Володька — партизанский сын

III

Станица была многолюдна, шумна. Чувствовалась близость фронта. Во дворах стояли армейские повозки, тачанки, кухни. На площади, у верёвочных коновязей, расположилась сотня казаков-черноморцев; накрытые брезентом, серели горные орудия.

На базаре бабы торговали молоком, сметаной, маслом. Гоготали гуси, ощупываемые и передаваемые из рук в руки. Бойко распродавались арбузы и дыни.

Молчаливые карачаевцы сидели на корточках возле пирамид овечьего сыра — брынзы. Тут же рядом, связанные верёвками, поводили печальными влажными глазами поджарые бараны высокогорных пастбищ. Привыкшие к альпийским лугам и безмолвию, они не понимали прелести базарной сутолоки, блеяли и поворачивали удивлённые сухие головы. Карачаевки торговали так называемым айраном, выдавливая это вкусное кислое молоко из коричневых бурдюков, доставленных в долину на низкорослых ослах.

За слепцами двигалась орава мальчишек. Пелипенко устал закатывать очи и притворяться немощным. Он был потен и зол. Уйдя с базара, они снова попали к собору к концу обедни. Замешавшись в празднично разодетую толпу, они протиснулись как раз к тому времени, когда из церкви, сопровождаемый пасхальным трезвоном колоколов вышел сам генерал Шкуро. Казаки генеральского конвоя сдерживали напор, но всё же Шкуро вскоре оказался в плотном кольце любопытных. Пелипенко, будучи на полголовы выше всех, сумел разглядеть генерала.

Шкуро был затянут в серую черкеску. Оружие было выложено слоновой костью. Рукава черкески были широки и подвёрнуты почти до локтя, обнажая шёлковый бешмет.

Генерал походил на обыкновенного казачьего вахмистра. Держал себя с нарочито подчёркнутым достоинством и грубоватой натянутостью.

Сопровождающий его атаман отдела генерал Басманов блестел крестами и медалями, добытыми ещё в Маньчжурии во время усмирения восставших китайских крестьян. Черкеска чёрного сукна была расшита. Бешмет настолько затянул шею, что лицо атамана налилось кровью. Был грузен Михаил Басманов; говоря со Шкуро, нагибался всем корпусом и, видимо» стеснялся ломать спину перед этим неказистым, бесцветным выскочкой, взлетевшим, как фейерверк, на вершину чинов и славы.

Шкуро медленно продвигался. Он недовольно морщился и был беспокоен. По пути отвечал на незначительные вопросы станичников об успехах на фронте, о предполагаемом призыве в армию трёх годов. Вопросы ему, очевидно, надоели, и он отвечал быстро, резким, срывающимся голосом.

Володьке, как он ни тянулся, не был виден Шкуро, но его самоуверенный голос раздражал Володьку, и его так и подмывало сделать генералу неприятность. Когда Шкуро, в ответ на чей-то вопрос, зло обозвал Кочубея большевистским выродком, Володька не выдержал и звонко выкрикнул:

— Ваше превосходительство, правда, что вы поймали Ваню Кочубея?

Кругом притихли. Басманов выпрямился, грозно метнул глазами. Какой-то солдат в зелёных обмотках, больно ущипнув Володьку, дёрнул его и поставил за свою широкую спину. Пелипенко, сверкнув фарфоровыми белками, застыл. Гроза миновала. Басманов нагнулся к Шкуро, и тот, сдвинув выцветшие брови, резко бросил:

— А меня поймал Кочубей?

— Никак нет, ваше превосходительство! — поспешно рявкнули конвойные казаки и вперебой кой-какие старики.

— Ну, так и я его.

Ускорив шаги, Шкуро подошёл к фаэтону, отстранил истеричных дам, пытавшихся поцеловать полы его черкески, и покатил к дому по дороге, раздвинутой конным конвоем.

Не успел лакированный задок фаэтона скрыться за акациями, как площадь окружили казаки-черноморцы.

— Облава! — с неподдельным ужасом воскликнул молодой карачаевец и, работая локтями, кинулся в сторону.

Солдат в обмотках быстро нагнулся, вымазал пылью лицо и, скривившись, подмигнул Володьке:

— Сейчас будут призывать… добровольческая армия. Может, за дурачка пройду!

Пелипенко поволок Володьку, забыв про слепоту.

— Забратают, ей-бо, забратают, — тревожился он. — Видишь, как Шкуро войско организует.

— Дядя Охрим! Считай, ползадачи вырешили, — радовался Володька. — Видишь, как они добровольцев набирают! Про это и сомневался начдив.