по кровавому болоту среди мертвых или умирающих воинов, когда мертвые и раненые лежали грудами – вперемешку друзья и враги, когда его одежда так отяжелела от крови, что он едва мог подняться, чтобы приветствовать великого победителя ДайСана).
А чем заполнены теперь его дни и ночи? Мойши задумался. Мой друг. Мы оба задолжали друг другу жизнь. Это больше, чем каждый из нас мог бы заплатить. И даже сейчас, когда ДайСан живет в сказочном Аманомори среди буджунов, своего родного народа, величайших воинов этого мира, хотя мы так далеко друг от друга, мы все равно ближе, чем могли бы быть два брата по крови и по рождению. Потому что мы были выкованы на одной наковальне и связаны ужасом неминуемой смерти. И выжили. И выжили…
Мойши встал под лучи солнца.
Далекодалеко, к югу от Аманомори, лежал Искаиль. Как давно он не бродил по его пылающим пустырям и садам, где деревья отягощали сочные плоды. Длинные ряды яблонь весной все в белом цвету, словно невесомые облака нисходили на землю. Как хорошо стоять в их прохладной тени летом, когда раскаленный бронзовый диск солнца опаляет землю своими лучами, собирать спелые золотистые плоды. Поспешный приезд и еще более торопливое отплытие в пору Кайфена были не в счет. Все время тогда он проводил на борту, присматривая за военными приготовлениями, рассчитывая курс на север, на континент человека. И все это время там, вдали от берега, кипящего бешеной деятельностью, ощетинившегося сверкающим оружием, полного мужчин, прощающихся навсегда с семьями, его звали пологие холмы Искаиля. Народ Мойши за многие столетия борьбы превратил этот сирый край в землю изобилия. Но для него в тот раз возвращение ничего не значило – эта земля оставалась для него недосягаемой.
Он обернулся, увидел в лестничном проеме голову поднимающейся наверх Ю. Она несла лакированный зеленый поднос, на котором стояли маленький глиняный горшочек и такая же чашка без ручки. Она опустилась на колени перед низким полированным столиком, стоявшим напротив массивного деревянного стола, установленного в углу комнаты, который Мойши, несмотря на все протесты, считал чисто ллоуэновским. Его размеры угнетали его. Он привык к куда более компактному и функциональному письменному столу, встроенному в переборку каюты. Но, кроме прочего, этот стол напоминал ему бюро отца в огромной спальне в семейном доме там, в Искаиле.
Он вошел в комнату, глядя на Ю. На ней было шелковое платье кремового цвета. Она была высока, стройна, с тонким бледным лицом, с темными выразительными глазами. Ю бесшумно поставила поднос на столик и теперь сидела неподвижно, опустив голову и сложив руки на коленях. Она ждала.
Мойши, стоя напротив нее, не мог с уверенностью сказать, дышит ли она вообще или нет. Руки Ю раскрылись, подобно цветку, тянущемуся к солнцу, и медленно, старательно она приступила к чайной церемонии.
Он уселся за столик. Тихий плеск чая, крики бакланов и чаек, крики управляющего из местных совсем рядом, запах нагретой солнцем морской воды и дегтя, бледные искусные руки, замысловатыми округлыми сложными движениями связывающие все это воедино. Мойши ощутил, как им овладевает чувство покоя.
Ю подала ему чашечку. Он вдохнул пряный аромат чая. Медленно поднес чашечку к губам, наслаждаясь моментом, прежде чем сделать первый глоток. Почувствовал, как тепло разливается по гортани, проходит в грудь. Его тело начало покалывать от прилива сил.
Допив чай, Мойши поставил чашечку и протянул руку. Двумя пальцами коснулся ее подбородка и приподнял голову. Лицо Ю было подобно широкому бледному лугу с небольшим покатым холмом посередине. Что еще таится в этом теле? – рассеянно подумал он. И значит ли это чтонибудь вообще? Разве чайной церемонии не более чем достаточно?
Она улыбнулась ему, и ее хрупкие руки потянулись к застежке шелкового платья, но Мойши остановил Ю, накрыв ее руку своей загрубевшей ладонью.
Потом отнял руку, поцеловал кончики своих пальцев и приложил к ее пальцам. Затем встал и вежливо поклонился ей. Она ответила тем же. Длинную комнату заполнила тишина. Он оставил ее там, тихую, как солнечный свет.
Внизу был совсем другой мир. Кубару, обнаженные по пояс, потные, сновали тудасюда через деревянные двери, открытые на широкую дамбу, за которой лежали длинные верфи, полные тысяч нетерпеливо ждущих кораблей. В воздухе стояла пшеничная пыль, серебрилась в широких полосах солнечного света, косо пробивавшегося сквозь дверной проем и выходящие к морю окна харттина.
Ллоуэн разговаривал с грузчиками – может, обсуждал плату за разгрузку очередных новоприбывших судов. Харттин был забит грудами коричневых пеньковых мешков и больших деревянных сундуков, разделенных лабиринтами узеньких проходов, отчего напоминал улей.
Мойши сразу же заметил гонца регента. Тот стоял у узкой задней двери, выходящей на улицу портового квартала города. Он был сильным, но еще не утратил юношеской хрупкости. На скуле его красовался синяк, уже желтеющий по краям. Щека была все еще припухшей.
Гонец узнал штурмана сразу же, как только увидел, что тот выходит из харттина. Не стал тратить времени на пустые формальности, а просто протянул Мойши конверт из рисовой бумаги. Мойши сломал зеленую восковую печать с конверта и прочел послание. Оно гласило: «Мойши, прости, что беспокою тебя в столь ранний час, но твое присутствие в Сейфуке требуется безотлагательно. Эрант». Очень характерно, отметил Мойши. Свой новый титул он упомянуть забыл. Старые привычки изжить трудно. Мойши улыбнулся сам себе. Эрант – риккагин, есть и будет всегда, несмотря на то, чем он будет заниматься. Воспитание из человека не выбьешь. Наверное, так и должно быть. Лучшего регента для Шаангсея не найти, понимает он сам это или нет.
– Ладно, – сказал Мойши, поднимая взгляд, – веди.
Он помахал на прощание Ллоуэну и пошел вслед за гонцом.
Снаружи, в дельте Шаангсея, уже было жарко, хотя еще стояло раннее утро. Переплетение узеньких извилистых улочек, самых старых в городе, пахло морской водой и разбавленной рыбьей кровью. Над кучами мусора у стен домов жужжали черные мухи, и одичавшие тощие псы копались в отбросах, стараясь отыскать свежие рыбьи потроха. Кубару парами плелись по улицам, сгибаясь под тяжестью груза, висевшего между ними на гибких бамбуковых палках.
Мойши и гонец ехали в двухколесной повозке, которую тащил рикшакубару. Они часто останавливались, на чтонибудь натыкаясь, но рикша был умелый – он быстро вытащил их из надоедливой толпы и повез по темным узким улочкам и извилистым переулкам.
Мойши смотрел на проплывающие мимо красоты Шаангсея и думал о том, сколько же в этом огромном городе изменилось и как изза этих изменений город, по сути, остался все тем же – эта вечность и восхищала, и пугала его. Хотя тут уже не правила императрица, белорозовый кварцевый монумент в ее честь стоял на площади Джихи, там, где в дельту впадала крупнейшая в этих местах река КейИро. Пусть даже зеленые и красные, так же известные как Чин Пан и Хун Пан, наследные враги Шаангсея, объединенные волей ныне покойной императрицы и их тайпаном для участия в Кайфене, ныне держали перемирие; пусть война, что тянется так давно, что никто из живущих ныне уже и не помнит, когда она началась, – поговаривают даже, что именно изза нее и был построен Шаангсей, – наконецто закончилась навсегда; несмотря на все эти перемены, думал Мойши, город живет, процветаем, растет – таинственный, смертоносный, живой, дарующий удовольствий и страданий больше, чем может вообразить себе человек.
– Где схлопотал? – Мойши показал пальцем на синяк на лице гонца.
Молодой человек невольно коснулся больного места.
– А, упражнялся в искусстве боя с регентом. Понимаете, он ни дня не пропустит. Он до сих пор воин, каких мало. Даже сейчас. – Гонец отвел глаза, раздосадованный собственной болтливостью.
В это мгновение Мойши ощутил изменение в беге кубару и высунулся из повозки. Впереди на улице возникла какаято заваруха, и рикша двигался теперь медленнее. Они уже были не в портовом квартале, a в районе, забитом лавочками, настолько разнообразными, что просто голова шла кругом. Чтото вроде постоянного базара.
Улочку перегораживала толпа. Кубару завертел головой, пытаясь найти другой путь в Сейфуке. Но прежде чем он сумел развернуться, из толпы выскочили несколько зеленых и развязной походочкой подошли к рикше. Все они были крепко сложенными мужчинами с сальными черными волосами, завязанными на затылке хвостом. На них были черные хлопковые туники и широкие шаровары. На боку у каждого висел короткий топорик.
Мойши уже собирался было попросить их помочь расчистить дорогу, когда один из зеленых ухмыльнулся и, схватив топорик, с размаху запустил им в повозку. Топорик вошел в грудь гонца с такой силой, что развалил грудную кость и наполовину вошел в заднюю тростниковую стенку повозки. Молодой человек даже не успел осознать, что на них напали.
Как только брызнула кровь, Мойши выскочил из повозки так, чтобы она оказалась между ним и зелеными.
Когда первое потрясение прошло, люди с воплями бросились во все стороны. Эта суматоха оказалась в чемто полезной. Но зеленые не отступали – их было уже трое, затем стало двое, когда тот коренастый, что бросил топорик в повозку, прыгнул туда, чтобы вырвать его из груди гонца.
Мойши выхватил изза пояса один из кортиков и пригнулся, приготовившись к броску.
Он побежал прочь. Зеленые захохотали, словно вместо воина столкнулись с перепуганным ребенком, и бросились на него. В одно мгновение Мойши повернулся и метнул кортик. Зеленый, который почти настиг его, получил тяжелой рукоятью кортика прямо в лицо.
Зеленый взвизгнул, отшатнувшись от страшного удара. Из сломанного носа хлынула кровь, он попытался выплюнуть из разбитого рта осколки зубов. В то же время Мойши выхватил второй кортик и взмахом перерезал ахиллесово сухожилие зеленого. Схватил упавший топорик и бросил его, не имея достаточно времени, чтобы прицелиться, краем глаза ловя размазанное движение.
Топорик слегка задел колено второго из зеленых. Ударив плашмя. Нога нападавшего подвернулась, и тот взревел от боли. Но он умел падать – перекатился и вскочил. Удар пришелся по касательной, и потому колено не было разбито, как надеялся Мойши. Зеленый отделался ушибом и теперь сам метнул топорик.
Мойши пригнулся. Топорик врезался в стену прямо у него над головой, осыпав его осколками кирпича и известковой крошки.
Зеленый был достаточно близко, и Мойши ударил его ногой в скулу. Треснула кость, зеленый застонал и упал. Липкий окровавленный язык вывалился изо рта, почти перекушенный пополам им же самим. Но он все еще не сдавался. Поднявшись, он бросился на Мойши. обрушив свои свинцовые кулаки на плечо штурмана. Кортик вылетел у Мойши из руки, и зеленый потянулся к его горлу.
Мойши не стал останавливать его, а обоими кулаками ударил по ушам нападавшего с такой силой, что барабанные перепонки у того тут же лопнули, и кровь хлынула из ушей убийцы. Зеленый взревел от боли, а Мойши, сцепив огромные руки, сломал ему шею.
Вскочил, оттолкнув окровавленное тело, и увидел, что к нему бежит третий зеленый. Приземистый убийца приближался к Мойши по кругу, осторожно. Лезвие его топорика блестело на солнце. Мойши, вцепившись в разбитый кирпич стены, вытащил свой меч с серебряной рукоятью.
– Зачем вы убили его? – еле ворочая языком, спросил он. – Он не желал вам зла.
– Не желал зла? – чуть ли не плюнул зеленый. – Он же был красный, что, не так?
На несколько мгновений Мойши просто растерялся, словно вдруг его забросило в прошлое, в Шаангсей до Кайфена.
– Что ты несешь! – прошептал он. – Красные и зеленые примирились!
Коренастый харкнул, и густой плевок пополз по ноге Мойши.
– Нет, уже нет, во имя богов! Все! Это нечестивое перемирие наконецто закончилось! – Он злобно размахивал топориком. – Это было против природы! Мы все были опозорены, нечисты, словно детская пеленка! Хвала великой богине Шаангсея КейИро Де, война вернулась на улицы города!
Он набросился на Мойши, и они сошлись в смертельной схватке, нападая и отбиваясь, выискивая брешь в обороне друг друга.
Мойши перебросил меч в левую руку и одним движением обрушил его на коренастого. Меч описал в воздухе сверкающую дугу. Отвлекшись, зеленый не уследил за правой рукой Мойши и повернулся слишком поздно. Ребром ладони, твердым, словно доска, Мойши двинул в нервный узел сбоку его шеи, и убийца тяжело рухнул на мостовую.
Теперь на улице было пусто – разве только распростертые тела валялись. Кубару давнымдавно сбежал. Но Мойши прямотаки чувствовал взгляды сотен глаз из окон лавочек. Глубоко вздохнув, не обращая внимания на жгучую боль в плече, он поспешно подобрал свои кортики и засунул их за широкий пояс. Вернув меч в узорчатые кожаные ножны, он свернул на боковую улицу и почти сразу же скрылся из виду.
– Я не понимаю, с чего все это началось.
– В частности, именно поэтому тебя и призвали так спешно.
– Ты знаешь?
– Знаю.
– Ну так расскажи.
– Боюсь, все это не так просто. Вовсе не просто. Мойши сидел в комнате на третьем этаже Сейфуке. Сквозь открытые сейчас огромные окна в свинцовом переплете, чтобы сюда мог проникать даже самый слабый морской бриз, он видел густые зеленые деревья, попрежнему росшие вдоль дороги Окан, напоминавшие картину, нарисованную над косыми крышами.
Несколько месяцев назад, по окончании Кайфена, старый дворец императрицы снесли, сровняв с землей его обширные спальни, холодные мраморные колонны и длинные гулкие залы. Не изза презрения к павшей императрице – свидетельством тому монумент на площади Джихи. Просто дворец, как и его наследная обитательница, принадлежал другой эпохе. Вместо него построили трехэтажный, поменьше и попрактичнее, из грубых обожженных кирпичей, промежутки между которыми заполнял блестящий серебристый раствор. Это необычное сочетание устойчивости и мягкой чувственности придавало обители регента такой вид, будто он всегда был центром всех сумятиц Шаангсея. Таков был Сейфуке.
За темным, отполированным до блеска сандаловым столом сидел в резном кресле из эбенового дерева с высокой спинкой риккагин Эрант, первый регент Шаангсея. Это был высокий поджарый человек с широкими могучими плечами, седеющими густыми волосами и коротко подстриженной бородкой. Лицо его было цвета слегка подкопченной кожи, морщинистое не по возрасту. Внушительный кривой ястребиный нос, темные глаза, которые должны были бы быть полны задумчивости, но, напротив, из них так и били живость и свет.
Совсем не похож на своего покойного брата, подумал Мойши. Тот был весь судьба, весь истерзан своей загнанной внутрь природой. Заглянув в глаза Эранта, один видел риккагина, великолепного военачальника, но другой мог увидеть куда больше. Здесь не было никакого тумана – глаза его были ясны и так глубоки, что казалось, в них можно погружаться до бесконечности. И что же было там, на дне? Больше, чем воин, больше, чем предводитель людей. Человек. Именно глубокая, неизбывная человечность Эранта в конце концов и делала его таким необычным, думал Мойши. А Туолин, его брат? Его единственный родич. Мойши внутренне содрогнулся. Война. Это полнейшее безумие. Удача ли позволила им остаться в живых, когда Туолин погиб? Или есть еще какието силы, недоступные постижению людей, которые определяют исход событий? Он снова вздрогнул.
– Словно старые дни вернулись, Эрант, – сказал Мойши. – Опять ненависть, хотя никто не может сказать, почему и как все это началось.
Эрант кивнул:
– Да. Все началось снова, словно перемирия и не было. У этих Чин Пан и Хун Пан короткая память.
– Но с чего это все началось? Что, пара стычек между партиями?
Регент невесело усмехнулся.
– Если бы только это, то хоть какаято надежда была бы. Но теперь… – Он пожал плечами. – Случилось то, – неспешно проговорил он, положив руки ладонями на стол, – что младший сын ДуСиня вчера ночью был убит.
– Сын тайпана зеленых! – выдавил Мойши.
– И это еще не все. – Эрант оперся на могучие руки и встал. Постоял немного, покачиваясь, пока не уверился окончательно, что стоит прочно. Затем сделал на негнущихся ногах несколько поначалу неуклюжих шагов, вышел изза стола и пересек комнату.
Мойши был не настолько невоспитан, чтобы отвести взгляд, но, возможно, именно вид его друга заставил его сказать:
– Я очень сожалею, Эрант. Этот молодой человек… Регент поднял руку.
– Ты сделал больше, чем можно было ожидать, Мойши. Он был хорошим парнем. – Эрант повернулся с улыбкой. – Хвала богам, что с тобой ничего не случилось. Я до сих пор думаю, что мне нужно бы позвать лекаря. Пусть он займется твоим плечом…
Теперь пришла очередь штурману останавливать его поднятой рукой.
– Ты хоть лед бы приложил, – сказал регент, придвигая к нему чашу.
Мойши неохотно подчинился. Холод успокоит боль хотя бы на время. Да и распухнуть плечу не даст.
Мойши смотрел, как его друг осторожно идет через комнату к окну. Он похож на огромное насекомое, подумал Мойши. Охотящийся богомол. Ограниченный этим разработанным для себя какимто особым способом передвижения. Наконец регент подошел к окну и сел на широкий подоконник, вытянув длинные ноги. Протянул руку, пробуя их драгоценную твердость, и сказал:
– Не могу больше их прятать.
– Наверное, к этому не так просто привыкнуть.
– Да уж, – слабо усмехнулся Эрант, хотя уже веселее. – Хвала богам, мнето по крайней мере не пришлось испытать той душевной скорби, которая убила Туолина. Странно, что он обрел любовь лишь на пороге смерти. Он был воином от бога. И, в конце концов, настоящим героем. Его должны помнить. Это будет только справедливо.
Он сидел как истукан, словно аршин проглотил, целиком уйдя в себя, а Мойши терпеливо ждал, думая о своем. Эрант ощутил порыв легкого ветерка, он подсушил пот на его спине, от которого зеленый шелк рубахи прилипал к коже. Солнце затуманилось, и на югозападе заклубились летние грозовые облака, быстро надвигаясь на берег, словно опаздывали на какуюто важную встречу. Регент втянул воздух – близился дождь. Воспоминания были словно удар арбалетной стрелы – слякотное утро с мокрым снегом, Эрант мчится по полю битвы перед желтокаменной цитаделью Камадо, копыта его холеного жеребца грохочут как гром с такой сосредоточенной силой и скоростью, что он едва не вылетает из седла. Но почва была скользкой от крови павших, и было их так много, что земли почти не было видно под грудами тел. Его конь испугался, споткнулся и бешено рванул в сторону. Он вылетел из седла, нога зацепилась за стремя. Его проволокло по кочковатой земле, по телам и разбросанному оружию. Доспех защитил только его торс и руки. Какимто образом с него снесло половину шлема, и он потерял сознание.
Но вот его ноги не взялся лечить ни один лекарь. Нервы были перерваны, да и в любом случае плоть и мускулы изодраны в клочья так, что просто выбора не оставалось. Они оставили лекарю Туолина сказать ему об этом.
И все же он не отчаивался, поскольку в его пламенной душе просто не было места этому унылому, лишающему воли чувству. В любом событии есть чтото хорошее, думал Эрант, или, по крайней мере, какойнибудь важный урок. Его тело было подвергнуто испытанию и прошло его. Теперь испытанию подвергался его разум. Он или выживет, или духовно сломается.
Как только лекари удалили его мертвую ногу, нужды в них больше не было. И он призвал механиков, выгоняя сразу же тех, кто не мог удержаться от улыбки, или отводил глаза, или был озадачен его требованиями, поскольку такие люди явно сказали бы ему, что ничего нельзя сделать.
Эрант не верил в то, что нельзя, и, в конце концов, нашел человека, который не боялся его и знал, что будет нужно для исполнения приказа.
– Помоему, они должны быть не просто приспособлениями для хождения, – таковы были его первые слова, и Эрант был доволен.
– Делай, – сказал он.
Конечно же, деньги проблемой не были. Эрант был героем Кайфена, и народ уже начинал требовать, чтобы он стал регентом Шаангсея. Ведь он потерял ноги, защищая этот город, так что теперь Шаангсей любой ценой вернет ему способность ходить.
Механик – тот самый, что потом нарисовал чертежи Сейфуке, – работал не покладая рук целый сезон, забросив все остальные дела, и, в конце концов, пришел к Эранту с чемто длинным и тонким, завернутым в темную ткань.
– Готово, – сказал он, выкладывая содержимое. Они были сработаны наподобие ног человеческого скелета – изогнутые кости были вырезаны из какогото яркокрасного материала, крепкого, как камень, но к тому же еще обладавшего необходимой гибкостью. Суставы были просто шедевром конструкторского мастерства – шарниры и муфты были сделаны из оникса и литой бронзы, обработаны сухой смазкой, которая также защищала металл от влаги и ежедневного износа.
Ноги прилаживали полдня, но с тех пор Эрант не снимал их никогда. Когда делали последнюю подгонку, механик сказал:
– Конечно, можно было бы много чем облепить эти так называемые кости, чтобы ноги казались настоящими. Но, – он затянул последний винт и встал, с удовольствием разглядывая свою работу, – честно говоря, мне они так больше нравятся. Сам бы такие носил, если бы пришлось.
Эрант долго смотрел на него, может, выискивая в собственной душе хоть какието чувства, какойто совет.
– Ладно, – сказал он наконец, – думаю, ты совершенно прав. – Положил руку на красную кость, провел вдоль нее пальцами. Затем, держась за высокую спинку кресла, впервые встал и, как ни странно, сразу же ощутил чувство неимоверной свободы. Только спустя много времени он осознал, что его новые ноги намного легче настоящих, из плоти и костей.
Начался дождь. Эрант невольно отклонился, когда первые капли упали ему на спину. Небо над Шаангсеем было темным и пучилось, как брюхо огромного зверя. Вдалеке раскатисто прорычал гром.
– В конце концов, все обошлось, – сказал регент. Мойши не сразу понял.
– Да. Я знаю, каких улиц мне надо избегать. Эрант кивнул.
– Хорошо. Эти уроды! – Он имел в виду зеленых, которые напали на Мойши и гонца. – Омохиру, сын ДуСиня, был найден мертвым в комнате на третьем этаже гостиницы на улице Зеленого Дельфина.
– В которой?
– «Мартышкакрикунья», как мне донесли.
– Не лучшая. Ты там еще не был?
– Нет. Я счел разумным подождать до утра. Там все оставлено в неприкосновенности.
– Ты видел тело?
– Да. Его приносили сюда. ДуСинь недавно забрал его.
– Как он был убит?
– Боюсь, весьма сноровисто. Это не была уличная драка.
– И вряд ли случайно.
– Да уж. Удары меча были жестоки и точны. Его убил мастер.
– Убил?
– Меч Омохиру так и остался в ножнах. Впоследствии я установил, что он так им и не воспользовался.
– Понятно. Но почему ДуСинь подозревает красных?
– Думаю, это связано с теми местами, где ошивался Омохиру. Ходили слухи, что он паршивая овца в своей семье, но старик старался не обращать на это внимания. И все же хорошо известно, что парень часто играл в квартале Техира.
– Территория Хун Пан.
Регент мрачно кивнул.
– К тому же там и девочки были. Говорят, Омохиру был жаден до девок. По четырепять за ночь. И все не старше двенадцати, как мне говорили. – Руки регента напряглись, как стальные канаты, и он легко спрыгнул в комнату, быстрее, чем обычный человек, – словно богомол встал на ноги. – Как можно легко заметить, Омохиру вряд ли был гордостью ДуСиня. И все же он был членом семьи и, конечно, зеленым. Все остальное стало неважным изза его смерти.
– Сдается мне, – сказал Мойши, глядя в глаза другу, – что ДуСиню неважно, вправду ли его сына убили красные.
– Вот в этом ты ошибаешься, – сказал регент. – Но я тебя понимаю. Война между красными и зелеными – неотъемлемая часть жизни Шаангсея. Теперь я это вижу ясно. Никакое перемирие долго не продержится. Город должен жить своей жизнью. Никто – ни мужчина, ни женщина, пи группа людей – не должен навязывать городу свою волю. Это знала даже Кири и не пыталась переступать естественных границ. А ведь она была наследной правительницей, выдающейся личностью. Сомневаюсь, чтобы ктото другой сумел объединить красных и зеленых для Кайфена. А теперь здесь правлю я – но я не Кири. Я делаю все для того, чтобы объединить этот город. Но Шаангсей – существо неуправляемое, и в этом его подлинная сила. Я твердо уверен в этом. И соваться в его дела – значит уничтожать его жизненную силу. А я этого делать не стану.
– И не станешь пытаться покончить с этой враждой?
Эрант усмехнулся.
– Я этого не говорил, друг мой. Я просто констатирую факт. Каждый должен в меру своих способностей уяснить, в чем он наиболее эффективно может себя проявить. В Шаангсее часто говорят, что прямая дорога не всегда самая короткая. Я имел краткую беседу с ДуСинем, когда он пришел вместе со своей свитой забрать тело сына. Боюсь, на этот счет он уже принял решение. Теперь мне придется попытаться добиться примирения другими способами.
– Чем я могу помочь? – спросил Мойши. Регент кивнул.
– Есть две вещи, совершенно между собой не связанные. Вопервых, поедемка со мной в «Мартышкукрикунью». Поможешь в расследовании.
– Ты хочешь доказать, что Омохиру убили не красные, а ктото другой?
Эрант ухмыльнулся.
– Я хочу добиться правды. Возможно, Омохиру действительно зарубил убийцакрасный. Подозрений хватает – его долги недавно жутко выросли. – Он пожал плечами. – Может, он ждал от ДуСиня денег, которых так и не получил. – Регент стоял у стола, который привезли по его настоянию из старой халупы Эранта в переулке Рассветного Дракона. Как он говорил, стол служил ему верой и правдой, когда он был риккагином, да и еще послужит. Тот, который сначала для этой комнаты заказали было подрядчики – изукрашенный серебром и хрусталем, ему вовсе нужен не был. Сейчас он оперся на свой старый стол, взял трубку с черной деревянной подставки и несколько мгновений усердно набивал ее табаком. Только после того как справился с этим и закурил, он продолжил разговор.
Повернувшись к Мойши в профиль, регент сказал:
– Вовторых, я только что получил письмо государственной важности из Аманомори. Утром его привез быстроходный клиппер с внешних южных островов. – Мойши сел, уверенный, что это вести от его друга ДайСана. – Мне сказали, – регент пососал трубку, – что дочь куншина приедет завтра, в час утреннего прилива. – Он обернулся, чтобы посмотреть в лицо Мойши. – Я бы хотел, чтобы ты оберегал ее, пока она здесь…
– Что, в няньки меня прочишь? – вскочил Мойши.
Эрант добродушно улыбнулся, спокойный, как всегда.
– Ты ведь знаешь Азукииро, друг мой. Думаешь, он прислал бы к нам беспомощную девицу? – Регент покачал головой. – Только не девушку из народа буджунов. Нет, куншин посылает к нам дочь, которую желает познакомить с внешним миром. Кроме того, – он расплылся в улыбке, – в письме особо оговорено, что в этом должен помочь ты.
Эрант замолк с трубкой в руке. Тоненькая струйка дыма поползла по его щеке, заставив его прищуриться, словно он смотрел на солнце. Темные глаза регента остановились на Мойши. Никогда они не были такими ясными и полными такого сочувствия. Он положил руку на плечо моряка.
– Друг мой, – ровно сказал он, – не думай, что я тебя не понимаю. Я понимаю, как тебе тут неуютно, как ты жаждешь вернуться в море. Будь уверен – я переговорил с Ллоуэном. Но сейчас большего мы сделать не можем. Сейчас нет кораблей, и нам остается только поднапрячься изо всех сил, чтобы выдержать напор гильдии судовладельцев. Твое время еще не пришло. Но уже скоро. А? Скоро.
Под дождем, под небом, разрываемым молниями, они ехали по улицам города. Свиты с ними не было – Эрант терпеть не мог подобной обузы. На сбруе коня регента горели значки его ранга, как и на его темной развевающейся накидке, и Эрант считал, что этого достаточно. Что же до вновь разгоревшейся войны, если бы ДуСинь или Лу By, нынешний тайпан красных, узнали, что на регента напали, то они без всяких церемоний прикончили бы убийц собственными руками. Да и вряд ли на него в любом случае напали бы – регент был слишком популярен в Шаангсее.
На дороге Бурого Медведя шло строительство и землю развезло, так что они свернули на Айвовую улицу, затем в Райский Парк, пока он не рассек пополам Трижды Благословенную улицу, а оттуда, тщательно выбирая путь, выбрались на улицу Зеленого Дельфина.
Они спешились перед висячей вывеской «Мартышкикрикуньи», осыпанной каплями дождя, и Мойши окликнул мальчика, сидевшего прямо в дверях, бросил ему пару медяков и приказал присмотреть за лошадьми.
Внутри харчевни было темно, воздух был тяжел. Они стряхивали капли дождя, вдыхая смешанные запахи жира и угля, вызревшего вина и опилок. Было еще рановато, и потому в харчевне было тихо – большинство стульев стояло на столах. И все же дватри человека сидели в зале, ели или пили. Темноволосая женщина с покрытыми черным лаком зубами сидела, развалившись, в дальнем углу. Увидев их, она будто бы ненароком распахнула платье, и Мойши мельком увидел гладкое бедро. Женщина выпрямилась, так что ее полные груди выпятились в его сторону, чуть не вывалившись из низкого выреза платья.
Изза стойки появился хозяин харчевни. Это был приземистый человечек, похожий на бочку на птичьих ножках, совершенно лысый. Он потер руки и подобострастно склонился в надежде избежать грядущих неприятностей.
– К вашим услугам, регент. – Он почти скулил тоненьким голосом. – Чем могу услужить? Не желаете ли позавтракать? Чашечку глинтвейна? Такая ужасная погода!
– Ничего не надо, – ответил Эрант. – Мы хотели бы посмотреть комнату, где был убит Омохиру.
Хозяин вздрогнул, словно его наихудшие предчувствия сбылись.
– Ужасное злодеяние, ваша милость. Просто зверство какоето. Комната наверху, последняя дверь налево. – На мгновение он прикрыл глаза. Когда открыл снова, они вроде даже блестели от слез. – Простите, если я не составлю вам компанию, но…
– Понимаю, – ответил Эрант.
– Там ничего не трогали, смею вас заверить, ваша милость. Все оставлено, как было, когда мы… нашли…
– Скажи, – вмешался в разговор Мойши, – Омохиру заплатил за комнату заранее?
Хозяин уставился на него.
– Да он вообще не платил.
– Как это? – спросил Эрант.
– За комнату заплатил другой человек. Он приехал гдето в час цикады. А Омохиру появился не раньше часа лисы, это точно.
– И что случилось с этим человеком? – спросил Мойши. – Ты видел, как он уходил?
На лице хозяина харчевни возникло удивление.
– Да нет, но во всей этой суматохе ему было легко ускользнуть.
– Ты помнишь, как он выглядел? – спросил регент.
Хозяин, насколько мог, подробно описал его.
Они оставили его и поднялись вверх по лестнице. В большом зале у них за спиной хозяин снимал со столов стулья. Темноволосая женщина снова закуталась в плащ и прикрыла глаза.
По тому, что они увидели в комнате, вряд ли что можно было сказать. Занавески попрежнему были задернуты, и немногочисленная мебель была вроде на месте. На кровати, конечно же, все было перевернуто – простыни и одеяло были изорваны и сбиты, все в засохшей крови и нечистотах. Пол местами был почти черным. Мойши проследил направление темного потека – протекло до самого зала. Присел на корточки, поскреб пол и лизнул кончик пальца. Кровь. Он встал. Кровь на полу и на кровати. Много крови – почитай, всю из тела надо выпустить, чтобы столько было.
Он снова вернулся в комнату. Эрант стоял у окна, отодвигая занавески. Он выглянул в окно и сразу же отпрянул.
– Тьфу ты! Хоть бы ктонибудь сказал хозяину этой дыры, чтобы он навел чистоту в этом проулке. Вонища страшная!
– Тут повсюду кровь, Эрант, – сказал Мойши. Ты видел труп Омохиру. Могло из него вытечь столько крови?
Регент покачал головой.
– При том, как он был убит? Ни в коем разе. Крови было очень мало. Он умер слишком быстро.
– Боюсь, придется допустить, что второй, кем бы он там ни был, – убийца Омохиру.
– Да, но остается вопрос, что случилось с ним.
Мойши еще раз огляделся по сторонам. Они осмотрели все мыслимые и немыслимые закоулки, но ничего не нашли. Только кровь.
– Ну, ответто явно не здесь.
На улице они нашли мальчонку, бросавшего камни в проезжающие телеги и приплясывавшего при каждом попадании. Пока они были в «Мартышкекрикунье», дождь превратился в легкую изморось.
– Веди коней, – приказал Мойши. Мальчик кивнул и вывел лошадей на улицу.
– Погодитека, – сказал Мойши, когда они проехали было маленький вонючий переулочек, выходящий к стенке харчевни. Чтото уж слишком много возни было в темной тесноте – какогото щелканья, тихого хруста.
Мойши подошел. Остальные последовали за ним в темноту.
Помои, отбросы и нечистоты – и еще какаято непонятная куча…
Мойши наклонился и коротко присвистнул. Крысы протестующе запищали.
– Тут коечто есть, – сказал он. – Чтото новенькое, раз эти ночные твари так разгулялись днем. – Он протянул руку, быстро ухватил жесткую ткань и почувствовал под ней чтото упругое и непонятное на ощупь. Запах загнившей крови и внезапная струя омерзительной вони. Запах смерти. Он закашлялся.
– Боги, это человек!
Вместе с Эрантом они выволокли это на свет.
Мальчик отвернулся, содрогаясь в приступах неудержимой рвоты.
Глаз у трупа не было, конечно же, носа тоже. Крысы хорошо потрудились ночью – он не мог пролежать здесь дольше.
Оба присели на корточки возле трупа. Мойши поднял взгляд, увидел прямо у них над головой развевающиеся на ветру занавески. Аккуратно выбросили, подумал он. Чисто сделано. А о трупе позаботятся городские пожиратели падали.
Эрант неотрывно смотрел на труп. Глаза его расширились.
– Во имя Полярной звезды, Мойши, посмотри на это!
Но Мойши уже знал, что там. Он сейчас смотрел в другую сторону – там стоял мальчик, пораженный ужасом и не способный двигаться. Он заметил, как побледнел мальчик под золотистым загаром, как складки залегли в углах его рта, как расширились его глаза. Все в Шаангсее привыкли к смерти, подумал он. Даже юные. Здесь это просто другая сторона жизни. Но что могло так потрясти его? Да, это страшная смерть. Но это ли причина?
– Мойши, кто мог… – Эрант, бледный как смерть, схватил штурмана за руку. – Ты видел это… эту мерзость? Я много лет жил со смертью рука об руку, пока не привык к ней как к постоянной спутнице, мы стали понимать друг друга. Но это – я никогда такого не видел. Ни на поле битвы, ни в тюрьме для военнопленных. Нигде.
Мойши кивнул, схватив мальчика за руку. Снова взглянул на труп. Грудь того была разворочена, словно чернобелая разинутая пасть, и в ней кишели черви. Но в этом не было ничего ужасного – такова природа. Твари земные делали свое дело. Понастоящему страшным было то, что в теле не оставалось крови. Вот это мог сделать уже только человек.
К тому же чтото сделали с сердцем этого человека. Чтото злобноизвращенное проделали с ним, медленно и расчетливо, причем еще прежде, чем он умер. Мойши чувствовал, как холодок ползет по его затылку и короткие волоски встают дыбом – отголоском страхов тех времен, когда человек еще прыгал по деревьям и ходил, опираясь на землю кулаками. Ктото поработал над этим человеком куда изощреннее, чем способен был изобрести человеческий разум, причем с очевидной бесстрастностью, чутьчуть большей, чем человеческая. Это была не молниеносная смерть Омохиру.
Мойши стиснул руку мальчика.
– Кто это?
Мальчик замотал головой.
– Говори. – Затем, словно удар бича: – Говори же! Мальчик вздрогнул, закрыл глаза, но продолжал молчать. В уголках его глаз дрожали слезы.
– Говори.
– Нет! Нет! – жалобно захныкал мальчик. – Я обещал… – Он открыл глаза, умоляюще уставившись на Мойши.
– Обещал что? – Мойши был сейчас безжалостен. – Ты обязан сказать мне!
– Я обещал ему, что никому не скажу!
– Смотри! – рявкнул Мойши, дернув мальчика за руку, так что тот упал на колени рядом с трупом. – Он мертв. Мертв! Ты понял?
Мальчик расплакался. Рыдания сотрясали его тело, и Мойши притянул его к себе, погладил по голове.
– Все в порядке, – мягко сказал он. – Все в порядке. Твое обещание теперь ничего не значит. Понимаешь? То, чего он боялся, уже случилось. Если ты мне все расскажешь, ему это уже не повредит. Теперь он уже далеко от всего этого. – Он посмотрел в залитое слезами лицо мальчика. – Иди сюда. Сядь рядом с нами.
Через некоторое время Куо уже рассказывал о человеке, который дал ему серебряную монетку и пообещал еще одну.
– Кинтай.
– Откуда они это узнали?
– По виду седла. Оно очень характерно. Но они – народ умный. Дать им немного времени, они определят и город, где его изготовили.
– А лошадь? Что тут можно сказать?
– В смысле породы? Эрант пожал плечами.
– Это совсем другое дело. Тут ничего особенного. Но в любом случае верховое животное можно купить где угодно, даже будь это лума.
Они сидели в той самой комнате на третьем этаже Сейфуке, где разговаривали нынче утром.
Куо долго рассказывал им об этом человеке, прежде чем отвел их в конюшню, где они оставили лошадей, и показал им стойло, где стоял конь убитого. Он вывел его из конюшни прошлой ночью именно в тот самый час, как приказывал убитый, чтобы в переулке наткнуться на этот ужас, вместо того чтобы получить серебряную монетку и услышать несколько теплых слов.
– Я мало знаю о Кинтае, – сказал Мойши.
– Неудивительно. – Эрант повернулся к окну, свободно положив руки перед собой. Гроза почти выдохлась, и то и дело над крышами города открывался клочок лазурного неба в разрывах торопливо бегущих следом за бурей облаков. Регент отвернулся. – Это замкнутая со всех сторон область далеко к северозападу. О ней известно немного, поскольку ее границы лежат даже дальше, чем земли самых северных лесных племен, с которыми мы ведем торговлю.
– А что за дела могут быть у чужака из таких дальних краев с сыном тайпана Чин Пан Шаангсея?
– И кто прикончил их обоих? – Эрант задумчиво потрогал длинным пальцем губы. – Мне кажется, мы должны подумать о том, почему оба умерли так поразному.
– Согласен, – кивнул Мойши. – Омохиру убит почти мгновенно, а чужак умирал в страшных мучениях.
– Он чтото знал.
– Что?
– Нам остается только предположить, что убийца пытался из него чтото вытянуть.
– Наверняка чтото невероятно важное, раз убийца прибегнул к такой пытке.
– Я думаю точно так же. – Эрант снова потрогал губы.
– Возможно, надо сказать об этом ДуСиню, – заметил Мойши. – Не похоже, чтобы это были красные.
– Мгм… Пожалуй, опасно сейчас делать предположения, хотя так и подмывает. Мы не знаем, сколько народу замешано в этом деле. Возможно…
– Возможно что? – подтолкнул его Мойши. Эрант налил вина в хрустальный кубок с врезанной в него серебряной печатью регента и протянул его Мойши. Встревоженно нахмурился.
– Убийство может касаться дел военных. Тут затронуты и красные, и зеленые. В мире еще многие жаждут завладеть этим городом изза его богатства и стратегического положения.
– Но ты же не думаешь…
– Нашествие с севера? – Регент пожал плечами. – Не исключаю. – Он отхлебнул вина, вряд ли ощущая его вкус. – Но одно я точно могу тебе сказать, друг мой. Это больше, чем убийство. Намного больше. – Он поставил кубок. – Ладно. Пока мы сделали все, что могли. Я велел предоставить мне все имеющиеся сведения о Кинтае. Это займет некоторое время. Новый шобай может очень в этом помочь.
Мойши рассмеялся.
– Да уж, клянусь богами! Без твоей помощи всем этим торгашам при делах с шаангсейскими гильдиями пришлось бы туго.
– Торговая гильдия – хорошая мысль, но кто знает, будет ли она действовать? В ней столько разных членов из стольких стран, что может такой большой плюх получиться! – Регент потер руки. – Поздновато уже. Останешься на обед?
– В другой раз, Эрант. У меня встреча с Коссори…
– А! Не понимаю, что ты нашел в этом шалопае?
Мойши добродушно усмехнулся.
– Думаю, что тебе не только его нрав не по вкусу, регент.
– Ха! Да чихал я на бесполезных личностей. Ты сам прекрасно это знаешь. И мне все равно, как они себя ведут. Твоему приятелю некуда время девать, он никому ничем не помог. Скажи мне, зачем он нужен другим или самому себе?
– Он прекрасный музыкант, – сказал Мойши, не в первый раз порываясь рассказать о нем побольше.
– Может быть, друг мой, но я не слишком уважаю этих балбесов, которые развалятся себе на площади да играют музыку целый день. А по ночам…
– Нынче вечером он ведет меня на Шариду.
Регент резко отвернулся.
– Считай, что я не слышал.
Мойши был озадачен.
– Неужто это так ужасно? Ведь в Шаангсее много невольничьих рынков.
Эрант повернулся к нему. Кровь отлила от его лица.
– Ты не знаешь?
– О чем?
Регент легко коснулся его плеча.
– Друг мой, тебе еще много предстоит узнать об этом городе. Шарида не простой невольничий рынок. И в один прекрасный день я его уничтожу.
– Может, расскажешь все же?
Эрант покачал головой, как будто силы вдруг покинули ею.
– Не буду я больше о нем говорить. Пусть твой хороший приятель Коссори ответит на твои вопросы. – Он пригладил рукой волосы, сделал несколько шагов от стола. Его ноги слегка пощелкивали. – Но прежде чем ты уйдешь, нам надо обсудить одну важную вещь. Завтра в начале часа баклана должен прийти в порт буджунский корабль «Цубаса». Я уверен, что твои поздние похождения не помешают тебе встретиться со мной точно в это время на пирсе Трех Бочек, а? – улыбнулся он.
Мойши встал.
– На этот счет не бойся, Эрант. Буду. И к тому времени, надеюсь, появятся новости о событиях в Кинтае. – У дверей он обернулся. – Кстати, как зовут эту девчонку, дочь куншина?
– Чиизаи.
Теперь была очередь Мойши улыбнуться.
– Ну, хоть имя красивое.
– А чего ты хотел? – сказал Эрант. – Она буджунка.
Коссори жил в переулке Серебряной Нити. Это была узкая полуразрушенная улочка, ничуть не подходившая к своему названию. Здесь, в постоянной тени более высоких домов, всегда было темно – днем стояли сумерки, а ночь была просто непроглядной. Уличных фонарей не было, как на более широких или главных улицах и площадях. Но этот постоянный мрак ничуть не угнетал Коссори. Напротив, забавлял. Он исповедовал любовь к темноте. Хотя, несмотря на все это, его трудно было застать дома. Он предпочитал, как заметил Эрант, торчать целыми днями на широких, залитых солнцем площадях Шаангсея и играть музыку. Он был незаурядным музыкантом, искусным в игре на флейте, духовом инструменте, равно как и на киогане, овальном струнном инструменте, маленьком, с нежным звучанием, на котором очень трудно было играть.
В любой день поутру Коссори в его яркой разноцветной тунике можно было увидеть на площади Хейдории. А в полдень он наверняка будет торчать на площади Двойной Бочки и задумчиво бренчать среди суетливой толпы спешащих мимо людей.
Он был невелик ростом, но широк в плечах и узок в поясе, что при его невероятно мощных ногах заставляло смотреть на него уважительно. Его черные блестящие волосы были чуть длиннее, чем принято было носить в Шаангсее, – стянутые узлом в хвост, они достигали крестца. Это было внешним проявлением его внутреннего сопротивления традициям.
У него были тысячи знакомых, но мало друзей, отчего его дружба с Мойши казалась делом необычным. Мойши в нем отчасти привлекала, конечно, странность, поскольку сам Мойши зачастую тосковал в обществе людей, которым, кроме баб да денег, больше ни до чего дела не было. И, несомненно, именно тогда Мойши сильнее всего тянуло в бурное море, ко вздохам влажного соленого ветра над натянутыми канатами, к успокаивающему покачиванию просмоленной палубы, к брызгам, летящим изпод рассекающего волны носа корабля, когда все паруса обвисли в предчувствии грядущего ветра.
Не то чтобы им обоим не везло с женщинами. Не раз они отправлялись в странствие по обширному лабиринту городских улиц в поисках совершеннейшей из всех шлюх. Конечно же, их поиски так и не увенчались успехом, поскольку иначе тогда их забавам пришел бы конец. Коссори был невероятно жаден до женщин. Не обязательно изза плотских утех – сочувствие, казалось, для него куда важнее. И не раз уже Мойши видел своего друга в тяжелом, иногда безнадежно угнетенном состоянии, даже среди веселой ночки в мягких объятиях женщин Шаангсея.
Этим вечером Коссори сидел в середине площади Джихи, в тени памятника Кири из белорозового кварца, памятника последней императрице Шаангсея. Скульптура представляла собой женщину, превращающуюся в КейИро Де, божественного покровителя города, чтобы, как говорили легенды, хранить Шаангсей от всех напастей. Это был морской змей с женской головой. Как потом говорили очевидцы – те, кто называл себя очевидцами, – они своими глазами это видели, именно так погибла Кири в последний день Кайфена. И кто мог возражать им? Так думал Мойши, глядя с теплотой на каменное подобие лица Кири. В своих с ДайСаном приключениях он был очевидцем многого куда более странного и страшного.
Через суетливую толпу людей, спешащих на ужин домой или в прокопченные харчевни города в преддверии загульной ночи, он пробился к Коссори.
Коссори играл на флейте. Он сам ее сделал, отказавшись от традиционного бамбука и эбенового дерева ради меди. Металл придавал нотам тоскливый заунывный оттенок, и в этом его флейта была неподражаема.
Мойши стоял у дальнего конца площади и слушал. Он изучал лицо Коссори, снова отмечая его угловатые черты – высокие скулы, широкий нос с точеными крыльями и светлосерые непокорные глаза. Вне всякого сомнения, это было сильное лицо, незаурядное. И все же в нем светилась глубоко затаенная печаль, эхом сквозившая в музыке.
Мелодия окончилась, и Мойши подошел к музыканту. Коссори поднял взгляд, увидел Мойши и улыбнулся:
– Привет!
– Привет, Коссори. Красивый напев. Новый?
– Только утром закончил. – Он протянул руку. – Посиди в тени легенды. Денек выдался жаркий.
Мойши глянул наверх и сказал:
– Мне кажется, что Кайфен был так давно…
– Мгм… Да, человеческий разум великолепно устроен для того, чтобы забывать боль и страдания. Хвала богам, они тускнеют быстрее, чем воспоминания об удовольствиях, которые, сдается, никогда не остывают. – Он сунул медную флейту в вытертый замшевый чехольчик, затем в жесткий кожаный футляр. – Мы легко забыли об этом времени, Мойши, уверяю тебя.
Он пожал плечами. – Мир куда лучше, когда в дело не вмешивается колдовство.
– Есть не только черное колдовство, но и белое, – сказал Мойши, думая о ДайСане.
– Нет, дружите. Насколько я понимаю, все колдовство – дурное цузуру.
Мойши знал, что это словечко на шаангсейском диалекте имеет несколько значений. Он был уверен, что сейчас его друг имеет в виду «магическое заклятие». Но он был удивлен и так об этом и сказал.
– Все эти люди, – он махнул в сторону людной площади, обведя рукой всех спешащих по делам людей, – знают только, что ты прекрасный музыкант, Коссори. Даже регент, думаю, ничего не подозревает. Но я знаю, чем ты владеешь, и не думаю, что твой страх лишь маска.
Коссори вздохнул.
– Больше никому в мире я бы в этом не признался. Мойши, но я и вправду боюсь колдовства. Оно меня пугает потому, что я не понимаю его правил. Я чувствую себя бессильным перед ним, даже вот с этим. – Он сжал кулаки и поднес к своим глазам. – Даже коппо ничто против магии.
Мойши рассмеялся и хлопнул приятеля по спине.
– Ну, задумчивый мой друг, хватит о печальном. После очищения Кайфена и Дольмена наш мир возродился. И в этом новом мире нет места колдовству. – Они встали. – Думаю, что, если мы малость потрудимся в дохо, оба мы будем чувствовать себя куда лучше.
Покинув широкую площадь, они погрузились в водоворот узеньких забитых народом улиц, в конце концов повернув налево, на улицу Медного Зеркала. Они вышли не там, где надо, – вдоль трех довольно больших кварталов тянулись лавочки с товаром, возле которых толклось столько народу, что они сразу же почувствовали себя рыбами, плывущими против мощного течения. В воздухе стоял тяжелый запах пряностей – корицы, майорана, тимьяна, черного перца и крепкою мускатного ореха. Повсюду были развешаны пестрые коврики и оловянные лампы, отлитые в виде непристойных фаллических символов. Свежие овощи и сушеные фрукты, сладости и экзотические конфеты с ликером, свежая рыба на колотом льду, ленивые лангусты в стеклянных сосудах с морской водой. Крики торговцев висели в воздухе, как вопли странных лесных птиц, пронзительные и отрывистые. Покупатели пытались сбить пену, торговцы трагически взвывали, рвали свои волосы, показывали товар, стараясь выжать из покупателя серебряные таэли, и перемигивались за его спиной. В проволочных клетках сидели ящерицы с блестящими глазамибусинками, их сухие сморщенные бока сладковато припахивали глиной. Маленькие красные и коричневые обезьянки верещали и раскачивались на деревянных качелях, беззаботно удирали, показывая красные ягодицы прохожим. Желтые всклокоченные собаки лежали на земле, высунув языки, рядом с ларьками или бегали вприпрыжку по узеньким проходам между ними. Орали на спинах своих мамаш дети, побагровев личиком и стиснув кулачки, или мирно спали, склонив головку матери на плечо.
Наконец Мойши и Коссори пробились сквозь толпу и выбрались с другой стороны ларьков. Здесь торговцы поставили мангалы, в которых на решетках над раскаленными добела угольями шипели куски мяса и овощей, а в воздухе висел остро пахнущий бурый дым.
Коссори первым стал подниматься по старой скрипучей деревянной лестнице с отполированными от постоянного хождения ступенями. Они прошли первый пролет, и тут им пришлось прижаться к стене, чтобы пропустить мужчину с невероятно широкой грудью и объемистым животом. На нем была только набедренная повязка, и он весь лоснился от пота. Они шапочно знали его – это был один из борцов, что частенько посещал этот дохо. Тот кивнул им и пошел в мыльню.
Они открыли свои сундуки и переоделись в простые хлопковые белые одеяния, закрывавшие их только до середины бедра. Но вместо того чтобы пройти прямо в дохо, поднялись по лестнице на крышу. Они частенько бывали здесь, подолгу сидя на открытом воздухе под лавандовым вечерним небом, подернутым дымкой, и следя за черными силуэтами чаек над дальней гаванью.
С трех сторон крыша была окружена карликовыми деревьями, шишковатыми и кривыми, специально так выращенными. Они образовали плотный плетень, закрывавший крышу дохо от настырных взглядов с соседних крыш. С четвертой стороны был резко спускающийся вниз сад камней, который орошался искусственно подаваемой туда водой, ручейком сбегавшей по камням с самой высокой точки. Изза постоянной влажности на камнях в изобилии произрастали разнообразные мхи и лишайники – словно паутина по стыкам камней, так что все вместе они казались одним пестрым целым. Вид был прекрасный – этот уголок был предназначен для созерцания и раздумий, и, сколько Коссори помнил, тут всегда было так – а уж Коссори проводил здесь большую часть своей жизни. Крыша была сделана из широких деревянных досок, скрепленных гвоздями из крепкого дерева. Ее уже не раз покрывали свежим лаком, отчего дерево стаю яркожелтым. Крыша была совершенно гладкой, с чудесными водостоками по всем четырем углам, так что с дождевой водой сложностей не было.
Поверх пушистых верхушек карликовых деревьев можно было увидеть вычурные крыши Шаангсея, простиравшиеся насколько хватало глаз. Казалось, город на югозападе уходит прямо в море, поскольку низкая дамба и длинная череда харттинов скрывались за домами.
Солнце уже почти утонуло в сверкающих волнах, и отраженный свет стал настолько ярок, что высокие облака засияли золотым и лиловым, а окоем налился черным, затвердевая и обретая прочность после того, как плавился в нестерпимом пламени заката.
Этим вечером они были наверху одни наедине с ветром и подкрадывающейся темнотой, медленно ползущей к закату, как молитвенное покрывало, которое неспешно натягивает на чело небес незримая рука.
Когда они начали разминку, Мойши сказал:
– Коссори, скажи, что в Эранте так тебе не по вкусу?
Коссори закончил дыхательные упражнения и лишь потом ответил:
– Мне не по вкусу то, что он собой олицетворяет.
Боюсь, мне не слишком по нраву те, кто у власти. Регент на самом деле неплохой человек. Причина в том, что он делает.
– А ты не думаешь, что правитель – дело полезное? Что властью своей он помогает государству?
– Нет, – просто ответил Коссори. – Не думаю.
– Но ведь…
– Дружите, позволь мне коечто тебе сказать. От власти ничего хорошего не бывает. Конечно, есть и те, у которых вначале намерения самые добрые. Но власть – слишком крепкое питье, и постепенно они спиваются. И исключений тут не бывает.
– Другими словами, власть развращает.
– Да, развращает. Разум раздувается от сознания собственной важности, а душа засыхает от бессилия. И… – Он вдруг быстро обернулся и прошептал: – Отойди.
– Что?
– Быстро! Делай, как сказано!
Мойши отступил назад, уперевшись в стену карликовых деревьев. Он перехватил взгляд Коссори и тоже посмотрел туда. К югу от них какаято тень, словно сгусток ночи, быстро, безмолвно и гибко перескакивала узкие проходы между домами, словно струйка дыма. Холодный морской ветерок прошелестел по острым листьям деревьев, и Мойши слегка вздрогнул, чувствуя, как напрягаются мускулы. Но он не отводил взгляда от надвигающейся тени, от ее завораживающего, текучего движения – казалось, одно гладко перетекало в другое: течение – прыжок, течение – прыжок…
Теперь тень быстро текла по крыше соседнего здания, неожиданно приняв образ. Но двигалась она настолько быстро, что Мойши узнал это лишь тогда, когда оно очутилось на их крыше.
Это был мужчина в тускломчерном одеянии – шаровары, пояс, рубаха без ворота. Лицо его тоже было черным – на нем была маска, оставлявшая открытой лишь узкую полоску, чтобы черный мог видеть. Он приближался к ним по полированному дереву танцующим шагом – казалось, он скользит по воздуху. В одной руке у него было чтото вроде овальной коробки, тоже тусклочерной, плоской сверху и снизу. Она висела на черном шнуре сыромятной кожи. В другой руке у него ничего не было.
– Джиндо, – прошипел Коссори рядом с Мойши.
Мойши слышал об этих легендарных созданиях. Их нанимали как шпионов и убийц, и, как говорили, они знали столько способов убить и искалечить, умели настолько искусно скрываться и ускользать из любой ловушки, что никогда не терпели неудачи в своих тайных делах. Однако Мойши впервые видел одного из них во плоти, и это напомнило ему рассказ, некогда услышанный от ДайСана, – о том, как джиндо проник в цитадель Камадо, чтобы убить Моэру, но сам был убит своей предполагаемой жертвой. Стало быть, джиндо вовсе не неуязвимы. Но, мрачно напомнил он сам себе, Моэру была буджункой и величайшим воином в мире.
Теперь джиндо, похоже, пришел и к ним.
Коссори стоял очень спокойно, разглядывая медленно приближающуюся к ним фигуру. Он медленно поднял руки открытыми ладонями вперед, спокойно и невозмутимо.
– Продолжай прогулку. Мы не причиним тебе зла.
Джиндо ничего не ответил, но медленно опустил коробку, пока она не коснулась донышком пола. Отпустил шнур. Это был высокий мужчина и теперь, когда он в первый раз заговорил, казалось, еще прибавил в росте.
– Вам не повезло, раз вы оказались здесь в это час. Я не смогу двигаться дальше, пока не уничтожу свидетельства моего пребывания здесь.
Коссори ответил, не отводя взгляда от джиндо, хотя его слова предназначались Мойши:
– Не вмешивайся, друг мой. И прежде всего не поворачивайся к нему спиной. У джиндо много маленьких металлических штучек, которые они весьма точно бросают в свои жертвы. Точно и смертоносно. Встречай джиндо лицом и, может, останешься жив. – Он обратился к темной фигуре: – Я настаиваю, чтобы ты продолжал свой путь.
– Хорошо, – ответил джиндо. – Как только вы оба будете незряче пялиться на звезды, я пойду дальше.
С этими словами он кинулся на Коссори, выбросив вперед левую руку. Коссори уклонился. Движение было слишком быстрым, чтобы Мойши успел увидеть четко, но джиндо сделал обманное движение и выхватил откудато двойной шнур, связанный посередине узлом. Он набросил его на шею Коссори и, заступив ему за спину, рванул так резко, что узел впился тому в горло. Коссори взметнуло вверх.
– Ха! – услышал Мойши короткий крик Коссори и бросился было на помощь, однако увидел, что тут ему делать нечего – бойцы сплелись так плотно, что любое резкое движение могло подставить под его удар Коссори. Он ждал, беспокойно ходя вокруг, готовый к прыжку.
Для Коссори дело было худо. Он подпрыгнул, чтобы опрокинуться на джиндо. Он почти задохнулся, мышцы его шеи онемели от недостатка крови. Голова кружилась, и он понимал, что вскоре потеряет сознание. Сначала он попробовал ударить джиндо по ноге, но тот заметил движение и убрал ногу. Тогда Коссори попытался достать его локтями, ударив изо всех сил, и услышал в ответ рычание. Давление шнура ослабло на мгновение, и Коссори хватило времени, чтобы повернуться к противнику лицом. Из левого рукава джиндо в ладонь скользнуло маленькое лезвие. Коссори не стал мешкать, наблюдая за пляской лезвия, и нанес удар правой рукой по запястью джиндо. Лезвие, сверкая в ночи как капля крови, описав широкую дугу, упало на доски. Но вместо лезвия у джиндо теперь был дзюттэ – обоюдоострое оружие, похожее на кинжал,[1] а костяшки пальцев правой руки охватывал шипастый кастет.
Дзюттэ словно размазался в воздухе, за ним последовал жестокий бросок левой руки. Джиндо был ужасающе быстр, может, даже быстрее, чем сам Коссори.
Дзюттэ распорол белую рубаху Коссори, и его тело бледно засветилось в тусклом свете только что поднявшейся луны. Шипы вонзились в правое плечо Коссори.
Это было концом джиндо, и, к его чести, он понял это за мгновение до того, как жесткая ладонь Коссори рубящим ударом обрушилась на него. Движение было настолько молниеносным, что взгляд не успел поймать его. Удар страшной силы переломил запястье джиндо как бамбуковую палку, и следующим ударом обеих рук Коссори сломал ему оба плеча. И прежде чем тело упало на доски, Коссори нанес завершающий молниеносный удар, перерубив джиндо позвоночник.
Мойши бросился к Коссори, ему казалось, будто он движется в воде. Он много раз упражнялся со своим другом, даже видел, как смертельное искусство коппо демонстрируют на металле и дереве, но никогда не видел, что оно может сделать с человеком. Он был в восхищении и ужасе от того, что могут сделать несколько коротких молниеносных движений. Немудрено, что Коссори не носил оружия. Зачем ему обычное оружие, когда он владел секретами коппо?
– Где ты этому научился, Коссори?
Тот смотрел на неподвижное тело высокого джиндо. Кровь черной лужицей скапливалась под ним, просачиваясь сквозь черное одеяние.
– Надо позвать когонибудь убрать здесь, – отрешенно сказал он.
– Коссори! – Мойши осторожно коснулся его плеча. – Ты в порядке?
– Этот вполне в порядке. – Голос Коссори был словно призрачный завиток дыма в ночи. – Так быстро.
– Коссори! – Мойши встал перед другом и увидел, как его глаза медленно фокусируются на нем.
Он улыбнулся и помотал головой.
– Все кончилось быстро, дружище. Труднее всего коппо владеть собой. И, конечно, водоворот убийств затягивает. Иначе мы никогда не овладели бы силой… – Он вытянул руку, и Мойши посмотрел на труп, похожий на куклу, брошенную злым ребенком.
Коссори оторвал полосу от своей рубахи и перевязал четыре круглые ранки, оставшиеся от удара кастетом джиндо.
– Мне повезло, – сказал он. – Эти шипы могли быть и отравлены.
Мойши подошел к овальной коробке, плоской и невзрачной.
– Интересно, что там?
Коссори приблизился к нему.
– Уверен, что ничего хорошего. Откройка. Несомненно, тут разгадка этого ночного происшествия.
Мойши наклонился и открыл лакированную крышечку.
Сначала он увидел косичку, иссинячерную, блестящую от ароматного масла. Наверняка ее смазывали несколько часов. Волосы были тщательно ухожены и заплетены – на это явно не скупились. Заплетали ее тоже не один час. А потом он увидел миндалевидные глаза, расширенные от удивления, пухлые губы, протестующе приоткрытые, на желтых зубах еще поблескивала слюна. Кровь сочилась из обрубка шеи, медленно свертываясь и застывая, и лишь тоненькое лакированное донце коробки не давало ей вытечь.
– Не хочу с этим иметь ничего общего.
– Это моя личная просьба. Я…
– Дружище, послушай, я не слишком хорошо разгадываю тайны. Никогда не имел с ними дела. Это уже в твоей компетенции. И я был бы полным дураком, если бы полез в дело, в котором ничего не понимаю или не имею к нему природных способностей.
– Вот именно, Коссори. Если ты хотя бы прислушаешься ко мне, я объясню, как ты можешь мне помочь.
– Ха! Коссори подозрительно глянул на него, но на этот раз промолчал.
Они сидели за круглым дощатым столом в харчевне на Железной улице, оживленной и деловой. Перед ними стояли огромные оловянные тарелки с жареной курицей и бланшированными в масле овощами и кунжутом. Трапезу дополняла открытая бутыль янтарного вина, но их кружки были пусты.
– Прошлой ночью произошло убийство…
– Гм, да. Понимаю. Одно из нескольких сотен в Шаангсее. Которое?
– Если не будешь перебивать, я расскажу.
Коссори осклабился и примирительно развел руками:
– Пожалуйста, пожалуйста, рассказывай!
Пока Мойши рассказывал, он принялся за еду.
– Странно то, – закончил Мойши, – что оба были убиты поразному.
Коссори пожал плечами:
– Это просто означает, что убийц было двое, вот и все. – Он отер рот тыльной стороной руки.
Мойши покачал головой:
– На самом деле все не так просто. Омохиру был убит быстро, чисто и хладнокровно, словно… словно машиной.
Коссори удивленно посмотрел на него.
– Машина? Какая такая машина?
Мойши слишком поздно понял, что не сможет этого объяснить другу. Он сам ни разу не видел машин, но ДайСан описывал ему их во время долгого путешествия сквозь непролазные джунгли, окружающие КсичЧи. Ему пришлось задуматься, чтобы найти подходящее слово.
– Я бы сказал – не почеловечески.
– Понял. А другой? Этот чужак из… как ты говорил?
– Из Кинтая.
– Да. Ладно. Как его убили?
– Странно. Очень странно. Чтото есть в этом очень тревожное. – Мойши рассказал, что сделали с сердцем убитого.
Коссори положил палочки рядом с полуопустевшей тарелкой.
– Согласен, ужасно неприятно. Но, знаешь ли, в мире существует куда больше способов вытрясти сведения из человека, чем мы за всю свою жизнь можем представить. Как говорят, буджуны весьма сведущи в этом деле. И чем же я, на твой взгляд, могу здесь помочь?
В переднюю дверь вошли двое зеленых, оглядели зал, затем сели за пустой столик прямо у двери, справа. Один сел лицом к Мойши. Начали говорить.
– Честно говоря, не знаю. Просто чувство такое. – Он пожал плечами. – Возможно, тут ничего и нет.
Подошла служанка, но они отослали ее. Коссори погладил Мойши по крепкому запястью.
– Все равно, хорошо, что тебя это заинтересовало. Тебе несладко в городе, сам знаешь.
Мойши усмехнулся. Зеленый, сидевший напротив него, огляделся – Мойши заметил это краем глаза. Но когда он глянул на него в упор, зеленый уже отвел глаза. Казалось, он занят разговором с приятелем.
– Боюсь, сейчас я все чаще думаю о доме.
– Но ведь все к лучшему, не так ли? – Коссори забросил в рот последний кусочек овоща, прожевал и проглотил. – Пора тебе домой. – Он улыбнулся. – Ты сам не знаешь, как это здорово – иметь семью.
Мойши слегка передвинулся, но попрежнему не видел рук зеленых. Он порылся в кушаке и вынул несколько монет.
– Кончил? – спросил он и, не дожидаясь ответа, бросил медяки на стол.
– Многовато даешь, – заметил Коссори. – Подождем сдачи.
– Пошли, – настойчиво прошептал Мойши. – Уходим прямо сейчас.
Он не спускал глаз с зеленых, пока дверь харчевни не закрылась за спиной. На Железной улице, где народу уже стало поменьше, благо час был поздний, он все время поворачивал налево. Они шли быстро, молча. К аллее, которая выходила в переулок Зеленой Цикады. В тени аллеи густая темнота сомкнулась вокруг них. С обоих концов аллеи сверкали фонари более широких улиц.
– Ладно, – сказал Коссори. – Что ты там такое увидел?
– Да те зеленые, – ответил Мойши, посмотрев сначала вперед, затем назад. – Сдается, они ищут меня.
– Зачем?
– Сразу не скажу. Может быть несколько причин. – Он рассказал Коссори об утреннем нападении. – Идем.
Но не успели они пройти и несколько шагов, как он резко остановился, дав рукой знак Коссори. Tot кивнул.
– Впереди.
Послышался звук шагов, затем крысиный писк.
– Кто идет? – спросил Мойши, вытаскивая меч. Рядом напрягся Коссори, готовый к броску.
Несколько мгновений стояла полная тишина. Даже хищные мелкие твари затихли, ощущая напряжение в воздухе. Мойши увидел, как в отблесках фонарей с Благословенной улицы тени его и Коссори колеблются на сырой стене, неузнаваемо вытянувшись. В этом тесном закутке они казались фантастически чудовищными.
– Мойши АннайНин, – прозвучало из темноты впереди них, – мы пришли за тобой. – Это был уверенный голос человека, привыкшего приказывать.
– По чьему приказу? – спросил Мойши.
– По высочайшему приказу нашего тайпана Ду Синя из Чин Пан.
– Давай отделаем этого подонка, – прошептал ему на ухо Коссори. Но Мойши не обратил внимания.
– И чего же хочет от меня ваш тайпан?
– Это скажет сам ДуСинь, – ответил голос и темноты.
Мойши увидел, что теперь с улицы Зеленой Цикады больше не пробивается свет.
– Не надо глупостей, прошу вас, – сказал тот голос. И в то же мгновение их тени на стене исчезли, когда сзади, со стороны Благословенной улицы, к Мойши и Коссори подошли какието люди и окружи ли их.
Вся комната была обита бамбуком, расщепленным в длину и покрытым прозрачным лаком, так что она блестела в свете масляных светильников, расставленных повсюду на низеньких столиках и каминных полках и горевших, словно созвездие. Потолочный люк был открыт, и сверху лилось холодное сияние далеких звезд, похожих на твердые алмазы. Луна была в другой четверти неба, полому ее не было видно.
Человек, сидевший перед ними, был настолько толст, что, казалось, не вмещался в бамбуковое кресло, несмотря на то, что оно явно было сделано на заказ. На нем были штаны шафранного шелка, из которых можно было бы скроить целую палатку, и короткая распашная простеганная блуза с широкими рукавами, тоже из шафранного шелка, и с таким глубоким вырезом впереди, что было видно почти всю грудь. На груди при каждом его движении болтался огромный турмалин, похожий на сердце.
Но в первую очередь в глаза бросалось его лицо, изрезанное глубокими жестокими линиями, которые могут оставить только долгие годы постоянной войны. Круглое и плоское, как луна, полное силы, древней, как дельта, в устье которой был построен этот город. ДуСинь, тайпан Чин Пан, зеленых Шаангсея, принадлежал этой земле, а она, как говорили, – ему.
– Господа, – голос его звучат, как дальний гром, – желаете чаю?
Мойши коротко кивнул, а Коссори бесстрастно смотрел, неподвижный, как изваяние. ДуСинь сделал короткое движение глазами, и молодой человек в черных хлопковых штанах и стеганой блузе сорвался с места, быстро наполнил чашки, стоявшие на разукрашенном серебряном подносе на столике у стены. Мойши взял чашку. Коссори сделал вид, что не видит ее. С этим Мойши ничего не мог поделать. Он отхлебнул горячей жидкости.
ДуСинь подождал, пока Мойши сделает глоток, и лишь потом начал говорить.
– Когдато мы неплохо ладили. – Он имел в виду Кайфен, когда все объединились, как одна семья. – Но это было давно. – Тайпан выдержал достаточно длинную паузу между этими двумя фразами, чтобы последняя приобрела зловещее звучание. – Чин Пан с тех пор с теплотой вспоминают тебя, Мойши АннайНин. – Он вздохнул, как готовая прорваться дамба, когда слышен треск ломающихся досок. – И потому я оказываю тебе почести, вместо того чтобы убить тебя.
Он щелкнул пальцами, и молодой человек в черном мгновенно подошел к нему и подал ему чашечку горячего чая. Она тут же скрылась в его громадной ладони. Он осушил чашечку одним глотком.
– Как поживает ДайСан, Мойши АннайНин?
– Прекрасно, ДуСинь.
– Хорошо.
Тайпан исполнил свой долг вежливости.
– Почему Чин Пан напали на меня нынче утром? – спросил Мойши. – Как ты сам сказал, я вам не враг.
– Да. – ДуСинь поднял жирный палец. – Я думал, что ты друг Чин Пан. Но ты был в обществе соглядатая Хун Пан.
– Он был гонцом, которого послал ко мне регент, чтобы привести меня в Сейфуке. Вот и все.
– Неужели? – Тайпан вопросительно поднял бровь. – Мы выясним. Прямо сейчас. – Он воззрился на Мойши поверх края фарфоровой чашечки с узором из золотых бабочек, почти как застенчивая девица на первом свидании. – Я говорил с регентом. Долго. И он согласился уволить всех Хун Пан со своей службы.
– Да? – Это вовсе не было похоже на Эранта. Вряд ли бы он охотно на это согласился.
– Ты сомневаешься в словах тайпана? – На миг его глазки в жирных складках полыхнули огнем. Затем пламя мгновенно угасло, и слабая ухмылка заиграла на толстых губах – но не более. – Нет, конечно, нет. Ты же не будешь настолько невежлив, Мойши АннайНин? Нет, у тебя же столько высокопоставленных друзей в Шаангсее, чтобы не сознавать, что это совершенное безумство, а? – Он молча дал знак налить еще чаю.
– Может, пора кончать? – сказал Коссори, и Мойши в тревоге стиснул его руку.
– Что такое? – ДуСинь поднял бровь. – Что такое? – Он был похож на великого лицедея – что тут истинно, а что игра специально для Мойши?
Тайпан отнял чашечку от губ и швырнул ее перед собой.
– Хмм, вижу, что твой друг умеет себя вести в обществе даже менее, чем ты, Мойши АннайНин. Нуда будет так. Сразу перейду к делу. Я ходил вокруг да около только потому, что все это причиняет мне боль. – Он приложил к сердцу свою гигантскую лапищу и в первый раз встал. – Мой сын, мой младший сын, Омохиру погиб от рук Хун Пан. Это непростительное оскорбление. Даже твой невоспитанный друг, Мойши АннайНин, прекрасно об этом знает. Не сомневаюсь, что и ты знаешь. – Теперь его глаза понастоящему пылали, лицо внезапно превратилось в лик какогото мстительного божества. Он сделал шаг в сторону Мойши, и тот ощутил, как Коссори весь подобрался. Мойши взмолился про себя, чтобы его друг не шевельнулся, поскольку хотя он и не видел здесь стражи, но не обманывал себя и не воображал, что они с ДуСинем одни в его сокровенном убежище. И, несмотря на коппо, сделай Коссори хоть одно угрожающее движение, они будут убиты в мгновение ока.
– Мой сын погиб, Мойши АннайНин! – проревел ДуСинь. – Семя чресл моих! И мы с моей семьей, мы, Чин Пан, скорбим о нем. Какое ты имеешь право вмешиваться в дело, тебя не касающееся?
– Но ты не совсем точен в своих словах, ДуСинь. Смею заметить, я уже втянут в это дело твоей же собственной семьей, как ты сказал. Чин Пан пытались этим утром убить меня. А я такие угрозы не люблю. И ты не вправе обвинять меня в этих смертях. Я имел право защищаться. Я не собирался причинять им зло.
– Твой спутник был соглядатаем Хун Пан.
– Он был гонцом регента.
– Все равно! – вскричал тайпан. – Во имя богов, Мойши АннайНин, Чин Пан не станут извиняться перед тобой! Хун Пан всегда были против нас! Война есть война. Но теперь дело зашло слишком далеко. Хладнокровное убийство Омохиру…
– Есть основательные причины быть уверенными в том, что Хун Пан не замешаны в убийстве твоего сына, ДуСинь. Мы…
– Молчать! – взревел тайпан. – Что ты, искаильтянин, понимаешь в делах Хун Пан? Или Чин Пан? Теперь между тобой и смертью стоит только наша былая дружба. Смерть Омохиру – наше и только наше дело! Я ясно сказал?
– Чрезвычайно ясно, – ответил Мойши.
– Мы мстим за эту смерть даже сейчас, когда мы беседуем с тобой. Это все, что ты должен знать. – Он хлопнул в ладоши. – Чеи проводит вас. – Не сказав больше ни слова, ДуСинь вышел из комнаты, двигаясь с изумительной для своего огромного тела грацией.
– Я бы сломал его жирную шею, как только увидел его, – сказал Коссори, как только они оказались на улице Черного Лиса. Мойши зашипел на него, чтобы тот говорил потише, и они повернули направо, на широкую оживленную улицу. Даже не оглядываясь, они знали, что глаза Чин Пан следят за ними. Они пошли прогулочным шагом, хотя Мойши и не терпелось как можно скорее покинуть эту часть города, цитадель Чин Пан. Тут никому нельзя доверять, все – и владельцы лавок, и шлюхи, и священники, и ростовщики, – все они на службе у зеленых.
– О боги, – продолжал Коссори. – Не понимаю, какого черта я должен мириться с ханжескими показными нравоучениями этого трепла?
Мойши бросил на него лукавый взгляд. На его губах играла улыбка.
– Этот трепливый ханжа, как ты столь красноречиво назвал его, мог бы оскопить нас в любой момент. За дверьми его комнаты ждали с оружием наготове, по крайней мере, с полсотни Чин Пан.
– Ха! – только и ответил Коссори, но Мойши знал, что его приятель весьма поражен. – Стало быть, как я понимаю, ты откажешься от расследования.
– С чего ты взял?
– Ну, не знаю. Может, зловещие слова этого здоровенного дикаря малость охладят твой пыл. Иначе не могу представить, откуда у меня возникла столь притянутая за уши мысль. – Он фыркнул.
Мойши расхохотался, запрокинув голову, и хлопнул друга по широкой спине.
– Меня не слишком заботит ДуСинь, Коссори.
– О. да, теперь ты скажешь мне, что брехливая собака не кусается. – Голос его был полон сарказма.
– Нетнет, ни в коем разе. Просто придется быть поосторожнее. Да и задержусь я здесь, может, ненадолго. Завтра утром, думаю, у Эранта будут необходимые мне сведения о Кинтае, и…
– Ты что, собираешься туда отправиться? – выдохнул Коссори.
– Думаю, да. Похоже, в Шаангсее мы зашли в тупик. Если мы хотим выяснить, почему эти двое были убиты, то начинать следует с Кинтая. Хочешь поехать со мной?
– Я? – рассмеялся Коссори. – Боги, нет! Мне такие штучки не по вкусу.
– По крайней мере подумай. Если я и отправлюсь, то не раньше, чем через несколько дней.
– Ладно. Если тебе это будет приятно. Но предупреждаю – итог может получиться тот же самый. – Он потер руки. – А теперь забудем о твоих тайнах и проведем немного времени в Сайтогуши.
– Звучит и вправду заманчиво, – рассмеялся Мойши. Коссори плотоядно заржал.
– Боги, еще бы нет!
Это было трехэтажное деревянное расписное сооружение, покрытое черным и яркокрасным лаком. Добраться туда можно было только по очень широкому арочному мосту через глубокий ров с водой, кольцом окружавший здание. Стоял он на лоскутке земли, поначалу лежавшем у самого моря, но во время идаинанами – огромной волны, которая, говорят, даже солнца достигает и оставляет на нем пятна, – кто знает, как давно это было, море ворвалось на сушу и прокатилось по земле с такой бешеной силой, что буквально вырыло в ней два канала, ставшие началом того самого кольцевого рва. В Шаангсее до сих пор гадали, как Сайтогуши не снесло во время того страшного всеобщего опустошения. Тем не менее поговаривали, что Онна, хозяйка Сайтогуши, и ее женщины были любимицами КейИро Де и потому идаинанами их пощадила. Многие говорили, что это наверняка было потому, что раз в неделю Сайтогуши закрывался и его обитательницы отправлялись в сердце старого квартала кубару, чтобы посетить службу в храме легендарной покровительницы Шаангсея КейИро Де.
Действительно, присутствие змееподобной богини чувствовалось сразу же, как только человек ступал на мост, чьи металлические поручни были сделаны в виде змей, а в деревянные доски изогнутого аркой моста был врезан золотой барельеф КейИро Де. Эти изображения сверхъестественного существа и полукруглая форма моста создавали ощущение, что проходишь через какуюто незримую преграду, оставляя за спиной обычный мир, и вступаешь в сказочное царство, где возможно все.
Это, как Мойши знал по собственному опыту, было куда более верно, чем мог бы себе вообразить любой новичок, впервые ступивший под эти высокие своды, поскольку в стенах Сайтогуши пребывали самые роскошные женщины, собранные здесь со времени отречения Тенчо.
Двери чеканной бронзы были покрыты твердым как камень зеркальным веществом. Они отворялись внутрь, как в крепкой цитадели, да и вправду толщина этих врат сделала бы честь любой военной крепости.
Но внутри было тепло и уютно. За длинной прихожей все посетители снимали уличные одежды – неважно, насколько богатыми и изящными они были. Их тщательно развешивали в маленьких комнатках верные служителиподростки и вели гостей в мыльню. Так Онна давала знать всем, кто переступил порог, что здесь все подчиняется ее закону, кем бы ты ни был вне этих стен. Здесь слово Онны было законом, и, пока она заправляла в Сайтогуши, никто ни разу не оспаривал ее прав.
Переодевшись, Мойши и Коссори проследовали за слугой снова в прихожую, где пол был из простого, тщательно отполированного дерева. На стенах тоже не было никаких украшений. Но как только они миновали почти круглую дверь, они попали в истинный мир Сайтогуши. Все полы здесь были застланы алыми коврами с длинным ворсом. В маленьких комнатках, которых было тут, казалось, бесконечно много, все – и низенькие столики, и круглые подносы, и столовые приборы, – все было из литого золота. Холодные полутемные коридоры между комнатками были с потолками из черного дерева и стенами из ароматного кедра. Остальные комнаты, немного побольше, были разделены тонкими эбеновыми перегородками, украшенными завитками. С одной стороны этого резного сооружения стояло даже миниатюрное подобие Кантонского храма, так что слишком благочестивые посетители, которые приходили сюда вместо службы или во время святых дней весной или в середине лета, могли помолиться.
На пороге их встретила женщина в платье розового шелка, расшитом белыми гвоздиками. Она была чуть полновата, отчего казалась воплощенным символом материнства. Лицо ее было набелено, губы – яркокрасные. Как знал Мойши, зубы у нее были ослепительно белы – как и у всех ее женщин, – что было ярким контрастом с обычными городскими проститутками, которые были обязаны чернить зубы. Женщина с улыбкой поклонилась им. Блестящие черные волосы ее были уложены причудливыми завитками. Они были заколоты двумя шпильками слоновой кости, почти в метр длиной. У нее были черные смешливые глаза, а пухлые маленькие ручки, казалось, никогда не знали покоя, порхая и рисуя в воздухе загадочные послания. Она всегда была весела и возбуждена, словно мамаша невесты в день свадьбы.
Онна наклонилась и радостно поцеловала каждого в щеку.
– Я так рада снова видеть вас, мальчики. – Она ткнула пальцем в Коссори. – Но, милашка, вижу, что ты малость сбавил в весе. Ну, мы тебя немного подкормим, и когда ты отсюда уйдешь, то снова будешь кругленьким. – Голос у нее был высоким и приятным, словно искусный музыкант играл на прекрасном инструменте. Както забывалось, что это итог одиннадцати лет упорных упражнений.
Такова была Онна. Или, точнее, Оннашоджин. Это в полном смысле слова было больше чем имя. Это означало «хозяйка», кем Онна и была. Никто не знал ее настоящего имени, и потому – прежде всего изза того, что она сама настаивала на этом, – для всех, кто говорил с ней или о ней, она была Онна.
– Девушки готовы, – сказала Онна. Она гордилась тем, что знает все пожелания посетителей, если они хотя бы раз входили под своды Сайтогуши. По крайней мере, насчет Мойши и Коссори она никогда не ошибалась.
Женщины ждали их в одной из маленьких комнат. Золотые подносы с засахаренными фруктами и напитками из далеких стран, доставленные по прямым указаниям Онны, стояли на многочисленных столиках.
Женщины были миниатюрными, но с прекрасными формами, с бледной кожей и чертами лица настолько схожими, что их можно было принять за близняшек. Может, они ими и были. Эти были для Коссори. Он никогда не ложился меньше чем с двумя. Вообщето он начинал с трех, когда впервые пришел сюда, но обнаружил, что поздно ночью другие женщины из многоярусных комнат Сайтогуши в конце концов засыпают в его постели, после того как удовлетворят своих собственных клиентов. Похоже, что слухи о его нраве почти сразу разнеслись по дому. Коссори был великолепным любовником, с невероятными способностями к долгим утехам. Но даже для него четыре женщины за ночь было слишком. Так что теперь он строго ограничивался двумя.
Третья женщина была из числа тех, которых все время выбирал Мойши. Она была слегка покрепче, чем две остальные, с каштановыми волосами и матовой оливковой кожей, что напоминало Мойши искаильтянок, оставшихся далекодалеко. Сколько бы он ни старался, никак не мог привыкнуть к бледной коже женщин Шаангсея.
– Я приду за тобой, когда настанет время перекусить, – сказал Коссори, обнимая своих двух женщин сразу.
– Скорее это я за тобой зайду, – ответил Мойши. Его женщина хихикнула.
Он не был голоден и не хотел пить, поэтому женщина повела его по коридору, благоухающему кедром, вверх по спиральной лестнице на второй этаж.
Она отворила дверь, и они вошли. Он услышал шум вздыхающего моря. Прошел через комнату и распахнул колеблющиеся занавеси. Окно, выходящее на океан, было открыто. Онна и вправду никогда не забывала ничего, какой бы мелочью это ни казалось. В конце концов, она занималась делом настолько личным и тонким, что забыть хотя бы о чемто, что может пожелать посетитель, значило просто разрушить гармонию. А ведь именно гармонию, в конце концов, и продавали в Сайтогуши.
Комната была устроена на манер капитанской каюты. Может, она была в Сайтогуши одна такая или одна из многих. Кто знает? Да и что это меняло?
Низкий туман наступал с моря, волнами катился по улицам – глубиной по колено. Луна пряталась за полосой ровных слоистых облаков, тяжело висевших в поблескивавшем ночном небе.
Мойши ощутил легкое прикосновение к плечу и обернулся. Слабое свечение окружало ее голову в косо падающих изпод крыши лучах ночного света. Запах кедра был силен даже здесь, но мускусный запах женщины был сильнее. Он раскрыл объятия. Она подошла и поцеловала его, открыв рот. Он ощутил горячее электризующее мгновенное прикосновение ее языка. Ее дрожащие руки скользнули по телу Мойши, и его одежда сползла, шелестя, на пол.
Было чтото невероятно возбуждающее в том, чтобы быть совершенно обнаженным, в то время как она была все еще одета. Это какимто образом напомнило ему об Элене. Может, именно потому он выбрал ее?
Женщина провела по его телу кончиками пальцев и прерывисто вздохнула, ощутив твердость его плоти.
Внезапно она распахнула платье, словно птица крылья, и взобралась на его крепкое, мускулистое тело, дыша в ямку на его шее.
Снаружи, на раскидистых ветвях древней сосны, потрепанной идаинанами, но не сломленной, огромная сова дважды моргнула на свет светильника, льющийся из окна, и заухала в ночи.
На рассвете он обнаружил себя посреди знакомой улицы. Это был Шаангсей, но когда он осмотрелся по сторонам, то с удивлением подумал: как может быть, чтобы на этой улице совсем никого не было?
Это была улица Зеленого Дельфина, он был уверен. Разве вон там, почти прямо перед ним, не болтается на ветру вывеска «Мартышкикрикуньи»? Да, верно. А вот и аллея, где…
Голова у него болела, словно ее сжимали в гигантских тисках. Ноздри его расширились. Что за вонь?
Он посмотрел вниз. В руке он сжимал записку. Он прищурился, но в неверном свете прочесть ее было невозможно. Тем не менее он знал, что там написано: «Жди меня в аллее на улице Дельфина».
И, похоже, он пришел. Но почему именно эта аллея из многих выходящих на эту длинную извилистую улицу?
Вонь, казалось, усилилась, и он понял, что она сочится из аллеи на другой стороне улицы Зеленого Дельфина. Он должен идти туда. В конце концов, именно ради этого он сюда пришел. Но он замер на ходу, словно раздвоился – одна часть не слушалась другую.
Страх приковал его к месту.
Он не хотел идти в сырую темную аллею.
Теперь он видел себя словно бы с высоты. Он был бесплотным наблюдателем, беспомощно смотревшим, как его тело идет к аллее. Нет! – хотелось ему закричать. Нет, стой! Не ходи туда! Но у него, повидимому, и голоса тоже не было. Он не мог подавить переполнявшего его все нарастающего чувства опасности, когда увидел себя входящим в черный провал.
Но вместо того чтобы потерять себя во тьме, он увидел, что может наблюдать за самим собой, и в тот же самый момент вывеска «Мартышкикрикуньи», улица Зеленого Дельфина, весь Шаангсей исчезли, как будто их и не было никогда.
Он увидел сверху, как его тело склонилось над непонятной грудой, увидел тело человека из Кинтая, истерзанное, распоротое – наваждение, страшный шедевр.
И тут он понял, что его испугали не эти жалкие человеческие останки, а тот, кто совершил это зло.
Он заставил себя снова посмотреть на этот ужас, чтобы не забывать никогда, и тут на него снизошло откровение. Возможно, потому, что он посмотрел на тело именно под этим углом, или то, во что были превращены его внутренности. Чтото… чтото…
– … ши, вставай!
Ктото тихонько тряс его. Но он уже почти догадался и, бормоча, отвернулся.
– Лучше я. – Другой голос, крепкая хватка. Его поднимают, выдергивают из сна, из постели.
Он досадливо отмахнулся ребром ладони, ощутил, как его руку перехватили посреди движения, зажали словно в железных тисках.
– Спокойно, дружище. Просыпайся. Голос Коссори. Мойши открыл глаза.
Он без единого слова встал и быстро оделся. Оглянувшись, он увидел, как ее гладкая кожа светится в лунных лучах. Он наклонился и нежно поцеловал ее в губы.
Они вышли.
Ночь кончалась. Луна давно уже прошла зенит. Теперь она стояла даже ниже полосы облаков над крышами домов – огромная, белая как кость – и медленно скользила к окоему. Холодно мерцали звезды, казавшиеся близкими, словно луна.
– Нам надо прогуляться, – сказал Коссори. – Я не стал звать рикшу. – Он глянул на Мойши. – Ты в порядке?
Мойши попытался рассмеяться, но лицо его было угрюмым.
– Ода. Просто… просто мне коечто приснилось. Вокруг сейчас было мало народу – парадругая пьяниц, спотыкаясь, брела по улице, сонное семейство сгрудилось на крыльце, два дряхлых старика играли в кости. Огромные тени трепетали, бежали по кирпичным стенам как в свете волшебного фонаря, по мере того как они проходили мимо уличных фонарей. Спустя некоторое время Коссори тихо спросил:
– Ты мне не расскажешь свой сон?
Мойши тяжело вздохнул, все еще находясь под впечатлением кошмара.
– Я был на улице Зеленого Дельфина, напротив той аллеи, где мы с Эрантом нашли труп того китайца. – Залаял и замолк пес, рывшийся в отбросах гдето в аллее впереди них. – Я рассматривал тело еще раз, и мне показалось… не знаю, я словно поновому увидел его. – Слева, из темного кирпичного здания, из окна второго этажа до их слуха донесся легкий женский голос, певший печальную шаангсейскую песню на диалекте кубару.
– И что тебе показалось на сей раз другим? – спросил Коссори.
– В томто и дело, что я не могу вспомнить. Теперь можно было разобрать слова. Это была песнь об утраченной любви.
– Ладно. Может, это было не так уж и важно.
В деревне, где я родилась.
На площади бьет ключ.
На пестрой маленькой площади среди буков.
Там я встретила человека с моря.
От него пахло солью.
Водоросли обвились вокруг его ног…
– Зачастую в снах мы видим важные вещи, – продолжал Коссори и философски пожал плечами. – А другой раз – кто знает?
Никогда я больше не видела его.
Моего человека с моря.
Может, его укрыла навек волна.
Но теперь я в Шаангсее —
И море всегда со мной.
О, мой человек с моря!
Они вышли к дому, недавно опустошенному пожаром, и сквозь дыру увидели всю дорогу в верхнюю часть города. В больших дворцах в Запретном городе на холме, где под оплаченным покровительством Чин Пан жили богатые торговцы, все еще ярко горели огни. Тут и там на фоне огней вырисовывались фигурно подстриженные деревья, словно коронованные звездами. Гдето рядом с жалобным криком перелетал с дерева на дерево козодой. Теперь певица осталась позади.
Они свернули за угол. В глаза ударил свет, в воздухе висел сладковатый запах маковой соломки.
– Как ты начал этим заниматься? – спросил он Коссори. – Я про коппо. – Ему хотелось отвлечься от мыслей об этом сне.
Коссори тихонько присвистнул, передразнивая козодоя, но тот не ответил – не то понял, что это человек его подзывает, не то улетел. Мойши слушал монотонный стук их сапог по мостовой, мерцавшей в ночи. В лунном свете тени были четкими и резкими, как отточенный меч.
– Сначала ради самозащиты. – В тишине голос Коссори звучал неестественно громко. Только цикады стрекотали, даже ночные птицы замолкли. – Я никогда не умел как следует обращаться с кинжалом или мечом. – Он пожал плечами. – После того как меня дважды ткнули мордой в грязь, мне хватило. – Они скользили в узком промежутке между фонарями Шаангсея, как тени. Казалось, за пределами их света нет ничего, только головокружительно гулкая пустота. – У меня тогда не было дома, – продолжат Коссори, – и потому я обретался в единственном знакомом мне месте – на дамбе. Когда я был помоложе, я приходил туда еще до рассвета, глядя на то, как огромные двух или трехмачтовые шхуны заходят в порт или снимаются с якоря с забитыми товаром трюмами, предназначенным для дальних краев. И, – хихикнул он, – я представлял себя спрятавшимся глубоко под палубой, забившимся среди мешков с рисом, там, где меня никто не отыщет, представлял, что я вылезаю только тогда, когда мы уже далеко в море, слишком далеко, чтобы возвращаться, и представляюсь капитану, какомунибудь высокому сильному человеку с выдубленным морским воздухом и солнцем лицом, и предлагаю ему свою службу в качестве матроса или даже слуги, чтобы отработать проезд. Все равно, куда мы поплывем. Какая разница? – Он тихо рассмеялся. – По мне духу не хватало или, напротив, во мне было слишком много здравого смысла, даже в таком юном возрасте, чтобы отважиться на такой дурацкий поступок. Меня бы на фарш порубили. – Он покачал головой и снова засвистел, на сей раз чтото более мрачное, как будто случайно пришедшее на ум. Словно эта затейливая мелодия могла помочь ему припомнить былое. – И все же неплохо коечто оставить на долю воображения, а? – Он было приготовился снова засвистеть, но передумал. – Однако ты спрашивал о коппо. Ну да. К тому времени я уже обзавелся куском бамбука – подобрал на базаре – и думал нал тем, как получше расположить дырочки. Признаюсь, флейта получилась неуклюжей, но и музыкантом я был тоже не ахти каким. – За ближайшей дверью ктото внезапно рассмеялся, но смех так же резко затих. – Некоторое время я жил по первым этажам харттинов. что вдоль дамбы, ютясь в каждом по очереди, чтобы меня не обнаружили. – Он улыбнулся. – Однажды я заснул на куче тюков с маковой соломкой, и мне такие королевские сны снились! Иногда я жил в тасстанах, но там мне всегда чегото не хватало – точнее, всего не хватало. Еды, одежды, сам понимаешь. Это было печально, и, после того как я несколько раз воровал полугнилые яблоки и заплесневелые грибы, я сдался и больше на тасстанах не жил. Это была уж слишком унылая жизнь.
И что мне оставалось делать? Ничего. Вообще ничего. Я бродил по ночам по причалам, упражнялся с бамбуковой флейтой и учился играть – медленно, изумленно, восторженно. Так познают тело любимой женщины. Иногда ночные повара, что работали на дамбе, слышали мою музыку и звали меня перекусить. Но когда я говорю тебе, что эта музыка была моим единственным утешением, я не преувеличиваю. И только она удержала меня от того, чтобы повесить камень на шею и броситься в воду.
Во время приступов уныния я проводил много времени, пытаясь разобраться в себе, болезненно возвращаясь к тому самому камню, поскольку понимал, что мне не хватит мужества, чтобы добровольно погрузиться под воду и продержаться там достаточно долго, чтобы дать ей заполнить мои легкие. – Он почти насмешливо фыркнул. – Однако это были не праздные раздумья. В одну мрачную ночь, когда сил переносить одиночество больше не было, когда даже луна и звезды ополчились на меня и мне показалось, что я единственная живая душа в этом мире, а все остальные гдето за тысячи лиг отсюда, на этих холодных звездах, я и вправду залез в воду. – Он глянул на Мойши. – Это звучит бредово, я понимаю, но чем больше я об этом думал, тем больше я убеждался, что это так. Меня начало трясти, и еще прежде, чем я осознал это, я уже ступил с причала в воду и свинцом пошел ко дну. Прямиком ко дну, все глубже и глубже. – Он резко помотал головой. – Вот тогда я и спохватился. Уже внизу. Это было ужасающе реально. Я хотел жить – дышать, видеть луну и звезды, солнце, чувствовать дождь и ветер и жить, жить!
Я с трудом вынырнул и вцепился ногтями в склизкое дерево пристани прямо под водой. Отдышался. После этого я никогда и не думал о самоубийстве – то, что ожидало меня глубоко под водой, было куда хуже, чем то, что было в моей жизни.
Эта ночь стала для меня судьбоносной. Нет, даже более чем судьбоносной. Это был знак, символическая точка поворота, потому что сразу после этого я повстречался с Цуки.
Я только что вышел из портовой харчевни, где пытался поужинать на дармовщину. Мне не повезло. Тот повар, который ко мне благоволил, в ту ночь не работал. Я вышел из харчевни и пошел вдоль воды, наигрывая на флейте, только чтобы просто заглушить голод. Помню, была полная луна. В деревнях ее иногда называют урожайной луной – плоская, как кружок из рисовой бумаги, и светлая, как золотое солнце. После я понял, что самым странным было то, что ее имя как раз и означало «луна». Она была рыжей. В зеленых ее глазах плавали маленькие коричневые крапинки. Кожа ее тоже была вся в веснушках, она вся солнечно светилась. Она была в морском плаще темносинего цвета. Цуки улыбнулась, увидев меня, и остановилась, прислушиваясь к мелодии. Я до сих пор помню тот напев. Хочешь послушать?
Не дожидаясь ответа от Мойши, он просвистел затейливую мелодийку, грубоватую и печальную, как вересковая пустошь холодным зимним утром. Это было лишь слабое эхо тех законченных, сложных мелодий, которые Коссори сочинял сейчас, но Мойши все равно услышал в ней волшебное очарование, прообраз творений истинного художника.
– Прекрасно, – прошептал Мойши.
На приближающейся телеге на грубом деревянном облучке сидел сонный кубару. Рядом приткнулся еще ктото в плате с натянутым на голову капюшоном. Спал, наверное. Вожжи свободно висели, и бык еле брел сам по себе. Разбуженный шумом пес выбежал из подворотни и лаял на телегу, пока кубару не поднял голову и не прикрикнул на псину. Телега протарахтела мимо них, медленно, словно на своих деревянных осях тащила все тяготы мира.
– Да, в ней коечто есть, – тихонько проговорил Коссори, словно обращался к ветру. Помолчал немного. – И все равно это была неуклюжая мальчишеская мелодийка. «Ты хорошо играешь», – сказала она мне. «Сам научился», – ответил я. «Правда? – Она подняла бровь. – Тогда у тебя настоящий талант». Я не поверил ей и подумал – чего ей на самомто деле от меня надо? «Откуда вамто знать, госпожа?» – спросил я. Наверное, я ждал, что она рассердится, но она рассмеялась, закинув голову. Затем вынула прекраснейшую флейту, какую я когдалибо видел. Она была завернута в промасленную тряпицу, чтобы защитить ее от соленого воздуха. Флейта была из эбенового дерева, а дырочки были окованы серебром. И тут она начала играть. За десять тысяч лет я не описал бы тебе, насколько виртуозна была ее игра. «Полагаю, теперь ты захочешь научиться так играть?» Лицо ее все еще смеялось. «Да, ответил я. – Да!» – «Тогда идем со мной, и я тебя научу». Она подняла руку – и мыс под моими ногами словно вздыбился, и волна поглотила меня.
Разговаривая, Коссори и Мойши дошли до конца улицы. В Шаангсее все большие улицы были словно без конца и без начала. Она выходила на широкую площадь – Мойши тут никогда не бывал, – окруженных двухэтажными домами с ажурными чугунными бал копчиками, тянувшимися бесконечной линией, как какоето гротескное украшение. Площадь была пустынна, и хотя дома были явно жилыми, вид у них был покинутый, что было просто немыслимо для перенаселенного Шаангсея.
– Городские дома богачей, – сказал Коссори, словно прочитав мысли Мойши. – Многие из живущих в Запретном городе находят удобным иметь дома в ближних нижних кварталах города – иногда им приходит в голову поваляться в грязи вместе с простым народом. – Он резко, неприятно рассмеялся.
Как же он ненавидит власть в любом ее проявлении, подумал Мойши. И как же он завидует богатству жирных торговцев, которые являются истинными правителями этого города!
Коссори шел впереди, пересекая пустынную площадь справа налево, и вот они уже снова погрузились в запутанный лабиринт городских улиц, но улице Фазана попав на Снежносветлый переулок и затем на Кружевную дорогу. Сейчас они были очень далеко от Нанкиня, как понимал Мойши, от главной улицы Шаангсея. Честно говоря, они были далеко вообще от любого знакомого ему в городе места.
– Она отвела меня вот в эту гостиницу, – продолжал Коссори. словно и не прерывал своего рассказа. Мойши знал – он не торопится. Но он понимал также, что сейчас он слушает повесть, которая очень много значит для Коссори и которой, он был уверен, никто прежде не слышал. У Коссори было мало друзей, и человеком он был скрытым. Мойши была оказана особая честь, и он старался не отнестись к этому слишком легкомысленно. – Это была та самая харчевня, откуда меня вышвырнули чуть раньше тем же вечером. Теперь они были столь предупредительны, что я понял – Цуки тут хорошо знают. Если она была не из Шаангсея, то, значит, явно часто приезжала сюда…
– Ты не спрашивал ее, откуда она?
Коссори бросил на пего гневный взгляд, словно просил Мойши заткнуться.
– Нет, – медленно проговорил он, – мне и в голову никогда не приходило спросить ее об этом.
Мойши пожал плечами и продолжал молча слушать.
– Она приказала принести мне еды. За всю свою жизнь я никогда не ел так много и так вкусно. Когда я насытился, мы поднялись наверх по винтовой лестнице, прошли по темному коридору и вошли в теплую комнату с кроватью у дальней стены, с невероятно высокой периной. Над ней было окно с двумя створками, со стеклами в свинцовых переплетах. Оно выходило на тихую тогда гавань и корабли, стоявшие на якоре. Крепко пахло морем.
– Я, кажется, знаю, чем это кончилось.
Коссори обернулся к нему.
– Нет, дружище, – спокойно ответил он. – Думаю, нет. – Он показал налево, и они свернули с Четырех Запретных Дорог в маленький кривой переулочек, у которого, похоже, и названиято не было. – Я был слишком измучен и заснул.
Переулок пошел слегка вверх, и Мойши вдруг понял, что они поднимаются на холм. Там было темнее, домишки громоздились друг на друга. Да и городские огни остались позади в путанице более широких улиц, и звездный свет придавал лицам и рукам голубоватый оттенок.
– Я проснулся глухой ночью, – продолжал Коссори, – когда луна уже зашла. Услышал совсем рядом крик чайки, и мне подумалось, что я на корабле далеко в море. Думаю, мне даже показалось, что я чувствую покачивание судна. Я был еще в полусне и, перевернувшись на бок, прикоснулся к ней. Она лежала, свернувшись калачиком, и крепкий мускусный ее запах обволок меня. Совершенно без всякой мысли я обнял ее. Она пошевелилась во сне, нежно коснулась моей щеки и обняла меня за шею. Это было так необычно, что я даже не могу описать. Пожалуй, это было так, как будто я был единственным, к кому она так прикасалась. Я молча расплакался. Мне сдавило грудь, и казалось, что только плач даст мне облегчение. Она проснулась как по волшебству. Глаза ее были словно далекий берег, на который смотришь через какуюто чудесную подзорную трубу. И поцелуй ее был прекраснейшим в мире.
Переулок, много раз повернув и попетляв, в конце концов вышел на пересечение с довольно широкой улицей, совершенно нежилой. Вдоль нее тянулись лавки, только без обычных окон на вторых этажах. Дома слепо пялились на них, и, похоже, нижние этажи использовались только под склады. Друзья на мгновение остановились.
Мойши очень занимал рассказ Коссори, но, кроме прочего, его просто ошеломляла сила вновь пробудившихся в его друге чувств. Это, без всякого сомнения, был крепчайший союз.
– И она научила тебя играть на флейте, – сказал он. Коссори кивнул.
– Да. И коппо. – Он показал в узкий проход между двумя лавочками. – Сегодня ночью Шарида как раз вон там.
Но Мойши схватил его за руку и потянул назад.
– Да провались этот Шарида, Коссори! Закончи рассказ!
Коссори усмехнулся, разведя руками.
– Но я уже закончил, дружище. Я уже все тебе рассказал.
– Но что случилось с ней? Где сейчас эта твоя женщина?
Коссори помрачнел.
– Она уехала, Мойши. Далеко, очень далеко. Однажды она словно растворилась в воздухе. Я искал по всему порту, расспрашивал всех, но никто ее не видел. Если она и уплыла на какомто корабле, то никто не знал куда.
– Она так и не вернулась?
– Нет, – ответил Коссори. – Не вернулась. – Он сунул руку за пояс. – Она оставила мне это. – Он вынул промасленный чехольчик, из которого достал флейту из эбенового дерева с серебром.
– Ее флейта!
– Да. И, конечно, коппо. Она была мастером. И прекрасным учителем. Теперь я знаю, как рукой ломать кости. Некоторые верят, что это искусство чародейское. Конечно, это неправда. Ну, ты сам знаешь. Я научил тебя основам защиты. Как ты сам понимаешь, это куда легче усвоить, чем приемы нападения. Но есть коечто, я уверен, чего ты не знаешь, поскольку мы не говорили об этом. Коппо на три четверти искусство духовное. Это собирание внутренней энергии и направление ее уже с помощью физической силы. – Он поднял вверх раскрытые ладони.
– Ты когданибудь сражался с мастером коппо? – спросил Мойши. – То есть с настоящим врагом, а не с учителем.
Коссори усмехнулся.
– Нет. И сомневаюсь, что когданибудь придется. В мире очень мало мастеров коппо. Традициято древняя, но окутана таким покровом тайны, что трудно отыскать человека, который хотя бы слышал об этом, не то чтобы занимался.
– Но если бы, – настаивал Мойши, – если бы ты столкнулся с мастером, ну, предположим, что это случилось – что тогда? – Задавая вопрос, он сам не понимал, что заставляет его спрашивать.
Коссори пожал плечами, задумался.
– Честно говоря, не знаю. Правда, сомневаюсь, что исход решит сила. Победить мастера коппо можно только хитростью. И, конечно, быстротой. Думаю, такие поединки, даже если сражаются мастера, очень коротки. Внезапность – одно из мощнейших приемов коппо, исход поединка практически предопределен еще до начала. Но под хитростью я подразумеваю то, что противник может найти способ нарушить собранность своего соперника. Хватит и доли секунды. И если человек с этим не справится, то вряд ли он переживет схватку. Понимаешь ли, силу коппо зачастую называют мицоноцуки, или «лунанаводе». Поверхность реки отражает лунный свет, пока небо чисто. Но как только луну закроет облако, свет исчезает и побеждает тьма. – Он рассмеялся и хлопнул Мойши по спине. – Ты чего так задумался, дружище? Нечего бояться. Единственный мастер коппо, с которым ты можешь встретиться, не причинит тебе зла.
Но Мойши не улыбнулся в ответ, поскольку его мысли были далеко. Чтото в рассказе Коссори – не то слово, не то фраза – вызвало в памяти забытое мгновение из его недавнего сна. Свет и тьма. Это было както связано с ним. И тут он воскликнул, схватив Коссори за руки.
– Я понял! – кричал он. – Я понял, Коссори, нынешний сон! Он и вправду пытался рассказать мне о чемто. Во сне мне снова привиделось то мгновение, когда мы нашли труп. И плевать, что на самом деле мы его нашли днем. А во сне была ночь. Рисунок света был тем же. Пятна света не давали мне как следует осознать то, что я увидел. – Коссори непонимающе смотрел на него. – Не понимаешь? Мои глаза и мой разум собрали все детали, все это отложилось в памяти. Просто я не сумел все это связать наяву. Вот почему меня осенило во сне!
– И что же тебя осенило?
– Этот человек из Кинтая, – возбужденно выпалил Мойши, – похоже, был убит мастером коппо.
Потрепанные шатры были составлены пятиконечной звездой. Некогда они, несомненно, были яркими, но пески и солнце, дождь и снег смыли узоры, и теперь они были почти неразличимы.
Чадные факелы, воткнутые в деревянные пилястры, окружали шатры неровным кольцом. Дерево было старое, роспись и лак стерлись, само дерево было отполировано до блеска. Пилястры изображали свирепых воинов с огромными курчавыми бородами и грозными лицами, с кольцами в носу; русалок с чешуйчатыми рыбьими хвостами, обвивающимися вокруг тел, с нагими человеческими торсами, ракушками и улитками в длинных волнистых волосах; воительниц в изукрашенных нагрудных латах и поножах, с копьями в мозолистых руках.
Все вместе это казалось какимто пошлым отжившим свое карнавалом, старающимся уцелеть среди перемен.
Наконец они вышли с улицы Голубых Миражей – улицы лавочек с разными изысками – и погрузились в непроглядную тьму аллеи.
– Наверное, ты ошибаешься, дружище, – сказал ему Коссори. – То, о чем ты рассказал мне, что сделали с сердцем того несчастного, явно не коппо, а какаято страшная, извращенная пытка, и откуда все это взялось, мне непонятно.
– Я не о сердце. Коссори, а скорее о том, что сделали с телом. Может, хоть посмотришь на труп?
– Да, конечно. Но я сомневаюсь, что твои догадки подтвердятся. – Он покачал головой. – Может, я всетаки за чемнибудь другим тебе понадоблюсь? Пускай твой приятель регент разбирается с этим кинтайцем.
– Нет, – твердо ответил Мойши. – Я хочу разобраться с этим сейчас, и, кроме прочего, я обещал Эранту. – Впереди замаячили точечки света, аллея почти кончилась, и он положил руку на плечо друга, останавливая его. – Я тут вспомнил. Эрант не обсуждал со мной Шариду. Что это такое на самом деле? Я думал, что это просто еще один невольничий рынок, которые так и расползаются по городу.
– Ну, если бы так, то зачем держать в тайне его постоянно меняющееся местоположение или открывать торги, лишь когда луна заходит, в ту пору, которое называют ночным мраком?
– Он незаконен.
– Да, незаконен, – рассмеялся Коссори. – Как все в Шаангсее.
– Эрант сказал, что собирается уничтожить Шариду.
– Ну, боги ему навстречу. – Коссори глубоко вздохнул, глотнув ночною воздуха. – И до него пытались. Даже зеленые. Это невозможно. Лучше забыть о его существовании, нежели пытаться уничтожить его.
– Но почему это так сложно? Вот ты же знаешь, где он этой ночью находится. Остальные тоже наверняка знают.
– Точно. В конце концов, именно это и обеспечивает существование Шариды.
– Это звучит както противоречиво…
– Знаешь, дружище, дело не в том, сколько народу знает о существовании Шариды, а, скорее, кто эти люди. – Он показал вперед, и они снова пошли. – Идем. Я покажу тебе, что имею в виду.
Итак, они вышли на площадь Отлива – странное название, если учесть, как далеко от моря они находились. Когдато, наверное, здесь строили модные дома. Но уже много лет они стояли заброшенные, разваливались и гнили, пока не стали совсем непригодными для жилья. Остатки кирпичных и деревянных стен, все в извести и пыли, торчали среди развалин, как обломки сгнивших зубов во рту у старика.
И посреди них колыхались шатры Шариды.
Пусть эти временные сооружения казались грубыми и залатанными, но они были прекрасным практическим решением при полутайном существовании этого рынка. Теперь Мойши ясно видел, что шатры сделаны так, чтобы свернуть их в одну минуту. Для Шариды была явным преимуществом возможность исчезнуть как можно быстрее.
Потрепанные палатки резко контрастировали с теми, кто населял Шариду. Почти все они были закутаны в темные безликие плащи. Но в теплых шатрах им приходилось приоткрывать их, и Мойши с изумлением увидел, что все они, и мужчины, и женщины, были из самых богатых слоев города.
– Только они могут позволить себе посещать Шариду. – сказал ему Коссори. – Теперь понимаешь, почему Шарида практически неуязвим для любого закона? Сами посетители заботятся об этом.
Мойши исподтишка оглядел самый большой шатер – центральный. Наверное, здесь столько золота, серебра и драгоценностей, что хватило бы прокормить и одеть всех кубару Шаангсея, включая тех, что жили на тасстанах в гавани, и не один год.
– Но что здесь есть такого, – спросил он, – чего они не могут получить на легальных невольничьих рынках?
– Шарида – это рынок, подобного которому нет в мире. – Бронзовый свет факела играл на темной коже Коссори, плясал в его задумчивых глазах. – Здесь продают только самых красивых мужчин и женщин, молодых и совершенно здоровых. И покупают их только для одного.
– Для утех?
– Для смерти.
Какоето время Мойши не мог ничего сказать, глаза его метались по шатру, который быстро наполнялся, так что им пришлось потесниться. Люди почти толкались.
– А зачем ты сюда приходишь? – спросил Мойши. Его охватили стыд и злоба за то, что именно Коссори привел его сюда, не сказав ни слова о том, что должно здесь произойти.
– Я прихожу сюда временами, чтобы побыть вблизи этого невероятного извращения, существование которого тоже имеет смысл.
– Но ты привел меня сюда без…
– Дорогой мой друг, не помню, чтобы ты хотя бы раз спросил меня о Шариде. прежде чем мы пришли сюда. И это после достаточно недвусмысленного предупреждения регента.
Мойши умолк. Он прав, мрачно думал он. Нельзя винить Коссори за свою собственную безответственность. Но неужели этот простой ответ – правда? Сейчас он думал, что нет. Жизнь редко дает простые ответы, он знал это. Это вам не игра. Реальный мир куда сложнее познать. Устрани сложности – и утратишь смысл. В конце концов, заключил он, он же сам хотел попасть на Шариду, несмотря на намеки Эранта.
– Смотри. Мойши, – прошептал Коссори, – начинается.
На временном помосте перед шатром, который Мойши приметил еще раньше, стоял огромный мужчина. Он был гол по пояс, и огромные мускулы его бугрились под блестящей в свете факелов, словно натертой маслом кожей. Голова, огромная и круглая, как тыква, вырастала прямо из массивных плеч.
– Сегодня ночью Шарида пришел в Шаангсей, – проревел он, как река в час половодья. – Близится утро, а мы должны закончить до рассвета. Времени мало. Но все равно – это время праздника. Я, МаоМаошань, хозяин Шариды, охотник за плотью не ради мяса, не ради похоти. Я, МаоМаошань, поставщик высших чувств! – Он театрально простер толстую, как ствол дерева, руку. – Итак, я предоставляю вашему вниманию изысканные плоды моих ночных трудов. Ибо мой труд – ваш прибыток, и единственный ваш враг – рассвет! Итак, воззритесь же на явление взывающих к власти смерти!
Это была эффектная речь. Мойши ощутил, как легкая дрожь пробежала по его спине, хотя он и понимал, что это все фокусы, но все же чрезвычайно искусные.
Полог шатра приоткрылся, и на помост вышел мужчина. Он был высок, прекрасно сложен, с шоколадной кожей. Неожиданно светлоголубые глаза смотрели прямо вперед, он словно не замечал настойчивых взглядов толпы. Он был совершенно наг. Конечно, подумал Мойши, зачем этим людям видеть свое будущее имущество одетым? Мысль была бы забавной, если бы не весь ужас ситуации.
– Двадцать лет, – сказал МаоМаошань. – Торги начинаются с четырехсот таэлей.
Мойши обернулся к Коссори.
– Четыреста таэлей серебром! – прошептал он. Когда тот кивнул, Мойши подумал: «Боги, за это же весь город можно купить!»
В толпе возникло движение. МаоМаошань кивнул.
– Да, сударь, четыреста таэлей. И? – Он огляделся. Краем глаза Мойши заметил, как худощавый светловолосый человек в черном плаще кивнул. – Четыреста пятьдесят. Очень хорошо. Продолжаем. Но, конечно, эта прекрасная душа стоит куда дороже. За четыреста пятьдесят я бы мог… Да, сударыня, благодарю вас. Пятьсот…
Мойши обернулся и увидел женщину неопределенного возраста с пылающими глазами. Она гневно глянула на него, и он быстро отвернулся.
Торги продолжались, пока цена не достигла семисот пятидесяти таэлей. Женщина подошла, шурша шелками, забрать прекрасную душу, как МаоМаошань назвал темнокожего человека. Как только она получила свою собственность, полог шатра снова распахнулся, и на помост вышла стройная молодая женщина, синеглазая и белокурая.
Когда начались торги. Мойши повернулся к Коссори и сказал громким шепотом:
– Как ты можешь такое оправдывать? Это же чудовищно!
– Я и не оправдываю, дружище. Я принимаю это как часть жизни. Огромная разница.
Торги шли вяло, и МаоМаошань стал подзуживать толпу, потчуя ее историями о пламенном нраве женщины. Хотя эти байки явно были вымышленными, действие свое они возымели. Торги пошли бодрее. МаоМаошань оказался прекрасным лицедеем.
– А ты сам – сказал Коссори, – не веришь в рабство, а? И все же терпишь, что в Шаангсее оно существует. Почему?
– Потому… ну, думаю, потому, что тут уж так повелось. Я…
– Ну вот!
– Но сравнивать… Коссори, чего они…
– Глянька на помост, друг мой. Нет, ты хорошенько посмотри. Найди хотя бы одного, кто протестовал бы.
Теперь, когда Коссори указал ему на это, Мойши заметил эту странную особенность. Ни одна из душ ничуть не сопротивлялась тому, что было тут всем известно. Может, они не знали? Но Коссори быстро развеял его сомнения.
– Нет, дружище, они прекрасно знают, что с ними будет. МаоМаошань не столько занимается поисками душ, сколько выпалыванием нежелательных.
Хрупкую женщину продали за пятьсот таэлей.
– Ты хочешь сказать, что люди стоят в очереди за… за смертью? – Мойши не мог этому поверить.
– Именно.
– Но почему? Я не могу…
– Возможно – ответил тот спокойно, – они хотят освобождения.
– Теперь очень неординарное предложение, – возвестил с высоты МаоМаошань. В толпе возникло слабое движение, когда полог снова раздвинулся и на помосте появился мужчина. Он был обнажен только по пояс, далеко не так огромен, как хозяин Шариды. Он был в черных шароварах и пыльных сапогах. Талия его была обмотана широким кушаком, за который почти небрежно был засунут кривой кинжал. Он постоял на краю помоста, шагнул назад, за чтото резко дернул, и на помост, споткнувшись, вылетела женщина.
МаоМаошань тут же завел свою волынку, но Мойши не смотрел на него. Взгляд его был прикован к женщине. Она была обнажена, как и прочие. Высокая, с тонкой талией, что еще более подчеркивало ее широкие плечи и крутые бедра. У нее были очень длинные ноги.
– Не видишь разве? – сказал Коссори. – Шарида – отчасти воплощение стремления человеческого духа к освобождению…
У женщины были высокие скулы, тонкий нос с нежными раздувающимися ноздрями – как у загнанного в угол животного. Ее непокорные глаза были чистейшего синего цвета, такого глубокого, какого Мойши никогда в жизни не видел. Длинные, цвета пламени, волосы свободно разметались по плечам, растрепанные и всклокоченные, словно она отчаянно от когото отбивалась.
– Здесь освобождаются и находят успокоение темнейшие стороны человеческой души, выходя наружу, вместо того чтобы гнить внутри. У всех у нас в какойто мере есть наше внутреннее «я»…
Мойши никогда не видел таких красивых ног. Красивой формы, крепкие, готовые, казалось, бежать без конца. Она поднял взгляд.
– … Здесь смешиваются похоть и смерть…
На какоето мгновение их взгляды встретились. Удар. По его телу прошла дрожь. И все. Связь прервалась. Начались торги, в которые быстро втянулась почти вся толпа, и МаоМаошань вмешивался лишь изредка. Когда цена дойдет до настоящей, он узнает.
Но что же случилось? – ошеломленно спрашивал себя Мойши. Она чтото хотела сказать ему, передать ему чтото через расстояние между ними, через пропасть, разделяющую их миры.
Торги остановились на восьмистах пятидесяти таэлях, и на некоторое время цена застыла.
– Нуну, – подбадривал МаоМаошань, – восемьсот пятьдесят – это же жалкая цена за такую душу. Честно могу сказать – много лет мне не попадалась такая великолепная душа! Теперь – да, сударь, мои поздравления. Тысяча таэлей!
Толпа ахнула, завертела головами, чтобы посмотреть хоть глазком на покупателя. Но Мойши не сводил взгляда с женщины на помосте. Тут было чтото не так… Ее запястья! Она слегка подвинулась, как будто хотела посмотреть на того, кто предложил за нее столько серебра, и он увидел, что у нее связаны руки за спиной. Не только это – он заметил, что она пытается высвободиться из пеньковых пут. Он толкнул Коссори.
– Что?
– Я думал, что все приходят сюда по доброй воле.
– Именно, – кивнул Коссори.
– Посмотри туда. – Мойши показал на женщину на помосте.
– Боги! Я не понимаю…
Торги возобновились. Довольно пожилая женщина с иссохшим лицом подняла цену до тысячи двухсот, и тут из глубины шатра прогудел злой мужской голос:
– Тысяча пятьсот!
Мойши обернулся, чтобы посмотреть, не тот ли это самый покупатель, что вздул тогда цену до тысячи. Среди толпы он увидел высокого мужчину в черном плаще, покрывавшем его с ног до головы. Мойши не мог разглядеть его лица, потому что освещение в том углу было слабым и мужчина не снимал капюшон. И все же его легко было выделить среди толпы, поскольку он по меньшей мере на голову был выше прочих.
– Тысяча восемьсот! – опять повысила пожилая женщина цену.
Высокий мужчина протолкнулся вперед, сметая людей на своем пути. Поднял голову.
– Две тысячи, во имя бога железа!
Мойши показалось, что он заметил под капюшоном холодный блеск, будто свет отразился в хрусталике глаза того человека. Он повернулся к помосту и увидел, что женщина смотрит на него. Теперь он понял, что она пыталась сказать ему.
– Две пятьсот! – выкрикнул он, чтобы все слышали.
– Что? – Коссори схватил его за руку. – Ты что? Спятил? У тебя же столько…
– Две семьсот!
Мойши не надо было даже оборачиваться, чтобы узнать голос человека в капюшоне. Теперь он подошел ближе, направляясь туда, где стояли Мойши и Коссори, почти у самого помоста.
– Три тысячи! – крикнул Мойши.
– Три сто! – Затем более тихим голосом: – Ты, подонок вонючий, если ты еще раз вякнешь, я…
– Эй, ты! – Коссори повернулся к высокому.
– Три пятьсот! – крикнул Мойши.
Сзади возникло движение – высокий с шипением пропихивался к нему.
– Я тебе говорил… С дороги, мразь!
Но это уже ничего не значило, поскольку Мойши дал женщине достаточно времени. Она вывернулась из пут и в мгновение ока выхватила изза пояса своего хозяина кинжал, воспользовавшись потасовкой в толпе, умело всадила кинжал по самую рукоять ему в правый бок между третьим и четвертым ребром.
Шум стоял такой, что Мойши не слышал собственного крика, хотя уже двигался вперед.
– Бежим! – крикнул он Коссори и, зная, что друг следует за ним, бросился вперед, оперся на чьето плечо в стеснившейся толпе и прыгнул на помост.
МаоМаошань настолько растерялся от их странного, непристойного поведения, что спохватился, только когда было уже поздно. Мойши подсек его щиколотку ногой и дернул. Гигант рухнул, как стена дома.
Мойши обхватил женщину, прикрыв ее нагую грудь, ощущая ее тепло. Коссори был рядом, и, когда они выбрались из шатра, он бросил взгляд назад, на толпу. Высокий расшвыривал людей, пробиваясь к помосту, и чтото рычал – Мойши не мог разобрать слов изза шума. Он ожидал увидеть у высокого меч или какоенибудь другое оружие, но в руках у того не было ничего.
Они выбрались изпод полога и попали в другой шатер, поменьше, тускло освещенный. Здесь, несомненно, держали души на продажу, поскольку он был заполнен молодыми красивыми мужчинами и женщинами, явно готовыми стать собственностью, как сказал бы МаоМаошань.
Троица пробилась через эту кучку перешептывающихся и тупо пялящихся на них людей. Снаружи была холодная ночь. Некоторые из факелов на деревянных резных пилястрах догорели, и Мойши повел всех через развалины площади Прилива туда, где было темнее всего.
Он нашел аллею, и они нырнули в ее угольночерную тьму. Звук их шагов был словно эхо топота погони. Мойши спросил себя, кто возглавляет ее, ведь это уж явно был не МаоМаошань.
– Это же безумие! – задыхаясь, проговорил Коссори. – Как ты…
– Береги дыхание, дружище, – ответил Мойши. – Что сделано, то сделано. – Они поднимались к улице Голубых Миражей, и Мойши подумал, что им бы такие миражи очень сгодились, чтобы оторваться от того человека в черном капюшоне. Позади раздавался топот ног – люди из Шариды бежали по узкой аллее. – Да и в любом случае я сомневаюсь, чтобы ты позволил продать ее на смерть, зная, что ее привели сюда насильно.
– Ладно, ладно, – отмахнулся Коссори и помчался вверх, как только они выбежали на широкую торговую улицу. – Времени мало, так что спорить не будем. – Снова топот позади. – Веди девушку направо. Через квартал – налево. Оттуда ты до дому доберешься.
– А ты? – Воздух горел в легких Мойши; позади, в аллее, послышались крики. – Ну, хоть из прямой видимости ушли.
– Обо мне не думай, – отмахнулся Коссори. – Я их отвлеку. Теперь идите. Быстро. Они должны быть уверены, что вы с девушкой гдето впереди меня.
– Но…
– Бегите же! Через мгновение будет поздно, и мы попадемся, как рыба в сеть. Давайте быстро.
Мойши схватил девушку за руку, и они оба ринулись вниз по улице Голубых Миражей. Он надеялся, что она не зря так названа. На углу он, справившись с соблазном оглянуться, нырнул в тень перпендикулярной улицы. Оглядевшись на бегу, он понял, что и вправду знает, как отсюда добраться до дому, и, сориентировавшись, бросился вниз по черной боковой аллее, полной крыс, что с писком разбегались прямо изпод ног, затем по ярко освещенным улицам и затененным деревьями площадям. Когда они наконец добрались до Нанкиня, Мойши подозвал рикшу. Пришлось окликнуть дважды, поскольку сонная женщинакубару сразу не услышала его. Он без всяких церемоний запихнул девушку в закрытую часть повозки, прыгнул следом за ней и назвал свой харттин. Когда повозка тронулась, он снял плащ и прикрыл великолепную наготу дрожащей девушки.
Подпрыгивая на ухабах, повозка покатила в ночь.
Он наблюдал игру ее мускулов под шелком – силу ее бедер, крепость ягодиц.
– Офейя… Красивое имя.
Она повернулась к нему. Настороженно, но вовсе не боязливо. Как какаянибудь огромная кошка из легенд, она была полна звериной живости.
– Ты на что уставился? – сердито сказала она. – Что, женщины никогда не видел?
Мойши прошел через всю комнату к столу и налил им обоим вина. Повернулся и протянул ей чашечку. Она не спускала с него взгляда. Даже не шевельнулась. Он пожал плечами, поставил ее чашечку на стол и стал пить свое вино.
– Ты…
– Я не буду отвечать ни на какие вопросы, – отрезала она. – Не будь дураком и не думай, что изза того, что случилось, я тебе чемто обязана.
Он подошел к окну, раздвинул занавеси, так что стало видно набережную, тихую в этот ранний час, и спокойную гавань. Было еще совсем темно, до рассвета хватало времени, хотя маленькие фонарики, висевшие на рангоутах как светлячки, тут и там разгоняли тьму.
– Если бы ты дала мне закончить, – сказал он, – ты поняла бы, что я не собирался тебя расспрашивать. Я хотел сказать – ты видела чтонибудь прекраснее?
Медленно, почти против воли, словно ожидая какогонибудь подвоха, она отвернулась и посмотрела в окно.
Мойши прошел мимо нее и вышел на веранду. Офейя последовала за ним мгновением позже.
Воздух был очень чист, и до них доносились малейшие ночные звуки – фасады вытянувшихся длинной линией харттинов служили резонатором. Гдето играли в кости, поскрипывала оснастка кораблей, и откудато издали доносился смутный напев рабочей песни кубару. Ближе слышалось журчание – ктото, перебрав хмельного, мочился у стены дома.
– Что такое харттин? – спросила Офейя.
– Так в Шаангсее называют торговый склад. Все богатые гильдии имеют харттины, чтобы хранить там свое добро – либо для отправки, либо сгруженное с кораблей.
– А это твой харттин?
– Нет. Он принадлежит Ллоуэну, смотрителю порта Шаангсея.
– Тогда что ты тут делаешь?
– Жду. – Он подошел к ограде веранды и оперся на нее руками. Впереди мачты и реи, ванты и лини составляли странный геометрический узор.
Офейя сделала пару шагов в его сторону, остановилась, как лань, идущая на водопой, но боящаяся того, что может таиться в окружающих воду зарослях.
– Чего ты ждешь?
– Корабля, керхида. – Он увидел, как она вся подобралась и в упор посмотрела на него, однако промолчала. – Жду корабля, чтобы отплыть домой, в Искаиль.
– А ты… ты капитан?
– Капитан? – улыбнулся он. – Нет, я штурман. – Он отвернулся. Его мысли были гдето далеко, за морем.
Она некоторое время смотрела на него своими темносиними глазами, сейчас угольночерными. Он не мог этого видеть, но она все время дрожала и прятала руки под мышками, словно буквально пыталась взять себя в руки. Ужас снова охватил ее – как после того шторма, который принес ее легкую джонку в порт. Это было крепкое суденышко, но предназначалось оно только для каботажного плавания, а не для океанских волн, и потому не могло выстоять против ярости ветра, так что пришлось укрыться в гавани.
Она была в ужасе, когда обнаружила, что их занесло в Шаангсей. Страшная ошибка, но сейчас избежать ее было невозможно. За пределами порта до сих пор бушевал шторм, так что иного выбора не было, кроме как оставаться и ждать, пока ветер переменится или уляжется.
Изза бури они лишились необходимых припасов, поэтому пришлось сойти на берег. Вот тогдато человек в черном плаще и наткнулся на нее. Она в ужасе бросилась бежать от него – и попала прямо в руки МаоМаошаня. Так ее привели в Шариду. Она не сомневалась, что это была хитрая уловка. В Шаангсее, где ничего нельзя было скрыть, человек в черном не мог прямо взять и похитить ее без дурных последствий для себя. Потому он заключил сделку с МаоМаошанем. Она видела, как они разговаривали, знала, что человек в черном заранее заплатил за нее. Так что аукцион в Шариде был лишь прикрытием – ее уже продали. И тут вмешались этот человек и его друг. По меньшей мере, счастливая случайность. Но так ли это? Она знала, насколько хитер тот, в черном плаще. Может, это еще одна его уловка? Наверняка в обществе дружелюбных к ней людей она была бы разговорчивее. Как тут будешь уверенной? Она снова невольно вздрогнула, подумав о человеке в черном и его мести. Господи, какая же она дура! Но теперь все кончилось. Нет, сурово сказала она себе, еще нет. Это все еще оставалось под сомнением, и она собиралась по крайней мере сделать все возможное, чтобы все кончилось как надо.
– Ты сказал, что ты из какогото Искаиля, – начала она так внезапно, что он повернулся к ней. – Расскажи об этой земле. И где она, кстати?
– Далеко на юге, – ответил Мойши. – Даже дальше, чем Аманомори.
Она насмешливо фыркнула.
– Аманомори – это просто сказка, и все.
Он покачал головой.
– Разве ты никогда не слышала о ДайСане?
– Конечно. О нем все знают.
– Так вот – он мой друг, и сейчас он там живет. – Мойши поднял руку, словно чтобы отмахнуться от мухи. – Но все это не касается дела. Искаиль – страна горячего солнца, холмистых пустынь, пышных садов и высочайших гор в мире, над которыми возвышается одна вершина, выше всех остальных. В тайных скрижалях моего народа говорится о том, что эта гора была создана рукой единого Бога.
– Ваш народ верит в одного Бога?
– Да, керхида.
Она снова вся подобралась и отступила на шаг.
– Ты опять назвал меня так, – холодно прошипела она. – Ты играешь со мной. Ты все знал с самого начала. – Она прижалась спиной к дальней ограде и вцепилась в дерево с такой силой, что костяшки ее пальцев побелели. – Ты работаешь на него.
Он понял, что она, того гляди, забьется в истерике, и сдуру шагнул к ней.
– Нет. Я клянусь…
– Я прежде умру! – крикнула она и, повернувшись, перегнулась через ограду.
Мойши прыгнул вперед и успел схватить ее за ноги. Его бросило на ограду, верхний брус врезался ему под дых так, что он согнулся. Он чуть было не выпустил ее, но, собравшись с силами, сумел втащить обратно на веранду. Но его все еще шагало, да и дыхание не восстановилось, так что удар пяткой под щиколотку застал его врасплох. Он рухнул, она упала на него сверху, врезав ему локтем в бок. Извернулась, пытаясь восстановить равновесие, и он понял, что слова тут уже не помогут. Она ударила его основанием ладони в плечо, но в это время открылась, и он, словно копье, метнул вперед правую руку и ударил ее в скулу. Она, оглушенная, упала на бок, раскрыв рот. В глазах у нее все поплыло, и к тому времени, как она пришла в себя, он уж постарался, чтобы она его хотя бы против воли выслушала.
– Послушай, Офейя. – спокойно проговорил он, когда она начала вырываться. – Выслушай меня, и я тебя отпущу.
– Я не заключаю сделок с моими врагами! – Глаза ее пылали, и если бы взглядом можно было испепелить, то Мойши давно уже превратился бы в головешку.
Он дал ей пощечину.
– Да заткнешься ты хоть на минуту! Она вытянула шею, пытаясь укусить его.
– Оставь меня! – визжала она. – Пусти! Я не буду слушать твои враки! У тебя язык медовый, но ято знаю, кто тебе платит!
Разозлившись, он без всякой задней мысли наклонился и припал губами к ее рту. Но если поначалу он просто хотел заставить ее замолчать, го это желание вскоре улетучилось и сменилось другим. Губы ее были холодными и влажными, с привкусом корицы, одновременно терпкие и сладкие, словно она только что съела спелое яблоко. И та же волна прошла по его телу, как в то самое мгновение, когда он впервые встретился с ней взглядом на Шариде.
Наверное, и она почувствовала то же самое. Чувства сменяли друг друга на ее лице.
– Что… что ты делаешь?! – хрипло прошептала она, когда он отнял свои губы от ее губ.
Мойши прокашлялся и невольно ослабил хватку.
– Я только хотел, чтобы ты замолчала… – Он было дернулся, но она уже держала один из его кинжалов у его горла. Он лежал, не шевелясь, ощущая всем телом ее, наполовину лежащую на нем, ее тепло, тяжелое колыхание ее груди под тонким шелком. Она не слишком напрягалась, и, заглянув в ее глаза, он уловил в них отблеск внутренней борьбы и понял, что она тоже испытывала желание.
– А теперь скажи правду. – Она попрежнему говорила тихо, и в ее голосе сквозило сдерживаемое чувство.
– Или ты вспорешь мне глотку? – спросил он. Она не ответила, просто прижала кинжал чуть сильнее к его горлу.
– Я ведь уже сказал тебе правду, Офейя.
– Я предупреждала тебя – не пытайся меня обдурить! – Теперь острое, как бритва, лезвие кинжала начало пропарывать кожу. – Ты знал, что я далузийка. Откуда ты это знал, если не работаешь на него?
– Я даже не знаю, кто такой этот самый «он». – Он почувствовал, что по шее потекла струйка крови, хотя самого лезвия не видел и не ощущал, как оно погружается в плоть. – Я лоцман, помнишь, я говорил тебе? Я много где бывал. И дважды плавал в Далузию. А далузийские имена не забудешь. Я сразу понял, что ты далузийка, как только услышал твое имя.
Похоже, она не обратила внимания на его слова, и он уже стал подумывать, что сейчас она настолько близка к истерике, что способна воспринимать только то, что хочет услышать.
– Где находится Далузия? – Голос ее звенел, как натянутая тетива. У него появилось неприятное ощущение, что вот с этой самой тетивы сейчас сорвется стрела и полетит прямо в него.
– Там есть порт Коррунья. Мы возили туда шелк и древесину кедра.
– Дескрибаме ла пуэрта делла Коррунья, – рявкнула она на разговорном далузийском. – Йо де Коррунья.
Значит, она была из самого города. Коррунья была столицей Далузии, он это знал. Он рассказал ей все, что мог припомнить насчет тамошней гавани.
Она мотнула головой. Ее волосы даже в темноте горели медью.
– Это ничего не значит. Если он тебе платит, то ты наверняка хорошо подготовился.
– Господи, Офейя, чего тебе от меня надо?
– Только правду.
– Кто этот человек, о котором ты говоришь?..
– Тут я спрашиваю! – отрезала она.
– Как хочешь.
– Да, как я хочу. – Она замолкла, словно в раздумьях. – Да почему я должна тратить время и рассказывать тебе о том, что ты уже знаешь?
– А вдруг не знаю?
Она подумала и позволила ему сесть, и он прислонился к стене. Острие клинка маячило совсем рядом, готовое к удару в любой момент, вздумай он напасть на нее.
За ее спиной тонкая розовая линия начала растекаться по далекому горизонту. Очертания кораблей на приколе тут и там разрывали ее. Небо серело, оттесняя темноту ночи, и теперь он скорее чувствовал, чем видел, как чайки чертят круги нал водой. Скоро они будут приветствовать криками восходящее солнце.
– Рассвет – мое любимое время, – сказал Мойши. – Мы, моряки, зовем это время часом баклана. – Он подумал о назначенной встрече с Эрантом и прибывающей буджункой. Скоро ему придется уходить.
Она внимательно смотрела на него.
– Если бы у тебя был корабль, ты поплыл бы домой, в Искаиль. Ты так говорил.
– Да? – удивился он. – Как странно. Нет. Сначала я отправился бы в Кинтай.
От этих слов она вздрогнула, как от удара. Но достаточно быстро пришла в себя, чтобы выдавить:
– Что ты знаешь о Кинтае?
– Ничего, – развел он руками. – Честно говоря, я только сегодня утром узнал о его существовании. Если ты хоть чтото об этой стране знаешь, я был бы очень тебе…
– Как ты узнал о нем? – В голосе ее снова звенела напряженность, и Мойши собрался.
– Прошлой ночью тут было убийство. Несомненно, одно из многих в ту ночь. Но это было не обычное убийство. Два человека были убиты поразному. Один, сын тайпана Чин Пан, был убит умелым и очень опытным воином. Другого убили страшно. После ужасных мучений его убили при помощи, мне кажется, древнего чародейского искусства под названием коппо. – Он замолчал, чтобы посмотреть, какое впечатление его слова произведут на нее, если произведут впечатление вообще. Глаза ее были мертвыми, пустыми и тусклыми, словно камни на солнце. – Этот убитый был здесь чужаком. Мы думаем, он прибыл из Кинтая. – Она сидела на корточках, глядя кудато в пространство. Сейчас он мог обезоружить ее почти без риска для себя. И все же он, как ни странно, не шевельнулся. – Мне кажется, мы могли бы помочь друг другу, Офейя. Похоже, что наша встреча – не простое совпадение.
Она взглянула на него, но не произнесла ни слова.
– Может, теперь расскажешь мне о том человеке? Я правда ничего о нем не знаю.
– Его зовут Хелльстурм Адский Гром, – наконец промолвила она странным, какимто металлическим голосом, – и он уже десять тысяч лиг идет по моему следу. Теперь, если то, что ты рассказал мне, правда, только я одна заступаю ему дорогу. Это он убил Каскараса.
– В смысле – того человека из Кинтая? Она кивнула.
– Он только что приехал из Кинтая. он там разыскивал… Он далузиец, как и я. Торговец.
– Но что?..
– Это тот, в черном плаще. Тот, с кем ты торговался. Хелльстурм.
– И он убил того человека из… Он убил Каскараса?
Она снова кивнула:
– Это мог быть только он. – Она сжала правую руку в кулак и стукнула себя по колену. – Ох, как он, наверное, злорадствовал, увидев меня там! Это все тот проклятый шторм! Мне не надо было и приближаться к Шаангсею! Мы с Каскарасом разделились, он – чтобы приехать сюда и спрятаться, а я… Ладно, теперь это уже не имеет значения.
– Очень даже имеет, Офейя. – Он протянул раскрытую ладонь. – Может, вернешь кинжал?
– Нет, – ответила она. – Нет. Я думаю, я могу тебе доверять, но я не знаю здешних мест. И я буду чувствовать себя в большей безопасности, если оставлю его на некоторое время себе.
– Ладно, – сказал он. – Держи его сколько хочешь.
Она спрятала его в шелковых шароварах, которые Мойши ей ссудил. Это была одежда Ллоуэна, которую Мойши стянул, когда они поднимались вверх по лестнице, придя в харттин. Для Офейи они оказались слишком широки.
Море было залито розовым и бледножелтым светом, над горизонтом показался краешек солнца. Закричали чайки, ныряя в спокойные волны за завтраком. Их печальные крики наполнили воздух.
– Ты сказал, что Каскараса пытали, – промолвила Офейя. – Насколько жестоко, как думаешь?
– Боюсь, страшнее некуда. – Он описал ей, что видел.
Она вздрогнула, как будто жизнь на мгновение оставила ее.
– Тогда придется предположить, что Хелльстурм сломил волю Каскараса и теперь ему известно то, что тот знал.
– Знал о чем? Насчет планов нападения на Шаангсей? – спросил он, вспомнив об опасениях Эранта.
Офейя хрипло рассмеялась.
– О нет. Уверяю тебя, это не касалось столь мирских дел.
Внизу, на берегу, послышались звуки, быстро перекрывая друг друга и сливаясь в обычную мелодию дня. Армада рыболовецких суденышек уже вышла в море, благополучно миновав запруженные проходы для судов, где уже маневрировали груженные товаром клипперы и шхуны со всех сторон континента человека, чтобы причалить к пристани на место судов, проведших ночь в гавани и ныне, загрузившись, поднимавших паруса и якоря. Суда проходили мимо друг друга в величественном ежеутреннем танце.
У Мойши было столько вопросов к Офейе и так мало времени, чтобы выслушивать ее ответы. Честно говоря, виновато подумал он, времени совсем уже нет. Настал час баклана, и ему пора было идти. Как бы он ни желал остаться с Офейей, у него был долг не только перед регентом, но и перед самим ДайСаном.
– Я хотел бы, чтобы ты оставалась здесь, – сказал он и встал. Там, внизу, уже суетились кубару. Он подумал было о том, чтобы попросить помощи у Ллоуэна, но сразу же понял, что это было бы нечестно. У смотрителя порта и так дел выше крыши каждый день, так что даже на них времени не хватало. Да и к тому же Коссори лучше защитит Офейю, пока он не вернется. А он вернется как можно быстрее, да еще и Эранта за собой притащит.
Офейя тоже встала. Ее красивое лицо было полно тревоги.
– Ты куда? – Она инстинктивно сунула руку за пояс, за кинжалом.
– У меня встреча. Официальная, и, боюсь, пропустить ее мне не удастся.
– Тогда возьми меня с собой.
– Нет, Офейя, прости, но это невозможно. Тут дело государственное.
– Я одна тут не останусь. – Ее глаза снова вспыхнули, и он обрадовался этому. В таком состоянии она была на многое способна… Он усмехнулся двусмысленности своих мыслей.
– Я и не намеревался оставлять тебя одну, да к тому же я уверен, что это самое безопасное место во всем Шаангсее. До моего возвращения тебя будет оберегать Коссори. Он прошлой ночью был вместе со мной на Шариде.
– Тот, кто сбил со следа Хелльстурма и прочих, – кивнула она. – Очень умно сделано. Но где он так застрял?
– Он не мог рисковать, чтобы прийти сюда, пока толпа не хлынет поутру на улицы. Они могли проследить за ним, если бы поняли, что нас с ним нет.
На лестнице послышалось звяканье, словно ктото вертел в скважине ключом. Офейя молниеносно выхватила кинжал, и даже Мойши, который был уверен, что знает, кто поднимается по лестнице, ощутил под ладонью рукоять кинжала.
Но это и на самом деле был Коссори. Мойши не стал скрывать облегчения, коротко представляя их друг другу. На большее времени не было. Когда его друг подошел к столу и допил вино, которое Мойши налил Офейе, он сказал ему, что вернется как можно быстрее, и попросил до тех пор не сводить глаз с Офейи.
– Ты ушел от них без сложностей? – спросил он.
– Уж им пришлось за мной здорово побегать, не сомневайся, – ответил Коссори, наливая себе еще вина и выпивая его залпом, как и первую порцию. – Они бежали за мной аж от квартала Теджира до Змеиной дороги. – Он вздохнул и повернулся к ним. – У меня давно не бывало такой утомительной ночки, дружище. – Он оскалился поволчьи и посмотрел на Офейю. – И, как и подобает герою, я жду награды.
Мойши коротко рассмеялся.
– Ну, тут я бы не настаивал. Она опасна, как снежный волк.
– Да? – Коссори еще пристальнее посмотрел на нее. – Чем тяжелее охота, тем дороже трофей, а?
Офейя попрежнему держала в руке кинжал, и Мойши подошел к ней.
– Не обращай внимания. После нынешних ночных развлечений он на редкость в хорошем настроении.
– Развлечений? – вскричала она. – Дело серьезнее некуда! Вы даже представить себе не можете, насколько важно то, во что вы вмешались!
– Пока нет, – согласился Мойши. – Но скоро узнаем, это я обещаю. Как только вернусь с пирса Трех Бочек. Пока Коссори здесь, ничего не случится. Лучшего телохранителя в Шаангсее и не сыщешь. – Он быстро переоделся в тонкую шелковую медового цвета рубаху с открытым воротом и широкими рукавами и обтягивающие штаны из телячьей кожи цвета ржавчины. Его старые потрепанные ножны на всем этом великолепии казались и вправду не к месту.
Он обнял Офейю за плечи и повел ее назад на веранду. Они стояли у внешней ограды. В гавани огромная четырехмачтовая шхуна медленно подходила к одному из длинных причалов, оставленных специально для таких громадин. Даже с половиной парусов она являла собой впечатляющее зрелище, и три шаангсейских суденышка, эскортировавшие ее, казались по сравнению с ней просто игрушечными.
– Офейя, – мягко сказал он, – я ненадолго. – Смотреть в ее глаза теперь было не так легко, и он с трудом отвел взгляд. – Прежде чем уйти, я хочу кое о чем тебя спросить. Ты… ты тоже почувствовала? Прошлой ночью? В Шариде? И потом – когда наши губы соприкоснулись?
Он помнил еще о том, что у нее в руке его кинжал. Сейчас его острие было направлено вниз, в деревянный пол. Она подняла правую руку и провела пальцами по его щеке.
– Мы одиноки в этом краю, Мойши. – Впервые она назвала его по имени, и он ощутил, как по телу его прошла дрожь. – Мы оба – дети единого Бога. Язычники Шаангсея поклоняются многим богам, как и большинство людей в этом мире. Когда богов много, тогда их власть рассеивается, не так ли? Другие вообще в Бога не верят. Это уж точно никуда не годится. – Она убрала руку, но его кожу до сих пор покалывало там, где касались ее пальцы. Никогда и никто еще не передавал таким простым жестом столь многого. – Я думала, что только далузийцы верят в единого Бога. Теперь я нашла тебя. Это просто не может быть совпадением.
– Я не верю в совпадения.
– Тогда что ты об этом думаешь?
– Это называется «сеи», – сказал он и заметил, что она смотрит на него непонимающе. – Буджуны называют это кармой. Для обозначения этого существует, как я понимаю, много слов. Это часть жизненной силы, которая сводит людей вместе в нужном месте в нужное время. Ради некоей цели.
– А какова цель нашей встречи?
Он окинул взглядом ее лицо, на мгновение задержавшись на полуоткрытых губах, розовых и ярких, и, повинуясь внезапному порыву, поцеловал ее. И с удивлением обнаружил, что она обвила руками его шею и ответила на поцелуй, прижавшись к нему всем своим теплым телом.
– Теперь ступай, – сказала она, выпрямившись. Тряхнула медными в солнечном свете кудрями.
– Вехира кон Диос.
Он увидел, как глаза ее наполнились страхом – так она боялась этого человека по имени Хелльстурм. Она изо всех сил пыталась подавить этот страх, и только потому, что он был так близко…
Она вместе с ним вошла в комнату. Коссори молча смотрел на их прощание. Мойши быстро сбежал по лестнице.
Он успел обернуться и посмотреть на нее, пока ее еще можно было видеть в проеме наверху – она стояла посреди комнаты в лучах утреннего света, словно светилась та незримая аура, что окружала ее. Их глаза встретились, прежде чем Офейя исчезла, но то единство чувств, которое он испытал, не оставляло его всю дорогу к назначенному месту.
Пирс Трех Бочек находился далеко от харттина Ллоуэна, но Мойши решил пройтись пешком. О том, чтобы взять рикшу, он и не думал, хотя ему попались по дороге несколько свободных. Они поджидали клиента до Шаангсея, когонибудь с причаливающих кораблей, кто толком не знал дороги. Утром пройти пешком сквозь толпу потных кубару, моряков, пассажиров, толстых купцов, их приказчиков и телохранителей, а также неизбежных гиому – уличных торговцев, которые переходили с причала на причал по мере высадки пассажиров, было не только быстрее, но и куда дешевле, поскольку плата рикше зависела от времени, на которое его нанимали, а не от расстояния. Для кубару поговорка «время – деньги» осуществлялась буквально.
День обещал быть прекрасным. Воздух был чист, не затуманен испарениями города, которые каждый вечер заволакивали небо над ним. Там, где пока еще низко над горизонтом полыхало лимонножелтое солнце, небо было белым, но в вышине купол неба был глубокого голубого цвета, по которому тут и там скользили, словно развернутые паруса, белые пушистые облака.
Пробираясь сквозь толпу к причалам. Мойши раздумывал о таинственном деле, в которое он, сам того не подозревая, вляпался. То, что поначалу казалось просто местью, теперь начинало становиться чемто более запутанным и, как ему теперь стало ясно, более зловещим.
Если Офейя права, то он знает убийцу. Но знать и загнать в угол – разные вещи, это он понимал. Хелльстурм мог спрятаться в Шаангсее где угодно. Но пока здесь Офейя, он не уедет. Скорее всего, Каскарас знал только половину того, что ему было нужно. Он останется в Шаангсее, пока не получит все или пока Мойши не схватит его. В этом случае, как он понимал, Офейя будет очень полезна. Не будь ее, он никак не сумел бы узнать, где искать человека в черном, поскольку понятия не имел, как Хелльстурм выглядит. Он знал только, что он высок, а этого вряд ли достаточно, чтобы отыскать человека в этом кошмарном лабиринте. Но у Мойши был козырь – Офейя. Хелльстурм отчаянно хотел заполучить ее – если судить по тому, куда он забрался в поисках ее.
Спускаясь по лестнице в деловой этаж харттина, он продолжал думать об Офейе. По дороге он коротко объяснил Ллоуэну, кто и почему находится у него наверху. Затем, сказав смотрителю, куда он идет, он вышел наружу.
Он почти дошел до пирса Трех Бочек, когда увидел, что буджунский корабль еще не причалил. Мойши облегченно вздохнул. Если поторопиться, то он успеет еще рассказать Эранту о тех важных вещах, что он выяснил ночью.
Его мысли на мгновение вернулись к Офейе. Он предпочел бы не оставлять ее, но понимал, что если бы взял ее с собой, то она оказалась бы в еще большей опасности. Он был уверен, что Хелльстурм приехал в Шаангсей не один. Кроме того, в убийстве в «Мартышкекрикунье» участвовали двое, да к тому же он был уверен, что видел, как по приказу Хелльстурма несколько человек двинулись вперед, когда они выбегали из большого шатра в Шариде. В этом случае Офейя была права. Шаангсей для чужаков слишком открытое место, несмотря на то, что его затягивала сложная паутина тайны. Но это может оказаться обоюдоострым. Если самому Хелльстурму приходилось действовать осторожно, чтобы настичь Офейю, то разветвленная и действенная сеть соглядатаев в этом городе могла ему помочь выследить, где девушка скрывается. Нет, при всех обстоятельствах харттин – самое безопасное для нее место. К тому же там Коссори. Мойши предпочел бы такую охрану двум десяткам Чин Пан.
Он отвлекся от мыслей об Офейе и приготовился к встрече с дочерью куншина.
Регент ждал его, не доходя четверти пути до пирса Трех Бочек. Сам причал был забит кубару – посыльными и грузчиками, готовыми к прибытию буджунского корабля. Поскольку судно было не торговое, купцов и агентов на пристани не было. Вот радостьто, думал Мойши, осторожно ступая по деревянным доскам. Почти во всю длину причала стояла почетная стража.
Пройдя мимо блистательных, утонченноприглаженных рядов, он наткнулся на Эранта, который смотрел на море, в сторону приближающегося корабля. Он сцепил руки за спиной, и эта поза вместе со сверкающим нагрудником и украшенными перьями наплечниками снова заставляла видеть в нем риккагина, предводительствующего войсками человечества.
– Привет, Эрант! – крикнул Мойши.
Регент повернулся на своих алых ногах. Солнце, просвечивая сквозь них, делало их неестественно яркими, отбрасывающими красный отсвет.
– А, доброе утро, – улыбнулся Эрант. Он расцепил руки и почесал нос. – Как тебе Шарида? Небось по вкусу пришлось?
Мойши рассмеялся.
– Нет, регент, вряд ли. И все же, – он наклонил голову набок, – коечто хорошее в этом есть.
Лицо Эранта помрачнело.
– Ну, расскажи.
– Именно на Шариде я выяснил, кто убил Омохиру и того кинтайца. – Честно говоря, это было не совсем так, поскольку про Хелльстурма он узнал уже после того, как они сбежали из Шариды. Но он не мог упустить возможности постращать Эранта.
Регент явно был ошарашен, и Мойши начал было излагать то немногое, что ему поведала Офейя. Но в этот момент они услышали громкий крик с дальнего конца причала и обернулись. Наблюдатель крикнул, приложив ладони ко рту:
– Вот оно! – и, обернувшись, показал пальцем на восход. Прищурившись, они различили в солнечном сиянии паруса и мачты, а чуть позже – силуэт «Цубасы», возникшей на горизонте.
Мойши, который чуть дольше, чем регент, рассматривал судно, сдержал невольный вздох.
– Посмотри, Эрант! – воскликнул он. – Оно просто летит над волнами, словно на крыльях!
Эрант, снова глянув туда, увидел, что так и есть. «Цубаса», которая мгновение назад толькотолько появилась, теперь была видна четко и рельефно.
– И где теперь эта далузийка, Мойши? – спросил регент.
– В безопасности, в харттине. – Он добавил, что с ней там Коссори, но припомнил, что его друг не знает о боевом искусстве музыканта.
– Мы должны допросить ее как можно скорее. – Эрант почесал подбородок. – Эта буджунка прибывает как нельзя некстати в свете того, что ты мне рассказал. Что ж, остается только сделать все, что сможем. Мы не должны оскорбить дочь куншина, так ведь? Мне донесли, что она везет письмо от ДайСана. И, надеюсь, друг мой, тебе будет интересно его прочесть.
Сзади, со стороны солдат, позаимствованных для встречи у разных высокопоставленных риккагинов города, постоянно слышался сдержанный шепот – «Цубаса» входила в порт. Корабль резко убрал паруса и теперь величественно плыл, терпеливо ожидая, когда ему откроют проход в порт.
В мире нет корабля красивее, думал Мойши. Стройный, немного более хрупкий, чем обычные шаангсейские океанские шхуны. Его верхняя обшивка была выкрашена в блестящий черный цвет от края борта до самой ватерлинии, где тонкая золотая полоса отделяла его от яркокрасной нижней обшивки. Высокий нос корабля был украшен резной головой петуха. Как он знал, это был буджунский символ зрелости и любопытства.
– Эта женщина – далузийка, и тот убитый тоже, – задумчиво пробормотал Эрант. – Мойши, а ты знаешь, что Кинтай на северозападе граничит с Далузией?
Мойши оторвал взгляд от уверенно идущего в гавань под эскортом маленького шаангсейского суденышка буджунского корабля и глянул на регента.
– Любопытно. Похоже, что мне все же придется отплыть прямо сейчас, Эрант.
– Сейчас, когда дочь куншина вотвот ступит на берег? И не думай.
– Почему? Ты уж, несомненно, сумеешь о ней позаботиться.
– А тебе не кажется, что бабушка еще надвое сказала? У тебя же нет корабля.
– Я плыву прямо сейчас, – сказал Мойши. – На джонке Офейи. Я намерен отправиться на север, в Далузию.
– А как же тогда Хелльстурм? Он мне нужен.
– Мне тоже, Эрант. И Офейя – моя приманка, чтобы схватить его.
– Ммм… Рискованно. Женщина…
«Цубаса» подходила к Трем Бочкам, и кубару с грузчиками забегали тудасюда по пирсу, подхватывая толстые пеньковые канаты, которые бросали моряки с буджунского корабля. Они тянули канаты, голоса их сливались в монотонную песнь. Они работали согласно, в такт песне. Наконец они закрепили канаты на толстых чугунных тумбах, стоявших вдоль причала. Одним из бесчисленных преимуществ Шаангсея, делавших его важнейшим и богатейшим портом на континенте человека, было то, что воды его были достаточно глубоки, чтобы большому кораблю – даже четырехмачтовому монстру – не приходилось стоять вдалеке от берега и перевозить грузы на сушу на лодках. Корабли грузились прямо у пристани, что экономило и деньги, и время. В Хиане, к примеру, где Мойши и ДайСан оставляли «Киоку», для того чтобы отправиться на юг, это было невозможно. Пришлось посылать с корабля ялик, чтобы подобрать их.
Причал содрогнулся, и это вывело его из раздумий. Заскрипел такелаж, мелкие волны заплясали у деревянных столбов у него под ногами. «Цубаса» причалила.
Имя Чиизаи очень ей подходило.
Она была единственной дочерью куншина и походила на цветок. Мойши понятия не имел, что означает ее имя, но как только увидел ее, так сразу же подумал о бутоне цветка сливы. Темном и трепетном.
Она медленно приближалась к ним, спускаясь по резным сходням на пристань. И он понял, что обманулся – она была не дитя, а вполне расцветшая женщина.
У нее было нежное лицо с темными миндалевидными глазами и высокими буджунскими скулами. Крупный чувственный рот, что было необычно. На ней были церемониальные сандалии на деревянной подошве и шелковое платье длиной до земли. Оно было ослепительно белым, сияющим в свете солнца, и расшито бледноголубыми летающими рыбками.
Все в ней было как и подобает девушке. Но когда она остановилась перед ними и поклонилась, когда они поклонились ей в ответ, Мойши заметил в ее облике чтото странное. Мгновение он терялся в догадках, но затем потрясенно осознал, что ее волосы завязаны традиционным узлом, который обычно носят буджунские воинымужчины.
По обе стороны верхней части сходней на корабле стояли неподвижно, словно статуи, двое высоких буджунов. Ни один не спустился вместе с ней, что тоже казалось странным для дочери куншина.
Она улыбнулась.
– Эрант, регент Шаангсея, привет тебе от отца моего куншина, всего народа Аманомори и ДайСана. Мы желаем тебе удачи на новом твоем посту и приносим наши поздравления. – Она подняла маленькую деревянную шкатулку, запечатанную со всех сторон битумной смолой, чтобы предохранить содержимое от влаги и соли. На крышке была печать куншина буджунов – три ржанки в полете в круге мира. – С нашими наилучшими пожеланиями. – Она протянула ему шкатулку.
Эрант, как заметил Мойши, был несколько растерян. Принимая шкатулку, он был явно тронут.
– Благодарю тебя, Чиизаи. Великая честь получить такой подарок.
– О, это не подарок, уверяю тебя, – ответила Чиизаи. – Глаза ее смеялись. – Не соизволишь ли открыть?
Эрант открыл шкатулку кинжалом и посмотрел внутрь. Несколько мгновений он не шевелился. Затем осторожно достал оттуда серебристое кольцо. Оно было изумительной работы, произведение искусства золотых дел мастеров Аманомори. В перстень была вправлена совершенной формы жемчужина.
Повисла изумленная тишина. И тут Чиизаи невинно сказала.
– Мой отец подумал, что это будет достойный дар правителю величайшего в мире морского порта.
Эрант надел перстень на безымянный палец левой руки – палец сердца – и поднял взгляд на Чиизаи.
– Я польщен сверх меры, Чиизаи. И побежден. – Он подал ей подарок, который выбрал для нее, – стеганую шаангсейскую кофту из лучшего шелка, сшитую с величайшим искусством. На ней была вышита голубая цапля – шаангсейский символ изящества и яростная тигрица – буджунский знак власти. Теперь кофта казалась ему просто жалкой по сравнению с поднесенным ему даром, но Чиизаи страшно обрадовалась и тут же надела ее.
Эрант отступил на шаг, чтобы представить ей Мойши, но Чиизаи, глянув на него уголком глаза, сказала:
– А это наверняка Мойши АннайНин. Сто тысяч извинений за мою невежливость, но мне нужно было немного времени, чтобы прийти в себя.
– Все в порядке, госпожа. Она рассмеялась.
– Пожалуйста, зови меня Чиизаи. Будет непростительно, если я буду продолжать все эти церемонии с тобой, лучшим другом ДайСана. – Она посмотрела на него без малейшего страха, но с таким уважением и теплотой, что он даже удивился. – Отец велел передать тебе это, как только я тебя увижу.
Мойши думал, что она передаст ему письмо, о котором говорил Эрант, но вместо этого она обняла его, крепко и горячо, как воин воина. «Эта связь крепче крови, – подумал Мойши. – Он мой брат».
– ДайСан очень скучает по тебе, Мойши.
– А я по нему.
Она встала рядом с ним и вложила руку ему в ладонь, беззаботно, как ребенок.
– Вижу, ты вызвал почетную стражу, Эрант.
– Тебе нравится, Чиизаи? – спросил регент.
– В смысле величественности и вида – очень. Она склонила голову. – Но я должна тебе сказать со всей откровенностью, что все это не нужно. Это же неофициальный визит. Мой отец хочет, да и я хочу, чтобы было ясно – не должно быть никаких официальных выездов, никаких ужинов в мою честь, никаких эскортов – короче говоря, совершенно никаких государственных почестей.
– Понимаю, – сказал Эрант, когда они начали свой путь между сверкающими рядами почетной стражи, хотя он явно ничего не понимал. – Могу ли я тогда спросить о причине твоего приезда в Шаангсей?
– Можешь, – рассмеялась она. – Регент, прошу, держись со мной как с обычной женщиной, а не как с дочерью куншина.
– Да, госпожа. Я буду очень стараться.
– Хорошо. Итак, насчет моего пребывания здесь. Мой отец уверен, что я не должна всю свою жизнь проторчать в Аманомори. ДайСан с ним согласен. Я здесь для того, чтобы учиться. Именно поэтому, понимаешь ли, всякие официальные встречи пользы не принесут. Честно говоря, я не хотела бы, чтобы всякому было известно, кто я такая.
Мойши рассмеялся.
– Ты поставила перед нами жутко сложную задачу, Чиизаи. В Шаангсее трудно утаить такие вещи.
– Как поживает ДайСан? – спросил Эрант.
– Он здоров и счастлив. Мой отец рад, что ДайСан с ним рядом. Они почти не разлучаются сейчас. Часто вместе выезжают из замка и по много дней ездят себе на воле, сопровождаемые одними ржанками.
– Рад слышать это.
– ДайСан велел спросить о твоих ранах, но, как вижу, в этом нет нужды. – Она только раз глянула на его искусственные алые ноги, когда ступила на берег.
Они были у основания пирса и готовы были погрузиться в водоворот бешеной деятельности порта. За ними грузчики разгружали багаж Чиизаи под руководством буджунских моряков. Ни капитана, ни штурмана не было видно, что показалось Мойши странным.
Однако не было времени на подобные раздумья, поскольку Чиизаи уже тащила его в сутолоку порта. Ее кожа, как он заметил, когда она обернулась, чтобы потянуть его вперед и широкий рукав ее платья на миг задрался, слегка загорела. Это тоже было необычно. Буджунские женщины гордились своей белой нежной кожей, и, как рассказывал ему ДайСан, на городских улицах и в дождь, и в ясную погоду было полнымполно бамбуковых зонтиков.
Толкотня кубару, запах пряностей, мучная пыль, облаком стоявшая в воздухе, крики, обрывки песен – как будто вступаешь в волны беспокойного моря.
Казалось, Чиизаи знает, куда идти, поскольку она потащила их в толпу, к дальней стороне гавани. Там, почти прямо напротив пирса Трех Бочек, стоял маленький полосатый белоголубой шатер – прямо у слепой стены харттина.
Они остановились у входа в шатер, и она спросила:
– Что это за место?
– Это шатер шиндай, госпожа, – сказал Эрант.
– Шиндай, – повторила она, словно пробуя новое слово на вкус.
– Да, так называют местных предсказателей.
– А, предсказатели судьбы. Вот здорово! Зайдем?
Эрант нахмурился. Сам он не любил шиндай, поскольку не придавал значения их прорицаниям. Правда, за исключением того, что они постоянно обдирали как липку своих посетителей, другого вреда от них не было.
– Как хочешь.
Мойши не желал иметь с этим ничего общего. Как только его затащили в шатер, он всем своим видом показал, что хочет поскорее вернуться в харттин к Офейе.
В шатре было темно и уже жарко, но он все же различил женщину с лицом, чемто напоминающим свиное рыло. В остальном она была ничего. Женщина встала и с улыбкой приветствовала их.
– Добро пожаловать, – сказала она. – Пришли узнать будущее?
Она обращалась ко всем троим, но у Мойши появилось неуютное ощущение, что она обращается к нему одному.
– Прелестная госпожа, – сказала шиндай, – пожалуйста, возьмите эту колоду карт и перетасуйте, как желаете.
Чиизаи взяла колоду, перевернула рубашками вниз и одну за другой просмотрела карты. Все они были без рисунка.
– Не вижу, как они могут чтонибудь сказать, – промолвила она, но сделала, как просила шиндай. Затем отдала ей колоду.
Шиндай взяла карты в правую руку лицом вниз. Левой рукой сняла верхнюю карту и перевернула ее. На ней оказалось изображение птицы.
– Ага, – сказала шиндай. – Вы, того гляди, отправитесь в долгое и трудное путешествие.
Эрант рассмеялся.
– Ты малость опоздала, шиндай. Эта госпожа только что прибыла из такого плавания.
– Тем не менее, – твердо ответила шиндай, – карты показывают путешествие. А будущее – это не только что свершившееся.
Она сунула карту под колоду лицом вниз и перевернула следующую. На ней была статуя полуодетого мужчины, расположенная очень странно, среди леса.
– Это вам поможет.
– Что? – спросила Чиизаи. – Статуя?
– Статуя – символ мастерства и красоты.
Шиндай снова достала карту. Трудно было разобрать рисунок – чтото вроде черной пиктограммы на черном же фоне. Но теперь, когда шиндай протянула руку, на карту упал свет, черное исчезло, словно прилив отхлынул, и остался только черный строгий рисунок. Человеческий череп.
– Смерть! – выдохнула Чиизаи.
– Ну, это уж… – начал было регент, думая, что все уж слишком далеко зашло и что с его стороны было глупостью доводить до того, чтобы его гостья испугалась этой шарлатанкишиндай.
– Нет, госпожа, не смерть, – перебила его шиндай таким тоном, который не позволил ему вновь вмешаться в ее работу. – Скорее всего, не смерть. Это то, что мешает вам. Мужчина. Мужчина, который захочет вашей смерти. – Все в шатре слышали, как она подчеркнула это слово.
– Захочет?
– Да, – кивнула шиндай. – Сейчас он даже не подозревает о вашем существовании.
– Тогда почему он захочет убить меня?
– Вот этого, госпожа, я вам сказать не могу. – Теперь руки шиндай были неподвижны.
– Да? – спросила Чиизаи.
– Да. Я показала вам Трех Служителей. Они управляют ближайшим будущим.
Чиизаи обернулась к Мойши:
– Теперь ты.
Он было воспротивился, но Эрант, перехватив его взгляд, еле заметно, но решительно покачал головой. Мойши, не сказав ни слова, взял колоду и перетасовал ее быстро и небрежно. Ему хотелось поскорее покончить с этой чепухой. Он протянул колоду шиндай.
Она показала первую карту. Солнце. Шиндай прокашлялась. Казалось, она была несколько испугана.
– Это символ Цели. Должна сказать, что прежде я никогда не встречала цель в обличье Первого Служителя. Очень необычно. Похоже, это обозначает великие перемены.
Вторая карта – совершенно черный фон. Как прежде у третьей карты Чиизаи, он превратился в белый, более привычный. В центре карты проявилось черным нечто вроде носилок, а на них обрисовалась женская фигура в белом.
– Это твой помощник.
– Труп? – Мойши чуть не рассмеялся ей прямо в лицо.
– Прошлое, – ровно проговорила шиндай, вынимая третью карту.
На сей раз они все услышали ее короткий изумленный вздох.
Третья карта была пустой.
– Ничего, – удивилась Чиизаи. – Чудеса!
– Нет, это не ничего, – сурово сказала шиндай. – Это – все.
– Все? – хмыкнул Мойши. – Но это же невозможно.
– Может, и так, – согласилась шиндай. – Но именно это показывает Третий Служитель.
Эрант порылся в кошельке, выудил серебряную монету и положил ее в руку шиндай, но она покачала головой.
– Нет, господин, за это я не могу взять награды. Это мой подарок вот этой чете, – она глянула на Мойши и Чиизаи.
– Ты ошибаешься, шиндай, – ответил Мойши. – Мы не супруги.
– Если я ошибаюсь, господин, то нижайше прошу прощения. Но все равно платы я не приму. – Она сунула монету регенту в кошелек с ловкостью карманника. – Доброго вам всем дня, – поклонилась она. – Доброго дня.
После душного шатра все цвета, запахи и шумы портовой части Шаангсея нахлынули на них приливной волной.
– Надеюсь, – сказал Эрант, – что ты смотришь на эти предсказания как…
Мойши остановился, прислушиваясь. Он увидел гонцакубару, крутившегося в сутолоке порта. Тот налетел на грузчика, сбил его с ног, перепрыгнул через импровизированный лоток торговца орехами. Похоже, что он направлялся прямо к ним, к причалу Трех Бочек. Мойши он показался знакомым, и в это момент кубару его увидел. Он явно узнал Мойши, поскольку резко повернул от пристани и побежал к ним. Он закричал, сбил двух кубару, мешки с рисом полетели в толпу, зерно посыпалось наружу. Вслед ему понеслись злые крики.
Кубару не обращал внимания. Он подбежал к Мойши.
– Скорее, идемте! – Он говорил на местном диалекте, да еще и заглатывал окончания слов, задыхаясь, так что его нелегко было понять. И все же суть улавливалась легко. – Идемте! Скорее!
Теперь Мойши узнал кубару, и ему показалось, будто его ножом пронзили. Кубару уже тащил его за собой, но Мойши не нужно было подгонять. Без единого слова он бросился вслед за кубару вдоль по набережной.
– Что стряслось? – Чиизаи повернулась к регенту. Эрант был бледен как смерть, поскольку он тоже узнал кубару.
– Боюсь даже предположить, Чиизаи. Идем со мной. – Он взял ее под локоть левой рукой и повел по ближней к суше стороне пристани. Там он подозвал пробегавшего рикшу, подсадил Чиизаи в повозку и дат рикше адрес.
– Гони по улицам, – сказал он кубару. – Мы спешим.
Ллоуэн встретил Мойши в дверях харттина. Он словно постарел, и руки его дрожали.
– Не могу и представить, как это все случилось, Мойши, – сказал он прерывающимся голосом. – Утром было столько дел. Такая неразбериха! – Он печально покачал головой. – Но прощения мне нет. Это все моя вина.
Мойши положил ему руку на плечо.
– Что бы ни случилось, ты тут ни при чем. Это я привел его сюда. – Он поднялся по лестнице, перешагивая через три ступеньки, вошел…
В комнате словно буря пронеслась. Кровать была перевернута набок, стулья переломаны, огромный стол Ллоуэна разбит в щепки.
Седзи проломлены по крайней мере в трех местах. Опасаясь худшего, Мойши выбежал на веранду. Пол был усыпан обломками и… Он встал на колени, глядя на цепочку капель крови. Стал рыться в обломках, не понимая, что на самом деле ищет. Нашел. Его кинжал был как раз под его пальцами – и рукоять, и лезвие в крови, еще не застывшей.
Он поднял его, огляделся по сторонам, отер кинжал. Их тут не было. Он вернулся в комнату, уставился в дальний конец. Офейи не было – стало быть, она жива, но ее увели силой. Вряд ли у похитителей было время выпытывать у нее сведения. Но куда они забрали ее? Конечно, не в Шаангсей, не в чужой город, где они окажутся в невыгодном положении. Но неужели они увели и Коссори?
В это мгновение его взгляд упал на темное пятно среди обломков стола. Он бросился вперед, расшвырял обломки дерева и бронзовые скрепы…
Под грубым покровом сломанного стола он нашел тело. Как ни странно, лицо оказалось нетронутым и выглядело спокойным, будто Коссори спал. Хотя тело… Ноги были перебиты во многих местах, но внимание Мойши привлекли руки. Кровавое месиво. Костяшки пальцев были размозжены так, будто ктото ломал их одну за другой с садистской тщательностью. Мойши ощутил, как по его лицу заструился холодный пот.
Изуродованное тело – это было все, что осталось от Коссори, человека, который в одиночку мог уложить полдюжины Чин Пан и даже не сбить дыхание.
«Что за демон сделал это?» – подумал Мойши.
Но он уже знал ответ.