Вокруг света в восемьдесят дней

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ,
в которой описывается, как Паспарту проявил слишком живой интерес к делам своего господина и то, что из этого вышло

Гонконг — небольшой остров, который по нанкинскому договору после войны 1842 года перешел во владение Англии. За несколько лет колонизаторской деятельности предприимчивая Великобритания выстроила здесь крупный город и создала порт, назвав его Виктория. Островок этот расположен в устье реки Кантон и отделен лишь шестьюдесятью милями от португальского города Макао, стоящего на другом берегу реки. Гонконг неизбежно должен был победить в коммерческой войне Макао, и ныне большая часть китайского транзита проходит через английский город. Глядя на его доки, верфи, пакгаузы, больницы, готический собор, «governemerrt-house» [3], на его мощенные щебнем улицы, можно подумать, что находишься не в Китае, а в одном из торговых городов графства Кент или Сэррей, прорезавших толщу земного шара и вынырнувших на его противоположной стороне.

Паспарту, засунув руки в карманы, направился в порт, глазея на паланкины — эти крытые носилки, еще не вышедшие из моды в Небесной империи, и с любопытством рассматривая толпы китайцев, японцев и европейцев, наполнявших улицы. За малым исключением это был все тот же Бомбей, Калькутта или Сингапур, вновь оказавшиеся на пути нашего славного малого. Цепь английских городов тянулась вокруг всего земного шара.

Паспарту пришел в порт Виктория. Там, в устье реки Кантон, стояло множество судов всех национальностей: английских, французских, американских, голландских, военных кораблей и коммерческих судов, японских и китайских лодок, джонок, сампанов и даже лодок с цветами, образовывавших на воде пловучие цветники. Прогуливаясь, Паспарту заметил несколько очень старых китайцев, одетых во все желтое. Зайдя в цирюльню, чтобы побриться «на китайский манер», он узнал от местного Фигаро, бегло говорившего по-английски, что каждому из этих стариков исполнилось по крайней мере восемьдесят лет и что, достигнув этого возраста, они получили право носить желтый цвет, который в Китае является императорской привилегией. Сам не зная почему, Паспарту нашел это весьма забавным.

Побрившись, он вернулся в порт, где стоял «Карнатик», и заметил там Фикса, который прогуливался взад и вперед. Паспарту нисколько не удивился этой встрече, но он прочел на лице полицейского инспектора живейшую досаду и растерянность.

«Эге! — воскликнул про себя Паспарту, — видно, неважны дела у джентльменов из Реформ-клуба!»

Сделав вид, что не замечает дурного настроения Фикса, он с сияющей улыбкой подошел к нему.

Сыщик имел достаточно оснований проклинать свое роковое невезение. Ордера на арест все еще не было! Очевидно, он путешествует вслед за ним и может настичь его лишь в том случае, если Фикс на несколько дней задержится в каком-нибудь городе. Но так как Гонконг был последней английской территорией на пути Фогга, то следовало во что бы то ни стало задержать его здесь, чтобы он окончательно не ускользнул.

— Ну как, мистер Фикс, вы все же надумали сопровождать нас до Америки? — спросил Паспарту.

— Да! — процедил сквозь зубы Фикс.

— Вот как! — воскликнул с громким хохотом Паспарту. — Я знал, что вы не можете расстаться с нами. Ну что ж, идемте, заказывайте себе каюту!

И они вместе вошли в бюро морских сообщений и заказали четыре каюты. При этом служащий предупредил их, что ремонт «Карнатика» закончен и пакетбот уйдет не на следующее утро, как предполагалось, а в этот же день в восемь часов вечера.

— Великолепно! — заметил Паспарту. — Это вполне устраивает моего господина. Пойду его предупредить.

Тут Фикс отважился на крайнее средство. Он решил все открыть Паспарту. Это был, пожалуй, единственный способ на несколько дней задержать Филеаса Фогга в Гонконге.

Выйдя из бюро, Фикс предложил своему спутнику зайти в таверну освежиться. У Паспарту было еще время. Он принял приглашение Фикса.

На набережной им попалась таверна. У нее был очень заманчивый вид. Оба вошли в нее. Это был просторный, хорошо убранный зал, в глубине которого стояло что-то вроде огромной походной кровати со множеством подушек. На ней лежало несколько спящих.

Человек тридцать посетителей сидело за маленькими столиками из плетеного тростника. Одни пили английское пиво, эль или портер, другие предпочитали алкогольные напитки — ликер, джин или брэнди. Кроме того, большинство курило длинные глиняные трубки, набитые шариками опиума, смешанного с розовой эссенцией. Время от времени кто-нибудь из курильщиков терял сознание и скатывался под стол, и тогда двое официантов хватали его за голову и за ноги и клали на кровать, где уже лежало около двадцати человек в последней стадии опьянения.

Фикс и Паспарту поняли, что попали в одну из тех курилен, куда сходятся несчастные, исхудалые, отупевшие и впавшие в слабоумие люди, которым предприимчивая Англия продает ежегодно на двести шестьдесят миллионов франков губительного снадобья, называемого опиумом! Презренные миллионы, полученные от использования одного из самых губительных человеческих пороков!

Китайское правительство давно стремится путем суровых законов пресечь это зло, но тщетно. От обеспеченных слоев населения, которым некогда было предоставлено исключительное право курения опиума, эта привычка перешла к широким слоям народа, и вред, производимый ею, не мог уже быть ограничен. В Китае опиум курят всюду и особенно в центральной части страны. Мужчины и женщины предаются этой пагубной страсти и, привыкнув вдыхать дым опиума, уже не могут без этого обходиться, не испытывая мучительных судорог в желудке. Привычный курильщик может выкурить в день до восьми трубок, но через пять лет такой жизни он умирает.

В одну из этих многочисленных даже в Гонконге курилен и попали Фикс и Паспарту, желавшие немного освежиться. У Паспарту не было с собой денег, но он охотно воспользовался «любезностью» своего спутника, рассчитывая отплатить ему в свое время тем же.

Они спросили две бутылки портвейна, которым француз воздал должное. Фикс, более сдержанный, наблюдал за своим спутником с особым вниманием. Говорили о том, о сем и больше всего о прекрасной идее Фикса также совершить путешествие на «Карнатике». Вспомнили о том, что пароход должен отойти на несколько часов раньше назначенного срока. Паспарту, опорожнив обе бутылки, поднялся, чтобы пойти предупредить своего господина.

Фикс удержал его.

— Минутку, — сказал он.

— Что вы хотите, мистер Фикс?

— Мне надо с вами потолковать о серьезных делах.

— О серьезных делах! — воскликнул Паспарту, допивая несколько капель вина, оставшихся на дне его стакана. — Ну что ж, мы поговорим о них завтра. Сегодня мне некогда.

— Останьтесь, — настаивал Фикс, — дело касается вашего господина!

Паспарту при этих словах внимательно посмотрел на своего собеседника.

Выражение лица Фикса показалось ему странным. Он снова сел.

— Что ж вы хотите мне сообщить? — спросил он.

Фикс понизил голос и, взяв за локоть своего собеседника, сказал:

— Вы догадались, кто я такой?

— Еще бы! — ухмыльнулся Паспарту.

— Тогда я вам признаюсь во всем…

— Теперь, когда я и так все знаю, приятель! Вот уж совсем неумно! Ну ладно, валяйте. Но сначала позвольте мне сказать, что ваши джентльмены напрасно потратились.

— Напрасно?! — спросил Фикс. — Вам легко говорить. Сразу видно, что вы не знаете, какая сумма…

— Очень хорошо знаю! — ответил Паспарту. — Двадцать тысяч фунтов.

— Пятьдесят пять тысяч фунтов! — поправил Фикс, сжимая руку француза.

— Как! — воскликнул Паспарту. — Мистер Фогг рискнул!… Пятьдесят пять тысяч фунтов!… Ну, тогда еще больше оснований не терять ни минуты, — добавил он, вновь поднимаясь из-за стола.

— Пятьдесят пять тысяч фунтов, — повторил Фикс, насильно усаживая Паспарту на место и приказав принести еще бутылку брэнди. — В случае успеха я получу премию в две тысячи фунтов. Хотите пятьсот фунтов при условии, что вы мне поможете.

— Помогу вам? — воскликнул Паспарту, вытаращив глаза от изумления.

— Да, поможете мне на несколько дней задержать господина Фогга в Гонконге!

— Это еще что такое?! Что за вздор вы городите! — вскричал Паспарту. — Мало того что ваши джентльмены следят за моим господином, сомневаются в его порядочности, они еще вздумали чинить ему препятствия! Мне просто стыдно за них!

— Как? Что вы этим хотите сказать? — спросил Фикс.

— Я хочу сказать, что это просто неприлично. Это все равно, что обобрать мистера Фогга и вынуть у него деньги из кармана.

— Именно к этому мы и стремимся!

— Так это же западня! — воскликнул Паспарту, возбужденный действием брэнди, ибо Фикс все время «наполнял его стакан и честный малый пил, не переставая. — Настоящая западня! А еще называются коллеги! Джентльмены!

Фикс ничего не понимал.

— Коллеги! — продолжал кричать Паспарту. — Члены Реформ-клуба! Знайте же, мистер Фикс, мой господин — честный человек, и раз уж он заключает пари, то выполняет его по всем правилам.

— За кого вы меня принимаете? — спросил Фикс, пристально вглядываясь в Паспарту.

— Черт возьми! Конечно, за агента членов Реформ-клуба, которому поручено проверять маршрут моего господина, что в высшей степени унизительно! Вот почему, хотя я уже давно вас разгадал, я, разумеется, ничего не сказал мистеру Фоггу!

— Он ничего не знает?… — живо спросил Фикс.

— Ничего, — ответил Паспарту, еще раз осушая свой стакан.

Сыщик провел рукой по лбу. Он не решался продолжать разговор. Что ему надлежало предпринять? Заблуждение Паспарту казалось искренним, но это еще более затрудняло выполнение плана агента. Было очевидно, что француз говорил совершенно чистосердечно и отнюдь не был соучастником своего господина, а ведь этого соучастия Фикс и боялся больше всего.

«Ну что ж, — подумал сыщик, — раз он не соучастник, он мне поможет».

И сыщик вторично решился. Впрочем, у него больше не было времени ждать. Любой ценой надо было задержать Фогга в Гонконге.

— Слушайте! — быстро заговорил Фикс. — Слушайте меня хорошенько. Я вовсе не тот, за кого вы меня принимаете. Я не агент членов Реформ-клуба.

— Вот как! — протянул Паспарту, насмешливо глядя на него.

— Я — полицейский инспектор, у меня поручение от столичной полиции…

— Вы… полицейский инспектор?

— Да, и я это вам сейчас докажу, — продолжал Фикс. — Вот мои полномочия.

Полицейский агент вытащил из бумажника свои документы и показал своему собеседнику полномочия, подписанные начальником лондонской полиции. Опешивший Паспарту, лишившись дара речи, смотрел на Фикса.

— Пари мистера Фогга, — продолжал Фикс, — лишь предлог, с помощью которого он надул и вас и своих коллег по Реформ-клубу, ибо он был заинтересован в том, чтобы обеспечить себе ваше невольное соучастие.

— Но в чем? — воскликнул Паспарту.

— Слушайте. Двадцать девятого сентября в Английском банке была совершена кража пятидесяти пяти тысяч фунтов стерлингов человеком, приметы которого установлены. Так вот, смотрите, они точь-в-точь соответствуют наружности Фогга.

— Ну вот еще! — закричал Паспарту, ударяя своим могучим кулаком по столу. — Мой господин — самый честный человек на свете!

— А почем вы знаете? — возразил Фикс. — Он ведь вам вовсе незнаком! Поступили вы к нему в день отъезда, а выехал он поспешно, воспользовавшись нелепым предлогом, даже без вещей, захватив с собою лишь большую сумму денег. И вы осмеливаетесь после этого утверждать, что он — честный человек!

— Да! да! — машинально повторял бедный малый.

— Вы что ж, хотите быть арестованным, как его соучастник?

Паспарту схватился за голову. Он был неузнаваем. Он не смел взглянуть на полицейского инспектора. Филеас Фогг — вор! Он, спаситель Ауды, смелый и великодушный человек! А между тем какие жестокие улики выдвинуты против него! Паспарту постарался отбросить все подозрения, возникшие в его мозгу. Нет, он не хотел верить в виновность своего господина!

— В конце концов чего вы от меня хотите? — спросил он сыщика, страшным усилием воли овладев собою.

— Вот чего, — ответил сыщик. — Я проследил господина Фогга до Гонконга, но этого мало: до сих пор не получен приказ об его аресте, который я затребовал из Лондона. Вы должны помочь мне задержать его в Гонконге…

— Я! Чтобы я…

— А я поделюсь с вами премией в две тысячи фунтов стерлингов, обещанной Английским банком.

— Никогда! — ответил Паспарту, который попытался подняться и снова упал на стул, чувствуя, что и силы и разум изменяют ему. — Мистер Фикс, — произнес он заикаясь, — если даже все, что вы мне говорили, правда… если даже мой господин тот самый вор, которого вы разыскиваете… хотя я отвергаю это… я был… я у него на службе… и я видел, что он добр и великодушен… Предать его!… никогда… ни за какие блага мира. Я не из такого теста сделан!

— Вы отказываетесь?

— Отказываюсь.

— Будем считать, что я ничего не говорил, — сказал Фикс, — а теперь выпьем.

— Да, выпьем!

Паспарту чувствовал, что пьянеет все больше и больше. Фикс, понимая, что надо любой ценой разлучить слугу и господина, решил его доконать. На столе лежало несколько трубок, набитых опиумом. Одну из них Фикс взял и сунул в руку Паспарту, тот поднес ее к губам, зажег и сделал несколько затяжек; голова его отяжелела под действием яда и склонилась на стол.

— Наконец-то! — сказал Фикс, глядя на неподвижного Паспарту. — Наш господин Фогг не будет предупрежден во-время об отходе «Карнатика», а если он все же уедет, то по крайней мере без этого проклятого француза!

И он вышел из таверны, заплатив по счету.