Волшебные сказки Англии

ДЖОНС И БОГГАРТ ИЗ БРИКСУОРТА

авным-давно в Нортгемптоншире, неподалёку от Бриксуорта, жил молодой парень по имени Джонс; он был беден, но честен и трудолюбив. Только умом не отличался, даже матушка с этим была согласна.

— Но ты не огорчайся, Джонс, — сказала она ему. — Раз ты честен, добр и трудолюбив, всё будет хорошо. Надо только жену найти умную. Ты как, сам будешь искать или мне попытаться?

Джонс решил, что, пожалуй, сам поищет. В ближайшую субботу пошёл он в Бриксуорт и стал присматриваться к местным девушкам. Одни — собой пригожие, но с ленцой, им только наряды подавай да танцы каждый день на зелёных лужайках; другие — скромные и работящие, а двух слов связать не могут. Но вот Мейзи, доярка из Чэрчфарм, и красавица, и работница, и к тому же умна — семь пядей во лбу. Спросил её Джонс, не пойдёт ли она за него замуж.

— Пойду, — улыбнулась Мейзи. — Хоть ты и беден, зато честен, добр и трудолюбив.

Поженились они. Мейзи и по дому всё делает, и коров доит, и в огороде мужу помогает. Заработает Джонс немного денег, отдаст Мейзи, а она опустит их в чулок и спрячет под перину.

Через год родился у них первенец; достала Мейзи из-под перины чулок, вынула деньги — даёт Джонсу.

— Теперь у тебя есть сын, — сказала она. — Пора заводить большую ферму, чтобы жить в достатке, не зная нужды. Для начала нужно купить ещё одно поле. Вчера слышу, вдова Пикок говорит, многовато у её племянника земли, куда ему столько. Хочет он одно поле продать. Знаешь какое? Гусиный луг, что через ручей от его усадьбы. Иди к нему прямо сейчас и скажи: «Ты продаёшь — я покупаю». Если, конечно, цена подходящая.

Взял Джонс деньги и пошёл к племяннику вдовы Пикок. Договорились они о цене, и к вечеру Джонс был уже владельцем Гусиного луга.

— Молодец! — похвалила Мейзи, когда он вернулся вечером домой и рассказал о покупке. — Вспашешь теперь Гусиный луг, засеешь, и будем ждать урожая. Три года пройдёт, накопим денег и ещё поле купим.

Наутро пошёл Джонс пахать Гусиный луг, очень довольный собой и своей умной женой Мейзи. Всю неделю трудился не жалея сил, а когда начал последнюю борозду, увидел огромного великана, обросшего дикой всклокоченной шерстью. Он подходил, переваливаясь и спотыкаясь, и смотрел на Джонса маленькими жестокими глазками.

Джонс сразу узнал его. Это был боггарт — наполовину человек, наполовину зверь. Мать в детстве рассказывала ему про таких чудовищ. Боггарты, как известно, очень сильные, хитрые и злые великаны.

— Добрый день, боггарт, — вежливо сказал Джонс.

Матушка всегда говорила ему: вежливость украшает человека.

Боггарт нахмурился.

— Это моё поле! — прохрипел он. — Кончишь пахать — и убирайся отсюда! Я здесь хозяин.

Рыкнул свирепо на Джонса и исчез.

— Вот так история, — покачал головой Джонс.

Кончил пахать и пошёл скорее домой рассказать жене, что случилось.

Мейзи качала люльку и, услышав про боггарта, задумалась.

— Возвращайся завтра на поле, — сказала она наконец, — явится боггарт, скажи ему, что ты купил Гусиный луг у племянника вдовы Пикок и что завтра пойдёшь в суд, начнёшь с ним тяжбу.

Наутро ждёт боггарт Джонса на Гусином лугу, смотрит на тучный, только что вспаханный чернозём и ухмыляется. Наверняка Джонс с перепугу и думать об этой земле забыл. А Джонс увидел боггарта и степенно ему говорит:

— Гусиный луг — мой. Я купил его у племянника вдовы Пикок на свои деньги и завтра пойду в суд, начну с тобой тяжбу.

Поскрёб боггарт в затылке — куда ухмылка делась — и стал Джонса уговаривать:

— Ненавижу судейских крючков. Чем дело ни кончится, плакали наши денежки, все к ним в карман уплывут. В суд только простаки ходят. Знаешь, как мы поладим? Давай вместе полем владеть. Недурная мысль, а? Урожай, само собой, пополам.

— Это надо хорошенько обмозговать, — сказал Джонс. — Приходи завтра утром, будет тебе ответ.

Рассказал вечером Мейзи о том, что боггарт придумал. Качает Мейзи люльку, а сама прикидывает, как бы боггарта перехитрить.

— Скажи ему, что согласен, — наконец решила она. — А потом спроси, что он желает по осени получить — вершки или корешки. Да прибавь — пусть слово своё держит крепко. Уговор дороже денег.

Наутро ждёт боггарт Джонса, смотрит на тучный, только что вспаханный чернозём и ухмыляется злобно — всё равно весь урожай его будет, уж он-то сумеет обвести Джонса вокруг пальца.

— Я принимаю твоё предложение, — говорит ему Джонс. — Только, чур, слово своё крепко держать. Ты что по осени хочешь взять — вершки или корешки?

Поскрёб боггарт в затылке, прищурился, вперил маленькие чёрные глазки в распаханное поле.

— Я, пожалуй, возьму вершки, — решил он. — Уберёшь ты осенью урожай — приду и возьму свою долю.

— Пусть берёт вершки, — кивнула Мейзи, услыхав от Джонса, что выбрал боггарт. — В этом году посадишь на Гусином лугу картошку.

Джонс так и сделал: посадил, окучил, рыхлил между рядами, и уродилась картошка, какой не бывало. Копает он последний куст, видит, приближается боггарт — ещё огромнее, ещё сильнее, ещё гуще шерстью оброс.

— Я пришёл за моей долей, — сказал он, злобно ухмыляясь.

— Конечно, конечно, — вежливо ответил Джонс; матушка всегда говорила ему: вежливость украшает человека. — Забирай, пожалуйста, свои вершки — вон их сколько: ботва, сорняки. Мне и клубней хватит.

Перестал боггарт ухмыляться, поскрёб в затылке, нахмурился, а картошка такая крупная, чистая, без единой червоточины. Поглядел он на свои вершки, а делать нечего. Уговор дороже денег.

— Ладно, — прорычал он. — На тот год сделаем по-другому. Ты возьмёшь вершки, а я — корешки. Урожай поспеет — я приду и заберу свою долю.

— Вот он и получит корешки, — улыбнулась Мейзи. — На тот год посеешь на Гусином лугу пшеницу.

Джонс так и сделал; вспахал поле, засеял пшеницей, проборонил; осенью собрал урожай, какого не бывало. Жнёт он последнюю полосу, а боггарт тут как тут — ещё огромнее, ещё сильнее, ещё гуще шерстью оброс.

— Я пришёл за своей долей, — сказал он, злобно ухмыляясь.

— Конечно, конечно, — вежливо ответил Джонс; матушка всегда говорила ему: вежливость украшает человека. — Забирай, пожалуйста, корешки. Мне и колосьев хватит.

Перестал боггарт ухмыляться, поскрёб в затылке, нахмурился: зерно такое спелое, золотом переливается — и всё Джонс себе заберёт, ему одни никчёмные корешки остались. А ничего не сделаешь. Уговор дороже денег.

— Два раза ты меня обхитрил, — прорычал боггарт. — В третий раз тебе это не удастся. На тот год посеем траву и будем соревноваться — кто сколько скосит, тот столько и возьмёт.

— Два раза мы обхитрили боггарта, — сказал Джонс, вернувшись домой. — Но боюсь, в этом году отнимет он у нас Гусиный луг. Вон он какой — в три раза выше меня, в шесть раз сильнее, — где мне с ним тягаться. Я скошу ярд, а он — милю.

— Никакому боггарту никогда не отнять у нас Гусиный луг, — твёрдо сказала Мейзи. — Буду завтра масло сбивать и придумаю, как от боггарта избавиться.

Наутро сняла Мейзи с молока сливки, вылила их в маслобойку; крутит ручку, сливки сбиваются потихоньку в жёлтые комки, а Мейзи свою думу думает. Сбила масло, промыла, нарезала деревянной лопаткой ровные кубики; а когда вечером Джонс вернулся, призналась, что не придумала ещё, как перехитрить ленивого и жадного боггарта.

— Но ты не беспокойся, — уверила она мужа. — Буду завтра варить крыжовенное варенье и что-нибудь придумаю.

Утром собрала в саду ягоды, села на солнышке обрезать хохолки и черешки, детишки рядом играют. Намерила ягод в большой медный таз, насыпала сахару, поставила таз на таганок, развела огонь, помешивает большой ложкой, а сама всё про боггарта и Гусиный луг думает.

Вернулся Джонс домой под вечер, она ему опять призналась, что ничего ещё не придумала.

— Но ты не беспокойся. Вот буду завтра шерсть прясть — детям надо тёплые кофточки связать к зиме — и обязательно что-нибудь придумаю.

Наутро села за прялку, нажимает ногой — вверх-вниз, вверх-вниз; сучится шерсть в крепкую ровную нитку. Вот уже сколько спряла — можно красить, сушить, и вяжи что хочешь. Смотрела, смотрела Мейзи, как колесо вертится, и стало у неё на душе так легко, так покойно. Тут-то и осенило её, додумалась всё-таки, как спасти Гусиный луг от длинной косы и могучих плеч боггарта.

Вернулся муж вечером домой, Мейзи ему и говорит:

— Иди завтра в Бриксуорт к кузнецу, которого зовут Большой Стив. Пусть выкует пятьдесят толстых железных прутьев. А летом, пока трава не выросла, пойдёшь на Гусиный луг и воткнёшь их в траву с той стороны, откуда бог-гарт будет косить.

Так Джонс и сделал. Пошёл в Бриксуорт, выковал ему Большой Стив пятьдесят железных прутьев; а летом, пока трава не выросла, отправился Джонс на Гусиный луг и воткнул их в траву на ближнем конце поля.

Подросла трава, встал он утром с зарёй, взял косу в амбаре, хорошенько её наточил и отправился на Гусиный луг. Подходит, а боггарт уже ждёт его — ещё огромнее, ещё сильнее, ещё гуще шерстью оброс. Маленькие глазки злобно блестят, кожаным поясом подпоясан, сзади заткнут большой точильный камень, а в руках коса — втрое больше, чем у Джонса.

— Кто первый пришёл, тот с ближнего конца начинает, — говорит боггарт, а сам думает: пойдёт Джонс на дальний конец, уморится, будет еле-еле махать. — Ты готов? — крикнул он, когда Джонс дошагал до своего края.

И, не дожидаясь ответа, развернул плечи и срезал одним махом столько, сколько Джонсу в четверть часа не скосить.

— Ха! Ха! — обрадовался он.

Опять размахнулся, на этот раз срезал столько, что Джонсу и в полчаса не скосить.

— Хо! Хо! — громыхнул он.

Размахнулся ещё раз, и ударила коса по железному пруту, скрытому густой травой.

— Какие, однако, здесь лопухи жёсткие! — воскликнул боггарт, вынул из-за пояса точильный камень и стал отбивать косу с большим усердием.

Опять размахнулся и опять хватанул косой по железу. Вынул камень, снова давай точить.

Так и пошло. Размахнётся, ударит по пруту — и опять точи косу! Жарко, пот градом льёт, совсем из сил выбился. Глянул на другой конец поля — и зло взяло: Джонс не спеша, размеренно косит себе и косит, трава налево-направо ровными валками ложится.

— Эй! — крикнул боггарт. — Постой! Никогда я не видел такого поля! Трава как железо. Коса то и дело тупится. Скоро уже и точить будет нечего. Давай отдохнём!

— Отдохнём? — воскликнул удивлённо Джонс. — Да ведь мы только начали. Подожди, пробьёт одиннадцать, тогда и отдохнём. А сейчас ещё и восьми нет. Ну а вообще, как хочешь.

И он опять начал косить, а трава опять повалилась налево-направо ровными валками.

Услыхав, что надо косить до одиннадцати, боггарт разозлился не на шутку, швырнул косу подальше в траву да как заорёт:

— Подавись ты своим полем! Ничего путного на нём не родится: сорняки, ботва да лопухи как железо! Ноги моей больше здесь не будет. Осточертело оно мне, да и ты не меньше!

Рыкнул боггарт яростно и исчез, больше никогда не появлялся в Нортгемптоншире. А Джонс улыбнулся и давай косить дальше. Скосил всё поле, подобрал огромную косу боггарта и пошёл домой. Рассказал Мейзи, как славно всё удалось, и повесил косу боггарта в амбаре рядом со своей. Отовсюду приходили люди подивиться на гигантскую косу. Говорят, коса боггарта до сих пор висит в том амбаре.