Волчий капкан

ГЛАВА ВТОРАЯ

Мне не впервой встречать новичков в нашем учреждении; опыт научил меня первым подавать руку подчиненному, по-моему, это с самого начала настраивает на откровенность и близость, не располагая к панибратству.

Так я поступлю и со старшим лейтенантом Вылковым, хотя тут случай особый, коса, как говорится, может и на камень найти.

Из его личного дела мне стало ясно, что человек он своенравный и по-своему чувствительный, – страсти в нем кипят, но голова остается холодной. (Я имею в виду его отношения с Десиславой Стояновой). Мне это нравится. Что мне не нравится – так это его склонность замыкаться в себе, на свой страх и риск искать решение проблем, не прибегая к помощи более опытных товарищей.

Стеснительность и амбиция зачастую лишь две стороны одной медали; влияя друг на друга, эти черты характера как бы вырождаются – амбиция становится болезненной. Неужто он возомнил себя прирожденным разведчиком? Что бы могли означать слова генерала о том, что парень давно горит желанием? Нам же ясно было сказано: берете на работу спортсмена, борца, чемпиона Европы. Я готов обеспечить ему все – свободное время, моральную поддержку, уважение, но не более того. Я хотел, чтобы вакантное место занял специалист, а мне присылают человека, которого надо учить, к тому же (если мои догадки насчет его характера подтвердятся) заранее уверенного, что всех изумит. Небось за спиной у меня будет посмеиваться в кулак – мол, я три раза сам спасал свою шкуру, на моем счету и красивая женщина, и красиво подтвердившиеся догадки, а вы говорите… Нет, в нашем деле чудес не бывает. Работаем мы, как ломовые лошади, и работу эту далеко не всегда назовешь интересной. К тому же мне что-то неохота на старости лет нянчиться с честолюбивыми молокососами, у меня и опытных помощников хватает. Именно это он должен уяснить с самого начала и не питать излишних иллюзий. В конце концов, на его месте любой усомнился бы в намерениях Десиславы-Деси и, потянув ниточку от Така-бара и тамошнего художника к Мюнхену и Вене, связал бы все это с отчаянными просьбами софийской "дамы полусвета" во Что бы то ни стало согласиться на диковинную операцию. Тут уж хочешь – не хочешь, а призадумаешься. Однако я, кажется, забыл рассказать вам конец этой истории? Итак, на чем мы остановились?

На следующий день Деси прибежала запыхавшаяся и ужасно взволнованная. Она раздобыла тысячу левов и договорилась о рассрочке. Пырвану они, однако, достанутся только при одном условии: он должен исполнить ее старое желание и избавиться от проклятого рисунка. Пусть думает, что хочет, но сейчас она своего не упустит, не на такую напал. Да, шантаж, больше это никак не назовешь. Не будет упрямиться, как осел, когда ему только добра желают! Значит, одним выстрелом двух зайцев хочет уложить, с горечью улыбнулся Пырван, закатывая рукав.

Но главное – успокоить маму, все остальное пустяки. И о моем спокойствии не грех подумать, прощебетала Деси. Пойдем, хирург нас уже ждет. Деньги получишь сразу же после операции. Он мне обещал, что тебе совсем не будет больно. Вот увидишь, как мы будем счастливы, Медвежонок!

Два часа спустя они вместе с хирургом пребывали в помещении, меньше всего походившем на операционную. Вечером к ним присоединился и некий иностранец – такие дела обычно без них не обходятся! Настойчивый покупатель татуировки, пустившийся из-за нее в такой далекий путь и потративший массу драгоценного времени, категорически отрицал свою причастность к гангстерским нападениям в Токио, Мюнхене и Вене, однако обо всем остальном был прекрасно осведомлен. Пусть господа его извинят, бизнес есть бизнес, тут он ничего предосудительного не находит: за деньги можно купить и совесть, и душу, а тут – какой-то кусочек человеческой кожи. Он-то чем виноват, что на свете полно дураков? Их отпустили, всех троих. Привлечь их к ответственности могли только за попытку вывоза художественных ценностей, однако не все тут было однозначно, да и история слишком маловероятная, чтобы ее раздувать. Иностранец поторопился уехать, не солоно хлебавши и расстроенный из-за того, что нарушил клятву коммерсанта. Хирургу-сребролюбцу пришлось перебраться в провинцию, не подозревая (хотя, в сущности, почему бы и нет?), что моральное осуждение искупается долгие годы. (Он попытался выйти сухим из воды, но Деси выдала его с головой, да еще на удивление злобно, и это вынудило незадачливого эскулапа сознаться, что ее слезные мольбы и как бы невзначай оброненные обещания он понял прекрасно, потому так и торговался). Сама Деси тоже сочла, что разумнее на время исчезнуть, и закатилась в Михайловград к родственникам, однако чуть с ума не сошла от провинциальной скуки и вернулась в родные места досрочно.

Ну, а Пырван? С ним ничего особенного не произошло. Предупредили его, чтобы смотрел в оба, потому как кто их знает? Может, снова попытают счастья, раз кто-то согласен за это платить, да еще так щедро. Пусть не стесняется сообщать все, что заметит, даже если это кажется незначительным, а уж они в свою очередь гарантируют ему спокойствие и дома, и за границей. И еще надо держать язык за зубами, ни к чему распространяться о случившемся…

Прошло несколько месяцев, одно за другим следовали турне и по Болгарии, и за границей. Все это время Пырван и вправду смотрел в оба, но больше никто не пытался его похитить, никто не покушался на его жизнь и не предлагал ему деньги или другие блага в обмен на татуировку. Тот иностранец, наверное, решил с этим делом больше не связываться – понял, что за деньги не все покупается, махнул рукой и переключился на другой бизнес. Понял он и еще кое-что: раз в игру вступили те, чья судьба – защищать ненавистный мир, все становится куда серьезнее, может возникнуть нежелательный скандал. Так что бедные наемники остались несолоно хлебавши…

Вот какая мысль пришла мне в голову (ничего нового, конечно): всех мерзостей на этом свете, всех бед, больших и малых (кстати, и той, что приключилась с Пырваном), не было бы, если б не всякие там миллионеры, миллиардеры и мультимиллиардеры. Взбрело кому-то в голову приобрести для своей коллекции картину или рисунок одного из самых нашумевших в последнее время японских художников. И пожалуйста – готова история, достойная детективного романа. Дело в том, что этот художник, то есть сморщенный старикашка в кимоно и деревянных сандалиях, вот уже который год ничего не продавал ни за какие деньги, точнее, ему нечего было продавать, так как он сразу же уничтожал свои работы, будь то картины, рисунки или просто наброски. А как раз те, кто долгое время вообще не замечали его существования, теперь, когда он вдруг вошел в моду, – да еще в кругу американских снобов – начали с подобающей случаю авторитетной таинственностью превозносить его поиски новых путей и форм, абсолютно не похожих на прежние и гораздо более интересных. Рокуа Накамура бродяжничал с молодости, редко засиживался в мастерской. На старости лет он стал болезненно взыскателен к своим работам. Что-то грызло его душу, а лекарство для ней он надеялся отыскать в таких захолустных уголках Токио, как тот, где случайно оказался Пырван Вылков. Откуда болгарину было знать, что по пятам за Накамурой следуют наемные убийцы, готовые на все, чтобы раздобыть любое произведение "нового, зрелого периода" этого художника? Как, должно быть, обрадовались гангстеры: с ног сбились таскаться за старым чудаком, и тут, в Така-баре, дождались, наконец-то, законченной работы, да еще на уникальном материале – на человеческой коже! Ну, спасибо и незнакомому европейцу, и добросовестному татуировщику! Теперь-то уж босс их озолотит, втрое больше обещанного выложит. Осталось всего ничего – аккуратненько содрать "произведение" и обработать его, но это дело специалистов. У них задача куда проще – "отделить" рисунок от тела и невредимым доставить по назначению. Вот их небось трясло во время преследования ничего не подозревающего владельца сокровища! А вдруг при наезде будет повреждена совсем свежая татуировка? Тогда пиши пропало! Босс сто раз повторил, что бросовый товар ему не нужен. Господи, как мы сглупили! Надо было его выследить и прикончить втихомолку… Все это, конечно, лишь мои предположения. Однако то, что Пырван сумел справиться с пятерыми, – факт, причем не менее невероятный, чем вся эта история. Вот что значат сила, сообразительность, молниеносная реакция и боевой дух, которые он обрел благодаря занятиям борьбой. Один против пятерых гангстеров! Ясно, что предстоящая встреча вызывает у меня волнение. Здоровенный, должно быть, парень, с железными мускулами и живой, как ртуть. Я увижу девушку, нарисованную на его руке, болгарку, чей образ каким-то таинственным путем он сумел внушить японцу, так что она вернулась на родину, но уже как произведение искусства… Мне уже не терпится… Как мне встретить этого болгарского богатыря? Нам ведь предстоит вместе работать. Может, сидя с глубокомысленным видом за бумагами? Или в дверях, с протянутой для пожатия рукой и широкой улыбкой, так, чтобы сразу расположить его к себе? А может быть, стоит рассказать ему о Дьяволенке, объяснить, почему я на многое готов ради спорта.

Ты стал чемпионом Европы – я хочу, чтобы ты стал чемпионом мира. Подчини все этой цели!

– Но я буду работать! – сказал молодой человек, и на лице его появилась тень улыбки, однако во взгляде читалось упорство и еще что-то, может быть, раздражение или обида. Такие же глаза – умные, живые – были и у моего друга, Дьяволенка. Именно это, да еще быстрота реакций, делало их похожими. Только вот взгляд Дьяволенка никогда не бывал тяжелым, легкость характера сквозила в каждом его движении, а тот, что стоял передо мной, был крайне скуп на жесты.

Честно говоря, мои предположения о его внешности почти не оправдались. Я ожидал увидеть фигуру внушительную – мускулы, угловатое волевое лицо и мощную шею, а тут – стройный парень среднего роста, черты лица выразительные, а шея – просто крепкая. Сколько я ни призывал на помощь воображение, ничего больше представить себе не мог. Вот тебе и прославленный богатырь, который швыряет людей, как перышки! По Дьяволенку и в шинели сразу было видно, что он спортсмен, гимнаст, а этот… да перед университетским подъездом толпятся десятки таких, как он. Легче верилось в его любовные подвиги или в то, что экзамены он сдает без сучка без задоринки. И еще кое-что: одет он был совсем неброско, никаких ярких пуловеров или широких ремней с модными пряжками. Единственно – поднятый воротник элегантного темно-серого пальто да манера держать руки в карманах, ни дать ни взять – разведчик. Ему бы еще трубку в зубы… Уж не Десислава ли научила его одеваться со вкусом?

– Ну, Пырван, покажешь мне свою знаменитую татуировку? Только я в искусстве ни бум-бум, предупреждаю.

Он смутился: – Так вы…

– Да, я все знаю. Генерал рассказал.

– Глупая история!

– Да, но благодаря ей ты попал к нам.

– Пожалуй, так.

– Не случись этого, ты бы здесь едва ли очутился.

– Да нет, я с детства увлекаюсь…

– Прекрасно. Ну так что, покажешь?

Пырван снял пальто, повесил на вешалку. Стрелки на его брюках были безупречны, если не считать свежих морщинок под коленями, верный признак того, что брюки только что из-под утюга. Теперь он казался шире в плечах, но от этого фигура его не теряла стройности. Красивый парень, подумал я, задача Десиславы-Деси отнюдь не была неприятной. Пырван снял и пиджак (рукава его были слишком узки). Так, ну вот, наконец-то, и нечто "спортсменское", наверняка возмутившее бы изысканный вкус Десиславы! Я имею в виду блестящий брелок, свисавший с пистончика его брюк. Это меня развеселило, и я решил подразнить его…

– Не бойся, – сказал я ему. – Заставлять тебя сдирать кожу, как некоторые, я не намерен.

– Так вы и это знаете? – удивился он.

– Да, и даже в известном смысле сочувствую тебе, как мужчина. А что она теперь поделывает? Наверное, жуть как на тебя сердита, но у женщин это быстро проходит, особенно когда кто-то их по-настоящему интересует. Вы встречаетесь?

– Нет!

Его ответ прозвучал резко, как удар хлыста. Я подумал: "Еще не выздоровел. Дай бог, чтобы я ошибался".

– Извини, Пырван, я вовсе не хотел лезть тебе в душу.

– Ничего, дело прошлое. Для меня это уже никакого значения не имеет.

– Я так и думал, поэтому и позволил себе… и все же…

– Хотите взглянуть на рисунок? – перебил он меня неожиданно, протягивая до локтя обнаженную руку.

(С этим парнем придется нелегко, надо с ним осторожней).

– Вот, значит, что за штуковина чуть не стоила тебе жизни?

Его рука, сплетение мускулов и жил, казалась чужой при таком стройном теле. Да, приключение в Така-баре теперь сомнений не вызывало.

– Вам нравится? – Пырвана мой ответ действительно интересовал.

– Очень, – ответил немедля я, а сам думал о его руке.

– На первый взгляд – ничего особенного, но как-то я к ней привык, привязался. Дело не в том, что рисунок сделал знаменитый художник, – не это меня волнует. Сами убедились бы, что я прав, если б могли ее поносить, – хитро улыбнулся он. – Конечно, о вкусах не спорят. Мне нравится. Так что теперь я ни за какие деньги ее не отдал бы. Хоть за сто тысяч.

– Люди продаются и за гораздо более скромные суммы, – сказал я. – И вправду жалко, что мне нельзя поносить эту картинку, иначе ведь ее тепла и не ощутишь по-настоящему. Да и со всем так: сначала тепло, потом уж красота, неповторимость, глубина.

– Я рад, что вы меня понимаете, – проговорил он взволнованно. – Тепло… именно его она мне щедро дарит. Стоит взглянуть на нее, и на душе делается легче, вроде чище становлюсь, успокаиваюсь… Но бывали моменты, когда я ее просто терпеть не мог! Догадываетесь, когда…

Я склонился над татуировкой. Доверчиво улыбаясь, девушка смотрела мне прямо в глаза. В волосах у нее красовался цветок, на щеках – очаровательные ямочки. Болгарка, настоящая болгарка – вот ведь в чем загадка! Загадка – потому что японский художник вряд ли видел когда-нибудь болгарскую девушку. Меня даже дрожь пробрала. В первый раз в жизни я столкнулся с безграничной, всепроникающей силой искусства. Он срисовал ее с мыслей Пырвана, увидел в его мечтательном взгляде – другого объяснения просто нет.

– А что говорят наши художники? – спросил я.

– Никто ее не видел. Сам знаете – тайна.

– Ну, а если она действительно представляет художественную ценность?

– Я знаю только, что охотились за мной сумасшедшие.

– Может, и не такие они сумасшедшие. Хочешь, покажем специалистам, интересно ведь?

– Нет, не хочу.

Пырван опустил рукав рубашки и застегнул пуговицу. Потом улыбнулся:

– Я решил завещать ее художественной галерее. Но чтоб с меня с живого кожу сдирали – этого я не позволю. И все на этом.

Мы долго молчали. Пора было прекратить разговор или переключиться на другую тему, например, о его коронном приеме "волчий капкан". Ну, во-первых, не могли бы он рассказать мне, что из себя представляет этот "волчий капкан", то есть показать?

Пырван смерил меня взглядом:

– Ничего против не имею… – И начал подходить ко мне, слегка пригнувшись и вытянув вперед руки.

– Да погоди ты, я пошутил. Вы только посмотрите на него!

– Не бойтесь. Я не забыл, что вы мой начальник.

– Садись. В ногах правды нет. Куришь?.. А я дымлю, как паровоз. Влип я с тобой – теперь жена меня с утра до вечера будет пилить, тебя в пример ставить. А завтра приходи к нам. С девушкой… если есть. Меня-то тебе стесняться нечего.

– Спасибо. Я и не стесняюсь.

– Так, значит, завтра в семь… А ты когда меня возьмешь с собой на тренировку? Очень уж мне хочется познакомиться с твоим тренером. Чего только о нем не говорят: и афоризмы он сочиняет, и путевые заметки пишет, и стихи вам читает, и научные статьи издает…

– Все правильно, вас не обманули. А что касается тренировки, то это зависит от вас. Хотя сейчас у нас подготовительный период, вам будет неинтересно.

– Ничего. А борца ты из меня сделаешь?

– Нет, это вы из меня сделаете!

Мы попрощались, но я вернул его почти с порога. Я вдруг вспомнил фильм, который смотрел когда-то в Лондоне, назывался он "Парижские тайны". Почти документальный фильм, снятый англичанами. Тринадцать серий с эпиграфом какого-то французского академика, имени которого я не запомнил: "Париж – это не только огни, но и тени". А от предисловия так и разбирало любопытство: "Мы вам покажем то, чего не увидит ни один турист". Сильный фильм, чистый, волнующий. На меня он произвел неизгладимое впечатление, особенно финал.

Парижская бойня. Ведут коней. Среди старых кляч выделяется черный жеребец с маленькой благородной головой, тонкими ногами и блестящей шерстью. Связанные крепкими веревками, животные покорно бредут на свою конскую голгофу. Головы опущены, копыта мерно и жалобно цокают по мокрому от утренней росы булыжнику. Тяжелые ворота бойни отворяются, и в этот миг иноходец-ветеран рвет веревку и пускается вскачь по безлюдным улицам. Из-под копыт летят искры. Вслед за ним гурьбой бегут рабочие бойни. Они размахивают ножами и орут, нимало не тревожась, что могут нарушить покой обывателей. Почувствовав леденящий запах смерти, ветеран собирает остаток сил для последнего спортивного подвига: он прижимает уши, его длинные стройные ноги ритмично отмеривают расстояние. Он несется во весь карьер невероятно красиво, почти летит по пустым холодным улицам. Ему кажется, что он летит по освещенному солнцем ипподрому, слышит рев восхищенной публики и топот оставшихся позади коней. Но он стар, очень стар, а преследователей становится все больше и больше, вот их уже больше вдвое, втрое, вчетверо, и страшная злоба придает им сил. К погоне присоединяются и вызванные по телефону полицейские машины, воют сирены… И все это из-за одного коня!.. В конце концов его окружают, загоняют в угол, осыпают ударами его красивую благородную голову, пинают побелевшие от пены бока. Ишь, вздумал с нами шутки шутить!..

Конец же – совсем неожиданный. Какой-то человек в грубой рабочей одежде, в кожаном фартуке и кепке вдруг поднимает руку: "Я его покупаю!" Тут же отсчитывает деньги, целует окровавленную морду коня, берет в руки веревку, и оба они – человек и конь – медленно растворяются в бесконечном лабиринте парижских улиц…

Но я вернул Пырвана с порога, чтобы рассказать ему другой эпизод, опять-таки из этого фильма. Просто хотел предложить ему убедительный материал для разговора с теми, кто недоверчиво качает головой, слушая его рассказ о татуировке и о связанных с ней приключениях.

Художник рисует Эйфелеву башню на ягодице молодой красивой девушки. Операционная… Кожу с уже готовой татуировкой аккуратно отделяют от тела и делают из нее бумажник или абажур, в зависимости от пола покупателя-американца. (Ну чем не сувенир из Парижа! Эйфелева башня и под ее огромной аркой – поток машин). А в то же время та же красивая девушка, с серьезным лицом, торопится куда-то с сумкой под мышкой… Сорбонна… Голос за кадром звучит нарочито медленно: "Вот так некоторые девушки становятся студентками университета…"

Пырван еле дождался, пока я кончу.

– Я хочу вас попросить о чем-то? Можно?

– Да, слушаю тебя.

– Все это – про Париж и абажуры – ужасно интересно, но моя девушка ничего не знает о татуировке, так что вы уж смотрите не проговоритесь! Она… как бы вам это сказать, немножко наивная. Япония, гейши, бары, гангстеры – представляю себе, как она испугается, услышав обо всем этом. Она еще ребенок, хотя и объездила всю Европу со своей скакалкой.

– Значит, если я тебя правильно понял, ты к нам в гости придешь не один?

– Вы же сказали, чтобы я не стеснялся, – лукаво улыбнулся Пырван.

– Вот именно. Я очень рад. Да и жена обрадуется. А то она жалуется, что я только мужиков домой вожу.

– Вам будет скучно с нами, – сказал он. – Росица предпочитает молчать, да и я не из разговорчивых.

– Красивое у нее имя! Куда лучше, чем Десислава-Деси.

Лицо юноши на секунду омрачилось, он отвел взгляд с усилием, которого я не мог не заметить, и продолжил:

– Росица живет в собственном мире, и больше ее почти ничто не интересует. С одной стороны, это хорошо, но с другой… В общем, дай бог, чтобы она вам понравилась.

– Наверняка, раз уж она нравится тебе. А скажи, пожалуйста, что это за скакалка? Чем твоя девушка занимается?

– О, извините, надо было вам сразу сказать. Мы, спортсмены, думаем, что спорт интересует всех. Но, может быть, вы видели мою Росицу по телевизору? Художественная гимнастика. Она – одна из лучших.

– Конечно, видел. Борьбу не смотрю, но, когда передают художественную гимнастику, не отрываюсь от телевизора… как все мужчины. Но вот имен, к сожалению, не помню.

– Не волнуйтесь, – ответил Пырван весело. – Я и сам с трудом ее отличаю от других, когда выступает ансамбль. Эти девушки-гимнастки похожи друг на друга, как две капли воды, – все они такие прозрачные…

– Ну и обидится же она, если услышит, что ты о ней говоришь.

– Да она еще ребенок, – со снисхождением повторил Пырван, и глаза его засветились добротой. – Хорошо бы она навсегда осталась таким ребенком! Именно поэтому мне и не хочется нарушать ее покой. Пусть себе прыгает со своей скакалкой… другого ей и не надо.

– А сейчас я задам тебе один вопрос, но не чувствуй себя обязанным отвечать, – я показал на его руку, – это, случайно, не она?

Пырван посмотрел на свою руку – его взгляд, казалось, проник через рубашку – и ответил уверенно:

– Нет, не она… Ничего общего… Росица – совершенно другой тип. Он не похожа на болгарку. Скорее смахивает на шведку. Лицом, а не фигурой… – Он задумался и снова помрачнел: – Может, я и ошибаюсь и мнение мое несправедливо. Знаете, она такой салажонок, можно при ней какие угодно анекдоты рассказывать, даже самые похабные, – не понимает. Смеется, но ничего не понимает.

Мне стало ясно, что он не досказал: "С Десиславой было по-другому". И снова, уже в который раз, я понял, что Пырван все еще не забыл этой женщины и, может быть, еще долго будет ее помнить. И тут, черт знает с какой стати, я вспомнил о своей жене, о своей бабуле Злате, о моем "самоварном золотце", как я ее в минуты близости называю… А что? И такое случается, не такие уж мы пока старики. Если Пырван верно описал свою девушку, то моя Злата – полная противоположность этому прозрачному созданию, и все же она гораздо больше напоминает Росицу, чем ту "наемную любовницу". А что же Пырван? Что я? В душе я испытывал что-то вроде завистливой ненависти к этой паре – Пырвану и Деси – как будто жалел, что не оказался тогда на его месте. "Прыгалки" мне казались гораздо менее привлекательными, чем игры в кафе "Варшава". Но, что поделаешь, все мы мужчины, наверное, так устроены. А на прозрачные создания хорошо смотреть по телевизору.

Моя Злата любит гостей, любит, когда дом у нас полон. Но любит она, чтобы в гости к нам приходил не кто попало, а люди с более высоким, чем мое, общественным положением. Ей подавай генералов, дипломатов, уж тогда-то она просто счастлива. Конечно, это ей не мешает поддерживать отношения со своей родней, среди которой нет ни одного генерала или хотя бы начальника отдела. А вот мои родственники ей не по душе, пусть выбор здесь и побогаче (если смотреть с ее точки зрения): брат – заместитель председателя Союза охотников и рыболовов, сестра – какая-то шишка в женском движении, ну и так далее. Однако, слава богу, все это не так уж серьезно. Злата придумала все это, чтобы у нас был повод полаяться, ведь в каком болгарском доме обходится без шума и без мелких ссор? Да разве это дом! А что касается высокопоставленных гостей, то на этот счет у Златы есть простое, но убедительное оправдание: у них, мол, есть чему поучиться, они смотрят на мир с высоты и, следовательно, их мир шире нашего. Ну, что на это можно возразить? Так что я предпочитаю молчать и не перечу ей, однако это не мешает мне приглашать домой подчиненных. Привожу я их потихоньку, в расчете на Златину природную доброту, на ее легкий, отходчивый характер, благодаря которому она всегда склонна смотреть на вещи с оптимизмом и душу готова отдать за любого горемыку-неудачника, хоть раз переступившего порог ее дома. Так что и теперь я мог быть совсем спокоен за Пырвана и его прозрачное создание. Даже если Злата и не считает, что чемпион Европы по борьбе и знаменитая гимнастка заслуживают ее внимания, она ничем этого не выдаст, а вскоре и совсем забудет, что испытывала такие чувства.

Что до меня, то я тоже люблю гостей, но в отличие от своей половины предпочитаю застолье в компании с людьми мне равными или подчиненными. Не то чтобы я стеснялся начальства или чувствовал себя обязанным развлекать его и обхаживать. И не в том дело, что приготовления в подобных случаях отнимают в два раза больше сил и времени (хотя и это нужно учитывать). Главная причина в том, что я не желаю, чтобы обо мне, как о моем сослуживце Карагёзове, поговаривали, будто в гору я пошел благодаря своему хлебосольству, хорошим винам и дорогим закускам, угодливым улыбочкам и откровенному подхалимажу. С другой стороны – во всяком случае, я так думаю – в нашей работе необходимо полное доверие, знакомство с характером и особенностями каждого из тех, с кем тянешь лямку. Необходимо взаимопонимание и непринужденные отношения, а их не создать, если двери твоего дома открыты только для начальства. Извини, золотко, что я опять доставляю тебе столько хлопот, но другого выхода нет! И вместо того чтобы ворчать, берись-ка лучше за скалку, а сына пошли за оранжадом и кока-колой, приглашенные-то, поди, и не пьют вовсе. И запомни – в гости к нам придут "брат" Дьяволенка и его сестра… Нет-нет, я потом тебе все объясню… Да нет у него брата, и все-таки есть! Слишком это сложно, сейчас не могу. Не опоздаешь, ты же у меня самая проворная женушка на свете, иначе как бы я с тобой уживался столько лет! И лампочку куплю, нет, не забуду, сто ватт, хорошо! Я повесил трубку и облегченно вздохнул. Потом набрал другой номер и попросил Пырвана. Он ответил вполне подобающим тоном:

– Слушаю.

– Не забыл о сегодняшней встрече?

Мой вопрос как будто бы неприятно удивил его:

– Если у вас другие дела, то…

– Нет, я хотел тебя спросить о другом, – сказал я. – Выпьешь?

– Нет.

– Так я и думал.

– Пью только на Новый год, – уточнил он и засмеялся.

– И она тоже не пьет?

– Ничего, кроме молока. Ей только молоко подавай, в любое время дня и ночи.

– Потому она такая – кровь с молоком, – продолжил я нараспев, подражая исполнителям народных песен.

– Вот именно, – согласился он смущенно, пытаясь правильно понять, что означает мой тон – подтруниваю я над ним или всегда так разговариваю?

Но Росица оказалась совсем не "кровь с молоком", а только "молоко": кожа у нее была действительно молочной белизны, почти как полупрозрачный китайский фарфор, который красовался на почетном месте в серванте у Златы. Изящное создание с голубыми глазами, бескровными губками, пепельными волосами. И вдобавок – стройные ножки. На фоне ее фарфоровой красоты Пырван, я и Злата выглядели огромными и неуклюжими, словно высеченными из камня. Да-да, даже Пырван, чье выразительное лицо произвело на меня такое впечатление в первый момент нашего знакомства именно благодаря тому, что совсем не совпадало с моим представлением о внешности борца. Одним словом, они были прекрасной парой, прекрасной, но… скучной.

Я пригласил их в гостиную, все сели – теперь Росица напоминала мне птичку, вспорхнувшую на самый краешек ветки. Воцарилось молчание… Пырван был одет в темный костюм из дорогой ткани, галстук заколот булавкой, на рукавах – запонки из оникса. В таком виде люди ходят на премьеры. Я забыл ему сказать, что ужин будет совсем непринужденным, и теперь чувствовал себя немножко неудобно в свитере из грубой шерсти. Хорошо, что Злата догадалась нарядиться в новое зеленое платье с пуговками снизу доверху. А Росица, ее во что ни одень, все равно останется… ребенком. Я попытался себе представить "художественных" гимнасток, которых столько раз видел по телевизору. Перед мысленным взором возникли красивые женственные формы: изящно очерченные бедра, тонкие талии, маленькие, но округлые груди – верный признак хотя еще не созревшей, но все-таки женственности. Однако я и раньше замечал: на некоторых из них платье болтается, как на вешалке, а стоит им раздеться – богини, да и только. Росица, конечно, и не подозревала, что за мысли приходят мне в голову. Все ее внимание было сосредоточено на том, чтобы произвести хорошее впечатление: милая, воспитанная девушка, которая открывает рот, только если ее о чем-то спросят. Случай подать голос ей представлялся, однако лишь за счет моего хорошего настроения. Мой запас банальных вопросов уже был исчерпан, и поскольку Пырван явно не разделял моего желания поддерживать беседу, за столом снова воцарилось тягостное молчание. Я подумал, что Пырван тоже смертельно скучает, причем именно из-за присутствия той, с кем ему не должно быть скучно. Интересно, так ли это? Я внимательно на него взглянул. Он перехватил мой взгляд, виновато улыбнулся, как будто хотел сказать: "Я же вас предупреждал" и машинально потянулся к стакану с кока-колой. Они пили кока-колу, а я сливовицу. Спиртное, однако, не помогало. Оно создает хорошее настроение, только когда выпивка правильно распределена между всеми, кто сидит за столом. Железное правило! И что это Злата так медлит? Что там с пирогом? Злата, золото мое, за твое здоровье! Давай с тобой чокнемся, раз уж больше не с кем. Не любишь сливовицу, но в этот раз выпьешь! И винца выпьешь, гипертония выдумана для мужчин, так что хватит притворяться… Пырван налил себе второй стакан кока-колы и выпил его почти залпом, слегка поморщившись, явно через силу. Мне стало его жаль. "Знаешь, немножко воображения – и кока-колу можно принять за хороший коньяк". "Я так и делаю", – ответил он со скрытой самоиронией и прикоснулся к руке Росицы:

– Ты не хочешь поесть? Поешь, не срами меня. В один прекрасный день ты просто переломишься, как тростинка…

По глазам девушки нетрудно было понять, какие чувства она к нему питает.

(Плохо, плохо устроен этот мир – в чувствах никогда не бывает равенства!)

Наконец-то вошла Злата с блюдом – от горячего пирога поднимался ароматный пар. Она ловко разрезала его на куски и положила каждому полную тарелку. В ответ на наши протесты у нее нашлись слова и жесты, которые усмиряли даже генералов: "Тихо! Здесь я командую!" Нет, честное слово, как только появляется Злата, атмосфера сразу меняется – делается шумно и весело. Вроде никак особенно не старается, но вся излучает бодрость и доброжелательность, когда вкатывается в комнату как румяный колобок, в любой момент готовый рассмеяться… Хотя, что это я так много внимания уделяю Злате, в моем рассказе она существенной роли не играет, как, впрочем, и Росица. Нас интересует прежде всего Пырван. И именно на него нужно обратить внимание. Мне не по душе его отношение к этой гимнастке. Будь он постарше, я бы сказал, что в гостях у нас строгий папаша и застенчивая дочка. Покровительственно – вот как он к ней относился. Ничего общего с той ревнивой дистанцией, которая всегда существует между влюбленными. Когда Росица от смущения расплескала кока-колу из своего стакана, он недобро посмотрел на нее и прошипел: "Сколько раз я тебе говорил, осторожнее!" Девушка чуть не расплакалась, но в следующий момент его сильная рука обняла ее за плечи, и темная голова склонилась к светлой: "Ладно, ладно, ничего страшного!" Он достал носовой платок и, встав на колени, начал вытирать мокрое пятно на ее юбке. Росица боялась пошевельнуться.

– В таких случаях, – авторитетно заявила Злата, – мужчины не вытирают пятна, а покупают новое платье.

– Именно так я и сделаю, но она не хочет принимать от меня подарки.

– Вы почаще об этом вспоминайте, а уж мы как-нибудь постараемся преодолеть скромность. Правда, Росица?

– Да, – робко ответила девушка.

Я смотрел на них и думал: интересно, как относился Пырван к своей бывшей подружке? Неужели так же?

Что-то не верится. Скорее уж она вытирала его облитые вином брюки, стоя перед ним на коленях и осыпая его милыми упреками:

– Медвежонок, если ты и впредь будешь таким неряхой, я тебя запру на чердаке со своими старыми куклами!..

Однако я снова увлекся. Не знаю, может быть, я вас разочарую, но и Десислава-Деси в моем рассказе, пожалуй, разделит судьбу Росицы и Златы, то есть не будет центральным действующим лицом. Заметьте – я сказал "пожалуй". Поскольку какую-то роль она все-таки играет, а не служит просто фоном, как другие две женщины. Но ее роль – вспомогательная, движущей пружиной ее не назовешь. В середине повествования она исчезает со сцены. Думаю, что это не такая уж беда, поскольку к тому времени наше внимание будет поглощено другими персонажами, точнее, одним-единственным, который предстанет перед нами как воплощение сложности современного мира, где сосуществуют добро и зло. А наше единственное желание – сделать этот мир добрее.

Как видите, я не использую обычных для большинства рассказчиков приемов. Вместо того чтобы сгустить краски около Деси и заставить вас думать, что пути ее и Пырвана снова пересекутся и, быть может, самым роковым образом, я заранее предупреждаю: не вглядывайтесь в нее слишком внимательно! Это вас только запутает. А мне хочется, чтобы вам все было ясно. Итак, с одной стороны, перед нами Пырван Вылков, а с другой…