Воители трех миров

ШАМАНИЗМ ПО-ЮКАГИРСКИ, ИЛИ МЕШОК С КОСТЯМИ ПРЕДКА

Юкагиры в свое время считались одним из самых малочисленных народов на огромной площади бывшего Советского Союза — в пределах Якутии их жило менее 600 человек. И при этом они еще и разделялись на две этнические группы — нижнеколымскую (тундровую) и верхнеколымскую (лесную). Однако так было не всегда. Даже в XVII веке в юкагирах числилось около пяти тысяч человек, а легенды о более далеких временах рассказывают, что племена одулов (так звучит самоназвание этого народа) в низовьях Колымы, Яны, Индигирки и даже Лены были столь велики, что пролетающие над их стойбищами лебеди темнели от дыма костров. Да и якуты, видимо, недаром до сих пор называют северное сияние "юкагирскими огнями". Но судьба была недоброй к одулам — один из самых древних народов Северо-Восточной Азии оказался вытесненным более поздними, сильными и воинственными пришельцами к самому побережью Ледовитого океана, а затем экстремальные условия Заполярья, привнесенные эпидемии, непосильные поборы, межплеменные стычки и ассимиляция едва не довели дело до печального конца. И все-таки юкагиры выстояли и сохранили свой язык, культуру, обычаи и в определенной части — собственную языческую систему строения и восприятия мира, ее ритуалы и обряды. Правда, в первые же десятилетия советской власти и без того понесшая большие потери древняя вера одулов была практически искоренена на общественном уровне (что несложно оказалось сделать среди столь маленького народа), но материалы более ранних исследований, фольклор и живущая по сей день в людях память позволяют в какой-то мере реконструировать особенности юкагирского шаманизма.

Прежде всего, надо сказать, что в старину одулы, подобно многим уже упомянутым ближним и дальним соседям, делили вселенную на три мира, оставляя для людей средний Что касается верхнего мира, то его самобытный в прошлом и наверняка многочисленный пантеон был частично утрачен из-за разрывов духовных связей между поколениями, а частично вытеснен более поздними христианскими божествами. Возможно, это произошло еще и потому, что далекие небесные властители были более удалены от реальной жизни и меньше на нее влияли, чем более "близкие" земные духи и демоны преисподней Так что сегодня мы можем представить лишь фрагменты былого небесного сонма Верховного бога юкагиры называли Пен, но вместе с тем главным покровителем, судьей и вершителем судеб они считали Солнце и страшились именно его гнева при нарушении основных общечеловеческих заповедей Судя по обращению "Мать-Солнце", божество это имело (отголоски матриархата?) женский род Как и "Мать-Луна", пятна которой представлялись одулам "прилипшими" к ней во время камлания шаманом, наковальней и зайцем. На луне же на третий день после полнолуния (когда светило становилось красным) "сжигались" души грешников, которые каким-то образом доставлялись туда из преисподней.

Главным властителем среднего мира (и наиболее важным для лесных одулов) был Хозяин тайги — Лэбиэн Погиля — бородатый великан-богатырь высотой "с лиственницу", следивший за тем, чтобы не оскудела зверями и птицами тайга, и время от времени что-то выделявший из своих богатств охотникам Он же мог и наказать их за нарушение таежных обычаев, за жадность и корысть Обычно люди обращались к Лэбиэн Погилю через посредничество огня, но самым лучшим и удачливым следопытам Хозяин мог показаться и воочию, в том числе, по некоторым версиям, — в виде огромного лося или медведя Ему подчинялись не только духи всех животных, но и духи мест, включая даже духов некогда живших предков юкагиров Говоря иными словами, Хозяин тайги фактически был главным духом, а по сути своей — даже богом, только живущим не на небесах, а в неведомых заповедных чащах среднего мира, где у него был дом, полный изобилия и вкусной еды, амбары с пушниной и упряжка из разных зверей. Иногда при этом доме могли проходить обучение шаманы Юкагиры сохранили отголоски знании о некоем "боге-хоте", якобы поделившем в свое время землю между всеми живущими на ней животными, который очень сильно похож на Хозяина тайги.

Второе место в иерархии занимал дух огня ("огонь-мать" или "бабушка", у тундровых юкагиров — "дедушка"), затем шли духи воды, земли, неба, грозы, ветров и прочих стихий, природных объектов, животных, растении, предметов. В адрес всех их возносились молитвенные обращения и в оговоренных случаях приносились жертвы В нижнем мире главным хозяином одулы считали остроголового демона. Как сообщает Л.Н.Жукова, "у него фигура, как у человека, с двумя руками и ногами, голова, как пешня, острая, длинная, до полуметра длиной. Лицо шириной в четыре пальца, рот от уха до уха, во рту четыре зуба. Глаза маленькие, круглые, как шилом проткнутые, в темноте горят, все видят. Острая Голова охотится за людьми, обитает в самом низу нижней земли и считается главой злых духов низшего порядка, в их числе кукул (черт), ньаньулбэн (грешный), эледулбэн (невидимый). Своими историческими корнями, как мы помним по "амазонке с Пантелеихи" и наскальным рисункам, остроголовый человек уходит в неолит. На некоторых писаницах Острая Голова изображается трехпалым, и трехпалым же представляется современным юкагирам один из его "подчиненных" (или он сам?) в образе чер-ra-кожэ, оставляющего на снегу следы, подобные вороньим.

Интересно, что Острая Голова при столь непрезентабельной внешности и зловещем имидже врага и осквернителя почему-то называется самими юкагирами их праотцом. Может быть, это свидетельство какой-то трансформации образа Остроголового во времени? Покончив с мирами, надо сказать несколько слов об юкагирской душе (точнее — душах) — одном из главных и традиционных объектов шаманских ритуалов.

М.Элиаде пишет об этом так: "Когда человек умирает, его три души разделяются одна из них остается возле трупа, вторая направляется в страну теней, а третья возносится на небо. Эта последняя, по всей видимости, доходит до Всевышнего Бога, который носит имя Пон (Пен. — В.Ф.) — дословно "Нечто". Во всяком случае, самой важной считается душа, которая превращается в тень. По дороге она встречает старуху, стражницу порога потустороннего мира, затем достигает реки, которую переплывает на лодке. В царстве теней умерший ведет такое же существование, как и на земле, среди родственников, и занимается охотой на "животных-теней".

Именно это царство теней периодически снабжает живущих на земле душами (нунни), совершающими довольно быстрый "кругооборот" и возвращающимися на свет в виде новорожденных у ближайших сородичей Но когда живые перестают выполнять свои обязанности по отношению к мертвым, те могут "прекратить отпуск" душ, обрекая племя на бездетность и вымирание. В таком случае шаман отправляется в подземное путешествие, чтобы убедить усопших предков в уважении к ним и испросить очередную душу или сразу несколько. При отказе ему ничего не остается, как попытаться тайком похитить желанную субстанцию и потом силой внедрить ее в женщину. Но минус последней операции заключается в том, что дети, появившиеся на свет в результате такой криминальной беременности, как правило, долго не живут — души их тянутся туда, откуда их насильно депортировали.

Естественно, шаман снисходит в подземный мир и в случае похищения души (или сердца) сородича во время болезни каким-либо исчадием преисподней, чтобы выручить ее из плена Выполняет алмэ (алма, элмэ, волмэ) — так одулы называют своих избранников духов — и другие традиционные шаманские функции, в частности, защищает свой род от злых сил и несчастий, служит посредником между людьми и духами, освещает, благословляет, прорицает будущее, меняет магическими заклинаниями ход событий, испрашивает охотничью удачу у могущественного Хозяина тайги. Способствуют и содействуют ему во всем этом духи-помощники в виде мамонта, гагары, медведя, лося, собаки, орла и других зверей и птиц, а также в образах человекообразных невидимок. О том, каким образом духи-помощники могли делиться на злых и добрых, свидетельствует рассказ ученого и писателя В.Г.Тан-Богораза. "В 1897 году я нашел шаманскую одежду и несколько бубнов в одном давно заброшенном амбаре недалеко от деревни Пятистенкой, на берегу реки Большого Анюя. В районе было редкое население, помесь юкагиров с якутами. Среди бубнов была деревянная дощечка, покрытая рисунками. Дощечка представляла собой вытянутый прямоугольник, разделенный пополам. Одна часть была вымазана красной охрой и обозначала день, другая, зачерненная графитом, обозначала ночь. Две выемки на грани между половинками дощечки были следами некогда вставленных в нее кусков серебра, как объяснили мне старики из деревни. На красной стороне изображены были звери, птицы и растения, а впереди их — человеческая фигура верхом на олене. На черной стороне были изображены собаки, лошади, а впереди их — мамонт со странной фигуркой, стоящей у него на спине с двумя птицами в руках Контуры фигурки, держащей птиц, зигзагообразны. Согласно объяснениям, данным жителями деревни, эта фигурка изображает существо с железными зубами, часто упоминаемое в сказках колымских юкагиров. Мне объяснили, что дощечка употреблялась шаманами для призыва духов В данном случае красная сторона представляла собой белое шаманство и употреблялась при врачевании, черная сторона обозначала черное шаманство и применялась для наведения злых чар..."

В другом месте тот же Тан-Богораз рассказывал, что в упомянутом селении он обнаружил еще и ритуальный деревянный нож, бурые пятна на котором являлись, наверняка, следами крови. Этот предмет, скорее всего, был "хирургическим инструментом" одного из шаманов, владевшего секретами бесшовных "хилерских" операций.

Важные, ответственные обязанности и достаточная могущественность в условиях жесткого жизненного прессинга определяли в старину и значительность места атмэ в юкагирском сообществе: каждое племя обязательно вело свою родословную от какого-то большого шамана, а ею здравствующий наследник стоял в иерархии рода сразу же за вождем. Причем род одновременно опекали один мертвый и один живой шаманы.

Услышать или прочитать что-либо развернутое об инициации и воспитании юкагирских алмэ нам не удалось, но запомнилась фраза из работы Л.Н.Жуковой, записанная ею от одного из информантов: "Шаманов тайга учит".

Продолжая далее наше погружение в шаманизм одулов, мы совершим небольшой исторический экскурс и посмотрим на их мистерии глазами исследователей прошлых времен.

По праву первенства и старшинства откроет этот рассказ участник Великой Северной экспедиции академик Г.Ф Миллер: "В Алазейском зимовье юкагиры имеют шаманов же; и оных шаманов у мертвых обвязывают тело и кости в составах целы обшивают в платье, которое шито из кож оленьих; на головах шапки обнизывают корольками..."

Продолжит Миллера его подчиненный Я.И.Линденау, давший более обстоятельное описание в 1740-х годах, правда, как утверждают, в основном со слов других очевидцев. "В настоящее время многие юкагиры крещены, но все-таки большая часть их остается язычниками. Они имеют шаманов с волшебными бубнами, как все североазиатские народы. Однако их волшебный бубен совершенно особый, встречается только у них одних. Он сделан из кожи шаманов, которую они сдирают после их смерти и натягивают на деревянную основу. С костей соскабливают мясо и кости собирают в скелет, одевают в платье как человека и почитают скелет как божество. Юкагиры помещают такие наряженные кости постоянно наверху в своих юртах, иногда 10— 15 штук. Если кто-нибудь подвергнет даже незначительному поруганию эти кости, тот вызывает оскорбление юкагиров, и они замышляют убийство такого человека. Во время путешествия и на охоте юкагиры возят эти кости на нартах, причем предназначают им лучшие нарты и лучших оленей. Когда юкагиры собираются предпринять что-то грандиозное, они гадают при помощи этих скелетов — поднимают скелет вверх, и если он кажется им легким, то это обозначает благоприятный исход их предприятия; если же скелет представляется им тяжелым, то они думают, что это плохой признак и отказываются от намеченных предприятий. Юкагиры утверждают, что некоторое время эти скелеты легки, как пух, а в другое время тяжелы как свинец. В этом они уверяют простодушных русских, которые с удивлением наблюдают за действиями шаманов. Эти скелеты юкагиры называют стариками, одаривают их лучшими мехами и сажают на постели, покрытые оленьими шкурами, всех в кружок, как живых. Юкагиры иногда целые ночи напролет наслаждаются звуками бубна. Если они перекочевывают на новое место, то шаман ходит с бубном из одной юрты в другую и камлает или благословляет место..."

В качестве комментария можно заметить, что Линденау практически не перебирает с красками, живописуя столь языческие обычаи одулов, которые, кстати, лишний раз подтверждают древность этого народа. Единственное, что не нашло подтверждение у более поздних свидетелей и во что не верят нынешние исследователи — это в "технологию" изготовления бубнов. Учитывая размеры дошедших до нас шаманских барабанов юкагиров, с тела человека просто невозможно было бы снять цельный кусок кожи необходимой величины, да и по прочности она наверняка бы уступала лосиной или оленьей. Впрочем, обо всех действительных обстоятельствах того времени мы можем сегодня только что-то предполагать.

А вот что касается остального, то последователи Линденау подтверждали: "Мужчины в масках и перчатках специальными крюками разрывали тело. Отделяли кости. Каждому родственнику доставался пай от тела, который хранился как амулет. Ближний родственник получал череп. К нему прикладывали тело из дерева, делали маску с глазами и возили с собой в качестве бога-хойла. К хойлу обращались за советом, если он казался тяжелым — нет, легким — да".

Нужно, наверное, заметить, что такие манипуляции с телом покинувшего мир алмэ исходили вовсе не из кровожадности и жестокости одулов, а из обожествления ими умиравших шаманов и вообще из иного отношения к мертвым, останки которых вызывали у них ощущения не страха (как, например, у соседей-эвенов или якутов), но защиты и покровительства. В процессе "раздирания" тела на части можно усмотреть и параллель с обрядом инициационного "рассекания" неофитов при посвящении шаманов у других народов, о чем мы уже не раз рассказывали. Только в данном случае роль терзающих плоть духов принимали на себя соплеменники умершего. К слову сказать, юкагиры очень долго противились захоронению своих усопших в земле, считая, что тем самым они лишают их свободы перемещения и естественной связи с окружавшим при жизни миром. В старину умерших зимой просто присыпали снегом в маленьком шалаше из веток, а летом увозили на особый "остров смерти" и оставляли на его каменистой поверхности.

Через сорок лет после Я.Линденау участник экспедиции Беллингса Г.Сарычев свидетельствовал "с реки Ясашной" (притока Колымы): "Юкагири от общения с здешними казаками хотя и приняли христианский закон, однако суеверие и шаманство не истребились, потому что сами казаки, будучи не более их просвещены, закосневают в предрассудках и в нужных случаях прибегают к шаманству. Многие болезни приписывают колдовству и верят, что иногда на людей нападает злой дух. Особливо боятся одной якутки Аграфены Жиганской, славной шаманки, которая умерла лет за тридцать назад. Думают, что она вселяется в людей и мучит их. Почему все здешние жители боготворят эту колдунью и приносят ей жертвы. Якутское правительство сколько ни старалось истребить сие предрассуждение, но не имело успеха. Наконец, было послано строгое повеление в город Жиганск, чтобы, отыскав место, где похоронена Аграфена, сожечь ее тело. Но и тем ничего не преуспели в умах суеверного народа. Здешние якутские шаманы поддерживают славу сей чародейки и уверяют, что без принесения прежде ей жертвы не смеют они делать призывания духов, ибо в случае такого упущения она вселится в них и будет мучить".

Это описание мы привели еще и для того, чтобы впервые в нашем повествовании исторически довольно точно ("лет за тридцать назад" до 1786 года) зафиксировать имя "славной якутской шаманки Аграфены", которая (следы влияния соседей) уже вторглась в сонм юкагирских духов и которая нам встретится чуть попозже в несколько ином ракурсе. Можно отметить для себя и довольно "языческие" методы борьбы "Якутского правительства" с шаманизмом путем эксгумации и "сожигания" покойников.

Но даже с помощью такой тактики было нелегко одолеть шаманство среди юкагиров и их ближних сожителей еще достаточно долгое время. В 1821 году известный путешественник Ф.П.Врангель, побывав на Нижней Колыме, писал: "Без сомнения, введение христианской религии истребило здесь много пагубных суеверий, но доселе, несмотря на все усилия правительства и священников, шаманы сохранили, однакож, значительное влияние между здешними народами и принимают всевозможные меры поддерживать уверенность в сверхъестественную силу и связь свою с добрыми и злыми духами. Даже и ныне не только прежние язычники, но и природные русские иногда прибегают еще к помощи шаманов для открытия воровства или отклонения какого-нибудь предстоящего несчастия".

Насколько это было "значительное влияние", подтверждает предание, записанное Иохельсоном в конце XIX века от "кокордонского юкагира Николая Самсонова". Суть его состоит в том, что одна девушка в нарушение обычаев пожалела убитого лося, чем сразу же навлекла неудачу на своего брата-охотника. Когда в итоге в племени наступил голод, старейшины попросили шамана выяснить причины постигшей их беды. Совершив камлание, алмэ не только указал на девушку, но и заключил, что для исправления ситуации надо немедленно... повесить виновницу вместе с двумя жертвенными собаками. И сородичи тут же исполнили "приговор". Как ни странно, но в тот же день опальный охотник, вновь обретший милость Хозяина тайги, добыл лося, и в селение вернулась жизнь... Этот сюжет свидетельствует о том, что в более древние времена шаманские мистерии одулов вполне могли сопровождаться человеческими жертвами.

Уже в 30-е годы только что ушедшего века первый юкагирский ученый и писатель Тэки Одулок, побывав после долгой ленинградской учебы и защиты диссертации в родных местах, описывал в своем очерке "На Крайнем Севере" все тот же леденящий кровь языческий ритуал, дополняя его новыми деталями и не утраченным смыслом: "...когда алма умрет, родственники отделяют его мясо от костей особыми каменными ножами, вялят на солнце, кладут в берестяное ведерко и вешают на деревья. Это значит, что алму похоронили. Кости же его, отделив по суставам, делили между родственниками, которые носили их в виде родовых амулетов-покровителей. Череп же считался общеродовым целителем и переходил по наследству от старшего в роде к старшему. Умерший предок, уходя от человеческой жизни, снимает с себя свою внешнюю оболочку — мясо и кости. Но это не значит, что алма их совсем бросил. Он — тень, несовершенный дух — время от времени снимает с дерева повешенное там родичами свое мясо и облачается в него, чтобы повидаться с родственниками. А костями он постоянно связан со всеми родичами. Его конечности и весь он простираются на все пространство, на котором находится каждый из его родичей, обладающий какой-нибудь частью скелета. Скажем, если родич, имеющий часть ноги алма, живет в устье реки Ясачной, а старшина, владеющий его черепом, кочует в верховьях реки, за пятьсот километров, значит, алма растянется, как гигант, на все это пространство. Все его части тела будут там, где имеется родич. Он, как и все родичи, после смерти всегда находится при оставшихся в живых родственниках и является их покровителем. Прежде чем охотник убьет оленя, лося, даже утку или белку, дух его умершего предка должен убить тень обреченного на смерть животного или птицы..."

Как утверждает Элиадэ, "у юкагиров нет ни единого следа участия женшин в так называемом "семейном, домашнем шаманстве", но "в древние времена каждая юкагирская семья имела собственный бубен", а значит, вполне возможно, им пользовались многие члены семьи, в том числе и женщины. Но в любом случае в последние столетия у одулов не наблюдалось чего-либо подобного удаганкам эвенков и якутов. Сфера эта в профессиональном смысле оставалась чисто мужской. Зато, как сообщает В.И.Иохельсон, "каждый шаман, особенно если он молод и красив, имеет приверженных ему духов-девушек, а у древних юкагиров, кроме того, шаманы имели при себе невинных девушек, которые им служили для приманки духов мужского пола. В одной шаманской песне шаман описывает свое романтическое посещение двух духов женского пола, из которых одна ревнует другую..."

Судя по описаниям Иохельсона, бывшего свидетелем камлания алмэ, юкагирский ритуал внешне похож на мистерии других северных избранников духов, только "его" шаман (точнее — астральный двойник шамана), устремляясь в нижний мир ("через бубен, как будто через озеро"), почему-то не летит и не ныряет в подземную бездну, а добирается до нее пешком. При этом тело самого алмэ после экстатической пляски остается лежать неподвижным на оленьей шкуре.

"В обществе двух духов-помощников он отправился по дороге, ведущей в Царство Теней. Он дошел до небольшого дома и увидел собаку, которая стала лаять. Из дома вышла старуха, стражница дороги, и спросила его, пришел ли он навсегда или только на некоторое время. Шаман не ответил, а обратился к своим духам: "Не слушайте слов старухи! Идите дальше1" Через некоторое время они дошли до реки. Там была лодка, а на другом берегу шаман увидел юрты и людей. В обществе двух своих духов шаман сел в лодку и переправился через реку. Он встретил души умерших родственников больного и, войдя в юрту, встретил там также душу больного Поскольку родственники отказывались выдать ее ему, шаман был вынужден взять ее силой. Чтобы иметь возможность беспрепятственно проводить ее на землю, он вдохнул ее, как воздух, и заткнул себе уши, чтобы сделать невозможным ее бегство. Возвращение шамана проявилось несколькими движениями его тела. Две девушки размассировали ему ноги, и шаман, полностью очнувшись, соединил душу с телом больного. Затем он подошел к двери и отпустил своих духов-помощников".

Согласитесь, что по сравнению с описаниями астральных путешествий и приключений других североазиатских шаманов, хроника пешего похода алмэ в "Царство Теней" выглядит не очень-то эффектно и впечатляюще — "пошел", "взял", "вернулся", "соединил". . Приблизительно также — не слишком сакрально, художественно и развернуто звучат и другие предания об юкагирских шаманах, записанные и опубликованные современными исследователями. Действие в них в основном происходит в среднем мире, и шаманы сражаются больше друг с другом, в основном добрые со злыми, или сводят счеты с теми, кто их как-то обидел, в чем-то ущемил (например, не поделился уловом). Об этом говорят даже и названия мини-легенд "Месть юкагирского шамана", "Как шаман жене отомстил", "Как шаманы погибли" и т.п.

Одно из преданий повторяет знакомый и актуальный для северян сюжет борьбы шамана с "большой болезнью" (чумой или оспой). Но если, например, якутский ойун в такой ситуации превращался в быка или какого-нибудь другого мифического зверя и начинал великий смертный бой с незваной гостьей, потрясая едва ли не всю вселенную, то юкагирский алмэ опять-таки действовал безо всяких "спецэффектов" и до разочарования обыденно. Пригласив болезнь-старуху в свой чум и пообещав ее хорошо накормить, алмэ "вышел из дома (якобы за мясом — В Ф.), свою собаку убил, ее кишки вокруг дома обмотал Двенадцать щенков перед входом в дом положил. Так свой дом укрепил". Потом предложил болезни выйти. Она, конечно, не смогла открыть дверь, взмолилась, попросила прощения и пообещала вернуться восвояси, но в ответ услышала: "Никуда не уйдешь, здесь умрешь". А затем шаман "повернулся и пошел догонять своих родственников. Большая болезнь в его доме так и осталась. Никто на том месте теперь не живет".

Думается, такая обыденность действий, почти лишенная какой-либо внешней мистики (за исключением ритуала с кишками, но и ими, в принципе, "просто так" был способен обмотать чум любой человек), может объясняться, на наш взгляд, двумя причинами. Они состоят в том, что, либо алмэ во все времена хранили в секрете и не оглашали перед непосвященными сородичами свои оккультные технологии, магические приемы и таинственные обстоятельства астральных сражений и путешествий, либо в XIX и XX веках (а может, еще раньше) юкагирский шаманизм и, соответственно, предания о нем действительно заметно выродились при резком сокращении числа их носителей. И уцелевшие алмэ из "посланников трех миров" постепенно превратились в колдунов-знахарей, чьи возможности простирались только на средний мир.

"Мой отец Николай Курилов был последним настоящим юкагирским шаманом", — с этой фразы начал нашу беседу Г.Н.Курилов, известный в Якутии и за ее пределами ученый и писатель, создатель юкагирского алфавита, первый доктор наук среди одулов, автор многих книг стихов и поэм, выходивших в том числе и в Москве. Род его был одним из самых знаменитых среди тундровых юкагиров.

"К сожалению, — продолжил Гавриил Николаевич, — мы с братьями ничему такому не успели научиться: отец умер, когда мы были еще маленькими, а в советской школе нам сразу же стали вдалбливать, что шаманизм — это шарлатанство и обман. К тому же отец за свое занятие был наказан новой властью — лишен избирательных прав, превращен в изгоя, и он не хотел, чтобы мы повторили его биографию. Поэтому, рассказывая нам множество старинных легенд и преданий, он никогда не упоминал в них шаманов. Существовала и еще одна, более глубинная причина: отец в свое время поведал матери (она передала это нам, когда мы уже повзрослели), что он очень страшно мучился при своем шаманском становлении. По представлениям наших сородичей, в момент избрания неофита его несколько раз протыкает насквозь копьем или ножом старый шаман. И сразу же избранник на два-три года впадает в особую болезнь. Вот и отец в свое время фактически сошел с ума, он так буйствовал, что его держали в цепях, а страдания были настолько сильны, что в минуты просветлений он все время пытался себя убить и даже прострелил руку, когда у него отнимали ружье. "Не хочу, чтобы мои дети и внуки испытали что-то подобное, — сказал он матери за несколько лет до смерти, — я закрою для них свою шаманскую дорогу..."

Интересно, что обряд инициации Николая Курилова выполнил не юкагир (может, тогда среди них уже не было соответствующих по силе), а знаменитый якутский шаман Тэкэйэ из неблизкого Среднеколымска. Родной брат Гавриила Курилова — Семен Курилов, тоже писатель и автор первого юкагирского романа о дореволюционной жизни одулов "Ха-нидо и Халерха", именно Тэкэйэ вывел в образе главного и настоящего шамана в своем произведении, только там он называет его Токио. В свою очередь, почему-то Николай Курилов "выпрямил путь" перед смертью якутского ойуна Чапэна, выполняя его последнее желание как "надежный шаман", хотя рядом с умиравшим жил великий Тэкэйэ. Ку-рилову же для этого пришлось спешно и тайно, среди ночи покинуть свое селение, окруженное военными патрулями (шла гражданская война), и преодолеть долгую и трудную дорогу. Неисповедимы пути шаманские...

"Кстати сказать, — заметил Гавриил Николаевич, — костюм ойуна Чапэна хранится в Музее естественных наук Нью-Йорка. И рядом с ним находится шаманская одежда моего деда по матери — Шамона Егора. Ее приобрел во время американской экспедиции в колымскую тундру в 1902 году Иохельсон не очень-то корректным, можно сказать, полунасильственным способом. Ученый сам пишет об этом: "Он был вынужден дать мне свой шаманский костюм, его вынудил родственный голова. Получив деньги и передав их голове, он заплакал: "Я больше не человек..."

Так что исследователи и досоветского периода тоже "из научных интересов" порой вносили свою лепту в разрушение древней веры. Правда, благодаря упомянутому случаю юкагирский костюм сохранился до сих пор (в нашей стране их не осталось ни одного), и Гавриилу Николаевичу во время его визита в Америку даже позволили потрогать в перчатках ритуальное одеяние его собственного деда.

"По нему я четко увидел, что у наших шаманов было три мира, три уровня, — подтвердил Г.Н.Курилов. — А что касается Тэкэйэ, то их с отцом связывала даже не дружба, а нечто большее. В свое время старшая дочка Тэкэйэ вышла замуж за Ноговицына, тоже шамана, но только молодого, и он стал соперничать с тестем. Их мать-звери в виде огромных быков то и дело сражались где-то на незримом уровне. Видимо, молодой бык временами начинал теснить старого, и тогда он, как гласит предание, прятался за мать-зверя своего друга и защитника — моего отца. Вот отцу и достался случайный и не ему предназначенный удар рогом. От этого он так рано и быстро умер.

Но отец мог бы себя вылечить, если бы у него был бубен. И тут опять следует история, связывающая его с Тэкэйэ. Дело в том что, установив советскую власть в Среднеколымске, ревкомовцы поотбирали бубны у всех окрестных шаманов и решили их сжечь. Говорят, когда бросили в костер бубен Тэкэйэ, он взлетел над огнем и какое-то время висел в воздухе, но потом прогорел насквозь и рухнул в пламя. Сам же потрясенный и убитый горем шаман лежал дома неподвижно чуть ли не полмесяца. И вот через неделю к нему вдруг приполз на коленях не менее потрясенный, весь в слезах, мольбах и покаяниях, главный инициатор и руководитель антишаманской акции. Он заболел неведомой страшной болезнью, похожей на проказу, но только очень быстротечной, и у него от тела буквально стали отваливаться куски мяса. Однако как ни клял себя ревкомовец, как ни просил помочь, Тэкэйэ даже не повернулся в его сторону. Молва о смерти красного инквизитора разнеслась далеко окрест..."

А Тэкэйэ, немного придя в себя, стал, тоже почти со слезами, просить Николая Курилова уступить ему бубен. И тот в конце концов пожертвовал другу самую дорогую свою вещь, а вместе с ней, как выяснилось, и жизнь...

Конечно, расспрашивая Гавриила Николаевича, я не мог не задать ему вопроса об упомянутых "стариках" — обожествленных останках предков: дошли ли хотя бы какие-то рассказы о них до его послевоенного детства?

Выяснилось, что дошли, и не только рассказы.

"Помню, как-то летом, — стал вспоминать Г.Н.Курилов, — когда я еще не ходил в школу, Семен стал подговаривать меня потихоньку выяснить, что за два загадочных желтых мешка постоянно держит при себе отец и даже, ложась спать, кладет под голову. Я согласился, поскольку всегда был любопытным. И вот однажды ночью (а ночи в тундре белые), когда родители заснули, я незаметно прокрался из нашей "детской" яранги в их "взрослую", тихонечко подобрался к изголовью, развязал крайний мешок, сунул в него руку и вытащил... человеческую кость! Как я ни трясся, торопливо засовывая ее назад и завязывая мешок, но все же успел заметить, что кость была потемневшей от времени и, наверное, очень старой. Конечно, мы с Семеном никому не стали рассказывать о нашем "открытии" и могли лишь втихомолку, смешивая страх и любопытство, предполагать, что же еще находится в желтых мешках. Слово "старики" в том смысле, в котором его подразумевает ваш вопрос, мы услышали гораздо позже и тогда же узнали про древний юкагирский обычай передавать из поколения в поколение в качестве магической силы кости и какую-то часть высушенного мяса далеких прародителей.

Но все-таки однажды в детстве, единственный раз в жизни, я сумел чуть приоткрыть для себя завесу отцовской тайны. Я тогда учился во втором классе, и мы жили в доме-землянке с печкой посередине и нарами вдоль стен. Мое место было в углу за столбом, поддерживающим потолок. И вот как-то темной декабрьской ночью я проснулся от негромкого бормотания, в котором прослушивался чужой женский голос. Я незаметно выглянул из-за своего столба и обмер: по одну сторону стола с горящей свечой посередине сидела больная соседка-менеричка, а по другую... медведь! Наверное, я бы не сдержал испуга, но медведь вдруг заговорил голосом отца, обращаясь к соседке. Прислушавшись, я понял, что он ей говорит то, что произнес вслух, но как бы про себя однажды летним утром, когда мы жили в селении, а соседи кочевали далеко в тундре. Мол, плохи дела у Атла-совых, беда у них будет с ребенком, а все потому, что не убили сегодня странного лебедя, распластавшегося рядом с их дорогой, и упустили пестрого оленя. Когда в сентябре Атласовы вернулись, все узнали, что у них и впрямь умер ребенок, а с его матерью начались припадки. Я сам видел, как она, словно полусумасшедшая, распускала волосы, тряслась и что-то то ли пела, то ли кричала вибрирующим голосом И вот теперь эта женщина сидела напротив "медведя" и только пораженно поддакивала отцу, в деталях описывающему все обстоятельства трагической встречи в тундре с "лебедем" и "оленем", принесшими болезнь и смерть. Потом "медведь", дожидаясь всякий раз подтверждения, в точности обрисовал ей очертания всех пятен и форму рогов одного из пестрых оленей немалого соседского стада и сказал, какие отростки надо срезать с правой, а какие с левой части рогов. Из этих отростков, привязав к ним колокольчик и еще что-то (я не понял), надо сделать талисман, который и отведет от семьи все беды...

Думаю, Атласовы так и поступили, и вскоре соседка поправилась. Когда я вернулся на родину уже после института и стал расспрашивать ее о той "медвежьей" ночи, она рассказала, что, оказывается, отец при подобных ритуалах всегда надевал специальную медвежью маску-голову. Наверное, она тоже хранилась в одном из заветных желтых мешков. А в заключение соседка добавила: "Все, о чем говорил тогда твой отец, сбылось слово в слово..."