Волшебная шапка

РАСПЛАТА, ИЛИ АМЕРИКАНСКИЙ ФОКУС

До чего же я рассеянный: столько порассказал о себе, а описать свой родной кишлак не догадался. А вдруг вы захотите приехать ко мне или решите письмецо отправить, тогда что? Ни адреса, ни даже названия нашего кишлака не знаете.

А называется он Ходжакишлаком. Говорят, ходжей здесь раньше очень много было. Со всех концов долины сюда стекались. Провинятся у себя на работе в мечети – и бегут к нам. Дела плохо пошли – опять к нам. Вот и прозвали наше селение Ходжакишлаком. Ходжа – это паломник. Так раньше называли людей, совершивших паломничество в Мекку на поклонение праху пророка Мухаммеда. Считалось, что поклонишься один разочек этому праху и сам станешь вроде святого.

Наш кишлак не Мекка, но к нам тоже приходили. Сказать правду, у нас есть место, которому можно поклоняться. Это могила Узункулака. Дед в ней один похоронен, верующие святым его считают. Находится она в двух-трёх километрах от Ходжакишлака. Недалеко от гор, там и базар районный близко.

Узункулак – это значит «длинные уши»; но почему святого так прозвали, я не знаю, а спросил у бабушки, так она вместо того, чтобы объяснить про уши святого, вцепилась в мои уши.

– Не твоё это дело, безбожник! Лучше бы стал со мной рядом и помолился святому из святых.

– А зачем? – спросил я. – Зачем мне молиться?

– Кто от души поклоняется святому Узункулаку, тот достигает исполнения всех своих желаний.

– И отличником станет?

– Конечно, станет. И давай не болтай много! Мешаешь мне…

Она добрая, моя бабушка, но очень строгая. Специально переехала к нам, чтобы, как она сказала, собственноручно заняться моим воспитанием. К тому же маму на всё лето послали в Ташкент, на какие-то курсы повышения квалификации. Она и Айшахон забрала с собой.

Папа, как вы сами знаете, работает в Мирзачуле, дома бывает от случая к случаю. И ещё, оказывается, нрав у меня бедовый, боятся, что, не ровён час, опять убегу из дома. «За мальчиком нужен глаз да глаз!» – твердит бабушка всему кишлаку. Но зря она боится. Убегать я пока больше не собираюсь, хотя живётся мне нынче не сладко. Посудите сами: на улицу нельзя, громко засмеяться нельзя, поспать подольше нельзя… Даже телевизор включить нельзя! Бабушка говорит, что телевизор от нечистого и что нам худо будет на том свете перед судом аллаха. Я понимаю: дело тут не столько в аллахе, сколько во мне. И потому спрашиваю с наивным видом:

– Бабушка, а за что аллах будет нас судить? Ты-то ведь не смотришь телевизор?..

– Помолчи, пустоголовый! Иди лучше уроки учи, второгодник.

«Уроки учи»! Легко сказать! На дворе лето, каникулы, все отдыхают, гуляют, купаются, рыбачат, а ты сиди зубри уроки. Да ещё за шестой класс. В седьмой-то меня не перевели. Сказали, полгода гулял, касот… катост-рофически отстал. Так и не пригодились учебники, которые привёз из своих странствий по белому свету.

Я, конечно, особо не убиваюсь, по сидеть понемногу за книжками приходится. Для виду. А то какое же это будет «перевоспитание»?! Человек специально ради тебя приехал, распорядок составил, а ты его не уважишь… Всё бы это не так страшно, если…

Я вам ещё не говорил, что у меня этим летом появилась одна странная и совсем мне ненужная «обязанность»? Вот слушайте, что это такое.

Не успею я покричать (для бабушки) всякие там «а-прим, б-прим» и захлопнуть книгу, она тут как тут:

– Садись, теперь будешь учить «Кулху обллоху ахад». От шайтановых наваждений очистишься.

«Кулху обллоху ахад» – это такое стихотворение. Из Корана. Бабушка говорит, что его сочинил тот самый Мухаммед, который будто бы жил некогда в городе Мекке и к которому потом, после его смерти, люди стали ездить на поклонение. Правда это или нет, что он был ещё и поэтом, – я не знаю, но слова его стихотворения не легче запомнить, чем алгебраические формулы. Сколько ни зубри – тут же вылетают из головы.

– Бабушка, а может быть, Мухаммед не сам написал эти стихи? Списал у кого-нибудь, а?

Этого достаточно, чтобы бабушка кинулась драть мне уши. А я только того и жду: тотчас вылетаю в сад, крича на ходу:

Абдурайим и Мадрайим – мои одноклассники. Вернее, бывшие одноклассники. А когда их имена громко тянешь, получается точь-в-точь стихи Мухаммеда. Вы б видели, как при этом бабушка выходит из себя!

– Подожди ты у меня, пустоголовый! Вот приедет папа, всё ему выложу – он тебя за ноги повесит!..

– Пусть вешает. Мне всё равно. Даже лучше будет Не буду тут мучиться и с Мухаммедом поговорю лучше о том, что такое верлибр. – Это я ещё от встречи с поэтами помню о верлибре.

Я перелезаю через забор, а бабушка кричит вдогонку:

– Ну погоди, я выбью из тебя всю дурь, станешь ты у меня человеком!

Хорошо, что бабушка любит ходить по соседям. Тогда я вволю отвожу душу. Прыгаю, кричу, пою, танцую. А иногда, как вот сейчас, хожу на руках. Сестрёнке Донохон это очень нравится, и мне тоже развлечение и разминка.

И сегодня этим занимался. Только дошёл до калитки, вижу: Закир идёт по улице. Вернее, плетётся. Плетётся и спит. Он вообще такой, Закир, вечно спит. Сам. мой ровесник, а с виду – будто в десятом классе учится. Здоровенный малый, но храбрости – ни капельки. Он даже девчонок боится. Они знают это и нарочно задирают его. Закиру бы только поспать. Вы даже не поверите, если я расскажу, как однажды он уснул на бревне, по которому мы ходили на уроке физкультуры. Шёл, шёл, остановился вдруг и уснул. А когда учитель растормошил его, похлопал глазами и говорит:

– Я не спал… просто отдохнул немного.

Увидев меня, Закир несказанно обрадовался.

– Дружище, а я-то тебя и не заметил! – воскликнул он. Подумал немного, потом спросил: – А почему ты так… вверх ногами стоишь?

Не дожидаясь моего ответа, Закир вытащил из кармана большой зелёный огурец и протянул Донохон.

– А ты не хочешь? – вытащил он ещё один.

– Давай! – Я сделал сальто и встал на ноги. – Куда ты идёшь, Закирджан?

– Уроки готовить, – кивнул он на книжки, которые держал под мышкой.

– Какие уроки? – удивился я. – Сейчас же каникулы…

– А ты разве не слыхал, дружище?..

– Про что?

– Переэкзаменовка у меня на осень, – вздохнул Закир. – Буду пересдавать родной язык, алгебру… и ещё русский язык. Завуч сказала, что мальчик я не бестолковый, но будто бы надо немного позаниматься летом, и тогда стану успевающим.

– Да ты знаешь, сколько ещё до осени?! – воскликнул я. – Целых три месяца! Сейчас всё выучишь, а к осени позабудешь.

– Я тоже так думал, Хашимджан. Но мама сказала, что не даст мне спать, если я уже теперь не начну готовиться к экзаменам. Холодной водой пригрозила обливать. Но ты же знаешь, дружище Хашимджан, не могу я не спать! Хочешь ещё огурец? Бери, у меня много. Полные карманы набил. Ну я пошёл, Ариф меня ждёт. Я ведь его буксир…

– Буксир? Какой ещё буксир?

– Ну, Ариф должен меня вперёд тащить. К экзаменам готовить.

Опять разговорились. Закир забыл, что ему надо идти. Мы сели на деревянную скамеечку возле калитки, и он, позёвывая, долго рассказывал о своём житье-бытье. Потом опять вспомнили об осенних экзаменах. Обсудив этот вопрос, мы решили, что это гиблое дело – осенние экзамены. Если человек получил плохие отметки по трём предметам, значит, фундамент его знаний непрочный, и не учти ты этого сейчас, в седьмом классе опять провалишься. В восьмом будет и того хуже, а к десятому совсем профаном станешь. Лучше лишний годик посидеть в шестом, укрепить фундамент. Тогда всё пойдёт как по маслу: с лёгкостью отличником станешь, может, и старостой изберут, все уважать будут…

Закир глубоко задумался. Так глубоко, что я заглянул ему в лицо: не спит ли мой дружочек.

– Путешествуя по родной стране, – сказал я, – встретил я парня. Он был таким умным, таким умным, что я не могу даже описать, каким он был умным. Почему, спрашиваешь? Да потому, что он, оказывается, в каждом классе сидел по два года. А в шестом классе – целых три года.

– Правда? – удивился Закир.

– Ей-богу! – поклялся я. – Если хочешь, мы тоже ещё по годику поучимся в шестом. Вместе. Займём парту на «камчатке», уроки на пару будем делать. Спать захочешь в классе, положи голову мне на колени и храпи на здоровье…

– Дай руку, дружище! – вскричал Закир, вскакивая с места. – Железное слово?

– Железное.

Мы крепко обнялись и поклялись в вечной дружбе.

– Теперь мы с тобой как родные братья! – воскликнул я радостно и вдруг вспомнил, что бабушка велела нам с Донохон нарвать в саду персиков, вынуть из них косточки и выставить на крышу сушиться. – Пойдём, Закирджан, докажем всем, что мы не лодыри и не лентяи.

И Закир доказал, что он не лодырь и не лентяй – работал за троих. За какой-то час мы оборвали все персики и подняли на крышу.

– А теперь будем разламывать их и вынимать косточки? – спросил Закирджан.

Солнце висело над самой головой, я весь взмок. Поэтому предложил:

– Если хочешь, можем отдохнуть, Закирджан?

– Я не устал, дружище. Воды, правда, выпил бы с удовольствием…

– О-о, это я мигом устрою. Айран тебе сделаю… Айран приготовить проще простого: взял кислого молока или простокваши, взболтал хорошенько и разбавил холодной водой. Напиток получается – куда до него всяким лимонадам!

Сделать-то айран просто, да не удалось мне угостить своего друга. Меня самого угостили. И не айраном. Вот послушайте, что вдруг приключилось.

Только было я спустился с крыши, слышу, на улице голосочек звенит. Знакомый голосочек моего уважаемого соседа Арифа. Я его уже сто лет не видел. Почти со дня возвращения из странствий.

Ариф шёл, заложив за спину руки, с гордым и умным видом. «Смотри, как нос задрал, – подумалось мне, – будто только он один-единственный на всём свете будет учиться в седьмом классе!» Но я всё же окликнул его:

– Здорово, Головастик!

Ариф кинул на меня невидящий взгляд, словно никого рядом и не было, но остановился.

– Куда топаешь, Головастик?

– Не твоё дело! – ответил он, подбоченившись. – Сам знаю, куда иду.

– Пожалуйста, иди куда хочешь, мне-то какое дело! Я спросил просто так.

– Знаешь, а я в лагерь ездил! – вдруг оживился Ариф и шагнул ко мне. – Ты не представляешь, как там было здорово. Купались, загорали, в горы ходили, в волейбол играли…

– Подумаешь, важность какая!..

– Скажи лучше, что тебе завидно! В лагерь ведь посылают только успевающих, а таких, как ты, и к воротам не подпустят.

Эх, любит же хвастаться этот Ариф! О чём бы ни говорил – «я» да «я»! Даже если кто отлупит его, гордо бьёт себя в грудь и хвалится, что это он поколотил.

– Видно, Головастик, видно, что не многому тебя научили в твоём хвалёном лагере! – сказал я спокойно, хотя руки у меня здорово чесались. – Всё такой же хвастун!

– Кое-чему научили! – гордо вскинулся Ариф. – Я теперь запросто американский фокус показать могу!

– Американский фокус? Может, мне покажешь? Ариф покачал головой:

– Нет, тебе не покажу. Нельзя.

– Почему нельзя?

– Плакать будешь.

– Это я-то плакать?!

– Да, ты.

Я смеялся минут пять, пока не заболело в животе. Ариф терпеливо ждал, когда я успокоюсь.

– Хорошо, – сказал он потом, – если дашь слово, что не заплачешь, так и быть, покажу тебе американский фокус. Принеси-ка из дома платок и верёвку. Да смотри, чтобы крепкая была верёвка!

Я мигом слетал за платком и верёвкой.

– Теперь повяжи себе платком глаза, – приказал Ариф. – Чтобы ничего не было видно.

Я повязал. После чего Ариф стянул мне руки назад и тоже крепко связал их.

– А это зачем? – поинтересовался я.

– Не торопись, увидишь. Становись на колени.

Я стал на колени.

– Ты меня бил в прошлом году? – спросил Ариф ни с того ни с сего.

– Я же потом просил прощения…

– Нет, ты скажи, бил или нет?

– Бил. Чего сейчас об этом говорить! Ты давай показывай свой фокус, Головастик!

– Вот тебе «фокус»! Вот тебе «Головастик»!

От первого же удара я упал на землю и беспомощно барахтался, пока Ариф не спеша колотил меня. Я даже кричать не мог, потому что в рот набилась целая пригоршня песка. Всё бы это ничего, но вот меня вдруг шибануло что-то большое, твёрдое. Раздался испуганный вскрик:

– Ах ты, хулиган!..

Кто-то развязал мне сначала руки, потом глаза. Надо мной стоял Адылов, учитель из нашей школы. Его велосипед, с вздыбленными спицами и согнутым ободом, валялся рядом.

Адылов молча смотрел на меня.

Я сплюнул песок, попытался встать. Болели те самые рёбра, которые мне поломали футболисты, на них, видно, и наехал Адылов на своём велосипеде.

Вокруг нас собрались люди. И все начали говорить, что я, мол, расту хулиганом, что мама и папа очень избаловали меня, что если и дальше так пойдёт, то страшно даже представить, кем я стану. Я попытался объяснить, что не виноват, что ничего плохого не делал, что это Ариф показывал фокус. Но только масла в огонь подлил. Даже бабушка, которая прибежала от соседок, накинулась на меня. А Ариф стоял в сторонке и исподтишка показывал язык.

– Это твой платок? Это твоя верёвка? – спросил кто-то. – Почему ты сваливаешь свою вину на других?

– Это у него американским фокусом называется, – вставил невинным голосом Ариф.

– Вы, товарищ Адылов, поднимите о нём вопрос, – предложил кто-то. – Стоит ли этого Хашима держать в школе?..

Я еле сдерживал слёзы. Меня обманули, меня избили, наехали велосипедом на мои больные рёбра – и я же во всём виноват. И надо ведь, чтобы наехал на меня именно Адылов, учитель из нашей школы! Опять всё станет известно Атаджану Азизовичу. «Как?! Снова Кузыев! – с горечью скажет он. – Горбатого, видно, могила исправит, гнать придётся его из школы, гнать!» Бабушка до вечера ни словом не обмолвилась. А вечером, как нарочно, папа приехал.

– Ты или приструни своего Хашима, или я обольюсь керосином и подожгу себя!

– вдруг заявила бабушка.

Папа ответил не сразу. Отхлебнул из пиалы глоток чаю, потом ещё глоток. А я весь съёжился, лежу, смотрю на мерцающие на небе звёзды, потираю ушибленные бока и мысленно заклинаю папу: «Неужели ты тоже против меня, папочка? Неужели ты тоже захочешь, чтобы меня выгнали? Защити же меня, защити, папочка!» Ведь я так хотел доказать, что тоже могу учиться хорошо, что и я способен на хорошие дела…

– Если хочешь поджечь себя, лучше облиться бензином, а не керосином, – сказал наконец папа.

Вот так. Он не испугался, не стал отговаривать бабушку, а взял да ещё и посоветовал, как лучше исполнить свою угрозу. Потому что бабушка уже больше ста раз обещала поджечь себя. Услышав папины слова, она так и взорвалась:

– Что за шуточки?! Я тебе дело говорю, а ты смеёшься…

– Какой тут смех? – удивился папа. – Судьба ребёнка – не шуточки! Чего вы все пристали к мальчику? «Это хорошо, это плохо»! Да вы с ума его сведёте! Нельзя всё время крутить баранку машины в одну сторону – авария будет. А Хашим парень вполне нормальный. Вот, например, помогает вам даже по хозяйству. Персики сегодня собрал. Правда, немного озорной, но ведь на то он и мальчишка!

– «Помогает по хозяйству»! Лучше бы уж вовсе не помогал! Ты поднимись на крышу, посмотри: все до одного персики пообрывал. И спелые, и зелёные. Помогает он!

– Ничего. Человек не сразу учёным рождается. Придёт время – узнает, как надо работать. Ты вспомни, мать, разве я был пай-мальчиком? А теперь? Правда, я не профессор и не академик какой-нибудь. Простой тракторист, но меня все уважают. И я имею всё, что нужно человеку: семью, дом и Друзей хватает… Да, чуть не забыл, у меня сегодня радость!..

– Что за радость? – взволнованно перебила его бабушка.

– За хорошую работу на целине решили премировать. Меня и Касымова. Машинами «Москвич».

– Машиной? – недоверчиво развела руками бабушка. Я готов был закричать «ура», расцеловать папу, а заодно и бабушку, но в этот момент раздался голос:

– Извините, пожалуйста, наш Закир не заходил к вам? Я крепко закрыл глаза: это был голос матери моего друга, Закирджана. Занятый своими бедами я совсем забыл о нём. Опять мне влетит, если он уснул на нашей крыше…

– Я здесь, мамочка, здесь… – раздался вдруг сонный голос Закира. – Я не спал, просто полежал в саду. Учил, учил уроки, голова разболелась, вот и полежал немного…

– Пойдём, пойдём, дома расскажешь, как ты учил уроки. Я внимательно выслушаю тебя! – пообещала мама Закира.

– Видишь, у каждого – своё! – сказал папа, обращаясь к бабушке, и засмеялся.

АППАРАТ ОТ СГЛАЗА

Попробуй усиди дома, если тебе запрещено выходить на улицу. Будто тысячи голосов зовут, манят, какие-то невидимые руки подталкивают сзади. «Иди, иди, – говорят они, – поиграешь, побегаешь с ребятами, к Закиру заглянешь. Может, и ему твоя помощь нужна. Ведь вчера, пока ты занимался „фокусами“, он работал!»

– Чего ты носишься, как курица с яйцом?! – прикрикнула бабушка.

– Ничего и не ношусь… Просто мне стыдно, бабушка. Вчера пообещал Закиру помочь прополоть морковь, а помочь, наверное, не смогу. Надо дома сидеть…

Бабушка внимательно посмотрела на меня, потом отвернулась и сказала, вздохнув:

– Обещал – так иди, чего торчишь тут!

Ах, моя любимая бабушка! Никогда не знаешь, что она сделает. Может и уши надрать, и конфетами угостить, и молитву учить приказать, и погулять отпустить, когда это тебе запрещено.

Я чмокнул бабушку в морщинистую щёку, вылетел на улицу и чуть не сбил с ног сестрёнку Донохон. Лицо её было мокрое от слёз.

– Кто тебя побил?

– Болит у меня, – сказала Донохон, обеими руками держась за живот. Волосы её были растрёпаны, личико стало маленьким-маленьким и очень бледным. У меня сердце защемило от жалости.

Я осторожно взял сестрёнку под руку и повёл домой.

– Живот… Ой, живот!.. – стонала Донохон. Уложив её на кровать, бабушка спросила, что она ела.

– Ничего… суп… а утром сметану… – ответила сестрёнка слабым голосом.

– Тебя сглазили, внучка, – решила бабушка, приложив ладонь к её лбу. – Беги, Хашим, позови старуху Саро. Я сделал вид, что не слышал приказа.

– Кому говорят?! Беги скорее! – прикрикнула бабушка. Возражать ей теперь бесполезно. Только разозлишь. А эту тётушку Саро я терпеть не могу. Говорят, будто она общается с самим аллахом и он помогает ей излечивать разные болезни. Правда, Кабулов сказал, что она обыкновенная мошенница, дурачит простачков, выманивает у них деньги. Но ведь говорить – одно, а доказать – другое. Ещё никто не доказал, что Сарохон – мошенница. А слава у неё, как у какой-нибудь киноактрисы. Все её знают. Чуть что – бегут к ней, как я вот сейчас. Я-то не сам бегу, меня бабушка заставила. И других, наверно, кто-нибудь заставляет, может, бабушка или дедушка, или старая мать. Добровольно я бы ни за что не пошёл к этой знахарке. Не нравится она мне, и всё тут. И сына её Мирабиддинходжу, не люблю. Он очень жадный. Имеет два велосипеда и никому даже потрогать их не разрешает. В прошлом году я три часа уговаривал его дать разок прокатиться. Не на новом, чешском, а на старом велосипеде. Всего-навсего один круг сделать. Мирабиддинходжа согласился только тогда, когда я отдал ему свой складной перочинный ножик. Взял ножик да ещё заставил поклясться, что сделаю я только один круг и что не сломаю седло, не погну раму, не испорчу окраску, не проколю камеры… Я и не подозревал, что он подвох подготовил. Оказывается, у велосипеда была поломана одна спица. Мирабиддинходжа сказал, что это я её сломал. Позвал на помощь старшего брата, и они вдвоём здорово нобили меня.

– Подождите, мы ещё с вами поговорим! – пообещал я тогда. Но разговора как-то не получилось. Не люблю мстить…

Сарохон лежала на шёлковых подушках, лениво отгоняя пучком травы назойливых мух.

– Здравствуйте, тётушка…

– Сто лет жизни тебе, молодец! – ответила знахарка, приподнявшись на локтях. – Коли поиграть пришёл, Мирабиддинходжи дома нет.

– У меня сестрёнка заболела. Бабушка велела вас позвать.

– Слава тебе господи! – обрадовалась Сарохон. – Сейчас прибегу, касатик, сейчас!

– Не забудьте захватить свой аппарат от сглаза, – сказал я на всякий случай.

Знахарка громко засмеялась, оторвала от пучка веточку мяты.

– Это райская трава, – сказала она, закатив глаза. – От всех забот и волнений ограждает человека. А врачую я без аппаратов, касатик, без аппаратов, с божьей помощью.

По дороге домой я нигде не останавливался, ни с кем не разговаривал, минуты за две дошёл. Пришёл, а Сарохон уже у нас сидит. Будто на крыльях прилетела. «Кто знает, может, в самом деле ей аллах помогает?» – невольно подумал я.

Сарохон подошла к кровати Донохон и вдруг широко зевнула. Глядя на неё, почему-то зевнули и мы. Потом она опять зевнула. И мы зевнули. И пошло – минут пять зевали все, никто не мог остановиться.

– Принесите свежей золы и гармалы[9], – приказала Сарохон.

Почитала молитву, свежую золу всыпала в пиалу, прикрыла тряпкой и начала ладонями растирать живот Донохон.

– Изыди, дьявол, убирайся в старую мельницу, сгинь с глаз долой, – бормотала Сарохон, шумно зевая. – Не оставлю тебя в покое, дьявол, пока не изыдешь…

Донохон притихла в своей постели, лицо её слегка разрумянилось. Бабушка побежала в дом и, радостно причитая, принесла денег и две банки сметаны. Сарохон пересчитала деньги, спрятала их за пазуху и ушла.

Ночью Донохон стало хуже. Я проснулся от её стонов, а бабушка ломала руки и всё приговаривала:

– Кто тебе разрешил играть у омута, внученька? Ведь там, в зарослях, жёлтые дьяволы водятся. Вот они и вселились в тебя… Ничего, милая, потерпи немного, дедушка мулла Янгок вмиг изгонит нечистых!

– Всё же, может, доктора позвать? – предложил кто-то. По голосу я узнал нашу соседку, Рахиму-апа.

– Ни к чему тут доктор, Рахима. Они не разбираются во внутренних болезнях, им бы только операции делать. А девочку резать я не дам!

Я осторожно выбрался из постели и выглянул в окно. Двор был ярко освещён, в очаге пылал огонь, на кривом тутовом дереве висела баранья туша, которую не спеша свежевал наш деревенский мясник. Мулла Янгок, маленький, толстенький человек, следил за его работой, иногда приговаривая:

– Осторожнее, сынок, осторожнее, гляди, не попорть мне шкуру ягнёнка, она для исцеления девочки необходима… – Потом он поворачивался к женщине, хлопотавшей у котла: – А ты, дочь моя, лучку ещё подбрось в котёл и картошечки. Люблю шурпу с бараниной, да чтобы поострее была.

Съев почти полкотла шурпы, мулла Янгок направился в комнату, где лежала Донохон. Он не шёл, а катился, как орешек. Поэтому и назвали, наверное, его Янгоком – Орешком.

Когда бабушка входила в комнату, мулла Янгок бормотал свои молитвы, раскачиваясь из стороны в сторону, а оставшись один, вынимал из кармана какую-то бутылку и отхлёбывал из горлышка.

– Бай-бай-бай! – приговаривал он при этом. – Так и обжигает дёсны, проклятущая, ниспошли вам всем аллах доброго здоровья!

Орешек укатил утром. Захватил с собой половину бараньей туши, шкуру и ещё деньги потребовал у бабушки.

– К утру девочка будет бегать, как козлёнок, – сказал он, уходя.

Но бедной Донохон не стало лучше. Она каталась в постели, стонала охрипшим голосом. Подушка была мокрая от слёз и пота. Рахима-апа поспешно оделась и, ничего не говоря, побежала на почту. «Будет звонить папе», – догадался я.

В полдень к нашему дому подлетела серая «Волга». Из неё выскочили человек в белом халате и папа в своём промасленном комбинезоне. Ничего не говоря, они побежали в дом.

Доктор бегло осмотрел Донохон и отрывисто бросил:

– Приступ аппендицита. Быстро в машину! Бабушка заревела в голос, заметалась. Я выбежал на улицу, чтобы не слышать её крика, а тут сам папа сказал:

– Садись, Хашимджан. Вместе отвезём сестрёнку.

Врач, который делает операции аппендицита, сидел, оказывается, в буфете. Увидев машину, он выбежал на улицу, крикнул:

– Я сейчас! – и побежал обратно. Донохон положили на носилки и унесли. По коридору забегали мужчины и женщины в белых халатах.

– Ждите здесь, – бросил доктор, который приезжал к нам, и тоже убежал. Папа устало опустился на скамейку, обхватил голову руками.

– Ничего, Хашимджан, ничего… – сказал он тихо. – Я думаю, операция пройдёт удачно, не плачь, сынок… Мужчинам нельзя плакать.

Я отвернулся, чтобы папа не видел моих слез. Очень может быть, что мужчинам не положено плакать. А если ты не в силах сдержать слёзы? Вон ведь у папы у самого глаза блестят, и он украдкой вытирает их рукавом…

Мне страшно было думать о Донохон, которая сейчас лежала на операционном столе. Поэтому я старался думать о старухе Саро, о мулле Янгоке. Погодите, милые, я ещё поговорю с вами. Я ещё покажу вам баночки со сметаной, остренько заправленную шурпу! Вы ещё у меня попляшете!

В дверях показался доктор. И лицо его, и волосы, и халат были мокрые от пота. Папа бросился к нему:

– Ну как, доктор?

Тот слабо улыбнулся, закурил, вложил спичку обратно в коробку и сказал:

– Ничего, ничего… успокойтесь. Всё в порядке. Но если бы опоздали на полчаса – никто бы в мире её не спас.

Папа резко отвернулся и быстро зашагал прочь. Плечи его тряслись. Когда я догнал, папа спрятал в карман платок.

– Садись, Хашимджан, поедем домой, успокоим бабушку, хотя она со своими муллами чуть не угробила девчонку…

Только теперь я заметил, что у ворот стоит папин мотоцикл. Он весь был покрыт пылью в два пальца. Не знаю, по каким дорогам мчался папа, чтобы вовремя поспеть на помощь Донохон…

ЗДРАВСТВУЙТЕ, АЛЛАХ!

– Шапочка моя!

– Хашимджан! Ты ли это, друг!

– Я, моя дорогая, не узнаёшь разве? Очень соскучился по тебе!

– Я тоже, Хашимджан. Я знала, что ты придёшь за мной.

– Ты мне очень нужна, дорогая. Я хочу увидеть, как эта Сарохон разговаривает с господом богом. Я теперь точно знаю, что она мошенница, но не знаю, как это доказать.

– Там видно будет, Хашимджан. Ты же умный парень, что-нибудь да придумаешь.

– Тогда в путь, мой верный друг, в путь!

Ещё не было девяти часов утра, а у Сарохон во дворе сидели семь старух, пятеро стариков и трое ребятишек. Лица у всех жёлтые-прежёлтые, как переспевшие дыни. Глаза печальные и покорные, точно у собаки мельника Шергазы Хромого. Это они от болезни стали такими. И Сарохон на пару с аллахом должна их вылечить.

Я прошмыгнул в комнату. Знахарка сидела в тёмном углу, одетая во всё чёрное. На сухом, морщинистом, как сушёная груша, лице сверкали огромные глазищи. На плечи и грудь свисали грязно-белые космы волос. Совсем как колдунья. Мне даже чуточку страшно стало. В прошлый раз не так было.

Тогда я думал о сестрёнке и страха не чувствовал, да и знахарка не выглядела такой зловещей.

Сарохон бормотала что-то скрипучим голосом и протягивала руки с растопыренными пальцами вперёд.

– Куф, су-уф-ф-ф! – шипела она при этом и плевалась по сторонам.

Когда глаза привыкли к темноте, я увидел женщину с ребёнком на руках. Она стояла на коленях и испуганно жалась к стенке.

– Сына твоего опутали жёлтые дьяволы, дитя моё! – громко крикнула вдруг Сарохон, воздев руки вверх. И тут загремела музыка этих самых дьяволов. Она состояла из звона и грохота, тоненького подвывания и противного визга. Откуда неслась она: из-за стены ли, сверху или из-под земли – я не смог понять. Да и не старался – испугался очень. Хотел даже лыжи навострить, да вовремя вспомнил, что я невидим и никакие дьяволы мне не страшны.

Музыка оборвалась так же неожиданно, как и возникла. В глухой тишине пролетел тоненький, визгливый, как у сурная, голос:

– Ами-и-инь!

– Аллах услышал твои молитвы, дитя моё, – проскрипела Сарохон. – Чтобы изгнать жёлтых дьяволов, ребёнка надобно завернуть в шкуру жёлтой козы. На то воля аллаха!

Тётушка Сарохон воздела руки к небу, помолчала, потом нагнулась вперёд, выпучила горящие глаза и просвистела:

– Всемилостивый обещает излечение занемогшему. Ты сама слышала его голос, дитя моё. А эти пилюли будешь давать мальчику по три раза в день: утром, в полдень и вечером. Они от самого бога… А мясо жёлтой козы принесёшь сюда.

Разговор, который старуха повела дальше, мне стал неинтересен. Важнее всего узнать, какая это музыка откликается на слова Сарохон и кто кричит замогильным голосом «Аминь!». А вдруг тут в самом деле есть что-то от аллаха?

Поправив на голове шапку, я осмотрел ниши, прорубленные на стенах, проверил соседнюю комнату. Ни тут, ни там, кроме разной посуды и всякой мелочи, ничего не обнаружил.

Полез на плоскую крышу. Она разделялась пополам двумя стенами. Между ними свисала верёвочная лестница. Значит, стена, которая делит комнаты в доме Сарохон, изнутри полая.

Осторожно спустившись вниз, я увидел небольшую дыру, от которой начиналась кирпичная лестница.

В подвале было темно и сыро. С низкого потолка свисало много овечьих и козьих шкур. В углу штабелями возвышались банки со всякими соленьями и вареньями. В самой середине подвала стоял глиняный кувшин, вёдер эдак на сто воды.

Голоса из комнаты Сарохон слышались здесь очень хорошо. Вот к ней вошёл какой-то новый посетитель, откашлялся.

– Да, отец, вас опутал чёрный дьявол, – проскрипела Сарохон. – Это самый нечистый из всех нечистей, да хранит нас господь, куф-суф-суу-ф-ф-ф!

Не успела она умолкнуть, как вдруг кувшин, подле которого я стоял, ожил, начал греметь, ухать и дребезжать. Я от страха подскочил, волосы у меня зашевелились на голове. Кое-как унял дрожь в коленках. Нечего бояться, дьяволы-то меня не видят и думать не думают, что я стою рядышком.

Я тихонько подкрался к кувшину и заглянул в него. И что вы думаете? В кувшине сидел… наш миленький Мирабиддинходжа! На руки его по локоть были нанизаны большие металлические кольца, в одной руке он держал несколько детских погремушек, в другой – старую дойру[10]. Вот это всё и издавало тот ужасный грохот, усиливаемый эхом в глиняном кувшине…

«Уж не ты ли, Мирабиддинходжа, являешься его величеством аллахом?! – подумал я, еле сдерживая смех. Страха, который ещё минуту назад опутывал мне руки и ноги, как не бывало. – Что ж, здравствуй, аллах. Будем знакомы!» И тут меня такое зло взяло, такое зло, что я выхватил иголку, которую всегда ношу приколотой к тюбетейке, и вонзил её в плечо шайтана Мирабиддинходжи.

– Вой до-од! Караул! – завопил он во всё горло. Сарохон – старуха хитрая, сразу по-своему повернула вопль сына.

– Вот видите, отец, – донёсся её гнусавый голос, – очень уж тяжёлая у вас хворь – даже ангелы кричат «караул»!

«Сейчас они ещё не так закричат!» – подумал я и опять кольнул Мирабиддинходжу.

– Мама, мамочка! – дико завизжал «ангел». И полез из кувшина.

– Прикуси язык! – шлёпнул я его по макушке и загнал обратно.

«Дьявол» тонко скулил. Глаза у него чуть не вылезали из орбит.

– К-кто т-ты? О б-боже!.. – простонал он в ужасе.

– Я – Азраиль.

– Аз… Аз-раиль? – Мирабиддинходжа громко икнул.

– Да, Азраиль, – сказал я сурово. – Ангел смерти. Прилетел за твоей душой. Готовься, сейчас ты умрёшь.

– Умру? Ой, мамочка, ма-а-мочка!..

– Перестань икать! – Я слегка заехал ему по уху.

– Хорошо, дедушка Азраиль, не буду икать…

– Так. Ты знаешь мальчика по имени Хашимджан?

– Знаю… То есть я его…

– Знаешь, значит. А почему тогда ты не даёшь ему покататься на своём велосипеде?

– Как – не даю? Однажды он целый круг сделал на моём велосипеде. Клянусь аллахом.

– Не трогай бога, балбес! – Я дёрнул Мирабиддинходжу за ухо. – А за что вы вместе с братцем избили этого Хашимджана?

– Ей-богу, я не виноват, дедушка Азраиль. Это нас чёрт попутал!

– Говорят тебе: не трогай ни чёрта, ни аллаха! – Я отпустил ухо Мирабиддинходжи и схватил его за горло. Потом сказал: – Нет тебе прощения, мальчик. Ты всегда врёшь, и поэтому я сейчас же должен вынуть из тебя душу!

– Умоляю вас, дедушка Азраиль, не вынимайте мою душу. Простите меня!

– Не прощу. Ты обманываешь людей.

– Я больше не буду. Меня мать заставляет!

– Мать заставляет?

– Ну да! Это же она приказывает мне кричать «Аминь!». И в этот кувшин лезть заставляет. И этими погремушками греметь…

– Я же говорю, что ты всегда врёшь! Не ты ли рассказывал в школе, что дома у вас слышится голос аллаха?

– Я же сказал: мне мать велела так говорить.

– Выходит, сознательно обманывал ребят?

– Я не только ребят обманывал, дедушка Азраиль. Я всех обманывал. Потому что мать заставляла.

– Всё понятно. – Я на минуту отпустил горло Мирабиддинходжи, дал ему передохнуть, потом опять схватил и сказал: – Теперь выслушай меня внимательно, мошенник. – Я говорил очень сердито, хотя еле-еле сдерживал смех. – Завтра же ты выйдешь на улицу и объявишь всем ребятам, что россказни о гласе аллаха – чистейшая ложь. Не то я обязательно выну из тебя твою грязную душонку!

– Всем расскажу, дедушка Азраиль, всем! Сегодня же, сейчас же побегу в школу и расскажу!

– Опять врёшь? – щёлкнул я Мирабиддинходжу по носу. – Кому ты сейчас расскажешь в школе, если там каникулы?

– Я забыл об этом, дедушка Азраиль! И вообще в школу-то я хожу раз в неделю. – Мирабиддинходжа даже хихикнул довольным голосом.

– У-у, тунеядец! – сказал я и вытер руки о штанину. – Вот кого надо было оставить на осень, а не беднягу Закира.

– Мне тоже не сладко живётся, – вздохнул Мирабиддинходжа. – У меня дела, может, и похуже… Потому что я тупоголовый. Мама так говорит…

– Ладно, теперь со всем этим покончено, и ты должен учиться отлично, – сказал я твёрдо. – Как только схватишь двойку – тотчас заберу тебя на тот свет.

– Хоп[11], дедушка, буду стараться. Я собрался уходить, но тут мне в голову пришла одна мысль. Я погладил хрупкую шею Мирабиддинходжи и спросил:

– Ты сказал, что знаешь мальчика по имени Хашимджан. Это правда?

– Знаю, дедушка, знаю, как не знать такого…

– Ладно, не болтай много, – оборвал я его. – Это хорошо, что ты знаком с такими ребятами, как Хашимджан. Молодец! Там, на небе, его все очень уважают. И поэтому, если этот Хашимджан попросит тебя дать ему покататься на велосипеде, я надеюсь, ты не откажешь ему?

– Конечно, дедушка Азраиль. Пусть катается сколько захочет. Даже на целых полчаса дам…

– Ну, всё! Сиди теперь здесь и не шевелись. Я поднялся по лестнице на крышу, спустился во двор. Мне вспомнилось, как Сарохон вынула из мешочка какие-то пилюли и подала женщине с ребёнком. Надо посмотреть, что это за пилюли. Сарохон такая бестия, может заставить человека золу простую глотать…

Мешочков, сшитых из разноцветных тряпок, оказалось у знахарки пять штук. В них были разные таблетки и порошки в аптечной упаковке. Пенициллин, биомицин, капли разные… Вот тебе и лекарства, ниспосланные всевышним! Погоди же, бабка, с Хашимджаном шутки плохи!

Я засунул руку в глубокий карман безрукавки Сарохон, вытащил ком замусоленных, мятых денег. Отсчитал десять рублей и побежал в аптеку. Мирабиддинходже, конечно, можно верить, но сколько бы он ни говорил, а доказать ничего не сможет. Поэтому ему надо помочь. И вот чем я решил этого достичь: купил слабительные и заменил ими все порошки, что лежали в разноцветных мешочках.

Вы б видели, что происходило на другой день в доме старой плутовки! Сбежались все больные, которых Сарохон «лечила» одними слабительными, и здорово отколотили её. Да ещё унесли с собой все овечьи и козьи шкуры…

МУЛЛА ЯНГОК ПРОСИТ ПЕНСИЮ

Я целый день слонялся по кишлаку, надеясь поймать Мирабиддинходжу. Дома его не было. Я хотел взять у него велосипед и съездить на разведку к могиле Узункулака. А Мирабиддинходжи всё нет и нет. Решил отправиться пешком. Подумаешь, каких-то два километра. За полчаса дойду.

За околицей меня догнал на мотоцикле папа.

– Ия! – удивился он. – Куда это ты направился, Хашимджан?

– Да так, проветриться хочу.

– Хочешь, поедем со мной? Председатель сельсовета попросил задержаться на денёк, в одном деле помочь.

– Едем, папа!

Я мигом забрался на багажник.

Чудесный у меня папа, скажу я вам. Он и на бульдозере работает, и на тракторе, и машину умеет водить. А мотоцикл свой гонит – больше ста километров выжимает.

Вдали показались высокие тополя, что растут возле базара. Папа свернул налево, ещё немного проехал, и мы остановились. К нам не спеша подошёл высокий худой человек в гимнастёрке. Это был председатель сельсовета Абдушукуров. За ним следовал ещё один человек. Второго я в лицо не знал.

– Не опоздал? – спросил папа, здороваясь с ними за руку.

– Опоздать-то не опоздал, – почесал затылок Абдушукуров, – да понимаешь, какая тут петрушка получается… – Он кинул на меня косой взгляд и спросил: – А это что за фруктик с тобой?

– Не фруктик, а Хашимджан Кузыев, – буркнул я обиженно.

Абдушукуров рассмеялся, подмигнул мне, словно хотел сказать: не сердись, мол, не признал сразу. Но я отошёл в сторону и всё равно слышал весь разговор.

Говорил в основном председатель сельсовета. Папа и незнакомый человек слушали молча, изредка поглядывали на тополя близ гробницы.

– И знаете, что он мне заявил? – рассказывал Абдушукуров. – «Без согласия духовенства, говорит, не имеете права разрушать святое место!» – «Здесь будет строительство пионерского лагеря, – отвечаю ему. – А на месте гробницы Узункулака по плану должен быть построен кинотеатр». – «Нет, – упрямится он, – вы не имеете права обижать верующих, советский закон не допускает разрушения памятников старины!» – «Какой же, говорю, это памятник старины – могила Узункулака? Это же типичный рассадник религиозного дурмана!» – «Хорошо, – согласился вдруг мулла Янгок, – разрушайте гробницу, если только примете моё условие».

Папа и гость из района оживились, придвинулись поближе к Абдушукурову. Тот продолжал:

– И знаете, что он потребовал? У этого мошенника хватило наглости просить о пенсии. «Вы уступаете мне, я – вам, – нагло заявил он, – шестьдесят рублей пенсии меня устроят. На том и покончим полюбовно».

– М-да, сложное положение, – раздумчиво произнёс человек из района.

– А чего тут сложного! – горячо воскликнул папа. – Вы только прикажите, сяду сейчас на бульдозер и вмиг разворошу это осиное гнездо! У меня с ними счёт особый, с этими прохвостами…

– Нельзя, – сказал Абдушукуров, – и дело вовсе не в наглом мулле Янгоке. Мы вынуждены уважать чувства верующих. Правда, их немного, но они искренне верят, что гробница Узункулака и в самом деле святое место.

– Вы правы, – сказал незнакомец, – в этом деле нельзя действовать напролом. Надо изыскать безболезненные пути чтобы и строительство объекта не сорвать, и чувства верующих не оскорбить…

Он надвинул шляпу и направился к штабелям досок, сложенным у дороги. Там стоял крытый брезентом «газик». Папа и Абдушукуров последовали за ним.

«Наверно, не скоро ещё они освободятся», – подумал я бочком-бочком отходя к кустам, в сторону гробницы Узункулака.

Кажется, я уже говорил, что сюда на базар по воскресеньям приезжает много народа. Дехкане[12] окрестных кишлаков торгуют здесь дынями, яблоками, персиками и всякими другими фруктами и овощами. Иные ловкие старухи приносят даже шурпу в кастрюлях и бойко сбывают её.

Я медленно пробирался промеж людей, когда вдруг увидел Арифа. Он сидел, прислонившись к дереву. Перед ним на земле лежал мешочек с куртом[13].

– Кому курт, кому курт! Очень вкусный курт! – выкрикивал он своим писклявым голосом.

Я присел на корточки против Арифа, взял один шарик и положил в рот.

– Очень пересоленный, – сказал я и поморщился, – зачем людей обманываешь?..

– Бить будешь, да? – задрожал Арифчик. – Отомстить хочешь?

– А как же?! – серьёзно ответил я. – Теперь моя очередь показывать фокус.

– Я… я же… – съёжился Ариф. Я засмеялся:

– Ладно уж, на этот раз прощаю. А впредь смотри…

– Правда? – засиял Ариф и обрадованно залопотал: – Знаешь, я решил помочь тебе в этом году. Пусть сам буду получать тройки, но тебя выведу в отличники. Да ты ешь, ешь курт. Я сам его приготовил. Правда, чуток пересолил, но ничего. Штук пятнадцать уже продал.

– С чего это ты вдруг торговлей занялся?

– Кабулов говорит, всякий труд заслуживает уважения, – изрёк Ариф. – А я знаешь как трудился, пока изготовил этот мешочек курта? Деньги мне нужны: надо купить книжный шкаф. Хочу библиотеку создать. Домашнюю.

– Ну-ну, – сказал я и пошёл дальше.

– Кому курт, кому курт! – зазвенел опять голосочек Арифа.

Но тут же его покрыл другой, дикий, испуганный крик:

– Берегись, змея!

– Дракон!

– Конец света!

Толпа на миг замерла, и я увидел огромную, метров в пять длиной, чёрную извивающуюся змею. Она медленно выползала из-за куполообразного строения гробницы святого Узункулака.

Поднялась паника. Люди бежали, кричали, плакали, падали. По земле рассыпались в беспорядке яблоки, дыни.

Казалось, змея несётся прямо на меня.

– Наверху небо, внизу земля, исполни моё желание, шапочка моя! Сделай меня невидимым! – едва успел я шепнуть.

Почуяв себя в безопасности, спокойнее огляделся по сторонам и заметил в руке увесистую палку, невесть откуда появившуюся. Наверное, шапочка позаботилась. Ну, а смелости мне занимать не приходится!

Через миг я уже был рядом со змеёй, стремительно сползавшей с каменной лестницы гробницы. Подняв палку двумя руками, я с силой ударил змею – метил в голову, но попал по спине.

Разъярённая змея подпрыгнула высоко вверх и кинулась ко мне. Что было делать – я побежал. Змея – за мной. Ещё чуть-чуть – и догонит. Мне бы, наверное, не спастись, но тут случилось неожиданное. Из-за гробницы выскочило что-то клетчатое и кинулось к змее. Она остановилась, но я уже не мог сдержаться.

Мне в самом деле показалось, что эта змея (или дракон, чёрт его возьми) и это клетчатое чудовище – одного поля ягодки и заодно занимаются они тёмным делом. Я размахнулся и со всей силой трахнул клетчатое чудище по голове. Оно рухнуло наземь как подкошенное. Тогда я атаковал и распластавшуюся змею. Она забилась на месте…

Я бросил палку и, пошатываясь, пошёл к ручью. Меня тошнило… Напившись воды, я несколько успокоился, но продолжал сидеть на берегу ручья. Оказывается, даже сюда докатились дыни, брошенные насмерть перепуганными людьми. Я нашёл две штуки. Одну спрятал в траве, а другую расколол об землю. Но съесть дыню мне не удалось – помешали два человека, которые крадучись пробирались к гробнице. Из услышанных обрывков разговора я установил, что это помощники муллы Янгока. Оба они были в потрёпанных халатах. Один со шрамом во всю левую щёку, другой – горбатый.

– Странное случилось со змеёю, – сказал человек со шрамом испуганным голосом. – Боюсь, уж и впрямь не приложил ли тут руку всевышний?

– Не болтай чепуху, какой ещё всевышний! В сказке живёшь, что ли? – пробурчал горбун.

– Но тогда кто же размозжил голову змее и оглушил того парня? Рядом ведь никого не было.

– Давай-ка лучше поторопись, а не рассуждай. Мы должны помочь Янгоку. Он, наверное, в затруднении перед этим малым…

Я опять надел шапку и поспешил за ними, В домике, что находился за гробницей Узункулака, сидели мулла Янгок и парень в клетчатой рубахе, о котором только что говорили, как я понял, помощники Янгока и которого я сдуру оглушил ударом палки. Голова его сейчас была перевязана красным поясным платком.

– Вы обещали уплатить мне сто рублей, если я выпущу свою змею в толпе, – плаксиво говорил он.

– Ты получил тридцать рублей? – ответил мулла Янгок. – И хватит с тебя!

– Моя змея погибла. Я не требую всей её стоимости. Но отдайте хоть обещанные сто рублей.

– Твоя змея не должна была разгонять весь базар да ещё и паломников. Надо было лишь напомнить неверующим, что аллах существует и она ниспослана именно всевышним. Змея не выполнила задания, сдохла и половины дела не сделав, а я должен отвечать, да? Может, ты сам её отравил, кто тебя знает?!

– Заплатите… – чуть не плача, протянула Клетчатая Рубаха. – Я эту змею пуще зеницы ока берёг, цирку хотел продать…

– Ладно, вот тебе ещё три рубля, и мы в расчёте. Выпьешь за наше здоровье. Тридцать три рубля за богом проклятую тварь – это очень хорошая цена, не правда ли, ребята?

«Ребята» – человек со шрамом и горбун – согласно кивнули. А горбун к тому же зловеще шагнул к Клетчатому, засучивая рукава. Бедняга хозяин «дракона» взглянул на огромные, волосатые ручищи горбуна, сглотнул слюну и поспешно пробубнил:

– Вы правы, вы правы… Я сам купил её за пять рублей, Красная цена ей – тридцать три рубля.

– Вот видишь, дитя моё, выходит, ты хотел надуть честных людей – служителей аллаха. А ещё плачешь!

Клетчатый поспешно вырвал трёшницу из рук Янгока, опасливо обошёл горбуна, не отрывая взгляда от его рук, и опрометью бросился вон.

Мулла Янгок, человек со шрамом и горбун, которые молча смотрели ему вслед, разразились громким хохотом.

– Ну и провели мы этого малого, – прокудахтал мулла Янгок. – И дело сделали, да притом не одно, и денег не заплатили полностью.

– Почему это не одно? – поинтересовался горбун.

– Таинственная гибель змеи здорово нам помогла. Теперь поползёт слух, что разгневанный аллах вначале ниспослал дракона, но, внемля нашим молитвам, своей же невидимой рукой размозжил ему голову. И пусть тогда, – мулла Янгок погрозил кому-то кулаком, – пусть тогда они посмеют сунуться сюда!

Я понял, что он имел в виду Абдушукурова, человека из района и моего папу. Но горбун заговорил совсем о другом.

– Выходит, сегодня мы выгадали, значит, заработали шестьдесят семь рублей, – бросил он будто невзначай. – Не мешало бы их поделить поровну.

– Золотые слова! – с готовностью поддержал его человек со шрамом. – И не обязательно поровну, Балтабай. Надо совесть иметь: Янгок трудился больше нашего. А потому пусть он получит больше нас – двадцать три рубля, а нам даст всего лишь по двадцать два. Мы и на это согласны. Тем более, что лично я решил уехать домой.

– Вот как? – удивился горбун.

– У-у, грабители! – взвился мулла Янгок. – Хоть оба сгиньте, проклятые!

Но, глянув в решительные лица своих друзей, на волосатые руки-грабли горбуна, он полез в карман.

Я осторожно выскользнул в дверь…

БАБУШКИНА РАДОСТЬ

Теперь мне было ясно: одолеть муллу Янгока не так просто, как, например, бабку Саро. У гадалки скрипучий голос, большие страшные глаза, разные погремушки да Мирабиддинходжа с тонкой шеей. А у муллы Янгока? У него же настоящая шайка головорезов. Пусть человек со шрамом уходит, но ведь один только горбун чего стоит?! Вон как циркача надули, век не забудет: и змеи своей дрессированной лишился, и денег. Недаром, видать, расстроился человек из района, услыхав про козни Янгока, и сказал, что в том деле нельзя идти напролом.

Эх, подсказал бы мне кто-нибудь, что делать! Уж я бы обделал всё, как полагается! Отступать теперь нельзя. Раньше я хотел отомстить только за сестрёнку, а теперь и личный счёт имею. Ишь ты какой ловкий мошенник: меня хочет аллахом объявить, ручки на этом погреть! Ведь как он сказал:

«Таинственная гибель змеи здорово нам помогла!» Выходит, я убил эту гадюку и Янгоку же помог? Нет, брат, шалишь, не выйдет твоя затея. С Хашимджаном шутки плохи. Но только как подступиться к делу?

– Шапочка моя, шапочка, может, ты посоветуешь?

– Я и так уже голову ломаю, Хашимджан, но ничего путного на ум не приходит. Лучше поищи сам, дорогой, и ты обязательно найдёшь выход.

И я стал днями и ночами искать этот выход. А он никак не находился. Я перестал бегать на улицу, ходить на руках и охотиться на воробьёв, которые выклёвывали вишни в саду. Бабушка поглядывала на меня с подозрением: уж не задумал ли я новый побег? А потом стала жалеть:

– Если хочешь, Хашимджан, иди погуляй с товарищами.

– Нет, бабушка. Лучше дома посижу.

– И что случилось с мальчиком – ума не приложу! – беспокоилась она. – Как ртуть живой был, а стал тише воды ниже травы. Спаси аллах, не напала бы хворь…

При слове «аллах» я оживляюсь, начинаю расспрашивать: а был ли аллах вообще, где он находится, сколько у него ангелов, как он успевает за всеми людьми присматривать, кто его родители и откуда вообще люди узнали, что он существует, раз его никто не видел.

– Всё из Корана, сынок, – охотно отвечает бабушка и начинает рассказывать всякие сказки из этой мудрёной книжки.

Я слушаю внимательно, наматываю на ус. И не насмехаюсь, как прежде. Наоборот, задаю всё новые и новые вопросы. Бабушка не нарадуется, глядя на меня. Даже соседям похвасталась, что я теперь образумился, божьими делами интересуюсь. Я посмеивался про себя, но помалкивал. Главное – побольше узнать об аллахе, о муллах и святых. Может, пригодится, когда я придумаю план расправы с Янгоком. И как в воду глядел, именно эти мои расспросы и помогли мне.

Донохон стала поправляться. Она уже ходила по палате, придерживая руками левый бок. Там у неё был шов. Сестрёнка сама показала его мне, когда я в последний раз ездил с папой в больницу. Синеватый такой шрам…

Папе опять пришлось уехать в Мирзачуль. Он и так долго пробыл дома из-за болезни Донохон. А дел, говорит, накопилось – ужас. Мы остались с бабушкой вдвоём. Тогда-то я и заинтересовался божьими делами.

Как-то бабушка на целый день ушла из дома и вернулась очень усталая, но довольная.

– Внучек мой дорогой, – сказала она, накормив меня вкусным пловом, – очень рада, что ты стал прилежным и послушным мальчиком.

– Я тоже рад, – ответил я, сладко потягиваясь.

– Ты обратил внутренний взор к всевышнему, и он просветил тебя, – продолжала бабушка.

– Да, да, бабушка, это я и сам чувствую…

– Твоими бы устами мёд пить, внучек мой дорогой! Хочешь, я отдам тебя в ученики мулле Янгоку?

– В ученики? Мулле Янгоку? А что у него там, школа открывается, что ли?

– Да нет, ему мальчик нужен, помогать в божьих делах.

– А он возьмёт меня?

– Возьмёт, я уже договорилась с ним. Решила, что нелишне будет, если ты какой-нибудь месяц поучишь божью науку. – Бабушка ласково погладила меня по голове, просительно заглянула в глаза.

Вы посмотрите только! Она меня просит! Да ведь это именно то, что мне нужно! Поверчусь там у Янгока, пронюхаю всё, а в нужный момент – бац! – и накажу его.

– Конечно, пойду, бабушка! Да я сам хотел проситься в ученики к уважаемому мулле Янгоку. Ведь, наверное, именно он помог своими молитвами хирургу, который оперировал нашу Донохон…

– Порою помощь молитв не сразу заметна, сын мой, – резонно заметила бабушка. – Иногда удаётся обойтись молитвами, а иногда приходится обращаться и к дохтурам…

В эту ночь я впервые за последние дни спал спокойным сном. А бабушка вовсе не ложилась. Вначале долго копалась в сундуках, перебирая их содержимое, потом замесила тесто, разожгла огонь в очаге. Она жарила, парила и пекла разные вкусные яства – угощение для муллы Янгока.

Утром чуть свет мы отправились к гробнице Узункулака. Я нёс на голове огромную круглую корзину, полную всякой всячиной. Поверх яств бабушка положила в корзину одну рубашку, штаны и стёганый халат – подарки эти она извлекла из своего древнего сундука.

Мы поднялись по каменным ступеням, по которым ещё недавно ползала чёрная змея, обогнули куполообразную гробницу и вошли в дом.

– Салом алейкум, – поздоровался я ещё с порога. Пусть видят, какой я приветливый мальчик.

– Ваалейкум ассалом, – ответил мулла Янгок, не глядя на меня. Глаза его были устремлены на корзину.

– Это мой внук, о котором мы с вами вчера говорили, – пояснила бабушка, кланяясь. – Хашимджаном его зовут.

– Богатырь, богатырь, – потрепал меня по плечу мулла Янгок. – Бог даст, сделаю из вашего Хашима человека, будьте уверены.

После ухода бабушки мулла Янгок объяснил мне, как подобает вести себя в святом месте. Если меня позовут, я должен говорить: «Я здесь, хозяин!» Работу прикажут сделать:

«Будет исполнено, хозяин!» Входя в дом, правую руку должен прикладывать к сердцу и подаваться немного вперёд, будто в поклоне. А выходить должен, пятясь назад, не смея показывать спину. Ещё Янгок сказал, что я должен уметь молчать, не болтать о том, что увижу и услышу здесь. «Не то у тебя вздуется и разорвётся живот, и ты умрёшь мучительной смертью», – пригрозил он. «Это мы посмотрим!» – подумал я про себя.

Вот так я стал учеником муллы. Знакомые ребята стали дразнить меня «муллой Косточкой», чему я вовсе не обижался. Откуда им знать, зачем я заделался муллой Косточкой?

Учёбы у муллы никакой не было. И работа не такая трудная. Принесёшь воды, когда мулла Янгок хочет совершить омовение, заваришь чай, сообщишь «хозяину» о приходе посетителей, встретишь их с поклоном. Один раз в день выезжаешь на осле в поле, за клевером. И ещё чистишь скребком ослика, потом водишь его гулять. С этим осликом я очень подружился, но он доставил мне и неприятности. Об этом я расскажу попозже… В остальное время я был свободен. Гуляй – не хочу. Мулла Янгок мне не мешал, молиться не заставлял, не то что бабушка. И подзатыльниками не угощал. Только когда у него было плохое настроение, вызывал меня и говорил:

– Мулла Хашим!

– Я здесь, хозяин!

– Что-то сердце шалит сегодня, дитя моё. Подай-ка мне вон тот сосуд, с оби замзамом.

Вначале я думал, что под этим мудрёным названием значится какая-нибудь райская вода. Но, оказывается, это просто настоящее виноградное вино, какое у нас в подвале стоит в бочонках.

Я наливаю в пиалу «оби замзама» и подаю Янгоку. Он с удовольствием потягивает вино и говорит в рифму:

– Бай-бай-бай! Унеслась душа в рай!

… В тот день я оседлал осла муллы Янгока и отправился домой проведать бабушку. У пустыря, где мы когда-то гоняли мяч, увидел Арифа с Закиром. Они ползали в траве, что-то искали.

– Что вы там потеряли? – соскочил я с осла.

– Деньги потеряли. Ты их не видел? – с надеждой спросил Ариф.

– Видел, – ответил я. – Они ещё утром сели в автобус и укатили в райцентр.

Ариф ничего не ответил. Он был очень расстроен. А Закир даже головы не поднял. Видно, теперь Арифу поклялся в вечной дружбе.

– Может, не здесь потерял? – спросил я, тоже принимаясь перебирать траву.

– Нет, кажется, именно здесь я их обронил… Когда шли к учителю, мы тут немного посидели. Я ещё платок доставал из кармана…

– А зачем вы шли к учителю?

– Сдавать экзамен по родному языку, – поднял голову Закир.

– Экзамен? – удивился я. – Ну и как, сдал?

– Ей-богу, сдал! На четвёрку.

– Много спрашивал?

– Десять вопросов задал. Ещё тетрадь с упражнениями проверил. И поставил четвёрку.

– Да ну?

– Вот тебе и ну! Если хочешь, я наизусть могу сказать, что такое прилагательное и причастие. Правда, Ариф?

– Отстань.

Закир повернулся ко мне.

– Теперь алгебра да русский остались. И всё. Буду учиться в своём классе. А с тобой водился бы, так и не перешёл бы, дружище.

– Очень ты мне нужен, соня, – разозлился я. – Ну, Ариф, нашёл свои деньги?

– Нет, – всхлипнул Ариф, – не нашёл… Столько мучался, по копеечкам собирал… Думал, накоплю сколько нужно и куплю книжный шкаф.

– А много денег-то было?

– Больше десяти. Десять рублей двадцать пять копеек.

Ариф пыльными руками утёр слезы. Лицо его стало грязным и жалким.

– Ладно, не плачь, – подошёл я к нему. – Потерял – значит, потерял… Тут уж ничего не поделаешь…

– Жалко, – прошептал Ариф. – Слезы всё бежали по его лицу. – Знаешь, как жалко… Теперь мне ни за что не собрать столько…

– Не плачь, – повторил я, не зная, что ещё сказать. Но тут меня осенило. – А деньги мы найдём. Я их раздобуду, не быть мне Хашимджаном!

– Откуда ты их раздобудешь? – поинтересовался Закир.

– Сам знаю. Вы идите домой, а я поехал к Узункулаку. Встретимся в понедельник.

ОПЕРАЦИЯ «ОСЛИК»

В воскресенье, как обычно, наш с муллой Янгоком уголок опять превратился в базар. Сказать правду, после того случая с «драконом» сюда стало стекаться больше народу. Шутка ли, на глазах у всех невидимая рука размозжила голову страшной змее. Кто хочешь поверит, что это дело рук «разгневанного аллаха». Откуда людям знать, что на свете существует моя волшебная шапочка!

Быстренько покончив с делами, я привязал к шее ослика колокольчик на красной ленте и повёл его к ручью, возле которого всегда устраиваются те, кто приезжает сюда с детьми.

План операции «Ослик» был прост. С тех пор как в наших кишлаках стало очень много велосипедов и мопедов, ослов почти никто не держит. Во всём районе еле отыщешь парочку-другую. А что детишкам всякие там мопеды? Их так и тянет к ослам. А покататься на ослике – это вообще их вечная мечта. В прошлое воскресенье, гляжу, какой-то пацанёнок забрался на нашего ослика и ездит себе туда-сюда. Я подбежал, кричу:

– А ну, слезь сейчас же, спину сломаешь животному!

– Пусть покатается, – говорит папаша малыша. – Ничего твоему животному не сделается. А сломается хребет – я уплачу.

– Нужны мне ваши деньги! – разозлился я и ссадил мальчишку.

Обещая выручить Арифа, я имел в виду нашего ослика. Если повозить немного на нём детишек, ничего страшного не случится. А за удовольствие они будут платить.

Я набросил на спину ослика старый чапан муллы Янгока и подозвал девчонку, игравшую поблизости в камушки. Она со смехом и визгом проехалась на ослике, на шее которого зазывно звенел медный колокольчик. Сразу отовсюду сбежалась малышня.

– Дяденька, покатайте меня!

– И меня покатайте!

– Несите по двадцать копеек, – отвечал я. Правда, запросил я дороговато, но желающих покататься это не испугало. Я даже не успевал брать деньги и водить ослика рысью по кругу. Пришлось назначить мальчишку лет двенадцати кассиром. А малышам я велел выстроиться в очередь для порядка.

Часа два гоняли мы с осликом по кругу. Я весь взмок, да и ослик еле передвигал ногами. В очереди оставалось человек пять-шесть, и я, чтобы поскорее кончить дело, стал брать по два пассажира. «На сегодня хватит, – думал я, делая последние круги, – рублей пять-шесть заработали, и хватит. Пора на обед закрываться».

В это время недалеко от нас остановился красный мотороллер. С него соскочили длинноволосый парень и девушка в узеньких брючках. Они направились прямо ко мне.

– Эй, шеф, дай разок прокатнуться тёте на твоём механизме! – крикнул парень смеясь.

– Нет, ослик устал, – ответил я. – И потом, на нём нельзя кататься.

– Это почему же нельзя? – плаксиво спросила девица. – Мелюзга же катается!

– На то они и мелюзга, а вы – большая, вам нельзя. Если очень хотите, после обеда я выведу взрослого осла, на нём и покатаетесь.

– Буду я ждать! – фыркнула девица. – Сейчас хочу покататься, Фред! И именно на этом ослике!..

– Послушай, шеф, покатай девчонку, жалко тебе, что ли! – сказал длинноволосый Фред.

– Ни за какие деньги! Хоть убейте…

– Дурак, хочешь рубль тебе дам?

– Нет.

– Фре-ед! – протянула девица кокетливо.

И парень совсем голову потерял. Даже на преступление пошёл. Схватил меня за плечи, руки вывернул назад – я даже шевельнуться не мог. А девица завизжала от восторга, вскочила на ослика и давай его гонять. Я брыкаюсь, кусаюсь, вырываюсь, но этот длинноволосый балбес держит крепко и только смеётся.

Минут пять так продолжалось. А потом вдруг смех девицы оборвался. И Фред разом разжал руки. Не понимая, что случилось, я огляделся и увидел беднягу ослика: он широко расставил ноги, обессиленно раскачивался из стороны в сторону и сильно дрожал. Девица уже соскочила с него и теперь испуганно заламывала руки. Я бросился к ослику, желая поддержать его, не дать упасть, но было поздно: он пошёл боком-боком и рухнул, закатив глаза.

– Ослик, мой ослик! – дико закричал я и упал на колени перед ним.

Я ещё надеялся, что ничего страшного не случилось, что ослик полежит немного, встанет и пойдёт. Но он не вставал. Я просил, умолял его открыть глаза, гладил по шее и не понимал, что теперь ослику ничем не поможешь. Как в тумане слышался мне испуганный крик девицы: «Бежим, Фархад, а то неприятностей не оберёшься!» Не заметил, как этот Фред-Фархад сунул мне в руки рублёвую потную бумажку и затарахтел своим дурацким красным мотороллером. Очнулся я, когда кто-то больно дёрнул меня за ухо.

– Что ты натворил, негодяй? – Надо мной стоял мулла Янгок.

– Он ещё не умер… – прошептал я сквозь слёзы.

Не выпуская моего уха из цепких пальцев, мулла Янгок повёл меня в дом. Я был готов ко всему. Пусть он изобьёт меня до смерти, пусть ездит на мне, как эти детишки ездили на бедном ослике, пусть что угодно сделает! Пусть бы только ослик не умер…

Закрыв за собой дверь, мулла Янгок остановился напротив меня. На его лице не было ни капельки злости или угрозы. Наоборот, он приветливо улыбался.

– Сколько денег ты выручил, дитя моё? – спросил он вдруг.

– Нисколько… – Я замотал головой. Если Янгок узнает, что я катал детишек за деньги, то мне определённо не поздоровится. Кроме того, мне совсем не до денег было…

– Грешно лгать, дитя моё, – пропел мулла Янгок. – Место лжеца в аду, дитя моё. Зачем лжёшь, я же знаю, что ты с самого утра возил детишек за плату. По двадцать копеек брал. Давай-ка сосчитаем выручку.

– Эти деньги я отдам Арифу. Он потерял свои, которые копил для библиотеки…

– Какая ещё библиотека?! Давай сюда денежки, дитя моё!

– Не дам!

– Уж не ослышался ли я? – удивился мулла Янгок и так же, как тот длинноволосый, вмиг скрутил мне руки, вытряхнул из карманов все монеты. Потом отпустил меня, выбрал пятак и подал мне:

– Возьми, дитя моё, леденец себе купишь. Мне до того было обидно от всего случившегося, что я чуть не ревел.

– Ну-ну, не расстраивайся, дитя моё. Подумаешь, ослик сдох. Туда и дорога. Красная цена ему трёшка, а ты выручил семь. Я тебе на эти денежки куплю завтра пару таких осликов. Накроем их расшитыми попонами, шею и голову украсим разноцветными помпончиками – не ослики будут, а игрушки… Ты будешь катать детишек, а я буду собирать деньги. Потом я куплю тебе машину. Новенький «Москвич». Машину водить умеешь?

– Нет, не умею.

– Ничего, бог даст, научишься. А сейчас возьми вон ту корзину с мясом и иди к мяснику. Пусть деньги отдаст сразу. Скажи, что здесь ровно семнадцать килограммов. Скажи сам мулла Янгок вешал. Беги, дитя моё, беги. Бог даст, перед смертью я назначу тебя шейхом.

Через несколько дней мулла Янгок исполнил своё обещание: пригнал двух осликов. Точно таких, какого я загнал. И что интересно, он раздобыл и попоны, и разноцветные помпончики.

– Завтра воскресенье, дитя моё, – сказал он, поглаживая редкую бородку. – Чувствуется мне, горячий денёк выдастся. Ты уж постарайся, сын мой…

– Постараюсь, конечно, постараюсь… – пообещал я и про себя подумал: «Ни за что не позволю ему загубить этих животных! И наживаться на них не дам, гнилой ты Орешек!» Наутро мулла Янгок разбудил меня чуть свет и стал торопить, чтобы я поскорее выводил осликов на работу. А я всё оттягивал, дожидаясь, когда соберётся вокруг побольше народу.

Часов в десять началась потеха: я вывел осликов в гущу толпы, вставил им под хвост по ветке колючки. Ослики взбрыкнули, заорали благим матом и кинулись в разные стороны, ударяясь об людей, опрокидывая корзины, мешки и ящики. Картина получилась точь-в-точь как при появлении «дракона». Только на этот раз было не страшно, а смешно. Я забрался на куполообразную гробницу Узункулака и хохотал до упаду. И когда даже посиневший от злости Янгок появился, я ничуть не испугался и всё продолжал смеяться.

– Подойди сюда, щенок! – прошипел он злобно.

– Слушаюсь, хозяин! – Я спрыгнул вниз. Янгок закатил мне оплеуху, как клещами, вцепился в мою руку и волоком потащил в дом.

– Я покажу тебе, негодяй, как портить мне дело! – шипел он, скрежеща зубами. – Жаль, что я убить тебя не могу, щенок!

По-моему, не стоит подробно рассказывать, как Янгок завёл меня в комнату и бил чем попало и куда попало. В этом нет ничего интересного. Он бил меня и заставлял каяться.

– Покайся, негодяй, покайся, пока не поздно! Поклянись, что больше не будешь подводить меня! Я молчал-молчал, потом не выдержал:

– Не покаюсь, ни за что не покаюсь! Погоди ты, Орешек, я ещё сведу с тобой счёты!..

– Что-о? Что ты сказал?! – заревел Янгок и опять бросился ко мне.

Но я успел отворить дверь и кинулся наутёк.

ЗАГОВОР УБИЙЦ

Всю ночь меня мучили кошмары. Только усну, а мулла Янгок тут как тут: осторожно подползает ко мне, обеими руками хватает за горло и начинает душить.

«Я покажу тебе, негодяй, как портить мне дело!» Просыпаюсь в испарине, прихожу в себя, опять засыпаю. Только сомкну глаза, опять появляется Янгок. Он летает надо мной, как вертолёт, кружится, шепчет заклинания, колдует. У меня начинает вздуваться живот, будто шар, в который накачивают воздух, и он вот-вот должен лопнуть, взорваться как бомба. Вскрикнув, я опять просыпаюсь, ощупываю живот: нет, не вспух и, похоже, взорваться не собирается.

Успокоившись, снова засыпаю. И снова снится какая-нибудь чушь.

Так промучился до утра. Встал с головной болью. А тут ещё бабушка начала придираться: зачем, мол, прибежал, уж не прогневил ли чем дорогого муллу Янгока.

– Нет, не прогневил, бабушка, нет, – успокоил я её. – Просто мулла дал мне отпуск. На один день, на свидание с тобой…

Бабушка захлопотала, стала готовить мне завтрак. А я сел обдумывать, что делать дальше. Хорошо бы, конечно, на всё махнуть рукой, лечь на травке в саду, достать учебники и учить уроки. И чтобы никто тебя не корил, не пилил: «Опять бездельничаешь, останешься на второй год, непутёвый!» Сам во всём виноват. Согласился, когда бабушка предложила стать дурацким учеником Янгока. Правда, если бы я не согласился, она бы силой меня не заставила. Но я хотел выведать секреты муллы да ещё за сестрёнку отомстить. Поэтому пошёл, хотя мог всё это узнать каким-то другим путём. А секретов-то у муллы, оказывается, почти никаких: надувает людей как может, и всё тут. Взять бы да позвать милиционера: арестуйте, мол, этого человека, он вор и мошенник! Но не такой уж простачок мулла Янгок. Скажет: «Докажите, что я вор и мошенник. Я никому плохого не сделал. В поте лица служу аллаху. Вы на меня наговариваете, потому что хотите свою вину скрыть: вы убили моего ослика, единственного, любимого, незабвенного ослика!» Глядишь, я бы в дураках и остался. С муллой не стоило связываться, а уж коли связался, надо дело довести до конца. Придётся вернуться к Янгоку, попросить прощения, сделать вид, будто понял свою ошибку и раскаиваюсь.

Приняв такое решение, я повеселел, даже голова перестала болеть. Взял гроздь винограда и тронулся в путь. Шёл я быстро и весело, но чем ближе подходил к гробнице, настроение становилось всё хуже и хуже. Хотелось вернуться обратно или, во всяком случае, сегодня не идти к Янгоку. И тут я вспомнил волшебную шапочку.

– Скажи, дорогая, стоит ли связываться с этим муллой Янгоком? Ведь его всё равно рано или поздно разоблачат. Не я, так другие.

– Так-то оно так. Но разве мулла Янгок не избил тебя, Хашимджан?

– Избил. Да ещё как!

– А ты разве прощал, когда тебя избивали в нечестной драке, Хашимджан?

– Нет, не прощал. Правда… Арифу простил, но ведь я сам сколько раз обижал его ни за что ни про что…

– Вот видишь! А мулле Янгоку, значит, можно тебя колотить безнаказанно, так, что ли?

– Вот ещё! Я пообещал Янгоку свести с ним счёты!

– А чего тогда голову ломаешь? Или трусишь?

– Я? Трушу? Ты ещё меня не знаешь, дорогая! Я его… Да я этого Янгока, как орех, расколю. Но на всякий случай, дорогая…

Я быстренько надел шапочку и прошептал:

– Наверху небо, внизу земля…

– Ты правильно решил, Хашимджан, – крикнула сверху шапочка, – не стоит лезть на рожон!

Я быстро взбежал по каменным ступеням наверх. Дверь в дом была приоткрыта, и оттуда доносились приглушённые голоса. Я тихо вошёл в сумрачную комнату.

Мулла Янгок сидел в глубине комнаты на мягких шёлковых подушках. Перед ним стоял склонив голову Горбун. С того дня, как я убил змею, здесь его не было видно. Я подумал даже, что он уехал навсегда вместе со своим дружком, мюридом, который со шрамом.

– Долго же ты гулял, Балтабай! Я уж и не надеялся тебя увидеть, – говорил недовольным голосом мулла Янгок.

– Две недели мотался по кишлакам, пока собрал все долги, причитающиеся вам… – ответил Горбун. – А вы ещё недовольны.

– Где деньги? – сразу подобрался Янгок, как тигр, готовый прыгнуть на жертву.

– Вот они. – Балтабай подал мулле деньги, завёрнутые в платок.

– Это всё? – спросил Янгок. подозрительно оглядывая Балтабая.

– Копеечка в копеечку, ака. Кое-кто расплатился продуктами, так их я оставил вашим жёнам. В кишлаке Айтепе и Культепе. Мясо, рис там, мука…

– Зря ты брал продукты, Балтабай. Если всё отдавать жёнам, нам никогда не выбраться из этой дыры, дитя моё.

– Я не мог иначе, Янгок-ака. Или бери продуктами, или ничего не дают.

– Надо было припугнуть гневом аллаха.

– Пугал, Янгок-ака, пугал, да мало толку – не пугаются.

– Ох, сын мой, тяжёлые времена настали: нет у людей страха. Боюсь, в один прекрасный день возьмут они да погонят нас отсюда. Надо поскорее сколотить деньжат и смываться.

– Золотые слова, дорогой братец. Пора сматывать удочки. Вроде палёным запахло…

– Ты о чём это? По лицу вижу, есть у тебя что-то на уме. Садись поближе, Балтабай, рассказывай…

– Не утешительный рассказ будет, братец, – начал Балтабай.

– Да говори же поскорее!

– Выполняя ваше поручение, брат мой, я обошёл тридцать три кишлака и так, шаг за шагом, добрался до Мирзаабада…

– Ты был в Мирзаабаде?

– Так точно. Там у меня родственнички живут. Они рассказали, что из Ферганы приезжал следователь, расспрашивал про какого-то мошенника, по фамилии Уразаев, который года два-три тому назад всучил какому-то простаку вместо тысячи рублей пять настольных календарей.

Мулла Янгок вскочил с места и в волнении забегал по комнате.

– Всплыло! О боже, всплыло! И откуда они узнали мою фамилию?

– Так это вы? – деланно удивился Балтабай. – Я и не подозревал!

– Не прикидывайся дурачком, Балтабай! – вспыхнул мулла Янгок Уразаев. – За мошенничество дадут от силы пять лет тюрьмы. Это тебе не убийство, дитя моё… Балтабай вздрогнул и испуганно огляделся вокруг. Янгок Уразаев минуту смотрел на него, что-то обдумывая, потом просветлел лицом, подошёл к нише в стене, достал кувшин с вином и сел на место.

– М-да, и твои дела не лучше моего, Балтабай, – сказал он с притворным вздохом. Потом налил в пиалу вина, подал Балтабаю. – Сдаётся мне, – не спеша продолжал Янгок, – сдаётся мне, что этот нечестивец Абдушукуров напал на твой след, дитя моё. Вчера он приходил сюда с несколькими милиционерами…

Балтабай замер, поднеся пиалу к губам.

– Пей, пей, герой, не трясись, – усмехнулся Янгок. – Не всё ещё потеряно. Положение твоё можно исправить, если взяться за дело с умом…

– А кто такой Абдушукуров?

– Председатель сельсовета. Тот, который решил разрушить наше гнёздышко.

– Меня-то он откуда знает?

– Он всё знает, дитя моё. Вчера меня допрашивал: где, говорит, этот горбатый мюрид скрывается? Нам, говорит, известно, что он не мюрид, а бежавший из тюрьмы уголовник Балтабай Султанов. Растратчик и убийца.

Горбун уронил пиалу с вином на пол. Руки его прямо-таки танцевали.

– Спрячьте меня, святейший, умоляю вас именем аллаха!

– Я такой же святейший, дитя моё, как ты – ангел! – засмеялся Уразаев. – И навряд ли аллах тебе поможет, Балтабай. Он высоко в небе. А Абдушукуров рядышком.

Балтабай с ужасом оглянулся, словно боясь, что Абдушукуров и взаправду стоит рядышком и протягивает руки, чтобы схватить его. Глаза «мюрида» налились кровью и пылали отчаянной решимостью. Я похвалил себя за то, что догадался стать невидимым.

– Я убью его! – взревел Балтабай, выхватывая из-за голенища большой кривой нож. – Клянусь аллахом, убью!

Меня бросило в холодный пот. И я тихонько отступил к двери.

– Спокойно, дитя моё, – сказал Янгок, – спрячь пока эту штуку. Ты прав: не жить тебе на свободе, пока на твоём пути стоит этот Абдушукуров. Но прежде чем убить его, надо приготовить себе убежище, чтоб было куда скрыться…

Балтабай нервно засмеялся:

– Легко сказать, почтенный…

– Так и быть, помогу тебе ещё раз, сын мой, – сказал Янгок, положив руку на сердце. – Такова уж моя натура: делать людям добро – моя слабость. Кто пригрел тебя, когда ты был как затравленный зверь? Мулла Янгок. – Он протянул руку и ткнул пальцем в горб Балтабая. – Кто тебе эту штуку приделал? Разве не мулла Янгок? Кстати, теперь ты можешь его снять…

Я не успел удивиться тому, что, оказывается, горбы можно снимать при желании.

– Ничего, он мне не мешает. – Балтабай схватил свой горб, оттянул его назад и отпустил. Он мягко шлёпнулся на место. – За то, что вы меня укрыли, я премного благодарен, Янгок-ака. Но ведь и я постарался отработать свой долг на совесть!

– Доброта муллы Янгока беспредельна – он и теперь поможет тебе, – продолжал Уразаев, не слушая «горбуна».

– Говорите же, святейший, что делать, я на всё готов. Прикажите – и я хоть сейчас пойду задушу этого Абдушукурова!

Тут я допустил неосторожность и задел локтем створку двери. Услыхав тоненький скрип, заговорщики тревожно вскинулись. Минуту-другую они прислушивались к звукам, доносившимся снаружи. Я даже дышать перестал.

– Ветер это, – сказал наконец Янгок. – Я уже обдумал, как нам быть с тобой…

Он замолчал, пытливо разглядывая Балтабая.

– Завтра… нет, сегодня же я поеду в Ташкент, найду верных людей, с помощью которых подыщу место, где тебе можно будет укрыться на время. А послезавтра приедешь ты, прикончишь здесь Абдушукурова и приедешь – и концы в воду!

– Я согласен, – прошептал Балтабай. – Век не забуду вашей доброты, святейший!

– Святые дела за здорово живёшь не делаются, дитя моё, – усмехнулся Уразаев. – Ты знаешь, сколько я уплатил, чтобы стать при Узункулаке муллой? Полторы тысячи! Да ещё неделю пришлось целую свору всяких шейхов поить коньяком и угощать пловом. И тебе придётся раскошелиться, Балтабай…

– Сколько?..

– Да уж посчитай сам, сын мой. Верным людям надо подсунуть, за убежище заплатить, всякие хлопоты… Нельзя жалеть деньги, когда решается вопрос жизни и смерти, Балтабай.

– Да я конечно… – пробормотал «мюрид», запуская дрожащую руку за пазуху.

– А ещё лучше, – поспешно продолжал Янгок с загоревшимися глазами, – отдай мне все свои деньги. Буду хранить их, пока над твоей головой висит грозный меч правосудия. Сам знаешь, человек я честный, чужой копейки не трону…

Балтабай поднял ошалевший взгляд на Янгока, промычал что-то невнятное.

– Давай, давай, дитя моё, – сказал Янгок ласково. – Можешь положиться на меня, как на своего отца. Погоди, деньги надо считать при закрытых дверях, так вернее… – Он встал и направился к двери.

Чем ближе подходил Янгок к двери, я тоже отступал назад, а когда щёлкнул замок – я был уже на улице.

Втянув полной грудью свежего воздуха, я облегчённо вздохнул. Теперь я знал, что мне делать. Я докажу всем, что мулла Янгок, любитель поесть остро наперчённую шурпу из баранины и «святой, изгоняющий разных дивов», – вовсе не мулла и никакой не святой, а обыкновенный мошенник, пристроившийся у могилы Узункулака. Только бы бабушка мне не помешала и Закир составил бы компанию. А то жутковато всё же одному, ведь враг у меня коварный…

ВЕРХОМ НА ЖЁЛТОМ ДИВЕ

Дома была радость – вернулась Донохон. Она снова могла бегать, прыгать, скакать. Сестрёнка кинулась мне на шею и пошла щебетать о том, какой у них был хороший доктор, что он приносил ей каждый день конфет, что играл с ней даже в куклы, что она теперь не боится врачей и больше того, когда вырастет, сама обязательно станет врачом, потому что доктора – самые хорошие люди на свете.

Бабушка стояла неподалёку, слушала болтовню Донохон и искоса поглядывала на меня – видно, собиралась спросить, зачем я опять заявился.

– Тебя не доктора спасли, Донохон, – сказал я ласковым голосом. – Тебя спасли горячие молитвы тётушки Сарохон и дедушки муллы Янгока.

Сами понимаете, всё это я говорил, чтобы усыпить бдительность бабушки.

– Но доктора сделали мне операцию! – воскликнула Донохон.

– Видишь ли, операцию они сделали после того, как дедушка Янгок изгнал из тебя злых духов – жёлтых дивов, – продолжал я, незаметно наблюдая за бабушкой.

Та с удовлетворением слушала, не чувствуя, что я ехидничаю. А я всё распалялся, повергая Донохон в изумление своим красноречием. Я умолк, когда бабушка ушла, шепнул сестрёнке, что иду к Узункулаку, и выскользнул на улицу. Лишь бы застать Закира. Мне до зарезу нужна его помощь. Если он пойдёт со мной, я не струшу. Пусть ничего не делает, только бы рядом находился. Остальное я сделаю сам.

Закир встретил меня не очень приветливо.

– Чего тебе, я уже спать собрался? – спросил он недовольно.

Я молча глянул на солнце, которое ещё висело над горизонтом, и буркнул:

– Спокойной ночи, сын мой. – Сказал и повернул назад, словно собирался уходить.

– Погоди! Пришёл, так уж говори зачем.

– Ты же спать собрался? Позову Арифа, без тебя обойдёмся.

– Перестань упрямиться, скажи, что хотел, – уцепился за рукав Закир.

– Ладно, слушай. Только обо всём, что сейчас услышишь, – молчок, ясно?

Закир кивнул. Я продолжал:

– Сегодня из больницы вернулась моя сестрёнка. Она говорит, что видела в зарослях у омута жёлтого дьявола и после этого заболела. Чтобы попасть на станцию, Янгок должен пройти через мостик у омута. Там я и решил подкараулить его.

– А не врёт она? – усомнился Закир.

– В том-то и дело, что не врёт. Я и сам вчера видел дива. Мешок тащил за спиной…

Закир отвёл меня в сторону и таинственно прошептал:

– Теперь верю! Я слыхал, что дивы всегда ходят с мешком. И знаешь, что они в них носят? Кизяки!

Я так и закатился: ну и Закир, вечно какую-нибудь глупость придумает!

– А ты не смейся! В прошлом году тётушка Сарохон рассказывала. Шла она как-то мимо омута, глядит – сидит на кочке мальчик, похожий на Мирабиддинходжу. Сидит и плачет. Тётушка спросила, чего он плачет, а тот ещё пуще ревёт. Пожалела его тётушка, взяла на руки. Он был лёгким, как птичка. Посадила мальчика на плечи и зашагала домой. А мальчик с каждым шагом всё тяжелел и тяжелел, под конец невмоготу стало его нести.

«Слазь, сынок, пройди немного пешком», – сказала тётушка, глянула за плечо, а там вместо мальчика – мешок. И в мешке том кизяки!

– Это определённо проделки дива. Вот потому-то я и хочу отколотить его сегодня.

– Что? – округлил глаза Закир.

– Хочу отколотить, – повторил я. – Можешь идти со мной. Докажешь, что ты тоже не трус.

– А я… ночью… книжку хотел почитать… – промямлил Закир потерянно.

Я заранее знал, что он так легко не согласится пойти со мной.

– Как хочешь, – пожал я плечами, – мне думалось, что такой храбрый и сильный человек, как ты, не откажется намять диву бока. Посмотри на свои мускулы – ты ими пяток дивов в бараний рог согнёшь!

Закир с уважением поглядел на свои мускулы.

– Я могу взять и Арифа, – продолжал я. – Он, конечно, послабее тебя, но, чем чёрт не шутит, тоже, может, прославится…

– Значит, ты хочешь, чтобы я намял диву бока? – спросил Закир, выпячивая грудь.

– Зачем же? Я и сам справлюсь. А ты будешь вроде судьи. Ну, ещё, если я захочу попить, подашь водички…

– По рукам! – Закир по-богатырски расставил ноги и с силой шлёпнул рукой по моей ладони. Но потом опять засомневался: – А что, если див окажется сильнее нас? Возьмёт и унесёт в небеса…

– Не бойся, не унесёт. Но на всякий случай захвати с собой верёвку. Я привяжу тебя к дереву.

– Ладно, – с радостью согласился Закир.

Потом он сбегал домой, отпросился у матери на ночь: сказал, что пойдёт к Арифу русский язык учить. Что поделать, пришлось соврать. А то бы его не отпустили. Тем более – со мной. Да ещё на бой с какими-то дивами. Но Закир всё-таки молодец – и на ночь отпросился, и кое-что с собой вынес: верёвку, длинный, как сабля, кухонный нож, сучковатую кизиловую палку и снедь – две лепёшки, лукошко огурцов и помидоров. Это у него вообще здорово получилось.

Нож я оставил Закиру («Если див тебя тронет, руби ему голову!»), а сам взял палку.

Когда мы добрались до омута, начинало смеркаться. Мы очистили место под кривым деревом джиды («Сюда ты меня привяжешь, дружище…»), устроили из травы лежанку и залегли в засаде. Справа нас прикрывали большие мшистые валуны, слева – омут, а впереди – мостик через речку. Кто бы здесь ни прошёл, мы бы всех увидали.

– Я привяжу тебя к дереву чуть позже, – пообещал я Закиру.

Он ничего не ответил, даже не обернулся на мой голос. Глаза его были тоскливо устремлены в сторону кишлака, который светился множеством ярких огоньков. Ветер доносил до нас блеяние овец, мычание коров, стук вёдер, женские голоса.

Вскоре всё утихло, прямо над нами всплыла полная луна, ярко осветив лужайку и заросли. Шум речки стал слышнее. Что-то ухнуло в зарослях и умолкло.

– Если кому расскажешь о том, что здесь увидишь… начал я с угрозой, не отрывая взгляда от моста, – не поздоровится…

Когда с кем-нибудь разговариваешь, страх отступает. Поэтому я хотел слышать голос друга. Но вместо ответа до меня донёсся храп. Мой друг, товарищ и помощник Закир спал безмятежным богатырским сном. В первый момент я хотел шлёпнуть его по макушке, но потом мне стало жаль Закира. «Пусть спит, – решил я. – Важно то, что он пошёл со мной. Боялся, а пошёл. Может, не хотел, чтобы я один подвергался опасности, а может, всерьёз намеревался сразиться с дивами…» Я подумал-подумал и надел волшебную шапочку.

– Ты чего дрожишь, Хашимджан? – спросила она.

– П-продрог…

– Боишься?

– П-признаться, шапочка моя, немножко боюсь…

– Не бойся. Трусливые никогда не достигают цели, Хашимджан. Помни об этом.

Я сжал палку в руках и крадучись пошёл к мостику. Ветер шуршал в прибрежных камышах, вода тихо журчала в речке, луна спокойно висела над головой. Вокруг никого.

С полчаса посидел я в зарослях и вернулся к Закиру. Он сбросил с себя куртку, раскинул руки и тоненько свистел носом. Я поправил ему голову, чтобы – не дай бог! – не испугал моего «дива» своим храпом, и прилёг рядом. Время, видно, близилось к полуночи, стало клонить ко сну. Может быть, я и уснул бы, если бы вдруг… не услышал сторожкие шаги. Идёт! Я вскочил на ноги, крепко сжимая в руках дубинку. Держись, Хашимджан! Пора отомстить за твою сестрёнку Донохон, за бедного парня в клетчатой рубахе и за всё, за всё!

Я вышел навстречу тени, которая несла в руке что-то тяжёлое, и крикнул хриплым от волнения голосом:

– Стой! Кто идёт?

«Див» остановился, испуганно огляделся по сторонам и, никого не увидев, очень удивился.

Конечно, я не ошибся – это был мулла Янгок. Его голос я узнал сразу.

Справившись с замешательством, Янгок двинулся дальше.

– Кому я сказал «стой»?! – Я выбежал к мостику и преградил «диву» дорогу.

Он остановился шагах в десяти от меня.

– А кто это сказал? – решил схитрить Янгок. Или думал, что ослышался: ведь он никого перед собой не видел.

– Я сказал! Человек. – Теперь мне было не страшно. Единственное, что заботило меня, – это мой голос. Если Янгок его узнает, всё может провалиться.

– А почему тогда тебя не видно? – допытывался Янгок.

– Не твоё дело, – ответил я. – Сам скажи, кто ты такой; жёлтый или чёрный див?

– Я мулла Янгок, а не див.

Я подошёл поближе и остановился как вкопанный: на Янгоке не было его истрёпанного чапана и пожелтевшей от грязи чалмы. Усов и козлиной бороды тоже нет. Одет в полосатый серый костюм, при галстуке. Новенькая фетровая шляпа сдвинута на самые глаза.

– Это ты, мулла Янгок? – спросил я. – А где же твоя борода?

– Я ещё очень молод, чтобы носить бороду, – ответил он. – Мне всего сорок два года.

– Вот как?! Так ты же мулла?

– Был муллой, да весь вышел, – хихикнул Янгок, потом вдруг спохватился: – Извините, я пойду, очень спешу.

– Стоп! – крикнул я и, подойдя к Янгоку сбоку, постучал палкой по его спине. – Бросай чемодан! Сейчас мы посмотрим, что там у тебя: кизяки или головы безвинно убитых тобой людей?

– Какие кизяки, какие головы?! – возмутился Янгок. – Я на мокрое дело никогда не иду, гражданин… извините, не знаю, как вас величать. Пусть этим занимаются такие дураки, как Балтабай…

– Понятно. Они будут убивать, а ты их укрывать, так, что ли?

– Чёрта с два! Мне бы только на московский поезд успеть, а там ищи ветра в поле! Очень нужен мне ваш Балтабай! Отпустите меня, гражданин, я опаздываю.

– Никуда ты не пойдёшь, – ткнул я палкой в грудь Янгока. – Помолись лучше перед смертью, потому что я решил убить тебя! Жёлтый див я, слыхал про такого?

– Див? Жёлтый див? – спросил Янгок, нисколько не испугавшись, – Откуда ты взялся, из сказки, что ли? Если бы ты сказал, что ты – невидимый агент ОБХСС, я бы поверил, но див…

– Я тебе покажу – из сказки! – сказал я сердито и, чиркнув спичку, поднёс к лицу Янгока.

Он испуганно упал на колени.

– Молись, пока не поздно.

– Но я не умею молиться, товарищ див…

– Не умеешь? А когда ты работал муллой, молился?

– Бормотал всё, что придёт на язык, и только. Никаких молитв я не знаю!..

– Всё ясно. Бери чемодан в руки! – приказал я, угощая Янгока лёгким пинком. – А теперь нагнись, вот так. И не дрожи, а то уронишь! – предупредил я, взбираясь на него верхом. – Порядок. Ну, давай скачи.

– Куда скакать?

– В кишлак. Прямо к сельсовету. Ну, пошёл!.. Скажу я вам, никогда не думал, что это такое удовольствие – скакать верхом на жёлтом диве! Как вы сами помните, я катался и на «Волгах», и на грузовиках, и на трамвае, но такого удовольствия никогда не получал. Янгок Уразаев, отъевшийся на дармовых харчах, нёсся к кишлаку, как первоклассный скакун, – только ветер свистел в ушах. Он, видно, надеялся, что я его отпущу. Но не тут-то было. Я пригнал его прямо к сельсовету, хотел сдать сторожу. А того, как назло, не оказалось на своём посту.

Дверь сельсовета была не заперта, и я, не слезая с Янгока, объехал все кабинеты, высматривая, в каком бы его запереть. Но все окна здесь, оказывается, без решёток. «Нельзя его оставлять тут, – решил я, – сбежит мой мошенник».

– Немного подумав, я нашёл наилучший выход: запер Янгока в старой тёмной конюшне, где хранились разные колёса и запчасти к машине Абдушукурова. Потом я вернулся в сельсовет, сел в председательское кресло и написал объявление:

«Внимание! Здесь заперт вор и мошенник Я. Уразаев, который выдавал себя за муллу Янгока. Просьба связать его и передать милиции».

Приклеил я листок к двери конюшни и со спокойным сердцем вернулся к омуту.

Закир всё ещё спал. Я сел возле него, достал корзину и с аппетитом поужинал. Потом накрылся курткой (Закир не замёрзнет, он больно жирный) и сладко уснул.

ТАЙНА ГРОБНИЦЫ

Мулла Янгок, которого утром вывели из конюшни, клялся и божился, что над ним зло подшутили дивы, что они всю ночь ездили на нём. Но ему уже мало кто верил: «Бороду тебе тоже дивы сбрили? И костюм на тебя надели? А эти пачки денег, что лежали в твоём чемодане, тоже дивы дали?» Я с большим нетерпением ждал возвращения нашего участкового милиционера, который повёз Янгока в район. Если Балтабай пронюхает, что мулла Янгок разоблачён, немедленно скроется. И кто знает, сколько ещё он совершит преступлений, если останется на свободе!

Участковый вернулся после обеда и сразу побежал в аптеку: он вечно там сидит, играет с аптекарем в шахматы.

Когда я вошёл, он грустно глядел на шахматные фигурки, подперев щёку ладонью, а аптекарь посмеивался – видно, выигрывал.

– Дядя милиционер!

Участковый вздрогнул, поднял на меня отсутствующий взгляд.

– Дядя милиционер, вы знаете Балтабая Султанова?

– А как же! – обрадовался участковый.

Радовался он, конечно, тому, что придётся сдаваться аптекарю. А положение у него было незавидное. Один-два хода – и мат!

– Конечно, знаю, как же его не знать, миленького! Это матёрый преступник! Целый год его ищем – не поймаем!

– Я знаю, где он прячется!

– Что? – Милиционер машинально достал с подоконника свою форменную фуражку и надел на голову. – Говори спокойно, мальчик, где ты видел Балтабая Султанова? И не врёшь ли?

– Я никогда не вру, – обиделся я. – Он хочет убить Абдушукурова…

Участковый милиционер то ли нарочно, то ли от волнения опрокинул шахматную доску.

– Всё, больше не играем, друг, дело серьёзное!..

– Служба – прежде всего, – вмешался аптекарь. – А мальчика я знаю: это сын тракториста Кузыбая. Толковый парень.

– А-а, это ты сбежал из дома и доставил нам столько хлопот?

Я опустил голову.

– Если говоришь правду и мы поймаем Балтабая, я прощу тебе всё. И ещё попрошу у начальства, чтобы представили к награде…

– Не надо мне награды, дяденька. Надо поскорее поймать его, пока он не убил Абдушукурова!

– Не убьёт – руки коротки! – Милиционер шагнул к выходу и остановился. – Так где, ты говоришь, скрывается этот вор и убийца?

– Он скрывается там, где гробница Узункулака. Я вам покажу…

Через два часа Балтабая привели к сельсовету со связанными назад руками. Толпа мальчишек бежала за ним, выкрикивая:

– Горбун без горба! Горбун без горба!

Горба Балтабая в самом деле не было. Его нёс в руке участковый милиционер. Показав подушечку с резинками, он подмигнул мне и улыбнулся. Я присоединился к ребятам и тоже начал выкрикивать:

– Горбун без горба! Горбун без горба!

Балтабая ожидала чёрная крытая машина, приехавшая из района. Возле неё стоял Абдушукуров с несколькими начальниками милиции.

– У-у, доконал-таки! – процедил сквозь зубы Балтабай, кинув злой взгляд на председателя сельсовета.

Абдушукуров прервал свой разговор и повернулся к Султанову. Лицо его стало серьёзным и жёстким.

– Поезжай, Султанов, поезжай, приготовил твой Янгок тебе убежище, – усмехнулся он.

Султанова посадили в машину, дверца захлопнулась. Абдушукуров повернулся к своим собеседникам и спокойно про-должил прерванный разговор.

На другой день ещё одно событие переполошило наш кишлак. Объявили, что могила Узункулака будет разрушена и завтра же начнётся строительство пионерского лагеря. Некоторые люди, такие, как моя бабушка, схоронились дома и ждали конца света. Они молились аллаху, чтобы он не гневался на них, не посылал жестокой кары. Они были уверены, что, как только кто-нибудь дотронется до могилы, расколется небо, разверзнется земля и всевышний покарает богохульников. А мы, мальчишки, предоставленные самим себе, побежали к гробнице.

Здесь собралось очень много народа. Неподалёку стоял бульдозер, возле него Абдушукуров совещался с колхозниками.

Через полчаса Абдушукуров объявил, что ломать могилу будут не бульдозером, а просто разберут кетменями.

На землю упал первый кирпич. Ничего страшного не случилось: земля не провалилась, небо не раскололось.

Кирпич за кирпичом разобрали куполообразное надгробие. Перед глазами присутствующих появилось небольшое углубление в середине гробницы. В нём лежали какие-то кости и череп…

Толпа некоторое время поражённо молчала, разглядывая останки святого, потом все вдруг разом заговорили и начался спор.

– Это ведь останки лошади! – кричали одни.

– Нет, это кости осла! – возражали другие. Вы не представляете, что дальше было. Люди кричали, что это позор, что столько лет какие-то мошенники морочили людям головы, божились, что теперь никто не будет верить в аллаха.

А народу всё прибывало и прибывало. Даже из соседнего района приехали на машинах и велосипедах. Кто-то дёрнул меня за рукав. Оглянулся – бабушка. Накинула на голову старый отцовский чапан и тоже явилась полюбоваться на «останки святого».

– Что ты здесь делаешь, Хашим? – спросила она тихо.

– Святому поклониться пришёл, – ответил я смеясь.

Бабушка молча отошла в сторону.

– Это дело надо прояснить до конца, товарищи! – закричал пожилой колхозник, поднявшись на каменные ступени гробницы. – У меня есть предложение. В горах, недалеко отсюда, живёт стотридцатичетырёхлетний старец. Дедом Кабулом его зовут. При встречах он всегда смеётся, говорит:

«Ну как поживаете, поклоняющиеся ослу?» Видать, этот старец знал, что в гробнице зарыт обыкновенный осёл…

– Надо привезти старика, пусть расскажет нам правду!

– Надо послать за ним машину. Сейчас же! – закричали все.

– Вы знакомы с этим стариком, вот вы и поезжайте за ним, – предложил Абдушукуров пожилому колхознику.

Тот сел в «газик» и укатил в горы.

Скоро он вернулся. Деда Кабула вывели под руки на возвышенность у могилы.

– Старость – не радость, дети мои… – начал он, тяжело дыша, – дайте немного отдышаться… А дело вы сделали, вижу, доброе… – Он кинул взгляд на гробницу и продолжал более бодрым голосом: – Было это давным-давно, дети мои. Уж теперь и не припомню, сколько лет тому назад. То ли сто лет, то ли больше прошло – не помню, но было мне тогда лет восемь… Неподалёку отсюда жил одинокий старик Рахим-дровосек. Ничего у него не было, кроме единственного осла. Развозил он на нём дрова по кишлакам, тем и кормился, бедняга. Но бедного человека, известно, на каждом шагу несчастья подстерегают. Спускался как-то Рахим с гор, и вдруг вот на этом самом месте осёл оскользнулся, упал и сломал себе хребет. Горевал старик очень. Потом с почестями похоронил осла, а могилу обложил невысокой стеной. В это время с гор спустились какие-то незнакомые люди. «Не уставать вам, дедушка, – сказали они. – Кто здесь почивает, мир его праху?» – «Кормилец мой, – ответил старик плача. – Двадцать лет кормил меня, родимый. И похоронил я его сегодня, святого длинноухого».

Пожалели путники старика, дали ему несколько монет и пошли своей дорогой. А старик остался здесь, потому что идти ему было некуда, негде достать кусок хлеба… Вскоре он умер, а к могиле пристроился шейх Азизхан. Он подновил гробницу. Насадил вокруг тополя и чинары, объявил, что здесь похоронен святой Узункулак, мученик во имя аллаха…

Народ тогда был тёмный, верил во всё, что обещало ему счастье, пусть хоть на том свете. Вот и стали люди стекаться к «святейшей» могиле на поклонение, надеясь молитвами облегчить свою участь. Азизхан был жесток и могущественен. Уничтожил он всех, кто осмеливался сказать, что здесь покоятся кости обыкновенного осла. Со временем всё забылось, стёрлось из памяти… Эгей, дети мои, немало повидали эти камни, на которых мы сейчас стоим. И ишаны творили здесь свои чёрные дела, и басмачи гуляли с оголёнными саблями…

Все слушали рассказ деда Кабула с большим вниманием. И будто не старый дед говорил, а сама история…

И ЛИСТЬЯ АПЛОДИРОВАЛИ ЕМУ

Вот и пошли мои дела на лад. Даже бабушка оставила меня в покое. Решила, наверно, что я достаточно перевоспитался. Это я понял сегодня, когда она, кряхтя, вылезла из постели на утреннюю молитву.

– Бабушка, может, мне тоже помолиться? – спросил я нарочно. – Я ведь научился у Янгока нескольким молитвам…

– Спи, сынок, спи, – ответила бабушка. – Довольно и того, что я, старая, шестьдесят лет поклонялась ослу. А молюсь я теперь так себе, для физ… физкультуры… так, что ли, говорят?!

В общем, бабушка оставила меня в покое. Только иногда попросит что-нибудь сделать по хозяйству или сбегать в магазин. Вот как сейчас, например. Послала за мылом. По дороге в сельмаг я встретил Закира. После той ночи, когда мы охотились на «дивов», я его не видел. На плече он тащил длинную неструганую доску.

– Что ж ты теперь будешь делать без муллы Янгока? – ухмыльнулся Закир, останавливаясь.

Никогда бы не подумал, что этот толстячок способен ехидничать.

– Пойду с тобой охотиться на дивов.

– Дудки! – сказал Закир и бросил доску на землю. – Я теперь на такое дело не пойду, дружище. Пустое баловство. И вообще буду подальше держаться от тебя. Ариф – это другое дело. Он помог мне в седьмой класс перейти. Я и русский сдал, и алгебру.

– Значит, ты теперь хорошо считаешь?

– Да, дружище, даже не представляешь, как я это делаю. Кабулов говорит, что из меня выйдет толк.

– Ага! А сколько будет, если я тебе дам пинка, два раза заеду по уху, трижды пройдусь кулаком по спине и всё это помножу на пять?

– Ты что, дружище, бить меня хочешь? – удивился Закир.

– Нет, но ты всё же посчитай…

– Всего будет… погоди, убери кулак – думать мешает… Всего будет… тридцать пинков, тумаков и кулаков…

– Молодец, правильно сосчитал. А куда ты несёшь это бревно?

– Это не бревно, а доска, – пояснил Закир с важностью и рассказал, что, после того как потерял деньги, Ариф раз думал покупать шкаф, а решил смастерить книжную полку своими руками. Оказывается, самодельная полка в тысячу раз лучше, чем какой-то там фабричный шкаф.

– Уж вы намастерите, представляю! – хмыкнул я.

– А что! Ариф знаешь какой мастер! И добрый очень. Он, например, уже составил список будущих читателей своей будущей библиотеки. Он и тебя записал. Говорит, если Хашимджан захочет – пусть берёт, читает интересные книги. Мы только малышам решили не давать книг. Знаешь ведь, попадётся им в руки книжка, так они сразу листки с картинками вырывают.

Я взялся за один конец доски.

– Пошли, оттащим это бревно на пару…

Ариф трудился вовсю. Весь двор был завален стружками, обрезками досок и разным инструментом. Нижняя часть полки, оказывается, уже готова.

– Кладите сюда, – приказал Ариф. Потом добавил: – И подметите двор. Скоро мама придёт…

– А почему ты не стругаешь доски? – поинтересовался я.

– Так лучше, – деловито ответил Ариф. – Когда доски шершавые, книги прочнее лежат, не падают на пол…

Мы с Закиром принялись убирать двор, а Ариф стал сколачивать другую часть полки.

Через час всё было готово, но я не стал дожидаться, когда Ариф разложит свои книги. Из-за дувала уже давно слышался сердитый голос моей бабушки: «И куда этот сорванец запропастился? Его бы за смертью посылать, а не за мылом!» Но я опять не дошёл до магазина. Сзади на велосипеде появился Мирабиддинходжа и спрыгнул на землю.

– Подожди, друг, мне с тобой посоветоваться надо! Ко мне уже обращаются даже за советами, ничего себе!

– О чём посоветоваться? – спросил я, напуская на себя важность. – Спрашивай, отвечу…

Мирабиддинходжа с таинственным видом оглянулся:

– Вначале поклянись, что никому не раскроешь мою тайну!

Я поклялся.

– Сегодня ночью я хочу убежать из дома, – сказал Мирабиддинходжа шёпотом.

– Посоветуй мне, как это лучше сделать. Ведь ты уже убегал однажды, опыт имеешь…

– А зачем тебе бежать-то?

– Плохи мои дела, друг. – Мирабиддинходжа потёр глаза и повторил: – Плохи мои дела, очень плохи. Ты поклялся никому не говорить, и поэтому я открою тебе одну страшную тайну: недавно я видел дедушку Азраиля. Вначале он хотел убить меня, а потом раздумал, загнал в кувшин и побил немного для острастки. А наказывал он меня за то, что лгу. «Если ещё раз соврёшь, – сказал дедушка Азраиль на прощание, – непременно убью тебя!»

– Ну? – деланно удивился я.

– Ей-богу! Я старался не лгать. Да и мать больше не заставляла после того, как пришли больные и… – Мирабиддинходжа прыснул в кулак, но тут же стал серьёзным. – Теперь она снова хочет заставить меня лазить в кувшин и кричать «аминь». Говорит, раз нет Янгока, все пойдут к нам. – Мирабиддинходжа тяжело вздохнул, вытер кулаком слезы. – А я не хочу больше в кувшин лазить. И врать не хочу. Боюсь, опять явится дедушка Азраиль. Второй раз он мне не простит. Обязательно убьёт.

– Не огорчайся, друг, найдём выход.

– Мне теперь совсем жить не хочется, – продолжал Мирабиддинходжа, потягивая носом. – Дома мать ругает, а то и колотит чем попало, и в школе покоя нету… Я никому не говорил, что меня оставили на второй год… в шестом классе. Потому что все считают, что я пустоголовый. А мне знаешь как учиться хочется, и без двоек. А двоечником я стал из-за того, что сидел в кувшине и кричал «аминь». Помоги, друг, мне добрым советом, скажи, в какую сторону мне лучше бежать, где спрятаться, чтобы никто меня не нашёл. Никто, никто, как вот тебя… Ты же очень ловкий и добрый парень…

Знаете, иногда на меня такое находит, что я начинаю говорить очень красиво и убедительно, дальше уж некуда. Тогда все слушают разинув рты. Будто это и вовсе не Хашимджан говорит, а какой-нибудь лектор из района. За полчаса я легко отговорил Мирабиддинходжу убегать из дома, убедил, что это очень хорошо – ещё годик поучиться в шестом классе.

– Мы сядем с тобой на одну парту у окна. Будем крепко дружить, – говорил я с жаром. – Меня в этом году наверняка изберут старостой. Тогда я назначу тебя председателем санкомиссии. Потому что ты хороший парень. Вот увидишь, мы с тобой заживём душа в душу. А с матерью твоей я сам поговорю. Сегодня же. Не будет она больше заставлять тебя лазить в кувшин и кричать «аминь»! Будь спокоен!

– Ты настоящий друг, Хашимджан! – растроганно воскликнул Мирабиддинходжа.

– Значит, договорились. Дай руку, будущий председатель санитарной комиссии!

Я крепко пожал Мирабиддинходже руку, посадил его на велосипед и отправил домой. Потом пошёл своей дорогой.

Надо же когда-нибудь принести бабушке мыло! А насчёт того, как быть с тётушкой Сарохон, я не беспокоился. Посложнее дела бывали. И то всё кончалось благополучно. И теперь будет нормально. Ведь у меня есть волшебная шапочка. Моя дорогая, верная волшебная шапочка. И с нею мне не страшны никакие испытания!

Я шёл по пыльной кишлачной улице, и деревья, что растут вдоль арыка, кивали мне своими ветками и будто бы хлопали в ладоши: «Правильно, Хашимджан, правильно! Тебя испытаниями не испугать!»