Воин султана

Глава первая МЕКНЕС

Вернувшись в мир живых, Дик обнаружил, что лежит на подстилке из грязной, заплесневелой соломы, в мрачном вонючем помещении, темном, как пещера, освещенном только отраженным светом солнца, проникавшим через два узких зарешеченных отверстия в противоположных стенах высоко под потолком. На расстоянии вытянутой руки от него на такой же подстилке лежал дядя. Он стонал, тяжело дышал, и Диком внезапно овладело острое беспокойство за его жизнь. Но, как только он приподнялся на локте, рядом с ними бесшумно обрисовалась смутно видимая фигура.

— Как вы себя чувствуете, мистер Дик?

Дик повернул голову.

— Это ты, Лерон? А что с дядей Колином?

— Разве вы не помните, мистер Дик?

— Помню, — медленно ответил Дик. — Разве такое забудешь? Но что с ним? Он все-таки не так молод, как ты или я.

Лерон Сол печально кивнул.

— Вы правы, мистер Дик! Мы сделали все, что могли. Теперь остается только надеяться.

Дик осознал и свое состояние. Раны не болели и были тщательно промыты и перевязаны обрывками полотна, судя по всему, жалкими остатками одежды, которую матросы сняли с себя. Он поднялся на колени и склонился над дядей, заметив, что опустевшая глазница аккуратно перевязана.

— Дядя Кол! — прошептал он.

Дрожащая рука протянулась у Дику и нашла его руку.

— Где ты, Дик?

— Я здесь, дядя Колин. Могу ли я что-нибудь для тебя сделать?

— Увы! Увы, Дик!

Капитан крепче сжал руку племянника.

— Только будь рядом — вот так. Конечно, я старый дурень, это верно, но так хочется, чтобы рядом был кто-то из родни, когда придет время…

— Тише, тише! — воскликнул Дик. — Не надо говорить так!

— Ну-ну, парень! — перебил его капитан Мак-Грегор. — Не стоит обманывать себя. Я чувствую, что больше мне не жить. Ты молодец, ты поступил по-настоящему храбро!

— Ерунда! Это ерунда, дядя Колин! — Дик закричал так громко, что моряки, понурившие головы, с любопытством повернулись в их сторону. — В конце концов, во всем виноват я.

— Ну, будет, будет. Ни ты, ни кто другой не может сказать, что нас ждет. Став постарше, ты поймешь это. Ты можешь угадывать, предчувствовать, ожидать, но никогда не скажешь наверняка, что случится с тобой за ближайшим поворотом. Так что ни о чем не жалей.

— Но если бы я только мог все исправить! Ведь из-за моей несдержанности…

Колин Мак-Грегор заставил племянника замолчать, крепко сжав его запястье.

— Перестань, Дик, — прошептал он. — Ни к чему все время оглядываться назад. Здесь, сейчас нам нельзя глядеть назад! Поддержи меня своей силой, и мы еще долго будем вместе.

— Можешь положиться на меня, дядя Кол, — заверил его Дик.

Вскоре капитан заснул. Дик держал его за руку, опасаясь отойти — вдруг дядя проснется и станет звать его. В сумрачном свете подошел Лерон Сол и сел рядом.

— Твоя работа? — Дик указал на свои и капитанские повязки.

— Пустяки! — Сол смутился. — Так всегда должен поступать настоящий друг. Мистер Оуэнс тоже дал свою рубашку.

Только сейчас Дик заметил, что на Лероне рубашки нет.

— И все же, Лерон, я тебе очень благодарен.

Дик огляделся, ища глазами помощника. Его тоже следовало поблагодарить. Но при слабом свете он не увидел Оуэна, и ему показалось, что в длинном помещении гораздо больше людей, чем было на «Единороге».

— Ну и дела! Ведь здесь не только наши ребята!

— Нет, мистер Дик, — мулат грустно покачал головой. — Тут команды с полдюжины кораблей, и все ждут отправки в Мекнес.

— Мекнес?

Дик уже позабыл про это.

— Да, сэр, — Сол кивнул. — Я тут походил среди них, и они говорят, что Мекнес — это место, где у старого султана, Мулаи Исмаила, большие дворцы, конюшни, и там его столица. Он издал закон, по которому всё захваченное сначала принадлежит ему. Поэтому пленников сперва отправляют к султану, чтобы он мог выбрать кого получше, а остальных отдать своим людям.

— Чтобы их продали, ты хочешь сказать? Как…

Дик был вне себя и не сразу сумел совладать с собой.

Сол искоса взглянул на него.

— Мне-то что… Но я думаю, для большинства это будет совсем новое ощущение.

— Как… Как далеко Мекнес?

Сол пожал плечами.

— Я не смог выяснить наверняка. Здесь никто точно не знает, но, похоже, Мекнес больше чем в одном дне пути. Иначе они не стали бы собирать здесь столько пленников, чтобы отправить всех сразу.

В тот момент они больше ничего не знали, но в действительности даже для Марокко Мулаи Исмаил был фигурой совершенно неправдоподобной. Четвертый в династии Филали Шарифов — то есть потомков Пророка, Мохаммеда, от его дочери Фатьмы и зятя Али — он взошел на престол в 1672 году и правил больше полувека. Империя, над которой простиралась его власть, была не столь обширна, как у некоторых его предшественников, но в ее пределах Мулаи Исмаил, несомненно, был самым устрашающим, самым злобным, самым тщеславным, самым капризным тираном, какой когда-либо приходил к власти. Он был одновременно самым беспощадным, самым суровым, самым ненавистным — и самым надежным и удачливым.

По-видимому, правда, что ни до, ни после него не было так безопасно передвигаться по странам Магриба; ни до, ни после него налоги не собирались так регулярно и строго. Случались мятежи, как и во все времена, но при Исмаиле они были редки, потому что подавляли их быстро и безжалостно. И все это было тем более замечательно, что наибольшая угроза правящей власти в Марокко всегда исходила из дома владыки; а Исмаил имел такое множество сыновей, дочерей, племянников, племянниц, прочих потомков, что толком не пересчитать. Ходило много слухов, но все они грешили против истины. По словам современников, у султана было, по крайней мере, две сотни жен и наложниц одновременно, и, судя по записям, в его гареме содержалось более двух тысяч женщин. Он редко посещал одну женщину дважды, если только она не приносила ему дитя. О потомстве Мулаи Исмаила известно только то, что, по его собственным подсчетам, он имел пятьсот двадцать пять сыновей и триста сорок две дочери, хотя последнее вряд ли достоверно, потому что никто не станет трудиться считать дочерей. Одним из его сыновей был Зайдан, с которым имели сомнительное удовольствие познакомиться Дик и его дядя. Матерью Зайдана была любимая нубийская рабыня султана.

Мулаи Исмаил уже давно разослал своим правителям и капитанам строжайший приказ, согласно которому все пленники становились собственностью государства — то есть султана — и он волен поступать с ними, как пожелает. Всех пленников надлежало посылать к нему в Мекнес. Искусные в ремеслах — кузнецы и оружейники, плотники и чеканщики, столяры, кожевники, портные, сапожники, бондари — отбирались сразу и получали работу по своему умению. Всех крепких мужчин, не имевших особых умений, но достаточно сильных, чтобы таскать камни и орудовать кувалдой, отправляли на бесконечное строительство городских и крепостных стен, дворцов, мечетей и конюшен. Всех хоть сколько-нибудь привлекательных пленниц отправили в гарем. Если женщина оказывалась слишком непокорной, ей отрезали груди и заставляли съесть их. Раба, упавшего на строительных работах, который не мог подняться даже под ударами бичей, оставляли лежать на месте, и товарищи по несчастью постепенно живьем втаптывали его в землю, вынужденные покоряться бичам надсмотрщиков. Лишь немногие — самые бестолковые, увечные, слабые, которые все равно долго не протянут — возвращались после того, как султан делал свой выбор; их отправляли к работорговцам, и те продавали их, пополняя султанскую казну.

Именно поэтому, а вовсе не из проблесков милосердия Зайдан оставил в живых Дика и Колина Мак-Грегора. Избиение, которому подверг его Дик, было смертельным оскорблением для любого высокородного мавра. Но Зайдан не решился прикончить дерзкого пленника, прекрасно зная, что капризному Исмаилу хватит и малейшего повода, чтобы обвинить сына в непокорности, и тогда его собственная голова вполне может оказаться украшением стен Мекнеса!

В дальнейшем Дику все это станет известно, но сейчас он ни о чем подобном не подозревал. Когда дневная жара спала и по дорогам снова можно было передвигаться, пленников вывели из их тюрьмы, под бдительными взглядами стражников в алых мундирах и нескольких чиновников усадили на ослов и мулов, и караван двинулся в путь, по дороге на Тифлет.

Всего пленников было около сотни. Их рассадили верхом на мулов, ослов, нескольких унылых кляч — многих по двое, связав им ноги под брюхом животного. Дик всерьез задумался, что произойдет, если кто-то потеряет равновесие. Конечно, несчастных посадили верхом не ради их удобства, но лишь для быстроты передвижения.

Дика усадили на мула позади дяди, и это можно было счесть удачей. Колин Мак-Грегор чувствовал себя прескверно, и Дик поддерживал его, хотя и сам порой едва не падал с седла.

В первый день они проехали по удушающе пыльной серо-зеленой равнине, окружавшей Сале, и через лес из пробкового дуба, простиравшийся от маморы до предгорий Атласа. В сумерках путники остановились на ночлег на окраине Дуара — деревушки, состоявшей из неописуемых мазаных и плетеных хижин, сгрудившихся вокруг крошечной базарной площади и маленькой приземистой мечети, построенной из утрамбованной глины или табби — разновидности побеленных сырцовых кирпичей, использовавшихся в здешних краях для всяческого рода построек.

Пленники стали лагерем за пределами невысоких стен. Их разместили в больших и зловонных шатрах из черных козьих шкур, окруженных густым кольцом зарослей колючего терновника. У единственного входа встала стража, пленникам раздали жесткий пресный хлеб и затхлую воду и предоставили самим себе, дав возможность спать или размышлять, если пожелают.

Дик времени даром не терял. Что толку обдумывать свою горестную судьбу! Он собрал несколько охапок грязной соломы, обрывки мешковины и сложил их в подобие постели в углу одного из шатров. Затем он заставил дядю лечь и уснуть, а сам поочередно с Солом бодрствовал около него.

Дик заступил на дежурство первым, а Сол, в неволе лишившийся покоя, отправился бродить среди шатров, вступая в разговоры с другими пленниками и стражниками у ворот. Он возвратился около полуночи, непривычно задумчивый, но рассказывать ничего не стал, а Дик не настаивал. Утром пленников подняли с рассветом, снова посадили верхом, и весь день они ехали по жаре среди буро-коричневых, покрытых пылью пробковых дубов, пока не добрались до Тифлета. После скудного ужина Сол опять почти сразу же исчез.

На третью ночь они остановились в Дар эс-Солтане, и там, явившись в полночь, чтобы сменить Дика, худощавый мулат заговорил почти застенчиво:

— Наверное, мистер Дик, вы удивляетесь, где я пропадал две последние ночи.

— Я не беспокоился, если ты это имеешь в виду.

— Я ходил к воротам, поговорить с одним из стражников, — серьезно произнес Сол.

— Поговорить? — удивился Дик.

Сол кивнул.

— Вот именно! Вот именно, мистер Дик! Похоже, что многие из них сами когда-то были пленниками. Я полагаю, вы называете изменниками тех, кто сменил шкуру, чтобы остаться в живых.

Первым побуждением Дика было сердито фыркнуть.

— Вроде бы неподходящая компания для тебя, Лерон!

— Погодите, мистер Дик! — перебил его Сол. — Я хочу вам объяснить. Я не больше, чем вы, одобряю тех, кто поворачивается спиной к собратьям. Но мне кажется — мне кажется, что здесь другое. Эти люди не перебежчики, мистер Дик. Не надо считать их такими.

— А кем же? — проворчал Дик.

— Я не знаю! Не знаю! — пробормотал Лерон. — Даже вы, мистер Дик, почувствовали бы разницу! А что касается меня — эх! Попробуйте взглянуть на вещи моими глазами. За что мне благодарить белых людей — кроме вас и капитана Колина? Кто может убедить меня, что я поступаю неправильно, стремясь спасти свою шкуру? Стражники у ворот сказали мне, что с моим цветом кожи и происхождением я могу многого добиться в этой стране, если буду слушаться приказаний и приму их веру. Почему бы нет? Почему бы и нет, мистер Дик? Лучше быть живым негром, чем мертвым святым.

Больше они не обсуждали этот вопрос — просто не было возможности. На следующий день, незадолго до полудня, они поднялись на плато и увидели высокие бурые стены, беспорядочно расположенные крыши и облицованные изразцами башни Мекнеса, возникшие перед ними. Мощные валы в тридцать-сорок футов шириной и до шестидесяти футов в высоту окружали весь город, образуя зигзага, сворачивая под прямыми углами, извиваясь, поднимаясь на холмы, — то есть следуя неровностям рельефа и очертаниям самого города. Поэтому Мекнес с подступов к нему разглядеть было трудно. Но главная его часть располагалась, по-видимому, слева, к северу, тогда как обширные дворцы, сады и конюшни, крепости и казармы, тюрьмы, замки и касбы, составлявшие собственно город султана, находились южнее и за высокими стенами выглядели внушительно — там виднелись скопища красных черепичных крыш, длинные окна, заслоненные причудливыми узорными решетками из красного горного кедра; высокие пальмы и зеленые деревья перемежались с минаретами мечетей и осеняли летние дворцы. Среди безукоризненных дорожек и ухоженных клумб словно голубые драгоценности сияли бассейны.

Немного погодя путники вышли на широкую, грубо замощенную рыночную площадь и остановились перед огромными, с тройной аркой, воротами в толстой стене в дальнем конце рынка. Здесь им приказали слезть с седел и сменить свою обувь на желтые шлепанцы, обычные в этой стране.

Они прибыли, как узнал Дик, в Сук Хедиме, куда привозили всех пленников, а ворота носили название Баб Мансур эль-Алудж — Ворота Изменника. Пленникам не дали возможности особенно долго раздумывать об их участи, а согнали в плотную толпу, окруженную стражей, и быстро провели через большие ворота на другую обширную открытую площадь. Здесь, как и в Сале, их встретила толпа визжащих, ругающихся туземцев, осыпавших неверных градом проклятий и всяческого мусора и пытавшихся даже вступить в драку со стражниками, чтобы добраться до ненавистных руми.

По-видимому, это было излюбленное времяпрепровождение мавров. На сей раз, однако, стражников не удалось застать врасплох. Сплотив ряды, они решительно пролагали себе путь через ревущую толпу, бросаясь направо и налево с пиками и ятаганами — Дик не раз видел, как проливалась кровь и тело стонущего фанатика исчезало в бушующей толпе. Он заметил, что ни людей в толпе, ни стражников не волновало, что их соотечественник ранен. Они просто жаждали крови, хоть чьей-нибудь; дикая жестокость была, казалось, их второй натурой.

Стража провела пленников в другие ворота, и они оказались в парке, окруженном высокими величественными зданиями, где было множество длинных, извилистых аллей и плескались фонтаны. Дику показалось, что с обеих сторон слышится журчание бегущей воды, и, поскольку шумная толпа осталась за воротами, не решаясь более преследовать их, чем дальше они углублялись в тенистые, прекрасно ухоженные кущи, тем больше он убеждался в этом. Судя по всему, они находились в садах самого султана — больше никто не мог иметь такую роскошь. Пленников чуть ли не бегом провели еще добрых две мили и, миновав массивную арку в форме подковы, они оказались в просторном мощеном дворе, с четырех сторон окруженном величественным зданием, подавлявшим и устрашающим своими размерами. Это был Дар эль-Махзен — дворец султана. Но он не произвел на Дика никакого впечатления. Юноша радовался лишь тому, что, наконец, можно передохнуть, стоя в строю вдоль стены вместе с другими пленниками.

И снова они ждали, как и в Сале. Пылающее солнце описало над их головами четверть круга. Люди шатались, готовые упасть без чувств, и им разрешили лечь и устраиваться, как хотят. Незадолго до заката у дальних ворот взвыли трубы, и два угольно-черных раба, одетых в белое, вбежали, ведя под уздцы пританцовывающего серого коня.

Великолепие животного отвлекло внимание Дика от человека, сидевшего на его спине. Только дядя, будучи в горячке и почти в бреду, заставил его заметить всадника.

— Ты видел когда-нибудь такого зверя? — прошептал Дик.

— Никогда! — ответил капитан с такой горечью и отвращением, что Дик сразу понял: дядя имеет в виду всадника.

Человек был маленький, очень толстый, почти бесформенный. Он держался в седле, как мешок с зерном, и казался совершенно равнодушным к варварской роскоши своего окружения. Вся одежда его была белой, кроме ярко-зеленого тюрбана и зеленой с золотом отделки на кафтане. Массивное тело колыхалось, и крошечные, похожие на сушеные сливы глазки смотрели вокруг с выражением бесконечной скуки.

Дик заметил толстый, приплюснутый нос, почти негритянские черты лица, чувственные губы, полускрытые черной с проседью бородой. Позади трусили два толстых чернокожих раба, вооруженных сверкающими ятаганами, а рядом с конем поспешал еще один, держа над головой владыки огромный зеленый зонт — символ верховной власти. Позади в воротах появилась целая толпа людей; высоких, низеньких, молодых, старых, худых, толстых, сердитых, скучающих — все они явно ожидали сигнала, разрешающего им войти.

Султан и его небольшая свита остановились почти на середине двора, и рабы сразу же бросились помогать маленькому человеку спуститься на землю. Как только он встал на ноги, слуга с зонтиком поспешил затенить его от солнца, а двое рабов повели жеребца прочь со двора. Два чернокожих стражника шагнули вперед и встали в двух шагах позади султана. В ворота стали входить одетые придворные в белых одеяниях, растекаясь по сторонам двора; подбежал начальник стражи, поднося на подушке с кистями ятаган, украшенный драгоценными камнями.

Как позже узнал Дик, это был всего лишь обычный ритуал, подарок местного правителя, представляющего своих пленников, означающий его покорность власти султана. Но, когда офицер пал на колени, Исмаил взял длинный, изогнутый клинок, попробовал лезвие большим пальцем, и вдруг, без предупреждения, размахнулся над головой и нанес удар.

Сабля сверкнула перед глазами потрясенных пленников. Лезвие свистнуло, голова коленопреклоненного человека чуть подпрыгнула, перевернулась в воздухе, зацепилась за его правое плечо, упала на землю и покатилась. Обезглавленное тело еще продолжало корчиться. К небу фонтаном хлынула алая кровь, запятнав белоснежный бурнус султана, но он даже не отстранился, а с удовлетворением кивнул и вытер клинок об одежду убитого. Не глядя, он подал ятаган через плечо, один из чернокожих стражников взял его и передал дальше.

Одного из пленных стошнило, и Дик испугался, что с ним случится то же самое. Султан небрежно перешагнул через мертвое тело — оно будет лежать здесь до тех пор, пока владыка не распорядится его прибрать. За ним поспешила толпа придворных, среди которых Дик с удивлением увидел высокую фигуру пирата, Абдрахмана Раиса, который взял их в плен.

Дальнейшее не заняло много времени. Стража быстро двинулась вперед, и Исмаил начал осмотр и опрос пленников. Он шел вдоль ряда, отсылая каждого поочередно к разным группам. Подойдя к Лерону Солу, стоявшему через два человека от Дика, султан взглянул снизу вверх на высокого мулата, и в его маленьких глазках мелькнул интерес. Он что-то пролаял переводчику, и тот выступил вперед.

— Ты темный. Почему ты темный?

Сол потупил взор, словно от стыда.

— Я наполовину африканец — я раб, — пробормотал он.

Переводчик обратился к Мулаи Исмаилу, и тот в ответ зарычал — и, по-видимому, от изумления.

— Ты станешь мусульманином в обмен на свободу? — спросил переводчик.

— Стану!

Исмаил пролаял приказание, и мулата увели.

Задумавшись, Дик не заметил, что султан в окружении свиты подошел к его дяде, пока Исмаил не указал на пустую глазницу и не спросил пронзительным грубым голосом, что случилось с этим человеком. Абдрахман почтительно объяснил, и в то же мгновение султан резко взмахнул рукой.

Два могучих негра, сопровождавших Исмаила, бросились вперед и схватили Абрахмана за руки и за ноги, оторвав его от земли.

Позже Дику нередко приходилось видеть наказание «подбрасыванием». Ловкие сильные рабы хватали человека за руки и за ноги и по сигналу султана подбрасывали в воздух, переворачивая и отпуская, а когда тот падал, снова хватали его за запястья и щиколотки так, что он ломал себе шею, выворачивал плечо или получал другие травмы согласно незаметному жесту владыки.

Но сейчас Дик ничего об этом не знал. Увидев искаженное, посеревшее лицо человека из сале, он недолго думая, выскочил из строя и закричал.

Все, стоявшие позади султана, — Дик не мог их видеть — смотрели на него с изумлением и словно отчаянно стремились о чем-то предупредить. Два черных раба замерли, озадаченные, держа побледневшего пирата на весу, и Исмаил резко повернулся к Дику. Он словно хлестнул его каким-то вопросом, которого Дик не понял, и переводчик, задыхаясь, перевел.

— Его величество желает знать, по какому праву ты осмеливаешься вмешиваться?

Дик внезапно осознал, что его спасение только еще в большей дерзости. Может быть, это грозит смертью, но пасть к ногам толстяка — значит наверняка заслужить его презрение. Он решил идти ва-банк и гордо поднял голову.

— Потому, что я хотел бы видеть, как свершится правосудие. Этот человек, — он указал в сторону замершего Раиса, — не причинил нам никакого вреда. Он захватил нас в плен, это верно. Но потом делал все, чтобы сохранить нас. Он не виноват!

— А кто же? — спросил султан.

Дик торопливо, обращаясь прямо к султану, рассказал историю событий в Сале. Исмаил озадаченно и возмущенно косился на переводчика. Двое чернокожих медленно и неохотно поставили на ноги перепуганного пирата, а когда переводчик повторил слова Дика, Исмаил то ли зарычал, то ли застонал. Он явно был сегодня зол на Зайдана.

Резко обернувшись, султан бросил Абдрахману какой-то вопрос. Капитан пиратов отвечал пространно, время от времени бросая на Дика благодарный взгляд. Когда он закончил свою речь, султан неожиданно повернулся и хлопнул в ладоши. Два стражника поспешно подбежали, подхватили Колина Мак-Грегора и потащили его, сопротивляющегося, прочь. Дик рванулся следом, но переводчик протянул руку и удержал его.

— Стой, стой, не бойся за этого человека. Его отправят в испанский монастырь, Там о нем позаботятся.

Мулаи Исмаил улыбался, и в его улыбке не было ни мстительности, ни раскаяния. Явно довольный своим милосердием, он заговорил, и переводчик снова обратился к Дику.

— Ты будешь служить сиди Абдаллаху, сыну султана, — сказал он мрачно. — Благодари за это свою дерзость!

Свита султана двинулась дальше, а двое стражников бросились вперед и схватили Дика за руки. Раздумывать времени не было. По тону переводчика Дик не понял, повезло ему или он должен быть снедаем отчаянием. Наградили его за дерзость — или наказали?

Одну вещь он все же успел заметить, несмотря на всю поспешность, с какой его уволокли прочь. Абдрахман Раис, уже двинувшийся вдоль линии пленников вслед за торжественной свитой султана, завел руку за спину и сделал какой-то жест. Было ли это знаком прощания, ободрения, благодарности или поздравления, Дик знать не мог. В следующее мгновение стражники торопливо потащили его в дальний конец двора, где уже стояла кучка пленников, и втолкнули между ожидающими своей участи людьми. Они стояли в молчании. Ждали, охраняемые десятком крепких стражников в широких коричневых шароварах, высоких белых фесках, мягких сапогах из красной кожи, коротких небесно-голубых рубахах, поверх которых, несмотря на жару, они носили тяжелые белые и темно-синие бурнусы — форму личной гвардии сиди Абдаллаха.

Глава вторая КЛЮНИ ГЛЕНГАРРИ

Сиди Абдаллах, которому так щедро преподнесли Дика, считался третьим сыном Мулаи Исмаила, хотя вопрос этот был не совсем ясен. Имея такое множество отпрысков, трудно сказать наверное, кто первый, а кто десятый. Важно было то, что на данный момент Абдаллах явно числился в любимцах.

Это был высокий человек двадцати четырех лет, хотя при взгляде на него ему можно было дать лет на десять больше. Абдаллах уже был отцом восьми детей, и его старшей дочери шел одиннадцатый год.

Несмотря на высокий рост, он был достаточно полным, что здесь считалось обычным, потому что, по местной поговорке, худая собака — бедная собака. Голова у него была круглая, лицо овальное, с широким лбом и высокими скулами; густые темные брови пересекали лицо прямой линией и почти смыкались над черными, несколько навыкате глазами. Нос у него был длинный, тонкий, слегка крючковатый, рот маленький, подбородок слабый и срезанный.

Что касается характера, то, как позже выяснил Дик, разница между ним и его единокровным братом Зайданом оказалась невелика. Оба отличались безжалостной жестокостью и необузданностью, правда, Зайдан был злобен от природы, а Абдаллах нет. Вспышки ярости и жестокости являлись, скорее, следствием неистового нрава, и, хотя поступки его часто бывали такими же зверскими и кровавыми, как и у брата, совершались они в приливе гнева, а не хладнокровно. Говорили, что не менее бурно он проявляет и щедрость.

Дик, конечно, понятия не имел обо всем этом, когда его вели через обширные сады позади Дар эль-Махзена к другой группе зданий, также расположенных среди пышной растительности. Это был Дар эль-Хамра — Красный Дом — дворец Абдаллаха. Дика и его товарищей провели мимо конюшен и ввели в длинное гулкое тюремное помещение под ними. Дощатый потолок был сырым и вонючим от просачивающейся сверху лошадиной мочи.

К счастью, в противоположных концах помещения располагались арки, выходившие во внутренние дворы. Арки были забраны толстыми железными решетками, но все же немного воздуха и света проникало в темницу.

Кроме Дика, там находилось много других людей, исхудавших, заросших, грязных и голодных, в лохмотьях, кишащих насекомыми. Около четырехсот человек теснились в помещении, едва ли имевшем двести пятьдесят футов в длину. Никаких удобств там не было, вонь стояла ужасная; и в этом тесном пространстве, под низким зловонным потолком, не смолкал ужасающий шум и гам.

Когда двери темницы распахнулись и Дика с товарищами ввели внутрь, в толпе заключенных поднялся ропот. Но стражники шагнули вперед, вытащили из широких шаровар длинные бичи, и все быстро утихло. Стражники ушли, двери захлопнулись. Две группы людей застыли, враждебно глядя друг на друга. Дик шагнул вперед и громко заговорил:

— Кто-нибудь здесь говорит по-английски?

В толпе возникло какое-то движение, поднялся глухой шум, как будто его вопрос разрушил заклятие. Через мгновение передние ряды расступились, выплюнув маленького узкоплечего человечка в истрепанных матросских штанах из грубого холста.

— Да, капитан! Я. Меня зовут Траут, Джек Траут, как звали на борту шхуны «Фэнси Энн» из Бристоля.

— Отлично! Но почему вы нас так принимаете? Разве мы не такие же несчастные, как вы?

Седоватый человечек подошел ближе. Толпа притихла.

— Скажу вам правду, ваша милость!

Джек Траут почесал в затылке.

— Сначала-то все думали, что принесли ужин. Но когда оказалось, что только прибавилось лишних ртов, все разочаровались. И разозлились — да! Многие уже настолько оголодали, что иначе вести себя не могут.

— Так плохо дело?

Дик был потрясен.

— Плохо?

Джек Траут печально помотал своей птичьей головкой.

— Не скрою, бывает и похуже! О нас еще заботятся лучше, чем о других — иначе нас уже не было бы в живых.

Он невесело засмеялся. Дик хотел вставить свое слово, но Траут не обратил на него внимания.

— Да-да! Лучше, чем о других! Тебя поднимут с рассветом. И поесть дадут — горсть хассуа или сушеных фиг, полфунта пресного хлеба, немного мутной водички. И поведут тебя на работу — вот так! А работенка — не приведи Господи! Ваша милость такой не нюхала. Все кишки вытянет — таскать камни, класть стены, рыть канавы! И все руками, ногами, спиной — с рассвета и до сумерек. Если доживешь до ночи, тебя отведут обратно, дадут горсть кускуса, плавающего в дрянном жире, кусок вареной козлятины или верблюжатины, хлеба, фиг и мятного чая — хорошо хоть, горячего!

— Погоди, — перебил его Дик. — Хассуа, кускус — это что такое?

Джек Траут вытаращил на него глаза.

— Еда! По крайней мере, они здесь так считают, господин! Хассуа — ячмень с финиками, разваренный в кашу. Кускус — это скатано из пшеничного теста и приготовлено как рис. Есть, конечно, и другие блюда, но мы их не видим.

— Ясно, — кивнул Дик.

Джек Траут явно проникся симпатией к своему собеседнику.

— И это еще не все! Хочу дать один совет, капитан, рулите подальше от главных. При встрече с Мулаи Смином, Абдаллахом или Красноносым, надо пониже кланяться и поскорее прятаться.

— Погоди. Не так быстро! Сиди Абдаллах — это я понял. Но кто такой Мулаи Смин?

Умудренный жизнью маленький моряк вытер нос рукой и посмотрел на него не без жалости.

— Султан, конечно! Кто же еще носит титул Мулаи? Имя-то его Исмаил, но для своих подданных он Мулаи Смин.

— А Красноносый? — не отставал Дик.

— Вот этот-то самый опасный для всех нас! Красноносый Джейк, Якуб эль-Аббас, старый лев — говорят, когда-то его звали Клюни Гленгарри — проклятый шотландский изменник, командир отборной личной стражи Абдаллаха — тех парней, что доставили тебя сюда.

— Бог мой! Ты, кажется, сказал, он шотландец?

Джек Траут пожал плечами.

— Кто его знает? Я никогда не откровенничал с ним. Знаю только, что этот человек очень опасен для нас. Он ближе к нам, чем все остальные.

— Но ты ведь никогда не имел с ним дела, — возразил Дик, — откуда же ты знаешь про него такое?

— В моем положении я никому не доверяю, — отрезал Джек Траут.

События следующих месяцев доказали, что он не лгал. На рассвете пленников поднимали с вонючей соломы и давали на завтрак то самое хассуа, о котором говорил Траут. Потом их выгоняли на яркий солнечный свет, и Дику каждый раз казалось, что он впервые со времени своего прибытия видит ту пыльную зелень.

Мекнес располагался на невысоком плато, и с небольшого возвышения можно было заглянуть за гряду пологих серо-зеленых холмов, заросших многочисленными маслинами и пробковыми дубами, за орошаемые пышные долины, простирающиеся к западу до Дар эс-Солтана. На западе и юго-востоке, теряясь за стенами города, высились другие холмы, более крутые, покрытые темной зеленью кедров и горной сосны. А вдали за ними маячили снежные вершины Высокого Атласа. К северу, за углом городских стен, смутно синели склоны Джебель Зеруна, где находился священный город Мулаи Идрис и покоились древние руины римского Велюбилиса, столицы Мавритании Тингитанской. Дальше, за дикими пустынными землями, лежали Уэззан и Тетуан, почитаемые так же, как Мулаи Идрис, а за ними — Танжер и Сента. Но они были недоступны, словно до них тысячи миль пути!

Ближайший ландшафт был зеленым и свежим. Внутри стек повсюду росли сады. Благоухающие апельсиновые и лимонные деревья простирали зеленые навесы между рядами домов, а над верхушками крыш поднимала пурпурные, алые и фиолетовые цветы бугенвиллия. Резкие цвета выделялись на грубом фоне. Это была страна ярких и пугающих контрастов. Узорные ворота и изразцовые фонтаны лепились к глинобитным стенам цвета навоза. Приземистые четырехугольные толстостенные мечети и гробницы святых венчали изящные купола и стройные башни. Сонные жители холмов разъезжали по городу и базару на крошечных, цокающих копытцами осликах, а следом плелись их женщины, сгибаясь под тяжестью огромных вязанок хвороста, тюков шерсти и других товаров.

Не только зрелища, но и запахи были таковы. Над каждыми воротами в назидание другим торчали головы, руки и другие части тел злодеев. В садах, на улицах, на обширных площадях было обычным делом наткнуться на разлагающийся зловонный труп какого-нибудь бедняги, зарубленного по прихоти Мулаи Смина за оскорбление, истинное или мнимое!

Сады Дар эль-Махзена, дворца Исмаила, были весьма обширны.

Сады Дар эль-Хамра почти не уступали им. На долю Дика и его товарищей выпала работа по разбивке еще одного сада, простирающегося к западу, — нового сада для женщин. Естественно, этот участок примыкал к обособленной части дворца, предназначенной для гарема; прежде всего, его следовало обнести высокой стеной, утыканной сверху выгнутыми наружу острыми как бритва лезвиями. Затем надлежало выстроить многочисленные павильоны, выкопать бассейны и протоки, изображающие природные реки, устроить террасы и холмы, проложить тропинки и высадить растения. Это была работа для четырехсот человек на четыреста дней — хотя Дик потерял счет дням еще задолго до ее окончания. Перед глазами все время маячили мощные стены женского дворца, окна, заслоненные узорчатыми решетками из кедрового дерева, сквозь которые женщины Абдаллаха могли, никем не видимые, смотреть вниз, чтобы рассеять скуку, наблюдая за работами.

Но работа была настолько тяжела, что никому не шли в голову романтические мечтания. Дик оказался выносливым и даже окреп, но еще не повзрослел окончательно. По ночам он, измученный, проваливался в сон, и, если ему что-то снилось, то это была Эжени, с которой, по его убеждению, ему не дано больше встретиться на этом свете. Сон повторялся один и тот же: Эжени обнимает его прохладными руками, теплое тело прижимается к нему. Тут начинали бить барабаны, будя спящих, и он вместе со всеми спешил за своей порцией хассуа и червивых фиг.

Через три или четыре недели Траут отозвал его в сторонку. Он выглядел расстроенным.

— Как зовут вашего дядю? Вы, кажется, говорили, Мак-Грегор?

— Ты что-то слышал о нем? — поспешно спросил Дик.

— Да, но боюсь, эти известия вас не порадуют.

Дик до боли стиснул его руки.

— Он умер? Ты что-то слышал?

Джек Траут вырвал руки.

— Не надо! — поморщился он. — Да! Я узнал для вас. Вашего дядю ненадолго отправили в испанский монастырь, но потом люди Зайдана забрали его оттуда и увезли в Сале.

— Продолжай! — хрипло потребовал Дик.

— Зайдан приказал привязать его к столбу во дворе. Вы видели двор в замке Сале?

Дик кивнул.

— Значит, вы себе представляете. Сначала Зайдан вырвал ему второй глаз, сказав, что он обойдется и без двух, раз обходился без одного. Потом — вы хотите слушать дальше?

— Продолжай! — Дик вздрогнул, и в его глазах блеснул гнев.

— Это только начало! Затем он погрузил ноги капитана, одну за другой, а потом и руки, в расплавленное олово. Потом зачерпнул кипящего металла и налил ему в пустые глазницы. О, Господи! Я еще забыл сказать, что в это же время Абдрахман Раис был повешен на крюке, воткнутом ему в глотку…

— Хватит! — закричал Дик. — Ради Бога, довольно!

— О другом вашем друге, Лероне Соле, нет никаких известий.

— Благодарю. Спасибо тебе, Джек! Я… Я очень тебе обязан, только… — Дик резко повернулся и убежал в самый дальний и темный угол помещения.

Отчасти он был убежден в том, что сам стал причиной бедствий, обрушившихся на других. Переживания, однако, не повлияли на крепость его тела и несгибаемость духа. Дни превращались в недели, недели в месяцы, месяцы вполне могли стать годами. Но течение времени так мало значило по сравнению с едой, которую давали по утрам и вечерам.

Дик никогда так и не понял, почему выбрали его. Их всех — около четырехсот человек — выстроили рядов в шесть или восемь и приказали бежать — бежать через все сады Махзена, полных четыре мили. Заранее ни о чем не предупреждали и ничего не объясняли. Никто не сказал, что это соревнование, но так и было. Дик находился в третьем ряду, Джек Траут в шестом. Но Джек знал способы обменять свой рацион на всяческие послабления. Он шел не спеша, Дик бежал. На финише Дик был третьим, Джек — последним. Оба были наказаны за нежелание спрятаться среди остального стада.

Дика Траута подбрасывали. Но люди Абдаллаха не были так ловки, как люди султана. Возможно, по их ошибке Джек сломал сразу шею, а не плечо. Но не по ошибке Дик, пришедший третьим, стал одним из четверых, кого приставили к сыну Абдаллаха, Хафиду, неуклюжему десятилетнему парню, раза в два крупнее обычных мальчиков его возраста и несравнимо более жестокому.

Этим четверым, и среди них Дику, было предписано сопровождать сиди Хафида, когда тому вздумается прокатиться. Другие грумы ездили верхом, а единственной обязанностью Дика было бегать вслед за всеми. Но принц был лихим наездником, никогда не глядел, что находится впереди, и ситуация часто становилась опасной. Грумам надлежало держаться рядом, даже когда Хафид, как частенько случалось, мчался галопом, так что с утра до вечера всем четверым приходилось носиться сломя голову. Если они не поспевали за мальчишкой, их валили на спину, связывали нога, и ближайший стражник — поскольку Хафид никогда не выезжал за пределы дворцовых садов — приступал к делу: бил по босым пяткам палкой и кричал: «Шехед! Шехед!», что означало: «Признай! Признай! Обратись на путь мавров! Обратись к единственному истинному богу — Аллаху!»

Не стоит и говорить, что таким способом бесполезно было пытаться наставить Дика на путь истинный. Что бы Мак-Грегор-младший ни думал о своем отце, он в полной мере унаследовал его упрямство. К счастью, это продолжалось недолго. Три недели спустя, в один прекрасный день, Хафид мчался галопом и радостно смеялся, глядя, как телохранители безуспешно пытаются удержать его. Он совсем позабыл, что надо смотреть, куда несешься. Низко расположенная раздвоенная ветка оливы сдернула ею с седла, поддев за шею, и зажала крепче, чем петля в руках самого умелого палача.

Им повезло — никто этого не видал, иначе вся прислуга Хафида заплатила бы за происшествие своими жизнями. Вирек, венецианец, проявил присутствие духа и быстро сообразил, что им надо бежать и укрыться среди множества людей, работавших в садах. Эта простейшая хитрость удалась, поскольку, как и полагал Вирек, имена четырех рабов никому не были известны. Сначала опасались, что все обитатели подземелья под конюшнями будут наказаны, но потом Абдаллах, видимо, решил, что не стоит лишаться четырех сотен рабов, и розыски прекратились.

Но Дик недолго оставался в уже привычной обстановке, хотя жил и кормился он все там же. К тому времени он стал высоким, худым юношей с ввалившимися глазами и щеками, но был по-прежнему силен, быстр и вынослив. Будучи умнее многих, он потихоньку выучил марокканский, арабский и даже несколько слов на хлуэ, берберском диалекте, — и его выбрали в помощь старому мавру, главному надзирателю за дворцовыми садами.

Обязанностей у Дика было немного. В основном он готовил новые цветочные клумбы, сажал, пересаживал, подрезал, пропалывал, следил, чтобы все выглядело как можно более аккуратным и ухоженным, подбирал опавшие плоды. И кормился он здесь лучше, чем на прежней работе, потому что все сбитые ветром и упавшие свежие фрукты — лимоны, апельсины, финики, фиги, кокосовые орехи, даже абрикосы и персики — доставались ему, что удачно дополняло скудное питание невольника.

Так продолжалось почти год, и однажды ранней осенью, когда свирепая жара североафриканского лета уже спала, ему приказали перекопать и прополоть клумбы, которые находились по обе стороны высокой арки и в форме подковы перед самым дворцом.

Это были главные приемные ворота дворца Абдаллаха, выходящие на широкую мощеную террасу, куда подчиненные принцу племена присылали свои посольства с дарами и выражениями преданности. Несоблюдение обычая расценивалось как мятеж и каралось соответственно. Поэтому почти каждый день во дворе появлялись группы людей из разных племен, с невеселыми лицами, несущих в руках подарки.

И этот день был не исключением. Явились посланцы от Аит Муса, племени из Центрального Атласа, и ожидали возможности выразить султану свое почтение и преподнести дары. Горцы, не имевшие ничего, кроме скота, в качестве главного дара привели великолепного белого, как снег, коня: хабб эль-Рее — Порыв Ветра. Он был так хорош, что Дик бросил копать и смотрел на него с восхищением, глазом знатока оценивая достоинства.

Первым шел величественный каид из Аит Муса, за ним следовали остальные, и два раба вели великолепное животное. Мгновением позже из ворот появился Абдаллах и его свита — группа дородных господ в белых одеяниях. Следом шли с десяток рабов в безупречно чистых белых рубахах и коротких штанах, чтобы нести и охранять полученные дары.

Абдаллах не был таким знатоком лошадей, как Дик, но даже у него захватило дух, когда он увидел, какого коня привел для него с гор каид Муса. Он бросился вперед с почти детским нетерпением, не обращая внимания на каида.

Трудно сказать, делал ли тот свой подарок с коварным расчетом или действительно не подозревал о гордом и горячем нраве жеребца, но ни он, ни свита самого Абдаллаха не успели помешать тому, что произошло. Один из рабов, приведших коня, повернулся и придержал для принца стремя. Другой держал уздечку. Абдаллах поднялся в седло и стал разбирать поводья.

Абдаллах считал себя искусным наездником, но с белым жеребцом совладать не смог. Едва он уселся в седло, как конь попятился и встал на дыбы, с легкостью раскидав рабов, удерживавших его. Затем снова опустился на все четыре ноги, низко пригнул морду к земле, выгнул спину и, в ярости мотая головой, ринулся прямо на послов и свиту принца с такой свирепостью, что все они метнулись в стороны, опасаясь за свои жизни. Никто не набрался смелости схватить животное за уздечку. Абдаллах усидел в седле во время трех диких скачков, а потом полетел на землю в развевающихся одеждах, теряя обувь, отчаянно размахивая руками и ногами.

Вместо того чтобы ринуться вперед, жеребец, похоже, решил, что это-то и есть его главный враг. Он остановился, снова попятился, и на мгновение всем показалось, что животное неизбежно растопчет в кашу не успевшего подняться Абдаллаха.

Так бы и случилось, поскольку никто из свиты Абдаллаха и из людей Аит Муса действовать не решался. Но в тот момент, когда копыта уже опускались, откуда-то — никто не понял, откуда — к ним метнулась оборванная фигура и бросилась к голове коня.

Неожиданное явление заставило животное шарахнуться, и копыта, хотя и почти задели одежду принца, опустились на землю достаточно далеко, чтобы тот успел откатиться в сторону и подняться на ноги. Абдаллах выхватил кинжал, бросился к коню и уже готов был вонзить клинок ему в горло, но Дик, сумевший, к всеобщему удивлению, успокоить коня, удержал его руку.

Момент был напряженный.

— Он убил бы меня, если бы не ты! — прохрипел Абдаллах.

— Но он тебя не убил. Я же остановил его.

Рука Абдаллаха медленно опустилась, пока он разглядывал оборванное, пахнущее навозом существо.

— Значит, ты смог бы ездить на нем?

Впервые в жизни Дик сдержал свой нрав и подумал, прежде чем ответить.

— Да, ваше величество! И вы могли бы, будь он как следует приучен к поводу. Нельзя винить животное за его инстинкт!

Абдаллах отступил на шаг. Лицо его было черным от гнева.

— Ну-ка, поезжай!

Дик повернулся, осторожно поглаживая ноздри коня, и взлетел в седло. На мгновение конь вроде бы растерялся, не понимая, что случилось, а потом галопом понесся через двор и ринулся в сад. Но Дик не позволил жеребцу опустить морду и выгнуть спину, а повернул и направил обратно к ожидающим людям. И тут-то душа у него ушла в пятки — неожиданно он осознал всю безумную смелость своего дерзкого поступка.

Но Абдаллах уже успел остыть. Он взглянул на белого коня, на Дика и повернулся к высокому человеку в коричневых широких шароварах и мягких красных сапогах, что свидетельствовало о его принадлежности к личной гвардии принца.

— Ты, Якуб, проследи, чтобы этого парня отмыли и одели как положено. И вечером приведи его ко мне. Жеребца поставь на конюшню. Мы еще поглядим, стоит ли парень того, чтобы ездить на нем!

Высокий мужчина, глаза у которого, как с изумлением заметил Дик, были голубыми, словно летнее небо, почтительно поклонился, повернулся, оценивающим взглядом скользнул по Дику и знаком приказал идти за ним. Дик решил, что это один из диких берберов с гор, и пошел следом не без дурных предчувствий. Не успели они миновать садовые ворота, как высокий человек заговорил:

— Ты не обидишься, парень, если я попрошу тебя идти позади и немножко в сторонке? Не то чтобы я имел что-нибудь против, но от тебя так воняет, что мой желудок прямо просится наружу! Но мы это дело поправим. Можешь называть меня Якуб эль-Аббас, Лев, хотя когда-то я был просто Клюни Гленгарри из Лох-Шил — вот так-то.

Он умолк, удивленный, потому что Дик воскликнул:

— Гленгарри? Значит, ты не… А мое имя Мак-Грегор — Дик Мак-Грегор.

Горбоносый человек уставился на него.

— Мак-Грегор? Ох! Ты из Данбартона или из Перта?

— Нет. Можно сказать, я Мак-Грегор с Бак-Хилл.

Высокий человек посмотрел на него с сомнением.

— Это где-то в низинах?

Дик хихикнул.

— Да, плантация Бак-Хилл находится в Вирджинии. Там действительно невысоко.

Глава третья ПАСЫНОК АЛЛАХА

Впервые Дик вошел в собственно город. Улицы кишели народом. Дерб С'мене показалась ему, привыкшему к простору дворцовых садов, невозможно узкой и переполненной людьми. На самом деле это была самая широкая улица в городе. Двое мужчин могли пройти по ней, вытянув руки в стороны на всю длину, и кончики их пальцев лишь едва задевали бы стены. Улица была вымощена крупными истертыми булыжниками, а сточную канаву, проходившую посередине, накрыли старыми мельничными жерновами, которые сильно шатались, когда на них наступали.

Множество людей всех возрастов, цветов кожи, различного роста и внешности толкались в воротах и заполняли улицы. В казавшейся непроходимой давке погонщики ухитрялись проводить мулов, верблюдов, ослов и даже отары перепуганных лохматых овец. Время от времени проезжала какая-нибудь важная персона, а впереди бежали два раба, размахивая направо и налево внушительными палками и крича: «Бал-ак! Балак!» — «Дорогу! Дорогу!» И Дик посмеивался про себя, видя, что сам Якуб эль-Аббас, не говоря ни слова, ловко увертывается от них.

И в этой толпе даже Дика, хотя он был оборван и грязен, осаждали нищие, слепые с заплеванными бородами, больные, едва ковыляющие на слоновых ногах, прокаженные, протягивающие руки, похожие на когти, с криками: «Флус аль Аллах! Флус аль хамдуллилах!» — «Денег для Аллаха! Денег за благословение Аллаха!».

Но сутолока и теснота на Дероб С'мене были еще ничто по сравнению с более узкими и темными проходами, куда они свернули. На полпути через город эль-Аббас резко повернул влево, на темноватую Дерб Филала, тянувшуюся между глухими стенами. Здесь человек, уперев руки в бока, оцарапал бы себе оба локтя. Улица была немощеная и, хотя дождь не шел уже очень давно, покрыта тошнотворной грязью. По обеим сторонам тянулись высокие дома, выходившие на улицу глухими стенами, кое-где соединенными арками, еще больше затемнявшими узкий проход. Изредка между домами встречались просветы, где над высокой садовой стеной, увенчанной ослепительно яркими цветами бугенвиллеи или золотыми и пурпурными вьюнками, сияло солнце. Время от времени улица расширялась, образуя небольшие площади, где из стенок, украшенных сине-золотой изразцовой мозаикой, выбивались вечно журчащие струи фонтанов. Каждое четвертое-пятое здание казалось Дику мечетью или медресе, мусульманской семинарией, увенчанными высокими минаретами с плоскими фасадами, где вот-вот появится седобородый муэдзин, созывающий правоверных на молитву.

За мечетью Филала они вошли в район, называемый Кисарийа. Улицы здесь были перегорожены, и по ним не разрешалось проводить животных; идти тут было несколько легче. В этом районе располагались улицы кожевников и чеканщиков, шорников и сапожников, бакалейщиков и пекарей, столяров и оружейников, медников и портных, гончаров и слесарей; у всех было свое постоянное место, так что если человеку требовался новый кинжал или плащ, ему следовало только прийти на улицу оружейников или портных, где он мог сравнить цены и качество всех таких товаров в городе, прежде чем сделать выбор.

Миновав Кисарийю, они снова погрузились в сумрачные лабиринты. В конце концов, у Дика закружилась голова и он не уставал удивляться, как это Якуб эль-Аббас ухитрился запомнить дорогу до извилистой и скользкой Дерб Ахмед бен-Хадра. Там, наконец, Якуб остановился у ворот под низкой аркой в садовой стене и обратился к Дику, почти извиняясь:

— Мы пройдем здесь, если ты не возражаешь.

— Конечно, о чем ты говоришь!

Дик удивленно взглянул на него.

К воротам вели несколько ступенек, и мужской голос спросил по-арабски, кто стучится.

— Фатах, собака! Открывай эти проклятые ворота! — прорычал эль-Аббас, чего, по-видимому, было достаточно, потому что ворота немедленно распахнулись, явив взглядам маленького сморщенного негра.

За воротами находился красивый тенистый сад, где были аккуратно высажены апельсиновые, абрикосовые и миндальные деревья, а в середине, в тени четырех корявых олив, бодро журчал красиво выложенный плитками фонтан.

Эль-Аббас мотнул головой в сторону чернокожего карлика.

— Это Фатах, мой управляющий.

Они остановились возле фонтана, и Гленгарри, обратившись к Фатаху, быстро отдал какие-то приказания на арабском — Дик не успел ничего разобрать. Маленький человечек захихикал, поклонился и исчез в недрах большого, беспорядочно построенного дома в верхнем конце сада. Гленгарри покосился на Дика и немного отошел в сторонку.

— Боже правый! Ну ты и с душком!

— Что… — начал было Дик, не понимая.

— Снимай свои тряпки, — перебил его шотландец, — и выкинь их за ограду.

Дик повиновался. Вернувшись, он обнаружил, что маленький Фатах принес белую рубашку, свернутый бурнус под мышкой и пару огромных желтых шлепанцев. С ним пришли два дюжих темнокожих парня, одетых в простое белое платье, каждый с пустым ведром.

— Познакомься, — проворчал Клюни, обращаясь к Дику, — это еще двое моих слуг, Масауд и Белал.

Рабы не спеша наполняли ведра из фонтана, затем шагнули вперед и, прежде чем Дик успел сообразить, с двух сторон окатили его с головы до ног.

Якуб эль-Аббас стоял в сторонке и с явным одобрением наблюдал, как рабы выплеснули с полдюжины ведер воды каждый на отплевывающегося Дика. Потом они вопросительно взглянули на хозяина, и тот кивнул.

— Пока довольно. Фатах! Теперь ты!

Чернокожий карлик вышел вперед, развернул рубашку, накинул ее на плечи Дика и завернул его в толстый бурнус. Грубая ткань моментально впитала холодные капли воды, и, пока Фатах, наклонившись, надевал шлепанцы на ноги Дика, он быстро вытер лицо и голову краем одежды.

— Ну вот и отлично! Самое скверное мы смыли. Теперь пошли в дом. Там мои рабыни докончат дело.

— Можно было, по крайней мере, предупредить, — пробормотал Дик, шагая за ним.

— Конечно! — серьезно согласился Аббас, — но тогда я лишился бы удовольствия видеть твою физиономию, пока тебя поливали!

К этому времени они прошли через ряды изящных, украшенных тонкой резьбой мавританских арок в центральный двор большого дома — просторный, прохладный, вымощенный плиткой и со всех четырех сторон окруженный колоннадами. Пока они пересекали двор, Дику послышалось приглушенное щебетание женских голосов, и у него появилось неприятное чувство, что черные глаза внимательно наблюдают за каждым его шагом.

Эль-Аббас провел Дика через двор и нырнул в темный коридор, а оттуда — в череду просторных, удобных, даже роскошных комнат. Одна явно служила спальней. Другая, где на узорном полу было расстелено множество великолепных ковров, усеянных пуфами, валиками и подушками разных размеров, была чем-то вроде гостиной.

— А теперь смотри! — гордо сказал Клюни.

Он величественным жестом распахнул дверь, которая вела еще в одну комнату, выложенную изразцами. У одной из стен стояла низкая кушетка с грудой подушек, перед ней обычный низкий стол, а на нем медный чайник и чашки. В середине изразцового пола был устроен глубокий мозаичный бассейн размером примерно в шесть квадратных футов. Где-то внизу под комнатой, по-видимому, топились угольные печи, потому что было очень тепло. Вода была чистой и теплой. Возле бассейна стояла на коленях большая старая негритянка. Она только что добавила туда ароматического масла и теперь проверяла рукой температуру воды.

— Ты видел что-нибудь подобное? Это мой собственный хаммам. Чтобы ты знал: не во всяком доме Мекнеса есть своя ванная. Более того, можешь быть уверен, что другой такой нигде нет, потому что я взял идею из руин римского Волюбилиса — это четыре или пять лиг к северу отсюда — и приказал построить ванную по моим собственным чертежам. Раздевайся, полезай в воду и отдрайся хорошенько. Пока ты моешься, я заварю нам хорошего чайку и добавлю туда кое-чего покрепче.

Он успел принести мяты, чая и голову сахара, прежде чем заметил колебания Дика.

— В чем дело, парень? Что-нибудь не так? Поторопись, у нас не так уж много времени.

Дик потупился и указал на женщину.

— Прикажи ей уйти!

Клюни взглянул на старуху и разразился смехом.

— Ямина? Да брось ты! Это моя правая рука, и ей совершенно наплевать, в штанах ты или без штанов. Привыкай, здесь это дело обычное!

Было ясно, что он не собирается отсылать негритянку. Дик неохотно сбросил одежду, разулся и ступил в маслянистую теплую воду. Сначала он ежился, пытаясь прикрыться, но роскошное тепло овладело им, и он перестал обращать внимание на женщину, с наслаждением плескаясь и оттирая грязь. Ямина не обращала на него никакого внимания. Она ходила взад и вперед, принесла несколько чистых хаиков, которые, по-видимому, служили здесь и банными полотенцами, и простынями, и, одеждой для мужчин и женщин.

Тем временем Клюни Гленгарри заварил горячего ароматного чаю, а когда Ямина в очередной раз вышла, достал плоскую фляжку и добавил щедрую дозу янтарной жидкости.

— Давай, парень, пей! Это пойдет тебе на пользу!

Дик взял чашку и, осушив ее, сразу же узнал вкус отличного французского коньяка. Гленгарри наполнил свою чашку, крякнув, выпил и подмигнул.

— Мы знаем в этом толк! Ну, а теперь расскажи мне, парень, как ты угодил сюда?

После великолепной ванны и коньяка Дик расслабился и выложил свою историю — ту ее часть, которую считал возможным рассказывать. Когда он закончил, Клюни Гленгарри покачал головой.

— Да, — вымолвил он грустно, — то же, что и всегда. Признаюсь, я-то попал сюда по собственной воле, предложив свои услуги после того, как сражался не на той стороне в восьмом году при претенденте на трон. Мне повезло, что ветер дул в их сторону. Они не пытались убедить тебя принять мусульманство?

— Пытались! — мрачно ответил Дик и рассказал о Хафиде.

— И ты все равно отказался? Ты так убежден в правоте своей церкви?

Дик пожал плечами. Он не был особо религиозен и потратил немало долгих темных ночей, пытаясь как-нибудь объяснить себе все эти премудрости.

— Я никому не позволю вбивать это в меня! — воскликнул он.

— Узнаю шотландское упрямство! — вздохнул Гленгарри. — Но я не виню тебя. Я и сам думал так же. Давай-ка, вылезай из воды, надо растереть тебя маслом и бальзамами.

Дик послушно выкарабкался из ванны, занятый своими мыслями, растянулся на животе на кушетке и уставился на эль-Аббаса, озадаченно хмурясь.

— Я отказывался не из одного упрямства. Ты сам знаешь, что вероотступников не выкупают.

— Понимаю, куда ты клонишь!

Клюни кивнул, взял стакан мятного чая, протянул Дику и почти рассеянно хлопнул в ладоши.

— Но не думаю, что ты прав. На самом деле, прости мою дерзость, ты совсем не прав.

Кто-то вошел в комнату, но Дик не повернул головы, решив, что это Ямина. Он опустил голову на скрещенные руки и не шевельнулся, когда на спину ему налили немного теплого масла. Быстрые ловкие пальцы стали растирать и разминать усталые мышцы, и напряжение постепенно уходило из тела. Эта Ямина большая мастерица!

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

— Что? — воскликнул шотландец почти воинственно. — Я имею в виду, что это почти невозможно. Ты прекрасно знаешь, как редко пленникам удается добраться до родины, даже если их выкупают — скрюченных, измученных, постаревших раньше времени. Знаешь? Да? Тогда тебе известно и то, что большинство из них умирают в цепях или сходят с ума прежде, чем до них дойдет весть о выкупе.

— Но я молод и силен!

Дик поднял голову, вспомнив горячие объятия Эжени.

Клюни Гленгарри ехидно улыбнулся.

— С чем тебя и поздравляю, и, несомненно, есть причины, прибавляющие тебе мужества и сил. Но знаешь ли ты, что такое тюремная горячка? Ты видел мужчин — да, мужчин, таких же сильных и здоровых, как ты, сломленных ею? Думаешь, ты лучше их? Допустим, тебе удастся этого избежать, но вдруг ты покалечишься на работе? Ты же понимаешь, что на милосердие рассчитывать не придется! А разве тебе не доводилось видеть, как людей убивали и мучили за совершенно невинное слово или поступок — или просто потому, что они оказались слишком близко от сабли безумного мавра! Подумай об этом, парень, и ты поймешь, как мало, шансов прожить достаточно долго, чтобы произошло то, на что ты так надеешься!

Помимо воли Дик вздрогнул.

— Ну, в конце концов, я умру, и мне будет все равно!

— Вот-вот! Умрешь, и тебя не будет. Что ж, парень, это тоже способ бегства, по крайней мере, на него надежды больше, чем на выкуп.

Дик молчал, и Гленгарри продолжил:

— Пойми меня правильно. Я думаю, что людей, которые смогли бежать, еще меньше, чем тех, кого выкупили. Лучше, скажу тебе, быть живым мавром, чем мертвым христианином!

Дик закусил нижнюю губу и подумал об Эжени; ему даже казалось, что он чувствует нежное прикосновение ее рук. В словах его нового друга было много правды. Побеги случались нечасто. Он сказал себе, что, даже если и примет совет к сведению, никогда не оставит надежды бежать к ней. С тех пор, как, проснувшись, Дик обнаружил себя на борту «Единорога», и, пройдя по всем кругам ужаса, страданий и рабства, единственным, что он хранил в своем сердце, что давало ему силы, были мысли, воспоминания, мечты о ней. Днем ему казалось, что Эжени стоит рядом с ним, шепча слова ободрения, по ночам снилось, что она лежит в его объятиях.

Нет! Дик сказал себе, что отречется от своей веры только ради того, чтобы уцелеть и сохранить возможность побега; чтобы не умереть в оковах и не потерять рассудок от ужаса, как случалось слишком со многими. Если он и отречется, то лишь внешне. Это будет просто военная хитрость, не больше!

Голос Клюни вмешался в его мысли:

— Переворачивайся! Переворачивайся — тебя надо обработать с другой стороны.

Спохватившись, Дик внезапно осознал, что его спину и бока разминала и пощипывала не единственная пара рук. Он почти вскочил и оказался лицом к лицу с ними. Стоя на коленях, юноша скрючился, судорожно озираясь в поисках чего-либо, чтобы прикрыться. Конечно, Ямина тоже была здесь, и именно она огромной, похожей на кувалду, рукой с неожиданной силой толкнула его, заставив снова лечь на спину. Но двое других… Он захлопал глазами, задохнулся и залился краской смущения с головы до пят, потому что это были высокие красивые девицы с озорным блеском в глазах и насмешливыми улыбками на алых губках. Одна из них, со щеками и кожей нежнейшего тона топленых сливок и глазами, черными как ночь, явно имела среди предков жителей Сахары. А другая, с чуть оливковой кожей, золотисто-зелеными глазами и крупными белыми зубами, была чистокровной берберкой.

Раздался громовой хохот Клюни Гленгарри.

— Помереть можно, глядя на твою стеснительность! Я же говорил: надо привыкать к обычаям этой страны. Заида и Хабиба — мои рабыни, и им можно доверять. Ты убедишься, что они отлично знают свое дело. Ложись! Ложись и дай им закончить! Они обе хорошие девушки!

Дик понял, что выбора нет, медленно перевернулся на кушетке и вздрогнул, когда благоухающее масло полилось на живот и бедра, Теперь он все время чувствовал свое затвердевшее тело и эти растирающие и разминающие его пальцы и ладони. И все же, несмотря на глубочайшее смущение, он даже помимо своего желания постепенно стал расслабляться. Приятная истома растекалась по телу, разглаживая бугры и распутывая узлы в измученных работой мышцах и суставах. Клюни Гленгарри продолжал говорить, отстаивая свою точку зрения, но его слова казались Дику далекими и несущественными, хотя он слышал их достаточно хорошо, чтобы в нужный момент припомнить.

Наконец, когда его умастили и растерли, все три женщины вместе одели его, и Дику пришлось без возражений подчиниться и этим нескромным прикосновениям, тем более, что сам он едва ли смог бы правильно обойтись с незнакомой одеждой. Первым делом надевались мешковатые штаны из белого хлопка, или сервал, потом просторная рубашка из того же материала, называемая шамир. Затем шли три одеяния, больше всего напомнившие Дику старомодные ночные рубахи, отличавшиеся одна от другой сложностью вышивки: гандура — кафтан из алого, расшитого злотом атласа и фарраджа из тончайшего, почти прозрачного шелка, поверх которой надевалась к'са — одеяние наподобие вездесущего хаика, но поуже и из более тонкой ткани. А завершал все белый селхам, или бурнус, что, как объяснил Клюни Гленгарри, полагалось по правилам дворцового этикета.

Призвали цирюльника, который выбрил голову Дика и подстриг ему бороду так, что она приобрела раздвоенную форму. Зеленоглазая красотка Хабиба намазала ее ароматным маслом алоэ и закрутила в два остро торчащих рога. В результате, по крайней мере, с точки зрения мавров, Дик приобрел вид замечательный и достойный. Когда все было закончено, Клюни одобрительно кивнул и повел Дика на Дерб эль-Кубба на сей раз через широкие парадные ворота. Там их ожидали несколько гвардейцев в широких штанах, державших в поводу двух богато оседланных коней: огненноглазого приплясывающего серого для Якуба эль-Аббаса, их начальника, и черногривого гнедого с хитрым взглядом для таинственного руми.

Они уселись в седла. Сперва Дик нашел мавританское седло с высокой лукой и короткими стременами несколько неудобным, но быстро приспособился к нему. Легким галопом они поехали через Баб-Тизми, вокруг стен, мимо Дар эль-Махзена к Дар эль-Хамра. У тех самых ворот, где еще сегодня днем Дик бросился остановить белого коня, они спешились, и Якуб эль-Аббас повел его через множество залов и коридоров, мимо стражников и слуг. От бесконечных поворотов у юноши закружилась голова.

Их встретил маленький, кругленький, темнолицый человечек в белой одежде — визирь Абдаллаха, Каид Мехра бен-Абу. Он критически оглядел Дика, сделал множество мелких исправлений в его одежде и затем, удовлетворенный, провел их в огромную длинную комнату, которая, как почудилось Дику, протянулась на целые мили.

Комната была заполнена придворными и вельможами, собравшимися в кучки и непринужденно болтавшими друг с другом. Когда бен-Абу ввел Дика и эль-Аббаса, некоторые оглянулись, но никто не обратил на них особого внимания. Только когда они приблизились к Абдаллаху, раскинувшемуся на груде подушек в дальнем конце зала, разговоры поутихли, и на них повернулись посмотреть, с интересом и даже с любопытством. Нигде, естественно, не было видно ни одной женщины, но зала завершалась сводом почти двухэтажной высоты и в дальнем ее конце, на стене, был широкий балкон, заслоненный от взглядов собравшихся внизу узорной, тонкой работы, решеткой из кедрового дерева. Именно оттуда обитательницы гарема Абдаллаха могли наблюдать за тем, что делается внизу.

Пока они шли по длинному залу, Дик испытывал неприятное чувство из-за того, что за ним следили невидимые глаза, и, несмотря на шум в зале, почти слышал взволнованный шепот, проносившийся над головами собравшихся.

Они не дошли десяти шагов до места, где сидел Абдаллах, когда Якуб пал на колени и поклонился, уткнувшись лицом в пол. Дик последовал его примеру, визирь тоже, и все трое оставались в таком положении, пока принц не соизволил лениво взглянуть в их сторону.

— Это что? — спросил он.

— Здесь Якуб эль-Аббас, ваше высочество, — ответил пухленький визирь.

— Мир тебе, Якуб! — проворчал Абдаллах. — Что привело тебя сюда?

— И тебе мир, йа сиди! По твоему приказанию я привел к тебе человека, который сегодня спас твою жизнь от разрушающих копыт безумного белого коня.

— Ах, я и забыл! — воскликнул Абдаллах. — Поднимайся, Якуб, и скажи ему, чтобы он тоже поднялся и приблизился.

В зале воцарилась тишина. Абдаллах посмотрел на Якуба, затем на Дика, потом снова на отступника. В. тишине еще более отчетливо слышалось щебетание женских голосов наверху. Абдаллах тоже услышал их, медленно повернулся и сердито взглянул в сторону балкона. Шепот тут же стих, Абдаллах снова так же неторопливо обратил к пришедшим лицо, и Дику показалось, что он уловил глубоко скрытое выражение веселости в темных, слегка выпученных глазах.

— Ты хорошо поработал, эль-Аббас. Будем надеяться, что не чересчур хорошо. Я бы принял его за другого человека. Ты говорил с ним?

— Аллах свидетель, ваше высочество, я сделал все, как вы велели!

— А ты, руми? — Абдаллах неторопливо повернулся к Дику. — Как тебя зовут?

— Мак-Грегор, йа сиди! Ричард Кэри Мак…

Взмахом руки Абдаллах велел ему замолчать.

— М'гхгур? — он, явно с трудом, попытался произнести фамилию. — Фу! Чужеземное имя! надо изменить его!

Он задумался на минуту, и с балкона снова донесся шепот, на этот раз весьма настойчивый. Даже Дик слышал его.

— Хасан! — прошептали сверху. — Вахайат! Хас-с-сан!

Абдаллах снова повернулся и взглянул вверх. Тут же наступила тишина. Принц взглянул на Дика, улыбаясь.

— Слышал?

Дик был в замешательстве; он не знал, надо ли признавать это.

— На'ам, йа сиди. Слышал, повелитель!

— И понял? — подгонял его Абдаллах.

— Айна'ам, йа сиди. Конечно, господин!

Абдаллах долго и критически разглядывал Дика, так что он покраснел от смущения, переминаясь с ноги на ногу.

— Хасан! Вахайат, Хасан! — Абдаллах усмехнулся. — Клянусь жизнью! Красивый! Вот что думают о тебе в моем доме, руми! Очень хорошо! Пусть так и будет! Хасан — да, ты и вправду красив. Но я думаю, тебя надо назвать еще и удачливым. Хасан эс-Саид, стало быть; так будут звать тебя с этих пор!

— Иншалла, йа сиди, — ответил Дик.

— Иншалла, йа Хасан эс-Саид — красивый и удачливый.

Дик подумал, что Абдаллах смеется над ним, но тот был вполне серьезен.

— Да будет так! Ты говорил с Якубом эль-Аббасом?

— Говорил, йа сиди.

— И он поведал тебе о благословении ислама?

— Да, ваше высочество!

— И ты решил стать одним из нас?

Дик колебался. Пусть даже от этого зависит его жизнь, он не мог так быстро ответить на столь серьезный вопрос.

Со мной сегодня так много случилось, что я не в силах сразу собраться с мыслями, — сказал он, наконец. — Могу ли я просить твоего позволения подумать об этом подольше?

Абдаллах немного сощурился, словно от удивления. Дик не понял, доволен он или рассержен.

— Для тебя найдется место в радах моей личной гвардии, под началом эль-Аббаса. Он будет обучать тебя и заботиться о тебе. И если дело пойдет хорошо, кто знает, какие еще успехи тебя ждут? Но в случае отказа, впереди только каменоломни и тяжкий труд в низ!

Дик склонил голову.

— Я подумаю и об этом, йа сиди!

Похоже, ответ был правильный, поскольку на лице Абдаллаха появилось несомненное одобрение. Если Дик придет к исламу после должного размышления, Абдаллах будет гораздо больше доверять ему.

— Да будет, так! — воскликнул Абдаллах и взглянул на Клюни Гленгарри. — Ты за него отвечаешь, эль-Аббас, Держи его у себя в доме, под присмотром. Пусть он погладит, как в действительности живут наши люди, чтобы мог сам обо всем судить. А через неделю снова приведи его ко мне — он должен будет дать ответ.

Так началась неделя, которую Дик долго потом вспоминал как самую трудную в своей жизни. Но, думая об Эжени, он понимал, что иначе ему вряд ли удастся прожить так долго, как хотелось. Единственное сомнение состояло в том, как воспримет его поступок она. Это по-прежнему оставалось самым важным.

Всю неделю он был крайне озабочен и все забывал спросить эль-Аббаса о таинственных шепотах наверху, во дворце, а к концу недели борьба с самим собой стерла из памяти и воспоминание о них. В итоге юноша пришел к выводу, на который рассчитывали и Абдаллах, и эль-Аббас. Он рассудил, что шансы бежать под видом мавра не ниже шансов быть выкупленным, если он откажется принять ислам. Что касалось Эжени, то Дик успокоил свою совесть тем, будто это лишь военная хитрость и что потом — после побега и встречи с нею — он вернется в лоно церкви, признает свой грех и попросит прощения.

— Бороться глупо, Клюни! — сказал он просто.

Когда вечером они вновь предстали перед Абдаллахом, Дик чувствовал себя так, словно стоит на краю глубокой пропасти и готовится совершить смертельный прыжок.

— Ну так что же, — Абдаллах улыбнулся, — пришел Хасан эс-Саид к какому-либо решению?

— Да, йа сиди, — Дик почувствовал, что в горле у него так пересохло, что он едва может говорить, — я решил принять ваше предложение.

— Эль хамдуллиллах!

Абдаллах поднялся и обнял Дика.

— Хвала Аллаху! Ты не пожалеешь об этом. Йа Аллах! Клянусь!

Глава четвертая ХАСАН ЭС-САИД

Начались холодные зимние дожди. Маленький отряд всадников, скользя и оступаясь, спускался с холмов со стороны эль-Хаджеба и Среднего Атласа. Копыта лошадей шлепали, разбрызгивая грязь, и все звуки почти утонули в шуме дождя.

Однако когда показались иссеченные дождем стены и блестящие мокрые изразцы крыш и куполов Мекнеса, по отряду пронесся шум волнения. Люди подтянулись и выпрямились в седлах, по рядам полетели грубые солдатские шутки.

Даже Хасан эс-Саид, командующий маленьким сборным отрядом, ощутил некоторое волнение в крови, хотя был невесел и задумчив. Сквозь пелену дождя он вглядывался в смутные очертания приближающегося города, и ему с трудом верилось в то, что прошло уже больше двух лет с тех пор, как он видел его в последний раз. В действительности исполнилось почти ровно четыре года с того дня, как его привезли пленником в эти суровые и дикие края. Надо признать, он прошел долгий путь, но вовсе не был уверен, что шел в нужном направлении. Во всяком случае, к дому он не приблизился ни на шаг.

Как только Дик принес клятву и поцеловал Коран, он был отдан под опеку Якуба эль-Аббаса, и в его доме, под его руководством прослужил шесть месяцев. В медресе Бу Инания, одном из многих мусульманских училищ города, он основательно изучил арабский, хлуэ — язык берберов, — закон Корана и все применения ислама.

В то же время в доме Клюни он освоил все тонкости запутанного мавританского этикета и нравов. Он перенял их забавную манеру есть, сидя со скрещенными ногами на полу между круглыми низкими столами, набирая пищу с блюда пальцами правой руки — только правой; это было важно. Перед началом трапезы, после каждой перемены блюд и в конце, руки, борода и рот торжественно мылись. Каждому угощению, каждой беседе, каждому деловому разговору или сделке предшествовала церемония чаепития. Чай заваривали тут же, чтобы он был вкуснее, и его больше нюхали, чем пили, сопровождая ритуал должным количеством громких одобрительных причмокиваний и облизываний губ.

Дик узнал, что одним из самых серьезных грехов, который может совершить человек против ислама, считается курение. Употребление вина и крепких напитков, тоже запрещенное Кораном, порицалось, но на возлияние нередко смотрели сквозь пальцы — в зависимости от строгости и набожности начальства. Абдаллах, к примеру, был фанатиком трезвости, тогда как его отец, сам султан Мулаи Смин, был убежден, что европейцы-вероотступники, находящиеся у него на службе, не могут выполнять свои обязанности должным образом, если не давать им возможности прикладываться к бутылке. С другой стороны, на отношения с женщинами смотрели более чем просто, и если у мужчины не было гарема жен или кадема наложниц, на него косились, удивляясь, почему же он при каждом удобном случае не гуляет, как кот.

Может быть, именно потому Клюни так надоедал Дику с этим делом. Дик, конечно, ни словом не намекал на истинную причину своего поведения, но, хотя порой не отказывался распить со своим опекуном бутылочку коньяка, категорически не желал иметь дела с женщинами. Он не хотел жениться, не желал заводить наложниц. Клюни пошел даже на то, что предложил Дику на выбор двух своих любимых рабынь — томную темноволосую Заиду или зеленоглазую озорную Хабибу. Девицы не знали о предложении Клюни, но каждая из них при случае не раз давала ясно понять, что была бы в восторге от такой сделки, так что, не будь воспоминания о прошлом так свежи, Дик, возможно, позволил бы уговорить себя, поскольку обе были весьма хороши собой, соблазнительны и в совершенстве владели искусством обольщения и ублажения мужчины. Но Дик лишь поглаживал девиц по груди, похлопывал по задикам, оставляя их отчасти обиженными, отчасти снедаемыми неутоленным желанием.

Однако им повезло — период обучения продолжался только шесть месяцев. Затем Дик был отправлен в полк и по его собственной просьбе поселен вместе с другими в казармах, за пределами Дар эль-Хамра, чтобы иметь возможность получше освоиться с жизнью военного. Еще три месяца он обучался началам военного искусства мавров и научился применять ятаган, канджари кумийю — длинную изогнутую саблю, — короткий меч и кривой нож с широким обоюдоострым лезвием. В то же время он продемонстрировал умение обращаться с длинным мушкетом, потому что стрельба была ему не в новинку.

Дик доказал также, что не случайно сумел усмирить белого жеребца, чьи копыта угрожали Абдаллаху. Казалось, между ним и всеми лошадьми существует некое взаимопонимание. Его искусство было настолько очевидным, что он не провел в полку и месяца, как его назначили главным объездчиком ремонтерской группы. Поскольку Дик был единственным, кто мог сесть верхом на этого зверя, ему был подарен белый конь, благодаря которому он и оказался здесь. Дик находчиво назвал его Шайтаном, Дьяволом, и их стали считать неразделимым целым.

Через три месяца его служба рядовым неожиданно прервалась. Дика внезапно повысили — произвели в чин мукаддена, приблизительно соответствовавший сержантскому, и отправили участвовать в боевых действиях. Причина была достаточно проста. К югу от Мекнеса, в области Хенифра, у подножия Верхнего Атласа, подняло мятеж могущественное братство Бени Зайан, и Абдаллах был послан с войском в сорок тысяч человек подавить беспорядки.

Дик всегда был в полной боевой готовности и в течение всей кампании служил отлично. За время службы он успел странным образом полюбить эту засушливую бесплодную землю, дикую и каменистую, величественную и суровую. Хотя и находился от своей зеленой родины, которую надеялся увидеть, несмотря ни на что, дальше, чем когда-либо.

Кампания длилась уже почти год, прежде чем ему представился случай доказать свою храбрость. Войска собрались возле Мрирта, против Ум эр-Рбийа, удерживая проходы на север. Один фланг армии выдвинулся к западу, отрезая дорогу на Бу Азза, другой занимал предгорья на востоке, блокируя проходы, по которым мятежники могли получать подкрепление из глубины страны. Оставался открытым только один спуск по ущельям и долине реки Уэд, ниже города, у касбы Тадла. Если перерезать и этот путь, дикие горцы окажутся запертыми в своей крепости, и Абдаллаху останется только сидеть и дожидаться, пока они не перемрут с голоду или не выйдут сдаваться с поднятыми руками.

Это была задача для крупных формирований — полка или бригады, если такое вообще возможно. Но, растянув армию на восток и запад, Абдаллах чувствовал, что не может выделить так много сил. Он был неважным главнокомандующим и решил, что один зарка — один эскадрон — если он сумеет захватить и удержать узкий проход Аит Исхак, находившийся на полпути к деревне с тем же названием и мрачной крепостью Хенифра, с бурыми стенами, вполне достаточен. Для этой цели быт выбран тот самый эскадрон, в котором служил Дик.

Маленький отряд, прежде чем повернуть к западу и перейти хребет, двигался почти до Айн Леу.

Они вышли к Ум эр-Рбия между Аит Исхаком и селением, спустившись наискось по скалистому склону к тому месту, где речная долина расширялась, вмещая серые оливковые рощи, а поток прорывался между узкими скальными стенами. Дику показалось, что все вокруг как-то уж слишком спокойно, словно сама природа наблюдает и выжидает, что же случится. Но Ахмад бен-Берри, командир эскадрона, не разделял его опасений. Для него многозначительная тишина означала только то, что их стремительный марш успешен и им удастся застать Бени Зайан врасплох. Но он забыл, что в лагере Абдаллаха все знали, куда они направились. Забыл он также и то, что застать врасплох Бени Хайан едва ли кому удавалось. Но Хасану эс-Саиду, простому мукаддену, не пристало обсуждать действия командиров. Ахмад бен-Берри галопом повел эскадрон в ущелье, и Бени Зайан захлопнули свою ловушку.

В верхнем конце прохода за каждым камнем и каждым кустом уже прятался дикий горец. В подкреплении противника был отряд всадников, вдвое превышавший численность эскадрона. И, как только последний из эскадрона галопом въехал в ущелье, воины Бени Зайан, словно пробка, закрыли и нижний его конец. И тут же крутые склоны ущелья будто ожили: откуда ни возьмись, появились толпы горцев в коричневых джеллаба, сбрасывающих на маленький отряд огромные камни.

В этом первом устрашающем нападении отряд, атакованный вопящей ордой и сзади, и спереди, и с боков, потерял добрую треть всадников, а уцелевшие сгрудились, на миг охваченные разрушительной паникой. Ахмад бен-Берри пал при первой же атаке, второй мукадден, Брахим эль-Арби, тоже. Все бремя командования легло на плечи Дика.

Замешкайся он, их всех прикончили бы в этом мешке; вряд ли кому-либо удалось бы уцелеть, разве чудом. Передние ряды стали отступать, и в то же мгновение на них обрушился удар сзади. Дик находился в хвосте маленькой колонны. Уголком глаза он заметил горцев наверху и понял всю отчаянность положения эскадрона.

К счастью, Дик умел думать и действовать одновременно. Он сообразил: люди Бени Зайан ожидают, что противник в панике ринется назад, и потому сосредоточили главные силы позади них. С другой стороны, даже коза не смогла бы преодолеть крутые стены прохода. Не оставалось сомнений, что единственный путь — путь вперед. Дик выхватил ятаган, вонзил шпоры в бока могучего белого коня и, завопив во всю мощь легких, ринулся прямо навстречу толпе горцев, спешивших убивать.

У него было два преимущества. Во-первых, оказавшись почти в хвосте разгромленного отряда, он должен был проехать через все войско, чтобы оказаться впереди. Поэтому растерявшиеся было люди не могли не заметить его, и, поскольку нуждались хотя бы в ком-нибудь, кто повел их вперед, быстро собрались и последовали за ним. Другим преимуществом был элемент неожиданности. Люди Бени Зайан не ожидали такой быстрой и яростной контратаки, и под натиском сверкающих клинков настала их очередь разбегаться и карабкаться на кручи, чтобы спасти свою жизнь — конечно, это продолжалось недолго, но Дику и его отряду хватило даже момента замешательства, чтобы вырваться из ловушки и дать бой на открытом месте.

Он повел своих людей назад к Уэд Гру. На их пути, в Хенифре, находился главный лагерь. Здесь они смогли остановиться и подсчитать потери, убедившись, что в живых осталось меньше половины отряда, выехавшего накануне. Но именно Дик спас их, и поэтому ему было оказано всяческое доверие: он получил звание каида эль-харка, заняв место погибшего Ахмеда бен-Берри.

Об остальной кампании можно рассказать немногое. Когда в очередной раз понадобилось перекрыть брешь на юге, Абдаллах нашел достаточные силы, после чего ему оставалось только сидеть и ждать. Тем не менее, ждать пришлось целых десять месяцев, пока изможденные, отощавшие от голода, оборванные, как пугала, главари мятежа не выехали сдаваться. Их отправили в Мекнес, к султану, чтобы понести за бунт заслуженное наказание, но по приказу Абдаллаха триста мятежников были обезглавлены. Их оскаленные головы расставили на кольях через равные промежутки на стенах павшей крепости, чтобы все помнили, какие ужасные плоды приносит государственная измена.

И победоносное войско отправилось домой. Но в Азру Абдаллах снова сделал остановку — вожди Бени Мгилд, могущественного союза племен, занимавшего земли к северу и к востоку от Бени Зайан, принесли ему дары и уверения в своей полнейшей преданности. Однако Дик, сидящий на белом коне во главе отряда и наблюдающий за церемонией, нашел, что идут вожди и посольства мрачно и неохотно и клянутся в верности весьма неискренне. Ему также показалось, что они чересчур напряжены и чего-то опасаются, словно внезапный приход Абдаллаха в их земли спутал все планы и помешал каким-то темным намерениям.

Абдаллах, на первый взгляд, не замечал, что кого-то не хватает. Но вожди и посольства от Аит Юсси и Улад Варрайн, чьи земли лежали далеко к востоку, в верхней долине Мулуйа, не появились. Еще не улеглась пыль от традиционной игры Лааб эль-Баруд, и вожди едва успели вернуться в свои шатры, как Дика вызвали к Абдаллаху и приказали собрать смешанный отрад, состоящий из воинов его полка и еще трех конных эскадронов, и немедленно отправиться в Мулуйа, чтобы привезти и полагающиеся дары, и вождей обоих кланов. Для этого ему временно присвоили ранг каид эль-ма — примерно майорский. На следующее утро Абдаллах свернул лагерь и отправился с остальным войском в сторону Мекнеса.

Дик со своим небольшим отрядом двинулся в направлении горных проходов. Но все это ему очень не нравилось. Им овладело нехорошее предчувствие, что в Азру не все благополучно, и вовсе не хотелось иметь в своем тылу враждебно настроенные племена, особенно такие воинственные и могущественные, как Бени Мглид. Чтобы скрыть свои истинные намерения, он шел весь день в заданном направлении, а когда наступила темнота, резко повернул и возвратился к Азру, где с налету захватил касбу прежде, чем стража заметила его появление.

Это был рискованный поступок, и если бы Дик промахнулся в своих планах, он сам лишился бы головы в молниеносной атаке. Но он попал в цель. Помимо всего прочего, ему повезло захватить вождей Бени Мглид в тот самый момент, когда они собрались, чтобы обсудить планы нового мятежа.

Не будь Дик самим собой, он, наверное, казнил бы нескольких из них в назидание прочим. Но никогда — ни тогда, ни позднее — он не поддавался варварским обычаям этой страны, и сейчас ограничился тем, что арестовал главарей будущего мятежа и отправил их к Абдаллаху под усиленной охраной, с сообщением об их замыслах и требованием прислать достаточные силы, чтобы обезопасить Азру в тылу отряда Дика.

Возможно, благодаря опередившим его известиям о том, как Дик расправился с Бени Мглид, не возникло никаких трудностей с тем, чтобы собрать дань и получить заложников от Аит Юсси и Улад Варрайн. Но это было дело долгое и утомительное, и прошло целых три месяца, прежде чем Дик собрал должное количество овец, составлявших дань, какую только и мог принести такой бедный народ, взял заложников и отправил их вперед себя через ущелья к Азру. Там он передал овец представителю Абдаллаха, который отправил их отъедаться на горные пастбища, а заложники были снова посланы вперед под надежной, хорошо вооруженной охраной. Сам Дик с остатками своего измученного отряда двигался следом более медленным темпом.

Они очень устали! Это не вызывало сомнений. Сам Дик, хотя ему, как командиру, многое давалось проще, чем рядовым, страдал от всепобеждающей сонливости и мечтал лишь о том, чтобы погрузиться в горячую ванну, а потом целую неделю спать на широком диване, среди мягких шкур и теплых одеял, окруженным ласковыми заботами Заиды или Хабибы — лучше, пожалуй, Хабибы. В ней было больше огня. Она сделает ситуацию поострее. С другой стороны, Заида спокойнее, с ней можно лучше отдохнуть, получить истинное удовлетворение, в ней есть еще никем не измеренные запасы страсти.

Внезапно он очнулся, ядовито усмехнувшись. Какого черта, о чем он думает? Ведь у него есть Эжени! Дик все еще мечтал о ней, о ее жадных губах, теплых руках, юном теле, таком сильном и нетерпеливом в его объятиях.

Беда была в том, что время и расстояние затуманили очертания снов и, хотя он и не сознавал этого, притупили его решимость. Бессознательно Дик пришел к выводу, что побег осуществить гораздо сложнее, чем он предполагал вначале. И, хотя Эжени и вправду все еще снилась ему, он должен был честно признать, что это происходит все реже и реже. Время стирало память о ней, однако девушка все еще крепко удерживала сердце Дика, хотя любовь к ней не могла подавить естественных физических желаний его тела. Теперь он видел ее в снах как призрачное эфирное создание — нечеткое, воздушное, но прекрасное. Когда Эжени наклонялась, чтобы коснуться его губ, Дика по-прежнему охватывала дрожь, хотя он уже не мог уловить живой блеск ее глаз или почувствовать сладкое тепло дыхания. Он видел сны, да! настойчивые сны, где туманный образ любимой являлся ему, приходил в его раскрытые объятия! Но они целовались и обнимались до тех пор, пока неутоленное желание не переполняло его и не будило окончательно. А когда губы Эжени становились нетерпеливыми и почти реальными, когда ее юное тело напрягалось так, что он чувствовал его пульс, ему казалось во сне, что женщина, которая так страстно прижимается к нему, изменилась, и она больше не Эжени, но кто-то другой, — никак не мог узнать, кто, потому что просыпался каждый раз, когда разгадка казалась такой близкой.

Он не был глупцом, и, если не мог дать имя женщине из снов, то прекрасно понимал, какая потребность является их причиной. Сидя в седле, юноша размышлял и спорил по этому поводу сам с собой, совершенно не осознавая, насколько по-мавритански теперь рассуждает.

Жениться Дик не хотел, даже теперь не мог пойти на это. Но в настойчивых советах Клюни была истина: мужчина не создан для одиночества. Ничто не мешает, говорил себе Дик, принять предложение Клюни и взять одну из его красавиц — Заиду или Хабибу — в рабыни и наложницы. В конце концов, нет ничего обязывающего в том, чтобы иметь кадем, это не помешает настоящей женитьбе! Дик пришел к этому решению внезапно, словно опасаясь, что может передумать. Если Клюни Гленгарри снова повторит свое предложение, он, скорее всего, его примет.

Через большую арку в форме подковы они въехали на широкий, украшенный флагами парадный двор Дар эль-Хамра. Дик оглядел ряды своих людей и скомандовал «вольно».

Воины рассыпались с радостными криками и смехом, как школьники, которых отпустили наконец на долгожданные каникулы. Широко улыбаясь, они радостно прощались с Диком, махая ему руками и оружием — в войске его любили. Он ненадолго задержался, отвечая на их улыбки и прощальные слова, потом, махнув рукой на прощанье, развернул коня и галопом поскакал назад в ворота, кругом к Баб Тизми и до дома Клюни. Высокий шотландец приветствовал его радостным ревом.

— Дик! Дик, приятель! Наконец-то ты вернулся! Видеть тебя — истинное утешение для моих глаз! Вот это повод для праздника! Фатах! Мелауд! Беллал! Вы, черные дьяволы! Тащите уголь! Разводите огонь под ванной! Парню, вернувшемуся с войны, первым делом нужно помыться. Ямина! Заида! Хабиба! Готовьте хаммам!

— Да ладно тебе, Клюни! — улыбаясь возражал Дик. — Можно подумать, блудный сын вернулся.

— А разве не похоже? Разве не ты отсутствовал так долго? Я вполне мог погибнуть от пьянства. К тому же тут неприятности, которые могут касаться и тебя.

— Неприятности? — встревожился Дик.

— Да-да, неприятности! — мрачно подтвердил Клюни. — Ну ладно, парень! Не будем пока об этом. Первым делом надо тебя устроить. Ты разместишься там же, где и прежде.

Это было гораздо приятнее, чем он ожидал, — вернуться к цивилизации, даже такой примитивной, как в Мекнесе. Дик и не подозревал, что истинное блаженство — снять пропыленную одежду, снова оказаться в тепле, под защитой четырех стен и крыши. А с каким наслаждением он после стольких недель и месяцев напряжения расслабился, погрузившись в теплую ванну! И конечно, чуть позже по его жилам растекся бодрящий глоток коньяка.

Но все это произошло не сразу. Был еще разговор с Клюни и нарастающий поток его собственных мыслей. Слушая легкий шелест женских шлепанцев по каменному полу, Дик, лежа в теплой воде, решил, что не следует напоминать эль-Аббасу о предложении, сделанном так давно. Пусть это необходимо, но подождет до другого раза. Сейчас нужно поговорить о другом.

— Ты говорил о неприятностях? — начал он.

Клюни, заваривающий чай, поднял голову.

— Да, у нас неприятности, — вздохнул он, — И такие, что твои стычки с Бени Зайан покажутся пустяками. Готов спорить, дело дойдет до заварухи, и ты увидишь в этой стране мятеж, от которого борода встанет дыбом.

— Мятеж? Опять? Только не это, Клюни! Каким дьяволом одержима эта страна? Четыре года назад все было так тихо и мирно, что лучшего и желать не надо. Ни один человек не осмеливался выступить против Исмаила, а теперь…

— Нет-нет! На сей счет не заблуждайся! Старик по-прежнему сильнее всех. Здесь такие вещи всегда происходят полосами. Когда ты попал сюда, у нас был мир, потому что недовольные зализывали раны, полученные при очередном восстании. Теперь прошло достаточно времени, и они обо всем позабыли. В полдюжине районов мятежники подняли головы и снова выступают. Ах, вот и Хабиба с маслом для растирания!

Дик поднял голову, встретил взгляд зеленых глаз, соблазнительную улыбку, и почувствовал, что весь дрожит. Не будь Клюни Гленгарри так увлечен разговором, он бы непременно заметил это, но сейчас даже, не обратил внимания на то, с какой поспешностью Дик выбрался из бассейна.

— Нам нужно отправляться к Абдаллаху сразу же после обеда, — бормотал Клюни, словно размышляя вслух. — Ты должен доложить о прибытии, и к тому же я вспомнил, что он еще не утвердил тебя каид эль-ма!

— Ну, если ты настаиваешь, — нетерпеливо отвечал Дик, пока Ямина вытирала и растирала его полотенцем. — Отправимся сразу же, как только поедим. Но стоит ли? Так приятно вернуться домой, и я хочу хотя бы вечер потратить на удовольствия. Один вечер роли не играет.

Клюни Гленгарри был настолько озабочен, что не уловил намека. Он не обращал ни малейшего внимания на трех женщин, находившихся в комнате, и не замечал, какое действие оказывает их присутствие на Дика.

— Нет, тут ты ошибаешься. Но у тебя, наверное, есть свои интересы…

Клюни умолк, вопросительно глядя на юношу. Тот повернулся, отбросил хаик, служивший ему полотенцем, и растянулся на кушетке лицом вниз.

— Говори! — потребовал он. — Почему это так важно?

Ямина, шаркая шлепанцами, вышла из комнаты, чтобы проследить, как готовится ужин.

— Смута на этот раз возникла здесь и на побережье, — сказал Клюни. — И это еще не все. Больше десятка разных племен считают, что платят слишком большую дань. Эти дьяволы действуют повсюду: в Эль Гарбе, от Эль Ксара до леса Шул и даже дальше. От Бени Хасан и Аит Земмур всегда были неприятности. Но сейчас появились и другие: Улад Хамму, Мшарра и Аит Амар — народы, которые прежде никогда не бунтовали.

Дик почувствовал, как на спину льется и растекается теплое масло. Умелые и ласковые руки принялись разминать и гладить, посылая такой заряд нежности, что у него перехватывало дыхание и все тело переполнялось желанием. Он ничего не мог с собой поделать. Страсть захватывала его, все внутри сжалось, в горле пересохло, кровь так громко стучала в ушах, что почти заглушала слова Клюни, и голос его казался отдаленным и неразборчивым. Хабиба умело и бережно массировала его плечи и шею, Заида разминала ноги. Из всех речей Клюни до сознания Дика вдруг дошло одно слово: «Зайдан».

Словно ведро холодной воды выплеснули на его пылающую голову. Дик так резко приподнялся, что зеленоглазая красотка, знавшая, что вгоняет его в дрожь своими прикосновениями, и довольная этим, отшатнулась от неожиданности.

— Что? Что такое? Зайдан?

— Я же только что сказал.

Клюни смотрел на него озадаченно.

— За всем этим стоит твой приятель Зайдан!

Дик стремительно поднялся, повернулся к удивленным рабыням и махнул в сторону двери.

— Эдду! — рявкнул он. — Ступайте!

Девицы ушли, поскольку оспаривать приказания не полагалось, но явно были глубоко озадачены. Клюни удивился не меньше, хотя и по другой причине.

— Что это ты?

— Они отвлекают меня! И, кроме того, если твои слова верны, нам нельзя терять время. Если Зайдана нужно схватить, я хотел бы, чтобы это удовольствие досталось мне!

— Так я и знал! — ухмыльнулся Клюни.

Они нашли Абдаллаха в том же приемном зале, куда Дика привели два года назад. Однако с тех пор многое здесь изменилось: толпы не было, стояла тишина. Только небольшая группка людей с серьезными лицами, говоривших почти шепотом, собралась у низкого стола. Во главе его сидел сам принц, и сосредоточенность, с какой они совещались, подтвердила всю серьезность ситуации, о которой говорил Клюни. Сначала Дик даже подумал, что на балконе для женщин за резной решеткой никого нет. Но когда он в сопровождении визиря подошел ближе, воздух вокруг него оказался словно пронизан шепотом, похожим на щебетание птиц. Абдаллах нетерпеливо взмахнул рукой, и на балконе все стихло.

Абдаллах приветствовал эль-Аббаса с радостью, словно это был именно тот человек, который ему был сейчас нужен.

— Якуб эль-Аббас! Как раз подходящий момент, чтобы воспользоваться твоей мудростью. Кто это с тобой?

Клюни низко поклонился.

— Твой капитан; йа сиди, Хасан эс-Саид. Сегодня он вернулся от Аит Юсси и Улад Варрайн и пришел с докладом.

— Я выслушаю его доклад утром, — проворчал Абдаллах, но тут же спохватился и взглянул на Дика с интересом. — Хасан эс-Саид?

— Тот самый, мой господин. И не преступлю ли я границы моей скромности, если напомню, что вы назначили его каидом эль-ма, но пока не подтвердили это назначение?

— А я разве не подтвердил? Так ты даешь ему рекомендацию?

— Да, йа сиди.

Абдаллах улыбнулся.

— Пусть так и будет! И может быть…

Среди приближенных поднялся одобрительный шепот, раздались приглушенные возгласы:

— Хасан! Хасан эс-Саид. Каид эль-ма!

Абдаллах сердито взглянул кругом, нахмурясь, покосился через плечо, и снова все стихло. На балконе воцарилось молчание, как будто чей-то рот зажали ладонью. Принц повернулся и посмотрел на Дика.

— Хасан, Хасан эс-Саид? Ну, конечно! Теперь я тебя вспомнил! Посмотрим, чего ты стоишь. Надо тебя испытать.

Он вернулся к столу, кивнув Клюни и Дику.

— Садитесь!

На столе лежала куча песка, Абдаллах наклонился, разровнял ее и сделал быстрые пометки пальцем.

— Это военная задача, — сказал он, и взгляды окружающих свидетельствовали о том, что слова принца адресованы Дику, хотя сам Абдаллах, погруженный в свои наметки, не поднимал глаз. — Вот берег. Вот Эль Ксар. Вот Сале и Рабат. Вот Мекнес, а здесь, посередине, лес Мамора. Здесь земли Бени Хасан, а тут Аит Земмур. У нас возникли серьезные проблемы — ты, наверное, знаешь об этом?

— Конечно, йа сиди.

Дик наклонил голову.

— Якуб эль-Аббас только что рассказал мне.

Абдаллах кивнул.

— Я так и думал. Итак, что же ты сделал бы при таком раскладе? Есть у тебя ответ?

— Есть, йа сиди.

— И какой же?

— Мне сказали, йа сиди, что смута идет из Сале…

— Совершенно верно, от моего единокровного брата Зайдана, чтобы Аллах спалил его душу! — вздохнул Абдаллах.

— Хорошо бы! — глаза Дика сверкнули. — Но давайте на минуту предположим, что мятеж действительно начался. Потребуется сильное войско или нет, чтобы его подавить?

— Это же очевидно!

Абдаллах выглядел разочарованным, как будто ожидал большего.

— Правильно, ваше высочество! Но допустим, что главари схвачены, как вожди Бени Мглид?

Абдаллах выпятил нижнюю губу, задумчиво уставился на нее и кивнул.

— Но как это сделать?

— Мы не выиграем ни одного сражения, йа сиди, — продолжал Дик, наклонившись вперед, — если позволим врагу самому выбирать поле битвы. Мне сказали, что даже сейчас Зайдан встречается со своими сподвижниками в Сале. Если мы двинемся быстро и они не успеют получить предупреждение о нашем приближении, то сможем нарушить их планы…

— Ты имеешь в виду — осадить Сале? — недоверчиво спросил Абдаллах. Очевидно, он не умел думать о чем-то меньшем, чем действия целой армии. — У нас в тылу будет чуть ли не вся страна!

— Нет, ваше высочество! — Дик покачал головой. — Армии таких размеров никак не добраться туда незамеченной. Но маленький отряд может. Дайте мне пятьсот человек по моему выбору, и мы выступим завтра же вечером. Через три дня следуйте за мной с любыми силами, какие сможете собрать, и вы найдете меня хозяином касбы, мятежных вождей — моими пленниками, а все их намерения — разбитыми!

Некоторое время Абдаллах скептически смотрел на него, а потом повернулся к Клюни. Тот кивнул.

— Аллах улыбается смелым, йа сиди! — сказал он.

— Да будет так! — согласился Абдаллах.

Когда они ехали назад вокруг стен, Клюни Гленгарри решился высказать, что у него на уме.

— Ты просто дьявол, как ни смотри, — ворчал он. — То ты вообще не хочешь выходить из дому, а тут хватаешься за первую же возможность, да еще предлагаешь безумный план! Не поймешь тебя!

Но Дик, погруженный в собственные размышления, отвечал невпопад.

— Что это за шепот там, на балконе? — спросил он. — Я вижу, ты ухмыляешься. В чем дело?

Лицо Клюни было бесстрастно, словно вырезанное из дерева.

— Вот и ты заговорил об этом. Я тоже заметил. Скажи, жил ли на свете хотя бы один человек, носивший штаны, который мог бы объяснить, отчего смеется женщина и что она задумает в следующий миг?

Глава пятая АЗИЗА БИНТ-АБДАЛЛАХ

Ни у кого не было сомнений, насколько справедливо прозвище, данное Дику: «Эль-Барк — молния». Он заслужил его, поскольку всегда действовал по правилу: быстро и сильно. И чем сложнее казалось дело, тем стремительней и неожиданней наносился удар.

К полудню он отобрал себе людей. К вечеру отряд был готов выступить. Обычно путь от Мекнеса до Сале занимал три дня. На сей раз отборные молодцы на лучших лошадях из конюшен Абдаллаха ехали всю ночь, весь следующий день и еще одну ночь. На утро второго дня со времени их отбытия из Мекнеса, как раз в тот момент, когда стража отворяла городские ворота, они неожиданно налетели на Сале, смели горстку стражников у ворот, ворвались внутрь и захватили касбу прежде, чем начальник стражи успел выскочить из постели.

У ворот касбы произошла небольшая стычка, и во дворе тоже пришлось побряцать оружием, прежде чем захватчики одолели сопротивление изумленного гарнизона. Дик во главе отряда подъехал прямо к широкому главному входу дворца, стоявшего во дворе слева. Но здесь его встретили три стражника, одетые в те самые, столь памятные ему, коричнево-белые полосатые джеллаба.

Дик не помнил их, но должен был признать, что бились они отчаянно, и это даже задержало его, хотя и ненадолго. Дик сразился с главным, начальником гарнизона, а с остальными двумя бились его товарищи. Сначала Дику пришлось нелегко. Стражник, несомненно, оказался искусным бойцом. Но и Дик был не слабее, к тому же не избалованный дворцовой жизнью. Вскоре первый яростный порыв стражника стал ослабевать, и Дик почти огорчился, когда почувствовал, что лезвие его ятагана пронзило плоть, ударившись о кость. Хлынул поток алой крови. Голова стражника запрокинулась, глаза закатились, лицо обмякло, колени подогнулись, клинок, выпав из руки, звякнул о каменный пол.

Некогда было ждать, не было времени наклониться и проверить, жив ли он. Дик перешагнул через распростертое тело и поспешил во дворец. Двери вели в широкий зал, где многочисленные слуги скорчились, стоя на коленях, чтобы продемонстрировать невиновность, неучастие в бою, и упрашивая о пощаде. Широкие арки справа и слева вели в залы для совета и в большой зал; дальше начинались спальни, кухни и множество комнат, предназначенных для хозяйских гостей. Позади зала для приемов находилась дверь в личные покои паши, а винтовая лестница за ними вела в гарем.

Точное устройство здания не было известно Дику, но он знал, что есть и другие двери, кроме тех, в которые вошли они, и что нужно быстро сделать следующее: схватить Зайдана и его подозрительных гостей и перекрыть все возможные пути к бегству. Особенно Дик хотел добыть Зайдана — добыть для себя.

Он повернулся к перепуганному рабу, который, похоже, был здесь управляющим, и схватил его за загривок. Тот вытянул шею и жалобно проблеял что-то. Распаленный Дик не сразу сообразил, что его свирепый вид, кровь на одежде, окровавленный ятаган в руке перепугали беднягу.

— Не трясись за свою шкуру, слизняк! Не стану я марать свой клинок в твоей дрянной крови! Вставай и веди меня в комнаты хозяина. Вставай, говорю — алуф!

Он рывком поднял раба на ноги.

— Да, да, господин! К вашим услугам! — забормотал тот.

— Погоди!

Дик обернулся, придержав слугу. Его люди потоком вливались со двора, и он подозвал лейтенанта Яхья эн-Нара.

— Арестуй остальных и перекрой все выходы! Никого не впускать и не выпускать без моего разрешения. Бен-Ашра! Абид! Зераг! Эль-Алуд! За мной!

Он ринулся вперед, наподдав слуге пинка.

— Ну, веди, собака!

Не прошло и десяти минут с момента вторжения, как они бросились бегом через зал приемов к запертой двери, ведущей в личные жилые покои Зайдана.

Дик изо всех сил ударил ногой по краю дверной панели возле замка. Раздался треск дерева, лязг металла, и дверь распахнулась. Они побежали по коридору, который через несколько метров расходился направо и налево. Направо было темно и пусто. Налево была дверь, ведущая к дневному свету — открытая, чуть покачивающаяся на петлях, как будто кто-то только что в спешке прошел через нее.

Дик произнес замысловатое английское ругательство и ринулся туда, догадываясь, что пташка его улетела, но не подозревая, что его ждет. Он уже почти приблизился к выходу, когда споткнулся и упал, налетев на нечто, показавшееся ему свертком ковров. Ятаган со звоном полетел на пол, но, даже падая, Дик успел почувствовать в тюке что-то твердое, извернулся, сделав кувырок, и через секунду уже стоял на одном колене с оружием в руке, готовый отразить любое нападение.

Нападения не последовало. Шедшие за ним остановились и столпились в проходе, ожидая. Связка ковров не шевелилась.

Мгновение люди стояли, затаив дыхание. Потом Дик в ярости ринулся вперед, убежденный, что преграда приготовлена специально, чтобы задержать его. Он и сам не знал, почему не изрубил ятаганом сверток вместе с человеком, который прятался в нем. Вместо этого он бесцеремонно схватил ковры и потащил по коридору к свету.

Там на самом деле был человек. Из растрепавшегося свертка показались ноги и свалился шлепанец. Дик не заметил кровавого следа, потянувшегося за свертком, и остальные — четверо солдат и обалдевший слуга — тоже не обратили на это внимания. У дверей Дик грубо рванул человека за джеллаба.

— Какого… — начал он свирепо, но вдруг умолк, вытаращил глаза, и упал на колени. — Сол! Лерон! Лерон Сол! Боже, если бы я знал!

Глубокие карие глаза на смуглом лице, сером от потери крови, широко раскрылись и зажглись удивлением.

— Дик? — прошептали бескровные губы. — Мистер Дик! Это вы? Я… Я пытался остановить этого зверя. Долгие месяцы я вынашивал план мести. У меня… У меня был нож — под рубашкой. Но когда он появился, я был не готов. Он пошел по коридору, я понял, что он убегает от меня, и бросился на него. Я хотел заколоть его, но он оказался намного сильнее меня. Он выиграл эту игру. Боюсь, что…

Дик наклонился над ним.

— Куда он направился?

Раненый указал взглядом на дверь;

— Туда! В сторону конюшен. Схватите…

Сол закрыл глаза и уронил голову на пол, мощенный плитками. Но Дик задержался и прижал ухо к тощей груди. Сердце билось — слабо, но билось. Он поднял глаза на людей, столпившихся в ожидании в сумрачном коридоре, и во взгляде его было столько горькой ненависти и гнева, что мужчины невольно попятились.

— Абид! Беги и найди гарра — хирурга — и поскорее! Бен-Ашра! Разыщи Яхья эн-Нара и вели сразу же идти сюда и взять с собой несколько человек. Поторопитесь!

Два солдата понеслись, как стремительные тени. Дик беспокойно мерил шагами коридор от распростертого тела до открытой двери. По выражению лица невозможно было догадаться, какая буря бушует в его душе. Конечно, он должен броситься в погоню за Зайданом. Но нельзя оставить Лерона Сола. К тому же, он возглавляет операцию, и ему следует быть здесь, в центре событий, а не гнаться за единственным мятежником. В конце концов, не так уж важно, сбежал Зайдан или нет, как бы ни хотелось Дику поймать его. Гораздо важнее захватить Сале и остальных главарей заговора. Лишенное сердца восстание захлебнется, и Зайдану останется только искать спасения в бегах. Но, поддайся Дик минутному порыву, может случиться так, что он не поймает Зайдана и не удержит касбу, а тогда все его предприятие потерпит полный провал.

— Зераг! Эль-Ауд! — закричал он. — Идите на конный двор, закройте ворота и никого не пропускайте!

Они удалились, и Дику стало легче; хоть что-то сделано. Он устремил сверкающий взгляд на перепуганного управляющего, рывком повернул его голову в сторону Сола и прорычал:

— Как он попал сюда?

Перепуганный слуга воздел руки к небу.

— Не знаю, йа сиди, — проскулил он. — Наверное, он свободный человек и некоторое время работал на кухне. Я не знаю, откуда он взялся.

— Что вообще ты знаешь? — оборвал его Дик.

У двери раздались шаги, и он резко повернулся. Вернулся солдат, эль-Ауд.

— Мы обыскали конюшни и двор. Одно стойло пусто, и ворота настежь.

Дик застонал. Все было ясно: Зайдан сбежал, и очень вероятно, что ему удастся скрыться. Шлепанье бегущих ног возвестило о приближении Яхья эн-Нара.

— Яхья! Не знаю, как насчет прочих, но самая крупная птица зла улетела. Бери этих людей и ищи его!

— Слушаюсь, йа сиди!

Лейтенант бросился исполнять приказание.

Солдаты спешно удалились. Пришел врач и опустился на колени возле раненого Сола. Дик обратился к нему с вопросом, и тот покачал головой.

— Плохо дело. Он потерял много крови, и рана — видите? — очень близко от сердца.

Дик наклонился, бережно поднял бесчувственное тело и понес, удивляясь его легкости, в первую же комнату личных покоев Зайдана. Там он приказал хирургу сделать все, что в его силах, а сам вернулся, наконец, к обязанностям, которые привели его из Мекнеса сюда, словно гром среди ясного неба.

Многие задачи удалось выполнить при первом же натиске. Они захватили касбу и всех, кроме Зайдана. Вожди Бени Хасан, Аит Земмур, Улад Хамму, Мшарра и Аит Амар были схвачены вместе с приближенными, а их войска остались за пределами стен, лишенные своих предводителей. Мятежники предприняли попытку осадить город, чтобы отбить главарей, но городской гарнизон счел, что благоразумие — часть доблести, захлопнул ворота и послал к Дику представителей с уверениями в своей полнейшей преданности.

До конца недели осажденные и осаждающие бдительно наблюдали друг за другом. Затем прибыли войска, обещанные Абдаллахом, и мятежники рассеялись, словно снег под лучами весеннего солнца. Зайдан, казалось, растворился, как дым. Яхья эн-Нара смог проследить его путь до леса Эс-Шул — до маленького укрепления Бу Аззуз, но там его потеряли окончательно. Дик не сомневался, что он стремится к горным проходам назад к Хенифре и касбе Тадла, через горы к Тафилелту и Блед эль-Джериду — прибежищу всех скрывающихся. Но теперь почти не было надежды поймать Зайдана, так как он сильно опередит их. Для проформы Дик отправил Яхья эн-Нара на поиски в Хенифре и окрестностях и послал в Мекнес конного гонца с докладом.

Истинным центром его внимания оставался Лерон Сол. Все свободное время, которое выпадало днем, Дик просиживал у постели раненого, а по ночам бродил по укреплениям, касбы, глядя на залитые лунным светом воды Атлантики, простиравшиеся от городских стен до западного горизонта. Возможности бегства из этого пиратского оплота не предвиделось — с тем же успехом можно было бежать из диких гор Атласа.

Еще хуже было то, что прежнее чувство мучительного беспокойства вернулось с удвоенной силой. По местным нравам, Дик, как победитель, имел все права прийти в гарем Зайдана и выбрать любую женщину по своему желанию. Но эта мысль не привлекала его: он приказал запереть двери женского обиталища и заботиться о том, чтобы женщины имели все необходимое, но в остальном оставить их в покое. Пусть Абдаллах сам решает, что с ними делать.

Как ни странно, больше всего его радовал Лерон Сол. Несмотря на пессимизм хирурга, смуглокожий человек отчаянно цеплялся за жизнь и даже понемногу стал поправляться, так что к тому времени, когда подошли войска из Мекнеса, уже не оставалось сомнений в том, что Сол выживет. Это было за три дня до того, как он смог открыть глаза и говорить связно. В его худом теле таилась жизненная сила, которую гарра не учел.

В следующие дни Дик узнал большую часть его истории. В основном Сол пережил сплошные огорчения и разочарования. Превращение в мавра не принесло ему желанных преимуществ — в действительности везло лишь немногим. Конечно, Лерон получил свободу, но в остальном ему приходилось не лучше, чем раньше, и даже хуже, потому что он столкнулся с непривычной необходимостью самому себя обеспечивать.

Это было нелегко, но все же он приспособился жить, проедая все заработанное, как поступали здесь многие. А узнав о судьбе Колина Мак-Грегора, Сол поклялся отомстить за человека, которого любил больше всех на свете. Тяжело работая и попрошайничая, совершив долгий пеший переход и преодолев большие опасности в лесу Мамора, Лерон добрался до Сале, где нашел работу по хозяйству в доме правителя, Зайдана.

Положение его было шатким. Однако вскоре Сол освоился в доме и начал изыскивать возможности для скорой мести. Но до поры до времени он сдерживался, надеясь посчитаться с Зайданом в полной мере. Вторжение Дика помешало ему. Охваченный порывом отчаяния, Сол отправился на поиски Зайдана и в последний момент упустил своего врага.

Но теперь Солу, кажется, повезло: его нашел Дик, и он выздоравливал. Дик был исполнен решимости сделать все, чтобы они больше никогда не теряли друг друга из виду.

— Будь осторожен, Сол, — сказал он. — Береги себя. Выздоравливай. Потом я подыщу тебе место.

— Спасибо, мистер Дик, — прошептал Сол. — Но я еще не покончил с ним.

— Две головы лучше, чем одна, Лерон. Давай объединим усилия.

Когда прибыл новый гарнизон, Дик собрал пленников, взял с собой Сола и вернулся в Мекнес. Клюни встретил его радостно, но несколько сдержанно.

— Ты должен сразу же доложить Абдаллаху и, пожалуйста, не откладывай!

Дик пристально взглянул на него.

— Снова неприятности?

На мгновение Клюни казался озадаченным, потом внезапно ухмыльнулся и пожал плечами.

— Все может быть!

Но никакие уговоры и угрозы Дика не смогли заставить его сказать больше.

Они уложили Сола в постель в комнатах Дика и поехали в Дар эль-Хамра. Абдаллах уже ожидал их и явно был чем-то взволнован, потому что безостановочно ходил взад и вперед по длинному залу приемов; его длинный нос подергивался, а слабый подбородок шевелился, как будто принц все время что-то жевал. На этот раз он не стал тратить время на церемонии и сразу же вышел вперед, протягивая руки.

— Ага! Добрейший Якуб эль-Аббас и Хасан эс-Саид, его выдвиженец! Наконец-то вы пришли!

Дик снова услышал тот же взволнованный, свистящий шепот женщин за высокой решеткой, ставший уже неотъемлемой частью этого зала и звучавший сегодня громче обычного. По-видимому, так показалось и Абдаллаху, потому что он повернулся, хлопнул в ладоши и рявкнул:

— Тихо!

Все стихло. Абдаллах снова повернулся к ним лицом.

— Ну что, Хасан, твой поход был успешным?

— Почти, йа сиди.

— Ну, говори! — приказал Абдаллах, и Дик быстро сделал свой доклад, не снимая с себя вины за бегство Зайдана и не стараясь показать, будто совершил что-то выдающееся, предотвратив мятеж. Когда он закончил, Абдаллах кивнул.

— Я порадовался бы, если бы тебе удалось прищемить шею моего гадкого братца в твоей ловушке. Но по воле Аллаха он смог бежать. Ладно! Теперь надо заняться более приятными делами. Иди, Хасан, и выбери самые лучшие наряды. Сегодня вечером ты должен быть не только удачливым, но и красивым!

Дик был озадачен.

— Не понимаю, йа сиди!

Но Абдаллаху хотелось напустить на себя таинственность. Он хихикнул, довольный своей маленькой шуткой, поднял палец и улыбнулся.

— Может быть, Якуб эль-Аббас намекнет тебе. Иди с ним и возвращайся, когда он велит.

Приставать с вопросами было бесполезно.

— Твое желание для меня приказ, йа сиди! пробормотал Дик.

Но он вовсе не желал оставаться в полном неведении и, едва приятели вышли из дворца, направляясь обратно к дому Клюни, повернулся к шотландцу.

— Что творится? Если Абдаллах хочет сказать мне что-то еще, почему он не мог сделать этого сразу? Зачем он приказал мне надеть лучшее платье? Ведь ты знаешь! Ну скажи!

Но эль-Аббас только загадочно улыбался и качал головой.

Однако по дороге он больше ничего не сказал. Миновав Баб Тизми, они свернули в другую сторону, и Клюни махнул Дику рукой.

— Поворачивай сюда! Я тебе что-то покажу.

Они проехали по нескольким извилистым дорожкам и приблизились к дому, выходившему на Дерб Сиди бель-Арус, садовые ворота которого открывались на узкую аллею Зникет Берден. Клюни подъехал к фасаду, спешился и велел Дику сделать то же самое. Они поручили коней стражнику, сопровождавшему их, Клюни достал из-за пояса огромный ключ, отпер ворота и шагнул в сторону, кивком предложив Дику войти. Удивленный, Дик повиновался и оказался в небольшом, тщательно ухоженном саду — прохладная зелень, яркие цветы, ослепительный солнечный блеск и заманчивая тень открылись его взору. В углу журчал фонтан, облицованный изразцами; по одну сторону его росла огромная смоковница, по другую — благоуханная олива.

Дик не успел все в подробностях разглядеть, заметил только бугенвиллею с алыми цветами, бросавшую тень на белую стену. Клюни вошел в сад и, кивнув Дику, пригласил его следовать за ним в дом.

Дом напоминал дом Клюни, хотя был поменьше и потеснее. Он был роскошно обставлен на мавританский манер. Гостиные, приемные и кухни располагались на первом этаже, спальни и покои для женщин на втором. Клюни провел его по всему дому, от подвалов до чердака, даже в гарем и кадем, к смущению Дика, поскольку дом, похоже, был обитаем: в шкафах висела одежда, на кухне лежали продукты. Но не было видно ни души.

Когда они закончили осмотр, Клюни вопросительно взглянул на Дика.

— Нравится?

— Нравится? Еще бы! Но кто здесь живет?

— Это твое, — сухо сказал Клюни.

Дик резко остановился, словно налетел на стену.

— Мое? Какого черта?!

Шотландец кивнул, явно наслаждаясь произведенным впечатлением, и подтвердил:

— Твое собственное! Подарок от сиди Абдаллаха.

Дик посмотрел на него с подозрением.

— Здесь что-то не так! — сказал он недоверчиво.

— Ох, да, — ухмыльнулся Клюни.

— Скажи!

— Потом! Когда вернемся домой.

Но Дик упрямо топнул ногой.

— Нет! Я больше не сделаю ни шагу и не сдвинусь с места, пока ты не скажешь, в чем дело!

— Ну, так и быть. Если ты настаиваешь, могу сказать. Но давай сначала устроимся поудобнее. Садись здесь, у фонтана!

Дик не стал спорить, чтобы не затягивать дело. Они уселись на бортик фонтана, и Клюни продолжил:

— Скажу как можно короче. Это свадебный подарок.

— Свадебный…

Дик чуть не свалился в мелкий бассейн.

— Но погоди минуту!

— Свадебный подарок! — повторил Клюни, не обращая внимания на возражения Дика. — Разве ты не помнишь, парень: когда ты впервые появился в моем доме, я уговаривал тебя взять в жены красотку?

— Конечно, помню! Я нормальный мужчина, надеюсь, и сам недавно думал об этом — но я бы взял наложницу, Клюни! Не жену.

Клюни уставился на него сначала с удивлением, потом с сочувствием, будто внезапно понял причины такого решения Дика.

— Да? — Ну знаешь ли, парень! Жаль, что это так для тебя важно. Ты уже был женат? Не думаю, что это что-то значит в теперешних обстоятельствах, потому что твоей первой жены все равно здесь нет, а отказ равносилен смерти.

— Не понимаю…

— Нет? Так я объясню тебе подоходчивей! Едва ты первый раз вошел в дом Абдаллаха, одна из его женщин положила на тебя глаз. Ведь ты же слышал шепот? Это она дала тебе имя. Теперь она требует тебя. Это…

Дик поднял на него искаженное лицо.

— Одна из его наложниц, полагаю? — закричал он. — Мне наплевать, Клюни! Не желаю, черт возьми! У меня есть свои соображения.

Шотландец с сочувствием смотрел на него.

— Я так и знал. Поэтому и не настаивал. Но выбора у тебя нет.

— Нет выбора? — с горечью воскликнул Дик. — Есть у меня выбор! Снеси мне голову с плеч, и пусть эта сука берет ее в мужья! Вот мой выбор!

— Ну-ну, перестань. Начнем с того, что если у тебя дома осталась жена…

— Нет у меня дома жены! Только…

— Только та, которую ты хотел бы назвать женой, да? — усмехнулся Клюни. — Это большая разница, парень, и не будь слепым, вряд ли она верна тебе так долго. Да не бросайся ты на меня! Послушай, что я тебе скажу. Все к лучшему. Соглашайся! Не каждый перебежчик удостаивается расположения семьи султана. Принимай жизнь такой, какова она есть, поскольку здесь у тебя нет шансов ее изменить. Но если такие шансы и появятся, хуже не будет!

Дик поднял голову, словно не слыша его.

— Не желаю бывшую в употреблении! Пусть даже в употреблении у самого Абдаллаха!

На мгновение Клюни казался озадаченным, затем ухмыльнулся.

— Да, она принадлежит Абдаллаху. Но послушай, Дик! Будь мужчиной, ты должен принять то, что тебе предлагают — или умереть! Таков выбор!

Дик ударил кулаками по коленям и уставился в пол. Потом взглянул на Клюни.

— Перерезать горло или… — начал он.

— Не дури!

— Ты думаешь, я трус!

— Ничего подобного я не думаю. Но считаю, что умный человек должен понимать разницу между жизнью и смертью.

Дик покачал головой.

— Должно быть, она толста, безобразна и уже не нравится Абдаллаху.

Лицо Клюни ничего не выражало.

— Иншаллах, как говорится! — ответил он.

Дик сделал выбор, но это не принесло ему радости. Он всю дорогу — около четверти мили до дома Клюни — презирал себя. В знакомом месте, в ванной, — хотя Клюни пытался вести жизнерадостную болтовню, — во время купания и переодевания в лучший наряд царило уныние, как будто и Заида с Хабибой знали, в чем дело, и были расстроены. Дик погрузился в размышления, не в силах глядеть на них.

К его удивлению, у ворот Дар эль-Хамра стояли на страже не только гвардейцы в широких штанах из полка Клюни, но и чернокожие воины Бокхари, нарядные в своих белых тюрбанах и алых кафтанах. Они с Клюни вошли в длинный зал для приемов. Абдаллах сидел среди груды подушек у большого круглого низкого стола. Но во главе стола, там, где они привыкли обычно видеть его, восседал маленький, толстый, почти круглый человечек, очень смуглый, с редкой седой бородой, с черными, блестящими, как бусины, глазами. Дик сразу его узнал. Это был Исмаил — Мулаи Смин, как его звали в народе — сам султан.

Длинный зал был полон гостей — все мужчины, конечно, поскольку даже рабыня не могла появляться в общественном месте. Дик задумался. Что же они будут делать? Довольно трудно устроить свадьбу без невесты. Но времени на размышления не было. Как только они вошли, шум разговоров затих и все головы повернулись к ним. Пока приятели шли к столу султана, все собравшиеся с любопытством глазели на них. К тому же их появление послужило сигналом к хору негромких протяжных приветствий с балкона — «луу, луу, луу-луу!» — которые продолжались, пока они преодолевали расстояние, отделявшее их от Исмаила и его сына. Затем женские голоса резко умолкли и воцарилось тяжелое молчание.

Мулаи Исмаил пребывал, по-видимому, в хорошем настроении, что не часто случалось с таким свирепым человеком. Черные глазки блеснули неожиданным интересом.

— Йа Аллах! Так это и есть тот самый Хасан эс-Саид, который подрезал крылышки Бени Мглид и укротил Бени Хасан и Аит Земмур? А упрямую женщину ты укротить сможешь, а, Хасан?

Дик поклонился, чтобы скрыть выражение своих глаз.

— Попробую, ваше величество. Иншаллах! Если будет угодно Аллаху, я могу!

Исмаил разразился хохотом.

— Хорошо, что ты так сказал, — заметил он, и тон его не оставлял сомнений в том, что произошло бы, дай Дик неправильный ответ. — Ничто не происходит без воли Аллаха, а мы лишь его орудия. Иди сюда! Сядь радом со мной, Хасан эс-Саид, и расскажи о своих подвигах.

Как только Дик уселся слева от Исмаила, остальные гости тоже расположились за столами. Якуб эль-Аббас, по приглашению Абдаллаха, сел подле него, несколько высших чиновников заняли места за столом султана.

Даже потом Дик не мог описать пир во всех деталях. Ум его был занят совсем другим, словно у кролика, попавшего в ловушку и ищущего выхода. Горло пересохло, пища казалась безвкусной. Он едва слышал у своего локтя голос султана, подробно расспрашивавшего его о военных соображениях и методах, и сам не понимал, что отвечает. Но, видимо, ответы были удачны, потому что, когда кончили есть, Исмаил сощурился на Абдаллаха через стол и проворчал:

— Я могу найти хорошее дело для такого молодца. Почему ты прятал его от меня?

Абдаллах, казалось, даже испугался.

— Если бы я знал о твоем желании, отец, то тут же отослал его к тебе. Теперь ты сам сказал это — и, во имя Аллаха, он твой.

Султан обратился к Дику:

— Я уже давно хотел собрать полк из отборных воинов, таких, как ты. И сегодня принял решение: ты будешь командовать им, Хасан эс-Саид.

Дик уставился на Мулаи, чуть не позабыв произнести надлежащие слова благодарности. Идея была не нова. Он уже стремился сделать это, учредив Бокхари — красные кафтаны, Черных телохранителей. Такой полк будет полностью зависим от султана, поскольку получит от него особые милости и привилегии; его воины будут меньше подвержены мятежу и предательству, взяткам и продажности, чем в обычных местных частях.

— Слушаюсь ваших приказаний, мой повелитель.

— Йа Аллах! Да будет так! Через неделю приезжай в Дар эль-Махзен, и мы подумаем об этом. А сейчас… — Он взглянул в конец длинного зала, громко хлопнул в ладоши и закричал: — Аджу! Музыка! Несите аммарийю!

Среди собравшихся поднялся шум, а в дальнем конце комнаты появились музыканты. Они заняли места по обе стороны двери и принялись играть так рьяно, что грохот заполнил все обширное помещение и полностью заглушил шум разговоров. Через мгновение появилась дюжина огромных, жирных дворцовых евнухов, под охраной которых внесли нечто вроде кресла с балдахином, тщательно занавешенного, так что было невозможно заглянуть внутрь, не раздвинув занавески. При виде этого сооружения среди гостей и на балконе раздались радостные приветственные крики.

Носильщики поднесли аммарийю к свободному месту возле стола, за которым сидел султан, остановились, поставили и отошли на почтительное расстояние. Исмаил поднялся и поманил Дика. Тут же оглушительная музыка оборвалась, и во всем огромном зале воцарилось напряженное молчание.

Исмаил двинулся вперед, а Дик за ним, озадаченный, но внимательный. Видимо, наступил самый ответственный момент. Султан остановился возле кресла под расшитым балдахином и постучал по угловому столбику. Занавеси заколыхались, зашуршали, и из складок появилась рука — маленькая, нежная, красивой формы и, судя по гладкости кожи, молодая. Но ее цвет заставил Дика покачнуться и чуть ли не лишиться чувств. Она была темной, очень темной! Почти черной.

Мулаи Исмаил подложил черную ладонь под нежные пальчики и многозначительно взглянул на Дика.

— Это самый прекрасный цветок из сада Абдаллаха, Хасан эс-Саид. Я даю ее тебе для твоего наслаждения, потому что ты должен иметь подобающую жену, — одинокий мужчина не полон. И ты, в свою очередь, должен лелеять ее и беречь в своем доме, потому что таков закон Пророка!

Дик задыхался от волнения, не зная, отказаться ли с презрением или пасть на колени, умоляя избавить его от этого брака. Но он уловил выражение лица Исмаила и понял, что возражения не принесут ничего хорошего: он должен жениться или умереть.

Протянув руку, он принял темные пальчики из руки императора, низко поклонившись и стараясь говорить с благодарностью.

— Ва Аллах, йа Мулаи Исмаил! Эль хамдуиллах! Да будет благословен Аллах!

Исмаил отошел и махнул имаму, выступившему вперед. Что говорил высокий тонколицый человек с длинной седой бородой, Дик не запомнил. Но когда тот тоже отошел, призывая благословение Аллаха на счастливую чету, до сознания Дика дошло, что он и эта женщина стали мужем и женой.

Маленькая темная ручка, чуть пожав его руку, выскользнула и скрылась за занавесками. Подошли носильщики, подняли аммарийю и понесли прочь из комнаты.

Дик, словно в бреду, смотрел, как они уходят, гадая, что же последует дальше. Но его растерянность усугубилась новым взрывом музыки, грохочущей и завывающей, показавшейся ему еще более неблагозвучной, чем прежде. Все собравшиеся гости бесконечно долго толклись вокруг Дика, смеясь и болтая, и он решил, что это время специально отведено на то, чтобы каждый мог подойти и сказать ему пару теплых слов. Когда все кончилось, голова его гудела от множества цветистых поздравлений.

Затем наступило время провожать новобрачного домой. Впереди шествовали музыканты, извлекая из своих инструментов оглушительные звуки, а когда процессия вышла на широкий двор, Дик увидел, что их ожидает множество коней, слуг и мальчиков с фонарями. Все сели на коней. Исмаил и Абдаллах ехали сзади, предоставив молодому человеку быть героем торжества, и под грохот и рев музыки, между двух рядов солдат, стоявших плечом к плечу вдоль всего их пути, они прибыли к тому дому, который Клюни показывал Дику утром.

Дверь была широко распахнута. Несколько человек выступили вперед, под руки сняли Дика с коня и провели внутрь и даже вверх по лестнице — до закрытой двери женского помещения. Дик решил, что они будут провожать его и дальше, до самой супружеской спальни, но, к счастью, это не было предусмотрено церемонией. Они остановились у входа и толкнули дверь. Тут же ловкие руки сдернули с него бурнус и хаик. Прежде чем Дик успел прикрыться, его весьма ощутимо подтолкнули, и он, споткнувшись, влетел в комнату. Дверь за ним тут же захлопнулась, и послышались голоса провожатых, желавших ему приятного вечера и дававших полезные, но неприличные советы. Затем они протопали вниз по лестнице, и Дик ощутил что-то вроде паники, потому что понял: настал самый ужасающий момент. Где-то в этом прохладном, выложенном изразцами покое его ждала невеста. Наконец он оказался с ней наедине.

Довольно долго после того, как стихли последние шумы, он стоял и прислушивался. Ни единый звук не нарушал тишины, Дик не спеша огляделся. Он находился в спальне, не особенно большой, но длинной. С одной стороны, за рядом стройных небольших колонн, открывался небольшой полукруглый балкон, выходивший на центральный двор. Другой ряд колонн отделял спальню от другой, большей комнаты, на противоположной стороне которой был еще один балкон, выходящий в сад. Через решетку виднелся серебристый ломтик луны.

Блеск луны и балкон неумолимо влекли его к себе. Дик медленно пошел вперед — нерешительно, сопротивляясь всем своим существом. Не хотел он становиться женатым! В происходящем была какая-то необратимость, а он не желал, чтобы здесь, в этой стране, что-то стало необратимым. Но перед ним неотступно вставало видение: маленькая ручка, юная, красивой формы, но очень, очень смуглая — почти черная в мерцающем свете сотен свечей в Дар эль-Хамра.

Направляясь к дальнему балкону, Дик прошел через изящную арку, погруженный в свои мысли, и не взглянул ни направо, где был альков, откуда маленькие двери по трем сторонам вели в другие помещения гарема, ни налево, на маленькую роскошную спальню. Он даже не заметил великолепного пышного ковра под ногами, приглушавшего шаги и скрывавшего холод изразцов. Выйдя на балкон, он всматривался в сад, залитый лунным светом, и ковер заглушил легкие шаги за его спиной. Только когда девушка тихим нежным голосом заговорила, юноша понял, что он не один.

— Мой… муж? — спросила она неуверенно, озадаченная. Ей говорили, что муж должен вести себя совсем не так.

Дик замер, захваченный врасплох, поняв, что настал решающий момент; отступать — значило нанести удар прямо в лицо Абдаллаху, но преодолеть гнев и неприязнь он тоже не мог.

— Нет! — воскликнул он, стоя неподвижно и упорно глядя в сад. — Уходи!

Девушка уставилась в его напряженную спину, в свою очередь, обескураженная.

— Я не понимаю тебя, Хасан эс-Саид. Таков обычай твоего народа? Я не знаю ваших обычаев, но сейчас мы вдвоем, и я твоя…

— Нет! Я не желаю брать то, что выбросил Абдаллах!

Теперь возмутилась она. У нее было достаточно гордости.

— Что ты говоришь? Как ты смеешь…

— Да, я смею! — перебил он ее с горечью. — Мне все равно, что со мной будет, но я не приму ни одной женщины, которая надоела Абдаллаху!

— Что это значит?

Девушку охватил холодный гнев, но она поняла: здесь что-то не так, и ей хватило ума, чтобы по-женски разобраться, в чем дело, и дойти до сути.

— Что с тобой, Хасан эс-Саид? Я твоя жена! И ни один мужчина…

Дик пожал плечами, все еще не желая взглянуть на нее.

— Между прочим, я даже не знаю твоего имени!

— Ты?.. — она задохнулась. — Ты не знаешь моего имени?

— Откуда? — проворчал он. — Никто не потрудился мне сказать.

К его изумлению, девушка засмеялась, даже как будто с облегчением, и смех ее был юным и звонким.

— Никто тебе не сказал?

— Никто!

— Тогда повернись, Хасан эс-Саид! — приказала она. — Повернись и посмотри на меня, потому что я красива. Я Азиза, твоя жена! Я Азиза, дочь Абдаллаха, и я смотрела на тебя глазами, полными любви, с того самого дня, как ты впервые вошел в дом моего отца. Это я дала тебе имя. И благодаря мне ты, отступник-руми, так высоко поднялся на службе султана — и даже породнился с семьей шарифов — потомков самого Пророка, потому что я просила за тебя и потребовала, чтобы тебя отдали мне!

Дик повернулся, испуганный — с дочерью самого Абдаллаха дело осложнялось еще больше.

И тут он впервые увидел ее, задохнулся и позабыл обо всем — перед ним стояла девушка, прекрасная лицом и телом, хотя ей было не больше пятнадцати лет. Мавританские женщины созревают рано, и Азиза бинт-Абдаллах не являлась исключением. Девушка была прямой, гибкой, стройной и очень аппетитной. Бедра и груди многообещающе круглились, живот соблазнительно белел сквозь тонкую ткань фарраджа. Черные волосы были тщательно уложены и причесаны, темно-карие глаза, большие и нежные, словно у газели, смотрели весело. Маленький рот чуть улыбался, очертания щек и подбородка свидетельствовали о чистоте крови. Кожа девушки была чуть оливкового оттенка, окрашенного нежностью розовых лепестков, а вовсе не темного цвета красного дерева, какой он себе вообразил!

Изумленный, не веря своим глазам, Дик перевел взгляд на ее руки. Они были темные! Почти черные! Ему показалось, что он сходит с ума.

— Твои руки! — прохрипел он.

— Руки?

Она удивилась, но гордо улыбнулась и, наклонившись, подняла подол, чтобы он мог видеть и ноги.

— Да, мои руки — и ноги! Разве они не прекрасны? Каждый день в течение месяца, Хасан, я мыла их хной, чтобы они стали такими красивыми — для тебя!

Дик невольно рассмеялся, а Азиза надулась и готова была разразиться слезами.

— Тебе не нравится?

Он почувствовал раскаяние, поскольку вовсе не хотел ее обидеть, и шагнул вперед, протягивая руки.

— Нет, дело не в этом, совсем не в этом, Азиза.

Ее не пришлось уговаривать. Азиза была еще ребенком — порывистым и раскованным, но ребенком-женщиной, исламской женщиной, не обученной ложной скромности. Девушки этой страны с детства воспитываются в духе соблазна, с младых ногтей обучаются искусству любви и секретам страсти. К десяти годам они умеют обольщать и знают, как пробудить в мужчине желание и как его удовлетворить.

Прежде чем Дик успел заговорить, она уже была в его объятиях, крепкое маленькое тело прильнуло к нему, пульсируя. Она ласкала его едва уловимыми движениями; дерзкие пальцы пробегали по всему телу; губы прижались к его губам и, погасив в нем последнюю искру сопротивления, одурманили юношу сладким дыханием. Язычок вел себя очень смело, а белые зубки осторожно и многообещающе покусывали его губы.

— Хасан, муж мой…

— Азиза!

Он тяжело дышал.

— Когда-нибудь — возможно, но только не сейчас…

Дик легко поднял ее на руки, вновь ощутив жаркое прикосновение круглой груди и податливость бедер, и направился в сторону спальни, где ждала широкая постель.

— Когда же, Хасан? — прошептала она.

Глава шестая МАВРИТАНКА

С самого начала было ясно, почему Исмаил приказал Дику явиться в Дар эль-Махзен только через неделю. Как человек, знающий жизнь, султан сомневался в том, что любой новобрачный, особенно впервые вошедший в супружескую спальню, способен достаточно скоро обратиться мыслями к чему-либо за ее пределами, и оказался совершенно прав, хотя и не совсем по тем причинам, какие имел в виду.

Однако Дику действительно было трудно отвлечься. Азиза пускала в ход множество уловок и усилий, чтобы очаровать доставшегося ей мужа. Она была не глупа и знала, что лишь немногие женщины этой страны могут назвать предмет своих желаний и получить его. И, раз уж ей позволили выбрать, ясно, что теперь она должна угодить своему мужчине, покорить его в постели и порадовать собой. Не стоило ее винить. Это было лишь практическим приложением к тому, чему ее обучили.

Прикосновение ее тела в ту первую ночь было похоже на ожог. Дик схватил Азизу и понес в постель. Там он бережно уложил ее среди груды подушек на пышные овечьи шкуры, но даже тогда еще мог бы отстраниться, по-прежнему владея собой, хотя воля уже слабела и шаталась под напором желания. Однако Азиза изогнулась и прильнула к мужу, притянула к себе его лицо, и ее губы опалили его. Дик ощутил весь жар и нетерпение страсти, горевшей в ее руках, бедрах, во всем теле. Он уже не мог удержаться, и рука скользнула под нее, лаская изгиб нежной юной спины. Кончиками пальцев он поглаживал напрягшиеся округлые груди, ласкал шелковистые бедра. Сила ее нетерпеливого тела, изгибающегося под его руками, твердые груди, с напрягшимися сосками, прижимающиеся к его груди, жадный ритм движений горячего тела, зовущий, обещающий так много — все это невозможно было отвергнуть.

Решимость его колебалась, таяла и, наконец, исчезла в стремительном водовороте, куда, как ему казалось, рухнул и он сам. Дик не подозревал, как сильна была страсть, охватившая его, пока наутро не почувствовал на губах вкус запекшейся крови и не ощутил боль в тех местах, где сомкнулись ее зубки.

Но это было только начало. Азиза пробудилась раньше, и Дик открыл глаза, разбуженный ее поцелуями и ласками. Он хотел подняться, но она снова столкнула его в груду подушек и удержала, прильнув губами к его губам. Азиза показала ему такие любовные игры и ласки, о каких он даже не подозревал. Вознесла его на новые высоты наслаждения. Наконец новобрачные снова уснули — исчерпав силы, удовлетворенные, неразрывно соединенные, с переплетенными, словно ветви, руками и ногами.

Так продолжалось всю неделю. Они делали перерывы только чтобы поесть и освежиться вином, а когда Дик, усталый и пресыщенный, пытался отвернуться, Азиза снова притягивала его к себе, возбуждая со всей тонкостью любовного искусства и всей жадностью пылкого тела. Стоило ему лишь на мгновение поддаться ее чарам, и он уже не в силах был устоять и снова и снова бросался в неутомимые, жаркие, обольстительные объятия, снова и снова вкушая всю силу чувства, предложенного ему.

И, как ни странно, это была настоящая любовь, а не просто похоть. Это привлекало и трогало Дика больше всего. В те дни и ночи Азиза рассказала ему много нового: как впервые увидела его работающим под окнами гарема Абдаллаха — ей тогда было всего одиннадцать лет; как отметила его для себя, хотя он был изможден, грязен и оборван; как упросила отца отдать его ей. Для принцессы крови было неслыханным выразить желание стать женой руми, но ее настойчивые постоянные просьбы привлекли к Дику внимание Абдаллаха. Дик был уже достаточно знаком с мавританскими нравами, чтобы понимать, какому риску она себя подвергала. Если бы он не получил прозвище эль-Барк — молния — и не проявил бы себя на службе так превосходно, ей пришлось бы гораздо труднее. Женщин, а особенно склонных к безумствам, не очень-то ценят.

Поэтому неудивительно, что он начал как-то озадаченно преклоняться перед ней; испытывая иногда униженность и досаду. Он сознавал, сколь многим обязан жене, но в то же время понимал, что его любовь к Эжени так же глубока, как и прежде. Иногда он презирал себя за свою податливость — и не потому, что был так уж совестлив, но считал, что в некотором роде предает их обеих. Эта мысль мучила его, и он облегчил душу, выложив все Клюни, которого навестил в середине недели. Шотландец рассмеялся.

— Да ну! Не стоит быть таким благородным! Ты теперь живешь в другой стране, с другими нравами, и не забивай себе голову всякими глупостями!

— Но…

— Ерунда! Тебе, наверное, не очень приятно это слышать, но девчонка, которую ты оставил, скорее всего, никогда не узнает, что с тобой приключилось. Она вполне могла уже давно выйти за другого, а возможно, и вовсе умерла! Не хочу тебя огорчать, парень, но такое вполне могло случиться. А мавританские девицы — совсем другое дело. Азиза будет обожать тебя, сколько бы других жен ты не завел. Больше того: если бы тебе каким-нибудь чудом удалось найти свою прежнюю подружку и привезти сюда, твоя теперешняя жена первая поприветствует ее и с радостью разделит с ней твою постель! Для здешнего народа это обычное дело, поверь мне, и не переживай!

В существующих обстоятельствах совет звучал вполне здраво, но едва ли мог успокоить Дика. Было даже к лучшему, что в самый разгар переживаний настал срок, когда Дику надлежало явиться к Мулаи Исмаилу, чтобы вступить в новую должность.

К его изумлению, в тот день Исмаил принял его одного в приемном зале Дар эль-Махзена. Только позади, в напряженном внимании, застыли два огромных стражника, каждый с острым ятаганом в руках.

Дик низко склонился у дверей, и Исмаил заговорил:

— Я ждал тебя, Хасан эс-Саид. Подойди ближе, и мы обсудим, что следует делать.

— Целую твои ноги, о сын Аллаха!

Дик выпрямился. Он прекрасно знал, что к султану полагается приближаться на четвереньках, но был настроен пренебречь правилами. Если Исмаил нуждается в отважных воинах, сейчас самое время показать себя.

Исмаил критически сощурил глаза.

— Нашел ли ты удовольствие в моей внучке — в женщине, которую я дал тебе?

У края стола Дик поклонился, но не пал ниц, как полагалось по обычаю.

— Я нашел удовольствие в этой женщине, йа сидна. Благодарю тебя за то, что ты взял меня в свой дом.

Лицо Исмаила помрачнело.

— А ты дерзок, Хасан эс-Саид!

— В моем деле дерзость необходима, йа Мулаи Исмаил! Но ты можешь доверять мне так же, как своей правой руке. В этом я тебе клянусь, или пусть моя голова покатится по плиткам пола!

Он говорил непринужденно, однако в глубине души побаивался — невозможно было предугадать, что придет в голову этому капризному старику. Но ему удалось взять верный тон.

— Наглец! — хихикнул Мулаи Исмаил. — Но мне и нужны наглецы. Скажи-ка, как нам это сделать?

Дик думал, что у Исмаила есть готовый план, но тот молчал, и почти все, что предлагал Дик, встретило одобрение у этого толстого редкобородого старика. По мнению Дика, новый полк должен был состоять из двух таборов, по четыре харка — эскадрона — в каждом. Исмаил предпочел бы, чтобы каждый табор включал в себя шесть харка, по двести человек в каждом. Но Дик настаивал, что их главное предназначение — мобильность и готовность быстро и эффективно наносить удар, а в количестве, превышающем шестнадцать сотен, войско станет неповоротливым. Дику отводилось два месяца, чтобы набрать требуемое число людей. В течение лета им предстояло обучаться, и к первому числу месяца Шаабан они должны быть готовыми к делу. Когда дошло до обсуждения формы, Дик, зная любовь султана к ярким цветам, предложил красную феску с синей кистью, желтые сапоги, малиновые штаны, белый с пунцовым джеллаба поверх желто-зеленого кафтана. Исмаил всплеснул руками.

— Зеленый? — вскричал он. — Известно ли тебе, что это цвет шарифов, цвет семьи султана?

— Вот именно, йа сидна! — серьезно ответил Дик. — Ведь эти воины будут твоей сильной правой рукой. Разве им не пристало носить цвета правителя, за которого они сражаются?

Исмаил ненадолго задумался.

— Это верно, — заметил он. — Враг не будет знать, кто командующий, но по цветам поймет, что именно я выступил против него, даже если меня самого там не будет. Ты хорошо придумал, Хасан!

— Благодарю тебя, мой повелитель! Но это еще не все. В боевых условиях, когда зеленые кафтаны для последней всеобщей атаки не нужны, воинам следует надевать обычные коричневые джеллаба и грязные серые тюрбаны, какие носят горцы-берберы. В такой одежде мы сможем при необходимости смешаться с ними, оставшись незамеченными, и нанести удар прежде, чем они сообразят, что мы находимся среди них!

— Йа Аллах! — воскликнул Исмаил. — Я должен был знать, что маленькая Азиза — наша Обожаемая — выберет мужчину, который умом так же силен, как и телом! Очень хорошо, Хасан эс-Саид! Пусть множится твое семя! Можешь идти. Доложишь мне, когда полк будет готов, а я найду возможность испытать твоих людей в деле!

Конечно, полк был набран — Спаги эс-Солтан, так его назвали — и делалось это без спешки и не случайным образом. С самого начала Дик обращался к Клюни за советом и помощью, и тот оказался истинным кладезем полезных знаний, чем очень поддержал Дика. Не однажды в течение недель, последовавших за приемом у Исмаила, Дик чувствовал себя задавленным огромностью задачи, возложенной на него. К тому же неутолимая, всепоглощающая страстность Азизы приводила его в некоторое смущение. Он спрашивал у Клюни, не стоит ли бросить все это и положиться на милость Исмаила. Но тот только страшно ругался, слыша такое.

— Взял кружку — пей! — говорил он.

Клюни, однако, помогал ему не только советами. Прекрасно зная город и всех людей, состоящих на службе у Исмаила и Абдаллаха, он водил дружбу с некоторыми искателями приключений, на которых можно было положиться. Те, в свою очередь, знали других, так что первый же набор в полк был подобен камню, брошенному в тихий водоем, от которого во все стороны разбежались волны, принеся много рядовых и почти всех офицеров. Сам Дик поискал людей среди пленников — и под конюшнями Абдаллаха, и в длинных сараях Исмаила — и набрал почти всех недостающих.

Но набор и организация полка были осуществлены не за одну ночь. Наоборот, расспросы тянулись целыми неделями, тщательно изучалась прошлая жизнь каждого — Дик не хотел, чтобы в ряды затесались предатели или те, кто в критический момент струсит. Исмаил такого не требовал, но Дик, склонный все доводить до совершенства, хотел создать действительно безупречное войско. За дело взялись в начале Дхул Хадджа, последнего месяца мусульманского года — как раз тогда был зачат и первенец Дика — и весь Мухаррам, первый месяц, и большая часть Сафара истекли, прежде чем ряды полка были заполнены и Дик почувствовал, что пора обратить внимание на решение более серьезных организационных вопросов. На пост каида наиба — подполковника, своего заместителя — Дику повезло неожиданно отыскать личность совершенно замечательную.

Однажды вечером, в ранних зимних сумерках, он возвращался домой из Дар эль-Махзена. Верхом пришлось бы объезжать вокруг внешних стен, но сегодня он был без коня и к тому же очень устал и торопился попасть домой. Поэтому был выбран короткий путь через Дерб Бинтилхата — улицу проституток — неприятную аллею, тянущуюся между Сук эль-Хедиме и Киссарийа, во всю длину которой по обеим сторонам располагались кабаки и веселые дома.

Дик прошел уже большую часть шумной, оглашаемой хриплыми воплями улицы, когда дверь большого дома немного впереди с треском распахнулась и мужская фигура с гривой растрепанных огненно-рыжих волос и огромной бородой, такой же рыжей и еще более лохматой, вылетела, кувыркаясь, на дорогу. Мужчина был совсем голый, здоровенный, и явно понадобилось не меньше полдюжины чьих-то рук и ног, чтобы придать ему такую скорость. Вслед за ним вылетела охапка истрепанной одежды и приземлилась в дорожную грязь. Затем последовал поток ругательств и угроз, резко оборванный захлопнувшейся дверью.

В сумерках голый незнакомец не заметил Дика. Презрев необходимость одеться, он набрал полные пригоршни грязи и запустил в дверь.

— Сволочи! Грязные жулики! — ревел он с акцентом, какой можно услышать только в Дублине. — А ну, выходите и подеремся, как подобает мужчинам!

Что бы ни натворил рыжебородый, но это, по-видимому, переполошило даже всех крыс в доме. То, что он стоял голый и безоружный, похоже, воодушевило обитателей дома, поскольку дверь снова распахнулась и с полдюжины мерзавцев, какими кишел квартал, высыпали на улицу с ножами и дубинками.

Обычно Дик был не склонен участвовать в уличных потасовках, но этот человек был безоружен и к тому же говорил по-английски. Он махнул двум сопровождавшим его факельщикам, те пустили в ход дубинки, а сам Дик выхватил ятаган и ринулся в свалку, выкрикнув имя Исмаила, которое само по себе нагоняло страх. Злодеи быстро скрылись обратно в свою нору. На пустынной аллее остались только Дик, двое его слуг и голый рыжеволосый человек.

Дик ожидал лишь невнятных слов благодарности и, возможно, завистливого взгляда, что было обычно в этой части города, и собрался продолжить свой путь. Но, к его удивлению, огромный человек остановил его, заговорив теперь по-арабски:

— Барак Аллаху фик, йа сиди! Ты появился как раз вовремя, и мне очень жаль, что сейчас у меня нет возможности выразить тебе свою признательность — как ты, без сомнения, видишь! Но, возможно, придет время, когда я смогу заплатить тебе за помощь.

Улыбаясь, Дик молча смотрел на него — он понял, что рыжеволосый принял его за мавра.

— Буду рад. Но мне показалось, что ты поносил их по-английски. Для меня это было достаточной причиной, чтобы прийти тебе на помощь.

Рыжий в изумлении уставился на него, разинув рот.

— Ричард Мак-Грегор — под таким именем я был рожден в Вирджинии, — улыбнулся Дик. — Здесь меня зовут Хасаном эс-Саидом. Я каид раха конного полка, состою на службе у султана.

— Матерь Божья! — воскликнул рыжеволосый гигант в волнении и удивлении. — Ты говоришь о конях? Тогда это двойная удача, что я тебя встретил, и если есть хоть одно свободное седло, которое надо заполнить, я мог бы прекрасно послужить тебе. Меня зовут Маллиган — Майкл Маллиган, хотя в этой райской стране мое имя Мустафа эль-Ахмар — я приобрел его, осмелюсь предположить, тем же путем, что и ты, если ты понимаешь, о чем я.

— Отлично! — засмеялся Дик, хотя и насторожился при упоминании о прежнем месте службы рыжего. — Похоже, что для тебя и в самом деле найдется местечко. Полк еще только организуется. Но здесь не место говорить об этом! Собирай одежду, и пошли.

Рыжеволосый колебался, внезапно вспомнив о своем положении. В нем проснулась гордость, послужившая в глазах Дика прекрасной рекомендацией.

— Эти проклятые негодяи прямо-таки обчистили меня, — вздохнул он. — Извини, но этими тряпками я едва могу прикрыть наготу. Вряд ли мой вид можно назвать подходящим для визитов.

— Брось! — грубовато сказал Дик. — Не сомневаюсь, что мы все устроим как нельзя лучше. Но давай все-таки пойдем, а то у меня уже живот подвело!

Поскольку его дом был еще не готов для приема гостей, Дик решился повести нового приятеля к Клюни. Тот быстро понял, что к чему, и радостно приветствовал обоих.

В дом Дика послали слугу — предупредить Азизу, что сегодня он придет поздно. Рыжему дали вымыться в ванне и надеть свежее платье, хотя красоткам-рабыням Заиде и Хабибе показываться было не велено. Затем они пообедали, выпили чаю и даже распили на троих бутылочку бренди, поскольку Майк Маллиган ничего против этого не имел.

Потом он снова во всех подробностях рассказал свою историю, которая совпадала с тем, что могучий ирландец уже говорил Дику. Коварства в этом человеке не было: во всех его неприятностях следовало винить огромную силу и вспыльчивый нрав. Когда они стояли в Гибралтаре, он, как и многие его сослуживцы, завел себе любовницу-испанку, и из-за нее-то и повздорил с местным жителем. Ревнивец достал нож, а Майк схватил тяжелую саблю и разрубил беднягу от макушки до пупка. Не желая быть повешенным — а это неминуемо произошло бы, если бы он остался — Майк ускользнул на алжирском крейсере и попал в объятия ислама. С этого времени он вел жизнь солдата удачи. Недавно беспокойные ноги принесли его из Алжира на запад, — Майк решил разузнать, что могут предложить ему Магриб и империя Мулаи Исмаила. Здесь, в поисках развлечений и невинных удовольствий, он заглянул в веселый дом и угодил в лапы мошенников, чему свидетелем и оказался Дик.

Конечно, возможности проверить его историю не было. Но Майк рассказывал так искренне, что все выглядело вполне убедительным, хотя он не пытался оправдать свои ошибки и малопохвальное поведение. Дик и Клюни решили, что разумная доля доверия не причинит вреда, Майка быстро подвергли испытаниям в верховой езде, и он прошел их с честью, хотя на огромном белом коне Шайтане ехать отказался. Неделя полевых испытаний показала, что он не умеет обходиться с лошадьми так, как Дик, и инициативы, делавшей Дика бесспорным лидером, ему тоже недостает. Но, с другой стороны, он обладал безграничным мужеством и помнил из области военного искусства гораздо больше, чем Дик вообще когда-либо знал. Доказать его верность могло только время, но он явно был привязан к Дику и смотрел на него примерно так, как джинн из лампы смотрел на Аладдина. Дик и Клюни поразмыслили и решили, что он справится, и по их рекомендации Майка назначили каид наибом, вторым по старшинству командиром после Дика.

Других офицеров подобрать оказалось не так просто. Большинство пленников, попадавших в Мекнес, были моряками. Немногие из них умели обращаться с лошадьми или что-то понимали в кавалерии. Но и моряк может этому научиться. Мужество и инициативность, верность и энтузиазм, некоторая бесшабашность — вот на чем основывался выбор. Пьер Буледрен, черноволосый стремительный француз, который никогда, казалось, не слышал слова «страх», был назначен каидом эль-миа, командиром первого батальона. Воленс Липарри, смуглый флегматик-венецианец — почти полная ему противоположность, отличавшийся, однако, тонким чувством юмора, — стал вторым каидом эль-миа. Командиры легких эскадронов также были весьма разнообразны: Була Хукко — воинственный чернокожий из Сенегала, Ханс Эдельман — белобрысый голландец, спокойный, молчаливый, пока не выпьет, но в драке настоящий лев; Сива с оливковой кожей и голубыми глазами — бербер с севера. Пепе Рейес и Гил Гон салес — жизнерадостные испанцы; Оуэн Конвей — суровый чернобровый уэльсец, а Жоао Перрейра и Педро Ваз — стройные темноглазые португальцы.

К середине Сафара, когда мундиры были скроены и сшиты, полк размещен на квартирах и получил довольно щедрую плату из султанской казны, Дик решил, что довольно преуспел в достижении идеальной цели, к которой стремился, создав военную силу, которая последует за ним, куда бы он ни повел; хоть в челюсти ада, хоть в преисподнюю, если потребуется. К концу Джумада-эт-тани, шестого месяца, он счел, что воины уже вполне готовы к делу, и надеялся, что им не придется ждать слишком долго, чтобы не растерять боевой дух. Обо всем этом он и доложил Мулаи Исмаилу. Но, согласно заветам Пророка, до месяца Раджаб следовало по возможности избегать войн, так что предстоял еще месяц ожидания, учебы и ворчания. Но в первый день Шаабана, как и обещал Исмаил, они получили приказ и отправились показать себя.

Не стоит думать, что в это время остальная жизнь стояла на месте, Азиза, конечно, забрала в свой дом некоторое количество рабов и слуг из отцовского дворца; и, по крайней мере, вначале ведение хозяйства была для нее новым развлечением. Но к концу Рабийа-эль-Аула, через четыре месяца после свадьбы, когда тело ее стало полнеть, это ей несколько надоело. Наблюдать за делами, расспрашивать женщин, ходивших на базар, распоряжаться об обеде и заботиться еще о множестве мелочей, без которых невозможно наладить домашний обиход — это все, в общем-то, входило в ее обязанности. Муж ее — важная персона, служит самому султану, он женат на принцессе крови, и ему вполне подобает завести управляющего — человека, который мог бы и гостям показаться, и нерадивого слугу отлупить, если понадобится. Больше того: он мог бы вести счета, что особенно нагоняло на нее тоску.

К счастью, это была небольшая трудность. Дик мало разбирался в мавританских способах ведения домашнего хозяйства и, как только вопрос возник, сразу нашел решение. Лерон Сол уже почти выздоровел, и Дик задумывался, куда бы его пристроить. В вояки он не годился. Но Дик помнил, что мулат был отличным домоправителем. Сол, польщенный, все же продолжал ворчать, поскольку Зайдан до сих пор не был пойман. Дик напомнил, что их общий враг находится неизвестно где.

— Подожди еще, Лерон, — сказал он. — Я тоже не забыл!

Все было устроено. Но возникла другая сложность, обнаружившая, насколько медленно Дик привыкает к новому образу жизни. В начале Раджаба, когда приказаний от Мулаи Исмаила оставалось ждать еще около месяца, Дику казалось, что все в доме благополучно. Лерон Сол быстро наладил дела внизу, и Азиза, в женских покоях, над высокой лестницей, была страстной и полной нежности, хотя уже порядком округлилась и походила на корабль под всеми парусами, из-за чего временами расстраивалась. Но однажды вечером Дик пришел к жене, чтобы составить ей компанию, ободрить и развлечь, и нашел ее унылой и подавленной. Она не пришла прилечь рядом с ним на диване, не стала гладить его волосы, а уселась отдельно среди подушек, надутая, как ребенок, что, в общем-то, не странно было, поскольку недавно ей исполнилось всего шестнадцать лет. Однако это было на нее не похоже, и Дик встревожился.

— Я чем-нибудь обидел тебя, Азиза?

Она быстро взглянула на него и снова опустила взгляд на свои руки, тоже ставшие полными и округлыми.

— Нет… Нет, господин мой Хасан, но…

— Но что, Азиза? — улыбнулся он.

— Да — но, Хасан! — продолжала она смелее. — Мы женаты уже семь месяцев, и у меня большой живот. И все же я одна в гареме. Здесь нет других жен, с кем я могла бы поговорить. Нет ни наложниц, ни танцовщиц, чтобы развлечь меня, а я теперь не могу ничего делать, только лежать и спать. Но самое главное, здесь нет никого, чтобы доставить удовольствие тебе.

Дик глядел на нее, потрясенный. Ему не приходило в голову, что в ее мире такие мысли вполне естественны.

— Боже мой! Так ты хочешь, чтобы я…

— Я же не могу делать для тебя то, что делала прежде и буду делать снова. Так что совершенно правильно, если на это время…

Дик попытался возразить, но она мягко настаивала на своем.

— И, кроме того, йа Хасан, мне не следовало бы напоминать тебе, что ты важная персона. Я воспитана в гареме и знаю, что могут болтать языки. Среди женщин пойдут разговоры. Они станут говорить, что ты не мужчина, если тебя может удовлетворить лишь одна женщина, даже когда она тяжела ребенком. Я-то знаю, что это не так. Я знаю твою силу, твою нежность и крепость твоего тела. Но что такое один мой голос против остальных, подобных ивовым листьям на ветру, и каждый шепчет и болтает? Другая принесет тебе то, чего сейчас не могу дать я — и я буду ублажать тебя, когда настанет ее очередь. Человек в твоем положении должен иметь несколько жен и других женщин в своем кадеме!

Когда Азиза ушла, он долго размышлял над ее словами и в отчаянии замотал головой, поскольку никак не мог увязать это с представлениями, которые еще оставались у него от прошлой жизни. Было еще рано, и Дик поднялся, позвал мальчика, чтобы тот нес перед ним фонарь, и отправился в дом Клюни, где за стаканом горячего сладкого чая доверил другу свои проблемы. Когда он закончил, Клюни расхохотался.

— Другая земля, другие обычаи, парень! Твоя девчонка обожает тебя, хотя и на свой манер. Разве ты не понял, что она пыталась тебе втолковать? Здесь не особенно почетно для мужчины, особенно занимающего такой пост, как твой, иметь только одну жену и ни одной другой женщины, которая могла бы ублажить его, если ему захочется. Действуй, приятель! Последуй ее совету. И всегда имей в виду: раз уж ты в Марокко, надо поступать так, как все мавры!

Совет друга мало утешил Дика. Он до сих пор вспоминал об Эжени с ностальгическим чувством утраты, но любил и Азизу, и ему не хотелось, чтобы в их отношения вмешался кто-то еще. Его вполне устраивало существующее положение вещей, и он вовсе не хотел ничего усложнять. Но, чем больше он думал об этом, тем больше начинал понимать, что выбора у него нет.

Он сдался, и поскольку действительно не хотел брать вторую жену, отправился на распродажу рабов. В середине месяца Раджаб он нашел двух женщин, которые выглядели вполне подходящими. Ни одна из них, ни обе вместе не смогли бы собраться с духом, чтобы в его отсутствие доставлять неприятности Азизе, но обе были хороши собой, а одна даже девственница. Эль-Йакут — не девственница — гибкая, оливковая алжирка из Бени Мзаб, была обучена соблазнительным танцам своего племени и могла развлечь его этим. Другая, Амина — Надежная — была дитя Марракеша с кожей цвета меда, оттененного розовыми лепестками миндаля, с красивым лицом и изящными формами, но не больше того. Девушка не проявляла ни искры живости, ни малейшего трепета, когда он касался ее. До отъезда Дик добросовестно несколько раз имел с ними дело, однако не нашел ни в той, ни в другой ни малейшего удовольствия. Но, по крайней мере, он выполнил свои обязанности! Гораздо больше он обрадовался, когда через две недели из Дар эль-Махзена пришел приказ выступать.

Кампания, начавшаяся в конце лета, продолжалась осенью и даже зимой, и была не особо трудной. Дик радовался этому, потому что обнаружил много сложностей и недочетов, которые можно было устранить только в деле. Горные племена на севере от Феса бунтовали, но не особенно рьяно, и Дик подозревал, что Исмаил отправил его туда набираться опыта, а не в связи с необходимостью.

Однако кампания тянулась добрых полгода, и, в конце Мухаррама. вернувшись в Мекнес, воины были немало удивлены — их встретили с дикой радостью и восторгом, несмотря на старые бурые джеллаба и грязные тюрбаны. В тот момент они были слишком измотаны, чтобы переодеваться в более впечатляющую форму, которой когда-то так гордились. Им кампания казалась незначительной. Но в Мекнесе на вещи смотрели иначе, и воины обнаружили, что, сами того не подозревая, стали героями дня. И то, что прежде казалось сложным, почти неосуществимым, теперь было вполне в порядке вещей.

В отсутствие Дика Азиза родила ему сына, а спокойная Амина уже заметно округлилась от его семени. Он почувствовал, что слава и радость отцовства — замечательные вещи, но в то же время не мог отделаться от мысли о том, что каждая новая успешная кампания и каждый сын, появляющийся в его доме, станут добавочными звеньями в цепи, все более прочно приковывающей его к этой стране.

Глава седьмая ПАША СУСА

Что бы там ни было и что бы ни думал Дик, в том году все наладилось. Для других, возможно, он был самым обычным годом; может быть, и для Дика значил меньше, чем следовало бы. Вот как прошли следующие несколько лет, если пересказать вкратце.

Дик и его полк, теперь уже крепкая боевая единица, оставались в гарнизоне Мекнеса почти восемь месяцев. Те, у кого в доме были женщины, проводили время с ними, а остальные искали развлечений на Дарб Бинтилхата. Теперь их считали сильными воинами и крепкими мужчинами. Дик даже сам не ожидал, что будет счастлив вновь оказаться дома. Он нашел Азизу такой же гибкой и игривой, как всегда, и даже Йакут и Амина, казалось, оживились с его возвращением. Его очень позабавило выражение триумфа и превосходства на лице Азизы, поскольку ее ребенок оказался сыном, а кого родит Амина, еще никто не знал. Однако Дик предчувствовал что у нее будет девочка, и сердце Азизы наполнилось нежностью и симпатией, когда так и случилось.

Дик вернулся домой в некотором сомнении, поскольку был не очень доволен тем, как его полк действовал в поле, и был приятно удивлен, когда оказалось, что Исмаил полон энтузиазма и прямо-таки в восторге от них.

Поздней осенью его снова призвали к делу, и на сей раз ни Махзания, ни Аскриз, ни ополчение не помогали ему. В Риффе, между Мекнесом и Средиземным морем, Бени Закене и Бу Хузмар взялись за оружие.

Дик и Майк Маллиган — Хасан и эль-Ахмар — выступили со своими таборами, и даже Исмаилу кампания показалась на удивление короткой. Прибыв в горы, Дик не повел свое войско в Ксуан, столицу восставших. В горах полк разделился, и Дик, к большому неудовольствию Майка Маллигана, оставил его в тылу, чтобы тот подвел атакующие силы позже, когда будет дан сигнал. Остальные восемь сотен людей, возглавляемые Диком, просочились в город в обличье дикоглазых берберов в коричневых джеллаба. Они атаковали защитников изнутри, распахнув ворота для Майка Маллигана и его воинов, устремившихся в город с окрестных холмов. В середине Сафара все снова вернулись в Мекнес, потеряв только пятерых — по разным причинам, и Дик привез с собой два особых трофея: Галию, огромную негритянку из Дра, рабыню каида Ксуана, — Азизе для личных услуг; и зеленоглазую, словно дикая кошка, женщину по прозвищу Рабба — нетерпеливое тело. Ее он наметил в рабыни себе.

Вопреки его ожиданиям, жена не выразила восторга, потому что немногим более месяца до возвращения Дика родила дочь, Рахму, а Амина — мальчика. По этой причине Азиза была не особенно расположена милостиво воспринимать рабынь. Дик, развлекавшийся с Раббой целый месяц по пути домой с войны, даже собирался продать, ее. Но Рабба рыдала, рвала на себе волосы и клялась, что лучше умрет, чем покинет его дом. Он находил, что жить среди мавров весьма непросто, и неудивительно, что у него почти не оставалось времени на мысли об Эжени.

Мулаи Исмаил просто обожал его! Подавить разгорающийся мятеж Бени так быстро, столь малыми средствами, и отослать главарей на суд Исмаила — в такое почти не верилось. И все же это было правдой, поскольку Дик никогда не рубил голов и не пытал людей на поле боя, что было в привычке у многих командиров. Султан пожаловал Дику титул халифа, означавший, что он принадлежит к числу приближенных, ответственных только перед ним самим. Через четыре месяца он снова послал его против Бени Хасан, засевших среди гор нижнего Мулувийа, между Пеньон де Велес и Ораном. Султан дал ему мощное подкрепление, но и задачи поставил несравнимо большие.

Однако Дик справился успешно. И дело было не в том, что его войско было больше или враги слабее — он ударил сильно и быстро, захватив мятежников врасплох прямо в их лагере, прежде чем они успели начать сражение.

Другой командир на его месте привез бы из этого похода много рабынь или даже пару жен, поскольку женщины Бени Хасан отличались красотой. Но Дик избегал этого соблазна, хотя и чувствовал, что нуждается в утешении. Однако он хорошо помнил, как его встретила Азиза, когда он привез женщин в прошлый раз. Однако когда Дик снова прибыл в Мекнес, она рассердилась, потому что привезти такие трофеи в его положении — было необходимо с точки зрения общества. Тогда он, яростно взмахнув руками, заявил, что его дом недостаточно просторен для них для всех. А пожелав завести больше жен или танцовщиц, он найдет их в любой момент. Сейчас же нет причин, по каким бы жена не могла удовлетворить его — как и Йакут, Амина или Рабба, наконец. Он вправе требовать своего от каждой или выбросит их всех на улицу под покровительство Аллаха.

В данном случае Дик повел себя как истинный мавр, и в доме воцарился покой. Но это свидетельствовало и о том, что он начинает осваиваться с ситуацией. Не то чтобы он совсем забыл Эжени. Напротив, время от времени он вспоминал ее с искренним чувством, но так, как смертный грезил бы о недоступной богине. Контуры ее тела, нежные слова, прикосновение губ к его губам, трепещущие кончики пальцев на его коже — наедине с собой он извлекал воспоминания по одному, бережно и почтительно, словно редкие драгоценности, а затем снова погружал в мягкие футляры забвения. Он уже давно смирился с тем, что, скорее всего, никогда больше не увидит Эжени, и все больше становился мавром, главой мусульманского дома.

При дворе Дика принимали очень хорошо, с почтением, и Клюни объяснял это тем, что он подобен сокрушительному молоту Тора, который можно бросать в любое опасное место и на который можно рассчитывать в подавлении любого мятежа в стране прежде, чем пожар успеет разгореться. Прочие, совершенно независимо от Якуб эль-Аббаса, облекли ту же мысль в иные слова и высказали ее эль-Барку, — Молнии Султана, утверждая, что молния будет послана тогда, когда понадобится владыке.

Дик смеялся и говорил, что это слишком высокая оценка. Но Майк Маллиган, он же Рыжая Борода или Мустафа эль-Ахмар, смуглый, жилистый, маленький Воленс Липарри, смешливый Пьер Буледрен — все согласились с точкой зрения Гленгарри. Даже любя Дика, они не упускали возможности поспорить с ним.

— Проклятье, да не спорь ты! — заявлял Майк Маллиган, выражая всеобщее мнение. — Проще ведь некуда! На войне брат идет против брата — и дуй в трубы, лупи в барабаны! Ты и сам хорошо научился воевать на их полях! Мятежник и есть мятежник, и лучше побить его прежде, чем он успеет сжать кулаки и наброситься на нас! Ты же сам так говоришь!

Это было вполне справедливо, потому что слова Дика, произнесенные, когда все еще только задумывалось, запали в нехитрый ум Исмаила, и полк стал для него сильной правой рукой. Так он и сказал Дику, похвалив его за бдительность и готовность к бою, но держал его при себе в Дар эль-Махзене, и, хотя постоянно случались мелкие беспорядки, требующие вмешательства, не посылал его заниматься этим. Дик уже думал, не обидел ли он султана. Но оказалось, что тому была другая, лестная причина, о которой Исмаил до поры до времени не упоминал.

Рамадан — месяц поста, когда человек не смеет прикасаться к пище и питью с рассвета и до тех пор, пока рога протяжно и мрачно не пропоют с городских крыш — пришел и прошел. Миновала и лайлат эль-Кадр, Ночь Власти, когда книга Корана, говорят, отсылаются к Мохаммеду, и по этому случаю устраивается празднество.

Вслед за ней настал Айд эс-Сегхир, Маленький Праздник, отмечавший конец Рамадана. Дик никогда не понимал, почему он так называется, но весь день добросовестно играл с детьми, принимал гостей, а ночью пошел к своим женщинам и провел время с каждой из них, как подобает делать доброму мусульманину один раз в сезон. Потом Дхул Хаджах принес Айд эль-Кебир, Большой Праздник, затем был Новый год, Мохаррам и Йаум эль-Аашур! Не удивительно, что в месяце Сафар, когда Дика внезапно и срочно вызвали к Исмаилу, он уже почти полностью освоился с жизнью в столице и думал о себе как о мавре, забывая, а если и вспоминая, то весьма туманно — зеленые леса и пологие холмы Вирджинии. С тех пор, как он видел их в последний раз, прошло уже восемь лет.

— Ты посылал за мной, йа сидна? — спросил он.

— Да, йа Хасан! Не терпится в дело? Возможно, я уважу тебя.

— Так где же дело для моих молодцов?

— Это дело для тебя, Хасан, — серьезно сказал Мулаи Исмаил. — И на сей раз, осмелюсь предположить, оно стоит всего твоего мужества. Тебе знакомы Тафилелт и Сидиджил-масса, долина Дра и Блед эль-Джерид за ней?

Дик нахмурился и покачал головой.

— Я не бывал там, хотя, конечно, слышал эти названия. В той части страны я был не дальше земель Аит Юсси, в верховьях Мулувийа.

Исмаил нетерпеливо замотал головой.

— Неважно! Йа Аллах! Знаешь ли ты, что в прежние времена это был самый беспокойный угол моего государства? Когда я впервые пришел к власти, мне доводилось не раз ходить туда с огромной армией, чтобы усмирять их. Похвастаюсь, я сделал это хорошо — уже пятьдесят лет там не было ни одного мятежа, хотя отлично известно, что земли эти служат прибежищем и тихой гаванью для всех мятежников и недовольных, которые уж никак не желают мне добра. И я радовался, что краем неплохо управляют, поскольку каид Зиз, мой халиф, которого я туда отправил, всегда регулярно присылал мне дань.

— А теперь?

— Ты всегда очень скор на то, чтобы ринуться вперед и уничтожить зло, йа Хасан. Вот почему я выбрал тебя. Когда приходит известие о том, что бьет «Молния», у нас всегда есть преимущество — страх! Несколько лет назад — в тот самый год, когда ты стал служить мне — ходили слухи, что в тех местах беспокойно. Поступление дани сократилось, сообщения каида Зиза становились все более и более тревожными, а в этом году нет ни дани, ни сообщений, и мои агенты доносят, что каид сидит как пленник в своей касбе, в М'Дахра, а племена собираются в Тафилелте. Мы не знаем, кто подстрекает их к восстанию, кроме того, что это худой мужчина, закутанный с головы до пят. Как ты понимаешь, йа Хасан, бунт надо задушить в зародыше, раздавить этих собак прежде, чем у них появится возможность выступить против нас.

— Я твой слуга, Мулаи Исмаил!

— Возьми свой полк — он станет острием копья. — Мулаи Исмаил улыбнулся. — Но ты должен взять под свою команду и много других войск — столько, сколько тебе понадобится, вплоть до сотни тысяч. Я не сомневаюсь, что ты сможешь скрутить им голову раньше, чем начнется мятеж! Таковы мои приказания. Я все сказал!

Дик поклонился почти до пола, как подобало.

— Будет исполнено, Мулаи Исмаил!

Ему казалось, что он что-то слышал о тех краях, и совсем недавно, но воспоминание ускользало, даже когда он вечером позвал Клюни Гленгарри и рыжебородого Майка Маллигана к себе в дом, на ужин и на совет. Дик доверял им и обо всем рассказал. Но забытое подсказал ему Лерон Сол, который распоряжался рабами, прислуживавшими им.

— Можно мне отправиться с вами? — спросил он.

Дик удивился, потому что Сол был вовсе не вояка.

— Ты, Лерон? Какого черта?

— Мне нужно уладить один старый должок. — Лерон был очень серьезен. — Ты не догадался, как зовут этого закутанного главаря?

— Главаря? — Дик нахмурился. — Нет.

И вдруг его озарило! Он вспомнил, как люди, которых он послал в погоню за Зайданом, вернулись и доложили, что хитрый черт ускользнул от них через горы и пошел в сторону Блед эль-Джерида и Тафилелта. Казалось, что за горами Атласа пески пустыни разверзлись и поглотили его. Но теперь, поразмыслив, Дик понял, что назревавший мятеж, похоже, был спланирован именно Зайданом.

— Боже! Ты прав, Лерон! Это он! Но ты послужишь нам лучше, если будешь держать ухо востро здесь и сообщать мне обо всем, что услышишь. Помни, что у меня к Зайдану свой счет, и если мне удастся поймать его, можешь быть уверен; твоя месть будет идти рука об руку с моей!

Это была утомительная и не совсем успешная кампания. Она продолжалась почти два года, и оказалась с одной стороны удачной, но с другой — кончилась провалом. Верный своей тактике, Дик двигался впереди с относительно небольшой группой двенадцать тысяч всадников, а основная пятидесятитысячная армия следовала сзади. Это было рискованно, но он знал, что может положиться на своих командиров. Добравшись до М'Дагра, Дик оставил большую часть всадников среди холмов, а сам двинулся вперед только со своими воинами в коричневых джеллаба и грязных тюрбанах — полк должен был разбиться на мелкие группы и просочиться в селение по два, три, четыре человека. Оказавшись на месте, они атаковали касбу, распахнули ворота, и кавалерия, ожидавшая в холмах, ринулась вниз и захватила ее одним ударом. Каид Хих был освобожден, а кольцо шатров вокруг селения — вроде бы принадлежавших мирным скотоводам — исчезло в первую же ночь после падения города. Дик прекрасно понимал, что теперь Тафилелт будет предупрежден об их приходе, однако дожидался подхода основных сил и не двигался дальше.

Основные силы подтягивались из М'Дагры, усиленные еще двадцатью тысячами сторонников каида Зиза, которые собрались под знамена султана, как только их предводитель был освобожден. Подвоз провизии и воды был прекращен, все пути к проникновению в город или бегству перекрыты. Но Тафилелт держался отчаянно долго. Когда он, наконец, пал, и Дик и его воины вошли внутрь, они обнаружили полное запустение; в городе свирепствовали голод и болезни, собиравшие свою ужасную дань под горячим ветром, среди поникших пальм в пределах городских стен. Защитников осталось ничтожно мало.

Озадаченный, Дик понял, что здесь, судя по всему, никогда не было сотен тысяч воинов, а тем более теперь. Захватив касбу, он приказал привести для допроса каидов и кади. Они всячески уклонялись и изворачивались, но все-таки признали, что их подстрекал некий Махди, закутанный с головой. Однако ни один из них никогда не видел его лица. Когда пришло первое известие о том, что эль-Барк и его дикие отряды выступили против них, Закутанный, с горсткой своих приближенных, ускакал — по его словам, в пустыню, чтобы поднять на бунт жителей песков, число которых бесконечно. Он призвал жителей Тафилелта держаться из последних сил, чтобы задержать погоню, и пообещал, что нападет на осаждающих с тыла — с огромной армией, которая только и ждет его прибытия, чтобы сняться с места и следовать за ним. Но больше Закутанного не видели.

Дик догадывался, что произошло, и нещадно ругал себя. Но предстояло еще кое-что сделать. Он приказал заковать в цепи и отослать к султану каидов Тафилелта, окружающих деревень и касб, всех кади и их семьи. Однако, поскольку сам он не глядел на женщину уже больше года, и теперь точно знал, чего от него ожидают дома, Дик лично посетил гарем каида Тафилелта и отобрал для себя трех красивых турецких рабынь и дочку самого каида — задумчивое и гордое дитя с огромными глазами по имени Зобейда.

По правилам мусульманской войны Дик не обязан был жениться на ней, но, восхищаясь характером девушки, сделал это, и она охотно пришла на его ложе и дала своему повелителю все, чего ему недоставало во время осады. Он устроил главную квартиру в Тафилелте, обитая в касбе со своим новым домом, возглавляя стремительные набеги и походы в окрестности до тех пор, пока через несколько месяцев полностью не покорил страну. Затем он вернул бразды правления каиду Хиху и возвратился в Мекнес, где, устроив Зобейду и турчанок в своем гареме, отправился с докладом к султану.

Мулаи Исмаил, ставший еще более шарообразным, встретил его радостно.

— Хасан! Ты вернулся! С меньшим числом людей, чем понадобилось бы мне, ты подавил мятеж и усмирил для меня такую беспокойную страну!

— Благодарю тебя, йа сидна! — Дик низко поклонился. — Твои слова добры. Однако я не поймал Закутанного.

Исмаил засмеялся.

— Возможно, его никогда и не было. По крайней мере, я надеюсь, что своими стремительными действиями ты его здорово напугал.

— Хорошо бы!

Но в Дар эль-Махзене Дик задержался ненадолго. И освободившись, сразу же послал за своими друзьями Клюни Гленгарри и рыжебородым Майком Маллиганом и пригласил их к себе ужинать. Он хотел задать несколько вопросов не только им, но и Лерону Солу.

Смуглокожему управляющему не нужно было ничего объяснять.

— Он ускользнул у тебя меж пальцев! — воскликнул он.

— Это я знаю. Но, может быть, ты объяснишь мне, как!

Сол покраснел от возмущения.

— Если вы думаете, что я…

— Ничего я не думаю! Но у меня есть некоторые подозрения. Ведь он был в Мекнесе?

— Да! — Лерон Сол кисло посмотрел на Клюни. — Но твой приятель не дал мне воткнуть ему нож под ребра.

Гленгарри фыркнул, отчасти возмущенный, отчасти позабавленный.

— Уж больно вы оба горячи! — воскликнул он. — Даже здесь, в Мекнесе, вряд ли посмотрят сквозь пальцы на кровавое убийство сына султана, а особенно сына его любимой жены. Тебя надули, Дик!

Дик примерно это и подозревал, но все-таки был изумлен.

— Что ты имеешь в виду?

Клюни переглянулся с Солом, отхлебнул коньяку и проворчал:

— Я вижу, ты ничего не понял. Так вот: все это дело в Тафилелте было задумано, чтобы обмануть тебя — тебя и султана, самого Мулаи Исмаила. Хорошо задумано и еще лучше исполнено! Еще задолго до того, как ты здесь появился, Зайдан имел виды на трон султана, и его поддерживала мать — чернокожая красотка, фаворитка Исмаила — Зидана. Когда ты нарушил его планы в Сале, он окончательно раскатал губу. Султан не дурак! Он все прекрасно понял, и с твоей помощью Зайдан надолго попал в его черные списки!

— Но как же он осмелился?..

— Осмелился?

Клюни отхлебнул еще глоток.

— Так же, как ты и я: он отлично знает, что у Исмаила короткая память. Зайдан знал, насколько ты преуспел, какого положения достиг, и понимал, что именно в тебе таится главная опасность для него. Поэтому, когда Зидана написала, что склоняет султана в его пользу, он поднял восстание в Тафилелте, чтобы устранить тебя с дороги.

— Но как же он смог вернуться сюда?

— Ха! Разве ты не помнишь, что никто в пустыне не видал лица закутанного человека? Он обошел тебя сзади с небольшой группой приближенных, сбросил покрывала и помчался прямо сюда! Пока ты разыскивал его в Тафилелте, он был здесь, за твоей спиной, и улаживал свои дела. Султан и не подозревал, что закутанный мятежник и его сын — одно лицо.

— Ты хочешь сказать, что он и сейчас здесь? — недоверчиво спросил Дик.

— Ха! — Клюни покачал головой. — Я разве не сказал, что Зайдан тоже не дурак? Он успешно вкрался в доверие к старику и получил назначение правителем провинции Сус, а также титул главного адмирала Агадира!

— Он ускользнул у нас меж пальцев! — простонал Лерон Сол.

— Брось! — вмешался Клюни. — Не вини себя. Если я не ошибаюсь, этот человек перехитрил сам себя. На некоторое время он хорошо устроился, но провал неминуем!

— Что ты имеешь в виду? — спросил Дик.

Клюни захихикал.

— Я-то знаю, только сейчас не могу сказать точно, как это случится. Но Зайдан, наверное, не сможет удержаться от поборов и воровства и рано или поздно покажет зубы. Думаю, что скорее рано, чем поздно, потому что это самая беспокойная провинция в империи.

Он поднялся.

— Погоди минутку! — воскликнул Дик. — Как ты думаешь…

Клюни обменялся взглядом с Маллиганом и рассмеялся.

— Нет-нет! Большего я предсказать не берусь! И так уж меня занесло — я оборвал все поводья. Майк, ты идешь?

Рыжебородый ирландец с трудом поднялся на ноги; было ясно, что, пока Дик говорил с Клюни, Майк Маллиган времени даром не терял.

— Я понял не больше, чем ежели бы вы говорили по-латыни, — пробормотал он, — но если нужна моя помощь — всегда готов!

К словам Клюни добавить было нечего. Он точно описал тактику Зайдана и вполне достоверно предсказал будущее. Дика, правда, удивляло, что, Зайдан, налаживая отношения с Исмаилом, не постарался одновременно подорвать положение самого Дика, а, судя по горячей встрече, оказанной султаном, он этого явно не делал. В конце концов, Дик предположил, что Зайдан не считал свою позицию достаточно прочной, и потому не тратил усилия на то, чтобы навредить другим. По-видимому, он решил, что Дик не самая крупная фигура и с ним можно будет разделаться и позже, укрепив собственную репутацию.

Но даже если это было так, и, как предсказывал Клюни, Зайдан рано или поздно выдаст себя, оставалось только ждать. Он не мог обратиться к Исмаилу и предупредить его об измене сына, потому что даже менее подозрительный монарх, чем Исмаил, приписал бы это зависти. В данный момент звезда Зайдана стояла высоко, и они ничего не могли предпринять против него, так как обратили бы гнев хозяев прежде всего на себя. Даже посылать Сола в Сус, Тарудант или Агадир — порт, пользовавшийся славой пиратского гнезда — было опасно. Сол, человек горячий, мог попытаться нанести удар раньше времени, что позволило бы врагу снова ускользнуть от них.

К счастью, и дома было чем заняться. При всей своей покорности закону Пророка, Азиза была подвержена естественной человеческой ревности. Наложницы из кадема в ее глазах значили мало. Но ей оказалось нелегко должным образом примириться с соответствующим указанием Корана и принять другую жену в доме, где до сих пор властвовала она одна. Конечно, Азиза по-прежнему оставалась старшей — первой женой — и должна будет оставаться ею, если только Дик не решит развестись с ней простым мусульманским способом, указав на нее и произнеся единственное слово развода: «Таллак!» Тем не менее, появление Зобейды ее возмутило, а скрывать свое возмущение — не в природе мусульманской женщины. Так что дни несколько оживлялись перебранками и скандалами, и в течение нескольких месяцев Дик не скучал, несмотря на медлительный ход времени.

Миновало короткое лето, пришла и проскользнула осень, и спокойствие стало становиться напряженным. Хотя Дик с пристальным вниманием следил за всеми сообщениями с юга, пытаясь уловить, когда Зайдан снова примется за свои фокусы, не было и намека на что-либо подобное.

Но Клюни говорил не просто так, и Дик прекрасно это понимал. И то, чего Гленгарри не сказал вслух, было не менее важно. Например, с течением времени стало ясно, что Абдаллах очень опасается за себя и не прочь бы при малейшей опасности поставить Дика во главе карательных сил. Другим признаком глубинных течений, шевелящихся под сонной, спокойной с виду поверхностью придворной жизни, было растущее напряжение в Дар эль-Махзене. Почти неуловимо образовывались кланы. Два старших брата Абдаллаха — если только они действительно были старшими — Ахмад эд-Дахеби из касбы Тадла, и Абд эль-Малик из Уэззана, прибыли из своих отдаленных районов, а младший брат, Мохаммед — из Уджды. Цель их визита состояла якобы в том, чтобы посовещаться о делах государства, но Дик замечал, что в их халифатах все спокойно. От его внимания также не ускользнуло то, что за последний год Исмаил сильно состарился. В свете всего этого султан был вынужден по-новому взглянуть на происходящее. Он знал, что Зайдан считает себя одним из первых претендентов на наследование, хотя его истинное положение представлялось неясным.

Возможно, эта самая неясность и повлияла на его назначение в Сус. Исмаил мог почувствовать нависшую над ним угрозу и применить хитрость, отправив опасного сына подальше, откуда тот не смог бы быстро добраться до Мекнеса, и одновременно дав ему возможность провоцировать беспорядки, чтобы выдать себя. Как бы то ни было, остальные наследники проводили зиму во дворце, и Дик, изучив их, остался недоволен. Он любил Азизу, но сомневался, что ее отец Абдаллах способен стать сильным правителем, хотя, несомненно, принадлежал к лагерю султана. Мохаммед, самый младший, был тихим, робким, уклончивым — Дик решил, что он почти дурак, хотя пришло время, и он стал самым просвещенным правителем Марокко из всех известных за много столетий. Двое других, Ахмад эд-Дахеби и Абд эль-Малик, представляли наиболее серьезную опасность. Это были люди сильные, злонравные и коварные, и каждый имел силы, на которые мог положиться.

Первое известие о том, что на юге неладно, пришло, когда каид Аит Бибавана подвергся нападению на дороге в Мекнес и был убит вместе со своими приближенными возле Уэд Зема. Дело приписали бандитам, и Дика быстро послали туда с карательными целями.

Он отправился, чувствуя, что дело пахнет плоховато, и в Уэд Зем узнал, что влияние каида было гораздо сильнее, чем докладывали в столице. Более того, обшарив местность и допросив многих, Дик не смог найти никаких следов человека, совершившего нападение, а, будучи достаточно хорошо знакомым с нравами мавров, понимал, что если здесь замешан кто-то из местных, обязательно найдутся желающие донести на него.

Озадаченный, Дик поехал к Аит Бибаван, начиная пропитываться подозрением. Прибыв на место, он убедился в том, что не заблуждался. Кади Аит Бибаван был вне себя от страха, опасаясь гнева султана, и в касбе царила паника. По его словам, покойный каид ехал в Мекнес с обычной данью. Но дань была не самым главным, — он вез известие, как туманно сказал кади.

— Возможно, это было известие, — не спеша сказал Дик, — о беспорядках в Сусе и о некоем сиди, которого нельзя называть?

Кади вытаращил глаза.

— Ты знаешь?

Дик, изо всех сил изображая безразличие, шумно отхлебнул чая.

— Мы же не дураки! Впрочем, это неважно.

Кади поперхнулся.

— Неважно? Неважно, мой повелитель халифа? Знаешь ли ты, что этот Зайдан взбунтовал племена от Уэд Нуна до Хаха и от Агадира вглубь земель Татта, даже до Тинтазерта? Он собрал вокруг себя Хавара и Стука, Тазирвалт и Аит Буарм, Акка и Ибабим, и Улад Абузеба! Больше того, он придумал дьявольскую хитрость: все эти племена будут по-прежнему слать дань в Мекнес, чтобы там думали, будто здесь все тихо и мирно. А потом, набравшись сил и подготовившись, они быстро поднимутся — этому они научились у тебя, эль-Барк, — и ринутся в столицу, чтобы утвердиться там прежде, чем кто-либо успеет помешать им. Только Идрис Абд эль-Биба с этой стороны гор отказался повиноваться им и отправился с караваном к северу. Тогда им стало ясно, что надо задержать его любой ценой!

Дик любезно улыбнулся, хотя соблюдать вежливость было трудно. Так же, как и кади, он понимал опасность положения.

— Итак, мы обо всем догадались. Но это надо проверить. Твой рассказ убедил меня. Теперь следует встречать огонь огнем! Сохраняйте спокойствие. Продолжайте поддерживать Исмаила. Вам не нужно ничего делать, только носиться, словно перепуганные старухи, делая вид, что вы не знаете, куда броситься, и в нужный момент броситься куда надо.

Кади просиял, потер руки и низко поклонился.

— Сиди эль-Барк! Мы поняли друг друга. Все будет сделано, как ты велишь!

Поклон Дика был так же церемонен.

— Уверен, что могу рассчитывать на тебя, Абд эль-Вахид. Да, вполне уверен. Не хотелось бы увидеть твою голову надетой на кол среди других голов людей Аит Бибаван!

При таких словах Абд эль-Вахид слегка позеленел, и это свидетельствовало о том, что он все-таки сильно уважает власти севера. Дик оставил его охать и переживать, зная, что здесь мятежа не будет, по крайней мере, пока с какой-нибудь стороны ветер не подует сильнее, и вернулся в Мекнес. Исмаил встретил его с мрачным видом.

— Ты слышал о моих подозрениях, йа Хасан эс-Саид?

Дик хорошо научился ходить по краю пропасти и сразу же увидел в глазах Исмаила прямую угрозу для себя, если он даст неверный ответ.

— Каковы же твои подозрения, йа Исмаил, сын сына Мохаммеда?

— Говори, Хасан! — ответил Исмаил почти злобно. — Говори! Расскажи, что ты узнал!

Дик пристально посмотрел на султана, зная, что от прихоти этого старика зависит не только его жизнь.

— Я не рад, что принес тебе такую новость, йа сидна. Но в числе мятежников я обнаружил твоего сына. Сиди Зайдан поднимет бунт на юге — фактически он уже сделал это — и заменит тебя здесь. Прости, что я вынужден огорчить тебя, но это он организовал убийство Идриса и перехватил дань Аит Бибаван.

Глаза Исмаила сверкнули.

— Опасные речи, Хасан!

— Знаю, мой повелитель! — твердо ответил Дик. — Но ты спросил, и я ответил.

— Продолжай! — зловещим тоном приказал Исмаил.

Дик проверил, не подслушивают ли их. Его слова предназначались только для ушей султана.

— Я узнал, йа Исмаил, что каид Идрис находился на пути сюда не только с ежегодной данью от Бибаван, но и известием, которое сиди Зайдан пропустить не мог. Его убили агенты твоего сына, и кади Бибаван, Абд эль-Вахид, тайком поддерживал его, хотя теперь клянется в полнейшей преданности. Он сидит в засаде, как кот на дорожке, готовый броситься туда, куда покатится камень!

— Ты можешь доказать это? — мрачно спросил Исмаил.

— Думаю, что могу, йа сидна. Отправь отряд, не очень большой, скажем, тысяч в пять, чтобы слегка осадить, но не возмутить Бибаван. Пусть они думают, что ты слаб и нерешителен. Потом, немного погодя, позволь мне и моим людям проникнуть через Амизмиз и Танаут, чтобы пробраться к ним с тылов, под видом подкрепления из Таруданта. Я клянусь, что откроется все, о чем я говорил. Какая мне корысть обманывать тебя?

— Продолжай! — снова потребовал Исмаил, и Дик сделал полный доклад.

Когда он закончил, султан задумчиво кивнул.

— Твои слова не особо удивляют меня, Хасан эс-Саид. Я знаю, что такое измена. Я уже кое-что слышал, и у меня есть основания полагать, что это правда. Но во мне больше жизни, чем думают некоторые. Отправляйся в поход и захвати Бибаван с тылов. В это время достаточно сильная армия будет осаждать их спереди. Таким образом, ты быстро узнаешь, ожидается ли помощь из Суса. Если это так, удерживай подходы и касбу Бибаван, пока я не подошлю войско, достаточно большое, чтобы покорить Сус. Тогда быстро направь ко мне надежного гонца, и я отправлю к тебе твоих домашних с надежной охраной и прислугой, чтобы ты мог утвердить свою власть в Сусе и удерживать его для меня. Ты станешь каидом Суса, халифом султана, и если тебе удастся схватить моего сына, пошли его ко мне в оковах. Я хочу из его собственных уст услышать рассказ о том, что он замышлял против меня, и поступить с ним соответственно!