Волчье солнце

Едва навеянный Евтерпе,

Изваивая облака,

Из вай, вечерний златочерпий,

Ты тронешь стебли тростника

О золотом закате пены,

Приречном посреди стрекоз,

На бледный луг, тобой забвенный

За розами метаморфоз,

И принесешь уклоны крылий

И собранный вечерний сок

Влюбленной больше райской пыли

К загару отроческих щек.

Белый лекарь, недозрелый трупик

Большеглазого Пьеро,

Вырастивший вымышленный тропик

В мартовское серебро.

Нет, не пыль дождливого клавира,

Ты стесняешь белизной

Все широкие слова на эро,

Все слова в целебный зной.

Колыхаясь белым балахоном

Туфле в такт и сердцу в такт,

Праведник в раю благоуханном,

Вот – нисходишь на смарагд.

О тропике трепетный клоун,

Из крапин запретных рябо

На всем балахоне, во что он

Играл головой би-ба-бо?

На счастие в лилии перед

Америкою тишины

Он замер и севером мерит

Отпущенниц райской весны,

Чья полузнакомая вера

Смарагдами ограждена

В широкое слово на эро,

Бежавшее строгого сна.

Раскруживайся в асфодели,

В рябые сонмища галчат:

По пелене твоей звучат

Упорные виолончели.

И луковицы взаперти

Забудь тепличными цветами –

Вздыбясь щербатыми крестами,

На повороте расцвети.

В тычинковый подъяты рост

Два муравьиных коромысла –

Из нищей лужи рыжий мост

Уходит к севам Гостомысла,

И паутинная весна,

Забившаяся в угол клети,

По темным угородам сна

Трепещет посреди веретий.

Вскрывай ореховый живот,

Медлительный палач бушмена:

До смерти не растает пена

Твоих старушечьих забот.

Из вечно-желтой стороны

Еще недодано объятий –

Благослови пяту дитяти,

Как парус, падающий в сны.

И, мирно простираясь ниц,

Не знай, что, за листами канув,

Павлиний хвост в ночи курганов

Сверлит отверстия глазниц.

Мечом снопа опять разбуженный паук

Закапал по стеклу корявыми ногами.

Мизерикордией! – не надо лишних мук.

Но ты в дверях жуешь лениво сапогами,

Глядишь на лысину, плывущую из роз,

Солдатских черных роз молочного прилавка,

И в животе твоем под ветерком стрекоз

Легко колышется подстриженная травка.

Чугунной молнией – извив овечьих бронь!

Я шею вытянул вослед бегущим овцам.

И снова спит паук, и снова тишь и сонь

Над мертвым – на скамье – в хвостах – виноторговцем.

Поправ печерские шафраны,

Печально чертишь лоб врага

Сквозь аракчеевские раны

В оранжерейные снега,

Чтоб Михаил, а не Меркурий

Простил золотоносный рост,

Соперничающий в лазури

С востоками софийских звезд,

За золотые, залитые

Неверным солнцем первых лет

Сады, где выею Батыя

Охвачен университет.

Ты вырастаешь из кратéра,

Как стебель, призванный луной:

Какая медленная вера

И в ночь и в то, что ты со мной!

Пои, пои жестокой желчью

Бегущие тебя цветы:

Я долго буду помнить волчью

Дорогу, где блуждала ты,

Где в час, когда иссякла вера

В невоплощаемые сны,

Из сумасшедшего кратéра

Ты доплеснулась до луны.

Белей, любуйся из ковчега

Цветами меловой весны!

Забудь, что пленна эта нега

И быстры паводи луны!

Хмелей волненьем легких белев:

Я в них колеблюсь, твой жених.

Я приближаюсь, обесцелив

Плесканья светлых рук твоих.

Взгляни – соперник одноокий

Не свеет серебра с пещер:

Распластываю на востоке

Прозрачный веер лунных вер.

Не собран полнолунный мед,

И ждут серебряные клады

Хрустальных пчел, и водомет

Венчальным веером цветет,

И светлым ветром реют хлады,

А ты в иные серебра

Скользишь селеньями Селены,

Забыв у томного шатра

Протянутый в твое вчера

Мой гиацинт, мой цвет нетленный.

И вновь из дальнего ручья,

Рожденная в напрасном слове,

Приподымаешься – ничья! –

Возлить трилистник лезвия,

Луннеющего наготове.

Еще не день, но ты – растаяв –

Из тени в тень, из плена в плен,

Кружишь полями горностаев

Над черными плечами стен.

Ни воздыханий, ни погони:

Не полюбив печальный хор,

Паду ли в дольние ладони,

Опальный гиацинтофор?

Слабеют знаки Люцифера,

Траву колышут голоса,

И на земле твой перстень, Вера,

Блестит, как божия роса…

Из двух цветочных половин

Я выбрал царствие пчелиной

И – как Адам в кругу – один

Замкнут созревшею долиной.

О, полурай, где нежный шаг

Еще не источает ковы,

Где ангелоподобный враг

Хранит мой облик лепестковый!

Слегка согбенное дитя,

Приникшее к благоуханным

Оградам, падай, очертя

Чело моим венком медвяным.

Прозрачны знои, сухи туки,

И овен явленный прият.

Сквозь облак яблоневый руки

Твои белеют и томят.

Кипящий меч из синей пыли

Погас у врат – и день прошел:

Ладони книзу, склоном лилий

Ты, словно в сердце, сходишь в дол.

Расплещутся долгие стены,

И вдруг, отрезвившись от роз,

Крылатый и благословенный

Пленитель жемчужных стрекоз,

Я стану тяжелым и темным,

Каким ты не знала меня,

И не догадаюсь, о чем нам

Увядшее золото дня

Так тускло и медленно блещет,

И не догадаюсь, зачем

В густеющем воздухе резче

Над садом очертится шлем, –

И только в изгнанье поэта

Возникнет и ложе твое,

И в розы печального лета

Архангел струящий копье.

В небе – бездыханные виолы,

На цветах – запекшаяся кровь:

О, июль, тревожный и тяжелый,

Как моя молчащая любовь!

Кто раздавит согнутым коленом

Пламенную голову быка?

И, презрев меня, ты реешь тленом,

Тонким воздыханием песка –

В строго-многоярусные строи

Зноем опаляемых святых, –

И за малым облаком перо, и

Светлый враг в покровах золотых!

И вновь – излюбленные латы

Излучены в густой сапфир –

В конце твоей аллеи, сжатой

Рядами узкогорлых лир…

И вновь – твои часы о небе

И вайи и пресветлый клир,

Предавшая единый жребий

И стебли лебединых лир…

И вновь – кипящий златом гравий

И в просинях дрожащий мир –

И ты восходишь к нежной славе

От задыхающихся лир!

За рубежом – теченье ясных лат:

Склонись в затон, живой одними нами…

Надолго ли мы включены в закат

И тонкими владеем именами?

Надолго ли? – О нет, окаменей,

Во мраморе зарозовей над миром

Плывущих слов и вероломных дней,

Опоена закатным эликсиром.

Ты улыбнулась – мы обручены

До первого жемчужного укола:

Разводы влаги – кольца тишины,

И облако – твоя романьуола…

Воспоминанья стольких маев

(Мы жили маями!)

Кольцо твоих последних уст

(Не будет этих легких уст!)

Они уйдут с лица, растаяв

(Они уже почти растаяли!).

О, золото сентябрьских узд,

Неверных узд!

Предательский сентябрь! Нефритом

Волнуется мое окно,

И каменеет недопитым –

В стаканах – тяжкое вино…

И все настойчивей и пристальней

Мечи вина,

Тяжелые мечи вина,

И пристальней из-за окна

Встревоженные мачты пристаней.

– Ах, я должна…

– Останься, сжалься… –

Волна окна…

Волна нефритового вальса…

Унесена… унесена ты

Нефритовым вином окна…

Сентябрь проклятый!

В сиреневом лете, в сиреневом дыме –

Я вижу! я вижу! – соседи

(В просвете прошедшая леди

Была в диадиме)

Возносят бокалы.

Но я ли, усталый

От этой расплаты,

Приму их увядшие крылья

И каждый горбатый

Язык воскового вина?

Я знаю, что каждая леди

Уже в диадиме;

Ей снится: в сиреневом дыме

Она возноситься должна.

И мне ли – сухие копытца

По лестнице? Мальчик глядится

В таблицу из меди,

Коричневый, широкоскулый,

В измятом венке бересклета:

Как плещется круглое пламя!

Как множатся трубные гулы

Иного, широкого лета!

Но никнут всё ниже крылами

Соседи – и только одна,

Высокая, в узкой одежде,

Рукой, удлинившейся в стебель,

Рукой, расцветающей в небе,

Возносит, как прежде, как прежде,

Бокал воскового вина!

Отбежали… Вышел чинно.

Жмешь мне руку, не любя:

Сколько розовых снежинок

На ладони у тебя!

Те четыре – словно крысы.

Вот и красный. Ждет с копьем.

Есть еще! Ну что же, высыпь…

Дальний запах раны пьем.

Это в шутку, иль опасно?

Замирают веера…

Он за красным! Он за красным!

Браво, браво, браво, бра…

А!..

Не вея ветром, в часе золотом

Родиться князем изумрудных рифов

Иль псалмопевцем, в чьем венке простом

Не роза – нет! – но перья мертвых грифов,

Еще трепещущие от истом.

Раздвинув куст, увидев за кустом

Недвижный рай и кончив труд сизифов,

Уснуть навеки, ни одним листом

Не вея…

О, мудрость ранняя в саду пустом!

О, ветр Гилеи, вдохновитель скифов!

О, веер каменный, о, тлен лекифов!

Забудусь ли, забуду ли о том,

Что говорю, безумный хризостом,

Неве я?

Ваш трубадур – крикун, ваш верный шут – повеса.

(Ах, пестрота измен – что пестрота колен!)

Ваш тигр, сломавши клеть, бежал в глубины леса,

Единственный ваш раб – арап – клянет свой плен.

Разуверения? – нашептыванья беса!

Тревожные крыла – и в лилиях явлен

Едва заметный крест… О узкая принцесса,

Разгневанная мной, вы золотей Малэн!

Желтели небеса и умолкали травы,

Утрело, может быть, впервые для меня,

Когда я увидал – о, свежие оправы

Очнувшихся дерев! о, златовестье дня! –

Ваш флорентийский плащ, летящий к небосклону,

Аграф трехлилийный и тонкую корону.

Так строги вы к моей веселой славе,

Единственная! Разве Велиар,

Отвергший всех на Босховом конклаве,

Фуметой всуе увенчал мой дар?

Иль это страх, что новый Клавдий-Флавий,

Любитель Велиаровых тиар,

Иезавелью обречется лаве –

Испытаннейшей из загробных кар?

Люблю в преддверье первого Сезама

Играть в слова, их вероломный друг,

Всегда готовый к вам вернуться, мама,

Шагнуть назад, в недавний детский круг,

И вновь изведать чистого бальзама –

Целебной ласки ваших тихих рук.

Не тонким золотом Мирины

Изнежен дальний посох твой:

Кизил Геракла, волчий вой –

О, строй лесной! о, путь старинный!

Легка заря, и в лог звериный,

Апостольски шурша травой,

Юней, живей воды живой

Болотные восходят крины.

Усыновись, пришлец! Давно ль

Ручьиные тебе лилеи?

Лукавый моховой король,

Ютясь, поникнет в гоноболь,

Когда цветущий жезл Гилеи

Узнает северную боль…

Сродни и скифу и ашантию,

Гилеец в модном котелке,

Свою тропическую мантию

Ты плещешь в сини, вдалеке.

Не полосатый это парус ли,

Плясавший некогда рябо,

Прорвавшись в мюнхенские заросли

На пьяном корабле Рембо?

Несомый по морю и по лесу

Четырехмерною рекой,

Не к третьему ль земному полюсу

Ты правишь легкою рукой?

Проплыл – и таешь в млечной темени,

Заклятья верные шепча:

Сквозь котелок встают на темени

Пророческие два луча.

Наперсник трав, сутулый лесопыт

Искусно лжет, ища себе опоры:

Коричневый топаз его копыт

Оправлен кем-то в лекарские шпоры.

Лужайка фавнов; скорбно предстоит

Ареопагу равных скоровзорый:

«Южнее Пса до времени сокрыт

Канун звезды, с которой вел я споры».

Умолк и ждет и знает, что едва

Ль поверят фавны правде календарной…

Бессмертие – удел неблагодарный,

И тяжела оранжевая даль,

Но он, кусая стебель в позолоте,

Уже вздыхает о солнцевороте.