Волшебники

А. С. Бенсон Закрытое окно

Крепость Норт стояла в самом захолустье, затерявшись среди меловых холмов Южной Англии. Прежде старая дорога, пролегающая по возвышенности, могла привести к ней, но она давным-давно потеряла свое важное значение, поросла густой травой и теперь использовалась местными жителями лишь как удобный переход через гряду холмов для прогона вьючного скота. Крепость, возведенная в давние времена для охраны дороги, имела вид мощной, но безыскусно выстроенной башни, окруженной толстыми, неприступными стенами. К башне был пристроен скромный, но приличный дом, где без особых хлопот и в достатке жил молодой сэр Марк де Норт. Южнее простирался бескрайний Нортский лес, но крепость возвышалась над ним, располагаясь на пологом склоне одного из сплошь покрытых зеленью холмов, прикрывающих ее с севера. Среди жителей соседних деревень о крепости издавна ходила дурная слава. Ее называли Башней Ужаса, но такое название употребляли все реже, да и то старики, забывшись, по привычке, — так не хотелось навлечь на себя гнев молодого хозяина. Сэру Марку еще не было и тридцати, хотя он и поговаривал, что уже пришла пора жениться, но было непохоже, что он спешит исполнить свое намерение, предпочитая безмятежную уединенную жизнь и частые выезды на охоту с гончими и ястребами. С ним жил его кузен и возможный наследник Роланд Эллис — веселый, беззаботный человек, на несколько лет старше Марка. Он навестил молодого Норта, как только тот вступил во владение замком, да так и не смог найти причины для отъезда. Они идеально дополняли друг друга. Сэр Марк был скуп на слова, любил ученые книги и поэзию. Совсем другое дело Роланд, ставящий превыше всего непринужденное застолье с добрым вином и сердечной беседой и нашедший в хозяине благодарного слушателя. Марку пришелся по душе его кузен, и он приветствовал его решение остаться, полагая, что Роланд поможет оживить унылую атмосферу в доме, который стоял на отшибе и был так редко посещаем немногочисленными соседями.

И все же Марка не вполне удовлетворял спокойный, размеренный ход его жизни. Нередко бывали дни, когда он спрашивал себя, правильно ли он поступает, что, ничего не меняя, с покорностью вола в стойле, день за днем, принимает ее неторопливое течение. С другой стороны, казалось, не было причин делать что-то иначе: на его землях проживало не так уж много крестьян, и никто из них не выражал недовольства. Он иногда даже завидовал их подчиненному положению крепостных с неизменным кругом каждодневных обязанностей. Единственным способом как-то поменять свою жизнь было начать службу в армии или даже при королевском дворе, но по своей природе сэр Марк не был солдатом и еще менее — придворным. Он ненавидел однообразные увеселения, да и войны тогда никакой не было. Вот он и продолжал жить дома, наслаждаясь покоем и уединением, хотя сомнения в полноценности своего времяпрепровождения иногда и посещали его. Пожалуй, если не принимать во внимание некоторую душевную неудовлетворенность, это все же был счастливый человек.

Память о старом сэре Джеймсе де Норте, дедушке Марка, надолго пережила его и являлась причиной такого жуткого названия крепости. Это был злой, нелюдимый человек, и о нем всегда ходили темные слухи. Он выгнал из дому своего сына, да так и не пустил его больше на порог, проведя остаток дней за чтением книг и предаваясь мрачным размышлениям. Кроме того, он внимательно следил за расположением звезд, вычерчивая странные фигуры в принадлежащих ему тетрадях. Старая комната, самая верхняя в башне, где он и встретил свой страшный конец, с тех пор никогда не открывалась. Чтобы пройти туда, нужно было миновать небольшую тяжелую дверь, к которой вела винтовая лестница из расположенной ниже спальни. В комнате было четыре окна, по одному на каждую сторону света, но окно с видом на холмы наглухо закрывали прочно запертые дубовые ставни.

Однажды весь день шел проливной дождь, и Роланд, изнемогая от безделья и в досаде на то, что Марк, погруженный в чтение, так спокойно сидит в своем старинном кресле, заявил наконец кузену, что больше не может терпеть и должен немедленно посетить старую комнату, в которой до сих пор ни разу не был. Марк закрыл книгу, снисходительно улыбаясь такой непоседливости своего друга, встал, лениво потянулся и пошел за ключами. Вместе они поднялись по винтовой лестнице; ключ глухо простонал в замочной скважине, дверь распахнулась, и они оказались в душной комнате с высоким бревенчатым потолком и выцветшими стенами. Вокруг, по периметру, стояли запертые стенные шкафы, а большой дубовый стол и кресло возле него занимали середину комнаты. Сами стены были отделаны непритязательно и грубо, а все углы и окна давно затянуло паутиной. Роланд засыпал Марка вопросами, и тот рассказал все, что знал о своем дедушке сэре Джеймсе и о его замкнутом характере, но признался, что понятия не имеет, почему он снискал среди людей весьма недобрую славу, а его имя окутано таким зловещим ореолом. Роланд возмутился, что такая прекрасная комната находится в столь ужасном состоянии и решил приоткрыть ставни одного из окон. Но лишь только он сделал это, как бушующий шквал дождя и ветра с такой силой и яростью ворвался в комнату, что ему пришлось поспешно закрыть окно. Между тем понемногу, по мере того как они беседовали, некое странное гнетущее настроение начало охватывать обоих, пока Роланд не заявил, что место здесь какое-то нехорошее. Тут Марк рассказал о смерти старого сэра Джеймса, который был найден на полу этой самой комнаты, после того как целый день не выходил из своей спальни, не подавая никаких признаков жизни. Говорят, что промокшая, как от дождя, одежда на нем была странным образом забрызгана грязью, будто после трудного путешествия; старик потерял дар речи, бормотал лишь бессвязные слова, а выражение ужаса не сходило с его лица до самой смерти, которая случилась вскоре после того, как его нашли. Затем молодые люди подошли к окну. На запертых на все запоры ставнях неверной рукой было начертано чем-то красным: «CLAUDIT ЕТ NEMO APERIT», что Марк перевел с латыни как «Он закрывает, и да никто не откроет». Далее Марк поведал о предании, гласящем, что несчастье случится с тем, кто откроет это окно, и сказал, что, по его мнению, лучше и впредь оставить его закрытым. Роланд лишь посмеялся над таким отсутствием любопытства у своего кузена и уже положил руку на засов, будто собираясь его вынуть, но Марк настойчиво запретил ему сделать это. «Нет! — сказал он. — Пусть остается все как есть. Мы не можем нарушать волю покойного!» Не успел он произнести эти слова, как ужасный порыв ветра заставил затрещать рамы в окнах, которые, казалось, вот-вот поддадутся и распахнутся под ударами стихии. В мрачном расположении духа они покинули комнату, но, спускаясь по лестнице, вдруг заметили, как сквозь свинцовые дождевые облака начинают пробиваться лучи солнца.

Оба были подавлены и за весь остаток дня не проронили ни слова, но и без слов было понятно, что мысль отпереть закрытое окно и посмотреть, что произойдет, не выходила из головы как у Марка, так и у Роланда. Если для Роланда это было сродни жгучему желанию ребенка подсмотреть что-то запретное, то Марк видел для себя нечто постыдное в том, что он был вынужден подчиняться предписаниям какого-то древнего невразумительного суеверия.

Прошло немало дней после того памятного посещения башенной комнаты, но с тех пор словно какая-то тень легла на их отношения. Роланд сделался капризным и раздражался по пустякам, а запретное желание настолько овладело всем существом Марка, что ему стало чудиться, будто какая-то внешняя сила влечет его на верх башни. Порой ему казалось, что он видит руку, манящую его к запертой комнате, а иногда ему слышался голос, зовущий его оттуда.

Однажды ясным, погожим утром случилось так, что Марк остался в доме один. Роланд, не сказав ни слова, с первыми лучами солнца куда-то уехал, и хозяин выглядел угрюмее обычного. Он развалился в кресле и рассеянно теребил уши своему любимому псу, который, положив голову на колено господина, смотрел на него преданными влажными глазами, явно недоумевая, почему они сидят взаперти в такую прекрасную погоду.

Случайно взгляд сэра Марка упал на ключ от верхней комнаты, который валялся на подоконнике с тех пор, как он его туда бросил. Внезапно желание подняться наверх и покончить раз и навсегда с этой пустяковой тайной обуяло его с силой, которой он уже не мог сопротивляться. Дважды он поднимался, брал ключ, неуверенно теребя его пальцами, и в нерешительности клал обратно, но затем вдруг схватил его и стремительно направился к винтовой лестнице. Он почти взбежал по ней, преодолев несколько витков лестничной спирали, так что у него закружилась голова от калейдоскопического мелькания образов того яркого внешнего мира, что заглядывал сюда сквозь башенные амбразуры. Сторона, на которую выходило закрытое окно, куда ни глянь, представляла собой сплошной зеленый ковер, покрывающий величественные холмы. На небе не было ни облачка, и теплый ветерок приятно ласкал Марка, стоящего в холодном лестничном пролете. Тут он услышал ниже по лестнице мягкий топот собачьих лап и понял, что старая гончая решила последовать за ним. Как ни странно, но сейчас, стоя у запертой двери, ему, пожалуй, было приятно сознавать себя в компании живого существа. Дождавшись, когда пес взберется наверх, он, уже более не мешкая, открыл дверь и переступил порог.

Комната при всей своей запущенности удивительным образом все же не производила впечатления нежилого помещения, и к Марку вдруг пришла необъяснимая уверенность в том, что его здесь давно ждут. Отбросив все сомнения, он решительно подошел к запертым ставням и внимательно осмотрел их. Шум за спиной заставил его повернуться, и он увидел, что собака сидит у порога, вытянув морду, и тревожно обнюхивает воздух, не решаясь ступить в комнату. Марк позвал пса, по привычке протянув к нему руку, но животное в ответ лишь несколько раз вильнуло хвостом, как бы давая понять, что слышит призыв хозяина, но тут же продолжило свое настороженное исследование. С первого взгляда было видно, что смышленая собака учуяла в комнате что-то неладное, — подобрав под себя лапы, она легла на пороге, дрожа всем телом и испуганно глядя на своего господина. С недобрым предчувствием и стараясь быстротой действий заглушить невольный страх, Марк вытащил прочную скобу из ставней, поставил ее на пол и буквально выдернул ставни на себя. Открывшееся за ними и примыкающее к окну пространство было сплошь затянуто полуистлевшей паутиной, которую он смахнул той же скобой, но за окном, и это не могло не поразить его, стояла почти полная темнота. Окно было темным настолько, что казалось, еще что-то заслоняет его с внешней стороны, но ведь Марк отчетливо помнил, как, стоя внизу, сам не раз видел свинцовый отблеск этих стекол. Он отступил в изумлении, но, уже не в силах сдержать любопытство, ухватил руками давно проржавевшие створки и рывком распахнул окно. Все та же непроглядная тьма была и по ту сторону, но вдруг из этой самой тьмы повеяло каким-то ледяным, пронизывающим до костей ветром. Словно что-то невидимое пронеслось мимо, и он услышал, как глухо взвыла старая гончая. Когда же он обернулся, то увидел, что пес поднялся, весь ощетинившись и оскалив клыки, но мгновением позже завертелся волчком и стремглав выскочил из комнаты.

Оставшись совсем один, Марк, стараясь унять тот ужас, который, казалось, заставлял кровь стынуть в его жилах, отвернулся от пугающей тьмы и окинул взглядом утопающую в солнечном свете комнату, но затем вновь повернулся и, призвав на помощь все свое самообладание, выглянул из окна в кромешную мглу. Увиденное настолько поразило его, что поначалу Марк испугался, не сошел ли он с ума. Перед его взором предстал мрачный, скалистый склон в какой-то пустынной местности, который был усеян валунами и поднимался почти до самого окна, так что, наверное, без труда можно было спрыгнуть вниз, тем более что крепостная стена, как казалось, едва вырастала из окружающих скал. Было тихо и темно, как в безветренную, беззвездную ночь, и лишь тусклый, рассеянный свет непонятной природы позволял различать контуры предметов. Склон, примыкающий к крепости, очень круто уходил вниз, а далее, там, где — Марк твердо знал — должен был начинаться соседний холм, смутно вырисовывались очертания равнины, посреди которой горел какой-то огонек, похожий на освещенное окно маленькой сторожки. Совсем недалеко, чуть ниже по склону, он углядел нечто, напоминающее фигуру пригнувшегося к земле человека, который, скользя и спотыкаясь о камни, отчаянно карабкался вверх, словно неожиданно получил шанс на спасение. Вместе с леденящим, переполняющим сердце страхом вдруг пришло и неудержимое желание спрыгнуть вниз, на эти самые камни, но тут Марку показалось, что человеческая фигура внизу остановилась, разогнулась и призывно махнула ему рукой. Чувство смертельной опасности сразу охватило все его существо, и, как человек, вдруг осознавший, что стоит на краю пропасти, он, собрав волю в кулак, заставил себя отпрянуть от окна и захлопнуть створки. Почти парализованный страхом, трясущимися руками Марк закрыл ставни и, поставив скобу на прежнее место, цепляясь за стены и еле волоча переставшие слушаться ноги, вышел из комнаты. Но как только он запер дверь на ключ, пережитый ужас овладел им с новой силой. В панике Марк сбежал по винтовой лестнице, не помня себя, выскочил из дому и, подбежав к старому большому колодцу посреди внутреннего двора, швырнул в него ключ, прислушиваясь затем к тому, как, падая, он ударяется о каменные стены. Даже после этого молодой Норт долго еще испуганно озирался по сторонам, не решаясь снова войти в дом, пока переполняющий его душу жуткий страх постепенно не рассеялся и не оставил после себя ничего, кроме пустоты и уныния.

Тут вернулся Роланд, как всегда с множеством новых историй, но, уже начав их рассказывать, вдруг осекся и спросил Марка, не болен ли он. Марк, который сидел мрачнее тучи, что было совсем не похоже на него, ответил отрицательно и в таком резком тоне, что удивленный Роланд лишь поднял брови и, продолжая свой витиеватый рассказ, уже не возвращался к этому вопросу. Но когда наконец возникла пауза и он спросил у Марка: «А что ты делал сегодня утром?» — то тому показалось, что хитрый взгляд украдкой сопровождал этот в общем-то невинный вопрос. Волна беспричинного гнева вдруг захлестнула Марка. «Какое тебе до этого дело? — взорвался он. — Я что, не имею права делать что хочу в своем собственном доме?»

«Без сомнения», — ответил Роланд в изумлении и, не произнеся более ни слова, вскоре вышел, мыча себе под нос какую-то мелодию.

В тот вечер непривычное молчание царило за их обеденным столом, и, хотя Марк из вежливости и задавал вопросы, беседа явно не клеилась. Только когда прислуга вышла и они остались вдвоем, Марк протянул руку Роланду со словами: «Роланд, прости меня! Мне стыдно за то, что я наговорил тебе сегодня. Мы уже так долго живем под одной крышей, но никогда не были так близки к ссоре, как теперь. Это моя вина».

В ответ Роланд улыбнулся и крепко пожал ему руку. «Я не придал этому такого большого значения, — сказал он. — Удивительно, что ты вообще уживаешься с таким бездельником, как я». Друзья еще долго говорили, пребывая в том благодушном настроении, какое наступает сразу после примирения, но ближе к концу вечера Роланд вдруг спросил: «Послушай, Марк, а что это за история, будто бы после смерти твоего дедушки должны были остаться какие-то сокровища?»

Не желая того, кузен этим вопросом затронул очень больное место, но Марк не подал виду и отвечал: «Пожалуй, я ничего не знаю об этом, за исключением того, что он принял поместье в отличном состоянии, а оставил почти разоренным и что никто не знает, куда, собственно, девались доходы с поместья за много лет. Спроси лучше у стариков в деревне — они знают о доме куда больше, чем я. Только, Роланд, прости меня еще раз, но я бы не хотел, чтобы мы упоминали имя сэра Джеймса. Я жалею, что мы вошли в его комнату. Это трудно объяснить, но мне все время кажется, что он спокойно сидит себе там, наверху, и только того и ждет, что мы его позовем. Как будто мы его потревожили и теперь он живет с нами. Я думаю, это был злой человек. Нелюдимый и злой. Из моей головы не выходят строки Священного Писания, где Самуил говорит колдунье: „Для чего ты тревожишь меня, чтобы я вышел?“»[43]

«О! Я не знаю, зачем я говорю такие безумные вещи, — продолжал он, ибо заметил, что Роланд глядит на него, раскрыв от изумления рот, — но тень упала на меня, и я вижу только зло вокруг».

С того дня тяжелое, гнетущее настроение уже не покидало Марка. Он чувствовал, что по глупости связался с чем-то гораздо более могущественным и опасным, чем можно было себе представить, — как если бы ребенок разбудил злобного зверя. Даже ночью ему не было покоя. В своих мрачных снах Марк неизменно оказывался посреди уже знакомых ему скал, из-за которых то здесь, то там выглядывала виденная им человеческая фигура. Насмешливо улыбаясь, незнакомец призывно махал ему рукой, будто маня в какое-то опасное место. Но чем мрачнее становился Марк, тем веселее и беспечнее выглядел Роланд, который, казалось, витал в облаках, вынашивая свой собственный грандиозный план.

Однажды утром он вошел в приемный зал с таким сияющим лицом, что Марк почти позавидовал ему и спросил, что сделало его таким радостным. «Радостным? — переспросил Роланд. — А, понимаю! Радостные мысли, наверное. Что бы ты сказал, если бы узнал, что один славный парень, довольно серьезного вида, но с открытой улыбкой на лице, подманил меня рукой и показал места — удивительные места под насыпями и в лесных шахтах, — где лежат груды сокровищ? Марк, я уверен, что целое состояние ждет меня там, но ты, конечно, разделишь его со мной». Здесь Марк, видя некоторое сходство рассказанного Роландом со своими собственными мрачными видениями, лишь поджал губы, да так и остался сидеть с каменным лицом, ничего не замечая вокруг.

Как-то раз тихим весенним вечером, когда воздух был настолько насыщен влагой, обещавшей вскоре буйное цветение деревьев и пышный рост уже пробивающейся травы, что просто стало тяжело дышать, а свинцовые тучи в багровом зареве далеких зарниц уже целый день нависали над равниной, двое друзей сидели за обеденным столом. Марк с самого утра бродил в одиночестве по холмам, иногда останавливаясь, чтобы прилечь на какой-нибудь зеленой лужайке, — так он пытался бороться с хандрой, которая, казалось, отравляла самые истоки его жизненных сил. Роланд, напротив, весь день был бодр и даже казался немного нервным. Напевая себе под нос припев какой-то песни, он то куда-то уходил, то снова возвращался, всем своим видом напоминая человека, собирающегося по секретным делам в далекое путешествие и испытывающего по этому поводу острое нетерпение. Но вечером, сразу после обеда, Роланд невзначай высказал одну из своих фантазий. «Если бы только мы были богаты, — воскликнул он, — во что бы мы превратили эту старую крепость!»

«А по мне, и так хорошо», — отозвался Марк угрюмо. И тут Роланд, пожурив его слегка за излишне мрачный взгляд на вещи, принялся расписывать план возможных изменений в их жизни.

Марк, совершенно измотанный и в то же время не находящий себе покоя из-за нестерпимо гнетущего настроения, отправился спать раньше обычного, оставив Роланда одного в приемном зале. Однако сон не шел, и, полежав немного в забытьи, он встал, зажег свечу и, чтобы скоротать бессонные часы и стряхнуть уныние, раскрыл наугад какую-то книгу. В ту ночь дом, казалось, был полон странных звуков: раз или два начинались подозрительный скрежет и слабое постукивание по стене, затем послышались легкие шаги в направлении башни… Но в крепости всегда что-то шумело, и Марк не обратил на это никакого внимания. Наконец он уснул, но был внезапно разбужен невероятным, отчаянным криком, непонятно откуда доносившимся, хотя, судя по приглушенному звуку, кричали не в помещении. Старый пес, спящий тут же, в комнате Марка, конечно, тоже услышал крик и теперь сидел, в страхе поджав уши и выжидательно глядя на хозяина. Марк спешно поднялся и, взяв свечу, быстро пошел по коридору, что вел к комнате Роланда. Комната была пуста, к тому же горящий огарок на столе указывал на то, что сегодня здесь еще никто не ложился. Терзаемый тревожными и ужасными предчувствиями, которые роились у него в голове, Марк бросился бегом обратно по коридору, а затем вверх по ступеням винтовой лестницы. Взбежав наверх, он обнаружил, что маленькая дверь взломана и полуоткрыта, а в башенной комнате горит свет. Безумным взглядом он окинул комнату; и тут до него снова долетел крик — на этот раз очень слабый и безутешный. Содрогнувшись. Марк повернулся к окну — оно было распахнуто настежь, и в нем зияла ужасная, почти осязаемая чернота. К поперечной балке посреди оконного проема было что-то привязано. Он кинулся к окну и понял, что это натянутый канат, другой конец которого сброшен на ту сторону. Всем телом свесившись вниз и напрягая зрение, он сквозь кромешную тьму смог разглядеть на том конце трепыхание какого-то тела; и тут из мрака в третий раз до него донесся крик — отчаянный крик погибающей души.

Словно в ужасном кошмаре, он вновь стал различать во тьме очертания ненавистного ему склона, но на сей раз там было нечто, что его воспаленному уму представилось как какое-то хаотическое движение: вокруг сновали бледные огоньки, и странные существа, сбившиеся в стаи наподобие рыб, метнулись врассыпную, лишь только он высунулся из окна. Марк не мог не понимать: он наблюдает то, что не должен видеть ни один смертный; тогда ему вдруг пришло в голову, что, возможно, сам ад предстал перед ним.

Канат уходил далеко вниз, теряясь в глубине среди темных скал, но Марк, крепко ухватив недюжинной силы руками, стал постепенно выбирать его на себя. По мере того как канат вытягивался, Марк закреплял его, наматывая петли, одну за другой, на тяжелый дубовый стол, что давало возможность для небольшой передышки, но силы постепенно начали покидать его, а конца все не было видно. Закрепив очередную петлю каната, Марк двинулся к окну, и тут какое-то гигантское существо, укрытое чем-то вроде капюшона, вдруг показалось в оконном проеме: бесшумно подлетев, как птица, оно взмахнуло своими невероятными крыльями и исчезло во мраке.

Вскоре он обнаружил, что тело на том конце каната нисколько не задевает скалы, но свободно проходит сквозь них, как будто они не плотнее тумана. После такого наблюдения задача представилась ему даже более трудновыполнимой, но он, сжав зубы, лишь с удвоенной яростью взялся за дело, превозмогая боль в натянутых мышцах и дюйм за дюймом продолжая вырывать канат у зловещей тьмы. От напряжения у него стучало в висках, капли пота выступили на лбу, а вдохи и выдохи в тишине комнаты звучали как всхлипы и стоны. Наконец тело оказалось на расстоянии вытянутой руки. Марк подтянул его к себе, обхватил за пояс и перетащил Роланда — ибо это, конечно, был он — через подоконник. Его голова не держалась, но болталась из стороны в сторону, лицо почернело, будто от удушья, а руки и ноги висели как плети. Вытащив нож, Марк перерезал канат, обвязанный вокруг — туловища под мышками, — и тело тут же безжизненно соскользнуло на пол. Тогда он поднял взгляд и похолодел: из оконного проема прямо на него смотрело лицо — лицо, ужаснее которого он не мог себе представить. Нельзя было даже с уверенностью назвать его человеческим: белое, как у покойника, с по-змеиному неподвижными, бесцветными глазами и перекошенным от ненависти ртом, оно излучало неутолимую ярость и прямо-таки дьявольскую злобу. Вдруг что-то метнулось у Марка из-за спины. Это старая гончая незаметно прокралась в комнату и теперь с грозным рычанием кинулась на окно. Послышался скрежет когтей о каменный подоконник, Марк увидел, как собака прыгнула в черный проем, и мгновением позже до него донесся звук тяжелого падения. И тут тьма вдруг сразу рассеялась и, как облако в воздушном потоке, унесла с собой мелькающие в окне клочья разорванной черноты, оставив после себя величественную картину холмов на фоне ночного неба, усыпанного безмятежными звездами.

Каким-то необъяснимым образом Марк тотчас почувствовал, что все ужасы и страхи, связанные с этим местом, теперь тоже развеяны, а его враг побежден. Он осторожно отнес Роланда вниз по лестнице и уложил на постель, но затем, разбудив прислугу, которая с испугом глядела на изнеможенного хозяина, Марк смог дойти лишь до своей комнаты. Там силы оставили его: он медленно опустился на пол, и темная пелена заволокла его сознание.

Его выздоровление проходило медленно. Для тех, кто заглянул по ту сторону бытия, становится трудно вновь поверить в реальность внешнего мира. Первое, что он произнес, придя в сознание, был вопрос о его любимой собаке. Ему сказали, что тело пса, все искалеченное, было найдено у подножия крепостной стены и что его покрывали ужасные раны, похожие на следы клыков какого-то дикого зверя. Собаку похоронили в саду и на надгробии выбили надпись:

Один глупый священник однажды сказал Марку, что не подобает слова из Священного Писания помещать на надгробии какого-то животного. На что Марк осторожно заметил, что эта надпись скорее заставляет смириться тех, кто ее читает, чем разжигает гордыню у того, кто лежит под нею.

Как только силы вернулись к нему, Марк первым делом послал за строителями, и они до основания, камень за камнем, разобрали старую крепость Норт и затем на ее месте построили прекрасную часовню. Сначала Марк не хотел ничего больше здесь строить, но, разбирая башенную стену, рабочие случайно наткнулись на потайной лестничный ход, ведущий из верхних покоев замка и имеющий незаметный выход посреди кустов бузины, которые буйно разрослись у подножия крепости. Там, в этом секретном проходе, был обнаружен большой металлический сундук, полный золота. Эти средства и пошли на возведение церкви. С тех пор Марк женился, его любящие дети никогда не отходят от него, но те, кто посещает его дом, встречают также и странного бледного человека, всегда садящегося с Марком за один стол. С ним хозяин Норта всегда особенно любезен. Порой этот человек бывает весел и принимается рассказывать длинную историю, конца которой не помнит, о том, как его однажды подманил к себе, улыбаясь, один высокий красавец и как они вместе шли по какому-то склону за золотом. Но иногда, особенно по весне, он становится неразговорчив и лишь бормочет себе что-то под нос. Это — Роланд. Его душа, кажется, томится в заточении где-то очень глубоко в нем самом, и Марк возносит молитвы к Небесам о ее освобождении, твердо зная, что, пока Господь не призовет к себе кого-нибудь из них, он будет беречь Роланда как родного брата и почитать как того, кому уже довелось побывать за порогом смерти, но кому не дозволено говорить о том, что он там увидел.