Волшебное очарование Монтаны

Глава 3

Остин Синклер поднялся, прихрамывая, по деревянным ступенькам выкрашенного в белый цвет викторианского дома, где доктор Килрой принимал пациентов, и постучал в дверь. На широкую веранду, окружавшую дом, из окон второго этажа падали золотистые прямоугольники света. Воздух вокруг был напоен тонким ароматом горного лавра и роз.

— Кто там? — раздался грубый голос.

— Доктор? Это я, Остин Синклер. Я звонил вам насчет своей… раны.

— Ах да.

Массивная дверь распахнулась. На пороге стоял широкоплечий пожилой джентльмен приблизительно одного роста с Остином.

— Ты, парень, из большого города?

— Простите?

— Из какого города ты, парень? Нет, не говори. Дай я сам угадаю. Из Лос-Анджелеса? Нет, не из Лос-Анджелеса. Ты слишком бледен для голливудского парня. Хотя у нас в округе многие оттуда. Из Сан-Франциско… — Доктор взглянул на модные джинсы Остина. — Нет, не оттуда. Там не носят голубые джинсы. По крайней мере, с тех пор как повымерли или пропали хиппи. — Доктор расхохотался над собственной шуткой. Он болтал уже без малого минуту, но не сказал ничего путного.

— Из Чикаго.

— Вот это да! — присвистнул доктор. — Далекий путь ты проделал из дома.

— Доктор, мне нужна помощь. Нога.

— Верно. Заходи. — И хозяин милостиво впустил Остина в дом.

Внутри пахло старым деревом, лимоном и яблочным пирогом. В прихожей было тепло и уютно. Пейзажи, написанные маслом, украшали стены бывшей гостиной и бывшей столовой, приспособленных теперь под приемную и смотровую. Как ни странно, дом мало напоминал медицинское учреждение.

Остин ощутил, как его обволакивает атмосфера ненавязчивого дружелюбия, как будто и боль, и страхи остались за порогом дома. При виде старинных газовых светильников, дорогих зеркал, буфетов с богатой резьбой, покрытых парчой диванов и стульев в викторианском стиле у него возникло чувство, будто он попал в иной мир, в иное время.

— Ты не коллекционер? — спросил доктор.

— О нет. Я слабо разбираюсь в антиквариате. Доктор впихнул Остина в смотровую и похлопал по белому столу, крытому бумажной простыней.

— Прежде всего скинь штаны.

— Разумеется, — ответил Остин и снял джинсы. Оставшись в боксерских трусах, он лег на стол для осмотров и вытянул поврежденную ногу.

— Дробь? — спросил доктор, всматриваясь в рану то сквозь, то поверх очков с бифокальными линзами.

— О да, сэр.

Доктор хмыкнул, а потом расхохотался так, что его обширный живот заходил ходуном.

— Эй, парень, ты мог бы вытащить эту дрянь пинцетом без моей помощи.

Остин уставился на него в изумлении.

— А вдруг заражение? И потом, мне нужно… болеутоляющее.

— Болеутоляющее? — переспросил доктор, выпучив и без того круглые карие глаза.

— Да, сэр. Демерол. Перкодан. Когда мне оперировали колено, то давали демерол.

— Оперировали колено? — вновь переспросил доктор, продолжая таращиться на Остина.

— Да, сэр. Разрыв связки. Травма при катании на лыжах.

Доктор хмыкнул, развернулся и молча вышел. Остин слышал, как он прошагал тяжелой гулкой поступью по коридору. До ушей Остина донесся звон стекла, хлопок дверцы шкафа. Доктор не заставил себя ждать.

— Вот «Дикий турок», — заявил он, подняв бутылку. — Вот «Черный Джек». Чем не болеутоляющее? — Он до краев наполнил два стакана. — Тебе достанется «Дикий турок». Я не трачу свою лучшую выпивку на пациентов. Опрокинь это внутрь, сынок, и я возьмусь за работу.

Остин не смог скрыть недоверчивую улыбку.

— Вы шутите.

— Прекрасно, — промолвил доктор, пожав плечами, и потянулся за стаканом Остина, — будь по-твоему. Хорошей выпивке незачем пропадать.

— А как насчет демерола?

— У меня его нет.

Остин глубоко вздохнул, выхватил виски из рук доктора и осушил стакан единым духом.

— Так-то лучше, — улыбнулся доктор и поставил стаканы на металлический столик на колесиках возле стола для осмотров.

Затем он уложил Остина на спину. Натянул перчатки, достал стерильные инструменты, склонился над ногой Остина и стал с осторожностью промывать рану и извлекать дробинки.

Его осторожность и стремление не причинить лишнюю боль тронули Остина до глубины души.

— Кто подстрелил тебя, сынок?

— Я предпочел бы не говорить.

— Не волнуйся. Хоть ты и новичок здесь, но ты мне по сердцу. Я ничего не скажу тебе во вред.

— Это была… женщина.

— Женщина? Ха! — взревел он. — Единственная чокнутая в этих местах, которая сначала стреляет, а потом спрашивает, — это Аделаида Скай, но она мертва.

— Тогда это кто-то из ее семейства.

Доктор выпрямился, зажав в пинцете дробинку.

— Моника? А что ты натворил?

— Мне стыдно признаться, — стушевался Остин, закатив глаза.

— Судя по тому, как ты покраснел, думаю, ты разделяешь мое мнение, что она — самая миленькая женщина в этом городе, а возможно, и во всей Монтане. Правда, я повидал не так уж много мест.

— Зато я повидал немало и еще не встречал такой, как она, — кивнул Остин.

— Уверен, что Моника нигде бы не затерялась. Она неповторима.

— И не только внешностью. — Опершись на локти, чтобы увидеть реакцию доктора, Остин выпалил:

— Она даже не взглянула, кто я такой. Она просто… выстрелила в меня!

— Тогда это точно Моника! — захохотал доктор.

— У нее не в порядке с головой?

— Местные говорят, что она чокнутая. Дескать, тронулась рассудком.

— Это правда?

— Я бы так не сказал. А как по-твоему? Остин опустил глаза на свою окровавленную ногу.

— Откровенно говоря, если бы я был женщиной и жил в глуши, как она, то я бы тоже, наверное, одичал. Она сказала, что недавно умерла ее бабушка.

— Это правда. Ада была замечательной женщиной. В свое время она была красавицей, — задумчиво промолвил доктор. — Долгие годы Ада страдала от эмфиземы. Она умерла в середине девяностых, а появилась здесь семнадцатилетней невестой Фостера Ская в двадцать восьмом. Я помню, как еще ребенком думал, что Ада — это мой идеал женщины. Она была ангелом. Клянусь, что ее смерть для меня так же болезненна, как и для Моники.

По тому, как говорил доктор об Аделаиде Скай, Остин сделал вывод, что старик был влюблен в нее.

— Ужасно, но я наступил на ее могилу.

— Не стоит сокрушаться.

— То есть?

— Перед смертью Ада в точности указала Монике, где и как ее похоронить. Иногда она совершала глупости, и это была одна из таковых. Она настояла, чтобы ее погребли прямо посредине двора перед домом. Чтобы «по-прежнему во всем участвовать», по ее словам. Ада очень любила людей…

— Но у меня сложилось впечатление, что Моника желает вести жизнь отшельницы.

— Это Роза, ее мать, научила ее ненавидеть все, что движется на двух ногах. У Розы вся жизнь пошла наперекосяк. Она не смогла простить своему отцу, что он ее бросил, а отцу Моники — что тот ворвался в ее жизнь, обольстил, а потом исчез. — Доктор вынул последнюю дробинку из ноги Остина, приложил к ране тампон и обмотал ногу марлей.

— Однако это не объясняет, почему Моника очень огорчилась, когда увидела мой дом.

— А что с твоим домом?

— Я затеял ремонт.

Доктор снял и выбросил в ведро перчатки. Налил себе новую порцию «Черного Джека». Предложил выпить и Остину, но тот отказался.

— Она сказала, что я зря все разрушил в доме, продолжил Остин. — Но вы бы видели, доктор. Это был не дом, а рухлядь. Крыша провалилась прямо в спальню!

При этих словах рука доктора с выпивкой замерла.

— У кого ты купил дом, сынок?

— Я думал, вы знаете. У Харрисонов.

— Что? — Доктор вскочил со стула, пролив виски на живот.

Остин всплеснул руками.

— Почему вы так на меня уставились? Что такого ужасного в покупке дома Харрисонов?

— Они ни словом не обмолвились о продаже дома.

— То же самое сказала и Моника.

— Черт подери! — выругался доктор и топнул ногой. — Что за блажь пришла ей в голову?

— Монике?

— Нет, Харриэт, — бушевал доктор, глядя на Остина так, будто тот обязан понимать его с полуслова.

— Почему все так удивляются, когда слышат о покупке этого дома?

— Дело в том, что Харрисоны — старейшие обитатели здешних мест. Они просто не могут исчезнуть отсюда, ничего не сказав ни единой живой душе. Что ты сделал, чтобы принудить их уехать?

— Я сказал им, что мне никогда не приходилось видеть такую красоту, какая открывается из окон их дома. — Остин с осторожностью влезал в джинсы. — По-моему, они поняли, что я не лукавлю. На следующий день я представил им денежный чек со своего счета в Чикаго, а они подготовили все необходимые документы для продажи.

— Эд Ловетт, — щелкнул пальцами доктор. — Единственный адвокат в городе. Бьюсь об заклад, сделка шла через него и он давно знал, что происходит. — У доктора был такой отсутствующий взгляд, будто он разговаривал сам с собой.

— Извините, доктор, можно задать вопрос? Я сделал что-то не так, когда покупал землю? Может быть, она заложена?

— Вряд ли, — ответил доктор, помотав головой. — Харрисоны всегда были очень бережливы и никогда не отдавали землю под залог.

— Тогда в чем проблема?

— Ни в чем, сынок, — с сочувствием произнес доктор. — Просто мы не привыкли к переменам вокруг нас. Вот и все.

— Понимаю. Тяжело терять друзей.

— Да. Ладно, береги ногу. Буду рад завтра осмотреть ее. Хочу убедиться, что нет заражения.

— Разумеется. — Остин вытащил из заднего кармана чековую книжку. — Сколько я вам должен, доктор?

Доктор Килрой посмотрел на чековую книжку как на некую диковину и махнул рукой.

— Нисколько.

Остин выписал чек на сто долларов.

— Вот. Остальное выплачу, когда буду уверен, что у меня нет гангрены.

Доктор взял чек, увидел обозначенную на нем цифру и засмеялся.

— Это много.

— Можете меня не провожать, — пробубнил Остин, спрятав чековую книжку и направляясь к двери. Остановившись на полпути, он повернул назад, плеснул в стакан виски и выпил. — Увидимся завтра, доктор.

— Обязательно, сынок, — кивнул тот со смешком.

Остин улыбнулся, похлопал доктора по широкой спине и покинул дом. Как ни странно, нога его больше совсем не беспокоила…

Остин сел за руль абсолютно трезвым. Прояснению ума способствовало не столько виски доктора, сколько воспоминание о том, как обнаженная Моника Скай стоит в душевой без дверей. Он был совершенно ошеломлен случившимся. В глубине души он полагал, что за право наблюдать за такой красавицей можно подставиться и под выстрел, хотя вряд ли признался бы в этом доктору или кому бы то ни было еще в городе. Как ни странно, но больше всего его заворожила не нагота девушки, а то, как горели ее глаза. Было в них что-то помимо гнева, страха и досады из-за того, что за ней подглядывают.

Он был почти уверен, что ее взгляд излучал сексуальность. В таких вещах он разбирался. Он вовсе не был сексуальным маньяком, но, когда Моника взглянула на него, будто электрический разряд прожег его нутро. Потом, когда она везла его к дому, уже ни боль, ни гнев не могли погасить его желание. Пришлось приложить немало усилий, чтобы утаить от нее свои мысли. На самом деле его нервозность и стенания были следствием скорее сексуального возбуждения, чем ранения. Он жаждал Монику и хотел стать тем единственным, кто избавит ее от отвращения к мужчинам. Для того, чтобы стереть из ее памяти темные пятна из истории рода Скай, о которых говорил ему доктор, нужно куда больше, чем поцелуи, но он не мог не думать о них. Со временем все возможно. Интуиция подсказывала ему, что время и усилия не будут потрачены зря. Моника тоже испытывала желание. Он почувствовал это. Оно обволакивало его, как опьяняющий запах мускуса. Остин сдавил руль машины. За всю свою жизнь он еще не испытывал столь неудержимой страсти. Даже его бывшая невеста Кэлли не вызывала в нем физического влечения подобной силы.

Кэлли первой проявила инициативу, когда они встретились в полутемном ирландском пабе на северной окраине Чикаго в день святого Патрика. С тех пор они не расставались. У нее были собственные жизненные планы, в которые с легкостью вписывался Остин. Со временем, не дожидаясь предложения с его стороны, она все решила за обоих. Через год состоялась помолвка, а еще через шесть месяцев она сбежала от него прямо из-под венца. В замешательстве Остин извинился перед гостями, покинул церковь, подъехал к ее дому и застал Кэлли, когда она собирала вещи, чтобы укатить в Бостон. Ей предложили работу в солидной юридической фирме. Переговорив с ней, он вдруг узнал, что их отношения, по ее мнению, зашли в тупик и не имеют никаких перспектив для нее. Остин понял, что она права. Разрыв с Кэлли положил начало его поискам самого себя. Две недели спустя он улетел со Стивом и Бредом на рыбалку в Монтану. У него не было каких-то особых целей, кроме как освободиться от житейских передряг, навалившихся на него.

За семь лет работы на бирже Остин закалил нервы и к двадцати девяти годам существенно пополнил свою казну. Коллеги называли его гением и отмечали его умение ставить на победителей. Однако Остин знал подлинную цену своим успехам — ему просто везло.

Удача — это сочетание времени, места и действия, на которые у счастливчиков чутье. Остин не был самым сообразительным на своем курсе Чикагского университета. Не вкалывал больше других на бирже, но у него было чутье. Он не только прислушивался к мнениям биржевиков, но и улавливал скрытые подвижки на бирже в целом. Наблюдал за рынком. Изучал компании. Учитывал погодные условия, просматривал «Фермерский альманах», следил за международной политикой. Слушал свой внутренний голос.

Одной из составляющих успеха было одиночество Остина. Даже когда он был с Кэлли, чувство одиночества не покидало его. Не обремененный семейными заботами, Остин сосредоточился на мыслях о торговых делах. В то время, когда его коллеги ломали головы над тем, что подарить своим женам и подружкам на день рождения, Рождество или в День святого Валентина, Остин думал о том, как новейшие высокотехнологичные компьютерные компании влияют на резкий взлет индекса Насдак. Лишь в последнюю минуту он кидался в магазин, чтобы купить что-нибудь для Кэлли, и заказывал дорогой ужин в ресторане «Чез Пьер», что и было для нее «настоящим» подарком.

Нет ничего удивительного в том, что в конце своего самого богатого на события лета Остин чувствовал себя совершенно измотанным. Рыбалка должна была снять напряжение.

Двухнедельная поездка началась с поломки сотового телефона в такой глуши, где даже радиопередатчики были в диковинку. Поначалу Остин воспринимал это с руганью, но на четвертый день сделал два важных открытия. Во-первых, он понял, что в глухих местах Монтаны одиночество тяготит его куда меньше, нежели в четырехмиллионном Чикаго. Второе открытие состояло в том, что естественная красота гор и долин пробудила в его душе нечто необъяснимое. Он испытывал благоговение перед каждым деревом, водопадом, зверем, птицей. У него возникло странное чувство, будто впервые он очутился дома.

Все дни поездки он утаивал от Бреда и Стива то, что творилось у него в голове… и на сердце. По возвращении в Чикаго Остин стал наводить справки о том, какие фермы, усадьбы и тому подобное выставлены на продажу в штате Монтана. В рождественские праздники он снова съездил на пять дней в Биттеррутские горы.

Удача, а не тоска, привела Остина в дом Харрисонов, которые приютили его с дороги, угостили кофе с пирогом. Красота окружающей природы буквально лишила странника дара речи, но он все-таки нашел в глубине души силы спросить Харрисонов, есть ли хоть малейший шанс купить у них эту землю.

Хозяева быстро согласились. Они сошлись в цене и заключили сделку…

Вернувшись от доктора, Остин припарковал грузовик рядом с грудой бревен и кирпичей во дворе перед домом и замер, вдыхая полной грудью пьянящий живой и чистый горный воздух.

«Ни у кого нет столько звезд, сколько у меня», улыбнулся Остин, взглянув на небо.

Машинально он повернул голову в сторону владений Моники, простиравшихся за его землей словно волшебное пурпурное покрывало. Ни единого лучика света не пробивалось оттуда. «Интересно, спит Моника или мечтает? — подумал он. Сожалеет о том, что выстрелила в меня, или ей все равно? — На гребень холма взошла полная луна. — Нет, не все равно», — мелькнуло у него в голове. Та свирепость, с какой Моника защищала от него свои владения, подсказывала, что ей не все равно. По-видимому, ранчо значит для Моники очень много. Живя в Чикаго, Остин никогда не задумывался о том, где живет, нравится ли ему там жить.

Теперь он чувствует среду обитания почти так же, как Моника. Эта земля стала его домом. Здесь он нашел умиротворенность, гармонию с тихими ветрами, с горными массивами, обступавшими долину. Нельзя сказать, что его городская жизнь сложилась как-то из рук вон плохо. Просто в ней не хватало гармонии. Если бы он не попал в Монтану, то продолжал бы жить в городе в довольстве. Наверное, банально говорить, что, окунувшись в живую природу, он обрел себя, но это правда. Со стороны, возможно, могло бы показаться, что одной из главных причин подобного перерождения стала встреча с Моникой Скай, но для самого Остина этот вопрос еще требовал разрешения.