Волк насторожился

Пролог

Когда шестеро, со скрипом отодвинув стулья, вышли из кабинета, Директор набулькал себе полстакана «Боржоми» и медленно, без всякого удовольствия высосал, гулко глотая. Утер рот тыльной стороной ладони, поморщился:

— Ну и дрянь, как ее люди пьют… Ладно, официальную часть, будем считать, закончили. Действуйте по той же схеме. А с думскими крикунами, слышь, поаккуратнее. Ни к чему нам сейчас в новую свару впутываться. Задобрите кого там погорластее, демократов из газеток подошлите, пусть осанну споют. Времени мало, надо, чтоб все без сучка, без задоринки…

— Сделаем, Игорь Матвеевич, — оставшийся в кабинете Помощник чиркнул в блокноте.

Директор побарабанил пальцами по столу, вспоминая, не забыл ли что важное. Вроде не забыл. Шумно выдохнул, отвлекаясь от уже обговоренных проблем, и сказал:

— Давай теперь по «Тайге».

Помощник закрыл папку, открыл другую, гораздо тоньше первой.

— Операция в заключительной стадии. Группа на месте, отрабатывает территорию. Думаю, через два-три дня г р у з будет найден и извлечен.

— Смотри, не позже. Его еще и вывезти надо.

— Зона поиска слишком большая, тайга, сами понимаете… но работы ведутся ускоренными темпами. Не опоздаем.

— Смотри, — повторил Директор, — головой ответишь.

Помощник промолчал.

«Ответит, — подумал Директор. — Ох как вы все у меня ответите…»

Он оттолкнулся ладонями от столешницы, откатился на кресле к стене, где висела карта России, и в который уже раз посмотрел на крошечный кружок с пометкой «Шантарск» почти на противоположном конце страны. С ненавистью посмотрел. Будто стереть хотел взглядом. Только боль головная от Шантарска этого задрипанного, больше ничего. Сибирь же, дикари ведь, хренова туча верст отсюда, — а они еще ерепенятся. И работать мешают.

— Что в городе? — спросил он.

— Пока по-прежнему, — ответил Помощник, не заглядывая в папочку. — Функционирование ф и р м ы приторможено с нашей помощью, продолжается ее дискредитация в СМИ и по каналам УВД. Дело о партии наркотиков не закрыто, сейчас готовится несколько новых акций — в том числе и с привлечением общественности. Наши люди в тамошнем ФСБ докладывают, что…

— А в самой ф и р м е? — перебил Директор.

— Рыпаются. Ищут. Ангелом пущена информация, что против них копает некая зарубежная разведка, желающая сорвать контракт «Интеркрайта» с Ираком. Так что на истинных р а з р а б о т ч и к о в они не выйдут.

— Да хрен с ними, с разработчиками! — рявкнул Директор, возвращаясь за стол. — Надо будет — отдай им кого-нибудь, отморозка этого, как его, Беса, пусть радуются и глотку ему грызут! Мне надо, чтобы пока мы вывозим груз из тайги, у них руки были связаны!

— У них связаны руки, Игорь Матвеевич, — мягко сообщил Помощник.

Директор успокоился, потянулся было к «Боржоми», но передумал. Брезгливо отодвинул бутылку подальше.

— Генерал Глаголев?

— На днях должен прибыть в столицу. На ковер. Получит пистон за берлинские делишки, утрется, и в Шантарск прилетит уже пенсионером.

— Твоя работа?

— Моя, — голос Помощника был невыразителен.

— Тут ты молодец, — удовлетворенно сказал Директор. — Глаголев — зверюга еще тот. Его надо отодвинуть в первую очередь. Если успеет раньше наших до клада добраться… Кстати, — неожиданно спросил он, — вы нашли Озеровскую?

Помощник скользнул взглядом в окно, где темнели на фоне закатного неба кремлевские башни.

— Ищем. Она что-то заподозрила, Игорь Матвеевич, скрывается. Но найдем.

— Уж найдите. — Взгляд Директора стал каменным. — Это девка знает слишком много, и если на нее выйдут люди Глаголева или этого бандита Фрола…

— Фрол в эти игры играть не станет. Клады, даже т а к и е, ему неинтересны.

— И все равно. И так уже каждая собака в городе судачит о том, что в тайге клад зарыт. Еще ломанутся копать, под ногами путаться начнут… Нам это надо? Короче, так, Геннадий Семенович. Акции против «Интеркрайта» усилить. Хватит уже миндальничать. Придумай что-нибудь э т а к о е. Силовое. Это раз. Комиссия сформирована?

— Так точно. Президент вот-вот подпишет. Этим Решетов занимается.

— Уж она им засадит «двадцать-двенадцать» по самые помидоры. Не до кладов будет… Это два. Что еще?

Помощник сделал паузу, глядя по-прежнему в огромное, во всю стену окно кабинета. Наконец в его голосе появился эмоциональный оттенок.

— Игорь Матвеевич, — сказал он нерешительно, заглянув в папочку, — Ангел докладывает, что Волк вышел на Матильду. Это та женщина, Марина Бурлаченко, которая вместе с Озеровской…

Директор грохнул кулаком по столу так, что с бутылки «Боржоми» слетела крышечка.

— Ну, так я и знал! А вы куда смотрели?! Прошляпили, да?

— На самом деле все не так плохо, Игорь Матвеевич, — поторопился Помощник, вернув взгляд на Директора. — Даже если Волк поверит, что клад существует, что против «Интеркрайта» идет и г р а, ему все равно не успеть…

— Вот только не надо! — Директор таки налил себе еще «Боржоми» и махнул залпом, как водку. — Волк этот… как его… Напридумывали, блядь, кличек — Ангел, Волк, Матильда, шпионы хреновы! Как его зовут-то по-нормальному?!

— Черский. Данил Петрович.

— Ну да, Черский, правильно. Ты досье его смотрел? Внимательно смотрел? Он же гэбист бывший, из настоящих, он печенкой чует, откуда вонь идет… И что там у него с этой… Матильдой?

— Еще неизвестно. Ангел отрабатывает.

— Пока он отрабатывает, Черский найдет Озеровскую. А потом вычислит и Ангела! И ты опять будешь говорить, что не все так плохо, да?!

Директор выбрался из-за стола, подошел к окну и замер, заложив руки за спину и покачиваясь с пятки на носок. «А ведь он меня не боится, — понял он вдруг. — Уважает — наверное, я ему нужен — разумеется. Но не боится, сволочь. Интересно, почему? Ведь если тонуть будем — вместе на дно пойдем, я всех вас за собой потащу. И Ликутова, и Решетова… Хотя Ликутов и Решетов меня первым утопить постараются, сучары…»

— Значит, так, — негромко сказал он, не оборачиваясь. — Черского о т с т р а-н и т ь. Какими методами, — мне плевать. Но он должен точно и навсегда выйти из игры. У меня осталось всего несколько дней, и я не могу позволить себе рисковать. У нас осталось несколько дней, — с угрозой поправился Директор. — Тебе все понятно?

— Да, Игорь Матвеевич, — очень спокойно сказал Помощник.

— Все. Свободен. Иди работай. Завтра в три ко мне с докладом.

Помощник вышел из-за стола, кивнул Директору от дверей — без чинопочитания, но и без наглости — и покинул кабинет.

Но ни завтра, ни послезавтра они не встретились. И вообще Директор больше никогда не видел своего Помощника.

Глава первая И снова здравствуйте!

Вообще-то, с квартиры Данил Черский прочно собрался съезжать. Были сильные подозрения, что засвечена, но, намотавшись за день, решил все же переночевать в последний раз в старой берлоге. Дверь выдержит любую атаку, подмога, в случае чего, примчится быстро, главное — не отираться на кухне…

В дверь позвонили часов в десять вечера, когда он валялся на диване с детективом незабвенной леди Агаты и не столько читал, сколько похихикивал, представляя Агатиных аристократических убивцев и отравителей на просторах его милой Родины, где им моментально открутили бы головенки, как кутятам…

Посмотрел в глазок и, не тревожа рацию, открыл. Ухмыльнулся:

— Какие люди — и без охраны… Ну, заходите.

Клебанов, старлей от УБОПа, вошел, остановился посреди прихожей, сунув руки в карманы исторической рыжей кожанки. Сегодня он выглядит еще более упрямым и принципиальным, потому Данил, воздержавшись от ехидных реплик, спросил вполне мирно:

— А не выпить ли нам водочки?

Он не особенно и удивился, когда опер, чуть заметно кивнув, направился было в кухню. Поторопился тормознуть:

— Нет, давайте в комнату.

— А…

— Да я один, — сказал Данил.

Ольга все-таки вернулась к матери, но он, понятно, не стал вдаваться в такие тонкости. А кухни опасался, чтобы не запустили в окно какую-нибудь пакость вроде маленькой аккуратненькой гранатки из портативной «мухи» — на балконе-то остекление с секретом, любая граната там и рванет, не пройдя в комнату… «Муха» — это вполне во вкусе Беса. А Бес, очень похоже, прослышал краем уха о кладе, только ничего толком не знает…

Он, не зажигая света, принес из кухни тарелки, а из холодильника в прихожей — едва початую бутылку кошерной «Выборовой», которой снабжал Януш, поинтересовался:

— Вы, часом, не антисемит?

— Бог миловал, — сухо отозвался Клебанов.

— Вот и отлично. Слеза, — повертел бутылку, всю в наклейках с надписями на иврите. — Хоть мы с вами не иудеи, причаститься стоит — нектар…

Разлил по рюмкам. Сначала не сообразил, чем занят Клебанов, потом понял и откровенно фыркнул: старлей выискивал среди сварганенной на скорую руку закуски, не столь уж и изысканной, нечто совсем уж простенькое.

— Ну, глупо, — сказал Данил. — Зачем же принципиальность до абсурда доводить? Колбасу вон берите…

Выпили. Минутку посидели. Чтоб помочь гостю, который пришел сюда явно не в молчанку играть, он весело сообщил:

— У меня чувство такое, дежа вю называется. Стойкое ощущение, что вы ко мне уже как-то приходили. И сидели мы вот так же на кухоньке, только без водочки. Это когда Есаула из СИЗО выпускали. Помните? Мы еще договорись вместе п о р а б о т а т ь, один, единственный разик… А еще у меня чувство, даже уверенность, что ваши приходы обычно влекут за собой кучу проблем — и что характерно, исключительно на мою бедную головушку… Да чего уж там, выкладывайте, с чем на этот раз пожаловали…

— Меня посылают в Чечню, — сказал Клебанов. — Чистить тылы. Завтра полетит сводная группа от трех управлений.

— Вот уж, честное слово, это не я, — сказал Данил, мигом став серьезным.

— Догадываюсь. — Он поднял глаза, поиграл желваками. — Я вам больше не опасен, а?

— А вы что, были для меня опасны? — невесело ухмыльнулся Данил и вновь наполнил рюмки. — Что-то не припоминаю…

— Где Марина Бурлаченко?

— Ну не под асфальтом же… — Данил, подавая пример, опрокинул рюмку.

Ни с того ни с сего вдруг захотелось рассказать юному старлею все. В конце концов, ведь эта катавасия с трупами и погонями за несметными сокровищами началась с Ивлева, а об убийстве зава ВЦ «Интеркрайта» сообщил Данилу никто иной, как опер Клебанов. Вот глазенки оперок выкатит, когда услышит в с е, идеалист ты наш доморощенный…

Нет, блажь, конечно. Нечего ему рассказывать.

— Слушай, давай-ка бросим множественное число, за русским столом не принято как-то… — предложил Данил. — И ответь ты мне на один-единственный вопрос: твои дела передали кому-то другому или закрыли?

Клебанов угрюмо молчал.

— Господи ты боже мой, — с досадой сказал Данил. — Ты хоть понимаешь, что в Чечне тебе, как манекену, пальнут в спину некие заранее неустановленные личности — и адье? Это они, конечно, хорошо придумали. Отстранять от дела — вонь пойдет, а против исполнения служебного долга в диких теснинах Кавказа не больно-то и попрешь. Заерепенишься — выгонят, только и делов… Хочешь, отмажу? Без всяких меркантильных соображений?

— Нет, спасибо.

— Честно, без всякой отработки. На кой ты мне сдался, у меня полковники есть…

— Я сказал, не нуждаюсь.

— Бортко тебя, выходит, сдал, — задумчиво произнес Данил. — Он, конечно, мужик хороший, но беда его в том, что он — н а ч а л ь н и к. А любой начальник вынужден быть дипломатом, учитывать кучу тонкостей да помнить о куче ниточек, связывающих его с другими начальниками. Это не коррупция и не разорение рядов, это жизнь на грешной земле… А я ведь тебе пошел навстречу тогда — с Есаулом. Хоть и не обязан был. И когда речь зашла об Есауле, ты все-таки хоть капельку служебных тайн, да выдал…

— Что тебе нужно?

— На кого вы поставили засаду в киоске с гордым названием «Кинг-Конг». Это раз. Все, что тебе известно об убийствах Ивлева, его непутевой супруги и щелкопера Костерина. Это два. Кто среди ваших шишек влез в наезды на «Интеркрайт» и историю с кладом. Это три. Все.

— А зачем?

— А затем, что я терпеть не могу, когда всякая сволочь ползет в огород, который я подрядился стеречь, — сказал Данил. — И я им устрою панихиду с танками…

— Вот то-то и оно. Не ты им должен устраивать панихиду, а я…

— Ну так устраивай, — развел Данил руками. — Бардзо проше! Я тебе мешал?

Клебанов медленно надул щеки, шумно выдохнул. Покосился на бутылку, и Данил наполнил по новой.

— Я им должен устраивать панихиду… — повторил Клебанов. — Лично к тебе у меня злобы нет, но вот ваши шараги…

— А это наш министр себе в башку девять граммов загнал или ваш? — вкрадчиво спросил Данил. — Шараги, говоришь? Между прочим, наркотой мы не торгуем. Пенсионеров ради квартир не душим. И пятиклассниц в эскорт не загоняем.

— А все остальное?

— Остальное? — Данил говорил спокойно. — Представь себе такую картинку: были овечки, был вокруг них двухметровый забор, были пастухи с двустволками и волкодавами. Потом пришел новый председатель колхоза, пастухов разогнал, собак перестрелял, а забор за бутылку продал на дрова… Пришли волки. Может, их и следует стрелять, только не кажется ли тебе, друг ситный, что волки тут явление вторичное, а вина лежит прежде всего на председателе? Хоть он сам со всех трибун серых разбойников и поносит последними словами…

— Ну, эту философию мы слышали…

— А ты можешь другую предложить? — спросил Данил. — Можешь? Может, ради светлого будущего нас всех стоит перестрелять? Только если ты завтра хлопнешь черного губернатора Фрола и моего непосредственного начальника Кузьмича, на их место моментально встанут в первом случае Слон, во втором — какой-нибудь Мильков. Их тоже? Так это ж до бесконечности может тянуться, и придется тебе положить столько народу, что свихнешься, не дойдя до половины очереди…

— Значит, следует окончательно отдать вам все на откуп?

— Чуть-чуть не так, — сказал Данил. — Взять все самое лучшее… не лыбься, самое лучшее. В конце-то концов, где были бы работяги, не купи Фрол завод? А? Отсечь самый откровенный криминал, а в остальном — ну, смириться, что ли, амнистию объявить, предупредить, что уж впредь-то, при малейшем прегрешении… Нет другого пути, поздно. А максимализм — он только в розовой юности хорош… Либо будем налаживать жизнь с теми, кто есть, либо, в самом деле, бульдозерами жмуров в овраги грести. Вот только не захочет никто в овраги, и начнется такая войнушка, что обезлюдеет одна шестая… Понимаешь, все упирается в разумный компромисс, это в сказках выбираешь меж добром и злом, а в жизни тебе постоянно приходится меж двух зол болтаться… И так, чтоб вечно оставаться посередине, не бывает, хоть ты тресни.

— А интересно, что бы ты на моем месте делал? — Клебанов спросил это без всякого ехидства.

— Я тебе скажу так, — сказал Данил, — я бы покрывал своего генерала. Из той самой корпоративности и ради чести мундира. Покрывал бы, воруй он, бери взятки, копай он клады в свободное от работы время. Но если бы он пошел через кровь, пусть даже стороною, я бы закусил удила. Все стерплю, кроме крови. Стрелять надо только в ответ. А уж если бы мой генерал вдобавок подставил меня, как тебя с Чечней, если бы он спалил в печурке все, что я накопал, а меня — и со мной неизвестное количество будущих жмуров, в перспективе, — загнал в расход в буквальном смысле, а не в бухгалтерском… Я бы и с чертом закорешился, лишь бы приложить его мордой об стол… Вот такая у меня философия. Не самая, понимаешь ли, гуманная и передовая, но на большее не способен, в чем честно и подписываюсь… Хочешь, я тебе облегчу задачу? Еще по одной?

— Не будем пока…

— Как хочешь, — спокойно пожал плечами Данил. — Так вот, я уже накопал достаточно, чтобы более-менее представить картину. Я ее тебе набросаю щедрыми мазками, в стиле импрессионистов, ты слушай и корректируй… Лева Костерин пришел к кому-то из ваших бонз. У него были хорошие отношения со многими вашими, от генералов до лейтенантов и ниже, он, насколько я теперь понимаю, жил с вами в симбиозе, как Юлиан Семенов со столичными женералями. Рассказал, что прослышал о кладе и готов сдать его в доход государства, но просит пособить в борьбе за его законные двадцать пять процентов. Признаться, здесь версия раздваивается, появляются варианты. Либо он с самого начала угодил на кого-то гнилого, либо гнилой подключился уже потом. В общем Бортко был в курсе. Потому ты моментально и развил бурную деятельность, едва узнал об убийстве Ивлева. И киосочек ваш не зря торчал под окнами у Светланы… Ты, парень принципиальный, поначалу всерьез задумался, не я ли прознал про клад и решил отхватить его целиком… Потом ты, правда, прослышал про Есаула и начал кое-что соображать. Допускаю, понял уже, что кто-то из ваших верхов тоже воспылал страстью к червонцам. Только «гнилушка»-то ваша приметила твою бурную деятельность и при первом удобном случае занесла в списочек на Чечню… Ну? Пожидаев это или Скаличев?

— Скаличев, — сказал Клебанов, не глядя на него.

«А все-таки я молодец», — сказал себе Данил. И спросил:

— Насчет «Кинг-Конга» я все правильно просек?

— Почти. На генерала Глаголева пришел тяжелый материальчик — соучастие в хищениях в период пребывания за рубежом, контакты с криминалом через дочку…

— Откуда материал? ФСК? То бишь ФСБ — по-новому?

— Нет, — сказал Клебанов. — Бортко мне так и не сказал, откуда.

— Я ж говорю — дипломат… Значит, кто-то хотел его вашими рученьками утопить?

— Очень похоже, — сказал Клебанов. — Только след был дохлый. Не знаю, что там у него было за бугром, но мы быстро разобрались, что Светлана на связную, да еще с серьезным криминалом, никак не тянет. А о младшей разговор всерьез и начинать глупо. Что я в рапорте и изложил. И получил головомойку от Скаличева. Он требовал…

— Подгонять факты под гипотезу?

— Можно и так сказать… — грустно усмехнулся Клебанов.

— То есть козла отпущения он уже приготовил?

— Да. Из вас его было бы гораздо затруднительнее сделать.

— Ну, уж вашему Скаличеву мы не по зубам… — не без законной гордости сказал Данил. — Но ведь не Скаличев пускал Есаула в работу?

— Конечно, не он, — Клебанов помолчал и, словно бросаясь в холодную воду, махнул рукой. — Коли уж пошел разговор… Скаличев не рискнет руководить прямой уголовщиной. Кишка тонка. Не берусь гадать, как он поступит, если другого выхода не будет, но пока что, судя по всему, что я о нем знаю, он всего лишь приготовил какой-то ход, позволивший бы ему выступить в роли открывателя клада. Двадцать пять процентов на одного можно получить и без мокрого… Младший брат у него — майор морской пехоты. Пенсионер. Твоего возраста. Подобрать еще парочку надежных мужиков — и можно опередить любых охотников за сокровищами.

— Юлия Озеровская — тебе такое имя что-нибудь говорит? — спросил Данил.

— Конечно. Костерин и про нее рассказывал. Я думаю так — Скаличев ее возьмет, когда она прилетит. Она собиралась прилететь… Все можно сделать чисто. Как ни крути, вынос статуэток из музея даже не нужно п о д в о д и ть под кражу — это и есть классическая кража. Отмазок у нее здесь нет. Можно предложить сделку, на одной чаше весов — свобода и, возможно, какая-то крохотная доля, на другой… И в тайгу пойдет братишка Скаличева. Никакой мокрухи…

— Если не считать, что тебя загоняют в Чечню, — хмыкнул Данил.

— Не верится мне, что он там подсунет киллера…

— А какая, собственно, разница? — спросил Данил. — У тебя на сколько командировка?

— «В связи с требованиями оперативной обстановки». Наши говорят, как минимум на месяц.

— Вот видишь, — сказал Данил. — Вернешься через месяц — а он уже строит кирпичную дачку на законные проценты. И никому ты ничего не докажешь, хоть лоб себе разбей.

— Сам знаю, — угрюмо отозвался Клебанов.

— Кто наезжал на Бурлаченко, как по-твоему?

— Только не Скаличев. Ему это совершенно ни к чему, он хочет Юлию. Судя по исполнению, Бес.

— Ты сам-то в клад веришь?

— Пожалуй, — подумав, кивнул Клебанов. — Очень уж много народу положили…

— А чей это клад, как думаешь?

— Не знаю, — пожал плечами опер. — То ли Колчака, то ли Иваницкого, наверное… Да какая разница?

«И я не знаю», — согласился с ним Данил и сказал:

— Тоже верно… Значит, что мы имеем? Бортко против него не попрет? Нет, конечно… Пока нет мокрухи. Скаличев знает о кладе, я тоже, Бес, судя по всему, краем уха что-то прослышал… — Данил помолчал. — И вот тут мы, старина, возвращаемся в исходную точку. К Иксу. Икс тоже знает про клад. Он каким-то боком повязан и с государственными структурами, и с Бесом, и уж он-то мокрухи не боится, ты сам его работу на вокзале видел… У тебя на его счет есть соображения?

— Никаких. Как ни ломай голову. Бортко мне говорил, что Скаличев сказал, будто Есаул работал на какую-то серьезную государственную контору…

— А сам Бортко этому верил? — спросил Данил.

— Верил. Что-то ему генерал такое привел в доказательство. Времена сейчас такие, что и я готов поверить…

— А я тем более, — кивнул Данил. — Вздрогнем? — он наполнил рюмки, и оба выпили. — Ну что ж, генерала своего ты мне сдал красиво… Ведь сдал? Думаешь, я поверю, будто ты пришел ко мне в полном расстройстве чувств и при первых же пришедших мне в голову аргументах поднял руки? И хочешь, чтобы мы, как пауки в банке, схлестнулись?

— А почему бы и нет? — Клебанов, чуть улыбаясь, смотрел ему в глаза. — Откровенность за откровенность…

— Ну, если уж начали обнажать душу, ты мне вот что скажи — почему ты его сдал? Ведь не будет он устраивать никакой мокрушки, все обставит галантно, и три четверти клада попадет-таки государству…

— Потому что хочу, чтобы государству попало с т о процентов, — сказал Клебанов. — Очень уж много крови на этот клад натекло…

— А не разворуют его?

— Постараюсь, чтобы не разворовали. Ты это, кстати, тоже учти. Я из Чечни рано или поздно вернусь… — Он не без некоторого сожаления покосился на полупустую бутылку водки и встал: — Спасибо за угощение. Пойду.

— Поедешь, — сказал Данил. — Сейчас вызову тебе тачку. И не спорь. Я, знаешь ли, человек недоверчивый. Не хочу, чтобы тебе в подъезде вогнали пулю из той гнуснопрославленной бесшумки, а потом подкинули ее мне под дверь… Понятно? Глотни на посошок, пока я брякаю.

Он вышел в кухню, но передумал, тихонько прокрался на площадку и включил рацию:

— Шестой? В темпе — д в о е ч к у экипажей ко мне… Один для пассажира, к подъезду. Второй пусть болтается в отдалении, на глаза не лезет… — выключил машинку и ухмыльнулся. — Ну, Бортко, хитрован…

Глава вторая Послание с Нептуна

В половине третьего, едва он вошел в вестибюль, охранник вышел из-за стойки и подал бумажку:

— Звонили по нашему номеру… Записал слово в слово.

— «Выйду, когда срастется, сломаю обе». Подписи не было?

— Сказали, что вы знаете.

— Да еще бы мне не знать… — проворчал Данил.

Прошел мимо лестницы, вышел во внутренний дворик, остановился у двухэтажного домика, когда-то выполнявшего функции конюшни, а теперь отданного под дежурку для части «зондеркоманды». Свистнул. В окно высунулся Японец.

— Кондрата, — сказал Данил.

Выскочил Кондрат, торопливо дожевывая что-то. Данил, повелительно мотнув головой, отошел в глубь двора, спросил:

— Чисто?

— Обижаете, шеф, — пожал плечами широкий, как трехстворчатый шкаф, хохол. — В полном соответствии с инструкциями. Японец, дуболом ретивый, хотел для комплекта дать в соску, только я помню насчет от и до… Вырубил аккуратненько, потом ломанул левую дубинкой, вот тут, — он коснулся своей лапищи повыше запястья. — Потом брякнули в «скорую» и укатили.

— Ладно, шагай, — кивнул Данил.

Клебанов, конечно, в ярости. Только со сломанной рукой в Чечню его никто не пошлет, а у Данила давно уже копились стойкие подозрения, что эта командировочка стала бы для старлея билетом в один конец, а обратно пришлось бы передвигаться в качестве груза. Под лаконичным наименованием «200». Пацан еще не понял, что стал узелочком, какие в иных случаях принято аккуратно выстригать из переплетения нитей…

Посмотрел на часы. До встречи с Хилем — минут сорок. Не спеша направился обратно.

Ольга стояла на площадке второго этажа, и Данил сразу понял, что она не выскочила покурить, а дожидается его. Жаль что некуда свернуть. Откровенно говоря, ее возвращение к матери выглядело самым простым и лучшим исходом, и не было никакой охоты участвовать в дурацком шоу под названием «выяснение отношений». А судя по ее трагическому лицу, именно такой спектакль и числился в сегодняшнем репертуаре. Хорошо было Штирлицу — его фемины пропуска в здание РСХА не имели, иначе непременно устроила бы какая-нибудь из них разборку прямо под дверью Шелленберга…

— Ну? — спросил он нейтральным тоном.

Ольга опустила глаза, словно бы собираясь с духом. Выдохнула:

— Меня шантажируют…

Все постороннее отлетело мгновенно, он стал машиной. Взял ее за локоть, подтолкнул наверх. Почти не глядя, набрал шифр, отключавший невидимые лучики «вопилки», провел Ольгу по коридору и распахнул дверь в свой кабинет, бросив Митрадоре:

— Меня нет.

Сел в кресло и нажал кнопку под столешницей, включая замаскированный магнитофон.

— Они хотели…

— Стоп, — сказал Данил. — Давай по порядку. Когда пришли, во сколько, домой пришли или подсекли на улице…

— Сегодня утром, когда шла к остановке. Подъехала машина, кажется…

— Детали потом.

— Подошел парень, протянул мне раскрытый блокнот и спросил: «Это не вы, Олечка, потеряли?» В блокноте лежала фотография. Цветная. Обыкновенная, не полароидная.

— Значит, есть негативы, — спокойно сказал Данил, вспоминая более чем фривольные снимочки с участием Ольги и двух девиц. — А что за фотография? Из цикла: «Милые забавы на хате у Светы»?

— Нет. Это только в одном месте могли снять — дома у Рамоны, когда она и эта культуристка… Но ведь не было фотоаппарата…

— Фотоаппарат еще не обязательно стоит на треноге посреди комнаты, — тем же безразличным тоном сказал он. — Его и замаскировать можно, знаешь ли. Дальше?

— Он сказал, чтобы я садилась в машину. Я села. Там они показали еще несколько… — Ольга упорно избегала его взгляда. — Почище. И сказали, что у них отщелкана полная кассета. Что они отдадут все маме… — она закрыла лицо левой рукой. — Она же не перенесет, у нее больное сердце, она и без того вбила себе в голову, начитавшись газет, что частный бизнес — это сплошь заказные убийства и тому подобное… А о фирме сейчас столько всякого пишут… Если она увидит…

Данил общался с ее мамой пару раз. В самом деле, женщина была, мягко говоря, старомодная. Из тех, кому штаб-квартирой мафии кажется и паршивый коммерческий ларек. Плюс — членский билет партии Нины Андреевой. Пожалуй, просмотри она снимки, запечатлевшие дочку приятно проводящей время в обществе двух лесбиянок, инфаркт и в самом деле обеспечен с железной непреложностью…

— Но негативы они благородно пообещали вернуть? А что хотели взамен?

— Бронзового Будду. Который стоит у тебя в квартире.

— И все?

— Все.

Данил мысленно себе поаплодировал. Он не ждал удара так скоро и с этого именно направления, но это детали. Главное, теперь он совершенно точно знал: за квартирой Марины следили. И за его квартирой тоже. И видели, как он вчера вечером пронес к себе домой тяжелый сверток, по габаритам и отчасти форме вполне соответствовавший Будде. Признаться, в свертке вместо Будды лежали железяки, упакованные, правда, так, чтобы у стороннего наблюдателя мысль заработала в должном направлении. Она и заработала. Клюнули, падлы… Наезжать на него самого, конечно, не рискнули.

— И конечно, были всякие угрозы? На случай, если ты все же мне пожалуешься?

— Да. Они не знают, похоже, что мы с тобой… разъехались. Сказали: раз у меня есть ключи и я знаю, как отключать сигнализацию, могу преспокойно положить его в сумку и вынести. Послезавтра, в десять утра, я и должна его взять.

— А если бы я остался дома?

— Я так и спросила. Тогда они заржали и сказали: постараются, чтобы тебя не было дома… А в половине одиннадцатого я должна уже быть на Овражной, походить по рынку. Там ко мне подойдут, скажут: «Я от Чебурашки», заберут сумку и отдадут негативы.

«Задумка — не высший класс, но и не столь уж топорно составлена, — мысленно отметил Данил. — Послезавтра суббота, день торговый, вавилонское столпотворение людей и машин, не хватит народу, чтобы оцепить барахолку и внедрить в толпу должное количество топтунов. Прочного невода не получится. Значит, брать придется жестко — и учитывать, что „посланец Чебурашки“ вполне может оказаться непосвященным звенышком. Но почему шантажисты оттягивают до субботы? Медлить в такой ситуации станет лишь совершеннейший олух. Идиотство какое…»

Он поднял голову. По щекам Ольги ползли слезинки, размывая тушь.

— Не хнычь, — сказал Данил жестко. — Раньше надо было думать. Талдычат вам, что никак нельзя давать поводов для шантажа, да все хаханьки… да не реви ты, — добавил он помягче. — Попробуем их взять. По почерку видно, «махновцы». И до рынка ты, вероятнее всего, не доедешь. Рванут у тебя сумку, когда выйдешь из подъезда, вот и все дела. Ничего, подсуетимся…

— Но ведь негативы…

— Да эта шобла в любом случае негативы тебе не отдаст, — сказал Данил. — Станут они упускать такую возможность — взять тебя за нежное горлышко… А за маму ты не беспокойся. Придет к маме очень обходительный мент, весь из себя в значках и в погонах, и объяснит вежливо, что некие негодяи хотели тебя, Жанну д’Арк частного бизнеса, злодейски скомпрометировать. Изготовили разные там фотомонтажи на японской-то технике… Только их переловили, повязали, доказали подделку и наказали… Поверит мама обходительному менту? Ну вот видишь… Сопли отставить. Теперь настал черед деталей, опиши-ка их подробно, фотолюбителей хреновых…

…Жора Хилкевич прибыл на свидание с кожаной итальянской папочкой, в костюме и при галстуке, что твой Боровой. И держался, Данил подметил, не в пример вальяжнее, прямо-таки на равных. Прежний страх прошел, у таких субъектов он всегда проходит быстро, стоит вновь оказаться в уютном окружении старых дружков, — а потому страх следует периодически освежать… Однако Данил пока что был само дружелюбие.

— Принес? — спросил он вполне миролюбиво.

Жора вытащил из папочки листок машинописи, пояснил:

— Это Астральная Мама сегодня с утра изрекла, Гнедой мне велел срочно отволочь в «Листок»…

— Значит, под Гнедым теперь ходишь?

— Ну…

— И что, легче жить стало?

— Ну, Гнедой выше планки бошку не высовывает, так что с ним ни во что и не влипнешь…

Данил внимательно прочитал очередное послание с Нептуна.

«Очередное противостояние черных и белых субстанций Высшего разума, избравших полем битвы Сибирь, объясняется геопатогенными особенностями структуры мировой гравитации, по-прежнему остающейся для ученых всего мира загадкой. Канал космических энергий, пронизывающих Землю, проходит через Шантарск, и потому на жителях нашего города лежит особенная ответственность, в том числе и за нарушение Космических Законов Высшего Разума. Черное сияние астрала пронизывает каждый камешек бывшего булдыгинского особняка. Зародилось это еще при чекистах, в годы незаконных репрессий, и подпитывалось за все время пребывания в доме органов КГБ. Вместо того чтобы встать на сторону Белой Иерархии и очистить души от влияния способных сохраняться столетиями отходов черной мыслительной деятельности, нынешние владельцы особняка, сами того не ведая, давно уже подвергаются влиянию Черных, зомбирующих структур, перестраивающих психополе человека так, что он становится неосознанным агентом Черной Иерархии, действующим во имя увеличения и распространения Зла во Вселенной. Этим и объясняется резко возросшее количество преступлений, в которые оказались замешанными работники „Интеркрайта“, — здесь и торговля наркотиками, и череда странных смертей, на самом деле вызванных тем, что здоровое биополе планеты отторгает черную ауру новоявленных зомби. И конца этому не видно, следует ожидать еще более крепнущего сопротивления Земли (ибо планета — такое же живое существо) попыткам Черных Иерархий при посредстве своих, в сущности, биороботов, способствовать перекрытию каналов, по которым Земля подпитывается чистыми энергиями Доброты и Красоты. Сама Земля восстанет против попыток использовать ее для примитивной наживы и разрушения энергетически-информационного слоя. Если этого до сих пор не осознали обитатели отмеченного черной аурой гнезда — тем хуже для них. Несчастья и беды будут множиться, пока не настанет очищение».

— Лихо закручено, — сказал Данил. — Сам-то ты что об этом думаешь?

— Да херня все это, — с философской простотой сказал Хиль. — Понять не могу, зачем с этой шизой возятся…

— А кто возится-то? — спросил Данил. — Кто ей, и без того подвинутой, новые глюки подбрасывает?

— Я откуда знаю? Мое дело — следить, чтобы у нее денежки были. Может, этот… интеллигент? Вроде бы возили его туда…

— А где он сейчас?

— Вроде пропал куда-то. Он же всегда так, вынырнет, покрутится с Бесом, а потом, смотришь, опять запропал… Сейчас с ним приезжал еще один мужик, вот он-то, говорят, прописался у Беса в офисе…

— На Луговой?

— Ага. А самого «интеллигента» что-то я не видел последние дни. И хрен с ним. Взгляд больно поганый, все кажется, будто вот-вот расколет…

— Боишься? — ласково поинтересовался Данил.

— Я ж не Штирлиц, — огрызнулся Хиль. — Расколют — и косточек потом не найдут. Штирлицу хоть звезды вешали…

— Это ты ненавязчиво намекаешь насчет тугриков?

— А что? — он ухмыльнулся. — Шпионам положено.

— И ничего интересного у тебя больше нет?

— Да ничего.

— Значит, тугрики… — сказал Данил.

Огляделся. Машина Хиля и две Даниловых тачки стояли метрах в ста, у бывшего музея Ленина. Прохожих в крохотном неухоженном парке, примыкавшем к протоке реки Шантары, не было, как всегда в эту пору. Крутилась пара собачников, но довольно далеко, да и собачники были окрестные, давно примелькавшиеся — Данил здесь встречался не с одним Хилем и подступы изучил на совесть.

Он вернул Хилю идиотское послание с Нептуна, так и оставшееся непонятным. Обаятельно улыбнулся, повторил:

— Значит, тугрики…

И коротко, без замаха врезал собеседнику в солнечное сплетение. Взял за ухо и стукнул физиономией об собственное же Хилево колено, но легонько, так, чтобы не пустить крови. Сидел и ждал, когда коммерческий директор малость одыбается.

— Петрович, ну ты чего? — прохрипел Хиль, хватая воздух полной грудью.

— Смотрю я на тебя, паскуда, и жалею, что не утопил, — сказал Данил. — Так это еще не поздно оформить. Отпустили мы тебя живым, потусовался среди своих и воспрянул духом, а? Штирлиц сраный… Ты же на этой самой машине приезжал с Гнедым за моей девочкой, фотографиями ее стращали…

— Так это не я!

— Она ж номер заметила, козел ты недоделанный, — сказал Данил. — И описала вас с Гнедым довольно точно…

— Нет, быть-то я там был… Только наехать на нее Гнедому велел Бес. Мне отказываться, что ли, когда берут за водилу? Так и сказать — мол, я Черскому стучу, так что мне с вами, ребята, не с руки?

— А почему промолчал?

— Ну…

— Да потому, что все еще надеешься и рыбку съесть, и на хрен сесть, — сказал Данил. — Только не получится у тебя, потому что ты дерьмо, и кукарекать будешь исключительно по моему приказу… Двойной агент, мать твою… Кому нужна статуэтка, самому Бесу?

— Похоже… Тот мужик, что от «интеллигента», вроде бы отговаривал, да Бес же у нас самый умный…

— Кто поедет послезавтра забирать у нее сумку?

— Гнедой. С ребятами. На моей тачке… Вроде бы и тот мужик с ними собирался. Для подстраховки.

— А брать сумку вы, конечно, будете, когда она выйдет из дома?

— Ага, — Жора хотел ухмыльнуться, но вовремя передумал. — Вы бы толклись на рынке…

— Стратеги вы, я смотрю, — сказал Данил. — Только твоя машина будет?

— Может, две. Не решили еще. И возле дома пошлют кого-нибудь заранее потоптаться.

— Так, — сказал Данил. — А чем это вы, голубчики, решили меня отвлечь? Чтобы в то время меня гарантированно не было дома?

— Сукой буду, не знаю… — он заторопился: — Я так прикидываю, что-нибудь подпалят или устроят пальбу у какой-нибудь вашей фирмы, чтобы ты туда дернул…

— А пленку, конечно, отдавать не собираетесь?

— Гнедой сказал, нужно и дальше держать на крючке… Слушай, Петрович, очень уж Бес уверен, что вам настанет скорый звиздец…

— Потому ты и решил, что со мной можно вилять? — нехорошо усмехнулся Данил. — Гони подробности, курва…

…В свое время пансионат этот, носивший идиллическое наименование «Кедровый бор», был построен для отдыха умученных трудами праведными облисполкомовцев — в противоположной от зоны промышленных выбросов стороне, понятно. Были и кедры, и поросшие лесом сопки, нависшие над десятком уютных домиков, окольцованных надежной оградой. Потом Советы отменили вместе с их исполкомами, но к широким массам эта благодать, естественно, не попала, потому что массы здесь все равно не уместились бы. И пришел «Интеркрайт», но, в противоположность поручику Ржевскому из бессмертного анекдота, ничего не опошлил. Наоборот, еще более благоустроил и облагородил малость обветшавшие в последние годы угодья. Иностранных партнеров обычно возили именно сюда — тех, кто не интересовался ни рыбалкой, ни охотой, ни прочей экзотикой. Стол был хорош, напитков море разливанное, горничные отзывчивые. А поскольку «варяжские гости» в гордыне своей самонадеянно полагали, что сибирские варвары отроду не слыхали об искусстве под названием «промышленный шпионаж», они, как правило, болтали меж собою совершенно свободно. А пленочка вертелась…

Данил подождал, пока откроют зеленые ворота, проехал на территорию и притормозил у двухэтажного теремка-дирекции. Пробыв там минут двадцать, вышел и, насвистывая, направился к одному из коттеджей, этакой псевдорусской избе, бревенчатой, но крытой красной голландской черепицей. Примерно такую, должно быть, воздвиг бы голливудский режиссер, возьмись он экранизировать «Тихий Дон» со Шварценеггером и Джимми Ли Кертис в главных ролях. Впрочем, домики были недурны и нравились всем, как импортным визитерам, так и своим.

Он деликатно постучал, и дверь тотчас же открылась.

— Я вас в окно увидела, — сказала Марина.

Выглядела она уже не в пример спокойнее и симпатичнее — порой неполные сутки на капиталистическом довольствии способны творить с очаровательными женщинами, пусть и подавленными, сущие чудеса. А то ведь смотреть было на нее больно, когда Данил явился к ней домой за подробностями о кладе и Будде. Данил невольно окинул ее вполне мужским взглядом, что она, конечно же, отметила и самую чуточку встревожилась — видимо, решила, дуреха, что ее заставят тут же отрабатывать роскошь и комфорт постоялого двора. Села, попыталась прикрыть подолом колени, но из этого ничего не вышло.

— Какие впечатления? — спросил Данил светски.

— Ну, прелесть, конечно. Я думала, будет чуточку вульгарнее. Такие слухи ходят о ваших дачах, а здесь все вполне комильфотно…

— Это потому, что мы уже старые и оттого спокойные, — сказал Данил. — Пацанчики — те, действительно, пошуметь любят…

— Нет, правда, сказка…

«Кого и стоит пожалеть в этой жизни — подумал Данил, — так это таких вот тридцатилетних интеллигентов обоего пола. Институт она закончила году в восемьдесят восьмом, едва успела встать на ноги и малость оглядеться, заявился мордатый внучек известного в советской истории деда, расстреливавшего хакасов пачками чуть ли не в этих самых местах, — и завертелась либерализация, чуть ли не моментально отшвырнувшая гуманитариев к параше. Лева Костерин, правда, сухую корку не глодал, но любовнице при любом раскладе не особенно-то и много перепадает. Хотя телевизор наверняка ей Лева презентовал, очень уж контрастировал со всем прочим интерьером. Да и квартирку успела от советской власти получить. А тут на сером фоне скучной нищеты и клад замаячил. Как там у Юлиана? Девочка впервые увидела столько продуктов. Бедная девочка. А тут и продуктов не было перед глазами, разве что долетал упоительный запашок. Золота».

Марина чуточку напряженно молчала.

— Обслуга ходит на цыпочках? — спросил Данил. — Холодильник полный?

— Да, спасибо… Признаться, я холодильник очень активно осваивать взялась… Кое-что вообще впервые вижу.

— Будьте как дома, кухня не обеднеет, — махнул рукой Данил. — Все равно воруют по неистребимой советской привычке, как ни воспитывай… — Он закурил и широко улыбнулся. — Мариночка, ведь вы поросюшка. Вы очаровательная поросюшка, но все равно…

— Вы о чем?

— Понимаете, в такие игры стоит играть, когда играть умеешь… — сказал Данил мягко. — А вы не умеете. Был еще один московский телефончик, по которому Юлию можно выцепить при крайней нужде. Вот вы вчера глубоким вечером, учтя разницу во времени, ей и позвонили, — он кивнул в сторону голубого финского аппарата. — От него ведь провод не тянется непосредственно в город, все идет через коммутатор, а там, говоря суконным языком, и номер вызываемого абонента фиксируется, и кассета вертится… Только что я, уж простите, слушал ваш разговор. Про то, что все рухнуло, всех поубивали, а вы сами ввергнуты в узилище… Должен оценить ваш такт — как-никак назвали это узилище комфортабельным в полном соответствии с исторической правдой.

Она отчаянно покраснела. Покосилась в сторону постели.

— А вот это вы бросьте, — сказал Данил. — Женщина вы, скажем прямо, очаровательная, а во мне голубого только и есть, что куртка, но не собираюсь я вас насильно укладывать, право… Болтовня все насчет наших нравов. Меня другое в данный момент интересует… Куда вы его засунули? Под ванну куда-нибудь, а? «Книги» пресловутые, из-за которых чемодан-де мне руку и оттягивал…

Марина сидела с видом провалившейся разведчицы, достаточно умной, чтобы не выдавать свой откопанный гестаповцами парашют за оконную занавеску.

— В общем-то я и без вашего с Юлией разговора доискался уже, что Будд в музее было два, — сказал Данил. — И вынесли вы обоих, звезда моя… Второго тоже распечатали?

— Нет, — сказала она, все еще заливаясь румянцем. — Юлия сказала, что найденного в первом вполне достаточно, полностью завершенный текст… Конечно, неудобно вышло…

— Да господи, ни в чем я вас не упрекаю, с чего бы мне вдруг? — сказал Данил примирительно. — Я бы на вашем месте тоже не доверял… Вот только получилось у вас совершенно по-детски. Я же говорю, это не ваши игры, у вас в таких ни навыка, ни, честно скажем, возможностей… Ну, несите уж.

Она осталась сидеть. Спросила, опустив глаза:

— Получается, я, как пишут в романах, целиком и полностью в ваших руках?

— Получается, — сказал Данил. — Только я бы на вашем месте не комплексовал и не переживал. Есть руки и похуже, успели уже убедиться…

— Скажите честно. Я хоть что-то получу? По-моему, вас на моем месте этот вопрос тоже заботил бы до чрезвычайности. Поживите-ка на музейную зарплату…

— Вопрос, конечно, резонный, — сказал Данил, подумав. — И отвечу я вам совершенно честно. Вы мне все равно нужны. Чтобы я мог контролировать Юлию, если она вздумает вилять — будут еще нюансы и сложности, как без них в таком деле… Убивать вас никто не будет, мы не «Коза ностра», да и смысла нет… Будь вы торговым посредником, получили бы на приличной сделке процентов пять. Столько я и намерен вам предложить. Поймите, ведь ваш личный вклад, минимальнейший. Нужно еще найти и взять — а это, ручаюсь, та еще работка…

— А сколько это — пять процентов?

— Ну, мы же не видели еще клада, мы, честно говоря, до конца и не уверены… В любом случае — миллионы. И миллионы. Признаюсь, мне не хочется сдавать все государству. Я лучше продам сам.

— А вас не поймают? — спросила она с искренней тревогой.

— Постараюсь, чтобы не поймали. До сих пор не ловили как-то…

— Это и называется — бизнес?

— Это называется — плоды перестройки, — сказал Данил. — Ну, несите товарища Гаутаму…

Она и в самом деле направилась в ванную. Данил повертел в руках тяжелого, как пара кирпичей, загадочно ухмылявшегося толстячка, потряс, приблизив ухо — нет, ничего не стучало, не болталось.

— Если все, как с первым, там пергаментный свиток, обложенный чем-то вроде ваты, — сказала Марина. — Вата набита очень туго…

— А он не рассыплется?

— Нет. Пергамент — вещь прочная, да и пролежал без доступа воздуха…

— Долго, как по-вашему?

— Лет пятьсот.

— Ого! — сказал Данил. — Вообще-то лет пятьсот назад у нас тут ничего интересного и не происходило… Ермак еще не нагрянул.

— Зато постоянно вторгались маньчжуры. Потому-то местные племена, кстати, моментально и пошли в московские подъясачные. Сказания твердят — кровь рекой текла… Маньчжуры гребли все под метелку, были основания прятать и хранить места в глубокой тайне. Если только оставались в живых те, кто помнил и знал… Статуэтка, правда, изготовлена не у нас, здесь практически не было буддистов, одни язычники. Юго-восточнее, по направлению к Байкалу… Она принадлежит к так называемой «школе Дугаржап-Мэнкэ» — по названию одного из дацанов… а может, имени мастера. До сих пор не установлено точно.

— Но ведь этак и клад окажется черт знает у какого черта на куличках? — спросил Данил. — Вы не задумывались? Тогда придется еще труднее…

— Юлия сказала — «это у нас».

— Юлия, Юлия… — проворчал Данил. — Вечно этот припев. Думаете, она позвонит, как обещала?

— Очень хочется думать… — сказала Марина с ноткой колебания. — Одно я определенно поняла, вы-то наверняка не уловили, — она уже покинула ту квартиру, где была вчера, где-то скрывается… А ваш… коммутатор может определить, откуда звонили?

— Не в случае с межгородом, — пожал плечами Данил. — Попробуем что-нибудь придумать, но сомневаюсь…

— Это повышает мои шансы? — глянула она вполне кокетливо. — Вы ведь сами говорите, что я — единственное звено…

— А если — не единственное? — резонно спросил Данил. — Если она к тому же свалится нам на голову с целой шайкой москвичей, тоже жаждущих процента?

— Вряд ли она доверится кому-то в столице, — серьезно сказала Марина. — Вот там-то гораздо больше шансов оказаться лишней у стола. Нам, как старым знакомым, она доверяет больше хотя бы потому, что прекрасно изучила и хорошо представляет, чего от нас ждать…

— А вы, я смотрю, обладаете толикой здорового цинизма? — хмыкнул Данил.

— Время такое, — в тон ему ответила Марина.

— Ну да, всегда время виновато… — пробормотал Данил под нос. — Ладно, я пошел в гараж. Там есть хорошая мастерская, а мне вопросов задавать не принято. Вас не коробит, что вскрытие будет произведено в столь антинаучных условиях?

— Ох, после того как ребята черт знает где вскрывали первую… Вы покажете, если что-то найдется?

— Непременно.

— Можно, я немного пока выпью?

— Бога ради, — сказал он. — Только не увлекайтесь, вдруг мне потребуется консультация…

…Пока басовито гудел станок и повизгивал металл по металлу, он стоял в сторонке, у окна. Любопытство было какое-то ленивое, вторичное, что ли.

— Готово, — сказал механик.

Данил обернулся. Парень держал Будду основанием вверх, как вазу — и там, чуть пониже среза, виднелся плотный сероватый ком, туго вбитый в пустотелое туловище творца учения о нирване.

— Благодарю, — сказал Данил. — И забыть начисто…

Он так и нес статуэтку до коттеджа, в той же позиции, зажав под мышкой срезанный бронзовый кружок. Пытался вспомнить по дороге имена каких-то исторических личностей или названия городов, связанных с этими местами в пятнадцатом веке, но, как ни изощрялся, не вспомнил. Потому что, кажется, так ничего об этом и не читал. И не смог бы сказать точно, были ли здесь или возле Байкала какие-то города.

Марина встретила его любопытно-хмельным взглядом. Успела уже «усидеть» полбутылки ликера — и на сей раз не озаботилась возней с юбкой, так что Данил, предвидя кое-что наперед, иронически хмыкнул. Про себя, конечно. Ножки безусловно заслуживали внимания — а вот прямолинейная женская логика, незамысловатая, как гребешок, заслуживала лишь сожаления. Ну да, уже не две, а три пуговички расстегнуты…

— Цирковой номер, — сказал он, садясь и устраивая Будду меж колен. — Чем бы нам… ага.

Подцепил этот ком, и в самом деле оказавшийся чем-то вроде плотной ваты, вилкой и лезвием собственного перочинного ножика. Легонько потянул, примеряясь. Ком выскочил легко. Марина чихнула, смешно морща нос. Ему самому явственно щекотал ноздри сухой и летучий запах — то ли пыли, то ли кожи. Теми же археологическими орудиями осторожно развернул слежавшуюся вату. Обнаружился сероватый сверток толщиной с граненый стакан.

— Пергамент? — спросил он.

— Ага. Бумаги здесь делать не умели, а папируса не было. — Марина почти касалась его щеки своей, так что Данил чувствовал свежий запах ее кожи. — Разворачивайте, не бойтесь, там был точно такой же, и он выдержал…

Он осторожно отогнул краешек. Пергамент и в самом деле не собирался рассыпаться в прах — но так и норовил свернуться назад, в более привычную за столетия позицию. Данил крепче сжал пальцы.

Черные строчки выведены аккуратно, но буквы совершенно незнакомые, напоминавшие то ли пляшущих брейк муравьев, то ли обрывки паутины.

— Ну да, тайджиутский, как и в первом тексте… — Марина заглядывала ему через, плечо. — По-моему, и текст тот же — я столько на него таращилась… Но не ручаюсь.

— М-да, я бы тоже не ручался, — с сомнением покачал головой Данил, пытаясь сообразить, в чем заключаются различия меж иероглифами, и уловить какую-то систему. Но все эти закорючки выглядели одинаковыми. — Это слова или буквы?

— Помесь букв со слоговым письмом.

— Вы так-таки ничего и не понимаете?

Марина покачала головой:

— Я изучала только древнехягасский, и то, каюсь, скверно. — Ткнула пальчиком с ярко-красным ногтем. — По-моему, это означает «конь». Юлия показывала, — озорно блеснула глазами. — А в иных случаях — еще и «мужскую силу»…

Отняла палец, и загадочный знак тут же стал неотличим от прочих, затерявшись среди них. Чуть закинула голову, прикрыла глаза, полуоткрыла губы и откровенно ждала ответного хода. Данил усмехнулся и, перехватив левой рукой искавшую его плечо ладонь, прошептал ей на ухо, чувствуя, признаться, некое электрическое мельтешение в крови:

— Думаешь, это увеличит процент?

— Я не блядь, — жарко прошептала она в ответ. — Просто хочется. Все как в кино, — перехватила-таки его руку и уверенно повела вверх по гладкому бедру. — И никаких тихих пристаней, надоело, когда тебя вместо жилетки держат…

Данил неловко расстегивал крепление кобуры — она вечно мешала в столь непредвиденных ситуациях. Впрочем, не такая уж неожиданная ситуация и была — женщины весьма стереотипны, если речь заходит о закреплении договоров… Справился наконец с подпружиненной скобой и, не глядя, кинул кобуру подальше на широкую постель. В конце концов он был живым человеком и тоже жаждал отвлечься от сложностей. И, снимая с нее платье, стягивая невесомые трусики, боялся одного — вдруг запищит рация, случалось ей взвывать некстати…

Глава третья Мой друг уехал в Магадан, снимите шляпу…

Он сидел в уголке аппаратной, забившись поглубже меж полированным стеллажом и стеной, чтобы не торчать над душой у радиста. Но радист все равно то и дело оглядывался на него, виновато пожимал плечами.

«Леший» не подал в девять утра «три семерки». Вообще не вышел на связь, чего не случалось не только на памяти Данила, но и за все время существования левого платинового прииска.

«Заимка» молчала. Несмотря на то что в дополнение к личной рации Самура там была запасная, проверявшаяся ежедневно. Вызывать их самих было бы бессмысленно, рация «заимки» никогда не работала на прием…

Курил он уже беспрестанно. Конечно, оставались уютные естественные объяснения — землетрясение, паводок, приступ скарлатины, все одновременно отравились колбасой. Напал снежный человек или вылезший из речки Беди заблудившийся динозавр. Упал метеорит. Загорелась тайга. И прочее — читайте сборник «Антология таинственных случаев» с любой страницы…

До половины десятого он старался внушить себе, что молчание «Лешего» никак не связано с последними событиями. Самур мог подвернуть ногу, забредя ненароком далеко от прииска, по глупой случайности не взял с собой оружия, не смог выстрелом подать сигнал бедствия, и товарищи по работе (никто из которых не имеет права лезть к рации в отсутствие бригадира) отправились его искать…

Одно немаловажное уточнение: Самур н и к о г д а не уходил с прииска. А в те дни, когда он уезжал в Шантарск, на рацию получал право сесть доверенный. Тот же доверенный, кстати, случись с Самуром что-то непредвиденное, просто обязан был выйти на связь и дать «три девятки». У него был свой заместитель, а у того — свой, и так далее, по цепочке…

В десять Данил уже просто курил, не строя версий. Радист представления не имел, отчего «три семерки» от «Лешего» так важны — он просто-напросто знал, что от абонента с этим позывным в с е г д а, что ни день, поступают в девять утра «три семерки». А сегодня их не поступило. Поневоле станешь дергаться…

В пять минут одиннадцатого Данил решительно поднял его со стула повелительным жестом, сел, нацепил наушники и распорядился:

— Вызывай «Марала».

Радист, неуклюже изогнувшись рядом, принялся вызывать.

«Марал», личный контакт Данила, год назад осел в деревне Чарушниково, купил дом, выходивший тремя окнами на единственную дорогу, по которой из села могли проехать машины к Беде, и занялся довольно нехитрым делом — сидел и ждал. У моря погоды. Больше ничего в его обязанности не входило — жить себе и немедленно сообщать, если в окрестностях начнется подозрительное шевеление, и в случае такового подать Самуру сигнал тревоги по «Всплеску», крошке-рации одноразового действия. «Марал» был вертухаем в отставке, всю жизнь мечтал доживать век в деревне и оттого своими обязанностями не тяготился ничуть (да к тому же из-за каких-то загадочных свойств организма спал часа по три в сутки, чутко, как собака). Данил в свое время побывал там и убедился, что дело у бывшего «сапога» поставлено на совесть — поперек узкой, стиснутой соснами однопутки тот положил стокилограммовую тракторную борону, и при малейшем шевелении около нее посторонних во дворе оживал злющий цепной кобель, способный лаем поднять мертвого. Односельчане, считавшие новопоселенца бывшим начальником охраны какого-то засекреченного космодрома (Данил сам пустил эту фишку, выпив с мужиками на бревнах у магазина), отнеслись ко всему как к милому безобидному чудачеству малость свихнувшегося на строгой секретной работе мужика, прозвав его «комендантом Беди». В деревне весьма терпимы к чудачествам, если только они безобидные. А посторонние в ту сторону, к Беде, и не ездили — охотники и шишкобои привыкли отправляться пешком, геологи давно не наведывались…

В наушниках затрещало.

— «Марал», говорит «Марал».

— Это Кирилл, — сказал Данил.

После короткого молчания поинтересовались:

— Начальник, точно вы?

— Лампадка у тебя белая, с красными точками, — сказал Данил.

— Точно, — хехекнул «Марал». — Что стряслось?

— У вас спокойно?

— Спокойней некуда. Даже ветра нету. Борона как валялась, так и валяется, Левко дрыхнет в конуре, а по небу ничего не жужжало… У соседа с нашего конца «Ниву» угнали, так и не нашли пока, но это ж не по вашей части… А так все тихо.

— Посматривай, — сказал Данил.

— А что такое?

— Молчат.

— Ох, ни хрена… Начальник, тишина была полная.

— Все равно посматривай, — сказал Данил. — И если хоть что-то непривычное нарисуется, дай знать. Конец.

Он вернул радисту наушники, освободил стул и вновь перебрался за стеллаж. Истреблял одну «Опалину» за другой. А еще минут через двадцать дверь аппаратной распахнулась, на пороге встала Митрадора:

— Данила Петрович!

Он вышел в коридор, ощущая некоторую невесомость в коленках.

— Звонил Самур, он на «пятерке».

— Что еще?

— Все. Сказал, немедленно…

Данил заглянул в аппаратную, бросил радисту:

— Все дела побоку, сиди на волне «Марала», — и направился к лестнице, приказав Митрадоре через плечо: — Дежурный экипаж за мной…

«Пятерка» означала однокомнатную квартирку километрах в трех отсюда, «лежку» Самура на самый крайний случай. О чем, кроме него, знал только Данил.

Его ребятки, тоже ставшие за последние дни чуточку нервными, посыпались из «Волги», моментально взяв его в кольцо, отпугивая редких прохожих хмурыми взглядами. На лестнице он их опередил, прыжками взбежал на третий этаж, позвонил — дилин-дин, дилин.

Самур открыл моментально, видимо, так и стоял у глазка. Он был ненормально бледен, отчего волосы и усы выглядели вовсе уж антрацитовыми, и почему-то казался располневшим. Данил кивнул своим, чтобы остались на площадке, прошел в комнату. Постель с кровати сорвана, валяются изодранные на ленты простыни и еще какие-то тряпки в бурых, залубеневших пятнах, на столе — откупоренная, но непочатая бутылка коньяка, тут же «стечкин» с глушителем и патроны россыпью.

Данил взял пистолет, нюхнул — кисло шибало гарью…

— Садись, — сказал Самур, вошел следом, как-то скособочась, прижимая левую руку к боку. Тяжело упал на стул. — Налей мне, пожалуйста. Промедол прошел, а сил нету…

— Тебя что, ранили? — Данил оглянулся на жуткие тряпки. — Где телефон? Сейчас все оформим…

— Сиди, Барс. Поздно. Налей мне. У пророка ничего не сказано про коньяк, его можно… — он зажмурился и выцедил полстакана, как воду. Шумно выдохнул, передернулся всем телом. — Поздно, две пули, буду умирать…

— Ты…

— Молчи, да! — Самур ос калился, как зверь. — Ты мужчина, нет? Я тебе сват-брат, да? Сиди, слушай! Совсем времени нет, я чую, у нас в семье всегда чуяли, дедушка Гафур… — он прикрыл глаза, залопотал на каком-то непонятном языке, опомнился. — Никого больше нет, Барс. Налетели до рассвета, в час волка, собаки не лаяли, их я думаю, положили из бесшумок, Салих стоял на карауле, а тревоги не поднял, значит, его тоже, сразу… Барс, они не требовали сдаться, не кричали про руки вверх, они убивали всех…

— Кто? Сколько их было?

— Все в камуфляже, в масках… — Самур снова закрыл глаза. — Мы стреляли, только они убивали одного за другим, одного за другим, мы были как овчарки у стада, а они как волки, они пришли, чтоб убивать без разговоров… Человек пятнадцать. У них ни один ствол не стрелял громко, все были бесшумные, совсем как у нас, ни одного выстрела не было громкого… Это не власти, это абреки. Нет больше Шадизаровых, только маленькие, там, в ауле… Все было бесшумно, понимаешь? Только раненые стонали, кричали, у нас и у них… Они своих добили потом, еще раньше, чем наших. Я видел… Всех Шадизаровых убили, Барс. А я убежал, когда никого уже не осталось. Я не трус, слышишь? Не трус! Нужно было рассказать…

— Да конечно, — тихо сказал Данил. — Никто и не говорит, что ты трус, никто… Значит, это ты взял «Ниву» в деревне?

— Я. Собака у них не гавкала, взял еще рубашки с веревки, отъехал подальше, порвал, завязался… Они гнались сначала по лесу, я спрятался в темноте, мимо проскочили… У нас у всех одежда была темная, так в старину заведено, ночью не видно, если что… Вот и получилось — если что… Откуда знаешь про «Ниву»? Я ее бросил за квартал отсюда.

— Знаю, — отмахнулся Данил.

— Ты умный… У тебя кто-то в деревне?

— Да. Но ничего он не заметил.

— Он бы не услышал, — сказал Самур, чуть покачиваясь всем телом. — Ни одного выстрела не было громкого… Налей еще. Все сказал, можно теперь. Они не власть, Барс, так и скажи Ивану. Скажи, я ничего не мог сделать, ты бы тоже не сделал ничего.

— В деревне все было спокойно?

— Ни одна собака не брехала, только когда я шел… Они пришли тайгой, если и была машина, оставили далеко. Барс, запомни, мусульманина хоронят в тот же день… У вас есть мусульманское кладбище, отвези ночью, закопай…

— Не дури, — сказал Данил. — Сейчас оформим все…

— Ты всегда был умный, а теперь глупый. Меня еще утром убили, я только погодил умирать, пока не доделаю дела, потому что мы — Шадизаровы… Прадедушка грабил вашу почту… При царе Александре… Почитай потом Коран, хоть суру… Мусульманину не нужен гроб, заверни в белую материю… И почитай хоть суру, может, подо мной мост и не рухнет… — Он склонился вперед, оперся на стол грудью. — Горы, горы, горы… Меня еще утром убили, а ты не понимаешь… Похорони до полночи, постарайся…

Данил встал, огляделся в поисках телефона. Не было никакого риска, имелся эскулап и на такой вариант…

За его спиной шумно упало тело, опрокинулся стул, посыпались патроны со стола, раскатились, стуча.

Самур, откинув левую руку и подобрав под себя правую, лежал посреди комнаты. Данил перевернул его. Из-под незастегнутой рубашки выпирали полосы туго намотанной простыни, на боку и на животе слева все еще расплывались темно-алые пятна. Пульс не прощупывался, как ни старался Данил. На груди, пониже ключиц, виднелась наколка — какая-то фраза арабской вязью. Приложенное к губам зеркальце осталось незамутненным — пожалуй, он и в самом деле был убит там, в тайге, лишь долг и честь — что там под этим ни понимай — гнали его сто пятьдесят километров. Люди иногда умирают не раньше, чем успеют доделать дело, какие бы законы ни были писаны природой на сей счет…

Данил налил себе коньяку и медленно выпил. Глядя на лежащего, в который раз спрашивал себя — должно ведь быть что-то еще? Помимо денег, которые тебе так и не пригодятся, помимо обязанности складывать самородок к самородку, помимо необходимости соблюдать правила игры? Должно быть что-то еще, иначе отчего люди совершают гораздо больше того, что от них требуется, и не спешат выставлять за это писаный счет?

Он аккуратно стер свои отпечатки со всего, к чему притрагивался, нашел ключи, осмотрел замок, убедившись, что сможет без проблем открыть его снаружи, когда понадобится, и вышел к торчавшим на площадке ребятам. Бросил, ни на кого не глядя:

— Пошли…

— Полчаса назад проперли, — докладывал «Марал». — Борону отволокли сами, у них там было шестерок до едрени матери. Значит, так: грузовик с медведем на дверцах, внутренние войска, полный кузов лысопогонников. Две штатских «Волги», в одной маячила папаха, вторая сплошь с цивильными. Два «уазика» в ментовской раскраске. Еще грузовик, номер военный, никаких эмблем. И два УАЗа-фургонетки, новенькие, темно-красные. Участковый с ними на своем драндулете, суетился, словно шило в жопе. Над тайгой мотается вертушка. В эфире жуткая суетня, — он явственно хихикнул. — Деревня на ушах стоит, кто-то даже про летающую тарелку болтает…

— Все?

— Нового ничего пока.

— Отключайся и сиди тихонечко, — сказал Данил. — В случае чего, ты у нас — радиолюбитель зарегистрированный, на это и бей. Конец связи.

Еще через полтора часа на основе радиоперехватов и вспугнутых с гнезда информаторов из соответствующих структур картина нарисовалась более-менее полная. Почти. Упомянутые структуры получили сведения, что в тайге, в четырех километрах от деревни Чарушниково, произошла нехилая перестрелка с широким применением автоматического оружия. Отправленный на рекогносцировку участковый узрел такое, что орал потом в телефонную трубку, словно на другую планету пытался докричаться. Два десятка трупов, автоматы с глушителями, импортные рации дальнего действия, два сожженных ненашенских джипа, мертвые волкодавы, головешки барака, просыпанные, в спешке, очевидно, зерна самородной платины, настоящий прииск, обустроенный не хуже, чем это сделало бы государство с его возможностями… Участковый клянется и божится, что принимал тамошний табор за мирных геологов. На Бедю выехала суперпредставительная команда из самых первых лиц, отмеченных лампасами и погонами без просветов, зато с большенькими звездами. Чуть позже Данилу сообщили, что по тому же маршруту проследовал вертолет с заместителем губернатора, а на полосе готовится к взлету еще один, и в него грузятся военные.

Словом, провал был полный, была «заимка» — и нету. Каретников исчез где-то в городе, а следом разлетелись и особо доверенные его штабисты. Кузьмич, как доложили, все еще пребывал в верхах, совместно с прочими народными избранниками решая в областной Думе чрезвычайно животрепещущий вопрос о финансировании очередного Всесибирского фестиваля симфонической музыки и балета.

Еще через час выяснили, что утечка информации пока что определенно не планируется — пресс-служба УВД пребывает в состоянии покоя, журналисты погрязли в текущих делах. Намерения властей предержащих еще не поддавались анализу и толкованию по нехватке информации, однако Данил не сомневался в одном: неизвестные, напавшие на прииск, ничуть не заботились о «языке», вовсе даже наоборот. Правда, оптимизма это не прибавляло: на мертвых, как широко известно, можно валить все, что твоя душенька пожелает, оправдываться они не в состоянии. Пессимистично глядя на вещи, можно ожидать чего угодно: от вороха интеркрайтовских бланков, живописно разбросанных на пожарище, до появления Лжесамура, красочно излагавшего бы по телевидению, как нехороший человек Лалетин держал его прикованным к тачке и заставлял копать платину, угрожая зарезать любимого дедушку.

Впрочем, это уже перебор. Как-никак мы в своем поместье, и не найдут они концов, ручаться можно — но прииск потерян, судьба месячной добычи подернута туманом…

В восемь вечера Данилу позвонил Кузьмич, велел не дергаться, прилежно собирать информацию без лишней суеты, а завтра быть в готовности чуть свет. Голос у него был самый обычный — но что-то чересчур много металла в нем, совершенно спокойные люди так не держатся…

…Кладбище это, расположенное километрах в десяти от города, у ведущего на глухие севера Кучумского тракта, в народе исстари именовалось «татарским». Хоронить здесь перестали еще перед Отечественной. Нынешние шантарские мусульмане, два года назад отстроившие мечеть, открыли новое, на западной окраине города. Этого, в общем, тоже не забывали — но большинство памятников или уже лежали на заросшей высоченным бурьяном земле, или покосились, готовые рухнуть. Иному несведущему могло показаться, что нога человека здесь не ступала лет пятьдесят, однако Данил-то знал: по мусульманским обычаям запрещалось выправлять надгробья, что бы с ними ни происходило потом, они, раз навсегда поставленные, отныне — в руке Аллаха…

«Ниссан» свернул с тракта в совершеннейшем мраке, покатил к ограде, увенчанной по углам потускневшими полумесяцами. Все трое были в очках ночного видения — прямоугольные коробочки с двумя окулярами пристегнуты к затылку широкими «шлейками» — и оттого мир вокруг выглядел мрачно-сумеречным, полным всевозможных оттенков серого, резких полутонов, словно бы напрочь чужим уголком иномерного пространства. Оттого и потайные похороны казались чем-то чуточку нереальным…

Данил загнал машину в ворота, поставил так, чтобы ограда ее прикрывала. Наблюдать за ними, правда, было некому — движения на тракте почти нет, как обычно в эту пору, только однажды навстречу пронеслась издали ослеплявшая фарами легковушка. Импортные «совиные глазки» моментально накрылись бы — сильный луч света мгновенно и бесповоротно выводит из строя фотокатод — но их снаряжение было отечественным. Не из патриотизма, а оттого, что полуголодные научные головы где-то на Урале выдумали ночные гляделки, света, пусть от прожектора, ничуть не боявшиеся.

Данил шагал впереди, неся лопаты. Кондрат и дядя Миша волокли следом длинный, смутно белевший в темноте сверток. Покосившиеся каменные доски, закругленные сверху, обелиски с полуосыпавшейся золоченой вязью, шарами, увенчанными полумесяцами, истлевшие доски, неожиданная надпись на русском: «О Аллах, суди Равиля не по его делам, а по милосердию твоему».

Пока те двое копали, Данил прохаживался вокруг, время от времени трогая рукоятку «Беретты» на поясе. У него редко выпадали случаи, когда общение с представителями власти оказалось бы столь неприятным, буде таковые нагрянут. Вполне вероятно, Кузьмич не одобрил бы, из очень гнилой ситуации пришлось бы потом вытаскивать — но он должен сделать все именно так, как Самур и просил. Иначе окончательно превратимся в волчью стаю, обреченную в любой момент на отстрел с вертолетов.

Ходили слухи, что на заброшенные кладбища вокруг города начали собираться местные сатанисты, неведомо откуда вынырнувшие с началом перестройки, Мазуркевич говорил, что у них лежит рапорт ППС о распятой на кресте собаке с выколотыми глазами — но то, правда, было на православном, а сюда вроде бы полезть не должны… Еще трижды по тракту проносились огни, два раза это были трейлеры, один раз — мотоцикл.

Все. Дядя Миша, тихонько поругиваясь и утирая ползущий из-под «коробочки» пот, тронул его за рукав. Данил обернулся, подошел. Яма тщательно забросана вровень с землей, прикрыта трухлявыми досками из кучи поблизости. Что ж, все лучше, чем у иных, о которых неизвестно даже, какой смертью они погибли, не говоря уж о могилах… «Стечкин» с глушителем давно разобран на детали, а детали, упакованные в мятые консервные банки, покоятся в дюжине урн по всем концам города. Квартира старательно почищена. Все концы оборвались…

Он сходил к машине, принес толстую книгу, сказал негромко:

— Хотите, ждите в машине…

Кондрат, пожав плечами, ушел к «ниссану», а дядя Миша остался, стоял рядом, сдернув «очки», и слушал, как Данил негромко читает из Корана:

— Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Клянусь утром и ночью, когда она густеет! Не покинул тебя твой Господь и не возненавидел. Ведь последнее для тебя — лучше, чем первое. Ведь даст тебе твой Господь, и ты будешь доволен. Разве не нашел Он тебя сиротой — и приютил? И нашел тебя заблудшим — и направил на путь? И нашел тебя бедным — и обогатил? И вот сироту ты не притесняй, а просящего не отгоняй, а о милости твоего Господа возвещай. Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Разве Мы не раскрыли тебе твою грудь? И не сняли с тебя твою ношу, которая тяготила твою спину? И возвысили твое поминание? Ведь, поистине, с тягостью легкость, — поистине, с тягостью легкость! И когда ты покончишь, то труждайся и к твоему Господу устремляйся!

Захлопнул книгу, постоял.

— Мой друг уехал в Магадан, снимите шляпу… — проворчал, пошевелившись, дядя Миша. — Хоть ихнюю Библию почитали… Родные-то есть?

— Да вроде, — сказал Данил.

…Иван Кузьмич Лалетин, благодетель и директор АО «Интеркрайт», сидел в его кабинете, закинув ногу на ногу, говорил негромко, порой блуждая взглядом по кропотливо отреставрированной лепнине потолка:

— У следствия — ни малейших зацепок, какую бы то ни было связь с нами установить невозможно. То же и с нападавшими. Люди из ниоткуда. Каретников там уже накопал какие-то детальки, потом посмотришь. Последнюю добычу они унесли, оставили лишь горсточку для усугубления декораций. Даже если не будет целенаправленной печатной атаки вроде той, что с контейнером, шила в мешке, конечно, не утаишь, немного обязательно просочится, деревенским рот не завяжешь, да и кто-нибудь из погонников рано или поздно проговорится… Самое интересное начнется потом, эту шахточку придется оприходовать в доход области и позаботиться о ее дальнейшей судьбе. Тут-то и посмотрим, как поведет себя Соколик… Выдели для этого дела особую группу, в дубляж Максимке. Если мы прииск подгребем вполне легально и законно, кое-что вернем… Губернатор вернется из заграниц через неделю, но возня начнется, как только пронюхают. Если Соколик и впрямь вильнет на сторону, придется болезному припомнить все съеденные пирожные… Этот вариант тоже учитывай. Папочка на него хорошая?

— Потоньше, чем на нас, но увесистая… — хмыкнул Данил.

— Не лыбься, — сквозь зубы сказал Кузьмич. — Нашу папочку еще не вытащили. Однако пыль с нее сдули… Фрол что-то занервничал, а у него нюх не хуже нашего с тобой… Так, что еще?

— Что-то ты словно прощаешься… — сказал Данил. — Уезжаешь?

— Да. На недельку, ориентировочно.

— В столицу?

— Да нет. На остров Мэн.

— Так… — сказал Данил. — В царство бесхвостых кошек и оффшорных компаний… Что, колокольчик брякнул?

— С чего ты взял?

Данил посмотрел ему в глаза:

— Слушай, мне-то уж надо знать. Полагается просто.

— Не дергайся, — сказал Кузьмич. — Я ж тебе не институтка в конце-то концов. Нам крепко напинали под жопу, согласен, но сматываться за бугор в такой ситуации станет лишь мелкая сявка, — он жестко усмехнулся. — Мы-то понимаем, что при нужде звякнет какая-нибудь падла инглезам, закопошится Интерпол — и выдернут тебя, раба божьего, хоть с Фолклендов, невзирая на твою британскую паспортину. Это ведь островитяне, кстати, и пустили в оборот мыслишку, что джентльмен — тот, кто не попадается…

— Да ладно, — сказал Данил. — Я чисто теоретически…

— А мыслишка-то у тебя была?

— Ну, тень мыслишки, — сказал Данил без всякого смущения. — Я ведь в эти игры играю неполных полтора года, не то что некоторые, имею право на скороспелые… мыслишки.

— Ты что, так до дох пор и не понял, с кем связался? — усмешка у друга детства была волчьей. — Я не для того лез из Судорчаги, чтобы при первом звоночке понапихать долларов за голенища и смываться доживать век в обществе бесхвостых кошек… Мы еще побарахтаемся, как те лягушки в сметане. Гильдия нас пока что не списала, и в Шантарске еще долго не осмелятся палить нам в спину из рогатки… Только, видишь ли, бывают моменты, когда жизненно необходимо отъехать подальше и посидеть недельку-другую на далекой веранде. Исключительно для того, чтобы твоя персона не дразнила своим присутствием, чтобы не задавали тебе лишних вопросов, пусть неофициальных, но, право, абсолютно тебе ненужных. Если бы Меченый вздумал в августе отсиживаться не в Крыму, а где-нибудь в Испании с визитом, смотришь, и не турнули бы по тридцать третьей… Порекомендовали мне так, понимаешь ли.

— Ну, тогда я чуточку иначе сформулирую, — сказал Данил. — Не получится ли, что после твоего отъезда кое-кто обнаглеет не по чину? И труднее станет работать?

— Выкинь из головы. Во-первых, не обнаглеют, хреновенький был бы механизм, держись он на мне одном. Во-вторых, все замотивировано, там, на Мэне, как раз собирают тусовочку некие потенциальные инвесторы — народец, как достоверно известно, бедноватый и жуликоватый, но кто здесь об этом ведает-то? И в-третьих, я тут не особенно и нужен, согласись. Тебя и без меня прикроют, возникни такая нужда.

— Логично, — сказал Данил. — От Карема так и не позвонили?

— Нет. Он определенно не успел… Правда, беднее мы от этого не стали, верно? В общем, на хозяйстве остается Стрельников. Имеет строжайшие указания тебе ни в коем случае не мешать. Его распоряжения выполнять только в той части, что касается охраны предприятий и противодействия экономическому шпионажу. Во всем остальном у тебя руки развязаны. Если что, выходи на Фрола, пора вам познакомиться наконец, он тобой интересовался…

— А с кладом как быть?

Лалетин досадливо поморщился:

— Брось ты это к чертовой матери. Не верю я в клад.

— Очень уж гладко все притирается, — упрямо сказал Данил. — Все. И непонятные наезды, и то, что положили кучу народу, статуэтки, наконец…

— А в статуэтках был план, начерченный в Маньчжурии снедаемыми эмигрантской тоской поручиком Голицыным и корнетом Оболенским… — Лалетин глянул на часы, поудобнее устроился в кресле. — Время еще есть, делать больше нечего, давай развеемся, о кладах поболтаем. Не забыл, как мы в Судорчаге под кузницей копали? Тридцать пять лет пролетело, пора бы и охолонуть. Скажи-ка мне, как связать с золотом Колчака или Иваницкого всех этих столичных специалистов по древнетюркской мове? Что, Иваницкий, спрятав захоронку, писал пояснения этими каракульками? — он взял закатанный в пластик пергамент, повертел. — Непонятно даже, как его правильно держать, то ли этак, то ли так, то ли вообще набок повернуть… Или это каппелевские офицеры, прятавшие золото адмирала, другого языка не нашли?

— Вообще-то да, — сказал Данил раздумчиво. — Есть некоторое несоответствие. Иваницкий, конечно, трахал приятных девочек из сагайских кочевий, как на счетах щелкал, но не было тогда у сагайцев письменности, как и у прочих племен…

— А эта твоя Лолита, Ларочка, меня не убеждает. Потому что у нее нет ничего, кроме завлекательных побасенок. Положи ее в постельку, если так хочется, при глубочайшей конспирации, только зачем уши развешивать?

— И все равно, — сказал Данил. — Ивлева ведь грохнули из-за Будды…

— А у тебя есть точные доказательства, что — из-за Будды? — прищурился Кузьмич.

— Нет, — признался Данил.

— Вот видишь? Нет н и к а к и х доказательств. Участие Скаличева меня тоже не убеждает. Во-первых, он сам мог погнаться за миражом, а во-вторых, ты опять-таки не знаешь точно, вошел он в игру или нет. Чего ни коснись — догадки, гипотезы, версии… В конце концов эти иероглифы с несравнимо большей долей вероятности могут оказаться буддийской молитвой. Ом-мане падми хум… На чем все держится? На том, что некая Юлия сказала, будто в статуэтке лежала бумажка, а на бумажке-де намазюканы координаты клада… Вдобавок никто эту Юлию и в глаза-то не видел. Очень может быть, она еще появится и выдоит приличные денежки у которого-нибудь дурака — на накладные расходы, плату консультантам, переводчикам, на закупку снаряжения… Конечно, и у нас в отечестве есть профессиональные искатели кладов, этакая микромафия. Только гораздо чаще под этой маркой работают Бендеры. И на западе тоже. Там целая индустрия — карты фабрикуют, миноискатели списанные под шумок распродают вагонами… Сколько раз продавали Эйфелеву башню, ты не помнишь? И ведь облапошивали не наших пенсионеров, социализмом вскормленных, — коренных западных людей, вроде бы всосавших с материнским молочком иммунитет… Когда у тебя выдастся свободная минутка, поговори с Максимкой. Он тебя сводит в архив, к рассекреченному по давности лет и благодаря перестройке. Есть там любопытная папочка — эмигранты-кладоискатели на территории бывшей Шантарской губернии. Я весной одалживал для Элки, да и сам не удержался, прочитал. Очень, знаешь ли, завлекательно. Чертежами с крестиками «эмики» торговали что в Европе, что в Маньчжурии. И попадалась на эту удочку куча народа, в том числе и импортного. Выкладывали приличные денежки, лезли через границу, кто сам, кто нанимал ходоков — а потом выяснялось, что и часовен-то таких сроду не стояло, и сопок таких нет, от которых следует-де отсчитывать семьдесят лаптей на запад и три аршина на восток… А если и было что, давненько выковыряли комиссары и пустили на мировую революцию, или, как в случае с Бендером, построили клуб — люстры с висюльками, в пальто не пускают. Между прочим, такая китайская грамота даже удобнее, чем чертеж с крестиками. Гораздо дольше можно голову морочить…

— Очень уж древний вид и у пергамента, и у Будд…

— Значит, это не золото Колчака и не клад Иваницкого. Априорно. Ты, кстати, возраст не изучал?

— Максим Каретников занимается.

— Только, я тебя умоляю, воздержись от лишних трат… — поморщился Лалетин, — Фирма, конечно, все снесет, но это же выйдет сплошное удовлетворение любопытства за казенный счет.

— Могу заплатить из своих.

— Господи, да брось ты эти игрушки! — с сердцем сказал Кузьмич. — Как дите, ну честное слово… Сплошной детский сад. Ну, с Бесом все более-менее просто — мало он читал в детстве, насмотрелся по видаку триллеров с кладами, глазенки разгорелись… Скаличев тоже дуб хороший. А Глаголеву в столицу хочется, он ради такого шанса не то что клад Колчака искать будет — нас с тобой в китайские шпионы произведет… Кстати, я не верю, что у Колчака было время и возможность зарывать золото. Повсюду ведь напирали партизаны. Господа офицеры растаскали — сколько могли напихать в карманы. А остальное уперли чехи, на чем потом и основали «Легия-банк», золотой запас незалежной Чехословакии… А у Иваницкого много и не было. Ну, пудик, два… Это не кубометры. Как услышишь про кубометры — тут обычно сказка и начинается… И если уж строить максимально приближенные к реальности версии, то вполне может оказаться, что всей этой дурацкой болтовней о кладах прикрывали другую, более плотскую операцию… Налет на «заимку», скажем. Ты такой вариант не просчитывал?

— Нет.

— Подумай в тишине, — сказал Лалетин. — Кто бы сейчас, после прискорбных событий, ни завладел «заимкой» официально, при некоторой изворотливости ума и должных связях без особого труда обеспечит неплохой левый доход… Что, если всеми сюрреалистическими наездами, всеми побасенками о золоте адмирала как раз и прикрывали интерес к «заимке»? Впереди аж две предвыборных кампании, и денег они потребуют диких… От всех заинтересованных лиц. А платина — это денежки. И, между прочим, ради такого куша вполне рентабельным было бы истратить груду зеленых на наркотик для Байкальска и остальные курбеты. Окупится за месяц, а потом пойдет чистая прибыль.

— Об этом, каюсь, я что-то и не подумал, — сказал Данил.

— А ты подумай. Отнюдь не поздно. Вполне реальное и насквозь земное объяснение. Глаз не спускай с Соколика. Если он собрался торгануть «заимку» на сторону, обязательно зашевелится, это ж блядь редкостная… Прошли уже сутки. Никто и не пытался устроить какую-то инсценировку, доказывающую якобы нашу связь с прииском. Его просто засветили. Выставили на всеобщее обозрение, а значит, на продажу… Постарайся не оплошать. За то, что истратил кучу денег на отработку всех этих вариантов с престарелыми профессорами, не упрекаю — но впредь с этим кончай. И если попадет тебе в руки совершенно надежный план с крестиками, ты уж сначала точно выясни, не в Ольховке ли его нарисовали в запрошлую пятницу… — Кузьмич встал и похлопал его по плечу. — Ладно, я полетел. Держи ухо востро, — дружески ухмыльнулся. — А если и в самом деле откопаешь у нас в подвале колчаковское золотишко, бери его себе, может, на портсигар хватит… Не верю я в этот клад, а потому и на долю не претендую.

— Слово не воробей, — ухмыльнулся и Данил, потягиваясь.

— Не претендую, так и запиши, — Кузьмич откровенно забавлялся. — Тебе генеральская дочка в жены набивается, такая супружница, привыкшая к Европам, расходов потребует. Считай, мой подарок на свадебку. Разве что мне — монетку на брелок… И не более того. Чао!

Данил долго сидел, глядя на обитую коричневой кожей дверь. Пробормотал под нос:

— Мой друг уехал в Магадан, снимите шляпу, снимите шляпу…

Не было поводов ни для печали, ни для обид. На то и шеф, чтобы осуществлять общее руководство, ломать голову над делами банковскими, заводскими и гильдейскими, чирикать с импортными людьми и мило беседовать с истеблишментом. Для грязных дел есть майор в отставке, которого для того и нанимали, чтобы чистил сортиры. Если уехал, значит, так надо. Полезно иногда пересидеть подобные нервотрепки. Не попросит политического убежища в стране бесхвостых кошек, в самом-то деле. И ни за что не бросит всего, что оттяпано в незримых миру, бесшумных акульих поединках у кусачих рыбок, оказавшихся нерасторопнее и мельче. Вернется…

А вот что до клада… Друг Ванюша — золотая голова, прошел лучшую в мире школу делового человека, академию советских аппаратных игр. В «кузнице кадров» хватало и дураков, но многие вышли оттуда волчарами с компьютером в голове. В мире деловых интриг, противоречащих друг другу законов и неисполняемых указов, в бардаке, именуемом «экономикой постсоветского пространства», в мире биржевых котировок, прибылей-убытков, словом, в том самом мире, где сам Данил остается не более чем позавчера спрыгнувшим с дерева туземцем, Иван Кузьмич Лалетин — царь и бог, любое его суждение следует принимать безоговорочно.

Другое дело — мир плаща и кинжала. Вот здесь уже Данил — идеально подогнанный по резьбе шурупчик.

В «пространстве Лалетина» кладов попросту не существует. Господа банкиры и заводчики в такие игры не играют. И не понять им, что такое — предчувствия сыскаря…

Он не смог бы облечь в слова то, что чувствовал. Вполне вероятно, и не было на свете таких слов. Зато была уверенность — ч т о-т о в с е ж е е с т ь. Клад — не обманка и не болтовня вокруг пустого места. Пусть и нет пока членораздельных аргументов…

Подумав, он встал и пошел в конец коридора, на «склад». Это была самая обыкновенная комнатка, оставленная свободной на случай, если придется ненадолго складывать разные пустячки, не заслуживающие почетного хранения в подвале, бронированной двери и сложного замка.

На стеллаже — два картонных ящика с газовыми баллонами в полиэтиленовой упаковке, целлофановый пакет с полураздетой девицей (кто-то забрал из буфета продуктовый заказ, ветчинкой явственно попахивает), наплечная кобура с порванной поясной петлей, стопочка глянцевито-ярких каталогов немецкой фирмы, промышлявшей оружием самозащиты, непочатая банка кофе и початый блок «Мальборо». В углу, прямо на полу, — ивлевский компьютер и магнитофон с колонками… а где Будды?!

Данил прилежно потыкался во все углы, как будто фигурки могли самостоятельно убежать за холодильник. И, не тратя времени на чесанье в затылке, признаваемое некоторыми за важный компонент мыслительного процесса, бросился к коменданту. У его третьего этажа был свой комендант (выполнявший, честно признаться, главным образом функции Данилова внутреннего надзирателя и стукача).

Внутреннее расследование, длившееся не больше двадцати минут, выявило простой, как мычание, факт: фигурки Будды пропали бесследно, а за компанию с ними исчез миляга Подснежник, которому сейчас полагалось бы сидеть в кабинете и корпеть над конкретными текущими делами. Часа полтора назад он как ни в чем не бывало покинул здание, и охранники припомнили, что сумка висела у него через плечо, а без специального распоряжения своих на выходе не шмонали.

Он, конечно, не вернется. Такие номера откалывают, чтобы не возвращаться. Данил, как ни странно, ощущал скорее удовлетворение. Что-то подтвердилось. Хоть он и не понимал что…

Каретников пожимал плечами раз, наверное, в пятый:

— Тайника в них быть не могло. Просвечивали рентгеном обе. Никаких пустот. Есть, правда, раковины, но это уже дефекты изготовления, определенно массового производства…

— В институт цветных металлов обращались? — хмыкнул Данил.

Верный сподвижник, из-за волнения глухой к любой иронии, пожал плечами в шестой раз:

— Нет, в лабораторию радиозавода. Все-таки наше хозяйство, так было проще и быстрее — по-прежнему режимное, обошлось без лишних вопросов… Я попросил сделать рентгеновские снимки, лежат у меня в столе.

— Материал — бронза?

— Бронза, никаких сомнений. И не лучшего качества. Они наскоблили опилок, сделали спектральный анализ, результаты изложены письменно. Статуэтки вышли из одной мастерской. Эксперт заверяет: на той, что досталась нам уже выпотрошенной, было закрепленное намертво основание, наверняка идентичное «вашей» фигурке. Его сняли, судя по микроследам, от десяти до пятнадцати дней назад. Как он сказал, внутренняя поверхность обеих статуэток все время их существования была защищена от внешних воздействий.

— Консервная банка, другими словами? — сказал Данил.

— Можно и так сказать.

— А возраст этих консервных банок?

— Возраст? — Каретников развел руками. — Вот с определением возраста было посложнее. У нас нет такой аппаратуры. Здесь необходимо…

— Я помню, какая аппаратура необходима, — угрюмо сказал Данил. — Но статуэток у нас уже нет, так что бессмысленно… Нет, ну зачем он спер обе фигурки? И, кстати, вы стопроцентно уверены, что он работал на милицию?

— Георгин его сдал четко. Звание, анкетные данные, круг интересов…

— Перепроверяли?

— Чисто формально. Следуя вашему указанию…

— Да что вы, я вас ни в чем не упрекаю, — сказал Данил. — Ну кто мог подумать… Обстоятельства, правда, имеют пакостное свойство меняться. Займитесь лично. Потревожьте Георгина, дерните за все ниточки, какие только есть.

— Вы подозреваете, что он работал не только на милицию?

— Начинаю я что-то так подозревать, — признался Данил. — Сюрреализм и милиция — две вещи несовместные. А здесь пошел сюр…

Глава четвертая Будни кладоискателей

— Нападение? — спросил Каретников, морща лоб.

— Вряд ли, — сказал Данил. — Автоматная очередь по окнам, граната, нечто в этом роде…

— Где?

— Представления не имею.

Они обменялись напряженными взглядами.

— Я, конечно, дам сигнал на «состояние „Бастион“», но гарантии… — пожал плечами Данил.

Не было никаких гарантий. И дивизии в их распоряжении не было. Невозможно угадать, какое из разбросанных по всему городу предприятий «Интеркрайта» подвергнется налету, охрана, конечно, везде поднята на ноги и усилена, насколько возможно. Однако в такой ситуации все козыри у нападающего, только он знает м е с т о…

— Вы все-таки едете?

— Да, — сказал Данил. — Я беру минимум людей, все равно полдюжины мальчиков в данной ситуации ничего не решают…

— И все остается на мне…

Данил усмехнулся:

— На вас, Максим, х л о п о т ы. А ответственность, увы, остается на мне. Это ж я, зная о готовящейся пакости, уехал все же лично руководить не самой важной операцией… Так и будете говорить в свое время.

— Неужели вы думаете…

— Да ничего я не думаю, — сказал Данил. — Просто знаю, что никому не хочется оставаться крайним, вот и все… Такова селяви. Я грустный философ… Сейчас двадцать минут десятого. И н ц и д е н т, вероятнее всего, произойдет около десяти, не ровно в десять, но около.

— Насколько я понимаю, вы не хотите, чтобы я выходил с вами на связь, если…

— Боюсь, мне попросту будет некогда, — сказал Данил. — Вам опять написать бумажечку, как в прошлый раз, по поводу бесславно провалившейся операции «Хаджи»?

— Не нужно.

— Благородно с вашей стороны…

— Данила Петрович, можно откровенно?

— Боже мой, мы ж свои люди, затаившиеся наемники партократии…

— Согласитесь, что во всем этом есть какой-то оттенок устройства за казенный счет личных дел…

Данил долго смотрел на Каретникова кроткими глазами газели — пока верный зам не стал нервничать, хоть и старался этого не показать.

— Максим, это уже запредел, я ведь и обидеться могу… — сказал он тихо. — Тут не личные дела, тут контрвербовочная операция в ее классической наготе. Вы профессионал или уже где?

— Я сказал, если помните — о т т е н о к. — Каретников помолчал. — Глупо прикидываться, что у меня нет потаенных желаний — где вы видели заместителя, ни разу не мечтавшего сесть на место начальника? Но я не собираюсь целиться вам в спину, если вы это имеете в виду. И не млею от восторга, глядя, как вы сами загоняете себя в ловушку. Вы все поставили на зеро. На этот клад, которого, быть может, и не существует. Простите, но это имеет кое-что общее с паранойей. Параноик тупо и целеустремленно подгоняет все под свою версию. Его размышления и действия отличаются безукоризненной логикой — вот только исходная посылка с самого начала была неверна… Вы загоняете себя на тот же путь. Ваши действия…

Данил встал и не улыбнулся — просто растянул губы в подобии улыбки:

— Максим, я, право, ценю вашу заботу обо мне, равно как и корпоративную солидарность. На этой мажорной ноте и закончим…

«Сожрет меня Максимка, стоит только споткнуться, — думал он, спускаясь в „туннель“. — Высший пилотаж интриги: это когда камня за пазухой не держат, а открыто, разводя руками и улыбаясь смущенно, признаются, что слопают тебя при первой возможности. Появляется некий оттенок благородства, тебе вроде бы и протестовать неудобно, человек ведь предупредил, честно глядя в глаза, что утопит при первой твоей оплошности. И прекрасно знает, якобы отговаривая, что ты его советами ни за что не воспользуешься…»

…Первых ласточек Бесовой «наружки» засекли еще в половине десятого. Равиль, удобно устроившийся с биноклем в слуховом окне на чердаке пятиэтажки напротив, после нескольких минут наблюдения за появившейся во дворе молодой супружеской парой окончательно утвердился в своих подозрениях и вышел на связь. Мамаша что-то очень уж равнодушно везла колясочку, игнорируя мелкие ухабы, а папаша, когда они устроились на скамеечке почти напротив подъезда, ерзал, то и дело лазил правой рукой под мышку, словно у него там завелась блоха…

Степаша выпустил сестренку. Катенька старательно поболталась по двору, время от времени громко взывая к запропастившемуся щенку. Поводок у нее был в руке. В конце концов она зашла со спины к молодым супругам, сидевшим молча и напряженно, и доложила потом брату, что в коляске и в самом деле просматривается нечто закрытое одеяльцем, но мордашки сосунка что-то не видать, а этот покрытый одеяльцем предмет для ребенка чересчур плоский и продолговатый, зато, если допустить, что там захован какой-нибудь «узик» или «ингрем», все прекрасно вписывается…

Данил к этому времени уже сидел в трехстах метрах от места в машине «скорой помощи». Машина была самая настоящая, снабженная всеми аксессуарами еще на заводе, но не числилась ни в одной подстанции «скорой», ее словно бы и не существовало в природе. Финт, правда, был беспроигрышный — видели ль вы когда-нибудь гаишника, тормозящего поспешающую по своим делам «скорую»?

В девять сорок пять во двор прикултыхал старенький «Москвич-412» (как уверяют знающие люди, в свое время слизанный с голландской малолитражки ДАФ). Вылез мужичок лет сорока, лицом и обликом типичный непьющий пролетарий, поднял капот и принялся возиться, разложив такой ассортимент ключей и отверток, что с первого взгляда становилось ясно: это надолго. Вел он себя спокойно, вокруг почти и не зыркал — вот только по описанию что-то смахивал на «помощника интеллигента», как его описывал Хиль. У Данила даже кожа на затылке пошла холодными мурашками от щекочущего предчувствия возможной удачи.

Никакого постороннего радиообмена за все это время зафиксировано не было. В подъезде никто не торчал.

В девять пятьдесят на частнике с желтым таксистским «гребешком» приехала Ольга. Равиль передал «пятерку» и, Данил знал, что все идет по сценарию: «таксист», получив законную плату, отъезжать не торопился, а попытался сунуться следом за нею в подъезд, громко интересуясь номером квартиры или хотя бы телефончиком. Когда Ольга скрылась, огляделся и решительно направился к «молодым супругам», единственным живым существам во дворе, если не считать по пояс погрузившегося под капот «пролетария». Среди своих этот таксист был известен под кличкой Японец…

Рация у него в кармане была включена, и Данил ясно слышал нагловатый басок сподвижника:

— Слышь, братила, ты местный?

— А чо такое? — послышался настороженный голос «молодого супруга».

— Эта телочка, не знаешь, в какой квартире?

— А чо?

— Ну, братила… Ты-то, конечно, окольцованный и с прибавлением… Что, так быстро забыл, как молодым был?

— Ты бы ехал отсюда…

— Что, замужем? А муж со шкаф, или как?

У «супруга», видимо, лопнуло терпение:

— Бей по газам, говорю! — После короткого молчания, должно быть, заполненного интенсивной мозговой деятельностью, «молодожен» отыскал-таки веский, на его взгляд, аргумент: — У нее мужик — мой кореш.

— Ну? — Японец, в соответствии с инструкциями, не собирался отступать так просто. — А ты, братила, не свистишь? В тачке она мне пела, что не замужем…

— Я тебе не говорю, что замужем… — на ходу импровизировал «супруг».

— Ну, так это ж ничего еще не значит, земеля? Может, твой корешок с ней по-хамски обращается, что-то у нее вид грустнее некуда… Он ее как, удовлетворяет?

— Да кати ты отсюда, козел!

— Че? — Японец, как любой на его месте, оскорбился. — Ой-ти нате, хрен из-под кровати… Ты не много на себя берешь, пацан? У тебя вежливо спросили, а ты козлить начал? Ты меня держал, тютик? За базаром следи, блоха…

Что-то пискнула «молодая супруга». Свара разгоралась, как искусно сложенный костер.

— Барс, «москвич» на них определенно давит косяка, — доложил Равиль. — Под мышку лазил, будто поправлял «бомбу»…

И тут же подключился Степаша:

— Катят глисты! Одной телегой!

Данил расстегнул белоснежный халат и кивнул водителю. «Скорая» тронулась с места. Из рации, настроенной на Японца, неслись уже сплошные маты. Данил вытащил «беретту» и опустил стекло в окне со своей стороны. Распорядился:

— Кондрат, держишь автолюбителя. Ежели что, царапай. Видимость?

— Как на ладошке…

Каждый, понятно, видел только свой кусочек поля боя, но если собрать воедино их впечатления, общая картина выглядела следующим образом…

Стоило Ольге выйти из подъезда, рядом, истерически провизжав тормозами, остановилась уже знакомая Данилу Жорина «тойота» (Японец и «молодожен» в это время уже начали хватать друг друга за лацканы, а «супруга» в полной растерянности полезла их разнимать, случайно отпихнув при этом коляску и ничуть этим не встревожившись, так что стало окончательно ясно: нет там никакого киндера…) Выскочивший Гнедой что-то шепнул Ольге, сунул в руку крохотный сверточек, вырвал красную сумку, бросил ее под сиденье и запрыгнул следом. Жора моментально рванул машину. «Скорая» аккуратненько заблокировала ей проезд, и Данил нажал кнопку на черной коробочке.

В «тойоте» что-то рвануло, не особенно и громко, но салон моментально заволокло тяжелым желтым дымом. Владелец «москвича» распрямился, как пружина, поворачивался уже с пистолетом в руке. Кондрат, засевший на кухне у Данила с отлаженной, как швейцарский хронометр, мелкашкой, аккуратно всадил ему пулю в предплечье. На фоне взвывшей дурным кошачьим мявом сирены «скорой» выстрел совершенно потерялся для слуха. Японец тем временем вырубил «молодожена», а из «скорой» вылетели остальные трое.

Данил окинул взглядом окрестности. Второй машины не было. Из «тойоты», кашляя и хрипя, выползали на карачках четверо. Ничего страшного, если прикинуть, с ними не произошло — попросту сработала машинка, какую на Западе подкладывают в денежные мешки инкассаторам на случай налета… Дыма много, дым едкий, но никто еще от этого не помер.

«Пролетарий» попытался было поднять пистолет левой, но Данил уже его достал, выкрутил левую, прижав к себе спиной и прошипев сквозь зубы:

— Тихо, больной, не дергайтесь…

Под ногами у них валялся тупорыленький ПСС…

Какую-то секунду «пролетарий» еще принимал Данила за настоящего врача, заорал сгоряча, выдираясь:

— Отойдите, не ваше дело!

И поник от мастерского удара ребром ладони повыше уха. Пачкая халат кровью, Данил проволок его к машине, затолкнул внутрь. Японец уже извлек из коляски «узик» с деревянными щечками рукоятки, повертел.

— Брось дуру! — крикнул Данил. — Мало ли что могло на этом «узике» висеть…

В окнах кое-где замаячили немногочисленные зеваки. Пассажиры «тойоты» все еще пребывали на карачках. Данил свистнул, мимоходом врезал Гнедому носком ботинка по горлу, схватил Ольгу за локоть, протащил к «скорой». Крикнул Японцу, указывая рукой:

— Вон тот ствол подбери!

Запрыгнул в машину последним, шофер врубил сирену, и они понеслись прочь с крайне деловым видом, но соблюдая правила движения. Ольга торопливо разворачивала сверточек.

Пленки там, конечно, не оказалось — пустая кассета:

— Я же тебе говорил… — пожал плечами Данил. — Не расстраивайся, помни про запасной вариант… Вася, вырубай сирену и давай помедленнее…

Пленный все еще не пришел в себя. Японец, разорвав ему рукав, перевязывал рану натуго.

— Обшмонайте наскоро, — распорядился Данил. — Чтобы…

В тесно набитом людьми салоне словно развернулась туго скрученная пружина — пленник дернулся с пола, молниеносно крутнулся, выдираясь, невольно взвыв от боли, совсем рядом с Данилом мелькнуло его лицо, оскаленное в гримасе, все в мелких бисеринках пота, несколько секунд крутилась неразбериха и толчея, под Ольгин визг, азартные вскрики…

Кондрат ошарашил его сцепленными кулаками по темени, буквально в последний миг — вертясь в тесноте, раненый успел ударом подошвы угодить по ручке, дверь распахнулась, сзади недовольно мявкнул чей-то клаксон. Мог и выпрыгнуть…

— Ну, ребятки, это мы волка поймали… — сказал Данил, стягивая перепачканный халат. — А вертится, а визжит… Вот что, со мной остаются Кондрат и Японец, все остальные живенько пересаживаются и дуют на службу, как путние… Тормози.

Когда лишний народ пересел в шедший следом «скорпио», Данил вызвал Каретникова. Минуту слушал, выключил рацию, с силой провел ладонью по лицу…

Около десяти в окно «Интеркрайт-Транспорта» на Каландаришвили влетела граната, пущенная из «мухи». Стреляли из машины, тут же скрывшейся. Два человека убиты, в том числе и директор «Транспорта», состояние двух раненых оптимизма не вселяет, в здании полно силовиков, пожарных и прочих приятных людей…

Он совершенно точно знал, что не мог ничего предотвратить, но легче от этого на душе не стало. Автоматически отметил неточность в донесении — конечно же, из машины не больно-то и пустишь «муху», не будешь знать потом, как проветрить салон, стреляли с улицы, а на машине только скрылись…

— Куда? — через пару минут решился спросить водитель.

— Наручники надели? — обернулся Данил. — Ага… Давай-ка на дальнюю дачу…

— Вас вызывает третий.

— Что там, Максим? — спросил Данил севшим голосом.

— Вас ищет Бортко.

— Меня нет, — сказал Данил. — Пропал я, растворился… Понятно? Выкручивайтесь пока сами, как хотите, а я дематериализовался…

«Дальняя дача» располагалась в лесу, километрах в десяти от восточной окраины Шантарска. Собственно говоря, это была и не дача вовсе — просто каменный домик довоенной постройки, бывшая лодочная станция на берегу озера Белое, знаменитого исключительно тем, что в восемнадцатом колчаковцы тут утопили по-тихому зверски проворовавшегося ротмистра из интендантства, сгоряча с возвращением красных произведенного было пропагандистами Тухачевского в героические подпольщики, но уже через полгода разжалованного. Лодочная станция тихо закрылась в конце семидесятых, когда построили новую в черте города, рыба в озере перевелась еще раньше, так что домик два десятка лет ветшал, никому решительно не нужный, кроме заезжавших сюда на мотоциклах юных парочек. В свое время его купили исключительно в качестве того самого запаса, который не тянет карман, — мало ли что… В порядок кое-как привели, но не было ни особого комфорта, ни постоянного сторожа — так, крыша над головой. В основном сюда ездили «зондеркомандовцы» тренироваться в стрельбе на пленэре, а иногда на близлежащих полянах натаскивали собак для охраны завода.

Данил вылез первым, вдохнул полной грудью чистейший воздух. Пахло слежавшейся хвоей и тиной, стояла тишина, полуразрушенный причал, проломленный там и сям, торчал над водой грустной декорацией к какому-нибудь суперпатриотическому фильму о гибнущей русской деревне (по ящику Данил видел намедни похожий).

Вытащили пленного, несколько бледного от потери крови, но откровенно шарившего по сторонам цепким волчьим взглядом. Все окна в домике закрыты деревянными ставнями, у берега догнивает парочка лодок, чуть возвышающихся над водой носом и кормой. В солнечные дни пейзаж довольно веселый, но сейчас небо заволокли сероватые облака, отчего общее впечатление было скорее унылое.

— Ну, поверти головушкой, — сказал Данил. — В твои годы пора бы знать: если куда и везут, не завязав глаз, то это значит, что обратно и без тебя поехать могут… Метров сорок от берега отплыть — и глы-ыбоко…

— Что-то не вижу я целой лодки, — сказал незнакомец недрогнувшим голосом.

— Ну, лодку и не обязательно… — пожал плечами Данил. — Дать тебе по башке, сунуть за руль, пустить машину в озеро — и разбирайся потом… Она, между прочим, нигде не зарегистрирована, а все документы на нее насквозь фальшивые…

— А эти потом не проболтаются?

— Лепим профессионала? — спросил Данил спокойно, не втягиваясь в перебранку. — Это хорошо… Это очень хорошо. Профессионал, по крайней мере, точно знает, когда не следует больше вилять, а следует говорить одну только правду, и ничего, кроме правды… Они не проболтаются. До сих пор за ними такой слабости не водилось и в более пикантных ситуациях.

— А те шестеро?

— Которые?

— В «тойоте» было четверо. И еще двое, с коляской…

— Это уже мои проблемы, — сказал Данил. — Пусть ябедничают пахану, как-нибудь разочтемся…

— Вы уверены, что жалоба пойдет к пахану?

— Стоп, — сказал Данил. — Ребята, оттащите-ка этого хама в дом и обыщите как следует. И для тонуса… — он мигнул Кондрату. — Что-то он чересчур спокоен, сволочь…

Японец с Кондратом поволокли добычу в дом. Вася, по примеру всех шоферов, где бы они ни служили, в детском саду или в мафии, от происходящего устранился полностью — бродил вокруг машины, попинывая колеса. Упрекать его не следовало — ничего, кроме виртуозной езды и умения держать язык за зубами, в его обязанности и не входило.

Данил влез в машину, достал из бардачка трофей — чуточку неуклюжий на вид ПСС с широкой рукояткой. Выщелкнул обойму. Шесть необычно длинных патронов, больше похожих на винтовочные, седьмой в стволе. Сам он об этой пушке только слышал, но в руках держал впервые. Если верить рекламе, пробивает двухмиллиметровый стальной лист с двадцати пяти метров, на вооружение поступил буквально только что в самые серьезные конторы…

Подошел Кондрат, протянул свой собственный берет, использованный вместо пакета:

— Все барахлишко. Приварили малость, Японец трошки добавляет. Интересного гриба нашли, командир…

Сигареты, зажигалка, ключи, носовой платок перочинный ножик, бумажник… И красное удостоверение.

Федеральный комитет гражданской защиты, следственный отдел. Уполномоченный по особым поручениям капитан Липатов Юрий Павлович. Фотография соответствует. Исполнение — на уровне. Сработано не хуже корочек того волчары, как его, Логуна.

Комитет этот был создан буквально месяца три назад, как слышал Данил — в результате очередных игр в верхах. То ли правительство решило обзавестись собственными преторианцами, то ли в полном соответствии с законом Паркинсона размножились почкованием совершенно другого подчинения структуры. Подробностями Данил как-то не интересовался, просто пробежал сводку. Для его службы сей новорожденный комитет пока что не представлял ни угрозы, ни интереса, потому что функции его, как частенько в последнее время случается с госучреждениями, не вполне еще ясны и самим работающим там. С одной стороны — похоже на дублера «конторы Шойгу», Министерства чрезвычайных ситуаций — ибо вменено в обязанность наводить порядок при стихийных бедствиях и массовых беспорядках, для чего придаются воинские подразделения. С другой стороны, в составе ФКГЗ создан следственный отдел, чьи задачи обрисованы предельно туманно — «содействие правоохранительным и иным органам, контролирующим соблюдение Конституции и законности». Любой иностранный адвокат или политик, столкнувшись у себя с такой конторой, рехнулся бы умом, но в родном Отечестве сходило и не такое.

Что там еще? Ходили слухи, что ФКГЗ создан специально под своего главу, г-на Кучина, успевшего в неполных сорок три года и наследить изрядно, и отметиться в отечественной политической жизни, вроде бы не раз тонувшего, но с завидным постоянством всплывавшего то в Верховном Совете, то в президентской администрации, то в Думе. По этому поводу, как водится, каждая уважающая себя газета публиковала свои собственные версии, расходившиеся с версиями всех остальных сородичей. Дума на ФКГЗ пока что особенно не нападала — коммунисты и жириновцы привычно-занудно талдычили сначала про разрастание репрессивных органов и, как следствие, грядущую отмену выборов, «Выбор России», чисто из принципа, защищал новорожденный комитет страстно, но невразумительно, Явлинский отмалчивался, а депутат Марычев появился в зале с очком от унитаза на шее, символизируя собою нечто апокалипсическое. Потом все единодушно умолкли — видимо, пытались залучить новую политическую звездочку к своему биваку и потому от оскорблений воздерживались. Милиция, ФСБ и прокуратура в частных разговорах сохраняли редкостное единодушие, отзываясь о следственном отделе ФКГЗ кто непечатно-иронически, кто иронически-непечатно. Но на публике представители всех без исключения «силовиков», конечно же, высказывали надежду, что создание ФКГЗ послужит, укрепит и станет залогом…

ФКГЗ тем временем помаленьку креп, выбрасывая щупальца по России, — и Данил уже стал в последние дни задумываться, как бы завести там словоохотливого собеседника, но дальше раздумий дело пока не пошло за отсутствием четких указаний. И вот, изволите ли видеть — впервые довелось лицезреть…

Он положил в карман удостоверение и пистолет, направился в дом. Японец сидел на стуле и жадно курил. Пленник валялся тут же, чуть постанывая.

Данил, помня цирковые номера в машине, уселся подальше, распорядился:

— Пристегни-ка его за целую руку… ага, хоть к батарее. Не перебрал?

— Да ну, — фыркнул Японец, перещелкивая наручники. — Вломили чисто символически, чтобы не строил из себя и расстрельными статьями не пугал…

— Иди погуляй, — сказал Данил. — И за эфиром последи…

Когда Японец вышел, он переставил стул поближе, присмотрелся и сказал:

— Сомлевшую институтку не изображайте, ресницы дрожат…

Пленный открыл глаза, облизнул губы:

— Дайте воды.

Данил принес из соседней комнаты завалявшуюся в шкафчике бутылку «Пепси», открыл об угол стола, подсунул горлышко к губам. Поинтересовался:

— Сигарету дать, или мы с гонором?

— Дайте.

Терпеливо подождал, пока тот, склонившись к батарее и неловко держа сигарету прикованной рукой, посмолит до фильтра. Повязка промокла багровым пятном, но кровотечение, похоже, остановилось. Данил все же наложил сверху еще несколько слоев бинта — готовый к любым неожиданностям и отложив оба пистолета, трофейный и свой, так, чтобы пленник до них ни за что не смог дотянуться.

— Пуля наружу не прошла, — сказал он. Скверно, к врачу бы надо…

— Благодарю за гуманность.

— Я это к тому, что так и руку потерять можно, — сказал Данил. — Хотя в вашем положении не о руке стоит думать… Какими это расстрельными статьями вы моего парнишечку пугали?

Незнакомец открыл рот… и не сказал ни слова.

— Прелестно, — сказал Данил, невольно усмехнувшись. — Пикантненькое положеньице, а? Если удостоверение у вас поддельное, придется лепить на ходу легенду… или пользоваться заготовленной, что, откровенно говоря, столь же проигрышно. А если удостоверение настоящее, возникает куча вопросов — но ситуация ваша от этого отнюдь не улучшится… Как в сказке. Направо пойдешь — зарублену быть, налево — быть задавлену… Интересно, вы предполагали, что я могу вас сдавать? Ну? Молчать будем?

Нет, этот загадочный хмырь боялся, конечно. Глупо думать, будто профессионалы начисто лишены страха. Но держался он, надо отдать должное, хорошо. Не скулил и не действовал, молча ждал.

— Ну? — спросил Данил. — Мне что, повторять затрепанные штампы из всех шпионских романов подряд? Я в вас чую профессионала. Именно потому не расположен терять время. Нет у меня возможности разрабатывать вас по науке, завлекать в словесные лабиринты, логические ловушки подсовывать… Вы самим своим существованием даете мне ниточку. Я по ней пойду и без вас. Эти дураки, которых вы опекали, сейчас с перепугу наделают кучу глупостей… Останется только отслеживать. Мои ребята, повторяю, ничуть не озабочены будущим вашим появлением по ночам в виде тени отца Гамлета… Видите ли это мой город. А вы здесь — гастролер, что бы у вас там ни маячило за спиной. Есть два фундамента — идея и деньги. Идеи у вас я что-то не просматриваю, а деньги утопленнику без надобности. Коли уж впутались в наши игры, законы знаете, — он хлопнул себя ладонью по колену. — Это все. Больше я длинных речей закатывать не буду. Дальше у нас пойдет так — короткие вопросы и короткие ответы. Я кончил. Дикси. Хау.

Закурил и спокойно ждал.

— Боюсь, я тоже прибегну к шаблонам, — сказал пленник (капелек пота на лбу у него заметно прибавилось). — Вы за это поплатитесь. И довольно быстро.

Данил пожал плечами, встал и вышел не спеша. Заглянул в кабину, покопался в бардачке. Отыскал короткие пассатижи с затянутыми в красную пластмассу ручками, подал Кондрату и показал указательный палец.

Оба, Кондрат и Японец, торопливо направились в домик. Данил сказал:

— Васенька, прогуляйся назад к магистрали, посмотри, тихо ли…

Вася сговорчиво кивнул и, ускоряя шаг, почесал по заросшей высокой полынью дороге…

Данил вернулся в дом. Указательный палец у пленника был на совесть замотан бинтом, скорее красным, чем белым.

— Ну? — спросил Данил, усаживаясь, закуривая, но сигарету собеседнику уже не предлагая. — Ведь подохнешь… Между прочим, мы этот идиллический домок неделю назад прибрали к рукам, так что нас тут искать не станут…

Брехня, конечно. Могут нагрянуть и сюда. Вася, конечно, поставит сейчас шумовую гранатку с натяжкой поперек дороги, у них будет время приготовиться, а из-за этих стен обороняющихся можно выковырять разве что гранатометами РПГ, каких даже «махновцы» с собой не возят. Подмога, если что, примчится быстро, но ему-то нужна информация, а не победа в очередной перестрелке…

— Ну ладно, — он встал, расчетливо медленно повернулся к двери. — Два яйца минус одно яйцо…

— Стойте… Я офицер ФКГЗ. Удостоверение подлинное.

— Ну, и что мне с того? — спросил Данил, не садясь. — Если вы честный сыскарь — так мы-то злобные гангстеры… Тут у вас и вовсе ни единого шанса. А вот если вы параллельно еще и криминалом промышляете — глядишь, и найдется кое-что для торга…

— Где гарантии?

— Боже, какие пошлости… — покривился Данил. — Ну, напишу я вам сейчас гарантии на гербовой бумаге с водяными знаками — много они помогут? — Он положил на стул диктофон и нажал клавишу. — Вот ваша гарантия. Есть такая профессия — свидетель. Мне не вы нужны, а кое-кто покруче.

Кажется, он удивился всерьез:

— Вы что, намерены…

— Мы честные коммерсанты, — сказал Данил. — А в том, что приходится вербовать свидетелей такими методами, не особенно и виноваты. Не мы же первыми начали… Короче, будете свидетелем.

— А потом — такое же озерцо?.. Утопите?

— Зато появляется шанс, — сказал Данил. — С языком на запоре нет ни одного. Нынешние ваши царапины еще удастся как-то объяснить городу и миру, а вот кусок резаного мяса я и впрямь не рискну предъявлять Фемиде, придется кончать… Имя у вас настоящее?

— Да.

— Липатов Юрий Павлович… Где допрежь коптили небо?

— Закавказский военный округ. Особый отдел. Потом — частное сыскное. Комитет.

— Логун тоже под своим именем?

— Да.

— И тоже приписан к вашей столичной конторе?

— Да.

— На вокзале двоих мочили из вашей пушки?

— Нет, это Логун…

— Но петардочку-то вы рванули?

— Я.

— А кто положил журналистку?

— Логун.

— Ну, это-то мы потом проверим… — подумав, сказал Данил. — Кто напал на прииск? Быстро! Не думая!

— Люди Беса. У него хватает отслуживших…

— Знаю. Вы или Логун там были? Ну!

— Были…

— Цель?

— Бес хотел, чтобы мы ему помогли. За его услуги. Он целит на ваш рудничок…

— Кто работал против нас провокацию в Байкальске?

— Логун и его тамошние контакты.

— А Куала-Джампур?

— Это уже помимо нас…

— Цель?

— Я не…

— Цель, сука!

— Вас нужно было отсечь от Байкальска…

— Зачем?

— Не знаю! Не знаю, вы! Я пешка, понятно вам? Пешка под компроматом! Логун тоже на крючке, но он — доверенное лицо…

— Чье?

— Не знаю. Кто-то в Москве…

— Ваш? Комитетский?

— Представления не имею. Таких вещей лучше не знать…

— Местное управление ФКГЗ тоже в игре?

— Нет. Но приказы Логуна исполнять обязаны. Такой метод иногда гораздо надежнее…

— Верно, — согласился Данил. — Они знают, что вы крутите роман с Бесом?

— Да. Но у них приказ из столицы — ничему не удивляться.

— Откуда у Логуна удостоверение ФСБ?

— Выдали в Москве. По согласованию, вполне легально…

— Где сейчас Логун?

— В Байкальске. Не знаю зачем. Он меня оставил приглядывать за Бесом… — Липатов поморщился, но определенно не от боли. — Задал задачку. Этим троглодитам ничего нельзя объяснить логично… Я их уговаривал хотя бы подождать до рынка, проверить девочку по дороге… Не послушали. Вот что, меня и в самом деле могут искать…

— Кто швырнул ментам компромат на Глаголева? Логун?

— Да.

— Кому, Бортко?

— Выше. Но Бортко в курсе.

— Зачем?

— Глаголев лезет поперек дороги, возможно, там все гораздо запутаннее, и этот его чухонец глядит на сторону… Есть такие подозрения, за белесым хвост еще с Германии…

— Компромат серьезный?

— Левая реализация военного имущества, — Липатов усмехнулся. — Букет собран вонючий, но загвоздка-то в том, что — недоказуемо… Документов нет, а свидетели…

— Хватит об этом. Следующий ход Беса?

— Наезжать на вас до упора, пока нет Логуна.

— Чем его держит Логун? Ну!

— Обещал поделиться…

Данил наклонился к нему, приблизил лицо:

— Чем? Рвать буду клочьями! Чем делиться? Кладом?

— Да.

— Громче! Полным ответом! Что Логун обещал Бесу?

— Поделиться кладом…

— Где клад?

— Не знаю. У меня такое впечатление, что и Логун не знает точно. А знать ему хочется… Не из одного рвения гонялся за Буддами…

— Это в Шантарской области?

— Скорее в Байкальской.

— И его еще не взяли?

— Во всяком случае, не вывезли…

— Когда вернется Логун?

— Дня через три.

— Что знают о нем в ФСБ?

— Что он разрабатывает здешних мафиози.

— Беса или?

— И Беса, и вас.

— Помогают?

— С превеликим скрипом. Поят чайком, но дело не движется.

— А у ментов он светился?

— Нет.

— Кто привез сюда Есаула, вы?

— Да.

— Если в ментуре вы не светились, как же выцарапывали Есаула из СИЗО?

— Это по-левому. Через каналы Беса.

— Он что, и в самом деле намерен делиться с Бесом? Логун, я имею в виду?

— Не задавайте идиотских вопросов. Такие вещи решают наверху. А для них Бес — не более чем использованный презерватив.

— Логуну сообщат о том, что с вами стряслось?

— Кто? — поморщился Липатов. — Беса он на свои байкальские связи не выводит…

— А связи у него там хорошие?

— Да, ему передали кого-то москвичи…

— Вас будут искать местные сослуживцы?

— Вряд ли.

— Где Спаровский?

— Не знаю. Где-то в бегах.

— А Юлия?

— Аналогично.

— Елагиных что, убрали?

— Не знаю, это шло мимо нас, в столице своя группа…

— Где клад?

— Я же говорил уже…

— Что он такое, этот клад?

— Золото. Подробностей не знаю. Но много…

— А Логун знает?

— Мне он не докладывал…

Разговор стал чуточку терять темп — Данил, в принципе, узнал кое-что полезное, а для вдумчивой разработки не время и не место. Для этого есть эскулап, а у эскулапа — препаратики. Да и этот оглоед, чего доброго, и впрямь кровью истечет…

— Играем честно, — сказал он. — Сейчас поедем в город, устроим вам и врача, и койку с пайкой. Только по дороге не дергаться, а то получится неопознанный труп…

— Может, вам бросить это дело? — спросил вдруг Липатов.

Данил коротко, зло хохотнул.

— Я серьезно. По-моему, в игре о-очень большие люди…

— Как говорит один мой знакомый цыган, даже большим ртом надо откусывать понемножку, а то подавишься…

Глава пятая Визиты по-шантарски

— И все-таки, простите, ничего вы мне этим не доказали, — покачал головой Каретников, бывший майор КГБ, а ныне — начальник контрразведки АО «Интеркрайт», выключил диктофон, отодвинул. — Те же общие фразы. Ничего он толком не знает, ваш Липатов. Пешка. В конце концов они тоже могут поверить в обманку…

Данил усмехнулся:

— Помните, что такое катахреза?

— Да. Сочетание логически несовместимых понятий.

— Вот у вас и получается катахреза, — сказал Данил. — Либо Логун, а с ним и Липатов попались на обманку, либо Липатов м а л о з н а е т. Не совмещается.

— Да, верно. Голова забита сегодняшним взрывом… Куда вы его дели?

— В «кремлевку», — ухмыльнулся Данил. — Пулю Николаша уже вынул с присущим ему мастерством, глядишь, через сутки попробуем кое-какую химию, после которой трудно врать…

— А он у вас не сдохнет? — напрямую спросил Каретников. — Дело тонкое…

— Ну, я в Николашу верю, — сказал Данил… — Максим, вы догадываетесь что ложится на ваши хрупкие плечи вдобавок ко всем заботам?

— Еще бы, — уныло сказал Каретников. — Разработка местного управления ФКГЗ, кошке ясно… Но…

— Это не погоня за мифическим кладом, — сказал Данил. — Это вполне закономерные контрразведывательные мероприятия. Коли уж к нам приклеились ребятки из оттуда, мы просто обязаны принять должные меры…

— Я понимаю. Будет сделано.

— Как по-вашему, он не врет насчет тактики «одинокого волка»?

— По-моему, нет, — сказал Каретников. — Тактика выгоднейшая. Местное управление обязано не удивляться любым их курбетам — все покрывается магическими словами «оперативная разработка». А люди, используемые вслепую, гораздо надежнее, если вдуматься. Боевик с автоматом может дрогнуть, испугаться, передумать, напиться, проболтаться… Зато непосвященный солдатик, которому показали на вас пальцем и рявкнули: «фойер!», без всяких колебаний сделает из вас сито в мелкую дырочку и будет ждать медали.

— Вот и у меня мысли идут тем же зигзагом… — проворчал Данил. — В конце-то концов, есть клад или нет, кровь из нас пьют давно и всерьез. И все же… Это не а п п а р а т.

— Да уж, — кивнул Каретников. — Вы, извините, некоторых нюансов не замечаете, потому что четверть века проболтались западнее Урала, а я как был чалдоном, так и остался. Это типично московский стиль: самоуверенная, развязная и заносчивая столичная шпана, свято полагающая, что здесь обитают папуасы, с которыми можно не церемониться.

— Оставьте «шовинизьму», — сказал Данил. — Между прочим, действует эта шпана вполне профессионально. Единственный провал у них потому и произошел, что связались с нашими папуасами, и «махновцами»…

— Все равно. Я о п а х а н е. Собственно, его психологический портрет можно составить уже сейчас. Облечен властью и располагает определенными средствами. Но серьезных аналитиков при нем нет, одни оперативники. Сам, можно утверждать со всей непреложностью, в прошлом к спецслужбам отношения не имел. Византийская хитрость политикана.

— По таким приметам искать его в столице — дело дохлое, — сказал Данил. — Их там навалом… византийцев. И если…

Зазвонил телефон — его личный номер, выходивший на город в обход Митрадоры.

— Ну вот, пожалуйста, — сказал он, повесив трубку через минуту. — Это Дервиш.

— Межгород?

— Нет. Он в аэропорту. Только что прилетел. Какой там найдется подходящий рейс?

Каретников поднял глаза к потолку, пошевелил губами:

— Дехлевийский.

— Ага, — сказал Данил. — Значит, он шел через Туркестан, Дехлеви — это бывший… Ну да. Видите, а вы отрицали «иранский след».

— Я просто не нашел доказательств… Высылать машину?

— Нет, он возьмет такси. Слежки нет. Толковый малый, доберется сам. Очень интересно… Коли уж предположить…

— Слышите?

— Что? — не понял Данил.

— Какому дураку пришло в голову гнать технику через…

Каретников вскочил, бросился к окну. Данил подошел следом.

Грохот и лязг надвигались. Метрах в четырехстах отсюда заканчивалась улица, нацеленная, словно подзорная труба, на площадь в форме треугольника с обрезанной вершиной (на месте вершины и располагался особняк). С машинами происходило что-то странное — две выскочили на тротуар, другие останавливались. Из одной даже выпрыгнули люди и припустили прочь…

Потом показался танк, казавшийся еще ниже из-за отсутствия башни, темно-зеленый, широкий. Уродуя асфальт, он прополз по осевой на красный свет (теперь от него шарахались машины, двинувшиеся было на зеленый перпендикулярно улочке), левая гусеница замерла на миг, он развернулся градусов на двадцать. Оплошавший белый микроавтобус пошел юзом, врезался в торцы траков… Даже сюда донесся скрежет металла. Микроавтобус, вихляя, припустил прочь — с жуткой вмятиной в боку, выбитыми напрочь стеклами. Данил оцепенело смотрел, как танк, окутанный чадными клубами черного дыма, дернулся еще левее, тронулся с места, как росла по обе стороны площади пробка, мешанина из машин, остановившихся и тех, что попытались выйти из потока на полном ходу, но застряли, втыкаясь друг в друга, усыпая асфальт битым стеклом.

Такого он еще в Шантарске не видел, даже того шутника из ДОСААФ, купившего списанный БТР и попытавшегося рассекать на нем по городу, гаишники моментально отловили на окраине и конфисковали «коробочку»…

Над дверью взвыла сирена, сам собой включился динамик и металлически загремел записанный на пленку голос коменданта:

— Общая тревога, общая тревога! Всем спуститься в подвал согласно «Красному варианту», согласно «Красному варианту»! Общая тревога!

У Каретникова зачем-то очутился в руке пистолет. Данил, опомнившись, рванулся к столу и нажал красную кнопку. На его этаже рявкнула своя, особая сирена. Он уже видел, что танк, громыхая и лязгая, надвигается прямо на особняк, идет к нему по четкой прямой, козырек переднего люка поднят, оттуда торчит оскалившаяся в идиотской ухмылке голова в черном шлемофоне, а в идеально круглой дыре, образовавшейся после снятия башни, высятся, словно нелепые бюсты, с полдюжины торсов в черных кожанках. Они орали, свистели, в полном восторге и хмельной безнаказанности; за ревом дизеля, конечно, не слышно было ни звука, но по их азартно-возбужденным лицам все ясно и так, да и знакомые морды говорят сами за себя…

Данил выскочил в коридор. Рев надвигался, подминая и обволакивая. Брызнули стекла — это кто-то из его мальчиков вышиб раму прикладом автомата (от волнения забыв, что достаточно дернуть рычаг), прицелился…

— Отставить! — заорал Данил.

Его не услышали. Он одним прыжком оказался возле автоматчика, дернул его за ворот, оттолкнул еще кого-то. На нижних этажах грохотали подошвы по широким ступенькам, отчаянно цокотали каблучки, послышался женский истерический визг…

Танк крутился в каком-то десятке шагов перед входом, дробя асфальт грунтозацепами, дергаясь в разные стороны, словно слон пытался нелепо вальсировать. Черные кожанки в полном экстазе трясли кулаками над головой, кто-то палил вверх, но выстрелов не слышно было. В разбитое окно проникли сизо-черные полосы дыма, Данил сделал шаг вправо, распахнул полированную дверцу и напялил, схватив ощупью, первый попавшийся респиратор. Снизу грозили кулаками, разрывая рты в беззвучном вопле. Кто-то из них, увидев нацеленные автоматы, нырнул вниз, к водителю.

Данил показал назад три пальца. К нему уже бежали неузнаваемые под масками парни с германскими газометами, напоминавшими огромный пистолет с плечевым упором.

Танк катил прочь, смяв по дороге проволочную ограду автостоянки и отшвырнув чей-то белый «ниссан». Отползши метров на двадцать, развернулся, крутнулся волчком, вновь принялся вальсировать…

Данил махнул рукой.

Совершенно бесшумно из-за гулкого рева сработали гранатометы. Белесые кометы с тонкими хвостами понеслись, снижаясь по дуге сквозь расплывавшееся облако гари. Еще один залп, и еще…

Гранаты накрыли цель, танк потонул в белом тяжелом мареве, а в разбитое окно летели все новые «кометы», парни поневоле вошли в понятный всякому мужику азарт, и Данил остановил их бесцеремонными тычками. Рев могучего дизеля вдруг утих, танк застыл на месте, и сквозь медленно расплывавшееся марево проступили нелепо дергавшиеся фигуры — они ногами вперед сползали по борту, зажимая лица, слепо метались, налетали на гусеницы, держась за горло, перегибаясь пополам, пытались выбраться из тяжелого тумана, уже разлохмаченного по краям порывами ветерка…

В ушах словно застряли тугие пробки. Данил потряс головой, будто пытаясь вытряхнуть воду, рявкнул своим, и они бросились в атаку под возникшее где-то далеко зудение милицейских сирен.

…Когда минут через десять возле танка остановилась штатская «Волга» и оттуда полез массивный, как медведь на дыбках, незабываемый подполковник Бортко, площадь перед особняком напоминала какую-нибудь банановую республику в ее самые суетливые времена. Семеро в кожаных куртках (один так и остался в шлемофоне времен Отечественной) лежали лицом вниз на покореженном асфальте, все еще перхая и дергаясь всем телом, но старательно держа ладони сцепленными на затылке — потому что при первой же попытке разомкнуть пальчики прилетало под ребра прикладами от стоявших вокруг кольцом «зондеркомандовцев». Кое-где меж ребят Данила, усиленно самоутверждаясь, вклинились омоновцы с короткоствольными автоматами под мышками. Вокруг суетился милицейский майор без фуражки, пытаясь решительно загрести ситуацию в свои руки, но его команды были крайне невразумительны, а потому их не спешили выполнять и милиционеры. Вторым кольцом стали разномастные милицейские машины, третьим — цепочка патрульных, оттеснявшая растущую в геометрической прогрессии толпу зевак, где Данил боковым зрением уже несколько раз отмечал отливающие фиолетовым линзы видеокамер и фотоаппаратов. Судя по всему, кое-кто из журналистов был предупрежден заранее… Слава Аллаху, хоть с Дервишем не будет проблем — парень тертый, едва завидев столпотворение на площади, подастся к гаражу, маскирующему въезд в туннель, код вызова знает…

Данил, стараясь не дышать носом (в воздухе еще стояло амбрэ германского полицейского газа, въедливого и стойкого), пошарил взглядом, нашел Степашу, знавшего персидского гостя в лицо, поманил и шепнул:

— Дуй в туннель, там Дервишу пора появиться… Да возьми с собой кого-нибудь, ушами не хлопайте…

С прибытием Бортко и парочки его орлов в цивильном ситуация приобрела некую осмысленность — суетившийся майор перестал дергаться и принялся путано докладывать, а омоновцы взялись надевать наручники на «танкистов», бесцеремонно вздергивая их на ноги.

Бортко прошелся вдоль шеренги, словно мимо почетного караула:

— Какие люди, какие люди… Чинарик, у тебя что, гены взыграли? Так твой дед фрица давил, что ж ты его столь хамски пародируешь? О, Быча… пушечку в коллекцию, не было у выблядка времени пальчики стирать… Барон, ай-яй… Волоките-ка эту танковую роту до самоходов… А эти вот все, что торчат с импортными «плювалками» наперевес, быстренько приготовили разрешения и прочие бумаги, если у кого не будет, разотру по стенке и заберу к танкистам… Пан Черский, вы б хоть фамилию сменили, а то получается сущее похабство — как на службу ни топаешь, вас поневоле вспоминаешь… А? Как писал мученный царизмом поэт Шевченко, славных прадедов великих правнуки поганы…

Данил хладнокровно сказал:

— Ну, коли уж зашла речь о генеалогии, то славный путешественник Черский мне не прадедом приходится, а, насколько знаю, четвероюродным дедом… А я ведь, между прочим, и не просил царя вашего москальского, чтобы он моего прадеда в Сибирь ссылал.

— Тю, хлопче! — столь же хладнокровно пожал Бортко скошенными могучими плечищами. — Щож ты потомственного хохла упрекаешь за москальского царя? Моему диду тоже было сладко на Вкраини жити… А мне вот бейся теперь с вами, шахраями[1] через маленькую букву…

Он похлопал Данила по боку широченной ладонью — безошибочно угодил, стервец, по кобуре:

— Пидемо, хлопче, побалакаем трохи?

Данил отошел следом за ним к крыльцу. Зевак прибывало, у танка уже ходил кругами какой-то озабоченный лейтенантик в общевойсковом френчике а-ля бундесвер, с танками на лацканах и ореликом на фуражке.

— Откуда они танк сперли? — спросил Данил.

— С «Точмаша». Там стояли три штуки, Институт леса собирался их в пожарные бульдозеры пересобачивать… — Бортко уже говорил серьезно, без малейшего украинского акцента. — Вам, голубчик, не кажется — в последнее время что-то слишком много вокруг вас суеты? Я не о вас персонально, понятно.

— У меня тоже такое впечатление, — печально вздохнул Данил. — В толк не возьму, чем мы такую напасть заслужили…

— Это все — шуточки на уровне первоклассников, — кивнул подполковник в сторону танка. — Самое большее тянет на хулиганку, адвокат вытащит или сведет к условному.

— А ствол?

— А ствол они в танке нашли, когда ехали. Нажрались, потянуло перед телками пофорсить… и ведь не докажешь обратного, правда?

— Не докажешь, — сказал Данил зло.

— А вам — сплошные нервотрепки. Пресса, ТВ, астральные послания, Москва чего-то на вас взъелась со страшной силой…

— Да ну?

— Точно тебе говорю, — ухмыльнулся Бортко. — Генерал только что из белокаменной, так его там приглашали в кабинетики с отделкой из дуба, поили кофеем и толковали ласково, мол, не мешало бы кое-кого и приструнить с соблюдением всех формальностей…

— Который генерал-то?

— Правильный генерал, дружок, правильный… Те кабинетики, как бы это поделикатнее, в общем-то и не начальство, да нынче так все запутано, что не знаешь, кому и услужить надлежит со всем рвением, а кого послать. И генералы — оне разные бывают, пан Черский, один службу несет, а другой, прямо скажем, услужает… Не углядишь вовремя — он, охальник, тебе бяку и замастырит…

— Укорачивать охальников-то надо бы, — сказал Данил, — чтобы мундир не позорили.

— Так и я говорю, хлопче… Только разница большая: со стороны ли кто попытается, или свои окоротят.

— Главное — было бы желание, — сказал Данил.

— Желания, хлопче, мало…

— Резонно, — сказал Данил.

— Жизнь наша, как говаривал мой ротный старшина, богата нюансами оттенков. Вовсе не обязательно заводить на человека папочку под жутким названием «Уголовное дело». Можно еще и мешать, да так тонко, что ему и жалобы-то свои нельзя будет сформулировать четко. Если станет гордыню ломать, на жалобы размениваться…

— Говорят, настоящий гешефт — это когда баш на баш…

— А что, слушал плохо?

— Да нет… — сказал Данил.

— Скучно мне что-то стало последнее время. И побеседовать толком не с кем. Ты-то счастливец, разговоры ведешь сплошь интересные и замысловатые. Мне завидно. Поделился бы кто товаром, хоть и подпорченным, поцарапанным…

— А дарителю такая щедрость боком не выйдет?

— Не все же в папочку-то идет…

— Я подумаю.

— Только недолго, хлопче, а?

— По рукам, — сказал Данил.

Дипломатия была не столь уж и замысловатая. Медведь тонко намекал, что генерал Стекольщиков против Кузьмича не попрет ни за что, а вот Скаличев способен на сюрпризы. О том, что Бортко мечтает схарчить Скаличева с косточками, в иных милицейских подразделениях знали и служебно-розыскные собаки. И Бортко недвусмысленно требовал Липатова.

Данил прикинул, что он теряет и что приобретает. Выгоды от дальнейшего обладания Липатовым были, честно скажем, сомнительные — тот и в самом деле, похоже, был пешкой. А вот с Бортко отношения портить в нынешней зыбковатой ситуации никак не следовало.

— Ты за что меня уважаешь? — спросил Бортко, возвышаясь над ним.

— За четкое знание пределов. И рубежей ссученности.

— А еще?

— За способность железно держать слово.

— Вот то-то, — сказал подполковник значительно. — Между прочим, я тебя за то же самое уважаю… самую чуточку, — добавил он тут же, явно заботясь, чтобы Данил не возомнил о себе чрезмерно. — А то иной разойдется, на басы берет, бульдозера танцует… Дотолковались?

— Дотолковались, — сказал Данил.

— Парня зачем покалечил?

— Покалечить — это значит руку оторвать, — сказал Данил. — Или ногу. А то и голову — в веселой неразберихе кавказских гор. Рука заживет, а голову не приставишь.

— Ну-ну… — Бортко похлопал его по плечу. — Ладно. Вон там стоит паренек в красной куртке, он с тебя сейчас показания снимет насчет танковой атаки на недвижимое имущество — и гуляйте себе, пан Черский, да не забывайте про уговор…

…Ирадж Казеран, выполнявший при иранских партнерах Кузьмича примерно те же функции, что и Данил здесь, то есть начальника службы охраны, мало походил на классического «восточного человека», каким его представляют никогда не бывавшие южнее Каспия люди. Он не носил буйной черной бородищи, да и волосы были скорее каштановые, глаза серые, а нос — отнюдь не орлиный. На Востоке, между прочим, не редкость и голубоглазые блондины, виной всему и древний генотип времен Александра Македонского и Рустама, и сотни тысяч пленников с севера, разбавившие туранскую кровь славянской… В обычном европейском костюме Ирадж вполне сошел бы и за русака-мешанца.

Данил не спешил, как и полагалось по восточному этикету, терпеливо ждал, когда гость допьет чай и попробует всего понемногу. Угадав момент неуловимой перемены атмосферы в сторону дела, спросил:

— Почему не сообщил? Встретили бы…

— Так решили, — кратко ответил Ирадж. — Со старшими спорить не принято. Я летел с тремя пересадками, хвоста не было, ручаюсь. Вас пробовали обижать?

— Мелкие споры, — сказал Данил. — Справимся, тебя это не должно удивлять.

— Кого удивит невооруженный танк на улице? — пожал плечами Ирадж. — У нас порой бывает и серьезнее… Ты был, знаешь. Правда, у нас давно уже спокойно, а о вас заносят от соседей довольно жуткие россказни, у дяди Маш-Касема руки подрагивали, когда держал надо мной Коран[2]… — он мгновенно убрал улыбку. — Меня к вам послал доктор Мортазави. Считает, вам нужно знать. Соглашение подписано вчера. Я привез все нужные документы, можете поставлять электронику хоть завтра. Нужны дополнительные переговоры?

— Нет, — сказал Данил. — Шефа сейчас нет в России, но все подготовлено. Завтра утречком пойдем к Розовскому, вручишь ему грамотку…

— Грамотку?

— Документы, — сказал Данил. — Идиома… Но ты ведь не из-за этого прилетел? Можно было и обычным путем…

— Конечно. У тебя можно говорить… надежно?

— Разумеется, — кивнул Данил. — В твою честь дополнительно проверили…

— Люди из вашего посольства в Тегеране распространили в очередном пресс-релизе материал, где вашу корпорацию однозначно связывают с организованной преступностью. Особый акцент сделан на вашей связи с поставщиками наркотиков. Коварство очень тонкое: ты знаешь, как у нас относятся к наркотикам и как борются с их поставщиками…

— Да уж, — сказал Данил.

Причастных к наркотикам в Иране без особых нежностей вздергивали. А то и отпускали на волю с недочетом конечностей.

— Две или три газеты это уже подхватили. Наши люди не установили еще, произошло ли это естественным образом, или журналисты получили деньги. В любом случае, вам создают имидж предельно мафиозной структуры. Доктор Мортазави обеспокоен. Могут возникнуть сложности… Вы наблюдаете за конкурентами?

— Наблюдаем, конечно, — сказал Данил. — Главные сражения уже отшумели, не стали бы конкуренты пакостить таким образом, да и возможностей у них не было бы… Посольство — это серьезно.

— Это серьезно, — согласился Ирадж. — Если скандал наберет обороты, это будет означать задержку с поставками… от вас, а то и вообще. Ведь ваши конкуренты, потеряв контракт, производства не развертывали?

— Нет, насколько нам известно, — сказал Данил.

— Доктор Мортазави, посовещавшись с компаньонами, считает: версий существуют две. Либо известная тебе разведка пытается все-таки сорвать поставки, либо у вас здесь начались неприятности, хоть и не связанные с нашими делами, но опять-таки способные задержать поставки…

— А вы не думали, что существует гибрид обеих версий?

— У вас есть данные?

— Нет.

— У нас тоже, — сказал Ирадж. — Значит, у вас серьезные неприятности?

— Я бы их серьезными не назвал, — сказал Данил. — Скорее хлопотливые, — и для верности повторил по-английски, подобрав подходящий эквивалент. — Нам причинили некоторые неудобства, но я не думаю, что поставки сорвутся… Кто в посольстве пустил эту утку?

— Подожди пару дней, — сказал Ирадж. — Скоро придет… посылка. Там микропленка, все материалы, какими мы располагаем. Я не рискнул везти ее с собой, можно было, как у вас говорят… спалить и себя, и вас.

— Понятно… То, что ты видел — пустяки. Идиотские шуточки дурно воспитанных юнцов. Ты у нас не впервые, должен разбираться.

— Я разбираюсь, — кивнул Ирадж. — Смею думать… — Встал и прошелся по кабинету. Выглянул в окно.

Танк давно уже укатил под управлением того лейтенанта, но рубчатые полосы, следы распоровших асфальт траков, создавали первоклассное абстрактное полотно. Внизу позвякивало железо, вполголоса переругивались рабочие, заменявшие кусок поврежденной ограды.

— Меня все это беспокоит даже больше, чем доктора Мортазави, — сказал Ирадж, садясь. — Я профессионал. Возможно, для тебя при неудаче все будет обстоять успешнее, но я… Меня не будет. Понимай, как хочешь. Любой вариант одинаково плох… Я в свое время поверил именно вам и приложил немало усилий, отстаивая свою точку зрения. Простой менеджер мог бы уйти мирно, но я не менеджер, я — секьюрити…

— Хочешь поговорить с Розовским?

— Извини, нет. Мне кажется, дело находится в таком положении, когда все зависит не от высокопоставленных менеджеров, а от людей нашего… калибра? Покроя?

— Пошиба?

— Пошиба, да, — кивнул Ирадж. — Прекрасно понимаю, ты не вправе раскрывать секреты, да и говорить серьезно, пока не пришли материалы, не стоит… Я только хочу, чтобы ты понял: мне очень тяжело. Мы с тобой хорошо поработали, и мне казалось, неплохо понимаем друг друга…

Данил обошел стол и положил ему руку на плечо:

— Я тебе обещаю: все будет нормально. Есть сложности, есть, не скрою, но тут, высокопарно выражаясь, на карту поставлена наша честь, — он криво усмехнулся. — А то и жизнь… Мне тоже не хочется, чтобы меня вдруг не стало… — Помолчал. — Этот поганый пресс-релиз опирается на официальное мнение каких-то наших ведомств?

— Нет, пожалуй… все сформулировано несколько туманно, но выражено достаточно ясно, чтобы не осталось двусмысленности.

Данил зло подумал: «Мать твою так, майор, если уж ты убивал в свое время мусульман, то обязан и помочь одному-единственному мусульманину, потому что он хороший парень, а на карту и в самом деле поставлена не одна честь…»

— Сделаем так… — начал он, но, услышав мягкое курлыканье городского телефона, снял трубку.

— Господин Черский? — раздался спокойный мужской голос. — Это некто Гордеев вас беспокоит. Не могли бы вы подскочить? К харчевне? Желательно бы, не оттягивая…

Глава шестая О пользе Африки для сибирской истории

«Гордеевым» для посвященных в данный момент был Фрол, черный губернатор града Шантарска, а «харчевней» именовалось одно из его пристанищ в центре города, домик из желтого кирпича в виде плоской коробочки с кубической надстроечкой. В надстроечке были задернутые занавесками окна, а одна стена «коробки» — целиком стеклянная. С год назад тут еще обитала студенческая столовая (о чем и до сих пор гласили укрепленные над входом высоченные буквы с давно отключенными неоновыми, фигурно гнутыми трубочками). Потом половину столовой отвели под магазин, торговавший подержанными японскими машинами. Еще через пару месяцев куда-то испарились и половинка столовой, и автомагазин, а на освободившееся пространство после наведения должного макияжа въехал салон импортной мебели с простым и доходчивым названием «Орхидея». В эпоху увлечения самыми неожиданными названиями, гармонировавшими с профилем фирмы не более, нежели французская комбинашка с бегемотом, в этом не было ничего странного, все так живут… Бывает и хуже. Метрах в пятидесяти от последней квартиры Данила красовался коммерческий киоск под гордой вывеской «Вакханалий». Хозяин, парнишечка лет двадцати, оказавшийся рядом при установке павильона, честно объяснил лениво задавшему вопрос Данилу: что такое «вакханалий», он не знает, но слово красивое, слышал где-то, вот и понравилось…

Мебельное заведение, конечно, стояло на пару порядков выше «вакханалиев». Рекламные щиты у входа были исполнены на общеевропейском уровне, внутри красиво расставлена умопомрачительная мебель, девочки-продавщицы упакованы соответственно. Даже охранник, мгновенно вычисленный Данилом, был не мордатый дебил в камуфляже вроде архангела из «Лунной долины», где Данил иногда покупал печенье, — тот сверлил покупателей бдительным взглядом так, что поневоле пропадала всякая охота приближаться к прилавкам…

Парень в сером костюме и темно-вишневом галстуке в горошек приблизился к нему мягким кошачьим шагом — вроде бы не спеша, а на деле в три секунды оказавшись рядом, слегка склонил голову:

— Вас ждут. Прошу туда.

Данил прошел к светло-коричневой двери без таблички в глубине зала, потянул ее на себя. За дверью…

Он мгновенно справился с собой, так что сторонний наблюдатель ничего не заметил бы. Но оформлено было мастерски — прямо против двери укреплен огромный, во всю стену фотоснимок. Верзила в камуфляже, в полный человеческий рост, целится в вошедшего из короткого автомата, фон — полутемный, уходящий вдаль коридор. Иллюзия живого стража великолепная — многоцветная печать, кажется, даже объемная…

Настоящий коридор под неожиданным углом сворачивал влево, вел на второй этаж. На площадке стояли два крепыша при галстуках и глазели на него чуть разочарованно.

— Развлекаетесь? — спросил он, поднимаясь к ним.

Один пожал плечами:

— На подрасстроенные нервишки действует… Наработочка, между прочим, британская, там же и опробованная. Сплошь и рядом нападающий сгоряча принимается палить по картинке, есть время встретить его как следует — тут все решают секунды, уж вы-то понимаете… Господин Гордеев вас ждет, прошу.

Еще одна светло-коричневая дверь, еще один добрый молодец с продолговатой, матово отблескивающей рацией в руке. Данил усмехнулся — рация была не рация, а раскладной автомат-крошка из арсенала спецслужб, впрочем, не зря говорится: кто что охраняет, тот то и имеет… Точнее — кто что мастерит…

В свое время, когда Данил еще не ушел из Конторы, среди посвященного народа широко распространилась одна фантасмагорическая, но невыдуманная история, анекдот времен поздней перестройки. Бдительные патрульные из экипажа вытрезвительской машины повязали пьяненького пролетария, пытавшегося раздобыть деньжат на продолжение веселья путем продажи некоего загадочного агрегата, больше всего напоминавшего солидный рюкзак-параллелепипед, к которому толстым резиновым проводом была примастрячена загадочная фиговина, напоминавшая то ли флейту, то ли подзорную трубу в шикарном исполнении (дело было в одном старом промышленном городе западнее Тюмени, но восточнее Казани). Пролетария сунули отсыпаться, утром он агрегат своим не признал, как ни настаивал дежурный, был отвезен домой для проверки паспортных данных, где и отпущен, благо жена штраф тут же и уплатила. Агрегат провалялся в углу приемной «трезвяка» все выходные, понедельник и кусочек вторника, каждая новая смена над ним лениво дискутировала, а потом забывала в горячке трудовых буден, какой-то клиент мимоходом облевал, после чего к нему и вовсе перестали приближаться, а выкидывать всем было лень.

После обеда во вторник привезли поддавшего инженера с некоего хитрого предприятия, прозванного в народе «Пентагоном». Стоял день получки, клиент пер косяком, регистрировать не успевали, и в «предбаннике» образовался бессмысленно тыкавшийся туда-сюда табунок.

Инженер заорал так, что вздрогнули привычные ко всему на свете дежурные. Сначала ему не поверили, конечно, но потом новенький и оттого ретивый сержант на всякий случай звякнул куда надо. Приехавший откуда надо подполковник потерял дар речи, а когда узнал, что агрегат пролежал тут трое с половиной суток и кое-кто даже пытался нажимать кнопки и вертеть рычажки, дар речи вновь обрел и добрых пять минут выпаливал все сугубо русские слова, какие знал.

Рюкзак с фиговиной оказался производимым в «Пентагоне» лазерным метателем, новейшей военной выдумкой, способной с одного раза вспороть бронетранспортер, как консервную банку, и поэтически нареченной «Блик». Батареи были заряжены так, что на один паршивенький импульс хватило бы. Отбывая, подполковник посоветовал:

— Скажите вашим лопухам, пусть сходят свечки поставят, кого-то Бог определенно хранит…

За очередной, последней дверью оказался кабинет, обставленный без особой роскоши, но уютно. Фрол был один. Он встал с дивана в серо-голубой узор, подошел, и они довольно долго созерцали друг друга, молча прощупывая взглядами. Вживую Данил видел «черного мэра» (а по некоторым сплетням, даже «черного губернатора») впервые — а в изображении лицезрел по телевизору дважды, но это, разумеется, не шло ни в какое сравнение с оригиналом.

— Впечатления? — с намеком на улыбку поинтересовался Фрол.

— А ваши?

Фрол обозначил улыбку чуть явственнее:

— Соответствующие.

— Вот и у меня — аналогично, — сказал Данил самым светским тоном.

— Пить будете?

— Почему бы нет? — Данил пожал плечами.

— Тогда выбирайте сами.

Данил, поразмыслив, плеснул себе в дымчато-синий бокал с заранее наколотым льдом «Баллантайнз», на три пальца, помешал серебристо звякающие льдинки стеклянной палочкой с припаянным на конце крохотным желтым самолетиком.

— Работа изящная, спасу нет, а? — сказал Фрол. — В Лондоне мне сказали, что вся эта красота — одноразового назначения, но у кого ж рука повернется выкидывать в мусор? У какого славянина? Держу вот, бьются помаленьку… Бывали в Лондоне?

— Увы.

— Увы — в каком смысле?

— В смысле — бывал единожды, — сказал Данил. — А «увы» — оттого, что не видел ничего, кроме о б ъ е к т а…

— Ну, у меня та же история… Брежнев, насколько я помню, Альбион не посещал?

— Да, это было уже потом… — сказал Данил без всякой охоты развивать тему.

Фрол это почувствовал, показал на диван, сел рядом:

— Итак, обнюхались, танец знакомства исполнили, светски улыбнулись… Бес знает вас в лицо?

— Ого! Встречались… и гутарили.

— Вы, насколько я знаю, уже достаточно обжились в с и с т е м е, чтобы не звенеть нервами, как струнами… — сказал Фрол. — Если Бесик загнется, «Камаринского» спляшете?

— Спляшу, — угрюмо бросил Данил. — Серьезно. С прихлопами и притопами, тряся и вибрируя бюстом.

— Бюстом трясти — это в «цыганочке», — серьезно сказал Фрол и добавил, в общем, даже небрежно: — А пострелять не боитесь? При условии, что и в вас будут стараться попасть…

— Не боюсь, — сказал Данил. — Если для пользы дела.

— В вас будут о ч е н ь стараться попасть…

— Для меня это будет не впервые.

— Ничего не спрашиваете?

— Так учили, — дернул плечом Данил.

— Вот и ладушки… — Фрол обаятельно улыбнулся. — Беса пора мочить. Предлагаю присоединиться. Кузьмич не обидится, когда узнает…

— Что-то изменилось?

— Слышали о Батеньке?

— Да.

— Кузьмич просветил?

— Он.

— Батенька только что умре, — сказал Фрол, чуть понизив голос. — Мир праху… Ну, не только что — час назад. Мне позвонили добрые люди. А вот Бесик об этом узнает самое раннее к завтрашнему полудню. Значит, с утра следует вызвать его на «стрелку» и… послать вдогонку старику.

— Он поедет?

— Пока не знает о Батеньке — поедет. Он не узнает.

— Место назначите вы?

— Я, — сказал Фрол. — Но он его тоже знает, не впервые там чирикаем…

— Это где?

— Карьер под Старцево. Тот, заброшенный. Знаете?

— Чисто теоретически. По мимолетным разговорам. Сам там ни разу не был.

— А можно нынче же и смотаться, если нет срочных дел, — сказал Фрол. — Посмотрите, проконсультируете…

— Срочных дел у меня нет… — медленно произнес Данил. — Сколько фигур у игроков?

— У меня — две машины. У него — тоже. Так заведено. Количество людей в машинах не ограничивается, но взвод же туда не впихнешь… Пистолеты, пара-тройка автоматов. «Жилетки», конечно, напялят все, у кого в башке есть хоть одна извилина…

— Гранаты?

— Он может прихватить, — сказал Фрол. — Я тоже… если посоветуете.

— Я бы не советовал.

— Да я и сам так думаю… От них одно беспокойство в таком деле.

— За сколько времени обычно договариваетесь?

— За час, — сказал Фрол. — Только-только хватит времени, чтобы доехать. Сначала мы оба пробовали как-то исхитриться и подтянуть резервы, да быстро выяснилось, что держать их по условиям местности можно лишь в отдалении, откуда в любом случае не успеют… Снайпера не посадишь, негде, мы это быстро уразумели — оба ведь старались отыскать самое безопасное для себя местечко…

— Зачем вам я?

— У меня хорошие ребятки, грех жаловаться, — сказал Фрол, — и не одни «штурмовики», есть и классные телохранители. Но у вас же школа «р а н ь ш е г о» времени… Видел я один фильм.

— Трехчасовой?

— Ага. Как он отражает реальность, на ваш взгляд?

— Не только удачно отражает, но кое о чем и умалчивает, — признался Данил.

— Вот видите. Что, отказываетесь?

— Никоим образом, — твердо сказал Данил. — Вот только… Меня учили охранять до конца, а не до того момента, за которым угроза вдруг неуловимо перетекает в нападение… Честно вам признаюсь.

— Все равно. У вас ш к о л а. Плюс кое-какой опыт жизни п о с л е генсека. В Афгане вы ведь не охраняли, наоборот…

— Я бы никому другому не признался, но в Афгане-то я как раз и оказался самым сопливым. Из-за того самого специфического опыта.

— А говорили, не отказываетесь.

— Просто хочу, чтобы недомолвок не было.

— Вот и отлично. Я вам, разумеется, никакого вознаграждения не предлагаю. К чему, если для нас обоих жизненно важно, чтобы Бесик… откочевал? Впрочем… — Фрол бесшумно встал. — Я схожу кое-что приказать мальчикам, а вы пока посидите, вдруг у вас возникнут идеи уже сейчас…

Он вернулся минут через десять. Данил допил виски с подтаявшим льдом, плеснул еще немного и сказал:

— Появилась идея. Гэджет.

— Это пуркуа?

— Отвлекающий маневр, на миг переключающий внимание противника. И позволяющий нападающему с выгодой этот миг использовать…

— А… — понятливо кивнул Фрол. — Дело хорошее. И у вас появились наметки?

— Замаячили, — сказал Данил. — Только человеку заплатить придется за гастроли…

— Ручаетесь за него?

Данил молча кивнул.

— Сколько?

— Я так думаю — десять тысяч, в зелени, ясно… И понадобится самолет. Ваш где?

— В аэропорту, — сказал Фрол. — Рыбкой, правда, пропах, ребята мотались на Таймыр за икоркой и осетером… Сойдет?

— Сойдет, — кивнул Данил. — Два часа туда, два назад, туда — время съедается, сюда — наоборот, прибавляется… Часов в десять вечера он уже будет здесь. Если я его застану, конечно. У вас по которому телефону можно выйти на межгород?

— По тому, сиреневому.

Данил взялся набирать код. Повезло с третьей попытки. А потом повезло вторично, человек был на месте. Фрол с безразлично-вежливым лицом сидел в уголке и слушал разговор из коротких реплик-полунамеков.

— Ну вот, — сказал Данил, вложив в подставку телефон-трубку. Вынул из бумажника небольшую белую карточку, написал название города и телефонный номер. — Посылайте самолет, а там пусть ваши ребята по этому номеру и брякнут. Он будет ждать.

— А как они его узнают? Есть особые приметы?

Данил усмехнулся:

— Одна-единственная, но им хватит с лихвой…

…В девять утра они ехали убивать Беса.

«Мерседес-шестисотка» поглощал пространство бесшумно и неотвратимо, под тихий однотонный гул рассекаемого на скорости воздуха. За рулем, Данил оценил, был ас.

— Это вы у товарища Сталина научились? — спросил он.

— В смысле? — обернулся Фрол с переднего сиденья.

— Две одинаковых машины?

— Да, вообще-то… Как спали?

— Да нормально, — сказал Данил. — Без особых эмоций.

— Вот и правильно, я тоже… Должно быть, перед историческими моментами так оно и бывает, — Фрол ухмыльнулся. — Но вот ребята, которым пришлось пахать всю ночь, до сих пор, наверное, последними словами лаются…

Они замолчали, и надолго. Данил в один прекрасный миг поймал себя на том, что б д и т в точности, как встарь. Подтянул живот, поиграл мышцами груди и живота, проверяя, как двигается тело под кевларовым бронежилетом. На душе было несколько пакостно. Дело даже не в том, что операция разработана за считанные часы — такое и прежде не раз случалось. Впервые он вошел в совершенно чужую команду, никого из игроков не видел в деле, была одна-единственная тренировка, наспех, ТТ — чужой, столь же торопливо опробованный… Это не означает, что у него были сомнения в успехе, нет — просто нервных клеток, он знал, сгорит раз в десять больше обычной нормы для таких дел…

Они давно уже выехали из города, по обе стороны дороги мелькали то скопища дачных домиков, то деревеньки, то перемежавшиеся темно-желтыми равнинами сопки с торчавшими кое-где по склонам обнаженными выходами коричнево-красного камня.

Потом начался лес — тайга, собственно, но редковатая, не шедшая ни в какое сравнение с чащобами правого берега, подступавшими вплотную к Шантарску.

На обочине — ярко-синие «Жигули». Водитель копается в моторе, видны только джинсы, туго обтянувшие откляченную задницу. Девушка в синем распахнутом турецком плащике прохаживается рядом.

Фрол обернулся, подмигнул. Данил кивнул.

Все в порядке, Бес не высылал к карьеру засаду — иначе девчонка сидела бы в машине…

Километра через три они обогнали мощный «Зил» с брезентовым верхом — определенно из списанного военного имущества, однако номера уже гражданские. В кабине двое — как и полагалось по боевому расписанию…

Водитель, все чаще поглядывавший в зеркальце заднего вида, вдруг открыл рот:

— Сзади маячат тачки. На хорошей скорости. Они, похоже.

Машины свернули влево, с асфальта. Вот теперь германским лаковым красавцам пришлось тяжеленько. Широкая, раскатанная сотнями тяжелых грузовиков дорога, песчано-рыхлая, вилась сначала меж сосняка, перемежавшегося островками покосившихся от постоянного западного ветра старых берез, потом вокруг раскинулся лунный пейзаж. Гигантские рытвины, оставленные экскаваторами, неправильной формы ямы, где мог бы поместиться океанский лайнер, а Эйфелева башня, положи ее поперек, не смогла бы сойти за мостик — не хватило бы длины. Высоченные кучи желтоватого песка, слежавшейся земли, груды ржавого железа, огромные автопокрышки от КРАЗов — все было гигантским, куда ни глянь. И абсолютно чуждым человеку, как всякая свалка, как любое место, где люди напакостили на века вперед и ушли, ничего не исправив…

На одном из поворотов сзади мелькнул капот бежевого «вольво», и Фрол вновь утвердительно кивнул. Рация в руке одного из охранников молчала — значит, пока все по нотам, Бес идет следом на двух машинах, соблюдая уговор.

Все. Нет смысла издеваться и дальше над немецкой техникой. «Мерседесы» остановились, моментально открылись все дверцы, люди высыпали наружу. Они стояли на дне карьера с полкилометра в окружности, со всех сторон вздымались где отвесные, где чуть наклонные желтые стены, все в продольных царапинах от зубьев экскаваторных ковшей. Этакая гладиаторская арена для великанов. Ни кучка людей, ни сверкающие машины здесь не смотрелись, и невольно хотелось говорить потише.

Показался бежевый «вольво», за ним переваливался на кучах песка белый «шевроле», которому приходилось вовсе уж муторно. Машины, забирая вправо, проехали параллельно стене карьера и остановились метрах в пятидесяти. Точно так же все дверцы моментально распахнулись, посыпались парни в ярких разномастных ветровках, застегнутых наглухо, но все равно кое-где топырившихся жестко-округло — конечно, они все тоже поддели «броники». Десять человек. У Фрола, считая его самого, было восемь.

Несколько секунд, показавшихся томительно бесконечными, обе группы стояли у машин, прокачивая друг друга откровенными взглядами. Данил наметил для себя белобрысого крепыша, напялившего не ветровку, а дешевую, просторную брезентовую куртку — под ней определенно прятался автомат. Второй открыто держал дробовик, с точностью до миллиметра скопировав позу ковбоя из вестернов — ну и дурак…

Фрол медленно пошел в их сторону в сопровождении Данила. Данил мимоходом вытащил пачку, сунул сигарету в рот, уронил картонную коробочку и небрежно притоптал ее каблуком, почувствовав подошвой, как хрупнул и смялся в лепешку малютка-«Всплеск», подав единственный и последний в своей одноразовой жизни радиосигнал…

Навстречу, чуть побыстрее, шагал Бес, в котором бесовского не замечалось ни на грамм — сытый, накачанный, симпатичный верзила, этакий первый парень на деревне, тридцатилетний нахал с полным шкафом кубков и медалей, никогда не изучавший в школе логику (как и все советские люди, впрочем), почти ни разу не проигрывавший на ринге, ни разу не сидевший — и в совокупности от всего этого возомнивший, что круче него только яйца, а выше него только звезды… Рядом шел парнишка пониже, гораздо щуплее, но, сразу видно, тренированно-верткий, как балерина, опасный…

Пары остановились, когда их разделяло метров десять.

— Ну, здорово, детинушка, — сказал Фрол, не повышая голоса.

— Наше вам, дядя Фрол! — Бес безмятежно оскалил в улыбке все тридцать три зуба. — А майор здесь по какому случаю? Неужто у него претензии завелись?

— Ты прямо Вольф Мессинг, — улыбнулся Фрол.

— Кто? Папаша Жириновского, что ли? Коли Вольф…

— Телепат, — с такой же безмятежной, ничуть не уступавшей в обаянии улыбкой, пояснил Фрол. — Мысли читаешь… Базар будет простой, как перпендикуляр. У майора претензия. Очень уж твои ребятки на него в последнее время наезжают, словно похмельные бульдозеры… Отвечаешь?

Данил напрягся, незаметно перенося тяжесть тела на правую ногу, готовый к броску с перекатом — сейчас этот долбостеб по своему всегдашнему обыкновению попрет грудью, начнет орать, «танцевать», и кадриль может начаться еще до появления сюрприза…

Бес развел руками:

— Дядя Фрол, ну какие проблемы? Вы уж из меня делаете сущего хунвейбина… Давайте разберем тишком, где чьи ребята светились, где чьи ноги оттоптали… Я вас уважаю, что нам с полуоборота газы топтать? Давайте отойдем да перезвездим, а этот фраер пусть пока постоит, как ему и полагается, в сторонке…

Он все еще держал руки расставленными, сверкая американской улыбкой, выглядел совершенно невинно, где-то даже удрученно, и это было странным, прямо-таки невероятным. Заговори он вдруг по-английски с выговором выпускника привилегированного колледжа, Данил и то удивился бы меньше. Т а к о г о Беса он в жизни не наблюдал. Фрол, судя по его с т ы л о й улыбке, не хуже Данила просек странность происходящего…

— Пошли, — обаятельно улыбаясь, предложил Бес и первым шагнул в сторону, направляясь прочь от людей и от машин.

И тут заиграла гармошка — бесшабашно, заливисто, раскатисто…

Приближавшийся шум мотора поневоле заставил Беса и его людей повернуть головы. Машина взревывала, преодолевая ухабы и ямы, вот она показалась из-за поворота, невероятно яркая на фоне желто-рыжей стены слежавшегося песка, — открытый джип армейского образца, ядовито-розовый, как крем на дешевом пирожном. Он безмятежно катил прямо к собравшимся, оглашая карьер лившимися из врубленных на полную катушку динамиков трелями гармошки.

За рулем сидел негр — настоящий, черный, курчавый, сверкавший белыми зубами. Элегантнейший негр в белоснежном костюме, алой жилетке и белевшей широкополой шляпе.

Когда он подъехал метров на пятнадцать, магнитофон в машине смолк. Негр заглушил мотор, встал в машине, — ветровое стекло джипа было откинуто и лежало на капоте — сорвал шляпу, сделал ею приветственное движение (компания Беса завороженно таращилась на диковинное зрелище), нахлобучил вновь и, ослепительно улыбаясь, закричал:

— Господа, вы мне не скажете, я правильно еду в Африку?

Вслед за тем, не потеряв ни мига, выхватил из-под приборной доски короткий автомат и открыл огонь…

Данил бросил тело вправо — бросок, перекат, выстрел… Приподнявшись, держа ТТ обеими руками, выстрелил еще трижды. В карьере гремела пальба, автомат уже смолк, только пистолеты слаженно грохотали. Краем глаза Данил увидел, как Фрол, прикрываясь безвольно обвисшим телом щуплого, которого удерживал на ногах за ворот, палит из нагана. Перед глазами у Данила взлетел песок, он вскочил, выстрелил дважды, и парень с дробовиком, скрючившись, повалился рядом с машиной. Побежал вперед короткими бросками, забирая вправо, чтобы не угодить под пулю своих же. Выстрелил раз, другой — по бедру качка в красной ветровке, а когда тот стал заваливаться, в голову. Затвор ТТ встал на задержку, обойма кончилась, Данил моментально выщелкнул ее и вставил новую. Широко расставив ноги, стоял, готовый поймать стволом малейшее шевеление нелепо распластанных тел — но все было кончено. И заняло считанные секунды.

Охранники Фрола осторожно приближались, поводя пистолетами. Вразнобой сухо захлопали контрольные выстрелы.

Фрол, опустив наган, стоял над лежащим навзничь Бесом. На лице бывшего боксера читалось одно невыразимое удивление, стекленеющие глаза уставились вбок, горло разорвано парой пуль, кровь тугими толчками выбивалась на песок, превращая его в грязно-бурую кашу…

Историческая веха в истории Шантарска. Почти такая же, как налет на Шантарский острог орды нанятого маньчжурами Шадибейнойона, крестьянский бунт против губернатора Сперанского, лично известного императору Николаю Первому, или взятие города Тухачевским. День, когда Бес получил пулю и в городе кончилось двоевластие…

Данил подошел, на ходу запихивая пистолет в карман. Глаза Фрола были мечтательно-жуткими, в них светилась неизвестная бездна. Но это мгновенно прошло, едва вор в законе понял, что за ним наблюдают.

— Вот так, — сказал он, кривя рот. — Почирикали…

У машин Беса хлопнул одиночный-выстрел, стукнули крышки багажников — их на всякий случай осматривали.

Голова у Данила была совершенно пустая — ни мыслей, ни эмоций, одна звенящая легкость. Он уже представлял, что сейчас началось в городе.

— Бог ты мой, кстати умер Батенька… — пробормотал он. — Ах, как кстати…

— А он еще не умер, — Фрол улыбнулся одними губами, словно двумя пальцами растянули резиновую маску. — Но к полудню обязательно умрет, а уж к вечеру-то непременно…

Данил осмыслил сказанное не сразу.

— Теперь понимаю, как становятся авторитетами… — сказал он то ли собеседнику, то ли самому себе.

— Ты пока что понял, как о с т а ю т с я авторитетами… — без выражения сказал Фрол. Отвернулся, посмотрел на элегантнейшего негра — тот стоял у джипа, держа автомат стволом вниз, — хмыкнул-хехекнул, явно копируя незабвенный смешок Сухова из «Белого солнца пустыни». — Правда, впечатляет… А в запасе было еще что-нибудь?

— Да конечно, — сказал Данил. — Но и этого хватило выше крыши.

Негр был русский. Такое случается. Франсуа Петрович Помазов являл собою один из довольно многочисленных плодов Всемирного фестиваля молодежи и студентов, имевшего место быть в 1957 году. Пламенный интернационализм в сочетании с сексуальным любопытством породил самые неожиданные мимолетные романы — в самых причудливых сочетаниях рас, национальностей и колеров кожи. Сколько заграничных лялек покинули просторы нашей Родины «затяжелевшими», истории неизвестно. Правда, статистике неизвестно также, сколько «фестивальных» младенчиков запищали в границах Отечества девять месяцев спустя. Немало, определенно.

Будущая мамаша Франсуа угодила на фестиваль в качестве знатной ткачихи, комсомольской суперзвездочки захолустного уральского городка. К неграм в ту пору в российской глубинке отношение было нежно-трепетно-братское. Их любили горячо и заочно — как зверски угнетаемых зарубежным империализмом. А потом оказалось, что угнетаемые — не какие-то там абстрактные скелетики, громыхающие цепями, а вполне сытенькие мужики, проявлявшие к белым девочкам недвусмысленный интерес и сами вызывавшие томительное любопытство у провинциальных красоточек, не изведавших ничего, кроме прямолинейного лапанья на танцплощадке.

Мамочку Франсуа спас от всеобщего презрения, конечно же, фестиваль и время — в семьдесят седьмом ее без раздумий зачислили бы в валютные шлюхи и затравили, но в упорхнувшие хрущевские года черномазики были овеяны романтическим ореолом пролетарского братства и коммунистического единения. К тому же комсомолочка твердила, что обрюхативший ее Франсуа — героический подпольщик из джунглей, сражавшийся за свободу родины от злых колонизаторов в пробковых шлемах.

Она, впрочем, этому искренне верила, поскольку так сказал сам Франсуа (который на самом деле был вторым сыном туземного короля и на плантациях сроду не гнулся, проезжая мимо них исключительно в папашином «кадиллаке»)…

Провинция не любит удивляться долго. Когда схлынули первые пересуды и сплетни, кроха-негритенок прекрасно вписался в жизнь уральского медвежьего угла — ну, бегает, играет в «чику» и лазит по садам, как все сорванцы. В конце-то концов, конечностей у него тоже четыре, а голова одна, и бананов не просит, поскольку в жизни их не видел…

Записали его «Петровичем» из головы — поскольку милиционеры в паспортном столе, как ни мучили мозги, не придумали, какое отчество можно образовать от имени «Франсуа». В жизни его кликали Федькой.

Куда может угодить индивидуум, наделенный классическим внешним обликом негра, но рожденный русской и воспитанный славянами в глубинке? Если только не загремит допрежь в колонию вместе с белокожими шпанистыми подельниками?

Правильно, тут и думать нечего…

Органы взяли его на прицел, едва Франсуа загребли на действительную, и после демобилизации чернокожий уралец куда-то испарился. В детали Данил не вникал, разумеется, до сих пор, но по редким обмолвкам восстановил основной пунктир: пребывал Франсуа скорее в Штатах, нежели в Африке (впрочем, краешком зацепив и Черный континент), и сгорел, когда к янкесам перебежала очередная курва в серьезном звании. Ноги-то он унес, но дальнейшая карьера пошла наперекосяк, и после различных перипетий потомок принца всплывал то в качестве волонтера казачьей сотни в Приднестровье, то частным сыщиком в краях поспокойнее. В октябре девяносто третьего он до последнего сидел в Белом доме, откуда благополучно ушел, как гвоздь сквозь туман — никому из полупьяных ментов в многочисленных линиях оцепления просто в голову не пришло, что мечущийся по улице, жалобно чирикающий что-то на непонятном наречии негритос в ненашенском костюмчике может оказаться убежденным русским националистом, известным в Приднестровье как Неро Драгуле — Черный Дракон… Последние года полтора он, правда, смирно сидел на исторической родине, заведуя чуточку загадочным частным охранным агентством.

Сейчас он тщательно разбирал автомат. Выщелкнул в карман патроны, облил детали спиртом из плоской фляжки, чиркнул спичкой. Синевато-бледное пламя продержалось недолго, но всякие отпечатки пальцев испарились начисто, нечего и искать. Поднял голову, уже не улыбаясь, спокойно спросил:

— Назад той же тропой?

Фрол кивнул, подал ему пухленький конверт. Франсуа Петрович, черный красно-коричневый, сунул его в карман, не заглядывая внутрь, пожал руку Данилу, светски раскланялся с Фролом, сел за руль и повел джип к выходу из карьера, возвращаясь к грузовику, где его прятали вместе с машиной, — спокойный, несуетливый профессионал.

Фрол, глядя вслед, задумчиво сказал:

— Деньги прячут, не считая, лишь идеалисты и профи — но какой тут, к черту, идеализм… Сколько живут те, кто его обсчитывают?

— С недельку, — сказал Данил.

Разобрал ТТ и облил его спиртом из оставленной Франсуа фляжки, щелкнул зажигалкой, присев на корточки.

— Давай и мой заодно, — Фрол протянул наган, уже с выщелкнутым пустым барабаном. — Петрович, ты что это вдруг набычился?

Данил медленно выпрямился, отряхнул колени и сказал:

— Да вот пришло в голову, не просмотрел ли я чего…

— То есть?

— Все, что происходило до сих пор, прекрасно укладывалось в систему, в штампы, в картину. И я в этом не видел ничего необычного. А сейчас вот задумался… Неправильно вел себя Бес, не по-Бесовски, право слово. М и р н о…

— Согласен. Выводы есть?

— Никаких нет, — покачал головой Данил. — Один свербеж в районе копчика…

— Предчувствия — вещь полезная, — сказал Фрол медленно. — Я в них вообще-то верю…

— За руль пустишь?

— Чего боишься?

— Сам не знаю, — сказал Данил. — Это-то и угнетает…

— Собирайся в дорогу. Тебя искали люди Карема. Ты про них и думать забыл, а они, знаешь ли, платят долги…

Данил устало кивнул. В другое время порадовался бы, но теперь в мозгу засела тягостная заноза, самое мерзкое чувство — когда ты пытаешься вспомнить что-то важное, но не можешь понять, что…

Оглянулся. Обе машины Беса уже стояли впритык к обрыву, а те, кто на них приехал, были внутри. Один из ребят Фрола шагал прочь от песчаной стены, на ходу приводя в боевое положение гранатомет «муха». Остановился, оценил позицию, поднял недлинную трубу к плечу. Ширкнула огненная полоса, грохот долго колотился о стенки карьера. Тяжелая туча песка, окутанная мутно-желтым облаком, плавно стекла вниз, и, когда песчинки осели, машин под образовавшимся оползнем уже не видно было.

…Данил повел «мерс» длинной дорогой, делая крюк километров в десять, — мимо зверосовхоза, немощеным трактом через две деревеньки, где на германские лимузины таращились, как на летающие тарелки, зато собаки с азартным лаем неслись вслед, ничуть не удивляясь, как преследовали обычно местные, побитые пьяной шоферней грузовики.

Фрол время от времени поглядывал на него, но ни разу не заговорил, и это Данилу нравилось. Неизвестно, какие инструкции получили перед отъездом из карьера молчаливые ребята в галстуках, но они сидели истуканами и ничему не удивлялись.

— Все, — сказал Данил. — Последнее место, где можно нас прихватить перед городом. Если тут никого, я дурак, извините уж…

Места тянулись безлюдные — поля в стерне, сопки, сосны. Дорога, по которой они ехали в карьер, и та, по которой возвращались, все ближе и ближе сходились, разделенные редеющим сосняком, и километра через два должны были окончательно слиться, чтобы еще через пару верст уткнуться в Кучумский тракт.

Справа — поля, благодать, а вот слева… Он открыл было рот, но увидел в зеркальце, что парни и без того бдительно смотрят влево… машина у обочины? Показалось на ходу, или торчавший у дверки мужик поднес ко рту что-то? Если…

Он так и не вспомнил потом, что было раньше — выкрик за спиной или отмеченное боковым зрением движение в сосняке, движение чего-то крупного, словно бы инородного… Господи!

Меж желто-бурых стволов выдвигалось зеленое рыло бронетранспортера, нацелившегося перерезать дорогу — но Данил уже на полном ходу ушел вправо, с дороги на стерню, вдавливая в пол педаль газа. «Мерседес» летел по сжатому полю, гремя и подскакивая, как набитая гаечками жестянка, несся на полной скорости, людей внутри швыряло и подбрасывало, и хуже всех приходилось Данилу, стиснувшему руль. Слева вдруг взлетела земля чередой высоких аккуратных фонтанчиков, еще раз, ближе, еще раз, дальше — по ним молотили из пулемета, норовя поймать в «вилку», что-то жутко громыхнуло позади. Данил мчался, бросая машину зигзагами, и не было времени ни о чем думать, уводил из-под пулеметного огня, как учили, вот только на сей раз рядом не было коллег, способных отсечь погоню. Бронетранспортер мелькнул слева, еще очередь — но легла далеко… Все! Прорвались!

Он вылетел на асфальт — «мерс» вновь подкинуло — и погнал к городу по осевой, врубив фары, понимая уже, что чадное пламя в поле вздымается от второй машины, распоротой и подожженной струей двенадцатимиллиметровых пуль. Передняя подвеска брякала, где-то что-то звякало, что-то дребезжало, но машина, в общем, тянула и руля слушалась вполне, хотя для парадных поездок вряд ли уже годилась… Когда вокруг замелькали первые двенадцатиэтажки восточной окраины, он, не колеблясь, свернул в первый попавшийся двор, затормозил, откинулся на спинку и закрыл лицо обеими руками, с силой провел ладонями от лба до подбородка, словно стирая толстый слой чего-то крайне омерзительного. Пальцы дрожали. Рядом пошевелился Фрол, сложив губы трубочкой, несколько раз шумно выдохнул — должно быть, таков был у него аутотренинг — утер пот со лба, сказал почти ровным голосом:

— Ур-рою сук… Кр-ровью умоются…

— Кто? — тоже почти спокойно спросил Данил.

Фрол молчал. Бросил, не оборачиваясь:

— Табаку дайте.

Меж передними сиденьями моментально просунулась рука с пачкой «Верблюда». Фрол прикончил сигарету затяжки в четыре.

— Полезно иногда верить предчувствиям… — сказал он, не глядя на Данила. — Что-то свихнулось в этом городе, если по мне лупят с брони…

— У меня такое впечатление, и за рычагами, и за пулеметом были не профессионалы, — сказал Данил. — Они умеют управлять и стрелять, но это не профессионалы, иначе не ушли бы.

— Кто?

— Не знаю, — сказал Данил. — Мы оба кого-то просмотрели. Я говорил про штампы… мы ничуть не удивлялись, что все идет согласно штампам, а нас, выходит, к такому образу мыслей и подводили… Есть кто-то еще. И он не чужой. Он нас знает, и мы его прекрасно знаем — только вот прежде совершенно не брали в расчет и не ожидали такой прыти…

Глава седьмая Зовите меня Саладин

Данил спокойно курил, глядя в окно. За окном росли огромные сосны в два обхвата, чем-то напоминавшие сибирские — но вокруг была не Сибирь, а столица, где-то поблизости протекала одноименная река, и само это место называлось довольно простецки — Николина Гора. Вот только народ здесь обитал отнюдь не самый простецкий. Он помнил эти райские места по р а н ь ш е м у, как выражается Фрол, времени.

Дача, правда, определенно была воздвигнута в совсем недавние времена — без особых претензий, хоть и каменная. Два этажа, подземный гараж, никаких архитектурных излишеств, не то что в загородных имениях скороспелых капитанов, руливших якобы к капитализму, а на самом деле во времена сходившихся в веселых мордобоях баронских или боярских дружин. Зато здесь было по-настоящему уютно. Среди картин, висевших в холле и в отведенной ему комнате (других он не видел), Данил не обнаружил ни одной с изображением живого существа. Одни натюрморты, пейзажи, домики и замки. Что позволяло, возможно, сделать определенные выводы…

В аэропорту его встретил темноволосый человек лет сорока, вежливо-нейтрально сообщил, от кого он, своего имени не назвал и сам уселся за руль неброского «мерседеса» (сзади, правда, Данил срисовал, до самых дач шла еще одна машина). На даче передал гостя другому, столь же нейтрально-вежливому, и уехал, не заходя. Второй (судя по всему, не более чем хорошо натасканный охранник) провел в комнату, быстро собрал на круглом столике весьма даже неплохой «дастархан», включил телевизор, поставив негромкий звук, показал рукой, сопровождая каждую фразу коротким поклоном:

— Если захотите помыть руки. Дверь на веранду. Городской телефон. Располагайтесь, будьте как дома.

И бесшумно исчез. Оставалось ожидать хозяина. Данил «помыл руки», выкурил сигарету на веранде, позавтракал и уселся в кресло напротив телевизора.

В коридор он не выходил, прекрасно понимая, что по здешнему неписаному этикету этого и не следует делать. Дом казался необитаемым, а снаружи, полное впечатление, наплывает волнами пахнущая хвоей тишина. Прошло минут тридцать, но никто не появлялся. Однако ждать он умел, сидел себе, курил не чаще, чем обычно, рассеянно наблюдая за думскими перебранками на огромном цветном экране — как будто время потекло вспять, маячили все те же, такие и сякие, н е п о т о п л я е м ы е… Мелькали Мордатый Демократ и Демократ-Расстрига, Мойщик Сапог и Бизнесмен-Семицветик, Честнейший Прокурор и Пузатейший Адвокат, Бородатый Патриот и Режиссер-Печальник… И можно было заранее, не включая звука, определить, что они изрекут, предсказать наперед, что те и эти будут искать з а с е в ш и х, а это уже паранойя, потому что не может же оказаться так, чтобы повсюду по укромным уголкам засели бок о бок жидомасоны и коммунисты в овечьей шкуре, иначе невольно, по законам природы, образовалась бы критическая масса, и произошел взрыв. Следовательно, засевших нет вообще, а если они и есть, то все упирается в экономику, что бы там ни чирикали правые и левые…

Он, как полагается опытному человеку, сидел лицом к двери и потому мгновенно отметил повернувшуюся ручку. Не спеша встал навстречу вошедшему. Его возраста, темный, но не кавказец, и с первого взгляда ясно, что пришел ф е р з ь. Из тех, кто в жизни не носил оружия.

— Рад приветствовать, — сказал вошедший, подошел и крепко, быстро пожал Данилу руку. — Как вас зовут, я уже знаю. Зовите меня Саладин. Карем Бароев кое-что обещал вашему шефу, и после… известных событий ко мне автоматически перешла обязанность выполнить это обещание. Насколько оказалось в наших силах. Смею думать, вы не будете иметь претензий. Садитесь, пожалуйста. Сейчас я покажу вам видеоматериалы, постарайтесь запомнить все в точности, потому что кассету я вам отдать не могу. Если у вас после просмотра возникнут вопросы, можете их задать. Вы умеете обращаться с этой моделью видеомагнитофона?

Данил посмотрел и кивнул:

— Умею.

— Во времени я вас не ограничиваю, поступайте, как считаете нужным… — Он вынул из коричневой кожаной папки черную кассету без футляра, сунул в прорезь видака, взял дистанционку и переключил ящик на видеоканал. — Когда пойдет чистая пленка, это будет означать, что запись кончилась.

Слегка поклонился и вышел.

Данил, расположившись поудобнее, нацелил дистанционку и надавил крохотную кнопочку.

Экран вспыхнул. Лицом к камере сидел мужчина лет пятидесяти, в хорошем костюме и при галстуке. За его спиной — стена, оклеенная светло-серыми в синий цветочек обоями. Судя по освещению, дело происходит либо в сумерках, либо окно там одно, и оно зашторено, но лицо сидящего высвечивает сильная лампа, направленная, правда, не в упор. Однако все равно легко рассмотреть, что человек, несмотря на физиономию без малейших повреждений, аккуратную прическу и вальяжно-сытый вид, с л о м а н. Он уже — медуза.

Данил не стал и гадать, как и на чем его ломали, — все это не имело ни малейшего значения. Потому что послышался чей-то негромкий уверенный голос:

— Назовите себя.

— Полковник Вакарчук Геннадий Семенович, помощник директора Федерального комитета гражданской защиты Игоря Матвеевича Кучина.

— Прежде вы были помощником Кучина в Верховном Совете и администрации Президента?

— Да. И начальником охраны. Когда он был избран…

— Отвечайте на прямые вопросы. Где работали прежде?

— В КГБ. Первый главк.

— Что скрывается за обозначением «операция „Тайга“»?

— На территории, примыкающей к Байкальской области, находится клад. Старинные золотые предметы в большом количестве.

— Кем был закопан клад и когда?

— Мне неизвестно… Я знаю только свой участок… Поймите, каждый знает…

— Я понял. Операцией руководит лично Кучин?

— Да.

— Это его инициатива?

— Не только. Решение принято Кучиным, Ликутовым и Решетовым.

— То есть людьми, возглавляющими предвыборный блок «Новый путь России»?

— Да.

— Откуда они узнали о кладе?

— Ликутов и Решетов в свое время руководили комиссией, созданной для изучения архивов КГБ. В числе прочего им попалась папка с материалами из личного архива Сталина. Папку… папку они утаили…

— Присвоили?

— Да.

— Вы сами видели эти материалы?

— Нет. Я знаю ровно столько, сколько мне рассказали…

— Координаты места вам известны?

— Нет.

— Итак, они нашли папку… Что было потом?

— Ничего, — полковник попытался улыбнуться, но у него ничего не вышло. — По-моему, друг другу они не доверяли. И у них не было реальных возможностей извлечь клад. Они опытные аппаратчики, но здесь необходим иной опыт… Два месяца назад они рискнули довериться Кучину. Он до сих пор во многом от них зависит. Именно они пробили ему генерал-майора и комитет…

— И Кучин разработал операцию «Тайга»?

— Да.

— В бумагах Сталина были указаны координаты?

— Нет. Все бумаги касались главным образом обеспечения безопасности района. Но там был документ на одном из древнетюркских языков. Его расшифровали.

— Расшифровали? Это был код?

— Простите, неудачно выразился… Прочли.

— Кто?

— Некий Спаровский Богдан Сергеевич, специалист по этому языку… Мало было прочесть, нужно было провести еще какие-то исследования, привязать к местности…

— Это осуществили?

— Думаю, да.

— Где сейчас Спаровский?

— В Сибири. Туда вылетела группа археологов.

— Когда?

— Две недели назад.

— Что они знают?

— Они в полной уверенности, что выполняют официальное поручение государственного учреждения. Секретное поручение. С ними — охрана их ФКГЗ, несколько человек. Охрана тоже уверена, что дело совершенно законное и легальное, только вот секретное до предела…

— Что с ними со всеми будет потом?

Полковник чуть замялся:

— Ну… Боюсь, будут приняты м е р ы…

— А что будет с кладом?

— Вывезти за границу и… реализовать. Вырученные средства намечено пустить на предвыборные расходы блока «Новый путь России».

— У них есть канал?

— У Ликутова. Компания «Бренто», зарегистрирована на Кипре, заправляют эмигранты… У них свои интересы здесь, и потому на них можно положиться…

— Кто заключил контракт на Карема Бароева?

— На самом верху… Окружение Решетова…

— Чем вам не угодила фирма «Интеркрайт»?

— Когда Спаровский уже заканчивал расшифровку, с ним вышла на контакт его бывшая жена Юлия Озеровская. Он рассказал Логуну… В Шантарске люди из «Интеркрайта» отыскали еще один текст, аналогичный… Их нужно было срочно вывести из игры. От нас этим занимался Логун, от Решетова — Цвирко.

— Подробнее о Цвирко.

— Я его не знаю. Кодовое имя — Ангел. А так мне известна только фамилия.

— В Куала-Джампуре действовали люди Решетова?

— Да.

— Где Озеровская?

— Мы ее не нашли. Она о чем-то догадалась и исчезла. Люди Решетова ее ищут параллельно группе Логуна, но пока безрезультатно.

— Елагиных убрали?

— Да.

— Кто? Я задал вопрос…

— Горшков из следственного отдела.

— Кто планировал устранение?

— Я…

— Причины?

— Озеровская искала у них помощи, так было бы гораздо быстрее. Они что-то заподозрили, отказались, но все равно нужно было позаботиться о секретности…

— Кто сообщил, что Озеровская обращалась к Елагиным? Спаровский?

— Да.

— Что еще планируется предпринять против «Интеркрайта»?

— Ликвидация начальника службы безопасности Черского и направление в Шантарск комиссии с широкими полномочиями. Их планируется взять под указ «двадцать-двенадцать» и продержать какое-то время в полном бездействии. Потом они уже ничего не смогут доказать…

— Кто формирует комиссию?

— Решетов. Он должен вскоре получить подпись президента…

— А президент получит материалы, препарированные вашей группой?

— Да. В Шантарске действуют Логун и Ангел… то есть Цвирко. Логун, правда, периодически отлучается в Байкальск… Но Цвирко работает там постоянно.

Изображение вдруг пропало, замелькали заполнившие экран беловатые хлопья. Цифирки счетчика пленки больше не менялись. Запись кончилась. Данил не стал прогонять вторично ни одного куска, он и так все прекрасно запомнил.

Через пару минут появился Саладин. Сел напротив, плеснул себе в бокал немного коньяка.

— Добавить к этому почти нечего, — сказал он. — Во время… более детального допроса он повторял то же самое. Вероятнее всего, вашу ликвидацию разрабатывает Цвирко. Полковник о нем ничего не знал, поэтому никаких подробностей нет. Я не рискнул бы утверждать, что Цвирко работает в вашей фирме, но склонен думать, что это кто-то из тех, кто в р а щ е н в ваши шантарские дела. Вполне может оказаться так, что вы его знаете.

— Скажите, а полковник…

— Все в порядке, — чуть приподнял ладонь Саладин. — Обстоятельства, при которых ему пришлось расстаться с этим миром, признаны самыми естественными, и ни у кого не возникло ни малейших сомнений… И последняя, весьма важная деталь. Компания «Бренто» — это «крыша». Под ее вывеской действует другая. Уяснили, какая? Наши друзья… кое-кто из них ваши торговые партнеры, как вы, быть может, догадались… установили это совершенно точно.

— Так… — сказал Данил. — А вот интересно, известно ли это Ликутову со товарищи?

— Не думаю, — слегка улыбнулся Саладин. — Это-то и самое пикантное… Наша троица упивается своей оборотистостью и проворством, ни о чем не подозревая. Ничего удивительного — это не деловые люди, это попки, которым платили за подписи и резолюции, лицензии и квоты. Вот они и возомнили о себе… Конечно, от безнадежности разум у них изощрился. Они потеряли поддержку серьезных банков, вообще серьезных людей, но из политики уходить не хочется, потому что кушать нужно каждый день, а собрать в закрома удалось не так уж много. И жажда власти, конечно… Клад — это единственная возможность получить средства на избирательную кампанию. Без этих денег они кончены, а в случае разоблачения покойники вдвойне. Потому держаться будут до последнего…

Данил усмехнулся:

— Ну, поскольку мое будущее мне известно, я тоже постараюсь побарахтаться…

— У вас будут еще вопросы?

— Нет, — сказал Данил.

— Мне кажется, вам следует побыстрее вернуться домой. Передайте вашему шефу, что мы выполнили все взятые на себя обязательства. В аэропорт вас отвезут и посадят на подходящий рейс.

— Можно, я позвоню? — спросил Данил.

Саладин несколько секунд изучал его взглядом, улыбнулся уже веселее:

— Собираетесь уже сейчас ставить ловушку?

Данил молча кивнул. Но тут же честно уточнил:

— Попытаюсь…

— Что ж, я слышал о вас кое-что хорошее. Если вам удастся выпутаться из этой истории, сотрудничество наших корпораций может иметь продолжение…

…Лара вошла в квартиру первой, сделала два шага, остановилась, и ее вдруг явственно затрясло.

— Эй, ты что это? — недоумевающе уставился на нее Данил.

— Это девичий трепет, — безмятежно объяснила она. — Ну должно же юное создание, входя впервые в квартиру предприимчивого мужика, испытывать девичий трепет? Честно пытаюсь испытать. Получается?

— Нет.

— Что ты такой смурной?

— Зуб болит, — сказал Данил.

Это и была его новая обитель, двухкомнатная квартира в только что сданном доме на южной окраине Шантарска — именно эту окраину он выбрал за то, что окрестные улицы и магистрали как нельзя лучше позволяли играть в самые разные игры: проверяться на слежку, уходить от погони, ездить «в город» и возвращаться оттуда доброй полудюжиной трасс, а значит, использовать массу комбинаций.

Обставляли, конечно, наспех, но справились на пятерку — и сигнализация готова, и холодильник полон, а в прихожей старательно прикреплены все исторические фотографии с его последней квартиры, именно в том же расположении.

— Какой старый дядя Брежнев и какой ты тут молоденький… — после вдумчивого изучения документов эпохи сделала вывод Лара. — Обаяшка… Расскажи что-нибудь интересное про то время.

— Тогда в каждом рубле было сто копеек, — сказал Данил.

— Копеечки я помню, показывал кто-то… Уморительные такие крохотули. На них и в самом деле можно было что-то купить?

— Массу полезных вещей.

— Хорошее начало для сказки, — она сунула руки в карманы джинсовой курточки, закинула голову: — Это было в те былинные времена, когда в каждом рубле насчитывалось сто копеек, а за бананами стояли огромные очереди, и порядок в них наводили милиционеры с дубинками…

— Бананов вообще не было, — сказал Данил. — А порядок наводили в очередях за водкой. Ты… впрочем, откуда тебе знать.

— Ну что делать? Я серьезно в этой стране себя чувствую, как космонавт на Марсе. Приезжала сюда раз в год на пару недель, да и то в основном в Крым… Вот такое я чудовище, — она остановилась перед зеркалом и обеими руками поправила прическу, краешком глаза следя за его реакцией. — Ты мне будешь показывать ванную?

— Уймись, — сказал Данил. — Иначе я в самом деле решу, что нимфомания у тебя фамильная…

— Унялась… — Она распахнула дверь на балкон, постояла у перил, вернулась в комнату. — Бог ты мой, ну и пейзажик… Тошнить начинает.

Пейзаж, и в самом деле, навевал уныние. Окна выходили на пустырь, загроможденный обломками бетонных панелей, ржавыми железяками и прочими отходами строительных работ, представленными в богатейшем ассортименте. Пустырь тянулся метров двести, до широкого канала с серой водой, за которым начиналось дикое поле.

— Прекрасный пейзаж, знаешь ли, — сказал Данил, прикрывая дверь. — Снайпера нигде не посадишь, голое место. И «топтунов» фиксируешь мгновенно.

— А гранатомет? — спросила она то ли в шутку, то ли всерьез.

— Серьезный человек здесь с гранатометом баловаться не станет, — сказал Данил, даже не улыбнувшись. — Чтобы засадить в окно прицельно, придется отойти на приличное расстояние по этой лунной поверхности, а потом по ней же бежать к машине — ее же придется поневоле оставить под домом. Там и днем-то можно свернуть ногу, а уж в темноте-то… Ну, а несерьезных людей я сейчас не боюсь, такой уж расклад… Дом только что заселили, это затрудняет агентурную разработку — никто еще не знает соседей, ровным счетом ничего о них сказать не может. Правда, тут есть и минусы — по подъезду шляется масса незнакомых лиц, поди вычисли…

— Ого! — воскликнула Лара с ироническим уважением. — Серьезно ты взялся, я смотрю…

Данил подошел к ней, взял за плечи и долго смотрел в глаза. Наконец она занервничала чуточку, гибко высвободилась:

— Ну не пепели так прокурорскими очами…

— Я тебе в сотый раз пытаюсь втолковать, что дело серьезное, — сказал Данил. — Серьезнее некуда. Мало тебе трупов? — Он вспомнил о Светлане, выругал себя дураком и произнес на полтона ниже: — Это не игра. Тебя будут убивать всерьез.

К некоторому его удивлению, юная златовласая красотка намного посерьезнела:

— Ну извини. Понимаешь, я осознаю вообще-то. Умом. Только никак верного тона не могу найти, все кажется, будто заорет сейчас кто-то: «Камера — стоп! Всем спасибо!»

— Ага, и дадут тебе «Оскара»… — проворчал Данил. — Между прочим, на меня уже положили глаз. И хотят пристукнуть.

— Правда?

— Увы, — сказал он, кривя губы.

— Нет, правда? — она подошла совсем близко и уставилась чуточку испуганными синими глазищами. — По-настоящему?

— Нет, балуют…

— Нужно же делать что-то…

— Нужно его вычислить, — сказал Данил. — Обычно через исполнителя на заказчика нипочем не выйти, но мне вот судьба подкинула фартовый билет — заказчик где-то рядом… Это не ты, потому я и могу с тобой говорить откровенно. Ты, прости меня, соплюшка… — он грустно усмехнулся, притянул ее к себе и легонько тронул губами щеку. — Но как раз потому с тобой можно откровенничать, а это иногда страшно необходимо… В общем, я тебя в последний раз предупреждаю, прикинь и взвесь… Могут открутить головенку, и это самый лучший вариант, бывает, знаешь ли, расклад, когда моментальная смерть — райский исход по сравнению с… долгой.

Она уставилась ему в глаза упрямо, непреклонно:

— Все вроде бы обговорили уже? Либо-либо…

Данил разжал руки:

— Ну коли так — пора поговорить серьезно.

— Это значит, я должна выложить карты на стол?

— Ага. Все до одной. А я послушаю и подумаю…

Лара села на диван, закурила и пару минут созерцала потолок, задумчиво и серьезно. Лицо стало сосредоточенным, такой ее Данил еще не видел.

— Наверное, с Юлии начать следует… Понимаешь, это компьютер в очаровательной упаковке. Самая толковая из всех четырех — потому до сих пор и живая, и даже небитая, и найти ее не могут, как ни ищут. На фотографии она просто красоточка, а вживую так и чувствуешь… ауру. Была бы я мужиком, легла бы под нее моментально, так что ты имей в виду, застегнись потуже. Это тебе не домашняя киса Мариночка, которая в жизни ищет одного: уютную тахту и блюдечко с молоком (Данил отвел взгляд). Да брось, по тебе видно, что трахнул. Только она так и осталась под тобой, а с Юлией — наверху непременно она б валялась… По-моему, у них в студенческие годы была этакая шведская семейка, у всей этой четверки.

— Отклоняешься…

— Ничуточки, — мотнула головой Лара. — Просто хочу обрисовать тебе отношения меж ними, это интересно… И имеет прямое отношение к делу. Вадика она втихую презирала, что, конечно, не мешало им сообща давить койку. К Леве относилась посерьезнее, но все равно, чувствовалось, она все время словно бы ищет вариант получше. Как бы это сформулировать… Нет, она не собиралась их покинуть, но с большим удовольствием взяла бы в напарники кого-то посерьезнее. Но не дашь же объявление: «Ищу крутого компаньона для поиска клада, опыт в мокрых делах предпочтителен…»

— Ты к ним попала через Вадима?

— Ну, естественно. Он чем дальше, тем больше на меня западал. По-моему, усмотрел во мне улучшенное издание Светки, лично я считаю, что мы ничуть не похожи были мордашками, но многие говорили, будто наоборот… Улучшенное переиздание. Невинный цветочек, который можно лелеять и формировать по своему вкусу… Так я его нежный лепет после третьей бутылки поняла, — она перехватила взгляд Данила. — Да не спала я с ним, говорила уже. Я ж — улучшенное издание, цветочек, меня трепетно воспитывать нужно… Но ручонками, конечно, лез, вы ж все однотипные, хоть я и цветочек… Словом, он меня туда, как писали в старинных романах, ввел. А про клад проболтался еще раньше. И стал расписывать нашу будущую миллионерскую жизнь где-нибудь в подмосковном коттедже — на большее у него фантазия не простиралась.

— А Юлия как же? — хмыкнул Данил.

— Он же только на Светке был подвинут и, как следствие — на мне. А в остальном, о прочих бабах, и не только о них, судил, знаешь ли, довольно здраво и трезво. Юлия, хапнув богатое приданое, его бы моментально сбросила с хвоста. У нее-то амбиции, она жаждет стать российским Шлиманом или там лордом Карнарвоном… Звездой мировой археологии. Для чего, она мне толково объяснила, тоже нужны денежки — языки учить, на симпозиумы мотаться, заиметь компьютер, подключенный к мировым коммуникационным сетям… И тому подобное. Когда они узнали, что Вадька мне проболтался, реагировали очень по-разному. Мариночка, как я окольными путями узнала, закатила истерику. Лева чуть не набил морду Вадиму. А вот Юлия приняла все спокойно. И начала со мной, как бы это выразиться, сближаться. Я сначала даже подумала, что нацелилась она мне под юбку — ну, германский жизненный опыт, там же этого добра… Потом вижу: ничего подобного. Начала она через меня кое-что перепроверять — не треплется ли шибко Вадик, в самом деле ты такой крутой, как Вадик расписывает…

— Очень расписывал?

— Очень. Вадик же пацан был, а ты — ковбой, у тебя настоящий кольт висит, пояс скальпами увешан… Если бы его не убили, через день-другой он бы обязательно пришел брать тебя в долю.

— Это у него была личная инициатива?

— Ага. Только он рассказал остальным. Лева орал, что никто им не нужен, сами справятся, Марина виляла, а вот Юлия, я подметила, слушала очень внимательно и больше на ус мотала. Тогда-то и стала о тебе подробно расспрашивать. И режь ты меня без анестезии, но сдается мне, что у нее засвербила мыслишка насчет того, как бы организовать совсем другой состав игроков. То бишь — она и ты. И мне процентик, главным образом за молчание. Вообще-то ее понять можно, кто перевел бумаженцию? Она… Все остальные на подхвате, Марина статуэтки сперла, Леву держали за связи с милицией, Вадик вообще полюбовник, ну и лошадей мерил, на компьютере расчеты гонял…

— Зачем?

— Там так написано — что по долине, где закопан клад, долго гоняли десять тысяч коней. После такого табуна все было перепахано и поперек, и повдоль… Вот Вадик, пока она в Москве копала насчет новых названий и привязки к местности, вычислял места, где может уместиться десять тысяч коней… А я к тому времени из-за одной папашиной обмолвки начала их с Валентином слушать, услышала про старичка-гестаповца и, пока они не опомнились, первая взяла его за кислород…

— Какой еще старичок?

— Интересный. Спасу нет. Бывший чин МГБ, еще при Лаврентии Палыче. Семьдесят пять лет мухомору, но крепкий, как боровик. Не поверишь, но подбивал клинья. Пришлось даже для пользы дела вытерпеть порцию лапанья за все места, лапы сильные, я, признаться, испугалась чуточку, хватило бы бицепсов завалить, пришлось бы приемами отбиваться… Да оказалось, что ему на данном историческом отрезке наличные нужней, чем я. Вот и ухнул лимончик из твоих полутора. Я ему представилась первокурсницей с журфака, только он меня расколол чуть ли не моментально, я и охнуть не успела…

— А ты думала, они умели только месить сапогами? — фыркнул Данил. — Дурачки, конечно, были, но дебилов-костоломов и постреляли в первую очередь. А те, что выжили, были умные, они и нас с тобой, глядишь, переживут. Терпеть их, сук, ненавижу, но были это крутейшие профессионалы, каких давно уже не делают…

— Вот именно, — фыркнула Лара. — Пять минут — и я уже в нокауте, вилять не могу, как ни пытаюсь, слова на язык не идут под его умненьким взглядом… Пришлось в открытую, — она сердито сверкнула глазами. — А он, паразит, гладит меня по коленке и отеческим тоном поучает: «Пистолетик, деточка, во внутреннем кармане понимающему человеку виден моментально…» Что ты лыбишься? Тебе бы так, сидела, как изнасилованная…

— Горек хлеб частного сыщика, — сказал Данил философски. — А дилетанта — тем более… Что дальше было?

— Правду сказать пришлось, — огрызнулась Лара. — Ну, не всю, конечно, сказала, что я подруга Льва Костерина, а он пишет книгу о кладах в Сибири. Он, по-моему, определенно не поверил, но дальше нервы мотать не стал. Меланхолически так гладя меня там и сям, заявил, что в наши беспутные времена забвения идеалов информация больших денег стоит, ему, мол, это каждый день по телевизору рассказывают. Вот и сошлись на лимоне — за увертюру.

— А что он тебе продал за миллион-то?

— Он в пятидесятом служил в Байкальском областном управлении. И поступил однажды приказ, выбрали именно его для спецзадания. Пограничников отвели на двадцать километров вглубь от китайской границы и велели про старую границу забыть, а обустраивать новую. По той черте, куда их оттянули. Китайцы, между прочим, на своей стороне точно так же отводили погранцов на новую черту. И посерединке образовалось ничейного пространства сотни в две квадратных километров. Где, как втихомолку объяснили посвященным, собирались сваливать радиоактивные отходы. Тогда они как-то по-другому назывались, но суть та же…

— Ну и?

Лара торжествующе подняла палец:

— А в том-то и вензеля, что не было никаких отходов! Ничего туда так и не стали возить. Ни-че-го-ше-нь-ки! И оттуда ничего не вывозили — значит, это не засекреченный рудник… Получилась в пограничье «черная дыра». По карте вроде бы мы с китайцами сливаемся вплотную, согласно геометрии и географии, а на деле — есть белое пятно… Он как раз и должен был укорачивать языки тем, кто сдуру возьмет и удивится — почему не возят отходов, про которые объявляли? Я так понимаю, языков он там поукорачивал немерено. А в пятьдесят третьем началась вторая серия. Загребли болезного самого — его к тому времени перевели назад в Шантарск, тут и взяли. Повезли самолетом в столицу к самому Лаврентию Палычу, начали лупить как сидорову козу. Вопрос ставился один: «Где клад?» Он клянется и божится, что понятия не имеет ни про какие клады, а его — еще пуще… — она мстительно ухмыльнулась. — Хорошо, видимо, мордовали — до сих пор дергается, как вспоминает… И затоптали бы его до смерти, но тут как раз сам Лаврентий Палыч оказался врагом народа. Забыли на месяц про беднягу опера, а потом сунули подписать бумагу о неразглашении и выпустили. Те, кто его выпускал, похоже, не знали, зачем он понадобился Берии, но все равно загнали охранять лагеря на Чукотке, держали там без права выезда, только в шестидесятом оттуда перевели… Это интересно?

— Это интересно, — задумчиво сказал Данил. — Не мог он на пустом месте такое выдумать…

— Вот и я так думаю.

Данил встал и пошел искать географический атлас.

— Я тоже сразу сунулась… — сказала Лара. — Только граница там — на семьсот километров…

Данил кивнул, продолжая перебирать книги. Он прекрасно знал: даже во времена самого лютого обострения отношений т а е ж н о й границы с Китаем не существовало как таковой. Как и в степях, впрочем. Один его знакомый из расквартированных в Монголии частей даже заехал как-то в Китай, заблудившись, хорошо еще, издали заметил, что на красном флаге над открывшимися взору казармами не одна звездочка, а пять, успел вдарить по газам и умчаться незамеченным. Ну, а тайга — тем более… Никаких денег не хватило бы ни у желтых, ни у нас. Хорошо, если одна пятая оборудована контрольно-следовыми полосами, заграждениями и тому подобными недешевыми удовольствиями…

Он вынул атлас, нашел нужную страницу. Карта была довольно подробная. Населенных пунктов с той и с другой стороны — кот наплакал, железных дорог нет, автомагистрали проходят далеко. Зеленое море тайги. Без точного знания места бродить можно месяцами, но если и окажется в руках пресловутая карта с крестиком, не обойтись без проводника или точнейших военных двухверсток…

— Действительно, — сказал он, запихнув атлас назад. — И что было потом?

Под его пристальным и насмешливым взглядом кончики ушей у девчонки чуть заалели. Она сказала, отведя глаза:

— Сказал, что миллиона за такую увертюру вполне достаточно, а вот за точные координаты «белого пятна» — мало. И предложил на выбор: или десять лимонов, или… развернутый комплекс сексуальных услуг.

— Он что, в самом деле был так в себе уверен? — с любопытством спросил Данил.

— Тебе, конечно, хаханьки… Смог бы, скот, прикидывается дохлым, а руки как железо… Ну где мне взять было десять миллионов? Пришлось наступать гордыне на глотку. Только ты зря уши развесил, ничего не произошло. Когда я к нему пришла назавтра, через сутки примерно, он меня и в квартиру не впустил, притворился, будто в жизни не видел. Враз на десять лет постарел, челюсть трясется… Они его успели достать…

— Папенька?

— Ну конечно, кому же еще? В тот же вечер сидели с Валентином, картами шуршали…

— А что это за Валентин?

— Верный сподвижник, — сказала Лара. — Еще по Германии. Вообще-то он не Валентин, а Валентинас, литовец, только давно документы русифицировал. На пару их сюда и загнали…

— Значит, место они знают…

— Приблизительно, — возразила Лара. — Сами меж собой толковали — «двести квадратных километров»… И еще они знают… в о з р а с т.

— Чей?

— Понятия не имею. Валентин примчался вчера к нему с результатами какого-то анализа. Так и сказал: «Возраст подтверждается».

«Статуэтка? — подумал Данил. — Неужели Подснежник на глаголевскую фирму и работал? Или подрабатывал параллельно…»

— Они знают приблизительное место, — сказала Лара, — и возраст. Но отчего-то питают надежды, что установят все-таки т о ч н ы е координаты… Не так-то и легко их слушать, одним ухом всегда настороже, мамочка может войти.

— Тяжела ты, жизнь подростка…

— Ну вот, — продолжала Лара. — Рассказала я Юлии про старичка, и поворковали мы с ней довольно-таки откровенно. Она ко мне до самого конца относилась чуть свысока, как к маленькой, но все же взяла на должность запасного аэродрома. Точнее уж, своего персонального стукача при этой компании. Меня никто ни в чем таком не заподозрит, да и обидеть меня, дочь крутого папочки, гораздо затруднительнее, чем прочих кладоискателей… Между прочим, она как в воду смотрела. Получился из меня неплохой запасной аэродромчик. Я же ей регулярно сообщала про все наши светские новости. — Лара рассмеялась. — Ага! Супермен-то суперменом, но физиономия перекосилась, словно пыльным мешком из-за угла прилетело… Гожусь я в напарницы, как по-твоему?

— Черт тебя побери… — сказал Данил, едва удержавшись от словечек покрепче. — Значит, ты можешь в любой момент…

— Хоть сейчас, — не без гордости сказала Лара. — Хоть с твоего телефончика. У нас, между прочим, и условный сигнал оговорен на случай, если я звоню под принуждением, и не один… Будем звонить?

— Не отсюда, — сказал Данил.

— Думаешь…

— Квартира сейчас не прослушивается, в этом-то я уверен. А вот телефону не доверяю что-то. Никому я сейчас не доверяю.

— А мне? — прищурилась она.

— Тебе, пожалуй, доверяю, — он жестко усмехнулся. — Но не до конца. Если по дороге к почте в меня никто не пальнет — тогда буду доверять тебе полностью…

— Ого! Что случилось?

— Я же тебе сказал — хотят грохнуть. Только-то и делов…

Он вдруг сообразил, что Лара, как и подавляющее большинство шантарцев, человек этак с миллион, представления не имеют о развернувшейся в последние две недели войне. Самой настоящей, с пальбой, погонями, налетами и отступлениями, чередой трупов. Войне, где однажды даже использовался БТР. Цепочку убийств, о каждом из которых непременно сообщалось то в газетах, то в телепрограмме «Криминал-канал», могли свести в единое целое только участники военных действий — а они, естественно, помалкивали… И из скромности, и оттого, что были заняты до предела — между прочим, ни Данилу, ни Фролу так и не удалось установить, откуда позаимствовали часика на два этот самый БТР, тихонько смывшийся с места происшествия… Хотя гипотезы, конечно же, были.

Глава восьмая В красном сне бегут солдаты…

Ларе можно было доверять полностью — ни по дороге на почту, ни потом с ним ничего не произошло. И ночь прошла совершенно спокойно.

За последние двое суток Фортуна, правда, была так благосклонна не ко всем.

«Опель» Слона взорвался на полном ходу на тихой улочке, так что никто больше не пострадал, разве что в доме вылетела парочка стекол.

Гнедого прошила пущенная из подвала автоматная очередь. Автомат нашли, но стрелявший испарился.

На Графа наткнулись в подъезде, когда он уже захолодел. Чтобы не было недоразумений с диагнозом, китайский ТТ с глушителем, которым работал исполнитель, был засунут за отворот куртки покойного.

Папа Карло отправился в мир иной, когда в спину ему дважды плюнула помповушка мексиканской работы — паршивенькое ружьецо, выполненное из силумина, отчего падения с высоты на бетон не выдерживало, но как средство решения споров годилось вполне.

Еще человек пять калибром помельче по причине своей незначительности в сводке «Криминал-канала» были помянуты оптом, простым перечислением. Выводов никто не делал, хотя все их прекрасно знали. Самого Беса еще не нашли, и потому высказывали предположения, что он в бегах…

Все это, конечно, было где-то даже интересно, но Данила не в пример серьезнее занимал гораздо более насущный вопрос.

КАК ВЫЧИСЛИТЬ КИЛЛЕРА И ОСТАТЬСЯ В ЖИВЫХ?

Устранение поддается определенным законам, как и математическое уравнение. И довольно многое можно предсказать заранее, если знаком с этой жуткой математикой…

В его пользу работал вольный распорядок бытия: даже если Цвирко — это кто-то из окружения Данила по «Интеркрайту», ему невозможно будет расписать заранее м и з а н с ц е н у. Вернувшись из Москвы, Данил позаботился, чтобы его перемещения стали хаотичными, а появление на фирме — непредсказуемым. Значит, снайперская винтовка или автоматная очередь из машины исключаются. Новая квартира оформлена и оборудована через левые каналы, его личную, стороннюю фирмочку — но охрана прежняя, рано или поздно кто-нибудь сболтнет пару слов среди своих, не ожидая утечки, и потянется ниточка… Но несколько дней в запасе все же есть…

Бомбу в машине он не проглядит, учен. Гранатометом вряд ли будут работать, даже если установят квартиру, загвоздка не только в пресловутом «лунном ландшафте». Шторы у него всегда задернуты, свет он зажигает по всей квартире, и посему путем несложных вычислений легко определить, что шансы поразить именно ту комнату, где он в данный момент находится, составляют ровно тридцать три и три десятых процента из ста. Профессионала такой процент не устроит. Значит, не будет гранатомета.

Арбалет? Не исключено. Опытный стрелок с арбалетом или мощным охотничьим луком типа «Магеридж-200» или «Кресси» — это верная смерть со ста — ста пятидесяти метров. Да и доказать архитрудно, стрела не пуля, следы от нарезов не сопоставишь, контрольного отстрела не сделаешь. Но такой вариант опять-таки надо готовить заранее…

Нож или пистолет в подъезде — не пройдет, помешает охрана. Работающая, кстати, по отработанной еще сталинскими телохранителями методике, когда каждый д е р ж и т не только подходы к объекту, но и соседа.

Методы банды Логуна уже настолько изучены, что можно провести кое-какой анализ. Самое вероятное — пистолет-бесшумка при ситуации, дающей стопроцентную вероятность отхода. Конечно, они могут нанять иногороднего р а з о в о г о спеца, однако весь опыт Данила подсказывает, что дело будет решаться, так сказать, в узком семейном кругу…

Как ни прикидывай, всплывает самый беспроигрышный для противника, а значит, самый реальный вариант: его попытаются замочить там, где он просто о б я з а н будет появиться. Где такое место? Вызовут повесткою в милицию? Так он и пошел, повестку нужно сначала вручить… Вызовут на неотложное совещание в офисе? Или в администрации? Он не пойдет… Вызовут на комиссию, которой не откажешь? Неизвестно еще, удастся ли противнику добиться приезда этой комиссии. И потом чересчур рискованно откладывать до последнего дня…

«Кедровый бор»? Вот это уже серьезнее. И Марина, и ожидающий свою «посылку» Ирадж уедут оттуда только с ним, ни с кем другим, такие инструкции дал им он сам. И туда п р и д е т с я ехать — хотя бы для того, чтобы поменять инструкции. И Юлию надежнее всего везти именно туда, нежели прятать по квартирам в городе… А собственно говоря, почему бы не устроить в «Кедраче» засаду с живцом и подстраховкой? Объявить как можно шире, что в такой-то день, к такому-то времени он непременно будет в «Кедраче». Заранее тишком перебросить туда еще с полдюжины «зондеркомандовцев» в дополнение к тем шести, что несут службу по штатному расписанию (плюс прошедший неплохую школу выживания дядя Миша, и воевавший в иранском спецназе Ирадж, и охрана Данила — это уже шестнадцать). Растрезвонить еще, что часа в три ночи он вместе со всеми своими подопечными собирается куда-то самым таинственным образом вылетать, для пущего правдоподобия позвонить в аэропорт и распорядиться, чтобы интеркрайтовский самолет готовили к вылету, полномочия на это у него есть. С темнотой разместить несколько групп на подступах к пансионату. Игра идет на время, у Цвирко с Логуном нервы тоже не из железа, они работали не на государство. «Кедрач» — ловушка с единственными воротами и «полосой препятствий» вдоль периметра (а для отхода есть подземный туннель). Цвирко, если он из «Интеркрайта», придет. С бесшумным пистолетом в кармане. Возможно, не один, даже наверняка не один, но это детали…

Он в десятый раз прокручивал все это в памяти, невидяще глядя на посадочную полосу. Московский борт должен был приземлиться с минуты на минуту.

Машины у него на сей раз были самые неприметные и непрезентабельные — седая «восьмерка» (правая передняя дверца выделяется нелепой заплатой, а кузов старательно украшен в мастерской плохо выправленными вмятинами, создается полное впечатление, что это битая тачка замученного задержками зарплаты работяги) и обшарпанный «Москвич-2141», которым брезгуют даже профессиональные угонщики. Моторы, правда, были с секретом.

Шофер и пара чьих-то телохранителей из пришвартовавшегося рядом шикарного белого «Линкольна» сначала косились на них с видом крайнего презрения, потом что-то перестали — сообразили, видимо, что простого обывателя не пропустили бы на колесах к самолету, и дело непростое…

Лара, сидевшая сзади, наклонилась к его уху:

— А почему мне нельзя в «Кедрач»?

— Потому, — сказал Данил, не оборачиваясь. — Потому что перпендикуляр. Повтори-ка лучше задание.

— Едва она спускается с трапа, я ее тащу в машину — тоже мне, бином Ньютона… Можно, я при этом буду орать: «Тетя Стюра, вот радость-то!»?

Данил не удостоил ее ответом. Она сговорчиво замолчала.

Наконец показался «Ту-154», влекомый тягачом. Пошли обычные маневры, самолет в конце концов загнали на стоянку, отъехал тягач, показалась машина для багажа, и одновременно, с поразительной расторопностью подкатил трап — должно быть, расстарались встречавшие в «Линкольне» некую важную персону. Ага, так и есть — кинулись к трапу, по которому в гордом одиночестве спускается персона, Данил этого типа определенно встречал в администрации, неподалеку от кабинета Соколика.

«Линкольн» отъехал. Появился желтый уродец — пассажирский прицеп на буксире у сто тридцатого «Зила». Пошел первый салон… Данил включил мотор, положил на колени пистолет и сказал:

— Вперед, гражданочка…

Лара вылезла. К трапу тут же подтянулись Даниловы ребята.

Ага! Он мгновенно узнал по фотографиям. Эффектная брюнетка в черных брюках и бежевом плаще, в самом деле, и в лице, и в походке чувствуется что-то этакое… напористо-решительное. Мозг четверки, давно уже превратившейся в двойку. Он перегнулся назад, открыл заднюю дверцу. Успел еше подумать: парадокс какой-то грустный получается, выбили мужскую половину кладоискателей, а женская уцелела, у кошки девять жизней, метко сказано…

Юлия села, следом вскочила Лара, и Данил тут же погнал машину.

— Я думала, у вас лимузины роскошнее… — сказала она непринужденно, словно старому знакомому.

— А вы в столице скрывались посреди Красной площади? — хмыкнул он, мимоходом глянув на нее в зеркальце.

Заехал в неприметные ворота и помчался к городу, без усилий обходя все попутные машины.

— Знакомиться не будем, я думаю? — спросил он, не отрывая взгляда от дороги. — По-моему, заочно мы и так достаточно знакомы… Ну, рассказывайте.

— Что вы хотите знать?

— Успокойтесь, не координаты… Об этом мы поговорим в более комфортной обстановке, после того, как вдоволь поторгуемся насчет процентов-паев… Я живой человек, и мне интересно, чья там захоронка. Уверен, не колчаковская — больно уж глухие места, колчаковцы туда вообще не заходили, не стали бы они посылать обоз в столь дальний рейд. Да и статуэтки старинные… По-моему, это называется «школа Дугаржап-Мэнкэ»? Пятьсот лет назад…

Юлия спокойно щелкнула зажигалкой, улыбнулась, он видел в зеркальце, словно бы с превосходством:

— Ого, вы успели неплохо поработать… Впрочем, сначала и специалисты обманулись. Видите ли, Дугаржап-Мэнкэ, как выяснилось после долгих исследований, попросту имитировал еще более старую «школу Амбаган». Статуэткам не пятьсот лет, а более семисот пятидесяти, точную дату пришлось устанавливать с помощью методики распада углерода…

— Наслышан, — сказал Данил. — Не нужно объяснять. Семьсот пятьдесят лет? Слушайте, это ведь времена…

Она улыбнулась стервозной улыбкой очаровательной умницы:

— Да. Это времена монголов. А там, в долине — могила Чингисхана. Ценности туда везли п о в о з к а м и. Скорее всего, именно там — исчезнувшее золото тангутов и тайджиутов. Это миллионы долларов. У меня голова кружится, когда пытаюсь прикидывать хотя бы приблизительно…

— Но ведь она должна быть в Туве, — сказал Данил чуть растерянно. Что ж, красотке удалось его ошеломить, и довольно эффектно. — Нам читали лекцию еще в восьмидесятом… Там есть некий распадок… Еще в конце сороковых оттуда не вернулись две археологических экспедиции, принято считать, что их перебили местные, что они почитают место священным и ни за что не позволят копать…

— Возможно, в том распадке что-то и закопано, — сказала Юлия. — Но могила Чингисхана — в Байкальской области, у китайской границы. А «тувинский след», скорее всего, отвлекающий.

— Что, Иосиф Виссарионович…

— Сама я предполагаю, что «тувинский след» проложили лет за семьсот до Иосифа Виссарионовича, а он лишь укрепил легенду.

— Выходит, он знал?

— У меня, знаете ли, нет его дневников, — сказала Юлия. — От него вообще не осталось дневников… Но статуэток было не две, а т р и. Две попали в Шантарский музей. Третья ушла в Москву, тогда же, перед войной. Вы еще не вышли на покойных Елагиных?

— Вышел.

— Старички потому и отказались помогать, что работали над п е р в ы м текстом летом пятидесятого и перепугались навсегда. В толк не возьму, почему их не убрали тогда же. Сталина сплошь и рядом невозможно понять.

— Был культ, но была и личность… — сказал Данил. — Значит, он устроил из места упокоения Чингисхана нечто вроде копилки на черный день?

— Именно так, надо полагать.

«Бог ты мой, — не без смятения подумал Данил, — во что это мы вляпались? Золото возили повозками… Ничего удивительного, что на все отвлекающие финты было потрачено несколько десятков тысяч долларов. Сколько могут стоить на мировом черном рынке драгоценные изделия умерших семьсот лет назад мастеров? Это именно изделия, не монеты, монетная система тогда была дохловата, это даже я знаю… Оправдаются любые затраты, прибыль колоссальная, голова и впрямь закружится… Во что это мы вляпались? Я-то полагал, могила какого-нибудь нойона, в крайнем-то случае, тогдашнего царька, а здесь — повозки…»

— Все три текста идентичны? — спросил он.

— Да.

— Кто их написал?

— Какой-то китайский книжник. В войске у Чингисхана, говоря современным языком, в штабе, было множество китайцев. Он ведал еще и сокровищницей, их там было несколько, проверяли и контролировали друг друга, эту систему опробовали уже тогда… впрочем, и тогда она была древней. Ему поручили отобрать самое ценное, главным образом тангутское — есть версия, что Чингисхана убила тангутская царевна, насильно взятая в жены после разгрома царства. Китаец этой версии держался. Как он пишет, «комиссия по похоронам» решила, что все тангутское золото должно уйти в землю, где оно будет «спать без кошмаров». Китаец свою работу прилежно выполнил, но он прожил при Чингизе лет десять, монголов узнал неплохо и стал догадываться, что всех, кроме кучки самых высокопоставленных похоронщиков, положат в той же долине. Когда монголы везли гроб с телом Чингиза, они убивали все живое, попадавшееся на пути, даже животных, чтобы служили потом покойнику в «заоблачном мире».

— Милая традиция…

— Ну, наши предки были не гуманнее, — спокойно сказала Юлия. — Дмитрий Донской, когда строил укрепления с подземными ходами, тоже положил потом всех мастеров. Кое-кто считает, что это легенда, но такие предания на пустом месте не возникают.

— А что было потом?

— Ему удалось бежать, и побежал он не на юг, не на родину, куда скорее всего и помчалась бы погоня в первую очередь, а на север, к Байкалу. Укрылся в тохарском дацане. Времени, должно быть, нашлось достаточно — прижился, стал работать в мастерской, написал три одинаковых «мемуара» и заделал в статуэтки… Вот дальнейшего мы никогда уже не узнаем. Может, его все-таки отыскали в дацане. Разведка у Чингиза и его наследников была поставлена превосходно. Может, он благополучно умер своей смертью — он пару раз упоминает, что уже немолод. Как бы там ни кончилось, тайну он унес с собой, а статуэтки остались в Хамаргочорском дацане и стояли там лет семьсот. Монголы обычно чужие храмы не трогали, они чтили всех «посторонних» богов или по крайней мере боялись обижать… Маньчжуры так далеко не забирались, в семнадцатом веке пришли казаки, и воцарилось полное спокойствие — пока не началась борьба с опиумом для народа… Вы, кстати, не суеверны?

— Не особенно.

— Издавна ходят смутные предания, что раскопать могилу Чингиза — означает выпустить войну. А тангутское золото кое-кто считал проклятым… — улыбка пропала с ее лица. — Знаете, когда вокруг столько смертей, поневоле начинаешь прислушиваться ко всякой чепухе…

— Однако вас это не останавливает? — усмехнулся Данил.

— Нет.

— Понятно, убивают всегда других… Так почему это должно останавливать меня? Сдается мне, все тангутские демоны давным-давно перемерли…

…С невидимых в темноте сопок временами налетали порывы прохладного ветерка, и кедровые лапы покачивались, заслоняя желтые фонари, на дорожки тогда ложились причудливые тени. Данил, стоя в тени у незанятого коттеджа, в который раз прислушался к тишине.

Все устроено, как он задумал. Три группы — по четверо в машине — заняли позицию у дороги. Охрана проинструктирована. Если даже какой-нибудь ниндзя вздумает лезть через забор, там и останется. «Пояс безопасности» заложили сразу, едва заполучив это заведение — вдоль забора с внутренней стороны тянулся ковер высокой травы, метра в два шириной, напичканный сюрпризами, главным образом хитро расставленными стальными колышками, зазубренными, как остроги, и петлями из стальной проволоки. Попав конечностью хотя бы в одну, незваный гость имел на выбор две возможности: либо удушиться, пытаясь вырваться, либо орать во всю глотку, что он сдается. Были еще натяжки от германских сигнальных мин, способных устроить неплохой фейерверк со звуковыми эффектами. Через забор, в общем, не прорваться, любая группа застрянет там безнадежно. Выход подземного туннеля, кончавшегося метрах в пятидесяти за оградой, снаружи хорошо замаскирован, и его так просто не откроешь. Остается парадный вход — ворота. Скоро должен появиться кто-то знакомый, кому вроде бы и нечего делать здесь в эту пору, но складное объяснение у него, конечно же, найдется такое, которому никто не удивится… Нет, ну все-таки кто? Если бы знать заранее, не стоило и огород городить…

Он еще раз прошелся вдоль «зеленого пояса» и направился к коттеджу. Обстановка там царила самая непринужденная. На экране героически преследовал кого-то скуластый, как тохарец, Клинт Иствуд, размахивая устрашающим калибром. Но боевик никто не смотрел, Юлия устроилась в глубине комнаты и лениво пригубляла коньяк, определенно наслаждаясь некоторой жизненной устроенностью. Данил сел с ней рядом, дежурно улыбнулся, налил себе на самое донышко, смочил губы и принялся наблюдать, как Марина, раскрасневшаяся от пары добрых стопарей доброго нектара, атакует исламского человека Ираджа, а тот отмахивается небрежно и снисходительно, как командос, вынужденный провести шутейную схватку с детсадовцами.

— Но у вас же для развода достаточно что-то сказать — и пожалуйста…

— И непременно при свидетелях, — уточнил Ирадж. — Но к этому есть дополнения: муж обязан выдать разведенной жене все ее драгоценности, приданое и личные деньги, если она такие заработала, и потом содержать пристойно до конца жизни и ее, и детей, если есть дети…

— А если он не захочет?

— Как он не захочет? — Ирадж удивился всерьез. — А шариат?

Марина откинулась в кресле, обдумывая новую атаку. Данил рассеянно смотрел на ее высоко открытые ноги и думал, что Лара оказалась права на все сто. В постели все шло прекрасно, ему редко встречались женщины, в которых так легко было бы входить, словно в теплый ручей — но ведь непременно рано или поздно приходит пора разговоров, женщина начинает в е с т и с е б я, д е р ж а т ь с я… Как искусно она ни сплетает сети, на дороге к пятому десятку многое начинаешь предугадывать безошибочно.

Экстравагантная генеральская доченька все срисовала точно — Марина мягко и непринужденно начала внушать ему, что прямо-таки жаждет обрести в его лице тихую пристань. Данил столь же мягко (как-никак чуть ли не пленница, чуть ли не военный трофей) пытался дать ей понять, что корабли в тихую пристань пускает с большим разбором, на временную стоянку — но она, конечно же, была уверена, что правила пишутся только ради присовокупления к ним в дальнейшем исключений… Словом, шел старый, как мир, поединок между бабой, стремящейся окрутить, и мужиком, стремящимся выпрыгнуть в окно. Перемежаемый, слава Аллаху, неплохим сексом, что пока как-то и примиряло…

— А зачем вы собираетесь убить Салмана Рушди? Это же средневековая дикость…

— Вы никогда не слышали таких слов — «святотатство» и «богохульство»? — уже совсем серьезно спросил Ирадж. — Фанатик — тот, кто рушит чужие храмы, а если защищаешь свои у себя дома, нужно какое-то другое слово… Я вам объясню совсем коротко. Каждый мусульманин верит, что Коран написал пророк Мухаммед по слову Аллаха. А Рушди… У него герой, в котором человек ислама сразу угадает Мухаммеда, пишет книгу, в которой человек ислама сразу угадает Коран. И по Рушди, некоторые суры Корана человеку этому вложил в разум не Аллах, а сатана… Вам понравилось бы, напиши кто у вас такой роман, где получается, что один из четырех ваших апостолов был не апостол, а сатана в образе пророка? Или вы, христиане, стали такими равнодушными, что для вас и богохульство не богохульство? — от волнения он стал запинаться и подыскивать слова, сразу почувствовался акцент. — Мы же не заставляем англичан ломать у себя церкви и ставить мечети, почему они говорят, что мы — сневе… средневековые фанатики? Нельзя прощать святотатства…

— Бросьте, ребята, — сказал Данил миролюбиво. — Мариночка, не устраивай ты столкновения культур…

— У нас все подписывали письмо в защиту Рушди…

— Году в девяносто первом? — хмыкнул Данил.

— Ага.

— А романчик его вы читали? — Не дождавшись ответа, он фыркнул громче. — Нельзя, милые мои, гадить в храме, вот и весь сказ. А если нагадил, будь готов, что тебе хребет сломают… — Перегнулся с кресла, дотянулся до гитары и тихо прошелся по струнам:

В красном сне, в красном сне, в красном сне бегут солдаты — те, с которыми когда-то был убит я на войне…

Не было настроения, и он положил гитару назад.

— Сколько у вас людей? — тихо спросила Юлия.

— У меня есть я, — ответил он тем же полушепотом. — А остальное приложится.

— Они уже копают…

— Тем лучше, — сказал Данил. — Вот пусть и выкопают все, меньше возни. Копальщиков только жалко…

— Думаете…

— Один милый дядя, тот самый, что присматривает за раскопками, успел здесь наследить и познакомиться со мной заочно, — сказал Данил. — У него вполне объяснимая, но поганая привычка — не оставлять свидетелей. И я крепко подозреваю, что он этой привычке не собирается изменять и впредь…

— Но там же несколько десятков человек…

— А вы никогда не слышали про исторические примеры? Интересно, скольких положили чингисхановские маршалы? — он усмехнулся: — А то давайте прорываться к высоким властям, доказательствами размахивать… Что, не хочется прятать в карман заляпанное с в е ж е й кровью золотишко? Передумали?

— Нет, но…

— Но вечная интеллигентская дилемма, — сказал Данил. — И сесть и съесть…

— Вы-то не лучше…

— А я говорил, что я — лучше? Не припомню что-то… Знаете, я бы все же наверное свалял дурака и попытался их спасти. Но спасти их, боюсь, невозможно. Я думал… Даже со всеми вашими бумагами не хватит времени, чтобы раскачать маховик и сдвинуть механизм. Там другая область, другой военный округ, другое… баронство.

— Как это?

— Потом когда-нибудь объясню, если будет время. Такое можно провернуть только через Москву, а мне не двадцать лет, и я не идеалист.

— Лара говорила, ее отец собирается в Москву…

— Ничего он там не добьется. Не хватит времени, — отмахнулся Данил. — А здешнему спецназу он не командир. Я же говорю, все взвесил. В лучшем случае все золото загребет кто-то д р у г о й, только и делов… Так что привыкайте к мысли: сволочи мы с вами, что поделать. Можно валить на жизнь, страну, время и ситуацию, помогает, говорят… И все же, скажу вам честно, я попытаюсь придумать вариант, по которому можно попробовать спасти этих дурачков с лопатами…

— А что, есть такой вариант?

— Попробую поискать, — сказал Данил. — Для очистки совести. Есть же в нас немножко совести, как полагаете? Бумаги вы мне отдали, не кидаете таких взглядов, будто ждете, что вот-вот пальну вам в спину…

Они говорили почти шепотом. Марина с Ираджом внимания на них не обращали — увлеченно дискутировали, сколько христианских святых, только под другими именами, почитает ислам.

— А куда было деваться бедной женщине? — пожала плечами Юлия. — Пришлось рискнуть… Между прочим, я не новичок в тайге, можете меня взять с собой.

— А я вот как раз сто лет в тайге не был, — признался Данил, — Судорчага у нас была деревенька таежная, но я, как забрили лоб, так с тех пор и не собирался глубоко в чащобу. Память, правда, осталась…

Он вынул из внутреннего кармана куртки полученный от Юлии еще в машине пакет. В десятый раз сравнил с собственными картами. Спрятал назад и задумчиво сказал:

— Какая-то дорога должна быть, не собираются же они вывозить все вертолетами…

— Почему бы и нет?

— Вертолетчики — лишняя болтовня, — сказал Данил. — Нельзя же, в самом деле, резать всех встречных и поперечных по старому монгольскому обычаю, даже для нынешнего времени получится перебор. В том районе — войска ФКГЗ, под каким-нибудь предлогом выставили оцепление на дальних подступах… Я бы на их месте посадил пару-тройку доверенных шоферов и гнал грузовики прямиком до Байкальска. А там — военный аэродром, следы теряются окончательно. Потом…

Внезапно погасло все — экран телевизора, люстра, лампа на их столике. И одновременно откуда-то неподалеку донесся короткий грохот. Темнота ударила по глазам, Данил моментально зажмурился, а когда через пару секунд посмотрел в окно, почти ничего не увидел — квадрат чуть более бледного сумрака, только и всего.

Света не было во всем пансионате. Авария на подстанции? Или? Аварийный дизель запустят минут через пять…

Он встал, вынул пистолет и загнал патрон в ствол. В темноте послышался спокойный голос Ираджа:

— Это нападение?

— Не знаю, — сказал Данил сквозь зубы. Коснулся кармана, убедился, что обе запасных обоймы на месте. — Возьми автомат из шкафа. Твоя задача — в случае чего увести женщин подземным ходом. Все помнишь насчет замка?

— Все.

Стукнула дверца, мигом позже лязгнул взводимый автоматный затвор. Обе женщины сидели тихо, как мышки.

— По лесу в темноте не плутайте, — сказал Данил. — Пройдите по оврагу, затаитесь где-нибудь около и ждите.

Он вышел, ухитрившись ни обо что по дороге не споткнуться. Постоял у крыльца, прислушался. У ворот и у двухэтажного домика обслуги метались лучи фонариков, люди негромко перекликались, кто-то побежал вглубь территории, к мастерским, где располагался дизель.

Данил услышал приближающийся мощный гул. И тут же яростно залаяли собаки. Пистолетный выстрел у ворот!

В следующую секунду темноту вспорол луч сильного прожектора, взвыл мотор, и, перекрывая его гул, отчаянно заскрежетало железо. Ворота вылетели. Луч ударил вправо-влево — «как гиперболоид», мелькнула идиотская мысль — и раздался грохот пулеметных очередей.

В ворота ворвался бронетранспортер, окаймленный вспышками очередей из боковых амбразур. Звенели, вылетая, стекла, стучали подошвы, кто-то жутко заорал и затих. Данил выхлестнул локтем стекло и крикнул внутрь:

— Ирадж, уходите к туннелю!

У ворот вспыхнула перестрелка, автоматные очереди и хлопки пистолетов едва слышны были за неустанно работавшим пулеметом. Данил дернулся было туда — и остался на месте. Мимо него пробежал Ирадж, подталкивая женщин. Высоко над головами противно визгнули пули — но их пока что не засекли. От ворот в сторону коттеджей вели беспорядочный огонь не менее десятка автоматов. Данил выхватил рацию, торопливо нажал кнопки, но тут же понял, что в этом грохоте ничего не услышит.

Струя ослепительно-желтого пламени — и вспыхнул ближайший к воротам коттедж. Одноразовый огнемет… На фоне пламени мелькнули бегущие — и тут же, остановленные очередями на бегу, нелепыми куклами распластались на асфальте.

Такого просто не могло случиться — но бронетранспортер помаленьку продвигался вглубь, поливая огнем все вокруг, горели уже три коттеджа и кирпичная сторожка у ворот, раздался вопль, не разобрать, собачий или человеческий. Меж пылающих домиков мелькали деловито наступавшие, пригнувшиеся фигуры. Данил, держа пистолет обеими руками, прицелился и плавно нажал на спуск. Человек беззвучно согнулся, упал. Рядом свалился второй. Данил растянулся на земле, и вовремя — над головой разлетелись стекла, по бревнам домика глухо забарабанили крупнокалиберные пули. Его засекли почти сразу же. Он пополз назад, держась так, чтобы коттедж оказался меж ним и атакующими. Не было ни страха, ни недоумения — некогда…

Вспыхнули гаражи, оттуда змейками расползалось пламя — тек бензин из пробитых баков, сейчас рванет…

Рвануло. Желто-черные, тяжелые клубы пламени повалили к небу, словно обретшая невесомость лава. Становилось все светлее. Судя по стрельбе, всякое сопротивление у ворот было полностью подавлено, бронетранспортер рычал все ближе, шаря прожектором, изредка выпуская короткую очередь. Над Данилом вновь шлепнули в стену пули, уже пониже. Заметили? Он уже был у другого коттеджа, прицелился в крайне неосмотрительно подвернувшегося под пулю человека в камуфляже, но опустил пистолет. Теперь он кое-что понимал. И главное было — выбраться отсюда, выбраться и отомстить…

Взрыв, раздавшийся сзади, шел словно бы из-под земли, тяжело, упруго ворохнулся, ища выхода — и нашел, совсем рядом затрещали, выгибаясь наружу, доски. Рассыпалась крыша крохотного, изящного теремка вроде тех, что стоят на детских площадках — этот якобы колодец прикрывал вход в туннель, и теперь, Данил видел, осел бесформенной грудой обломков. Никаких сомнений, это…

Он взревел, как зверь, — и тут же вжался лицом в холодную, сыроватую землю, душа крик.

Это рванул подземный ход…

Две мины сработали-таки — и высоко над лесом взлетели завывающие нелюдским посвистом пронзительно-зеленые ракеты, медленно поплыли к земле, разбрасывая веера искр, свистя…

Бронетранспортер пятился, выплевывая огонь, пробегавшие меж пылающих коттеджей фигуры оттягивались следом. Кое-где еще стреляли, очередь прошлась по окнам домика для обслуги, разорвалась граната, вызвав новый пожар — но о н и, безусловно, уходили, торопливо лезли на броню, слышно было, в промежутках меж выстрелами — слух у него в момент смертельной опасности, как случалось не раз, обострился необычайно — как скребет по бортам подкованные ботинки, как пронзает воздух разбойничий посвист. И восьмиколесное стальное чудище, на прощанье щедро разбрызгав окрест свинец, задним ходом выкатилось в ворота — словно хищный кальмар втянул щупальце.

И стало очень тихо, только пламя трещало, яростно горели добротные сухие бревна коттеджей, выбрасывая в ночное небо завивавшиеся спиралями фонтаны искр. Потом где-то слева заголосили женщины. Мелькнула сторожко кравшаяся фигура, вжавшая голову в плечи.

Данил приподнялся и тихо свистнул. Человек шарахнулся, всмотрелся и слепо пошел на него, раскачиваясь, дергая головой. Узнав, Данил спрятал пистолет. Прислушался — рычания бронетранспортера уже не слышно, словно он растворился во мраке. Вытащил рацию, встряхнул. Слышно было, как внутри что-то брякает, свободно перекатываясь. Данил размахнулся, швырнул ее прочь. Не было ни чувств, ни мыслей.

Теперь он з н а л. Совершенно точно. И понимал, как жестоко обманулись они с Фролом, полагая самонадеянно, что новых фигур на доске не может прибавиться, что играть до скончания века придется привычным набором. Конечно, прежние бароны с такой проблемой не сталкивались, но это не оправдание, нельзя было, посчитав себя хозяевами жизни, забыть о некоторых свойствах человеческой психологии, о вечном, как мир, искусе — переделить е щ е р а з…

Дядя Миша натолкнулся на него грудью, Данил сгреб его за ворот и закатил парочку хороших оплеух. Подействовало. Старый лагерный сиделец немного оклемался. Оглянувшись, Данил рассмотрел в зареве пожарища, что забор обрушился там, где под ним пролегал подземный ход. Все завалено, образовалась словно бы длинная ложбина, уходящая во мрак… «шнуровой» заряд? Очень похоже. Протянули во всю длину хода, с небольшими промежутками, пластиковую колбаску, набитую чем-то вроде… что у нас проще всего достать? «Семрокс», конечно. Присобачили натяжку изнутри к выходному люку, и стоило потянуть его на себя… Да, именно так, взрыв словно бы к а т и л с я к Данилу, а не наоборот. Несколько взрывателей. Детонация. Люди моментально погибли еще до того, как все рухнуло — от зажатой в бетонной трубе взрывной волны. Погибли. Люди. Он не питал иллюзий и глупых надежд. Хуже всего было, что мозг работал послушно и бесстрастно, как арифмометр. Погибли, все трое…

— Командир, я такого и по зонам не видал… — дядю Мишу все еще потряхивало. — Бля, есть Бог, успел в бочку прыгнуть, на въезде, у пожарного щита… — Он, действительно, был мокрехонек, Данил только сейчас осознал. — Этот амбар колесами прямо по собакам проехал, потом по трупам, только брызги…

— Тихо! — Данил встряхнул его, держа вытянутой рукой. — Ну, оклемался?

Ближе к воротам мелькнул робкий луч фонарика — конечно, остались живые…

— Кто приезжал после десяти вечера? — спросил Данил. И, не дожидаясь ответа, сам назвал фамилию. — Да? (дядя Миша закивал). Лазили в туннель? Ах, проверяли…

— Смотри, ходят парни… Двое… Витек, точно…

— Цыц! — сказал шепотом Данил. — Сейчас понаедут «луноходы», если не ошибаюсь, а я теперь не ошибусь…

— Надо делать ноги…

— Ноги буду делать я, — сказал Данил. — Потому что меня тоже прикончили, я труп, понял? Я полез в туннель с персом и обеими бабами, ясно тебе? А ты прикрыл за нами дверь и потом только забрался в бочку, а тут и рвануло… Вон она, бочка, кстати, как нарочно для тебя приготовлена. Понял? Понял, спрашиваю?

— Да понял… Рисково играешь, начальник…

— Где там… — Данил усмехнулся, чувствуя, как отпадает с лица засохшая грязь. — Если он думает, что я покойник, где ж тут риск? Ты, главное, не подведи, Христом-богом прошу, дядь Миша, а то, чем хочешь клянусь, потроха выну по порции…

— Да я что? Впервые горбатого лепить, что ли? Нарисую в лучшем виде, только не сунули бы на нары…

— Тебя-то за что? Чистый ведь… А сунут — вытащу. Но денек мне просто-таки необходимо побыть покойником… — он оглянулся. — Ага, забегали живее… Еще заметят, чего доброго, живого-то покойничка… Я пошел. Смотри, не подведи…

Пригибаясь, осторожно ступил в рыхлую землю, сразу же провалился чуть ли не по колено. Это было, как брести по болоту. Приходилось ступать осторожно, каждый раз щупая ногой. Подошва то проваливалась еще глубже, то натыкалась на обломок толстостенной бетонной трубы, ноги соскальзывали, один раз он чуть ли не по бедро провалился и едва высвободился. «Полоса препятствий», слава богу, накрылась на этом участке полностью — но для пущей надежности он передвигался чуть ли не с черепашьей скоростью.

Оказавшись за забором, свернул влево, с облегчением почувствовав под ногами совершенно твердую землю. И побрел по темному лесу, чутко прислушиваясь, держа руки перед лицом, чтобы не выколоть глаза, напоровшись на сук, забирая к тракту, — перепачканный грязью человек с итальянским пистолетом на поясе и лежащими в кармане куртки документами, мечтой историков, где на карте была четко обозначена всеми забытая за семьсот с лишним лет, набитая проклятым золотом могила Чингисхана…

Глава девятая Беспокойное бытие живого мертвеца

Живые покойники шатаются по улицам не в одних лишь телеужастиках. Попадаются и в жизни, даже в Сибири.

Живым покойником трудновато и странновато быть только первые полчаса. Потом как-то незаметно привыкаешь, в особенности если такое положение следует срочно использовать с максимальной выгодой. Данил, два с лишним часа пробираясь к дому сначала темным лесом, а потом окраинными улицами, успел уже свыкнуться с новой ролью. И не зажигал света в квартире, вымывшись и улегшись спать во мраке, как покойнику и полагается, — свет могли заметить, а это совсем ни к чему…

В этом новом положении, как ни странно, как ни вспоминай вчерашние тягостные гнусности, обнаружилась своего рода пикантность. Честное слово. Будто оказался на иной планете.

За ним не таскалась охрана, и по улицам он не ехал на машине, а шагал пешком — отчего улицы казались чуточку незнакомыми. Пытался было добраться до места на троллейбусе — но давно отвык, оказалось, от общественного транспорта. Окружающие умело ввинчивались в малейшие промежутки меж телами соседей, толкались привычно-изощренно, а Данил, несмотря на всю свою выучку, растерянно болтался посреди водоворота локтей, спин, энергично действовавших задницами расплывшихся баб, старушек, способных придавить почище здорового мужика, — болтался словно пробка в быстром ручейке.

К тому же локти и бока все время попадали ему по кобуре, казалось, она вот-вот оторвется с ремня, а сумку, где лежала «беретта», постоянно заклинивало меж ближайшими соседями. Он наконец сообразил, что последние годы жил в совершенно другом мире — но к тому времени был сыт по горло оскорблениями и тычками, а в один прекрасный миг понял вдруг, что вот-вот ввяжется в бессмысленную свару. И выскочил, не доехав примерно трети пути.

На улице стало полегче, тут на тебя никто не обращал внимания, все равно, спешил ты или торчал столбом. Данил купил газету, сунул в карман, съел импортное мороженое у бело-синего киоска, украшенного забубенным пингвином — и отправился дальше. Никакой особой маскировки он применять не стал — да и где раздобыл бы, отрезанный от «костюмерной», накладную бороду или мундир капитана второго ранга? — поэтому всего лишь надел очки с простыми дымчатыми стеклами (тут Логун прав, здорово меняют внешность) да легкую белую кепочку, каких никогда прежде не носил из-за давней нелюбви ко всяким головным уборам.

К месту встречи прибыл загодя, в пятнадцать минут восьмого. Замешался в толпу на остановке и маневрировал там, держась на периферии. Дядю Мишу, вылезшего из шестого троллейбуса, засек сразу и в отдалении шел за ним до парка с бюстом Шишкова, но слежки не обнаружил. Сделав контрольный круг, подошел к скамейке и уселся рядом. Верный бандюга выглядел скверно, словно с лихого похмелья, — обвисли мешки под глазами, глаза воспаленные, небрит. Одет, правда, неплохо, так что тихо беседовавшая на скамейке парочка внешним видом вполне сочеталась, и внимания на них не обращали.

— Хана нашей санатории, — сказал дядя Миша, неуклюжими пальцами вспарывая сигаретную обертку. — Будто Мамай прошел. Половина выгорела, а что целым осталось, побито пулями. Как они всех подряд не покрошили, в толк не возьму…

— Ты о людях давай…

— Восьмерых наповал, троих увезли в «крестовой», трое только своими ногами ходят. По холуям не шибко-то и лупили, у них там троечка поцарапанных — и все. Под кроватями отлеживались.

— Ладно, — хмыкнул Данил. — Ты-то сам где отсиживался, за героическим пулеметом?

— Не привык я к таким толковищам, чего уж…

— Что потом?

— Телефон не работал ни один — видимо, на пару со светом обрезали. Ребята отыскали целую рацию и звякнули на фирму, а дежурный поднял тарарам. «Скорая» первой приперла, потом пожарники и менты…

— Припомни хорошенько, — сказал Данил, — не раньше ли они приехали, чем следовало бы?

Дядя Миша принялся старательно думать.

— Да нет, не похоже, чтобы раньше. Наоборот, припозднились. Как у них отродясь и заведено. Ну и рожи у них были… «Луноход» прикатил обычный, патрульный, через полчасика только нагрянул со своими сыскарями Ведмедь…

— Бортко?

— Он. Долго там пинкертонили, носами вспахали все… Мотали всем нервы на забор чуть не до утра, а мне как крайнему — двойную порцию. Думал, определят на пайку — нет, пронесло. Но подписочку о невыезде сунули мне одному, конечно, из всего экипажа, такая уж сволочная фортуна у клейменого, — он хихикнул. — Все путем, командир. Стоял на своем, как Зоя Космодемьянская — мол, в тот лаз вы кинулись все четверо, я было тоже следом хотел, да ты отпихнул и велел держать тылы. Даже на истерике им сыграл — только, хнычу, завязал и решил по жизни шагать с честной записью в трудовой, что твой покоритель целинных и залежных земель, только пригрел меня путний непачканый хозяин — да мочканули благодетеля, хоть рыдай в занавеску… Они походили вокруг м о г и л к и, да где там лопатами разгребешь… Я так понял, собираются пригнать технику и перевернуть все. Пока они ее найдут да пригонят, при нашем бардаке две Госдумы переизбраться успеют… Словом, ты, командир, покойник в законе, официальной бумагой припечатанный, как дощечкой с номером… Глядишь, еще и доказывать придется, что живой, а против протокола и «с моих слов записано верно» переть тяжеленько…

— ОН приезжал? — спросил Данил.

— А то! Ужасался, козел, талантливо, хоть сейчас вешай ему народного артиста. Потом, когда мусора схлынули, прокрутил нас всех по второму кругу. Я ему — ту же мультяшку. И Генке тоже, понял? Такая встряска с людьми, случается, делает разные поганые чудеса — вот Генаш с моего базара и перепугу вбил себе в башку, будто тоже видел, как ты нырял в лаз вслед за персюком. Да так расписывал, что я с недосыпу и переживаний на минутку сам засомневался — вдруг тебя и точно засыпало… Между прочим, этот пидер и не подумал подмогнуть милиции техникой, хотя мог бы табун импортной припереть, на базе-то у нас ее несчитано…

— А зачем я ему? — пожал плечами Данил. — Я ему теперь и на сувениры не нужен… Могу и полежать, что твой Чингисхан — пока он крутит делишки. Вот что, дядя Миша… Ты тайгу знаешь?

— А то! От вдоль и до поперек. Я ее, командир, на своем веку бензопилой побрил столько, что если посчитать, какой-нибудь задроченный Люксембург и получится. А то и Франция. В экспедиции пару раз ходил, еще при коммунистах, шурфы бил, провода таскал. Такая работенка, что и пахать честно не западло — ни ментов, ни властей, ни светофоров… С ляльками, правда, плоховато. Чистюльки с дипломами пежатся со своим братом, поварихи еще при крепостном праве выплюнулись, а в деревне отряд не всегда и стоит. Вот только охотник из меня никудышный. Больше привык, что сам идешь, а ружья сзади несут… Рассказать, как я по бухаловке рысь с колуном гонял?

— Потом, — сказал Данил. — Не о том сейчас базар…

…Интеркрайтовский телефон не отзывался. «Понятно, — подумал Данил, отходя от автомата, единственного исправного в шеренге из шести. — ОН и прежде не любил продирать глазыньки в столь ранний час. Наработался за ночь, трудяга, изнервничался, дрыхнет, благо без начальства остался. Ничего, сейчас поднимем. Домашний телефон там с определителем, но подойдет жена, а если и сам, не беда…»

Лихо сдвинув кепочку на правую бровь, он присмотрелся к прохожим. Выделил подходящую девочку, не особенно и спешившую в ранний час, шагнул навстречу, умело-непринужденно загородил дорогу:

— Простите, можно вас?

Юное создание окинуло его подведенными глазками со свойственной любому обитателю большого города готовностью к неприятным сюрпризам. И успокоилась, видно — мужик трезвый, неплохо прикинутый, улыбается…

— Вы в любовь верите? — спросил Данил, отработанным приемом, как бы нечаянно, оттеснив ее к забору.

— Ну вообще-то, — заверила девочка. — Только если вы, дядечка, устали от одиночества, то купите газетку и брякните в эскорт…

— Да у меня не та трагедия, — с печальным вздохом сознался он. — Я только что из рейса, а у нее муж дома, его бы на работу побыстрее спровадить, ирода, расселся… Вы не смейтесь, тут и правда любовь, думаете, в наши стариковские годы ее уже и нема? — и посмотрел на нее открыто, грустно, честно. — Вон и телефон работает, я номер крутанул, на него напоролся. Не везет морякам на суше…

После суперкороткого инструктажа девчонка набрала номер, откровенно пофыркивая.

— Только посерьезнее… — умоляюще сказал Данил.

— Можно?.. — она назвала имя-отчество. — Нет, если в ванной, вы просто передайте… Это Жанна, я из автомата, тут такие дела, что ему необходимо срочно быть…

Повесила трубку и заулыбалась так, что расшифровать ее юные непричесанные мысли мог бы любой: «Ну вы даете, старичье!» Данил улыбнулся ей, сунул в карман купюру:

— На мороженое, спасительница…

Пересек тихую улочку, свернул во двор и сел на лавочке вполоборота к подъезду, от которого его надежно отделяла полоса густой, наполовину отцветшей сирени.

Машину водить ОН не особенно и любит. Подойдет служебная, наверняка одна-единственная, в ней будут шофер и охранник, все по нормам мирного времени, он же поедет прямо на фирму, ОН считает, что концы отрублены и ничего не опасается, а устанавливать свои порядки ЕМУ пока рано. Постоянной охраны у НЕГО нет, приедет кто-нибудь из дежурной смены. Вполне возможно, у НЕГО, как и у Данила, есть свои особо доверенные люди, но к чему их сейчас тревожить? Коли растяпа Черский — в земле? В более спокойной обстановке ОН, возможно, и стал бы просчитывать ситуацию, не срываться сломя голову по невнятному звонку, но в эти нервные дни, да еще после вчерашнего, когда в любой момент может встать потребность р а з в и в а т ь победу, всякий на его месте помчится, не рассуждая. ОН ведь резонно ждет пакостей, непредвиденных, мелких накладок… или, наоборот, знает, что может случиться н е ч т о льющее воду на его мельницу. Фрол-то еще жив, по крайней мере, я чертовски на это надеюсь…

Оба! Стратег вы, Данил Петрович, право…

У подъезда остановился синий БМВ, выскочил Равиль, быстро набрал номер на кодовом замке, распахнул железную дверь и скрылся в подъезде… Данил забросил сумку на левое плечо, моментально оказался возле машины. Володька, молодец парень, срисовал его на половине дистанции, рванулся наружу с пистолетом в руке — но узнал покойного шефа, дрогнул лицом, даже рот разинул… Зыбкий миг неуверенности — если парень в к у р с е и работает на эту суку, надо успеть выбить ствол…

Нет. Одно недоумение.

— Данила Петрович?

— Я, — сказал Данил.

— Вы же… вас же…

— Это потом, — быстро сказал Данил. — Машина остается мне. Быстренько лови тачку, дуй на фирму. Передай Кондрату: ничему не удивляться «гвардейский взвод» держать в полной боевой. Одному Кондрату, для остальных я пока что померши… И для тебя тоже, усек? Ну, бегом!

Дисциплинка сработала — Володька, напоследок еще раз очумело глянув на восставшего из мертвых шефа, припустил за угол. Данил аккуратно прикрыл дверцу машины с работающим мотором, прижался к стене рядом с черной железной дверью, напрягся. Спешащие на работу люди уже схлынули, но все равно, следовало кончить все в три секунды…

Внутри, в подъезде, лязгнул замок. Как и полагалось, первым вышел охранник, за ним — объект. Оба на миг сбились с шага, увидев перед собой пустую машину, и Данил бросил тело вперед, оттолкнувшись спиной от стены.

Ткнул шокером повыше поясницы объекту, правой вырубил Равиля, спокойно и четко, как в тренировочном зале, позаботившись, чтобы не покалечить ни в чем не повинного парня.

Рядом кто-то охнул. Не тратя времени, Данил подхватил бесчувственного Каретникова за ворот и пояс брюк, поднял, распахнул дверцу и сунул на сиденье рядом с водительским. Вытащил пистолет у него из кобуры, кинул на заднее сиденье. Прыгнул за руль. Огляделся. Охала бабка, застывшая соляным столбом с бурой болонкой на руках. Ну, эта не запомнит ни номер, ни марку… Есть ли в бардачке наручники? Ага…

Аккуратно тронул машину, выехал со двора и влился в поток.

…Когда он подъехал к «дальней даче», друг Максимушка уже очухался, разлепил глазенки. — Это не привидение, это я во плоти, — сказал Данил, кинув вбок быстрый взгляд. — Видели бы свою морду, мон шер… Может, глянете в зеркальце? Только, умоляю, не надо всякой дешевки типа «Вы с ума сошли!», «Это не я сожрал варенье!» Вы, Максим, вы… А я, дурак, слишком поздно стал сопоставлять и сомневаться. Все дело в том, что я был п р и ш л ы й, а вы — р а н е ш н и й, вы для меня были как бы извечной принадлежностью фирмы, а потому стояли вне подозрений до самого последнего момента, вот и получился психологический барьер… Ничего, что я многословен? Воскресшие покойники всегда многословны, слабость у них такая, поди-ка полежи в тишине…

Каретников, не шевелясь, осмотрелся — но руки у него были скованы наручниками, а второй парой он был за правое запястье пристегнут к пластмассовой петле над дверцей, так что в этой позиции не особенно и побрыкаешься.

Машина плавно катилась по заросшей травой дороге, покачиваясь на ухабах.

— Ну, что молчите-то, мистер Цвирко? — спросил Данил. — Или как вы предпочитаете — Ангел? Я же только насчет откровенной дешевки вас предостерег, а что-нибудь умное и толковое, бога ради, изрекайте, только рад буду. Интересно, вы напрямую закорочены на Решетова, или меж вами есть звено?

Лицо Каретникова казалось маской, жили только глаза, и Данил понимал, какая мыслительная работа идет сейчас под черепом с залысинами.

— Напрямую, я думаю, — сказал Данил, переключая на первую скорость. — Логун с Липатовым — кондотьеры на посылках, а вы — стационарная внедренка, в резиденты годитесь по всем статьям. На вас тоже есть компромат, или работаете в доле?

Каретников молчал.

— Ну, это уже хамство, — пожал плечами Данил. — Я болтаю, а вы — ни словечка в ответ, невежливо… Боитесь боли, Максим? Простой, примитивной боли? Вы благополучный человек, всю жизнь гуляли под зонтиком из пугающих красных корочек, такое въедается в подкорку… Вы должны очень бояться боли…

— У вас не хватит духу совать иголки под ногти…

— Великий немой заговорил, вот чудо-то… — нехорошо усмехнулся Данил. — Насчет иголок сущая правда. Не смогу. Но пинать вас по сытой роже у меня духу хватит. Более того, мне это доставит несказанное удовольствие, мне будет приятно слушать, как вы воете и скулите, я вас прицеплю к батарее и буду мудохать просто так, ни о чем не спрашивая… — кажется, его трясло. — Потому что ненавижу сук, которым все мало, сколько ни подавай…

Каретников отшатнулся, вжался в дверцу. Данил остановил машину, рванул дверцу на себя, любимый заместитель дернулся в другую сторону, к рулю, пискнул, вырвал петлю — но Данил выволок его наружу, сбил с ног и в слепой ярости принялся пинать наугад, пока не опомнился. Отступил на шаг, тяжело дыша, стиснув в кулак потянувшуюся к пистолету руку. Достал сигарету, сломал, зажмурился, досчитал до десяти и тогда только сунул в рот другую. Погода была прекрасная, в небе белели редкие облачка, похожие на мазки краски, вода играла искрами, тайга вокруг, просвеченная солнцем, выглядела мирно, и казалось посреди пахнущей хвоей тишины, что все живы, что приснился дурной сон…

На земле завозился, застонал Каретников. Потянул к лицу скованные руки. Физиономия у него, отметил Данил со злобной радостью, была расквашена на совесть.

Данил поднял его за шиворот, оттащил в домик, где по-прежнему стояла полутьма, прищелкнул к батарее. Там все еще валялась пустая бутылочка из-под газировки и бинты в жестких бурых пятнах, оставшиеся после Липатова.

— Я ничего не собираюсь доказывать, а вам нет смысла оправдываться, Максим, — сказал он, успокоившись. — Я бы мог, конечно, долго и логично объяснять, как у меня зародились подозрения, как они копились до критической массы… Зачем? Мы же профессионалы, в самом-то деле. Только вы могли утаивать информацию по «иранскому следу». Только вы могли складывать в стол все мои запросы в «Кольчугу». Только вы могли стукнуть Логуну о моей минской командировке. Только вы, один из немногих, знали, где проходит электрокабель к «Кедрачу». Только вы могли убрать от «Кедрача» наших парней. Только вы могли установить заряд в туннеле. Это аксиомы… Да перестань ты размазывать кровь по морде! Кости целы, переживешь…

— И все равно ничего не докажете…

— Максим, а вы идиот… — с чувством сказал Данил. — Я думал, вы дурак, а вы идиот… Что я вас, в суд потащу? Здесь же и кончу…

— Это расстрельная статья. Я офицер действующего резерва.

— Правда? — усмехнулся Данил. — Интересно, кто докажет, что это не вы покончили самоубийством, а я вас шлепнул? Моих пальчиков тут нет, меня вообще никто не ищет по причине смерти, уж кому-кому, а вам следовало бы понимать, что с и с т е м у усилиями одной вашей столичной троицы повалить не удастся. Это не прежние времена, Максимушка, когда ЦК в три минуты снимал первого секретаря обкома. Мы здесь у себя дома, от вас даже областное руководство с великим облегчением открестится. Или Иван свет Кузьмич вам не развивал любимую теорию насчет баронских поместий? — Данил умышленно заводил его, все подбавляя в ухмылку пренебрежения, а в тон — брезгливости. — Так он был прав на сто два процента…

Сработало. Каретников дернулся на привязи, разбрызгивая кровь:

— Да это вы дебил! Брежневский гувернантик! Вас уважают, пока вы — с т а я! Пока из столицы не рявкнули: «Цыц!» Комиссия прилетает уже сегодня, понятно? Комиссия с участием ФСБ, имеющая полномочия от президента! А губернатор в Америке, Лалетин у черта на куличках, Фрол если и жив, то ненадолго! Материала на вас — выше крыши. Вы что, не знаете, как выглядит образцово-показательный трибунал? На вас объявят розыск самое позднее через сутки. Буду я жив, или нет. И никто из ваших людей в силовых структурах и «сером доме» пальцем не шевельнет, все будут думать исключительно о своей шкуре. Зато н а ш и люди сработают, как хороший оркестр, — он криво усмехнулся. — А местная Гильдия товаропроизводителей сдаст вас как миленьких. Оплошавшего волка рвут свои же… То же и с Фролом.

— Ну, выговорились? — спросил Данил, когда заместитель замолчал, чтобы глотнуть воздуха. Тщательно прицелился и стукнул друга Максимушку носком ботинка по голени. — Это — за «брежневского гувернантика». Вы, Максим, в это время диссидентов гоняли, так что не вам кукарекать… Значит, это переворот? Вы правы, я поздно натолкнулся на эту версию. А следовало бы раньше подумать, что вторые имеют скверную привычку облизываться на кресла первых, однажды эта привычка довела уже до перестройки, десять лет опомниться не можем… Кто возглавляет комиссию?

— Ликутов. Как депутат Госдумы.

— И ярый кладоискатель…

— А это никого не сможет шокировать, — криво усмехнулся Каретников. — Потому что никто ничего не узнает. Там, в тайге — войска ФКГЗ. Г р у з вскоре вывезут. Свидетелей нет.

Данил полез во внутренний карман, показал развернутую карту. Каретников всмотрелся:

— Ах, вот что… Подотрите этим задницу. Вы уже ничего не сможете сделать. А Глаголев уже получил приказ прибыть в Москву, откуда вернется пенсионером, если вернется… Впрочем, он тоже ничего не мог бы сделать. Поздно. Вы профессионал, вот и прикиньте…

— А что, у меня есть выбор?

— Пожалуй. Для комиссии вполне хватит меня одного, но если мы дадим показания в м е с т е, эффект получится двойной, такое гораздо больше ценится.

— Это ваша идея?

— Нет. Я уполномочен на такие заявления. В зависимости от ситуации. Коли уж не удалось вас убрать, можно использовать.

— Дурак вы все же, — сказал Данил искренне. — А потом всплыву я в Шантаре, да и вы, ручаться можно, тоже… А пониже по течению уже будет плыть Логун. Знаете, в чем меж нами разница? Я пачкал руки в дерьме долго и старательно, но при этом получал деньги из о д н о й кассы. Из одной-единственной. Логун — сволочь поганая, но он тоже кормится из одной кассы. А вы — двурушник. Таких топят в первую очередь, потому что полагаться на них ну никак нельзя…

— Значит, отказываетесь?

— Признаюсь честно, глаза в глаза — не из одной врожденной порядочности. Видите ли, Максим, играть на обе стороны денежно, но чревато. Я же говорю, двурушников всегда и везде топили первыми… По причине их полной ненадежности. А вы мне в свидетели предлагаете, да еще по такому делу… Где топить будут всех, кто знает хоть капельку. Чтобы на предстоящих выборах не выскочил какой-нибудь чертик из коробочки с неуместными разоблачениями. У нас же «вести дела по-европейски» означает всего-навсего, что человек вовремя озаботился убрать всех неудобных свидетелей…

Он закурил, глядя поверх головы Каретникова. Ссученный заместитель был прав. И картину грядущих неприятностей обрисовал без всяких преувеличений. Ты можешь резвиться вдали от столиц, как тебе угодно, но если с папочки сдули пыль и шмякнули ее на стол — хреновые твои дела. Стая рвет оплошавшего. Не за то вора бьют, что украл. Все «надежные люди» моментально перестают тебя узнавать, озабоченные лишь собственной судьбой (в особенности если им лично за нейтралитет гарантирована амнистия), а шустрые мальцы, завистливо ронявшие слюнки вдали от сладкого пирога, рванутся к столу, едва завидев просвет среди плотно сдвинутых спин.

И все же басня про двух лягушек в горшке со сметаной придумана умным человеком…

…В приемной господина Филимонова, демократа со стажем и кандидата наук, заместителя губернатора, начальника департамента по драгметаллам, было пусто. Данил скромно сидел в уголке, глядя на красавицу-секретаршу столь восхищенно и невинно, словно это и не она второй год проходила у него осведомителем под рабочим псевдонимом «Маркиза».

Потом высокая дверь бесшумно распахнулась, и из кабинета хлынули говорливые, раскованные импортные люди — австрийская делегация, о которой Данил знал из сводок. Господин Филимонов провожал их, рассыпаясь мелким бесом и даже пытаясь что-то лопотать на школьном немецком, что австрийцы, хорошо воспитанные люди, принимали, не моргнув глазом, без малейшего смешка (австрияки в России бывали не впервые и давно научились относиться к здешним реалиям философски).

Когда приемная опустела, Филимонов соизволил заметить Данила:

— Данила Петрович? Какими судьбами?

— Да сущие пустяки, — сказал Данил, демонстрируя американскую улыбку на сорок зубов. — Подписать бумажку, только и всего. Я вас не отрываю?

— Помилуйте, уж для вас-то… Прошу!

Секунд через сорок на столе у секретарши пискнул селектор и послышался быстрый тенорок господина Филимонова (для друзей — Соколика):

— Анжела, я занят, никого! Никого, понимаете?

— Понимаю, — ответила Анжела (понимавшая и в самом деле гораздо больше, нежели предполагал патрон). — Вас нет…

В кабинете Филимонов отключил селектор, поерзал в кресле — но глушитель китайского ТТ столь же крепко давил ему в висок. Данил одной рукой выдвинул ящики, глянул бегло:

— Надо же, ни одного ствола, хоть паршивого… А из чего же ты стреляться будешь, возникни такая нужда? Или будешь в окно сигать? Так третий же этаж, а внизу газон хороший, еще обкомовской посадки, ноги только поломаешь, и получится похабень…

— Слушайте, вы могли бы…

Данил улыбнулся, отвел ствол — и ударил ребром ладони меж шеей и плечом, не особенно сильно. Соколик скрючился в кресле, шипя сквозь зубы и потирая ушибленное место.

— Ну кто тебе вбил в голову, что ты можешь стать о ч е н ь богатым? — спросил Данил участливо. — Сам придумал? Что меня убивает в нашей интеллигенции, так это мания величия, доходящая до полного сюрреализма… Я понимаю, везде есть продажные политики, которых лепят из дерьма, чтобы за регулярные к о н в е р т и к и плясали так, как хозяину угодно. С тех пор как финикийцы придумали деньги, и пошла карусель… Но любой западный продажный сенатор четко знает длину своего поводка — а вам все мерещится, будто вы личности и свободные художники. Мало тебе платили? Мало капало процента? Ну кто тебе сказал, бледная спирохета, что ты способен самостоятельно вязать интриги? Из тебя, дерьма, человека сделали, а ты? Сидел бы до сих пор в своем институте, мусолил неорганическую химию да побрякивал медалькой за первую оборону Белого дома… Статейки бы кропал про реформы и мешающие им происки… Нет, он полез в комплоты… Ты, образованщина, помнишь, что такое комплот?

— Заговор…

— Велл, — кивнул Данил. — Только заговоры — удел сильных. И хитрых. А ты не хитрый, ты хитрожопый. Тебе на роду написано было плясать под дудку… — Он отвел пистолет, потом вовсе заткнул его за пояс. — Дай-ка лапку…

Вынул из папки небольшой никелированный пистолетик, сунул его в правую руку Соколику (дав крепкий подзатыльник, когда тот попытался шарахнуться), старательно свел пальцы на рукоятке, прижал. Сунул пистолетик в чистый целлофановый пакет, а пакет — обратно в папку. Удовлетворенно хмыкнул:

— Ну, вот ты и убивец вдобавок… Дай-ка сигаретку, у тебя всегда хорошие. И сам закури, помогает. Выпить есть?

Соколик, отчаянно кивая, показал на полированную панель. Данил принес оттуда бутылку и рюмки, все время держа собеседника в поле зрения. Разливая, фыркнул:

— Я-то думал, к двери кинешься, нацелился пресечь… А ты еще хлипче, чем мне казалось. Милый, нужно было держать в столе пистолет, засветил бы мне в лоб, и доказывай потом… Я, конечно, не подставился бы под пулю так просто, но все равно, следовало побарахтаться.

— Зачем вы… — Соколик кивнул на папку.

— Это? — Данил смотрел на нее так, словно увидел впервые. — Ах это… Да видишь ли, Каретникова кто-то хлопнул не далее чем полчаса назад. И свидетели есть, на тебя показывают. А теперь есть и пушечка…

— Я был в кабинете…

— Подумаешь, — сказал Данил. — Выясню точно, когда тебя в кабинете н е б ы л о, свидетели показания подысправят. Главное, пистолетик тот же самый, можешь мне поверить. Есть еще кое-какие расписки и кое-какие счета, есть видеозаписи, где ты лялек валяешь прямо по ковру… Да много чего есть, откровенно говоря. Подумаешь, сам составишь полный список. Коттеджик есть кирпичный, две машины в гараже, жена в брюликах, дочка в МГУ… Ну чего тебе не жилось, козел?

— Меня заставили…

— Ну конечно, — сказал Данил. — Раскаленным железом пытали.

— Значит вы… Каретникова…

— Да что вы такое говорите, сокол мой ясный? — изумился Данил. — Не я, а вы, родимец. Совесть чекистская в Максиме заговорила, вспомнил он заветы Железного Феликса и совсем уже собрался предать гласности ваши темные махинации, пятнающие ряды реформаторов. Вот вы его за это и насмерть убили из пистолета. Лежит сейчас Максимушка холодный и неживой, а милиция из него пули достает, в лупу разглядывает, родное ФСБ клятву мести над хладным трупом произносит… Может, съездим и посмотрим? Да не закатывайте глазки, шучу…

Максим был живехонек. А пистолетик, красивый снаружи, внутри пришел в полную негодность. Но Данил не собирался посвящать эту мразь в такие тонкости. Он не чувствовал ни малейшего удовлетворения, ломая продажную шкуру — просто следовало сработать на совесть, притоптать каблуком и растереть. Были, конечно, все упомянутые козыри — но столичная комиссия совсем другие бумажки будет листать, свои…

— Но вы же понимаете, что на следствии непременно заденут и ваши дела…

Ага, вот так? Тем лучше… Смирился со следствием…

— Наши дела? — улыбнулся Данил. — Это которые?

— Всякие…

Данил нагнулся к нему (Соколик инстинктивно отшатнулся), пощупал лацкан пиджака из заморской ткани с переливами:

— Костюмчик на тебе, каких и я не ношу, а ведь я тебя побогаче… Наши дела? Разные и всякие? У наших дел есть одна интересная особенность: от них не остается ни единой бумажки, а исполнители попадаются такие, что молчат, как рыбы. Зато на тебе бумаг… Милый, в лагере плохо. Только я бы там выжил, а тебя через пару дней заделают пидером… Газетки читаешь? А может, думаешь, я тебя разыгрываю? Ты позвони на фирму и поинтересуйся насчет Максима… Или плохо меня знаешь?

Соколик его знал хорошо, даже слишком.

— Никто тебя не заставлял, — сказал Данил. — Просто в один прекрасный день к тебе пришли люди. Покрепче тебя, но в итоге — тоже не столь хитрые, сколь хитрожопые… И объяснили, что перевороты устраивают не только против королей и парламентов. Красочно расписали твою будущую долю. А ты хапнул крючок… Как Каретников. — Данил перешел на полтона помягче. — Только ты можешь оказаться более счастливым. По одной простой, даже где-то примитивной причине: тебя нет смысла заменять. Давно сидишь, дело освоил, если периодически постегивать тебя плеткой, чтобы не особенно взбрыкивал, можешь красоваться в этом кресле и дальше. Я тебе дам шанс. Но и ты мне сейчас отдашься, как распутная школьница — умело и пылко… — Он достал диктофон, проверил, не смотана ли кассета к началу. — Тебе задавать наводящие вопросы, или сам смекнешь?

— А говорили, вас убили…

— Каретников?

— Да. Звонил утром…

— Трудно меня убить, — сказал Данил. — И Фрол, как видишь, жив (он с превеликой радостью увидел по лицу Соколика, что угадал). Представляешь, что будет с твоей дочкой, если он рассердится?

— Только отдайте пистолет…

Данил полез в папку:

— Отдать я его не отдам, его еще выкинуть нужно — так, чтобы до скончания века не нашли. А пальчики — изволь. Видишь, честно вытираю платочком. Только если начнешь вилять, я тебе рубану по башке и, пока будешь валяться, пальчики опять и оттисну…

«Фантасмагория какая-то, — подумал он. — В бывшем кабинете второго секретаря обкома, пережившего четырех генсеков, сидит дешевая мразь, какую сломает за пять минут начинающий „бультерьер“ с Киржача. И эта мразь мелькает по ящику, мотается по заграницам, хлебает на раутах ананасы в шампанском… Положительно, о старых хозяевах этих кабинетов можно сказать немало гадостей и припомнить немало грехов, но они были — м у ж и к и…»

— Ну, душа моя, исповедуйтесь… — сказал он, положив диктофон на стол. — Анжелка пробдит, чтобы не помешали, она девочка исполнительная…

Все было готово минут через двадцать. Данил заботился об одном — задавать вопросы так, чтобы запись ни в малейшей степени не компрометировала «Интеркрайт». И обрывать исповедующегося, едва возникали намеки, способные дать простор ассоциациям. Летопись путча была, как обычно, банальна до предела. Все то же самое — «вечно вторые», вскормленные на груди змеюки, решили в одночасье стать первыми, и на каком-то историческом отрезке их интересы, о чем они не подозревали и сами, пересеклись с интересами московской тройки кладоискателей. Едва получив первые донесения о зреющем комплоте, Каретников, он же Цвирко, он же Ангел усмотрел великолепный шанс…

— Ну ладно, — сказал Данил, бережно укладывая диктофон в карман. — Если у тебя совсем нет мозгов, немедленно звони Принцу и расскажи со слезами и соплями, как я тебя изнасиловал. Только, стоит мне выйти, ты пораскинешь мозгами и поймешь: не мог такой мальчик, как я, прийти к такому, как ты, не подстраховавшись… А Принц тебя первого и удавит.

— Я понимаю…

— Ну, так ты еще не совсем пропащий… Пока, Вениаминыч. Анжелке внимания уделяй побольше, у девочки глаза печальные.

Он вышел, подмигнул Маркизе и пошел по лестнице вниз, перепрыгивая через две ступеньки, помахивая папочкой, словно невероятно спешил двигать рыночные реформы в направлении, устраивающем мировую общественность. Следовало побыстрее отсюда убраться. Как там у Дюма — иногда королям труднее въехать в столицу, чем выехать из нее? А тут — наоборот. Нет, Соколик не рискнет, конечно, кинуться следом и будоражить охрану дикими воплями, но все равно, мало ли кого черт вынесет наперерез, подстраховки-то нет, и неизвестно, будет ли…

Свои «битые» «Жигули» он оставил за углом — у парадного подъезда они бросались бы в глаза, как «роллс-ройс» в Ольховке. Значит, комплот. Значит, Принц, не один год тихо и благонравно ходивший под Фролом — всегда вежливый, не употреблявший ни единого жаргонного словечка, хоть и сидел трижды, купчина второй гильдии, если брать по царским масштабам, не чуравшийся ни презентаций, ни веселой оттяжки на дачах, на вечные времена, казалось, смирившийся с ролью «второго по жизни», ни разу не засветившийся, не навлекший ни малейших подозрений. Пресловутый тихий омут. И Дробышев из Гильдии производителей — бывший комсомольский мальчик, начинавший, подобно многим, с видеосалонов. И Антонов из прокуратуры. И Скаличев, оказавшийся чуток посложнее, чем Данил о нем думал. Ну, и Каретников, конечно. Черт их там разберет, была ли их заветная цель переплетена со стремлением одной из забугорных разведок притормозить иранский контракт, а если была, то где залегают узелки — это уже не его дело, для него главное сейчас сохранить фирму, а единственный к тому способ…

Он не успел ничего подумать — сработал звериный инстинкт, чутье предков, подсознание отметило, что молекулы воздуха как-то не так колыхнулись…

Данил упал вправо, перекатился за колонну, облицованную местным мрамором, успел в перекате выхватить пистолет. Просвистевшая над головой стрела звонко ударила в стену, сломалась в щепки. Взревел мотор, и вторая в ряду машина, белая «хонда», рванула со стоянки. За тонированными (несмотря на местное законотворчество) стеклами он не различил лиц.

Увидев бегущего к нему милиционера из охраны, Данил побыстрее спрятал пистолет и встал, отряхнулся. Поднял палку.

— Это еще что за фокусы?

— Сам удивляюсь, — сказал Данил. — Иду, а она прямо в меня летела. Проходу нет от хулиганья…

Сержант подобрал обломок с наконечником, загнувшимся от удара ястребиным клювом, попытался выпрямить пальцем, но едва не укололся. Сталь была отменная.

— Хулиганье, говорите? — переспросил он с сомнением.

— Конечно, — сказал Данил. — Пацанва, чего только не таскают.

И быстро пошел к машине. Нет, Принц далеко не дурак…

Глава десятая Вальс с генералом

К Бортко его пропустили без особых расспросов — едва созвонились и доложили, что начальника желает видеть некто Черский. Если Ведмедь и удивился внезапному воскрешению Данила из мертвых, то за неполную минутку, пока Данил с пропуском поднимался на третий этаж, у подполковника хватило надлежащего умения сделать лицо профессионально бесстрастным. Он сидел, как медведь за барабаном, чуть ли не обнимая стол коленями, и моментально вылез из-за него, обрадовавшись случаю хоть ненадолго расстаться с неудобной казенной мебелью.

— Дал бы кто взятку, пан Черский, — сказал он безмятежно, — мебелью. Стол я бы взял, в Отечестве их по моему размеру не делают…

— Привезем, — сказал Данил в тон.

— Э нет, я ж шутейно, в ваших столах, говорят, клопы водятся… — Бортко приблизился вплотную, нависнув над Данилом, обошел его кругом, поцокал языком. — Это вот так, значит, и выглядят живые покойники? Я уж было загрустил — кого ж теперь, думаю, ловить-то буду элегантно?

— А то вы так и поверили…

— Ну, всякое бывает, — сказал Бортко серьезно. — Твоя смерть, знаешь ли, не в иголке с яйцами, утками да зайцами… Гораздо ближе гуляет. Почему бы и не поверить? Вот только твой Корявый малость переусердствовал — не тот ты все же мужик, чтобы своего же отпихивать да посылать по матери, как он там живописал. Версии были разные: то ли там вы все, то ли там и вообще н и к о г о… Что за персиянин?

— Коммерсант, — сказал Данил, глядя в окно. — Хороший был мужик, кстати…

— Вроде тебя?

— Смотря что под этим понимать…

— Ты не виляй. Иностранный подданный все-таки, мне отписываться.

— Начальник аналитического отдела фирмы «Фарадж ЛТД», — сказал Данил. — В России находился совершенно легально, зарегистрировался, как положено.

— Аналитический отдел? Понятно… Садись на стульчик к стеночке, кури свои хорошие… За пивом и бутербродами посылать не буду, я тебе не комиссар Мегрэ — он бы с вами, варнаками, через месяц рехнулся… Что лыбишься? Был я в прошлом году в Парижах, видел, как тамошние полицаи из-за вас на стену лезут…

— Так уж из-за нас?

— Да ладно тебе целочку строить… Лучше расскажи, какие катаклизмы тебя к нам загнали. Это ж феномен для книги Гиннеса — приходит пане Черский совершенно самостоятельно, без мордоворотов и адвокатов, никому не хамит, никого не пугает, сидит, как двоечница перед экзаменом, даже глазок не строит. Ты не приболел часом? Ах да, ты даже помирал… То-то такой… меланхоличный. Крупно тебе повезло, душа моя. Нет, не то… На тебя, орла, уже собирались ордер выписать, да прослышали, что ты умер, и раздумали.

— Какой ордер?

— Ну не на квартиру ж… У тебя их и так несчитано. На арест. Согласно историческому закону о месячном постое.

— Кто? — спросил Данил.

Бортко молча смотрел на него, блистая хитроватой крестьянской улыбкой. Наклонил голову к плечу и, не убирая улыбки, сказал:

— Ты, говорят, умный? Думай. Про себя думай, не вслух…

— Я-то подумал, — сказал Данил. — Только на что он рассчитывал, — что в камере я и в самом деле расколюсь за сутки? Или…

— Вероятнее всего, «или», душа моя, — сказал Бортко. — Повесился бы ты в камере, как пить дать… — Он помолчал. — А ты ведь пророком оказался, парня и в самом деле пытались… Два дня назад. Но ничего у них не вышло, я, тебя наслушавшись, стал отчего-то нервным и предусмотрительным, в шпиономанию ударился.

— Исполнителей взяли?

— Взяли. Правда, толку с них нет — наркоши, лопочут сущую околесицу, да и верю я им, что посредника они и сами первый раз в жизни видели…

— А я что говорил? — сказал Данил. — Хлопнули бы его в Чечне, как два пальца… Вы бы тоже побереглись. Вы большой, в вас попасть легко.

— Твоими молитвами… В моей комплекции есть и хорошая сторона, мне свинца в два раза больше нужно, — он похлопал себя по груди, и Данил только сейчас заметил…

Фантасмагория, конечно. Начальник областного УОП сидит в собственном кабинете в бронежилете, потому что генерал-майор того же ведомства оказался сукою, и следует ждать любой пакости. Попробуйте перевести это ребятишкам из Скотланд Ярда, каждое слово в отдельности они поймут, а вот целиком…

«Где-нибудь на другом конце света, у звездно-полосатых антиподов, Бортко был бы великолепным шерифом штата, — подумал Данил. — В каждой машине стоял бы компьютер и еще масса всяких полезных штучек, незнакомых у нас и по названиям, уголовный элемент ходил бы по струнке, а продажные политиканы конспирировались почище Штирлица, и ни один из копов, двухметровых, белозубых парней, в жизни бы не узнал, что такое идти в сотый раз к начальству и уныло напоминать, что в двенадцатиметровой комнатушке — и он сам с женой, и двое киндеров, и теща… А у нас — у нас в соседней области повесился прямо в кабинете не старый капитан, оставив на столе медаль за выслугу, орден за отличную службу и записку, где объяснял, что не может четвертый месяц жить без зарплаты…»

— Ну, ты принес что-нибудь? — спросил Бортко.

Данил молча подал ему диктофон, где пленка уже была перемотана к началу. Бортко нажал кнопочку, приложил аппаратик к уху. Запищал тонкий, комариный голосок:

— Мы встретились с Принцем в «Хуанхэ»…

Несколько минут Бортко внимательно слушал. Когда впервые всплыло имя Скаличева, нажал «выкл.» и решительно поднялся:

— Схожу-ка по делам, а ты посиди пока, только в стол не лазь, все равно я там ничего интересного не держу…

И удалился с диктофоном в лапище. Данил усмехнулся, глядя вслед, — честь мундира, что поделаешь, он сам ни за что не сдал бы Каретникова постороннему ведомству…

Вернулся Бортко минут через двадцать, сунул Данилу диктофон без кассеты, сел на прежнее место под огромной картой Шантарска. Помолчал. Спросил, покрутив головой:

— Пальцы в дверь, поди, засовывал?

— Нужды не было, — ответил Данил. — С такой мразью… А потом, когда я вышел, какая-то сука пальнула из машины. Из арбалета.

— Что, прямо возле «серого дома»?

— Эка невидаль, — сказал Данил. — У соседей в прошлом году деловые из автоматов хлестались в трех шагах от областного УВД. Слышали?

— Слышал. Но не могли же они тебя вести? Ты же, паразит, и от моих при нужде уходил пару раз…

— Не могли, — сказал Данил. — Я старательно проверялся. Расклад тут самый простой: кто-то брякнул ребяткам Принца, что я живехонек и гуляю по управе. То ли кто из охраны, то ли секретарша… Они и приехали. Время было, я там брал интервью с полчаса.

— Теперь они знают, что ты живой… А отсюда закономерно вытекает, что через пару часов на тебя все-таки будет ордерок, подписанный той же персоной, и примутся гонять, как зайца. На фирму тебе нельзя, это азбука… Будешь залегать?

— Я, по-моему, уже залег, — усмехнулся Данил.

— С лихими рейдами по управе? Интересно, у тебя поддельный паспорт есть?

Данил молчал, ухмыляясь.

— Кстати, о подделках, — сказал он, достал удостоверение Логуна и подал Ведмедю. — Вот, по-моему, хороший пример. Человек официально состоит на службе в ФКГЗ, но почему-то таскал корочки ФСК. Которые ему в ФСК определенно не выдавали.

— Действительно, интересно… — Бортко небрежно сунул удостоверение в карман. — Ну, я забираю, ты ж для того и достал… На улице нашел, конечно?

— Ага. У пивной валялась.

— У «Трех пескарей»?

— Нет, у «Митьки». «Пескари» неделю как на ремонте, там теперь шикарный магазин будет…

— Ну ты молодец, столько мне принес интересного… — сказал Бортко. — Вот всегда бы так. Ордер твой я постараюсь притормозить на сутки. К исполнению пойдет наверняка через меня, не найдет он другого пути, хоть и понимает все… А ты сможешь эти сутки с максимальной выгодой прожить?

— Постараюсь, — сказал Данил.

— Комиссия прилетит с пятичасовым. Вполне демократично, даже не спецрейсом, как в былые времена… — Бортко понизил голос. — Все к о н т о р ы уже получили грозные шифровки о должном содействии, обеспечении и соблюдении секретности. Ты уж меня не выдавай, обижусь… Босс ваш, конечно, не прилетит. Это и правильно, огрызаться будет оставшаяся команда, для того ей зубы напильником и вострил… Кому вы на мозоль наступили-то, болезные?

— Долго рассказывать, — сказал Данил. — Да и скучно.

— Говорят вы, как дети малые, клады ищете?

Улыбка у Ведмедя была самая невинная, а глаза — наивные, как у ребеночка с пасхальной открытки.

— Сплетни, — сказал Данил. — Состав комиссии глянуть можно?

— Для откровенных людей можно и откровенно… — Бортко достал из сейфа какой-то бланк, аккуратно загнул верхнюю половину и из своих рук показал Данилу оставшуюся часть.

Председатель — депутат Государственной Думы Сергей Ликутов. Генеральная прокуратура, МВД — неизвестные какие-то фамилии. А вот генерал-лейтенант Перфильев — человек Решетова, тут и гадать нечего… Остальные, вероятнее всего, прихваченные для количества статисты, соответствующим образом проинструктированные и всегда готовые исполнить роль хора из греческой трагедии.

— Провозятся они с вами, как показывает опыт, недельки две, — сказал Бортко. — Даже при горячем желании Москвы кого-то съесть. Вы, конечно, не ангелы…

— А мы крылышки и не прицепляли. — Данил посмотрел ему в глаза. — Только те, что придут потом, окажутся во сто крат хуже… По-другому и не бывает в смутные времена беспредела, передела и дележа…

— Сам знаю, — сумрачно сказал Бортко. — И про то, что голодные мухи злее сытых, тоже знаю… Между прочим, Глаголев сегодня улетел в Москву. Первым утрешним. На ковер, по данным разведки.

— А насчет «бешеной коробочки» ваша разведка ничего не сообщала?

— Ах да, БТР этот… — Бортко встал и обернулся к карте. — Смотри сюда. — Он взял со стола коробочку булавок с яркими разноцветными головками и принялся их втыкать в окрестностях Шантарска, там, где приятным бледно-зеленым цветом были обозначены леса. — Вот это — «Кедровый бор». Это — место, где недавно нашли сгоревший «мерседес-600» с четырьмя неопознанными трупами, подырявленный из станкача, что твое решето. А это — уютный уголок на Кузнецком плато, где при социализме был ЛТП. Потом алкашей распустили по домам, как жертв тоталитаризма, на объект претендовало Управление лагерей, только отдали его не лагерникам, а одному новорожденному федеральному комитету — под тренировочный центр. Там у них и «бэтээры», и грузовики, и чего только нет, по слухам… А удобно все складывается, ты взгляни — если поехать так… так… сюда и сюда… Не столь уж длинные броски получаются.

— А ведь пулемет, как и пистолет, в два счета идентифицировать можно, — сказал Данил. — Принцип тот же.

Они смотрели друг другу в глаза, стоя у карты.

— Я, конечно, люблю порядок, — сказал наконец Бортко. — Будь он хоть плохонький. Но я ж не Дон-Кихот Шантарской губернии, в самом-то деле. На стену с тараном надо переть, а не с собственным лбом.

— У вас же есть человек…

— Это ты про того, с оборванным ноготком? Он, конечно, поет, только песни у него короткие и скучные. Мало еще одного такого певца. И кассетки этой мало, хоть она и интересная, зараза. Для прежнего времени и хватило бы, но теперь, когда над душой комиссия усядется, нужно что-то поувесистей… А пулемет, между прочим, снять легко. В болоте утопить еще легче. И если это чья-то самодеятельность, а так оно, вернее всего, и обстоит, то можно себя выставить последним идиотом. И будешь заведовать где-нибудь на Таймыре вневедомственной охраной, документы у оленей проверять…

— Фрол жив? — напрямую спросил Данил.

— Во всяком случае, в морги никого с таким имечком не привозили. — Бортко тщательно выдернул булавки и сказал, не глядя на него: — Только чтобы тихо было в городе, понял? И без того за последние две недели «висяков» со жмуриками набралось столько, что класть некуда. Для меня на улице имени твоего троюродного дедушки скоро персональный коврик заведут и персональную банку с вазелином… Живи тихо, ясно? Сутки я тебе гарантирую. А насчет остального — сам крутись, не мальчик…

…Этот девятиэтажный дом из светло-желтого кирпича, напоминавший в разрезе мерседесовскую звездочку, прозванный в народе «дворянским гнездом», был закончен постройкой аккурат к антиалкогольному указу, и обитать там должен был народ в лице его лучших представителей. Когда разрешили перестройку и гласность, вокруг «Дворянского гнезда» закипели митинговые страсти с радикальнейшими плакатами — но, как водится, кончилось все тем, что митинги как-то незаметно рассосались, а в пару-тройку пустовавших квартир заселились все же демократы — опять-таки в лице лучших своих представителей вроде доцента Филимонова, бывшего любимца обкома КПСС, а впоследствии автора нашумевшей пьески «Шлагбаум в небесах» поэта Харисова еще парочка вовремя прозревших реформаторов. Когда Данил загонял на стоянку свой непрезентабельный «жигуль», возле подъезда как раз прогуливал дорогущую китайскую собачку шарпея один из этой когорты — низенький раскосый майор Елдыбаев, сагаец, в последнее время производивший свои корни от легендарного Елди-гей-нойона, сражавшегося некогда с Чингисханом. В свое время Елдыбаев угодил в военное училище по разнарядке для малых народностей, а потом попал в Афганистан, откуда вернулся с парочкой орденов и шрамом на голове, пару лет смирно просидел секретарем дивизионного парткома в местном гарнизоне, а за пару месяцев до ГКЧП принародно сжег партийный билет и объявил себя демократом. В первые дни путча его как-то не было видно, однако двадцать первого августа Елдыбаев объявился у осажденного демонстрантами обкома с учебным автоматом на перевес, так что к раздаче медалек успел. Злые языки поговаривали, что его эффектный шрам происхождения не боевого, а коммерческого — якобы Елдыбаева, втихую толкавшего моджахедам казенный бензин, шарахнул по голове прикладом не сошедшийся в цене курбаши, после чего майора и спровадили в Союз, чтобы не портил серьезным людям торговлю своим жлобством. Однако газетку, посмевшую уязвить нынешнего сокола демократии намеком на былые гешефты, сокол быстренько привлек к суду, и даже высудил кое-какую денежку — поскольку искать сейчас в Афганистане неизвестно с кем дравшегося курбаши не взялся бы и сам Джеймс Бонд…

Поднимаясь по широкой чистой лестнице, Данил уже засек наружку, неизвестно, правда, чью — двое в синей «тойоте», примостившейся на самом краешке стоянки, так, чтобы при нужде моментально выехать на дорогу. Ошибаться он не мог — столь к о л ю ч и й взгляд ни с чем не спутаешь…

Привратники из холла давно исчезли, но их заменила железная дверь с кодовым замком, содержавшаяся в полной исправности. Данил, пробежав глазами инструкцию, нажал кнопки.

— Кто? — раздался вскоре голос Лары.

— Знакомый, — сказал он, наклонившись к дырчатой металлической пластинке. — Напарник, короче говоря… Замуж не раздумала, звезда моя?

В динамике послышался непонятный звук — то ли приглушенный вскрик, то ли оханье.

— Я не привидение, — сказал Данил еще тише.

Послышались новые, столь же непонятные звуки — что-то вроде возни. Данил нахмурился. Но тут же клацнул замок, и дверь чуточку отошла.

Выходя из лифта, он вынул пистолет, послал патрон в ствол. Не понравились ему эти звуки — определенно возня… Сунул «беретту» сзади за пояс и нажал кнопку звонка, встав так, чтобы при нужде моментально пнуть открывавшуюся наружу дверь, отступив на шаг.

Дверь открылась рывком, но никто оттуда не кинулся, и пистолетом в физиономию не ткнули. Пистолет, правда, все же был — красовался за поясом у генерал-майора Глаголева. Здоровенный викинг, белокурая бестия, которому следовало бы уже катить по Москве, стоял на пороге и мрачно взирал на гостя.

— Здравия желаю, ваше превосходительство, — сказал Данил.

— Один?

— Один, савсэм один…

— Ну, заходи, — Глаголев посторонился.

Едва Данил шагнул в прихожую, обитую темно-красными обоями под кирпич, «берлинский бригадир» моментально заломал ему руку, ткнул лицом в стену и упер в затылок дуло «макарова». Данил, конечно, мог бы побарахтаться не без успеха, но он ждал от шебутного генерала чего-то в этом роде и не сопротивлялся ничуть.

— Щекотно, — сказал он, расслабившись. — За поясом, сзади…

Глаголев вытащил «беретту» и быстро, профессионально охлопал всего в три секунды.

— Больше нет, — сказал Данил примирительно. — Я ж вам не Рэмбо, в самом-то деле…

Глаголев убрал ствол от затылка, но пистолет не спрятал.

— А что это вы не в Москве? — спросил Данил светски.

— Шагай вперед, сучий выползок. Направо.

— Полегче, ваше превосходительство, — сказал Данил, двигаясь в указанном направлении. Лара так и не показалась. — Оба мы майоры, хоть у вас впереди этого звания что-то такое и болтается, я ведь обидеться могу, меня тоже учили в морду лазить…

— Налево. В дверь.

— Может, во двор выйдем? — спросил Данил, чтобы малость подзавести оппонента. — Там оно просторнее…

— Заходи, — бросил генерал, не поддавшись на провокацию.

Конечно, кабинет — стол, книжные полки, на ковре неплохая подборка холодного оружия: казачья шашка, палаш с затейливой гардой, несколько сабель, судя по эфесам, прусских, артиллерийский бебут, шпага, определенно восемнадцатого века, еще сабля, австрийская… Данил невольно засмотрелся.

— Садись.

Глаголев устроился напротив, за массивным черным столом, тоже антикварного происхождения — положительно, прибарахлился неплохо… Данил сам мечтал когда-то о такой коллекции и таком кабинете, сейчас и деньги были, но все не доходили руки. Он вспомнил о Ларином хобби и огляделся, пытаясь определить, где может прилепиться крохотная коробочка. Интересно, она и сейчас слушает?

— Ты во что втравил девчонку?

— Простите? — светски спросил Данил.

— Я спрашиваю, ты во что втравил девчонку, сучья морда?

— Ну хватит, — сказал Данил. — У меня тоже самолюбие, а свиней мы вместе не пасли. И не надо играть у меня под носом вашим табельным. Я, конечно, могу оплошать и не успеть сломать руку, но в твоей нынешней ситуации труп тебе так просто не спрятать, если умеешь это делать, конечно…

Глаголев смотрел на него так, что Данил держал себя в полной боевой готовности. Стол пинком не опрокинешь, конечно, тяжеленек, но если уйти влево в прыжке, пнуть высоченный литой шандал — есть шансы, есть…

— Во что ты втравил девчонку? — повторил генерал, уже спокойнее.

— Пистолет положи. И отдай мой.

Еще с полминуты они ломали друг друга взглядами. Потом генерал фыркнул, сунул «макаров» за пояс и толкнул через стол Данилу его ствол. Данил медленно убрал его в кобуру.

— Отвечаю, — сказал он. — Ни во что я ее не втравливал… или не втравлял, как правильно? Словом, не впутывал. А если что-то и стряслось… Знакомых ей выбирал не я. Такое объяснение устраивает?

Даже если Лара сейчас и не подслушивала, закладывать ее Данил все равно не стал бы — не по-мужски…

— Не вполне, — сказал Глаголев.

— Увы, — Данил развел руками. — Повторяю, ни во что я ее не впутывал. Придется тебе удовольствоваться моим честным словом.

— Это твоим-то?

— А чем мое хуже некоторых?

— Какая служба — такое и слово…

— Удивительно точно подмечено, — сказал Данил. — Я, между прочим, в Германии танки налево не загонял…

— Я тоже.

— А ходит слушок…

— Ну вот что, — сказал Глаголев, и его напористый взгляд на миг все-таки в и л ь н у л, — давай-ка откровенно, благо про тебя тоже говорят разное… Загонять я ничего не загонял, — он помедлил. — Бывают ситуации…

— Когда знаешь, что если не подпишешь, мира этим не перевернешь, — подхватил Данил. — Подпишет кто-то другой, а ты все равно правды не найдешь, так что проще плюнуть и подписать…

Прочитав по лицу Глаголева ответ, откинулся на спинку и расхохотался — искренне, почти весело.

— Чего ржешь?

— Руку, браток, — сказал Данил, наклоняясь через стол. — Руку, говорю, браток… Аналогично. А ведь многие, должно быть, попали в нашу ситуацию, верно?

После некоторого колебания Глаголев пожал протянутую руку, но тут же убрал свою. Глянул, впрочем, самую чуточку дружелюбнее:

— Ладно, проехали… С этим все.

— Тогда повторяю — придется удовольствоваться моим честным словом. Пытать, меня некогда, негде, да и не получится…

Глаголев нагнулся к нему, понизил голос:

— Ты мне поверь, шутки шутить не буду, — его взгляд был тоскливо-отчаянным. — Одну я уже похоронил, за Ларку глотку перехвачу кому хочешь…

— Что-то случилось? — серьезно спросил Данил.

— Она тебе говорила о могиле Чингисхана?

— Немного, — осторожно сказал Данил.

— А сам ты что знаешь?

— Краем уха…

— Не звезди. П о л н а я статуэтка попала к тебе.

— Допустим, — сказал Данил. — Значит, это все-таки был не только милицейский мальчик, но еще и ваш? Попасть-то она попала, но там на такой тарабарской грамоте писано…

— Но ты ведь все знаешь? По крайней мере, ничуть не удивился, услышав про могилу Чингисхана…

— Ну, знаю, — сказал Данил. — Знаю. Скоро, по-моему, полгорода будет знать…

— Ларка тебе говорила про эту компанию кладоискателей?

— Немножко. Больше намеками.

— Ты ей обещал что-нибудь?

— Я ее уговаривал бросить все это к хренам, — сказал Данил, в общем, чистую правду, ведь именно так он в свое время Ларе и советовал. — Не детское это дело.

— А пистолет ей не ты дал?

— Какой еще пистолет?

Глаголев задумчиво постучал пальцами по столу:

— Вот и ломай голову — верить тебе, не верить…

— Я в жизни нагрешил немало, — сказал Данил, — но вот пистолетов соплюшкам не давал никогда.

— Где же она тогда раздобыла…

— А что, нашли у нее под подушкой?

— Хуже.

— Слушай, мон женераль, у меня время дорого, — сказал Данил. — Я, если ты слышал, воскресший покойник, у меня еще куча дел на вороту виснет…

— Блядь, хорошо еще, жена в Омске у матери, иначе визгу было бы до небес…

— Что случилось? — тихо спросил Данил. — Судя по тому, что я тут слышал, жива, слава богу…

…Когда Лара вчера около десяти вечера загоняла «опелек» в гараж при доме, словно из-под земли выросли двое мордоворотов и без всяких предварительных переговоров попытались ее сграбастать и затащить в остановившуюся рядом машину. Судя по их уверенности в себе, переходящей в пренебрежение, похитители понятия не имели, что она неплохо владеет кое-какими приемами — по словам Лары, «хватали за ворот, как сопливую пионерку». Одного она вырубила моментально, второй, будучи половчее, успел отпрыгнуть и полез за пистолетом.

Тогда Лара дважды бабахнула в него из «эрмы», почти в упор. И кинулась к дому, не заперев гаража, хорошо еще, была в брюках и кроссовках. По ней дважды выстрелили — но она уже открыла дверь, от каковой пули и срикошетили.

Папаша моментально вылетел во двор со стволом наголо, но обнаружил лишь распахнутые двери гаража, невредимый «опель» и пару пятен свежей крови на асфальте. Милицию он вызывать не стал по причине полного неверия в эффективность ее действий, а сама она так и не появилась — видимо, обитатели «дворянского гнезда», даже если что-то нехорошее в окна и усмотрели, выполнять свой гражданский долг не озаботились. Ничего удивительного по нынешним временам…

— С ней хоть все нормально? — спросил Данил, когда генерал замолчал.

— Да нормально все… Ствол я разобрал по деталям и утречком, пока солнце еще не встало, пробежался в «Адидасе» вдоль Шантары… Это, конечно, были не органы.

— Ценное наблюдение, — хмыкнул Данил.

— Не язви. Будь у тебя дети, понимал бы.

— Если бы мои дети сунулись искать т а к и е клады, я бы им жопу распинал… — сказал Данил.

— Поздно философствовать. Нужно что-то делать. Я улетаю вечером, с военным бортом. Хотел утром, так и растрепал всем, но подумал, что по дороге могут быть… сюрпризы.

— Вот это вполне возможно, — сказал Данил. — Даже наверняка были бы сюрпризы. С глушителями.

— Ладно. К вечеру Ларку спрячут, тут я спокоен… Ты уже знаешь, кто копает Чингиза?

— Что-то такое слышал… — сказал Данил еще осторожнее.

— Не крути. Как бы я к тебе ни относился, вышло так, что мы сейчас в одной упряжке. Могилу они взять не должны. Ясно?

— Ого, — сказал Данил. — Армия готова сказать свое веское слово?

— Я готов сказать слово. И этого, прости за самомнение, пока хватит с лихвой.

— А тебя в самом деле будут в Москве весело провожать на пенсию? — спросил Данил.

— Может, и будут. Может, и нет. Как повернется фортуна. Я не Господь Бог и не знаю точно, на кого ставит мой московский хозяин, зато могу точно сказать, на кого он ни за что не будет ставить… На тех, кто стоит за Кучиным.

— А за Кучиным все же кто-то стоит?

— Конечно. Эта троица — не просто кружок искателей кладов. И не играет сама по себе. А «Новый путь России» Кучиным со товарищи не ограничивается. Там собралась вся эта шиза, которую при неудаче приличные люди с превеликим удовольствием сдадут. А если сдадут, начнется следствие с подробными вопросами… Так что отступать им некуда… Официально я ничего сделать не смогу. Я тебе дам Валентина. Парень обученный, профессионал, крови не боится… Ты ведь из Судорчаги? Значит, тайгу знаешь. Валентин прошел курс «Джунгли», слышал про такой?

— Приходилось…

— А если ты знаешь тайгу, должен понимать — чтобы полностью блокировать тот район по-настоящему, чтобы мышь не проскользнула, нужна даже не дивизия, армия. По моим данным, у Кучина там едва наберется батальон полного состава — с техникой, конечно. Вездеходы, пара броневиков. Один вертолет. Это означает посты на главных дорогах и в ближайших населенных пунктах — только лишь. Возле самой могилы — и вовсе горстка, я уверен. Лишние свидетели им ни к чему, управиться бы с теми, что уже есть… Если у тебя есть верные люди, прихвати одного-двух, но не больше. Большая группа обязательно наследит. Стволы и снаряжение дам. Сколько смогу. Пару бесшумок, «гюрзу», маячок. В Байкальском управлении округа у меня есть надежный кореш. Он рискнет вмешаться, если будет п о л н а я уверенность. Выйдете к могиле, поставите маячок. Через час самое большее придут два вертолета с десантом. Кучинская солдатня ни во что такое не посвящена, они не рискнут связываться, да и с чего бы вдруг воевать со своими?

— А если те, кто копает, тоже успеют вызвать подмогу? Какая-то тревожная группа у них просто обязана быть…

— Ты профессионал или кто? Ваша с Валентином задача — нейтрализовать «копачей» и дожить до вертолетов. Дальше будет проще. Победителей не судят. Я тебе молочных рек и не обещаю, кстати…

— Ни даже законных двадцати пяти процентов? — усмехнулся Данил.

— Там видно будет, — сказал Глаголев. — Я с тобой играю честно, как видишь. Мог и наобещать…

— Ценю доверие…

— Брось. Какие тут, к лешему, проценты? Тебе шкуру надо спасать…

— Тоже верно, — сказал Данил. — А я вообще-то оттуда вернусь?

— Вернешься, — сказал Глаголев. — Хорошие свидетели всегда в цене, тем более в таком деле… Нет у тебя выбора, майор. Сунешься выкапывать для себя — я на тебя Валентина спущу, не успеешь дойти…

— А если я твоего Валентина, дойдя с ним до могилки, отправлю к Чингисхану?

— Ну, не мучайся детством, — поморщился Глаголев. — Я ж тебя держу за серьезного мужика… Куда ты потом-то денешься? Через Китай станешь уходить? Так они у тебя выгребут все золотишко до крупиночки, а самого пошлют воду возить на рисовые поля… Далеко от нас до более благополучных границ. Какую тебе машину дать?

— Да уж не «паджеро», — сказал Данил. — На нем только по пляжу телок возить… Машина, впрочем, у меня есть. «Уазик», фургон. Для таежных тропок ничего лучше и нет. Я бы, конечно, от «хаммера» не отказался, но на него ж сбегутся смотреть все окрестные белки с соболями, не говоря уж о людях…

— Нехай «уазик». Ну что, будем детали обговаривать?

«А доченька нас увлеченно слушает», — подумал Данил, вздохнул и сказал:

— Начнем о деталях…

Через полчаса он встал с кресла, ощущая себя шансоньеткой, которую поимели без ее согласия и бесплатно. Сказал, кивнув куда-то в глубь квартиры:

— Сильно испугалась?

— Ларка? Да не сказал бы. То ли вся в меня, то ли детство в заднице играет, не дошло еще, что это все всерьез, — в его голосе появилось нечто человеческое. — Ничего, спрячу в гарнизоне, с мужиками уже договорился. Есть там одна хитрая казарма со своим внутренним охранением. Главное, чтобы ее оттуда не выпускали, нашла себе игры, дура… Пошли.

Данил вышел следом за ним.

— Выезжай завтра же утречком, — сказал Глаголев. — Лучше, конечно, ночью…

— Лучше все же утром. Приеду, успею немного осмотреться…

— Тоже верно. Что такое? — он упруго, как распрямившаяся пружина, развернулся к двери.

Там с грохотом упал стул. Выскочила Лара с шалыми, совершенно дикими глазами, показала рукой:

— Там их машина… Внизу…

Глаголев кинулся к балкону. Лара моментально сунула Данилу в карман смятый бумажный комочек, подмигнула и убежала за папочкой.

— Никого, — послышался голос генерала.

— Только что стояла напротив скамейки…

— Перепутала. Или показалось. Ничего, не рискнут они средь бела дня…

Глаголев вышел, смущенно покрутил головой:

— Померещилось дурехе…

— А что ты хочешь? — честно глядя на него, сказал Данил. — Шестнадцать годков все-таки… Ты когда улетаешь?

— В десять вечера придет машина, закинут прямо на аэродром. К одиннадцати вернется Валентин, повезет ее… — он подозрительно покосился на Данила. — Ты к чему это?

— Значит, она час будет одна?

Глаголев досадливо покачал головой:

— Тут, верно, получается окно… Не рискнут. Дверь крепкая, в квартире два газовика и помповушка, да и в холле с десяти до пяти сидит нанятый сержант. Скинулись…

— Там, между прочим, стоит подозрительная тачка, — сказал Данил. — Синяя «тойота» с двумя жлобами.

— Да? Черт, не лететь мне никак нельзя, и Валька раньше одиннадцати не вернется…

— Я могу подежурить, — сказал Данил.

Глаголев впился в него внимательным взглядом:

— Ты ничего такого не комбинируешь?

— Да брось ты. Думаешь, если у меня нет детей, я не понимаю?

— Ну ладно. Запомни код. Только смотри, я тебя предупредил — если начнешь чего-нибудь крутить, если вильнешь с кладом, из-под земли выкопаю…

«Тойота» стояла на прежнем месте. Данил прошел мимо насколько мог равнодушнее. Если они связались с кем-то по рации, будет хвост…

Через несколько кварталов он установил, что хвоста нет. Загнал машину в тихий дворик, вылез и прошелся вокруг с детектором. Не удовольствовавшись отсутствием красного огонька, облазил «жигуль», чуть ли не обнюхал.

Нет, «маячка» ему не всадили. И хвоста не послали. Значит, не по его душу явились гости, они вообще не знают его в лицо.

Еще сутки назад он преспокойно достал бы рацию и вызвал столько людей и машин, сколько ему заблагорассудится. «Тойоту» и ее владельцев моментально установили бы, взяли под наблюдение при нужде…

Теперь же он прекрасно понял, что ощущают слепые и безногие. Он рискнул довериться Кондрату, доверенному лицу самого Лалетина, поручил ему стеречь Каретникова — но на этом следовало остановиться. Отнюдь не оттого, что он не доверял кому-то — просто надлежало прочно лечь на грунт и обрубить абсолютно все ведущие к нему ниточки. А поутру же сматываться из города. Бортко тоже не волшебник, и всякого начальства над ним полно…

Он приехал в речной порт, оставил машину у вокзала, довольно нелепого серого здания сталинской постройки, чрезвычайно смахивавшего на обком в миниатюре. Вышел на набережную, свернул вправо, прошел мимо белоснежного многопалубного красавца «Федора Достоевского» — на палубе раскованно гомонили иностранцы — мимо парочки кораблей поплоше, но, в общем, столь же презентабельных. В самом конце причала стоял невидный кораблик, маленький речной теплоход с ботаническим названием «Багульник».

Невидным кораблик был только снаружи — внутри его давно и старательно переоборудовали, и из бывшего грузопассажира, лет десять трудившегося на Шантаре, получилось что-то вроде неплохой яхты. На красавице Шантаре, протянувшейся по Сибири на четыре с лишним тысячи километров, такая игрушка просто необходима, если у тебя есть достаточно денег. Зарубежные партнеры, вроде бы привыкшие ко всему земному шарику, после пары суток прогулки по реке приходят в тихий экстаз — очень уж красивые места, сибирская Швейцария, в чем единодушно сходились, несмотря на полное несовпадение в остальном, столь разные люди, как Ленин, Сталин и Пилсудский (отбывавшие здесь ссылку, не одновременно, правда)…

Сходни были убраны. Данил перепрыгнул на борт — и откуда-то сбоку моментально выдвинулся бдительный вахтенный, в безукоризненных черных клешах и тельняшке, чуть оттопыренной на правом бедре кобурой. На голове у него красовалась черная фуражка с эмблемой «Интеркрайта» — у Кузьмича «Багульник» был маленькой слабостью, вполне, думается, простительной, не так уж много слабостей у шефа и насчитывалось. Данил прекрасно знал, откуда это пошло — помнил, как они пацанами сидели на обрыве, смотрели на пароходы и мечтали о своих таких, но он помалкивал, конечно.

Вахтенный приветствовал его со всем уважением, однако без малейшего удивления — сюда просто-напросто новости доходили с большим опозданием, никто не знал ни о смерти Данила, ни о его чудесном воскрешении.

— Кэп на месте? — спросил Данил.

— Так точно, адмирал! — вахтенный приложил к козырьку два пальца.

— Милый, мы не в Польше… — рассеянно сказал Данил и направился знакомой дорогой.

У двери капитанской каюты вежливо постучал.

— Прошу! — послышалось изнутри.

Данил вошел. Капитан Довнар, невысокий, в плечах едва ли не шире двустворчатого шкафа, украшенный великолепной рыжей шкиперской бородкой, сидел за столом и читал пухленький польский детектив, на глянцевой обложке которого красовалось некое шифрованное письмо, истекающее ярко-алой кровью — а к нему тянулась из угла определенно злодейская рука в черной перчатке.

— «Тайна Юлии», — сказал капитан.

— Что? — Данил невольно вздрогнул.

— Название такое, — капитан показал книжку в захлопнутом виде. — Зейдлер-Зборовский, знаменитая серия о майоре Довнаре. Пикантно читать, знаете ли, то и дело о собственную фамилию спотыкаясь. Я вам потом дам. Коньячку хотите?

— Наливайте, — сказал Данил. — Самую малость.

Кабинет был в надлежащей степени эффектен: в углу красовалась модель трехмачтового парусника, одну стену занимал советский военно-морской флаг, на другой мирно соседствовали портреты адмирала Колчака, маршала Пилсудского и самого капитана в старинном кунтуше, с рукой на рукояти позлащенной сабли.

Капитан Ежи Довнар, младше Данила десятью годами, не без некоторых оснований считался личностью исторической. Как и Данил, прапраправнук сосланного сюда за которое-то из восстаний поляка. Поляков отчего-то принято было ссылать главным образом в Шантарскую губернию, где они из-за хронического недостатка грамотных великороссов частенько выходили в чиновники, а один сто тридцать лет назад даже положил в этих краях начало пивоварению, открыв первый в Шантарске пивзавод. Дедушка и отец Довнара (до тридцать одного года писавшегося Георгием) стали речниками, а Жора, пренебрегая пресной водой, поступил в военно-морское училище и к тридцати одному году был уже капитаном второго ранга, имея под своей командой эсминец с классическим именем «Стерегущий».

Блестящую карьеру кавторанга, весельчака, бабника и консерватора, сломал ГКЧП, представления о том не имея. Роковое восемнадцатое августа застало эсминец на рейде одного не самого большого, но и не самого маленького черноморского города, куда Довнар пришел, эскортируя явившийся с дружеским визитом учебный парусный корабль военного флота одной латиноамериканской страны.

В тогдашней неразберихе штаб флота как-то забыл о «Стерегущем» и приказов ему никаких не посылал — а потому кавторанг действовал самостоятельно, опираясь исключительно на официальные сообщения московского радио и позицию военного министра. В девять часов утра он собрал на баке команду, произнес краткую, но образную речь, велел на всякий случай расчехлить орудия, просемафорить флажками латиноамериканцам, что они обязаны держать нейтралитет, а в пять минут десятого к берегу уже пошли мотоботы с десантом. Еще через четверть часа морячки Довнара, вооруженные автоматами и разбитые на мелкие группы, заняли в городе все, что с военной точки зрения стоило занять. В чем их горячо поддержали сотни полторы пенсионеров-ветеранов с красными бантами, а также вдрызг пьяный боцман с «латиноса», загостившийся на берегу еще с вечера (в латиноамериканских странах военные перевороты — дело будничное и житейское, и боцман охотно примкнул к ветеранам, целые сутки искренне принимавшим его за испанского коммуниста). Городские власти с превеликой охотой устранились от руководства, а городские демократы, числом четверо, ушли в подполье и сопротивления не оказывали (первое время они, правда, строили феерические планы потопления реакционного эсминца либо взятия его на абордаж, но потом как-то успокоились).

Три дня молодой кавторанг был полновластным хозяином курортной жемчужины, которая, в общем, жила все это время прежней беззаботной жизнью, а визгом моды стало для отдыхающих — пойти на набережную и сняться на фоне эсминца.

Увы, Бонапарта из Довнара не вышло, ввиду известного финала всей затеи. Был шанс не только сохранить погоны, но и заполучить очередную звездочку — стоило лишь, честно глядя в глаза комиссии, заявить, что город был взят на шпагу как раз под флагом демократии, для защиты его от путчистов (благо противоречащих тому бумажек не было). Иные жуки так и поступили. Но потомок шляхтичей каяться и вилять из гонору отказался и вылетел с флота, что твоя торпеда. Вернувшись в Сибирь, он долго мыкался с клеймом «пособника путчистов», пока не попал к Лалетину, стоявшему выше таких пошлостей. По мнению некоторых, Довнар после пережитого самую чуточку поехал рассудком (что, впрочем, Данилу, помнившему свои собственные переживания, ничуть не казалось удивительным). Заявив, что уходит во внутреннюю эмиграцию, Довнар полонизировал имечко, выбил новый паспорт (не без помощи Лалетина, любившего в людях безобидные странности, если они не мешали делу), стал регулярно ходить на мессы в возвращенный католической общине дореволюционной постройки костел. Ездил даже в Польшу, чтобы присмотреться к исторической родине, но нашел ее скучноватой и тесноватой.

Данил, отставив рюмку, достал из сумки атлас, нашел нужную страницу, провел по карте авторучкой:

— У вас есть лоции этих мест?

— У меня есть лоции в с е й Шантары, — с достоинством сказал капитан. — Со всеми судоходными протоками.

— Меня интересуют эти места.

— Здесь? — капитан заглянул ему через плечо. — Второй шкаф, третья полка…

— Доставайте.

Данил возился минут десять, совмещая в уме речные лоции и полученные от Глаголева карты. Поднял голову:

— Сможете пристать здесь? А здесь? Здесь? Глубина у берега неизвестна, правда…

— Эхолот у меня японский. Как и прочее оборудование. С моей осадкой в восемьдесят сантиметров и водометом прижмусь к любому бережку, лишь бы он был не болотистый…

— Ну и прекрасно, — сказал Данил. — Кто сейчас на борту?

— Пятеро. Нет радиста, кока, обоих стюардов и механика.

— С теми, что есть, в рейс выйти сможете?

— Если будет приказ.

— Считайте, вы его получили, — сказал Данил. — Сколько у вас оружия?

— Охотничьего — полная стойка. В сейфе три пистолета, автомат и помповушка.

— Горючее?

— Полные баки.

— Мои приказы обсуждению не подлежат?

— Не подлежат. Пока нет отменяющих их распоряжений шефа.

— Заприте радиорубку, — сказал Данил. Написал на листке несколько строк, вложил его в конверт и заклеил, лизнув языком. — Всякое сообщение с берегом прервать. С наступлением темноты отвалите и пойдете к устью Номочона. В шесть утра вскроете этот конверт. Если кто бы то ни было, кроме меня, попытается силой вторгнуться на борт, уходите, не дожидаясь темноты. Никаких распоряжений из «Интеркрайта», если они не подтверждены лично мной, не выполнять. В ком из экипажа не уверены?

— Уверен во всех.

— Раздайте оружие. С властью не воевать — просто уходите… — он чуть не ляпнул «в море», настолько этот разговор напоминал диалог из пиратского романа. — Если придут не власти, а кто-то д р у-г о й — разрешаю при необходимости открывать ответный огонь. Но не увлекайтесь, ваша задача — беспрепятственно уйти из Шантарска. Вопросы будут?

Капитан Ежи Довнар смотрел на него истово, азартно, влюбленно.

— Это ведь не игра? — спросил он звенящим голосом. — Не маневры? Правда?

— Это война, — сказал Данил. — Наша маленькая война…

…Выйдя на набережную, он вынул и перечитал украдкой сунутую Ларой в карман записку: «Одного я узнала. Раз пять видела в „Жар-Птице“. Лет сорока, зовут Батуала».

Данил человека с такой кличкой не помнил. Не сталкивался прежде. Впрочем, как говаривал незабвенный капитан Алехин, номер документа дате выдачи соответствует. Кличка Батуала была популярна лет двадцать назад, после одного модного в то время мультика…

Он зашел в здание речпорта, отыскал среди трех автоматов один работающий.

Набрал номер и пару минут поговорил. Пришлось позвонить еще раз, уже по другому номеру. Поговорил и по нему. Сзади собралась небольшая очередь, и он отошел к игровым автоматам. Дождался, когда возле телефона вновь станет пусто. Набрал номер.

— Приемная аналитического отдела, — послышался казенно-сухой голос Митрадоры.

— Это прораб Степанко, — сказал Данил.

Голос верной сподвижницы остался столь же бездушным:

— Вам, товарищ Степанко, в конторе появляться совершенно незачем. Запись в трудовой книжке можете оспорить в суде согласно действующему законодательству.

«Молодец бабка, — подумал Данил. — Значит, они уже в конторе. Началось».

— А что там слышно под деревьями?

— Шумят постоянно. — Ее голос отдалился, словно обращалась к кому-то в приемной. — Опять этот алкаш, никак не поймет, что тут ему не при социализме… Товарищ полковник, вы на меня зря так глазами сверкаете, хотите, послушайте сами, если он еще-трубку не бросил…

Данил аккуратно повесил трубку и быстро направился к выходу.

Глава одиннадцатая Беседы напоследок

Фирмочка «Ясень», именовавшаяся на жаргоне посвященных «под деревьями», размещалась, подобно многим собратьям, в подвале, выходящем на одну из главных улиц. Как водится, пристроили лестницу, оснастили уродливыми перилами, обложили фасадик плитками под мрамор, присобачили вывеску — получилась вполне приличная по нынешним временам контора. По документам с Данилом ее никак нельзя было связать, а занималась она главным образом мелкооптовой торговлей чем попало, от бананов до колготок — и, как положено фирмам-крошкам, исправно платила дань местному бомбардиру Куте (который помер бы со страху, узнав, с кого на самом деле ежемесячно сшибает налог). Прибыль кое-какая исправно капала — потому что девять из одиннадцати трудившихся в фирме свято полагали ее настоящей и пахали соответственно.

Данил спустился в подвал. Никто не обратил на него внимания — клиенты толпились у прилавка-витрины — прошел направо, в незаметный проходик за грудой картонных коробок, мимо крохотной комнатушки, где зарылась в ворох бумаг девочка с накрашенной недовольной мордашкой. В самом конце обнаружилась дверь. Прежде чем войти, Данил повернул черный выключатель, красовавшийся на бетонной стене вроде бы в качестве украшения, оставшегося от прежних владельцев, ни к чему на первый взгляд не подсоединенный.

В столь же крохотной, как первая, клетушке сидели двое — усатый охранник в дешевом камуфляже и человек лет сорока, являвший воочию образ, осмеянный десятками кинокомедий — типичный советский бухгалтер в уродливых очечках и помятом отечественном костюме, разве что черных нарукавников не хватало для комплекта (Данил их запретил в свое время, сочтя дешевым перебором), сутулый и невероятно растяпистый на вид. Штирлиц эпохи неразвитого капитализма…

— Здорово, орлы, — сказал Данил, достал из ящика зрелый банан и стал распеленывать. — Как коммерция? Как наезды?

— Кутя, сволочь, поднял процент, — сказал «бухгалтер». — Никакой утонченности в человеке, одна ненасытная хавалка. Хлопнуть его, что ли?

— Ну, не надо нарушать экологическое равновесие в околотке, — отмахнулся Данил. — Пусть себе играется…

— Да ясно. Шучу от скуки.

— Стареешь, капитан, — сказал Данил. — Помню я твои шуточки в Камдешском ущелье, там они веселее были…

— Это когда вы фальшивую китайскую границу соорудили? — оживился «охранник».

— Да нет, границу делали южнее, — сказал Данил. — А в ущелье этот деятель посадил пакистанского шпиончика на гранату с выдернутой чекой так, чтобы прижимал, паразит, задницей скобу.

— А этого он мне не рассказывал, — обиженно кивнул «охранник» на «бухгалтера». — И что?

— А ничего, — сказал Данил ностальгически. — Три часа просидел в самой неудобной позе, жить-то хотелось… Потом мышцы устали, задница и соскользнула. А может, граната вывернулась. Главное, был пакистанец — и нету.

— Садисты, — сказал «охранник». — Все поколение у вас такое. Мы, когда сцапали в Бендерах литовскую сучку с немецкой снайперкой, пальцем ее не тронули — казак баб не забижает. В окно выкинули, и только — пущай полетает…

— А этаж-то какой был? — поинтересовался Данил.

— Девятый вроде. Помню, что шибко нечетный…

Данил показал глазами на потолок:

— Тама?

— Да уж давно.

— Ну ладно, — сказал он. — Прибыль в этом месяце есть? Молодцы. Выписываю премию. Быть сегодня в двадцать два ноль-ноль на углу Парковой и Гагарина. Со стволами. Будет вам развлечение, чтобы от безделья на бедного Кутю зубом не цыкали… Открывай лестницу.

«Охранник» подошел к стене и сильно потянул за черный кованый крюк, служивший вешалкой. Плита из прессованных опилок, обитая красным кожзаменителем под цвет остальных стен, поехала на роликах в сторону, открыв узенькую металлическую лесенку, уходившую куда-то вверх. Данил поднялся по ней, нажал кнопку в потолке.

Примерно через минуту поднялся люк. Он уперся руками в края, рывком бросил тело вверх — и оказался в однокомнатной квартире на первом этаже, расположенной как раз над фирмочкой. Ростислав, как всегда, подошел с самой неожиданной стороны, пряча пистолет. Рядом с люком, лежал скатанный в трубку ковер.

— Вылезай уж, нелегал, — сказал столичный гость. — Ты ведь на нелегальном, как я понял?

— Это с какой стороны смотреть, — ответил Данил, отряхивая колени. — Есть у меня самый взаправдашний польский паспорт, где я хоть и Черский, но — Дариуш…

— Сколько стоил?

— Пять.

— Что-то дешево…

— Так по знакомству, — признался Данил. — К тому же прапрадедушка кандалами гремел во имя вольности и неподлеглости…

— Где он у тебя гремел-то? В губернской управе?

— Вообще-то там, — сказал Данил. — До восьмого класса дослужился, один орденок в петлице, второй на шее… Но это уже детали. Сослать-то сослали.

— И поможет тебе этот паспорт?

— Как зайцу «Гербалайф».

— Вот то-то. Держи, — Ростислав подал ему красную книжечку. — З д е с ь, конечно, и это тебе не поможет, поскольку ловят не документ, а конкретную физиономию, но в прилегающих областях можешь помахать при необходимости. Разрешено. Но если запорешься, милый, никто тебя знать не знает, мало ли кто может свою фотографию приклеить «Моментом» на чистые корочки да заполнить коряво на свои данные…

— Ого… — Данил, не раскрывая удостоверения, прочитал про себя не столь уж короткую, тисненую золотом надпись, сопровождавшуюся двуглавым орлом. — В провинции, конечно, навытяжку встанут… — раскрыл корочки. — Вальяжная подпись стала у бывшего сослуживца, гляжу… Соответствующая. Интересно, а он сам-то знает?

— Тебе совершенно незачем гадать, кто и сколько знает, — сказал Ростислав. — Твоя задача — чисто и аккуратно взять клад. И доставить все пятьдесят или там сорок пять ящиков сюда. Под «блицы» и объективы. И крайне желательно, просто жизненно необходимо, чтобы к ним в виде словоохотливого экскурсовода был присовокуплен Логун. Клад без Логуна значительно теряет в цене. Значительно… Понял?

— Любопытное совпадение, — усмехнулся Данил. — Глаголев пару часов назад мне предлагал ту же самую прогулочку. Сулился даже подослать пару вертушек с десантом и навязал своего мальчика в напарники.

Ростислав достал красивую авторучку, синюю с золотом:

— Как говаривал почтальон Печкин, я принес посылку для вашего мальчика… Не бойся, не циан. Но вырубает хорошо. На часок.

— Значит, не осталось никаких неясностей… — протянул Данил.

— Какие тут могут быть неясности? Все пятьдесят… или сорок пять ящиков должны попасть не в кабинеты глаголевского ведомства, а сюда, в этот милый старинный город. И принести их должен в клювике ты. Это великолепнейшим образом укладывается в простую и ясную картину происшедшего: героическая частная охрана честнейшей фирмы, видного члена Гильдии, приложив титанические усилия, но ни разу не нарушив законов, возвратила нации бесценные сокровища, которые шайка коррумпированных политиканов пыталась контрабандно вывезти за рубеж для финансирования своей предвыборной кампании. Глаголевские дружки, если клад попадет к ним, будут играть ту же мелодию по той же партитуре, но они будут преследовать с в о и цели, вести с в о и торги и шахматные партии. Стратегические наши цели совпадают, но в тактике расходимся чуть ли не в каждом пункте… Никто не одалживает своих козырей попользоваться, если может выиграть с их помощью сам, и немало. — Ростислав невесело улыбнулся. — В скверном романе я бы тебе угрожал ржавым кольтом с кривым дулом. И пугал, что в случае неудачи тебя за каждым углом будут поджидать хмурые снайперы. Глупости, конечно… Просто тебе некуда будет податься, если завалишь дело. Разве что на историческую родину, корпеть на скромную ренту… Если тебе не удастся взять клад, или он уйдет к Глаголеву, фирму из ее нынешних неприятностей вытащить вообще-то удастся, но вы из баронов превратитесь в мелких лавочников, и это еще не самое скверное — здесь, как я понимаю, есть немало народу, который боялся вас сильненьких, но на слабых обязательно постарается выместить все обиды…

— Сам знаю, — угрюмо сказал Данил.

— Я тебе не могу помочь людьми. Большая группа непременно обратит на себя внимание, ты же профессионал, прекрасно понимаешь…

— Да понимаю, чего там…

— Единственное, что мы сможем сделать — обставим так, чтобы Кучин не смог перебросить туда дополнительные части. Которые, скажем, срочно потребуются где-то еще… У него там не больше батальона…

— Я знаю.

— Тем лучше. Причем тамошние власти, учти, в игру не посвящены. Конечно, у местного управления ФКГЗ есть и люди, и техника, но немного…

— Больше всего меня беспокоит вертолет, — сказал Данил. — На каждой стежке посты не поставишь, группы у них распылены, постараюсь обойти. Но вертолет — это уже опаснее. Ты с такой техникой дела не имел, а мне случалось. Засекает, сволочь, даже одиноких пешеходов.

— Милок, ну нет у меня ни «стингера», ни «стрелы», — развел руками Ростислав. — И вообще, если бы признали более целесообразным направить туда парочку взводов, я бы к тебе в гости не прилетал… Играть придется по тексту пьесы, без отсебятины.

— Сколько у меня времени?

— Мы не знаем, когда они закончат копать… А тебе еще нужно оттуда выбираться… Журналистскую банду я, конечно, привезу заранее, дня через три. Замотивировано все убедительно. Большинство из писак не ангажированные, так гораздо лучше — неподдельные эмоции и детская непосредственность гарантированы. Интеллигента лучше всего не покупать, а оставить у него сладостное убеждение, будто он п р и к о с н у л с я к тайнам и причастен к ходу Истории…

— Интересно, чем ты их заманил?

— Неким платиновым прииском, обнаружившимся в тайге под самым носом у властей, — самым невинным тоном сказал Ростислав. — Материал богатейший. Тайный рудник в сибирских дебрях, таинственный налет под покровом ночи, автоматы с глушителями, мафия, о которой все слышали, но которой никто не видел, завлекательные пейзажи сибирской Швейцарии — это для парней с видеокамерами, милицейский генерал с усталым взглядом и благородными сединами… а самое главное — ни единого гаврика, взятого с поличным, то-то простору для версий и домыслов… Если они тут не просидят неделю, готов слопать тысячу баксов однодолларовыми купюрами. Хочешь посмотреть список? Одни звезды, патрон решил не мелочиться. И если в разгар этой суходрочки вдруг появишься ты с пятьюдесятью… или сорока пятью ящиками, импрессион будет еще почище, чем если бы мумия Ульяныча вдруг продрала глазыньки и попросила водочки…

Данил мрачно усмехнулся:

— А можно, я буду королевским жестом расшвыривать в толпу золото?

— Пару пригоршней, не больше, — серьезно сказал Ростислав. — Да и то не раньше, чем заметишь, что камеры включены. И золото заранее отбери, зубной пастой почисть, чтоб блистало… Не надо такой похоронной физиономии, майор. Никто тебя палкой не загонял за карточный стол…

— А я и не скулю, — сказал Данил, глядя в стену.

— Вот и отлично. А чтобы ты себя смертником не ощущал, дам я тебе один контакт, и если тебе его не хватит, не знаю уж чем и угодить…

…Это был частный питомничек, разводивший кавказских овчарок — товар в последние годы очень ходкий, незалежные украинцы даже заложили кучу «ферм», работавших исключительно на экспорт, в Турцию. Турки отчего-то питали стойкое пристрастие к лохматым волкодавам.

Слева тянулись зарешеченные клетки, откуда грозно рыкали разномастные псины с теленка размером. Один такой, черно-серый, разгуливал на свободе, величаво обходя копошившихся на бетонированной площадке щенков. Данила с сопровождающим он окинул издали нехорошим взглядом янтарно-желтых глаз и пошел следом в отдалении, бесшумно переставляя лапы. Данил особо не беспокоился (кавказец в противоположность сложенным о нем байкам зря не брешет и не бросается, умеет прокачивать ситуацию и как раз в тот миг, когда это необходимо, делает прыжок), но все равно спине было чуточку неприятно. Он, правда, ни разу не оглянулся, для чего потребовалось некоторое насилие над собой.

— Порядок, — успокоил сопровождающий. — Дело знает, зря не будет…

Данил присмотрелся к вольерам — примерно к половине дверей подходили совершенно непонятного назначения провода. Ага, вот и коробочки…

— Именно, — сказал парень, перехватив его взгляд. — Как в штатовских тюрьмах. Жмешь кнопочку, отпираются замки — и вылетает орава, в которой любая штурмовая группа завязнет…

Последний раз, когда Данил его видел (в несущемся по бездорожью под пулеметным огнем «мерседесе») он был одет как лондонский денди. Сейчас на нем красовалась вытертая до белизны вохровская форма с кубарями в петлицах и скрещенными винтовочками, но ряженым тем не менее он ухитрялся не выглядеть.

От кирпичного домика несло чуть подгоревшим супом. Данил вошел вслед за парнем. Справа, за дверным проемом без двери, на покрывавшем четыре газовых плиты стальном листе булькало варево в огромных кастрюлях, и толстенная бабища в грязном халате лениво бродила вокруг с огромной поварешкой. Под столом рыжий щенок неуклюже ворочал сырую кость с него самого размером, неумело обрывая лоскутья мяса.

Слева, за дверью, оказалась типичная для такого заведения комната — продавленный диван, выцветший календарь на стене, обшарпанный стол, покрытый стеклом, там и сям валяются ошейники. Парень вышел, и вскоре появился Фрол — в вохровской же форме, только поновее, офицерских сапогах и нахлобученной набекрень форменной фуражке.

— Видел бы Батенька, ревнитель устоев… — хмыкнул он, пожимая Данилу руку. — Воплей было б дотемна… Форма?!

— Как он, кстати?

— Помер к вечеру, согласно расчетам… А я сижу тут, весь в песьей шерсти… Не сказал бы, что особо скверно, однако, когда вокруг творятся непонятные вещи, лучше отсидеться пару дней в тихой хатке, пока ребятки носятся по городу, агентуру тревожат… Ты тоже, как я понимаю, на нелегалке? Видел в окно твою тачку, «Антилопу-Гну».

— Значит, вы ничего еще не знаете?

— Кое-что, — тихо сказал Фрол. — Кто-то из унтеров захотел одним махом скакнуть в господа офицеры, это азбука.

— Это Принц, — сказал Данил.

И встретил спокойно у б о й н ы й взгляд сузившихся серых глаз.

— Уверен? За такие заявки шкурой отвечают…

Данил усмехнулся, полез в карман и вытащил крошечный диктофончик:

— Одну кассетку я презентовал Ведмедю, только у меня в кармане еще и эта машинка лежала…

Фрол долго слушал, заткнув левое ухо безымянным пальцем, полузакрыв глаза. Когда запись кончилась, положил «Сони» на стол и улыбнулся. На месте Принца Данил после такой улыбки чувствовал бы себя спокойно лишь в Антарктиде, не ближе.

— Беда с этими звучными кликухами, — сказал Фрол совершенно безмятежно. — Злой рок какой-то, что ли? Как назовут парнишечку Князем или Графом, рано или поздно жди от него хлопот и выкрутасов с половецкими плясками. Был такой Лорд, так беспокойства от него пришлось столько, что до сих пор байки рассказывают… Ну, Принц, тихоня… В короли захотел? Беда с этими принцами, вечно у них задница свербит, о престол потереться жаждет… Благодарю, майор. Умеешь ты работать, что ни говори. Интересно, сколько тебе Ванька платит?

— Мне хватает.

— Да ладно, я ж не переманиваю… Комиссия, говоришь, уже летит?

— Боюсь, уже прилетела, — сказал Данил.

— Эх, майор, плохо мы осваиваем опыт предшествующего исторического периода. В семьдесят девятом летела одна такая комиссия на севера, к приискам, так «Тушка» взяла и упала. Хоронили их здесь, в Шантарске, я помню. Восемь человек, все при погонах, а одному замазали на фото и погоны, и петлицы, но и без того ясно по физиономии, что — генерал…

— Ну, такие штучки сходили с рук только п р е д ш е с т в е н н и к а м, — пожал плечами Данил. — У них были система и порядок, десять кланов меж собой не грызлись, а пресса в наморднике сидела, и депутаты слюной не брызгались.

— Вот то-то и оно. Поневоле позавидуешь. Одно неудобство: при той системе мы с тобой были шестерками.

— Получается второе неудобство, — сказал Данил. — Корону то и дело отстаивать приходится.

— А что поделаешь? Ну, придется созывать заседание Политбюро. И ставить вопрос об антипартийном поведении иных волюнтаристов… с дворянскими кличками. — Фрол мечтательно усмехнулся. — Сейчас бы поднять в седла дикую дивизию… но нельзя. Во-первых, Принц теперь сидит за семью запорами, как Кощеева смерть. Во-вторых, при наличии в городе этой сучьей комиссии деликатнее треба. Будешь на толковище?

— Нет, — сказал Данил. — Я нынче же вечером уезжаю.

— Далеко?

— В соседнюю область.

— Ах, в Байкальск… — Фрол смотрел с хитроватым прищуром. — Я и не подумал сначала… Будете играть вокруг монгольского жмурика, могилки осквернять?

— Так вы знали?

— Ох ты боже мой, — сказал Фрол. — Майор, ты ж умный. Вокруг таежного золотишка подняли такую волну, что через недельку знали бы и красные следопыты, да вот штука, разогнали пионерию… Слышал достаточно. Только не люблю я вмешиваться в такие дела, где выгода сомнительна, а суетня вокруг переходит все границы, и каждый третий из органов, а каждый второй — политик. Это ж все равно, что пытаться трахнуть Мерилин Монро прямо на приеме, где два десятка глоток комментируют, а еще две дюжины тебя за штаны стащить пытаются, чтобы самим залезть… Нет, я и без таких брейков на жизнь не жалуюсь. Конечно, вольному воля, если тебе без этого нельзя, тут уж ничего не попишешь и не отсоветуешь. Тебе удастся притопить эту сучью компанию, если сгребешь рыжевье в мешок?

— Не просто притопить, — сказал Данил. — Там и пузырей на воде не будет…

— Чем помочь? Людьми?

— Я сейчас никому и не верю, — сказал Данил. — Обойдусь тем, что есть. Вот разве что… Пулемет найдется?

— Может, тебе пушку? — усмехнулся Фрол. — Двадцать три миллиметра, с истребителя, лупит, зараза, так, что от гашетки оторваться не можешь… Я ее, вообще-то, обещал Гусейну, но если тебе нужно… Габариты, в принципе, портативные, в «уазик» присобачить можно.

— Не стоит, — сказал Данил. — Это ж возни с лафетом, да и не умею я с ней обращаться… Мне пулемет нужен. Обычный ручняк.

— Когда?

— Вчера. Или — через пару часов.

— Поищем по сусекам… — протянул Фрол. — Тебе как, что-нибудь импортное?

— Я бы и нашим обошелся.

— Гранаты?

— Гранаты у меня у самого есть. Кто такой Батуала?

— Батуала… — прищурился Фрол. — Под Принцем. Районный лейтенант. По терминологии наших заокеанских друзей. А что?

— Ну, это моя проблема. Пулемет будет?

— Ты что, в ясли приехал? Вот танка я бы тебе с ходу не обещал, тут нужно поискать… Что еще?

Данил вытащил карту:

— Вот тут, где Шантарская область граничит с Байкальской, а вместо границы служит Номочон, есть мост. Нет, взрывать мне его не нужно…

…На седьмом этаже в квартире Глаголева горело единственное окно, но Лара к нему ни разу не подошла, держалась грамотно. «Берлинский бригадир» уехал час назад, как и собирался, вот-вот должно было сравняться одиннадцать, но Данил, как ни всматривался, не углядел среди входящих никого, подходившего бы под описание Валентина. Да и входящих-то можно было по пальцам пересчитать.

Две минуты двенадцатого. Три минуты двенадцатого. Четыре.

— Ослабла в «Аквариуме» дисциплинка, — тихо подумал он вслух.

Они с Капитаном устроились в коммерческом киоске, последнем в длинном ряду, тянувшемся от автобусной остановки к «Дворянскому гнезду». Обзор открывался великолепный, а вселение прошло без малейших хлопот — Фрол распорядился, дальше пошло по неизвестной Данилу цепочке, и, когда они приехали с ключом, киоск был уже пуст, хоть железные жалюзи и не опущены. Вообще-то их здесь могли шлепнуть, как мыша в бочке, но только в одном-единственном случае — если бы продал сам Фрол, а столь далеко подозрения Данила не простирались. Вся остальная цепочка представления ни о чем не имела…

За эти полтора часа Капитан даже немного расторговался — в основном толкая спиртное и честно складывая выручку под прилавок, выбивая чеки без малейшего обсчета. Отсюда они не видели усатого Урядника, все это время старательно разбиравшего у расположенного повыше соседнего дома мотоциклетный движок (работа серьезная, требует времени и окружающих не удивляет, разве что лезут с советами и консультациями). Но сигнал увидели бы обязательно, а Урядник его все не подавал. Значит, засеченная ими «хонда», где сидели два оглоеда, все еще торчала на прежнем месте, а подкрепление ей не появлялось. Ну, а предполагать, что Урядника могли снять без малейшего шума Принцевы ребята, мог только тот, кто не видел его в деле на берегах Днестра. Данил, вообще-то, тоже не видел, но рекомендовали надежные люди.

Зато Капитана он лицезрел в свое время на протяжении доброй пары месяцев. Помимо всего прочего, была одна старая история, когда некий полковник из ограниченного контингента захотел разбогатеть р е з к о. И знал, сколько обещали обосновавшиеся в Пакистане белозубые англосаксонские ребята за новейший вертолет огневой поддержки, среди своих прозванный «Барракудой». Из-за его тяги к обогащению получилась длинноватая и склочная история, способная кое-чему научить бравых сценаристов кинотриллеров — если бы они об этом слышали. Но услышать им не довелось, вертолет, так и не упорхнувший за кордон, сгорел в одном маложивописном ущелье, а Данил с Капитаном вместо обещанных Самых Высоких орденов получили регалии поплоше — из-за живого характера Капитана, который златолюбивого полковника, взятого на горячем, живым вести назад не стал, а поступил с ним довольно скверно, и подыхал полковник долго и беспокойно. Он, хоть и сволочь, оказался чьим-то племянником, кто-то из группы стукнул, они бы и этого не получили, но командующий встал в амбицию и сделал, что мог…

Капитан, правда, немного погодя, едва подвернулся случай, вылетел в отставку — дядя был злопамятный. А когда дядя сам в результате хитрых игр вынужден был застрелиться из двух пистолетов сразу, Капитан в армию уже не вернулся…

Вокруг сгущалась темнота, машины по переулку почти не проезжали, и Данил подумал, что капитан Довнар уже наверняка отчалил.

— Взял бы ты меня с собой в тайгу, — сказал «бухгалтер». — Скоро геморрой наживу.

— Сиди уж, — отмахнулся Данил. — Было бы за что башку подставлять… Жена успокоилась?

— Да она давно успокоилась. Переживает только, как бы меня злые рэкетиры не пристукнули, газет начитается и сидит с трагическим взглядом…

— Вот и сиди себе. Потому что…

Он замолчал — вверху, на пригорке, мигнул фонарик. Рядом в полумраке пошевелился Капитан, медленно расстегнул «молнию» на сумке.

Значит, зашевелились, что-то такое Урядник засек… Обзор у него с верхотуры гораздо лучше.

Вновь мигнул фонарик — тире, точка, точка. Рыла вылезли из «хонды», вот что это означало…

— Ты тачку носом к дороге поставил? — спросил Данил.

— Обижаете, ваше благородие… Естественно.

Меж киоском и стеклянной витриной продуктового магазина на той стороне улицы почти бесшумно проплыл темный «таурус». Свернул к подъезду, исчез за углом дома с магазином внизу.

— Давай рискнем, — сказал Данил. — Вряд ли сейчас эфир слушают.

Капитан вытащил рацию, повозился в темноте:

— Что там, казаче?

— Четверо вышли из «форда». Потолковали с хондовскими, пошли в подъезд…

— Держишь «хонду», — распорядился Данил. — Если брыкнут, клади сразу — и к тачке…

— Понял.

— Пошли, — сказал Данил, снимая с предохранителя китайскую «глушилку». — Началося… Где же этот хрен?

Он старательно запер киоск, быстро пошел, почти побежал к подъезду. Рядом бесшумной летучей мышью несся «бухгалтер», он же Капитан, держа под полой куртки «скорпион» с глушителем. Ничуть не похож был он сейчас на замотанную жизнью канцелярскую крысу — собранный, резкий, опасный, как гремучая змея…

В холле — тишина, только гудит лифт. Шагов на лестнице не слышно. Стол в углу пуст, нигде не видно нанятого «дворянами» милицейского сержанта. Что еще ничего не доказывает, конечно…

Они остановились у лестничного марша, прислушались, задрав головы. Ни малейшего шума вверху. Данил покачался с пятки на носок, переступил, примеряясь, как он должен двигаться, чтобы не производить ни малейшего шума.

Вверху щелкнули, расходясь, дверцы лифта. Едва погасла прозрачная кнопка, Данил нажал ее, вызывая лифт, кивнул на дверцы и показал Капитану девять пальцев. Тот достал чешскую машинку и отодвинулся, на всякий случай взяв под прицел лифт.

Нет, кабина пуста. Капитан поехал на девятый этаж. Данил пошел вверх, не производя ни малейшего шума. Руки у него были свободны — еще выйдет кто-нибудь навстречу, увидит пистоль, поднимет шум…

Добравшись до четвертого этажа, он явственно расслышал глуховатую трель звонка и узнал — глаголевский. Пошел вверх, а там звонили уже беспрестанно. Должно быть, отвечая на вопрос Лары, кто-то сказал в полный голос:

— Откройте, милиция!

Тишина. Шестой этаж. Кнопка не горит — Капитан уже на месте… Никто, конечно, не встревожился — мало ли что с этими лифтами бывает…

И вновь:

— Откройте, милиция!

Данил, которому до площадки седьмого этажа оставался один пролет, уже различил перешептывание:

— Да не брякнет она, я провод перекусил…

— А рация?

— Откуда у этой биксы рация?

— Откройте, милиция!

— Пристав, не гомони. Не откроет. Надо ломать.

— А соседи?

— Куртяк сними, чтобы мундир видели… Дернутся они, жди!

— Ломик где?

Данил, бесшумно переместившись вправо из-за бетонной коробки шахты, поднял пистолет.

— Стоять, орлы! — сказал он негромко. — Ручки на виду!

Четверо обернулись к нему, как ужаленные. Один и в самом деле в милицейской форме, только без фуражки, длинную кожаную куртку держит в руках, вот и прекрасно… Второй чуть заметно пятится, стараясь уйти под защиту шахты, площадка с тремя дверями обширная, хоть пляши, тут такой маневр мог бы и пройти…

— Стоять, ты! — приказал Данил тому, что пятился. — Руки, кому сказал!

Лица у них были напряженно-злыми. Лихорадочно искали выход. Вполне возможно, мент у них и настоящий…

Тот, что в форме, ожил первым:

— Брось пушку. Посмотри, что у тебя за спиной…

— Мне этот фокус в детсаду показывали, — сказал Данил, не шелохнувшись. — Где я тебя мог видеть, капитан?

— Тебя, мужик, в морге увидят, — бросил тот, что стоял у самой двери, уже с коротеньким ломиком наготове. — Вали отсюда.

— Считаю до трех, — сказал Данил. — Потом начну простреливать коленные чашечки. Это больно.

Капитан — должно быть, он и был Пристав — вдруг схватил за ворот соседа, развернул вправо, прикрылся им, уже тускло блеснул ствол…

И они нелепо задергались под серию негромких хлопков — словно с десяток стрелков палили из воздушек — стали заваливаться, пули звонко рикошетили от бетонных стен, смачно ударяли в добротные деревянные двери. Данил ушел влево, прикрываясь шахтой, нажал на спуск, целя в того, кто оказался к нему ближе всех, успел еще увидеть, как тот головой вперед рухнул на ступеньки, что-то мерзко, хлюпающе стукнуло…

Тишина. Короткий посвист Капитана. Удушливо воняло пороховой гарью.

Данил выглянул — и бросился наверх, перепрыгивая через три ступеньки. На площадке ни малейшего шевеления — трупы, и на головы их лучше не смотреть, Капитан, учитывая повсеместную моду на бронежилеты, на всякий случай лупил по черепушкам… Данил кивнул на милицейского, сделал понятный обоим жест и позвонил, крикнув что есть мочи:

— Ларка, это мы!

Дверь распахнулась, выскочила Лара с сумкой в одной руке и газовиком в другой, Данил отобрал его, швырнул прочь, не глядя. Захлопнул дверь квартиры. Глаза у Лары закатывались — узрела жмуриков. Данил схватил ее за руку и поволок вниз по лестнице, боясь только одного — чтобы не начала блевать и не вырубилась.

У входной двери остановил жестом — падать в обморок, она, слава богу, не собиралась, хоть и заводила глаза под лоб, словно умирающий лебедь, — выскочил первым. Огляделся, махнул ей рукой. Сзади показался Капитан.

Две плечистых фигуры кинулись из глубины двора им наперерез, но за спинами у них мелькнули желтые вспышки, и оба, подламываясь в коленках, опустились на чисто подметенный асфальт. Перепрыгнув через одного, подбежал Урядник.

— В тачку! — прошипел Данил.

Прыгнул за руль, всадил ключ зажигания в замок. Двигатель завелся с полоборота, визгнули тормоза — «жигуль» вылетел на улицу, свернул, еще свернул, промчался проходным двором. Через три квартала Данил аккуратно затормозил у дома рядом с областным УВД, подвел машину к подъезду. Все по законам психологии, темнее всего под пламенем свечи, никому и в голову не взбредет…

— Улица имени тебя? — бодрясь, спросила Лара.

— Цыц, — сказал Данил спокойно. — Сиди и не дрыгайся… Что там?

— А удостоверение у него, похоже, настоящее…

— Ну, прихватили для отмазки и прикрытия… — пожал плечами Данил. — Только прокурору этого не объяснишь, а потому, чижики, быстренько протирайте стволы, и будем избавляться…

— Давай налево, там от строителей остался котлован. Грязи на дне столько с водой пополам, что все сглотает…

Данил тронул машину. Мимоходом глянул на Лару:

— И где же ваш Валентин?

— Откуда я знаю? — пожала она плечами. — Может, случилось что-то…

— Что в сумке?

— Одежда. Всякая. Запасные кроссовки и все такое… Мало ли что в тайге может пригодиться, запас карман не тянет…

Данил от злости потерял дар речи. Остановился в указанном месте. Капитан с Урядником пошли куда-то во мрак, справа чернела громада недостроенного здания — угол чуть освещен парочкой фонарей — слева раскинулась огромная стройплощадка, и оттуда лениво, склочно побрехивала собачонка, маленькая, судя по голосу.

— Ларка, — сказал Данил недобро. — Кончай болтать. Только тебя в тайге и не хватало. Ты и городскую Россию-то не знаешь, а уж тайгу…

— Я выносливая. Спортсменка как-никак. Насколько я поняла, болот и прочих топей там не будет, если и придется шагать пешком, так пару дней…

— Ты видела, что валялось на площадке? В тайге будет то же самое… Пойми ты…

— О господи! — вздохнула она, словно умудренная жизнью матрона, отчитывающая несмышленыша-сына. — Ну когда ты наконец поймешь, что меня не переупрямить? Это м о й клад, и я туда пойду. Твои головорезы, если ты меня сунешь к ним в какой-нибудь подвал, на привязи держать не станут. Рано или поздно обязательно лопухнутся. Я сбегу и брошусь следом, дорогу примерно представляю…

Данил сжал кулаки, разжал. Чертовски хотелось залепить ей парочку хороших оплеух. Он прекрасно понимал, что она не шутит, что балованную генеральскую доченьку может остановить только смирительная рубашка. Может, в самом деле? Отвезти к Николаше, он ей живенько всадит лошадиную дозу какого-нибудь нейролептика, договорится с кем надо в психушке и сунет туда, где ее спешка к некоему зарытому в тайге кладу никого не удивит, где из отделения ни за что не выпустят, а укольчиков влепят, сколько душе угодно?

Но если ее там и з а с е к у т? Попадется какой-нибудь старательный, непосвященный эскулап, в отсутствие Николашиного кореша возьмется расспрашивать, хотя бы выясняя адрес и данные родителей, начнутся непредвиденные повороты сюжета… Милиционер был настоящий, так что вариантов еще больше… Но куда ей в тайгу, мать твою?

Вернулись сподвижники, залезли в машину.

— Порядок, — сказал Капитан. — Только чавкнуло. Пусть вытаскивают потом, все равно пальчиков нет… Обложку от корочек я туда же запулил и утопил палкой, а все, что с надписями и фоткой, оборвал и спалил…

— Поехали. — Данил включил мотор. — Капитан, у тебя есть надежный подвал, где сколько ни ори — хрен услышишь?

Лара быстро сказала:

— Слушай, я не шучу. Меня вырубать придется…

— Ну что вы, красавица, — благодушно завел ни о каких сложностях не знавший Урядник. — Не для того мы вас спасали от злыдней, чтобы потом обижать, казаки…

— Цыц, — сказал Данил. — Лара…

— Бесполезно. — Она покачала головой. — Ну, хватит, поговорили. Машину я вожу, стреляю…

— Ну ладно, — сказал Данил сквозь зубы. — Но имей в виду, на руках я тебя не понесу, не в Голливуде… Начнешь хныкать — буду бить морду всерьез.

— Переживу. Постараюсь не хныкать.

— Ты хоть не протекаешь? — спросил он безнадежно. — А то мешать будет здорово…

— Недельку назад отпротекалась, — заверила она, повеселев.

— Но потом я тебе все равно набью морду… — мечтательно сказал Данил, тормозя у светофора.

Глава двенадцатая Стартовая площадка

Данил проснулся по внутреннему будильнику, поставленному на восемь утра. Медленно открыл глаза, коснулся кончиками пальцев рукоятки «беретты», нашарил ее под подушкой и успокоился. Все вокруг было благостно, стояла тишина, в окно безмятежно светило солнце, за окном лениво побрехивала собака, потом замычала корова. Снизу, с самого пола, комната выглядела какой-то странноватой.

Он натянул джинсы, прошел к окну. Разнообразная зелень, произраставшая в обширном огороде, казалась при ясном утре особенно чистой и свежей. Видно было краешек кузова загнанного к сараюшке-свинарнику «уазика». Поблизости зазвенела ведрами хозяйка.

— Привет… — послышалось с полу.

Лара выбралась из-под одеяла, накинула короткую тельняшечку и блаженно потянулась, разметав по плечам золотистую волну волос. Подошла, высунулась в распахнутое окно, ненароком прижавшись теплым обнаженным бедром. От свежего арбузного запаха ее тела в глубине зашевелился дрыхнувший зверь, и Данил отодвинулся подальше от греха.

— Экзотика… — лениво протянула она, зевнула. — А вы рыцарь, сударь, ночью и не подумали руки распространять, правда, я сама умоталась, дрыхла преотлично… А вот где тут, к примеру, как бы покультурнее выразиться, сортир? В прихожей, что ли? Вчера ночью как-то не было охоты…

Данил с трудом уяснил, что генеральская доченька, всю сознательную жизнь прожившая пусть в Восточной, но Германии, в глаза не видела обыкновенного дощатого нужника и вряд ли смогла бы его опознать без подсказки.

— Видишь вон то строеньице? — показал он. — Туда и шагай, только не забудь штаны натянуть, ты в провинции… И в дырку не провались, смотри.

— В какую дырку?

— Там увидишь. Незабываемые впечатления гарантирую…

Он посмотрел вслед, ухмыльнулся и пошел бриться к умывальнику. Вот умывальник был устроен совершенно по-городскому, с краном, эмалированной раковиной, подключенный к водопроводу. Вода, правда, только холодная. Вообще домик, как он теперь, при белом свете, оценил, был, оказывается, не деревянным, а шлакоблочным, и подворье, вымощенное где досками, где кирпичом, выглядело ухоженным — свиньи, корова, мотоцикл с коляской под навесом, все чисто, лампочки подвешены и над крыльцом, и над двором, в огород ведет аккуратная калитка. Прямо-таки фазенда. Знакомая дяди Миши, ручаться можно, баба хозяйственная, мечта холостяка со склонностью к сельскому хозяйству…

Данил столкнулся с ней во дворе. Вчера ночью не особенно-то и рассмотрел — сразу же завалился спать, а вот дядя Миша, судя по звукам, незамедлительно приступил к нежностям.

Общее впечатление — весьма… Лет тридцати, крепкая и смазливая, с узлом светлых волос на затылке, сатиновый халатик чисто символически драпирует ладную фигуру. А в глазах — ум и воля, такие, должно быть, с философским спокойствием лет двести назад провожали мужьев-братовьев поработать ночью на почтовом тракте, хозяйственно подсчитывали добычу, а потом грехи замаливали столь же истово, по-крестьянски обстоятельно, как все в жизни делали… И все шло по накатанной колее. Это внуки потом в купцы выходили, следили в истории кутежами и меценатством…

— Утро доброе, Наталья, — сказал Данил, откровенно разглядывая ее.

— Коли не шутите… — Она ничуть не смутилась, сама глянула, как рублем ударила. — Вот такая она я… Глянусь?

— Ну, вообще-то… Это что, — он показал вокруг неопределенным жестом, — все сами?

— А кто поможет? — Она беззлобно усмехнулась. — Вам бы только черта загнать… — Мотнула головой в сторону нужника. — Это у вас кто, дочка или грелка?

— А что?

— Да смешно просто, от свинки шарахнулась, как от лешего…

— Городской ребенок, — сказал Данил, невольно глянув в ту сторону.

— Значит, не дочка, ишь как глазами стегнули… — Наталья бесцеремонно подняла полу его джинсовой куртки. — Кабур фирменный, ствол тоже, наша шпана все больше родные пушки таскает, да и те за поясом… Вы, гостенек дорогой, мне скажите честно: бумаги у вас в порядке? А сапоги за вами следом не притопают ли?

— А если совру?

— Не девка, навидалась… Глаза редко врут. У меня бабка была ведьма, хомуты надевала. Тут по деревням еще остались.

— Если честно, грехов на мне хватает, но хвостов не тащу. Что, Миша не говорил?

— Миша человек широкий душой, столько раз гулял к хозяину, что ему уже и трудно усмотреть, где что начинается, где чем кончается. А я раз сижанула по малолетству, больше что-то не тянет, теперь особенно, от хозяйства…

— Ну, от нас не будет никаких сюрпризов, — сказал Данил самую чуточку искательно. — Нынче же уедем.

— Похоже, не врете… — Она вновь окинула его с головы до пят серыми глазами, умными и бесстыжими. — А вот фортуну определенно мыкаете…

— Может, и погадаете?

— Не умею. Просто глаза у вас, как у волка, когда он по следу чешет вмах…

Показалась Лара, выражение лица у нее было крайне любопытное, являвшее смесь ошеломления и довольства экзотикой.

— Ну, как тебе объект? — спросил Данил.

— Маджестик, милорд… Чего уж там… — Она покрутила головой, подозрительно оглядела хозяйку: — Вы, сударыня, моего будущего мужа не совращаете ли?

Данил взял ее за шиворот, развернул к дому и легонько наладил коленом пониже спины. Она, пожав плечиками и громко фыркнув, взошла на крыльцо.

— Невеста, стало быть… — понимающе-насмешливо протянула Наталья. — Ишь, ревнует…

Чуть смутившись, Данил пожал плечами:

— А Миша где?

— Часов в семь дернул в город оглядеться, — и посерьезнела. — Вы там поосторожнее, мужика мне не угробьте, у меня на него виды. Он, если и в самом деле сядет в завязку, в хозяйстве пригодится во всех смыслах. Годочки — не беда, меньше будет взбрыкивать.

— Все расписали уже?

— А как же? Это вы носитесь вдоль и поперек жизни, а женщина должна обустраиваться. Не сталкивались с такой житейской мудростью?

— Сталкивался, — заверил Данил, покосившись на появившуюся в окне Лару. — Теснехонько…

Наталья, перехватив его взгляд, пожала плечами:

— Ну, что? Хоть и придуривается, а глазенки умные…

— И взбрыкивать буду меньше, а?

— Это точно… Пойдемте, окрошку заделаю. Пьете с утра?

— Бог миловал.

Окрошку он едва успел дохлебать — взлаял пес и тут же умолк, хлопнула калитка. Появился дядя Миша, веселый и деятельный, мимоходом совершенно по-хозяйски огладил Наталью пониже талии (она приличия ради отмахнулась), взял со стола кусок хлеба, сжевал и объявил:

— Кончайте хавалку, народы. Труба зовет. Командир, заводи самоход, смотаемся к центру…

Данил охотно вылез из-за стола. В Курумане дядя Миша, такое впечатление, стал чуточку другим человеком: феню забросил совершенно, как и прежнюю угрюмость, даже двигался как-то иначе, более раскованно.

Лара вскочила следом, и Данил не стал ее останавливать — в конце концов только она знала Валентина в лицо, так проще, нежели выискивать по приметам. А поездка предстоит безопасная, пальбы не предвидится.

Наталья без всяких комментариев пошла открывать ворота.

— Я за руль сяду, — сказал дядя Миша. — Ты ж города не знаешь.

— А ты вчера тут потемну крутился очень даже свободно… Жил здесь?

— Так я ж куруманский, — сказал дядя Миша. — Только с другого конца. Есть там такой райончик — Нахаловка. — Он вывел машину за ворота и уверенно покатил к концу улицы. — Как говаривали, маршрут знакомый: Нахаловка — Лесоповал… Как тебе Ташка, командир?

— Ум есть, характера выше ушей…

— В точку.

— А за что сидела?

— Да ни за что, — сказал дядя Миша. — На выпускном ее один щенок хотел силком отхарить, она бутылку об стену звякнула и розочкой прошлась по мордахе. Сынок был бардзо родительский, они год и выхлопотали. Он, между прочим, сам через годик загремел, так что она оттуда, а он туда, коловращение жизни. Огреб такую статеечку, что и родичи не отмазали. Я его сам, между прочим, на зоне Машкой делал. Знал Наташкиного батьку, то-се, слухи дошли, ну, я его, козла, раком и поставил…

— Дамы бы постыдились, — сказала Лара тоном невинной гимназисточки. — Старый человек, а такое в обществе говорите.

— Краса моя, не будь вы симпатией командира, я б вас разубедил насчет старости… В общем, Наташка потом вышла замуж, попался алкаш. Выперла. Второй был похозяйственнее, да угораздила его нелегкая закупать ночью рыбинспектора до смерти. Не получилось из инспекции Ихтиандра, такая незадача… Дали Герке червончик, за колючкой еще навесили за все веселое. Через два года ожидается.

— И как? — тихо спросил Данил.

— А вот как заявится, так и побазарим… — сказал дядя Миша деловито. — Очень уж мне хочется на родине осесть, и непременно у Ташки, так что я еще покусаюсь… Ладно, это все про меня. Давай о тебе. Я тут на вокзале наколол одного бича, есть смысл потолковать. А шантарский поезд, я узнавал, будет через сорок пять минут. Очень этот поезд сочетается с тем временем, что тебе для встречи назначили…

Данил без особого любопытства оглядывался вокруг. Куруман, районный центр тысяч на сорок народонаселения, напоминал уйму подобных, виденных им по обе стороны Урала: пара-тройка более-менее современных административных зданий, совершенно неожиданно для проезжего вырастающих из скопища частных домиков, островки хрущевских пятиэтажек, чудом уцелевшая церковь, пара старинных особняков, корова на тихой улочке, уродливый памятник Ильичу, по-утиному переваливающаяся на ухабах дребезжащая иномарка, крепкие кирпичные коттеджики, строенные на совесть, а потому ясно кому принадлежащие, чадящие разбитые автобусы, коммерческие палатки, по виду точь-в-точь как «в столицах», и, как в любом сибирском городке, множество по-настоящему красивых девушек.

— Интересные вещи бич рассказывает, — продолжал дядя Миша. — Из тайги смылся…

— Как это ты его так быстро раскрутил?

— Командир, у тебя свой опыт, у нас свой… Опытный народ друг друга с одного тыка зрачком срисовывает. Как шпионы. Только шпиона государство обучает и деньги платит, а с нами вовсе наоборот… Да мне и Ташка говорила, что в тайге неспокойно.

— А она чем промышляет? — спросил Данил. — Одними работящими руками в наше время такую фазендочку не поднимешь и на плаву не удержишь…

— Жадеит. «Регина». Системы в этом деле до сих пор нет, не доперла система до глубинки, вот и выходит, что на каждый вложенный рубль можно взять чуть ли не доллар. Если знать как, и с кем дружить.

— А это что, не система? — хмыкнул Данил.

— В глубинке это по-прежнему «добрососедской жизнью» называется… А система сюда не влезла еще и оттого, что добыча чересчур маленькая и непредсказуемая, сегодня тебе рюкзак припрут, а потом месяц будешь сидеть у окна и ждать продавцов. В общем, Ташка ночью говорила, что по тайге шарашится армия. Солдатня там и сям, даже вертолет регулярно летает. Я тут кое-что прикинул, и получается, что солдатня эта сшивается как раз близ тех мест, куда мы на экскурсию собрались. Местные — народ простой, в нашивках и эмблемах не больно разбираются: благо этих эмблем нынче развелось, что грязи. Но по некоторым наводкам выходит, что это — твой комитет… Зашел к ребятам, а там этот бичик, принюхались мы друг к другу, они за меня к тому ж слово сказали, он согласился побазарить. Денег дашь на билет, и лады. Он в город выходить боится. Да и ломщики к хребту не ходят. Знаешь, командир, бывает такое: никто вроде бы въявь не пугает, стволом под нос не тычет, но как-то само собой соображается, что лучше тебе будет подальше держаться. И слухи ползут. Про радиоактивный могильник. В тайге видели солдат в балахонах, с приборами.

— Лапшу они на уши вешают, — сказал Данил.

— Вот и Ташка так думает, только страшилка насчет радиации срабатывает, как швейцарский будильник. Звону на километр… — Он поджал губы. — Она тут дружит с одним… Ну, сам понимаешь, одинокая баба…

— Терпишь?

— Я тут пока не хозяин. Вот если осяду, боевой устав пойдет другой… Одним словом, это местный мусор. Двухпросветный. Им тоже по секрету те самые военные брякнули про радиацию — только как-то так хитро брякнули, что этот секрет еще и через ментовку распространился, будто по репродуктору со столба.

— Ну, это целая наука — распускать слухи, — сказал Данил. — Люди, знаешь ли, на этом диссертации защищали, и хлеб они жрали не даром…

— Вот эта наука здесь и работает на полную катушку. Кто поглупее и потрусливее, уже налаживается сбегать подальше, пока из тайги не поперли рентгены, что саранча…

— А вертолет какой, кстати? — спросил Данил.

— Как это?

— Какой марки, не слышал? Нас это напрямую касается. Если гражданская версия, меньше хлопот, а если у них здесь вертушка огневой поддержки, погоняет она нас по тайге…

— Кто у них тут присматривается к маркам. Вертолет военный, потому что весь зеленый… — Дядя Миша облизнул губы. — Да я понимаю. У нас в восемьдесят втором три орла шли по тундре гораздо раньше срока, надоело им на хозяина мантулить, весной запахло, вот в зеленый отпуск и сорвались… Рассказывали потом так: будто летит вертушка, а на ней есть какая-то хреновина, соединенная с пулеметом. Пулемет спаренный. Локатор какой-то на него присобачен… В общем, летят над голой тундрой, по пути эта техника постреляла вдоволь оленей, потому что ей же не объяснишь… И вдруг по пустому месту — та-та-та… Вертолетчики кружат, а пулемет лупит по голой равнине. Ну, сели. Посмотрели. А там лежат эти трое, мохом замаскировавшись, и пулями их порвало так, что опознавать нечего… Есть такие локаторы? Или свист?

— Есть, — сказал Данил невесело. — Чистую правду тебе рассказывали, никакого свиста.

— Печально…

Показался железнодорожный вокзал, серый домик в стиле позднего сталинского ампира. Дядя Миша свернул в сторону, подвел «уазик» к черному ходу какого-то большого магазина. Пояснил:

— В подсобке у грузчиков сидит. Хоронится. Они ему старые кореша, так что спрятали. Рыночные реформы определенно затронули и закулисье магазинов — на столе у грузчиков в огромной подсобке имели место матовая бутылка неплохой импортной водочки, баночное пивко, ветчина из вакуум-пакетов и тому подобный заграничный ширпотреб (сплошь и рядом произведенный в отечестве). Два мордатых детинушки сговорчиво после первого же кивка дяди Миши покинули помещение — то-то он при первой возможности укатывал в Куруман, готовил себе посадочную площадку Корявый, надо понимать, обстоятельно, повсюду обрастая связями.

Третий, оставшийся за столом — это, конечно, и есть бич. Именно бич, похмельный, но опрятный, с продубленной геологическими ветрами физиономией.

Меж бичами и бомжами — разница огромная и принципиальная, любой повидавший жизнь человек с этим согласится. Бомж — это, как правило, вонючее грязнейшее существо, само себя поставившее в положение бродячего барбоса. Бич же — скорее волк, апостол свободной жизни, прямой наследник гулящего люда прошлых веков, от донских казаков до конкистадоров. Конечно, свою лепту вносила и водочка, и зона, и прочие житейские пакости, но все же главный побудительный мотив здесь — нежелание жить по звонку, аккуратно вносить квартплату и приходить на работу по четкому расписанию. За последние десять лет многое изменилось, конечно, но допрежь того по стране передвигались многие тысячи жилистых мужиков, мастеров на все руки, жаждавших одного — воли. По прошлой жизни кое-кто из них имел вузовский диплом, а то и два. В этом незаметном и неизвестном посторонним мирке можно было встретить и капитана дальнего плавания, и бывшего майора-танкиста, и писателя, и врача… Сидевший перед Данилом мужик относился, сразу видно, к ветеранам Движения, не выброшенным на обочину идиотскими реформами, а добровольно пустившимся по одной шестой части земного шара.

— А ты, Корявый, говорил, что приведешь фирмача… — сказал с ноткой философской грусти Дубленый. — У него ж глаза опера, да не сизаря — из-под Феликса…

Дядя Миша набулькал себе на два пальца водочки, зашвырнул в рот, пожевал обрезок багрово-красной ветчины и сказал тихо:

— Ты за базаром следи, Доцент. Когда я оперов приводил? Мало кем человек может быть по прошлому… Тебя вот взять. Если тебе напомнить, как ты электронами по протонам колотил — драться полезешь…

— Что, в самом деле физик? — спросил Данил.

— То-то и оно, что нет. Только я сорвался в вольную жизнь сразу, едва понял, что не физик, а другие остались… Все понимая.

— И много надо на билет?

— Билет, да поесть в дороге, да пузырь в дорогу… Штук двести.

Данил молча отсчитал шесть пятидесяток. Протянул бывшему физику, поинтересовался:

— Не пропьете?

— Не рискну. — Тот спрятал деньги, явно повеселев. — Постараюсь сейчас же прыгнуть на ближайший состав, все равно, западный-восточный… С билетом надежнее, не ссадят. А оставаться в этом воеводстве не хочется что-то…

— Почему? — спросил Данил. — Рассказывайте.

— Одиссея у меня получилась короткая, но странная, — сказал Доцент. — Две недели назад попал в КПЗ, при кой-каких отягчающих обстоятельствах, так что пятнадцать суток принял как божий дар, ибо светило худшее… И приготовился отбывать, как обычно, на керамзитовом, но тут принес черт «покупателя»…

— В этом есть что-то необычное? — спросил Данил.

— Да нет. «Покупатели» всегда толкутся, самые разные. В основном с ЖБИ и председатели колхозов — тут вокруг куча обезлюдевших деревушек, титулуют его председателем, а у него три бабки и залившийся тракторист. Вообще-то председатели кормят от пуза, летом у них можно и попрацовать…

— Вы уж, пожалуйста, ближе к теме, — сказал Данил.

— Объясняю просто, что в самом факте явления «покупателя» ничего странного нет… И глаз на них наметанный. Так вот, этот, чем хотите клянусь, таким делом занимался впервые. Но грамотно, вам скажу — на свой лад… Напихал нас с десяток в военный «зилок», в фургон, запер снаружи — и покатили.

— Почему вы решили, что машина — военная?

— Номера. Лысопогонник за рулем. Эмблема ФКГЗ. Ну вот… Ехали часов восемь, судя по скорости и качеству дорог — окна-то в кузове были — проехали километров триста. В долину посреди тайги. Там палаточный лагерь, на манер геологического — палаток десятка два, военные машины, рация, солдатушек примерно взвод, пара офицеров, с десяток ученого народа обоего пола. Только экспедиция оказалась не геологическая, а археологическая. Из Москвы. Выстроил нас этот «покупатель» — он, между прочим, в полковничьих погонах — и объявил, что свои пятнадцать суток нам искупать предстоит на земляных работах. Назавтра же утречком выдали инструмент — и пошла перековка… Недельку перековывался, а потом сбежал. Подкопил тушенки — кормили от пуза, тут не упрекнешь, и в забор давали что душе угодно — помолился лешему, чтобы отвел зверье, прокрался ночью в тайгу и вжарил, держа курс на два лаптя правее солнышка. Через четыре дня вышел к деревне, осмотрелся, рискнул вступить в контакт с местным населением, подработал на автобусный билет — и сюда…

— Так, — сказал Данил. — Значит, не понравилась экспедиция?

— Не понравилась.

— А почему? Кормили, не обижали, пятнадцать суток все равно надо где-то отрабатывать…

— Вы в чутье верите? А в дурные предчувствия?

— Верить-то я верю, — сказал Данил. — Только вы постарайтесь подробнее дурные предчувствия описать…

— Я в поле ходил раз пять. С геологами. Дело вроде бы почти то же самое, однако обстановочка не та. Солдаты каждый день в карауле. С автоматами. Устроят кольцо примерно на километр вокруг раскопок и торчат весь световой день без всякого пересменка. Полковник сказал, что у тохарцев идет какая-то заварушка, и может налететь банда, только через пару деньков, когда обжились, присмотрелись и прикинули, сообразили, что они, полное впечатление, не нас от тайги стерегут, а тайгу от нас. У нас четверо сидели, они и определили наметанным глазом, что больше всего это похоже на зону, а полковник — не строевой, а скорее Мюллер[3]… На ночь нас сгоняли в одну палатку, ставили вертухая. Если б у него в тот раз поноса не приключилось, не уйти… Ночью спали без задних ног, особо не поболтаешь, но душу отводили в раскопе. И ребята дня с третьего начали толковать, что дело вонючее. За последние годы случались уже в наших местах… и не только в наших… такие вот экспедиции. Наберут бичар, наобещают золотые горы — а потом пропадают люди на вечные времена… Я понимаю, вроде бы и нет ничего конкретного, но если собрать в кучу… Во-первых, оказалось, мы все десятеро — из бичевья. Ни местной прописки, ни постоянного места жительства. Ни одного куруманского. Если вдруг растаем в небесах, ни одна собака не обеспокоится. Во-вторых, солдаты странные какие-то. Не то что обычные пацаны. Самому младшему лет двадцать пять, наколка на каждом втором, на нас смотрят волками.

В-третьих, меж нами и археологами — стена. Нас к ним не подпускают, а это странновато. Вообще-то, всегда ИТР и работяги живут в разных палатках и общаются почти исключительно по делу — но когда специальный часовой приставлен, чтобы нас от них отгонять… когда мужика лупят прикладом по спине за безобидный вопросик… Чересчур близко подошел к какому-то седому, из археологов, хотел узнать, что слышно о Югославии новенького — а его едва не запинали, тишком, чтобы археологи не видели… Пару раз прилетал вертолет — так каждый раз полковник, стоило вертушке зажужжать, прятался в палатку и держал наготове что-то такое жуткое, я раз в жизни подобное видел, да и то в кино, в руках у Шварценеггера… Выходил не раньше, чем убедится, что это его родной вертолет…

— А какой, кстати, вертолет?

— По-моему, «Ка». Не знаю, двадцать шестой или тридцать второй, их сейчас развелось, новых моделей…

— Вооружен?

— Нет, похоже.

— Что еще? — спросил Данил.

— Все, пожалуй… Тревожно там было, понимаете? Зона не зона, мафия не мафия, но если это обычная экспедиция, мы все десятеро — балерины с Пляс Пигаль. Мы ж все по экспедициям таскались, было с чем сравнивать…

— Значит, все то же, что и вы, ощущали?

— Ага.

— Почему же вы один дали деру?

Доцент пожал плечами:

— Да трудно сказать… То ли я больше всех испугался, то ли остальные понадеялись на авось. Авось пронесет… Знаете, человек до последнего надеется, даже, говорят, в газовые камеры шли и верили, что это в самом деле такой новомодный душик… Что, разочаровал я вас?

— Погоня за вами была? — спросил Данил.

— Не знаю. Я же брел всю ночь, благо выдалась безоблачная, с Луной и Млечным Путем, а со светом чесал и до полудня… — Он усмехнулся словно бы виновато. — Как ни стараешься, не умирает в человеке бывший интеллигент, куста испугаешься — и летишь, себя не помня… Только остальные девятеро — никакие не интеллигенты, а страхи их дрочили те же. И ощущения у всех были абсолютно одинаковые. В общем, та долина — сплошной роман Кафки, если вам это имя что-нибудь говорит…

— Говорит, — кивнул Данил.

— Тогда поймете. С т р а х там был в воздухе. Страх и смерть — хоть никого на суку не вешали и голову на пеньке не оттяпывали…

— А как же археологи? Они ничего такого не испытывали?

— Эти-то? — Доцент презрительно покривил губы. — Хоть мы за ними и наблюдали с расстояния, могу смело сказать: до них ничего подобного не доходило. Пока мы снимали верхний слой, они сидели без дела. Сплошной пикник, шашлычки-музыка… Вот тут я полковнику верю. Он сказал, это москвичи. Столичная экспедиция. Похоже, не врал. Они на все вокруг, на нас в том числе, смотрели… как бы вам объяснить? То ли как белые люди на дикарей, то ли как марсиане на земных бурундуков. Такой взгляд только у москвича бывает… Не приходилось сталкиваться? Москвич — это особая нация…

— Я понимаю…

— Словом, они жили, как на другой планете, и совершенно не интересно им было, кто там рядом копошится.

— Вы начали работать с нуля?

— Нет. Там уже сняли верхний слой, примерно на метр. У них был микротрактор с бульдозером, японская штучка, красавец… Было три таких котлована, примерно десять на десять. Нас поставили работать на один, а два их совершенно не интересовали. Видимо, пустышки. И мне представляется, что там, в земле, на самом деле некий археологический объект — иначе зачем понадобилось лопатами? Нас предупреждали, чтобы копали осторожно, кто-то из археологов иногда торчал над душой. А то и сам полковник, когда приезжал. Ну, мы с археологами не заговаривали после известного прецедента… За неделю прошли вглубь метров пять. Могли бы больше, конечно, но они чем дальше, тем больше висли над душой. Да и землю приходилось аккуратно насыпать рядом, не расшвыривать.

— Значит, когда вы их покинули, ни до чего еще не докопались?

— Нет.

— И сколько времени прошло, как сбежали?

— Неделя.

— Понятно… — Данил глянул на часы, встал. — Ну, сейчас подойдет поезд, так что советую смыться побыстрее…

— Взвод солдат — это хреново, — сказал дядя Миша, когда вышли на улицу и двинулись к вокзалу. — Контрактники, а?

— Пожалуй, — кивнул Данил. — Одна надежда, что их спровадят. А если нет — придется думать… Тьфу ты, ну никак нельзя одну оставить…

Рядом с их «уазиком» красовался черный БМВ, довольно новый, но с выбитой левой фарой и парочкой небрежно выправленных вмятин. Четверо в кожанках гуртовались у распахнутой дверцы, но разговор, издали видно, был не особенно дружелюбный — Лара попыталась закрыть дверцу, ей не дали, послышалась пара матерков.

— Местная золотая молодежь? — спросил Данил, ускоряя шаг.

— Они, сволота, — кивнул Корявый. — Беспредельщики сучьи, обнаглели в глуши. Есть тут, конечно, и люди серьезные, только глубинка к порядку не привыкла, хоть кол на голове теши…

— Пошли. — Данил двинулся еще быстрее. — Нам отсюда нужно без скандала убраться.

— Это точно, дальше по трассе у меня малин нет, сплошная неизвестность…

— Внимание! — раздалось у них над головами жестяное хрипение репродуктора. — Фирменный поезд «Байкал» сообщением Москва — Чита прибывает на первый путь от перрона…

— Я, конечно, очень извиняюсь… — Данил двумя пальцами защемил плечевую мышцу того, что попытался за руку вытянуть Лару из кабины. — Мне бы пройти…

Коротко стриженный парень взвыл, присел на корточки. Остальные, попахивая свежим перегаром, чуть шарахнулись, но тут же вспомнили, что они здесь самые крутые. С техникой, правда, у них обстояло неважно — Данил без особого труда перехватил несущийся к его физиономии кулак, выкрутил руку классическим захватом, головой вперед пустил так, что парень звучно шлепнулся лбом в боковое стекло БМВ. Стекло выдержало.

— Какие проблемы? — улыбаясь, спросил Данил у двух остальных, немного умеривших прыть.

Дядя Миша стоял чуть поодаль, держа руку в кармане.

— Проблемы какие, спрашиваю? — Данил вычислил вожака и обращался только к нему.

— Да никаких проблем, дядя. — Тот картинно распахнул куртку, выставляя на обозрение торчащую из-за пояса рукоятку ТТ, в продольном рифлении, со звездой. — Вот дочушку твою зовем в баньке поплескаться да пупками потереться, но коли ты такой дерганый, придется по-нехорошему…

— Привычка у меня такая — с утра челюсти не ломать, если не особенно просят, — сказал Данил, щурясь. — Так что ехай, мальчик, ехай…

Поезд уже остановился на первом пути. Дядя Миша танцующим шагом, на носках, переместился вожаку за спину. Тот покосился через плечо:

— Что-то ты, Корявый, строишь из себя, да еще таскаешь сюда всяких… Смотри! Ничего, дядя, ляльку мы все равно уделаем, только ты этого из больницы уже не увидишь…

Тот, кого Данил обидел самым первым, поднимался, отряхивая светлые брюки. Лара пнула по дверце — и дверца смачно угодила несостоявшемуся кавалеру по лбу. Девчонка спрыгнула на землю, но продолжения Данил уже не видел — началась работа.

Коронный номер Чака Норриса — крутнуться на месте и влепить с разворота ногой в рыло, — и в самом деле дает прекрасный результат, если умеешь как следует…

Вожак улетел наземь. Дядя Миша достал сзади второго — в два метких удара по почкам. Третий шарахнулся, хаотично и неумело ставя блоки — и его рубанул ребром ладони по шее неизвестно откуда появившийся высокий блондин в синей куртке. Четвертый, контуженный дверцей, стоял на коленях, зажимал голову обеими руками и к реваншу не стремился. Лара воинственно стояла над ним. От вокзала в их сторону косились люди, но вмешиваться не спешили — наоборот, подхватив вещички, у кого были, торопились слинять от греха подальше.

— Валентин. — Блондин слегка поклонился и подхватил стоявший позади него высокий рюкзак на алюминиевом каркасе. — По-моему, пора отступать?

Данил нагнулся, выдернул у вожака из-за пояса ТТ, взял за ствол, размахнулся и запустил в урну, стоявшую метрах в десяти. Не попал, правда.

— Ну, дядя, ты покойник… — пообещал вожак.

От вокзала к ним уже бежал милиционер в расстегнутом кителе, издали маша дубинкой. Данил спокойно ждал. Блондин тем временем закинул рюкзак в машину, где уже сидел дядя Миша, сторожко посверкивая глазами.

— Что это у вас тут творится? — благодушно спросил Данил сержанта. — Пистолетики какие-то, гостям города спокойно не погулять…

— Колька, глуши его! — заорал вожак, скрючившись у капота.

Сержант Колька — Данил моментально усмотрел в его физиономии некое фамильное сходство с вожаком — неуверенно шагнул вперед, поигрывая дубинкой. Данил спокойно ждал, усмехаясь, демонстративно запустив два пальца в нагрудный карман куртки так, чтобы меж ними виднелся красной полоской краешек удостоверения.

— Товарищ полковник, да бросьте вы его, — небрежно протянул Валентин, уже сидевший за рулем. Он даже не смотрел в их сторону, цедя слова через губу. — Потом вызовете, взгреете… Сергей Степанович ждет.

Сержант откровенно мялся. Данил подтолкнул Лару к кабине, похлопал простоватого Кольку по плечу:

— Не шали, голуба, погоны оборву…

Спокойно запрыгнул в машину, и Валентин тут же рванул с места в хорошем стиле. Глянув назад, Данил увидел, что вся компания сгрудилась у машины, потирая болевшие места и озадаченно дискутируя.

— А кто такой Сергей Степанович? — спросил он.

— Начальник городского УВД, — столь же небрежно ответил Валентин. — Перед поездкой я просмотрел список здешнего истеблишмента. Всегда может пригодиться.

Данил присмотрелся к нему. Верный адъютант Глаголева чем-то неуловимо напоминал отца-командира — косая сажень в плечах, ярко выраженный блондин, только не соломенные волосы, как у генерала, а этакие чуть белесоватые. И тип лица другой. Одет не бедно, но и неброско — путешествующий железной дорогой «прикинутый» мальчик, и все тут, может, на рыбалку собрался, а может, контракт на поставку леса везет…

— По-моему, нужно побыстрее убираться из города, — сказал Валентин. Слова он выговаривал твердо, так, что в письменном виде они непременно должны были заканчиваться жирной точкой, без всяких попахивающих недосказанностью многоточий. — Они с сержантом похожи, скорее всего, братья, нравы в провинции непосредственные, возможны инциденты…

— Сейчас скажу Наташке, пусть брякнет кой-кому, — пообещал дядя Миша. — Правда, пока их найдут да посоветуют не рыпаться, много воды утечет…

Наталья даже не требовала описания внешности — хватило упоминания о машине. Пошепталась с дядей Мишей, вывела мотоцикл за ворота и укатила.

Валентин сидел в той комнате, где спали Данил с Ларой, методично разбирал рюкзак, выкладывая на пол тяжелые продолговатые свертки в промасленной холстине.

— Как вам только в голову взбрело тащить с собой девчонку? — спросил он, не оборачиваясь.

— Некуда было деть, — сказал Данил. — Между прочим, это вы за ней должны были заехать ровно в одиннадцать, но припозднились, вот и пришлось…

— Если бы вы видели, что осталось у меня от машины, не упрекали бы. — Валентин разворачивал свертки.

— Авария?

— Обстреляли. Из двух автоматов. Уходил, слегка нашумев…

— Вот видите, — сказал Данил. — Не мог я ее оставить…

Валентин поднял глаза, слегка усмехнулся:

— Очаровала?

— А это к делу не относится, — сказал Данил спокойно. — По тайге, я так прикидываю, придется пройти километров пятьдесят.

— Возможно, даже меньше. Насколько удастся приблизиться на машине.

— Вот… По сути это дневной переход. День-полтора… Пройдет, не помрет. Коли уж так повернулось…

— У нее есть оружие?

— Теперь уже нет, — усмехнулся Данил.

— Это хорошо. Меньше беспокойства. Этому вашему уголовнику доверяете?

— Побольше, чем некоторым, кого я не знаю…

— В мой огород? — Валентин чуть поднял бровь. — Я тоже не в восторге от вас, но приказы не обсуждаются. Придется нам потерпеть друг друга несколько дней. Какое у вас оружие?

— АКС-74 с откидным.

— С глушителем?

— Без. И «беретта». Тоже «озвученная».

Валентин ловко, быстро собрал автомат — чуточку непривычного вида, с толстым стволом, по длине даже превосходящим саму тарахтелку.

— АС? — спросил Данил.

— Да. На вас я не захватил, вы же отказались от нашего оружия. Гранаты взяли?

— Взял парочку.

— У меня четыре, — сказал Валентин. — И есть хороший лук, соберу потом, на месте. — Он вставил магазин, короче, чем у стандартного «калашникова» прежних моделей, щелкнул затвором. — Что у вас есть еще?

— Карабин. У моего спутника.

— Ну что же, — сказал Валентин, — с оружием обстоит неплохо. Доставайте карту.

— Я тут нашел один источник… — сказал Данил.

Расстилая карту, кратенько рассказал. Валентин посидел, что-то соображая, недовольно покосился на достававшего сигареты Данила:

— Травите организм?

Данил хладнокровнейшим образом закурил. Он не собирался ставить себя в подчиненное положение, ни в малейшей степени. Белесый должен сообразить сразу: напарники, и никаких. Что это я слышал скверного о белесых? И от кого?

— Триста километров… — Валентин присмотрелся к карте. — Скорее всего, ваших бродяг везли здесь. Расстояние соответствует. Можно было, конечно, спрямить путь здесь, но мост, я слышал, разобрали на ремонт, а паром через реку больше не ходит, рыночные отношения вмешались. Потому они и сделали такой крюк. Вывозить сокровища они, вероятнее всего, намереваются той же дорогой. Ну с чего им вдруг плутать по таежным стежкам и от кого таиться? Их вертолет базируется здесь, в Курумане. Хотя вполне возможно, где-то в тайге они оборудовали «аэродром подскока», это же примитив — автоцистерна с горючим и подходящая площадка. Больше всего мне не нравится вертолет.

— Мне, знаете ли, тоже, — сказал Данил.

Валентин глянул на него, улыбаясь уголками рта:

— Как это у вас говорят? Не ершитесь. Я не собираюсь выстраивать вас в шеренгу и мучить строевой подготовкой. Разумеется, мы с вами — полноправные напарники.

— Рад слышать. Покажете маячок?

Валентин полез в рюкзак, уверенно, не глядя внутрь, вынул большую пластмассовую коробку. Раскрыл. В гнезде из поролона лежал серебристый кубик с пуговкой выдвижной антенны.

— А, с такими-то я сталкивался… — сказал Данил. — Стандарт. Ваши вертолеты точно придут?

— Это я вам гарантирую. — Его взгляд стал жестким. — Так что не нужно самодеятельности. Клад должен попасть именно туда, где его ждут.

— Помилуйте, я и не собираюсь смываться с ним в Китай. Во-первых, не дотащу на хребте, пришлось бы переть верст пятьсот до более-менее обитаемых мест, а во-вторых, китайцы отымут…

— Вот и прекрасно. А с таким прибором вам приходилось иметь дело? — Он выложил на стол черную плоскую коробку величиной с книгу. Вспыхнул экран размером с пачку сигарет — загадочные для непосвященного зеленые путаные линии, цифры в углу…

Данил кивнул. Вещичка и в самом деле была крайне полезная. РПС — микропроцессор особого назначения, высвечивает заранее разработанный маршрут, показывает, где ты сейчас находишься, фиксирует все отклонения. Внутри — банк данных на несколько сот точек маршрута, сотню курсовых углов, игрушечка использует сигналы навигационных спутников (причем те, кто эти спутники создал и запустил, представления не имеют о посторонних нахалах, приспособивших чужие орбитальные маяки для решения личных проблем). Словом, мечта землепроходца, путешественники прежних лет душу бы дьяволу продали за такую игрушку…

— Маршрут запрограммирован отсюда. — Валентин показал на карте. — В эту точку нам удастся добраться даже на машине.

— Если не наткнемся на посты.

— Если не наткнемся… — согласился белесый здоровяк. — Удостоверение у меня с собой, но здесь от него, боюсь, не будет никакого толку, совсем наоборот. Какая у вас «крыша»?

— Да не нужна мне «крыша», — пожал плечами Данил. — Охотиться едем, вот и вся «крыша». Там отнюдь не дураки, появление конкурента у них учтено заранее в виде каких-то процентов вероятности, и если найдется знающий меня в лицо — никакие липы не помогут. А тот, кто меня в лицо не знает, ничего и не заподозрит — места, в принципе, бойкие, охотники валят на юг, ломщики идут за жадеитом, орехи-ягоды…

— Логично. Что там? — Он бесшумно развернулся к двери, в руке появилась «гюрза» — крутая восемнадцатизарядная игрушка, пришедшая на смену ветерану «стечкину».

Вошел дядя Миша, передернул плечами:

— Ребята, пора отрываться. Эти скоты рыскают по городу, ищут нас. Пока еще Ташка найдет авторитетного человека, да и нечего нам тут больше делать…

Следом появилась Лара, завистливо оглядела чертовски изящный пистолет с силуэтом разинувшей пасть змеи на затворе:

— А мне что, ствол не полагается?

— Тебе полагалась бы порка, — сказал Валентин. — Увы, придется отложить.

Дядя Миша уже привычно полез за руль. Данил сел рядом, показал на карте:

— Сюда…

Из города, казалось, выбрались без приключений. Обогнали караван из десятка КамАЗов.

— Ну, осталась развилка, — сказал дядя Миша. — Если проскочим, начинается большак. В конце-то концов они и на нахаловском выезде торчать могут…

— Накаркал, — сказал Данил. — Не торчат они на нахаловском…

На обочине желтел потрепанный «уазик», а рядом красовался БМВ. Сержант Колька в компании с другим обмундированным кинулись наперерез, делая угрожающие жесты.

— Не останавливаться, — сказал Данил сквозь зубы.

Корявый приударил по газам. Пролетев с километр, сообщил:

— Висят, суки…

Данил опустил стекло, высунулся в окно. Сзади с нехорошей быстротой надвигалась битая, но все еще проворная таратайка. Ну конечно, смекнули, что их примитивно надули насчет полковника, а если даже и нет, тайга все спишет… По сторонам дороги давно уже тянулась густеющая с каждой верстой чащоба, сосны придвинулись вплотную к асфальту.

БМВ приотстал, какое-то время держал дистанцию — видимо, выжидали, пока начнутся совсем уж глухие места. Потом резко прибавили ходу. Устраивать с ними гонки не было смысла — «уазик» по ровному месту не уйдет. Хорошо еще, «лунохода» не видно — не рискнули ввязываться в столь туманное дело…

— Сделали бы вы его, сударь мой, — сказал Данил, оборачиваясь к Валентину.

— Точно, делай, — подтвердил дядя Миша. — Догонят ведь, козлы.

— А мы не получим дополнительных хлопот на свою голову? — спокойно спросил Валентин. — Нравы вашей провинции для меня сплошная загадка, сибирские особенно.

— Никаких тебе хлопот, — заверил Корявый. — Дальше пойдут деревушки без особой власти, и никаких тебе раций, а там и деревни кончатся… Медведь-прокурор, и весь базар.

Валентин, отстранив Лару и заставив ее пересесть поближе к кабине, распахнул заднюю дверцу. Одна половинка осталась на крюке, вторая болталась свободно. Белобрысый, упираясь правой ногой в закрытую половинку, хладнокровно поднял автомат, выжидая подходящего момента. Кажется, там кое-что увидели — БМВ вильнул, но потом опять пристроился в хвост. Вполне возможно, провинциальные мафиози подумали, что их просто пугают безобидной игрушкой, в последнее время в Сибирь хлынул поток западных детских забав — точных копий разных экзотических стволов из легчайшей пластмассы, но выполненных неотличимо от оригинала с заграничным старанием…

Очередь прозвучала так, словно кто-то лениво провел пустой бутылкой по штакетнику, серия глухих хлопков — пок-пок-пок… БМВ рыскнул, будто налетев на невидимую стеклянную стену, а в следующий миг уже летел на обочину, развернувшись на сто восемьдесят градусов, вмазался в сосну, сверкнули в солнечных лучах брызнувшие осколки стекла. Дорога была прямая, и Данил вскоре увидел взмывший вдали огненный клубок…

— Прекрасное начало, — хмуро сказал он. — Впрочем, что было делать, шины на такой скорости…

— Шины? — поднял брови Валентин, успевший захлопнуть дверцу. — Я бил на поражение. Вы же сами сказали, что дальше начинается территория без властей и законов. Надежнее было обрубить хвост именно так.

— Прыткий паренек… — проворчал под нос дядя Миша.

Глава тринадцатая Золото спит без кошмаров

Описывать дальнейшее подробно было бы скучновато — дорога тянулась унылая, как песня табунщика. Данил сменил за рулем Корявого — теперь все равно, кому вести, никто из них по этим местам не ездил. Порой асфальт сменялся немощеными трактами, сопки то подступали вплотную к дороге, то отпрыгивали подальше. С каждым часом тайга становилась гуще, а к девяти вечера, когда асфальт кончился бесповоротно, вокруг уже почти сплошной стеной вздымались приличной высоты гряды и гребни, именуемые здесь «горами», сплошь заросшие темно-зеленым лесом. Начиналось обещанное безлюдье. Подальше, к юго-востоку, лежало Монгольское Алатау, горная страна (это ведь только столичный житель уверен, будто Монголия — сплошная пустыня, а на самом деле запад Монголии своей горной тайгой ничуть не отличается от Сибири). А если взять к юго-западу — километров через сто по тайге проходит чисто умозрительной линией китайская граница. Кое-где разбросаны чисто символические погранзаставы с той и с другой стороны, но никакого проку в них нет, очень уж грандиозны размахом необитаемые места, где потерявшегося человека не отыщет и дивизия, где редкий охотник, потайной старатель или ломщик жадеита теряется, словно бусинка в аравийской пустыне. Даже гражданская война обошла эти места стороной — разве что особенно упрямые беляки, как и в Якутии, продержались года до сорокового, но нападениями населенные места не тревожили, очень уж долгие концы пришлось бы отмахивать. По этой же причине на них махнула рукой советская власть — как и на вовсе уж затерянные в чащобе раскольничьи скиты. Контрабандных тропок здесь нет — овчинка не стоит выделки, все пришлось бы волочь на себе, даже если пустить караван неприхотливых монгольских лошадок, не окупятся такие труды… Контрабандисты предпочитают более цивилизованные места, где есть железные дороги и многолюдье, а таможенники ничуть не уступают коллегам из более приближенных Европе мест по части изящного и непринужденного принятия «благодарности». Пора одиночек, крадущихся темной ночью через тайгу с тюком чесучи и флаконом кокаина, давно минула…

Никаких постов до сих пор не попадалось — собственно, они огибали по широкой дуге вычисленную с большим запасом «сферу жизненных интересов Логуна». Но потом стали понемногу приближаться к ней, заходя с северо-востока.

Ехалось скучно. Всякая охота к разговорам пропадает в таком рейсе через полчаса-час. Лара сначала металась от окна к окну, наслаждаясь экзотикой, но и это занятие ей надоело очень быстро. Валентин сидел как статуя, временами словно бы дремал. Данилу он очень не нравился, но делать было нечего, напарников сплошь и рядом не выбирают… Судя по косым взглядам дяди Миши, чувства командира он разделял полностью. Но русифицированный литовец если и чуял некую настороженность в окружающем воздухе, не подавал виду. Спокойный, уверенный в себе профессионал — вот этого Данил не мог не оценить.

— Автомат прикрой чем-нибудь, — сказал он, не оборачиваясь. — Впереди кто-то топает. Деревня близко, подбросим, а заодно и поговорим…

Таежная стежка давно сузилась до ширины одной-единственной машины, так что, появись встречная, разъехаться было бы трудновато. Валентин прикрыл автомат курткой. Старуха, рассмотрел Данил. «Уазик» катил не быстрее велосипеда.

— Ты, главное, смотри, чтоб не рявкнула, — хмыкнул дядя Миша. — Ходят байки, попадаются тут… минотавры. Идет себе баба по обочине, оглянется — а вместо лица медвежья морда…

— Шутите? — потянулась Лара.

— А черт его знает, — серьезно сказал Корявый. — В таких местах все бывает, это тебе не город. Чингиз семьсот лет пролежал, а про снежных людей я с детства слышал, только их тут зовут не снежными, а лесными хозяевами или соседями…

Бабка оказалась без всякой медвежьей морды — да и не такая уж старуха, лет шестидесяти. В машину она залезла, не чинясь. Данил еще обдумывал, как бы поестественнее с ней заговорить, не подделываясь под пресловутый народный говор (это одни столичные кинорежиссеры верят, будто сибиряки через каждое слово повторяют «чаво» и «однако»), но дядя Миша опередил:

— Немцы в деревне есть, мамаша?

— Один есть, — преспокойно ответила бабка. — Гонзиц Иван Альфредович, из ссыльных. Так и прижился. А если вы про солдат, так их шестеро. С лейтенантом. На грузовой машине. Дальше поедете или как? — Она смотрела на обернувшегося к ней Данила с философским спокойствием сагайской каменной бабы. — Хотите разворачиваться — сейчас будет развилочка…

— Зачем? — пожал плечами Данил. — Солдат мы не боимся, хоть и непонятно, что они делают в такой глуши…

— Встали кордоном, — сказала старуха. — Утром по радио говорили, что в Тохаре неспокойно, где-то в деревнях уже резня началась, тохарцы с русскими…

— Мать твою, и до нас докатилось… — начал дядя Миша, но Данил перебил:

— Кто говорил, Москва?

— Москва про нас и не слышала. Областное радио. Сказали, в тайгу ходить не рекомендуется, потому что были уже случаи… И правда, были. До Тохара километров пятьдесят, да иногда заходят на конях, озорничают. Они же независимыми хотят быть — по вашей нынешней городской моде, вот молодежь и шумит… Милиционера у нас нет, так прислали солдат. С автоматами. Тохар всегда был тихий, не знаю, что на них и нашло… Меньше надо беспокоить тайгу, вот и будет тихо…

Данил слегка смутился под ее спокойным таким, благостным, и з н а ч а л ь н ы м взглядом. Он плохо верил во все россказни о колдовских тайнах, укрытых в глуши, но вырос как-никак в деревне, точно так же затерявшейся в тайге, разве что Судорчага была гораздо больше да поближе к городам… Всякого успел наслушаться.

— И как солдаты? — спросил он.

— Как все солдаты, — пожала плечами старуха. — Бражку вынюхивают потихоньку, девок у нас почти что и нет, с этой стороны никакого озорства… Лейтенант, как ему и положено, держит себя строго, не пьет. Говорит, там, дальше в тайгу, еще солдаты, так что беспокойства, обещал, не будет никакого. Вот только веет из тайги… в небе не хмарно, да на душе морокотно, никакого настроения нет…

Лара, определенно изнывавшая от желания вклиниться в степенную беседу, наконец прорвалась:

— А вы, бабушка, не колдунья? Взгляд у вас… загадочный.

— Внимания не обращайте, — сказал Данил. — Она у нас маленькая еще, мультиков насмотрелась…

— Колдуний, милая, давным-давно всех вывели, — сказала старуха.

— Кто вывел?

— Жизнь… Когда приходит такая жизнь, что колдуны ей не нужны, все само по себе тает, не успеешь и заметить. Оглянешься — и нет ничего, а еще вчера было столько…

— Жаль, — сказала Лара. — Я-то думала, попаду в деревню, покажут мне домового под печкой и волков-оборотней… В Германии об этом столько писали, есть даже академия колдовства с сибирской кафедрой. Что вы смеетесь? Журналы выходят, симпозиумы собирают… Должно же в самых глухих уголках что-то такое оставаться?

— Ох, да притихни ты, — сказал Данил. — Ты сама для здешних мест — неплохая экзотика… Бабушка, переночевать не пустите? Время к вечеру…

Они уже въехали в деревню. Справа над ней нависала гора с обширными серыми каменными проплешинами. Слева подступала тайга. Домов двадцать, не больше. У одного Данил увидел темно-зеленый «уазик» с эмблемой ФКГЗ на дверцах. Тут же стояли два солдата в пятнистых комбинезонах и лениво покуривали. Машину они проводили довольно безразличными взглядами.

— Вон тот дом, — сказала старуха. — Деревня не староверская, так что курите в избе свободно, только если вздумаете разводить любезности, — она быстрым взглядом словно бы соединила Данила с Ларой, — скажите сразу, постелю в сараюшке.

— Стелите, — с невиннейшим выражением лица кивнула Лара.

Дядя Миша хрюкнул. Данил хотел что-то сказать, но, не в силах отвязаться от стойкого убеждения, что старуха видит его насквозь, промолчал. Вылез, остановив машину у изгороди, вытащил рюкзак и вслед за старухой вошел в избу. Из угла вышел худой серый кот, потянулся и заорал, прося жрать.

— Сюда поставь, — сказала старуха. — Я сейчас печку раздую, сготовим ужин… Охотники?

Данил молчал. Полное впечатление: что бы он ни соврал, з д е с ь это не пройдет. Говоря по-книжному — аура, а если проще — д р у г о й м и р. Никакое не колдовство, просто другой мир, кое в чем не изменившийся со времен Чингисхана.

— А у вас, бабушка, в самом деле под печкой никого такого не водится? — спросил он, развязывая рюкзак и выставляя на стол консервные банки.

Во дворе о чем-то тихо говорили дядя Миша с Валентином.

— Кто их знает, сегодня был, завтра ушел, — старуха ловко пихала поленья в печь. — Девчонку-то зачем тянете? Да ты на меня так не смотри, я ж говорила, колдунов давно повывели… Просто вы в городе з н а т ь разучились, вот и все премудрости… Может, оставишь ее у меня? Над теми местами, куда у тебя нос повернут, которую сотню лет, как говаривали старики, очень уж недобрые ветры. Плохие места, господин проезжающий. И беспокоить их не стоило бы.

— Бабушка, ты ведь давно живешь, — сказал Данил тихо. — Может, приходилось слышать, что есть такие места, куда идешь не по своей воле…

— С о в с е м не по своей?

Он пожал плечами.

— Я тебя не пугаю, — сказала старуха. Подсунула под клетку поленьев бересту и ворох щепок, чиркнула спичкой. — Хотела бы напугать, уж придумала бы что пострашнее, вы, городские, разинув рот все подряд глотаете… Только еще деды рассказывали, что в той долине в особые ночи скачет орда, и все, как один, безголовые. Уздечки не звенят, копыта не чапают, носятся взад-вперед без всякого звука, а головы ни у одного нет. Вреда от них еще никому не было, просто п о к а з ы в а е т тайга… Бывает такое над золотом. Само оно спит спокойно, ни снов, ни кошмаров, а над ним мельтешит — когда пестрая кошка, когда беленький барашек, а когда и те, кого с т о р о ж и т ь положили. Кошмары у людей бывают. П о т о м… В особенности когда золото — заклятое. Ты его, может, и возьмешь, может, оно тебе и не навредит ничуть, но унести бывает трудновато.

— Я уж думал, скажете, что душу погублю…

— Очень уж не н а ш е золото-то. К такому страхи о погублении души вроде бы и не относятся, однако палка бывает о двух концах — поди угадай, что ч у ж о е к тебе потом привяжется. Один сагаец его называл «буруш-олтун» — «пачканое золото». Это он не о грязи…

Данил стоял среди избы. Вновь, не впервые уже, окружающее показалось ему нереальным, но теперь знаки были переставлены — сейчас именно он, если подумать, был для этого не менявшегося столетиями мира чем-то призрачным и мимолетным, как ползущий между кедров утренний туман.

Резко мотнул головой, стряхивая наваждение, вышел на крыльцо. Пропустил в избу Валентина с рюкзаком на правом плече, за ним Лару, задержал Корявого:

— Пойдем-ка… — Отвел к машине, понизил голос: — Дядя Миша, нужно в темпе провернуть маленький шмон. Сможешь?

— Смотря что.

— Слушай сюда…

От баньки они отказались, от «кваску» тоже. Старуха уселась разбирать принесенные из тайги травки. Лара, узрев такое занятие, начала увиваться вокруг с деликатными расспросами о колдовстве, и Данила такой поворот событий как нельзя лучше устраивал — обе сидели в дальней комнате, а рюкзаки остались в сенях… Он подошел к Валентину и сказал многозначительно:

— А не прогуляться ли нам по деревне?

— Зачем? А, да, понял.

Они вышли со двора. Корявый, которому Данил за спиной белобрысого показал большим пальцем через плечо, нырнул в избу. В деревне стояла тишина. Светились окна, у забора шумно вздохнула корова, почти невидимая в сумерках. Дома были разбросаны вольно, так что единственная улица была не такая уж и короткая. Стараясь не спешить, оба прошли до самого конца, развернулись и направились обратно. В доме, возле которого приткнулся комитетский «уазик», орал магнитофон. Окна занавешены плохо, и Данил увидел, что солдатики, все шестеро, сидят у стола вокруг трехлитровой банки с жидкостью цвета какао. Действительно, по возрасту — определенно контрактники. Лейтенант притулился тут же в уголке, и лицо у него выдавало борение самых разных желаний. Можно биться об заклад, что сегодня-то он все же не вытерпит…

— Что это там у них?

— Бражка с какао, — сказал Данил. — Приятная штука.

— Это не засада.

— Конечно, — сказал Данил. — Засада так беззаботно не балдеет. Но рация у них есть, вон, видите? Уголок торчит. Не знаю, что там за беспорядки в Тохаре, есть они на самом деле или нет, но под этим соусом нас любой патруль хлопнет в два счета, как гипотетических боевиков, и никому потом не докажешь…

— Ничего, — спокойно сказал Валентин. — Главное — добраться. Пойдемте?

— Подождите. — Данил прикинул: следовало дать Корявому побольше времени. — Постоим пару минут, у меня чисто личный разговор…

— Успокойтесь. Я не собираюсь ябедничать папочке. Вы ведь это имели в виду?

«Быстрый, сволочь», — подумал Данил.

— Именно это я и имею в виду, — сказал он.

И пошел вслед за спутником к дому — ничего нельзя было придумать, чтобы задержать его еще хотя бы на пару минут…

Однако, вернувшись, они застали в избе сущее благолепие — Лара со старухой заканчивали вязать траву в пучки, а дядя Миша подкладывал полешки в печку. Кот устроился под столом, зорко оглядывая оттуда незнакомых людей. Демонического в нем ничего не было, а поскольку в избе горели самые обыкновенные электрические лампочки, вокруг не пахло и каплей мистики — и все равно Данил не мог отвязаться от мысли, что время и пространство вдруг лопнут чудовищной трещиной, разодрав теплую ночь сверху донизу, до неба, до звезд, и с т о й стороны хлынет дневной свет, затопочут копыта, по улице проскачут всадники, посланные переловить последних улизнувших свидетелей погребения…

— Спать у нас рано ложатся, — намекающе бросила старуха.

— Нам, пожалуй, тоже пора, — сказал Данил. — Выезжать будем по рассвету… Готовьтесь спать, гвардия.

— А где у вас сараюшка? — спросила хозяйку Лара.

— Никаких сараюшек, — заявил Данил мрачно. — Диспозицией не предусмотрены.

Он вышел во двор, закурил, подошел к «уазику». Вскоре скрипнула дверь, с крыльца сбежал дядя Миша:

— Бабка сказала белесому, чтоб заносил автомат в избу. Углядела же, клюка… Неси уж, говорит, чего уж…

— Она такая, — сказал Данил.

— Командир, ты молитву какую-нибудь не помнишь? На сон грядущий бы?

— Да ладно тебе…

— А все ж таки. Та еще бабулька, гадом буду. Кто ее знает, что ей в голову взбредет насчет нас…

— Ладно тебе, — повторил Данил. — Взял?

— А там и так пусто, как на Северном полюсе…

Глава четырнадцатая Шумные встречи на тихой войне

Вопреки суеверным опасениям Корявого, ночь прошла спокойно, домовой никого не душил, хозяйка ни во что жуткое не превращалась. Утро выдалось прекрасное, старуха на прощанье даже напоила их парным молоком. Правда, молоко в городские глотки шло плохо. Данил его давно забыл, Валентин, оказавшийся хуторским, тоже, Лара раньше не пробовала вообще, отхлебнула пару глотков и округлила глаза:

— Такое впечатление, оно живое…

Один дядя Миша браво опростал двухлитровую банку, заявив, что вкус парного молочка он тоже забыл, но продукт полезный, а потому следует пить, сколько влезет.

И уехали.

…Патруль им преградил путь часа через полтора.

Дорога раздваивалась, огибая необъятную гору, влево уходила широкая, наезженная колея, где прошла бы бок о бок парочка грузовиков, вправо — однорядка, подобная той, что вела в деревню. Поперек широкой стоял «уазик» цвета хаки, свободное пространство меж ним и обочинами было перекрыто аккуратно поваленными сосенками. Рядом, на полянке, стояла выцветшая палатка. Судя по выжженному пятну под большим черным треножником с подвешенным к нему чайником, по куче пустых консервных банок в сторонке, застава обитала тут не первый день. Несмотря на раннюю пору, возле машины прогуливался стриженный под ноль детина в кепочке-«афганке» и камуфляже с нашивками ФКГЗ, с АКСУ на плече. У полога палатки красовалось пять пар кросовок, а на растяжке сохла тельняшка-безрукавка.

Детинушка браво шагнул вперед, энергично отмахивая рукой. Дядя Миша принял вправо и не спеша поехал себе дальше по свободной дороге, но сзади вдруг послышался свист, и часовой потрусил следом, махая рукой к себе, разок многозначительно показав автомат.

— Вариант «Иностранец», — сказал Данил спокойно. Расстегнул ремешок кобуры, опустил предохранитель. — Давай задний.

«Уазик» пополз задним ходом. Рядом с часовым торчал еще один коротко стриженный, постарше лет на пять, с защитными звездочками на погонах незастегнутой форменки — старший лейтенант. Кобура у него на поясе осталась нерасстегнутой, а часовой держал автомат довольно небрежно.

— Ну чего, мужики? — Дядя Миша выгл янул с недовольной физиономией. — Вот те крест, не шпионы. Хочешь, подошвы посмотри, никакой там рации не заделано…

— Кто такие? — спросил старлей лениво-бдительно.

— Интуриста с дочкой за медведем везем, — доверительно поведал Корявый. — Валютой платит, мля, тут повезешь…

Данил открыл дверцу и выпрыгнул, обозрел патрульных и палатку с бессмысленно-радостной улыбкой импортного человека, всю сознательную жизнь бродившего по асфальту. Больше из палатки никто не вышел. Два автомата к тому же висят у входа, под пологом — караульщики, мать вашу…

Лейтенант дернулся было к нему, но проскочил взглядом мимо и даже немножко отвесил челюсть. Часовой реагировал столь же гетеросексуально.

Лара выпорхнула из боковой дверцы, как ослепительное видение. Роскошные золотистые волосы, просвеченные солнцем, струились по плечам, невесомая маечка наглядно свидетельствовала, что в буржуазном мире лифчики давно сочли пережитком. Потянулась, походкой манекенщицы прошлась возле машины и, очаровательно улыбаясь, сказала Данилу по-английски:

— Смотри, у этого офицерика такая же педерастическая физиономия, как у дяди Джека, наверное, тоже…

Данил ей мысленно поаплодировал — вплоть до овации. Сей маленький экспромт, имевший целью выяснить, понимает ли старлей по-английски, достиг цели мгновенно: офицер таращился на девушку столь же умиленно-обалдело, определенно не поняв ни слова. Данил тем временем подошел вплотную к часовому — тот, глядя на Лару, непроизвольно проглотил слюну с громким чмоком — обозрел его спереди, с боков, заулыбался:

— Рашен командос? Велл, велл…

И, войдя в образ, потрогал указательным пальцем дуло автомата, праздно болтавшегося у детины на плече. Тот и внимания не обратил, сказал завороженно:

— Ох, Серега, я бы ей вдул…

Старлей цыкнул на него, но дядя Миша с понимающей ухмылкой успокоил:

— Да не понимают они ни хрена, переводчик вон сидит, только он с похмелья, в деревне бражки обожрался, пошевелиться не может… Чего тормозили-то?

— Ох, я бы ей… — повторил простяга-часовой.

Данил с милой улыбкой сказал ему на английском:

— Почеши себе яйца битой бутылкой, дитя мое, и жопу не забудь…

И, обойдя его, с раскованностью патентованного иностранца направился к палатке, стал озираться с видом крайнего любопытства.

— Куда едете? — спросил старлей, косясь на Лару.

— Сказали, вот сюда. — Дядя Миша показал ему карту и ткнул пальцем. — Говорили, тут есть медведь. Нам, честно тебе скажу, интереснее его по тайге покружить подольше, он, английская морда, поденно платит, вот я его четвертый день вокруг деревень кручу… Да заскучал что-то, в чащобу хочет. Вы что тут делаете-то, а?

Лара, склоняя головку то к правому плечу, то к левому, разглядывала часового. Часовой млел. Данил, повернувшись вполоборота к машине, внимательно слушал.

— Сюда не надо, — тыкал пальцем в карту старлей, — тут запретка, сюда тоже соваться не стоит…

— А что вы там крутите? Спускаемый аппарат, что ли, упал?

Лейтенант поманил его пальцем и сказал потише:

— Утечка радиации, понял? Везли там одну херню на точку, а она с откоса кувыркнулась. Так что забирай в сторонку. Вот здесь чтоб вас и близко не было. Мы сами в ту сторону до ветру сходить боимся, хоть дозиметр пока и не шевелится…

Судя по его лицу, он искренне верил во все, что говорил — сам попал на обманку.

— Ну, спасибо, что предупредил, — сказал Корявый облегченно. — Где, говоришь, безопаснее? Ага… Туда вжарю, покручу его еще пару деньков…

— Только смотри, на тохарцев не напорись.

— Так это что, по радио не звездели?

— Точно тебе говорю. Возле Шеломаихи; местные с ними стрелялись. Заходят на нашу сторону, только так, знаешь ихних лошадок? Везде пройдет, по горам лазит, как кошка…

— Да у меня карабин при себе.

— Они тоже не пустые, — сказал старлей.

— Слышь, Серега, — обрадовался часовой. — А может, кого из нас послать одного с иностранным гостем? Чтобы ненароком узкоглазые не обидели. Я бы съездил ради такого случая, согласно дружбе народов. Все тишком, и полкаш не узнает…

— Подтянись! — Старлей окинул его уничтожающим взглядом. — Хорошо, они по-русски не секут, а то писал бы этот потом у себя насчет нашей дисциплинки… Ну куда тебе щемиться? Так она тебе и дала, ты ж полгода не подмывался, а у них на каждое время дня свой дезодорант.

— Все равно, положить бы ее голой попкой в мягкие лопухи…

— Сиди уж, страдалец. Марш на пост!

Часовой вздохнул:

— Может, она хоть с нами сфотается?

— Пошел, говорю!

Старлей уже стремился побыстрее от них избавиться — пока не вылезли из палатки остальные, и дисциплина в подразделении не оказалась подорванной на весь оставшийся день. К тому же Данил, отвечая на яростные взгляды старлея детской улыбкой, бродил возле палатки, недвусмысленно намереваясь поиграться автоматами.

— Забирай ты их и вали, хрен с тобой, — посоветовал он Корявому. — А насчет тохарцев — поглядывай. Погонишься за валютой, без головы останешься…

— Да чего они там…

— Вот тебе «чего»… Я вчера выходил на связь, сказали, что подойдет еще батальон. Понял? По пустякам в тайгу не погонят. Они, говорят, в лесничестве всех вырезали.

— Эй, мистер! — заорал Корявый Данилу, усиленно помогая себе жестами, стуча пальцем по стеклу часов: — Ком, ком! Время! Ту-ту-ту! Медведь — бух-бух!

— Ну, чтоб ты только мне на дороге не попался… — сказал Данил по-английски, похлопав старлея по плечу. — Пошли, доченька иностранца, а то у часового скоро казенные штаны по шву лопнут…

— Не все же равнодушны к моей прелести, как ты, болван, — очаровательно улыбаясь, бросила Лара на том же наречии и сделала ручкой часовому. — Гуд бай, мал-шик!

«Вряд ли они будут сообщать Логуну, — подумал Данил, когда машина тронулась. — А если и доложат по рации, будут упорно талдычить насчет „ненашего человека“ с очаровательной дочкой, приметы у них, можно биться об заклад, в памяти не отложились — вот разве что параметры Лариной фигурки могут описать с точностью до миллиметра… Значит, подходит еще батальон? Интересно, означает ли это, что раскопки близятся к концу?»

Валентин достал процессор — они уже захватили начало запрограммированного маршрута. Хитроумная штучка старательно попискивала и свиристела, отмечая короткими пунктирами все отклонения машины от вколоченной в память процессора трассы.

Данил пересел за руль. С ровной дорогой пришлось распрощаться, машина перла по редколесью, раскачиваясь, словно лодка на волнах, взревывая мотором, прыгая на толстых корнях. «Уазик» способен творить в тайге чудеса, лишь бы хватило места проехать… Валентина с Ларой швыряло на жестких лавочках, автоматы им пришлось взять в руки, а запалы от гранат Данил напихал себе в карманы. Рюкзаки ездили то вдоль, то поперек, хорошо еще, в их вещах не было ничего стеклянного, иначе давно разбилось бы к чертовой матери…

Примерно через час такой эквилибристики Данил остановил машину, решительно выключил мотор. «Уазик», накренясь на левую сторону, приткнулся на отлогом склоне. Дальше не проехать. Тайга становится все гуще, петлять пришлось бы так загогулисто, что пешком все равно быстрее…

— Приехали, господа, — сказал он, распахивая дверцу. — Дальше придется ножками…

Вокруг стояла тишина. Мошка моментально окутала их мельтешащим облачком. Данил побрызгал вокруг импортным аэрозолем, на пару минут воздух очистился, но вскоре крохотный таежный гнус вернулся, щекотал лицо, назойливо лез в уголки глаз.

— Ну откуда они берутся? — Лара громко выругалась, устав отмахиваться.

— Ручками не махай, не поможет… — сказал Данил. — Это еще ничего, бывает похуже. — Он достал флакон с отечественным гнусобоем. — Придется мазаться. Только сначала косу заплети, да потуже, чтоб за ветки не цепляться такой гривой.

— А воняет… — Лара недовольно повертела флакон.

— Смотри, чтобы в глаза не попало. — Данил щелкнул затвором, забросил автомат на плечо и прицепил нож к поясу.

Валентин извлек шикарный нож разведчика в зеленых ножнах-кусачках, с зеленой рифленой ручкой. Данил присмотрелся — так и есть, перышко с фокусом. От обычного армейского ничем вроде бы на первый взгляд не отличается, но в торец заделано стреляющее устройство на один патрон, с двадцати метров можно прошибить каску…

Лара старательно упрятала косу под капюшон ветровки, завязала под подбородком шнурок. Нести ей ничего не пришлось, рюкзаков было только два, да и те не особенно тяжелые, впрочем, — камуфляж, десятка два консервных банок (сухой паек на неделю), по четыре автоматных магазина, гранаты, аптечка. У Валентина было еще большое, но легчайшее синтетическое полотнище, из которого можно было соорудить подобие палатки. Пара биноклей, пара фонариков, топорик — вот и все.

Данил велел Ларе снять кроссовки, проверил подошвы — нет, скользить не должны — для надежности пилкой своего ножа сделал несколько надрезов, там и сям выпилив зубцы. Вздохнул:

— Вроде бы — пойдет… Запомни, техника безопасности простая. Смотри, куда ставишь ногу. Не спеши. На поваленные стволы подошвой не опирайся — переступай их. Если вывихнешь ногу, не знаю, что и делать…

— Пристрелишь? — Лара улыбалась, но немножко посерьезнела все же, общее настроение действовало.

— Пристрелить, конечно, не пристрелю, — сказал Данил. — Но придется оставить тебя с Мишей дожидаться нас, будете сидеть посреди тайги черт знает сколько, нервишками скрипеть… Так что ты уж постарайся осторожнее. Ну, готовы?

Он отошел метров на двадцать. Порядок, уже с такого расстояния машины не видно, а с воздуха тем более не заметят… Вернулся к своим, докурил сигарету и аккуратно затоптал окурок, снова вздохнул:

— Пошли?

В общем, было не так уж трудно: погода стояла прекрасная, болот и топей по пути не предвиделось. Валентина с дядей Мишей Данил пустил вперед, а сам встал в хвост, позади Лары, как-то незаметно зашевелились в памяти старые навыки, и он без особого напряжения стерег каждый ее шаг. Было даже легче нежели встарь: потому что сосредоточился на одном — подхватить, если споткнется.

Многочасовая ходьба по тайге — предприятие не то чтобы особенно изматывающее, но однообразное и нудное. Обзора нет никакого, глаз утыкается в сплошную стену деревьев, сухие веточки легко ломаются, хрустя, когда ты их задеваешь, от сучьев покрупнее, живых, приходится уворачиваться, то и дело лицо встречает невесомо-липкую паутину. Хорошо еще, почти не попадается на пути непроходимого бурелома, но иногда все же приходилось огибать высоченные выворотни. Гнуса то ли стало поменьше во второй половине дня, то ли с ним немного свыклись, и он перестал раздражать — но все равно через каждый час мазались вонючей дрянью, испарявшейся столь же быстро, как основатели «пирамид» с денежками вкладчиков.

Живности вокруг хватало — то непуганые белки, винтом взмыв по стволу, цокали сверху, то с фырчаньем взлетал табунок рябчиков и приземлялся не особенно далеко — дичь словно чуяла, что палить по ней не будут. Зверье покрупнее и пообстоятельнее на глаза себя, понятно, не выставляло — успевало услышать шаги издали и бесшумно растаять в чаще. Узенькие звериные тропки встречались раза четыре, по одной они даже прошли с полкилометра, очень удачно была протоптана, почти совпадая с их маршрутом. Неширокий ручей перешли, свалив поперек молодую сосну, отталкиваясь от дна двумя специально вырубленными слегами.

В два часа дня Данил объявил привал. Валентин ни словечком не протестовал против того, что командование как-то незаметно перешло к Данилу, вообще хлопот с белобрысым не было ни малейших — рта почти не разевал, двигался мягко и бесшумно, без единого лишнего движения, казался неутомимым и безостановочным, словно робот. Но именно это, признаться, Данилу и не нравилось — он не ощущал рядом с собой присутствия ч е л о в е к а, рослый блондин с бесшумным автоматом на плече был отделен неким силовым полем, тормозившим все эмоции и выпускавшим наружу лишь снисходительное равнодушие. И Данил до сих пор ломал голову, прикидывая: прав он или нет, у ж е вынеся решение и поставив точку?

Слава богу, Лара причинила меньше хлопот, чем он опасался сначала. Час за часом топала след в след за белобрысым, не пища и не жалуясь, первое время немного замедляла ход всей цепочки, но довольно быстро приладилась не спотыкаться. И Данил успокоился, ухмыльнувшись про себя: что делает с людьми золото…

На привале она облегченно охнула и повалилась навзничь, даже не подумав сбегать в кустики. Корявый разжег крохотный костерок, отгоняя дымком поредевшую мошку. Данил вновь заставил девчонку снять кроссовки и тщательно исследовал кожу на ногах, шлепая ладонью, когда начинала попискивать и заявлять, что ей щекотно.

— Ну, ничего, — сказал он облегченно. — Не стал бы я тебя брать в долгий маршрут, но день-другой с тобой неприятностей не будет…

— Совершенно бесполезные пространства, — обронил Валентин. — При одной мысли, что э т о тянется на тысячи километров, цивилизованному человеку становится не по себе.

— А как насчет «зеленых легких планеты»? — с ленивой подначкой бросил Данил.

— Ну разве что.

Они устроились на отлогом склоне, под кедром. Ощущения трудно было описать словами: вокруг все было, как п р е ж д е, как сто тысяч лет назад, когда человек ютился по пещерам. З д е с ь не изменилось ничего, и в мощь оставшейся где-то вдали цивилизации верилось с трудом — впрочем, в ее разумность не верилось вообще…

Съели по банке тушенки на двоих. Выпили кофе из отыскавшихся в рюкзаке у Валентина английских банок — армейских, саморазогревающихся. И минут через двадцать Данил поднял группу, наплевав на умоляющие взгляды Лары.

— Ничего, — ухмыльнулся он, забрасывая автомат на плечо. — Чем больше протопаем до темноты, тем меньше останется на завтра. Так что — форвертс, фройляйн…

И вновь — липкая паутина на щеках, шуршат крыльями взлетающие рябчики, мелькнул черный хвост удирающего за дерево соболя, чуть слышно хрустнув, ломается черно-серый, словно бы из затвердевшего пепла, сучок, расступаются сочные ветви папоротника, порой достающие тебе до макушки, россыпи огромных червивых маслят, которым так и суждено сгнить. Иногда обходишь темноватый сырой овраг, иногда осторожно перелезаешь через поваленное ветром подтрухлявевшее дерево, щебечут птицы, названия которых ты, как городской человек, давно забыл, а то и не знал вовсе…

Сжалившись, он на четверть часа остановил группу, чтобы Лара могла вдоволь попастись в малиннике, а сам все это время стоял с автоматом под рукой — где малинник, там может оказаться и медведь, сейчас они сытые и спокойные, но зверь есть зверь, следует бдить…

Около семи вечера слева послышалось тонкое металлическое зудение, Данил торопливо вытащил из футляра бинокль, но вертолет прошел слишком далеко, десятикратная оптика поймала лишь пятнышко на горизонте, цветом почти сливавшееся с тайгой.

Песню «А вокруг голубая, голубая тайга» написал какой-то чудак, отроду в тайге не бывавший. Заросшие тайгой горы даже на большом расстоянии не выглядят голубыми, остаются столь же зелеными, разве что чуть подернувшись дымкой, делающей их темнее… Вот б е з л е с н ы е горы — те, точно, кажутся издали голубыми…

Около десяти вечера они остановились в распадке, у ручья. Можно было пройти еще с километр, но Данил решил остаться у воды, вскипятить чай. Английский кофе — вещь хорошая, но чай как-то привычнее, и организму с ним не в пример приятнее…

Валентин нажал кнопочки, присмотрелся к менявшимся цифрам.

— Неплохо, господа. Тридцать шесть километров.

— А не сто тридцать шесть? — без малейшего наигрыша простонала Лара, валявшаяся уже босиком. — Сколько там осталось, пятьсот?

— Около двенадцати, если учесть, что идти придется не по прямой, — сказал Валентин. — Ты же сама не захочешь идти прямиком по горам?

— Нет уж, избави господи… Джентльмены, суньте кто-нибудь в рот сигарету, сил нет в карман залезть. Мерси. Темнеет-то как быстро…

Темнота, в самом деле, накатывалась мгновенно. Валентин подсел к Данилу с картой, посветил фонариком:

— Завтра пойдем по этому вектору. Придется пересечь дорогу, она здесь петляет. Это, как я понимаю, обрыв…

— Непременно.

— А дальше начинается долина… Что это вы делаете?!

— Багульник добавляю, — сказал дядя Миша, бросая в закипавший чайник кусочки наломанных веточек. — Для аромата. Только и делов… Все, сейчас настоится. На карауле стоять ночью будем?

— Обязательно, — сказал Данил. — Кто из вас лучше переносит «собачью вахту»?

— По-моему, я, — кивнул Валентин. — Опыта больше.

— Значит, я стою первым, — сказал Данил. — Потом дядя Миша, потом вы… Только учтите, ручей так плещет, что ночью может неизвестно что почудиться, стреляйте с разбором…

— Постараюсь, — с ледяной вежливостью ответил Валентин.

Срубив несколько молоденьких сосенок, поставили подобие палатки, и Данил загнал остальных трех спать. Сам устроился у прогоревшего костра, положив рядом автомат на кучку лапника. Жаль, что нельзя было взять толковую собачку, с ней спокойнее, любой сюрприз учует издали…

Ручей лопотал поблизости, журчал, позвякивал, протяжно булькал. Никаких загадочных звуков из тайги почти и не доносилось — мыши, зайцы и совы, выходившие с темнотой на ночную жизнь, шуметь не привыкли. Ночные страхи, в общем, близко не подступали, и он сидел, расслабившись, без особых мыслей в буйной головушке.

Потом тишину разорвало могучее мяуканье — точь-в-точь кошка на крыше, только раз в десять посильнее. Мяв пронесся над тайгой, утих. И снова заорала лесная кошка, словно приветствуя показавшуюся над вершинами деревьев луну.

Полог приподнялся, выбралась Лара:

— Это кто? — Она подсела вплотную, зябко собрала пригоршней под горлом куртку.

— Ничего особенного, — сказал Данил. — Рысь орет. От нечего делать. Сидит на суку и упражняется…

— А она на нас не полезет?

— Не полезет. Серьезно. Вокруг, может, и походит…

Рысь заорала снова.

— То-то деревья были когтями изодраны… — сказал Данил. — Мы у нее на квартире, то бишь на участке. Обижается.

— Бог ты мой, небо какое…

В самом деле, было на что полюбоваться. Млечный Путь протянулся косой полосой, звезды казались величиной с вишню — а вокруг, везде, где достает взгляд, россыпь огоньков-одиночек.

— Я такого в жизни не видела…

— Ничего удивительного, — сказал Данил. — В городах такого не увидишь.

— А она не блажит больше… Правда, не подкрадется? — Лара подсела вплотную, прижалась, положила ему голову на плечо. — Романтики — хоть ложкой ешь…

Данил после некоторой борьбы с собой — в такую ночь и в самом деле тянет предаться самой разнузданной лирике — отстранил девушку:

— Ты, кажется, устала?

— Мужлан… Я только разнежилась…

— Это тебе не пикник, — твердо сказал Данил. — Выспаться всем нужно как следует, ясно? Завтра определенно будет соприкосновение с противником… Тебя это, конечно, не касается, но все равно…

— Я хорошо держусь?

— Ты замечательно держишься, — сказал Данил, коснулся губами ее щеки. — А если будешь молча подчиняться приказам, тебе вообще цены не будет…

— Валентин, мать его, как кибер… Ты придумал…

Данил коснулся пальцем ее губ, потом уха. Замахнулся, сделав яростное лицо, подтолкнул:

— Марш спать.

Как ни удивительно, она повиновалась без дискуссий.

…Внутренний будильник был поставлен на половину пятого. Данил полежал с открытыми глазами, привыкая к темноте, высунул голову из-под полога.

Рассвет — серый, зыбкий, м у т н ы й — только зарождался. Меж деревьями слоились медленно плывущие полосы тумана. Валентин, сидевший на том же месте, где вчера Данил, пошевелился — значит, не дремал. Данил на четвереньках выполз из-под полога, тихо вытянул автомат. Как ни бесшумно он двигался, белобрысый услышал, повернул голову. Сделав успокаивающий жест, Данил встал на ноги, повесил автомат на плечо, сунул в карман половинку газетного листа и пошел вниз под уклон, к зарослям, лениво ломая голову над весьма интересной проблемой: любопытно, когда же бравые мушкетеры, при навязанном им автором лихорадочном темпе жизни, ухитрялись покакать?

Возможно, человек, сидящий со спущенными штанами и автоматом наготове, кому-то и покажется смешным, но свидетелей вокруг все равно не было. Данил, сняв автомат с предохранителя, из рук его не выпускал. Мало ли что. Рысь, раздосадованная присутствием на ее участке посторонних, могла пожаловать в гости с самой неожиданной стороны. Да и медведи здесь в самом деле водятся — он не стал ничего говорить остальным, но вчера вечером заметил след на подходе к тому месту, где стали лагерем…

Встал, повесив автомат на шею, использовал газету — и замер, пригнувшись…

Нет, не почудилось. Тень и в самом деле мелькнула меж деревьями — скорее вертикальная, чем горизонтальная. И еще одна. И еще.

Палец был на курке, но он, разумеется, не выстрелил. Сидел на корточках в кустарнике, глядя, как перебегают все ближе к палатке четверо неизвестных, то пропадая в тумане, то выныривая вновь. Становилось все светлее. Неподалеку послышался непонятный звук — то ли всхлипыванье, то ли короткий визг. И вновь — тишина. Четверо крадутся к палатке.

Данил мог бы положить их одной очередью, но не знал, сколько их еще в чаще. В руках у них ничего нет, только у переднего какой-то сверток, ничуть не похожий на оружие. Так что имеет смысл подождать развития событий…

Увы, палатку со своего места он не видел, деревья заслонили. Осторожно переместился вправо шагов на пять. Еще немного, а теперь — за дерево…

У палатки послышалась громкая возня, какие-то хрипы. И тут же — торжествующие вопли, новая возня, Ларин визг… Данил скользнул правее. Уже почти рассвело, и он все рассмотрел, напрягая глаза.

Валентин лежал ничком, и двое нападавших старательно связывали ему руки. Полотнище рухнуло, из-под него третий выволакивал Лару, на ходу скручивая ей руки толстой веревкой, а потом показался и четвертый, стволом Валентинова автомата подталкивая дядю Мишу. Обернулся к деревьям, завопил что-то в тайгу на совершенно непонятном языке.

Данил присел, благословляя собственную предусмотрительность — из чащи вылетели два всадника на низеньких мохнатых монгольских лошадках, ведя за собой в поводу еще четырех оседланных. Одеты они были без всякой экзотики — пиджачки, джинсы, один в старомоднейшем болоньевом плаще. У другого ружье за спиной.

«Тохарцы», — сообразил Данил, разглядев лица. Черноволосые, раскосые… Значит, это не брехня, не часть отпугивающей дезы — и в самом деле какие-то шайки перешли границы бывшей автономии, а ныне «сувереннейшей республики в составе России». Молодой держит автомат умело — в армии, скорее всего, служил. Автомат и ружье — больше оружия не видно, разве что ножи на поясах. Что ж, он поступил правильно — начни он палить по четверке, оставшиеся в засаде преспокойно могли бабахнуть в спину…

С головы у Валентина сдернули мешок. Только теперь он, словно бы ожив, стал дергаться, весь сотрясаясь от кашля — ах, вот оно в чем дело, азиатские хитрости… Он уже был связан по рукам и ногам — должно быть, его справедливо посчитали самым опасным. Ларе связали только руки, примотав свободный конец веревки к ближайшему суку, а дядю Мишу просто держат под прицелом, в такой позиции и в самом деле не больно-то потрепыхаешься, если не прошел специальной подготовки…

Нападавшие ничуть не беспокоились, не озирались по сторонам. «Это уже лучше», — подумал Данил. Они не знают, сколько всего человек было в палатке, не подозревают, что одного недостает. Видимо, вчера ночью заметили костер издали, вот и все. А его следы не отыщут — не индейские следопыты в самом-то деле…

Он был почти спокоен, процентов на девяносто. Убивать его спутников пока не собирались, азиаты любят театральщину… До палатки — метров двадцать, тот, что с ружьем, так его и не снимает, остальные копаются в пожитках, удивленно тараторя над гранатами, лошадей уже привязали. Устроить в такой обстановке небольшую Варфоломеевскую ночь, располагая автоматом и «береттой» с полными магазинами, — что обрызгать два пальца… Даже разжигать в себе злость не стоит.

Дядя Миша витиевато выругался. Похоже, поняли его прекрасно — тохарец угрожающе взмахнул автоматом, и Корявый на всякий случай примолк… Лицо у него, впрочем, казалось не особенно испуганным — битый жизнью зек смекнул, что Данила нет, и нет его автомата, если бы тохарцы его пришили в отдалении от лагеря, оружие непременно принесли бы с собой… Данил видел, что Корявый начинает уже спокойно оценивать ситуацию.

Реакции Валентина определить было гораздо труднее — он все еще перхал и кашлял, валяясь лицом вниз. Старый азиатский способ: на дно мешка мелко крошится табак, накидывается часовому на голову, и человек моментально захлебывается едкой пылью… Главное — подкрасться бесшумно.

Ларе приходилось тяжелее всех — Данил рассмотрел ее испуганное личико. Торчавший перед ней тохарец пялился на нее так, что долго думать над его намерениями не было нужды. Тот, что с ружьем, самый, похоже, старший, что-то ему крикнул — но молодой, засмеявшись, отделался короткой фразой, шагнул к девушке вплотную и принялся обстоятельно, неторопливо лапать, разорвал на груди маечку…

Данил поднял автомат, положил ствол на подходящий сук. Конечно, целился он не в сексуально озабоченного, а в того, что стоял с автоматом. В голову — тут не до вежливости…

Положил палец на курок.

Тохарец с автоматом дернулся, в полной тишине разжал руки. Выпустил автомат и стал падать, подламываясь в коленках. Данил видел у него во лбу аккуратную дырочку — но сам-то был тут ни при чем!

Секундой позже пожилой с ружьем за спиной медленно повалился ничком. Данил перебежал за соседнее дерево, уже приблизительно прикинув, откуда лупит из бесшумки неизвестный, но превосходный стрелок. Пожалуй, являть себя публике в автоматном грохоте пока что рановато…

Трое, побросав вещи, оторопело стояли над рюкзаками, все еще не веря. Данил их прекрасно понимал — тут не сразу и опомнишься… Только молодой, прижавший Лару к бедру и самозабвенно расстегивавший на ней джинсы, ничего не видел и не слышал вокруг, словно токующий глухарь…

Стряхнув оцепенение, один из тохарцев завопил. Молодой наконец недовольно оглянулся, до него медленно-медленно стало кое-что доходить… Корявый — молодец, бля! — рухнул наземь, закрывая голову руками, чтобы не угодить невзначай под пулю. И тут же упали те трое, скошенные, как можно угадать, одной очередью — короткой и меткой.

Один-единственный из налетчиков, оставшийся в живых, заметался, словно бы отмахиваясь от невидимок, обступивших его со всех сторон, он почему-то побежал прочь от лошадей, опомнился, кинулся назад, к низкорослым разноцветным конькам, преспокойно стоявшим на привязи…

И упал, нелепо взмахнув руками. Тишина, только Лара пару раз всхлипнула и умолкла, пытаясь привести себя в порядок, но как это сделать со связанными руками? Данил ждал, держа автомат стволом вверх, стоя так, чтобы моментально крутнуться куда надлежит, полоснуть очередью и залечь. Как ни шарил взглядом, не мог обнаружить ни малейшего шевеления.

Потом что-то сдвинулось с места, медленно продвигаясь к рухнувшей палатке, на открытое пространство… Сначала показалось, что это зашагал отдаленный куст.

Но это, конечно, был человек — в «лохматом» камуфляжном костюме, словно бы дробящем очертания фигуры из-за множества нашитых на него лоскутков и полосок самой разнообразной формы, в нашлемнике, больше всего напоминавшем болотную кочку. По цвету все это идеально сливалось с окружающей растительностью. Несмотря на покрывавшие лицо зеленые полосы, можно без труда определить, что человек очень похож на нападавших — столь же раскос и скуласт.

Данил выжидал. Человек спокойно опустил такой же, как у Валентина, АС (только увитый камуфляжными ленточками), положил его, поднял руки ладонями вверх и крикнул:

— Я — Борус!

Облегченно вздохнув, Данил опустил автомат и пошел к нему.

Глава пятнадцатая Четверо плюс один

Дядя Миша уже встал и, матерясь, пилил ножом Ларины путы — это оказалась не веревка, а колючий волосяной аркан.

— Довольно вовремя… — сказал Данил, пожимая руку тохарцу.

— А разве вас не предупредили, что я могу появиться в самый неожиданный момент?

Под камуфляжем плохо угадывалась его фигура, но уже видно было, что кличка дана не зря.[4] На голову ниже Данила и явственно шире в плечах, он стоял, прочно расставив ноги, и загадочным восточным взглядом изучал сцену. Сцена, надо признать, была не рядовая: зло храпящие лошади у кедра, раскинувшиеся в нелепых позах трупы — мертвецы всегда выглядят чуточку нелепо и крайне похожи на кучи пустой одежды, перхающий и кашляющий Валентин, Лара в обрывках майки и расстегнутых джинсах, на смятом зеленом полотнище лежат россыпью гранаты без запалов. Погода вокруг прекрасная, меж деревьев льются солнечные лучи, мир вокруг сияет чистой зеленью…

— Давно идете за нами? — спросил Данил.

— Неужели засекли? — чуть усмехнулся Борус.

— Нет, конечно. Просто подумал…

— Примерно с восьми вечера, вчера. Хотел ждать вас в точке рандеву, но потом решил пойти наперерез, взглянуть, как идете…

— И как идем?

— Вполне прилично…

— Боже мой! — надрывно вскрикнула Лара. Глаза у нее стали совершенно безумными. — Вы что, охренели все? Тут лежат… столько… а они светскую беседу…

Рухнула на колени, и ее стало выворачивать. Данил кивнул дяде Мише, и тот, совсем невежливо уцапав девчонку за роскошную золотую косу, передвинул правее, чтобы не запачкала рвотой оружие и рюкзаки. Данил терпеливо ждал. Убедившись, что в желудке у нее не осталось ни единой капельки, удовлетворенно покачал головой. Лара попыталась приподняться, упираясь руками в землю, ее затрясло в истерике. Данил с превеликим удовольствием, подняв ей голову, залепил две оглушительных пощечины. Пригляделся, подумал и влепил еще парочку. Подействовало. Едва она попыталась всхлипнуть, поднял на ноги и заорал в лицо:

— Заткнуть пасть! Убью! Кому говорю, заткни пасть! Кладоискательница хренова!

У нее прямо-таки в зобу дыхание сперло. С ней, конечно, в жизни так не обращались. Данил отвесил ей последнюю, пятую оплеуху, на сей раз скорее символическую. И сказал тише, но столь же зло, глядя в оторопевшее от шока и обиды бледное личико с огромными глазищами:

— Ну, довольна? Довольна, спрашиваю? Когда я тебе говорил, что все это всерьез, я это и имел в виду. Если закатишь истерику, если будешь хныкать, брошу к чертовой матери, ногу подстрелю и брошу, влеплю пулю в мякоть и оставлю бинт, чтобы смогла перевязаться и ползти. Если Бог тебя не бросит, выползешь, а подохнешь… Будешь еще когда-нибудь гоняться за кладами?

Лара беззвучно закрыла и открыла рот, ей чертовски хотелось плакать, но она боялась. Он ухмыльнулся про себя — вот так и учат жизни — подтолкнул ее к ручью:

— Иди искупайся, смой всю блевоту. — Порылся в рюкзаке, нашел ее камуфляжный комбинезон, пластиковый пакет с бельем, сунул в руки. — Ну, шагом марш! И потом чтоб ходила по струнке… В воде можешь похныкать, но когда вернешься, чтобы ни слезинки на морде… Пошла!

Она побрела к ручью, пошатываясь и спотыкаясь на ровном месте. Борус поглядывал на него одобрительно.

— Как это вы так спокойно… — тихо сказал Данил.

Борус его прекрасно понял. Выпрямился и отчеканил:

— Это все равно были отбросы… Товарищ Сталин называл нас эллинами Азии, а эти животные вели себя, как последняя погань. Что поделать, наверняка помесь…

«Господи, еще один ницшеанец, — подумал Данил. — Черноволосая бестия… Белокурая у нас уже есть, теперь будет негатив, для комплекта… Две бестии разной масти — это что-то, господа, это что-то! Валентин, правда, вслух ничего не высказывает, но все равно по роже видно, стоит вспомнить, какую харю скорчил, войдя в избу — между прочим, вполне опрятную…»

— Продолжим, однако, воспитательный процесс, — сказал он, подходя к Валентину, которого уже почти освободил дядя Миша. — Что же вы так лопухнулись, сокол мой? Я о подготовочке в вашей конторе был лучшего мнения…

Валентин, выкашливая последние табачные крошки, поднялся на ноги, пожал плечами. На сей раз он не сумел остаться полностью непроницаемым, некое смущение на физиономии все же проявилось.

— Как у вас говорят, и на старуху бывает проруха, — сказал он, на миг отведя глаза. — Кто мог подумать, что какие-то дикари…

Борус негромко прервал:

— Между прочим, предки этих дикарей уже имели свою письменность и читали ученые книги, пока ваши предки приносили в жемайтских лесах в жертву людей…

— О, простите. — Валентин вновь стал прежним. — Я хотел только сказать, что логику непрофессионала и его ухищрения предугадать не всегда возможно… — Его глаза были холодными. — Я вижу, КГБ получил численное преимущество? Два против одного?

— Двое отставников против одного строевика, — поклонился Борус. — Это вас, быть может, утешит? Нам уже выше не подняться, а вы до генерала можете докарабкаться…

Литовец, слегка усмехнувшись, поклонился:

— Вашими молитвами.

Борус тоже раскланялся и пошел прочь, бросив через плечо:

— Пойду приведу коня.

— Вы, кстати, в каком звании? — спросил Данил. — Я только сейчас сообразил, что не знаю… Запамятовал как-то спросить.

— Майор.

— Неплохо… Если учесть, что вы моложе меня лет на десять.

— На одиннадцать. — Валентин улыбнулся. — Ну вот, теперь я могу преспокойно поворачиваться к вам спиной… Если бы замышляли что-то, удобнее случая представиться не могло — списать меня на этих вот… было проще простого.

— Я вашему генералу давал слово офицера, — сухо ответил Данил. — А я такими вещами не шучу. Даже теперь.

— Однако приготовили подстраховку?

— Ну, не совсем я, — сказал Данил. — Это местный кадр. Прелюбопытнейшие вещи, оказывается, творились вокруг долины последние сорок пять лет…

— Командир! — жалобно воззвал дядя Миша. — Может, мы их пока хоть прикроем? Крутовато все же…

Они минут за пять уложили трупы рядком и прикрыли полотнищем, в котором, похоже, нужды больше не было. Его как раз хватило, чтобы укрыть тела полностью. Оглядываясь временами, Данил видел, что Лара, уже искупавшись и переодевшись, назад не торопится, сидит над ручейком, повернувшись к ним спиной, этакая печальная нимфа здешних вод. По правде говоря, у него тоже стоял в горле комок, но он знал, что вытерпит. Когда умирают те, кто хотел тебя убить, особой тоски и душевного дискомфорта как-то не испытываешь…

Над полотнищем уже жужжали мухи. Показался Борус, ведя в поводу низкорослого монгольского конька — головы коня и человека были на одном уровне, а это означало, что конь даже крупнее собратьев. Данил оглянулся на тех, которые столь неожиданно достались в наследство. Увы, ковбой из него не получится, сто лет не ездил верхом. Он все же хотел подойти, но кони шарахнулись, прижимая уши, визжа и скалясь. Данил плюнул и отступился. Конь может цапнуть почище собаки, а эти дикари всю руку способны оторвать… Великолепные, вообще-то, животные — сутками могут скакать без устали, пропитание добывают сами, зимой копытят траву из-под снега.

Борус привязал своего Россинанта поодаль, подошел и сказал:

— Вам их не взять, здорово приучены к хозяину…

— Ведь сдохнут же на привязи?

— Да нет, когда проголодаются, перегрызут арканы и уйдут.

— Домой?

— Конечно, в армыш.[5] Это далековато, пока там забеспокоятся, мы уже будем на месте…

— Но ведь могут оказаться и другие такие шайки?

— Боюсь, могут… — кивнул Борус. — Мы справимся с любой, но лучше побыстрее уходить. Чтобы никто не связал эту падаль с нами.

— Пожалуй, — кивнул Данил. Повернулся к ручью и крикнул: — Мисс, мы ждем только вас!

Лара неохотно подошла, избегая встречаться с ним взглядом. Лицо у нее было совершенно сухое, а вот в глазах затаилось н е ч т о — отпечаток первого горького и страшного опыта, прекрасно знакомый Данилу по другим ситуациям и другим людям. Отпечаток этот остается навсегда, понимающие люди его всегда усмотрят…

— Вот так и учит жизнь, — сказал он тихо, наклонившись к ней.

Лара вскинула на него глаза:

— А ты бы правда смог…

Усмехнувшись, Данил поднял с земли флягу с коньяком, содержавшуюся в качестве НЗ, отвинтил стаканчик, потом колпачок. Наполнил стаканчик до половины и бесцеремонно подсунул к ее губам:

— Пей. Пей, кому сказал… Молодец. А черт его знает, прелесть моя, что бы я смог, что нет. Лучше не доводить до таких ситуаций, вот и все…

— Кто это такой? — спросила она шепотом.

— Хороший человек.

— Т в о й человек?

— А как же, — сказал он браво.

— А он поможет…

Данил сделал скромные глаза, и она покладисто умолкла… А ведь будет недурная сцена, когда она сообразит, что клад везут абсолютно благонравно для передачи властям. Следует заранее прикинуть, как ее унимать. Хорошо еще, без оружия осталась, все спокойнее…

Он оглянулся и махнул рукой:

— Снимаемся, господа! Пошел аргиш!..[6]

На сей раз лидером оказался Корявый. Валентин деликатно, но решительно сманеврировал так, чтобы быть поближе к Данилу и замыкавшему цепочку Борусу. Впрочем, понять его можно было — послушать Боруса стоило…

— Отдел был создан тогда же, в пятидесятом году. Когда с обеих сторон пограничники отошли вглубь, и образовалась ничейная земля. Она и в самом деле ничейная. Территория в двести восемь квадратных километров словно бы выпала с карт. Она не принадлежит ни России, ни Китаю, ни Монголии. — Борус усмехнулся. — Отсюда возникает занятный юридический казус. Я плохой знаток международного права и не знаю, что оно советует в таких случаях, но казус прелюбопытнейший: это не обычная нейтральная полоса меж границами государств, а именно ничья земля. Мы уже, кстати, на нее вступили. Юрисдикция прилегающих государств на этот клочок не распространяется, отсюда выходит, что здесь не действует ни один закон. Клад словно бы н и ч е й. Опытные юристы где-нибудь в Гааге могут тянуть дело годами.

— Подождите, — сказал Данил. — Но ведь нужно было изменить тысячи карт, и не в одной стране — в трех…

— Товарищ Сталин успешно решал и более трудные задачи, — усмехнулся Борус. — Я не думаю, что китайцы, а уж тем более монголы были в курсе. Разве что сам Мао… Нет, — тут же поправил он сам себя, — знай Мао, он непременно попытался бы извлечь клад после смерти Сталина. Могилу Чингисхана они искали долго и старательно, впрочем, пытаются до сих пор… Скорее всего, с китайской стороны секретность обеспечивали наши агенты. Судя по иным замечаниям моего отца, так и было…

— Отдел существовал при Байкальском управлении?

— Да. Сталин сам отобрал двух офицеров — одного русского и одного тохарца, моего отца. Все легендировалось пресловутыми радиоактивными отходами. В Москве, в центральном аппарате, непременно должен был сидеть кто-то особо посвященный — иначе отдел не просуществовал бы автономно сорок один год. А меж тем его прикрыли аж в девяносто первом, когда сопротивляться не было никакой возможности… Хорошо еще, нас там было всего трое. Сожгли все до последней бумажки, перевели деньги с секретного счета на свои — механизм был предусмотрен и отработан — и, положив удостоверения, гордо спустились с крыльца… Один умер в девяносто третьем. Один исчез, и у меня есть сильные подозрения, что утечка произошла через него. Что поделать, времена нынче другие, кадры не те…

Данил, признаться, не особенно был удивлен. Если в свое время прославилась в узком кругу легендарная «военно-строительная часть», прошедшая всю войну и еще лет пять после существовавшая как ни в чем не бывало, хотя ни в каких списках Министерства обороны она не числилась, а была создана оборотистыми дезертирами — что удивительного в том, что крохотный отдел, созданный по приказу самого вождя, где людей была горсточка, а кресла передавались по наследству, сорок лет наблюдал за таежной долиной, пережив все реорганизации и смену вывесок? Потом, конечно, выжить не стало никакой возможности, потому что предательство было совершено на самом верху и пошло ниже, словно круги по гнилой воде, а т а к о г о не смог бы предусмотреть и Сталин, спрятавший эту экзотическую копилку на черный день и, надо признать, надежно…

— Берия что-то прослышал, — сказал Борус. — Он три года искал подступы, шарил верхним чутьем… К лету пятьдесят третьего нащупал кое-какие ниточки, отец и его напарник готовились уже принимать меры, благо — план и на такой случай был, но история сыграла по-своему. Правда, в хрущевские времена тоже пытались отыскать к нам подступы, но так бессмысленно, хаотично, что сразу становилось ясно: у них только смутные слухи. Прокол был один-единственный: никто и не предполагал, что было три статуэтки, три одинаковых текста…

— А может, и четыре? — пожал плечами Данил. — Если у китайца было время, он мог подстраховаться со всем прилежанием. Терпеливая и упрямая нация…

— Возможно, и четыре…

Они наискось спускались по отлогому склону. Валентин, конечно, слышал весь разговор. Ну ничего, что этим изменишь? Гораздо интереснее другое: какую игру задумал белобрысый? Его «маячок», якобы необходимый для вызова вертолетов с десантом, годился разве что для колки орехов, потому что Корявый, запустивший лапу в рюкзак блондина, пока Данил таскал его по деревне, обнаружил, что в «маячке» нет аккумулятора, гнездо пустое. Конечно, он попросту мог держать аккумулятор отдельно, но Корявый, молниеносно устроив общий шмон, клянется, что ничего похожего на аккумулятор не видел, а ведь Данил точно ему описал, как эта штучка должна выглядеть… Держит при себе, в кармане? Но к чему такие предосторожности? И потом Липатов в ситуации, когда врать ему не было никакого резона, сказанул любопытную фразу: «Глаголевский чухонец глядит на сторону, хвост за ним еще с Германии…»

Данил с Глаголевым дружбу допрежь не водил и не вел с ним общих дел — значит, это не выдумка, рассчитанная на то, чтобы вбить клин меж соратниками, заронить подозрения. Ну не было Липатову ни смысла, ни выгоды такое выдумывать… А других чухонцев при Глаголеве нет. Валентин вообще единственный, кто притащился вслед за шефом из Германии.

Но если маячок — пустышка, выводы возникают недвусмысленные… На что же белесый надеется? На собственные силы? Или у него где-то поблизости припрятана группа? Самое скверное — никак не улучить минутки, чтобы остаться наедине с Борусом и поделиться кой-какой информацией к размышлению и самими размышлениями. Ну, это и не важно. Борус и так знает, к кому должен попасть клад, а к кому он угодить никак не должен. И цацкаться с Валентином не будет. Авторучка — вот она, в кармане, момент представится…

Впереди сквозь деревья замаячила дорога, рыжая наезженная колея. Она проходила над обрывом, тянувшимся вниз острыми каменными гранями метров на триста, — а внизу раскинулась долина с голубыми складками гор на горизонте. Но это была не ТА долина. Чтобы попасть к ТОЙ, нужно забрать левее и пройти по тайге километра три.

— Стоп! — вдруг тихо сказал Борус. — Мотор…

Все остановились. Теперь и Данил слышал приближавшееся слева ровное урчанье мощного мотора. Машина могла ехать только о т т у д а — слева дорога упирается в обжитую Логуном долину, где шуровали лопатами невезучие бичи, где гостями с другой планеты обитали беспечально московские археологи, представления не имевшие, что в тайге один закон и один прокурор — а уж если, как выяснилось, тайга эта ничья, словно поверхность Марса…

Его пронзила обжигающая мысль: а если опоздали? Если это — все? И машина увозит клад?

Судя по лицам остальных, та же догадка пришла к ним столь же молниеносно.

Вообще-то позиция у них выгодная, дорога неширокая, с одной стороны обрыв, с другой — поросший тайгой склон, развернуться машина, конечно, может, но их надо сначала заметить…

— Туда! — Он показал Борусу рукой. — Прострелишь шины по моему сигналу, мы зайдем сзади…

«А что дальше? — подумал он смятенно. — Щелкать этих парней, что ничего не подозревают? Ситуация…»

Борус хладнокровно встал за кедр, положил ствол автомата на подходящий сук. Остальные тоже укрылись за деревьями. Шум мотора приближался, распадаясь на двойное урчанье — басовитее и потише…

От дороги их отделяло метров восемьдесят. Данил навел бинокль, благо — солнце светило в спину.

И вскоре засомневался в первоначальных догадках — а там и убедился, что запаниковал раньше времени. Это был огромный тупорылый военный автобус грязно-зеленого цвета, с армейским номером и эмблемой ФКГЗ на дверках. В открытых окнах виднелись головы, четко разбитые на две группы: без головных уборов (эти сгруппировались сзади) и стриженные короче, в «афганках» (эти впереди). Десятка два солдат и тех с десяток… бичи и охрана? Некому больше… Конечно, это еще не означает, что клад упакован и готов к отправке. Бичи сняли верхний слой, а дальше пошли профессионалы с орудиями поделикатнее лопат. Но куда везут бичей? Неужели отпустят?

Позади, метрах в трехстах, на дороге показалась еще одна машина — открытый УАЗ-469 с ветровым стеклом, по-американски опущенным на капот. Там был один водитель. Данил попытался определить, не Логун ли это, но было пока что слишком далеко.

Борус обернулся, нашел его взглядом. Данил мотнул головой. Тохарец понял, кивнул, опустил бесшумный автомат.

Автобус вот-вот должен был пройти прямо под Данилом, и он инстинктивно отступил за ствол, хотя и понимал, что снизу его не углядеть. Явственно лязгнула коробка передач — водитель готовился поворачивать влево, поворот довольно крут…

И тут грохнуло, тугая волна ударила по ушам, обожгла лицо, качнула ближайшие деревья, на миг опередив ослепительную желтую вспышку… Эхо взрыва унеслось в тайгу, дробясь в чащобе, тая…

Данил выглянул. Огненный, чадящий желтым пламенем вперемешку с антрацитово-черным дымом, огромный ком сорвался с обрыва, катился, уже исчезнув с глаз — только струйка дыма медленно таяла.

«Уазик» остановился. Водитель выпрыгнул. Нет, не Логун, помоложе, крепко сбитый чернявый майор с эмблемой ФКГЗ на правом рукаве комбинезона. Из полукобуры на поясе торчит рукоять «Стечкина». Он спокойно подошел к обрыву и пару минут смотрел вниз. Закурил и стоял на том же месте с таким видом, словно любовался пейзажем. Снизу, из-под обрыва, донесся короткий грохот, дым повалил гуще.

Борус показал на майора указательным пальцем. Данил мотнул головой, запрещая. И правильно сделал: майор, докурив до фильтра и швырнув окурок вниз, взял с сиденья черную рацию, выдвинул антенну, спокойно произнес всего несколько слов. Потом сел в машину, развернулся и поехал назад.

Они рубили концы. Бомба, очень похоже, срабатывала по радиосигналу — не случайно же рванула как нельзя более кстати, так, чтобы автобус по инерции сорвался с обрыва, и ни солдат теперь, ни бичей, а в округе бродят разбойные тохарцы… На которых при минимальном напряжении ума и фантазии списать можно что угодно и кого угодно, проверять все равно не будут, а если и доберутся какие проверяльщики, доказать ничего не смогут, Логуна уже и след простынет…

Глава шестнадцатая Ставьте жирные точки…

Заветная долина оказалась не так уж и велика — неправильный круг радиусом метров пятьсот. Правда, Данил вскоре сообразил: кедры вокруг растут на ровном месте, за семьсот с лишним лет тайга всего-навсего спустилась с окрестных гор, придвинулась, окружила, только-то и всего, ей бы еще лет двести — и окончательно покрыла бы долину, где когда-то, как гласил рассказ китайца, прошли десять тысяч полудиких коней…

От обрыва, где взорвался автобус, до кромки тайги было километра три — и первое время они, направляясь к долине, слышали выстрелы. Автоматные очереди, одиночные пистолетные, сухие хлопки дробовика. Выстрелы прекратились очень быстро, и Данил догадался, что обрублены п о с л е д н и е концы, что они успели вовремя — опоздай всего на сутки, а то и на часы, Логун упорхнул бы…

Прячась за деревьями, он зашел так, чтобы солнце светило в спину, чтобы не выдать себя бликами на линзах бинокля. Поднял его к глазам.

Котлован, размерами в точности такой, как его описывал куруманский бич, довольно глубокий, дна отсюда не видно. Рядом аккуратный вал земли. Поодаль еще два, но земля там, и впрямь, снята не более чем на метр. Красно-желтый крохотный бульдозер. Шесть палаток аккуратным рядком, седьмая гораздо дальше от раскопа. «Уазик». И два огромных трехосных «Урала» с зелеными коробками фургонов, развернутые носом к выходящей из долины дороге. И не видно ни единого трупа — в палатках добивали, что ли?

Грохнул дробовик — это Логун, подойдя к палаткам, в упор палил по ним. Майор ходил поодаль, на другом конце лагеря, время от времени выпуская в воздух короткие автоматные очереди — кладут последние штрихи на декорации, сучня… Кроме этих двоих, никого больше не видно.

— Ну, все, — сказал Данил, ощущая во всем теле знакомое возбуждение. — Пора брать, господа. Чернявого будем валить, но вон того непременно взять живым и не дырявленным, иначе шкуру спущу… Ларка, ты идиллически стоишь под деревцем и ни во что не вмешиваешься, ясно? Да тебе и нечем…

— Метров двести открытого пространства, — столь же тихо ответил Борус, покачав головой. — Не получится так, чтобы ни малейшего шума…

— За одного я ручаюсь, — Валентин уже держал собранный лук. — Даже на таком расстоянии… Достану.

— Значит, майор твой, — сказал Данил и ухмыльнулся. — Поговорите, как майор с майором…

Он быстренько прикинул насчет возможного гэджета. Ничего толкового не лезло в голову. Пускать дядю Мишу под видом охотника? Хлопнут, и все. Повторить трюк незабвенного старшины Васькова? Но Логун, скорее всего, знает Лару в лицо, моментально сообразит, и кранты девчонке — как и Борусу будут кранты, появись он под видом мирного тохарца. Явную перестрелку устраивать нельзя — у них рация, черт его знает, кто может примчаться на выручку и сколько их будет. На месте Логуна Данил поступил бы незамысловато: если есть группа в какой-то степени посвященных или просто группа подстраховки, она непременно сидит в вертолете, а не шарашится по дорогам. Аксиома. Страховочная группа должна располагать самым мобильным, что у тебя только отыщется, то бишь вертушкой — для данных условий…

— Хорошо, — сказал он, решившись. — Не фон-барон, в самом-то деле, постараемся довезти и подпорченного… — Обернулся к Борусу. — Сможете продырявить полковника, чтобы получился хороший шок, но транспортировку он потом перенес бы?

Тохарец молча кивнул.

— Брать будем на броске, — сказал Данил, закинул автомат за спину, загнал патрон в ствол «беретты», проверил, как выходит из ножен нож. — Майор, на позицию.

Валентин бесшумно двинулся параллельно опушке. Данил показал на него тохарцу и сделал недвусмысленный жест, поручая не спускать глаз. Борус кивнул. Дядя Миша с карабином наготове торчал рядом, явно собираясь отыграться за все время бездействия — общий сдержанный азарт его тоже захватил. Лара стояла позади и никакого желания лезть в драку не проявляла.

Данил выжидал. Шли минуты, но никто так и не показался из палаток, никто не вышел из фургонов. Логун с напарником о чем-то спокойно беседовали.

Данил поднял палец, посчитал про себя: «Три, два, один» — сделал резкий жест.

Валентин спустил тетиву — и майор бесшумно упал ничком, стрела угодила ему в шею под затылком. Тут же едва слышно хлопнуло: «Пок!» — и Логун, как подсеченный, упал.

Вымахнув одним прыжком на открытое место, Данил помчался к нему, уже не беспокоясь за свою спину — Борус прикроет…

Логун лежал лицом вниз, на правом предплечье расплывалось темное пятно. Выходного отверстия не видно — пуля угодила в кость, наступил шок, но рука вытянута вдоль тела, к бедру. Все-таки этот сучий выползок был неплохим профессионалом и успел рвануть руку к кобуре, едва завидев, как падает напарник с торчащей из глотки стрелой…

Выпрямившись, Данил огляделся. Стояла тишина. Чуть-чуть попахивало пороховой гарью. Подбежали Валентин и Борус. Стволом пистолета Данил указал Корявому на палатки, и тот, держа карабин наготове, пригнувшись, двинулся к ближайшей. У ближайшей, возле полога, валялись стреляные гильзы…

На опушке, у самых деревьев, нерешительно маячила Лара. Данил махнул ей рукой:

— Прошу, сеньорита! Рюкзаки захватите!

У его ног коротко простонал Логун, пошевелился.

— Перевяжите. — Данил кивнул на него Валентину.

— Может быть, сначала маячок?

— Успеем, — отрезал Данил не допускавшим возражений тоном. — Мне этот скот живым нужен…

Валентин, пожав плечами, извлек пакет из набедренного кармана, опустился на колени, распорол ножом рукав. По одному мимолетному движению глазных яблок Данил понял, что белобрысый сам украдкой держит его в поле зрения. Вот тут-то и начинается самое интересное, господа, все только начинается — предстоит небольшая молниеносная чистка в собственных рядах. Ничего, руки у блондина заняты, пистолет в кобуре, автомат лежит в сторонке… Борус наготове. Отхватив своим ножом пару кусков нейлонового тросика, Данил кинул его наземь рядом с Валентином:

— Потом свяжете, и руки тоже, не до галантности…

Показался Корявый, держа карабин за середину, как палку. Данил все понял по его лицу. Отвел в сторонку:

— Что, всех?

Корявый положил карабин на землю, передернулся лицом, торопливо полез за сигаретами:

— Всех. Кого в упор, в физиономию, кого в затылок. Девка там симпатичная, ее сначала определенно трахнули. Курвы, потом резали мертвых, кому уши, кому что… Там, командир, будто Чикатила прошел, Ларку не пускай…

— Понятно, — сказал Данил, чувствуя, как цепенеет кожа на лице. — Налет азиатов разыграли, Немировичи сраные…

Лара обошла труп майора, бросила наземь оба рюкзака. Лицо у нее стало равнодушное и усталое:

— Добрались…

— Ага, — сказал Данил. — В палатки не ходи, ясно?

Она порылась в его рюкзаке, добыла фляжку и глотнула из горлышка, прокашлялась. Подумав, Корявый взял у нее сосуд, тоже глотнул как следует.

— Дайте уж заодно и мне. — Данил сделал два глотка, протянул Борусу.

Тот мотнул головой:

— Не употребляю. И не курю. — Его загадочный азиатский взгляд был по-прежнему прикован к Валентину.

Тот уже закончил работу, выпрямился, отряхнул колени:

— Прошу получить товар. Пуля определенно в кости. Промедол я ему вколол, сейчас оживет. Будете допрашивать?

— Да так, поздороваюсь пока, — сказал Данил. — Разговор у меня с ним будет потом, до-олгий… Ну что, пора ставить ваш хваленый маячок?

— Вот теперь уже не спешу, — ухмыльнулся Валентин. — В самом деле, лишние пять минут ничего не решают, давайте хоть сначала взглянем на пресловутое злато. Гробница пустая, я краем глаза видел, только сгнившие бревна, скелет, почему-то без головы, да черепки.

Он подошел к ближайшему «Уралу», одним движением сорвал с дверцы фургона печать, распахнул ее, поставил ногу на нижнюю ступеньку короткой лесенки, ухватился обеими руками, бросил тренированное тело внутрь…

Короткий, звонкий хлопок. Изнутри выползло облачко белесоватого дыма. Раздался жуткий, нечеловеческий вопль. Валентин показался в распахнутой дверце, зажимая ладонями глаза, прыгнул вслепую, его повело вбок, но не упал, чудом удержал равновесие и побрел наугад, согнувшись, закрыв лицо, хрипя.

— Не лезьте туда никто… Воды! Воды, жжет… — и вновь дико застонал. — Глаза…

Данил яростно мотнул головой в сторону рюкзаков. Борус с Корявым наперегонки кинулись туда. Лара оторопело стояла на прежнем месте. Валентин, зажимая лицо, раскачивался взад-вперед, шагнул к Данилу, Данил инстинктивно подставил руки, спеша подхватить…

Удар под коленную чашечку сбил его наземь — и вдогонку чем-то твердым, ребром ладони, скорее всего, пришлось по голове над правым ухом, в глазах вспыхнули искры, земля расступилась под ним, чавкнув, проглотила, гася сознание…

Когда он понял, что очнулся, решил полежать с закрытыми глазами, вспомнить, что случилось — но сверху раздался уверенный, спокойный голос:

— Хватит. Ресницы дергаются. Глазки можно открыть.

Особой насмешки в голосе Валентина не было — просто удовлетворение шахматиста, успешно разыгравшего партию. Данил все вспомнил. И открыл глаза.

— Головой не ворочать, — предупредил Валентин. — Лежать, как лежишь. Вздумаешь шутить — пристрелю.

Из позиции, в которой лежал, Данил видел только белобрысого, стоявшего с пистолетом наготове. ПСС, какого Данил у него прежде не видел — маленький, компактный, легко спрятать под мешковатой камуфляжной курткой…

— Можешь сесть. Руки держать за спиной.

Данил выполнил приказание, понимая, что в такой позе просто не сумеет сделать бросок — пуля в любом случае опередит. Закладывая руки за спину, он задел кобуру на поясе и понял, что она пуста. И почувствовал жгучий стыд — поймал, сволочь, как пацанов. Конечно же, все было чистым притворством, этот гад рванул какую-то безобидную хлопушку, заслоняя ее спиной, и спутники, дурачки-доброжелатели, поверили сгоряча, что там и в самом деле была некая пиротехническая ловушка…

Валентин стоял метрах в пяти от него, так, чтобы видеть всех троих. Слева Лара, всхлипывая, связывала Корявого тем самым нейлоновым тросиком. А еще левее…

Там лицом вниз лежал Борус. Совершенно неподвижно. Легонький ветерок пошевеливал лохмашки камуфляжа. Данил, едва удержав стон ярости и злости, стиснул зубы. Все понятно: когда те кинулись к рюкзакам, Валентин выстрелил Борусу в спину, подшиб Данила, карабин Корявого лежал вдалеке, у Лары вообще не было ствола… Нет, надо же так попасться… Я-то думал, он сначала прилежно устроит цирк с «маячком»…

Валентин проследил за его взглядом, метнувшимся к рюкзакам:

— Ну разумеется, аккумулятора у меня нет…

— Знали, что мы лазили?

— Вы хорошо держитесь, должен заметить, как профессионал профессионалу… — Валентин усмехнулся уголком рта. — Что ж, меньше хлопот…

— Была какая-то отметка? — спросил Данил, испытывая идиотское чувство — будто наблюдает все это и свой собственный голос слушает со стороны.

— Конечно. Ваш уголовник ее нарушил. Нет, я не склонен считать это вашим промахом. Вы просто обязаны были проверить «маячок»… должно быть, у вас что-то на меня нашлось?

Данил промолчал.

— Ну, а все-таки? — с усмешкой спросил Валентин. — Будьте профессионалом. Не мучить же девочку у вас на глазах. Прежде всего, это долго… — Его манера говорить чуточку изменилась, в речи наконец появились словно бы многоточия. — Или вы думаете, я стану ее жалеть? Ну, был компромат? — Он прицелился в Лару. — Я ведь выстрелю…

— Был, — неохотно сказал Данил.

— Откуда? Вы сами никак не могли бы натолкнуться.

— Ребятки Логуна сказали, — ответил Данил.

— Вот как? В таком случае господин Логун еще поживет часок. Побеседуем. Вам, кстати, тоже часок гарантирован. Есть любопытные темы, которые мы с вами раньше как-то не затрагивали.

Данил взглянул на Лару. Нет, сообщницей белобрысого она никак не могла оказаться, по лицу видно…

— Интересно, на что ты надеешься? — спросил Данил.

— Мы с тобой на брудершафт не пили, русская свинья.

— Скорее уж польская, — сказал Данил.

— Тогда тем более свинья.

— Ну, пошел извечный спор поляков с бывшими подданными, — сказал Данил. — Только я не буду скрежетать зубами и орать ругательства, я тебе такого удовольствия не доставлю…

— А я — тем более, — сказал Валентин ровным, даже светским тоном. — Но все равно, терпеть не могу, когда хамят в лицо. После каждого твоего матерного слова я буду бить по морде этой сопливой бляди. Прошу!

Лара выпрямилась. И, уставясь ненавидящим взглядом, резанула в полный голос такое, чего Данил и от современной девочки не ожидал. Действительно, армейский ребенок…

— Хватит, дура, — сказал Данил. — Он же только балдеет от твоих воплей…

— Сказано коряво, но мысль выражена точно. — Валентин повел пистолетом. — Ну-ка, села на землю, руки за голову… — Подошел и подергал веревки Корявого. — Молодец, надежно…

— Так на что вы надеетесь? — спросил Данил.

— На удачу. Как и вы. В одиночку мне два грузовика никак не увести, значит, придется взять один. Это лучше, чем ничего. Цивилизованный человек должен твердо взвешивать шансы и довольствоваться разумной долей. Да и половина золота, брошенная здесь, свою роль сыграет. Даже если вокруг нее не передерутся, погоня будет не столь азартная.

— Интересно, стараетесь для себя или для казначейства вашего независимого лимитрофа? — спросил Данил.

— Господи, да какая вам разница?

— Ларочка, я о твоем отце был лучшего мнения, — сказал Данил. — Патриот, славянофил, супермен — и проглядеть такую суку…

— Именно поэтому, — с милой улыбкой сказал Валентин. — Он считает, что инородцы годятся лишь на роль недалеких оруженосцев, и когда ведешь себя так, что его ожидания полностью оправдываются, он успокаивается… Я старался. Помнится, какие-то ваши газетки изволили издеваться над нашими секретными службами, считая их чем-то неполноценным? Вы и сейчас такого мнения? Ох уж этот мне польский гонор…

— Отсюда до вашей границы черт-те сколько тысяч километров, — сказал Данил.

— Это уже мои проблемы, не так ли? Я постараюсь.

— Нет, серьезно, не для себя?

— Слушай, ты, польская свинья, когда ты наконец поймешь, что мы — великая нация? И служение нации может перевесить любые лишние побуждения?

— Ах, вот оно что, — сказал Данил. — Снимаю свою критику. Тебе дадут… какие там у вас нынче жестянки, не припомню что-то? Какой-нибудь Алмазный Венец Сияющей Независимости, а?

Литовец сдержался, только скулы нехорошо топырились.

— Милый мой, — сказал Данил. — Никакие алмазные венцы не сотрут из истории того упрямого факта, что князь Ягайла, якобы ваш, был русский на три четверти, а в Великом Княжестве Литовском вы, жмудины, занимали место у параши…

— Нарываетесь на пулю? — хладнокровно спросил Валентин. — Не дождетесь. Потом, конечно… Но пока поживите. Не стоит меня заводить. Ничего не получится. Что бы там ни было в прошлом, я вас припер к стенке, а не наоборот. Это убедительно? Не отвечайте, если вам грустно… Хватит, пожалуй? Мы скатываемся к вульгарнейшему штампу дореволюционных романов: коварный злодей подробно и нудно объясняет положительному герою, как он совершал преступления, сатанински хохочет, сверкает глазами. А за деревом тем временем ждет своего часа доблестный и предусмотрительный сыщик. Сыщик, словно черт из коробочки, в этой уютной долине не появится. Но все равно, к чему нам все эти мелодрамы? Я не коварный злодей, а вы не положительный герой. Что толку в пустых разговорах. Давайте по-деловому. У вас, как вы, быть может, догадываетесь, осталось две возможности — умереть легко и умереть тягостно. К тому же — самым последним… Вдоволь насмотревшись на все, что будет происходить. Что выберете?

— Смотря от чего зависит легкая смерть…

— Ну, это просто. — Валентин показал черный диктофончик. — Мы с вами сначала побеседуем просто так, порепетируем, а потом запишем пленочку…

— И я должен буду выглядеть в этом радиоспектакле главным злодеем, а?

— Увы, дорогой мой, именно это мне и нужно…

— А зачем? — Данил искренне не врубался что-то.

— Господи… Дипломатические соображения, международный престиж… Одно дело, если кровавым таежным разбойником окажусь я, и совсем другое — если им станете вы. Это вы всех ухлопали, а я настиг вас в последнюю минуту, когда поздно было кого-либо спасать. Понимаете?

— А если я.

— Да бросьте. Вы же не хотите, чтобы девочка умирала мучительно?

Он стоял, чуть расставив ноги, держа в поле зрения и Данила, и Лару. Ничего нельзя было сделать. Столь мучительного бессилия Данил в жизни не испытывал. Зубы скрипнули так, что с них, кажется, посыпалась эмаль.

— Или вы решили, что я пожалею эту маленькую сучку?

— И все же, на что вы надеетесь? — спросил Данил. — Будь это мафия, я поверил бы, что дело кончится без малейшей огласки, но если вы работаете на этих дурацких политиков, с похабными, простите польского шовиниста, фамилиями… Рано или поздно всплывет.

— Ну и что? Во-первых, как это вам ни прискорбно покажется, мы под защитой Запада. Конечно, я понимаю, что ими движет не альтруизм, а желание создать санитарный кордон вокруг вашей непредсказуемой России, для национального сознания это чуточку унизительно, но политика отрицает эмоции… Во-вторых, ваш покойный напарник был прав. Это н и ч ь я земля. Любой международный суд станет заседать годами, пока окончательно не свихнется. Семьсот лет назад эти места тем более не относились к юрисдикции России. Головоломный казус… У нас есть все шансы.

— А почему бы нам не разойтись добром? — спросил Данил. — Вы же сами сказали, что забрать сможете только один грузовик. Поделимся по-братски и разойдемся?

— Интересно, вы говорите искренне? И в самом деле готовы уступить половину?

— Человеческая жизнь дороже этого дерьма, — сказал Данил. — Тем более, я не об одном себе беспокоюсь…

— А, ну да… Интересно, вы ее уже трахнули? Чисто обывательское любопытство.

— Я серьезно, — сказал Данил.

— Я тоже… Нет, вынужден отклонить ваше любезное предложение, уж простите. Мне это не подходит во всех смыслах. И неудобных свидетелей я не могу оставлять в живых, и, честно признаться, нет гарантий. Вы же, славяне, непредсказуемы… Европеец еще соблюдал бы договор, но у меня есть сильные подозрения, что вы, воспылавши жаждой мести, непременно пуститесь вслед. А дорога, вы правы, долгая и трудная. Я не могу рисковать, право же, не могу… — Он говорил без тени насмешки, серьезно, раздумчиво. — Нет. Договор у нас с вами может быть только один: на легкую смерть. Ларочка, свяжите ему руки. Только на совесть, я проверю, и вам не поздоровится, если станете фокусничать…

— Сука! — Заорал Корявый. — Петух, моргунчик! Ну если есть тот свет, я тебя ночью давить приду…

Валентин, не удостоив его и взглядом, напряженно следил за Ларой, медленно приближавшейся к Данилу с двумя отрезками канатика.

— Только не вздумайте ею от меня заслоняться, — предупредил он Данила. — Я ее в этом случае пристрелю без малейших эмоций. Вытяните руки за спиной, скрестите…

Личико у Лары было бледное и решительное. Она опустилась на корточки за спиной Данила. Он еще раз молниеносно прокачал в уме все варианты.

Но вариантов не было ни единого.

Дядя Миша, вытянув шею и отвесив челюсть, с видом крайнего изумления уставился на что-то за спиной Валентина. Тот презрительно ухмыльнулся:

— И вы туда же? Сидите уж, молитву вспомните, если знаете. Дешевый трюк…

Скользковатый канатик коснулся запястий Данила, обернулся вокруг них раз, другой…

— Прижми руки к спине, — услышал он над ухом шепот Лары.

И, не рассуждая, повиновался.

— Эй, что там? — крикнул Валентин.

— Он не дается… Руки к спине прижал…

Валентин уставился Данилу в глаза:

— Не дурите. Или прострелю ногу. Как вы давеча выразились, мякоть…

Буквально в миллиметре от уха Данила оглушительно бабахнуло, и он на это ухо моментально оглох, но другим слышал еще один звонкий выстрел, и еще… Тухлая пороховая гарь залепила ноздри, щекотала глаза, но все же он видел, как Валентин, пьяно шатнувшись, заваливается, оседает — а выстрелы гремят, и камуфляж на груди литовца покрывается опаленными дырами. За шиворот ему упала горячая гильза, он вскочил на ноги, не чувствуя ожога, хотел кинуться вперед — но видел, что все кончено. Перед глазами на секунду дрогнул и расплылся окружающий мир. Но тут же все пришло в норму.

И он обернулся как раз вовремя, чтобы подхватить оседающую Лару. Сбросив с запястий незавязанный канатик, опустился на колени, поддерживая девушку. Ну конечно, самый обыкновенный обморок…

Ликующий, нечеловеческий вопль Корявого прошил воздух. Он орал, разинув рот и закрыв глаза — в жаркой радости избежавшего смерти животного. Данилу самому хотелось орать столь же самозабвенно и дико, но он сдержался. Принес фляжку, приподнял Ларе голову и влил в рот приличную дозу. Она закашлялась, выплевывая настоящий, дорогущий греческий коньяк. Открыла глаза. И откинулась наземь, глядя в небо — спокойно, блаженно, пытаясь улыбаться…

Данил не смотрел в сторону Валентина, он уже видел — с литовцем все было кончено.

Пистолет со вставшим на задержку кожухом затвора валялся рядом — маленький маузер 7,65. Данил поднял его. На рукоятке потускневшая пластинка. «Капитану Клементьеву от начальника разведки дивизии. Смерть фашизму! 6/7/44 г.». Пистолет отделан серебряными пластинками с черненым узором и неразборчивой готической вязью, кое-где видны следы позолоты — должно быть, прежний, вермахтовский, хозяин ходил в чинах либо воевал недурно…

— Это я у того обормота в Курумане из-за пояса выхватила, — сказала Лара, все так же глядя в небо. — И решила помолчать.

— То-то они за нами гнались, — мертвым голосом сказал Данил, улыбаясь одними губами. — Жалко им стало, видите ли, раритета.

Он ощущал себя опустошенным, не было ни чувств, ни эмоций. Жив, и слава богу. Не впервые казалось, что пришел конец, но он оставался жив. Правда, в такой заднице он ни разу не оказывался, никогда еще не сидел бессильным под чужим стволом, всегда в руках находилось что-то тяжелое, заряженное под завязку. И сопливая девчонка ему ни разу еще жизнь не спасала…

Данил провел ладонью по ее щеке, бездумно улыбнулся и встал. Подошел к Борусу, постоял, склонив голову. Этого парня он знал всего несколько часов — и оттого почему-то было еще мучительнее. Да, в затылок…

— Командир, развяжи… — жалобно позвал Корявый.

Данил подошел, в два взмаха перехватил ножом нейлоновые путы. Корявый вскочил, с разлету метнулся к трупу незадачливого глаголевского адъютанта и принялся яростно пинать, хрипя сквозь пену на губах:

— Сука, курва, выкидыш…

— Хватит! — заорал Данил так, что у самого зазвенело в ушах.

Дядя Миша немного унялся, но не вытерпел — встал спиной к Ларе, расстегнул штаны и оросил покойника.

Дверца ближайшего фургона все еще была распахнута. Поднявшись по лесенке, Данил заглянул внутрь. Там, уложенные аккуратными штабелями чуть ли не до выгнутого дугой потолка, стояли однотипные ящички, алюминиевые на вид. Последний рядок был пониже остальных, но все равно пришлось встать на цыпочки. Ящичек, размером с полтелевизора, оказался тяжелым, словно набит был свинцом. Поднатужившись, Данил поднес его к двери и столкнул вниз. От удара крышка отскочила на петлях, ящик завалился. На землю посыпались угловатые предметы, тщательно завернутые в плотную бумагу и переложенные поролоном. Он присел на корточки. Развернул пару первых попавшихся.

Массивное золотое блюдо, усаженное по краю отшлифованными в виде полушарий синими и красными камнями, возможно, это были самые натуральные рубины и сапфиры — он читал где-то, что века до тринадцатого по-другому обрабатывать самоцветы и не умели. Глубокий узор — человек, натянувший лук, сидит на странном животном, и от него убегают довольно реалистично изображенные олени. Еще блюдо, все в орнаменте. Золотая плоская птица величиной с голубя. Какие-то то ли погремушки, то ли маленькие булавы. Огромные перстни непривычной формы с каменьями и без. Цепь…

Лара и Корявый заглядывали ему через плечо.

— Ну вот, это оно и есть, — сказал Данил. — Как эмоции?

Глянув на их осунувшиеся усталые лица, хмыкнул и пошел ко второму грузовику. Срывать пломбу не стал — видел в окошечко, что внутри такие же ящики. Заглянул в кабину. На сиденье лежало рядком десятка полтора видеокассет в картонных твердых футлярах, ага, вот и камера в чехле — должно быть, главные стадии раскопок были скрупулезно запечатлены, не для истории, а для будущего покупателя, несомненно… А это еще что? Такой же ящичек, на полу, рядом с рычагом передач, только этот легкий…

Внутри, окутанный толстым слоем ваты, лежал желтый человеческий череп.

И тут до Данила дошло. Мельком глянув на спутников, все еще сидевших над златом, он направился к раскопу. Заглянул вниз. Котлован метров шести глубиной, по всем четырем сторонам устроены леса с зигзагообразными, словно узоры на царских генеральских погонах, лестничками. Все сработано весьма профессионально, это даже он понимал. Дно раскопа тщательно зачищено, там обломки грубой глиняной посуды, какие-то полуистлевшие клочья, посреди клетки из бревен — безголовый скелет. Один-единственный.

Вернувшись к грузовику, он вытащил из алюминиевой коробки череп Чингисхана. Постоял, глядя в пустые глазницы, словно и в самом деле пытался усмотреть нечто, непонятное ему самому. Череп скалился застывшей на века бесшабашной улыбкой. Данил пытался пробудить в себе какую-то вражду и злость.

Ничего не было. Чересчур много времени прошло с тех пор, как пылали города и катилась по полям визжащая конница, как спаянное железной дисциплиной азиатское войско все же дрогнуло на Легницком поле, сойдясь с польскими рыцарями, и повернуло прочь из Европы. Все прошло. Остался только череп, желтый и немой, мертвая кость, на которой бесполезно что-то вымещатъ.

И нет для человека ни Вечности, ни славы. Он поднялся от паршивого пастуха с колодкой на ногах до вождя орды, прокатившейся огнем и кровью через полмира, разрушал государства и превращал в пепел старинные города, помнившие еще Александра Македонского, мечтал покорить Вселенную, наивно полагая под нею наш старый континент, и думал, должно быть, что за горизонтом вот-вот покажется прибой Последнего Моря…

И что осталось?

Да ничего. Несколько книг, написанных иноземными учеными. Затерявшиеся в степи каменные черепахи с дырами в спине, куда вставляли плиты с указами великого каракорумского кагана. Равнодушное, изначальное небо, тайга вокруг и желтый череп, едва не угодивший на каминную полку к какому-то набитому деньгами обормоту. Так какого же хрена мы суетимся, считая собственные ничтожные делишки самым важным на свете?

Данил разжал руки, и череп упал вниз, в разоренную гробницу. Именно здесь он и собирался похоронить Боруса. Тот наверняка не имел бы ничего против. О всех остальных, нашедших здесь погибель, заботиться не было ни времени, ни желания…

Он подошел к машине и сказал:

— Быстренько поищите лопаты…

Глава семнадцатая Господа авантюристы на полном скаку

Данил, не увлекаясь, держался шестидесяти километров в час. Новенький «Урал» тянул ровно и мощно, дорога летела под колеса сплошной бесконечной лентой, и мир казался беспечальным, но на самом деле наступил самый поганый, тягостный и опасный отрезок — за спиной покоились тонны золота, а машина Корявого нагружена еще тяжелее, они прикованы к грузовикам, великолепнейшей мишени, как старинные каторжники к ядру…

Отчего-то вдруг нахлынула болтливость, видимо, организму требовалась разрядка после всего, и Данил, чуточку злясь на себя за то, что никак не может остановиться, говорил, не отрывая взгляда от дороги:

— Беда ваших шефов, Логун, в том как раз и состоит, что у них оказалась психология мелкой шпаны. Иначе не начали бы играть в стародавних кладоискателей. Господи, ну кто так делает? Карбонарии какие-то… Серьезный человек нагнал бы сюда батальон ничего не подозревавших солдатиков, выкопал золото в три часа и вывез под охраной бронетранспортеров, совершенно открыто, пожал бедным археологам руки и сунул в карман по толстому конвертику…

— А потом? — бесцветным голосом спросил Логун.

Напичканный болеутоляющими, с рукой на перевязи, он имел вполне товарный вид, разве что был бледен да осунулся как-то моментально, глаза потухли. Немного поломав голову, Данил нашел прекрасный способ транспортировки: бесценного пленника обвязали вокруг талии нейлоновым канатиком и примотали к сиденью. Потом на него старательно натянули камуфляжную куртку, и со стороны, даже загляни кто в кабину, совершенно незаметно было, что археолог-любитель прочно привязан, а его левая рука прихвачена куском того же канатика к левой же щиколотке. Правая рука у Логуна не действовала, но Данил опасался даже теперь, прекрасно помнил, на что способен этот битый волчара. Лара, сидевшая у правой дверцы, бдила с «гюрзой» на коленях, и полковник то и дело опасливо на нее косился, особенно когда она принималась задумчиво вертеть тяжелый, украшенный оскаленной змеюкой пистолет.

— Потом? — Данил правой рукой сунул в рот сигарету. — Ну, это азбука. Клад попал бы в закрома Родины, а вскоре тихо и незаметно испарился бы из них. Ваши паханы остались бы честнейшими людьми — поди усмотри за закромами в нынешние безумные времена, на худой конец можно было свалить все на какого-нибудь среднеответственного дурака, пропавшего без вести за границей… Мало было примеров? Не умеешь воровать — не берись. Это серьезное дело. А этим дуракам отчего-то взбрело в голову, что разбогатеть нынче может любой полудурок, только оттого, что он вхож в кабинеты…

— Думаете, я не понимаю? — устало огрызнулся Логун. — Вообще-то были серьезные шансы…

— Не спорю, — великодушно согласился Данил. — Одну ошибочку допустили — не сумели меня грохнуть. Впрочем, и без меня все у вас погорело бы, именно из-за мелкого пошиба этой столичной троицы. Профессионализм отнюдь не в том, чтобы палить налево и направо. Это и вас касается, кстати. Развели тут чикагские нравы, колода армейская…

— Конечно, легко вам теперь строить супермена…

— Я не хвалюсь. Просто провожу разбор полетов. А любезничать с вами нет ни малейщего желания. Мне, правда, нужно доставить вас целым и невредимым, но это еще не значит, что я обязан сделать для вас путешествие приятным… Жалко, что вас так рано пришлось подстрелить. Я бы с превеликим удовольствием прогнал бы вас на пинках вокруг всей долины…

— Слушайте, скажите вы ей, чтобы не игралась пистолетом. Там же оба предохранителя автоматические, прижмет покрепче рукоятку или спуск…

— Играйся дальше, детка, — безмятежно сказал Данил. — Можешь потыкать дядю стволом под ребрышко…

— А вы садист…

— Глупости, — сказал Данил. — Мне просто поперек горла стоит сучня вроде вас, так что подергайтесь…

— Чем вы лучше? Ангел нашелся…

— Я не ангел, — согласился Данил. — Только я никогда не взялся бы за работу, где предстояло бы укладывать штабелями совершенно п о с т о р о н н и х людей…

Логун повернул к нему бледное лицо, покрытое бисеринками пота, оскалился:

— А если у вас встанет на дороге первый же пост? Эти парни совершенно не в курсе, они служат…

— Я постараюсь пройти без единого выстрела, — серьезно сказал Данил. — Но если вы мне соврали насчет группы подстраховки и где-то попадется н а с т о я щ а я засада, я в крайнем случае подожгу грузовик, и сгорит он вместе с вами. Нейлон, конечно, легко плавится, но вряд ли успеете выскочить…

— Я же сказал, — поморщился Логун. — Вполне может оказаться, что есть еще кто-то, тайно меня контролирующий.

— Даже наверняка, — кивнул Данил. — Ну кто будет доверять козлу, которого держат на коротком поводке папкой с компроматом? Только, к счастью для всех нас, они не могли стоять у вас над душой, они где-то в отдалении… Вы твердо уверены, что нет второго вертолета?

— Здесь, в тайге, нет. В Курумане — вполне возможно… Вы хоть понимаете, что в Курумане вас обязательно перехватят?

— Да не ребенок, слава богу, — сказал Данил.

— Значит, рассчитываете на с в о й вертолет? А вы не думаете, что его легко могут сбить? Весь район на чрезвычайном положении, с утра сюда перебрасывают новые подразделения комитета.

— Из-за тохарцев? Интересно, а не ваши ли шефы все это спровоцировали?

— Мне об этом ничего не известно, — отрезал Логун.

— Охотно верю… Интересно, а вы-то сами рассчитывали на долгую и счастливую жизнь, после того как сдали бы золотишко хозяевам? В самом деле, рассчитывали?

— Я им еще нужен… был. Хотя, признаться, некоторые сомнения посещали…

— Вот видите, — усмехнулся Данил. — Разные у нас с вами команды, понимаете? Во второй машине сидит человек, двадцать лет отмантуливший на зоне, но я совершенно уверен, что в спину он мне ни за что не выстрелит… Потому что соблюдает свои законы и живет с понятием. А ваша шпана с погонами и мандатами — в сущности, те же беспредельщики…

Он глянул в зеркальце — второй «Урал» катил следом, безупречно соблюдая дистанцию. Корявый, откровенно говоря, показавший себя в дороге к долине совершенно бесполезным, теперь оказался незаменим. Можно было при нужде посадить за руль Лару, но у нее нет никакого опыта в обращении с таким мастодонтом, привыкла к европейским легковушкам, битком набитым всеми мыслимыми удобствами…

Данил чуть сбросил газ — далеко впереди дорогу перегораживало продолговатое пятнышко цвета хаки, он всматривался, пока не сообразил, что это тот самый пост, где им с Ларой выпало изображать англичан, только теперь они подъезжали к нему с другой стороны, и з н у т р и.

— Эти ничего не знают, — поторопился Логун.

— Я в курсе, — кивнул Данил. — Но вы все равно ведите себя как можно естественнее, я не супермен, но справлюсь с разленившейся пехотой, не ожидающей подвоха… — и нехорошо ухмыльнулся. — В конце концов, кто сказал, что я обязан доставить вас с обоими ушами или некастрированным?

— Ох, как бы…

— Ох, как бы вы мне вмазали, — кивнул Данил, благосклонно улыбаясь. — Но у вас ведь была масса времени, а вы его использовали столь бездарно… Ладно, молчать. И приготовиться паясничать. Лара, если что, двинь его рукояткой по ране, ему хватит…

Оглянулся через плечо. За сиденьем, на предназначенной для спального мешка узенькой полочке, лежала та самая жуткая штука, которую не смог идентифицировать куруманский бич — весьма неплохой гранатомет, не длиннее дробовика, с барабаном на двенадцать зарядов. Их время от времени используют герои триллеров, все верно, но это не придумка режиссера, а настоящее оружие, вот уже несколько лет состоящее на вооружении иных импортных армий. Дальность, правда, не особенно большая, «Пламени» уступает, зато компактная бандура, что немаловажно. Но до чего не хочется палить в этих ребятишек…

— Посигнальте издали, — сказал Логун.

Данил, бросив на него быстрый взгляд, нажал на клаксон. Тут же засигналил Корявый. Сняв с руля правую руку, Данил прикрыл колени Логуна своей камуфляжной курткой, чтобы не видно было веревки. На нем самом была куртка покойного майора, без всякой брезгливости надетая из-за имевшихся на ней погон и комитетской эмблемы. А звезды на погонах вполне соответствовали званию, стоявшему в полученном от Ростислава удостоверении…

«Уралы» шли к препятствию на тридцати, непрерывно сигналя. Когда оставалось метров двести, стоявший поперек дороги «уазик» зачихал чадным дымком, отъехал на обочину, освобождая проход. Сосенки лежали на прежнем месте, но для «Урала» это не препятствие, и Данил, переключив на первую передачу, пополз чуть ли не шагом. Темно-зеленый мамонт, колыхнувшись пару раз, с хрустом ломая необрубленные ветки, проехал по деревцам, остановился метров через десять — чтобы и Корявый миновал препятствие. Чертовски хотелось вдарить по газам и умчаться, но этого-то как раз и нельзя — в палатке рация, «уазик» на ходу, у них шесть автоматов и святая вера в то, что выполняют тут воинский долг…

Давешний старлей, стоявший в обществе двух своих подчиненных (но того, что до визга восхищался Ларой, Данил среди них не увидел, видимо, дрых в палатке с остальными), был сначала спокоен, с равнодушием, испокон веков отличавшим солдата, таращась на проплывавший мимо высоченный грузовик. Но потом всмотрелся (благо стекло в дверце было опущено), узнал Данила, Лару — и невольно шагнул к машине, помаленьку обалдевая. Правда, за оружие он и не думал хвататься, а автомат висел на плече только у одного из солдат.

— Эй! Мистер! — крикнул он по инерции (Данил уже распахнул дверцу и шагнул ему навстречу). — Что за херня?

— Отставить разговорчики, старший лейтенант! — рявкнул Данил на чистейшем русском. — Марш ко мне! Часовым оставаться на местах!

Старлей подбежал, уже заметив и погоны на куртке, и пистолет на боку. Данил, вытащив удостоверение, сначала долго держал перед глазами у парня обложку, чтобы тот успел прочитать пару раз, потом раскрыл, держа левой рукой. Правой он успел бы выхватить пистолет в секунду. Заслониться этим обормотом, хоть и не хочется жутко, у Корявого автомат в кабине, если офицерик попадет в заложники, его орлов удастся разоружить без особого труда…

Но нет, обошлось — старлей, завороженно прочитав все, что было написано на обеих сторонах корочек, неловко отдал честь.

— Дела, товарищ майор… А как же это…

— Ну, голуба моя… — сказал Данил барственно-насмешливо. — Вы что, в стройбате служите? Такие вопросики…

— Извините, товарищ майор. А…

— Часового на пост, — сказал Данил, моментально меняя тон на сухо-приказной. — Машину на прежнее место.

Старлей обернулся, яростно замахал рукой. Тот, что с автоматом, отошел на обочину, второй полез в кабину.

— Пойдемте, — сказал Данил. — Взглянете на полковника.

Распахнул дверцу, встал меж офицериком и палаткой — на всякий случай.

Старлей даже не пялил глаза на Лару — так был удивлен и удручен видом своего отца-командира, которому ничуть не приходилось напрягаться, чтобы изображать жертву неизвестного рокового несчастья. С рукой на перевязи, в деревянной позе (из-за незаметных постороннему глазу веревок), с бледным, даже синеватым лицом, Логун смотрелся, как тень отца Гамлета или единственный уцелевший после жуткой рукопашной с целым туменом тохарцев.

— Да как же это… — выпятил глаза лейтенант.

Данил побыстрее уцапал его за локоть и отвел в сторону:

— Вам что, не сообщали сводку?

— Да нет, никто на связь не выходил…

— Р-разгильдяи, — сказал Данил. — Ни на кого полагаться нельзя… Несите рацию сюда, быстро! Живо, мать твою!

Старлей опрометью кинулся к палатке. Данил прошипел вслед:

— Подчиненным ни слова!

Рация оказалась новенькой, какой-то новой модели, Данил таких уже не застал, но смог бы при нужде с ней обращаться. Преспокойно взял из рук растерянного старлея зеленый ящичек в футляре из прочной пластмассы, с чешуйчатой антенной, поставил на сиденье рядом с увечным полковником.

— Товарищ майор…

— Мне с вами цацкаться некогда, — сказал Данил безапелляционно. — Когда в тайге такое… — Глянул на часы. — Ждать будете ровно два часа. Если к этому времени не подойдут бронетранспортеры с дозиметристами, грузитесь в машину и дуйте в Куруман, в распоряжение штаба. Пока не окажетесь в Курумане, ничьих приказов не выполнять, ни с кем не контактировать. И вот еще что… — Он доверительно понизил голос. — Дозиметры у вас есть?

— Ни одного нету…

— Вы вот что… Постарайтесь-ка эти два часа носу под открытое небо не показывать. Часовой пусть сидит в машине. Мало ли что, вам всем еще детей мастерить… Понятно?

— Так точно, товарищ майор! — Глаза у старлея стали обреченно-тоскливыми. — То есть непонятно, но ясно…

— Замечательно сформулировано, — сказал Данил. — Носу не высовывайте… Идите.

И запрыгнул в кабину, не сомневаясь, что бравы ребятушки дернут отсюда не два часа спустя, а через полчасика, едва обсудят положение и сообразят, что их непосредственный начальник едет, судя по всему, прямехонько в госпиталь, а наезжий майор со многими личинами, несмотря на грозное удостоверение, им, в принципе, не командир, а потому нарушение его приказа никак не подходит под нарушение устава. Страх перед радиацией — едва ли не самое жуткое пугало нашего беспутного времени, ручаться можно, уже минут через десять старлею покажется, что он чувствует тошноту, головокружение и общую вибрацию организма…

Отъехав с километр, Данил остановил грузовик и решительно вылез из кабины. В свое время он про себя посмеялся над Ростиславом, заставившим прихватить футляр с кое-какими причиндалами, но теперь признал правоту бывшего сослуживца. Достал детектор и медленно пошел вокруг машины.

Поиски отняли минут двадцать и увенчались полным успехом. Одна пластмассовая полусфера на магнитике была прилеплена в кузове, возле двери, в его машине. Вторая такая же отыскалась в грузовике Корявого, под приборной доской. Маячки. Данил хотел было зашвырнуть их в тайгу, но, поразмыслив, спрятал в карман.

— А этот поганец меня совращал, — пожаловалась Лара, когда Данил влез в кабину.

— В смысле?

— Внушал умильным голоском, что нам все равно не прорваться из тайги, что я молодая и неопытная, не представляю всей серьезности ситуации, и потому он со мной обязательно поделится, если я его развяжу и отдам пушку или хотя бы пристрелю вас обоих и поведу грузовик в Куруман…

Данил посмотрел на Логуна, и тот непроизвольно дернулся в сторону. Зашипел от боли. Прямо-таки сладострастно взяв его за кадык, Данил процедил:

— Будешь еще приставать к девушке, ухо отрежу… Ты чему детей учишь, сучий потрох? — слегка сжал пальцы, отпустил и улыбнулся. — А ведь вам и в самом деле не доверяют, герр оберст, иначе не пришлепнули бы в машинах эти безделушки… Видите?

Он надел наушники и послушал эфир (рация была включена, стояла на приеме). Ничего, только далекий женский голос бубнит что-то про метеообстановку в районе Чебайкита (это на север отсюда, восточнее Курумана). Оставив рацию на той же волне, Данил поставил ее на пол, под ноги, вывернул громкость до предела, благо не было смысла жалеть чужие аккумуляторы. И тронул машину.

Через час с лишним они въехали в деревеньку, где ночевали. Огромные грузовики неспешно прокатили по главной и единственной улице, возвышаясь над домишками. Побрехивали собаки. Никто не обратил на них внимания, да и не было никого ни на улице, ни в огородах, только дедок, обстругивавший какую-то жердину у крыльца, поднял голову, глянул равнодушно, как на пролетевшую ворону.

Комитетский «уазик» с эмблемой стоял на прежнем месте. Теперь, при дневном свете, Данил увидел над крыльцом флаг с черепом и костями — благородный пиратский штандарт, судя по виду, был изготовлен кустарным способом из портянки. Солдатики от безделья развлекались, как умели.

Один сидел на крылечке, поставив автомат меж колен, и смотрел на остановившиеся грузовики блаженно-пьяным взглядом. Данил спрыгнул, повесил на плечо Борусову бесшумку и пошел к крыльцу. Солдату было лет двадцать пять, судя по синевшим на могучих плечах татуировкам, видывал виды, прежде чем подался в контрактники. Он снизу вверх уставился на Данила, подумал и спросил:

— Ты кто?

— Майор из центра, — миролюбиво сказал Данил.

— А пароль знаешь?

Ну какой у них тут в деревне мог быть пароль? Данил пожал плечами и честно сознался:

— Не знаю.

— Я тоже, — сказал часовой. — Пить будешь?

— Да можно бы, — сказал Данил. — А ребята где?

— Кто где, — исчерпывающе разъяснил часовой. — Кто за бражкой, кто спит. Летеха ужрался. Иди, там осталось…

— Узнаю широту русской души, — сказал Данил.

И выстрелил в него из предназначавшейся для Валентина авторучки. Туманная струя газа моментально растаяла, и часовой стал расслабленно заваливаться со ступенек. Данил, задержав дыхание, подхватил его, бережно уложил рядом с крыльцом и надел на шею ремень автомата.

Вошел в избу. Там была одна-единственная большая комната, голая и пустая, — должно быть, солдат поселили в пустовавший дом. Из мебели имелись только небрежно разложенные спальники. Рация стояла в углу, контрольная лампочка светилась зеленым. Повсюду валялись консервные банки, вспоротые и пустые, окурки, парочка автоматов, бушлаты. Поперек спальника храпел лейтенант, завалившийся навзничь. Вот так оно и бывает, хуже нет, когда человек держится-держится, а потом решит развязать — начинается такое, что хоть святых вон выноси…

Кроме блаженно дрыхнувшего лейтенанта в избе был еще один солдат. Он сидел на корточках у стены и, судя по бессмысленному взгляду, пребывал в той веселой стадии, когда запивший человек уже не различает времени суток и реальность от алкогольных снов отличит с превеликим трудом. Рядом стояло зеленое эмалированное ведро, в котором на донышке еще оставалось еще около двух литров напитка цвета какао.

Данил, осмотревшись, прошел в комнату.

— Ты кто? — тщательно сфокусировав на нем взгляд, спросил сидящий.

— Я, милок, твоя алкогольная галлюцинация, — сказал Данил.

И, не снимая автомата с плеча, выпустил в рацию короткую очередь. Рация брызнула обломками. Солдатик проморгался, дергая головой, и спросил:

— А звук где?

— А нету звука, — почти ласково объяснил Данил. — Я ж тебе мерещусь, сокол ясный… Ты хлебай, вон у тебя еще есть…

И медленно отступил к двери, как следует осмотревшись сначала и убедившись, что никакого оружия у похмельного контрактника под рукой нет — некоторые, бывает, начинают по своим алкогольным галлюцинациям палить почем зря…

Выйдя на улицу, он достал оба маячка, подошел к «уазику» и прилепил их снизу, под кузов. Потом прострелил обе передних шины. Тронув грузовик с места, сказал Логуну:

— У вас великолепные войска, полковник…

— Как везде, — сказал тот. — Не я ж их набирал, послали, что было… Только не думайте, будто все такие.

Данил промолчал, но он и сам не обольщался — конечно, те, которые з н а ю т совершенно точно, что тут делают в тайге комитетские войска, ничуть не похожи на непосвященную пехтуру, так что пронеси, Господи…

Лара вдруг нагнулась с сиденья, подняла наушники, прижала к уху. И протянула Данилу:

— Кажется, их вызывают…

Данил остановил машину, напялил наушники. Точно, в ушах колотился настойчивый голос:

— Беркут, Беркут, отвечайте первому, Беркут, отвечайте первому, прием…

— Беркут — это позывной тех, у кого я забрал рацию? — спросил он Логуна, сдернув наушники.

Тот неохотно кивнул.

Какой-то миг Данил колебался — и пришел к выводу, что ничем не рискует. Вряд ли все здесь прекрасно знают голоса друг друга, а запеленговать, даже если раскусят, не успеют.

— Я — Беркут, — сказал он, нажав нужные кнопки. — Беркут слушает, первый.

— Первый — это Куруман, — подсказал Логун добровольно.

— Почему медлите? — спросили на том конце невидимой ниточки.

— Поссать отходил, — ответил Данил.

— Как обстановка?

— Все спокойно, — сказал он хрипло.

— Куда ушли машины?

— Какие машины?

— Мать твою, вы что, нажрались там? — судя по тону, говоривший был в чинах. — Полтора часа назад оба грузовика ушли с объекта, они могли пройти только через тебя. Дзюба, ты что, блядь такая, машину в деревню за бражкой гонял?

— Да ты что, командир, — сказал Данил. — Все тихо…

Он боялся говорить много, длинными фразами — куруманский собеседник, похоже, старлея все же знал…

— А голос почему такой? — и, не дождавшись ответа, запустил матерную фразу. — Хрипишь, как сифилитик. Где грузовики, я тебя спрашиваю? Проходили через тебя?

— Ага…

— Оба?

— Оба…

— Не мямли, жопа! Говори подробно — когда прошли, кто был в машинах?

Данил решительно снял наушники, открыл дверцу и швырнул рацию обеими руками. Она ударилась о сосну и, судя по звукам, накрылась капитально. Ну и плевать. Все равно дальше нельзя было притворяться старлеем Дзюбой, что в лоб, что по лбу… Похоже, в Курумане немного запаниковали. И знают уже, что грузовики ушли. Логуна допрашивать бессмысленно, тут и так все ясно: за маячками следили по монитору, над планетой висит масса навигационных спутников, и не один Валентин был такой умный… Сейчас всполошатся. Станут вызывать все посты и точки, установят координаты неподвижных маячков, развернется облава, тут тебе и вертолет, и все прочие прелести. Хреновато. И все же район, куда он нацелился, у них определенно вне подозрений, можете смеяться, но чутье подсказывает…

Вот теперь он мчался на полном газу, выжимая все, на что была способна машина на здешних дорогах. Порой поглядывал в зеркальце — нет, Корявый не отстает… Напряжение было адово — он знал выбранную для отхода трассу только по карте, компас, конечно, был, но все равно, попробуйте добраться точнехонько к цели по паутине таежных дорог и тропок, если никогда здесь прежде не ездили, попробуйте отличить горы и холмы друг от друга… Вся надежда была на обострившееся до предела звериное чутье да на удачу, не подводившую прежде…

Логуна мотало, как куклу, време нами он, кажется, терял сознание, но тут уж не до нежностей. Шло время, солнце клонилось к закату, и Данилу уже начинало казаться, что он перепутал стороны света и гонит в другом направлении, в глубь тайги, навстречу развернувшейся облаве, что направление выбрано верно, но карта путает, и берега окажутся густо заросшими лесом, так что машины не пройдут, застрянут, придется таскать на руках, и вертолеты зависнут над головой в самый неподходящий момент… Страхов роилось множество, но он все же держал их подальше, на границе сознания, не позволяя заползти в душу.

Тайга, подступившая справа и слева, уже стала темной, непроницаемой, узкая дорога утопала в густой тени — солнце скрылось за острыми верхушками. Пока все благополучно, этот ручей есть на карте, грузовики преодолевают его с разлета, взметая косые полотнища капель… нет уже ни дорог, ни тропинок, но деревья расступились, карта не врет…

На миг ему показалось даже, что видит мираж. Нет. Добрались. За редкими соснами тянулась неширокая полоса песчаного берега, желтого, крупного песка, нетронутого человеческими следами. Номочон здесь был нешироким, метров двести, но достаточно глубок. Вода темно-синяя, спокойная, на том берегу — заросшие лесом горы, от дикой красоты затерянных мест щемит сердце, но восторгаться некогда…

Грузовик на второй передаче, вздымая фонтаны песка, промчался по берегу и остановился у самой воды. Данил выпрыгнул. Огляделся.

Он ошибся на каких-то полкилометра. Выше по течению стоял у берега черный с двойной красной полосой и белыми надстройками «Багульник». И на фоне белой рубки маячил черный бушлат, человек смотрел в их сторону. Данил помахал руками над головой. На теплоходе блеснул солнечный зайчик — это луч заходящего солнца отразился от линз бинокля. Вскоре под форштевнем вскипела белая пена — «Багульник» двинулся к ним.

Данил влез в кабину и улыбнулся от уха до уха: трудно было сказать, у кого более удивленное лицо, у Лары или у Логуна. Пожалуй, все же у Логуна. Все еще улыбаясь, Данил стал подгонять грузовик задним ходом к самой воде.

Инерция человеческого мышления — вещь жуткая. Взять хотя бы покушения с использованием ружья. Первое такое, известное истории, случилось в Париже в 1572, когда в адмирала Колиньи пальнули из аркебузы. Но с тех пор — как отрезало. Начисто забыв о всех достоинствах ружья, заговорщики и террористы вплоть до пятидесятых годов нашего столетия возились с бомбами, пистолетами и кинжалами — хотя еще охрана президента Линкольна сажала на крыши снайперов с винтовками, так что примеры, казалось бы, налицо. Ружье просто-напросто на долгие века перестало ассоциироваться с покушениями.

Так и здесь. Среди тех, кто тайком извлекал клад Чингисхана, не нашлось ни одного сибиряка. Сибирь для них была географическим пространством, не более. Клад ассоциировался исключительно с сушей — следовательно, все усилия были направлены на сушу. На суше ставили посты и заслоны, по сухопутью собирались и вывозить сокровища. Не отыскалось никого, кто мог бы напомнить, что здешние реки судоходны, и от Номочона до гробницы Чингисхана — не более восьмидесяти километров по прямой…

— Черский, я тебя обожаю, — сказала Лара, глядя на него преданно, пренебрегая присутствием Логуна. — Если хочешь, я тебе отдамся прямо здесь, на песке…

— Времени нет, — сказал Данил, рывками подогнал машину к кромке, заглушил мотор и выскочил.

Рядом остановился «Урал» Корявого. Лагерный сиделец выпрыгнул, сунул в рот сигарету и почесал в затылке:

— Ага, вот ты для чего, командир, велел доски прихватить? Значит, еще поживем…

«Багульник» уже подваливал к берегу, зарокотала черная якорная цепь. Капитан Ежи Довнар спустился из рубки — в широчайших черных клешах, перехваченных ремнем с флотской пряжкой, чистейшей тельняшке с закатанными рукавами и офицерской фуражке Советского Военно-Морского Флота. На ремне у него висел в кобуре извлеченный из сейфа никелированный «стечкин», на груди — бинокль. Вокруг витало благоухание доброго коньяка. Вот только отсутствие трубки чуточку подпортило образ — ее капитан недолюбливал.

Он залихватски отдал Данилу честь и спросил:

— Какие будут приказания?

— Соберите всех, — сказал Данил. — Принесите мой ящик, настелите доски и в темпе перекидывайте груз. Представьте, что за вами черти гонятся…

Он достал из-за сиденья гранатомет, проверил — должен работать. Вставил запалы во все «лимонки». Старпом с автоматом на плече приволок раздобытый Фролом ящик. Данил поднял крышку — и улыбнулся, словно встретил давнего приятного знакомого…

В ящике лежал РПД — легкий, изящный дегтяревский пулемет, принятый на вооружение в год смерти Сталина, чуть ли не сорок лет верой-правдой служивший десантникам и морской пехоте. Благородные линии, вороненый металл и покрытое коричневым лаком дерево. Тут же — аккуратно свернутый колечком брезентовый наплечный ремень и три круглых патронных коробки с удобными ручками для переноски. Знакомое, изученное оружие, верная смерть на восьмистах метрах. В самом деле, старый приятель…

Он пристегнул ремень, повесил пулемет на плечо, подхватил гранатомет, коробку с патронами и направился в лес, чувствуя себя чуточку нелепо — Рэмбо, в натуре… Однако ничего смешного тут не было. Если появится погоня, придется держать рубеж в одиночку, чтобы успели перекидать на палубу как можно больше золота. Потерять клад теперь, на предпоследнем этапе, после всего пережитого, после стольких трудов — чересчур уж позорно, дело уже не в золоте, просто-напросто т а к и е предприятия не должны заканчиваться провалом…

Услышав шаги сзади, обернулся. Лара прилежно тащила следом две оставшихся цинки. Данил ничего ей не сказал, и они прошли еще метров пятьдесят, к облюбованному им местечку, где открывался хороший обзор на близлежащие подступы. Там он установил пулемет, прищелкнул цинку, вставил конец ленты в подаватель. Установил прицел на «200», клацнул затвором. Повернулся к Ларе:

— Молодец, что помогла. Иди на корабль и покидай со всеми золотишко. Если тут начнется пальба, всей толпой ко мне пусть не бегут. Достаточно одного капитана. А нашего гостя нужно погрузить немедленно, в каюте привязать, что ли… Топай.

Лара кивнула и послушно заспешила назад. Положительно, шалая девчонка исправлялась чем дальше, тем больше. Великая вещь — воспитание грубой реальностью, прозой жизни…

Данил остался в тишине и полном одиночестве. Только шумы торопливой разгрузки долетали с реки — стучали ящики, катились по доскам, гремели подошвы, что-то протяжно лязгнуло, проскрипело. Он курил, глядя на равнину. На душе было довольно спокойно, возбуждение стало каким-то привычным, устоявшимся: не нужно метаться, суетиться, убегать, погоня либо появится, либо нет, и если появится, придется драться, всего делов…

Последний этап — река. До Шантарска придется идти примерно сутки. Радиограмму он отправит, как только кончится погрузка, но все равно, возможны неожиданности. Недооценивать противника не стоит. Обнаружив маячки, они будут совершенно точно знать, что уж через деревню-то грузовики проезжали. Начнут обшаривать тайгу, поднимут вертолет, а то и не один. Сначала, разумеется, будут до упора отрабатывать самую естественную для них версию — решат, что беглецы будут прорываться в Куруман посуху. Но настанет момент, когда они все же поймут, что поискать стоит и в д р у г и х направлениях. И самое важное — к о г д а этот момент настанет… В любом случае до утра время есть. И темнота скоро опустится на тайгу, и не перестроят они до утра свое мышление. А вот потом… Номочон, паскуда, петляет, как бредущий домой алкаш, тут Данилова задумка оборачивается против него же — и скорость теплохода не сравнить с вертолетной или автомобильной, и дорога долгая, и этот мост на границе областей, где чертовски удобно поставить пулеметы, а то и что-нибудь посерьезнее. Ладно, не надо нагнетать тоску. Ни Ростислав, ни Фрол не будут сидеть сложа руки. Лишь бы у комитетских не оказалось под рукой боевых вертолетов, Господи, сделай так, чтобы не нашлось у них вертолетов, иначе у нас не будет ни единого шанса. Тихоходный речной кораблик против вертолета огневой поддержки — тут, как говорят в народе, ваши не пляшут… А Фрол сказал бы — крести козыри… Наполеон бы сразу застрелился. Впрочем, ему было не в пример легче — как-никак император и главнокомандующий в одном лице…

Часа через полтора, когда уже смеркалось, появилась Лара. Шумно выдохнула, поболтав опущенными руками:

— Перекидали. Употела, на три метра, поди, шибает…

— Однако есть немного, — согласился Данил, потянув носом. — Ничего, это тебе не в казино коктейли сосать…

— Бог ты мой, искупаться бы…

— На корабле и душ, и винный погреб, — заверил Данил. — И какава с чаем… Забирай коробочки, и пошли.

— Да я соломинку не подниму… — вздохнула она, но подхватила цинки, хоть и стеная. — Падла все же этот Стивенсон, Роберт Луис, у него-то все так легко и элегантно получается…

— Ты, должно быть, читала бегло, — сказал Данил, шагая следом. — Там у него в конце парой фразочек сказано, что клад они таскали на кораблик на хребте… Вот так все и выглядело.

Он все еще по инерции оглядывался то назад, то на небо, но сюрпризов уже не ждал. На песке у грузовиков сидели в полном составе раскрасневшиеся, потные грузчики, жадно курили, передавая из рук в руки бутылку.

Капитан Довнар браво поднялся, козырнул:

— Погрузка закончена, шеф.

— Быстренько допивайте, и взмываем на крыло, — сказал Данил. Протопал по трапу, свалил всю амуницию на палубу. — Скоренько найдите пару тросов, цепляйте грузовики. Капитан, на пару слов…

Довнар взбежал по трапу. На нем уже не было ни бинокля, ни фуражки, только пистолет на всякий случай оставил на поясе. Тельняшка — хоть выжимай, весь алкоголь вышел с трудовым потом.

— Гостя устроили? — спросил Данил.

— Как князя. Привязали к кровати, так и лежит. Когда я уходил, он вроде собирался падать в обморок, повязка сбилась, кровь капает…

— Пошлите кого-нибудь перевязать. Кто разбирается. А сами ступайте в радиорубку. — Данил назвал волну. — Вызывайте «Полюс», ваш позывной для этого случая будет «Тумен». Когда он откликнется, передайте три слова: «Кошка долго фыркала». И все. Получите подтверждение — отключайтесь…

Вряд ли их запеленгуют — для этого надо набить окрестности вовсе уж изощренной техникой в диком количестве. Короткая передача проскользнет незамеченной, как мышь под прошлогодней листвой…

Грузовики зацепили тросами за задние мосты, и «Багульник» медленно отвалил от берега. Тросы натянулись, вибрируя, теплоход самую чуточку дернуло, но его машины, конечно же, оказались сильнее — и «Уралы» потянуло в воду, они погрузились плавно, чуть ли не грациозно, полетели брызги, матрос и Корявый торопливо отперли крюки, и освобожденные концы тросов скрылись в воде, булькавшей огромными пузырями. Вскоре вода успокоилась.

«С вертолета, пожалуй что, и заметно будет, — подумал Данил. — Но тут уж ничего не поделаешь, чем богаты…»

После душа и стаканчика коньяку он почувствовал себя заново родившимся. Столь же благостно выглядел и капитан Довнар, развалившийся на диване в роскошной кают-компании с высоким стаканом в руке. На столе красовалось полдюжины бутылок с нектарами от лучших фирм — друзья-приятели беззастенчиво атаковали лалетинский винный погребок, рассудив здраво, что война все спишет, а победителей не судят. Надираться, правда, не спешили — не время. Пригубляли по глоточку, сдабривая льдом и тоником — сущие джентльмены, да и только, правда, в добротном колониальном стиле: оба в тельняшках, со здоровенными пистолетами на поясе, один бородатый, другой небритый. Впрочем, в этой кают-компании настоящих лордов и не бывало, а германец-барон, однажды здесь побывавший после переговоров по алюминиевым акциям, дворянином казался сомнительным. В Европах купить можно любой товар. Некий австрийский граф, воспользовавшись прорехой в гражданском кодексе, за кругленькую сумму усыновлял любого желающего и совершенно законно наплодил графьев штук сорок…

— Ваш бандюга попросил бутылку водки и отдельную камеру, — сказал Довнар, лениво позвякивая льдом в стакане. — Просимое предоставлено. Лежит и посасывает потихоньку, каждый вправе отдыхать от трудов на свой манер… Пленного перевязали и дали жрать. Он меланхоличен. Вахтенного на палубе я поставил. Атака ожидается?

— Ночью вряд ли, — сказал Данил. — А вот с рассветом — возможны варианты…

— «Полюс» радиограмму принял и пожелал успехов.

— Будем надеяться…

— Можно задать вопрос, как шляхтич шляхтичу? — Капитан многозначительно помолчал. — Как вы полагаете, пан Черский, если к известной вам молодой особе проявит интерес известный вам морской волк, повлечет ли это за собой определенные компликации?[7]

— Помилуйте, друг мой, никаких компликаций, — сказал Данил. — Кроме дуэли, понятно.

— В таком случае прошу пана считать, что он не слышал моего вопроса.

Они приятно улыбнулись друг другу, приподняли бокалы и отхлебнули. Появилась вышеупомянутая молодая особа, с распущенными по плечам золотыми волосами, в черно-прозрачных колготках и тельняшке, при ее сложении с успехом игравшей роль платьица, в городе носили и короче. Окутанная облачком парижских ароматов, уселась в кресло, закинула ногу на ногу и вопросительно глянула на капитана. Тот бросился готовить ей выпивку. Данил подивился, как свежо и безмятежно чертовка выглядит — словно ничего и не было.

— Насколько я поняла, адмирал, филиалом монастыря ваш лайнер безусловно не служит? — светски осведомилась Лара. — Запасы колготок вот отыскала и присвоила пакет, духов с парфюмами — хоть лавочку открывай…

Оба приятеля переглянулись и дипломатично помолчали, вспомнив иные рейсы. Лара невинно взирала на них, вертя стакан. За бортом тихонько поплескивала вода, в приотворенный иллюминатор сочилась ночная свежесть. Не хотелось ни говорить, ни двигаться, так было уютно и хорошо.

— Капитан, вы по-английски понимаете? — спросила вдруг Лара.

— Увы, сие наречие мне неведомо, — лихо солгал капитан. — Обучался исключительно говору лягушатников.

Лара поднялась, зевнула, прикрывая рот ладошкой:

— Устала, прошу извинить… — и перешла на английский, глядя на Данила все так же невинно. — Я облюбовала каюту, где на двери медная русалка. Шампанское захвати, я видела в баре…

И вышла легкой походкой.

— Ну, ты долго еще будешь сидеть, импотент хренов? — спросил капитан Довнар.

Данил, покоряясь неизбежному, встал, выгреб из бара три бутылки французских пузыриков. Каюту с русалкой он знал и нашел быстро, вошел в полумрак, озаряемый настольной лампой в виде кубика из красно-сине-желтых витражей.

— Ну, наконец-то, — сказала Лара спокойным тоном победительницы. — Если мы сегодня уснем невинно, это будет против всех мыслимых канонов, штампов и законов… Наложи на меня руки, шампанское подождет. Кажется, я начинаю верить, что ты и впрямь мой идеал…

И закинула ему руки на шею, прижалась, прильнула к губам. Какой-то миг Данил стоял деревянной статуей — это было как обманывать ребенка, она до сих пор искренне верила, что стала счастливой хозяйкой груды золота, сопливая кладоискательница с ветерком в голове… Но он был живым человеком, а она была женщиной, прекрасно знавшей, чего хочет, и пылающая жизнь пересилила тлеющую совесть. Данил крепче прижал ее к себе и медленно отступал, увлекая Лару за собой, пока кромка широкого дивана не уперлась ему в колени.

…На сей раз он не ставил внутреннего будильника, просто проснулся в половине восьмого и, убедившись, что Лара дрыхнет каменным сном, залез под душ, потом поднялся на палубу, прихватив из хорошо известного ему шкафа черный матросский бушлат — утром на реке было прохладно.

Погода так и не испортилась, небо было синее, ярко светило солнце, и по обоим берегам, за ночь далеко отодвинувшимся от судна, зеленели заросшие лесом сопки. Судя по ширине реки, они уже вышли из Номочона в Шантару, но оставалась еще пара часов на той же скорости, как минимум.

У поручней бдительно маячил старпом с автоматом на плече. Полагаться на него можно было безоговорочно — старпом служил в свое время на Балтийском флоте, в Либаве, и был вышиблен демократами за хамско-насмешливое отношение к независимости бывшей Лифляндской губернии, вылившееся в конкретные действия.

На скамейке из желтых реек сидел дядя Миша, в таком же бушлате, помаленьку прихлебывал из горла венгерский вермут. Бушлат был накинут на голое тело, и Корявый временами захватывал в горсть кожу против сердца, растирая.

— Что, мотор? — спросил Данил.

— На душе что-то хреновато, командир. Жмет поганенько…

Данил прислушался к собственной душе, но не обнаружил ничего особо тягостного. Нервы были, как натянутые струны, вот и все.

— Часов с четырех ночи кружил самолет, — сказал Корявый. — Низко так, воет и воет. И все, сука, где-то поблизости. Часа два кружил, потом улетел.

Данил понял, что назойливое зуденье не привиделось ему во сне, а было на самом деле. Могли поднять борт с аппаратурой, такие есть даже у геофизиков. Даже магнитометра не нужно, притопленные грузовики сверху отлично видны…

— Ничего, — сказал он, щелчком отправив окурок за борт. — Два с половиной часа осталось, нам бы только под мост нырнуть…

Подошел старпом, сказал спокойно:

— Когда проходили мимо Предивинской, оттуда вышла моторная лодка. Близко не подходила, но пару минут шла параллельным курсом. Четыре человека, все в защитных бушлатах. Нынче по такой примете точно не определишь… Автомат я, понятно, на виду не держал. Потом они ушли.

— Абордаж мы, конечно, отобьем… — задумчиво сказал Данил. — В нынешние рыночные времена большой кораблик сразу не найдешь, придется порыскать. А моторки отгоним…

«Хорошо еще, — мысленно добавил он, — что в планы противника решительно не входит нас потопить…»

Старпом удалился на нос. Появилась Лара, заспанная, но в преотличнейшем настроении, потянулась, приподнявшись на цыпочки, разбросав руки, закинув голову, словно бы и не ощущая утреннего холодка. Данил с Корявым, кутаясь в бушлаты, завистливо переглянулись, одновременно вспомнив, сколько им лет — а кладоискательница, медленно крутнувшись вокруг собственной оси, лениво заправила тельник в камуфляжные брюки и помахала им рукой с верхней палубы:

— Похмеляетесь, ироды?

Корявый, как-то очень уж тоскливо уставившись на нее, тихо спросил Данила:

— Командир, у тебя дети есть?

— Да нету вроде бы, — сказал Данил.

— Вот и у меня та же формула. Раньше не колыхало, а теперь покалывает что-то…

— Кто вам мешает? — расхохоталась Лара у них над головами. Слух у нее был отменный. — Стараться надо, лентяи. Скоро мы приплывем, кто знает?

— Часа через два, — ответил Данил, не глядя вверх.

— Красота… Травка зеленеет, солнышко блестит… Вертолет чешет, определенно импортный, гармонируя с тайгой…

Данил, полезши в карман за новой сигаретой, замер в нелепой позе, до него не сразу дошло:

— Вертолет?!

В три прыжка взлетел по белой железной лесенке на верхнюю палубу.

Справа, описывая широкую дугу над зелеными складками гор, снижаясь, заходил длинный ало-голубой вертолет. Посередине изящной тушки фюзеляжа чернел проем. «Алуэтт-350», моментально определил Данил, бортового вооружения натовские ребятки на него обычно не ставят, но помещается в нем не менее дюжины парашютистов в полной боевой выкладке…

— Живо, все внутрь! — рявкнул он, толкнул Лару к ближайшей двери.

Забежал туда сам, следом влетел Корявый. Они оказались в верхнем салоне со стеклянными окнами во всю стену. Вертолет уже летел на фоне тайги, сбрасывая скорость, определенно ложась на параллельный курс, вот он прекратил снижение, уравнивает скорость…

Данил прогрохотал по коридору, влетел в рубку. Капитан Довнар в форменной фуражечке несуществующего флота сам стоял у штурвала.

— По нашу душу? — спросил он, оглянувшись через плечо.

— Определенно, — сказал Данил, вытаскивая пулемет из угла.

Капитан преспокойно наклонился к переговорной трубе:

— Боевая тревога! По местам стоять! — и, выпрямившись, объяснил Данилу: — Пока вас ждали, чтобы не расхолаживались, я их немного погонял… Сделали репетицию.

Вертолет маячил метрах в ста выше и метрах в ста правее идущего полным ходом теплохода. Данил схватил лежавший рядом с капитаном бинокль, побежал назад, на палубу — через иллюминаторы ничего не увидишь, стекло будет мешать… Пулемет колотил его по бедру, у самой двери на палубу Данил приостановился, снял его с плеча, поставил на пол. Рано было светиться.

Поднял бинокль к глазам — и увидел их в двух шагах. Боковая дверца сдвинута назад, в проеме теснятся рослые ребятки в бронежилетах, надетых прямо поверх тельников, это уже не те таежные пьянчужки — здоровенные, уверенные в себе лбы с напряженно-недобрыми ряшками. Кажется, встречаешься с ними взглядом. Под ногами у одного поблескивает дуло пулемета с сошками, и на рукаве единственного одетого по всей форме видна знакомая, опостылевшая за последние дни эмблема ФКГЗ…

Они его тоже заметили, и один, оскалясь, поднял автомат, определенно пугая, другой погрозил кулаком. Данил отступил под защиту надстройки, опустил бинокль — но успел разглядеть, что под брюхом вертолета болтаются, отнесенные ветром, три или четыре конца плетеного троса. Знакомая азбука — повиснут над палубой, одни подавят огнем, другие моментально соскользнут по тросам вниз, тактика известная, их там битком, а на теплоходе не наберется столько подготовленного народа, чтобы устраивать на равных скоротечный ближний бой…

— Внимание! — раздался в небе могучий вопль динамика, перекрывший и шум винта. — На теплоходе! Застопорить машины, всем выйти на палубу с поднятыми руками! При малейшем сопротивлении — огонь на поражение! Район на чрезвычайном положении, действуют законы военного времени!

Да, тут они не врали — вокруг все еще Байкальская область. Тема, конечно, дискуссионная, вряд ли ЧП объявили по всей ее территории, но кто станет заводить дискуссии на юридические темы? И ведь все равно положат всех, как водится, при попытке к бегству, при оказании сопротивления…

— Говорит спецназ! — надрывался динамик. — Стоп машины, всем выйти на палубу, у вас ни единого шанса!

— Уписяться можно… — процедил Данил сквозь зубы, осторожно выглядывая из-за угла.

Пожалуй, из гранатомета в них не попадешь, далековато, такие штучки проходят только в кино… У них тоже кто-то таращится в бинокль, видно, как бликуют линзы, заходить они, конечно, будут от солнца, но пока что никак им не исхитриться, разве что, когда «Багульник» пройдет излучину…

Вода по курсу теплохода вскипела высокими фонтанчиками — предупредительная пулеметная очередь!

— Через тридцать секунд открываем огонь по рубке! — орал динамик. — Всем на палубу! Стоп машина!

Вверху что-то заколыхалось, разворачиваясь, — это поднимался на флагштоке висевший допрежь в капитанской каюте бело-голубой флаг с красными серпом и молотом. Довнар недвусмысленно давал ответ.

Вторая очередь прошла перед самым форштевнем. И тут же на голову Данилу посыпалась жесткая труха — кто-то залепил из автомата по надстройкам. Вертолет упал метров на двадцать ниже, сопровождая судно, как привязанный на невидимом тросе.

Данил покосился влево — в коридоре появилась Лара, тащившая две цинки, за ней Корявый с карабином. Он высунул голову в дверь:

— Командир, где та пушка? Если прыгать начнут…

— Мы с этой пушкой сами себя спалим, — зло откликнулся Данил. — Ребята где?

— Похватали, что было, ждут…

— Убери ее вниз! — рявкнул Данил. — В трюм убери!

Коридор тоже был из стекла и просматривался во всю ширь.

И тут вертолет открыл огонь по-настоящему. В проеме сверкало с полдюжины пульсирующих ослепительно-желтых бабочек, палуба наполнилась звоном и дребезгом, летело стекло, куски алюминиевых рам, Данил успел увидеть, как Корявый, отшвырнув карабин, валит Лару на пол, закрывая ее собой — и тут же его тело нелюдски подпрыгнуло под ударом косой очереди, прошедшей прямо по упавшим…

Данил за приклад выдернул пулемет из двери, упер приклад в живот, разворачивая ствол навстречу. Сам уперся посильнее ногами в палубу и нажал на спуск, стоя на открытом месте, давил стальной крючок, превратившись в живую машину, живой прицел. Вертолет, уже коршуном упавший было к палубе, дернулся, нелепо покачнулся, клюнул носом… Чертя синусоиду, заваливаясь на правый борт, метнулся прочь…

Туманные полосы косо потянулись от него к воде — пробило баки. А секундой позже вертолет вспыхнул, совсем не так красиво, как это можно видеть в кино, удаляясь к берегу, он жирно чадил, огненные языки лохматыми клочьями срывались по ветру, уже не видно ни алого, ни голубого, все затянуло дымом, но видно, как мотает «Алуэтт» вокруг оси, зеленая пылающая фигурка выпала из проема и отвесно полетела в воду, высокий всплеск… Пылающий вертолет дотянул почти до самого берега. Взорвался он уже на мелководье, горящий остов погрузился наполовину и дымил, дымил…

Данил положил пулемет и кинулся в коридор. Двое лежали неподвижно, по черному бушлату Корявого от левого плеча к поясу пролегла цепочка опаленных дырок. Данил перевернул его и сразу понял, что перед ним мертвец.

Осторожно перевалил Лару на спину. Левый рукав ее тельняшки сплошь залит кровью, густой волной ползущей от плеча к локтю, и правая нога ниже колена задета, натекает пятно… Он растерянно оглянулся, хотел заорать на всю реку — но выскочивший из противоположной двери старпом оттолкнул его, кинул рядом зеленую брезентовую сумку, опустился на колени. Бросил через плечо:

— Нож!

Данил сделал шаг неизвестно куда, опомнился, полез в карман штанов Корявого, помнил, что тот без пера не выходил и в сортир. Тело было еще теплым… В левом кармане отыскалась выкидушка с широким, похожим на акулу лезвием. Старпом уже вытаскивал шприцы-тюбики и резиновые жгуты…

…В капитанской рубке все стекла по правому борту были сокрушены, и ветерок гулял по ней свободно. Правое плечо у Довнара прямо поверх тельняшки замотано бинтом с расплывшимся по нему темно-алым пятном — но он браво стоял у руля, время от времени прикладываясь к бутылке с коньяком. Не глядя, протянул ее Данилу, тот взял и хлебнул, как горькое лекарство. Капитан спросил:

— Как она?

— Могло быть хуже, — мертвым голосом ответил Данил. — В руку навылет, а вот в ноге застряла. Жгуты сняли, сделали все… Должны довезти… Вызывали?

— Да. Не отвечает ваш «Полюс». Может, запросим штаб-квартиру?

— А зачем? — сказал Данил, глядя перед собой. — Чем они помогут, хотел бы я знать? Она спит, вкололи что было… Когда придем, через полчаса?

— Минут через сорок пять. Больше ничего не могу сделать, и так пар на марке. Однако…

Он замолчал, кивнул вперед. Там уже показался серый красавец мост, тот самый, соединявший берега Шантарской и Байкальской областей. Данил поднял к глазам бинокль.

— Поздравляю, — сказал он глухо. — Не меньше роты нагнали, бездельники…

Он прекрасно различал, как с двух сторон бегут к середине моста цепочки людей в защитной форме, как на выступающих балкончиках, где помещаются бочки с песком, возятся кучки солдат, наружу высунулись пулеметные стволы, у въезда на мост зеленеют крытые грузовики…

— Ну, это еще не смерть, — сказал капитан Довнар. — Есть шанс.

Данил не шевельнулся. Шанс был, конечно, но крайне дохленький — предстояло пройти по прямой под огнем сотни стволов, огрызаясь всего из трех, но капитан прав, это еще не смерть. Он прищелкнул полную цинку, примерился, куда поставить сошки.

— Рано, — сказал Довнар. — Еще с полкилометра.

— Не учи отца стебаться… — бросил сквозь зубы Данил, приложив приклад к плечу, расставив ноги.

Серый мост надвигался на него плавно и неотвратимо, как судьба. На фоне косых ферм зеленели напряженно застывшие фигурки солдат. Посверкивали солнечные зайчики на линзах биноклей.

— Хорошо еще, у них нет пушек, — сказал капитан. — И жаль, что у меня нет, говорил же вам, запрячьте в трюме, обормоты…

Он наклонился к переговорной трубе, что-то коротко приказал — и из палубных динамиков рванулся какой-то старинный, царских времен, марш. Торжественно ухали трубы, звенели литавры, «Багульник» шел по идеальной прямой, как торпеда, под простреленным советским военно-морским флагом, в сопровождении гремящего победной медью военного марша времен н а с т о я щ е г о двуглавого орла — сочетание диковатое, но такова уж наша жизнь… Данил поплотнее прижал приклад — еще пара минут, и начнется…

И заметил далеко слева два продолговатых предмета, приближавшихся с небывалой быстротой.

Два пятнисто-зеленых вертолета огневой поддержки, сверкая двойными пузырями кабин, неслись к мосту с той стороны, навстречу теплоходу. Данил моментально узнал «Барракуды», новейшие камовские модели, и отстраненно, словно все происходящее его ничуть не касалось, подумал: «Ну вот нам и полный звиздец, против вертушек не побрыкаешься…»

Вертолеты разомкнулись, сбрасывая скорость, сделали «горку» над мостом, на миг показав себя снизу со всеми грозными бортовыми причиндалами, по инерции прошли над «Багульником» и вернулись в боевом развороте, повисли хвостами к теплоходу, нацелившись на мост. Высоко над головами стоявших у перил плеснула по фермам череда искристых вспышек, предупредительные очереди — и зеленые фигурки рассыпали шеренгу, побежали кто куда, падали, прикрывая головы. Правый вертолет косо выпустил зеленую ракету. Данил поставил пулемет на пол и тихо выругался.

— Это еще кто? — спросил капитан.

— Это признание наших заслуг, — сказал Данил. — Только и всего.

Глава восемнадцатая Четыре трети пути

Черный БМВ остановился у зеленой больничной ограды, и главный волкодав «Интеркрайта» вылез под хмуроватое осеннее небо. Жестом остановил ребят, дернувшихся было от «скорпио» за ним следом, поднял воротник куртки, хоть ветра и не было, зашагал в одиночестве по усыпанной облетевшими листьями дорожке.

…Генерал-майора Игоря Матвеевича Кучина, бывшего директора Федерального комитета гражданской защиты, приняли на довольствие в «Матросской тишине» — как гласила молва, в той самой исторической камере, где холил бороду женераль Руцкой. По той же молве, говорил Кучин охотно и много.

Генерал-полковник Решетов выстрелил себе в висок из «Вальтера», пребывая на даче на Николиной Горе, и потому сказать ничего не мог.

Обаятельнейший седовласый Сергей Ликутов в телебеседе с Андреем Шмарауловым все отрицал и уверял, что с занимаемых им постов ушел из-за желания сосредоточиться на парламентской деятельности. Государственная Дума, свято придерживавшаяся принципа «с Дона выдачи нет», подавляющим большинством голосов отклонила предложение о лишении его депутатской неприкосновенности. Так она из принципа поступала всегда, даже с теми, кого терпеть не могла.

Избирательный блок «Новый путь России» рассыпался, не успев начать предвыборную борьбу. Зубры и динозавры перестройки, выступая по ящику и в газетах, дружно клялись, что представления не имели ни о какой операции «Тайга», а в Ликутове, Кучине и Решетове еще десять лет назад подозревали коррупционеров и бандитов, но как-то не находили времени об этом сказать публично.

Кипрская компания «Бренто» растворилась в воздухе, не оставив нового адреса.

Генерал-майор милиции Скаличев шмальнул себе в рот прямо в служебном кабинете из табельного «макарова», когда секретарша доложила, что в приемной появился подполковник Бортко в сопровождении прокурора города и пары мальчиков в штатском.

Впрочем, Бортко был уже полковником. Он все-таки нашел бронетранспортер-призрак — и на некоторых газетных снимках стоял рядом с ним, положив руку на борт, словно охотник возле заваленного кабана. Броня оказалась комитетская.

Господина Филимонова, заместителя губернатора, отвечавшего в области за драгметаллы, обнаружили у подъезда случайные прохожие. Насколько удалось установить, со своего восьмого этажа он летел вниз, не издав ни малейшего звука, что, безусловно, работало на выдвинутую следствием версию самоубийства.

Максима Каретникова, верного сотрудника АО «Интеркрайт», убитого неизвестными злоумышленниками, фирма похоронила пышно и торжественно.

Платиновое месторождение на речке Беде, выставленное на аукцион, досталось АО «Интеркрайт». Иван Кузьмич Лалетин, вернувшийся из Англии самую чуточку похудевшим, сообщая по телевизору эту новость, заодно продемонстрировал бравшей интервью журналистке уникального бесхвостого кота, какие по непонятному капризу природы рождаются исключительно на острове Мэн, и нигде больше.

Генерал-майор Глаголев в Москву переведен не был, но, как утверждали надежные источники, вернулся из столицы веселым, хотя и не особенно.

Господин Гордеев, Фрол Степанович, вскоре появился на презентации новой картинной галереи.

Напротив, господина Милютина, известного в узких кругах как Принц, вышколенная прислуга одного из кипрских отелей вытащила из ванны бездыханным, без каких бы то ни было внешних повреждений. По странному стечению обстоятельств, почти в то же время в далеком Шантарске скончался от инфаркта прокурорский чин по фамилии Антонов и попал в автокатастрофу со смертельным исходом коммерсант по фамилии Дробышев.

О финале жизненного пути майора Валентина Повиласа широкой публике не сообщалось, потому что покойный был человеком совершенно общественности не известным.

Обыкновенная история, в общем, — если бы не клад Чингисхана и не правила игры, требовавшие огласки.

Огласка получилась грандиозная и шумная, девятым валом выплеснувшаяся за ближние и дальние рубежи. Даже сейчас, две недели спустя, накал страстей и не думал спадать — и о том, сколько трудов пришлось приложить Данилу, чтобы ускользать от журналистов, никто не знал лучше его самого…

Он поднялся на третий этаж, постучал, толкнул дверь. Больничка была не рядовая, и Лара, конечно же, пребывала в отдельной палате, надежно отделенная от шакалов пера постом на лестничной площадке (Данилом же и поставленным). Он и не рассчитывал увидеть худенькое, бледненькое, изнуренное и тихое создание — не тот ребенок, не тот типаж. Но и не рассчитывал, что она будет выглядеть так, словно ничего не произошло. Однако, если не всматриваться, повязок под широкой пижамой не заметишь, а Лара, сидевшая в кресле у телевизора, была разве что самую чуточку бледнее обычного, ну, все-таки две недели спокойного лежания, медицинские светила и птичье молоко ведрами…

На экране прокручивалась в записи последняя передача «Совершенно секретно» — посвященная, как легко догадаться, операции «Тайга» и ее бесславному для организаторов завершению. Данил решительно выключил видак, сел и спросил:

— Курят тут?

— Ага, я сама дымлю…

Он закурил. Оба, странное дело, ощутили некую неловкость, как совершенно чужие люди, никогда прежде не видевшиеся. Молчание затянулось надолго. Данил, глядя в окно, пытался сосчитать и вспомнить, сколько жизней унес таежный клад, но все время сбивался.

— Бананов хочешь? — спросила Лара, показав на заваленный разнообразнейшей фруктой столик.

Он мотнул головой и спросил:

— Как ты?

— Да пустяки, — тем же вежливо-безразличным тоном ответила она, словно выполняя некую обязанность. — Все нормально, обещают шрамы заштопать так, что ни следочка не останется.

И вновь — молчание.

Потом Лара, глянув на него дерзко и насмешливо, сказала:

— А ты поросенок, Черский, жуткий свин. Я-то ему отдалась со всем пылом романтической юности, а он с самого начала собрался сдать золотишко в закрома Родины…

И словно невидимая струна лопнула, все мгновенно вернулось на свои места, все стало прежним. Данил, ухмыляясь, подошел и взъерошил ей волосы. Достал черную коробочку, поводил ею в воздухе и, убедившись в полном отсутствии лишних ушей, сказал:

— Милая, ты разве не поняла, что никак не удалось бы его вывезти?

— Понять-то поняла, но второго такого шанса больше не представится…

— Эти идиоты, — сказал он, кивнув на телевизор, — как раз оттого и погорели, что хотели захапать все. А в жизни так не бывает… по крайней мере в этом веке, — и вытащил из кармана листок бумаги. — Прочти вслух. Это телеграмма, если ты поняла…

— «Дюжина поздравлений с днем рождения. Януш». И как сие понимать?

— Я, конечно, свин, — сказал Данил. — Хоть ты и лежала в бледном виде, пораженная злодейскими пулями, все же задержал теплоход на четверть часика у берега и булькнул за борт полтора десятка ящиков. Глубина приличная, течение там медленное, а дно твердое. Преспокойно пролежали двое суток… — и осклабился, видя, каким радостным и удивленным стало ее личико. — Конечно, это не двадцать пять процентов, от которых я отказался, как гражданин и патриот, это не миллионы, но все же что-то.

— А почему в телеграмме «дюжина»?

— А что, бравые моряки ничего не заслужили? — прищурился Данил. — Самое смешное, что совесть у меня спокойна. Столица не возражала в свое время, чтобы я отщипнул кусочек за труды, мне это дали понять совершенно недвусмысленно, им так даже лучше, а что до науки — ей еще много осталось. Да и тангуты, я проверял по книгам, в самом деле считались колдунами, чем меньше ихнего заклятого золота будет обретаться в пределах Отечества, тем лучше… Конечно, все пополам. Так что ты все же богатая невеста. И в связи с этим, хоть я прекрасно и сознаю, сколь опасна глаголевская кровь, есть разговор…