Волшебник Лукоморья, или Волкодав возвращается

Владимир Красное Солнышко пировали. Пировали долго и упорно, так, что по углам гридницы, среди прочего сора, валялись уже не только намаянные за день стольники, а и полтинники с пятиалтынными. На специальной низкой лавочке вещий Баян лениво перебирал пальцами гусельные струны, не забывая притом опрокидывать кубки хмельного меду в необъятные недра окладистой бороды.

«Не начать ли нам, бра-а-а-атия!» — неожиданно завопил певец, но тут же осекся и строго сказал сам себе: «Не начать!» Тем временем пальцы Баяна резвее забегали по струнам. «Ой, ладушки, ладу!» — запел певец, и ноги гостей сами запросились в пляс. «Ай-диду-ладу-БУМ!» — радостно упал под стол один из витязей. «БУМ! БУМ!» — повторило эхо.

Сам же Владимир пил, что называется, в меру, выпивая за раз не более полуведра браги, и успел-таки изрядно захмелеть, однако суровый его взгляд нет-нет да и обращался в сторону женихов своей младшенькой и оттого любимой дочери Людмилы.

Все веселились кругом, и только четверку женихов не занимали в этот вечер ни хмельной мед, ни пьяная брага. Каждый из них сидел на своем месте и думал свою думу.

Веселую думу думал удачливый жених Руслан. Вот сейчас опустится на землю ночь, зажгутся в небесах звезды — и он наконец-то прижмет к своему сердцу возлюбленную свою Людмилу. И назовет он ее любимой женой, а она его — мужем возлюбленным… Раз от разу, лишь только взоры их встречались над полным яств столом, звездным светом вспыхивали влюбленные очи, и казалось, будто самый воздух в этот миг становится твердым и звонким, словно хрусталь…

А неудачливые женихи — Рогдай, Фарлаф и Ратмир — ни о чем веселом не думали. Рубака-парень, Рогдай был оскорблен до глубины души. Что же это деется на белом свете, ежели князь отказал ему, Рогдаю! Тому самому Рогдаю, который огнем и мечом раздвинул границы Киевской Руси до самых до окраин, в которых много лесов, полей и рек! Рогдаю-завоевателю, завоевавшему мерь и весь, чудь и юдь (недаром за глаза его прозвали Рогдай — в рог дай, что несомненно свидетельствовало о его высоком авторитете среди воинов)! Рогдаю, сказавшему «Иду на вы!» ненавистным хазарам (тут Рогдай невольно покосился на пудовые кулаки сидящего рядом Ратмира и благоразумно решил вычеркнуть последнее из списка своих свершений). «Неправедно рассудил князь,» — помыслил Рогдай, — «ой неправедно! Убью гада Руслана!» Лицо Рогдая выражала мрачную решимость. «Вот завтра же и убью.» — с этой мыслью он опрокинул в себя очередной ковш пьянящей браги и блаженно захрапел, упав лицом в тарелку с остатками жаркого.

Ратмир же сидел мрачный, точно туча пыли, та, что поднимают табуны коней в его родных хазарских степях. Молодой хан ощущал себя полным идиотом. Как же, приехал за тридевять земель ко двору властителя земли Застольно-Киевской, хану Владимиру свет Красное Дневное Светило! Да не просто так приехал, а по приглашению, да еще и на собственную свадьбу! Но пока собрался, пока выехал, пока доехал — попал, как говорят эти русские, к разбору малахаев. И теперь Ратмир не знал даже, кого винить в случившемся — себя ли, что долго собирался, Владимира ли хана — что не сдержал ханского слова, или почту начала одиннадцатого века, не сумевшую вовремя доставить ханское послание. На безусого мальчишку Руслана Ратмир зла не держал — за что?..

В последний разу ударил по струнам Боян — коротко взвыв, замолкли гусли. Владимир Красное Солнышко лениво махнул рукою, — кончился, мол, пир, гости дорогие, пора и свечи задувать! Свечи тут же задули, и припозднившимся витязям пришлось выбираться из-под стола в полной темноте, ежеминутно стукаясь то об стол, то об лавку, и поминая при этом известно чью матушку.

А счастливые новобрачные были уже далеко…