Воины Солнца и Грома

ЖЕЛЕЗНЫЙ ВОЛК

Лучи заходящего солнца серебрили спокойную гладь лимана. На песчаном берегу возле устья балки сидели четыре рыбака в белых вышитых сорочках и белых штанах. Старший рыбак, широкоплечий, с седеющими вислыми усами, помешивал деревянной ложкой кашу в бронзовом котелке. Остальные трое, молодые парни; сгрудились у костра, предвкушая ужин.

А за их спинами, по другую сторону балки, поднимались руины. Здания из белого камня в зеленых пятнах мха, с провалившимися крышами и поросшими по верхам травой стенами тянулись вдоль берега, взбирались по склонам, белели наверху, словно кости неведомого чудовища. Триста лет назад этот город звался Ольвией — «Счастливой». Поначалу брошенные дома растаскивали на камни жившие рядом готы, скифы, анты. Потом и они ушли, и теперь лишь кочевые болгары рода Укиль пасли стада вокруг развалин.

Шорох позади заставил рыбаков обернуться. Краем балки спускался человек в длинной темной одежде. Уже несколько лет жил он в верхней части мертвого города, в подвале разрушенного, некогда богатого дома. Болгары называли его Кара-Кам — «Черный Шаман», анты — Чернец. Отшельник довольствовался овощами с маленького огорода и рыбой и редко покидал развалины. Его не трогали — кому он мешал? Да и побаивались обидеть ромейского волхва.

Чернец подошел ближе. Темные волосы падали на плечи из-под черной скуфьи. Длинная черная борода окаймляла узкое костистое лицо с сухими тонкими губами. Жизнь в подвале придала его коже белизну, с которой не могло справиться даже летнее солнце.

— Добрый вечер, Буеслав! Хорош ли твой улов?

— Хорош, слава водяным богам, — откликнулся старый рыбак. — Добрый год выдался: хлеб уродил, рыба идет, с болгарами мир. А кому воевать неймется — за Дунай ходят.

— Как же мало нужно вам, варварам! Но даже эту малость дал вам Бог, которого вы не знаете. И он же может отнять!

— Да за что же? Богов чтим, добрым людям зла не делаем, роду-племени верны. Где же наш грех?

— Вы грешны уже тем, что почитаете бездушных идолов. Но Бог может лишить всего даже лучшего из праведных.

— Бог, что безвинных мучит, зовется Чернобог. По-вашему — Сатана.

— Сатана действует с попущения Бога, чтобы люди не привязывались к тленным благам. Ваш хлеб, и рыба, и стада не откроют вам врат рая. Туда войдут лишь ваши души — чистые, смиренные…

— Дядя Буеслав!

По склону сбегала стройная болгарочка в красном платье и широких шароварах. Черные косы разлетались на бегу. Один из парней будто невзначай откинулся на спину, чтобы заставить девушку споткнуться, но та ловко перепрыгнула — только желтые сапожки взмели песок. Чернец окинул резвую болгарку тяжелым пристальным взглядом и быстро зашагал обратно к развалинам.

— Отец велел передать: думаете еще месяц ловить — платите сразу.

— Пошто спешить? Заплатим рыбой, как условились.

— Отец говорит: пусть заплатят греческим серебром, по драхме с каждого.

Буеслав порылся за широким поясом и достал четыре серебряные монеты.

— Возьми, Чичак. Хоть, по правде сказать, мог бы старейшина Буранбай по серебро сам пойти — за Дунай. Или хоть в Корсун [37] с товаром.

— Думаешь, болгары разучились воевать? Вчера молодой Булан из-за Дуная вернулся. Мне золотые сережки подарил.

Один из парней, рослый, с кудрявыми золотистыми волосами, отвел взгляд. Пальцы его руки впились в песок. Буеслав пригладил усы.

— Вышел-таки из него батыр. Только с антом и ему трудно тягаться. Ант, если сильно осерчает, с самим чертом биться выйдет.

— Правда? — Девушка прищурила глаза. — Говорят, в развалинах злых духов много. Смог бы кто из вас ночью пойти в верхний город на кладбище и спуститься в склеп? Тот, что возле большого кургана. Рядом плита стоит, а на ней — человек с собачьей головой. Греки ограбить склеп хотели, да такое увидели, что со страху в тот же день уплыли. Что, пойдете? Вячко! Любим!

Двое парней нерешительно переглянулись. И тут встал золотоволосый.

— Я пойду! Клянусь…

— Не клянись, Радко! Я знаю, ты всегда правду говоришь. Расскажешь мне завтра, что там в склепе. — И Чичак легко побежала вверх по склону.

Буеслав покачал головой.

— Ну, Радомир, такого и отец твой не творил, когда твою мать похищал. Да знаешь хоть, куда тебя послала стрекоза эта? Ведь то склеп Маркиана Гностика — из колдунов колдуна!

По земляной насыпи, отделявшей высохшее водохранилище от широкой балки, Радко подошел к северным воротам Ольвии. Две могучие башни охраняли ворота, свод которых уже обвалился. За ними начиналась главная улица мертвого города. Дома здесь были заброшены на несколько веков раньше, чем в нижнем городе, и многие из них успели превратиться в бугры, заросшие травой и кустарником. Уцелевшие стены оплетал дикий виноград. Между развалин белели в мертвенном свете луны надгробия. Казалось, давно умершие жители города встали из-под земли и недовольно смотрят на непрошеного ночного гостя, решая — не броситься ли на него всем вместе, не затащить ли в зияющий чернотой вход одного из склепов? Люди на надгробиях пировали и скакали на конях, молились и оплакивали близких или просто глядели на пришельца холодным, немигающим взором. Иногда из склепа или подвала, озираясь, выбегала лиса — может быть, душа погребенного? Вдали захохотал филин…

Резким движением Радко распахнул ворот рубахи. Блеснула бронзовая фигурка Даждьбога — пляшущего, в вышитой сорочке, с топором в руке. «Нечего пугать! Деды наши вас живых не боялись, за море выгнали!»

Но вот слева показалась темная громада кургана. Радко стал рассматривать изображения на надгробьях и тут услышал за спиной тот же зловещий хохот. Юноша резко обернулся, и его взгляд встретился с огненными глазами филина, восседавшего на мраморной стеле. Заметив потянувшуюся к камню руку молодого анта, филин тяжело взлетел и с недовольным криком понесся прочь. Радко перевел взгляд на стелу и увидел на ней полуголого человека с головой шакала. Рядом со стелой чернела узкая длинная яма со ступеньками — вход в склеп.

Юноша хотел уже зажечь принесенный с собой факел, но неожиданно услышал доносившиеся из склепа человеческие голоса. Стараясь не шуметь, он лег на землю у края входной ямы. Говорили по-гречески.

— Так, значит, ты хочешь спасти их души, а они сами того не желают?

— Да, потому что погрязли в языческой скверне, довольны тленным и мнят себя праведными. Так пусть же они узнают страх, страх Божий! Он пробудит их души, ибо страх — начало мудрости.

— И тебе не жаль обречь их на страдания, даже на смерть?

— Земные страдания — ничто перед геенной огненной! Они терзают плоть, но очищают и возвышают дух.

— А свою душу ты не боишься погубить? Или ты забыл заповеди вашего иудейского бога? Насчет убийства, колдовства, обмана…

— Разве Моисей не убил тысячи идолопоклонников, не обольстил маловерных волшебным медным змием? А ведь он узнал заповеди Господа от него самого.

— Клянусь Абрахасом, ты мне нравишься! Не многие способны стать выше закона, которым творец этого скверного мира опутал глупцов. Что ж, я помогу тебе! Да, нужно обратить земную жизнь в ад, чтобы люди смогли предпочесть ей блаженство иного мира… Идем же!

Из склепа вышли двое. Прячась за стелой, Радко успел заметить, что один из них одеждой и фигурой напоминал Чернеца, а второй, чуть ниже ростом, был закутан в черный шелковый плащ. Словно два призрака, они скрылись среди развалин. Кто это? Если люди — так уж не добрые. А если…

Радко высек огонь, зажег факел и решительно пошел вниз по ступеням. От лихих людей есть нож, от бесов и упырей — бронзовый Даждьбог. На глубине в два человеческих роста ступени привели к узкому и низкому, чуть выше головы, входу. Пройдя небольшим коридором, Радко вошел в комнату, стены которой покрывали цветные, кое-где уже осыпавшиеся фрески. Со стены против входа глядело недобрым красным глазом чудовище с головой петуха, телом человека и змеями вместо ног, с кнутом и щитом в руках. На стене слева поднимался змей с головой льва, окруженной лучами, справа — четырехкрылый человек с головой журавля на длинной шее, с жезлом, обвитым змеями, и скорпионом в руках. А ниже их, вдоль всей стены, тянулось изображение пиршества: поднимали чаши, плясали, смеялись… скелеты.

Посредине комнаты стоял кипарисовый саркофаг. На потемневшем дереве белели изображения из слоновой кости: спеленутый и связанный труп, лев, попирающий скелет, царь на троне с крюком и плетью в руках, собакоголовый человек с жезлом, обвитым змеями.

Чужое. Непонятное. И потому — страшное. Да разве воину этого бояться? А если заглянуть еще и в домовину? Тогда уж будет чем похвалиться перед болгаркой! Юноша положил руку на двускатную крышку саркофага — и только тут заметил: по обе стороны входа зловеще смеялись, высунув языки, два женских лица со змеями вместо волос.

— Не боюсь тебя, греческий колдун! Светлые боги со мной!

Радко с силой сдвинул крышку. Саркофаг был пуст. Вдруг наверху захлопали крылья, и в темноте входа вспыхнула и понеслась прямо на пришельца пара больших желтых глаз. Сердце бешено забилось, оцепеневшая рука до боли сжала бронзовый оберег. С недовольным протяжным криком в склеп… влетел филин. Ухватил когтями бежавшую мышь и полетел назад, подальше от света факела. Радко разжал руку. Пляшущий Даждьбог глубоко отпечатался на ладони. И тут же издалека донесся волчий вой — режущий слух, тягучий, переходящий почему-то не то в визг, не то в скрежет. До самой стоянки рыбаков Радко не выпускал из рук ножа и факела. Но волк ему, на счастье, не встретился.

Утром мимо рыбаков проехали верхами шестеро молодых болгар с луками и арканами. Впереди, на вороном коне, Булан — смуглый, крепкий. С загорелой бритой головы свисала, обвиваясь вокруг блестящего золотой серьгой уха, прядь темных волос. Узда и ножны кинжала сверкали золотом и самоцветами, наборной пояс — бронзой. Обе луки седла были обиты тисненым золотом.

— Куда едете, джигиты?

— Волков ловить, дядя Буеслав! Большой волк объявился — раньше такого не видели. Ночью десять овец зарезал.

— Удачи вам! Поохотились бы и мы, будь у нас кони.

— У себя в лесу охотьтесь! А степных зверей оставьте степным людям. От болгарина ни один волк не уйдет — он сам быстрый и сильный, как волк!

…А вечером к костру рыбаков прибежала Чичак — бледная, заплаканная. Она споткнулась о вытащенную на берег лодку и упала бы, не подхвати ее Радко. Всхлипывая, болгарка прижалась к молодому анту.

— Беда, Радко, страшная беда! Волки разорвали Булана и пятерых джигитов, что с ним. Раны на всех страшные — будто кинжалами резали. Один Булан жив еще был, только два слова успел сказать: «Железный Волк».

Под своей рукой Радко ощутил вздрагивающие плечи и рассыпавшиеся по ним шелковистые волосы девушки. Голова болгарки доверчиво прильнула к его щеке. Появись сейчас неведомое чудовище со стальными зубами — юноша пошел бы на него с одним ножом. Услышав чьи-то шаги, Радко поднял голову. Перед ним стоял Чернец. Тонкие губы отшельника кривила усмешка; презрительная и вместе с тем довольная.

Страх поселился в кочевье рода Укиль. Каждую ночь Железный Волк опустошал стада. Нескольких пастухов нашли растерзанными. Были они слишком медлительны или чересчур храбры — никто уже не узнал. Те же, кто видел зверя вблизи, глядел в его пылающие красные глаза и не погиб от его зубов, не доживали до следующего вечера, сгорая от неизвестной болезни. Самые свирепые овчарки не могли остановить чудовища — зубы их ломались о стальную шкуру. Не помогали и заклинания шамана.

В один из дней в стойбище пришел отшельник. В руке его был большой деревянный крест, голос властно гремел.

— Горе вам, люди рода Укиль! Горе, проклятие и гибель! Вы вместо Творца почитали тварь — небо, землю, воду, солнце, и вот Творец наслал на вас ужаснейшее из своих созданий. Видите: тщетно ваше богатство, бесполезно оружие, бессильны ложные боги! Где теперь ваш Тангра, где Умай, где духи ваших грешных предков? Покайтесь и примите истинную веру, иначе род ваш истребится с лица земли!

Его слова заглушил грохот бубна. Старый шаман вышел навстречу пришельцу.

— Люди рода Укиль! Не верьте Кара-Каму: кто одет в черное и живет под землей — служит злым подземным духам! Ромейский шаман, я вызываю тебя на состязание: выйдем в степь и вызовем Железного Волка. И пусть погибнет тот, кто своими заклинаниями не сможет остановить зверя!

Они вместе ушли далеко в степь, а вернулся один отшельник. Люди пошли искать шамана — и с трудом собрали его окровавленные останки, разбросанные в густом ковыле, Несколько человек после этого крестились, и самым первым — богач Кучукбай, известный жадностью и трусостью.

Заговорили об откочевке всем родом на новые земли. Но степь уже была поделена между родами, и Буранбай поехал на поклон к верховному хану болгар-кутургур. Хан посоветовался с главным шаманом и сказал: «Духи открыли; Железный Волк последует за вашим родом всюду. Если хотите — уходите к антам или ромеям, а ваши пастбища достанутся другим родам». Знатные болгары смеялись старейшине в лицо: мол, захотели чужой земли, вот и придумали сказку про Железного Волка.

Тем временем Железный Волк стал приходить ночами в само стойбище. Рода словно не стало. Каждая семья дрожала в своей юрте, слыша скрежещущий вой, и не смела выйти, даже когда он прерывался криками человека. Иногда полог юрты отодвигался, и показывалась серая, тускло блестящая в свете очага голова зверя с красными, будто раскаленное железо, глазами. Все бросались наземь, и глава семьи молил Волка о пощаде, сулил ему лучшую голову скота, а то и уговаривал идти к недругам-соседям: все вдруг вспомнили старые счеты. Волк мог никого не тронуть, но до следующей ночи никто из семьи не доживал. Мертвых хоронили кое-как, а Кучукбай говорил: «Вот как христианский бог карает язычников, что молятся зверям, Так весь род пропадет!»

Но никого из крестившихся Железный Волк не трогал, и скот их оставался цел. Люди еще надеялись на Буранбая, но, когда он вернулся и объявил ответ хана, почти все покинули старейшину и выбрали на его место Кучукбая. В тот же день отшельник крестил их всех разом в лимане. Лишь несколько семей сохранили верность Буранбаю и отеческим богам.

Обо всем этом рыбаки узнавали от Чичак, иногда наведывавшейся в стан. Радко утешал, как мог, девушку. Любим и Вячко охотно покинули бы лиман, но показать себя трусами перед болгаркой, тем более перед Буеславом, не хотелось. А Буеслав и не думал возвращаться раньше срока: от бесов, мол, только на небе спрячешься. Но однажды к рыбакам прибежал батрак Буранбая.

— Буеслав-ака, Радко! Старейшина зовет вас к себе. Беда, большая беда! Чичак увидела проклятого зверя. Лежит теперь, умирает!

Буранбай, постаревший за эти дни лет на десять, встретил их на пороге юрты.

— Здравствуй, Буеслав, побратим! Здравствуй, Радко. Никто не мог одолеть рода Укиль в бою, теперь одолел Кара-Кам — лишил мужества. Они с Кучукбаем хотят снова заселить мертвый город — ромеями и теми из болгар, кто станет жить по-ромейски. А потом сюда придут легионы… Слушай, побратим, — старейшина сжал руками плечи Буеслава и заговорил тихо, но твердо, — если им это удастся, поедем с тобой на север. Поднимем росичей, всех антов и разорим город. Если мой род изменил богам и племени, пусть Тангра покарает его моей рукой, а мне пошлет смерть в бою! Сыновья мои давно погибли, теперь и дочь умирает. Иди к Чичак, Радко, — это она просила позвать тебя. Видит Тангра, ты был бы мне хорошим зятем…

Радко шагнул в полутемную юрту. Чичак, бледная, осунувшаяся, лежала неподвижно на кошме у стенки. Неужели опоздал? Он опустился на колени возле девушки, медленно, боясь ощутить холод мертвого тела, приблизил лицо к ее лицу. Сомкнутые веки Чичак дрогнули, большие черные глаза радостно блеснули.

— Радко! Хороший мой, пришел… Кара-Кам хочет, чтобы я стала монахиней — рабыней его бога, говорит, Христос тогда простит отца, а сам… Смотрит на меня, будто себе наложницу покупает… — Ее маленькая холодная рука сжала руку молодого анта. — Спаси меня, Радко… нас всех… Тебя… вас его зверь боится. Ни разу вас не трогал… Не могу на очаг смотреть… угли красные… словно его глаза…

Радко резко обернулся — к нише с деревянными божками в почетном углу юрты.

— Боги! Боги бессмертные! Пошто ж вы это терпите?! Или… сами себя защитить не можете?!

Глаза его заметались по сторонам и вдруг встретились с взглядом Буеслава.

— Радомир! Готов ли ты с богами говорить или с горя безлепицу несешь?

— Готов! Пусть сама Морана приходит — спрошу ее, за что Чичак погибает?

— Есть у меня секира со святыми знаками. С ней в руках можно богов видеть — только тому, кто уже ничего не боится. А в тебе к тому же — кровь божьих воинов.

Вечерело. Буранбай, Буеслав и Вячко с Любимом сидели возле юрты бывшего старейшины. Оба старых побратима были при мечах, под рукой у молодых антов лежали боевые топоры и щиты. А в полутемной юрте сидел Радко. Вход был завешен, и только слабый свет, падавший через дымовое отверстие, позволял видеть лицо спящей девушки. Рука юноши сжимала священную секиру. Рукоять ее и лезвие были покрыты сложными кругами и крестами — знаками Солнца, а по краю лезвия шел изломанный знак Молнии. Страха не было, только решимость на все. Пусть приходит хоть все Чернобогово племя — мимо него они к Чичак не подойдут.

Вдруг холодный ветерок пробежал по юрте. Сразу стемнело еще больше, и чуть слышные шаги зашуршали по кошмам. Радко встал, подняв перед собой секиру. Свет, падавший сверху, сгустился, и в нем проступила фигура молодой женщины в белом платье и красном плаще, с красивым бледным лицом, обрамленным падающими на плечи и грудь черными волосами. Через плечо у нее висел сагайдак с луком и стрелами.

— Морана-Смерть! Я, Радомир, сын Радивоя из рода Ардагастичей, из племени росичей, хочу говорить с тобой!

— О чем? Просить у меня жалости? Я ее не знаю. Боги назначили мне отбирать у смертных жизнь, и никто из вас не может миновать меня. Муж мой — Чернобог, что унес меня в подземный мир.

— Но на небе твой муж и брат — Даждьбог, что защищает добро и правду! Вот его знак на секире. Ответь его именем: за что гибнет род Укиль? В чем повинна Чичак, за которой ты пришла?

— Разве это род, если в нем каждый дрожит за себя и хочет спастись в одиночку? Вот они и «спасли» свои души: продали их черному волхву. Только ждет их, если умрут христианами, пекло! Они еще могли принести по болгарскому обычаю в жертву лучшего в своем роду и тем отнять силу у чудовища. Шаман предлагал Буранбаю пожертвовать Чичак, но тот не захотел терять дочь. И потерял род. Зачем ты жалеешь их, слабых душой, ты, в ком кровь воинов Перуна? Разве это твой род?

— Если люди слабы, сильный должен встать за них, тогда и к ним вернется сила. Так велит твой брат. Я — гость рода Укиль, ел их пищу, пил их кумыс, разве они чужие мне? И я люблю девушку из этого рода. Скажи мне, как одолеть в бою Железного Волка?

Морана коснулась рукой лезвия секиры, и оно на миг вспыхнуло ярким светом.

— Сила Молнии, сила Солнца теперь в твоей секире. Кроме того, ты можешь позвать на помощь самого Перуна. Но помни: если нечисть прячется за дубом — он разбивает дуб, за человеком — разит человека.

— Где же логово Железного Волка?

— Мой брат вывел тебя оттуда.

Радко взглянул на бронзового Даждьбога и вдруг вспомнил: склеп, разговор двух, пустой гроб… Когда он поднял глаза, Мораны уже не было. Спящая Чичак дышала легко и спокойно.

А тем временем у юрты собралась толпа. Люди волновались, шумели.

— Эй, Буранбай! Что за колдовство у тебя в юрте? Христос нас всех накажет!

Толпа расступилась, давая дорогу Кучукбаю и отшельнику.

— Как ты смел привести этих чужаков, Буранбай? Они еще и колдуют? Прочь из нашего рода!

Низенький, откормленный Кучукбай выдвинул меч из ножен. Буранбай взялся за свой меч.

Любим и Вячко встали рядом с топорами в руках. Лишь Буеслав стоял спокойно, скрестив руки на груди.

— Ты собрался воевать, Кучукбай? Тогда будешь биться со мной первым. А я тебя оставлю без меча и отхлещу кнутом, как тогда за Дунаем.

И тут на пороге юрты появился Радко. Твердыми шагами двинулся он к отшельнику мимо невольно попятившегося Кучукбая.

— Кара-Кам! Я знаю: ты навел Железного Волка на род Укиль! Ты сговорился с Маркианом Гностиком, упырем и оборотнем. Это он обращается в Железного Волка и губит людей и скот!

На угрюмом лице Чернеца ничто не переменилось. Рука его сжимала резной посох, на черной рясе блестел серебряный крест с каменьями.

— Сатана помрачил твой разум. Чем ты докажешь свои слова?

— Тем, что войду в склеп к упырю и убью его этой священной секирой!

И Радко зашагал в сторону развалин. Не сговариваясь, почти все стойбище пошло за ним. Одни держались ближе к антам и Буранбаю, другие — к Кучукбаю и отшельнику. Мало кто заметил идущего следом не знакомого никому чернявого горбоносого человека в ромейской одежде, с кинжалом у пояса.

Совсем стемнело, когда толпа подошла к мертвому городу. Многие не решались войти туда и сгрудились на плотине, другие вошли, но остались у ворот. К склепу подошли лишь Радко и Чернец. Первым в подземелье спустился отшельник, за ним — Радко с факелом в руке. Юноша воткнул факел в щель между камнями.

— Сними крышку с гроба! Если он будет пуст, я заставлю тебя вызвать твоего друга-упыря.

Сухие губы отшельника скривились в снисходительной усмешке.

— Ты сам не знаешь, с кем и с чем решил тягаться.

Чернец снял крышку с саркофага. Внутри лежал человек средних лет в темном хитоне и черном шелковом плаще. Казалось, он умер только сегодня. На бледном лице выделялись ярко-красные губы. Веки мертвеца медленно поднялись, и так же медленно, с трудом поднялась его правая рука с дорогими перстнями на тонких пальцах.

— Приветствую тебя, мужественный варвар!

— Встань из гроба! Анты лежачих и мертвых не бьют.

Маркиан не спеша выбрался из саркофага.

— Я знаю о тебе. Этому стаду трусливых рабов нужен хозяин. Духовный владыка уже есть — почему бы тебе не стать военным вождем? Вы — сильные, а значит, рождены для власти, зачем же вам враждовать? Выйди сейчас и объяви, что Волк побежден — твоей рукой и молитвами монаха. Потом крестись, и ты станешь не только главой рода Укиль, но и другом василевса. Я верю, ты сможешь объединить болгар, а может быть, и часть антов.

— Чтобы все они стали рабами ромеев и их бога?

— Ты хочешь спасти их? Попробуй спаси самого себя в этом склепе! Гляди! — Маркиан воздел руки. — Абрахас, Хнубис, Пантей, Горгона! Да будет ваша сила с владеющим тайным знанием!

Фрески на стенах ожили. Вспыхнул красный глаз змееногого петуха, рев и шипение вырвалось из пасти льва-змея, захлопал четырьмя крыльями человек-журавль, зашевелились змеи-волосы у смеющихся женщин.

— Не боюсь ни тебя, ни бесов твоих!

— Берегись! Лишь один человек смог одолеть меня, но он был сыном небесного воина…

— Значит, конец твой пришел! Я — потомок Ратмира Громовича!

Лицо колдуна исказилось. С нечеловеческим воем завертелся он вокруг себя, и вмиг перед Радко встал Железный Волк. Поднявшийся на задние лапы зверь был на голову выше Радко. Горящие глаза чудовища глядели в глаза молодому анту, стальные когти нависли над головой, красная пасть дышала жаром, будто кузнечный горн. Темно-серое гибкое тело тускло блестело в свете факела.

Радко ударил секирой. Со вспышкой и грохотом вонзилась она в плечо зверю, и из трещины в железе ударила кипящая кровь. С визгом Волк отскочил к стене. Радко снова занес секиру, и тут сильные костистые пальцы отшельника впились в его запястье и вывернули руку назад. Секира лязгнула о каменный пол. В следующий миг Железный Волк прыжком свалил Радко наземь и прижал его к полу. Схватив зверя за плечи, юноша не дал ему вцепиться в горло. Железные когти впились в грудь, пасть дышала жаром в лицо, но руки анта сами словно налились железом. Чернец, крестясь нетвердой рукой, уже тянул другую руку к секире.

— Перун! Услышь потомка Ратмира Громовича, порази оборотня!

Оглушительный удар грома расколол свод склепа. Камни загремели по полу, и через открывшийся провал Радко увидел скачущего по небу всадника на белом огненногривом коне, черноволосого, золотобородого. Всадник натянул лук. Железный Волк, подняв голову, прорычал: «Ударь, и ты убьешь его вместе со мной!»

— Не слушай его, грозный боже, рази!

Ослепительно сияющая стрела с грохотом понеслась к земле…

Люди, столпившиеся у ворот города, видели, как молния дважды ударила в землю возле кургана. Потом все заметили идущего к ним отшельника. Серебряный крест его блестел в лунном свете.

— Радуйтесь, православные: Железного Волка больше нет! Господь поразил его вместе с тем дерзким язычником. Теперь вы видите: все, что делает Господь — благо. Даже демоны терзают нас лишь с его попущения, дабы смирить наши души, отвратить их от земных благ и обратить к истинной вере. Смиритесь же и вы, упорствующие язычники, и возложите на себя сладкое ярмо Христа. Или мало вам погибели самого сильного из вас?

Вдруг из толпы выступил горбоносый незнакомец в ромейской одежде.

— Монах Амвросий! Узнал ли ты меня? Я Исаак-самаритянин, над чьей невестой ты надругался, когда солдаты жгли наше село. Ты, чернокнижник и распутник, смеешь толковать людям волю Божью? Или ты зовешь Господом Сатану — своего хозяина? Ты обманывал людей именем Братства Солнца, но оно нашло тебя!

Несколько христиан бросились к пришельцу с криками «Лжец! Богохульник!», но отшельник властным жестом остановил их.

— Да, я повинен в этих и в еще больших грехах. Но я искупил их — постом, молитвой, умерщвлением плоти, а главное, обращением этого народа. Совесть моя чиста! И если ты сейчас убьешь меня, я воссяду одесную Господа. Но я еще должен просветить многих язычников. А ты, презренный полуиудей, заслужил ад одной своей верой. Схватите его и утопите в лимане!

Исаак обнажил кинжал. Рядом с ним встали Буеслав и другие язычники. Люди Кучукбая загородили собой отшельника. Сверкнули мечи, засвистели арканы, стрелы легли на тетивы, И тут раздался голос Любима: «Глядите! Радко… живой…»

Пошатываясь, опираясь на секиру, от склепа медленно шел Радко. От сорочки его остались окровавленные грязные лохмотья, грудь была красна от засохшей крови и покрыта глубокими ранами. Страх и злоба перекосили лицо Чернеца. Трясущейся рукой крестил он приближающегося анта, но тот все шел прямо на него.

— Дьявол! Дьявол! Иди обратно в ад, куда тебя низверг Господь!

— Лжешь! Ты — бес и Чернобогов слуга, а не я. Молния прошла сквозь меня, но во мне — кровь громовичей. Видишь, даже раны мои уже не кровоточат. А в пекло пойдешь ты сам, следом за Маркианом-оборотнем.

Исаак схватил отшельника за шиворот и занес кинжал, но Радко остановил его.

— Пусть черного волхва покарает знак Даждьбога, который он ложно носит.

Секира Радко коснулась серебряного креста, и тот вспыхнул белым пламенем. Чернец схватился за крест, обжигая руки, но тот врос в тело монаха. Воя от боли и грязно ругаясь, корчился Амвросий на земле, пока кинжал самаритянина не прервал его вопли. Вскоре от крестителя болгар осталась лишь кучка обгорелых костей.

— Кто творит бесовские дела, лишь телом человек, а душою — бес, — проговорил Радко. — Бросьте это в склеп к Маркиану и завалите его камнями.

— А вдруг снова встанут? — боязливо протянул кто-то.

— Огонь Сварога — в солнце, молнии, земном огне, если он поразит упыря — тот уже не встанет.