Бирюк В ВОЛЧАТА

Часть 33. «Друг милый, предадимся…»

Глава 177

Хорошо сани бегут. Чуть поскрипывают, чуть шуршат по снегу. Кони фыркают. Всё размеренное, спокойное. Воротник тулупа закрывает лицо, под тулупом тепло и уютно.

«Под голубыми небесами

Великолепными коврами,

Блестя на солнце, снег лежит;

Прозрачный лес один чернеет,

И ель сквозь иней зеленеет,

И речка подо льдом блестит».

Красота! С детства радует. Обстановочка такая… на русскую классику похожая. Речка «подо льдом» у меня тут есть, называется — Десна. Лес, который «один чернеет», имеется — Брянский. Пушкина сюда не заносило, но он же гений! Он и «без занесения» так припечатает… точно — один в один. Одно слово: «Зимнее утро».

«Скользя по утреннему снегу,

Друг милый, предадимся бегу

Нетерпеливого коня

И навестим поля пустые,

Леса, недавно столь густые,

И берег, милый для меня».

Ну, положим, кони у нас терпеливые. Других в оглобли в дальней дороге не ставят. И не один, а девять. Во всех трёх упряжках: идём в три тройки. Хорошо идём, резво. Под полтораста вёрст в день. Это тебе не обычный обоз, где возчики рядом с санями шагом плетутся. Поторапливаемся мы: последний день января, потом метели пойдут, потом — оттепели, дороги рухнут… А нам надо назад успеть обернуться. С этого… «берега, милого для меня».

Берег у нас у всех один, один на всех — берег Десны. А вот «милые» места на нём — разные. Мне «милее» всего то, где я в болоте клад закопал. «Золото княжны персиянской».

Такая куча золотишка, а лежит чёрте где. Без присмотра, без охраны… Не хорошо это, волнуюсь я. И вообще, активы надо консолидировать. Не в смысле: «все яйца в одну корзину», а в смысле: «в зоне оперативной досягаемости». С учётом здешних транспортных возможностей и состояния путей сообщения «зона досягаемости капиталовложений» — не больше сорока вёрст: «день — туда, день — обратно, день — там».

Опять же, появилось куда это всё «консолидировать»: дело у нас с Акимом идёт к нормальной вотчинке и, тьфу-тьфу чтоб не сглазить, к боярству. «Боярский сын Иван Рябина»… звучит.

Вот из-за золота закопанного я в этот поход и вляпался. «Жаба давит». Или можно сказать по-комсомольски:

«Волнуется сердце, сердце волнуется

Секретный валяется груз

Там адрес — не дом и не улица

Там адрес — Священная Русь».

Ну и ещё пара причин есть. Терпеть всю эту красоту вокруг.

Новый елнинский посадник, пришедший на место убитого при моём непосредственно-косвенном участии «росомаха», втянул своего старого знакомого — моего отчима Акима Яновича Рябину в какую-то «тайную миссию». Пообещав под это «вельми секретное дело» отсрочку по налогам «во устроение вотчинки». Ну и замял кое-какие неприятные для меня вопросы. Аким с радостью согласился. По сути — «в тёмную». Во время нашего пребывания в Елно он пытался мне это рассказать, но я тогда о другом думал, вот конкретно в момент рассказа у нас на дворе конёк с привязи сорвался — вожжа гнилая оказалась. А потом я закрутился, Аким обиделся….

Узнал я об этой договорённости только на Рождество. Аким Янович расчувствовался и тайком, «под рукой», сией великой радостью поделился. Как раз тогда, когда весь народ на льду реки у костров хороводы водил. Вручил сынку родненькому любименькому именной, так сказать, рождественский подарок. Тайно: такое на ёлку не повесишь, и в носок не положишь.

Да и вообще — ни в… куда.

Аким, явно, ожидал от меня восхищения его прозорливостью, высокими связями и дипломатическими успехами. Что я старательно и выражал весь вечер. Аким радостно и хитро улыбался, собирался в новый поход, вспоминал свои былые дела.

«Старый боевой конь бьёт копытом. Под звуки полкового оркестра».

Но когда дело дошло до дела, обнаружилось, что сожжённые «в поисках правды» в посадниковом суде руки у Акима ещё не выздоровели. И вообще: бойцом ему уже не быть. Никогда. «Копыта» — скопытились. Так что, исполнение давно обещанного и взаимно согласованного выкатывается… на кого бы вы подумали? Правильно: аз грешен есмь.

«Вставайте, граф, уже друзья с мультуками

Коней седлают около крыльца.

Уж горожане радостными звуками,

Готовы в вас приветствовать отца.

Не хмурьте лоб, коль было согрешенье,

То будет время обо всем забыть,

Вставайте, мир ждёт вашего решения:

Быть иль не быть, любить иль не любить».

Я — не Визбор, я — Ванька. У меня всё однозначно: быть, любить, налить, повторить… Но смысл тот же: накуролесил? — Подымай свою задницу. Сокращённо — ПСЖ.

Естественно, интересуюсь подробностями. Всё-таки — СЖ.

Аким сам толком ничего не знает, но щёки надувает и бьёт копытом. Но уже мне и по темечку:

— Старый боевой товарищ! Да мы с ним такие дела…! Да он мне жизнью обязан…! Мы с ним с одного котелка… под одним кафтаном… не может он какого злоумышления противу меня… да что, ты сопля, в жизни и в службе понимаешь… что надо — на месте скажут… начальство, оно ж такое… прозорливое…

«Ля-ля, три рубля». Но — он обещал. Вопрос чести.

Он — пообещал, а бежать — мне. Это как? — Это, Ванюша, по жизни — нормально. А по службе — и вовсе всегда. Главнокомандующий не подумавши главно скомандовал, а у солдатиков от пота в попе кисло. Конечно, можно «включить динамо». Но Акима динамить… Одно же дело делаем! Живём-выживаем…

Хуже всего: нет подробной информации, детали не уточнены, не проработаны. Такое, извините за выражение, «рамочное соглашение». Которому подходящее место — на стене в рамке висеть. Третьим слоем.

— Нужно 5–7 здоровых мужиков. Годных к бою, но не гридней и не городовых стражников. Изображать купеческий караван. Но без товаров — только образцы.

Что — не болтливых, не трусливых, здоровых, умелых… не обсуждается — «само собой».

Где взять «изобразительных мужиков»?

Официальная легенда: в Елно сменился посадник, следом в городок подвалили из стольного града Смоленска его знакомцы из купцов. Типа: «новых рынков посмотреть».

«Друган во власти — торгуй без напасти» — товарно-административная мудрость и в РФ, и в «Святой Руси».

Вот предполагаемые инвесторы и послали приказчиков разведать: как там, на Десне, торг идёт.

«Воз пощупать не вредно» — древняя русская торговая мудрость.

— Сбегай, милок, пощупай возок.

А по высокой воде пойдёт уже и лодейный караван.

Как бы, типа…

Это — что врать наружу. А вот для своих — туман. Добавлено было только, что припасы «брать как до Чернигова и идти резвыми тройками».


Никогда не любил гос. тайну. Или там — сов. секретно. Если там что-то приличное, то зачем секретить? А если дерьмо… то мне, что — своего мало? А уж самому быть носителем какого-то «for US eyes only» или там, «перед прочтением — съесть»…

Как воздушный шарик — постоянно надут, внутри — пустота, за верёвочку — дёргают, и всё время жди остренького в бок.

Не люблю, не хочу… но — надо.


Во-первых, Аким обещал. Во-вторых, нам эти «шаги навстречу» от местных властей — край нужны. В-третьих, золотишко всё равно забирать. В-четвёртых, с рынками в Деснянских городках надо разбираться. Так ли, этак ли, а торговать чем-то придётся. Глупо сидеть на волоке, облизываться на проходящие караваны и слушать их сказки, не зная «что-почём». Не оптимально это. Исправляем.

Начал собирать команду — куча дел. Ну, товары, ну, лошади, ну, сани… Кто пойдёт? Очень не хотел брать Ивашку — его там могут узнать. Он чуть не на коленях стоял, сам добровольно наголо обрился.

— Боярич! Да меня ж в таком виде и мать родная не узнала бы! А я по тем местам ходил, пути-дороги знаю…

Другая забота — Чарджи. Точнее: кому возчиками быть.

* * *

Не понимаю попаданцев. «Я вскочила на передок и ожгла лошадей кнутом. Тройка понесла, и разбойники гроздьями спелых слив посыпались с экипажа…». А поводья мадам соизволила подобрать? А присесть? Править упряжкой стоя, по-тавричански — это половина из редкого умения «стрельбы по-македонски». Причём вторая половина меньше — просто в цель попадать. Кстати, передок бывает у орудийной запряжки — «снять с передков», у дам — «слаба на передок», а место для возницы называется — «облучок».

В 17–18 веке во Франции знатные люди большие деньги платили, чтобы им позволили управлять шестёркой лошадей. Специально готовились, учителей нанимали. Когда шестёрка идёт без форейтора, возница должен правильно (именно — ПРАВИЛЬНО) доставать кнутом до всех лошадей. Вовремя и с нужной силой.

Просто удержать полную запряжку — на полном ходу, по прямой, с одной скоростью — уже тяжко. А уж править по настоящему… как оркестром дирижировать.

Можно сколько угодно гнуть пальцы по теме: «шесть лошадиных сил? Ха-ха! Да у меня под капотом…». Это не под капотом — это в руках. Это живое. Такое же, как ты сам. Дышит, чувствует, слышит… И ведёт себя.


Кто не знает о квадригах? Самый богатый спортсмен в истории человечества — Гай Аппулей Диокл — был возничим и заработал 35 863 120 систерциев в первой половине 2 в. нашей эры, что соответствует 15 миллиардам(!) долларов США начала третьего тысячелетия. Погиб в завале колесниц при развороте на ипподроме.

Парные дышловые колесницы персов насквозь пробивали строй любой армии. Пучком торчащих из торца дышла кинжалов и венчиками заточенных кос, закреплённых между спицами колёс. При Гавгамелах они прошли сквозь македонскую фалангу как горячий нож сквозь масло, даже не замедлив ход. Потому что фаланга оказалась достаточно обученной, чтобы расступиться, а не разбежаться. А рассредоточенные в тылу строя (в тылу — не перед фронтом!) критские лучники грамотно сняли возничих.

Русская тройка — не шестерик, не квадрига, не боевая колесница. Вроде бы, значительно проще. Но это единственная в мире разно-аллюрная упряжка. Коренник идёт рысью, а пристяжные — галопом. Выглядит так, будто пристяжные тянут коренника. Но это неправильно: рыси коренника должно хватать, чтобы поспевать за галопом пристяжных.

При спускании саней с горы вся тяжесть лежит на одном коренном. Именно он идёт в оглоблях, которыми и сдерживает разгон саней.

Вот почему в русских упряжках оглобли! У нас — тормозов нет. В санях — точно. В головах… Ну, как думаем, так и ездим.

Я уже говорил — человек един во всех своих проявлениях. Собачьи упряжки у чукчей или эскимосов — с тормозом. Конные английские, французские — аналогично. Наши не додумались? Или просто: «душа не принимает»?

«Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал? знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить…»

Зря вы так, Николай Васильевич. Это у нас-то, да не любят пошутить?! Да я сам трамвайные рельсы солидолом смазывал!

Старые русские города стоят на кручах над реками. Если с горы вниз есть трамвайные пути — очень весело смазать такой спуск маслицем. Трамвай летит, звенит, дребезжит, вагоновожатый — визжит… Как тройка, которую бестолковый возница сдержать не сумел. А мы — веселимся…

«Кто смолоду не перебесится — к старости с ума сойдёт» — русская народная мудрость.

Мне повезло: успел на трамваях поразвлечься. В нормального человека вырос. Обычный российский обыватель. Только изредка, в короткие мгновения между сном и бодрствованием, в секунды просыпания вдруг появляются ощущение, будто руки снова сами, автоматически вставляют магазин и ставят переводчик на одиночный.

Что радует: третью команду — «затвор назад» — уже во сне не вижу. Успеваю затормозить и проснуться.


Интересно, а вот если я в «сейчас», в 12 веке, тормоз изобрету — чего будет? Оглобли можно убрать, чисто постромочная запряжка получится. Повозка будет на пуд-два легче. Соответственно, товара взять можно больше. Соответственно, транспортные расходы снижаются. Для Руси, с нашими дорогами и расстояниями — весьма существенно. Такой… шажок в деле оптимизации всякого чего нашего русского.

А сама концепция тормоза? В смысле: «устройство для остановки по желанию».

Понятия: «Святая Русь» и «тормоз» — вообще совместимы? Внедрённый в сознание народа в эту эпоху, к третьему тысячелетию «тормоз» прорастёт в национальном менталитете?

И не надо будет Николаю Васильевичу спрашивать:

«Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».

Когда «мимо все, что ни есть на земли»… Скучновато как-то становится: на земле-то много чего интересного есть. Проще: там же, на земле, и хлеб растёт, и дома стоят. Как-то голодновато и неприютно получается…

И когда все «постораниваются и дают дорогу» у меня сразу возникает тревожный вопрос:

— Эта дорога ведёт к коммунизму? Или — на минное поле?

Точно: вернусь в вотчину — сразу тормоз спрогрессирую. Совершенно революционная фундаментальная бифуркация в отечественной истории и массовом сознании. Основная движущая сила исторического процесса — психи и воры. Люди без тормозов. «Страшно далеки они от народа». А будут — «ещё страшнее».

А пока мы едем, и я присматриваюсь к работе возниц.

От возницы в русской тройке постоянно требуется особая внимательность. Иначе нельзя достигнуть равномерности работы всех трёх лошадей, надо зорко следить, чтобы пристяжные не только скакали, весело гремя бубенцами, но и везли, а для этого необходимо тщательное согласование качеств лошадей данной тройки.

Во время движения коренник управляется как одиночка, а обе пристяжные имеют по одной вожже. Удержать правильно, не перепутывая, с нужным и разным натяжением четыре ремня в левой руке, а в правой кнут…

Ага, ещё одна иллюзия. Зимой возница правит упряжкой в рукавицах. Четыре вожжи в одной рукавице… ну, вы поняли. Поэтому вожжи — в обеих руках. А кнут — заткнут. За облучок, за пояс, в сапог — кто к чему привык. Управление лошадьми — взмахом и натягиванием вожжей и голосом.

При трогании с места необходимо наблюдать, чтобы обе пристяжные принимали в этом участие. При остановке тройки необходимо одновременно и постепенно сдерживать всех трёх лошадей, иначе пристяжные будут мешать кореннику…

Постоянное стремление к равновесию, к оптимуму, к балансу. Непрерывный поиск гармонии с вожжами в руках.

Иногда видно, что одна из пристяжных ленится, не тянет, а просто бежит — нужно подогнать её. Но как «увидеть»? Лошади ж они такие… хитрые. У неё же цифровая индикация типа: «лень: 10 %» — не загорается. И «бегущей строки» на заднице нет.

А повернуть тройку на полном скаку, да так чтобы седоков не вывалить?

Отдельная тема: распрячь-запрячь. Элементарно: с кого начинать? С коренника или с пристяжных? С какой — с левой или с правой?

* * *

Самый умный по коням у нас — торк Чарджи. Так что я сразу решил его одним из возниц поставить.

Мда… Пришлось перерешивать. Как он на моё предложение обиделся!

— Я — инал! Потомок великого ябгу! Мои предки — повелители мира! А ты смеешь требовать, чтобы я кибиткой правил!

Я даже растерялся. У древних были цари, которые выигрывали гонки на колесницах сами, а не только их рабы. Император Нерон и выигрывал такие гонки, и основал систему четырёх «цветных» конных клубов, которая продержалась до захвата Константинополя крестоносцами. Бронзовых коней с византийского ипподрома, сделанных в честь побед одного из этих клубов, уже в 21 в. я видел в Венеции, в соборе Святого Марка.

А в Степи не так. Быть возницей для степного аристократа — позор, оскорбление.

— Чарджи, ну ты же верхом ездишь, своим конём правишь. Какая тебе разница? Что в запряжке их три?

— Ты, мшеди деди…! Ты простейшего не понимаешь! Воин едет на коне, смотрит вперёд, на друзей, на врагов, на высокое синее небо. А смотреть кобылам в задницу — дело рабов. Слуг, нищих, стариков. Никогда ни один благородный хан не будет управлять повозкой!

Ну и откуда такую заморочку можно узнать нормальному попаданцу? Хотя, если подумать… В Степи любая семья кочует на телегах. Мужчины идут верхами, гонят скот, делают главное дело. Повозки — дело второстепенное. Отсюда и статус этого времяпрепровождения.

Так кому быть возницей? Вопрос-то серьёзный, русская тройка не трио, а квартет: три лошади и возница. Каждая такая команда должна быть «скатана», «слётана». Кони должны чувствовать и друг друга, и возницу.


Николай у нас — купец. По легенде — главный. Ему возчиком — «невместно». Иначе достоверность прикрытия теряется. Мне… только как развлечение. На Руси та же степная система: конём правит вятший, благородный. Конями — слуга, раб. Я — боярич, мне перед людьми должно быть «стыдно».

Мне-то лично — ну совсем не стыдно! Мне наоборот — интересно.

Но им на меня смотреть… Три «К», сплошной «ку-клукс-клан» — косятся, кривятся и краснеют. Сколько я им не объяснял, что хочется научиться, в ответ одно:

— Ты… эта… ежели для баловства… то мы конечно… но… поигрался и хватит.

От Сухана моего — лошади шарахаются. Я запаха не чувствую, а мои спорят:

— Это от него медведем несёт, или скотина мертвеца чует?

Я надеялся — пройдёт со временем. Но в какое селище не придём — скотина рваться начинает, а собаки с ума сходят.

Шестым я Чимахая взял. Заскучал мужик, надо «железного дровосека» в «свет выводить». Но Чимахая возницей не посадишь: он с конями работать забыл. Пока в лесу жили, под «божественной цаплей», коней у них не было. Детские-то навыки бесследно не проходят, но сперва надо подучить, обкатать.

Вот и получается, что кроме Ноготка и Ивашки на облучок и посадить некого.

Ну, так тому и быть.

Собрались, замаскировались, помолились, перекрестились. Покатились.


«Друг милый, предадимся бегу…». Предаёмся.

По реке санями идти хорошо. Метелей давно не было, снег плотный, слежавшийся, кони добрые, не заморённые. Тройки… аж летят. «Низэнько» так.

Очень даже славнеько. Снег поскрипывает, морозец пощипывает, солнышко блестит. Дальше, как известно от Алексея Плещеева:

«Ласточка с весною

В сени к нам летит».

А вот этого нам не надо. Вот только ласточек мне сейчас…

Надо успеть вернуться. Быстренько сбегали, чего надо — спроворили, быстренько вернулись. А то у меня в вотчине водополье пойдёт, купцы по реке двинутся, потом посевная…. Надо присмотреть, надо кучу дел доделать, новых начать… Поторапливаемся.

Вся Десна длиной в 1100 вёрст. Но мы выскакиваем на неё сильно ниже Елно. И пойдём, вроде бы, не до самого устья. Если так гнать будем — неделю туда, неделю обратно, там — по-быстрому… успеваем.

Мы лихо проскочили Угру до самого верховья, укатанным зимником по замёрзшим, снегом заметённым логам перевалили в Соложу, и без проблем выкатились к её устью, в точку рандеву. Селище там с характерным названием — Словени. Старое, видать, место. Тех ещё времён, когда все вокруг — славянами не были. Ну, «братья-словене» — встречайте!


Первым же встреченным нами «братом» оказался Гостимил.

Вот уж точно — факеншит! Тесен мир, тесен. Никак не ждал встретить «двойного предателя», «отставного агента» из Елно в этих краях. И в попутчиках своих.

Мда… Маленький «бздынь» получился.

Собираясь «на дело» я озаботился кое-какой маскировкой. Прежде всего, по официальной легенде. Коль мы — «купецкие люди», то и выглядеть должны соответственно.

Одежонку — попроще, всяких цацек-побрякушек — долой, доспехами не светить, оружие дорогое замотать. Сани простые, без наворотов. Кони у нас хоть и добрые, но не рысаки боярские. Вроде, из образа не выпадаем.

Одним из элементов «соответствия образу» была моя собственная роль. Понятно, что мальчишка-отрок быть старшим в купеческом караване не может. Так что, играю бедного родственника, дальнего племянника господина главного нашего стало быть приказчика Николая-свет как его там по батюшке.

Кроме такой «игры на публику», предполагал я поиграть «ваньку» и будущим «боевым сотоварищам по секретности».

Ситуация-то тёмненькая. Куда точно идём — неизвестно, зачем — не сказано. Чего на месте ждать — непонятно. Одно дело — «подай-принеси», другое — если резать кого. Почему служилые штатских в спецоперацию втягивают? Там всё так просто, что никакой подготовки не требуется? А начальство, того, не ошиблось ненароком?

Я понимаю: конспирация, секретность, «чего не знаешь — про то не проболтаешься»… Но мне ж людей вести! Да и самому интересно. Вот прикинусь «пеньком на посылках» — мне не жмёт, а, может, и разузнаю чего.


Но… «бздынь» прямо сразу случился — Гостимил всю эту игру поломал. Он-то меня знает. Указал нам двор, где встать, и сразу же в избу. Откуда немедленно явились ещё два наших попутчика.

Один — довольно молодой крупный парень с несколько глуповатым круглым лицом, лет двадцати пяти. Звать Поздняк. Судя по имени — поздний ребёнок. Ещё говорят: «поскрёбыш». Судя по ухваткам и возрасту — княжий гридень из младшей дружины. Невысокого полёта птица. Да ещё и хромой. Правое колено не гнётся.

Ноги у кавалериста — самое беззащитное место. Если пехота обезноживает от маршей, от худой обувки да от сырости, то конные воины — от падения с лошади и ранений в ноги. Именно по ногам конников чаще всего и бьют.

Позже из разговора выяснили: точно, попал коленом под удар палицы. Раздробленное колено срослось, но не гнётся. Соответственно, комиссован по ранению.

Второй существенно старше, лет под сорок. Чуть пониже и сильно ширее. Назвался Борзятой. Как-то такое имя да с такими габаритами… смешно.

Потом присмотрелся: а он и вправду двигается легко и быстро, «борзо». Видать, смолоду и вовсе шустёр был. Да и нынче не соня. Есть типаж такой: «весельчак злобный». Всё бы шутки шутить да веселиться. Только шутки как-то злые получаются. И — болезненные для окружающих.

Мы и вылезти-то из саней едва успели. Подходят они:

— О, гости долгожданные доплелися! Где ж вы себе таких кляч-то набрали? Они ж не для езды, а для еды. А и сами-то, глянь-ка, в вожжах путаются, в постромках заплетаются. Вот же послал господь неуков да бестолочей. Это у тебя что?

Борзята тычет пальчиком Николаю в грудь. Николай, естественно:

— Где?

И опускает глаза. А Борзята хватает его двумя пальцами за нос и, крепко сдавив, начинает выкручивать. Шутка старая, может быть и смешной. Весь вопрос в мышечном усилии и продолжении. А продолжение идёт такое: выкручивает и тянет, сбивает на колени, бьёт по уху и, хохоча и вытирая обсопливленные пальцы об Николаево плечо, поучает:

— Ты, баран земский, шапку снимай, когда перед княжьими стоишь. А то и без шапки, и без головы останешься. У-ё!

Последнее — его реакция на моё присоединение к общему веселью.


«Смеяться над людьми, которые не понимают шуток — садизм» — международная мудрость.

Добавлю: «…а глупых шуток — садизм в особо извращённой форме».


Не люблю садистов-извращенцев. Ну и «на» тебе больно.

Они во двор выскочили налегке, в одних кафтанах. Я от него с правой руки оказался. Пока он её об Николашку вытирает — бок у него не закрыт. А посошок у меня в левой — ему не видно. Я и воткнул. В его печень. От всей души и с доворотом на месте. Пробить всерьёз такую тушу дрючком из такой позиции…

Реакция у него хорошая: Борзята ручкой махнул — я в сугроб улетел. Пока выбрался да личико своё белое утёр… Слышу Гостимил раскудахтался как наседка над яйцом:

— Постойте! Люди добрые! Братцы! Православные!

Гостимил лепечет, Николай на четвереньки вставать собирается. Над ним этот… Борзята стоит, в правой — нож засапожный, в левой, опущенной — кистень на ремешке болтается. Очень даже близко от Николаевой головы.

На полдороге к крыльцу Поздняк. Завис. Он-то и сам хромой — ходит медленно. И доходит до него… с опозданием: только начал ножик доставать. Вокруг — мои. Уже оружие у всех наголо, и Чимахай начинает потихоньку топорами мельницу свою раскручивать.

Постояли, посмотрели друг на друга…

А оно мне надо? — Оно мне не надо.

— Слышь, дядя, ты свою ляпушку-то с руки-то скинь. Не люблю я, когда железом по голове ляпают.

— А ты кто такой, чтобы мне об твоей любови печалиться?

Тут от сарая Гостимил руками машет:

— Борзята, да я ж тебе сказывал! И про Марану, и про «росомаха», и про кузнеца. Это ж он и есть — пасынок Рябиновский! По прозванию «Зверь Лютый».

— Вона чего… А Рябина где?

— Рябина во садочке растёт. А Аким Яновичу нездоровится. По делам мелким, простым да неважным он меня посылает. Меня Ванькой звать. С Пердуновки я. Деревенька такая есть — Большие Пердуны. Не слыхал? Кистень-то сбрось. Или как? Бить тебя?

Потихоньку продвигавшийся с поднятой вертикально и оттого выглядевшей совершенно неопасно, рогатиной в руке, Сухан развернулся в стойку за левым плечом Борзяты. Опустил наконечник и взял «на руку».

Тот скосил глаза, оценил диспозицию и выпустил из руки ремень, на котором болтался кистень. Железяка ляпнулась в снег.


Почти сразу же лицо его приняло обычный ухмыляющийся вид, злой цепкий взгляд заменился игриво-весёлым. Сменился и темп речи, и интонация. Он начал балагурить:

— Ой, а мы уж ждали-ждали, очей не смыкали, всё думали-гадали, на дорогу выбегали… Что ж это наши друзья-сотоварищи, спутники-попутчики не идут, не бредут, не едут. Иль беда кака приключилася, или девка красная повстречалася…

— Пойдём-ка лучше в дом, поговорим по делу.

Разговора не получилось: мужик битый и сторожкий. На все мои вопросы:

— Что, где, когда, чего и сколько?

Нагло улыбается и отвечает с чувством глубокой загадочности и бесконечного превосходства:

— Придёт время, узнаете.

Ну и я на все его вопросы — аналогично:

— А оно тебе надо? Перетопчешься.

Сплошная конспирация с непрерывной проверкой на прогиб.

Естественно, стандартный наезд по теме безбородости. Наезд, с подачи Борзяты, попытался реализовать глуповатый Поздняк.

Шутки шутить хорошо гуртом. Вот старшой подручного и подтолкнул. Только шутёж этот сходу перешёл во встречный, публично заданный, вопрос затронутого не по делу Ноготка. Вопрос мне:

— Господин, а ты не знаешь какой-нибудь новой пытки для сломанного колена?

— Нет, Ноготок. Насчёт колена не знаю. Но можно и ступню поломать. Штука такая есть — «испанский сапог» называется.

И начинаю громко, внятно объяснять своему личному палачу — что помню по теме. Ноготок, естественно, задаёт уточняющие профессиональные вопросы, я тычу лёгонько дрючком в обсуждаемую лодыжку шутника-поскрёбыша. Стремлюсь, понимаете ли, к наглядности и доходчивости. Детсадовского уровня.

* * *

«— Мальчик, ты школьник?

— Не, тётя, я — садист.

— В смысле?!

— В садик ещё хожу».

* * *

Поздняк открыл рот, закрыл, побледнел и больше в эти игры не играл.

Гостимил замолк с самого начала… Так-то он шестерит перед Борзятой, но моих подкалывать… смущается. Про клизму, что ли, вспомнил?

Сам Борзята вздумал подразнить Ивашку. Так это, по-детски. Углядел завёрнутую в тряпки саблю, ухватил её и начал дразнить:

— У-тю-тю! На что вознице метёлка в ножнах? Дорогу перед конями подметать?

И давай убегать. «Не догонишь, не поймаешь…» Ну, чисто детишки расшалились. Точно: в молодости резов был. Но когда он клинок из ножен вытянул да увидел… Пока понятие «гурда» с понятием «возчик» пытался в сознании совместить — «возчик» его догнал. И по уху приложил. «Не трогай чужие игрушки без спроса».

Ну и я, между делом, дядю уел:

— То нам говорили: приказчики купеческие идут Деснянские торги повысматривать да товары попоказывать, а то дурень борзый кричит: «Мы — княжьи! Мы — княжьи!». Главного приказчика по уху бьёт, шапку снять велит, на колени ставит. Слышь, Борзята, может у тебя и княжьи хоругви припасены? Так ты дай. Поднимем над тройками, как в крестный ход, да пойдём весело. Чтоб народ знал. От какого князя мы посланы.

Дядя морду покривил, будто кислого наелся, но крыть нечем — заткнулся. Тоже мне, конспиратор святорусский.


Поутру, ещё до света, выкатились на Десну и в три тройки резво побежали вниз. Едем.

«Мы едем, едем, едем

В далёкие края.

Хорошие соседи,

Счастливые друзья».

Ну-ну… Насчёт «хороших» и «счастливых» я бы так уверенно говорить не стал. Посмотрим, как-то оно будет… Что-то мне на душе тревожно.

Глава 178

Ровно год назад вот также везли меня по льду реки на юг. Только не с северо-востока, как сейчас по Десне, а с северо-запада — по Днепру. Я был глупый, больной, ничего не понимающий попаданец. От непонимания, от страха неизвестности пытался наглеть. Весь был битком набит гонором и иллюзиями:

— Да мы…! Да такие крутые…! 21 век! Человек на Луне, трактор на Марсе…

Фигня это всё, здесь это — неправда. Вот мне правду-то и вбили. Как вспомню — так вздрогну. Вспомню Юльку-лекарку с её суетливостью, Степаниду свет Слудовну с её монументальностью. Суховатого «правдовбивателя» Савушку с палочкой и, конечно, Хотенея Ратиборовича… Моего господина, хозяина, любовника… Его весёлый, куражливый взгляд, его горячие, жадные, сильные, хозяйские руки на моём теле… Повелитель и владетель… Постоянное, не резкое, но непрерывное ощущение ошейника — символа моего подчинения ему, символа его власти надо мной…

Тьфу-тьфу-тьфу. Только бы не встретиться. «Воля господская над тобой…» — больно в меня это вбивали. И вбили — крепко. Увижу, прикажет… и пойду как те детишки из Гамельна за дудочником. Послушно и с радостью. Второй закон робототехники никто не отменял.

Умом понимаю, а душой не принимаю. Сам себе доверять не могу.

Нафиг-нафиг, бог милостив, авось, не встретимся. Не думать, не вспоминать. Лучше — выспаться. Впрок, как Сухан делает.

Но сон не идёт. Крутятся в голове всякие домашние дела. Много я чего в эту зиму понаделал. Ещё больше — осталось.

Несколько неожиданно видеть в средневековье, как работает «эффект системы». Как только появляется команда для решения задачи, так логика развития самой команды двигает команду дальше. Ставя уже новые задачи.


Закон Паркинсона: «бюрократия растёт с темпом 5 % в год, вне зависимости от решаемых задач и даже при их отсутствии».


«Хорошая бюрократия» сама себе задачи находит и решает. «Плохая»… просто растёт. Я это в своём инженерном бизнеса несколько раз проходил. Или, к примеру, взять «Газпром»… Но видеть, как это правило работает в 12 веке… — забавно.

Как всегда, всё началось с мелочи: дышать в здешних избах тяжко. Детишки мрут.

Экая невидаль, да все так живут!

Мне на «всех» — плевать. Делаем не по «всехнему» — ставим печки с трубами. Значит — нужны кирпичи. Ставим обжиговую печь. Но, опять же мелочь мелкая — кирпичник, Жилята. Ну до чего ж вредный мужик! Ну не понравился я ему! Мелкий я. Тощий, недорослый, наглый. Всё вперёд старших решить норовлю… Он мне — палки в колёса, я ему, соответственно — ученика в подсоблятники.

Месяц парочкой поработали, парнишка, «альф» — оказался толковым. Квалифицированные мастера размножаются на «Святой Руси» партеногенезом. Не путать с делением и почкованием. Так называемое «девственное размножение». Ну, если Жиляту продолжать считать «девочкой»… после того, как я ему мозги попромывал… «Партеногенезится».

Конкретно: добавляем к старому и новому кирпичникам — новых учеников и получаем две команды. Которые работают вместе.

По Цою: «Все говорят — мы вместе, но никто не говорит в каком».

А я знаю, но не скажу. Сами догадаетесь: обе бригады работают, и уже требуется вдвое больше кирпича. А его нет. Печка ещё не выпекла.

Ситуация знакомая по Советскому Союзу: лимиты не отпущены, фонды не выделены… Упомянутое выше «место» называется «экономика дефицита».

Интересно, все знают, как корячится «плановая социалистическая экономика». Ну, колбаса по два-двадцать и всякое такое тоталитарное. А как «корячится» бесплановая феодальная экономика? Когда всё — в дефиците. Всё-всё!

Вру, не всё. Пока ещё, лет триста-четыреста, в здешних местах деревья в лесу — в изобилии. Не все, правда. Бортные уже посчитаны и штрафами-вирами расценены. Их уже нехватает. Но остальных… хоть — ешь. Потом их тоже будет столько же. Но уже чьих-то.

В Англиях и Франциях типовое преступление простолюдина — охота в господском лесу. В России — рубка самого этого леса. Не зря Пугачёв в «Капитанской дочке» обрывает собеседника при появлении постороннего:

— Спрячь топор за спину — лесник ходит.

Смысл намёка всякому нормальному русскому человеку понятен: воровать надо пристойно, не у охранника на виду. Пусть хоть отвернётся.

Дефицит? Не хватает кирпичей? Решение, тоже из «совка» — зона исправления и наказания. Подневольный, принудительный труд. Для тех, кто не имеет склонности трудиться своевольно и добровольно.

* * *

Когда-то давно, в своей ещё первой юности, я обратил внимание на странную закономерность. Вот лежит команда, перекуривает. Прибегает старшой: — тама, это, ну…

Типа: пошли работать. Можно ответить по фольку:

«Вот кто-то с горочки спустился.

Наверно, наш старшой идёт.

Он говорит: пора работать,

Но нас ведь это не… волнует.

Он говорит: пора работать.

А я ему: пошёл в копну.

А то как вдарю и проглотишь

Свои, ты, уши на лету».

Личный опыт показал: тот, кто встаёт первым, получает или такую же работу как все, или лучше. Легче, интереснее, веселей, короче… А последний — «гребёт дерьмо лопатой».

* * *

Так и здесь: несколько достаточно простых заданий для всех. Детишкам — учиться, женщинам — на осмотр, мужикам — лес валять. Ничего надрывного, от чего пупок развяжется или зубы выкрошатся. Сделал — иди-отдыхай. До следующего раза. А не сделал… «Встал последним»… Тогда — исправление. Уму-разуму — научение, послушания — воспитание.

«Пропустить через грохот». «Отделить избоину». «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?». А ленивых, вздорных, глупых, больных, старых…? Сначала загоняют?

После Рождества мы с Христодулом за неделю запустили вторую печь. Кирпич-то уже обожжённый есть — столько времени, как с первой печкой, ждать не надо. Кирпичей стали делать вдвое больше. Соответственно, и потребность в контингенте — увеличилась.

До внедрения «плана по врагам народа» я не дошёл, но «гайки подзатянул». По русской народной мудрости: «всякое лыко — в строку». «Строка» — имя конкретного раздолбая в очередном перечне «плинфотворцов».

Одно следствие в части демографии я уже предвижу: в вотчине к лету не останется стариков и старух.

Можно про меня всякие гадости говорить. «Старикам у нас везде почёт» — я не против. Но… мальчишки учатся, на девчонках по нынешним временам — домашние хозяйства держатся. Потому как почти все бабы беременные или кормящие. Кто — от своего мужа, кто — от соседа, остальные… Меньшак… ну, он же — того, производитель. Производит смердов и холопов для моей вотчины.

Остаются примерно восемь десятков разных мужиков: семейных, дедов, бобылей, старших отроков. Из которых десятка два на постоянных работах типа строительства, а остальные — две недели через две — на лесоповале.

Как «гайку затянул» — на кирпичи идут раздолбаи, как поотпустил — старики и старухи.

Старость здесь, как и во всём Древнем Мире и Средневековье считается с сорока лет. Седина появилась — уже дед. «Седина в голову — бес в ребро» — русская народная мудрость. И у меня также. Только вместо беса — дубина от Христодула.

Народ в вотчине не глупый: что мне попадаться нельзя — поняли. Хотя и не с самого первого раза. Потом — повторение, как всем известно — оно же мать! — стали понимать это часто: каждый понедельник очередная команда куда-то отправляется. Даже процедуру отработали до рутинности. Хрысь с утра в воскресенье разнарядку зачитал, в понедельник с утра команду осмотрел, отправил. А через часок и я со своими подъезжаю. В бронях, естественно.

Хрысь не зверствует, но должников не забывает — записывает. «Написано пером — не вырубишь и топором» — русская народная мудрость. Правда, более позднего периода — перьями здесь ещё не пишут, и бумаги нет. Но мудрость туземцами воспринимается.

Тем более радует — прогресс века на два, минимум.

Между делом накрылся Великий пост. «Медным тазом».

— Это у тебя чегой-то в котле? Каша с мясом?! Низя! Поститься надобно!

— Постись, дядя. Вот тебе хлеба горбушка да воды ведро. А будешь на лесоповале топором лениво махать — ещё на две недели оставлю. Церковь православная дозволяет не держать пост беременным, болящим и по путям странствующим. Ты с подворья своего вышел? — Всё, ты — странник. Греха нет. А хочешь с голодухи сдохнуть — твоя воля.

Особо благочестивых… их и так-то было немного, а скоро и вовсе не стало. Наоборот: смотрю, мужички начали на работы напрашиваться. Голодновато у «пауков» в эту зиму получается. Вот они и норовят на мои харчи хоть на пару недель.

Отдельно аборигены поняли: нельзя врать насчёт болезни.

Был один такой:

— Ой не могу, ой заболел. В заду чегой-то. Ни сесть, ни повернуться, ни вздохнуть, ни…

— Да ну? Поехали к Маране.

Приехали. Посмотрела наша «бегающая богиня смерти» страдальцу в задницу. Понюхала, послушала, повздыхала, пальцем поковыряла…

— Ай-яй-яй. Будем лечить.

И чем-то мужику в задницу плеснула.

И его сразу не стало. Громко и быстро.

Потом мы его за забором нашли. В сугробе. Задницу отмачивает. И поёт… акапельно. Хором. Сразу на три голоса. А что ж вы хотите? Скипидар прямо на слизистые… даёт длительный, хорошо запоминающийся эффект.

Откуда скипидар? — А из смолы. Я же рассказывал, что мы смолокурню поставили. А уж на крышку приспособить отводную трубку, да охлаждать её снегом… Из неё этот самый скипидар и капает. Называется «сухоперегонный», в отличие от «живичного», который гонят из смолы («живицы»), собранной с живого дерева.

Я туда, на смолокурню, двух одноногих мужичков поставил. Из «пауков», этим летом волхвами покалеченных. А чего? Ходить далеко не надо, сиди себе на месте да топориком тюкай. По пням сосновым, которые тебе из леса привезли.

«Хорошо тому живётся

У кого одна нога

И штанина не порвётся

И не надо сапога».

Мужички — радые. Так-то, по крестьянским делам на одной ноге не наскочишься. У обоих все осенние дела наперекосяк прошли. Мало того, что у «пауков» вообще свой хлеб к Рождеству кончился, так у этих, у калечных — ни сена, ни дров, ни птицы набитой, ни рыбы наловленной.


Сколько я таких же повидал в своей России! Особенно — в девяностых. Когда всё вокруг рухнуло и ты вдруг — безрукий, безногий, безмозглый… Неудачник. А «удачники» — бандиты, воры, проститутки… Сколько тогда нормальных, толковых мужиков спивалось, вешалось… Просто мёрли. От бессмысленности и противности жизни. Жизни в такой России.


А у меня — всё есть! Даже смысл их жизни. Вот, костыли правильные, по минздраву, срукодельничал. А то здесь только клюкой подпираться умеют. За работу — корм даю. Опять же, жильё, спецодежда… Конечно, пришлось обоим ошейники одевать. Семейства и их самих пропустить через полную санобработку. Не сколько для чистоты, сколько для порядка, проверить на «избоинность». И бабы у обоих к Меньшаку побегали. Теперь вот с животами ходят. Мужички сперва кривились… Но — «детей даёт бог». А уж посредством кого он свою божескую милость выражает… Лишь бы были здоровенькими.


Интересно получается: покалеченный, ущербный человек к крестьянскому труду не годен. И толпы инвалидов наполняют дороги и города средневековья. Ведь как-то они кормятся. Пудов пять-семь хлеба в год каждый съедает. А откуда? Из поданного да украденного?

Основной мусульманский налог, прописанный в Коране, должен идти на содержание бедных, на прокорм именно таких, трудо-неспособных, людей. Христианская десятина предназначена, прежде всего, именно для раздачи милостыни. Иначе эти люди либо умирают, заражая всё вокруг своими разлагающимися трупами, либо превращаются в озверелую голодную толпу, подобную толпам разного рода зомби, описываемых в фантастических кошмариках 21 века. С последующим неизбежным ростом уровня эпидемиологической опасности.

Но стоит только внедрить индустриальный подход, с его достаточно узкой специализацией работника, как для массы калечных людей удаётся найти подходящее им, по плечу, с интересом, занятие.

Вот у меня на глазах два задолбанных жизнью мужичка, замученных болями своими, тяжёлыми, безысходными думами, унижением собственной непригодностью и неспособностью, необходимостью постоянно просить соседей, заранее понимая, что отдать взятое в долг или отработать не удастся, превращаются в нормальных, уверенных в себе, деловитых мужчин.

Странно: в Средневековье социальные и экономические катаклизмы бьют больнее всего по детям, старикам, женщинам. А в 20–21 веке — по детям, старикам и мужчинам. Похоже, что в пост-индустриальных обществах по-новому сказывается разница в физиологии между мужчинами и женщинами.

Здесь я не про то, про что вы подумали, а про то, что 30-процентное превышение количества горизонтальных связей в мозгу у женщин становится более существенным фактором выживания, чем такое же превышение мышечной массы у мужчин. Впрочем, нарастающая феминизация мужчин и маскулинизация женщин постепенно уменьшают это различие в способности к выживанию в новых социально-технологических условиях.


Город мой Всеволжск изначально ставился вдовами, да сиротами, да калеками, да убогими. Со всей Святой Руси собирались ко мне такие. Кто своей волей, кто неволею. По суждению моему — пока у человека на плечах голова ясная, хоть какая бы беда с ним не случилася — дело ему у меня найдётся. Мне, привычному по первой своей жизни зарабатывать головой — сиё казалось нормальным. Но для местных даже и мысль такая — калечному кормиться с труда своего — была новизной великой. Они у меня милостыни просили, а я им дело давал. А уж любо им это иль нет… Кто сам пришёл, да службу у меня попросил — тому по спросу дал. А кого за ворот тащат, кому из всех дел — жрать сытно, да спать мягко, да на паперти гундосить… «Кто первый — того и тапки». Остальные — и по морозу босиком.


Стройка у меня наладилась помаленьку. А селить-то некого!

«Вот моя деревня!

Вот мой дом родной!»

Только мои новостройки ещё никому не «дом родной». Кабы не Могута да его бабёнки из «отравительской веcи» — не знаю, что и делал бы.

Серьёзный попадизм-прогрессизм, как бы кому не хотелось «ковбойничания», есть социально-экономический процесс. А устраивать что-то с экономикой, не просчитав себестоимость-прибыльность — верный путь к провалу. К сожалению, серьёзных калькуляций по процессу становления святорусской боярской вотчины в середине 12 в. мне не попадалось. Вот я и влетел. Как новичок-кооператор в начале 90-х.

Я понимаю, почему даже дон Румата:

«…носком ботфорта придвинул к выходному желобу ржавое ведро. И сейчас же — дзинь, дзинь, дзинь! — посыпались на мятое жестяное дно золотые кружочки с аристократическим профилем Пица Шестого, короля Арканарского».

И никаких мыслей о крайней узости средневекового рынка, где пара таких вёдер «золота из опилок» в состоянии просто завалить всю экономику королевства!

Румата — человек очень счастливого коммунистического будущего. Ему понятие: «денежные средства не обеспеченные товарной массой» — просто в голову не приходит. Как и всем его коллегам из Института экспериментальной истории. Как заваливалась экономика Испанского королевства под грузом американского золота… Мелочи какие! Да ну их!

«Но мы, мы дети страшных лет России

Забыть не в силах ничего».

А некоторые в силах ещё и научиться кое-чему.

Вот построил я тут «подворье типовое крестьянское». С кое-какими нововведениями и улучшениями. А теперь сели мы с Николаем и Потаней и стали считать себестоимость. Что само по себе — сплошной инновизм. Нет, считать здесь умеют. Но перечень статей калькуляции, разноска по плану бухгалтерских счётов… Ну вот, опять авантюрники с ГГуями нос воротят!

В «Святой Руси» при использовании принципов бухгалтерского учёта для боярских вотчин сразу возникает проблема: очень высокий уровень «накладных расходов».

В эту статью забивается «общим чохом» куча трат, и понять что-то — невозможно.

— Летось кони съели триста пудов овса. Овёс дармовой — со смердов взыскали.

— Овёс — «дармовой»?! Ничего полезного — «дармовым» не бывает! Может, и не купил, но ведь и не продал. «Упущенная выгода» — слов таких не знаете? Не лучше ли лён растить, а овёс покупать?

Ещё хуже с людьми.

— На холопьев потрачено: ржицы — два ста пудов, овечек — три десятка, шуб овчинных — одиннадцать…

А что эти люди за год сделали? В носу дырку проковыряли?

Не имея детальной разноски расходов-доходов, выраженных в какой-то общей единице, невозможно оценить эффективность собственной деятельности. Если она чуть сложнее, чем неприкрытый грабёж в стиле «прямой удар мечом в голову».

«Не было ни гроша, да вдруг алтын» — русское народное выражение насчёт внезапной удачи. Даже и предки измеряли удачу в денежном выражении!

Вот брёвна для крестьянского подворья, вот трудозатраты на их вывалку, обработку, транспортировку. Вот кирпичи. Снова — изготовление, транспортировка. Шиндель на крышу, доски на полы и двери. Теперь на самом подворье: работа землекопов, плотников, печников. А цена рабочего дня в «Святой Руси» — 1–2 ногаты.

Отдельная тема — печное железо. Вьюшки, колосники, заслонки… Плит железных здесь не знают. И это хорошо — здешние цены на железо… Дешевле повесится.

Получается у меня расчётная цена такого подворья в 8-12 гривен кунами! Это ещё не «сдача под ключ» с запасом зерна, сена, дров, скотиной, утварью, инвентарём и прочим. Без цены земли и стоимости общих расходов типа частокола вокруг селения, общего колодца и общинного дома.

Понятно, что у меня тут подневольный труд и мне серебром не сыпать. Но цены…! И тут кто-то ещё хотел вотчину на свободном найме строить!


Напомню, годовой урожай ржи с крестьянского надела считается по «Правде» за полгривны. Корова, кобыла — аналогично. Как отдать построенное жильё вотчинным крестьянам? По рыночной стоимости? Рынка жилья в Пердуновке нет. По затратам? Эта цена полутора — двух с половиной десятков коров. Такое никто не осилит. Даром? Вот я из себя такой широкий? Ванька-благодетель…

Полученное «даром» — не ценится. Дал владетель избу? — Развалится, сгорит — даст новую.

«Что нам стоит

Дом построить?

Нарисуем — будем жить!»

С другой стороны — сами работники. Если наши труды задарма раздаются, так чего упираться?

Идиотская ситуация: есть пустое жилье, и есть люди, которым негде жить. Но отдать жильё людям нельзя, поскольку им нечем платить. И в долг, в ипотеку — нельзя: при здешних ставках они никогда не смогут выплатить. И сделать дешёвое, «социальное», жильё — нельзя: загонять своих людей в эти отечественные «газовые камеры», которые «изба святорусская»… Вместе с детьми…


А что по этому поводу говорит «опыт предков»?

По Судебнику 1497 года помещик должен дать крестьянину жильё и надел. Если крепостной уходит от помещика, то платит «пожилое». По сути: стоимость износа данного ему владетелем имущества. Денежный эквивалент 15 пудов мёда или 200 пудов ржи. Причём полный износ считается за 4 года. Если ушёл через год — платишь только четверть стоимости.

Кредита, процентов, ссуды на жильё — нет. Есть вечный оброк с барщиной, да возврат «залоговой стоимости» при расторжении соглашения.

Но у Ивана III ситуация была чуть другая. Татаро-монголы сорвали с места русский народ, прежние, родовые общины так и не восстановились. Народ от непрерывных набегов «поганых» стал подвижнее, цена рабочей силы упала. Помещик набирал себе в крепостные смердов индивидуально, семьями, а не «весями». И жильё «дворяне московские» давали попроще — типовая полуземлянка «по-чёрному». А у меня тут… хоромы, «вплоть до второй половины 19 в. дощатые полы в крестьянских избах считались признаком обеспеченности».

Я две ночи крутился в лесу привычных мне понятий: кредит, ипотека, эффективная ставка, бор, срок окупаемости, вступительный взнос, ежемесячные платежи, долевое участие, финансовые пирамиды…

И озверев от всей этой «экономики недвижимости», послал её нафиг. Перейдя к психологии.


Как известно из «Определителя современных наук»: «Если нечто лишено всякого смысла, значит, это — или экономика, или психология». Так что — без разницы.


Мне в вотчине нужно управляемое и эффективно работающее население.

«Управляемое» в смысле: я сказал — он пошёл и сделал. «Эффективное»: я не сказал — а он пошёл и сделал. Что-нибудь полезное. А не сидит и в носу ковыряет:

— Я раб твой, господине. Хлеб наш насущный дай нам днесь.

Все остальные… ипотеки — здесь для меня — производные.

«И был глубокой эконом,

То есть умел судить о том,

Как государство богатеет,

И чем живет, и почему

Не нужно золота ему,

Когда простой продукт имеет».

Вот такие у меня тут люди, поменять на других — невозможно. Исправлять их… ну очень тяжело. И им тоже от меня — никуда. Но хоть дольку-то свободы людям дать можно?

Мозги у меня кипят, шарада — не шарадится. И я начинаю, от тоски и бестолковости, слушать туземцев.

Тут самое главное: как фильтры по информации ставить.

Станислав Лем описывает демона третьего рода — извлекает всю информацию о вселенной прямо из броуновского движения молекул, и записывает на бумажной ленте алмазным пёрышком. Смертельная штука — всю вечность не оторваться. Фильтры-то не выставлены.

Одно из полезных свойств Акима, прорезавшееся после суда над ним в Елно: он Святое Писание читает. Вот как-то забежал я в Рябиновку, а Аким там из Второзакония провозглашает:

«Если продастся тебе брат твой, Еврей, или Евреянка, то шесть лет должен он быть рабом тебе, а в седьмой год отпусти его от себя на свободу; когда же будешь отпускать его от себя на свободу, не отпусти его с пустыми руками, но снабди его от стад твоих, от гумна твоего и от точила твоего: дай ему, чем благословил тебя Господь, Бог твой: помни, что и ты был рабом в земле Египетской и избавил тебя Господь, Бог твой, потому я сегодня и заповедую тебе сие.

Если же он скажет тебе: „не пойду я от тебя, потому что я люблю тебя и дом твой“, потому что хорошо ему у тебя, то возьми шило и проколи ухо его к двери; и будет он рабом твоим на век. Так поступай и с рабою твоею.

Не считай этого для себя тяжким, что ты должен отпустить его от себя на свободу, ибо он в шесть лет заработал тебе вдвое против платы наемника; и благословит тебя Господь, Бог твой, во всем, что ни будешь делать».

Ребята! Мать вашу! Примите меня в евреи! Со всей этой «Святой Русью»! Какого хрена христиане, унаследовав у иудеев кучу всякого всего, проспали вот эту юридическую норму?! Ограничение рабства шестью годами, выходное пособие, право выбора формы продолжения…

Именно это правило в городах Северного Причерноморья давало взрывной рост численности иудейских общин, опережающий обычный, естественный прирост. Оно же существенно повышало и качество этой группы населения: всякий инициативный раб, в рамках своих возможностей, конечно, стремился попасть в дом к иудею. Быстренько принять гиюр — норма применяется только для единоверцев. А потом пахать там на совесть, рвать пупок, чтобы удержаться на этом месте — у нового хозяина отсчёт пойдёт заново.

Вот что мне нужно! Вот она «иллюзия пряника»! Никогда не любил «пожизненно». По Cтругацким:

«…быть обреченным даже на любовь самой славной девушки в мире…. тоже, оказывается, может быть крайне неприятно».

Нужно дать людям перспективу: свободу и обеспеченность в будущем, при условии «хорошего» поведения в настоящем. Плюс, конечно, неотвратимость наказания. «Ежели что» — то немедленно.

Вот эту норму: шесть лет и «на свободу с чистой совестью и полными карманами» — внедряем. А повремёнку дополняем сделкой — выплатить за это время долг за жильё. Пусть крутятся, бруснику, там, собирают, рыбку ловят… само-эксплуатируются. Как советские крестьяне во времена НЭПа. А я буду у них ту же ягоду покупать. Исключительно высшего качества, а не «исполу или как владетель укажет». И платить не серебром, нефиг-нефиг — серебро у меня пойдёт на внешний рынок, а записями в амбарной книге. Типа: 10 вёдер брусники — одну векшицу с долга списать.

Получился миксинг из экономической и внеэкономической зависимостей. Потому что товарно-денежные отношения надо углублять — обеспечивают эффективность, а рабство — расширять. Потому что обеспечивает управляемость.


Через восемь лет, в марте 1169 года от Рождества Христова, посреди трапезной в Великого Князя Киевского палатах, чёл я по книге те же слова из Главы 15 Второзакония. И вопрошал князей русских и иерархов православных: «Быть ли нам к единоверцам своим, к братьям и сёстрам нашим, более жестокосердными, нежели иудеи — к их?». Много мне слов разных в ответ говорили. Князья — о крамолах да мятежах грядущих, об обнищании Земли Русской. Клирики же более Илларионом, его «Словом о Законе и Благодати» меня бить пыталися. Да ведь поздно уже! Уже я и сам ту премудрость узнал и противникам моим ею же и возразил. А вот сказать прямо: «рабы — се имение моё, не отдам» — ни один не посмел. Ибо признаться в стяжательстве, в корыстолюбии, в скупости своей — не по чести. Хоть и не враз, а дожал я их.

Тогда-то стукнул посохом своим в пол Великий Князь Андрей Юрьевич и сказал:

Быть по сему. Делай.

Ну, я и сделал. И по сю пору делаю — жизнь-то меняется, надобно и законы к ней приспосабливать. А начиналося вон с чего — с Пердуновки моей да заботы: как вдовам с сиротами доброе жильё по умному отдать.


«Чтобы продать что-нибудь ненужное, нужно сначала купить что-нибудь ненужное».

Гениальная формула кота Матроскина — неверна. У человека изначально есть кое-что ненужное, что он может продать — его свобода.

Новосёлки из «отравительской веси» были согласны на всё вообще. Назвали Могутку старостой, и он, общим собранием в своём лице, продал мне всё «бабьё с детвой».

Мы начали, было, расселять новоприбывших, но дать каждой по подворью не получилось. Сразу же началась конкуренция, и образовалась «очередь на получение жилья» — до некоторых «пауков» дошло, что они рискуют упустить свою выгоду.

«Народное прозрение», как обычно, было оформлено в виде замаскированного наезда на меня.

Глава 179

Как-то, в середине утра, заявляется Хохрякович с какой-то бабёнкой. Такой… сам из себя весь важный. Но — испуганный.

— Господин боярич Иван! Дозволь молвить слово важное! Пришла… значит… эта… и ну… вот.

Начал за здравие, а потом — как всегда. Неужто я такой страшный, что у людей от одного моего вида язык к гортани присыхает? А бабёнка-то мне знакомая. Замотанная вся по зимнему времени. Но где-то я её видел. А видел я её… Блин! Я её видел из другого ракурса! Я у неё роды принимал! Это когда люди вирника Макухи «пауков» трясли. А муж её, гадина, меня обманул да под волхвов подвёл.

— Поздорову ли, красавица? Дочка-то твоя как поживает?

— Ой да спасибочки те боярич она така забавница нынче вот сидеть начинает. Вот как уцепится за что да усядется да кряхтеть начнёт будто баба старая а третьего дня первый зубик пролез уж она плакала да куксилась да что не попадя в рот тянула а мне-то дуре и невдомёк а я как испужалася жар-то у ребёночка-то моего а тута гля а тама острое…

Мда… Как-то у меня… свежие воспоминания: только год прошёл, как у меня у самого в Юлькиной избушке первый здешний зуб прорезался. Сочувствую. И ребёнку, и мамашке.

— А сюда по какой заботе?

— Дык… эта…

И — бух на колени.

— Прими, господине, робу твою! Помоги Христа ради нашего, смилуйся! Не можем мы прожить-то, бедствуем! Помираем с голоду-холоду…

— Стоп. Хохрякович, это вдова твоего брата, ятровка. Объясни.

Хохрякович мнётся, краснеет-бледнеет, но намекает. Что я — дурак. Совершенно упустил из виду, что весь клан покойного Хохряка — мои рабы. И их прокорм — моя забота. Ну, не было у меня в прежней жизни рабов! И привычки о них думать — ну неоткуда взяться! Придётся завести себе и такую привычку.

Конечно, община сперва помогала. Потом, когда Хрысь стал тиуном, он тех же дров подкидывал. Но из-за резкого усиления загрузки общинников по моим делам, мужикам и своих проблем хватает. А хозяйство от Хохряка-покойника осталось большое.

— Понял. Переселяем в Пердуновку. Пойди — глянь, какое пустое подворье тебе по душе.

— Да не… да как же… да у меня там и припасы и всякое чего…

— «Всякое чего» — перевезём сюда. А ты, вроде, пряха не худая. Будешь новосёлок вашему «паучьему» ремеслу учить.


Эта молодка, лет шестнадцати от роду, была поселена мною в новом подворье в Новой Пердуновке вместе с её полугодовалой девочкой, с мальчишкой — круглым сиротой от старшего брата мужа, с вдовой самого младшего, с которого пруссы кожу живьём сняли, который был мальчишка лет восьми, но уже имел взрослую жену и сына от неё, и с работницей-свинаркой, прогулки которой позволили мне когда-то выявить «вражеского информатора».

Каждую неделю у меня в Новой Пердуновке сдавалось по два новых крестьянских подворья. Быстрее не могу: на подворье ставится три разных печки, две тысячи кирпичей надо. Но каждое воскресенье — новоселья. У моих холопок. И их всё больше: община выдаёт мне вдов в рабыни. Не всех, кто у родни живёт — тех кормят. «По обычаю». А вот где хозяйство слабое…

Освобождающиеся подворья в сплошь заселённой «Паучьей веси», Хохряк отдаёт молодожёнам, желающим отделиться от родителей. За относительно небольшую мзду.

Бабы с воем, плачем, детьми, скотом, майном, кошками, клопами… перебираются ко мне. Сперва селятся толпой в одну избу. Потом, оглядевшись, увидев, что по моей команде подворье и вправду набивается хлебом, сеном, дровами… Что новые печки не кусаются, полы не ломаются, шиндель не течёт — начинают просить себе своё. Не все: если пять-семь малых детей, то и в исправном дворе одной хозяйке не прожить.

А вот мужики-бобыли за ними не идут — терпят. «В робу — холоп». Не хотят своей свободой за семейное счастье платить. Ну и не надо — вдов и сирот я и сам прокормлю. Куда важнее, что «паучихи» приходят со своими прялками. И — с льном.

«Росный лён». Выдернутый и обмолоченный лён раскладывают по полю, чтобы он росу набрал.

«Роса активизирует микроорганизмы, живущие в стеблях льна. Микроорганизмы разрушают внутри растения клейкие вещества, что позволяет отделить волокно от древесной части стебля. Процесс размачивания льна росой продолжается несколько недель, в зависимости от погоды. Время от времени стебли льна нужно аккуратно переворачивать, чтобы процесс образования волокна шёл равномерно».

До самого снега вот так раскладывали. И где бы я сам такое взял? Это ж сколько труда, сколько времени! Целое богатство.

Теперь у каждой «робы» — приданое, возы этой самой «тресты». А мять-трепать — я и вольных пришлю.

Смешно: вольные на холопок работают. Хотя, наверное, правильно: с меня за рабов больше спрос. Перед богом, перед самим собой. А вольные и сами выкрутятся.

Парадоксы экономики: я не могу отдать нормальное жильё свободным людям — им заплатить нечем. И я превращаю людей в рабов, так, чтобы они собой, своими детьми, скотом, имуществом компенсировали мои расходы. Но ничего не забираю, а оставляю им, лишь создавая условия для более активного его приумножения.

Формально, на бересте, положение женщин ухудшилось: община их вытолкнула. Фактически, наглядно — улучшилось. Я даю и лучшее жильё, и дрова, сено, хлеб. А свобода… а на кой она им? Какая такая свобода у вдовы в крестьянской общине? Так что, рабство в моих владениях распространяется само собой, без всякого садизма, без порки и мордобоя. «Силою вещей». Как оно распространялось и в реале при Иване III.

Ещё одна новизна образовалась сразу же, едва я начал расселять прибывающих баб по подворьям. Ломая, тем самым, ещё один фундаментальный закон «с дедов-прадедов».

На «Святой Руси», да и вообще во всём мире от времён матриархата до времён эмансипации, мужчина приводит жену в свой дом. «Прийма», «приймак» — носят оттенок негативный, презрительный.

«Настоящий мужчина должен построить дом…» — общеизвестный тост. А если пришёл в готовый — «не настоящий». Но у меня каждая из холопок получала себе дом, и позже, когда я выдавал их замуж, они приводили своих мужей в свои, уже обжитые, жилища.

Выглядывать под бородами: кто из здешних бобылей — муж добрый и хозяйственный… У меня нет на то ни времени, ни навыка. Бабы же детные, кто лучше, кто хуже, но подворья обживают, и спалить, поломать — не дают.

Кроме разных убогих — вдов, сирот, калек, которых я холопил и расселял в Новых Пердунах, собирал я там и людей, талантами особенными обладающих. Эти шли не холопами, а свободными. С полноценной выплатой жилищного кредита.

Попаданцы как-то пренебрежительно относятся к талантливым людям из числа аборигенов. Типа: ну куда им до нас, бедным, средневековым, необразованным…

Исключение — дон Румата. У него в контактёрах из местных были: талантливый поэт, гениальный изобретатель и профессиональный революционер. Не считая выдающегося бандита и уникального интригана.

Остальные ГГуи… и не ищут. Cнобизм, свойственный многим в попадизме, как-то предполагает всеобщую серость аборигенов. Однако — отнюдь. По жизни я знаю, что образование и талант — несколько разные вещи.

Я, наверное, надоел своими повторами простой мысли: люди — разные.

Это, вроде бы, всем понятно. А вот насколько разные? В числовых оценках? Если по росту — процентов на 10. Если считать от среднего, не переходя в патологию. Если по весу — на половину. А вот, например, по моторике?


Что такое кубы ферромагнитной памяти кто-нибудь помнит? А как они делались?

Берутся плоские металлические колечки. Меленькие такие. На первый взгляд — просто металлическая пыль. И в каждое вставляются два проводка. Ручками. Конечно, есть куча всяких приспособ, но в основе — мелкий ручной труд.

Вот сидят в цеху три-четыре сотни монтажниц, плетут из этой «пыли» кубы памяти и зарабатывают на сделке по полторы сотни рублей в месяц. Всё хорошо. Тут приходит девушка, ничего такого особенного, завалила вступительные, надо год где-то поработать. И делает эта девчушка — три нормы. Изо дня в день. Не по Стаханову, на которого во время его рекорда ещё куча народа работала, а сама собой, без всяких технологических хитростей, приписок, подносчиков-помогальщиков и, даже, без какого-то особенного комсомольско-партийного энтузиазма. Просто у неё руки так устроены. Такой уникальный, чисто «физкультурный» талант.

17-летняя девушка получает полтысячи в первый же месяц. Такого и директор завода не имеет. И начинается паника. Начинают толковать о снижении расценок. Народ, естественно, отвечает по-народному — злобным криком с обещаниями мордобоя. Бодяга эта тянется потихоньку, и после третьего месяца взрывается главбух: перерасход фонда заработной платы, всем премии не будет. А народ же таких финтифлюшек не понимает: «мы работали — отдай»… Забавно было.

На нечто подобное я налетаю и здесь.


Сижу тихо-мирно на поварне, за день набегался, ужин свой дохлёбываю. У нас, как во всяком приличном крестьянском хозяйстве, питание из трёх блюд.

Рядом две очередных бабы-паучихи чистят под присмотром Домны репу на завтра, делятся впечатлениями от Меньшака и препираются между собой.

— Я тебе что, соня, чтобы по три репы за раз чистить?

Чисто автоматом отмечаю, что не понимаю: причём здесь «соня»? С пониманием предков у меня проблемы, поэтому, опять же — автоматически, провожу микро-само-ликбез:

— Эй, бабы, а почему любители долго спать — по три репы чистят?

Бабы впадают в ступор, долго пытаются понять: что это я спросил? Я тоже пытаюсь понять: почему они вопроса не понимают? Выясняется: «соня» — это не тот, кто спит, а имя собственное. Причём не от «Соня — Золотая Ручка», а вполне нормальное, русское, исконно-посконное, женское имя.

А вот эта конкретная Соня обладает особенным свойством — ей черти прядут. Обе товарки лично этих чертей неоднократно видели, когда в избу, где эта Соня живёт, захаживали. Да и как же может быть иначе? Все нормальные бабы за вечерок делают один обычный моток пряжи, а эта молодка — три. Явная чертовщина.

Утром, в ходе своего обычного забега по контролируемым территориям, забегаю в «Паучью весь», заскакиваю в избушку к той самой Соне…

И немедленно выскакиваю. Факеншит! Полуземлянка тёмная, 12 душ, три семьи — два старших женатых сына ещё не отделённые, с жёнами. В одном углу младенец криком кричит без остановки, рядом — девчушка маленькая в жару мечется, в другом — овцы мекают, под иконами — дед со старухой наперегонки кашляют.

Однако приходится во всё это лезть. Где тут у них хозяин этого… домовладения?

— Чего сыновей не отделяешь?

— Дык… вот… Хрысь твой за пустое подворье много хочет. Ты уж скажи ему — чтоб за так отдал, а мы уж потом как-нибудь…

— А Соня — это кто?

— Сонька-то? Младшая невестка моя. Сонька, подь сюда, дура. Чего ты такого уделала, коль по твою душу сам боярыч прибежал? Отвечай лярва! Как на духу!

В избе дышать нечем, вышли с этой «дурой» во двор, следом муж её бежит. Весь в перепуге:

— А чегой-то? А кудой-то? Мы ни сном, ни духом, нигде не бывали, ничего не видали…

Начинаю выяснять подробности, баба мнётся, на мужа оглядывается. Бабе 14 лет, мужу её 16. Мужик, блин. Под носом две светлых волосины растут. Свеже-семейные — месяца два как свадьбу сыграли. Но «молодая» уже хорошо в положении. И — в положении младшей невестки. В крестьянской семье — омега. Вся грязная и тяжёлая работа — её. А у неё и вправду талант. Вот такой физкультурно-технологический: нитку она прядёт втрое быстрее, чем остальные бабы. И нитка вполне приличного качества.

— Ладно, молодята, собирайте своё барахло — дам вам у себя подворье, там жить будете.

— Не… С чего это? Не пойду я. Тута моя родина, батюшка с матушкой. Не…

— Да ты мне и даром не нужен! Но вот бабе твоей — без тебя скучно будет. Не хочешь — не надо, я её и так заберу. Такой пряхе в вашем… доме жить негоже.

— Не. Как это? Она ж — жена моя! Я ж над ней — господин! Не дозволяю!

— Это ты верно сказал. Ты ей — муж, ты ей — господин. Она в воле твоей, как ты скажешь, так и будет. Против обряда супружеского я не пойду. Как же можно? Придётся бедняжке вдовой сперва стать. Когда там твоя очередь на лесоповал идти?

У парня только кадык на тощей шее — туда-сюда, вверх-вниз, рот раскрыт и воздух хватает. Баба его — «ах-ах» и в слёзы. Старшие из избы повыскочили. Сплошное «что, где, когда» — вопросы потоком. Ответов не ждут — генерируют новые.

Скучное, бессмысленное времяпровождение. Разговаривать мне с ними не о чём. Просто потому, что им мои слова не нужны. Им нужно, чтобы меня не было, чтобы никто никаких перемен в их жизни не устраивал. Чтоб было как по старине, как «с дедов-прадедов». Ага, факеншит вам, православные.

«Блажен кто верует

Тепло ему на свете».

Не будет вам «тепло», будет — «жарко». Сказал же Иисус: «Тёплых изблюю из уст своих». Каннибал из Назарета.

Тут и Хрысь с санями подошёл, начали потихоньку грузить «личные вещи». Бабы выли-выли да и сцепились. Срачицу какую-то не поделили. Так что, когда мы тронулись, провожали нас, в основном, руганью.

Трёхаем потихоньку, Соня эта на санях слёзы утирает, остальные рядом молчки топают. Хрысь, всё-таки, рискнул выяснить: а с чего это боярич такую… экспроприацию устроил.

— А ты, Хрысь, прикинь. Нормальная «паучиха» за вечер делает один моток. Это часов пять-шесть за прялкой. За год получается около сотни. Пряхи-то только зимой работают. Со всех «паучих» — тысяч пять-шесть таких мотков. А вот эта красавица зарёванная, в тёплой да чистой избе сидючи, моток за час сделает. Если её не дёргать, не посылать то в курятнике убрать, то младенцу сопли вытереть, то свёкру поклониться, то за целый день она мотков 12–15 сделает. Не гонять её лён дёргать да мять, травы поросёнку нарвать, или там, свекрухе грибочков захотелось… День воскресный и прочие особые праздники трогать не будем, но тысячи четыре мотков за год она сделает. Она одна — четыре. А все вместе остальные — хорошо, если шесть. Вот и прикинь.

— Не, чего-то ты не то говоришь, боярыч. Как же ж это она цельный день за прялкой? А по дому кто? А готовка, стирка, уборка? Ежели она прядёт, то прать, кухарить — хто? (Это — ейный муж с бородой в две волосины мне возражает).

— Ты, милок. Баба твоя будет боярыней на лавке день-деньской сидеть да нитку тянуть, а ты вокруг неё на цирлах плясать. И со скотом, и с печкой, и полы подмести, и воды нанести. А ещё — слово доброе, да на постели ласково. А то у неё грусть-печаль начнётся, нитка порвётся… А уж как оно тебе обернётся…

Последующие четверть часа мы шли в молчании: аборигены переваривали новую концепцию. И — никак. Настолько не совпадает с «исконно-посконным» — просто «нэ лизе»!

* * *

Мне-то с моим опытом 21 века, с женским равноправием и таким же повсеместно трудом, понятно: кто больше на службе устаёт, тот меньше по дому крутится. Тут без всякой идеологии одна физиология: супруги должны уставать примерно вровень. Иначе, если одному только бы до кровати доползти, а у другой всякие мысли и поползновения, то начинаются разные обиды и «негоразды».

В своём времени натыкался я на курсы мужчин-домохозяев в Америки. По-русски и сказать так нельзя, домохозяин и домохозяйка — функционально не эквивалентны. Но грянул кризис, и пошли американцы «щи варить»:

— Жена денежку приносит, а мне, что, дома «груши околачивать»?

Нормальный мужской подход: «делай что можешь…», а не сиди захребетником-трутнем.


Другой вариант хорошо виден в Финляндии: без всяких кризисов финны больше занимаются детьми, чем финки.

Из самых первых моих картинок в Хельсинки: по весеннему, залитому солнцем, приморскому бульвару, закрытый от меня полосой кустов по грудь, бежит панк. Типичная панкура. Ирокез крашенный торчит, железо по плечам кожанки лязгает. Кусты кончаются, и я вижу — панк катит коляску. А в коляске визжит от восторга маленький ребёнок: папа так быстро катает — так никто не может!

Но это ж ненормально! Делать бабскую работу… Это ж стыдно! У нас же с дедов-прадедов заведено бысть…!

Даже не средневековье — советская кино-мелодрама 50-х. Чтобы сильнее оттенить гадостность отрицательной героини, её злобную хитрость и тиранизм, строится эпизод, в котором «эта змеюка» заставляет своего доброго, но мягкого мужа вешать выстиранное постельное бельё. Вот же ж падла!


Уже в 80-х наскочил на такой же подход. Причём не в кавказских-азиатских местностях с их исконно-посконными традициями, а в России, в среде вполне продвинутой инженерной молодёжи.

— А тебе не стыдно? Ну, бельё развешивать. Соседи засмеют. Это ж — бабье занятие.

— С чего ты взял? Мужчины вообще всякую работу делают лучше женщин. Лучшие прачки, гладильщики, повара… Где больше всего порядка? — на боевых кораблях. Да и по сути: у меня руки длиннее, я и с земли достану. А ей на табуретку заскочить-соскочить… Лучше, быстрее — когда я делаю. А дурней стыдится да по их суждению поступать — вот это и вправду стыдно.

Собеседник мой перешагнул через себя. Но — только наполовину. Постирушку развесил. Но — ночью. Чтоб никто не видел, как он своей жене в её труде помогает. Развелись они потом.

* * *

Здесь, в «Святой Руси» соображалки заклинило намертво. У всех.

— Что, и полы мести?… А за водой?… С коромыслом?! И в печку с ухватом — мне?! И передник одевать?!! Не может такого в белом свете быть! Мы тебе — не холопы! Я — мужик! У нас с дедов-прадедов…

— У тебя со слухом плохо? Я сказал: все дела по дому — твои. Её — прялка.

— Не… да ты шо?! Не… Да как же это? Да как же я ему ухват отдам?! Да он же даже и кашу варить не умеет! Да ну! Это что ж за казнь такая лютая?! За что?!!

Вольные смерды. Просто наезд… пугануть плетями, «кирпичами»… получится. Но насколько это будет эффективно?

— Слушайте сюда. И — внимательно. Я даю вам, первым из вольных людей, новое подворье с кирпичными печами. Таких печей и у бояр — не в каждом доме есть. Жить вы будете — как и из вятших не все живут. Не казнь — награда. За её талант особенный. Цена такому подворью — 12 гривен. Другие «пауки» столько серебра и вовсе заработать не могут. А вот вы с Соней — можете. Сам Господь вам такую способность даровал. Притчу про «талант, в землю закопанный» — слышал? Вот и я об этом. Буду брать пять сотен мотков пряжи на кунскую гривну. Твоя баба, если её ничего от прялки отрывать не будет, за год сделает пряжи гривен на восемь-десять. Года полтора, и ты весь долг выплатишь. Понял? Но придётся поднапрячься. Ей — у прялки, тебе — по дому.

Просто — не получилось. У новосёлов многого не хватало. Скот, инвентарь… Да просто — посуда. Пока они жили в родительском доме — своего не было. Что нашлось у меня или в Рябиновке Николай им выдал. И записал в долг. Получилось гривен 15. Под стандартный рез — 20 % годовых. Но это не столь важно: где полтора года, там и три. Хуже другое — новый домовладелец так и не смог через себя переступить:

— Лучше я со всеми мужиками на лесоповал пойду, но репу парить — не могу. Ну не могу я!

«Заклинило» парня. Ломать? Я же — «гумнонист», я ж завсегда о простом человеке… и заботы его… ну, прям как свои личные! Во всякое положение входить приходиться. Вполне по Жванецкому:

«— Войдите в мое положение! — взмолилась она. И он вошел в ее положение, и еще раз вошел, и оставил ее — в ее положении».

Решение стандартное: ученики. Точнее — ученицы. Взял двух девчушек лет десяти-одиннадцати из холопок своих и к этой Соне в обучение. Сонька сразу загордилась: она теперь старшая хозяйка, у неё подручные по дому бегают! Одну девчушку за месяц выучила — сходный талант прорезался. Вторая так в прислугах и осталась.

Ещё важнее другое: поговорив с этой Соней, я узнал и о других выдающихся мастерицах в веси. Не много таких. Но парочку перетащил к себе в Пердуновку. Со сходной организацией их труда и ученицами из девчонок-холопок. Всех новосёлок пропустил через этот «грохот» — обучение «паучьей пряже». Самому пришлось освоить производство прялок.

Такая команда дала почти 18 тысяч мотков качественной нити за год. Втрое больше, чем обычно делала вся весь.

А «Паучья весь» в эту зиму сама едва-едва вытянула обычное количество. Всё-таки, досталось крестьянам в этот год. Но владетель-то не шутил, указывая размер общего оброка вдвое против прежнего, «княжьего». И Хрысь, отсыпая очередной мешок ржицы крестьянам, не забывал об этом напомнить. Пришлось мужичкам кому — своих баб да девок подгонять, кому — им иначе помогать. А у кого в дому нитку не намотали, тот пошёл «мотать срок». «Вакансии на кирпичах» всегда открыты.

Хороший урожай льна в этом году, резкий скачок прядильного производства за счёт «учёта индивидуальных талантов» и усиления «само-эксплуатации», потребовал преобразования и следующей фазы этой «лёгкой, лёгонькой промышленности».


Другое вольное семейство, которое я переселил в Пердуновку — семейство последнего ткача. Я уже говорил, что у «пауков» было 4 ткацких стана. Один общий, на общинном дворе. И три по домам: у покойного Хохряка, у покойного Кудри и вот этот, четвёртый. Все четыре и перевезли ко мне в усадьбу.

С ткачом пришлось разговаривать. И мне, и Хрысю. И всё — без толку. «Об колено ломать»? Тут я вспомнил, как Николай у меня обоих моих воинов выцыганил. Послал купца торговаться. У него талант? — Пусть использует.

Николай просидел в «Паучьей веси» три дня не просыхая. И привёз ткача со всем семейством. По его подсказке я сформировал команду из восьми работников. Подмастерья, ученики. Ряд получился похожим на Сонькин: тоже рассрочка на оплату подворья, тоже сделка.

Но есть тонкости. Согласно всемирной классификации этого… «манус фактора».

Если прях с прялками можно по избам держать, то четыре стана ни в одну избу не влезут: места не хватит.

И организовал я ткацкую фабрику. Первую в мире! У меня в сарае!


Как гляну — сердце радуется: прогресс чистейшей воды!

До первых мануфактур в Европе — два века. Всё по науке: индустриализация, обычно, начинается именно с текстильной промышленности. Причём у меня тут сразу оба типа мануфактур: и централизованная — ткацкая, и рассеянная — прядильная. До Ганса Фуггера — ещё двести лет, а у меня — уже! Перспективы открываются… вплоть до фуггеровского Эльдорадо. Кайф! Открыжили.

Кто не знает — профессиональных ткачих в этом мире нет. Ткачество — занятие мужское. Сам апостол Павел ковроткачеством занимался. Цехи ткачей в средневековых городах — из самых сильных, богатых, многочисленных. И — воинственных. И так будет до первой четверти 19 в. Про луддитов слышали? Тоже ткачами были.


Первым ситуацию с ткацкими станами на боярском подворье просёк Потаня:

— Господине, а как же они оброк давать-то будут? Оброк-то в штуках полотна. А «паукам» полотно-то теперь сделать не на чём.

А называется это, Потанюшка, «разрыв технологической цепочки». Метод не новый, на нём ещё Рокфеллер «Стандард Ойл» строил. В компьютерных делах это называется «брендовая сборка». Конечный продукт делается не там и не теми людьми, которые делают заготовки. При этом его цена и качество резко подскакивают. Теперь не только владетель будет проверять качество ткани, но и ткачи — качество нити. И, не желая принимать на себя огрехи прях, будут особо тщательны.

— «Пауки» будут давать нитку. В нужном количестве, нужного качества. Некачественную нить мы считать в оброк не будем. А будем делать из неё простенькое полотно для своих нужд. Хрысь сейчас сделает раскладку — сколько ниток с каждого двора. А кто норму не сделает — пойдёт другие работы делать. Те же кирпичи жарить.

Ну и рокфеллеровская мелочь: монополия. Товар, конечный продукт — только у меня. Часть — из ниток моих холопок сделано, часть — оброк владетелю. Но и остаток — хоть и из смердячьих ниток, но на моих станах, на моём подворье. Полное отчуждение работника от результатов его труда.

Чисто по Марксу — всё у меня в руках. Придут рязанские купцы с хлебом, как в прежние годы — мне торговаться проще будет.

Снова был шум в селище, снова куча слов и выражений. Но «пауки» уже доели свой хлеб. С новин — «Нового года» — только рожь из Рябиновских амбаров. Не всем, не всегда, и не во всяких количествах. Община бурчала, булькала. но… исполняла мои требования.


Чем бы ещё похвастать? А! Ну конечно! Спирт гоним!

«Производителям зонтов надо молиться на дождливое лето.

Производителям сандалий надо молиться на сухое лето.

Производителям пива надо молиться на жаркое лето.

А производителям водки некогда молиться — им надо производить!»

Таки — да!

Вот только не надо на меня все сразу! «Ванька русский народ спаивает!». Или там: «Ивашка-попадашка ввергнул отчизну в пучину алкоголизма! На четыре века раньше исторически обусловленного момента времени!».

Спокойно! «Кому суждено быть повешенным — тот не утонет». Даже в водяре. Широко распространённая международная мудрость.

Глава 180

Есть такой маленький московский эксперимент. Про него нигде громко не рассказывают, но профессионалы знают. Продолжается уже лет тридцать. В начале 80-х 20 в. решили посмотреть — как именно вырождается русский народ под влиянием алкоголизма.

Взяли стадо свиней…

Так. Не надо аллюзий. И — параллелей. И метафор — не надо. Просто у свиней пищеварительная система похожа на человеческую. Вообще — на человеческую, а не конкретно — на русскую.

И стали доктора-естествоиспытатели естество испытывать: поить свиней разведённым 25 % спиртом. Очень гуманно: сколько хочешь и добровольно. Понятно, что в природе свиньям так не наливают. И никакой отягчённой наследственности у хрюшек не было. Но четверть поголовья сразу начала лакать. Не из стакана, ясень пень, кто ж свинье в стакан наливает? Из автопоилки, по желанию.

Дальше, конечно, были поползновения этот эксперимент прикрыть. Сами понимаете: проявление такой запредельной добровольности и самопожертвования в нормальном стаде, даже и при Советской Власти… Идеологически неправильно.

Но тут пришла «лигачёвщина» с «безалкогольщиной». Медики настаивали на продолжении эксперимента. И руководство пошло им навстречу. Поскольку хрюшки по-товарищески делились пойлом с обслуживающим персоналом, а тот — с принимающими решения.

Последствия были вполне предсказуемыми: пьющие свиньи стремительно вырождались. Подробности процесса деградации интересны профессионалам. Я же и так, «на глазок», без всяких пьяных свиней знаю, из школьной программы, по Некрасову:

«У нас на семью пьющую

Непьющая семья!»

Можно радоваться: процент у нас — вдвое больше, чем у свиней!

Я, честно говоря, не вижу здесь никаких оснований для русской гордости, широты души, национального величия… Какое «величие» в «пьющей семье»? Тот, кто сам с этим сталкивался… А ещё, не дай бог, в варианте женского алкоголизма. Когда дети тащат домой свою пьяную, битую, грязную мать…

«Нет меры хмелю русскому.

А горе наше меряли?

Работе мера есть?

Вино валит крестьянина,

А горе не валит его?

Работа не валит?»

«А в огороде — бузина, а в Киеве — дядька…». Горе, работа… классная отмазка. Увы, не могу согласиться с классиком. Хочется, но не могу! Личный опыт мешает.


Для снятия мышечной усталости от «крестьянской работы» достаточно 30–50 граммов спирта.

Так работали грузчики в волжских и черноморских портах: каждый вечер после трудового дня за ужином — стопка водки. Ускоряет вывод молочной кислоты из мышц, купирует болезненные ощущения, дезинфицирует содержимое пищеварительного тракта. С этого не спиваются.

Другой режим: очистка памяти.

Тоже на себе проверял: бутылка водки после очередного экзамена в сессию — и наутро запоминание нового предмета «с чистого листа». Первая сессия — шесть экзаменов за тридцать дней, 6 бутылок «Cтарки»… Никаких оснований для ухода в запой.

Третий вариант: 14–16 часов ежедневного форсированного интеллектуального труда без выходных, месяцами.

Накапливается эмоциональная усталость. Лучший способ для снятия — горные лыжи. Действует на все подсистемы измученного организма сразу. Но — не наездишься. И тогда, при условии здоровой печени, литр-полтора водки за вечер. Раз в месяц. Поутру — в голове «вата», но — никаких сожалений и переживаний. По поводу сделанного, не сделанного и сделанного, но не так… Снова — запой не получается.

На самый тяжёлый вариант я нарвался у геофизиков. Непрерывная интоксикация две недели без сна. Принял, заел, к компу. Трёхтактный режим существования.

Мы гоняли суперкомпьютеры, пока железяка переваривает очередное задание — выпил, закусил. Появляется возбуждение, эйфория. Потом — анализ результатов прогона, поиск ошибок и исправление кода, перезапуск, к столу.

Тяжко постоянно удерживать себя на грани: не свалиться в тупость, в сонливость — от общей усталости. Не перейти в глупость, расслабленность — от алкоголя. Варианты со специфической агрессивностью или сексуальностью не возникают — сил на такой маразм нет совершенно. Синхронизировать момент получения результатов очередного прогона задачи по умножению или обращению матриц с произнесением дозировано фривольного тоста и загрузкой в желудок очередной порции узбекского плова с варёным чесноком на фоне регрессионного тестирования и анализа удерживаемых в памяти 8 тысяч строк кода… Спиваться — просто некогда!

Люди не спиваются от работы. Наоборот: работа сама выгоняет из организма хмель, она сама пьянит, когда в радость, когда получается.

Люди спиваются от жизни. От её бесцельности, бессмысленности. От того, что «хомут трёт шею». Ну так поменяй! Или — «хомут», или — «шею». Найди «смысл» в своём существовании, «возлюби» вот это вот… в чём ты живёшь.

Фильм «Влюблён по собственному желанию»: примерьте на себя персонаж Янковского. Не можешь управлять своей жизнью? А своим восприятием? Тоже нет? Тогда — научись этому.

Выстраданная международная мудрость: «Алкоголь прибежище слабых». Уточню: душевно, психически слабых. И воспроизводить это в будущих поколениях… добавляя ещё и наследственных заболеваний, генетических мутаций…

Видел в России и в Европе кланы в трёх-четырёх поколениях, вырождающихся от чрезмерного употребления. И сопутствующих поражающих факторов… Пожары «по пьяни» — с обгоревшими детьми, безногие или слепые — от «пьяных» травм, сифилис и СПИД…

Часть предрасположенности задаётся генетически.

— Папе с мамой спасибо сказал? Ну, тогда наливай.

Одни «алкогольные» гены связаны с производством ферментов для расщепления спирта, другие — с допаминовой системой.

Берём белых мышек с врождённым неприятием алкоголя, меняем им один ген Gabrb1 и хвостатые трезвенники становятся запойными пьяницами. Мутация изменяет структуру белка-рецептора и создаёт спонтанную электрическую активность в мозговой «зоне удовольствия».

Переводим мышек на самообслуживание: даём доступ к рычагу. Нажимая на него, мыши вводят себе раствор спирта прямо в вену. Мутанты работают рычагом столь усердно, что допиваются до алкогольной интоксикации. Теряют координацию и с трудом передвигаются. Зависимость столь сильна, что мыши продолжают жать на рычаг и в отсутствие подкрепления (алкоголя), тогда как обычно рефлекс без подкрепления угасает.

Мы, конечно, созданы «по образу и подобию божьему», но кое-чем похожи на мышей.

Или ГБ сам из этих, из хвостатых?

В моей России 52 % всех смертей среди трудоспособного населения связаны с водкой. Алкогольная зависимость, алкогольная предрасположенность, отягчённая наследственность… Что хорошо с пьющими мышками — они практически не размножаются. Не успевают.

Если всё это… предрасположенное к чрезмерному… вымрет на четыре века раньше… — моей России будет легче? Не будет в российской истории десятков миллионов людей, мучащихся всю жизнь от алкоголизма, сотен миллионов — мучащихся вместе и рядом с ними. Не будет «пьющей семьи» из поэмы Некрасова. А на её месте, на той же земле — будет вторая «непьющая семья».

Это ж какая могучая бифуркация получится! Отсечь всех алкашей ещё до татаро-монгол…

Странно: ни один попаданец об этом не задумывался. Улучшить качество собственного народа, сделать его здоровее и умнее, избавить его от массы несчастий… Селективный геноцид предков для грядущего счастья потомков… Это ж фундаментально!


Как известно: «У России тяжёлое, мрачное прошлое. И прекрасное, светлое будущее. И так будет всегда!».


Интересно: если «прошлое» сделать ещё чуть «мрачнее», то «будущее» будет ещё «светлее»?

«Вот помру я, помру, похоронят меня…». И тут наступит на Руси очередное «светлое будущее»:

«Идут пионеры — салют Ванюше!

Летят самолёты — привет Ванюше!

Ползут наркоманы — ништяк Ванюше!»

Теперь по делу. Масса народу рассуждает о самогоне. И я их понимаю. Все народы мира гонят самогон. Все коньяки, виски, кавальдосы, ромы, самбуки и саке — родственники нашему буряковому. Аналогично ведут себя и попаданцы. В русле, так сказать, мирового дистилляционного процесса. Я бы тоже не стал ничего выдумывать, нагнал бы первача, но… личный, знаете ли, опыт.

Отношения между «самогонщиками» и «спиртогонами» в моей России… напряжённые. Адепты каждого техпроцесса резко и нелицеприятно выражают свой антагонизм. Мой любимый «Хеннеси» французы гонят в медных самогонных аппаратах, и оно — вполне. Но мне нужен именно спирт, вещество. А не только способ «потравить народ русский».

Так сложилось, что, перепробовав множество разных продуктов и подделок под них, я, в зрелом уже возрасте, нарвался на спиртогона. Который использовал меня в качестве бесплатного дегустатора. Развлекая рассказами о своём техпроцессе, знакомя с популярной литературой и тут же её наглядно проверяя.

Поэтому в Пердуновке мы начали с гречки.

Как известно «всему совейскому народу»:

«И если б водку гнать нам не из опилок —

То чё б нам было с трех, с четырех, с пяти бутылок?»

В своей гениально-актуально-народной песне Владимир Семёнович отмечает один из двух качественных скачков в отечественном спиртопроизводстве. Но гидролиз древесных опилок требует серной кислоты и высоких давлений — я здесь такое не потяну.

Предыдущий скачок: 80-е годы 19 в. — эта та грань, после которой производство картофельного спирта превзошло производство зернового. Достигнуто благодаря активной государственной политике.

Оперируя акцизами и технологическими нормами, царское правительство заставило владельцев нескольких тысяч винокуренных заводов Империи добровольно перейти на картошку. Сохранив огромное количество зерна. Которое успешно продавалось в Европу по новым, как раз отстроенным, железным дорогам.

До этого на Руси традиционно гнали и пили «хлебное вино», преимущественно из ржи:

«Как вошёл в избу, сел за стол солдат

Зелена вина приказал подать,

Пьёт вино солдат, по щекам его

То ль вино течёт, то ли слёзоньки».

«Слеза» — исконно-посконное народное название качественного продукта этого семейства. Но из своего «дегустаторского» опыта помню: выход из гречки раза в полтора выше, чем изо ржи или пшеницы. Хотя, конечно, до виноградного сахара не дотягивает. И по вкусу… Но только виноградный! Свекловичный или, там, тростниковый…

Мда… «Святая Русь» — сахара нет вообще. Из наличного выбираем лучшее.

* * *

Домна сильно ругалась — она бражку изо ржи делает, мои «гречишные» эксперименты посчитала детством. Потом самой интересно стало, притащила мне несколько вёдер солода.

Солод — проросшее зерно. Длина зелёного отростка должна быть 2–3 длины зёрнышка. Солодом здесь постоянно расплачиваются. В «Русской Правде» в «Поконе вирном» сказано: «вирнику взяти 7 ведеръ солоду на неделю». Понятно: воды сыскари в командировках не пили.

Размалываем сухое зерно, добавляем втрое воды, варим до состояния хорошо разваренной каши. Я кашу гречневую есть люблю, но тут пришлось потерпеть — процесс же! Охлаждаем до температуры борща, добавляем измельчённый солод (этот — вирникам уже не достанется!), помешиваем час с сохранением температуры. Теперь оставляем в тихом, тёплом, тёмном месте на три дня.

Мои-то сразу хотели бадейку на печку поставить — не надо.

«Слишком хорошо — тоже нехорошо» — русская оптимизационная мудрость.

Оптимум — 20–22 градуса. Нормальная комнатная температура. Тут Домна со мной полностью согласилась и всех добровольных помощников мокрым полотенцем… разогнала.

Три дня я терпел. Даже не подглядывал. Запах, конечно… Что процесс идёт — ни у кого вопросов не возникает.

За это время обустроили саму установку.

Я, опять же, дико извиняюсь перед поклонниками «табуретовок» разных видов и производителей, но вместо самогонного аппарата мы с Прокуем построили ректификационную колонну.

Тут некоторые разницу не понимают:

«Многие ошибочно считают, что ректификация это повторная перегонка. Поэтому хочу заострить ваше внимание на том, что ректификация — это совершенно иной по природе процесс. Процесс ректификации основан на взаимодействии потоков жидкости и пара».

Внизу — кипит, пар идёт вверх, наверху колонны в блямбе (классное название — «дефлегматор», ближайшая ассоциация — «шило в заду») — конденсируется. Конденсат капельками стекает вниз, встречается с подымающимся паром… И тут они устраивают «тепломассообмен».

* * *

Что-то из бородатых анекдотов вспоминается:

«Идёт коньяк по пищеводу. А ему навстречу портвейн:

— А ты тут что делаешь?! А ну пойдём-выйдем!».

* * *

Мне в школе не повезло — химичка была истеричной дурой. Так я мимо всех этих наук и проскочил. Позже, при моей склонности к дискретным моделям и цифровой технике, химия, с её непрерывными процессами и вероятностным поведением молекул, меня как-то не очень…

Итого: науки этой я не знаю, теорией не владею, работаем по-средневековому — не по проекту, а по известному образцу. По матерным комментариям моего приятеля из 21 века. Но без его электронных термометров и электрических ТЭНов.

Самое главное: просторное место для встречи пара и конденсата. Много-много площадочек, где эти фракции будут встречаться. Вполне такая… демократическая дискуссия. В форме тепломассообмена. «Пятнистый президент» так и говорил:

— Давайте обменяемся!

Интересно: можно ли рассматривать процесс законотворчества как выгонку спирта?

Аналогия очевидна: внизу — кипит, запахи всякие, в смысле: дым и пар от забродивших масс (народа, типа) поднимаются вверх… И попадают в место, где сверху капает…. Тут у них происходит «тепло-массо-деньго-должность-обмен» и получается продукт. Дерьмократический. С большим содержанием, я бы даже сказал — с кратным содержанием. Э-э-э… продукта.

В химпроцессе есть варианты.

Для колонн маленьких диаметров, до 50 мм, рекомендованы насадки. Спирально-пирамидальные из Московского Химико-Технологического — хорошо работают. Но я же по образцу делаю. Диаметр — 120 мм, медь. Нержавейки у меня тут… Средневековье, однако.

Для таких объёмов уже нужны тарелки. На тарелки — наполнитель. Нам с приятелем до тех пирамидок московских тоже было… несколько не с руки. Поэтому мы сами нашли: берётся ёршик для чистки посуды шведского производства, мелко нарубается кусачиками… не хуже фирменных спиралек получается!

Факеншит! Швеция пока ещё ничего приличного не производит! Даже из ёршиков.


Я так извёлся из-за отсутствия материалов, что психанул и нашёл какие-то серебрянные украшения из витой проволоки. Порубил их на мелкие части, насыпал «сечку» на тарелки, и использовал в качестве контактных площадок. Назовём — «Хортица серебрянная».

Российские мастера винокуренных заводов определяли температуру в установке по цвету дыма из печной трубы. Я так не умею. Приятель мой первый год смотрел на электронный термометр. Всё ждал 78.15 градуса Цельсия. Потом дошло: это ж при 760 мм. рт. ст! А где вы в природе столько видели?

Поэтому: по запаху и по темпу выхода продукта. Когда идёт пищевая фракция — нет запаха ни ацетона («голова»), ни сивухи («хвост»). И очень стабильно капает. Капает, между прочим — этаноло-водяная смесь с 96.4 % содержанием этого самого этанола. Наверное. Потому что померить нечем, а у меня вкусовые рецепторы после третьей проверки… и закуски солёными огурчиками… корочку занюхать… и рыбки подайте… ух, хорошо пошла… работают недостоверно. Ошибаюсь я. В десятых процента.

Дальше, естественно, древесный уголь, берёзовый, толчёный, водяным паром обработанный. Некоторые хвастаются: «у нас угольный фильтр длиной в 13 метров!». Не той длиной хвастаете, товарищи! Просто насыпал. Но не дольше, чем на 10–15 дней. После месяца начинается обратный процесс — уголь всё абсорбированное назад отдаёт. Было время — сам эффект проверял.

И получаем с трёхпудового мешка гречки — ведро ректификата.

Первое и единственное во всём мире! Слеза! Кристалл! Продукт! Вот это — настоящий инновизм!

Можно бы, конечно, вдвое больше. По нормам 21 века. Но увы — первый блин… Да и вёдра здесь большие, двенадцатилитровые.


Только у меня абсорбирование закончилось — пришло Богоявление. Которое на Руси — Крещение. Тут я вдоволь подурачился. По Миклухо-Маклаю и прочим разных диких аборигенов посетителям.

«Огненная вода». Вот — просто вода в блюдце горит, вот — огонь заливаешь, а он по выплеснутой воде бежит. А горящие ледяные сосульки! Сделал изо льда меч, облил спиртом, поджёг… Дал Ольбегу огненный меч в руку… У мальчишки — изумление, страх, восторг… Счастье!

Ещё пара фокусов: Ванька-огнедышащий. Змей Горыныч из Пердуновки. Как дунул на свечу… Все… не скажу — разбежались: половина на карачках расползлась.

Кстати: такая гадость! Потом целый час рот промывал.

Ветку обледенелую нашёл:

— Люди добрые, православные! Подходите, поглядите, порадуйтесь! Про «неопалимую купину» слышали? А теперь! Впервые на Руси! Проездом из Иерусалима в… в Караганду! Только у нас! Только один раз! Оба-на! Неопалимая осина! Моисей разговаривал на Синае с богом в несгорающем кусте. А теперь и здесь, в нашей Рябиновке, каждый может пообщаться со святым духом! Так и называется — спиритус! Смотрите внимательнее — там он, вона-вона, в том голубом пламени!

Забавы… Народ поголовно увидел спиритуса и задёргался. Некоторые пытались к нему с просьбами обращаться. Аким даже крестить меня тайком начал. Пердуновка — не Синай, и я — не Мойше. Пришлось чашку со спиртом епитрахилью накрывать и молитвы над ней читать. Черти не вылезают — проверено принародно.

Но унялись только когда я в прорубь, от Иордана оставшуюся, плесканул, поджёг и сам туда прыгнул. Туземцы сразу обрадовались: «огненная вода водосвятию — не помеха!».

С Мараной поделился. «Богиня смерти» половину забрала. Ну, оно так и было задумано. Главное дело всякого лекаря — дезинфекция.

Уже вспоминал, как в первой жизни приходилось фурункулы топором с водкой вскрывать. Здесь обеззараживание такого уровня — только калёным железом.

И, конечно, спиртовые растворы, настойки, эссенции, сублимации… Она таких слов не знает, но от восторга аж трясётся.

Насчёт настоек и Домна заинтересовалась. Тут, понятное дело, простор для творчества… Но пришлось учить основам правильного дегустирования. А то если в этих святорусских кружках… Даже посуды подходящей нет! На «Святой Руси» из мелкой посуды — одни тазики. «Стопка» по Грановитой Палате — только с 16 в. А до тех пор всякие… «братины и ендовы». Мой продукт в таких ёмкостях… надо разбавлять.

По своему опыту знаю: дамский оптимум — разведённое вчетверо с клюквенным соком. Но… а попробовать вариантов? С боярышником, например, с брусникой… Чуть не потерял повариху. Я же говорил: женский алкоголизм не лечится.

Ещё кое-чего из фолька вспомнил: «Водка без пива — деньги на ветер». А спирт со здешним пивом или бражкой… «малька запустить»… Катастрофично.

Народ дозу не держит. Навык пить — есть, а к крепкому — привычки нет. Мне-то по прошлой жизни нормально «осьмушка на пару и поговорить». «Осьмушка» — восьмая часть ведра, полтора литра водки на двоих и обсудим: сбегать ли ещё? А тут…

Экспериментально установлено: традиционное святорусское застолье с заменой, даже только частично, основного напитка, продолжается от получаса до часа. От момента произнесения первого тоста: «Ну, со свиданьицем!», до наступления тотального выпопадизма. «В осадок» — выпадают все. Падают и валяются.

«А поговорить?» — а не с кем.

* * *

В 60-е годы 20 в. осетины перешли со своей, довольно слабенькой чачи на водку. Стандартные посиделки разворачивались у них в 104 тоста. Три первых и три последних — обязательные, остальное — на усмотрение тамадов.

Как будет множественное число от слова «тамада»? Не знаю, но их должно быть пять — главный и четыре по столам. Смена потребляемого продукта дала очевидный результат: аксакалы расползались на карачках. При всём кавказском уважении к старшим: просто не хватало трезвых помощников для «дойти до дому».

Пётр Первый любил проверять своих помощников чашей вина. Например, полтора литра мадеры «в один дых». Закусили «курятиной» — в смысле: дымком из трубки, и пошли корабли строить. Иван Грозный накачивал своих бояр водкой. Провоцируя их на «крамольные слова». «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке» — русская народная мудрость.

Введённая Грозным в употребление водка, была для московского боярства продуктом новым, по проявляющимся эффектам — неожиданным. Практики у бояр не было, на чём многие и погорели.

В 14 в. Василий Буслаевич в Великом Новгороде набирает себе дружину. Один из тестов: «выпить ведро зелена вина в один дых». 12 литров даже просто пива… А речь, похоже, идёт о бражке. Понятно, что не все люди на «Святой Руси» — ушкуйники новгородские. Но кружки-то здесь полулитровые, пить «в один дых» — норма поведения.

Если вместо обычных 8-12 «оборотов» нормальной бражки в такую посуду влить 22–25 «оборотов» моей «бражки креплёной»… А остановиться-отказаться… — они не могут даже подумать! Выпить надо всё.

«Пей до дна! Пей до дна!» — наше исконно-посконное.

В 21 в. профессионал пишет:

«В России ведь как: взял и выпил бутылку за один раз. Сразу и очень много».

Обычаи «с отцов-прадедов», привычка, ритуал. «Ты чего не пьёшь? Ты меня не уважаешь?».

Уже говорил — из меня всё это национально-ритуальное выбили на Северах за один раз: «С твоей вдовой объясняться — никому не интересно».


Пол-литра моего «крепкого», потом — пол-литра «пивка домашнего» для «запить»… Часа не проходит — все в застолье или блюют, или храпят. Из чего, при моём пакостном характере, просматриваются некоторые специфические, «святорусские», применения «оружейно-агентурного» толка.

Вариации по теме: «оружие массового поражения» и «методы сбора информации».


И, наконец, ну очень важное для меня применение. Зажигалка. Типа «зиппо». Железная, с заменяемым кремнём, с наполнителем из очёса льняной тресты, со спиртом в качестве горючего, с прокладкой из плотного войлока. В ладонь габаритами и соответствующего веса. Первая! Во всём мире — единственная! У неё и номер на донышке выбит «0001». Как у настоящих зиппов — все нумерованы.

Чего она нам с Прокуем стоила! Элементарно: кремень должен быть подпружинен. Ага. А цилиндрических пружин здесь нет. Вообще. Ладно, заменили просто пружинящей полоской железа. На одной стороне — держатель для кремня, на другой — упор для винтика.

Винтик! Вам не понять… Первое в «Святой Руси» резьбовое соединение! В мире — есть. Уже давно: винт Архимеда помните? А вот на Руси… «Душа не принимает»? А объяснить «как это должно быть» малолетнему кузнечному вундеркинду со склонностью к истерии…

Снова — факеншит! Кто из попаданцев вспоминал слово «метчик»?! А разницу между «метизами» и «метисами»? Пришлось вспомнить. Сковали, нарезали, собрали, зарядили…

Вы себе представить не можете, как я обрадовался, когда она этот голубенький факел выдала!

В 21 в. это просто в мозгах отсутствует! Дело не в поджигании чего-нибудь: есть печка, там уголёк — бери да поджигай. Не в прикуривании: «Святая Русь» — страна некурящих.

Всё дело в освещении.

Вот вы входите в сени. А там темно. Нужно пройти сени, где имеют привычку сваливать всякое барахло, типа корзин, коробов, коромысла с вёдрами… Обо что вы бьётесь. Включая — головой. Входите в избу. А там ещё темнее. Только кто-то шуршит, вздыхает, потрескивает. Находите на ощупь печное чело. Оно сплошь закопчённое. Нащупали? — Теперь и вы такие же.

Снимаете заслонку и любуетесь на кучку чуть красных, сизых угольков. Их в темноте видно. А света от них — нет, и вы на ощупь ищете лучинку. В одной из печных выемок-печурок. Из которых всегда чего-нибудь выпадает. Суёте лучину в угольки, приседаете, дуете-раздуваете. Аккуратнее: сильно дунешь — глаза запорошишь.

Наконец, на кончике этой деревяшки появляется пламя. Вынимаете, а оно — гаснет. З-зараза! Повторяете. Ме-е-едленно, дав разгореться, но не сильно, поднимаете щепочку над головой и оглядываетесь.

Глаза, из-за того что внимательно смотрели на угольки, ничего в окружающей тьме не различают.

«Темновая адаптация длится 1,5–2 часа. К концу первого часа чувствительность глаза увеличивается в десять-сто тысяч раз».

Ждём-с. Хоть 10 секунд, пока зрачок расширяется до 70 % своего максимального диаметра.

Прикиньте, сколько раз за это время вас можно убить. Сколько всякого другого может сделать человек, который к этому дому просто привык, просто ходит по нему с закрытыми глазами.

Но мне-то постоянно приходиться бывать в чужих домах! В усадьбе у Акима, во дворах моих смердов. А с этим… огнемётом — щёлкнул и всё видно, никто не спрячется!

«Осветительное применение» проявилось буквально через пару дней. «В рамках борьбы с проституцией, коррупцией и их святорусскими аналогами».


А дело было так.

Трифене 13 лет. Она — разведёнка. То есть нечто отбросовое. Баба. Неместная. Ещё и смуглая. И при этом учит парней, которые ей сверстники или даже чуть старше. Те, естественно, демонстрируют свою самцовость. Не в форме ускоренного изучения букваря, а путём проявления так называемого чувства юмора в ходе педагогического процесса. Ей, естественно, приходится их несколько… осаживать. Они, естественно, нехорошо удивляются:

— Чего эта черномазая… нам, мужам добрым, выговаривает?

Можно говорить: «национальная рознь», можно — «мужской шовинизм». Или — юношеская гиперсексуальность. Или там — обострённое чувство социальной справедливости в условиях той ещё общественно-политической формации. Проще: хомосапиенсы.

Пока все знали, что Трифена — моя наложница, отроки шипели, зубами скрипели, но… «Зверь Лютый» — не попрыгаешь. Потом… Но она сама виновата!


Трифена очень обрадовалась, что я её братьев к себе принял. Мог ведь и выгнать на холод да слякоть. Но тот экзибишн, который я устроил, её очень расстроил. Причём не тем, что я её трахнул — она роба моя, коли есть на то воля господская — так и будет. Тут и сомнений никаких нет. А тем, что унизил её брата.

Странно мне: Христодул её бил, словами всякими называл, а она о его чести заботится. А уж когда она поняла, что я его в болото загнал и надолго, впрямую просить стала:

— Верни брата на подворье. Там мокро, холодно. Работа тяжёлая. Люди злые. А он маленький, обижать будут.

Такого обидишь. Такой сам кого хочешь обидит.

«Вьётся ужом, а топорщится ежом» — русская народная мудрость.

А Христодул злобой аж сочится. С ним рядом стоять — уже страшно. Не велик хорёк, а кусучий.

Да и не так всё просто. Я же изначально послал его на болото не одного, а в паре с хромым голядиным. Вот за эти 12 вёрст, пока они до места добирались, парни сдружились.

Хромой, хоть и годами старше, но первенство Христодула признал. И потому, что сам хромой и без помощи в тех «велесоидных буераках» ему бы очень тяжко пришлось, и потому, что полугрек — грамотный и знает церковные законы.

У голядей с этим проблемы. Двоих «одногруппников» хромого за это — в землю положили. Из-за некомпетентности в части исконных, посконных, православных, сословных, гендерных… обычаев и норм поведения.

Так что, когда ребятишки до кирпичного островка добрались — отношения старший-младший были уже вполне определены.

А на островке — два голядских деда со старухой, и полуглухой дедок из «пауков». Голядины ни в кирпичах, ни в вотчинном землевладении… Да они и слов-то таких русских не понимают! Вот и получилось, что самый младший и мелкий стал на островке самым главным. По уму, по знаниям… по готовности хоть кому хрип перервать. И, конечно, ещё и потому, что его родную сестричку сам господин боярский сын изволит по постели раскладывать. О чём Христодул не замедлил всем сомневающимся рассказать. Как «лично и непосредственно» очевидец.


Иерархические отношения строятся здесь на основании отношений семейных. Позже в русской истории этот принцип будет доведён до маразма системы местничества. И очередной боярин будет бить челом государю: «Отец мой на том приказе сидел, а ныне он волей божьей помре, и дай, Великий Государь, то место мне, сыну его».

Здесь такого ещё нет, но выбор назначенцев идёт, практически, только из родственников-свойственников.


Трифена мне не жена, а наложница. Соответственно, Христодул мне никто. Но он толкует иначе, и туземцы ему верят: родненький брательник господской подстилки — важная персона. Что я, фактически, и подтвердил его назначением.

Выбора-то у меня особого нет. Кого-то надо было ставить старшим «на кирпичах». А этот хоть и щерится за моей спиной, но внятен и разумен. Остальные его слушаются. Вот и поставил Христодула начальником. Не по родству, а по уму. И у него получилось. А старожилы-голяди ему в том помогли.

За зиму Христодул обжился на болоте, обустроился. Вроде бы, всё чин-чинарём. Однако, следуя нормальному крестьянскому обычаю плакаться на своё житьё-бытьё, он, при визитах в Пердуновку, внушал Трифене, что ему на болоте плохо. Правду говоря, там место скверное, нездоровое: сыро очень, а поначалу и вовсе холодно было — землянки да шалаши.

Глава 181

Вот девочка и начала у меня милости для брата добиваться. Естественно — в постели.

Сначала в стиле «а поговорить». Типа: лежим мы, отдыхаем после бурных ласк. И тут, таким расслабленно-удовлетворённым голосом:

— Ах, как тут хорошо! Как тут у нас с тобой славно. И тепло, и сухо. А братец-то мой бедненький на болоте, в сырой земле, среди злых язычников…

Вот мне только об мокрости его задницы и волноваться! Тут бы быстренько заснуть, быстренько проснуться и бегом-бегом, каждый день сплошной стипль-чез. А ей, вишь ты, поговорить приспичило. И хоть бы по делу, а то чисто нытьё бессмысленное.

Она не угомонится никак. Начинает прижиматься, ласкаться. Но припев тот же. Дальше — больше.

— Ах нет?! Ну и не надо!

И к стенке носом.

Можно извиниться, можно приказать. Куда она денется. «Вся писаная история человечества была историей борьбы классов». А неписаная — полов. Мне нужна хоть какая «история борьбы»? В собственной постели?

На следующий день раскручивается старательно взлелеянная за ночь обида. И даёт стандартный выхлоп:

— Я сегодня устала, и голова болит.

Как мне эти… манёвры ещё по той жизни надоели! И что делать? Конечно, она — рабыня, я — рабовладелец. Я могу её продать, зарезать, пороть плетями. Без сладкого оставить. Могу приказать: ляг так, делай так, кричи вот так… Мне больше заняться нечем, кроме как пошаговую инструкцию составлять да исполнение корректировать?

Ну, я её и послал. В поварню спать.

У меня тут крепостничество формируется во весь рост! Исторический процесс, как кенгуру — на три века вперёд прыгает, а она мне забастовку с сомкнутыми коленками устраивает! Кто это мной манипулировать вздумал?! Деловые решения по своему хотению из меня выбивать?! Пшла вон.

Люблю я, знаете ли, свободный рынок. Ну, где «спрос определяет предложение». «Спрос» у меня… возник. Тут же возникло и кому предложиться — Беспута заявилась. Чисто совпадение. Но — своевременное.

Только я её в нужную позицию развернул, в рамках всё той же медвежьей полости, пошло дежавю. В смысле: стук-грюк и на пороге возникает Трифена. Мизансцена та же, зритель другой. Повторяем. Почти один в один, только напоследок, уже выходя мимо неё из избы, бросил:

— Как Беспута оденется — прибери тут. Шкуру медвежью на двор вынеси да почисти.

Через полчаса, я уже на стропилах сижу, прибегает Беспута и щебечет:

— Я там этой чернавке указала… она такая тупая да ленивая… гнал бы ты, господин… — и достаточно откровенно намекает: — Я-то вот она. Зачем тебе та черномазая?

И пока я в глубокой задумчивости соображаю: как бы мне слуховое окно на фронтоне сделать с минимальными трудозатратами, эта штучка начинает мне рассказывать про то, какого хорошего паренька я вчера на кирпичи отправил.

— Уж он и умница, и хозяин добрый… и к тебе завсегда с уважением… и жена у него молодая на сносях… и по дому-то у него дел спешных — море разливанное… а что он на лесоповал не пошёл, дык то Хрысь виноват — сказал не так… а Хрысь-то, слышь-ка, его издавна невзлюбил, вот и придирается по злобе-то… а мужичок-то — никакого худа не делал, страдает ни за что, отпустить его домой надобно, с холоду да сырости… а я тебя по всякому ещё ублажу… и тебе сладко будет, и бедняга к жёнке под бочок завалится…

У меня и так-то… мокрая холодная жердь под задницей, да топор в руках. А тут такие связочки. Прямо по Далю: «кому телята, а ей всё ребята».

Чем Беспута хороша — врёт не подумавши.

Оцените глубину мысли.

Пришлось слезать и докапываться до первоисточника. В три итерации выясняется: вчера пришёл к Беспуте отец наказанного лентяя, и пообещал девке попону, если она уговорит меня отпустить парня «с кирпичей» домой.

— Беспута! На кой чёрт тебе попона?! Ты ж не лошадь?

— Да ты глухой совсем! Не попона, а запона! За-по-на. Новенькая. Всего-то три раза надёванная. Дочку-то свою он нынче замуж выдал, а запона новая осталась. Ну, ты сгоняй кого, чтобы сказал парню, что ему домой идти быстро.

Запона — это такая одежда. Исключительно девическая. Простыня с дыркой для головы, длиной по лодыжки. Надевается поверх рубахи и подпоясывается. Бывает ещё сшитой по бокам.

С запоной я понимаю. Я не понимаю — по какой статье УК квалифицировать эти деяния?

Проституция? Она за 12 вёрст прибежала, предложилась, ублажила… Дала. Чтобы получить. От меня — решение по наказуемому для заказчика, от заказчика — материальную выгоду в форме простыни с дыркой для себя.

Исполнение постельных… ну, предположим, «деяний» — как результат обещания оплаты. Мягко говоря, не ново с обезьяньих ещё времён. Макаки ведут себя аналогично. Но в «Святой Руси»… В летописях и житиях такого нет. Хотя мог бы и сам додуматься — люди-то мало изменились. «Проституция — древнейшая из профессий». Но здесь такая изощрённая… схема получается. Не по-макакичьи. Платит — один, ублажают — другого, попона — третьей, а главная преференция — четвёртому.

* * *

Я вдоволь нахлебался с коррупцией, точнее: с вымогательством чиновников в моей России. Поэтому такие дела бл… Извиняюсь — причинно-следственные цепочки, воспринимаю как взяточничество и коррупцию.


В моей России коррупция: «злоупотребление служебным положением, дача взятки, получение взятки, злоупотребление полномочиями, коммерческий подкуп либо иное незаконное использование своего должностного положения вопреки законным интересам общества и государства в целях получения выгоды в виде денег, имущества или услуг для себя или для третьих лиц либо незаконное предоставление такой выгоды указанному лицу другими физическими лицами».

А взятка — это принимаемые должностным лицом материальные ценности или какая-либо имущественная выгода или услуги за действие (или бездействие), в интересах взяткодателя, которое это лицо могло или должно было совершить в силу своего служебного положения.


А здесь этого просто нет! Нет самих понятий!

Можно сказать, что «Святая Русь» — полностью коррумпированная страна. Поскольку, «принимаемые должностным лицом материальные ценности за действие (или бездействие), в интересах взяткодателя» — основной источник дохода почти всей светской и духовной иерархий.

Поп выбивает из паствы пожертвования, отстёгивает дольку в епархию, а на остальное живёт. Накладываемые епитимьи идут от «взаимного уважения», которое зависит от суммы «добровольного вклада». Как в Советском Союзе добровольно распространялись облигации трёхпроцентного займа, всякие лотерейные билеты… а кто не хочет — «в отпуск — зимой»…

Княжий посадник в городке выдавливает подати, отдаёт князю оговорённую сумму, а на остальное ремонтирует укрепления, содержит стражу… и набивает свою мошну.

Принцип: должностное лицо кормится от должности, «принимает материальные ценности» от просителей, был официальным законом на Руси вплоть до Петра Великого. Потом стал неофициальным. Как в анекдоте:

— Вот тебе, сержант, дорожный знак, и ставь где хочешь.

Русские правительства постоянно экономили на зарплате чиновникам. Которых вынуждено было напрямую содержать население. Фактически, всю историю на Руси и в России, действовал дополнительный, «административный» налог. Аналогичная ситуация наблюдается и в моей РФ. Поэтому относительно низкие, по мировым меркам, налоговые ставки следует удваивать или утраивать, применительно к реалу.

Другая особенность здешней системы управления: «процент от сделанного». Труд простого работника оплачивается, преимущественно, подённо. А вот труд чиновника — сдельно.

По «Русской Правде» вирник получает долю от взысканной им виры. В частности — по делам об убийстве. Соответственно, всякий несчастный случай или самоубийство выкручивается в преднамеренное убийство. А вина вешается на того, кто может заплатить.

«Тятя, тятя! Наши сети

Притащили мертвеца».

Ну, рыбачок, ты попал! На серьёзные бабки в металлическом эквиваленте. Стандартная вира — 40 гривен. Два кило серебра.

Преступления рассматриваются судами, княжеским или епископским. И им же идут штрафы. Епископ, разбирая дело по обвинению «кто зовёт чужую жену блядью…», знает, что он получит, при «правильном» вердикте, кило золота. Столько же получит и князь. С чувством глубокой благодарности в адрес архиерея.

«Обвинительный уклон» при таком судопроизводстве — гарантирован.

Князь выкручивает из подданных своего удела сколько может, отдаёт до двух третей Великому Князю, на остальное содержит себя, семейство, дружину… Выжмет побольше — Великий Князь будет благосклоннее, дружина многочисленнее. А там, глядишь, и на удел побогаче поставят. А чтобы и деньжата поберечь, и с земскими напрямую не ссорится — «административный налог», «должность в кормление». Несите, православные… «барашка в бумажке».

Коррупция, взяточничество, подкуп — наше родное. Исконно-посконное. Так что всякая «борьба с коррупцией» в России, по своей сути — антинародна, антипатриотична, русофобна и «уничтожение культурного наследия». Одним словом: «навязывание чуждых ценностей».

Явление не только «наше». Судя по «Простодушному» Вольтера, «взятка женским телом» — нормально для французских королевских чиновников 18 в.

В традиционном мусульманском праве — «одат» — плата за принятие «правильного» решения — норма. И не только в древности. В 21 в. в Саудовской Аравии чиновник, принимая запрос подданного королевства, получает от просителя взятку. Её размер устанавливается государством, и она входит в сумму официального годового дохода. В дополнение к установленной и выплачиваемой государством зарплате.

В Афганистане власти НАТО проводят курсы по демократии. Собирают старейшин пуштунских племён, приглашают профессора из Гарварда. Который толкает лекцию о вреде коррупции. Часа через два один из аксакалов спрашивает:

— Значит, уважаемый, человек, который помогает всеми доступными ему возможностями своим родственникам, друзьям, уважаемым людям — называется «коррупционер»? Понятно, «коррупционер» означает — «хороший человек». Только очень плохой человек не поможет родственникам и друзьям.

Это нормальная позиция подавляющего большинства человечества в 21 в. Не декларируемая, но действующая. В 12 в. — единственная существующая.

* * *

Чувствую: что-то в Беспутинной истории… «неправильно». Но вот по какой статье квалифицировать обвинение… Получение взятки с целью воспрепятствования исполнения правосудия? Так Беспута у меня не «должностное лицо». Взятка же — должностное преступление. Лоббирование интересов? Так в «Святой Руси», как и в Штатах — лобби законом не запрещены.

Но всякие попытки развернуть меня, исходя из полученных-обещанных кому-то из моих людей подарков… Я могу ну очень здорово нарваться! Просто из-за купленной субъективности скармливаемой мне информации. Ни по «Русской Правде», ни по моему УК — для данной ситуации наказание не предусмотрено.

Остаётся только норма, вбитая в меня Савушкой в Киевских застенках:

— Говори господину своему правду. Ибо он будет судить о делах — по словам твоим.

Разница между Трифеной и Беспутой в купленности.

Первая своей сомкнуто-коленной забастовкой пыталась добиться от меня желаемого решения. Но прямых просьб и подарков от Христодула она не получала. Она «втюхивала» мне хоть и не истину, но правду. Свою «текущую правду».

Беспута попытались заставить меня принять решение, основываясь на её личной ожидаемой выгоде, а не на «своей правде». Это — государственное преступление. «Государство — это я». Здесь, в моей вотчине — точно. Похоже, надо для всех своих людей вводить курс дрессировки. Как для собак: ничего у чужих без команды хозяина не брать. В моё время это воспитывалось ударами электрического тока. А как тут быть? А так же: «орудия говорящие» аналогичны «орудиям мычащим».

— Ноготок, да оставь ты эти доски! Этой девке — полста розог. За то, что согласилась взять у чужого плату.

— Как?! За что?! Да я ж только попросила! Да никакого ж худа не случилося! Господине!

Она права: никакого «худа» не случилось. И не случится, если будет пресечено. Или — высечено. «Порка профилактическая». Беспута дёргалась, рвалась, орала и скулила. Набежал народ — начали спрашивать. Ноготок, несколько завозившись, исполнил экзекуцию от души: эта дура ухитрилась его ещё за руку укусить. Кусучая какая. Кто-то про неё такие слова уже говорил?

Когда она, подвывая и скособочившись слезла с «кобылы», я вспомнил давние, самые первые поучения от Ноготка и уточнил:

— Придёшь через три дня. Получишь ещё столько же. Уже в поучение. И «запонщику» своему передай — пусть вместе с тобой приходит. За своей долей.

Не думаю, что искореню… «явление». Но ввести в рамки надо.

Через три дня Беспута получила вторую дозу «берёзовой каши». А ещё через три дня — третью. Это — много. Но я сильно заволновался. Исходное значение латинского слова, от которого происходит «коррупция» — растление, порча. Если эта гниль распространяется в обществе — она забивает все каналы. И исполнительные, и информационные.

Необходимое решение не исполняется, потому что проплачено его неисполнение. И не принимается. Потому что проплачено искажение информации, на основании которой решение могло бы быть принято. Мало того, что ничего не делается, так и сделать ничего нельзя. Поскольку вся доступная информация — ложная. Из того же гнилья. Я тут подпрыгивая, суечусь, избы «по-белому» складываю, вотчину строю… Всё сгниёт. Очень быстро. У меня слишком мало туземного опыта, меня слишком легко здесь обмануть. Поэтому — «калёным железом».

Что в коррупции хорошо — она легко уничтожается. Достаточно трёх-четырёх «не-сгнивших» людей с правами, и одного человека на самом верху, который не будет ограничивать «честных» ничем, кроме закона. Любого разумного закона. За несколько лет «вертикаль власти» — вычищается. Есть опыт того же Сингапура и других государств моего времени.

Другое дело, что «честные» стремятся к «чистоте» просто по своему свойству. А вот «верхний»… у него могут быть другие приоритеты.


Мужичок, обещавший Беспуте «попону», никак не мог понять моих упрёков:

— За что? Я ж никому никакого вреда…

Пороть я его не могу — свободный «крепостной». И отправить «на кирпичи» тоже: семейство останется без мужиков. Так что, чисто предупредительно:

— Как сыны вернутся — пойдёшь сам на кирпичи. Потом в очередь на лесоповал. Если живой с болота вылезешь.

Не понял, сколько я не объяснял, и присутствующий при экзекуции Хрысь.

— Ну, он девке подарил, ну, девка тебя попросила. Ну, ты же отказал! Ты ж ничего не сделал! Ничего ж не случилось! Так где худо-то?

— Хрысь, вспомни «Правду». Убил человека мечом — 40 гривен. А — «не убил»? Только меч показал?

— Дык… гривна. И чего?

Здешнее законодательство вот за этим, чуть ли не единственным примером, да ещё по политическим статьям типа заговора, не квалифицирует подготовку преступления как собственно преступление. Впрочем, эта традиция звучит и в моё время: «Нет тела — нет дела».

Я же, в отличие от множества ГГушников и примкнувших к ним, полагаю, что профилактика правонарушений, хоть и не столь эффектна, но более эффективна, чем «справедливые казни».


Не имея по первости довольно опыта дабы легко отличать правду ото лжи, я весьма стремился к тому, чтобы люди мои — мне не лгали. Для того, среди прочих мер, мною принятых, было установлено, чтобы ни каких подарков, подношений, благодарностей ни от кого они не брали. Чтобы были только на моём корме. После, перейдя во Всеволжск, я и там установил то же правило. Принимая людей в службу, часто я видел в глазах их изумление: так ещё и казна за службу платить будет?! И ещё большее — что от кого другого брать нельзя. Столь непривычна было сия новизна, что иные пугались и от службы отказывались. Иные же соглашались, но правило моё не исполняли. За что я взыскивал. Многих добрых людей я потерял, прежде чем выросли в приютах моих всеволжских сироты. Коим закон этот с младых ногтей внушён был.


Но прежде всех этих юридических тонкостей случились тонкости сексуально-осветительные.

В тот же день, когда Трифена спровоцировала меня на игры с Беспутой, когда прозвучала фраза: «Я там этой чернавке указала»… Мы ж не в пустыне живём! Вокруг «Святая Русь». С таким же населением. Остро реагирующим на особенности текущего момента.

Иду я себе вечерком по своему боярскому подворью. Темно уже, все по домам должны сидеть. А из пристройки к моей будущей конюшне, у меня там уроки грамоты идут — возня. Такая… «ох, ох, ах, ах, нет, нет…». И чей-то юношеский негромкий басок с явно уговаривающими интонациями.

Я, конечно, за день набегался. Но я ж любопытный! Сунулся внутрь. А фиг там — ничего не видно. Тёмное пятно на фоне тёмной стенки. И что-то белеется. А белеет… пара голых женских ног. Чего быть не может, поскольку мини и микро здесь отсутствуют.

Вот тут-то я своей «зиппой» и щёлкнул! Эффект… мощнейшей!

Если человек идёт с факелом или со свечой — его видно издалека. Можно с дороги убраться или иначе как подготовиться. Если человек вздувает огонь — это долго. Снова: можно убраться подальше или подготовиться. А тут… Опа! Светло! И три персонажа стоят, щурятся и глупо моргают.

Три персонажа: Трифена и два «паучка» из «среднего школьного возраста». Все суетливо оправляют одежду.

— Ну и чего вы тут поделываете?

— Дык… ну… мы идём… а она идёт… а мы говорим: помочь однако надо… юс этот иотированный… не вырисовывается… а она как нагнулась… а свечка-то и того… а я, значится, искать… а тама… опаньки — сиськи… ну я… а чего? Она молчит… ну там… вот… и стал-быть — никакого худа… Вот те крест святой! Ничего такого! Так это… малость к стенке отодвинули… А чего? Ты ж, боярич, сам её прогнал! Она ж тебе того… ну, вроде, без надобности… А нам-то чего? Нам-то ничего. Так, подержаться малость… А то бегает по двору… бесхозная… не обогретая… Мы-то мужи добрые, а она холопка… Да ещё с гонором: буковицы-де у вас корявые, сопли рукавом не вытри… указывает, понимаешь…

Способность аборигенов лепить бесконечный лепет по любому поводу приводит меня в таковое же изумление. Если не остановить — будут «сопли жевать» до утра. Я только одного не пойму: это была попытка группового изнасилования или взаимно приятные «детские игры на свежем воздухе»?

«Темнота — друг молодёжи» — народная мудрость. Она всем тут «друг»? Или только части «коллектива»?

Трифена начинает подвывать и опускается на колени. Вой негромкий, монотонный. Выражает широкую палитру эмоций и нуль информации. Чтобы она сейчас не сказала — не достоверно. Люди говорят не истину, а то, что, по их мнению, нужно сказать вот такому слушателю вот в такой ситуации.

«Влияние наблюдателя на результат эксперимента» — в ядерной физике целое направление. Вплоть до запуска механизма ликвидации Вселенной как результата наблюдения чего-то там… элементарного. В сексе — аналогично.

Вот я ухватил краем уха её «нет, нет». Это относилось к способу снятия платка или ко всему процессу в целом? Или просто элемент стереотипа поведения в данной ситуации? На «Святой Руси», на большинство лестных предложений должен сначала следовать троекратный отказ. Ритуал здесь такой. Что она думала тогда, да и думала ли вообще… Даже травмы и переломы однозначными уликами не являются.

* * *

Был у меня на северах один парень в команде. И у него с женой была сильная любовь. Уточню: с его собственной законной женой. Один раз после вахты он с ней так… полюбились, что сломал ей ногу. В другой раз, вахта-то месячная, прямо от входной двери, как кинулся к ней, как ей… и усадил жену на включённую плиту. Нет, когда на ней халатик загорелся — они опомнились. Но ожоги долго сходили.

* * *

Я — «гумнонист». И уважаю право личности на свободу… на всякую свободу. «Хай живе хто с кем хочет» — давняя общеславянская мудрость. Сам такой. Лишь бы эта чья-нибудь свобода мне жить не мешала. Здесь «мужи добрые» зажимают мою холопку. «Гамадрилят» помаленьку. То есть — используют моё имущество без моего согласия. «Мужи добрые»… сопляки, блин, четырнадцатилетние. А эта дура даже кричать боится. Жизнь приучила. Или — не захотела. Или — испугалась, растерялась… Но если ученики будут свою учителку в тёмных углах прижимать да раскладывать, то уровень грамотности… в части читания-писания — расти не будет.

— Вы, двое. Завтра утром с вещами на кирпичи. Две недели. Потом — в весь. Учить вас — не буду.

— Да как же?! Мы ж ничего худого! Мы ж только! Да она ж сама! Ежели бы сама не схотела так мы бы…

— В казарму. Бегом. Теперь ты. Встала, пошла.

В опочивальне Трифена плакала, каялась. Рассказывала как она от своей клятвы ни на шаг. Что она ну вся в воле моей, но вот, бес попутал, ноженьки от страха ослабели, горлышко от ужаса перехватило, глазки в темноте не увидели, за ручки люди злые ухватили… И по кругу: «ах, я дура бестолковая», «ах, они такие злыдни злодейские», «а ты… ты ж меня сам прогнал-бросил».

Наконец, утомлённая своим раскаянием и моим «прощением» она уснула в моей постели. А я придумал комплекс «анти-гамадрильских» средств. Утренние обливания холодной водой, физкультура с трудовыми подвигами «до упора»… И, давно надо было — модификация «заклятия Пригоды».


В ближайшую субботу, когда я с кучей народа засел в своей новой бане, когда уже все погрелись по первому разу в парилке, когда в предбаннике шёл обычный мужской трёп с кружкой пива, входная дверь открылась, и Сухан ввёл Трифену в тулупе. Мужички мои, как это обычно бывает, сначала задёргались, начали простынками прикрываться. Но возгласы типа:

— Куды прёшь? Ты, убоище, чего творишь? На чё ты бабу сюды притащил? Уж и помыться спокойно не дадут! — смолкли очень быстро: все знают, что Сухан без моей команды ничего не делает. Ко мне развернулся десяток мужских распаренных лиц со всеми оттенками недоумения. Впрочем, панорама портретной галереи «Герои 12 века» длилась недолго. По моему кивку Сухан снял с девушки тёплый платок и тулуп. Общий мужской «ах» подтвердил истинность наблюдаемого факта: под тулупом ничего не было. Точнее: не было платья. Зато было юное женское тело. Которое пыталось прикрыться и дрожало.

Сухан, стоя у неё за спиной, осторожно взял кисти её рук и развёл в стороны. «Анжелика и султан», сцена продажи маркизы на невольничьем аукционе. Ну где-то так. Только профессиональной балетной шестой позиции, как у Анжелики, у Трифены не наблюдается: не учили девочку балету.

Ребятки мои безотрывно разглядывают обнажённую натуру. А вот у меня куда более интересное зрелище: я разглядываю моих ближников. Даже встал с лавки. Чтобы лучше было видно. Сперва — мне их, потом — им меня.

Ивашко чувствует, что-то важное происходит. Но сути не понимает. Поэтому, после первого рефлекторного удивления, просто принял важный вид.

Николай сначала разгорелся, аж потянулся к ней. И сообразил, умный же! — что здесь не «случка на халяву». Оглянулся на меня и нацепил маску полной интеллектуальной ко всему готовности.

Чарджи тоже быстро ко мне развернулся. Вид… растерянный, быстро переходящий в злобный. Похоже, он решил, что таким образом я именно его дразнить надумал.

Звяга смотрит несколько презрительно. Он у нас любитель классики: большие белые женщины с животами, грудями, ляжками и ягодицами. Такую вдовушку из новосёлок он уже приглядел, дело к свадебке идёт.

У Чимахая на лице растерянность. Он всё время ищет в моих делах какую-то чертовщину. Тут явно что-то такое же… Но — не князь-волк, не «покров богородицы», не «дрын убивающий»…

Потаня… Пора женить мужика. От обеих прежних его баб — его воротит. Что от Шарки — полюбовницы-предательницы, что от Светаны-изменщицы. Надо бы ему присмотреть нормальную, спокойную женщину.

Ноготок и Меньшак смотрят равнодушно. Одному — нельзя, процесс выращивания из «ноготка» «дубинки» всё продолжается. Другому… такая рутина. У него в этой бане каждый день — от двух до пяти. Не лет — раз. Надоело.

А вот Хохрякович с Хотеном — аж облизываются. Замотал я Домну — народу много, всех кормить надо, помощников мало. А мальчишечка у неё горячий, такого без сильной загрузки держать нельзя, избалуется.

Хотен ручки вспотевшие о простынку вытирает. Собственно говоря, всё это представление прежде всего для него. Моё СМИ — главный болтун и сплетник.


Попадизм хренов. Вместо того, чтобы спокойно наслаждаться видом обнажённой красивой юной женщины, воспринимать эстетику её нагого тела, находить милые оттенки в её пластике… приходится напряжённо проверять уровень преданности, ожидаемые реакции моей дружины. А что делать? Как говаривал святой Владимир Креститель, повелев исковать серебряные ложки для своих людей:

«Серебром и золотом не найду себе дружины, а с дружиною добуду и серебро, и золото».

От этих мужиков, от их «прочности» и «управляемости» зависит всё. И сама моя жизнь, и успешность моих дел, и твоё существование, девочка, тоже.

Я чуть поманил девушку пальцем и показал на пол перед собой. Сухан подтолкнул, и она, сделав два шага, опустилась на колени, подползла, и уткнулось лбом к моим ногам. Как у неё попочка… подрагивает. Как её всю трясёт…

Спокойно, девочка, спокойно. Я тебя понимаю. Как никто другой. Потому что мне тоже пришлось пройти сквозь строй остро заинтересованных мужских взглядов в бане. В Киеве, изображая «княжну персиянскую». Ожидая как меня… крутить-вертеть начнут.


Реквизит уже подготовлен. Берём… а называется это — «орарь». Такая длинная узкая лента красной материи с густым золотым шитьём. Одних крестов восьмиконечных вышитых — семь штук. Бывает и девять. Но не одобряется священноначалием. Цвета бывают другие. Но из украденного в Невестинской церкви мне этот больше понравился.

Одеваем орарь на девушку по-ипподьяконовски — крестовидно. Пропускаем эту ленту у красавицы под животиком так, чтобы его середина оказывается спереди на поясе. Оба его конца сначала перекладываются на спину с обеих сторон, затем пересекаются на спине крест-накрест.

Вот тут маленький «не-канон»: отвожу ей руки за спину и, наложив предплечья одно на другое, приматываю их друг к другу парой оборотов ткани. Затем через плечи перекладываю концы ленты на грудь, где они пересекаются ещё раз. Очень даже выразительно получилось: полосы красной с золотом ткани чуть отдавливают в стороны её небольшие, но вполне сформировавшиеся грудки. Так и тянет погладить.

А почему нет? Она вся — «в руке моей». И её груди — тоже. Можно и посильнее прижать. И ещё разок.

Трифена стоит выпрямившись на коленях. Кажется, она уже потеряла интерес ко всему окружающему, ко всем этим жадно разглядывающим мужикам вокруг. Всё её внимание — во мне. Точнее: в том, что я с ней делаю. Я, не ослабляя захвата, медленно тяну её груди к себе, и она издаёт хорошо слышный стон.

Стон не боли, но страсти. И я, отпустив, наконец, её прелести, беру двумя руками её голову. Моя «страсть» не звучит, но вполне выразительно выглядит. Однозначно выразительно. Чуть приоткрытый, неровно дышащий ротик Трифены — вполне подходящее место. Для моей молчаливой «страсти». Она осторожно, медленно пропускает внутрь. Замирает на мгновение.

Смотрит на меня снизу испуганными глазами. Ничего не перепутала? Всё правильно? — Молодец детка, всё правильно, всё хорошо. Ты об этом меня ещё осенью просила, когда я тебя у мокши отбил. Теперь пришло время. Оставляю одну руку у неё на голове, чуть заметным давлением задаю темп её движениям. И внимательно оглядываю публику.

Мужики натыкаются на мой взгляд, кто-то отводит глаза, кто-то наоборот радостно улыбается, дескать «в первую брачную ночь — мысленно с вами». Многие как-то смущены, растеряны.

Привыкайте ребятки — я делаю то, что считаю нужным. И все ваши чувства… держите их при себе. Привыкайте к покорности, к повиновению. Мне плевать: нравится вам это зрелище или нет. Уже поняли — кто здесь кого? Потому что господин здесь — я. Даже если выгляжу тощим лысым подростком. Кажусь слабее, глупее, моложе вас.

Я могу вместе с вами тесать брёвна, есть за одним столом, спать под одной крышей. Как все. Но закон здесь — мой. И любой из вас станет так же, вместо этой девочки. Даже не под страхом смерти, а просто по приказу. По моему.

Потому что в доме есть хозяин, глава.

Я. И моё слово — закон.

Трифена всё ускоряется, её движения уже напоминают движения лесного дятла, добирающегося до древоточца. Длинная тёмно-каштановая коса на затылке мечется во все стороны всё сильнее. Наконец, я снова ухватываю её голову двумя руками, плотно прижимаю, вжимаю её лицо в моё тело. Носик у неё длинноват, давит. Пауза. Тянем. Ещё тянем.

Чувствую, как она дёргается в моих руках: девочке не хватает воздуха. Терпи. Вот теперь достаточно, теперь и у меня… всё кончилось.

Дружный выдох проносится по предбаннику. Народ начинает шевелиться. Переглядываться. Издавать междометия. Рано: это ещё не всё.

— Глотай.

Выразительно.

Она, стоя на коленях, неотрывно смотрит мне в глаза. Всё её тело — вздрагивает. На каждом глотке.

Кто-то из зрителей ахает, кто-то рефлекторно сглатывает сам. Запоминайте ребятки. И свои эмоции, и мой текст. Формируем устойчивые ассоциативные связки: каждый раз, когда вы будете просто видеть любое женское лицо, вы будете вспоминать моё заклятие. Оно, даже помимо вашего желания, просто всплывёт в вашей памяти. Среди кучи всяких ваших собственных мыслей и желаний — просто промелькнёт. Всегда. Ещё один мой поводок на ваших душах.


Я несколько модифицирую «Заклятие Пригоды». Дополняя его вариациями по теме обряда православного крещения младенцев: они все бывали на крестинах — привязка к их детским воспоминаниям. Рисуя влажный кресты не только на девкином лбу («И разум твой — в воле моей»), но и на глазах, на ушах, на губах («Чтобы смотрела — по воле моей, и слышала — волю мою, и истинное слово твоё — мне»). Добавляю три азимовских закона:

— Первая забота твоя — сохранить господина твоего. А вторая забота — исполнить повеление господское. А третья забота — сберечь себя, дабы было тебе, чем сохранять господина твоего и исполнять повеления мои.

А теперь — казни:

— Если же ты выйдешь из воли моей, или позволишь иным людям вывести себя из моей воли, вольно или невольно, то семечки мои соберутся в горло твоё. И удушат тебя смертью долгой и мучительной. А коли будет кто, кто выведет тебя из воли моей, с согласия или без согласия твоего, то и они умрут вскорости — смертью лютой, нежданной-негаданной.

Уже нынче ночью моё обещание «смерти лютой, нежданной-негаданной» разным «кто выведет тебя» зазвучит шепотками по усадьбе, завтра разойдётся по округе, станет общим мнением, табу, «это ж все знают» в нашей общине. Станет «кругом очерченным», твоей, девочка, лучшей защитой.

— Принимаешь ли ты волю мою?

— Д-да.

А как же? Я же «гумнонист» и «дерьмократ» — всё должно быть «по согласию». Подтверждённым лично и добровольно на вербальном и невербальном уровнях. В присутствии многочисленных и уважаемых свидетелей.

Я распутываю Трифене руки и вручаю обновку — полый бронзовый полуобруч. Вычищен — аж сияет. В середине — гравировка, тавро — лист рябины. И надпись: «Се — рябинино». Ошейник. «Гривна холопская». Первое изделие Прокуя этого типа. Трифена надевает его на шею, сдвигает полукольца, раздаётся щелчок — встроенный замок защёлкнул. Теперь его только ключом отомкнуть. Технологично — не нужно кузнеца с наковальней, заклёпками, молотом.

— Да будет так. Аминь.

Девушка осторожно гладит кончиками пальцев свой ошейник и радостно-испугано смотрит на меня. Сейчас побежит хвастать. Такая блестяшка от хозяина. Здесь золото от бронзы плохо различают. Звону будет… Надо кое-что акцентировать, а то часть заклятия… как бы мимо ушей не пролетела.

— Будь осторожна, Трифена. Тот, кто причинит тебе вред — станет и мне врагом. А врагов своих я убиваю. Всякая мелочь от тебя происходящая, просто доброе слово или ласковая улыбка, могут быть иным человеком неверно понята. Тот, кто прикоснётся к тебе без моего согласия, кто захочет вывести тебя из воли моей — умрёт. Побереги людей моих, не подводи их под смерть. Будь осторожна.

Повтора смертельных игр Елицы мне не надо. Может быть, моё предупреждение хоть чуть-чуть уменьшит обычное женское стремление к провокации мужчин? Может быть, угроза колдовства чуть уменьшит обычное мужское стремление к обладанию всякой женщиной? Двойная блокировка по горизонтали: запрет для неё самой — внутренний, запрет для окружающий — внешний. Двойная по вертикали — запрет на действия осознанные, целенаправленные, запрет на действия неосознанные, попустительство.

И всё равно… Любой человек не всегда адекватен, не всегда может управлять собой. Поэтому надёжность исполнения любых клятв и обязательств, пусть бы и искренних и добровольных… проблематична. Гарантированнее — только в погреб. По нашему фольку: «Держи деньги в темноте, а девку в тесноте». Или по здешним наставлениям:

«…имея у себе жену велми красну, замыкаше ея всегда от ревности своея к ней, во высочайшем тереме своем, ключи же от терема того при себе ношаше».

Я поднимаю девушку с колен, отечески целую в лобик. Сухан накидывает на неё тулуп, она заматывается платком, впрыгивает в валенки и радостно убегает. Представление закончено.

— Ну что? Всем понятно? Тогда пойдём ещё разок попаримся.

Народ мой молча переваривает увиденное-услышанное. У Хотена — обращённый внутрь себя взгляд, беззвучно шевелятся губы, то появляются, то исчезают гримасы на лице: мужик проигрывает в воображении свой грядущий монолог, оттачивает формулировки, будущую мимику и интонации.

Врун, болтун, трепло… талант. Эдак лет через несколько местные детишки будут пугать себя страшными сказками:

— В одной чёрной-чёрной бане жила-была маленькая чёрная-чёрная девочка… И тут чёрный-чёрный человек наклонился к ней и как закричит: Глотай!

Детишки будут сладостно слушать эти страхи и с восторгом пугаться. Обеспечение безопасности персонала путём применения сплетника-сказителя.

Загрузка...