Воины Сатаны

4

Дед Марка принадлежал к тому проценту людей, которых психиатры называют тихими шизофрениками. Он понимал, что болен и потому хитрил. Следил за чистотой и аккуратностью в своей одежде, был незаметен для общества, со всеми корректен и чрезвычайно логичен.

Он вел ежедневник, в который каждый день, с самого утра скрупулезно записывал все свои дела, даже такие, как стирка носков или, что, например, он должен съесть на завтрак два сваренных всмятку яйца. Он всегда обводил красными чернилами день и месяц, запоминал их, шевеля губами, потому что знал, больные люди не помнят дат. Он носил всегда по двое часов, одни тикали у него на запястье, а другие в кармане брюк. Он боялся потерять их и, потеряв одни, знал, что всегда есть другие. Собираясь в поликлинику или в магазин, безразлично куда, он брал с собой сумку. В нее он засовывал свой ежедневник, парочку газет на всякий случай, кучу полиэтиленовых пакетов, десяток записок с его инициалами. В карманы он также распихивал записки с тем, как его зовут и где он живет, боясь внезапно обезуметь совсем и потерять память. Ну, еще кроме всего прочего в сумке у него имелся такой запас шариковых ручек и простых карандашей, что, пожалуй, целый класс из тридцати человек вполне мог бы попользоваться этим стратегическим запасом, если бы, вдруг, он расщедрился. Но дед Марка не расщедрился бы никогда.

Это был крайне скупой человек. Получая пенсию, он в тот же день всю ее рассчитывал, вплоть до последней копейки и никогда не отступал от своего плана. Марк не видел от него ни одного подарка, даже на день рождения.

Жил он вместе с родителями Марка в трехкомнатной квартире, но по предварительному уговору с родителями оплачивал только свою жилплощадь. Родители Марка сопротивлялись ему, всякий раз не принимая его лепты в общий котел оплаты коммунальных услуг, но дед настаивал на своем, не желая быть должником, у него на этот счет были свои принципы. В комнате у себя он поставил свой собственный холодильник. У него были свои кастрюльки и мать Марка после непродолжительной борьбы сдалась, наконец, деда перестали звать на общие обеды, потому как он все равно, никогда, не приходил.

Он вел себя тем более странно, что родители у Марка были порядочными и очень радушными людьми. Они были добряки и это качество их широких простых душ главным образом, и раздражало деда. Он отгородился от них, но не оставил в покое Марка.

Он и сам не понимал, что ему нужно от внука, но оставить его никак не мог. Наверное, ему просто нечем было заняться.

Ходил дед Марка скрючившись и держась одной рукою за спину. Поясница у него часто болела, развился радикулит. Но, несмотря на болезнь, дед ходил быстро, громко шаркая подошвами крепких ботинок. Глаза его выдавали крайнее внутреннее напряжение. Задержавшись на секунду на лице собеседника, он, вдруг, резко отводил взгляд в сторону, чтобы вернуться через минуту. Такое его поведение страшно нервировало собеседника. И потому у деда Марка совсем не было друзей.

Он был одинок и еще из-за одной привычки. Всегда, каждую минуту он был напряжен и суетился, стучал костяшками пальцев по столу или по какой другой поверхности. И тут, в какую-то минуту скалил ровные, вставные зубы, обнажая бледно-розовые десны.

Глядя на него, любой самый смелый собеседник съеживался, сравнивая старика, пожалуй, с собакой, которую хозяева, избив до полусмерти, внезапно, сожалея о своем поступке, начинают ласкать. Собака, помешавшаяся от побоев, скалит зубы и боится укусить, зная, что пожалуй, ее тогда убьют, но и выдержать ласки она не в состоянии, а тихо ненавидя, начинает скулить и отползать куда-нибудь в щель, чтобы оттуда глядеть на обидчиков, вынашивая планы мести.

Дед Марка создавал у людей точно такое же впечатление побитой и всех ненавидящей собаки. Люди его сторонились, соседи замолкали, когда он коротко кивая им, проходил мимо, кривясь от боли и держась рукою за поясницу. И никто из знающих его не мог бы сказать с абсолютной уверенностью, что старик не в себе.

Власть единороссов выкинула сумасшедших на руки к родственникам, соседям, простым людям. И, если кто из таких ненормальных убивал кого и сжирал на обед, только тогда начинали говорить и разводить в удивлении руками. А общественность до того молчавшая и делавшая вид, что это не их ума дело, вспоминала, что психушки переполнены, больных кормить нечем. Больницы прозябают в нищете, за маленькую зарплату никто не хочет работать, тем более возиться с умалишенными. И потому каждый обыватель, по сути, подвергается риску быть убитым таким вот тихим шизофреником, которого психиатры, скрипя зубами, выкинули вон из больницы на пенсию по инвалидности только потому, что содержать больного абсолютно не на что.

Государство в лице тех же депутатов Государственной думы специально не занимается этой проблемой, а правительство делает вид, что в стране все хорошо и шизофреников нет вовсе.

Дед Марка не пил вина, не ошивался возле пивных ларьков, не грохался оземь, как многие алкаши с наследственной шизофренией, пытающиеся за пьянством скрыть свои заболевания от общественности и не умеющие, естественно в силу все той же болезни мозга ограничить себя в выпивке, удержаться, так сказать, на ногах.

Он был тих и незаметен, по большому счету кто из нас без отклонений? Но именно он, болезненно прилип душой к своему внуку и физически не смог более переносить того, что внук принадлежит не ему. Внук больше не цеплялся доверчиво маленькой ладошкой за его руку, не приставал с просьбами почитать сказку, не забирался на колени послушать занимательные истории, которые дед черпал, как правило, из газет и журналов. Он был занят двумя людьми, занят настолько, что дед их возненавидел. Он не мог видеть ни Кристины, ни Роберта и каждый раз засыпая, отчетливо представлял себе их похороны. Он прямо-таки видел, как Кристину, эту маленькую легкую девочку с умными глазками положат в маленький гробик и закопают, а сверху положат венок, украшенный траурными ленточками. Ну, а тело Роберта сожгут, прах засыплют в маленькую урну и под небольшой плитой с краткой его биографией, на воинском кладбище, он упокоится навеки и не будет больше мозолить глаза своими странными полетами над кроватью...

Но Кристина с Робертом жили, как жили, а ненависть жгла и требовала выхода. Дед Марка раздражался все больше и больше, о, если бы он был способен убить этих двоих, он так бы и сделал, но он способен был только наблюдать за ними в телескоп, бессильно скрежеща зубами на их улыбки.

И в один день дед сорвался, как любой такой больной он и сам не ожидал, что выкинет нечто подобное. Он переходил на красный свет светофора. Забылся, весь проникшись в свои мечты о похоронах Роберта и уже ясно слыша военный оркестр, который печально дудит в трубы. И тут к деду подскочил взбешенный дорожный полицай. Дернул его за рукав и, требуя понимания, затыкал жезлом в светофор. Дед разобрал только, что надо было бы переходить на зеленый сигнал светофора, а он перешел на красный, но уже откуда-то нахлынула на него удушающая волна ярости, и не помня себя, дед выхватил у полицая полосатую палку-жезл. С огромной силой сумасшедшего он обрушил эту палку на голову полицая и убил его на месте. Напарник полицая медленно соображая поводил еще глазами, выбираясь из патрульной машины, а на взбесившегося деда нахлынула толпа, которая все видела, стоя на тротуаре. Дед сопротивлялся и брызгал слюной, вдесятером, едва-едва, самые сильные мужики из толпы прохожих повалили его на асфальт и принялись скручивать, но он извивался, как червяк и все норовил выскользнуть из цепких пальцев державших его людей. Ничего не соображая, он пинал и бил своих мучителей, а те, задыхаясь и выбиваясь из сил, вязали его всем, чем ни попадя, снимали с себя ремни брюк. Женщины вокруг выли и стенали, так была страшна вся эта сцена. Убитый полицай в луже крови, выплывающей бесконечными струйками из разбитой головы, лежал на асфальте неподвижно. Сила удара нанесенного рукой сумасшедшего была такова, что у несчастного раскололся череп.

Деда увезли в специальную больницу закрытого типа для сумасшедших.

И только спустя несколько дней Марк, после случившегося, войдя в комнату деда, в которую не входил уже давным-давно, обнаружил на подоконнике фотографии, которые дед наделал старой «мыльницей». На фотографиях были изображения Роберта и Кристины. На каждом красовалась нарисованная черным маркером мишень и красные поражения, как бы от пуль, в груди у каждого. Марк, застыв, смотрел на это, не понимая, как же это? Трудно осознавая своим, в принципе, детским и еще очень чистым разумом, что такое вообще возможно...